На проклятом пути Великого Шута

Экзодит

Сперва раздался шелест листвы — и при том не от ветра.

Ветки закачались, хрустнул под тяжестью крупного тела хворост лесной подстилки — и на тропу выбрался верховой зверь: заседланный, несущий на себе всадника. Вскинул чешуйчатую широколобую голову, потянул воздух узкими драконьими ноздрями, покосился обратно в чащу. Всадник коротким движением запястья подтянул поводья — зверь послушно вернулся к тропе, и, плавно ускоряя бег, двинулся вперед. Через какое-то время всадник вновь слегка придержал звериную прыть — не стоит давать скакуну тратить силы попусту.

Ветер нес свежие яркие ароматы подступающей ночи, и, конечно, даже в прирученном звере животное начало откликалось на их зов. Без узды и повелительного мысленного приказа скакун уже давно ринулся бы в заросли: искать подобных себе, охотиться, лакать нектар из глубоких цветочных чаш, размыкающих лепестки только в ночное время… Всадник чуть усмехнулся про себя — что же, с любым живым существом так. Лишь на миг отпусти поводья воли — и тебя позовет твое естество. Глаза зверя мерцали лиловым и зеленым, ловя последние лучи солнца — в поднимающихся из лесной тени сумерках, да и в ночной темноте, скакун видел отлично, а значит, нет нужды пока что прерывать путь. До середины ночи, пока усталость не возьмет свое — можно ехать свободно. Две луны — белая большая и маленькая, шафраново-желтая — взбирались по небу. Ночь будет ясная, к тому же теплая: на привале путник даже не станет разжигать костер. Лесных хищников всадник не опасался — у него была при седле винтовка, а кроме того, короткое копье и клинок, а уж в остроте сумеречного зрения он точно не уступал ни одному созданию этого мира, как и большинство из его народа. До Мирового Храма оставалось меньше суток пути — и если не отвлекаться ни на что, и отдыхать ровно столько, сколько требуется, чтобы восстановить потраченные силы — к следующему закату он будет на месте.

Храм. Вместилище всех душ, подобное тому, что есть на мирах-кораблях эльдаров — Мировой Дух — здесь говорит с любым, кто готов к нему прикоснуться. Место, где огромный океан психической силы, объединяющий все родовые усыпальницы, кромлехи и менгиры, открыт для соприкосновения с душами живущих. В их городе о Храме говорили еще так — Драконья обитель, ибо Мировой Дух часто изображали в виде величественного, прекрасного дракона; в самом Храме, впрочем, почти не было какой-то особой символики: простой алтарь с растительным рисунком и гигантское Древо, да на стенах — сцены из древних легенд, гораздо более древних, чем сам этот мир и вся культура народа, прозванного экзодитами. Этот мир не был ему родным.

Всадник, что ехал через тонущий в акварельной синеве сумерек лес, не задумывался особо, сколько уже времени провел здесь — но достаточно много, чтобы чувствовать себя частью этого леса, города, оставшегося позади, и всерьез полагать себя и будущей частью пульсирующей впереди силы Храма — но не настолько долго, чтобы забыть: родился он не здесь. Тогда ему дали кров, но долгое время будто старательно не замечали. Не заговаривали больше необходимого, не докучали ничем. За это он был даже благодарен, пожалуй.

Помнится, в самый первый вечер только пришла группа разновозрастных, в основном довольно молодых эльдаров в простецких, но умело сработанных доспехах, с ними — крепкий мужчина с обветренным суровым лицом, явно проживший много сотен лет. Почти старик, но все еще — явно сильный воин. Он был, в отличие от своих спутников, без кирасы и наплечников, зато с церемониальным копьем — длинное древко украшено кистями и лентами, на лентах выписаны рунические знаки, а под самым лезвием наконечника умостился яркий синий камень.

Не оружие, а скорее символ власти, пожалуй. Копьеносец покачал головой, указал скупым жестом: вот дом, в нем есть еда в кладовой, станет нужно еще — или попроси, или добудь сам, в лесу много дичи и плодов. Правил немного — в основном, не убивать тех, кто не желает тебе зла, и не причинять этого зла без нужды самому.

— Кто жил в этом доме? — поинтересовался тогда чужак, просто потому что не знал, чем ответить, не молчать же, в самом деле. Копьеносец покачал головой, чуть заметно нахмурившись: неважно, им он больше не понадобится, зато послужит тебе. — Как тебя зовут? — спросил копьеносец, попросту в знак вежливого интереса, а не из желания допросить. Ни единой приказной ноты в его тоне не было, но чужак все равно вскинулся, сверкнув глазами.

— Неважно, — тихо, недобро отозвался тот, ощущая медленно закипающий беспричинный гнев. От этого вопроса у него точно разряд пробежал по всему телу — имя? Какое им дело до его имени? — Придумайте любое. Имя… неважно.

— Важно, — спокойно, но твердо возразил копьеносец. Он, как позже выяснилось, не был главой здешних жителей, но все-таки в совет поселения входил. — Это прошлое не всегда важно, а вот имя… что от тебя останется-то, если не оно? Назовись как хочешь, но — сам.

Чужак в шипастом черном доспехе наклонил голову набок — может, старик и не так уж неправ? Что же, будь что будет…

— Арталион, — произнес он. Родовое имя он никому здесь называть не станет, конечно же. А вот личное он сказал почему-то настоящее, хотя мог на самом деле выдумать любое. Выдумывать ничего не хотелось.

Ответ этот всех устроил — никаких вопросов больше не последовало, во всяком случае. Потом старик махнул своим сопровождающим — те вынесли вперед пару корзин. Они сказали — тут одежда, как у нас. Переоденься. Взгляды местных все это время почти неотрывно скользили по вороненому, острому, блескучему металлу доспехов чужака, совершенному в своих убийственных очертаниях, усеянному длинными шипами, и Арталион с неожиданным злобным ликованием подумал — если сейчас они предложат ему избавиться от прежнего доспеха и вещей, то он избавится от первого, кто это скажет, при чем со всей возможной жестокостью.

Горожане промолчали — и молодежь в доспехах, и старик с копьем. Старик только пожал плечами. «Ты можешь ходить всюду в боевом облачении, почему нет, но в нашей одежде будет просто удобнее, во всяком случае пока что» — вслух этого никто не сказал, но на лицах читалось именно такое выражение. И злость потухла, так и не успев разгореться в полную силу. Злился Арталион не на них, стоящих сейчас напротив, вот и все, и когда понял это сам, успокоился.

Старик как будто тоже понял что-то про чужака — но не подал виду. Больше они ему не докучали — так, пара слов, один взгляд, один-единственный совет за дюжину суток: если ты собрался жить здесь хоть сколько-то долго, тебе нужно в Храм. Познакомиться с миром. Он должен тебя признать.

Вроде бы и давно было все это, а в памяти — точно совсем свежими красками выписано, как Арталион впервые увидел Храм. Не столько место моления, сколько место стихии: у корней высокой горы, в самом чреве скального разлома, под сводами природной пещеры таился и алтарь, и брало начало священное Древо Мира.

Сквозь световые колодцы карстовых провалов в просторные залы пещеры проникало немало света, днем солнечного, в ясные ночи — звездного и лунного; но и без них в Храме было светло, как на равнине сразу после восхода: скальные уступы стен украшали целые друзы крупных сияющих кристаллов, люминесцентные мхи покрывали камни, а водопады, там и тут вырывающиеся из каменной плоти священной горы, отражали и дробили свет, разбрасывая его всюду вместе с мельчайшей водяной пылью. Часть стен была бережно отшлифована и украшена лаконичными по технике барельефами — легенды, мифы, предания. Боги и герои. Древнее наследие, общее для всех эльдаров.

И — место прямо-таки пульсировало от скопившейся в нем силы множества душ. Ее нельзя было не почувствовать — даже кажущийся сам себе полуоглохшим и полуослепшим в первые дни пребывания здесь Арталион ее ощутил сильно загодя, до того, как вступил под своды. Тогда Храм поразил его своим варварским, дикарским видом — избыточность всех этих бледно-синих, лиловых и белых цветов, растущих на уступах, глянец цветной листвы множества лиан, буйные гривы косматых мхов, блеск водопадов и сияющих камней, вся эта вычурная наивная пестрота резала глаз, и попытка устроителей Храма изо всех сил делать вид, что их участие в убранстве почти что призрачное, и все это сотворено лишь природой, заставили Арталиона непроизвольно поморщиться.

Наивная примитивная безвкусица… не лишенная притягательности — это пришлось признать даже ему, но уже гораздо позже. Излишне много красок и смешение света, навязчивый шум водопадов и пение. Неотступное, тихое, почти на грани слуха, но — пение без слов. Мотив был красивым, но цеплял что-то внутри и тянул, настойчиво и неотвязно, точно хотел вывернуть душу наизнанку самым извращенным способом.

Мучительным это ощущение перестало быть лишь через довольно длительное время — скорее всего, он просто к нему привык. В тенях среди уступов искусно прятались стражи Храма — Арталиону хватило беглого взгляда, чтобы заметить каждого — кого-то выдавала излишне плотная тень, кого-то отблеск глаз, кого-то слабый намек на движение там, где должен быть лишь камень: менее наблюдательный гость наверняка ничего бы и не заподозрил. Что же, стоило отдать экзодитским воинам должное, затаились они умело. Но не от глаза того, кто родился и вырос в Комморре — темном бескрайнем городе, где нападать, защищаться, ускользать от атаки и уметь внезапно убивать самому было также необходимо для жизни, как и умение дышать.

Миропевцев было двое, мужчина и женщина. В первый раз к нему вышла женщина — светловолосая, с прозрачными глазами, похожими на воду, тонкая и вся словно из кости выточенная. Позже присоединился и мужчина, такой же изящный и бесцветный — но проронил не больше пары фраз за весь разговор.

Почему-то за все годы, проведенные здесь, Арталион не додумался ни у кого спросить — они родня, или просто время и одна и та же судьба сделали их столь похожими друг на друга? Это было странно — и не похоже на него самого. Но он так и не спросит, даже в этот раз.

Сегодня первым поприветствовать вышел мужчина. Его звали Ланданир, но своими именами миропевцы пользовались редко — во всяком случае, так запомнилось Арталиону.

— Собираешься уходить?

— Да, — кивнул Арталион, и добавил, предостерегающе подняв ладонь: — Так будет правильно.

— Как знаешь, — Ланданир словно и не собирался отговаривать, но всадник, воин и разведчик Арталион видел его буквально как на раскрытой ладони: собирался. И удивительно, что сразу отступил. Почему? Конечно, Ланданир не ответит, если его спросить — может, еще Элиатэ, его сестра-по-судьбе и ответила бы, но не он. А вот и она, кстати.

— Ты помнишь, как Мировой Дух тебя признал? — спросила она вместо приветствия.

— Конечно, — Арталион усмехнулся, уголки тонких губ изогнулись в улыбке, которая в другое время и в других местах могла заставить собеседника нервно оглядываться, ища путь к бегству — но сейчас в ней не было никакого двойного смысла. — А еще я помню, что Ланданир тогда сказал, и ты подтвердила — что мне нужно вспомнить, как быть собой.

— Не я это сказала, и не он. Дух Мира хотел, чтобы ты знал это — поэтому мы произнесли вслух его слова. Мой собственный совет был уже после, — улыбнулась и миропевица, но сдержанно, едва заметно.

— Так вот — я справился с этим, и Мировой Дух может услышать сейчас — его желание я выполнил. Я хочу поблагодарить — и идти дальше. Так будет правильно, — в городе многие знали, что упрямством Арталиона можно гнуть закаленную сталь, но он и не надеялся, что миропевцы хоть немного ему в этом уступают, а потому заранее продумал, что скажет им.

Он много раз мысленно подступался к этому разговору — думал, что сказать каждому из жрецов.

— Как знаешь. Ты мог уйти просто так, никто из нас не прикован намертво к миру, к Духу, к Древу, пока жив, — Ланданир тщательно скрывал, что он недоволен и опечален, но как и при первой встрече острый, яркий вкус его эмоций — тогда это была жгучая смесь почти суеверного нежелания произносить вслух само название «Комморра», негодования и удивительного властного упрямства — пробил наконец пелену тумана, в которой точно оказались все чувства недавнего комморрита, беглеца Арталиона, так и сейчас не почувствовать их было нельзя, такие же колкие, горьковатые, искренние. — В конце концов, наши камни душ — такие же самые Слезы Иши, как и те, что носят дети миров-кораблей. Ты ведь к ним и собрался, так?

Арталион кивнул. Если бы Ланданир сейчас спросил — и это то, чего ты действительно хочешь? — он мог бы начать сомневаться. Мог бы — но миропевец только пожал плечами — чуть раздраженно, но вместе с тем и понимающе.

— Я все, что мог принести сюда, принес — свои знания, умение сражаться, например, читать следы, и все в таком духе. Я и сам научился многому важному, это правда. Но точно не всему, что мне нужно.

— Но ты думаешь, что больше ничего не сможешь взять сам, и вряд ли дашь что-то новое еще, — мягко, напевно протянула Элиатэ. — Может, тогда ты и прав.

— Мировой Дух ничего не требует, — Ланданир напряженно всматривался в лицо драконьего наездника, ища сомнение в принятом решении, но его там не осталось и намека. — Разрешение проложить свой путь куда-то еще тебе не требуется.

— Я требую от себя сам, — наконец Арталиону вдруг стало совсем легко — он убедился окончательно, что его решение верное. — Поблагодарить. И попрощаться. Это желание не кажется вам таким странным?

— Нет. И да. Удивительно, что оно вообще возникло…

— У меня, да, — Арталион рассмеялся. — Ты мне многое показал в интересном для меня свете, Ланданир. Но не пытайся скрывать, как тебе неприятны мои, хм, кровные сородичи. До сих пор.

Ланданир сперва нахмурился, а потом махнул рукой, чуть улыбнувшись — к чему отрицать очевидное.

Арталион знал, что миропевец ему скажет, вздумай он настаивать на продолжении темы — но теперь ты наш родич, вот и все. Желание попрощаться действительно не было продиктовано необходимостью, зато Арталион честно ответил сам себе — ему необходимо вспомнить, как он впервые почувствовал под своей ладонью тихую пульсацию силы камня души, повторяющую ритм его дыхания и биения сердца.

ервый визит под своды Мирового Храма был вопросом его выживания, а вот последний — исключительно душевным порывом. Простым, чистым, честным желанием — и отражением желания действительно делать то, что считаешь правильным ты сам.

Тридцать лет назад. Немного, на самом деле немного для любого эльдара, но и вовсе не один день.

Это было тридцать лет назад — и тот старик с копьем, и дом на окраине поселения, и мутно-перламутровый, пустой камень, гладкий, точно шелковистый на ощупь — Слеза Иши, никому пока не принадлежащая. Она станет ярко-алой, когда он раскроет ладонь после пробуждения здесь, под сводами храма — чудесного цвета самой яркой полосы заката в ветренный день, цвета крови на белоснежном мраморе, цвета спелой ягоды, лопнувшей между пальцами — горько-сладкий сок, терпкая свежесть…

Тридцать лет назад была и незабываемая гулкая, глухая пелена, укутавшая все чувства — заглушившая страшный, высасывающий силы голод души, но и словно отрезавшая половину восприятия. Разошедшаяся трещиной именно здесь, под сводами Храма — когда Ланданир сказал Арталиону самое важное на тот момент, но сказал излишне поспешно — я не хочу знать, кем ты был раньше. Важно то, кем ты будешь дальше. Прошлое не важно. Имя — важно. Понимание, кто ты есть — важно. А прошлое… далеко не всегда.

Вот, держи чашу, выпей — ты напряжен, словно готовишься каждую секунду бросить тело в бой, даже до того, как осознаешь опасность. А для соединения с камнем души нужно полностью расслабиться и погрузиться в зов камня, который ты почувствуешь… если, конечно, не перестанешь держаться как перетянутая струна. Такие, как я, не умеют иначе, — огрызнулся тогда Арталион. И вот тогда-то Ланданир и позволил себе ту поспешность и резкость — я не хочу ничего знать об этом, заявил он. Но ты знаешь — мысленно проговорил Арталион, и не ошибся.

Но его все равно не отвергли, его приняли, ему дали тот камень, поднесли чашу с питьем — очень слабый сонный дурман, который не должен был взять закаленное воздействием самых разных эликсиров и зелий тело комморита, даже будучи втрое крепче… Только вот Арталион провалился в грезу почти моментально: не от сонной чаши, но от мелодии, что напевал, казалось, сам Мировой Дух — через своих жрецов, неразличимо сходных меж собой близнецов Ланданира и Элиатэ. Тебя всю жизнь учили, как надо — потому что кто-то когда-то так сказал. Ты единственный раз сделал, как считал нужным — и тебя это чуть не сломало. Но ты выжил, а значит, должен продолжать быть собой, так? — гулко спрашивал Мировой Дух в самой глубине того видения. — Вот поэтому иди и живи дальше. И не смей отступать.

Это было очень похоже на слова Кирваха, Мастера Труппы — того арлекина, что и привел Арталиона к экзодитам. Правда, Кирвах всегда недоговаривал — но так искусно, что любую недоговорку можно было понять и без слов. Верно ли, или нет — уже вопрос, конечно. Но додумать можно было всегда.

Та самая туманная пелена в сознании была их, арлекинов, которыми руководил Кирвах, «прощальным подарком», и именно этот подарок не дал Арталиону свихнуться от сосущей пустоты, ужасающего Голода, терзающего души всех друкари, пока он думал, идти ли ему к Храму впервые.

— Вы что-то со мной сделали, так? — спросил Арталион тогда перед уходом труппы. — Я не понимаю, как так вышло, но мне будто не нужно ничего делать с опустошением души — я его не чувствую, но я и не чувствую почти ничего вообще — ни эмоций, ни…

— Да, сделали. Ты не хочешь знать, что именно, — Кирвах наверняка ухмылялся даже под маской, судя по голосу. — Это совсем маленький подарок — на дюжину дней его хватит, пожалуй, но не больше. Он тебе поможет принять решение.

— Какое?

— Хочешь ли ты жить дальше, конечно же, — Кирвах беспечно пожал плечами. Движение вышло плавно-текучим, красивым, но несколько нарочитым, точно часть танца. Его ухмыляющаяся маска — лик Цегораха — словно улыбнулась еще шире, но глаза за прорезями маски блеснули, казалось, с нескрываемой печалью. Нет, с сочувствием, понял Арталион изумленно. Это было именно сочувствие, но не жалость, нет. — Такие решения надо принимать на трезвую голову, друг мой. На абсолютно трезвую.

— Ты сделал все верно. Мы, пожалуй, тоже. Но поганое упрямство — вещь такая, с ней никто не может быть уверен, когда она выставит свои рога, — один из арлекинов, здоровяк в двуликой маске, невесело хохотнул.

Мим труппы, изящный танцор, приложил ко лбу оттопыренные пальцы, показывая рога, и наклонил голову, изобразив упрямое травоядное животное. Теневая провидица же просто подошла и быстрым, неожиданно мягким жестом погладила по щеке ошеломленного комморрита.

— Я думаю, решение ты примешь верное. Все-таки у тебя неплохо с верными решениями. Ты спас много душ — мало кто отважился бы на такое.

И она ушла в открывшийся портал Паутины, мерцающий яркий провал в мистическое никуда — как и все они, труппа Кирваха, арлекины, что вытащили Арталиона из Комморры — а впридачу получили окончательно испорченные отношения с провидцами одного из миров-кораблей.

О, это было то еще представление — по словам Кирваха и его друзей.

Провидцы, экзархи, просто старшие из жителей мира-корабля — они смотрели на гостей корабля настороженно, но если взгляды, касающиеся ярких одежд и причудливых арлекиньих масок были всего лишь холодно-вежливы, то незваного гостя в черной броне сожгли бы на месте убийственным морозом ненависти, если бы могли.

Может, впрочем, провидцы и могли — только опасались так открыто враждовать с Кирвахом и его танцорами — это же они привели с собой комморрита. Дети Цегораха славились дурным нравом, и проверять, насколько это правда, азуриани не торопились. По крайней мере пока. Но голос Старшего Провидца — как там его звали, Йандир? Кажется, да — делался все более раздраженным и негодующим, еще немного — и тот повысит его почти до крика.

Кирвах сперва скучающе крутил в пальцах тонкую пластинку с изображением арлекиньих масок, потом сунул ее за пояс, стянул с руки узорчатую перчатку и принялся ровнять обломанный ноготь крохотным кинжалом — игрушка, извлеченная им из рукава, точно сама собой возникла в руке Мастера Труппы. Вопиющее неуважение к собеседнику он мог продемонстрировать и иначе, но вряд ли существовал более оскорбительный способ.

Кирвах скучал — точнее, показывал, что ему скучно. На самом деле он был вне себя от злости. Йандир выступил вперед, опираясь на свой посох — сжимал его так, что аж костяшки побелели, и продолжал:

— Всего пару годовых циклов назад такие вот захватчики в черной броне унесли с собой десятки жизней наших братьев и сестер, разграбили половину корабельного уровня, унесли столько вещей, вообще непонятно, как они их втиснули на свои челноки — и мы чудом только сумели отбить атаку до того, как они попробовали прорваться к святилищу душ и…

— Ну значит, считай, что он вернул долг, — Кирвах перебил гневную речь Провидца, и тот аж захлебнулся своими же словами. Воздух вокруг него заискрился от крохотных разрядов. «Провидец, тише», — потянул его за рукав кто-то из экзархов. — «Это не мое дело, как с ними говорить, но не стоит устраивать новый бой с теми, кто пришел не как открытый недруг»

— Налетчикам не нужны были камни вашего святилища. Точнее, они пришли именно за психокостью и драгоценностями, вот и все. Может, за рабами — на этом их амбиции заканчивались. Крошечный кораблик друкари и отряд в пару десятков воинов — куда им святилище еще штурмовать-то? Это были скромные корсары, судя по всему, — Арталион понимал, что точно не сделает лучше, вмешавшись, но смолчать не мог. — Они попросту взяли, что хотели — и смылись. Выставляешь себя защитником, да? Не смогли помешать им уйти, а туда же…

И он хрипло, надтреснуто рассмеялся. Если Провидец прикончит его на месте, может, ему даже станет легче, как знать. Судя по всему, Йандир был одном шаге от такого поступка — наверное, хватит буквально пары слов сверху.

— Будь добр, помолчи. Ты, конечно, прав, но правду тут… любят, конечно, о да. Только далеко не всякую, — прошипел Арталиону в ухо сухой голос Шута Смерти, так и оставшегося для него безымянным.

Каким чудом Йандир взял себя в руки, оставалось только гадать. Возможно, вплотную придвинувшиеся к нему его собратья что-то ему сказали мысленно, может, вид того, как тонкая рука корабельной Провидицы нежно касается ярко горящих камней душ в раскрытой шкатулке заставил его все же вспомнить, о чем был уговор с труппой разноцветных комедиантов, испытывающих сейчас его терпение, но…

— Камни принадлежали воинам, верно? — тихо проронила Провидица-азуриани. — Они полны смятения и боли… я понимаю. Павшие в бою не могут быть иными, все так.

Кирвах переступил с ноги на ногу — едва заметно, будто бы просто выбирая позу поудобнее, но на деле — расслабился: им удалось избежать ненужных расспросов. Если уж один друкари так подействовал на Йандира, то полная пригоршня комморритских душ… нет, ему, пожалуй, знать об этом не стоит. Все равно души после отдыха не помнят прежних деяний — а сотворены все эльдары из одного и того же материала, в этом Кирвах неоднократно убеждался.

— Верно. Яркие сильные души, вы прекрасно все видите сами. Не об этом ли ты просил, Йандир? — Кирвах отвлекся от своего маникюра, натянул перчатку и сложил руки на груди. Кинжал при этом точно растворился в его ладони. — Ну так что? — Мое слово сказано. Я… мы, мы, разумеется — возьмем эти души в наше святилище, и если, после должного отдыха они… В общем, да, я принимаю ваш дар. И вам пора. Но этого чужака, — Йандир едва не выплюнул последнее слово. — Уводите. Ему тут не место.

— А благодарность, м? Ты ничего не забыл? — Кирвах подобрался, точно кот перед прыжком. — Дар? Это должен был быть обмен! Ты мне должен выполнение одной моей просьбы. Я попросил помочь нашему гостю. И что я слышу?

— Мне от них ничего не нужно, — Арталион ухмыльнулся как можно развязнее, скрывая растущее отчаяние. — Не трать время, Мастер Труппы.

— Тебе, может быть, и да, а вот мне… видишь ли, мой темный брат, он кое-что обещал. Провидец Йандир! Последнее слово. Я прошу. Подумай.

— Нет! Друкари никогда не изменится, я не собираюсь даже пытаться. И не проси больше ничего. Хватит испытывать мое терпение, арлекин. Я… я благодарен и прошу оставить нас. Уговор был — просьба должна быть выполнимой и не несущей для нас вреда. Эта — не такова!

— Оставить? — Кирвах, до этого начавший было разворачиваться на носках и даже взмахнувший было уже рукой своим — уходим, тут больше нечего ловить — резко обернулся. Взвихрились полы плаща, фигура арлекина словно превратилась в яркое цветовое пятно — непонятно было, он просто с такой скоростью метнулся вперед или же на долю секунды активировал домино-поле — и через два удара сердца оказался рядом с Провидцем. Грубо ткнул его пальцем в грудь и прошипел, глядя в янтарные стекла шлема, который Йандир так и не снял за весь разговор:

— Ты! Заткнись сию же секунду и больше никогда не проси нас о помощи. Ты не держишь слово. Ты не Провидец, не эльдар… и даже не мужчина. Ты трус, вот и все.

— Провидица Этель сказала, что за твоим гостем всю жизнь будет стлаться кровавый след, и пустота пройдет по его стопам…

— Повернись вправо и повтори это своим экзархам, — прошипел Кирвах. — Спроси, может, им был бы нужен новый воин? А? Они молчат, но просто потому что боятся тебе перечить. Слепец, а не провидец. Что ты говорил мне? Что твой мир-корабль медленно гаснет, что у вас перестали рождаться дети, что души ваших павших не хотят выходить из сна — и потому не возвращаются в круг жизни — уже многие, многие циклы, так? Я дал тебе, что ты просил — свежую силу, души, которым непременно захочется жить снова, я привел сюда и живую душу, которой нужен новый Путь — и что ты говоришь мне в ответ? Что тебя не устраивает расцветка?! Подлец и трус! Я свое слово сказал — больше не проси о помощи.

Йандира словно водой окатили — так быстро он сник. Отступил на шаг и покачал головой:

— Я не могу…

— Я вижу. Уходим, нам больше не о чем с ними говорить, — Кирвах отряхнул руки, точно прикасался к чему-то грязному, и вернулся к своим.

И в этот-то момент Арталион вдруг окончательно понял, что произошло — и только что, и задолго до того, как Кирвах вышел из тени и предложил ему сделку, и какую именно при этом ему роль выделил во всем этом Кирвах.

И засмеялся — бешено, безумно, захлебываясь воздухом. Смех горчил, отдавал кровью — и оборвался так же, как и возник, будто воина-друкари кто-то схватил за горло. Он шагнул следом за арлекинами, даже не оглядываясь.

— По крайней мере, душам твоих собратьев, что ты собрал с нашей маленькой помощью, точно ничего не грозит. Йандир трус, но не подлец, хоть я его и обвинил в обратном. Он… забыл, что значит быть эльдаром, помнит лишь что такое командовать большим кораблем, и все, — когда и арлекины, и Арталион оказались посреди туманного марева Паутины по ту сторону врат, Кирвах моментально погасил свою ярость и сказал это совершенно спокойным голосом.

— Пойдешь с нами? — вдруг спросил Двуликий.

Провидица Теней неожиданно ткнула его посохом в бок — несильно, но тот с возмущенным «эй!» отпрыгнул от нее. Она погрозила ему пальцем — помолчи-ка, братец.

Арталион покачал головой. Его жизнь раскололась надвое, да, иначе и не скажешь — но он отчего-то не хотел и не мог выбирать прямо сейчас, что с нею делать. У него просто не осталось сил.

— Лучше бы ты, Кирвах, меня прирезал сразу, как я отдал тебе те камни, — неловко пошутил (пошутил ли?) он.

— Ой, ну я не могу, умора, — Кирвах оглушительно рассмеялся. — А у тебя есть вкус к юмору, и из тебя бы вышел неплохой танцор — кровавые шутки и пируэты с клинком, во всяком случае, даются тебе неплохо. Но хочешь честно? Не торопись. Наш путь… его нужно захотеть пройти. Не выбрать от безысходности, а пойти по нему по своему желанию. Мне почему-то кажется, ты сейчас вообще не понимаешь, что такое — чего-то захотеть.

Арталион медленно кивнул.

— Ну тогда подумай в свободное время. Может, поймешь, — И Кирвах, обрывая разговор, ткнул рукой вперед. — О, кстати, нам туда!

И после этого арлекины привели его в мир, укрытый лесной тенью, мир, хранимый Духом-Драконом.

Это было давно — и недавно. Арталион помнил каждый свой шаг — и знал, что сделать ему предстоит еще больше. Шелковый трепет живой души, заключенной в камень, спасенной от участи стать ничем, стать поживой для демонических тварей, обретшей шанс вернуться — вот что заставило его в первую очередь понять, кто он такой.

Не все те множества слов, произнесенные самыми разными эльдарами позже — в конце концов, все слова что листва, что водяная пыль. И даже не пожирающая собственную душу боль, неотступная — но в конце концов сдавшаяся перед стальным упрямством Арталиона.

Нет — только собственное понимание: я поступил так, как считаю правильным. Не ради чьего-то одобрения — ради спасения тех, кого еще можно спасти, и ради своего глубинного знания, что так было нужно… может быть, исходящего от той части, что осталась во всех эльдарах — отголосков божественной сути, эха силы павших богов, что сотворили его народ когда-то из звездного света и своей воли. И эта воля вела его вперед. Куда-то… куда-то еще.

Прочь из тишины и покоя — потому что тишина и покой не созданы для него, а он не создан для них. Арталион покинет мир, который мог бы звать домом, перед следующим рассветом — по-настоящему он попрощался только с Мировым Духом, а с теми, кто звал его другом все эти тридцать лет, он простился только взмахом ладони перед раскрытыми Вратами — и просьбой: вещи, которые я не заберу с собой, можете оставить на усмотрение Морваэн. Практичная стражница — такая же драконья наездница, каким был он — наверняка сможет пристроить этот хлам с толком.

Из прежнего он забрал лишь свой старый клинок — с ним он не расставался и все эти годы.

На корабле он просто пожмет плечами и скажет — трофей. Взял в бою, удобная оказалась штука.