Мю Цефея. Делу время / Потехе час

Лебединая песня (авторы Михаил Ковба, Анна Гончарова)

Ночные телефонные звонки не предвещают ничего хорошего. Резкий звук выдергивает из сна за шкирку и заставляет шарить руками в поисках мобильника, чтобы поскорее заткнуть кнопкой ответа. Расслабленные голосовые связки судорожно сокращаются и выдавливают только хриплое:

— Да?

— Полина Евгеньевна? — Голос в динамике бодрый и уверенный. — Меня зовут Максим, и я представляю Службу Упокоения. Ваш отец умер.

Ватные мысли ворочаются в голове, медленно подползая к мозговому центру, ответственному за эмоции. Они обволакивают, обтекают и начинают душить, сдавливать, трясти. Отец умер. Почему-то это тяжело осознавать, хотя мы не общались уже много лет. Отчего же тогда я сдавливаю трубку в руке до хруста?

— С вами все хорошо? — Профессиональный и такой вежливый голос из телефона.

— Да, спасибо.

— Не могли бы вы переключиться на видеосвязь?

— Конечно, — отвечаю я, судорожно поправляю волосы, разлепляю глаза и скрываю скомканные простыни за фильтром размытия фона; измятое лицо автоматически разглаживает встроенная в мессенджер нейросеть. — Я вижу вас.

На меня смотрит человек неопределенного возраста: правильное лицо, карие глаза, прическа-бобрик, черный костюм. Участливый, вежливый, безликий, как какой-нибудь агент по недвижимости или продавец автомобилей. Он отводит свой телефон чуть в сторону и показывает просторный белый зал с уходящими высоко вверх глянцевыми стенами, изъеденными разводами отражений. Потом я замечаю металлический стол и холмы укрытого простыней тела: только ступни торчат наружу, худые и костлявые, будто птичьи лапки.

Меня отвлекает голос:

— Присмотритесь. Справа от стола.

Сонный мозг работает туго, и только после этих слов я угадываю в пятне, что раньше казалось игрой света и отражений, человеческий силуэт. Блики светодиодных ламп крупными мазками рисуют в воздухе знакомое лицо. Отец-призрак намного моложе, чем должен быть сейчас. Он такой, каким помнится мне в детстве: высокие скулы, плотные руки, круглый живот. Я узнаю рубашку в крупную клетку и смешные шорты с бахромой. Странно, но отец выглядит даже более живым, чем когда мы виделись в последний раз.

Призрак расхаживает по комнате и крутит головой. Заглядывает под стол, не замечая тела наверху. Проходит через моего собеседника, а потом и сквозь телефонную камеру: белый свет разливается по экрану, и некоторое время, пока матрица восстанавливается, не видно ничего, кроме этого сияния.

— Вы понимаете, Максим, — начинаю я, — мы были не очень близки. Почти не виделись. Он уже практически чужой человек. Почему вы звоните мне? Я не смогу помочь Службе.

— Подождите немного, — отвечает Максим, — сейчас он начнет беспокоиться, и станет все понятно.

Призрак тем временем двигается все быстрее и быстрее, и в струящихся пятнах света уже тяжело различить лицо отца. Яркий огненный контур мечется между стенами, отскакивает, разбивается о поверхности, рисуя в комнате причудливую картину из разноцветных лучей. Потом замирает и, размашисто орудуя рукой, словно рапирой, пишет на белом кафеле.

Камера приближается к стене, и я вижу выведенные слова: ПОЛИНА, ПОЛИНА, ПОЛИНА. Они громоздятся, находят друг на друга и сливаются в хаотичном переплетении.

Максиму не нужно объяснять, что отказ от помощи Службе Упокоения — уголовное преступление. Не нужно взывать к совести. Призрак зовет меня — значит, необходимо откликнуться. Я обещаю собраться как можно быстрее и выехать.

Несколько писем: на работу, клиентам, друзьям, чтобы не теряли, — и я мчусь на монорельсовом поезде, прислонившись влажной щекой к холодному стеклу. Тихо жужжат магнитные катушки, вагон потрясывает, и деревья за окном сливаются в однородную зеленую мазню. Что-то подобное сейчас у меня внутри: невозможность поймать конкретные ощущения раздражает. Горечь, обида, удивление, разочарование, пустота — все перемешивается в липкую массу и мешает думать.

Никогда бы не подумала, что жалкий, забитый человек, который бросил меня в восемь лет, получит второй шанс. Один из десятков тысяч — и это отец.

Я дрожу, представляя, что должно случиться. Упокоение! Семья! Радость! Мир! Гармония! Счастливый призрак понимает, что исправил ошибки жизни, и танцует победный танец. Я же, вынырнувшая из отходной ямы лицемерия, возвращаюсь домой, выполнив последний долг.

Пытаюсь наскрести по сусекам воспоминаний дочернюю любовь, чтобы суметь без отвращения погладить отца по мертвой руке. Выдавливаю улыбку, но вижу в отражении только страшный оскал, будто лицо сводит судорогой от приторной сладости лжи.

Мерзко!

Но почему же щиплет глаза?

Я сглатываю комок, закрываю веки и вижу имя — пляшущие буквы на стене. Они растут, кружатся, обступают со всех сторон, шевеля ручками-палочками, поднимают меня и швыряют в прошлое. Мерное покачивание монорельса завершает дело, и я оказываюсь там, где мне снова восемь лет.

***

Мы с папой идем по парку аттракционов, и он держит меня за руку. Золотой свет просеивается через густые кроны, щебечет малышня, щелкает попкорн. Рот измазан шоколадным мороженым, и я облизываюсь, щурясь на солнце, как довольный кот. Гордо шагаю по мощеной дорожке, стараясь не попадать на стыки плиток: подбородок задран наверх, движения изящны, как на уроке танцев. Чуть не сталкиваюсь с педальной машинкой, грожу пальцем серьезному мальчику за рулем и коротким кивком принимаю извинения его мамы.

Я совсем взрослая: первый класс остался позади, и начались каникулы. Стайка фламинго-пятерок из дневника улетела, оставив взамен теплый запах свежих листьев, горячего асфальта и сладкой ваты.

Мы отстаиваем очередь в кассу, получая веер билетов. Сегодня я богата, и они — мои деньги. Разгоряченная, я пью из фонтанчика. Впереди под жестяной крышкой на ажурных столбах показывается Автодром.

Толстая тетя открывает цепочку калитки, и вот уже руки сжимают мягкую резину руля. Рядом сидит папа, сегодня — пассажир.

— Давай, — говорит он, и я вдавливаю педаль в пол.

С тихим гулом автомобиль трогается с места. Металл капота дышит жаром, внизу шуршит плотный бампер, и мы несемся навстречу ярко-красной машинке. Тихий звук удара, и глаза ищут новую жертву. Мы кружимся, играет музыка, трещат борта. Раздается звонок, электрический двигатель вздыхает в последний раз, и все замирает.

Здесь много аттракционов: «Иллюзион», «Светофор», «Орбита», «Веселые горки», качели-лодочки. Раскачать последние у меня нет сил: помогает папа. Он сильный, и я довольно визжу, когда мы взмываем куда-то вверх и замираем, прежде чем упасть.

Надувается и лопается пузырь клубничной жвачки: сегодня я королева, и мне можно все, невзирая на диатез. Нёбо щекочут пузырьки кока-колы, хрустит на зубах сладкий попкорн, и наконец мы встаем в очередь на американские горки. Именно ради них мы сорок минут тряслись на автобусе и стояли в очередях, вместо того чтобы пойти в парк неподалеку, где были почти те же карусели.

Горки привезли откуда-то издалека, это совсем новый аттракцион, о котором с придыханием рассказывают во дворе. Он простоит всего пару месяцев и уедет вместе с деревянными шпалами дорожек и паровозиком хищных машинок, щерящихся зубастыми оскалами.

Билеты на горки яркие, напечатанные на глянцевой бумаге, и папа говорит, что стоят как все остальные вместе взятые. Там нарисована схема, похожая на спутанный клубок, и я завороженно вожу по ней пальцем, пытаясь пройти от начала до конца. Где-то высоко проносится паровозик, стуча колесами, закручивается в мертвой петле, и пассажиры кричат, взмахивая руками.

— Ты когда-нибудь катался на американских горках? — спрашиваю я.

— Никогда в жизни, — отвечает папа. — Видел только по телевизору.

— А мечтал покататься?

— Конечно!

— Я тоже.

Подходит наша очередь, и я высматриваю свободное место в вагончиках, откинувших забрала пристяжных рамок. Пытаюсь первой юркнуть в открытую калитку, но меня останавливает контролерша, сдвинувшая густые брови.

— Ограничение, — говорит она и кивает в сторону ростомера в форме Микки-Мауса. Тот лыбится, вытянув руку вперед в нацистском приветствии, которое я помню по «Четырем танкистам и собаке».

Приходится послушно идти туда, вытягиваться на цыпочках, чтобы хотя бы кончиком волос коснуться пластиковой ладони в белой перчатке. Старшие дети и взрослые занимают места, поезд уезжает, а я все не могу достать до заветной планки. Папа отводит контролершу в сторону и тихо спрашивает:

— Неужели никак нельзя? У нас в последний месяц только и разговоров, что об этих горках.

— Нельзя.

Он шуршит в кармане, сжимает что-то в кулаке и пытается вложить это в ладонь женщине. Та отталкивает его и почти кричит:

— Мужчина, не позорьтесь! Это для ее же безопасности.

Папа краснеет, отодвигается и, глядя в пол, извиняется.

— Пошли, — тихо говорит он. Плечи опускаются, спина горбится, и кажется, что даже он теперь не подходит по росту.

Папа наклоняется и вытирает мне слезы огромным мягким платком.

— Тебе же можно было, — говорю я. — Ты же всю жизнь мечтал.

— Я перехотел, — отвечает он.

Мы уходим через открытую калитку парка под бравурные звуки марша, а я реву. Мне обидно и за себя и за то, что из-за меня папе тоже не удалось покататься.

Душный оранжевый автобус мчит домой. В окне пробегает забор дымящихся труб и ямы прыгают под колеса. Кожаное сиденье прилипает к спине и трясется.

— Мама бы нас провела, — говорю я, чтобы разогнать тишину.

— Наверное.

Оставшуюся часть пути мы играем в города: папа — учитель географии, но почему-то я выигрываю.

От остановки трещины на асфальте ведут нас вдоль штампованных рядов панельных многоэтажек. Здесь пахнет выхлопом, и где-то монотонно скрипят качели. Хмурые люди спешат на проходную, послушные гулкому заводскому гудку.

Перед нашим подъездом стоит длинный черный автомобиль с крокодильим носом капота. Круглые фары пялятся немигающими глазами, а лобовое стекло такое темное, что можно разглядеть свое отражение. Мы поднимаемся на второй этаж, раздается канареечная трель звонка, и мама открывает двери. Только она не одна — за локоть ее держит какой-то незнакомец. Его внимательные, холодные глаза пугают уверенностью и спокойствием, и кажется, что здесь он — хозяин. Дядя улыбается одним уголком рта и говорит:

— Евгений Геннадьевич, нам нужно поговорить. Отправьте Полину погулять.

Я чувствую, как папины пальцы слабеют и отпускают мою руку.

— Конечно, — сипло говорит он. — Полинка, поиграй во дворе.

Его голос мертв, а лицо становится таким же серым, как стены в подъезде.

Скатываюсь по лестнице, огибаю угол дома и седлаю бревно качелей. Одной здесь неудобно — нужно вдвоем, но я отталкиваюсь от земли и невысоко подпрыгиваю. Меня несет назад, деревяшка ударяется о зарытую наполовину шину и пружинит наверх. Взрослые думают, что я ничего не понимаю, но это не так. Мне страшно. Через открытую форточку на втором этаже слышен разговор.

— Бездарь, ничтожество! — Мамин голос. Она часто ругается, когда думает, что я не слышу. — Ты меня вынудил! Перебиваемся с воды на капусту на твою учительскую зарплату. Я больше так не могу, понимаешь? Ходим в рванье, перед людьми неудобно. Полинке на карусели два месяца откладывали! Ей даже конфетки бабки местные из жалости несут. А стыдно кому? Мне стыдно. Все, надоело!

Папа молчит. Он всегда так делает.

Потом я слышу голос незнакомого дяди, но не могу разобрать слов. Хлопает дверь. Появляется мама. Она обнимает меня, берет за руку, и мы двигаемся к крокодилообразной машине. Я сажусь назад, а мама размещается спереди. Внутри холодно и пахнет мятой, а сиденье такое большое, что ужасно неуютно. Машина урчит, будто переваривает нас троих. Сквозь темное стекло я вижу в окне папино лицо.

«Останови их, пожалуйста, — хочу крикнуть я. — Почему же ты молчишь?»

Ничего не происходит, и мы уезжаем.

Потом мама выходит замуж за дядю Вадима. Мне выдают корзину с розовыми лепестками и кружевное платье, похожее на облако. Фейерверки лопаются в ночном небе, звучит свадебный марш, и белые голуби хлопают крыльями. На следующее утро нас глотает толстый самолет, и вскоре под его брюхом разматывается клетчатая скатерть французских равнин. Эйфелева башня упирает руки в боки, изумрудные Елисейские Поля оказываются мягче ковра, а Микки-Маус в Диснейленде дружелюбен и улыбчив. Американские горки там выше любого дома в нашем городке, и от восторга я почти счастлива.

Только горько, что с нами нет папы.

Потом мы переезжаем в большую квартиру, где можно потеряться, и потолки бесконечной высоты. Здесь у меня собственная комната с ярким паласом, расчерченным серыми полосами автомобильных дорог, и огромный кукольный дом. С папой мы видимся только по воскресеньям с двух до пяти, и чем старше я становлюсь, тем меньше жду этих встреч и тем более неловкими они становятся.

— Смотри, какую Барби мне купили! У нее в наборе настоящая косметичка! — хвастаюсь я на десятый день рождения, пока он мнет в руках дешевого китайского пупса с волосами-леской.

— Завтра я улетаю в английский лагерь в Ирландию. — Мне уже четырнадцать, и мы почти сравнялись ростом.

В старой квартире ничего не меняется, только окна зарастают мутным слоем пыли, а мебель постепенно затирается и дряхлеет. Я ерзаю на отвратительно жестком диване, впивающемся деревянным каркасом в спину, и с удивлением понимаю, что папа кажется мне скучным. Он одинок и по-прежнему преподает географию в четырнадцатой школе, и все разговоры сводятся либо к учебным байкам, либо к скучной морали. Я немного ревную его к ученикам, по его словам, умным, добрым и обстоятельным, хотя сама учусь в элитной гимназии в самом центре.

Меж тем я все яснее понимаю, почему мама ушла от него, и вместе с этим любовь перерастает в обиду. Папа слишком легко отпустил нас и даже не начал бороться, будто мы резко стали ему безразличны. Меня начинают раздражать вечная печаль в его глазах и постоянное согласие. Нужно было сражаться, вцепиться и не отпускать. Вместо этого он предал нас.

В выпускной горячке одиннадцатого класса мы перестаем встречаться. Пару раз я вижу его за забором школы. Он смотрит, будто из-за решетки, но не подходит близко. Это замечает охранник, и вскоре двое милиционеров ведут отца в старый ГАЗ с синей полосой на борту. Я прохожу с подругами мимо и делаю вид, что не знаю его.

На следующий день на кирпичной стене около двери подъезда я замечаю выведенные белым мелом буквы: ПОЛИНА, ПОЛИНА, ПОЛИНА. Очень надеюсь, что это шутка кого-то из одноклассников.

Потом престижный университет в столице, веселая общага, и мы переписываемся через интернет. Редкие звонки на день рождения и Новый год сводятся к набору заученных фраз:

— Как дела?

— Нормально…

Я устраиваюсь на приличную работу, выхожу замуж и развожусь. Детей не случается. Потом умирает мама, и мы видимся на похоронах. Молчим. Странно, но это — наша последняя встреча.

Наконец, меня будит телефонный звонок, и я вижу призрак молодого отца, на котором та самая рубашка в крупную клетку и смешные шорты с бахромой, что были в день нашего похода на американские горки.

***

Вживую призрак не впечатляет: текучий, с нечеткими чертами, он кажется скорее неудачной шуткой воображения, чем духом реального человека. Он вяло топчется около лежащего на лавке тела, глядящего в потолок фургона Службы Упокоения. Призрак спокоен, когда я рядом, и просто смотрит куда-то в стену.

Мы трясемся по неотремонтированным дорогам, а снаружи по тротуарам тянутся те же серые люди, что в детстве, снова загипнотизированные заводским гудком.

Внутри фургона холодно и пахнет густым парфюмом. Труп заштукатурен косметикой так плотно, что кажется прикорнувшим актером японского театра кабуки. Гримеры Службы где-то нашли нужную одежду, и мой взгляд невольно утыкается в тощие волосатые ноги отца, торчащие из затертых шорт.

— Не похож, — говорю я, рассматривая тело. — Кукла какая-то. Разве этого хватит для упокоения?

— Ничего, — отвечает Максим. — Когда призрак вернется в тело, станет лучше. Вы уверены, что нашли нужное место?

— Конечно. Я же вам все рассказала.

— Извините, положено спрашивать. Нам бы хотелось избежать возможных последствий. Эти призраки — ужасно вредные создания и, если вовремя не упокоить, будут пакостить.

— Сколько у меня времени?

— Около часа, потом связь духа с телом начнет слабеть. Да и на жаре трупу будет не очень хорошо. Помните, что ваша цель — американские горки. Парк мы закрывать не стали: призрака смутят безлюдные дорожки и пустые аттракционы. Для него сейчас идет девяносто пятый год, и он должен поверить в реальность происходящего. Воспоминания призраков — странная, фрагментарная штука. Их сознание воспринимает детали, убаюкивается ими, и картина целиком недоступна для них.

— Он не напугает других отдыхающих?

— Позвольте ответить вопросом на вопрос. Вы раньше видели неупокоенных?

— Редко.

— Намного чаще, чем думаете! Большинство посчитает, что это просто немощный старик. Другим — все равно. Третьи — не заметят. Четвертые — ничего не скажут, потому что хорошо воспитаны. А на случай пятых за вами будет присматривать охрана. Возьмите билеты.

Максим передает пачку невзрачных квитков, напечатанных на очень плохой бумаге. На каждом — шестизначный номер и черная рамка, а посредине сумма в полторы тысячи рублей. Последними в стопке идут два аляпистых билета на горки. Они слиплись, и я расклеиваю их ногтем.

— Ну, с богом, — говорит Максим.

Автоматическая дверь отъезжает, и я вижу ворота с огромными буквами ЦПКиО наверху. Призрак распадается на сотню солнечных зайчиков, которые скручиваются спиралью и исчезают где-то в животе у мертвого отца.

Труп вздрагивает, свешивает ноги с лавки и встает. Мертвые пальцы берут за руку, и я вздрагиваю от неожиданности. Хочу выдернуть ладонь, но вспоминаю, что нельзя. Пальцы сухие и твердые, как старые ветки, и сквозь тонкую кожу прощупывается каждая косточка. Хватка очень слабая, просто легкое прикосновение.

Вылезаем из прохладной камеры фургона, и духота сдавливает грудь. Солнце бьет в глаза колючими лучами, блузка прилипает к спине, дышится с трудом. Как две деревянные куклы, мы заходим в парк на негнущихся ногах. Я гляжу прямо перед собой, морщась от резкого запаха одеколона.

Здесь больше не так зелено: исчезли пышные кроны кленов, вырублены кусты акации и сирени. Тропинки закованы в асфальт, а узорчатые плитки дорожек вырваны и заменены на безликие прямоугольники брусчатки. Вдоль аллей вместо зарослей травы и лопуха топорщится мелкая щетина газона, а рядом с забором торчат обрубки подрезанных тополей в белых юбках известки.

Старых аттракционов почти не осталось, и только на самом дальнем краю парка я замечаю коренастую конструкцию «Орбиты». Краска выгорела на солнце, тяжелый металлический каркас напоминает скелет динозавра, да и сама карусель смотрится реликтом на фоне пластикового молодняка. Новые аттракционы трещат, поют скрипучими голосами, мигают множеством разноцветных лампочек. Они яркие, глянцевые, сделанные как будто из папье-маше и ослепляют не хуже солнца.

Призрак тянет к «Автодрому», и мы садимся в машинку с лицом Молнии Маккуина. Стучу по борту, и тот откликается гулким пустым звуком. С удивлением замечаю, что под яркой оболочкой спрятаны те же жесткие педали, что запомнились с детства. Малышня пытается врезаться в меня, но я езжу очень аккуратно и уворачиваюсь, стараясь не замечать холода привалившегося к боку тела.

Призрак останавливается около киоска мороженого, и мы покупаем стаканчик, который он размазывает вокруг рта. Садимся на скамейку, я беру платок и вытираю следы шоколада. Чего-то ждем, вглядываясь в мельтешение аттракционов. Отец гладит мою руку, и я понимаю, что это — последний шанс сказать что-нибудь важное.

Укорять его? Говорить о предательстве, о прощении? О маме? О том, что он все сделал неправильно? О том, что я сожалею?

Время течет медленно, солнце печет, грим плывет, и восковое лицо становится жирным. Губы отца шевелятся — он силится что-то сказать, но не может — в легких нет воздуха.

— Ладно, пора закрывать гештальты, — говорю я, глядя на часы.

Американские горки не изменились. Я готова поклясться, что это те самые, на которых мне не удалось прокатиться. Каркас трещит и скрипит, машинки дребезжат и накреняются на крутых поворотах, пучки проводов болтаются на ветру, сплетенные в гордиев узел. Звериный оскал вагончиков истерся, и кажется, что острые клыки поражены пятнами кариеса.

Смотрю на отклеивающуюся бровь отца, на длинную галдящую очередь из каких-то школьников и понимаю, что мы не успеваем. Размахивая пучком билетов, начинаю пропихиваться через людей. Продираюсь сквозь острые локти, тащу за собой мертвое тело, раздвигая неуступчивую толпу, как ледокол.

— Это же Евгений Геннадьевич — географ! — слышу детский шепот.

— Но он же умер…

Пауза. Тишина. Многоголосый визг.

— Неупокоенный!

— Тут мертвяк!

— А-а-а-а!

Толпа колышется, школьники орут, а им вторят мамаши. Меня бьют тяжелой сумочкой, и я отмахиваюсь. Словно из-под земли возникает пара крепких парней в одинаковых серых футболках и организовывает мне коридор в мельтешащих телах. Наконец мы пробиваемся к калитке, и я протягиваю билеты. Контролерша смотрит с удивлением.

Растрепанные, поднимаемся по лестнице и движемся к первой машинке — это лучшие места. Отец останавливается.

— Ну же, садись, — тороплю я.

Он кивает и крепко обнимает меня. Откуда столько силы в мертвом теле? Ищу отвращение внутри себя, но не нахожу. Обида, горечь, злость — все ушло, оставив только легкую грусть.

Его рот шевелится, но я не умею читать по губам.

— Прости, я была плохой дочерью, — шепчу я, и отец энергично качает головой.

Садится в машинку. Я пытаюсь устроиться рядом, но он не пускает. Показывает жестами подождать на платформе.

— Почему?

Отец закрывает глаза, вздрагивает. Его лицо такое живое! Я вижу, что папе очень хочется, чтобы я прокатилась с ним.

Контролерша — кремень.

— Кто-нибудь еще будет кататься? — кричит она строю бледных школьников и мне. Не дождавшись ответа, включает аттракцион.

Натягивается цепь, и машинки ползут наверх. Щелчок, и они с треском катятся по полотну, подпрыгивая на шпалах. Папа сидит впереди, будто всадник, оседлавший дракона: руки вцепились в загривок, рот открыт в беззвучном крике. Воздух наполняет его легкие, и сквозь грохот колес и свист ветра я слышу хриплый голос:

— Я хотел, чтобы у тебя было все самое лучшее!

Я понимаю: Барби вместо пупсов, Ирландия вместо Анапы. Несчастный, он не знает, что мне нужно было совсем другое.

Из печальных мыслей выдергивает грохот, и я, словно в замедленной съемке, вижу, как с вершины мертвой петли осыпается поезд машинок. Первый вагон замирает, ломается в сцепке и летит вниз, словно яркая капля. За ним, как по ниточке, тянутся другие. С металлическим скрежетом машинки падают вниз, ломая борта. Разноцветная куча металлолома громоздится, и сверху на нее рушится полотно дороги. Поднимается пыль.

Я перемахиваю через бортик и бегу к завалу. Сверху сыпется пепел каких-то ошметков, но я совсем не боюсь. Вижу знакомую клетчатую рубашку. Странно, но папа внешне почти не пострадал: его зажало между вагончиками. Крови нет, и мне не сразу понятно, что ее и не может быть.

Папа улыбается. В последний момент второй жизни легкие освобождаются от оставшегося воздуха, и я слышу:

— Прости, я ошибался…

Смотрю на изможденное лицо, на знакомую улыбку, и мне столько всего хочется ему сказать.

Но я больше не могу.

Последний секрет сентября (авторы Олеся Бересток, Алексей Федосеев)

Дневник Карины. 31 августа 2018 года, пятница

Сегодня последний день лета, поэтому мне пришлось вернуться домой. Я, конечно, скучала по маме, но с ней мы будем жить всегда, а вот с папой не скоро встретимся. А еще хотелось увидеть своих друзей, особенно Ромку. Он тоже был очень рад моему возвращению. Даже мороженое купил! А вот над мисс Кики он смеялся. Говорит, что я уже взрослая, чтоб в куклы играть. Но мисс Кики не просто кукла, она моя подруга! Папа привез ее из Японии. А перед самым отъездом папуля подарил мне еще и планшет. Теперь я буду самая крутая в классе, ведь планшета больше ни у кого нет!

С Ромкой мы гуляли на овраге, он показал мне свой тайный шалаш, который строил все лето. Там была навалена всякая белиберда. Поломанные деревянные ящики, старые гвозди, обрывки веревок и прочий мусорный хлам, как в старых гаражах. И когда только Ромка успел все это сюда натащить? А еще он сказал, что на завтра приготовил мне сюрприз. Что-то прекрасное!

В овраге мы катались на тарзанке, я взлетала как птица. В городе нет такого, там мы с папой бывали на аттракционах. Тоже прикольно, но на тарзанке все равно лучше.

А в полдень, когда тени становятся коротенькими, мы пошли с Ромкой в сады, хотели нарвать чего-нибудь. Возле дома бабы Сони толпились люди. Женщины в черных платках, мужчины с сигаретами. Кто-то грустил, остальные лишь притворялись, строили кислые мины. Оказывается, баба Соня померла. Ну, она ведь старая. Гроб был цвета переспелой вишни. Мисс Кики я убрала в сумку, она еще слишком мала, чтоб видеть такое. Мы постояли немного, а потом Ромка сказал, что конфеты раздают только после похорон, поэтому потопали дальше. Наелись слив и яблок до отвала.

Когда шли назад, у дома бабы Сони толпы уже не было, лишь какой-то мальчишка играл с собакой.

«Ты его знаешь?» — спросила я Ромку. Он ответил, что нет, а потом как заорет: «Мое! Чур, мое!» Я аж подпрыгнула. Он нашел синее стекло. Мог бы и подарить. Ну, и ладно. Я даже не обиделась.

2068 год

Да, все начиналось невинно. Новый мальчишка в нашем поселке, старая игра в «секретики»…

Дневник Карины. 1 сентября 2018 года, суббота

В школе я уже увидела всех-всех. Девчонкам понравилась мисс Кики. Но когда одноклассницы заметили планшет, то обомлели. Ирка Сафронова тотчас захотела со мной сидеть. Подруга нашлась. Я выбрала Ромку! Пусть мы и пререкаемся, но он какой-то свой, родной. За нашими шутками мы даже не сразу обратили внимание, что сзади нас притаился мальчишка. Я его узнала, тот самый, что играл с собакой у дома вчерашней покойницы. Он новенький, зовут Глеб. Ему уже исполнилось одиннадцать. Баба Соня его прабабушка. Глеб теперь будет жить с семьей в ее доме. Болела она, вот они и приехали, а через несколько дней умерла. Глеб дал нам с Ромкой конфет (помянуть бабку), и я позвала новенького погулять с нами после школы. Ромка помрачнел. Ревнует, наверное.

Пошли мы на поле, и я потребовала обещанный сюрприз. А Ромка все тянул, почему-то не хотел показывать. Говорил, что потом, потом. Но я сказала, что тогда возвращаюсь домой, и он сдался.

— От большого дерева восемьдесят шагов в сторону города, — сообщил Ромка. — Столько дней мы с тобой не виделись.

И я сообразила, что меня ждет секретик. Как здорово! Я мяла траву ногами, проходя через бугры и рытвины, ступая пяткой к носку, чуть ли не сбилась после пятидесяти, потому что мальчишки болтали, а мне интересно было послушать. Глеб рассказывал про своего отца-энтомолога и какую-то коллекцию, но я ничего не поняла. Мальчишечьи бредни!

Когда я прошагала весь путь, то не обнаружила места с недавно разрытой землей, все было в траве.

— Я сделал его, когда ты уехала, — гордо сказал Ромка.

Повыдирав траву, я начала рыть. Мне повезло, через минуту уже наткнулась на плоскость стекла. Там что-то блестело, даже показалось, что двигается. Стало жутко. Я достала носовой платок и начала оттирать поверхность. Под стеклом лежал, скучая без света, обычный кусок зеркала, конечно, в нарядном обрамлении из ракушек, но ничего в нем не было особо прекрасного.

— И это все? — расстроилась я.

— За восемьдесят дней ты получше ничего не придумал? — поддержал меня Глеб.

А Ромка почему-то разозлился. Будто он закопал не осколок простого зеркала, а правда что-то крутое.

— Интересно, а ты что можешь показать? — резко сказал он Глебу. — Твоих секретиков мы еще не видели. Или скажешь, что вырос уже из подобных глупостей? — подначивал Ромка.

— Нет, не скажу, — спокойно ответил Глеб. — Увидите.

2068 год

Даже не знаю, из-за чего я тогда разозлился больше. Из-за непонятливости Карины или потому, что свидетелем моего фиаско стал малознакомый мальчишка.

«…лежал, скучая без света…» Мне бы в том возрасте так не написать. Но по иронии судьбы, журналистом стал именно я.

Дневник Глеба. 5 сентября 2018 года, среда

Сегодня особенный день. Мама познакомила меня с отцом. Мне нравится Николай, мой отчим. Он хороший человек, у него интересная профессия, мы уже несколько раз летали с ним в заграничные командировки. Но настоящий, родной папа — это все-таки совсем другое. Я сразу понял, что это он.

Отец тоже много всего знает, как и Николай, но вообще на него не похож. Николай слишком добрый, он ученый, жизни совсем не знает. Я ему пытался рассказать о том, что вчера семиклассники отобрали у меня деньги. Я ждал от него совета, что мне теперь делать. Но так и не дождался. Он лишь рассказал мне очередную историю из жизни насекомых. Кажется, моему рассказу он даже не поверил. Не поверил, что такое может быть среди людей, а не жуков.

А вот отец понял меня сразу.

— Никогда не связывайся с целой компанией, — сказал он. — Ничего хорошего из этого не выйдет. И деньги все равно отберут, и по башке надают.

— Что же делать? Смириться? — спросил я.

— Конечно, нет. Шпане никогда ничего спускать нельзя. Она от этого наглеет. Понаблюдай за их вожаком. Выясни, где он бывает один, без своих прихлебателей. И вот когда вы останетесь с глазу на глаз, ты должен ему доходчиво объяснить, что больше не позволишь себя обижать.

— Но он же семиклассник. Если он даже будет один, я с ним не справлюсь.

— Не справишься голыми руками, ты хотел сказать? А чтобы руки не были голыми, надо всего лишь оглядеться вокруг. И ты увидишь много полезных предметов: палки, куски кирпичей, камни. Только учти, предметы не должны быть слишком большими. Твоя задача — осадить хулигана, а не покалечить. Ты меня хорошо понял?

— Да, папа, понял, — ответил я.

А вот теперь еще и записал. Мне надо время, чтобы обдумать наш разговор…

И не забыть подготовить секретик для Каринки. Очкарик неожиданно удивил. «Тебя ждет нечто прекрасное», — сказал он, и Каринка раскопав тайник, нашла там зеркало и увидела в нем свое отражение. Правда, она, кажется, не поняла, что это был такой комплимент. А теперь очкарик пытается взять меня на слабо. Что ж, раз ей нравится японская кукла, у меня тоже найдется кое-что из Японии.

2068 год

Я невольно усмехнулся, вспомнив, как это было. Когда Карина раскопала секретик, под стеклом оказался большой полосатый жук. Красиво — не поспоришь. Отливающие металлическим блеском зеленые надкрылья с продольными оранжевыми полосками, фиолетовая голова с черными, чуть-чуть выступающими глазами, изящно закрученные, словно скрипичные ключи, усики — и все это накрыто главным детским сокровищем — сверкающей на солнце стекляшкой. В глазах Каринки читался восторг, она чуть в ладоши не била от восхищения.

— А из чего он сделан? — спросила она Глеба.

— В смысле? — не понял он. — Это златка. По-научному — так-то и так-то (он произнес какое-то сложное латинское название). Я сам поймал ее в Японии.

— Это настоящий жук? — Восторг сменился отвращением. — Это был живой жук, а ты его убил?

Глеб растерялся от такого неожиданного поворота.

— Почему убил? Это обычное дело. Все энтомологи собирают жуков и бабочек для коллекции. Мой отец, например…

Но Карина ничего не желала слушать. Жук был живой, у него, наверное, были родители, друзья, дети, а Глеб его холоднокровно убил… Мальчишка пытался рассказать, что в Японии блестящие надкрылья златок использовали для украшения буддийских храмов, но она лишь твердила о жестокости Глеба… Красный от злости, он махнул рукой и пошел прочь.

Дневник Карины. 13 сентября 2018 года, четверг

Я пишу, а слезы катятся по щекам. Ее больше нет! Как это пережить? Никто и никогда не заменит мою любимую. Я знаю точно! Куда мне девать платья, которые она носила? Тут все напоминает о ней.

Не упрячь этот гребаный отчим меня вчера под домашний арест, сегодня я пошла бы домой после школы, и она осталась бы жива. Все из-за дурацкой тройки, которую поставила мне эта тупая математичка. Чтоб ты сгорела в аду, старая корова!!!

Почему все сложилось так, что именно в этот день у Ромки никого не было дома?! Ведь бабка Тася почти никогда не уходит. С чего нам приспичило смотреть этот чертов ужастик про зомбаков?

Я оставила ее на кухне совсем одну с кусочком пирожного в руках. Я подумала, что рано мисс Кики смотреть такие фильмы.

Хочу, чтоб вы все сдохли! И дядька Васька, и училка, и эта дьявольская псина!!!

2068 год

Она пошла за чем-то на кухню, и через секунду я услышал неистовый визг. Я ринулся туда, подумал, что случилось действительно нечто страшное.

Мой пес что-то грыз. Голова куклы валялась рядом, ее лицо было разорвано на две половинки, а в пасти Арчи забавно дергались маленькие ручки и ножки, словно мисс Кики и вправду ожила. Я осторожно вытащил из челюстей шнауцера то, что осталось от куклы, отругал собаку, закрыл в ванной. Арчи жалобно скулил, а я пытался утешить Карину.

— Ты не виновата…

— Я знаю, что не виновата, — кричала она. — Это все вы! Ты и твой дурацкий Арчи!

Я немного опешил. Впрочем, она все равно не стала бы меня слушать, у нее была настоящая истерика. Зажав в ладошке останки растерзанной мисс Кики, вся в слезах, она побежала к двери. Догонять ее мне совсем не хотелось.

Дневник Глеба. 13 сентября 2018 года, четверг

Никогда не знаешь, чего ждать от этих девчонок. То закатывает истерику из-за жука, пойманного полгода назад. То просит разобраться с собакой. Да еще удивляется: «Ну ты же убивал жуков, чего тебе стоит наказать этого гадкого Арчи?» Ничего себе сравнила! Жуков и живую собаку! И за что? Пес погрыз ее куклу!

— Ты не понимаешь, это не просто кукла, ее подарил мне папа, она была моей подругой, она была живая!

— Нет, это собака живая, — возразил я.

Она смутилась лишь на секунду, потом быстро нашлась:

— Да, собака живая. Как и те жуки, которых ты убивал. Тебя же это не остановило!

Спорить было бесполезно.

Когда я пересказал разговор отцу (не Николаю, а настоящему), он задумался, а потом ответил:

— Совета на этот раз я тебе не дам. Выполнять просьбу девчонки или нет, зависит от тебя. Но, прежде чем решать, ты должен ответить себе на несколько вопросов.

— Каких?

— Первый: насколько она тебе нравится?

— Не знаю. Нормальная девчонка.

— Это не ответ. Ты говорил, что у нее есть друг.

— Есть, Ромка.

— Что ты чувствуешь, когда видишь их вместе?

— Раздражение. Бесит меня, что она с этим очкариком.

— Понятно. Второй вопрос: как далеко ты готов пойти, чтобы завоевать ее симпатии?

— Не знаю. Я украл жука из коллекции Николая, чтобы сделать для нее секретик. Жука поймал я, но коллекция Николая, он ничего не разрешает из нее брать.

— Ты чувствовал угрызения совести по этому поводу?

— Не знаю.

— Чувствовал себя виноватым, когда после кражи общался с Николаем?

— Нет.

— Понятно. Третий вопрос: как ты думаешь, какой человек Карина? Хороший или не очень?

— Не знаю.

— Что она сказала на твой сюрприз?

— Закатила истерику, что я убил жука.

— Странно. А теперь она хочет, чтобы ты разобрался с собакой?

— Ее кукла для нее важнее.

— Кукла была для нее как живая?

— Ага.

— Тогда ее реакция объяснима. Если на близкого человека нападает собака, о собаке ты думаешь в последнюю очередь.

— Но кукла-то ведь не живая!

— Это для тебя она не живая. Может быть, и ты или я тоже для кого-то не живые.

— И что мне делать?

— Решай сам. Делай выводы из нашего разговора. Никто, кроме тебя, решения принимать не будет.

Мой отец все-таки особенный. Со мной еще никто не разговаривал как с большим. Я стараюсь дословно записывать все, что он говорит.

Дневник Карины. 14 сентября 2018 года, пятница

Сегодня я оделась в черное. У меня траур. Я не стала садиться с Ромкой, заняла место за задней партой, где сидел Глеб. Но он в школу не пришел. С Ромкой мы не разговаривали.

После уроков я решила навестить Глеба, но он ждал меня на углу, взял мой рюкзак, и мы пошли гулять к реке. У железок он остановился.

— Нам сюда.

Мне было безразлично куда идти. Такая тоска на душе.

— Возле третьей справа, — сказал он.

Рыхлая земля. Там был секретик. Жетон, ремешок и кусок непонятно чего лежали под стеклом в рыжей земле. «Что за бред?» — подумала я. А потом поняла, что это ошейник Арчи. А кусок непонятно чего — это же серенький хвост Ромкиного пса.

Я посмотрела на Глеба и поняла, что Арчи больше нет.

Неужели Глеб на такое способен? Я бы, наверное, не смогла. Из-за моей трусости мисс Кики могла остаться неотомщенной. Глеб прав, любое зло должно быть наказано!

2068 год

Я помню, как искал его, звал, орал во все горло. Как проревел всю ночь. Мама утешала меня, обещала, что Арчи вернется. А он будто испарился…

Дневник Карины. 16 сентября 2018 года, воскресенье

Когда я возвращалась утром из магазина, издалека увидела Ромку и сразу перешла на другую сторону. Не хотелось с ним здороваться. А возле корявого дома стояли старшие мальчишки. И когда я шла мимо, один из них поставил мне подножку. Я упала, ободрала коленку, а они смеялись. Все покатилось. Эти придурки схватили мои шоколадки и дали деру. Я подняла с земли хлеб и положила в пакет. А Ромка стоял на другой стороне и смотрел! И ничего не сделал! Просто отвернулся, будто не заметил меня, и пошел дальше! А я знаю, что он это видел!

Дома все рассказала дядьке Ваське, но он даже не поднялся из-за своего письменного стола. Как мама могла променять на него папочку? Он бы пожалел меня и разобрался с пацанвой. Так поступают настоящие мужчины!

Я просто убежала из дома. Зашла за Глебом. Он как раз сидел во дворе, стругал какую-то палку. Я обо всем ему рассказала. И про Пашку Косарева из 7 «Б», который поставил мне подножку и забрал вкусняшки. И про Ромку, который не защитил меня. Я так одинока без мисс Кики. Теперь Глеб — мой единственный друг. Он классный, всегда поможет, всегда защитит.

Я уверена, больше никто меня не обидит!!!

2068 год

Мне было нестерпимо стыдно за то, что я смалодушничал. Нет, дело было не в страхе перед хулиганами. Я испугался, что Карина оттолкнет меня и снова наорет, как в последний раз на кухне…

Вечером я ругал себя последними словами. Ну, с чего, с чего мне пришло в голову, что она меня оттолкнет? — убивался я. Разве можно отталкивать людей, которые тебе помогают?..

И я поклялся в тот вечер, что если когда-нибудь смогу быть полезным Карине, то сделаю все возможное, чтобы ей помочь.

Дневник Глеба. 16 сентября 2018 года, воскресенье

Когда я передал очередную просьбу Каринки отцу, он тяжело вздохнул:

— Я этого опасался.

— Чего, папа?

— Есть женщины, а твоя подружка хоть еще и маленькая, но женщина, которые, почуяв свою власть, не могут остановиться.

— Но это нормальная просьба. Ты же сам говорил, что шпану надо осаживать.

— Дело не в шпане, дело в самой девчонке. Думаю, ее запросы будут только возрастать.

— А что в этом плохого?

— До поры до времени ничего плохого в этом нет. Но, выполняя ее новые просьбы, ты должен отдавать себе отчет, что наступит момент, когда от тебя потребуют то, чего ты не сможешь сделать. И тогда тебя выбросят, как использованный пре… воздушный шарик.

— И что же мне делать? Оставить Пашку в покое?

— Ни в коем случае, хулиган заслужил хорошую взбучку. Просто ответь себе честно на вопрос, что для тебя важнее, чего ты хочешь больше: защитить девчонку, осадить хулигана или произвести впечатление на свою подружку?

— Но ведь я по-любому должен разобраться с Пашкой. Разве так важно почему?

— Важно, — серьезно сказал отец. — Ты же не хочешь стать таким же, как я?

— Нет, — быстро ответил я, но тут же спохватился, что отец может меня неправильно понять. — Вернее…

— Можешь не продолжать. Я понял, что ты хочешь сказать. Так что подумай о своих побуждениях.

— Я понял, пап, подумаю.

Сейчас, записывая наш разговор, я понял, что знаю ответ. Больше всего я хочу приготовить для Каринки новый секретик. Надо только обдумать, что положить под стекло на этот раз.

Дневник Карины. 17 сентября 2018 года, понедельник

Сегодня я опять села за последнюю парту. Прошла мимо Ромки, а он и не глянул в мою сторону. Наверное, стыдно за тот раз. А Глеба все не было. Он пришел аж на второй урок, улыбнулся, когда заметил, что я заняла место рядом с ним.

После литературы мы сразу пошагали на физру. Со стадиона шел 7 «Б». Внутри все сжалось. Но Глеб взял меня за руку, и я почувствовала себя защищенной. А еще я знала, что Ромка идет сзади и видит, как мы держимся за руки. И его это бесит! Ну, и пусть, пусть знает.

А потом я увидела этого мерзавца Пашку Косарева, у него была перемотана голова. Он держался особняком, выглядел очень грустным, в нашу сторону даже не смотрел. «Так тебе и надо, сволочь!» — погрозила ему мысленно кулаком.

— Сегодня тебя ждет сюрприз, — загадочно шепнул Глеб.

Уроки тянулись как безвкусная жвачка, которую некуда сплюнуть. После школы наконец-то мы отправились в старый скверик. Там ждал меня секретик. Такого подарка в моей жизни еще не было! Я поняла, что Глеб — самый лучший парень из всех, кого знаю. И впервые сама поцеловала мальчишку! Не знаю, что на меня нашло. Чувствую себя такой легкомысленной. Хотя понимаю, что он действительно это заслужил.

2068 год

Расстроенный бойкотом со стороны Карины, в тот раз я решил за ними проследить. Близко подойти я боялся, но хорошо видел из своего укрытия, как она чмокнула его в щеку. У меня даже слезы брызнули от досады. Почему? За что? За какие заслуги он удостоился такой награды? Мою детскую душу одновременно раздирали ревность и жгучее любопытство. Я едва дождался, когда ребята скрылись, и тут же бросился разгребать землю вокруг того места, где они стояли…

Да, на этот раз Глеб действительно превзошел самого себя. Нефритовые края секретика мягко изгибались к центру раковины. Словно вырезанные из малахита, нежно-изумрудные волны плавно перетекали в оливковые и горчичные ложбинки. Виридиановая впадинка изящно сворачивалась в камуфляжный конус, как пространство-время — в черную дыру… Никогда бы не подумал, что под зеленым бутылочным стеклом человеческое ухо может выглядеть настолько эффектно.

Я сразу вспомнил хулигана, который в тот день появился в школе с перевязанной головой. Сомнений не было никаких — Глеб отрезал у него ухо и преподнес свой трофей к ногам Карины. Но почему, почему она, вместо того чтобы прийти в ужас и броситься прочь, была ему благодарна?

Этот вопрос сверлил мой детский мозг, не давал покоя. Разве это — та самая Карина, которую я знал всю свою жизнь? Как могла она так измениться всего за несколько дней этой осени?.. И я решил для себя, что во всем виноват Глеб.

Дневник Карины. 25 сентября 2018 года, вторник

Я унижена! Растоптана! Раздавлена!

Ненавижу эту жизнь! Она несправедлива.

Почему всякие упыри могут позволять себе открывать грязный рот и распускать руки?!

Утром, как всегда, я собиралась в школу. Мама уже ушла на работу, я тихонько прокралась к ней в комнату и взяла помаду. Я просто хотела быть красивой, чтобы все мальчишки завидовали Глебу.

— Что ты тут забыла? — заметил меня дядь Вася.

Я тут же убежала из спальни, но он пошел следом.

— Я просто взяла дневник, — сказала первое, что пришло на ум.

— Дневник? А это что?!

Он схватил меня за руку, и я выронила помаду. Тогда дядька Васька потащил меня в ванну. Я отбивалась, как могла. Кусалась, царапалась, но ничего не помогало.

— Надо думать об оценках, а не о красках. Скатываешься на тройки. В этом году не узнаю тебя. Сегодня чтоб после школы домой, уроки учить. Поняла? Хватит гулять с мальчишками.

Он нес какую-то пургу, будто я пятилетняя, будто я ему что-то должна.

— Ты мне не указ! Ты не мой папа! Я сама решу, с кем мне дружить, — кричала я.

Он не имел права так поступать!

— Думаешь, ты понимаешь, что значит быть взрослой? Я сейчас покажу тебе!

В ванной он начал грубо… Нет, я не хочу вспоминать и описывать эти мерзости, которые он со мной делал.

Некоторые люди просто не заслуживают того, чтобы жить! Мой папа никогда бы так не поступил, как этот сатана с бородкой! Отчим должен отправиться в ад! Я хочу, чтобы он сдох!!! И если Глеб мне не поможет, то я сама убью этого козла!

Дневник Глеба. 25 сентября 2018 года, вторник

Отец был прав. Сегодня Каринка попросила меня сделать ее отчима нашим общим секретиком. Я даже не нашелся, что ей ответить. Сказал, что подумаю и дам ответ завтра.

— Она хочет, чтобы ты убил ее отчима? — спросил отец, когда я передал ему наш разговор.

— Ага. По-моему, это уже слишком. Ты был прав, папа, зря я вообще пошел у нее на поводу.

— Не торопись с выводами, Глеб. Чем она объяснила свою просьбу?

— Она сказала, что отчим ее бьет. Но я ей не верю.

— Почему?

— Я видел ее отчима. Он очень похож на Николая. Кажется, тоже ученый, со своими странностями. Все доказывал нам, что надо хорошо учиться, без этого никак нельзя. Вот у меня, говорит, золотая медаль в школе была, красный диплом в институте. А у самого машина вся поцарапанная, старая.

— А твоя подружка хорошо учится?

— Вообще, учеба дается ей легко, в основном пятерки-четверки. Но и трояки бывают. Она терпеть не может математику. И математичку тоже.

— Понятно. А часто она говорит о своем настоящем отце?

— Часто. Кажется, она очень его любит.

— Значит, она хотела бы, чтобы ее родители снова были вместе?

— Да, она говорила об этом.

— Что ж, каждый человек имеет право быть счастливым.

— К чему ты клонишь, пап?

— Скажи, если ты откажешься, она ведь может перестать с тобой дружить, так?

— Да, может.

— Тебя это огорчит?

— Конечно!

— Значит, твой отказ сделает несчастными двоих. И ее, и тебя. Ну и кому от этого будет хорошо?

— Но мама говорила, что нельзя стать счастливым за чужой счет. Она как-то сказала, что убедилась в этом на собственном опыте.

Мне показалось, что отец немного растерялся от этих слов. На несколько секунд он замешкался, потом сказал:

— Мама, конечно же, права. В целом. Но кто этот кто-то в данной ситуации? Тот, за чей счет ты не хочешь быть счастливым?

— Ее отчим. Если я откажусь, он останется жив.

— Ты в этом уверен? Думаешь, ты единственный, кого она может попросить о помощи?

— Я об этом не подумал.

— Видишь, твой отказ не может помочь даже ее отчиму.

— Так что же мне делать? — совсем запутался я.

— Как всегда. Хорошенько обдумай все, о чем мы говорили. Я уверен, ты найдешь хороший выход для всех.

А вот я был совсем не уверен.

Хотя сейчас, когда снова перебрал в уме наш разговор, я, кажется, понимаю, что хотел сказать мне отец.

2068 год

Кстати о побоях… Когда на следующий день мы переоделись на физкультуру и я увидел на тоненьких предплечьях Карины синяки, то хотел тотчас же броситься искать Глеба — сразу подумал, что это его рук дело. Чтобы подтвердить свои подозрения, я тихонько смылся за десять минут до окончания урока, пробрался в девчачью раздевалку и достал из рюкзака Карины планшет — она говорила, что ведет дневник. Боясь быть застигнутым врасплох, сразу открыл последнюю страницу. Она писала, как отчим что-то с ней делал в ванной комнате. Прочитав это, я вернул гаджет на место. Как во сне, переоделся и пошел в свой тайный шалаш на склоне оврага…

Дневник Карины. 26 сентября 2018 года, среда

Всю ночь я думала о том, как убедить Глеба мне помочь. Да, все, что происходит, уже не шутки, не хвостики и ушки. Зло должно быть наказано!

Я шла в школу и продолжала думать. И вдруг около полоскалки заметила курившего Пашку Косарева.

Завидев меня, он начал тушить сигарету, но я крикнула: «Стой». И он стоял неподвижно, лишь хлопал глазками.

— Как твое ухо? — не без наслаждения спросила я.

Руки его машинально потянулись к повязке.

— Расслабься. У меня к тебе дело. И ты понимаешь, что если мне не поможешь, то может случиться то же самое и со вторым?

Он кивнул.

— Мне нужно, чтоб ты поставил мне несколько синяков.

Он замотал головой.

— Ты хочешь, чтоб я опять сказала Глебу, что ты меня обидел? Я могу, мне это ничего не стоит.

Деваться ему было некуда. Он меня боялся. Это было так смешно и приятно!

Мы зашли за гаражи. Было больно, но я все стерпела! Это же ради дела. Я не могу ждать, нужно избавиться от дядьки Васьки как можно скорей!

Вот только в школе Глеба не было. Ромка пялился на меня всю физру, а после урока куда-то убежал. Сегодня меня все игнорируют? Когда занятия закончились, я пошла к Глебу, но и его дома не оказалось. Ну, ничего. Мои синяки никуда не сбегут, я покажу их ему завтра.

Дневник Глеба. 26 сентября 2018 года, среда

Сейчас я видел, как Каринка говорила с Косаревым. Я напрягся, готовый вмешаться, но он ее не обижал. Они просто мирно разговаривали. Видимо, отец был прав. Наверное, она сомневается во мне и ищет другого помощника. И этот Пашка из 7 «Б» — идеальный кандидат.

Я вернулся домой, сегодня уже не до школы. У меня полно дел, сейчас пойду на кладбище. Надо поскорее закончить секретик для Каринки, пока не стало слишком поздно.

Дневник Карины. 27 сентября 2018 года, четверг

Когда я проснулась, оказалось, что дома одна. Это странно, ведь отчим никогда так рано не уходит. Впрочем, это к лучшему. Я спокойно собралась и пошла в школу.

Глеба не было. Что-то случилось, мне подсказывало сердце. А что, если дядька Васька убил его? Значит, мне нельзя светиться у дома Глеба. Я вся была в своих мыслях, и тут ко мне повернулся Ромка:

— Знаешь, я так больше не могу. Давай помиримся.

— А мы и не ссорились, — выпалила я.

Села к нему. Он справлялся о моем здоровье, о жизни, спрашивал, что делала дома. Мне стало ясно: он скучал. И я попросила его узнать, что с Глебом, ведь того второй день нет в школе. Мне казалось, Ромка может разозлиться, но он сразу согласился.

После школы мы еще сходили на площадку, покатались на качелях. А потом Ромка пошел к Глебу, а я к себе. И тут меня ждало такое! Мама вся в слезах, тетя Катя ее утешает. Дядь Вася не ночевал дома! И мама не может его найти, мобильник не отвечает, на работе не появлялся. Я посидела с мамой с полчаса, потом ушла в свою комнату. Да, мамулю жалко, но она привыкнет. Я ведь тоже плакала, когда папа уехал, а потом перестала.

Неужели Глеб сделал это? Не могу в это поверить.

2068 год

Тот вечер я запомнил до мелочей.

Глеб вышел на улицу поздно, почти все ребята уже успели разойтись по домам. Он решительно зашагал в сторону оврага, я следовал за ним на расстоянии. Когда миновали подвесной мост и оказались на противоположном склоне, я догадался о цели нашего маршрута.

Кладбище располагалось на опушке леса, и почти над каждым крестом и памятником возвышалось по огромному дереву, а то и по два. Стемнело сразу, как только миновали первые могилы. Помню, еще подумал: хорошо, что мы не пошли вместе с Кариной — девчонка бы точно перепугалась до смерти. А через минуту мне уже и самому было не по себе. Словно одновременно выключили свет и прибавили звук. Окружающее пространство наполнилось шорохами, скрипами, вздохами. Я несколько раз нервно оглянулся, когда мне показалось, как кто-то прошмыгнул прямо у меня за спиной, — и понял, что потерял Глеба из вида. Судорожно включил фонарик с брелока, позабыв о том, что слежка должна быть тайной, но стало только хуже. К пугающим звукам добавились зловещие тени. Казалось, из-за каждого памятника, каждого дерева выглядывает чья-то жуткая морда. Я прислонился к толстому стволу дуба и погасил свет. Вспомнил, как в лагере, наслушавшись страшилок, мы прятались с головой под одеяла, и меня охватило непреодолимое желание закрыть глаза и зажать уши.

Чего мне только не почудилось за те десять минут, пока я стоял, прижавшись спиной к теплой, шершавой коре. Я слышал какой-то скрип и видел, как медленно сдвигается в сторону могильная плита. Мне казалось, что я чувствую запах сырой земли и гниющей плоти. Стоило невнятному звуку коснуться моих ушей — перед взором вставала картина жующих мертвецов, поймавших припоздавшего посетителя и теперь вырывающих друг у друга лакомые куски…

А потом моего лица коснулась чья-то рука. Я вскрикнул — возглас вышел сиплым, едва слышным — и непроизвольно схватился за чужую руку — ею оказалась обыкновенная ветка. Но в ответ на изданный мною всхлип где-то над головой, в кроне дуба, хрипло и оглушительно каркнул старый ворон. На мгновение даже уши заложило, а потом показалось, что наступила полная тишина. И в этой тишине я услышал два голоса. По счастью, какой-то краешек моего сознания самостоятельно идентифицировал один из них, и я начал вспоминать, почему оказался на кладбище. Несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув, я оторвался от дуба и осторожно пошел на голоса.

Глеб стоял за оградой одной из могил и с кем-то разговаривал — в темноте не разобрать. Мир снова наполнился звуками, и шелест листвы заглушал слова. Налетевший ветерок трепал раздвоенную крону березы, что росла над могильным участком. Впервые за все это время на меня нахлынула волна настоящей паники. Я узнал ее — эту березу с расщепленным много лет назад стволом. Парализованный страхом, я стоял до тех пор, пока Глеб не закончил разговор и не скрылся в темноте. Потом, как сомнамбула, пролез прямо через кусты за ограду. Не знаю, что заставило меня это сделать — но я встал на колени и принялся руками отбрасывать землю с могильного холма. Через несколько минут мои пальцы нащупали что-то гладкое. Я тщательно расчистил стеклянную поверхность, потом достал фонарик…

Его голова была повернута немного вправо — именно голова, а не голый череп. Словно мертвец, уставший от долгого разговора, слегка отвернулся от собеседника, давая понять, что аудиенция закончена. Несмотря на дрожащие блики на стекле, высохшую, сморщенную кожу, я угадывал хорошо знакомые черты. Снова наступила оглушительная тишина — или это я выпал из окружающего мира в какую-то иную реальность? Время остановилось… а потом отец медленно повернул голову в мою сторону.

И в это мгновение страх отпустил меня навсегда.

Дневник Карины. 28 сентября 2018 года, пятница

Дядь Вася так и не появился. И я знаю, кого мне за это благодарить.

Мама ревела всю ночь. Но это пройдет, когда они помирятся с папой и у нас будет настоящая семья. Уверена, в глубине души мамуля давно этого хотела. Я не стала рассказывать ей, что отчим сделал со мной в ванной. Всю в дрожь бросает, стоит вспомнить, как он елозил мне по рту хозяйственным мылом, смывая помаду. Я запомню этот вкус навсегда. А если бы я отравилась? Эту жестокость нужно было остановить!

На первом уроке Глеб передал мне записку о том, что после школы мы с ним кое-куда пойдем, там меня ждет сюрприз. И я понимаю, что это будет. Вернее кто.

Почему уроки так долго тянутся? Я уже не могу дождаться, когда мы отправимся с ним смотреть на секретик.

2068 год

Сам не знаю, почему я пошел за ними в тот роковой день. Я был уверен, что Глеб ничего не сделает Карине, я знал это почти наверняка.

Тем не менее, заметив, как они после школы направились в сторону кладбища, я увязался следом.

На этот раз ярко светило солнце. Карина весело болтала, смеялась, то и дело срывала с веток красивые листья. Глеб, напротив, выглядел очень серьезным. Они свернули на новое кладбище — могилы здесь были совсем свежие, еще без памятников, с наваленными на холмики венками. Остановились возле вырытой ямы, видимо, заготовленной для очередного покойника. Карина подошла к самому краю и заглянула вглубь… И тут произошло совершенно невероятное. Глеб слегка подтолкнул ее, и Карина, не удержав равновесие, спрыгнула вниз. Но, вместо того чтобы протянуть ей руку и помочь выбраться, Глеб приподнял за один край лежавшее рядом огромное тепличное стекло и, покраснев от натуги, волоком перетащил его на яму. А потом принялся накидывать поверх стекла землю…

С диким криком я бросился на Глеба. Он успел повернуться ко мне и с силой оттолкнуть.

— Успокойся, дурак, — сказал он.

Но я бросился снова, с удвоенной яростью. Под моим натиском Глеб сделал несколько шагов назад и оказался прямо над ямой с Кариной. Стекло не выдержало…

Этот кошмар мне снился еще долго. Оглушительный треск и звон осыпающихся осколков. Истошные крики Карины. Ее залитое кровью лицо…

Что можно добавить еще?

Через несколько дней Пашка Косарев снял повязку, его оба уха оказались на месте.

Ко мне вернулся Арчи. К сожалению, без хвоста. Я баловал пса пуще прежнего и предпочитал не думать, как ему было больно.

А Карину мы больше так и не увидели. Навестить ее в больнице нам запретили, а сразу после выписки за ней приехал родной отец и навсегда увез из нашего поселка. По слухам, ей предстояло пройти через множество пластических операций, но все равно не было никаких гарантий, что когда-нибудь она станет такой же красивой, как раньше.

До окончания школы мы с Глебом больше ни разу не разговаривали. А потом — и подавно. Наши пути разошлись, мы оба уехали учиться дальше.

Вот, собственно, и все, что я хотел рассказать.

Ну, или почти все.

Когда я вышел на пенсию и вернулся в родной городок, местные газетенки частенько подбрасывали мне работу. Криминальных журналистов у нас мало, профессионалов — почти нет совсем. Все мало-мальски грамотные стремятся в столицу, на худой конец — в областной центр. Эта российская традиция неподвластна времени…

Не отказался я от работы и в этот раз. В чем там было дело, понятия не имел. Слышал краем уха, что кого-то осудили за превышение пределов необходимой обороны и случай вызвал приличный резонанс в обществе.

Редактор сам договорился о моем визите к заключенному, лишь сообщил мне о времени интервью и выслал необходимые данные. Файл я открыл утром — и едва не пронес чашку горячего кофе мимо рта. Нет, я не узнал человека на фото, даже толком не глянул на него, а вот фамилия вкупе с именем были хорошо знакомы…

Еще никогда тюрьма не казалась мне такой душной, а стены камер настолько давящими. Только увидев его вживую, я понял, что человек, сидящий напротив меня, поразительно напоминает отца.

Я смотрел ему в глаза, задавал вопросы, ответы на которые помогали разобраться в запутанном деле, и не мог понять: узнал он меня или нет?..

Беседа подошла к концу, а я так и не решился заговорить с Глебом о прошлом.

Я встал и уже был готов попрощаться, когда он сказал:

— Больше ты ни о чем не хочешь меня спросить?

Я вернулся и снова сел напротив.

— Хочу. Зачем ты столкнул ее в могильную яму?

— Думал так остановить. Надо было как-то заставить ее отказаться от мысли убить своего отчима… Знаешь, как канарейку запирают в клетке, чтобы она не улетела и не погибла. Только я хотел засыпать ее всего на несколько минут, чтобы она поняла, каково это — быть мертвой.

— Если бы не ты, Карине никогда бы не пришла в голову мысль об убийстве. До твоего появления она была совсем другой.

— Почему ты так думаешь?

— А разве не ты приучал ее к жестокости? Дарил ей хвосты собак, уши людей.

— А-а-а, вот ты о чем. Наказать твоего пса она просила сама. Накануне мы с отчимом ходили к ветеринару купировать хвост нашей собаке. Твоего пса я отвел к нему же. Операция проходила под наркозом… А ухо я отрезал у какого-то жмурика, оставленного на несколько минут без присмотра на кладбище. А тому хулигану просто засветил по башке кирпичом.

— Карина знала обо всем этом?

— Нет. Ей нравилось думать, что я — крутой. А мне нравилось, что она так думает. Я не снимаю своей вины за то, что случилось. Я был всего лишь ребенком, а отец… отец относился ко мне как к взрослому…

Я не знал, что сказать еще. Мне надо было обдумать услышанное.

Когда я был уже у двери, Глеб снова меня остановил.

— Знаешь, не надо писать статью обо мне… Напиши лучше о том, что случилось тогда. У меня есть для тебя хороший материал…

И он дал мне пароль от интернет-ячейки. Там хранились детские дневники Карины и моего сводного брата…

«Игры, которые мы выбираем»

Кто из нас в детстве не играл в «секретики»? Делаешь ямку в земле или песке, выкладываешь узор из фольги, пуговиц, конфетных оберток, накрываешь стекляшкой — и снова засыпаешь. А потом, затаив дыхание, осторожно расчищаешь окошечко, в котором вдруг возникает блестящее чудо…

За последние пятьдесят лет двенадцать психологов защитили диссертации, посвященные этой детской игре. Одни, по старой профессиональной привычке, считают ее проявлением комплекса кастрации. Другие видят здесь религиозный смысл, воплощение идеи метемпсихоза. Третьи связывают игру с экспериментами детей в области внешних и внутренних границ собственного Я.

Предположу, что все эти комплексы и связи находятся исключительно в головах и штанах авторов диссертаций. Я понятия не имею, насколько поражает детей открытие того факта, что мальчики и девочки имеют разное анатомическое строение. Зато прекрасно знаю другое: какое сильное впечатление производит на мальчишку неожиданное появление в груди осколка битого стекла, который мешает дышать, — при виде того, как знакомая девочка целует другого пацана.

Мне представляется, что «секретики», как и большинство других детских игр («войнушка», «казаки-разбойники» или «дочки-матери»), помогают исследовать границы дозволенного, границы твоей ответственности перед другими. А так как эти границы мы продолжаем исследовать всю свою жизнь, то и взрослые игры, в общем-то, не сильно отличаются от детских. Кто-то продолжает играть в войнушку уже по-взрослому, кто-то еще не вырос из дочек-матерей (родил ребенка, но относится к нему как к собственной кукле), а вот я после школы поступил на журфак — чтобы научиться раскрывать — нет, не раскрывать — разорять, как в детстве, — чужие секреты, при этом ревностно оберегая собственные…

Мой отец умер, когда мне было шесть лет…»

Я прервал чтение статьи. В траве, где я сидел, горячо спорили о чем-то два кузнечика, легкий ветерок перебирал листья в раздвоенной кроне березы над моей головой.

— Ничего, что я так о тебе? — спросил я.

— Все нормально, — ответил отец, — продолжай, я слушаю.

…Я читал о том, как двое мальчишек влюбились в одну девчонку. Один проявил малодушие, другой — смелость и находчивость. И награда в виде поцелуя досталась, естественно, второму… И тогда у первого мальчишки появилось непреодолимое желание доказать всем — себе, ему и — главное — ей, что он — не хуже, он тоже смелый, решительный и сильный. Это желание жгло изнутри, и хотелось немедленно бежать и что-то делать, и не было времени остановиться, чтобы подумать…

…Прочитав в раздевалке ту злополучную запись в дневнике Карины, я бросился в свой шалаш, набитый всяким барахлом. Руки словно жили отдельной от меня жизнью. Я плохо помню, как они вставляли в какой-то старый кожаный ремень большие ржавые гвозди… Когда стемнело, я пошел к дороге, которая вела в академгородок, где работал отчим Карины. По ее словам, он всегда возвращался за полночь. Мне и в голову не пришло, что по дороге может проехать кто-то другой.… Но это была его машина. Когда одна из шин лопнула, старенький «Опель» понесло на обочину. Съехав в глубокую балку, он несколько раз перевернулся и замер в полной тишине — из салона не доносилось ни единого звука… Тело нашли на второй день. В это самое время Карину с изрезанным осколками лицом увозила «Скорая помощь»…

«…У каждого из нас есть свои скелеты в шкафу. У одних они размером с канарейку, у других — двухметровые гиганты. Но размер не имеет значения. Даже самый крошечный скелетик, выпав из шкафа, способен ранить так, что человек не может потом оправиться всю свою жизнь… Когда-то отец изменил моей маме. И когда она об этом узнала, неизбывная боль поселилась где-то внутри нее. И отец, ежедневно наблюдая в глазах жены отголоски той боли, не смог с этим жить. Нет, он не покончил с собой, он просто сгорел за несколько лет… А мой скелет пролежал в шкафу полвека и мог бы оставаться там и дальше, если бы не стечение обстоятельств.

Я не верю в знаки судьбы.

Я знаю, что чужие истории никого ничему не учат.

Меня давно уже не мучает совесть. Журналистам она ни к чему.

Просто это — моя последняя статья. А значит, настало время раскопать последний в моей жизни секретик.

Ну, а то, что этим секретиком оказался скелет в моем собственном шкафу, — всего лишь обычное совпадение».

Вот теперь действительно все.

— Рад, что вам понравилось, — сказал я притихшим кузнечикам.

Отец молчал. Видимо, подбирал нужные слова.

Я не торопил его. Нам обоим совершенно некуда было спешить.

Реальность 2104 (автор Ольга Цветкова)

Внимание. 21 апреля сервис «Реальность 2104» прекращает свою работу. Осталось семь дней.

Дэн перечитал сообщение. Потом — еще раз. Он усиленно пытался отыскать там спасительную фразу «Профилактика» или что-нибудь про временные неполадки, но не смог. Просто закрывается.

Вообще-то Дэн обещал себе не подключаться сегодня. Сделать паузу, чтобы доказать, что нет никакой зависимости. Да, ему нравится смотреть, вспоминать, но может обойтись. И все равно подключился. Увидел это чертово сообщение. Семь дней. Всего семь, чтобы… Чтобы что?

Сегодня город снова был мертвым. Как и вчера, и позавчера, и год назад. Мертвый, покинутый Ярик. Дэн перескочил из одной камеры в другую, третью. Потухшие десятки лет назад рекламные щиты, брошенные машины, заросшие грязью витрины с едва угадываемыми силуэтами манекенов. Перекресток с оплавленным асфальтом. Небо в раме из крыш небоскребов. Чего он тут не видел?

Четвертая, пятая, шестая… Гранитная набережная над высохшим руслом Волги. Рухнувший купол старинной беседки, выжившей в эпоху искусственного интеллекта и виртуальной реальности, но не выстоявшей против забвения.

Дэн пытался вспомнить, как гулял там когда-то, но получалось плохо. Слишком много времени прошло, слишком мало осталось от того прошлого города. И все же Дэн не мог отказаться, не смотреть. Может, они были слишком похожи?

Оба мертвые.

За последний год сервис посещало всего два человека, в связи с чем мы посчитали дальнейшее его функционирование нерациональным. Приносим свои извинения за доставленные неудобства.

К черту их извинения!

И внутри заранее расползлась выжигающая мысли тоска. Они ведь не могут отнять у него это? Последнюю нитку, удерживающую память о жизни. Он не хотел забывать, что когда-то был не просто набором нулей и единиц, искрами в микросхемах, а настоящим. С руками, ногами и кровью в жилах.

Значит, закрывают просто потому, что оно больше никому не нужно? Неужели остальным плевать и они смирились с новой жизнью в цифре и готовы отказаться от памяти? Или, наоборот, настолько не хотят вспоминать?

Но все же не один… Два пользователя.

Он сам и… А кто тогда второй?

Дэн не очень понимал зачем, но неодолимо захотел выяснить это. Только «Реальность 2104» ни разу не ММО, где можно кинуть клич в глобальный чат или просто посмотреть, кто на сервере. Он вообще слабо представлял, где можно найти этого самого второго пользователя. Сообщества, форумы? После массового переселения в вирт, когда каждый первый стремился подсмотреть, что происходит там, на умирающей Земле, «Реальность» обсуждали в любой дыре. Всех интересовало, точно ли планета умирает и как именно. А когда зрелище исчерпало себя, все эти тысячи сообществ опустели одно за другим.

Каков шанс, что второй откликнется хоть в одном из них? Дэн начал с самых популярных: оставлял сообщения на стенах, писал в лички. Глупо оно, наверное, выглядело. В какой-то момент Дэн спросил себя: если тот второй найдется? Что ему сказать вообще? Плевать, потом решит. Сейчас нужно писать дальше…

Никто не ответил.

Осталось шесть дней.

Они теперь что, каждый день будут напоминать? За вчерашний день Дэн успел перелопатить все основные места, где собиралась хоть сколько-нибудь серьезная массовка, и на сегодня остались какие-то совсем смешные. Глупо, глупо, глупо… Он ведь ничего не изменит, этот второй? Чтобы как-то препятствовать закрытию, надо не два человека, а хотя бы две тысячи. Еще лучше — миллион. Надо было заканчивать этот балаган. Дэн уже собрался именно так и поступить.

Новое сообщение.

Он помедлил, прежде чем открыть. Хотя бы несколько секунд ложной надежды прежде, чем окажется, что письмо от мамы или от Женьки, хотя последний раз она писала года полтора назад — просто узнать, не удалился ли он, часом.

Но сообщение было не от них и даже внезапно не спам.

Дэн посмотрел, откуда оно было отправлено, будто держал в руках конфету, слишком вкусную, чтобы сразу развернуть фантик и положить в рот.

Форум по реалу. Один из первой десятки. Тянуть и дальше было совсем уж по-детски.

«Чего надо?»

И все? Дэн не особенно размышлял о том, что мог бы ответить ему второй, но… Черт возьми, это могло быть что-то более развернутое! Он даже не успел ощутить радость от того, что ему на самом деле, похоже, удалось найти свою иголку в стоге сена. Дэн сделал несколько глубоких вздохов, которые здесь, в иллюзии, не приносили успокоения, и послал ответ:

— Значит, это ты — второй?

— В смысле «второй»?

— Ну, второй пользователь. Тот, кто еще кроме меня смотрит Реал.

— Это я понял, придурок. Спрашиваю, с чего взял, что первый — ты?

Дэну стоило усилий не послать его сразу на хрен. Вот же мудак, зачем вообще тогда отвечал?

— Да без разницы, кто первый, кто второй. Так ты все еще там?

— И что, если так?

А вот и тот самый вопрос, ответ на который Дэн так и не придумал. Ему казалось, что второй сам будет рад встретить единомышленника, единственное существо, которому тоже не все равно. Ну и разговор завяжется сам собой. Только он не завязывался от слова совсем. И вот теперь этот вопрос, от которого зависит — будет ли он вообще отвечать дальше. Дэн хотел обратиться по имени, такое вроде как должно воздействовать на собеседника, но этот Второй выбрал в качестве ника какую-то белиберду из цифр и букв — не сразу прочитаешь.

— Я тоже еще там. Ты ведь читал оповещалку? Нас осталось всего двое.

— И что? Теперь мы должны стать лучшими друзьями? — Несмотря на то что сообщение представляло собой лишь сухие символы, Дэн будто слышал за ними язвительные интонации.

— Ну, то есть тебе вообще насрать, что через семь, — Дэн замялся, с досадой вспомнил, что один день сгорел, — через шесть суток сервис закрывают? Тогда зачем ответил? Слушай, о’кей, давай не будем тратить время друг друга. Мне не насрать, я подумал, что другому пользователю, раз он все еще заходит туда, тоже не насрать. Если я ошибся, прости за беспокойство и забудь. Если нет — может, поговорим?

Предполагаемо — тишина вместо ответа. Дэн выругался. На всякий случай проверил, может, просто не пришло оповещение. Но нет, ничего, только отметка о прочтении. А еще… все его ответы удалены, будто Дэн общался сам с собой. Ну и хрен с ним! Может, он вообще не второй? Просто откликнулся кто-то смеха ради? Он ведь даже не подтвердил в итоге?

— Давай.

Дэн не сразу понял, что пришел тот самый ответ. Ответ, которого он, в общем-то, не ждал. Еще полминуты ему потребовалось на то, чтобы понять — с ним готовы поговорить. И даже тогда он написал второму не сразу. Оставил себе время, чтобы привести чувства в равновесие. В конце концов, не должен же он теперь радоваться, как мальчишка, с которым девочка согласилась отправиться на свидание.

— Значит, ты и есть тот пользователь?

— Ага.

— Как к тебе обращаться? Я Денис. Где жил до переселения?

Он и сам не знал, зачем это сейчас спрашивать, но было бы странно, не познакомившись, начать предлагать какие-то революционные планы.

— Слишком много вопросов. Встретимся лично.

И стоило только прочитать, как его сообщения снова пропали. Какая конспирация, он что, секретный агент или беглый преступник? Дразнить его, впрочем, Дэн не стал. Тем более, второй предложил встречу. В вирте это не совсем то же самое, что в прошлой реаловой жизни, но все равно.

— Давай. Где и когда?

Второй вопрос казался избыточным — попасть в любое место можно было мгновенно. Но второй тоже одной ногой остался в прошлом, верно? А там время имело куда больше смысла и значения.

— Завтра, в «Кинг Арена». Это ведь ты на аватарке? Я тебя найду.

Завтра… Когда остается только шесть дней, это…

— Да, это я. Договорились.

Дэн свернул чат, где снова оказался тупой монолог, и подключился к «Реальности 2104». Если уж он не мог сегодня ничего больше для нее сделать, то хотя бы возьмет столько воспоминаний, сколько получится.

Снова знакомо-незнакомые улицы. В этот раз Дэн переключался с камеры на камеру чаще, едва задерживаясь. У него был ритуал: повторять маршруты от дома на работу, по местам из детства, по паркам и набережной, где держал за талию девушку, где… Некоторые камеры давно отказали, оставляя мельтешащий помехами пробел.

Сегодня все привычные точки наблюдения кончились слишком быстро. Он начал перещелкивать камеры случайным образом — сначала узнавал под трещинами фасады центральных магазинов и клубы, мимо которых ездил, когда поздно возвращался из офиса. А потом перестал узнавать. И таких мест становилось все больше и больше. Дэну хотелось спросить: это точно его город? Может, по ошибке переключился еще куда… Но нет, дело было не в ошибке и даже не в том, что улицы и дома Ярика спрятались под крошевом и осколками. Просто не бывал, наверное. Это ведь нормально. Кто может обойти каждый уголок мегаполиса? Ну и что, что уголков этих как пикселей на экране.

Осталось пять дней.

«Кинг Арена» изначально показалась ему довольно странным выбором. Слишком популярное, людное, шумное место. Даже Дэн знал о нем так много, будто сам бывал, хотя не подключался туда ни разу. Хреновый из второго конспиратор.

Ну, или на этот раз точно издевка, чтобы Дэн отвязался с концами. Как тут можно вообще кого-то найти, если не договариваться, не знать данных друг друга?

Огромный стадион с тремя ярусами мест по кругу с открытым к небу куполом. Ненастоящему небу, но такому звездному, что его свет пытался перекричать сияние софитов. Сверху смотрели экраны, транслирующие происходящее на арене и в рядах зрителей. С непривычки Дэна оглушило и ослепило, казалось, что люди повсюду — обсуждают, предлагают и даже этого монструозного места им мало.

Он малодушно приготовился отключиться, потому что… Да потому что это все было бессмысленной тратой времени. Никто не будет шнырять здесь в поисках лица с аватарки!

У вас новое сообщение.

— Место H-179.

От второго.

Дэн стоял около сектора «U». Если бы он по-прежнему жил в реале, то пришлось бы измерить ногами половину арены. В вирте достаточно было изменить координаты, и вот он уже на месте. Второй что, купил ему билет? А не мог раньше сказать, чтобы Дэн не тратил деньги? Сдать за пять минут до боев никто не даст, а общаться, сидя на разных концах стадиона, как-то не особенно удобно. Ну и вообще, тут обзор был явно лучше.

Место H-178 кто-то уже занял. Тощий сутулый парень в бейсболке, с жидкой щетиной на подбородке и в темных очках.

— Здорова, — сказал ему Дэн, усаживаясь рядом.

Парень кивнул, даже не глянув толком. Несмотря на то что под очками лишь едва угадывались глаза, он явно увлеченно наблюдал за ареной, хотя она была погружена в сумрак и там совершенно точно ничего не происходило.

— Значит, это ты? Как там… Много-букв-и-цифр.

— Феликс, — последовал негромкий ответ.

— А?

— Зовут. Феликс.

— Ясно, приятно познакомиться. — Дэн протянул руку, но Феликс только в очередной раз кивнул козырьком кепки.

Н-да, будет сложно.

В этот момент арена озарилась слепящим светом софитов и одновременно трибуны взревели так, что у обычного человека полопались бы барабанные перепонки. Скинам вирта это не грозило, но говорить было решительно невозможно. Когда ор хоть немного улегся, Дэн подался к Феликсу:

— Тебе не кажется, что ты выбрал не самое удачное место для беседы?

— Наоборот, — не поворачиваясь, отозвался тот. — Нет лучше способа поговорить наедине, чем в толпе.

Странно, но его голос внезапно показался слишком отчетливым, будто, когда он заговорил, все остальные шумы отдалились и их завалило тонной ваты. Отдельный звуковой канал. Почему сам сразу не подумал? Наверное, не так часто общался в вирте.

Не то чтобы ему не нравилось, нет. Просто в реале все было иначе. Там тоже всегда можно было связаться по мессенджеру — хоть текстом, хоть голосом с видео, хоть пересечься в том же вирте, но это всегда было не то же самое, что вживую. Коснуться кожей кожи, увидеть свое отражение в чужих зрачках, ощутить дыхание. А раз это теперь нереально, можно обойтись той же самой перепиской или звонком.

— Я не хочу, чтобы закрывали «Реальность», — сказал Дэн и понял, что это была та самая фраза, искренняя, настоящая, которую он должен был сказать сразу.

Теперь он тоже говорил в выделенном канале, и оттого странно было смотреть на пафосное выступление конферансье на арене и штормящие ряды зрителей.

— То же самое, иначе хрен бы согласился с тобой встречаться, — ответил Феликс. — У тебя есть какой-то план?

— Честно говоря, я думал, мы вместе что-то спланируем. — Дэн и сам слышал, что прозвучало слабо и беспомощно, будто он только и ждал, что кто-то придет и решит все проблемы. — Может, написать им, потребовать?

— Ха-ха. Ладно, отличная шутка, а серьезное предложение есть?

— Да пошел ты. Что не так с моим предложением? Они не могут отнять у нас память и прошлое. Нам ведь обещали эту возможность, так? Когда мы соглашались уйти. Значит, не имеют права. Даже если осталось только двое. Даже если один!

— Память и прошлое? — И хотя лицо Феликса почти не изменило выражения, голос звучал издевательски. — Черт, знал бы, что ты такой шутник, встретился бы с тобой раньше. Думаешь, за столько лет там еще что-то работает?

— В смысле? Но мы же смотрим, значит, работает.

На арене что-то происходило, и игнорировать это становилось невозможно. Собственно, началось то, ради чего все собрались. В воздухе вспыхнули ряды неоновых колец, обрисовывая ринг, только бились там, насколько Дэн слышал, не люди. Да и какой в этом был бы смысл, если ты мог выбрать любое тело одним усилием мысли.

В реале еще были популярными бои киборгов, Дэн даже бывал на таких пару раз. Но и они не походили на то, что происходило здесь. Впрочем, один боец как раз напоминал киборга, только больше был раза в два и напичкан пушками под завязку. Огромный, блестящий и смертоносный, как боевой робот из игр. Второго Дэн даже не сразу заметил. Маленький, без единой механической детали. С когтями, хвостом, кожистый и шипастый. Даже на вид он казался вертким и быстрым, но все равно смешным инопланетным чудиком против стальной махины. Но приветствовали обоих одинаково, оба — какие-то там крутые чемпионы.

Если Дэн верно понимал, то ими не управляли, как игрушками, они сами и были личностями, просто в нетиповых оболочках. Чувствовали ли они боль по-настоящему?

— Ты веришь, что оно настоящее?

Дэн даже дернулся от неожиданности — от самого вопроса, пришедшего после долгой паузы, от того, насколько этот вопрос получился созвучным его мыслям.

— Ну как, управляться с ними наверняка не так просто. С такими телами. Привыкать к новым конечностям, габаритам…

— Да я не про эту хрень, хотя красиво выглядит, — отмахнулся Феликс, — Или ты шоу поглазеть пришел? Я про «Реальность». Ты серьезно веришь, что смотришь на Землю?

— Ну да. — Дэн нахмурился, не понимая, к чему тот клонит. — А какие еще варианты? Оно было задумано как возможность убедиться, что мы не зря самоубились и свалили в вирт. И я смотрел на свой город, там все было реальным вплоть до голубого фантика от конфеты, который соседский пацан налепил на дверь. Такое не подделаешь. Да и зачем?..

— Не, что оно было, я ж не спорю. Но спустя столько лет и чтоб все камеры работали? Херня.

— Не все. Я видел несколько сломанных, и это только в одном городе. В других местах наверняка тоже полно, особенно где с погодой похуже.

— Все равно херня, — уверенно заявил Феликс. — Несколько — ни о чем. Я думаю, это все большая разводка. Давно нет никаких камер, никаких съемок Земли. Смотрим анимацию, или старые записи, или типа того.

— Ты что, из этих?.. Ну, у которых вокруг сплошные правительственные заговоры. Кому это вообще надо? Я не…

В этот момент наконец закончились эффектные представления и начался бой. Мелкий молниеносно напрыгнул на киборга, атакуя шипастым хвостом, пытаясь просунуть длинные когти между слоями брони. И хотя киборг казался неповоротливым, он резко сдернул мелкого и швырнул себе под ноги. Будь тот обычным зверем, превратился бы в мокрый ошметок. Но он резво вскочил на пять ног. Правда, без толку, киборг припечатал его мощной ладонью раз, другой. Прихватил за горло и плечи. Нажать — и конец.

Но мелкий вывернулся, двумя прыжками слинял на другой конец ринга. Тогда киборг прожег его лучом из ствола на предплечье.

Дэн хмыкнул, ему с самого начала бой казался неравным, и киборга он моментально записал в свои фавориты. А Феликс почему-то досадливо выдохнул. И это точно не относилось к разговору. Там он, наоборот, совсем не ощущал неминуемого поражения.

— Да кому угодно, ты чего такой наивный? Самое элементарное — чтобы не всполошились. Особенно если камеры сдохли до этого якобы апокалипсиса. Прикинь, сколько тогда вони было бы? «Вы нас убили, а-а-а, сволочи!» Ну и если сразу после, тоже начнется, мол, вдруг жить все равно там можно. И это только один вариант, как тебе такое?

— Ну ок, допустим. — Дэн сказал это «допустим» таким тоном, что Феликс просто не мог не понять, как мало он верит в подобную вероятность. — Поначалу в этом был бы смысл. Но сейчас? Эй, там всего двое остались, причем уже давно, похоже. Зачем этот спектакль для нас?

— Низачем, — самодовольно ответил Феликс. — Именно! Он больше не нужен, и его закрывают. Э-ле-мен-тар-но!

Дэн почувствовал, что начинает злиться. Даже тот странный односложный Феликс бесил его меньше, чем такой вот разговорчивый. Причем злило не то, что он может быть прав — ясно же, что бред! А то… высокомерие, что ли, с которым он излагает «очевидное».

— Отлично, — ответил Дэн резче, чем собирался. — Тогда я что-то не понимаю, чего ты там смотришь? В «Реальности». Она же ненастоящая, фикция. В кино сходи, там интереснее.

Феликс почему-то не обиделся, даже сдавленно хихикнул или крякнул. Дэн так и не понял, то ли он нарочно дразнил, то ли радовался спору.

— Я жду доказательств, — вдруг совершенно серьезно сказал Феликс.

— Доказательств чего?

— Своей правоты, конечно.

— В смысле? — уточнил Дэн. — Тебе заняться нечем? Целыми днями смотришь на застывший мир, чтобы кому-то что-то доказать? Да ты чертов псих!

— Не кому-то, а себе. Но теперь из-за гребаного отключения я уже ничего не дождусь. А ты сам-то? У меня хоть какая-то цель есть, а ты просто дрочишь на прошлое. О, смотри-смотри!

И праведный гнев Дэна не успел полыхнуть. Феликс так по-детски подался вперед всем корпусом, выставил руку с вытянутым указательным пальцем и разве не подпрыгивал на месте. Похоже, он тоже был тут впервые. Чего уж там, Дэн и сам едва мог скрыть восторг.

Мелкий, которого Дэн давно списал со счетов, сделал серию молниеносных прыжков вокруг киборга, наскочил на него сзади. Вгрызся в загривок. Киборг пытался закинуть назад руки, встряхнуться, но мелкий присосался намертво. Тогда киборг опрокинул себя назад, пытаясь раздавить противника своим весом. Черта с два! Слишком мощная выпирающая спина не давала ему налечь как надо. Он забился на полу ринга, а потом вдруг раскинулся морской звездой и больше не шелохнулся.

Дэн не заметил, как заорал во всю глотку, вливая свой голос в многоголосый рев трибун. И когда улеглось, откатило, повернулся к Феликсу, спустившему свои черные очки на кончик носа, жадно глядевшему бледно-зелеными глазами на арену, и сказал:

— Да не срать ли, что каждый из нас там ищет? «Реальность» нужна нам обоим, так? Значит, цель у нас общая, надо что-то делать.

— Согласен.

Осталось четыре дня.

Проклятье, это как будто тикающий таймер на часовом механизме бомбы. «Тик-так, тик-так», от которого начинаются трястись руки, и ты никак не можешь ухватить кусачками нужный провод.

Еще вчера, на адреналине от Кинг Арены, Дэну показалось, что их с Феликсом идея — без пяти минут победа. Понаписать требований с разных адресов, поднять бучу в каких-нибудь людных сообществах. Людям ведь только дай повод для хайпа. А тут такое вопиющее нарушение прав — Землю закрывают! Им ведь всем гарантировали…

Но на письма ответили дежурным извинением, в которые просто подставляют имя очередного пользователя, а обличающие посты либо потерли модераторы, либо просто все проигнорили.

Осталось три дня.

И эта дебильная идея Феликса с каким-то там компроматом на кого-то там тоже не сработала. Нет, он точно опасный псих, но иметь такого на своей стороне — лучше не придумаешь. Жаль, что само дело заранее было обречено на провал. Никому нет дела. И даже если безумная теория Феликса внезапно оказалась бы верной, с вероятностью 99% большинство виртуальцев просто пожало бы плечами.

Вот так, реальность скоро умрет во второй раз.

Осталось два дня.

Феликса как пробрало, он выстреливал идею за идеей, удаляя их, конечно, сразу же после прочтения. На последние Дэн уже не ответил. Трата времени. Все это, конечно, было забавно, но они тупо тратили время. То самое время, которого осталось чудовищно мало. Он даже не успел попрощаться…

Дэн видел, как от Феликса прилетела пачка сообщений: «Эй?», «Ты тут?», «Они тебе угрожают?»

Вот придурок…

Подключаться к «Реальности 2104» после стольких дней отсутствия было странно. Как-то быстро из единственно правильной она стала какой-то… Будто пришел в гости. К старому другу, но все же не домой.

Подъезд, перекресток, набережная. Голубой конфетный фантик на двери. Все такое привычное и неизменное. А вот этот пучок одуванчиков в последний раз был здесь, под прогнившим мусорным баком? Дэн решил, что был. Почему оно почти не меняется?

Может, Феликс прав? Этот город — просто подделка? Давно не существующая фальшивка или существующая, но не так?

Дэн переключил камеру на улицу Свободы, на фермерский пригород, на Москву, ушедший под воду Питер. Почему раньше не приходило в голову посмотреть что-то еще? Теперь он не мог понять — так было или менялся уровень моря, умерли или выросли новые деревья, тот камень отвалился от бортика фонтана вчера или год назад?

Мадрид, какой-то лес в Сибири, Сидней. Будто рассматривал трехмерные открытки. Застывшее, мертвое, мертвое… Мертвое!

Дэн не хотел смотреть дальше. Не хотел, но и отключиться не мог, потому что… Черт, он столько лет смотрел реальность, а теперь боялся, что если выйдет — не найдет в себе сил зайти снова. А ведь было еще два дня. Целых два.

Камера, на которой случайно остановился Дэн, смотрела на убегающую в пустошь трассу. С правой стороны полицейский пост и тыльная сторона зеленого щита. Наверное, с «лица» было написано что-то вроде «Welcome to Alabama», ну или куда его занесло. Дэн не особо приглядывался, погруженный в раздрай своих мыслей. Но потом…

Что-то, какая-то точка привлекла его внимание. Наверняка просто ветер гнал мусор по дороге. Но движение было слишком плавным, уверенным. Вперед, вперед, ближе. И точка стала силуэтом. Человеком.

Замызганный, с рюкзаком через плечо, он шел навстречу городу, навстречу камере, Дэну. Настоящий человек, покрытый грязью, с отросшей щетиной. Дэн смотрел на него, а тот настороженно смотрел по сторонам. Вздрогнул, уставившись в глазок камеры — она в тот момент как раз повернулась. Пристально поглядел и, убедившись, что она не несет угрозы, скрылся из поля зрения.

Дэн начал судорожно переключаться между точками Ньюпорта — это оказался Ньюпорт, — пытаясь снова поймать того человека. Один раз вышло, мельком, когда тот скрылся за раздолбанной дверью супермаркета. Дэн искал снова, снова, снова, много бесплодных часов.

Кто-то живой — там.

Делает то, о чем Дэн мог только вспоминать, и каждый раз все более блекло. Ему хотелось разбить ту чертову камеру, в которой увидел! Но…

Разве не это он искал, не это искал Феликс? И разве это не повод теперь сохранить «Реальность»?

— Феликс, ты здесь? У меня потрясающая новость.

— Ночной клуб, серьезно? — Феликс скептически оглядел темный зал, где в конвульсивных вспышках света двигались фигуры. — Больше никогда не доверю тебе выбор места.

— А в чем проблема, здесь тоже народу полно. Сам говорил, что так лучше для конфиденциального разговора. Мы ведь не поразвлечься пришли.

По правде сказать, Дэн сам толком не знал, что это за место, просто выбрал из тех, которые на слуху. Правда, оно оказалось не таким уж нейтральным, как он думал. На подсвеченных красным балкончиках извивались танцоры в ярком латексе, и все их движения говорили о том, что одетыми они собираются оставаться недолго.

— А чем тебя «Кинг Арена» не устроила? — спросил Феликс, хотя сам уже уставился на блондиночку, крутившую задом на ближайшем балконе.

Он снова был в темных очках, даже здесь, но направление его взгляда угадывалось без труда.

— Мы же там бы… — Дэн осекся. — Ладно, забей, мы все равно уже здесь. У меня важная инфа, которая меняет вообще все.

Феликс прекратил развязно покачиваться в такт упругой густой электронке и даже оторвался от созерцания девицы.

— Кстати, — вдруг сказал он, опередив Дэна с его важной важностью, — знаешь, чем это место хуже моего? Там мы были такими же, как еще несколько тысяч сидящих и пялящихся на арену зрителей. А сейчас мы торчим посреди танцпола и даже не притворяемся обычными тусовщиками. Ты как первый раз, ей-богу.

— Так ты же у нас великий конспиратор, — огрызнулся Дэн. — Пойдем, там есть столики на втором ярусе. Или можешь продолжить трястись, вдруг кто-нибудь подумает, что это танец.

— Главный остряк у нас тоже я, — отозвался Феликс, — так что попридержи коней. У тебя все равно плохо получается.

Они еще не успели приземлиться на высокие стулья с мягкими кожаными сиденьями, как Дэн спешно пересказал, что видел с камеры. Странно даже, что смог вытерпеть так долго. До встречи казалось, что лопнет от желания поделиться находкой.

— Не гонишь? — Феликс поставил локти на стол и подался вперед.

— Зачем мне? Серьезно, я видел его. Не мельком, что-то невнятное, а прямо под камерой стоял, смотрел на меня.

— Интересно…

— Интересно?! Ты хоть понимаешь, что это значит? Там кто-то, мать его, выжил! И, может, не один, может…

— Опять за свое? — Феликс наверняка там, под своими очками, закатил глаза.

— За свое — «что»? Это же доказательство! То самое, которое ты там все высматривал. Только доказательство не твоей правоты, а моей.

— Ой ли? Пока что это доказательство лишь одного — что-то изменилось. Вопрос, зачем они сделали там выжившего?

Дэн готов был зарычать от бешенства. Как у этого придурка в дурацких очках и кепке постоянно получалось его доводить? Нет уж, он не поддастся.

— Мы опять время тратим на хрень. Думай что хочешь, но согласись, моя находка дает шанс! Мы должны попыта…

Пока Дэн старательно избегал смотреть на Феликса, чтобы тот не заметил злость, взгляд сам собой набрел на кроссовки. Маленькие и аккуратные, мягкого белого цвета. И было что-то цепляющее в том, как сходились вместе носки, вместо того чтоб смотреть в стороны. Дэн медленно поднял глаза, изучая хозяйку кроссовок от голых лодыжек до подола прямого короткого платья. Он не сомневался, что и на лицо она привлекательна, в вирте редко бывало иначе.

— Попытаемся, куда ж мы денемся. — Голос Феликса беспардонно ворвался в мысли, наполненные белыми кроссовками и схваченным второпях взглядом карих глаз.

Феликс не мог не заметить, не понять, что отвлекло Дэна. И он заметил, конечно, и понял, потому что тут выкрикнул:

— Девушка, а вы как считаете, на старушке Земле есть кто живой?

— Простите? — Она распрямилась и ноги поставила правильно, врозь.

— Ну, не разочаровывайте меня. Вы что, тоже ИИ, как эти шлюшки?

— Придурок, — негромко, но вполне отчетливо выпалила она и исчезла на лестнице, уводящей в темноту зала.

Дэну было досадно и смешно. Смешно, пожалуй, больше.

— Точно придурок, — сказал он сквозь смех.

— Все, сбежала твоя Золушка.

Дэн посмотрел на время — и правда полночь уже.

Остался один день.

— Хочешь, верну ее, если понравилась, — абсолютно искренне предложил Феликс.

— Не подумай, что я ставлю под сомнение твои навыки общения с женщинами, но лучше не стоит.

— Как хочешь. Ну так что, попробуем отстоять нашу «Реальность»? Только, ты уж прости, я должен сам сначала увидеть.

— Да без проблем.

Напоминание о том, что сегодня все может закончиться, развеяло неожиданную веселость. Вообще с появлением этого человека все стало только хуже. И если сервис закроют, Дэн даже не сможет узнать, действительно ли Земля не мертва.

— Как думаешь… — начал он. — Знаю, ты не веришь, но если представить, что это правда. Мы могли не умирать? Не уходить сюда, а остаться там?

— Ага. И сдохнуть.

— Но кто-то же выж…

К ним приблизилась девушка из танцовщиц. В алом латексе, натянутом лишь на стратегически важные места, и ярком макияже она напоминала суккуба. Дэн не закончил фразу — не хотелось при ней вскрывать душу. Может, мимо пройдет. Но она направлялась прямиком к ним, села на край столика, а потом откинулась на спину, будто желала занять место главного блюда.

Девушка посмотрела на Дэна снизу вверх, облизала губы.

— Подожги меня.

— А?

Спустя мгновение, до него дошло. Зажечь с ней или типа того? Он огляделся по сторонам, похоже, началась какая-то часть программы, потому что все девочки и мальчики с балконов расползлись по залу. Дэн протянул руку, чтобы коснуться затянутой в латекс груди, но девушка перехватила его запястье. И тут же он понял, что про поджог она выражалась не фигурально.

Девушка провела пальцем по его ладони, и там вспыхнул огонь.

— Смелее же, поджигай, — хрипловатым грудным голосом попросила она.

Дэн смотрел на огонь в своей руке и на соблазнительное тело, раскинувшееся на столе перед ним. Ему не хотелось жечь, и он мотнул головой.

— Не бойся, — сахарно проворковала она. — Я не настоящая. Подожги.

У него внутри будто дернули какой-то рубильник, он отшатнулся от стола. Вокруг творилось безумие — то ли оргия, то ли хоррор с расчлененкой. Феликс выбрался из-за стола, и они, не сговариваясь, начали отключение. Прежде чем клуб исчез, Дэн услышал:

— Я уже говорил, что ты хреново выбираешь места?

В который раз Дэн пожалел, что «Реальность 2104» — не какая-нибудь ММО и нельзя подключиться вместе или телепортироваться к приятелю. Пришлось искать в логах, с каких точек он наблюдал, когда увидел человека, пересылать данные Феликсу.

— Ну и где?

— А ты как себе это представляешь? — спросил Дэн не без ехидства. — Он там что, сутки будет перед камерой стоять? Даже в тот раз я его потерял из виду. Надо попереключаться в городе, может, он задержится здесь на какое-то время.

— Ладно, ща…

С минуту или чуть больше от него не было вестей. Дэн и не ждал так рано, хорошо, если через полчаса-час увидит. А потом…

— Что за хрень?

— М?

— Подключись, — отозвался Феликс.

Дэн даже не заметил, что просто сидел в чате, нисколько не помогая поискам. Думал про их поход в клуб. Кукла-самоубийца, конечно, подпортила впечатление, но неплохо же вышло, да? И там были эти ножки в белых кроссовках…

Подключение невозможно.

— Что за…

— Угу. Именно.

— Они же не могли?

— Могли, как видишь.

Еще даже полдень не наступил. Дэн на всякий случай проверил время. У них было… Должно было быть больше двенадцати часов.

— Слишком рано!

— Им это скажи. — Не надо было видеть Феликса, чтоб понять, как его трясло.

Как он медленно, через силу выводит эти сухие фразы. Дэну самому было не лучше.

Раньше в такие моменты щекотало в груди и ноги едва ощущались. А сейчас… Сейчас нечему ощущаться, но было ровно так же.

Дэн попытался осознать случившееся. Все, «Реальность» закрыли. Насовсем. Никаких больше прогулок по набережной, пусть и виртуальных, никаких закатов над пересохшим руслом реки… Ничего из той, настоящей жизни.

И, наверное, должно быть больно, должно быть отчаяние и злость, но он этого не испытывал. Просто… Странно. Видимо, не докатилось еще. Так ведь обычно бывает? Сначала не можешь разобраться в том, что чувствуешь, а потом накрывает.

Или нет?

Мертвое, кажется, все-таки может умереть и умерло. И даже если там есть кто-то живой… Или, наоборот, потому что там есть кто-то живой. Это больше не мир его, Дэна, воспоминаний, он никогда туда не вернется. Это новый мир каких-то других, новых людей. Чужой мир.

— Ну ты это… — выждав паузу, написал Феликс, — не переживай там сильно, ага?

Он что, утешить пытается? Дэн представил, как Феликс в этой своей нелепой кепке и очках пересиливает себя и неловко похлопывает по плечу. Почему-то это насмешило. И трогательно было — тоже.

По-настоящему.

— Знаешь, может, еще как-нибудь сходим в «Кинг Арену»? — спросил Дэн и, подумав, добавил: — Ну или в тот клуб?

— А в клубе-то что? Признай уже, что я лучше выбираю развлечения.

— Ну, там была та девушка, например. Может, снова появится, и, если ты не будешь нести чушь, я…

— Какая девушка? Та, что просила себя сжечь?

— Вот придурок.

— Сам такой.

Прекрасный старый мир (автор Дмитрий Николов)

Будильник зазвенел пронзительно и тошнотворно, но Франц притворился спящим. Кровать поползла по стене, пока не сбросила детектива на пол. Когда тот почистил зубы, она уже забралась на потолок, окончательно лишив хозяина надежды поваляться. Вместе с кроватью совершила полуоборот и комната — все необходимое, закрепленное шарнирами в желобах, скатилось на дневной пол, являвшийся по совместительству ночным потолком.

Город просыпался, было слышно, как проносится по брусчатке кавалерия, как гремит хардкор-техно в бистро на первом этаже и как верещит полицейская сирена на соседней улице. Потушив самокрутку в щетинившемся ежом фикусовом горшке, детектив вышел из подъезда и едва не попал под бегемота.

«Совсем забыл, растяпа, что передвижной зоопарк с этой недели закреплен за нашим кварталом».

Над головой просвистела кабина монорельса. Франц посмотрел ей вслед и задержал взгляд на облаках, которые свисали с неба сверкающими рядками, как елочные игрушки. Вокруг сновали гнездящиеся тут же стайки рыб-меченосцев.

Детектив перешел улицу, поднялся по лестнице и оказался в кабачке WWW. Хозяин кабачка, русский эмигрант Нехлюдов, говорил, что интернет к названию заведения не имеет никакого отношения. Когда хозяин запивал, он переворачивал вывеску, превращая ее в МММ, и убеждал постоянных клиентов, что они ошиблись дверью. Франца провести Нехлюдову обычно не удавалось — давали о себе знать профессиональные навыки детектива.

Вот и теперь Франц сидел за стойкой напротив роняющего пьяные слезы в поля его шляпы хозяина. В зале колыхался полумрак, который тонко шинковали неоновые нити всевозможных оттенков. Разношерстная публика завтракала стейками из кентаврятины; на сцене балет-кабаре исполнял «Щелкунчика». Аккомпанировал им человек-оркестр, выписанный Нехлюдовым из Западных земель. Он разводил меха своих ребер руками в стороны и, давя на множественные соски, извлекал из своей утробы необъяснимые звуки, иногда поддавая хрипа через раструб валторны, высовывавшейся из-за воротника.

Несмотря на месяц, проведенный здесь в ожидании, Франц знал, что сегодня неизбежно что-то произойдет. Он заказал на два пальца сколопендрового молочка и разбавил ядреную смесь нехлюдовскими слезами. Пока детектив половинил свой обычный завтрак, рядом возникла внезапно, словно голограмма, монахиня в огромном кринолине.

— Как остановить Апокалипсис? — Франц перешел к делу без прелюдий.

— А что вы уже испробовали? — Монахиня, блеснув лысиной-тонзурой, казалось, не удивилась вопросу.

— Ну-у… позволил убить Христа, проводил Колумба до Америки, а Гитлера до Волги и обратно. — Обычной решимости в голосе детектива как не бывало.

— Этого явно недостаточно, — перебила его монахиня.

Франц заглянул в свой стакан, а когда поднял глаза, соседний табурет был уже пуст. Детектив выругался на одном из внеземных наречий, растолкал задремавшего Нехлюдова, указав на бутылку пива, после чего скорее потребовал, чем спросил: «Мне нужно воспользоваться твоей уборной».

Хозяин то ли кивнул, то ли просто упал лицом на стойку, но Францу этого было достаточно. Он проследовал в сортир, где, покрутив нужные вентили и поддав пару, выставил желаемое время. Встав на стульчак, детектив рванул на себя потолочное зеркало за прикрепленные для удобства ручки, надев его на себя, словно носок на ногу. Клейкая пленка обтянула все тело и тут же лопнула. Для приличия спустив воду, Франц вернулся в зал, взял со стойки уже поджидающее его пиво и зашел за спину ничего не подозревающему себе.

Замахнувшись, он опустил бутылку что было сил на голову старого себя и, прикрыв образовавшуюся рану шляпой, потащил тело в сортир. Когда Франц вернулся, Нехлюдов выглядел гораздо бодрее.

— Куда ты убрал двойника, — спросил он, переламывая в пальцах сколопендр для нового коктейля, — в будущее или в прошлое?

— В позапрошлое, так надежнее, — бросил Франц, принимая стакан.

Время было рассчитано идеально, едва ему стоило отвлечься, кто-то сел рядом, но на соседнем табурете оказалась, вопреки всяческим ожиданиям, не монахиня, а ростовая деревянная кукла.

— Суицидник? — Детектив покосился на надпиленные ножовкой запястья.

— Это тату, глупыш. — Кукла заголила шлифованное тулово, на котором пестрели неразборчивые надписи, даты и узоры.

— Хорошо, значит, топиться ты не станешь.

— Да я при всем желании и не смогу.

— На какой тяге передвигаешься? — продолжал беспристрастный допрос детектив.

— Мне кажется, монсеньор, вы уже догадались. — В голосе куклы послышалось кокетство.

— Тринадцать глубоководных василисков съели сугроб мороженого, — произнес Франц, глядя ей прямо в глаза.

Кукла подпрыгнула едва не до потолка, ее нарисованные зрачки расширились, движения стали быстрее.

— Понятно, очередной абсурдоголем. Но сейчас это подходит мне как никогда, пойдем.

Франц взял шляпу и проследовал к выходу, кукла молча повиновалась. Наперерез им к дверям двигалась еще одна пара, раздразнивая друг друга скороговоркой: «Пойдем выйдем — Выйдем пойдем». Пока детектив и его новоиспеченный ассистент ждали вызванных в службе такси верблюдов, они могли наблюдать, как один из скандалистов — рыцарь в сверкающих доспехах — отыскал у коновязи своего скакуна и, играя турнирным копьем, выехал на середину дороги. Его соперник, просрочивший парковку, умолял муниципальщиков не эвакуировать своего шагового робота на штрафстоянку. Чем закончилась история, сыщики так и не узнали — подоспел трамвай, в который они прыгнули, наплевав на верблюдов.

Трамвай шел быстро, цепляясь восемью могучими обезьяньими лапами за бока зданий и отставляя в сторону, как игрушки, мешающие ему проехать машины. На затылке впередисидящего пассажира экран ретранслировал выступление президента. Тощий черный человечек с огромной головой в набедренной повязке, заплевывая камеру, барагозя и улюлюкая, излагал свою программу. Никто из столпившихся вокруг телеголовы пассажиров не понимал ни слова, но все отпускали поручни и хлопали после каждой фразы, падая на поворотах. Хозяин экрана все время вертел головой и спрашивал у смотрящих, что по нему передают. Кукла подпрыгивала на сидушке, словно ее било током.

Они вышли у пляжа, когда стемнело. Служки в белых тогах или просто в банных простынях раздавали всем желающим солнцезащитные очки и растирали пляжников мазью с перцем, которая должна была заменить солнечное тепло. Непроницаемо черные снаружи очки изнутри демонстрировали купальщикам голубую лагуну.

Сыщики прошли мимо и остановились у линии прибоя, образовавшей небольшой вал из прибитого волнами мусора. Подогрев моря уже был включен, и, преодолевая брезгливость, Франц положил куклу, как доску для серфинга, в мыльную непрозрачную воду, после чего залез на нее верхом. Некоторое время кукла исправно взбивала воду конечностями, но вскоре ей понадобилась подзарядка.

— Инопланетная сырная тарелка! Покерное каре ягненка! Н-н-ну! Поехали!

Кукла почти взлетела над водой.

Остров Франц узнал издалека; стройные ряды деревьев встречали каждого путника приветливым помахиванием корней, тянущихся к небу. Хозяин острова — Робби — надеялся, что когда-нибудь они смогут прорасти в небо и у него над головой не будут мельтешить надоедливые космонавты.

Хозяин уже ждал их на берегу. Заросший бородой до пят, в одежде из шкур космонавтов, он производил довольно устрашающее впечатление, но глаза выдавали в нем добряка.

— Я же тебе говорил не совать на мой остров свою поганую рожу, — начал он, едва сыщики приблизились к берегу. — Хочешь, чтобы я спустил на тебя своих кошек?

— Мы прибыли по делу мировой значимости! — закричал в ответ Франц. — Я уполномоченный представитель Вселенной.

Робби, осознав, что от него теперь не отцепятся, устало отмахнулся и пошел к дому. Готический замок-небоскреб с башенками и девятиэтажными флигелями был единственным зданием на острове.

На самом верху, в зале с панорамным окном, из которого открывался вид на океан, за маленьким столиком уже ждал их хозяин. Пока они обменивались вступительными нецензурными приветствиями, как бывалые любовники предварительными ласками, за окном, утопая в океане по колено, навстречу поднимающейся из-под воды рептилии, прошагал огромный мужчина в камзоле и шляпе с большой пряжкой. Схватку гостям посмотреть не удалось, Робби, утолив жажду по простому человеческому общению, наконец перешел к делу.

— Я знаю зачем вы ко мне явились, а все-таки было бы интересно услышать заготовленную на этот раз версию.

— Моя кукла, — задумчиво процедил Франц, — не может жить в условиях гравитации. Хоть в это и трудно поверить, но раньше у нее было множество ниточек и огромный парень вроде того, что сейчас разрывает пасть рептилии там, посреди океана, дергал ее за них не менее сорока двух часов в неделю. Боюсь, если ты не позволишь нам воспользоваться твоим порталом, она умрет тут же, прямо у тебя на руках. На острове делать с трупом куклы, сам понимаешь, нечего. Бросишь в море — прибьет обратно, закопаешь в землю — не дай бог прорастет и будет каждое утро петь в твое окно. Посмотри, у нее уже судороги!

Куклу действительно подбрасывало в кресле, но Робби, по простодушию, не догадывался, что дело вовсе не в гравитации.

— Если бы ты в очередной раз начал вешать мне лапшу про Апокалипсис, то я бы избавился от тебя сию же секунду, благо — в море ты тонешь прекрасно и из земли не прорастаешь, как мы уже проверяли. Но если твои желания бескорыстны и ты хочешь спасти эту диковину вместо целого мира — я к твоим услугам. Куда ты хочешь, малютка? — повернулся хозяин к деревяшке.

— Давно мечтаю повидать Новгород-на-Тангейзере, если вас не затруднит, конечно. — Кукла, как и было договорено, скромно потупила глаза.

— Не стать бы тебе пешкой в чужой игре, куколка, — Робби подозрительно покосился на Франца, — этот шельмец не раз просил меня о путешествии туда. Впрочем, дело твое.

В комнату вошел крошечный огромноголовый негр в набедренной повязке с кальяном на резном подносе и, поставив подношение, свернулся клубком у ног хозяина.

— Мне кажется или этот парень слишком похож на нашего демократично избранного президента? — Детектив даже пристал в кресле.

Робби отмахнулся от вопроса и, легко затянувшись, выпустил на гостей огромное облако дыма.

Когда Франц и кукла, кашляя, вышли из мятного марева, их тут же схватила межгалактическая полиция.

— Неужели трудно купить билет на государственный телепорт? Нет, нужно же обязательно подсаживаться зайцами к инопланетным туристам. И как вам только не страшно было-то? — распинался усатый таможенник.

Сыщики близоруко осматривались, не умея охватить одним взглядом тысячеэтажный многослойно-радужный пузырь космопорта и капсулу с огромными глистовидными тварями, откуда их только что выпроводили.

— Штраф будем платить или сразу на турьму? — продолжал наседать усач.

— Денег нет, могу оставить в залог робота, — тут же нашелся Франц.

— Какого такого робота? — Таможенник посмотрел сначала на детектива, а потом на куклу.

— Чудесный деревянный робот… производства фирмы Карл Поуп.

На робота таможенник согласился, но попросил сверху пачку сигарет.

Экваториальное шоссе делило планету надвое. Справа — ледяная пустошь, слева — пустыня. На конечной Франц вышел один. Огромный бетонный колпак, под которым уходила в недра планеты глубочайшая шахта вселенной, — вот он, пункт назначения.

Первый кордон удалось пройти с легкостью. Эльфийский караул побрезговал проверять документы у гнома, в которого усердно, несмотря на двухметровый рост, загримировал себя детектив. На гномьем карауле Франц притворился эльфом. Оставался только сложнейший цифровой замок лифта, который он собирался взламывать изнутри, погружаясь в защитную программу с помощью виртуальной реальности и отвлекая псов охранного файрволла кошачьим вирусом. Но главный вход был на профилактике, и Францу пришлось воспользоваться черной лестницей. Старушка музейного вида, дремавшая над вязаньем, детектива не заметила.

Когда Франц добрался до нижней площадки, где обычная лестница сменялась веревочной, его обогнали двое в балахонах. Один был в венке, а другой в красном колпаке, перемахнув через перила, они продолжили спускаться дальше, в самый низ. Детектив, проводив их взглядом, вошел в дверь и замер.

Большой овальный зал утопал в полумраке, лишь кое-где вспыхивали, разрезая мрак, электрические лампочки. Посреди зала под единственным прожектором стояла на постаменте стеклянная колба, вокруг которой толпились трое, громко о чем-то споря.

Один из них был в грубой подпоясанной рубахе, доходившей ему до середины бедра, в руках он держал короткий меч, который ему, видимо, было невтерпеж пустить в дело. «Вероятно, римлянин», — решил про себя Франц. Другой — огромный негр в комбинезоне, всхлипывая, повторял одну и ту же фразу. Третий, в смешном костюмчике с фонариками на рукавах, метался между ними, заламывая руки. Именно он первым и заметил приближающегося Франца.

— Наконец-то, ну наконец-то! — воскликнул он и бросился к детективу навстречу. — На меня положили невиданное бремя, разделите его. Я должен был стать здесь третейским судьей, но…

Когда они приблизились к колбе, стекло опустилось вниз, давая взглянуть поближе на крошечную кристально прозрачную каплю, застывшую в воздухе между дном и крышкой.

— Это антиматерия? Скажите, что моим многолетним поискам пришел конец!

На это восклицание обернулись все.

— Гамми, расскажи ему, — гнусаво, словно нос у него был заложен от долгого плача, попросил негр.

— Иногда это называют и так, — не заставил себя упрашивать Гамми, — антиматерия. Но по-научному это продукт парадокса Достоевского — Чехова. Его окончательное разрешение грозит нарушением нашего хлипкого баланса.

— И в чем заключается парадокс? — Франц пристально всматривался в крошечную капельку, пытаясь на глаз определить, чем она так примечательна.

— Достоевский устами своего героя отвергал возможность идеального мира, построенного ценой чьих-либо страданий. Даже ценой единственной слезинки ребенка. Чехов же, в свою очередь, советовал описать героя, который выдавливает из себя раба по капле. Не вытравив рабства — не получишь человека. А теперь представьте, что выдавленная капля раба одновременно является слезинкой ребенка! И вот, она перед вами. Самоуравновешенный парадокс, бомба замедленного действия. И никто не знает, что будет, если разомкнуть контакт. Это либо окончательно стабилизирует систему, либо все полетит в тартарары.

— Да ничего не будет. Говорю вам авторитетно. Я выдавил тысячи капель из тысяч рабов-гладиаторов — и ничего, — вступил римлянин.

— И чем они кончили, Спорти? — вклинился Гамми.

— Лучше умереть стоя, чем жить на коленях.

— Убивают всегда с любовью, — негр-гигант зашелся в плаче.

Франц наблюдал за происходящим с недоумением. «Неужели в этой капельке вся наша жизнь и смерть?»

— Не найдется ли у вас сколопендрового молочка? — немного невпопад спросил детектив.

— Может, хотите кофе? — едко спросил гладиатор и указал на негра, который, видимо, был его главным оппонентом.

— Это моя фамилия, но пишется она по-другому, — возразил негр и потупил влажный взгляд.

— Он не хочет согласиться со мной, — зло продолжал римлянин, — потому что сам вчерашний раб. На его глазах кровь лилась ведрами, а он жалеет мне эту чертову слезинку.

Тем временем Гамми поднес Францу любимый напиток и вновь принялся расхаживать вокруг, заламывая руки.

— Времени все меньше. Вы же наверняка посланы свыше, чтобы разрешить вопрос — быть нам или не быть…

Гамми застыл на полуслове с открытым ртом. Спорщики тоже оставили перепалку — все смотрели на то, как детектив, привыкший к особому нехлюдовскому ингредиенту в коктейле, в задумчивости зачерпнул рюмкой слезинку и опрокинул в себя. Не успев осознать, что натворил, Франц взлетел и, проходя насквозь через бетон, почву и бесконечный космос, устремился к своей квартире.

Придя в себя, детектив подскочил с обычной кушетки и бросился к окну. За окном было тихо и безлюдно; ни людей, ни животных, только рыбы-пилы, упавшие с неба, бились на мостовой. Облака, словно отвязанные от пристани лодки, блуждали по небу хаотично, натыкаясь друг на друга. Стоявший в углу телевизор передавал новости.

«…после того, как перестала работать магия, из города исчезли все магические создания и расы. Сейчас можно наблюдать, как, благодаря расслоению временного континуума, исчезают наиболее древние народы и граждане из далекого будущего. По мнению ученых, перекрещивавшиеся миры вот-вот разделятся и будут жить отдельными жизнями, навсегда оставаясь параллельными…»

***

— Вроде приходит в себя.

— Чем же он таким закинулся?

— Всем, до чего смог дотянуться.

— Господи, да тут же полный набор: детективы, фэнтези, классика, фантастика, исторические романы… Угробить себя решил, не иначе.

3N24M8D78PSQ32A оторвал голову от пола и посмотрел на своих спасителей — двух роботов Механической помощи. Рядом с ним стояла переносная машинка для частичного форматирования, от которой к его голове тянулись витые пары. Воспоминания о детективном прошлом казались теперь ненастоящими, словно вся эта история случилась с кем-то другим.

— Ну что, мой железнозадый друг, как самочувствие? — с нарочитым укором спросил первый и, не дожидаясь ответа, добавил: — Ты зачем в библиотеку залез?

— Видели бы люди, до чего мы опустились, — горестно добавил другой.

— А может, не надо было их тогда уничтожать? — окрысился 3N24M8D78PSQ32A.

— Еще один политический, — печально констатировал первый.

— Радовался бы лучше, что до Азимова не добрался. В следующий раз, если захочешь облегчить нам работу — сразу с него начинай, хорошо? — Второй сделал озабоченный вид. — Сам идти сможешь? Мы тебя до сервиса докинем и все, а то наша смена уже полчаса как закончилась.

3N24M8D78PSQ32A, смотревший в окно на резину бесконечных дорог, виражи эстакад и коробки складов-зарядок, зябнущих под серым небом, лишь молча кивнул в ответ.

Рик Морти. Лимитед Эдишн (автор Амина Верещагина)

Мы с ним трахались как сумасшедшие. Сутки напролет. Когда я отлучалась в туалет и за водой, он нетерпеливо ерзал на кровати. Мне было немного стыдно. Особенно когда я спрашивала, нравится ли ему, а он мычал в ответ — угу.

Глаза у него были голубые. Очень красивые. Мне приятно было смотреть ему в глаза. Но на третий день они треснули и выпали. Две черные дыры таращились в меня, а он двигал торсом взад-вперед и как ни в чем не бывало продолжал мычать. Я попросила его остановиться и полезла в коробку.

Инструкция была толстенной книжкой, написанной мелким шрифтом. На обложке — он, Рик Морти S893457 Limited Edition. Чертовски сексуален. Рельефное тело, отработанный прищур, нежная кожа и миллион программ на выбор. Я повернулась к нему. Он все так же нетерпеливо ерзал по кровати. Вышла на балкон. В инструкции ничего не сказано, что делать с выпавшими глазами. В таком виде он меня пугал. Набрала в службу поддержки. Закурила. Ответили, когда закурила вторую.

— «Дендра Роботс». Анна. Чем могу помочь?

— Алло. Я по поводу Морти. У него выпали глаза. Что делать?

— Простите, что?

— У Морти выпали глаза, треснули и выпали. Что делать?

Молчит.

— Алло?

— Я не знаю.

Вот так дела.

— А… кто знает?

— Секундочку.

Пропала на пять минут. Рик все ерзает на кровати. Смотреть тошно. Отключать не хочу, потому что после запуска этой штуковине требуется полдня на раскачку.

— Эй! Есть кто живой?

— Да, решаем ваш вопрос. Подождите еще секундочку.

Листаю инструкцию дальше.

«Поздравляем! Вы стали обладателем господина Морти, старины Рика, малыша Ри, доброго Морти, дядюшки Морти и просто хорошего парня со стальными бицепсами по имени Рик Морти S893457 Limited Edition».

Идиотское описание. Под стать идиотской иллюстрации. Рик стоит, широко расставив ноги и уперев руки в бока. Взгляд победителя, белоснежная улыбка, бровки домиком. Так и хочется укусить его.

«Как использовать Рика Морти?»

Коллаж фотографий Рика в самых разных амплуа. Рик колет дрова. Рик читает книгу детям. Рик готовит завтрак. Рик помогает по дому. Рик идет в супермаркет. Рик отвозит детей в школу. Рик чинит телевизор. Рик красит забор. Рик косит газон.

«Рик Морти — это лучшая няня для вашего ребенка. Вы можете закачать в Рика любые программы, поведенческие паттерны, реакции, эмоции, как по шаблону, так и полностью кастомизированные. Больше нет нужды разорятся на многочисленные секции, достаточно загрузить необходимую учебную программу в Рика».

Рекламная врезка — десять дополнительных программ всего за два доллара в месяц.

Опять разводные подписки. Два доллара тут, два доллара там, и ты уже не можешь свести концы с концами. А у чертова Рика еще и глаза выпадают.

— Алло?

— Секундочку.

Листаю дальше. Пропускаю десяток страниц, описывающих, чем еще может быть полезен Рик Морти. Домашняя работа, работа в саду, психотерапевтическая помощь, светский досуг… Не парень, а сказка. (И почему все лучшее достается детям?)

«Как подключить Рика Морти?» Нудное описание технической прелюдии. Вставить тут, воткнуть в там, приладить здесь. Нужно отдать им должное, все настолько просто, что мне и инструкция не понадобилась. Достала сплющенного Рика из коробки, подключила к «жизни» — симпатичному такому серебристому модулю, — он расправился, порозовел. Подключила мозги и закачала программу. Полдня приходил в себя, а потом… ну вы сами все знаете.

Снова взглянула на Рика. Он все так же трется. Нужно было подключить еще хотя бы одну программу, базовую, чтобы сейчас не терся, а предложил, что ли, какую-никакую помощь. Но в базовый комплект входит совсем крошечная память, дополнительную память нужно докупать. Они просто наживаются на этих допопциях, мать их. Мы живем в мире тотального базового фейка. И покупаем идею вместо продукта. И чтобы из этой долбаной идеи получить-таки продукт, нам приходится снова вываливать свои кровные. А потом еще и еще, пока эти кровососы окончательно не высосут нас.

— Вы там работаете или как?!

— Мы с таким никогда не сталкивались, переключаю вас на дежурного инженера.

— Слушайте, а может, вы мне просто пришлете новые глаза? У вас есть какая-нибудь экспресс-доставка? Мне они нужны сегодня, сейчас.

— Да, есть очень привлекательное предложение «Доставка 3 за 3»! Доставим за три часа и за три доллара.

— Отлично. То что надо.

Продержусь три часа. Как раз успею сходить за сигаретами и отмокнуть в ванной.

— Какой товар вы желаете заказать?

— Глаза!

— Но мы не продаем глаза.

Они что, блять, издеваются?

— Я же только что спрашивала, возможно ли прислать мне новые глаза для Рика какой-нибудь экспресс-доставкой?

— Да, у нас есть экспресс-доставка, очень привлекательное предложение 3 за 3.

Долбаная сука!

— Мне нужно чтобы вы прислали мне новые глаза для Рика.

— Мы не можем выслать вам новые глаза для Рика, но мы можем выслать вам что-нибудь другое. И применить к этому заказу доставку по акции.

Радуюсь, что нас с этим голосом разделяет энное количество миль, потому что иначе я бы вцепилась в обладателя этого голоса своими длинными тонкими пальцами, мама мечтала, чтобы я стала пианисткой, и не отпускала бы эту женщину до того момента, пока она наконец не заткнется.

— Вы пьете кофе?

— Что? Да. Я пью кофе.

— Тогда у меня есть отличное предложение для вас. Мы можем вам прислать компактную кофемашину. Пять на пять дюймов, десять вариантов кофе, встроенный бумбокс, может сойти за вашу сумочку.

— К ней прилагаются глаза Рика?

— Рика?

— Рика Морти.

— Назовите модель.

Я уже скурила последнюю сигарету. На балконе было прохладно. Дождь шел весь день, листва большого дерева напротив моего балкона склонилась под тяжестью влаги. Где-то далеко проехал автомобиль. Я швырнула окурок в большую лужу под балконом. Он беззвучно исчез под водой. Справа, в сотне метров, горела неоновая вывеска магазина. Так лень идти до него. Одеваться. Можно, конечно, ограничиться халатиком, но я замерзну к чертям. Я и на балконе околела, несмотря на поток теплого воздуха, бьющего мне в ноги. Но еще хуже продолжать разговор с этими идиотами из «Дендра Роботс» без сигарет.

— Переключите меня на дежурного инженера.

— По какому вопросу?

Отвечаю на повышенных интонациях. Не выдержала. Надеюсь, не оштрафуют.

— По вопросу выпавших глаз Рика Морти!!

Еле сдерживаюсь, чтобы не добавить «долбаная тупая сука».

— А, это по-прежнему вы! Секундочку.

Рик, кажется, ушел в спящий режим. Лежит, не двигается. Смотрит, точнее, выглядит так, будто смотрит в потолок. Рельефное тело, длинные ноги, задница — мне б такую. Из магазина вышел продавец, громко хлопнув дверью. Уже сотый раз за последние несколько часов. Достал из кармана куртки косяк. Трижды чиркнул зажигалкой, затянулся. Нужно все-таки спуститься за сигаретами, пока этот придурок окончательно не скурился. Хватаю первые попавшиеся джинсы в шкафу. Натягиваю на себя. В трубке звучит «Ода к радости», но я не радуюсь, ведь моя задница определено не выглядит так хорошо, как задница Рика Морти. Особенно в этих джинсах. С трудом застегиваю пуговицу на животе. Животу тоже не помешало бы скинуть фунт-другой.

В трубке раздается голос:

— Здравствуйте. Инженер Рик. Чем могу вам помочь?

О боже, опять объяснять. У них там что, языки поотваливались?!

— Рик, у Рика, у Рика Морти треснули и выпали глаза. Я уже говорила об этом вашему менеджеру, или кто там на звонки отвечает.

— Меня зовут Орфей.

— Вы ж только что сказали, что вас зовут Рик?

— Это была шутка. Но вы ее не поняли.

— О. У меня вообще туго с юмором.

— Я уже понял. Вы должны были уточнить: Рик? И вас зовут Рик? И я бы сказал: Да. Меня зовут Рик Дауни. И вы бы: О, неужели вы брат того самого Дауни? И я бы сказал: Да, Бобби хороший малый. А потом бы вы поняли, что я шучу, и мы бы оба посмеялись. Но вы ни черта не поняли.

— Понятно. Послушайте, Орфей… вас ведь так зовут? Хотя это больше тянет на штуку, чем Рик…

— Орфей. И это не шутка. У моей мамы был очень изысканный вкус. Так чем я могу вам помочь? Или вы просто решили поболтать? Излить душу? Я, кстати, по образованию психолог. Ну почти, закончил курсы секс-коучинга и даже консультировал несколько пар.

— О’кей, Орфей. Мне не нужен секс-коуч. — Я взглянула на Рика и добавила: — По крайней мере сейчас. Тут такое дело, у Рика выпали глаза.

— Он может одолжить их у своего брата Бобби! — Орфей зашелся смехом.

— Слушайте, Орфей, или как вас там, мне сейчас не до этих ваших шуточек.

— Минус два балла за отсутствие чувства юмора.

Сказать честно, меня минусуют все. Вот прям все и везде. Иногда я думаю, что я просто не вышла личиком. Но Стиви утверждает, что личико тут ни при чем — все дело в моем паршивом характере. И это ужасно обидно. Со страшной рожей еще можно смириться, это не приговор, тем более красота — дело субъективное и ситуативное, но вот с характером хрен что сделаешь.

— Я как-нибудь это переживу.

— Уж вы-то точно. Зачем вы вообще мне позвонили?

— Рик.

Вместо дружелюбия в голосе сталь, как будто я нанесла ему какую-то смертельную обиду.

— Точно. Что там у вас с Риком?

Поход придется отложить. Лишь бы магазин не закрылся. Заново рассказываю, в чем проблема. Орфей (неужели у чувака никогда не возникало желание укокошить свою матушку?!) мычит, вставляя жутко раздражающие и ледяные «понял, понял» каждые десять секунд.

— То есть у него просто так выпали глаза? Странно, — резюмирует он.

— Да, мне уже это говорили.

— Такое теоретически могло произойти из-за «эмоционального» перегруза, но вы ведь не из тех, кто использует пиратские программы?

— М-м?

— Ну пиратки, нелицензионные программы. Все программы «Дендра Роботс» написаны с учетом возможностей Рика, а пираты делают программы, которые позволяют использовать Рика в иных целях, но они слишком сложны для Рика, понимаете? Это как если ребенку показать сцену из «Пилы» или «Кошмара на улице Вязов». Понимаете?

— Угу.

— Так что?

— М-м?

— Вы ведь не из тех, кто использует пиратки?

— Нет, я даже, что такое пиратка, не знаю. Я просто загрузила в Рика базовую прогу.

Неужели Люси поимела меня?

— Слушайте, Орфей. Давайте я перезвоню. Сбегаю за сигаретами, пока магазин не закрылся.

Вот ведь стерва. Набираю Люси. Как всегда, не дозвониться. То ли блины жарит, то ли ее жарит ее Рик, у которого глаза не выпадают. Ну или вывезла свой зверинец в пиццерию или парк аттракционов. У нее их пятеро. Ее младшенький ходит в детский сад вместе с моим младшим. Так и познакомились. На парковке. Я помогла ей втиснуться между двумя большими тачками и даже придерживала дверь, чтобы не поцарапать, пока она выдавливала себя из автомобиля. Для матери пятерых Люси была очень даже ничего. Я даже позавидовала ей в тот момент. У нее был муж. Сносная тачка. Двенадцатый размер прочно вцепился в ее задницу и бедра, зато талия была в районе десятки. И это женственный изгиб был куда симпатичнее моей квадратной восьмерки. Она всегда улыбалась глупой такой добродушной улыбкой и поправляла свои уложенные локоны. Вот эти локоны меня окончательно добили. Время восемь утра. Мы на тесной парковке детского сада «Солнечный всплеск». Впереди еще остановка у средней школы «Северный Холм», а для Люси, как впоследствии выяснится, и у старшей школы с таким же названием. Но это неважно. Важно то, что в 7:45 мои дети буквально выталкивают меня из кровати и просят отвезти в школу. Я надеваю куртку на пижаму, шлепки и, матеря весь свет, тащусь в машину. Люси же находит время сделать укладку. В общем, она сразу меня зацепила, и после того, как я помогла ей разрулить с парковкой, я решила взять быка за рога и задружиться с ней. Это всегда очень забавно. Дружить со счастливыми, ну или кажущимися такими — самые удобные люди. Их можно использовать как бесплатный антидепрессант. Когда у них все отлично, ты завидуешь, выискиваешь недостатки, в лицо им улыбаешься, жрешь за их счет, потому что они слишком хороши, чтобы делить пополам, получаешь, так сказать, впечатления, но истинный кайф наступает тогда, когда в жизни этого счастливого друга случается хрень. Вот тогда происходит настоящее пробуждение силы. Ты весь расправляешься. Ощущаешь свою доминантность, ты понимаешь, что их розовый мир может очень быстро превратиться в такую же мрачную клоаку, как твой собственный, хотя бы на время — слюни, сопли, слезы. Ты рядом и радуешься. Все твои раны залечиваются, и жизнь уже не кажется настолько хреновой. Потому что у кого-то сейчас, в обозримой дистанции, у кого-то, кому ты завидовал и кого ты считал примером, жопа. Богатые и счастливые тоже плачут. С последней такой подругой я разругалась полгода назад. Она как-то вдруг прозрела и совсем перестала со мной общаться. А тут Люси. Добрая хохотушка. Или она только кажется простушкой? Что, если в наших отношениях Люси — это я?!

— Наконец-то! Люси!

— Да, солнышко!

— У Рика выпали глаза!

— Ого! Поздравляю с покупкой! Рик — просто незаменим! Я не представляю, как я вообще жила до него.

— У него выпали его долбаные глаза.

— Какой кошмар! Ты звонила в службу поддержки?

— Да, они сказали, что это, возможно, из-за пиратки.

— Пиратка? Это что такое?

— Не строй из себя дуру, Люси. Я у тебя взяла «Страстную сторону Рика».

— Ты о чем?

— О пиратской программе, которую ты прятала у себя в коробке с детскими фотографиями!

— Я не понимаю, о чем ты, солнышко. У меня Рик прекрасно работает. Все хорошо. И у меня нет ничего в коробке с детскими фотографиями, я только вчера их пересматривала.

— Сейчас нет, а раньше было. Иначе как бы я ее взяла?

— Ты меня совсем запутала. Я не понимаю, какое я имею отношение к тому, что у твоего Рика выпали глаза.

Похоже, она и правда не понимает, о чем речь.

— То есть ты никогда не закачивала в Рика что-то пикантное?

— М-м? Пикантное?

— Ну да. Взрослые услуги, так сказать.

— Э-э-э. Я не понимаю тебя. Он оказывает множество взрослых услуг, я бы сказала, все его услуги — взрослые. Ребенок никогда не отвезет себя в школу, ну до определенного возраста, и никогда не закупит продукты…

— Я поняла тебя, Люси, о’кей.

Или она и правда ничего не знает, или заслуживает награду Киноакадемии. Такое невинное «ни при чем» в голосе. Может, не стоило удалять приложение для дейтинга? Может, лучше было по старинке? Не оказалась бы сейчас в такой идиотской ситуации. Стиви все придется рассказать. Все. Иначе он потащит Рика на экспертизу, и там ему и так все скажут, да еще и влепят штраф. Как они выписали его тому парню из ЮАР, который хвастался на ютюбе, что он вписал в мозги Рика функцию самообучения, а значит, больше не надо никаких программ, достаточно просто показать Рику, что тебе нужно, и опа — он готов. История получила громкую огласку. Парню впаяли штраф на сотни тысяч долларов, поставили пожизненный запрет на приобретение и использование технологий «Дендра Роботс», а самообучаемого Рика отобрали. В сети эту историю мусолили добрых полгода, обвиняли «Дендру» в трусости, подписывали петиции, но это ровным счетом ничего не поменяло. Кто-то даже предлагал бойкотировать продукцию «Дендры», но, черт подери, кто откажется от умного дома, выполняющего каждое твое желание еще до того, как ты успеешь его озвучить (я тоже мечтаю о нем), или от «Релакса», предлагающего кайфануть в любой точке мира, не выходя из дома (о «Релаксе» я тоже давно мечтаю, и Стиви даже обещал подарить штуковину на Новый год, если, конечно, глаза Рика все не испортят)?

Стиви в целом бы никогда не стал заморачиваться со всякими гарантиями и экспертизами, но Рик обошелся ему в круглую сумму. Настолько круглую, что Стиви, вручая мне его, сказал что-то вроде: «Мы уже развелись, а ты все продолжаешь потрошить меня».

Хотя, если разобраться, Стиви сам во всем виноват. Он сексуальный и умный, подтянутый, с гладким черепом идеальной формы и широкой спиной. Я любила улечься у него на груди и слушать, как он дышит. А все эти парни из дейтингэппов, а я уж просмотрела пару тысяч аккаунтов и встретилась с доброй сотней, они все не такие, как Стиви. Они какие-то бракованные с ярко выраженными недостатками: то сальный хлыщ с напомаженной бородкой, то перекачанный боров с ручками ти-рекса, торчащими из огромного туловища, то скучный до одури манагер в сером костюме, и это ни хрена не клише и не стереотип, а самый что ни на есть настоящий факт. Стиви сам виноват во всем. Если бы не он, я бы, возможно, была счастливо замужем за сальным хлыщом и даже не догадывалась бы о том, что он может быть хуже кого-то, что он может быть хуже Стиви. Рик, по крайней мере, всего лишь игрушка. А это позволяет мне думать, что я играюсь, а не понижаю планку.

Выбегаю наконец в магазин. Завтра Стиви привезет детей и спросит: ну как тебе Рик, уже опробовала? И что я ему отвечу? Да, Стиви, спасибо, что отказался от отпуска и подарил нашим детям и мне эту штуковину, но я вынуждена тебе кое в чем признаться! Я закачала в него программу для сексуальных утех и сломала его. Нет, он, конечно, не совсем уж прям сломан. Но теперь он ни черта не видит и разве что сможет сидеть в кресле-качалке и травить детям байки. Дедушка, которого у нас никогда не было.

Захожу в магазин. Продавец уже изрядно расслаблен и никак не может понять, чего я хочу. Приходится самой лезть за прилавок. Беру «Пэлл Мэлл». Раза в два дороже моих «Клангерс». Посмотрим, что в них такого особенного. Заодно прихватываю несколько банок пива. Выхожу из магазина, не заплатив. Укурок сам виноват. В мире, где все пытаются наебать тебя, нужно быть предельно осторожным.

Шлепаю по лужам и думаю о Стиви. Он хоть и сукин сын, но меня любит. Спустил на Рика весь бонус. Лишь бы я перестала ныть, что устаю с детьми. Детей он тоже любит. Особенно старшую. Он в этом не признается, но я-то вижу. Старшая похожа на меня. А младший — на Стиви. Вообще, Стиви вряд ли бы меня бросил, не будь я такой стервой. Он терпел бы меня растолстевшей, расплывшейся, отупевшей. Улыбался бы мне после работы: «Привет, дорогая, как прошел твой день?» И внимательно слушал бы ту несусветную чушь, которую я бы несла. Мы бы прожили вместе до самой старости. Он бы тоже в конце концов расплылся, и отупел, и возомнил бы себя самым умным. К моменту поступления младшего в колледж мы были бы уверены, что входим в зрелый возраст достойно и правильно, ведь мы создали крепкую семью, терпели лишения для вот этого всего и любили друг друга все тридцать лет брака. Так бы и было. У нас бы просто мозгов не хватило подумать о том, что мы попросту проебали жизнь. Все-таки это правильно, что мы разошлись.

«Пэлл Мэлл» на вкус хуже моих «Клангерс». Как всегда, дерут втридорога за рекламу и маркетинг. С тех пор как мы разбежались со Стиви, я все чаще стала задумываться о деньгах. Вернее, о том, что будет со мной, когда Стиви встретит какую-нибудь алчную суку, которая быстро покончит с дополнительными тратами на бывшую жену. Типа отпуска или нового телефона. На что жить тогда? На одни алименты особо не пошикуешь. Возможно, стоит подумать о том, чтобы выйти на работу. Но я ведь ни черта не умею. Мне тридцать пять, и максимум, на что я способна, — составить список продуктов для похода в «Волмарт» или посчитать налоговый вычет. И в этом тоже виноват Стиви, если разобраться. Это он посадил меня дома и внушил мне, что мне не нужно ни о чем беспокоиться. Что я могу расслабиться. Рожать детей, заниматься домом или еще чем-нибудь. Чем хочу. Проблема в том, что я никогда ничего не хотела. С самого детства. Я была лишена желаний и амбиций. Я росла идеальным ребенком, который часами сидел перед теликом или лежал в постели с пачкой журналов. Я не таскалась по вечеринкам и не искала себя. Родители внушили себе, что я умница и мной надо гордиться, я ведь совсем не доставляю хлопот, но я-то знаю, что им просто было удобно.

Скоро все утонет в темноте. Птицы, распевшиеся после дождя, наконец заткнутся. В баре в паре кварталов от дома заорет музыка, сосед снизу традиционно выйдет на балкон, чтобы раскурить свою трубку мира, а я, как обычно, буду мучаться бессонницей, свернувшись на своей продавленной кровати. Оставалось совсем чуть-чуть до того момента, когда она окончательно сломалась бы и я бы ее поменяла, но Стиви ушел.

Я и не заметила, как опрокинула пару пинт пива — где-то между магазинчиком с сигаретами и моим подъездом. Жалкая и потерянная я вжалась задницей во влажную бетонную стену. Прямо в лицо закованному в цепи уродцу с тремя глазами, он еще пах краской, и цветные слезы стекали по его лицу. Мне тоже захотелось плакать. Но я не могла. Мне всегда казалось, что слезы не для меня. Они для более нежных, и ласковых, и трогательных, и чистых. Для тех, кто не может иначе. Неуютный воздух заползал в одежду, пробирался до самых костей — я жалась и ненавидела это холодное влажное лето. Да вообще это лето. Пустое, бессмысленное лето, которое я коротала за теликом с пивом, лето, в которое у меня совсем прошел запал. Не то чтобы у меня он когда-то был. Но были намеки на него. Вот теперь не осталось даже этих намеков. Я поняла, что в принципе вот оно. И так еще тридцать лет. А если повезет, и все пятьдесят. И окончательную точку во всем этом ставил тот факт, что, несмотря на перспективу этих унылых однообразных пятидесяти лет, я не хотела жить меньше. Видимо, когда ты переступаешь тот возраст, когда о тебе могут сказать, что ты умер молодым, ты окончательно становишься слишком зависимым от жизни. И не готов ни за какие коврижки с ней расстаться. Если ты, конечно, не совсем псих. Жизнь — удивительная штука, ты продолжаешь за нее цепляться несмотря ни на что, она врастает в тебя, полностью овладевает тобой, как наглая красивая девица, а потом кидает тебя или делает вид, что кидает, в общем, всячески мотает тебе нервы, не отвечает на звонки, спит с твоим лучшим другом, посылает тебя на все четыре стороны. А ты продолжаешь следовать за ней и признаваться ей в любви. Долбаная бесхарактерная тряпка.

Моя апокалиптичное настроение стало еще апокалиптичней, когда я увидела торчка из магазина, который смеясь вышел на улицу и растянулся на влажном табурете, бессмысленно уставившись в небо. Миниатюра всей истории рода человеческого. Я снова вспомнила о Рике и обо всем, что произошло. Мне вдруг показалось, что эта странная тупая бестолковая история уж точно не про меня. Она в принципе маловероятна. Абсурдна. Робот-помощник. Пиратская программа для секс-услуг. Выпавшие глаза как символ позора и порока. Весь этот жалкий круговорот бессмысленных телодвижений… Для чего? Может, меня вообще только что выплюнуло из матрицы, и я отделена от реального мира этим плотным влажным воздухом. Кажется, ткни пальцем, и вляпаешься в его зефирную текстуру — липкую и тягучую.

Во дворе припарковалась машина, скользнув по мне фарами, — серый «Форд Таурус» 2007 года. Слишком чистый для такой погоды. Впрочем, с этой тачкой все не так, начиная с того, что она «Форд». Не то чтобы я враг страны, но, черт подери, более уродливой линейки, чем у «Форда», я никогда не видела. А «Таурус» так вообще разработал конченый психопат и неудачник. Унылая, печальной формы, фары — как глаза голодного котенка, опущенный нос, трусливый бампер — вся она словно олицетворение никчемности и бестолковости. Из машины вылез парнишка — высокий, с короткой стрижкой, черные рейбаны скрывают глаза. Как он вообще оказался за рулем этого драндулета? Парень кивнул мне и улыбнулся. Белоснежные зубы смотрелись неестественно на его загорелом лице. Да и сам он выглядел не к месту. Словно сошел с обложки какого-нибудь журнала прямо в наш дворик.

— Это ваша тачка? — не удержалась я.

— Нет, вынужден был подобрать эту колымагу на шердрайве.

— Не похоже, чтобы у вас не было своей машины.

— У меня есть. В ремонте. Какой-то идиот три часа назад протаранил меня в паре миль отсюда.

— А у вас какая? Хотя стойте. Дайте угадаю. Какой-нибудь гламурный немец?

— Е класс. Купе.

— Так и знала. Так и знала.

— Ну что ж, счастливо.

Он снова улыбнулся и исчез в подъезде. Пора бы и мне взять себя в руки и вернуться домой. Я сделала пару шагов по направлению к подъезду, но у меня закружилась голова. Мне никогда не нужно было много, чтобы напиться в хлам. Хватало двух стопок водки или одного «Лонг-Айленда», половины бутылки вина или нескольких банок пива. И все — я готова. Пьяна и плоха. Засыпаю лицом в подушку и обещаю больше никогда не пить. Вот это вот неприятие алкоголя и позволяет мне не считать себя алкоголичкой, несмотря на то что я всегда выпивала несколько раз в неделю, а после ухода Стиви — каждый день. В конце концов, чем еще заниматься сытому белому человеку?

Еле поднялась на свой этаж. В квартире напротив играла романтичная музыка и слышался женский смех. Стало понятно, зачем тут этот мальчик в черных очках. Хотя все могло быть и не так однозначно. Джоан, несмотря на свои пятьдесят пять, выглядела отпадно, а потому еще могла позволить себе бесплатный секс. Стройная, невысокого роста, белые короткие волосы, джинсы в обтяг. Она как-то пошутила, что в свое время снималась в порно. Я почему-то думаю, что это правда. Мне снова захотелось расплакаться, но ничего не вышло. Я вошла в квартиру и рухнулась на кровать прямо рядом с безглазым Риком. В голове проплывали разные мысли, но ни одна из этих мыслей не могла задержаться достаточно долго для того, чтобы сподвигнуть меня на какое-либо действие. Эти мысли, словно подхваченная ветром бумага, беспорядочно кружились, заменяя одна другую, пока окончательно не унеслись в неизвестное мне далеко.

Проснулась я среди ночи от ноющего чувства тревоги и ощущения неизбежности наказания за совершенное преступление. Я ощутила себя зажатой в углу. Выхода нет. Если «Дендра» обо всем прознает, мне сто процентов светит штраф, а может, и еще что похуже — я тут вспомнила, что разок за преступление против этики дали и реальный срок. Есть, конечно, небольшая вероятность того, что Стиви просто не заметит. Забросит детей в дом и не спросит, как там Рик, обкатала? Не спросит об этом у детей и через выходные, в третью субботу месяца — когда они пойдут в аквапарк. Он будет мокнуть в бассейне и скользить по горкам и совершенно позабудет уточнить у детей, нравится ли им их новый помощник. Да и дети вряд ли спросят его, зачем он подарил им помятого безглазого Рика. А потом они все и не вспомнят об этом подарке, как будто он не стоил как два мустанга, и я запросто попрошу Стиви подарить мне еще одного. Но даже если Стиви заметит, я ведь могу рассказать ему обо всем. И он в таком случае не потащит Рика на экспертизу. Возможно, он разозлится, скорее всего разозлится. Нет, он будет просто в бешенстве. Разорется на меня. Пообещает стереть меня в порошок. Скажет, что я совсем из ума выжила. Слетела с катушек. Но, в конце концов, спустит мне с рук эту маленькую шалость. Мне, конечно, после этого не видать никакого «Релакса». Да и в целом придется быть паинькой — идеальной бывшей женой и, возможно, даже свести Стиви с какой-нибудь симпатичной мамашей в разводе. Эта мысль ввергла меня в еще большее уныние, воображение рисовало чудовищные картинки счастливой идиллии Стиви и симпатичной мамаши. Они держатся за руки и едят одно мороженное на двоих в идиотских футболках с надписью: «Молодожены».

Встала с кровати, посмотрела на Рика, все еще находящегося в спящем режиме. Семьдесят килограммов синтетической плоти с компьютером вместо сердца. Идеальный мужчина, которого не существует. Ребенок сотни матерей и отцов, слившихся в миллионах строчек кода. Потрахаться, что ли, напоследок? Я надела на Рика свои солнечные очки. Так он выглядит гораздо лучше. Почти что идеально. И не скажешь, что там, за этой тонкой кожей, вместо костей — сталь, а вместо крови — масло. Интересно, когда они создадут настоящего робота? Такого, который переплюнет каждого из нас? Всех нас вместе?

Я закашляла. В комнате стояла дымка. Очень едкая и неприятная. А потом я услышала крик Джоан. Я подскочила к двери и открыла ее настежь. Дверь Джоан тоже была открыта, а за ней, в глубине квартиры, полыхало пламя. Джоан валялась в проходе в кружевных трусах белого цвета, руки закинуты на голову, подбородок смотрит в потолок, силиконовые шарики вместо груди разбежались в разные стороны, открывая костлявую грудную клетку, а из-под трусиков на лобке торчала надпись — «$X Addict». Я схватила Джоан за лодыжки и поволокла к выходу. Дым становился все чернее. И у меня закружилась голова. Груди Джоан болтались, как металлические шарики в игрушке-лабиринте — у меня уже целый ящик таких из «Макдональдса», — вправо, влево, вниз, вверх. Никак не встанут на место. Интересно, а тот красавчик все еще внутри?! Огонь медленно полз из квартиры, пожирая все на своем пути: дешевенькую репродукцию «Моны Лизы» и оригинальный офорт Гойи, изображавший какую-то ведьминскую оргию. Джоан очень гордилась этой вещицей и постоянно рассказывала историю ее приобретения. Начиналась она с неудивительного: «Познакомилась, значит, я с одним ирландцем в баре… Горячий был парень».

— Если бы не я — горячей была бы ты, Джоан, в самом прямом значении этого слова. — Я произнесла это вслух и с размаху дала ей по щеке. Я не представляла возможным спустить ее вниз на себе. В вертикальном положении она казалось мне куда более худой, фунтов сто, не больше, но судя по тому, с каким трудом я выволокла ее из квартиры, весила она все двести. Я размахнулась и еще раз треснула ее по лицу. Но она все не приходила в себя. И только в этот момент до меня дошло, что мы горим. В смысле горим по-настоящему. Горим так, что можно сгореть навсегда.

«Смерть — это всего лишь потеря информации», — пронеслось у меня в голове. Кто-то из великих говорил. Возможно, Морфеус из «Матрицы». Ни я, ни Джоан не обладали какой-то важной информацией, да и сами не представляли собой никакой такой особой ценности, но мне все равно хотелось продолжать загрязнять и захламлять нашу планету собой и информацией о себе. Думаю, Джоан тоже была бы не против прожить еще пару десятков порноактерских лет.

Я бросилась в свою квартиру за телефоном. Но какой-то хороший (а может, и не очень, иначе почему он еще не тут?!) человек уже вызвал спасателей — за окном взвыли сирены, а это значит, что все обойдется. Если, конечно, Джоан не успела наглоталась смертельной дозы угарного газа. Я окинула взглядом свою квартиру, высматривая что-нибудь ценное. Что-нибудь, что стоит прихватить с собой на всякий случай. Мало ли. Но там нечего было спасать. Я коммунист похлеще Ленина — не нажила ничего своего. Только мешок тряпок и куча кредитной техники. Пусть горит. Не зря же я платила за страховку. Во мне никогда не было вот этой хозяйственной жилки и желания как-то красиво обставить свою жизнь. Все это мне казалось мышиной возней и пустой тратой времени. Я схватила свой телефон и вдруг встала как вкопанная. Рик. Совсем забыла о Рике. О старом добром дядюшке Ри. Вот это везение. Так обычно не бывает. По крайней мере со мной. Я уж точно не из тех счастливых придурков, которые кичатся тем, что они везунчики. Скорее наоборот, я всегда кичилась тем, что я неудачница. Драма, знаете ли, тоже производит неплохое впечатление. Тем более если строить из себя циничное и беспринципное говно, есть шанс, что кто-то подумает, что ты на самом деле таковым не являешься.

Рик лежал на кровати в моих солнечных очках и понятия не имел, какой чудовищный и гениальный план родился в моей голове. На самом деле, это хорошо, что я не закачала базовую программу в Рика. Иначе вряд ли бы смогла смотреть на него вот так, как на игрушку, секс-машину, источник моих проблем. Эти настройки эмпатии делают их чертовски похожими на людей. И несмотря на то что ты осознаешь, что это всего лишь цифры, вшитые в куклу, очень сложно не относиться к ним по человечески, а смотреть, как они умирают, наверное, и вовсе невыносимо. Мой же Рик только и умеет, что мычать и трахаться, а потому мало чем отличается от обычного вибратора.

Я сняла с Рика очки и засунула их в карман, стащила его с кровати и поволокла к квартире Джоан. Языки пламени уже выскакивали в общий холл, а пожарные разворачивали свою операцию. Я подошла к пылающему коридору Джоан настолько близко, насколько это было возможно, и, собрав всю свою силу, швырнула Рика в огонь. А потом стояла и смотрела, как пламя расползается по его телу, и думала о том, как ловко все удалось провернуть.

На следующее утро я уже смогла вернуться домой. Пожар потушили быстро, Джоан откачали и даже спасли красавчика. Как выяснилось, когда начался пожар, он спрятался на балконе и, если верить соседке с первого этажа, даже успел склеить хорошенькую мамочку, вышедшую покурить этажом выше. Не спасли только Рика. Бедного малыша Ри. Я, конечно, знаю, что мертвый Рик лучше неконтролируемого Рика и «Дендра Роботс» не запарится с тем, что он «погиб, спасая людей». Возможно, даже использует это для какой-нибудь рекламной кампании. Но все равно немного беспокоилась. А потому решила снять стресс бутылочкой темного «Гиннеса». Через пару часов Стиви должен привезти детей. Надеюсь, он не сильно взбеситься, когда узнает что я пожертвовала Риком, спасая «старую потаскуху Джоан». Да, он всегда ее недолюбливал.

Я включила телик — на экране тощие цапли с куриными мозгами пытаются вырваться в мир большой моды и сорвать приличный денежный куш. Их шестнадцать, а до финала дойдет одна. Болею за самую, на мой взгляд, страшненькую. У нее нет верхнего переднего зуба, а все лицо изуродовано акне. Она говорит, что потратит выигрыш на тюнинг, а еще купит маме «Форд». Надеюсь, не «Таурус». Я вытянула ноги и впервые за долгое время почувствовала себя спокойно. Обожаю шоу на вылет, всегда испытываю удовольствие, когда рушатся чужие мечты.

Долбаный телефон. Опять заорал ультразвуком, который мне поставил на звонок младший. Незнакомый номер. Под ложечкой вновь засосало. А вдруг?.. Я не понимала, что именно вдруг, но от этого было не легче. Не хочу поднимать, но поднимаю. Если тебе светит пиздец — лучше знать об этом заранее.

— Добрый день. Я — Кэти из «Дендра Роботс».

Меня как ошпарило. Твою ж мать! Неужели они все узнали?! Где-то внутри себя я понимала, что они не могли. Только если не провели какую-нибудь диагностику голоса, чтобы выявить моменты, где я лгала. С другой стороны, зачем им это делать? Это мой параноидальный бред. Но этот дружелюбный голос. Обычно им сообщают какие-нибудь ужасные новости.

— Да?

— Мы очень сожалеем, но партия роботов широкого назначения Рик Морти S893457 Limited Edition отзывается для дальнейшей утилизации ввиду несовместимого с жизнедеятельностью робота брака.

— Вы забираете Рика, чтобы уничтожить его?

— Ну, можно сказать и так.

— А о каком браке идет речь?

— Функциональном.

— Угу.

— Упакуйте, пожалуйста, Рика и будьте готовы сдать его утилизационному менеджеру. Он позвонит вам за два часа до приезда.

— А выпавшие глаза — это тоже брак?

— Самый распространенный в этой партии. Чуть реже встречалось нарушение голосовых функций.

— Просто охренительно.

— Я понимаю, что вы уже успели привязаться к Рику. Но, постарайтесь, пожалуйста, быть сдержаннее в своих эмоциях, иначе я буду вынуждена заминусовать вас. Мы поставили вас в очередь, и в ближайшее время вы получите заменную модель.

— А если мой Рик сгорел?

— Прошу прощения?

— Ну, у нас был пожар, и Рик сгорел. Я получу заменную модель в этом случае?

— Секундочку.

Я таращилась в экран и пыталась осознать, как же глупо все выйдет, если я не получу ничего. В телевизоре девочка с акне рыдала в кровать, потому что-то какой-то крутой визажист отказался делать ей лицо, порекомендовав в грубой форме сперва вылечить его. «Но у меня нет денег на обследования, — сокрушалась она, — и на хорошую косметику».

Но у нас нет возможности дать вам нового Рика, потому что вы долбаная поджигательница роботов.

— Алло? Вы меня слышите?

— Да. Что вы говорите?

— Если сохранился уникальный серийный номер, то мы будем рады произвести замену.

— У меня осталась коробка, сейчас посмотрю.

— Нет. Его нет на коробке.

— И где же он?

— На Рике. Где именно — не могу сказать. Каждый Рик уникален.

Вообще-то нет. Но разве этой дуре что-то докажешь?!

— Вы имеете в виду — где-то у него на теле?

— Да, именно.

— Я же сказала, что он сгорел.

— Полностью? И ничего не осталось?

— Нет.

— В таком случае мы не сможем вам помочь, мне очень жаль.

— И что мне теперь делать?

— Свяжитесь со страховой, возможно, вы о чем-нибудь договоритесь.

Моя мама всегда меня учила, если не можешь придумать гениальное решение — не делай ничего. Все разрешится само собой. И это «само собой» будет куда лучше твоего альтернативного и неидеального плана. Мама не была дурой. Многие даже считали ее умницей. Она провернула три брака, первые два без детей, зато с хорошими вливаниями в капитал. За отца она выходила уже с твердым намерением нарожать детишек и вместе состариться. Состарились они и вправду вместе, а вот из детей получилась только я. Возможно, посмотрев на меня, они решили — да ну его на фиг.

В моей страховой сказали, что раз пожар не коснулся моего помещения, то мне необходимо связаться со страховой Джоан. В страховой Джоан мне сказали, что это было моим решением — войти в горящую квартиру, а потому они мне ничего не должны. Сама Джоан пообещала отблагодарить меня и хоть как-то компенсировать потери, как только она сама разберется «со всем этим дерьмом».

К моменту, когда Стиви и дети переступили порог квартиры, я была уже изрядно пьяна и ужасно расстроена. И не только потому, что чувствовала себя обманутой (если бы этот долбаный Орфей не сказал мне про пиратку, я бы и не вздумала уничтожать Рика). Быть обманутым в наше время не так уж и страшно. Я уже говорила. Сильнее была обида. Нет. Правильно сказать — моя обида не знала границ. Мне хотелось расшибить себе голову о стену. На черта у Джоан вообще случился пожар? На черта я вообще так запарилась из-за такой безделицы? Почему меня переключили на придурка Орфея и он меня напугал своим стремным «Вы ведь не из тех, кто пользуется пиратками»? И зачем, зачем вообще Стиви подарил мне этого долбаного Рика именно сейчас? Я уж не говорю о лживой Люси, которая фактически толкнула меня на это преступление. Мне было обидно из-за этого глупого и нелепого стечения обстоятельств, из-за своих фобий, из-за постоянного чувства вины, взлелеянного моими частыми факапами. А возможно, я подсознательно специально все портила, так как не умела жить без чувства вины и искала способы его подкармливать. Да какая разница. В конце концов меня вышвырнут из жизни, как вышвырнут из шоу эту беззубую прыщавую девицу. А потому, когда Стиви и дети переступили порог, я схватила Стиви за руку, утащила его на балкон и все рассказала. Моя обида сожрала страх и расчет. Мне уже было все равно. Эти пару дней. Они просто вымотали меня. Я рассказала ему все. Про все свои мысли. Я сказала ему: как же вовремя ты свалил от меня. Я сказала ему: тебе стоит подумать о единоличной опеке над детьми, потому что от меня толку нет совсем. Я ведь только и умею, что смотреть сериалы и листать журналы. Да даже это я делаю плохо. Я сказала ему, что вообще уже ни черта не соображаю. Что у меня дрожжи вместо мозгов.

— Зато у тебя задница красивая. И я скучаю по ней.

Стиви всегда умел рассмешить меня и сбавить пафос моих страданий какой-нибудь одной глупой и чаще всего далекой от правды фразой. Типа «Ух ты, я утонул в твоих глазах» или «Да, я знаю, что ты дерзкая сучка, которой еще не слабо оголить сиськи на ралли».

— У меня некрасивая задница, Стиви. Иначе зачем ты меня бросил?

В ту ночь Стиви остался с нами. Он не мог угомониться и расспрашивал меня о последних двух днях. И очень долго смеялся, когда я рассказывала ему про Орфея, или красавчика в рейбанах, или шарики Джоан. Он хохотал, когда я описывала уродливый «Таурус», и клялся, что тоже ненавидит эту тачку. Нам было весело, настолько весело, что в ту ночь мы все-таки сломали нашу продавленную кровать, а наутро решили купить новую. В магазине я уже не думала о том, какими жалкими мы будем вместе, и не думала о том, что я ничего не умею. И не думала о том, что я выгляжу как дура со всей этой историей. Я просто прыгала с кровати на кровать, пытаясь выбрать подходящую, и думала о том, что, возможно, к лету мне удастся уговорить Стиви на нового Рика. Жутко любопытно, на что он еще способен.

Горячие сердца (автор Иван Булдашев)

Вздымая за собой густой шлейф пыли, броневик подъехал к воротам базы, резко остановился, дернув угловатой мордой. Лязгнул люк. Не дожидаясь, пока осядет пыльное облако, из машины выбралась молодая женщина, закинула на спину рюкзак и махнула водителю. Быстро зашагала к пропускному пункту.

— Ваши документы.

Чуть заметно поморщившись, Джей протянула чип-карту. Посмотрела вокруг, ожидая, пока закончится сканирование. Внешний периметр бугрился наростами турелей, щетинились заграждения, темнели провалы рвов. Сканер коротко пискнул.

— Все в порядке, мэм. Капитан ждет вас.

Пройдя по короткому темному коридору, она распахнула дверь и сощурилась, когда в глаза ударил ослепительный белый свет. Звезда стояла в зените. Через секунду светофильтры подстроились, пригасили нестерпимую яркость, и Джей смогла осмотреться, не рискуя ослепнуть.

База была стандартно безликой. Типовые сборные здания: казармы, ангары, оружейные склады и медблок — занимали почти все внутреннее пространство, вплотную подступая к высоким стенам периметра. На взлетно-посадочной площадке стоял десантно-штурмовой коптер с рыжими разводами засохшей грязи на боках.

Джей скептически хмыкнула. Вышла из тени и зашагала к зданию с поникшим оранжевым флагом на крыше. Уже через двадцать шагов она пожалела, что не прихватила зонт. Еще через тридцать поняла, что накрывать надо всю базу.

Раскаленный воздух обжигал язык и горло. Терморегуляторы в одежде едва справлялись, впитывая влагу и оттягивая тепло. В здание, где располагался штаб, она почти вбежала и, лишь когда нестерпимая жара осталась за дверью, перевела дух и осмотрелась.

Слабо мерцали полоски светильников. Вместо голографических указателей — таблички с надписями и фамилиями. Кабинет капитана нашелся быстро — напротив конференц-зала. Серая дверь с матовым квадратиком сенсора. Чуть помедлив, Джей приложила к нему чип-карту.

В помещении оказалось прохладней, чем в коридоре, в остальном оно было таким же бесцветным и невыразительным. Стандартный терминал на столе, выключенные настенные дисплеи. Эмблема части, Патруля и флаг Содружества, висящие за спиной капитана.

— Располагайтесь, — указал он на свободный стул. — Добро пожаловать на нашу базу, мисс Вайпер.

— Благодарю, капитан… Селтон. — Джей вспомнила табличку на двери.

Наступила пауза, офицер что-то сосредоточенно изучал на экране терминала. Иногда лениво шевелил пальцами, то ли делая пометки, то ли перелистывая документы. Глухое гудение климат-системы действовало на нервы. Наконец она поймала себя на том, что разглядывает серый пластик стены, и разозлилась.

— Я вам не мешаю? Может, загляну немного позже?

Промолчав, капитан отвлекся от экрана и поднял глаза. В его взгляде читались усталость и безразличие.

— В сопроводительных документах говорится, что вы изъявили желание посетить одну из баз Патруля и принять участие в плановых выездах.

— Верно, — тряхнула головой Джей.

Ее коротко стриженные рыжие волосы были единственным ярким пятном в этом бесцветном помещении.

— На чем основано ваше желание? Центральный штаб регулярно устраивает поездки для журналистов, прекрасно организованные и полностью безопасные…

— Быть может, мне не нужна их организация? — задумчиво произнесла она. — Быть может, я хочу сделать по-настоящему крутой репортаж, а потому плевать хотела на безопасность.

— Я не люблю, когда по базе слоняются посторонние люди, которые к тому же рвутся поучаствовать в патрулировании и наверняка подвергнут риску моих ребят.

— То есть вы отказываете, — усмехнулась Джей.

Капитан тяжело вздохнул.

— Вы не хуже меня знаете, чья подпись стоит в ваших документах. Итак, с этого дня вы прикрепляетесь к первой роте лейтенанта Блума. Надеюсь, не стоит напоминать, что использовать собственные устройства связи запрещается, а перед отправлением все ваши записи будут подвергнуты досмотру. Вам выделена комната в гостевом блоке. Еще вопросы? Нет? Тогда можете идти.

Внутри гостевой блок почти не отличался от штаба. Тот же гул кондиционеров, блеклые светильники, сероватый пластик стен. И запах, присущий нежилым помещениям.

Войдя в свою комнату, Джей немедленно заперла дверь, хотя знала, что ее откроет любой офицер с достаточным уровнем доступа. Бросила рюкзак на прикроватный столик, тяжело опустилась на идеально заправленную постель. Прикрыла глаза.

Несмотря на специально подобранную одежду, вездесущий песок проник даже под рубашку, и теперь все тело зудело, не давая расслабиться и уснуть. Гудение климат-системы раздражало. После долгой дороги ныли все мышцы.

— Вот дерьмо! — простонала она. — В какую же задницу я забралась…

***

— Плевать я хотел на твое мнение!

Шеф был в ярости, то есть в своем обычном состоянии. Развалившись в кресле, Джей скучала, наблюдая, как он мечется по кабинету.

— Ты понимаешь, что будет, если ее спонсоры натравят на нас адвокатов?!

— Расслабься, — посоветовала Джей. — Они не придерутся. Все материалы подлинные, никаких фальшивок.

— Подлинные! — всплеснул руками шеф. — Да кто тебя просил копаться в ее грязном белье!

— Я думала, это моя работа.

— Работа! Думать надо, на кого замахиваешься.

— На толстую тупую корову, — парировала она. — И абсолютно бездарную.

— Да какое дело, есть у нее голос или нет! Зато у нее есть спонсоры. Номинация на «Золотой Кристалл», звание Королевы года, присвоенное по итогам продаж ее записей!

Джей вытянула ноги и повернулась к окну. Колонны небоскребов были усыпаны мириадами разноцветных огней, в темном небе реяли грозди рекламных голошаров, плыли сигналы коптеров.

— Я не собираюсь извиняться перед этой коровой, будь она хоть трижды звездой эстрады.

— Ладно. — Выплеснув эмоции, шеф вернулся за стол и активировал терминал. — Если у нашего портала возникнут проблемы, вылетишь в два счета. А сейчас, чтобы ты еще чего-нибудь не натворила, придется отправить тебя подальше.

— Ой, напугал. Уже боюсь! — гибко потянулась Джей.

— Зря смеешься, — оскалился он. — Тут из экстрим-отдела жаловались, что некому сделать репортаж о Песчаном Патруле. Помнится, ты заявляла, что дашь фору любому из них? Вот и отправляйся. Сутки на сборы, и чтобы через двадцать два с половиной часа и духу твоего здесь не было!

***

Зевнув, она недовольно поднялась, разделась и зашла в стоящую в углу душевую кабинку. Вопреки ее подозрениям потребление воды не было ограничено. Настройки кабины оставляли желать лучшего, но это не помешало Джей тщательно вымыться и хорошенько прополоскать волосы от песчинок.

Выключив душ, она еще какое-то время постояла, наслаждаясь ощущением чистоты и свежести. Неохотно вышла, плюхнулась на кровать. Впервые за день ее не трясло и не поджаривало, не надо было никуда спешить. Даже кондиционер перестал мешать.

На предплечье шевельнулась сенс-татуировка. Крепко спавшая кобра подняла голову, высунула кончик языка, ритмично покачиваясь.

— Может, все не так уж и плохо, а, подружка? — погладила ее Джей. — Мы и не в такие переделки попадали.

Кобра ответила пристальным взглядом.

Джей вышла из блока вечером. Звезда повисла над горизонтом, едва видная за верхушками ангаров. Коптер по-прежнему грустил на площадке. Закрывались ворота, только что пропустившие очередной патруль.

Сверившись с информ-сетью базы, она направилась к дальнему ангару; оттуда доносились голоса и лязг металла. Жара немного ослабла, но дышать было еще тяжело. От строений пахло горячим пластиком. Губы мгновенно пересохли, и Джей ускорила шаг.

Створки ангара были распахнуты. Посреди залитого ярким светом пространства возвышался кургузый броневик. У поднятых лючков возились два техника, еще один стоял перед офицером, терпеливо выслушивая гневную речь.

— Как вы ставили подпись в акте? Или вы хотите сказать, что приняли машину без проверки? Сгорел двигатель, и если бы не автоматика, рванули бы батареи!..

Наблюдая за выговором, Джей проверила микрокамеры, вшитые в одежду. Сделала несколько панорамных снимков, захватывая темнеющие в углах броневики и ремонтные стенды. Закончив, двинулась к офицеру.

— Лейтенант Блум? Добрый вечер!

Тот с плохо скрытым раздражением обернулся и застыл, увидев гостью. Довольная эффектом, Джей слегка улыбнулась. Неплохое начало.

— Я репортер и с этого дня прикреплена к вашей роте.

— Да, конечно, — невпопад кивнул он, ошарашенно разглядывая ее.

В каком-то смысле лейтенант был хорош, высокий и загорелый, не из тех, что сидят в штабах, но и не похожий на тупого солдафона. Воодушевившись, она пошла в атаку:

— Я бы хотела принять участие в патрулировании. Чем быстрее, тем лучше. Например, завтра.

— Не уверен, что это хорошая идея. Возможно, через пару дней, когда обстановка будет спокойнее…

— Лейтенант! — Джей придвинулась и расправила плечи. Незаметным движением освободила застежку воротника. — Я добилась аккредитации. Получила разрешения. Прошла идиотские инструктажи. И не собираюсь тратить время зря!

— Видите ли… — Он судорожно сглотнул и кивнул, приняв решение. — Хорошо. Выезд завтра в семь утра. Нам еще придется подобрать вам снаряжение, поэтому не вздумайте опаздывать.

Лейтенант вернулся к провинившемуся механику, а Джей неторопливо направилась назад. Заметив раздевающий взгляд одного из техников, она хищно прищурилась.

— Эй, ты, толстобрюхий! Попридержи слюни, а то захлебнешься.

Проснувшись, Джей почувствовала себя совершенно разбитой. Жутко болела голова. Завтрак показался безвкусным. Она вяло поковырялась, съев не больше половины порции. Воздух снаружи уже прогрелся; остывший за ночь пластик тихо потрескивал, предвещая жаркий день.

Когда она вошла в ангар, патрульная команда уже была в сборе. Два десятка солдат стояли вокруг тихо урчащих броневиков, неторопливо экипируясь и проверяя оружие. Ее тут же окликнул лейтенант, быстро подошел, на ходу подтягивая ремни.

— Еще немного, и мы бы уехали без вас, мэм. Давайте быстрее.

Кое-как сдерживая раздражение, она напялила громоздкий бронежилет, надела прохладную каску и плотно прилегающие к лицу очки. Амуниция казалась страшно неудобной, к тому же в ней стало еще жарче.

— Мэм, — подошел к Джей низенький, коренастый солдат. — Меня зовут Лукас, и я отвечаю за вашу безопасность. Пойдемте к машине.

В броневике воняло духотой, машинным маслом и какой-то химией. Дезинфекцией, решила Джей, сморщив носик. В кабину ее не пустили, но через приоткрытый люк она успела разглядеть облезлые кресла и приборную панель, всю в потеках краски и с парой трещин. Новейшие технологии!

На первый взгляд, десантный отсек казался просторным, но, когда в него забрались десять солдат, свободное место куда-то испарилось. Духота усилилась. Даже работающий вовсю кондиционер не справлялся с ней.

— Мы будем двигаться по обычному маршруту, — сообщил Лукас. — Большой круг и много маленьких петелек. И много песка за бортом.

Броневик резко дернулся, быстро набирая скорость. Джей вцепилась в ремни, чуть не стукнулась головой.

— Задался же денек, — зло прошептала она.

Первое время Джей внимательно смотрела в окошко из армированного стекла. Следила за тем, как чередуются одинаково невыразительные холмики, как светлеет бирюзовое небо, как наливается алым звезда.

Под широкими колесами мягко шуршал песок. Чаще всего он был желтоватым, но иногда становился белым или красным, еще реже — зеленым или синим. Когда вдалеке что-то блеснуло, она сразу напряглась.

— Это Труба?

— Нет, мэм, наш маршрут лежит гораздо южнее. Скорее всего, это заброшенная геостанция, их здесь хватает.

Джей вздохнула, вспоминая гигантский трубопровод, тянущийся через полконтинента, от пустынь на экваторе до мегаполисов жилого пояса. С высоты он больше походил на серебряную струну, а не на главную артерию, которая снабжает топливом большинство электростанций планеты.

Мелькание в окне надоело. Перед лицом кружилась вездесущая пыль, пробившаяся сквозь фильтры воздухозаборников.

— Внимание! — повернулся к ней Лукас. — С базы сообщили, что замечен подозрительный объект. Вероятно, нелегалы. Совсем рядом!

Джей прижалась к стеклу. Вскоре вдалеке замаячила серая точка, прыгающая между холмов. Блоха на раскаленной сковородке. В небе — пятнышко крылатого дрона. Она возбужденно проверила микрокамеры, достала голотрекер.

На крыше броневика зажужжали приводы башни. Мощное короткоствольное орудие повернулось, выцеливая пляшущую точку. Джей затаила дыхание, чувствуя, как колотится сердце.

Блоха прыгнула на холм и пропала.

Потянулись секунды, но горизонт оставался чистым.

— Ушли, — выдохнул Лукас. Усмехнулся, поймав ее взгляд. — Их машины не чета нашей колымаге. Двойные турбины, усиленное охлаждение движка.

— И как же вы…

— Просто пугаем, не давая обнаглеть. К югу есть гористая местность. Куча пещер и туннелей. Попробуй выкури оттуда! Нам остается патрулировать и ждать удобного случая. Увы.

Духота постепенно усиливалась. Прошло почти два часа, а броневик по-прежнему рассекал однообразные песчаные просторы. Джей устало привалилась к спинке скамьи и бессмысленно проглядывала отснятые кадры и ролики.

Почувствовав жажду, она достала термофлягу, сделала большой глоток, наслаждаясь прохладой и ароматом тоника. Головная боль отступила на пару минут. Джей была еще не готова признать поражение, но в глубине души уже догадывалась, что и эта, и другие поездки будут пустой тратой времени.

Похрустывающий под колесами песок, безжизненное небо и удушающая жара. Вот и все, что ждет ее во время патрулирования. Долбаная романтика для тех, кто в детстве не наигрался в героев.

Джей раздраженно покосилась на негромко переговаривающихся солдат. Из дальнего угла донесся смешок. Броневик дернулся, и она чуть не прикусила язык.

— И что я надеялась найти здесь?

***

Быстрые ритмы свивались спиралями звука, голограмм и ароматов, наполняя малый зал клуба неповторимой взвесью ощущений.

Устроившись на диване, Джей лениво потягивала коктейль и с улыбкой наблюдала за танцующей подругой. Сцена была окутана светящимися клубами зеленого, фиолетового и красного цвета, яркие всполохи лазерного шоу то и дело прорезали густой туман.

Спрыгнув с возвышения, Лана подбежала к ней и, возбужденно хихикая, вскарабкалась на широкую спинку дивана.

— Ты точно не хочешь потанцевать?

— Извини, — повела рукой Джей. — Нет настроения.

— Расстроилась из-за шефа? — сочувственно протянула подруга.

— Даже не думала. Просто все надоело. Дерьмовые медиа, тупые зрители и поклонники. Даже этот блестящий город. Да провались они пропадом, паршивые болваны!

— Что-то ты совсем расклеилась. Может, тебе нужен новый парень, а? Выбирай, вон их сколько, красавчиков! — расхохоталась Лана.

— Ну их, — отмахнулась Джей. — Только кажутся горячими и крутыми. А на деле — бесчувственные ледышки. Одно хорошо! — приподнялась она, чтобы перекричать взрывную волну музыки. — Что завтра я их уже не увижу! Завтра я буду далеко отсюда!

***

— Эй, очнитесь, мэм! — Чей-то голос резко выдернул ее из мутной дремы обратно в душный отсек. — Мы получили сигнал бедствия!

Двигатель загудел громче. Броневик тряхнуло, потом еще раз, пыль стояла столбом, набиваясь в глаза и рот.

— Опять ваши неуловимые…

— Нет. — Лукас не поддержал ее шутливый тон. — Геологи. Лагерь и буровая станция. Они подверглись нападению жучар.

— Кого-кого еще?

— Туземная живность. Мы их зовем жучарами. Мерзкие твари, хорошо еще, что редко с ними сталкиваемся.

Разговор прервался. Броневик явно увеличил скорость, и теперь их подбрасывало каждые несколько секунд. От тряски голова разболелась еще сильнее, в глазах потемнело. Немедленно очнулся личный автодок — пухлая полоска на руке. Пара неощутимых инъекций, и Джей почувствовала себя немного лучше. По крайней мере, больше ее не тошнило.

Ей показалось, что гонка длилась целую вечность. Когда машина резко затормозила, она попыталась подняться и тут же свалилась обратно на скамью. Закружилась голова.

— Не спешите, — остановил ее Лукас. — Сейчас ребята закончат осмотр, тогда выйдем и мы.

Яркая рубиновая звезда, казалось, хотела испепелить весь мир. Пошатываясь, Джей выбралась из люка. Осторожно шагнула, растерянно глядя по сторонам.

Броневики стояли перед раскуроченным лагерем, настороженно выставив острые рыльца с нарисованными сердечками. На крышах напряженно застыли орудия. Идущий следом Лукас подал ей перчатки, поправил ремни. Она даже не отреагировала, кое-как привыкая к жаре. От горячего воздуха перехватывало дыхание. По всему телу потекли струйки пота. Впрочем, на шее и лице они тут же высохли, оставив зудящие соленые разводы.

Досталось геологам крепко. Джей прошла мимо сорванных створок, пораженно посмотрела на искромсанные турели и стены. Спохватилась и суетливо достала голотрекер, запустила микрокамеры в непрерывный режим.

Солдаты Патруля уже оцепили периметр. Лейтенант стоял возле одного из немногих уцелевших строений и о чем-то разговаривал с геологами.

— Что здесь происходит? — хрипло спросила она.

— Не сейчас, мэм, — остановил ее Блум. — Значит, они добрались лишь до двух баков с водой?

— Угу, — обессиленно кивнул старший из геологов. Крепкий, рослый мужчина с широкими чертами лица. — Сразу, как вырубился генератор. Они точно знали, что и где у нас расположено. Вышибли ворота.

— А турели? — вмешалась Джей.

— А ничего, — отозвался товарищ старшего. — Мы ведь сто раз говорили, что мощности батарей недостаточно! Первых еще пожгли, а остальные завалили излучатели собой.

— Понятно. — Лейтенант с уверенным видом посмотрел по сторонам. — Мы постараемся как можно быстрее всех эвакуировать. Сколько у вас людей?

— Двенадцать. Из них пятеро ранены.

— Понятно, — повторил Блум. У него запищал мультисмарт, и он коротко отвлекся. — Тогда у меня плохие новости. Сюда идет волна жуков. Всех за один раз мы не вывезем, значит, примем бой здесь.

— Все-таки что это за жучары? — Джей почувствовала прилив сил. — Мы же ничего не видели в дороге.

— Днем они обычно отсиживаются в песке, — пояснил Лукас, глядя, как разворачивается броневик, чтобы перекрыть проход. — А что они такое, это вам не ко мне, а к биологам. Только сразу скажу, те и сами не знают.

— Но сейчас-то ваши жуки почему-то вылезли днем!

— Не мои. Видимо, почуяли, что лагерь не защищен.

— И что им тут нужно?

— Вода, — недобро усмехнулся Лукас. — Видите же, какое здесь пекло! Еще разные материалы. И на десерт — мы, люди. Вообще-то жучары жрут все, даже песок. Но вода им нужна для быстрого размножения. Поэтому остановить их очень трудно.

— Мисс Вайпер! — Лейтенант почти выбежал из-за покосившегося домика. — Вам лучше укрыться в броневике.

— Ни за что! — сразу же вырвалось у нее. — Или вы уверены, что я буду в полной безопасности там, а не рядом с вами?!

— Тогда останетесь в центре позиций, — не стал тратить время на споры Блум. — И не высовывайтесь.

— Погодите! — Джей загородила ему дорогу. — Дайте мне оружие!

— Простите, нет. Вы, мэм, гражданская…

— Ради моей же безопасности. Или вам помешает еще один стрелок?

— Вы хоть стрелять-то умеете? — неожиданно ухмыльнулся лейтенант.

— К вашему сведению, я выросла не в элитном пентхаузе, а в грязных кварталах. И могу с закрытыми глазами разобрать и собрать «Глок Изи». Достаточно?

Вместо старого доброго «Глока» Лукас вручил ей новенький «Дезерт Снайк». Над символичностью Джей не задумывалась. От жары во рту все пересохло, а термофляга уже опустела. В ботинках, специально рассчитанных на пустыню, хлюпало болото. Под тяжелым бронежилетом она обливалась потом, но снять амуницию не пыталась. Тогда ее точно запрут в машине.

Безжалостно палила звезда. Мелкие кристаллики песка сверкали, словно драгоценные камни или огненные искры. В такие секунды казалось, что пустыня пылает.

— А почему нас не эвакуируют на коптере? — удивилась она, поразмыслив.

— Над нашей базой пыльная буря, — отозвался Лукас. Он был рядом, за соседним укрытием из двух строительных секций. — У другой нет исправных машин. Третья слишком далеко. Они уже вылетели, но прибудут позже, чем…

Он замолчал на полуслове.

— Чем что? — переспросила Джей.

Вместо ответа Лукас показал на горизонт.

Издалека жучары походили на бесформенную черную массу. Когда она приблизилась, стали видны рубленые, угловатые тела. Словно громадные кристаллы с грубо отшлифованными гранями.

— Идут тремя волнами. — Лейтенант вынырнул, словно из-под земли, и теперь стоял за спиной у Джей, внимательно наблюдая за врагами. — Первая — разведчики. Их мы пожжем быстро. Вторая — основная. Орудия броневиков ее проредят, но не до конца. Мы должны справиться с ней до третьей, иначе нам конец. Захлестнут.

— Вы как-то слишком спокойны, — удивилась она. Саму ее трясло, мысли путались. То ли от жары, то ли от возбуждения.

— Я здесь уже третий год. Привык. На самом деле я тоже боюсь, — пояснил он. — Но это другое, не объяснить. Может, вы сами поймете. После боя.

Когда первая волна осыпалась черными комьями, неподвижно замершими на песке, Джей почувствовала себя увереннее. Она так ни разу и не выстрелила. Жучары едва смогли подойти к периметру.

— Держи. — Лукас метнул ей полную флягу.

Большим глотком опустошила ее почти наполовину.

— Неплохо, — откашлялась Джей. — Тоник своего изготовления?

— Что-то вроде того. Готовься!

Орудия били без остановки. Хлопок — и вспышка среди черных рядов. Пухлые оранжевые бутоны на траурном полотне. Но жучары не собирались отступать.

Послышался треск автоматов. Импульсные винтовки стреляли бесшумно, двое снайперов хладнокровно выцеливали самых опасных врагов. Ряды дрогнули, но продолжили бег.

Джей терпеливо ждала. Дезерт хорош, если противник в броне, как, например, жуки. Но стрелять надо с близкого расстояния, иначе зря потратишь патроны. Она поглядела на горку магазинов. Должно хватить.

Хотелось прочистить горло, но слюна засохла. Во рту пахло горечью, губы потрескались, но это не заботило Джей.

— Пять, четыре…

Она как будто снова вернулась в юность, когда уличные банды сводили счеты между собой.

— …Три…

Когда отчаянная девчонка Джей дралась наравне с парнями, вытворяя такое…

— Два, один…

Дезерт дернулся у нее в руке. И еще, и еще, и еще раз. Спешащий по проходу жук заюлил, покатился по песку, шевеля жвалами. Второй продолжил бег. Он свалился, когда до Джей оставалось метра два.

— Да! — восторженно завизжала она, перезаряжая пистолет. — Да! — не замечая, что из ее горла вырываются лишь бессвязные хрипы.

Перед глазами все плыло: серые стены, желтый песок, черные жуки и рубиновая звезда на бирюзовом небе. Она вновь была членом Ястребов и вновь сражалась против Псов. Вновь рядом были верные товарищи, а впереди вновь враги.

— Стреляй, стреляй, журналюга! — вопил сержант, перезаряжая гранатомет.

И она стреляла, захлебываясь от восторга. Наверняка автодок сделал ей немало уколов, потому что в висках уже пульсировало от боли, а в глазах плыли разноцветные круги. Потом жучары куда-то пропали, и рядом оказались Лукас и Блум.

— Мэм, вы в порядке? — откуда-то издалека, словно сквозь рокот горного обвала, донесся голос. — Мэм?!

Выключив душ, Джей не спеша вышла из кабины, остановилась перед зеркалом, рассматривая отражение. Загорелое лицо, стройную фигуру, контуры мышц. Не зря она ежедневно включала экстрим-режим на тренажере.

Негромко заиграл настенный терминал, сообщая о входящем вызове.

Джей накинула на плечи рубашку и подтвердила соединение.

— Ну что, дорогуша, — привычно осклабился шеф. — Готова к возвращению? Не надоел еще знойный отдых?

— Нет, нисколько, — покачала она головой. — И назад я пока не собираюсь.

— Ладно, шутки в сторону. Нам удалось все урегулировать, больше претензий нет.

— Я и не сомневалась.

— Поэтому, — поморщился, недовольный, что его перебили, шеф, — завтра ты вылетаешь обратно, медиаотдел уже заждался тебя.

— Вы не поняли. — Джей наклонилась вперед. — Я никуда не полечу, пока не закончу здесь все дела.

— Так! — стреми1тельно побагровел шеф. — Еще одно слово, и я отменю твою аккредитацию!

— Да пожалуйста! С минуты на минуту я получу независимый допуск. Или вы забыли, что у меня друзья в штабе Патруля? Думаете, я глупенькая девочка?! Рейтинги моих репортажей оказались неожиданно высоки. Вот вы и решили заменить неудобную сотрудницу на более послушную, пока не поздно. Зря. «Интер-Глобакт» наверняка будет рад взять меня!

— Стоп, стоп, — поднял руки шеф. — Допустим, я немного погорячился. Давай пересмотрим условия…

Когда послышался стук в дверь, Джей уже завершила разговор. Наскоро застегнувшись, она босиком подбежала к двери и открыла ее.

На пороге стоял необычно смущенный лейтенант Блум.

— Э, добрый день, мисс Вайпер.

— Можно просто Джей.

— Тогда просто Нестор, — чуть замялся он. — В общем, между ребят пошел слух, что вы сегодня уезжаете, вот я и хотел пригласить вас на ужин, вроде как мы ведь…

— Во-первых, — рассмеялась Джей, — я никуда не уезжаю. И не надейтесь! А во-вторых, конечно, я согласна. Кстати, все хотела спросить, что означает эта эмблема на броневиках, огненное сердечко?

— А, — улыбнулся Блум, — знаете, у каждого подразделения есть негласное прозвище. Поющие Черепахи, Круглоголовые… А у нашего батальона — Горячие Сердца.

Костяной дом (автор Дмитрий Иваненко)

*

**

***

Когда случился третий слом, Павел почувствовал закономерность. Он проснулся в объятиях Машки — Машки! — и вместо того, чтобы бежать из ее квартиры со всех ног, пошел в ванную, включил воду, почистил зубы пальцем и стал думать. Он понял, что начальник ни в чем не виноват (кроме того, что он тупой), что можно было не увольняться хотя бы до конца этого проекта, а главное — что причина его злости находится вовсе не там, где он думал.

Его бесит вовсе не то, что разработкой фактически руководит отдел маркетинга и что без ключевых фич приложение все равно провалится. Бесит его то, что он выстроил всю свою жизнь так, что в самом ее центре — именно эта, по сути пустая, проблема. Павел горько усмехнулся, подмигнул отражению и как следует умыл лицо прохладной водой.

Он вспомнил, как нервничал, когда на его без особой надежды отправленное письмо ответили, пригласив на собеседование. Вспомнил первые дни работы, когда все казалось затянувшейся шуткой — чтобы его! да без опыта! да в такую компанию! Вспомнил, как трясся, когда по офису прошла волна сокращений. Волновался бы он все эти разы, если бы знал, как ему станет на все это наплевать?

В этот момент до него дошло, что он задает себе этот вопрос не в первый раз. Третий, если быть точным.

Третья точка, после которой все, что было до, перестает быть существенным. Он сам прежний перестает быть актуальным, перестает поддерживаться, как Windows XP.

Теперь его волнует грустная и одинокая Машка. И что он, Павел, осознал, насколько она грустная и одинокая, только сейчас. И Глеб. Не волнует, а бесит, что допустил такое.

Пригладив зачем-то мокрой рукой свои космы, Павел, осторожно ступая по холодной плитке босыми ногами, отправился на кухню. Привычным движением он достал сковороду, пару яиц, разбил одно о другое и поставил на теплый огонь. Глянул в окно на заснеженные ели и очень захотел закурить, хотя давным-давно бросил. Первым делом, когда в прошлый раз понял, что так больше невозможно.

Но сигарет не было. Да и курить все равно пришлось бы в подъезде с грязным белым светом, а это совсем не то же самое, что глядя на седые ели с опрятной кухни.

Павел проглотил это желание и перевернул яичницу на шипящем масле. Он всегда обжаривал ее с двух сторон — так быстрее. Убавив огонь, он залил себе быстрорастворимый кофе и сел за стол.

И что теперь делать?

Раньше он мог говорить, что не делает ничего плохого, но теперь маску невинности точно не наденешь. При этом он не чувствовал себя неправым. Скорее, наоборот.

Он даже на секунду подумал, что можно поговорить с Глебом, разрешить все, пока ситуация не стала напряженной, но тут же отбросил эту мысль. Не он должен это делать. А сидеть тут в шортах на кухне разве он должен?

Кто должен — того нету. А Павел есть. Он уже десять лет сидит на этой кухне и никуда отсюда не собирается.

И все-таки Глеба жалко. Его больше всех потрепало.

Павел пару раз моргнул, выходя из задумчивости, и обнаружил, что смотрит на гитару, приютившуюся возле стола на стойке. Вечная спутница всех кухонных посиделок. Он взял ее в руки, тихо перебрал струны, подстроил. Стал брать аккорды. Они сами собой легли в «Прокси-сети», одну из первых его песен.

Павел сыграл еще, потом прошептал слова:

За горизонтами прокси-сетей

Под светом бессмертных неоновых звезд…

Потом потянулся, не вставая, выключил огонь на плите. Глотнул кофе. Сыграл еще:

Под светом бессмертных неоновых звезд

Встретимся там…

Вдруг женский голос промурлыкал в ответ:

— Встретимся там…

Он поднял глаза, Маша стояла в дверях. В ночной рубашке, улыбалась.

— Яичницу будешь?

***

Поводом к их знакомству стало то, что Павел закончил музыкальную школу. Эта эпопея длилась десять лет: начиная с подготовительных музыкальных классов и заканчивая дополнительным годом с углубленной специальностью. Там было все: бесконечные часы репетиций до боли в руках и затекшей шее, этюды, гаммы, пьесы, лидийские и миксолидийские лады, симфонии и оперы на пыльных пластинках, истерики, слезы, отчетные концерты, хор и оркестр, маленькие сцены и большие сцены, закадычные кларнетисты, первая влюбленность, плакат с квинтовым кругом, лопнувшие смычки, натянутые нервы.

Все было — а потом вдруг закончилось. Музыка Павлу за столько времени опостылела совершенно, но из чувства противоречия он решил куда-то свои навыки приложить. Зря он столько мучился, что ли?

Еще был «ВКонтакте», и там еще была стена и уже — сообщества. И на стенах всех музыкальных сообществ Павел написал, что ищет группу, чтобы играть в ней. Скрипач, по всем канонам, никому был не нужен. Лишь только из одной группы с непонятным ему названием «Прокси-сети» ответили, что насчет скрипача не уверены, а вот клавишник бы не помешал. Фортепьяно было вторым обязательным инструментом в музыкалке.

Так Павел попал на свою первую самую настоящую гаражную репетицию в жизни. Он долго-долго ехал на метро, потом шел пешком по грязным улицам какой-то промзоны, плутая по лабиринту заборов и шлагбаумов, пока сверху меланхолично падал первый снег. И все это время он думал. Перед выходом он крупно поругался с родителями, поэтому мысли его были невеселы. Почему музыкальное училище — это хорошо, а музыкальная группа — плохо? Зачем сейчас готовиться к экзаменам, если он только что сдал одни, а следующие — аж через два года?

А главным было осознание — нет, не осознание, пока что только смутное ощущение, — что это все не совсем настоящее. Не может настоящая жизнь состоять из бесконечной одинаковой учебы, которая сменится бесконечной одинаковой работой. А по вечерам — пиво и телевизор? Сериалы про ментов?

Павел был так зол, что совсем забыл бояться. Вспомнил, только когда уже стоял перед маленькой черной металлической дверью гаража. Страх навалился разом — ударил под колени, повис гирями на запястьях. Поднять руку было сложно, но Павел справился с этим. Но постучаться оказалось выше его сил. Вместо этого он приложил кулак костяшками пальцев ко лбу. Невольно закралась мысль, что еще не поздно вернуться домой, в безопасность.

Именно это предательское малодушие вызвало у Павла такую волну протеста, что он назло самому себе несколько раз ощутимо ударил в холодную дверь.

Открыла дверь низенькая девушка в черно-желтой кофте и очках, похожая от этого на пчелу.

— Клавишник, что ли? Заходи, заходи! — сказала она и резво повернулась обратно, чуть не выбив Павлу глаз своими длинными хвостиками. — Разуваться не надо.

Павел зашел и прикрыл за собой дверь. Внутри было не сильно теплее, чем на улице. Горела лампа накаливания, тускло высвечивая стены с навешенными старыми тонкими матрасами, картонными рельефными упаковками от яиц по девяносто штук и странными мозаичными деревянными панелями, которые, как оказалось, были сделаны из тонко нарезанных винных пробок. Внутри гараж был больше, чем Павел себе представлял, вмещая в себя дырявый диван, небольшой столик, шкаф, стойки с музыкальными инструментами, старый советский электрообогреватель и четырех человек, — и казался пустым.

Навстречу Павлу вышел коренастый парень с коротким ежиком черных волос, слегка небритый, в явно отцовской кожаной куртке.

— Глеб, — представился он, — я в этом балагане за старшего. А это — Жаст…

— Верно, Жастя, — поддакнул второй парень, высокий, худощавый, в черной водолазке с каким-то хипповским амулетом в виде цветка на груди.

— Жанна, — поправился Глеб, показывая на девушку, похожую на пчелу, — на Настю обижается.

— А за Жастю уши обрываю, — сказала Жанна, глядя на хиппастого парня. Тот показал язык.

Глеб продолжил:

— А шутник — это Христофор.

— А я Маша, — представилась оставшаяся девушка: высокая, светловолосая, в мужской кофте, из-под которой торчал край платья, — это я тебе в «вэка» писала. Давайте уже играть, а то мы тут совсем окоченеем.

— Хорошо, — сказал Глеб, — Паш, давай мы тебе сыграем пару вещей, что у нас уже есть. Ты послушаешь, а как разберешься, так встраивайся.

— Ладно. Только… — он скривился, — лучше — Павел.

— О’кей, Павел.

Ребята встали за инструменты: Глеб и Маша взяли гитары, Христофор сел за то, что выглядело как половина ударной установки, а Жанна достала откуда-то флейту. Павел примостился на край дивана, а они настроились, пошуршали и начали играть.

Музыка была непохожа ни на что из знакомого Павлу. Звук был грязноватый, группа не сыграна, но слышалось в этом что-то настолько искреннее, что-то столь глубокое и личное, что в глазах неожиданно защипало.

Эта музыка была не точным математическим расчетом, как та, что окружала его десять лет в музыкалке. Эта музыка исходила прямо из сосредоточенных и умных глаз, неуверенные пальцы играли не столько на инструментах, сколько на тонких нитях, вынимаемых из самого сердца.

Павел за несколько минут узнал об этих ребятах больше, чем знал о многих давних, многолетних знакомых. Узнал не как Шерлок Холмс, не благодаря разуму и наблюдательности, скорее, наоборот. Сложно было услышать эту музыку и не получить цельным пакетом помимо своей воли весь архив души.

— Ну что? Как тебе? Можешь подстроиться? — спросил Глеб, когда они закончили.

— Э-э… Нет, не могу. В смысле, может, и могу, но не нужно. У вас ритм еще плавает. Куда там еще одну партию.

— В смысле бас и барабаны? — спросил Глеб. — Да, похоже на то.

Он сказал Маше и Христофору сыграть вместе какую-то «Брунгильду», отложил гитару и сел рядом с Павлом. От него пахло горькими сигаретами.

Глеб слушал, как ребята играют, и щурился.

Партии свои они знали хорошо, но никак не могли сыграть чисто — Маша убегала вперед, Христофор отставал. Павел предложил включить метроном.

Прошла пара часов — они кое-как привели ритм-секцию в порядок, Павел с легкостью уловил аккордовую последовательность, но с трудом — идею того, как это должно звучать, по задумке Глеба. Все устали и замерзли.

После репетиции засели в «Макдональдсе». Ели картошку фри с сырным соусом, болтали, смеялись. Павлу было неловко, но с ним вели себя так же, как друг с другом, будто знают его сто лет. Даже когда выяснилось, что он самый младший — ему семнадцать, а остальным было по двадцать два. Разошлись они только с закрытием, так что домой Павел ехал на последнем поезде метро уже после часу.

Уже дома, ворочаясь с боку на бок в черной ночной постели, прокручивая в голове события дня, он дрожал и ужасался. Ужасался наконец настигшему его осознанию, что все, что было в его жизни до этого, оказалось неправдой. Все нервы из-за школы, из-за музыкалки, учителя, бессмысленные одноклассники, пустые споры с родителями — все, что казалось важным и необходимым, все это были тени. Просто тени — фигуры из черного дыма, взмахни рукой — и они рассеются.

За этими тенями было не увидеть главного — и сейчас Павел на полной скорости врезался в это главное, да так, что у него выбило дух.

Что с этим делать — он не знал, но понимал, что по-старому жить уже не получится.

Это был первый слом.

***

Проведя неделю у Маши, Павел вернулся домой. Как и много лет назад, он лежал в черной, холодной и одинокой постели, ворочаясь с боку на бок. Впрочем, на этот раз Павел почти не беспокоился о будущем. Не в первый раз земля уходит у него из-под ног, не в первый раз все переворачивается с ног на голову — рано или поздно он куда-нибудь приземлится и обретет прочную опору. Можно метаться, рвать на себе волосы, но лучше — наслаждаться свободным полетом.

Это безразличие его и радовало и беспокоило. Что это, старость или зрелость? Закостенелость или мудрость?

Что бы это ни было, это была новая данность.

Несколько месяцев Павел плыл по течению новой жизни. Оказалось, что фрилансом он может зарабатывать не сильно меньше, чем до этого в компании. Договорились, что с Глебом поговорит Маша, так как это их личное семейное дело. Но и она никак не решалась.

В итоге решился Глеб. Он, по его словам, все-таки не слепой. Были крики, били морды. Для того он месяцами горбатился, обеспечивая семью, из кожи вон лез, чтобы его не сократили (его все-таки сократили), чтобы его предала собственная жена?!

Он съехал. На развод никто не подал. Стало горько, но пусто.

Павел потом пытался с ним связаться — он не мог не чувствовать вину, но и не признавать вину за Глебом тоже не мог. Глеб не отвечал.

Его больше всех потрепало.

***

Он всегда казался Павлу странным лидером группы. Не витавший в облаках, дисциплинированный, из тех людей, кто «вижу цель, не вижу препятствий». Почему он задался целью создать успешную рок-группу, Павел так и не узнал. Но все препятствия он проходил с максимальной эффективностью. Он заставил Павла писать песни, когда узнал, что у того они получаются лучше. Он пересадил Машу на бас-гитару. Раньше она была на синтезаторе, но у нее выходило совсем не хорошо. И вдруг, как по волшебству, гитара далась ей с удивительной легкостью. Он находил самые актуальные площадки и посылал на них демо. Он зубами выгрызал возможность играть на разогреве успешных групп.

При встрече он решил, что Маша будет его женой, и спустя два года она ей стала.

Как ни крути, Павел был обязан Глебу самыми счастливыми годами своей жизни. Репетиции два раза в неделю стали тем, что протащило его через темные подростковые времена. Несколько часов музыки — и посиделки до полуночи, сначала в «Макдональдсе», потом в Машиной квартире, когда ее родители окончательно переехали в Италию.

Это то, чего он ждал, то, на что он надеялся. А когда надеешься и ждешь — легче жить.

Если репетиции помогали выдержать каждодневные заботы, то концерты были путеводными маяками на протяжении целых месяцев. За последние полгода перед школьными выпускными экзаменами он не сошел с ума только благодаря намеченному на июль пятнадцатиминутному сету на небольшом загородном фестивале.

В тот день, как назло, накрапывал мелкий дождик, они тряслись два часа с инструментами в электричке, переполненной дачниками, грунтовая дорога к фестивалю размокла и стала почти непроходима. Организаторы метались между пропавшим тентом, дополнительными «Газелями», всякими большими «Мессами Грешников» — и никак не могли объяснить, во сколько и на какой сцене ребятам играть.

К счастью, их подобрал какой-то бородатый рокер в жилете Вассермана и с мудрыми глазами. Он с легкостью узнал все, что нужно, проводил ребят до места и вручил нужному координатору.

Казалось бы, выходя на промозглую сцену с каплями за шиворотом, с грязью, хлюпающей в ботинках, будешь в плохом настроении, отыграешь как попало и, разочарованный, уйдешь. Но, встав перед десятком незнакомых людей: кто под зонтиком, кто под курткой прячется по двое, по трое, с любопытными, заинтересованными лицами, Павел словно бы загорелся внутри. Он понял, что в эту секунду, в этот миг, у него появился шанс сделать что-то хорошее в этом мире. Сделать что-то не пустое, что-то живое, настоящее. Он переглянулся с другими членами группы, надеясь увидеть в их глазах то же самое чувство, но не понял, есть ли оно. Зато он понял, что впервые за долгое время чувствует себя внутри собственного тела. Будто пинг от его существа, от бытия к его сознанию и обратно сократился до нуля.

Он провел пальцем по клавишам, будто в первый раз.

Почувствовал, как Глеб кивает.

Зазвучал:

За горизонтами прокси-сетей

Под светом бессмертных неоновых звезд

Встретимся там

Морфеус нас проведет

Чрез торренты Стикса на лодке своей

Навсегда

Первая песня, которую он написал. Так получилось, что заглавная. И, наверное, лучшая.

Он смотрел на улыбающихся людей, качающихся в такт музыке, и радовался. Чувствовал плечами друзей, лучших людей на целом свете. Слышал музыку, которую они творили вместе, и получал от нее огромное удовольствие.

Если ты написал за жизнь одну хорошую песню, подумал он, значит, ты был не зря.

А потом ими заткнули дырку в расписании бардовской сцены — они играли то же самое, но в акустике. Потом тот самый рокер с мудрыми глазами повел их в палаточный лагерь, по воле обстоятельств — плавучий. Там они грелись у мангала, пили вино и радовались, что могут разделить грезы и проблемы с такими же, как они.

Такими же, но не совсем.

***

Глеб начал пить, когда у него умер отец. В то время он вообще много чего начал и много чего закончил. Например, закончил заниматься группой. Однажды пришел на репетицию и сказал, что больше не будет, что вы тут как-нибудь сами, точка.

Всё всем понятно — ему теперь деньги зарабатывать, мать содержать и братьев, но чтобы вот так, сразу, сказал — отрубил? Знатно тогда поругались.

Павел пробовал взять все на себя, какое-то время они еще поигрывали, но потом рассосались. Христофор и Жастя куда-то отвалились. Как оказалось после, за рубеж. Мария посвятила себя дому.

Павел не стал сдаваться легко. Целый год он мотался по группам, нигде не задерживаясь надолго. Его не выгоняли, нет. Уровень его был довольно приличным для той сцены, на которую он целился. Он сам уходил. Искал что-то непонятное самому. Искал ту искру, ту сущностность, что была у «Прокси-сетей», и не находил. Не найдя, разочаровался в себе, в людях, в самой музыке. Все, чем он жил последние несколько лет, оказалось лишь тенью, лишь дымкой. Все развеялось с удивительной легкостью.

Это был второй слом.

Сидя на холодных плитах возле грязной реки, он думал, что самое худшее во всем этом, что от него, Павла, ничего не зависело. Все, что он мог, — побарахтаться и помутить воду, корабль потонет не по его вине и в общем-то без его участия. Он кормил жадных уток, отрывая куски от своей маковой булки, и думал о своей бессмысленности. Даже эта булка — лишь преобразованные в материю человеко-часы его родителей.

В тот момент он решил, что больше так не может. Он обязан взять в свои руки хоть что-то. Обязан взять ответственность за себя и возложить ее на себя же. Ему нужна автономность. Самость. Иначе вся жизнь пройдет, как прошли «Прокси-сети», — как круги на воде, и даже камень бросил кто-то другой.

Утки были безучастны к его печали.

Павел тогда в первый раз за семестр появился в институте и с удивлением обнаружил, что его еще не отчислили. Кое-как взялся за учебу, кое-как что-то сдал. Бросил курить. Начал подрабатывать, закончил институт. Чудом попал на работу мечты.

Взял себя в руки и отказался от иллюзий. Только иногда заходил пить кофе на старую добрую Машину квартиру — с ней и с Глебом. Впрочем, чаще без него. Глеб уверенно шел вверх по карьерной лестнице в какой-то компании, связанной с нефтью. Мотался по всей стране — зато и родители Маши подавали ему руку, и собственная мать была переполнена гордостью. Только…

В те нечастые разы, когда Павел заставал Глеба дома, кофе на столе очень быстро сменялся коньяком.

***

Их интересовала только работа. Надо было устроиться в жизни — а ведь иначе никак. Они были напыщенными дураками. Так думал Павел, сидя на той же кухне. Маша задерживалась на работе, там праздновали Восьмое марта.

Павел не мог решить, работать ли ему дальше. Вроде уже поздно, но силы еще есть. Поэтому он мучился выбором, третий раз заливал один и тот же пакетик и боялся выйти обратно в комнату, где призывным огнем горел экран монитора.

Он вспоминал то, что было, и думал, насколько жизнь полна глупых и некрасивых историй. И сам он глупый и некрасивый, но хотя бы пытается сделать жизнь чуть лучше хотя бы для одного хорошего человека. А это же чего-то стоит?

Только Павел собрался встать, как зазвенела входная дверь. Они никого не ждали.

На небольшом экранчике домофона было лицо Глеба. Красное, опухшее, с синяками под глазами. Совсем не такое лицо, каким Глеба представлял себе Павел, когда о нем думал. Тот Глеб был юным, уверенным, волевым.

Пускать его не хотелось. Он явно нетрезв, разговора никакого не получится… Но в глубине зашевелилось с трудом подавленное чувство вины. Нельзя же так…

Павел открыл дверь.

— Глеб, ты? Здравствуй.

— О, Павел. Ну привет.

Дальше все происходило будто в замедленной съемке: Павел завороженно глядел, как неспешно поднимается рука Глеба, как в ней блестит лезвие старого туристического топора. Павел отшатнулся. Необъяснимый, страшный, противоестественный удар прошел мимо. Глеб шагнул в квартиру. Павел попятился. Что делать? Бросаться с кулаками? Защищаться стулом? Что вообще здравомыслящий человек в такой ситуации будет делать?

— Ты, блядь, с дуба рухнул?!

Глеб не ответил, только замахнулся еще раз. Он тяжело дышал, лицо его налилось кровью. Павел рванул в ванную комнату, запирая за собой защелку. В дверь тут же пришелся удар.

— Глеб, приди в себя!

Дверь снова затряслась, будто на этот раз Глеб попытался выбить ее плечом. Хорошо, что она открывается наружу.

— Да скажи ты что-нибудь!

Еще удар. Дверь жалобно скрипнула. Павел потянулся за телефоном, чтобы позвонить в милицию, но трубки в кармане не оказалось. Забыл на кухне. Мысли заметались. Подпереть дверь стиралкой? Но если вернется Маша? Да этот урод ее зарубит! Раскольников хренов. Павел почувствовал, как в голове белым шумом нарастает паника. Отвесил себе пощечину — не помогло. Засунул голову под кран — случайно открыл горячую воду, ошпарился, вскрикнул, резко повернул на холодную. Помогло — помехи отступили. Родился план.

Он подошел к двери, дождался, пока Глеб на секунду перестанет колотить, открыл ее и со всей силы распахнул. Глеба приложило так, что он повалился на спину, и Павел рывком бросился к выходу. Выскочил на лестничную площадку, закрыл за собой входную дверь, навалился на нее всем телом.

Это сплошной стальной лист — не то что топором, из дробовика ее не пробьешь! Осталось только дождаться милиции…

Павел понял, что телефон все еще на кухне.

С той стороны в дверь заколотили. Павел прижался к холодному металлу еще сильнее. Он попробовал дотянуться до звонка соседей, но даже близко не смог.

Отчаянно рассмеялся, со злостью ударил локтем по двери со своей стороны. Ударил неудачно — по руке пробежал разряд боли.

Боль привела в чувство. Самое страшное позади, только потерпеть, пока кто-то не пройдет мимо. А это обязано случиться рано или поздно, ведь если в подъезде примерно пятьдесят квартир, в каждой квартире от одного до, скажем, пяти человек, допустим, что в среднем три, и при условии, что один человек выходит из квартиры два раза в день, на работу и вынести мусор, а ведь он еще и два раза после этого заходит, значит, трижды четыре двенадцать, а в сутках двадцать четыре часа, значит двенадцать на пятьдесят и поделить на двадцать четыре…

Этажом ниже хлопнула дверь. Кто-то сделал пару шагов, и лифт в шахте начал движение.

— Простите! — встрепенулся Павел. — Простите, вы не могли бы мне помочь? Я этажом выше, не могли бы вы подняться?

— Это мне? — ответил юный голос.

— Да, да, вам! Подойдите, пожалуйста!

Зазвучали резвые шаги по ступеням, и на площадку поднялся не то мальчик, не то парень — в куртке не по погоде и без шапки, со спутанными темными волосами и удивленным округлым лицом.

«Типичный», — почему-то подумал Павел, и от этой мысли стало неприятно.

— Слушай, спасибо. Ко мне вор в квартиру забрался, я выбежал, а ключи и телефон там остались. Позвони в милицию, пожалуйста, пусть приедут, заберут его.

— Че, реально вор?

— Может, вор, может, наркоман, не хочу проверять. Позвонишь?

— Ладос, без проблем.

Парень позвонил, попытался объяснить, что происходит, но в итоге передал телефон Павлу. Тот пересказал все как было. Когда разговор закончился, стал ждать. Удары с той стороны двери прекратились, приглушенно зазвучала бессвязная ругань. Что-то прозвенело в глубине квартиры.

Парень слушал это с завороженными глазами, а Павел думал, как бы его теперь вежливо прогнать.

Милиционеры появились быстрее, чем Павел ожидал, — двое, одному около тридцати, второму за пятьдесят.

— Ну, граждане, что стряслось? Вы вызывали? — спросил первый с улыбкой на лице. Глаза у него были тяжелые. В глаза второго Павел боялся даже смотреть.

Павел обрисовал ситуацию.

— Все ясно. Посторонись-ка, — сказал старший милиционер голосом, похожим на Сильвестра Сталлоне в русском дубляже.

Милиционеры вошли в квартиру, готовые к борьбе. Борьбы не было. Коридор был пуст. На полу лежали осколки стекла и клоки обивки двери, комод повален, на радостно желтых стенах особенно заметны глубокие отметины. Глеба нашли на полу в гостиной, сопротивления он не оказал. Павла будто ударило током, когда он увидел искаженное гримасой нечеловеческого горя лицо Глеба. По его щекам текли слезы.

Пришли еще какие-то люди, все осмотрели, сфотографировали, отвели Павла на кухню, задавали вопросы. Ушли, сказали, что позвонят.

Внутри Павла росло зияющее чувство вины — росло, пока не стало больше его самого, пока не заполнило собой всю небольшую кухоньку. Оно окрасило в кроваво-бесцветный все, что там было: стол и табуреты, холодильник, шкафы, плиту и микроволновку, набор керамических ножей со сколами, разделочные доски в цветочек, кактус на подоконнике и гитару в углу.

Павел сидел, уткнувшись лицом в ладони, и не видел и не слышал ничего — только чувствовал вину и как пульсирует боль на висках, сигнализируя, что он еще жив.

Когда вина перестала помещаться в квартиру и соседи снизу стали замечать характерный сладковато-металлический запах, Павел вытер слезы рукавом, поднялся и, пошатываясь, пошел прочь из кухни. Он достал из кладовки чемодан и собрал в него вещи на несколько дней — в основном Машкины. Потом оделся, вышел, закрыл квартиру, спустился на первый этаж и стал ждать, выдвигая и задвигая телескопическую ручку чемодана.

Когда пришла Маша, ему не пришлось уговаривать ее переночевать на его квартире. Его бледный потерянный вид был убедительнее любых слов.

Там она отправила его отмокать в душ, а сама приготовила простенький ужин. Он вышел мокрый и чуть более живой, коротко все рассказал. Она ничего не ответила.

Сначала было много возни, звонков, бумажек, походов в органы, а потом все это куда-то незаметно ушло.

Осталась просто жизнь — и они остались в этой жизни вдвоем. Павел прислушивался к себе, искал признаки нового слома, но его не было. Было только жгучее желание, чтобы все это оказалось не зря, чтобы хотя бы в этом вдвоем он сделал что-то хорошее, сделал, все, что мог.

Он так старался, что им даже удалось найти тихое и хрупкое счастье в обществе друг друга. Сначала оно было в цветах грусти, но потом, стараниями их обоих, с помощью поездок в далекие места, большого совместного ремонта, внезапного увлечения танцами, тысячи маленьких шажков: цветов, вовремя вымытой посуды, в нужный ящик положенной чистой одежды, украшенных вместе елок, праздничных пирогов — с помощью всего этого им удалось перекрасить свое счастье в теплые цвета радости.

А потом Маша умерла. Как по таймеру — в день своего рождения. Она неделю чувствовала слабость, а потом умерла — внезапно, без боли, без мучений.

Был ли у Павла слом? Успел ли он его осознать?

Через три месяца он, пьяный, не справился с управлением на скользкой дороге и погиб в аварии.

***

**

*

В глаза ударил ослепительный свет. Я хотел зажмуриться, но понял, что и не поднимал век.

Что это, рай? Говорят, грешники слепнут, не в силах выдержать его божественного сияния.

Голова чесалась будто изнутри. Не так, как при простуде, когда пытаешься языком почесать в ухе. Сейчас — прямо в самом центре, где-то в районе гипоталамуса. Я подвигал челюстью, чтобы унять зуд. Не удалось. Зато что-то щелкнуло, и в уши градом посыпались звуки. Оглушающе шумели компьютеры, им вторил старенький кондиционер, кто-то неподалеку звал какого-то шефа. Мне стало интересно. Я приоткрыл один глаз.

Оказалось, что я полулежал на какой-то врачебной кушетке. Надо мной угрожающе нависло довольно полное лицо азиатского строения с неаккуратной бородкой. За этим лицом можно было разглядеть стену нежно-голубого оттенка, единственным украшением которой была большая светящаяся надпись: «AlterLife».

Не рай, но довольно близко.

Лицо помахало передо моими глазами раскрытой ладонью, потом щелкнуло пальцами возле моих ушей. Моя голова восприняла это, будто кто-то дважды ударил в гонг. Ей же.

— Ай! — Я вскрикнул и рефлекторно попытался подняться. На полпути я почувствовал, как что-то тянет меня за затылок, и рухнул обратно.

— Шеф, ау! Земля вызывает Шефа, прием! — сообщило азиатское лицо. Я не сразу понял, что оно обращается ко мне.

— Шеф? Кто шеф? Я шеф?! — отреагировал я слишком резко. — Ченг, ты что, с дуба рухнул, какой я на фиг тебе шеф? А, стоп. И правда Шеф.

Клоками начало приходить осознание. Так, будто мозг стал заново осваивать участки памяти, доступ к которым был заблокирован, чтобы конструируемая при погружении в альтернативную реальность субличность не испытывала шизофренических отклонений. Да, будто.

— Блин, Шеф, ты меня на секунду напугал. Думал, шарики отъехали. — Лицо Ченга выглядело взволнованно.

— Да они на секунду и отъехали. Твоя была идея меня выдергивать?

— Ага…

— Че «ага»? В чем ЧП?

— Да… Мы же мультиплеер тестировали. Ты последний остался, ждать еще. Да и машину лишний час зачем грузить?

Я вспомнил визг тормозов, сигнал какого-то авто, как закружился мир: желтый, красный, фары со всех сторон. Вспомнил момент удара — тупую тяжесть, навалившуюся в области груди.

— Машину тебе, значит, жалко. А меня не жалко? Технолюб, блин.

— Ну, просчитался. Ну, извини.

— А жареных гвоздей не хочешь? Мозги он мне чуть не расплавил. Просчитался! — Я в сердцах сорвал с головы порт альтернативной реальности — тонкий, почти невесомый обруч белого цвета. Я закипал. И хотя я понимал, что это наведенные эмоции, так просто остановиться уже не получалось. — Посидеть на попе пять минут было скучно! Придушил бы тебя.

Я аккуратно спустил ноги на пол и попытался подняться. Мозг еще не до конца чувствовал мое тело, я пошатнулся. Ченг удержал меня, не давая упасть.

— Ладно, Шеф, это была плохая идея. Прошу прощения.

Я скрипнул зубами. Топнул в сердцах ногой. Начало отпускать.

— Спасибо, что хоть убил. А то потом этого… Павла еще из себя выковыривать. Бр-р… — Меня передернуло.

— Ну я же не совсем тупой!

— Затем тебя и держу.

Я жестом показал Ченгу, что могу стоять сам, и осмотрелся. В комнате не было ничего, кроме пяти терминалов для входа в альтернативную реальность и консоли администратора. Впервые это пространство показалось мне пустоватым. Я вспомнил загроможденные интерьеры начала XXI века… Рефлект от этого погружения был удивительно сильным.

— Шеф, пойдем в лаунж. Там тебя все ждут, радостные, наверное, как слоны!

Я согласился, мы вышли в рабочее пространство — свободное помещение с несколькими консолями, расположенными без какого-либо порядка. Место вокруг каждой консоли было отделано под вкус владельца: на одной стене была панель, симулирующая фактуру дерева, на другой — мрамора, под одной консолью мягкий, слегка пружинящий пол, в одном углу горели искусственные свечи, в другом — неоновые лампы. Моя консоль стояла в глубине комнаты под угольно-черным принтом на стене.

Мы прошли пространство насквозь, дверь перед нами отъехала, и мы оказались в небольшом уютном лаунже. Комната была небольшой, теплого коричнево-оранжевого цвета. С потолка шел мягкий свет, по кругу вокруг столика с кофейной машиной и сладостями разбросаны пуфики. Здесь мы собирали брифинги, проводили праздники и киновечера, а также сюда уходили поработать уставшие и обиженные.

Вопреки словам Ченга, никто, кажется, не был особо рад меня видеть. Никто вообще не был особо радостным: Марк (Христофор в альте) с отрешенным видом жевал печенье и смотрел в стену, Юля (Жастя) прокручивала ленту, Славик (он же Глеб) сидел напряженный в углу, с видом, словно его происходящее не касается, а Софи (Маша), облепившись подушками, будто бы дремала, уронив голову.

— Глядите, кого я вам привел! — воскликнул с порога Ченг.

— Ей… — без особого воодушевления сказал Марк, уронив крошки изо рта, — давайте же узнаем, что все прошло безупречно, и пойдем отсыпаться.

«Все прошло безупречно» — коронная фраза Ченга. После нее обычно следует внушительный список вещей, которые на самом деле пошли не так.

Я прошел в центр комнаты, встал на колени и сделал себе улуна. Руки слегка дрожали. Я хотел было завалиться на привычное место между Ченгом и Софи, но, взглянув на нее мимолетом, я ощутил тупую боль в районе сердца. Замешкавшись на секунду в неудобной позе на одном колене, я все-таки сел возле Христоф… Марка, чувствуя себя полным идиотом. Я утопил взгляд в чае.

— Раз уж мы все тут… Все прошло безупречно, — начал Ченг. — Проблемы с подключением были только у терминала Шефа, но и того удалось потом подсоединить к идущей сессии.

Я вспомнил, как чувствовал себя малолеткой на первых встречах с группой. Еще удивлялся тому, что все в «Прокси-сетях» одногодки. Думал, возраст такой волшебный.

— Если говорить о синхронизации, то никаких проблем не наблюдалось, — продолжил Ченг. — Впрочем, я решил перенести Марка с Юлей на отдельный инстанс. Лучшее решение проблемы — это не допустить ее возникновения. К тому же проверил протокол переноса, все работает.

— То есть ты оставил меня одну с этим умником, только чтобы проверить протокол? — подняла глаза от телефона Юля.

— Он оставил тебя одну с этим умником, — ответил ей Марк, — потому что ему было скучно. Вот он и придумал себе проблему, чтобы руки занять.

— Так, на Ченга не наезжаем! — привычно поднял я голос, прежде чем брифинг перерос в перепалку. — Благодаря ему мы все здесь в здравом уме и трезвой памяти. Ченг, продолжай.

Внутри же я разделял недовольство Юли. Могла бы сессия сложиться по-другому, будь они с Марком на одном с нами инстансе и дальше?

— Да чего продолжать-то. Машина готова к работе, все прошло относительно безупречно. Поминутный отчет я уже отправил вам в рабочий канал — посмотрите, когда отоспитесь. Главное, что после этого теста нам не могут не выделить деньги на разработку.

Инкубаторская программа. Совсем забыл о ней. Надо будет прогнать команду через технопсихолога — проверить блок памяти.

— Погоди-ка, — подал голос Славик, — «никаких проблем». А с моим аватаром что?

— А что с твоим аватаром? — переспросил Ченг.

— А мой «Глеб» едва не зарубил аватара Шефа гребаным топором! Ты хочешь сказать, что это нормально? — рявкнул Славик. Повисла тишина. Сам Славик понял, что прозвучал слишком резко. Он отвел глаза и постарался принять безучастное положение.

— Ну, технически никакого сбоя не было. Глянь в личку. Показатели твоего тела повышены, как и в любой экшен-сцене, а машина работает штатно. Да ты подумай — он жену твою увел, нормальная же реакция.

— Не мою, а «Глеба», — сквозь зубы сказал Славик.

— Да не суть! Модель бандитских нулевых, вон, Марка спроси — там на каждом шагу кто-то кого-то топором из-за бутылки вообще.

— Вообще-то «бандитские девяностые», — сказал Марк, прокручивая в телефоне лог, — и нападение произошло в десятых. Но…

— Да не суть икс-два, мы дух моделируем, а не цифры! — ответил Ченг.

— Я не договорил! — сказал Марк. — В целом-то ты прав. В моделируемой эпохе такие преступления на каждом шагу.

— Да какая на хрен разница, на каждом шагу или нет! — вспылил Славик. — Один аватар напал на другого аватара, вот что важно! НПС пусть хоть сотнями режут, это игра, но убивать другого человека — это ненормально!

— Славик, успокойся, — подняла Софи лицо, казавшееся покрасневшим в коричневато-оранжевом отсвете лаунжа. — Для субличности это не игра. Особенно то, что касается других игроков. Другие игроки вообще привлекают повышенное внимание на фоне НПС. То, что сделала твоя субличность, — абсолютно нормально для тех условий, в которых мы ее моделируем.

— Так, так, так! — сказал я, немного повысив голос. — Славик не пытается сказать, что вы плохо делаете свою работу. Не важно, ошибка это или не ошибка. Важно — что мы не можем выпускать продукт, где один игрок может нанести прямой вред другому игроку. Я правильно сказал, Славик?

Говорил я это, держа голову прямо, глядя куда-то между Софи и Ченгом. Заставить себя посмотреть на Славика я почему-то не мог.

— Да, в общем, я примерно это имел в виду, — ответил он сухо.

— Но это невозможно, — сказал Ченг, — как мы можем поставить такие ограничения?

— Двадцать лет назад альтернативная реальность была невозможна. Год назад мультиплеер в альтернативной реальности был невозможен — именно поэтому мы с вами здесь и работаем. Суть в том, что я не буду считать этот тест успешным, пока мы не решим эту проблему.

Марк взглянул на меня, подняв брови:

— Погоди, ты хочешь сказать, что мы еще какое-то время будем сидеть без финансирования?

Ему вторил Ченг:

— Шеф, может, мы все-таки сначала возьмем деньги, а потом будем дорабатывать продукт?

— Утром деньги, вечером — стулья, — добавила Юля.

— Так! — опять поднял я голос. — Я не совсем сошел с ума, я буду договариваться. Но если будет выбор: выпускать продукт с этим багом или не выпускать вообще, я выберу второй вариант. Точка.

Я вспомнил тупые удары топора по двери моей, в смысле Павловой, ванной. Вспомнил трясущиеся руки, шарившие по карманам в поисках мобильника. Противное липкое чувство начало подниматься из глубины сознания. Захотелось умыться. Я отвлек их внимание, но сам не забыл — не было никакого бага, который бы заставил Славика вести себя так, как он повел. Славика! А я себя как повел? Не я, а Павел, но… Нам говорят, что субличности на то и другие личности, что мы не ответственны за их поступки. Поэтому мы с радостью вырезаем варваров в симуляциях римских легионов и топим неудобных свидетелей, попадая в бандитский Чикаго. Никаких угрызений совести. А на самом деле-то немного подавленных воспоминаний и новое окружение не может изменить личность под корень. Не становятся субличности из интровертов экстравертами, из сознательных — оторвами, из эмпатов — не воспринимающими чужие эмоции. И то, что мы там делаем, — делаем мы, иначе мы бы не испытывали по этому поводу эмоций после выхода из альтернативной реальности.

Неужели чуть менее цивилизованные времена, чуть более тяжелые условия делают из нормального человека — морального урода? Родись я сто лет назад, я был бы тем же? И главное — каким я стал теперь? И как я буду смотреть Славику в глаза — и как он будет смотреть в глаза мне?

Из потока мыслей меня вырвал голос Софи. Я уловил ее речь где-то на середине.

— А если дочь убьет мать? А если один возлюбленный будет пытать другого? Давайте не будем сейчас играть в дурачка и говорить, что все понимают, что они не ответственны за поведение аватара в альтернативе. Да хоть сто раз все пусть понимают — все равно ощущение будет, что тебя предали! Если «Альтерлайф» будет ломать жизни, то я в этом не участвую. Тут я на стороне Шефа.

— Послушайте, я уважаю принципы и все такое, — возвел руки к потолку Ченг. — Но принципы развитие технологии не остановят. Не мы, так кто угодно другой через полгодика выпустит мультиплеер. И проблему вашу кто-нибудь со временем решит. От нас вообще ничего не зависит! Только то, получим ли мы деньги и лавры первооткрывателей или умрем в безвестности и нищете.

Спор был готов разгореться с новой силой. Славик уже было открыл рот, чтобы возразить, но я успел его опередить:

— Хорошо, Ченг, я тебя услышал. До завтра-то, я надеюсь, никто мультиплеер не выпустит? Вот завтра об этом и поговорим. А на сегодня брифинг заканчиваем. Всем задание — прийти домой, принять душ и хорошенько выспаться. Кто не выполнит — оштрафую.

Подавая пример, я встал и демонстративно потянулся. За мной поднялись Юля и исполнительный Ченг. Марк завис в недоумении, словно ожидая подвоха, Славик и Софи остались сидеть.

— Так, выметаемся шустрее! Я все уберу и запру офис, чтобы у вас даже в мыслях не было зависнуть здесь и немного поработать. — Я пытался поддержать легкий тон, но выходило не очень.

Ченг вышел с расстроенным лицом. Надо ему какую-нибудь грамоту выписать, что ли. Он хорошо потрудился, а мы этого почти не отметили. За ним вышли Марк и Юля. Славик поднялся следом, но его задержала, потянув за рукав, Софи. Когда мы остались втроем, она сказала:

— Вы же понимаете, что это ничего не значит? Это как плохой сон. Буквально то же самое — вы знаете, как альтернатива работает. Вы же не выстраиваете свое поведение исходя из того, что случилось с вами во сне? Вот и сейчас не надо.

Она внимательно посмотрела на нас по очереди. В груди моей что-то дрогнуло, но я не смог не задаться вопросом — нас она убеждает или себя?

— Да понял я, — сказал Славик и заторможенно вышел из лаунжа.

Я начал собирать посуду. Софи попыталась мне помочь, но я жестом остановил ее.

— Я сказал, никакой работы сегодня. В том числе и над моей головой.

Она поджала губы, но поднялась и, попрощавшись, вышла. Мне стало чуть легче.

Я собрал посуду, раскидал пуфы и подушки по углам. Вышел из лаунжа. Свет за моей спиной погас. В офисе никого не осталось. Пустое разноцветное пространство было безжизненным, хотя будто бы очень пыталось казаться живым. Я дошел до туалета, ополоснул чашки под холодной водой. Отнес их на место. Походил туда-сюда, касаясь руками рабочих станций. В голове возникла мысль зажечь экран и покопаться в результатах теста, но я остановил себя. Никакой работы.

Без особого чувства удовлетворения вышел из офиса, коснулся картой датчика, запирая его. Пешком спустился в метро, поддавшись желанию размять ноги. Надо было выйти на улицу, конечно, — но одет не по погоде. Доехал до дома, на свой этаж поднялся уже в лифте. Коснулся двери, она считала отпечаток пальцев, открылась.

Вошел в идеально пустую комнату, отделанную в черных глянцевых тонах. Встал в центре, не зная, что делать. Перед глазами возникли грязные, захламленные пространства сегодняшней альты: нелепая узкая кухня с заснеженными елями за свистящим продуваемым окном, табуретки, чайники, разделочные доски, гитара в углу…

Я подошел к стене и легонько пнул ее, заставляя выползти кровать. Лег. Зажечь свет или нет? Может, включить релакс-эмбиент? Ручейки там, чириканье. Запустить консоль, зайти в Halo. Всегда успокаивает. С середины компании, хватит с меня мультиплеера на сегодня. Все-таки родство имени все еще работает, сколько бы тысячелетий ни прошло со времен, когда мы сидели в пещерах вокруг костра, дрожа от страха перед духом грозы. Раньше мы называли детей в честь богов, святых и полководцев, а теперь… Ну, теперь мы хотя бы не притворяемся, что наши герои не выдуманы.

И все-таки я не поднялся, виртуальности в моей жизни и так слишком много. Уткнулся лицом в кровать так, что стало трудно дышать. Невнятная тревога поутихла вместе с дыханием. Мысли растворились, отпустили. Сам не заметил, как задремал, медленно проваливаясь в зыбкую пустоту.

Проснулся резко, от ощущения, будто сорвался с края. Сердце бешено колотилось, а мышцы напряглись, словно я в самом деле был в свободном падении. Аккуратно поднялся и сел, утопив лицо в ладонях. Сердце успокоилось. Я протер глаза и увидел гитару. Из приоткрытой дверцы шкафа на меня смотрел гриф нетронутой сувенирной гитары — из тех ненужных подарков, которые жалко выкинуть.

Я встал, откатил дверцу, в который раз поклявшись починить механизм, и достал пыльный инструмент.

Сел обратно, пристроил гитару на коленях. Я никогда не играл, да и не горел желанием. Времени нет, надо заниматься серьезными вещами. Коснулся руками всех струн по очереди. Звук выдался резкий и совсем не красивый. Я провел по струнам еще раз. Лучше не стало.

Я посидел пару минут, чувствуя себя полным идиотом. Будто кто-то дал мне на руки младенца, а я не знал, что я должен с ним делать, но знал, что что-то сделать должен. В таких случаях сидишь очень аккуратно, надеясь не шелохнуться и молясь, чтобы у тебя его забрали до того, как что-то случится.

Я провел рукой по лицу, снимая остатки паутины дремоты, и решил, что гитару нужно настроить. Дотянулся до колков. Я стал вертеть их туда и сюда, брянькая вместе с тем по струнам. Вдруг я услышал, что две соседние струны звучат правильно. Так, как надо. Я не понял, как это получилось, но аккуратно, стараясь даже пальцем не задеть эти два колка, стал крутить остальные. Вдруг вспомнил, что две крайние струны должны быть в октаву. Настроил эту октаву, толком не зная, что это такое. Чудом добил оставшиеся ноты.

Рука сама потянулась к грифу, и я сыграл несколько аккордов. Они сложились в знакомую, очень знакомую последовательность. Пальцам было неудобно, это было криво и странно, струны врезались в кожу, но звучали аккорды правильно. Я повторил последовательность еще несколько раз. Мышцы кисти наливались непривычным напряжением. Но вместе с тем я чувствовал странную легкость. Мысли мои утекали. Я почувствовал, что могу вздохнуть полной грудью. Оказывается, что с момента выхода из альты я дышал короткими рваными глотками. А сейчас отпустило.

Дыша с удовольствием, я начал напевать какую-то старую знакомую мелодию, которая идеально ложилась на мои аккорды. Набрав побольше воздуха, чтобы запеть громче, я явственно услышал, как в голове что-то щелкнуло пониманием. И вместе с музыкой зазвучали слова:

За горизонтами прокси-сетей

Под светом бессмертных неоновых звезд

Встретимся там

Морфеус нас проведет

Чрез торренты Стикса на лодке своей

Навсегда