Мю Цефея. Делу время / Потехе час

Давай сама (автор Анна Бурденко)

— Захвати мусор, пожалуйста! — Настя выглянула из кухни.

— Малышка, я не успеваю, давай сама, — сказал Федор и послал Насте воздушный поцелуй.

Настя сделала вид, что поймала поцелуй и прижала его к сердцу.

На улице пахло летом. Настя остановилась у кустов сирени и приблизила к лицу фиолетовое соцветие.

— Девушка с открытки! — сказал кто-то сзади. — Позволю себе только проигнорировать этот неживописный мусорный пакет.

Настя обернулась. На нее смотрел Витя Художник с пятого этажа. Его длинные пальцы шевелились, как будто он мысленно перебирал тюбики с краской. Выпученные огромные глаза странного мутно-серого цвета не мигали, и Насте сделалось не по себе.

— Мусор я выброшу, не извольте беспокоиться. Ничто не будет портить вашу открытку, — неловко пошутила Настя и отправилась к мусорным контейнерам, спиной ощущая на себе взгляд Вити.

— Ну надо же, еще одна девушка с открытки! — снова донесся возглас Вити. — С первомайской, рабоче-крестьянской.

На этот раз объектом внимания Вити Художника стала Люся Соковыжималка с первого этажа.

— Отойди, урод пучеглазый, — прогудела Люся.

Она оттерла Витю с асфальтовой дорожки могучим плечом, а тот и не сопротивлялся.

Люся подошла к контейнеру и заглянула в него.

— Не видела тут красной лампы? Мой младший разбил плафон и не нашел ничего лучше, как выкинуть лампу.

Настя каждый раз поражалась Люсе. Ее размерам, ее ручищам, на которых бугрились такие мышцы, что Люся могла носить только трикотажные кофты. Ничто другое не налезало.

— Не видела, — отчего-то виновато сказала Настя, — наверное, увезли уже.

— Посмотрим, — пробурчала Люся и с легкостью принялась расшвыривать битком набитые пакеты.

После улицы дома было душновато. Настя завязала фартук на тонкой талии и улыбнулась такому бессмысленному действию. Мама всегда надевала фартук перед уборкой, чтобы сберечь домашнее платье. Сейчас, когда одежду можно было закинуть в стиралку в любой момент, никакой необходимости в фартуке не было, но Насте нравились ритуалы. Ритуалы помогали настроиться на нужный лад.

— Был офисный планктон, стал планктон квартирный, — сказала Настя вслух и приступила к уборке.

После мытья полов воздух стал посвежее. Настя откинулась на диване и посмотрела в окно. Тополиный пух, подсвеченный заходящим солнцем, парил в воздухе и не думал опускаться.

— Привет, Федюня, — сказала Настя в трубку, — мы с ужином ждем тебя. Если не сложно, заскочи в магазин за хлебом и вкусняшкой к чаю.

— Ты небось весь день дома проторчала, — весело ответил Федя. — Сходи, прогуляйся. А я лучше к тебе прямой наводкой полечу. И к ужину. Я голодный как черт.

Настя бежала вниз по лестнице, раздумывая, сходить ли ей в ближайший магазинчик или дойти до супермаркета. На третьем этаже она притормозила. Из девятой квартиры выползал Игорь Иванович, ученый-лингвист. При виде Насти он попытался встать на тоненькие ножки, но вес гигантской головы не давал ему найти равновесие.

— Куда же вы, Игорь Иванович, — ахнула Настя, пытаясь поднять соседа.

— Лена уехала на неделю, — сказал Игорь Иванович, — а у меня бутилированная вода закончилась. Я не могу пить воду из-под крана. Даже фильтрованную.

— Как же Елена… Вернее, как же вы рискнули сами остаться?

Игорь Иванович внимательно посмотрел на Настю и слегка улыбнулся.

— Догадываюсь о первой формулировке вашего вопроса. Она яснее выражала ваше недоумение. Вы, женщины, порой очень самоотверженные и ждете того же от других. Лена — не только мои ноги и руки, она моя радость жизни. Неужели я не отпущу ее к семье, если в этом возникла такая необходимость? Не такой уж я и неприспособленный к жизни. В своем кресле, обложенный книгами, я весьма высокофункционален. Поверьте мне. Помогите мне спуститься к такси, и увидите, как я решительно и уверенно себя поведу.

Настя волокла соседа вниз, как медсестра бойца с поля боя. Загрузив Игоря Ивановича в машину, Настя размяла руки. Те ныли от непривычной нагрузки.

Времени до приезда Феди было достаточно, так что Настя решила пойти в супермаркет.

— Хорошая девочка Настя, — мурлыкала она себе под нос, — на улице Мира живет. Соседа спасет от напасти и хлеба домой принесет.

Настя подумала о том, что хорошо вот так идти, импровизировать на ходу и не стесняться этого, потому что Феди рядом нет. От пришедшей в голову мысли Настя немного устыдилась.

— Пакет брать будете? — Кассирша подняла на Настю усталые глаза.

— Буду, — сказала Настя и тут же пожалела о том, что не захватила из дома сумку. — Надеюсь, окружающая среда меня простит.

Кассирша не ответила. С горбом от сидячей работы она была похожа на грустную нахохлившуюся птицу.

Дома Настю ждал Федя.

— Кормилица пришла! — закричал Федя. — Давай, родимая, мечи тарелки на стол, иначе я тебя слопаю, хотя в тебе не так уж и много питательных веществ. Жиров там, углеводов.

Пока Федор ел, Настя рассказала ему про Люсю Соковыжималку с выброшенной лампой, про Витю Художника и про Игоря Ивановича.

— А у меня все гораздо скучнее, — сказал Федя, — зато нам в конце месяца не нужно будет рыться в мусорке в поисках предметов интерьера.

— Недобрая шутка, — помолчав, ответила Настя. — Люся одна на себе тянет пятерых детей и больную маму.

— Достойный человек, — сказал Федор. — Человек-глыба! Человек-гора!

Когда Настя встала из-за стола, Федя схватил ее за талию и притянул к себе.

— Ну прости меня, — прошептал Федя, — просто не всем при рождении выдают такие фигуры, как у тебя.

Настя обмякла в теплых руках и поворошила густые волосы мужа.

***

Федя вернулся с работы раньше времени совершенно без настроения.

Молча он прошел на кухню, молча налил себе воды и уставился на Настю.

— Привет, любимый, — растерянно сказала Настя.

Федя не ответил и продолжал смотреть на Настю.

— Да что случилось-то? — не выдержала Настя.

— Уволили меня.

— Как? Одним днем?

Настя выхватила из рук Феди стакан и принялась его вытирать.

Муж выглядел каким-то съежившимся и маленьким. Насте стало нестерпимо жалко и его, и себя.

— Вот так, одним днем.

— Все образуется, — твердо сказала Настя, положив руку на плечо мужа. — Запас продуктов есть, квартплата потерпит. Я обязательно устроюсь на работу, а ты отдохнешь. Ты заслужил.

Федя вывернулся из-под руки Насти и пошел в гостиную.

Настя смотрела, как Федя выходит из кухни, и не могла понять, как ее большой и сильный мужчина может выглядеть таким потерянным и по-стариковски ссохшимся.

— Чем мне хуже, тем ты энергичнее, — с неприязнью сказал Федя, наблюдая за тем, как Настя носится по квартире, хватаясь за все дела сразу.

— Конечно, — сказала Настя, — останавливаясь у дивана и протягивая горячий чай, — мы, энергетические вампиры, просто жируем на тоске мужей.

— Вот то-то и видно, — сказал Федя.

Настя вздрогнула. В последнее время она и вправду немного раздалась.

Она присела рядом с лежащим мужем и погладила его по бедру.

— Я работу нашла, — тихо сказала Настя. — Выхожу завтра.

— Что за работа?

— Работа как работа. Главное, что какие-то деньги будут. А ты не спеши с поиском нового места, дай себе выдохнуть.

***

— Не зевай, новенькая! Посторонись!

Настя отпрыгнула от проезжающего мимо погрузчика. Сидящий в кабине одутловатый мужчина засмеялся.

— Я Настя.

— На первых порах будешь новенькой, а там посмотрим! — сказал мужчина и поехал дальше.

Настя второй час обрабатывала накладные, забивая данные в складскую программу, как дверь распахнулась и в ней появилась знакомая одутловатая рожа.

— Я привез новую партию. Принимай, новенькая.

— Я уже старенькой себя чувствую, — буркнула Настя, потягиваясь. — Откуда владельцы склада такую мебель выкопали? Из каких палеозойских слоев?

— Ничего, сейчас ящики поворочаешь и разомнешься, — сказала рожа.

— Я сама их буду с погрузчика снимать?

— У меня обед, а у тебя сроки, — назидательно сказал одутловатый и испарился.

На Настино счастье, ящики были не такие уж и тяжелые. Кроме того, в партии оказалось всего два наименования товара, и Настя быстро научилась различать их по особенностям упаковки. К вечеру коробки были идентифицированы, посчитаны и занесены в базу.

***

— Федя, я дома! Голодная, как волк с Уолл-стрит.

Федя молчал.

Настя посмотрела на тумбочку в прихожей. Федины ключи были на месте, значит, муж был дома.

— И обеспеченная, как волк с Уолл-стрит! Сегодня дали первую зарплату.

Ответа никакого не было.

Федя лежал на диване, повернувшись к стене лицом, и не двигался.

— Федя, — тихо позвала Настя, подходя к дивану. — Просыпайся, будем ужинать.

— Я не сплю, — глухо отозвался муж. — И ужинать не буду, дома нечего есть.

— У нас же были деньги на продукты, — сказала Настя. — Ты целый день так и пролежал?

Федя так резко вскочил с дивана, что Настя отшатнулась.

— Да, — медленно проговорил муж, — вот так весь день и лежал. Да, никуда не ходил. Ты мне хочешь что-то сказать по этому поводу?

— Нет, — ответила Настя, — я вовсе не хотела тебя в чем-то упрекнуть. Сейчас схожу в магазин и приготовлю ужин.

— Ешь без меня, я не заслужил. Я не сидел в уютненьком офисе целый день, кнопки не жал.

Настя развернулась и вышла из гостиной. Спина ныла, а джинсы так сильно сдавливали живот, что Насте больше всего хотелось содрать их с себя и плюхнуться в кровать.

***

— Младший сказал, что у магнитолы случайно оторвалась антенна. — Люся Соковыжималка мрачно обозревала содержимое контейнера.

Настя пожала плечами и аккуратно положила мусорный пакет в самый уголок бака.

— Говорят, что Федю пару месяцев назад уволили. — Люся посмотрела на Настю.

Настя снова пожала плечами.

— Держись, девочка. Мы, бабы, народ крепкий. Хотя, как я погляжу, ты вполне себе справляешься. А ну-ка, подсоби!

Люся ухватилась за сиденье кем-то выброшенного кресла.

Настя подсобила. Под креслом действительно оказалась магнитола.

— Надежная конструкция! На века раньше делали! — удовлетворенно сказала Люся, оглядывая магнитолу.

— Носи трикотаж, он хорошо тянется, — напоследок сказала Люся неожиданно ласково и отправилась к своему подъезду, покачивая монументальными бедрами.

— Девочка моя, — ахнул знакомый голос.

С равнодушным видом Настя повернулась. В кустах на крошечном табурете сидел Витя Художник.

— У меня имя есть, — равнодушным голосом сказала Настя.

— Прости, бога ради, за фамильярность. Просто я никогда не видел, чтобы люди так быстро менялись.

— Люся — мой личный герой, а люди стремятся быть похожими на своих героев, — ответила Настя.

— Не теряй себя, — тихо сказал Витя Художник.

— Может быть, я только сейчас себя и нашла, — вежливо ответила Настя. — Среди ящиков и погрузчиков. И вообще, приспособляемость к среде — лучшая стратегия для выживания.

— Конечно-конечно, — закивал Витя, ошалело всматриваясь в Настю. — Ты не уходи только, я сейчас вернусь.

***

— Настюха, убери корму с моего курса!

Сзади загромыхал погрузчик.

Настя застыла на месте.

Погрузчик яростно гудел, а Настя с отстраненным удивлением ощущала, как по лицу текут слезы.

Гудение прекратилось.

— Слыш, ты чего? Случилось что-то? — Толя, обладатель той самой одутловатой рожи, участливо заглядывал в лицо Насти.

— От счастья плачу, — сказала Настя, — что я для тебя больше не новенькая, а Настюха.

Толя насупился.

— Я ж по-хорошему, — мрачно сказал он, — а ты все шуточки.

— Прости, Анатолий. Спасибо за участие, я пойду.

И Настя пошла. Она прошла мимо своей каморки, мимо охраны и мимо молча куривших сотрудниц склада, похожих друг на друга как сестры.

— Я есть хочу, — капризно сказал Федя, — отнеси меня на кухню.

Муж, усохший до размера пятилетнего ребенка, лежал на диване.

Настя встала перед ним и подняла руки. Она медленно повернулась и спросила:

— Ну что, нравится? Талия тонкая моя, ноги стройные?

— Меньше жрать надо и больше двигаться, — сказал Федя.

— Правильно, — согласилась Настя. — Но, как говорится, хочешь изменить жену, начни с себя.

Настя легко подхватила на руки Федю и вынесла его за дверь, сунув напоследок ему в карман несколько купюр.

Пока Федя слабо колотил в дверь маленькими кулачками, не в силах дотянуться до звонка, Настя тяжело кружила под музыку. В руке она сжимала рисунок, на котором на фоне соцветий сирени улыбалась хрупкая девушка.

Уголки губ Клариссы (автор Леся Яровова)

Карл не знал, что подарить жене. У нее было все: дом, заколка из слоновой кости, макбук, статуя с острова Бали. Шуба. Собрание сочинений Камю. Рояль и шкура крокодила. Все! А день «Х» приближался с неумолимостью цунами.

Однажды Карл обреченно листал каталог в интернете, и взгляд его зацепился за баннер. «Консультант по дарам», — было написано там. Движимый отчаяньем, Карл тыцнул мышью.

Ответ пришел сразу. Надлежало прислать фотографию сна потенциального одариваемого и дату планируемого дарения «не позднее трех дней с момента подачи заявки на сайте». Он плюнул, захлопнул ноут и пошел спать. Издевательство просто!

Карл всерьез собрался отделаться бриллиантом, но за неделю до праздника, когда жена заснула, вдруг достал камеру. Вспышка высветила постаревшее лицо Клариссы, морщины на лбу и опущенные уголки губ. Карл всегда думал, что у счастливых людей не бывает таких губ… Он выключил вспышку и щелкнул в почти полной тьме, наугад. Быстро заполнил заявку и приложил файл с мутной картинкой.

«Однако!» — подумал Карл, получив счет. Весомость суммы неожиданно раззадорила, и он заплатил.

Наутро «даты дарения» Карл отлучился за вином, а когда вернулся, жена крутила в пальцах небольшой сверток.

— Люблю сюрпризы, — вежливо сказала она и принялась разворачивать бумагу.

Словно в видоискатель стало видно ее равнодушие, отстраненная улыбка и фальшивое предвкушение.

— Что ты можешь дать мне? — вопрошали уголки губ и сами же отвечали: — Ничего.

Фиолетовый ноготь подцепил крышку, и Кларисса замерла. Замер и Карл: на дне лежала горсть обточенных морем стекляшек. Вместо дорогого подарка ему подсунули морской хлам!

Карл собрался было расхохотаться, представить все шуткой и вернуться к плану с бриллиантом, но Кларисса подняла взгляд, и он опешил.

Вместо сытой грубоватой тетки на него смотрела девушка, на которой он когда-то женился.

— Как? — спросила Кларисса и ссыпала стеклышки на ладонь. — Я тебе не рассказывала, — прошептала она и пересыпала их в другую руку.

Уголки ее губ поднялись.

Натуральные маски (автор Барбара Акс)

Кто-то всегда делает это лучше. Любое это. И суп, и букет, и оригами, я уж не говорю про прыжки в длину. Или в высоту. С шестом, например. Кто-то…

А чтобы быть кем-то, кто всегда делает это лучше, нужна самая малость. Чуть более зоркий взгляд, чуть более сильный выпад, немного проворнее руки. Ну что-то типа этого. Взять, к примеру, Масочника.

Он все время присматривается. Как та девочка, которая землянику собирает: «Одну ягодку беру, на другую смотрю, третью примечаю…»

Зазевается — и пропала маска. Ее же на лету ловить надо: на землю упадет — разобьется на мелкие осколки.

Бредет Масочник по улочкам да по закоулочкам — вроде бы гуляет безмятежно, а у самого в рукаве сотни уловок припрятаны. Увидит грустного прохожего — и раз! — собачку потешную к его ногам выпустит. Прохожий улыбнется — горестная маска отвалится, тут-то Масочник ее подхватит да в карман спрячет.

Или заприметит воришку и следит за ним. Дождется, когда тот с добычей подальше убежит и остановится — дух перевести, да как свистнет! Тут сразу несколько масок: и страх, и недоверие, и злость.

Иногда приходится ему прямо на улице маски тасовать. Уж как он навострился!.. Мог бы быть лучшим игроком в серсо. Завидит, бывало, лихача, нащупает в кармане чью-нибудь осторожность, вытащит ее из-под других масок и забросит на водителя. Маска хоть и невидима, но на долю секунды обзор заслонит, а потом растечется по лицу гонщика — и вот он уже поаккуратнее рулит, да и смелости у него поубавилось. А смелость с уверенностью Масочник подберет, не думайте. Правда, случается, что тут же отдаст их робкому студенту, чтобы у него голос на экзамене не дрожал. А трусливому человеку добавит трусости, чтобы не хватило у него духа сделать что-то непоправимое; суетливому — беспокойства, чтобы тот все перепроверил и не волновался понапрасну.

Разве можно эти маски сравнить с теми, что делают на фабрике! Нет, конечно. Это как бутафорское яблоко сравнивать с настоящим. Или искусственные цветы — с живыми.

Вот только подолгу нельзя ему собирать, потому что маски срастаются друг с другом, проникают насквозь, слипаются и норовят прицепиться к Масочнику. Как только он это почувствует, так сразу бежит домой. Вытаскивает из карманов трофеи, раскладывает их пасьянсом по мастям и по силе, по значимости и по ранжиру.

Раздает нуждающимся, продает артистам.

Весенний десант (автор Наталья Голованова)

— Занятная штукенция.

Травматолог Бабулин с интересом разглядывал розовую стрелу, лежащую в кювете. Потыкал пальцем оперенье в виде сердечка. Хмыкнул. Спросил:

— И много у вас таких… потерпевших?

Кардиохирург Голубь задумчиво посмотрел в потолок, словно туда проецировалась сводка для порционника, и пошевелил пальцами:

— Примерно семь палат.

— Ого! Впору объявлять пандемию.

— И не говори, — вздохнул Голубь. — Из операционной не выходим. Маску снимаем, только чтобы поесть. А костюм, бахилы, перчатки — как в них родились.

— А чего так? Раньше вроде бы того… само рассасывалось.

Голубь снова подумал. Неуверенно ответил:

— Оно, конечно, так. Но, во-первых, если ждать, пока оно само, то количество койкодней увеличивается. И кто нам сроки лечения прибавит? Пока фонд разродится, пока МЭСы перепишут… Во-вторых, операцию-то мы по высоким технологиям проводим. А, значит что?

— Значит, дороже, — сообразил Бабулин.

— Именно. Ну, и, в конце концов, не зря же я новую специальность получал, верно?

В ординаторскую влетела медсестра Сонечка с огромными, в пол-лица синими глазами.

— Опять? — спросил Голубь.

— Еще трое. — Сонечка всхлипнула.

— Трое… что? — осторожно поинтересовался Бабулин.

— Признались в любви.

— И чего же в этом страшного? — Травматолог, до того вальяжно полулежавший на диване, подтянулся и изобразил улыбку, показав прокуренные зубы. — Радуйтесь, царица!

— Это ненадолго, — успокоил Голубь и травматолога, и царицу. — Завтра всем троим стрелы удалим, они и забудут.

— Как же, забудут. — Сонечка шмыгнула носом. — Тот, из пятой вип, до сих пор за руки хватает. А он же мне в прадеды годится!

— Ему всего сорок два, — укоризненно заметил Голубь, приглаживая три волосины на лысине.

— А я про что?!

— Он богатый. Занимает важный пост.

— Да? — Сонечка перестала шмыгать. — Сразу бы так и сказали. Тогда он еще ничего, в самом расцвете…

Она расстегнула две верхние пуговки короткого халатика и медленно выплыла в коридор.

— Такие вот катушки с кетгутом, — начал было Голубь, но вдруг лицо его перекосилось, он дернул друга за руку и крикнул: — Под стол!

Бабулин не двинулся с места. Челюсть его отвисла, а взгляд не смог оторваться от сидящего на форточке пухлого — и, главное, голого (в марте, ужас-ужас!) — пацана с луком и стрелой.

Через мгновение зазевавшийся травматолог пал жертвой юного хулигана.

— В операционную! Живо! — скомандовал Голубь, машинально считая бабулинский пульс.

Но у травматолога словно выросли крылья. Он поднялся, вырвал руку, подошел к окну и увидел, как в небе парят еще с десяток розовых младенцев в поисках жертв.

— Они же простудятся.

Это было последнее, что он произнес перед тем, как его уволокли-таки на клизму.

Голубь, кардиохирург, специалист по извлечению стрел Амура (именно так звучала его новая специальность), вытащил из сердца друга розовую стрелу с оперением в виде сердечка, полюбовался на нее, мысленно прикинул надбавку за сложность операции и благоговейно вымолвил:

— Высокие, высокие технологии.

Случай в подземке (автор Юлия Рыженкова)

Привычный гам пассажиров метро заполонил «Павелецкую». Хоть утренний час пик давно миновал, поезда уезжали битком, и толпа на станции почти не убывала. Тем обиднее было услышать, что посадки на мой поезд нет. На самом деле, люди в него садились, но лишь избранные.

Режим спецпосадки мне все еще казался чем-то магическим, за полгода работы машинистом я так и не привык, что «пустые» вагоны любого поезда могли оказаться на самом деле не пустыми, а просто с другими пассажирами, теми, у кого есть допуск на спецпоезд. Все остальные искренне считали, что состав идет в депо.

Мой дневной рейс не пользовался особой популярностью. Ну что ж… ждать больше нельзя — график.

— Поезд следует до станции «Площадь Ференца Деака». Осторожно, двери закрываются, следующая станция — «Петроградская», — объявил я, двери стукнулись друг о друга, и колеса загрохотали, раскручиваясь все быстрее.

Когда я работал обычным машинистом метро, я не замечал отметки светящейся краской в туннелях. Или замечал, но не обращал внимания: мало ли различной маркировки для рабочих! Теперь же они стали моими взлетными огнями. Видишь эти красные полосы — включай спецдвигатель!

До сих пор не могу привыкнуть к красоте перехода. Рельсы словно превращаются в насест для миллионов золотистых светлячков, их крошечные огни указывают путь, кажется, будто попал в фэнтезийный мир и вот-вот вылетит фея, осыпая тебя волшебной пыльцой. Жаль, что такой красотой любоваться всего минут десять, до следующей остановки. Старики хмыкали и подкалывали меня за эти восторги. Мол, поработаешь с наше — перестанешь обращать внимание на красивости, будешь отслеживать только график и зарплату. Но мне кажется, они лишь напускали на себя цинизм, а сами втайне тоже ожидали фею.

На «Петроградской» несколько пассажиров вышли, но никто не зашел, так что ко «Дворцу „Украина“» мы понеслись, раскачиваясь из стороны в сторону. Вагоны ощущали легкость и будто пытались взлететь, отпущенные на свободу. Я бы притормозил, но нельзя, к красным полосам мне нужно набрать необходимую скорость.

В киевском метро оказалось душно и многолюдно. Не удивительно: у них сейчас на улице жара, больше тридцати пяти градусов, вентиляция плохо справляется. А следующей по графику Прага! Там еще жарче, и стоянка пятнадцать минут. Никогда не мог понять, зачем такая долгая: да мне до Будапешта быстрее ехать!

Толпа на платформе все напирала, и раздраженный парень пихнул голубой вагон с белой широкой линией по всей длине, словно от этого поезд бы открыл двери и всех впустил. Люди возмущались, почему нет посадки, не замечая ничего необычного. Не просто так в свое время на всех ключевых ветках метрополитенов в странах Восточного блока пустили одинаковые составы. И совсем не случайно те самые, голубые, вагоны сохранились до сих пор в разных государствах, даже переставших симпатизировать России. Чиновники тоже регулярно пользуются спецпоездами. Как и особые курьеры, и политики, и бизнесмены, приближенные к государству. Много кто предпочитает ездить на метро.

Я закрыл двери и начал разгон. Мелькнули красные линии, и я вдавил кнопку переключения двигателей. Светлячки не только освещали путь, но и скрадывали грохот колес, расслабляя и убаюкивая. Многие пассажиры засыпали, так что приходилось их будить на конечной. Но я-то, конечно, вглядывался в дорогу.

Что-то не так. Впереди золотистые сверкающие бисеринки исчезали. Так не должно быть!

Прошло от силы две секунды, но мой мозг работал с такой скоростью, что они растянулись минут на пять. Первым делом я вспомнил вбитую в голову инструкцию: что делать в нештатной ситуации. При малейшем сомнении в безопасности дороги требовалось уходить на запасные пути, так что я врубил кнопку экстренного поиска. Путей не было! Мы неоднократно отрабатывали это на учениях, там всегда при нажатии этой кнопки от основной дороги отходили две, а то и три дополнительные, но сейчас ничего! От растерянности я нажал на нее еще и еще.

На грани видимости появилась… даже не дорога, а что-то типа тропинки. Рельсы уходили вправо, но на них «сидело» всего несколько светлячков. Выбора у меня не оставалось: основная дорога кончалась, и я крутанул руль на дополнительную.

Пару раз тряхнуло, но поезд удержался и продолжал нестись по рельсам. По рельсам! Это хорошо, это значит, я нашел дорогу. Пока неизвестно, куда она приведет, но, по крайней мере, мы не вылетели куда-то в поле или реку и до сих пор живы. Я позволил себе выдохнуть.

Только через полчаса появился наконец съезд на основную дорогу. Мои пассажиры уже, конечно, извелись, но что я им мог ответить? Что сам понятия не имею, где нахожусь и куда мы едем?

С лязгом мы влетели на станцию, и я обомлел. Таблички гласили, что это «Кинг’с Кросс». Мы в лондонской подземке? Но как?! Туда же не ходят наши поезда! У нас нет ни одной пересекающейся ветки!

Ко мне уже бежал их сотрудник спецтранспортного управления: я узнал его зеленую форму с красными полосками. А мне казалось, что лекции об истории работы иностранного спецтранспорта — это пустая трата времени! Стоп. Такую форму англичане сменили двадцать лет назад! Сейчас она у них синяя! Синяя, черт побери!!!

Я не слышал, что он мне кричал, и с трудом, через пелену слез в глазах, видел, как он размахивал руками. Режим спецпосадки я включил на автомате еще при подъезде к станции, но двери до сих пор не открыл. Боже, сколько у меня пассажиров? На лекциях по теории работы спецдвигателя нам говорили, что иногда можно проскочить не только сквозь пространство, но и сквозь время, причем как назад, так и вперед. Случаи такие встречались, но крайне редко. За всю историю спецпоездов — около десяти. Вот один как раз произошел в Лондоне, кажется, поезд попал в начало двадцатого века, вел его молодой машинист из России…

Я разрыдался в кабине. Я не мог вспомнить, чем же та история кончилась.

Старая гвардия (автор Василиса Павлова)

— Ты слушай ее, Петровну-то, слушай! У нее глаз-алмаз.

Молодой участковый вытер пот, выступивший под форменной фуражкой, и перелистнул страницу блокнота. Он уже записал сведения о наркодельцах из тридцать пятой квартиры, а теперь дописывал показания о регулярных визитах главы местного мафиозного клана к любовнице, проживающей в квартире номер сорок восемь.

Старушки-соседки во главе с Петровной, сгрудившиеся вокруг лавочки, внимательно следили за тем, чтобы каждый факт был тщательно зафиксирован. Порой заскорузлый старушечий палец тыкал в блокнотную строку, выявляя неточность или ошибку. Участковый покорно вносил исправления. Предшественник предупреждал, что раскрываемость преступлений на участке напрямую зависит от бдительности старушечьего дозора, а именно от наблюдений той самой Петровны, которая его негласно возглавляла.

— Ну вот, милок, на ближайшее время ты работой обеспечен. Будут вопросы, обращайся. — Петровна кивнула и, наскоро попрощавшись с товарками, поковыляла к подъезду, тяжело припадая на левую ногу. Участковый преисполнился искренним сочувствием.

Придя домой, полковник запаса Анна Петровна Зверева скинула туфли, отстегнула набедренную кобуру с миниатюрным пистолетом, погладила кота Виссариона, развалившегося посреди коридора, и бодро прошагала на кухню. Там она включила чайник, кликом мыши активировала на мониторе карту участка. Убедившись, что никаких видимых изменений не произошло, а связь со спутником стабильна, извлекла из глазницы сканер, подсоединила его к зарядному устройству. Затем, вспомнив о проблеме, достала с полки восьмикратную лупу — проверить целостность ушного микровкладыша, который в последнее время потрескивал. «На каком старье приходится работать!» — мысленно посетовала Петровна.

После чая и завершения проверочных процедур старушка встала на напольный тренажер. Ежедневная норма пробежки — пять километров. Для работы под прикрытием требовалось поддерживать форму.

Родина по-прежнему нуждалась в старой гвардии.

Золото, мирра, ладан (автор Мелалика Невинная)

Рабочих виз у них нет. Строго говоря, визы и не нужны — мир изменился, и работой теперь считается то, за что платят, но за столько лет они привыкли подходить ко всему скрупулезно.

— В следующем году надо бы уже получить, — говорит старик.

— Надо, — соглашается мужчина, — а то вдруг не пропустят.

— Зачем?! Всегда же пропускали! Не могут не пропустить! — для проформы пытается спорить юноша, но в итоге соглашается: — Но если надо, то получим, конечно.

Время идет. Разговор о визах превращается в традицию. Вплоть до декабря они только и рассуждают о том, когда следует получать визы и разрешения на работу, какие документы нужно заполнять, что писать в анкетах, а также кого указывать в качестве работодателя.

Потом наступает декабрь, и становится не до бумаг — они отправляются в город, и начинается работа.

Юноша — как самый расторопный — ходит по парфюмерным магазинам. Он начинает с крошечных лавочек на окраинах, затем обходит сетевые супермаркеты, в итоге добираясь до бутиков с эксклюзивным товаром. Везде он спрашивает ароматы из последних коллекций — тех, что были созданы в этом году, но с обязательным условием: духи должны содержать ноты мирры и ладана. Окутанный ароматами, он перемещается по городу — от магазина к магазину, — и за ним тянется шлейф, благоухающий миррой и ладаном. Город наполняется запахом мирры и ладана. Город дышит миррой и ладаном.

Мужчина — как самый обстоятельный — занимается золотом. Он забирается как можно выше: на обзорные площадки, на крыши небоскребов, которых в городе с каждым годом становится все больше, — так, чтобы были видны золотые купола. Если сияние золота кажется ему недостаточным, он разгоняет тяжелые декабрьские облака и, зачерпнув ладонями солнечные лучи, бросает их на город, пока на серых стенах не засияют золотые блики.

Старик — как самый опытный — ждет. Он ждет, когда город пропитается ароматами мирры и ладана, когда зимняя мгла будет разбавлена вкраплениями золота. Он ждет, когда город погрузится во тьму, глубже которой, кажется, нет ничего, и где лишь купола служат маяками. Тогда он встает из кресла, подходит к окну и распахивает его. Он простирает руку к небу и, отдернув завесу тьмы, являет погруженному во тьму городу звезду — или краешек, или отблеск звезды, если погода не позволяет. Мир изменился, и с погодой порой приходится считаться.

Юноша, мужчина и старик — каждый в своей точке города, где им является звезда, — протягивают к ней руки и восклицают:

— Младенец рождается, славьте!

Ветер подхватывает их голоса и разносит по городу, освещенному звездой, отражающейся в золоте куполов, по городу, пропитанному миррой и ладаном. Тьма отступает. Юноша, мужчина и старик улыбаются — работа проделана, можно возвращаться домой.

Рабочих виз у них нет, но мир изменился.

Звезда моряков (автор Мария Цюрупа)

Сколь бы ни было велико искушение, не строй дом свой в долине, мой мальчик.

Заповедь моряков

Вы подумаете, что дед ваш совершенно выжил из ума, раз отвлекся от цифр и ударился в беллетристику. Но чем больше сгибаются мои плечи под грузом лет, проведенных за счетами и книгами записей, тем более я становлюсь сентиментален. Закрывая глаза, я все чаще вызываю в памяти давно утраченный город своей юности: розоватые стены домов, разогретые солнцем улицы, наполненные жизнью с утра и пустеющие к полудню, когда жара становится неприятной, длинные синие тени, ползущие вечерами по остывающему песку. Я помню знакомые звуки: шипение масла в уличных жаровнях, гул голосов в прохладном подвальном трактире, шорох трав на холме под ветром.

— Наверное, так шумит море, — сказал мне как-то Филипп, когда мы по обыкновению сидели на склоне после школьных занятий, смотрели на город внизу и жевали сладкие стебельки травы.

— Дурак, — ответил я по привычке.

Он виновато улыбнулся и пожал плечами.

Не знаю, что роднило меня с Филиппом, потому что мы были различны, насколько могут отличаться друг от друга два молодых человека одного возраста, просидевших всю школу на одной скамье. Начнем с того, что Филипп был из моряков. Известным моряком был его дед, а до того — прадед, и никто не сомневался, что этот застенчивый, мечтательный мальчик пойдет той же дорогой. Проведет свою жизнь в пыльных кабинетах, разбирая каракули в старых книгах, наблюдая за движением звезд и размышляя о том, чего нет теперь и не было, вероятно, никогда. Возможно, думал я, работа эта не лишена романтики, но уж точно лишена всякого практического смысла. А кроме того, начисто лишена смысла финансового. О моряках отзывались уважительно, их речи слушали с любопытством, но жалованье платили смешное.

Я прекрасно помню деда Филиппа. Огромный старик с окладистой бородой и выцветшими от непрестанного чтения светлыми глазами не раз приходил к нам в школу и рассказывал небылицы о дальних странах, о морях, покрывавших когда-то все равнины на много сотен, нет, тысяч миль вокруг, о кораблях — специальных сооружениях, способных держаться на водной поверхности, и, конечно, о звезде моряков. Звезда моряков, говорил он, помнит мир от начала времен. Когда-то она указывала путь кораблям (когда ты в море, полагал он, ты, бывает, не видишь кругом ничего, кроме воды, во всех направлениях одинаковой). Теперь она напоминает нам об ушедшей эпохе и велит беречь и передавать древние знания. Наступит день, и звезда вновь позовет в путь, и тогда моряки должны быть готовы. В раннем детстве мы слушали старика с волнением, мечтали о дальнем пути и о подвигах, но, став старше, верить в море в большинстве своем перестали и вместо волшебных сказок заинтересовались собственным будущим. Отец стал учить меня торговле, я заработал первые деньги и даже начал совершать не воображаемые, а настоящие путешествия — сопровождал караваны с товарами в соседний город, затем дальше и еще дальше.

Вскоре дед умер, и Филипп остался один в старом семейном доме на холме, на городской окраине. Сколько я ни пытался сбить его с выбранного пути, увлечь торговлей, или строительством, или просто математикой, раз непременно нужно сидеть с умным видом над схемами, но он так и был бесполезным мечтателем. Он знал имена звезд, мог с помощью них отличить юг от востока, собрал коллекцию диковинных песен и стихотворений, но при этом был крайне рассеян в ежедневных делах, не мог поспорить о цене на базаре и, казалось, не очень хорошо понимал, что нужно делать, чтобы ты был одет и сыт, чтобы не развалился твой дом, чтобы торговцы не ограбили тебя подчистую. Нет, пожалуй, было одно практическое применение его редкой книжной профессии: он умел вязать на веревках разные хитрые узлы. Но согласитесь, что это умение пригождается нам не каждый день и большинство проблем решить не поможет.

Сколько раз я предлагал ему поселиться вместе в городе, но он никак не соглашался, и по самой нелепой причине: в одной из заповедей моряков говорилось, что ни за что нельзя селиться в долине. В хорошем помещении в центре города, с друзьями, которые приглядят за тобой и помогут, среди еды, и музыки, и жизни — селиться нельзя, потому что так нам велит далекая звезда. А в пустом старом доме, где нет никого, кроме тебя и пыли, откуда до твоего же кабинета час пути по холмам, где ночью слышен вой волков и того и гляди рухнет крыша, можно. Волновался я за него, но помочь был бессилен, только иногда проверял его счета и выводил в свет, чтобы он не отвык от нашей компании и не заговорил сам с собой на непонятном древнем языке, вычитанном в дедовых книгах.

Помню, часами мы спорили с ним, сидя на склоне холма, обращенном к городу. Дурак ты, говорил, а порой и кричал я, на что ты тратишь свою жизнь? На сказки, Филипп. На нелепицу. Смотри, у меня кошелек полон золота, у меня по шкафам десятки белых рубашек и сапог по мерке, а ты так и сидишь в своей старой рубахе и просидишь в ней еще много лет. Ты прав, соглашался Филипп, платят мне, наверное, маловато. И он улыбался, глядя вдаль, и его глаза сливались по цвету с небом.

Я произносил горячие речи, стоя на гладком валуне на нашем склоне.

— Море — это прекрасно, Филипп, — говорил я, — но было бы хоть одно доказательство! Не что оно будет когда-то снова и что ваши знания пригодятся вашим далеким потомкам, а хотя бы что оно было когда-то, что все, о чем ты читаешь в книгах, было на самом деле! Вы столько поколений изучаете эти сказки. Неужели за все эти годы, века вы не нашли ни одного доказательства?

Он качал головой и улыбался.

Нет, ни одного доказательства не существовало. Ходили разговоры, будто при постройке погреба у восточной стены нашли камень с отпечатком крупной рыбы, такой большой, что она не могла бы поместиться ни в один из известных источников. Но камень этот рассыпался в пыль, и никто его не видел, кроме нескольких строителей, от которых подозрительно пахло вином. Но даже если и была эта гигантская рыба и если все видимые глазу земли были однажды покрыты соленой водой, должны ли события далекого прошлого диктовать, как нам вести себя сегодня? Должны ли мы сегодня все жить по холмам и тратить чернила на рисунки парусов, которые никогда не понадобятся?

— Почему ты веришь в эти сказки? — спросил я в очередной раз.

— Да как-то привык, — пожимал он плечами. — В семье было принято.

— Но ведь ты вырос. Почему ты не перестанешь верить теперь?

Филипп посмотрел на меня серьезно и задумался.

— Ты знаешь, — сказал он, — мне бы не хотелось. Мне нравится верить в море.

— Эх, дурак, — махнул я рукой. — Ну тебя. Спой тогда что-нибудь.

Мечтательная улыбка вернулась на его лицо, и он запел. Это была красивая, тревожная песня о рыбах, живущих у морского дна, о луне, освещающей воду в предрассветный час и о заветной звезде, хранящей моряков и зовущей их в путь. Я слушал и думал, что не может он, такой родной мне и такой бестолковый, пропасть без толку и что где-то в мире найдется дорога и для него.

Мы отчаялись устроить личную жизнь нашего друга. Тут, мне казалось, проблем быть не должно. Филипп красив, светловолос и голубоглаз, что редкость в нашей жаре. Слегка неуклюж и непрактичен, но девушки любят моряков. Посмотреть на девушку мечтательным взглядом, спеть печальную песню, завязать ей ленту на туфле многослойным морским узлом да упомянуть далекие берега — и никто не устоит. Но он был настолько застенчив с девушками, что в их обществе совершенно терял дар речи.

Один раз, я помню, все уже почти было устроено. Мы засиделись в одном трактире, пили вино и так напились, что друг мой совсем расслабился, развеселился и увлекся беседой с прелестной девушкой. Говорил ей что-то об угловом расстоянии, а она слушала и то и дело заливалась хохотом, а потом положила руку ему на рукав (рубашки, которую я дал ему поносить на вечер). Мы с приятелями переглядывались, и смеялись, и гадали, как обернется дело, а потом один за другим разошлись по домам.

Каково же было мое удивление, когда на следующее утро по пути в отцовскую лавку я встретил Филиппа на нашем обычном перекрестке.

— Не может быть! — воскликнул я. — Ты ночевал дома! Что случилось?

— Прости, — виновато улыбнулся он. — Ты же знаешь: я не могу ночевать в городе.

От досады я чуть не убил его там, на месте.

— Селиться! Нельзя селиться! Нигде в ваших нелепых заповедях не сказано, что нельзя один чертов раз остаться на ночь!

Он вздохнул и потерянно почесал в затылке:

— Ты знаешь, мне всегда казалось, что это и к «остаться на ночь» тоже относится.

— Ты дурак, — рассердился я. — Я не знаю, как тебе помочь.

Он только пожал плечами, и каждый из нас отправился по своим делам.

Однажды утром я проснулся в препоганом настроении. Накануне я много выпил и хотел веселиться до рассвета, но потом отменил все свои планы, оставил друзей, оставил подругу, с которой рассчитывал провести ночь, — а все для того, чтобы в отцовской повозке отвезти Филиппа и Марию, девушку, на которую мы все возлагали большие надежды, в его дом на окраине. Может, хоть так он не помрет в одиночестве!

Там я и заночевал, уставший и злой, сердитый на друга, чью жизнь никак не устроить без таких ненужных фокусов. Я встал и быстро оделся, собираясь уйти поскорее. Хотелось на воздух: голова болела от похмелья и от того, что какая-то яркая звезда (небось эта вездесущая звезда моряков, подумал я сердито) полночи светила мне в окно.

Из комнаты Филиппа не доносилось ни звука. Я тихо прошел по лестнице и отворил входную дверь. Ноги подкосились подо мною, и я схватился за стену, ища равновесие.

— Филипп! — Мой голос сорвался с первой же ноты и перешел в злой, беспомощный хрип. — Филипп! Черт бы тебя побрал!

У порога плескалось море.