Мяч круглый, поле скользкое

Глава 2

— Помогите мне избавиться от комплексов.

— А у вас какие?

— Зенитно-ракетные.

Есть такая штука на свете — обстоятельства непреодолимой силы. Часто на них любят ссылаться люди слабовольные и ленивые. Ни тем, ни другим Валерий Лобановский не был, но непреодолимая сила на его жизненном пути всё же возникла. Приняла она облик квадратного человека в черепаховых очках, будто вросшего в похожий на памятник архитектуры письменный стол. Из-за стёклышек, как из амбразуры, строго смотрели маленькие сердитые глаза. Обладатель внушительной внешности приподнял очки над огромным носом, напоминавшим то ли таран, то ли бушприт, и поглядел на Валерия совсем уж неласково. Лобановский мысленно содрогнулся, но собрался с духом и выпалил:

— Вот как хотите, Александр Максимыч, а не поеду! Что у нас — крепостное право, что ли? Обменяли учёного хлопа на пару хат? Так я в обком пойду! А то в ЦК сразу, к Семичастному[2]…

— Ох, Валера, Валерочка, — заговорил похожим на гул парового котла голосом хозяин кабинета. — Кабы я по жизни вот так упирался — сидел бы я сейчас в этом мягком кресле? Хрен! По сей день бы паровозы в Ростове чинил, или шпалы в Заполярье укладывал. Движение, Валерий Васильевич — это жизнь. Мы с тобой сейчас где? Правильно, на заводе, где делают штуки, которые движутся быстрей всего на свете. А кто заводом командует? А Сашка Макаров, цимлянский слесарь, самое что ни на есть приземлённое существо. Вон меня как земля к себе тянет — тебе и до подмышки не достану. Однако двигаюсь! Пусть из-за стола за другой стол, а коли скажут — Максимыч, ты теперь не тут, а там-то нужен — Максимыч подпояшется, ключи с плоскогубцами в узелок завернёт и двинет. Потому что делаем, Валерочка, не то, что нам по вкусу. Делаем то, что нужно.

— Да кому нужно-то? Вот мне это не нужно! В гробу я видал Алма-Ату эту вашу! И город-то дыра дырой, и команда каждый год одной ногой на вылет, да и Тишков этот ещё… В игрушки он играет! Песенки пишет, книжки-малышки рисует, теперь вон до футбола дотянулся, мало ему в жизни развлечений… В солдатики пусть поиграет! — молодой тренер от возмущения поперхнулся, прокашлялся и вцепился в желтые вихры.

— Что ж, и Высшая лига тебя не привлекает? — дождавшись, пока Лобановский переведёт дыхание, прищурился Макаров.

— Чего я там не видел! Сан Максимыч, да я же наш «Днепр» через три, много через пять лет туда же вытащу! Вот попомните мои слова…

— А мне, Валера, всё одно, что высшая, что низшая. Ты выведешь, играть там будешь, веселиться, а с киевскими мне придётся утрясать, чтоб мы где чего лишнего не взяли, чтоб не перешли им дорогу ненароком. Потом с донецкими. Потом с одесскими. Посуди сам: мне на старости лет нужна эта вся катавасия? Я, дорогой, в Политбюро ногой дверь не открываю. Максимыча вызовут, скажут — исполнять, Максимыч под козырёк, и пошёл. Время у самого себя отнимать пошёл. Вместо того, чтоб ракеты строить и трактора.

— Ну, знаете… Не хотите — не буду выводить! А только товарищ Подгорный…

— Эка вспомнил!!! Что, скажешь, раз в Верховном Совете наш земляк, то и нам везде зелёная улица? Вот молодой ты ещё, Валера, а уже змей. Успел и Семичастным, и Подгорным мне погрозить… так и до ООН дойдёшь. А был бы Брежнев[3], и его бы кооптировал себе на помощь? Нет, друг дорогой, коли ты такой любитель в лучах светил погреться, то у Тишкова под крылом оно тебе всяко теплей будет. Ты же умный парень, Валерий Васильич! Только ведь и я не дурак. Боишься ты. Ковырялся тут во второй лиге перочинным ножичком, ставил опыты, катался как сыр в масле на щедрой родной Украйне — горя не знал, а тут на-ка, бери настоящую шашку, рубай, только сам себе ноги смотри не укороти! И ведь понимаю тебя, как не понять? Меня в твои годы Лихачёв на завод поставил — думаешь, я не боялся? А когда с завода через год сняли и укатали в Воркуту — что, опять не боялся? А потом в войну оттуда достали, отряхнули угольную пыль, и опять на завод — на, хлопец, рули! Тут, милый мой, два пути только было — или хватайся за эту оглоблю и тяни, или сам в землю ложись! Потянул… Сам видишь, куда дотянул. Сколько ночей зубами чечётку выбивал, слушал, не застучат ли сапоги на крыльце? А тянул. И вот теперь ко мне пащенок один заявился и права качает — не хочу, не желаю, до ЦК дойду! — Макаров с ужасным грохотом хряпнул кулаком по столу, вскочил и рявкнул тепловозным тифоном: — Встать!!! Я тебя, холера, прикажу сейчас в ящик заколотить и вместе с грузами на Байконур отправить! Дано тебе задание — ехать и возглавить этот «Кайрат», чур ему в ноздри — значит, поедешь и возглавишь! Дожили… Ему команду Высшей лиги дают, сам Первый секретарь за него просит, а он трясется как манная каша… Тьфу! Человечки! А где человеки-то? Вырастай, Валера! Становись человеком! Не справишься — так другой раз умнее будешь, небось, не ушлёт тебя Тишков за Полярный круг северную магистраль строить. Другие времена… — старик сардонически усмехнулся и измерил глазами длинную фигуру «человечка».

Лобановский пришибленно молчал. Очень хотелось ещё сказать что-нибудь дерзкое, но не поворачивался язык. Ему действительно было страшно! Валерий Васильевич не был «сынком», не был чьим-то выдвиженцем — он честно построил свою карьеру игрока, нашёл наилучшее применение своему таланту, много думал и усердно тренировался. И всё же на родной Украине он действительно всегда чувствовал себя как у Христа за пазухой. Спорить с этим глупо! Играть закончил довольно рано даже по советским меркам, но почти не сидел без дела — немного отдохнул и получил хорошее назначение, да не в ДЮСШ, не в какую-нибудь колхозную команду, а во вполне пристойный даже для опытного тренера «Днепр», клуб второй лиги, с отличным стадионом, под шефством мощной организации. Он давно составил себе план: сперва пяток лет в Днепропетровске, потом пригласят в Киев, там лет за десять подготовит состав, соберёт метлой все союзные трофеи, поставят на сборную… а команда-то уже есть! Давай, Валера, «Золотая богиня» ждёт только тебя! И всё это — не уезжая из родного края, где он всех знает и все знают его, без суеты, без ругани и дрязг с новыми руководителями каждую пару лет, без вечных скитаний по каким-то квартирам из маневренного фонда, пусть и хорошим, но не своим. Квартирам, где не будет картины с любимым днепровским пейзажем, которую тридцать лет не снимают с гвоздя, куда её повесил ещё отец. Валера был абсолютно уверен, что со своим умом и умением работать достигнет всего, что задумал — только бы не мешали, только бы не лезли знающие все обо всем лучше всех. Вызов? У каждого свой. Принимать этот, который ему навязали, он не хотел. Очень боялся сломать свой план. Очень не любил, когда приходится менять план на какую-то отдельную игру, а уж чтоб тот, что на всю жизнь…

— Ладно. Ладно. Разошёлся. Прости старого, Валерочка. Только я ведь не граф Орлов какой, ты не думай. Правду тебе сорока на хвосте принесла — очень помог мне Тишков, наших спецов, которые на Байконуре работают, из вагончиков в хорошие дома переселил. Кучма[4] теперь оттуда вообще вылезать не хочет, а раньше при любом удобном случае сюда улетал, и попробуй-ка опять на полигон выпихни. Да только разве я не нашёл бы иного способа его за это отблагодарить, кабы за этим дело стало? А я смотрю на тебя — ты за год столько наворотил! И тренировки новые, и класс учебный, и поле второе выпросил, и в вычислительный центр даже забрался, мне говорили, метлой тебя оттуда не выгонишь… Только из дровосеков игроков ты ведь не сделаешь — так, игрочишек. Других взять неоткуда — «Динамо» нужны, «Шахтёру» нужны, «Черноморцу» нужны, и я тут не помощник. Не тот вес. Будешь, значит, воспитывать сам, а сколько времени уйдёт? Я же вижу: уже и теперь тебе в плечах тесно! На что я не болельщик, а понимаю кой-чего… Там-то готовая команда с мастерами — может, не очень уж хороша, но ты же на то и тренер! Руки приложишь — узнает про тренера Лобановского вся страна! А и гадить тебе Тишков никому не позволит — не тот человек, ни чёрта, ни Бога не боится. Только и ты его не огорчи. Не думай плохо за глаза. Давай, позвоним ему сейчас вместе?

Старик читал Валерия, как открытую книгу. Ещё бы — с его-то опытом… Не умея разбираться в людях, в директора завода-гиганта не выйдешь, а и выйдешь — не задержишься. Но как же всё-таки не по себе! Маслов. Бобров. Бесков. Симонян. Качалин[5]. Ошенков. Севидов. Пономарёв. Блинков. Вот какие люди тренируют сейчас в Высшей лиге. И даже среди них, среди этих глыб каждый год кто-то проваливается, кого-то увольняют — а уж медалей так и вовсе хватает только на троих. Куда, с какого краешку примоститься к этой компании Валерке Лобановскому, который ещё недавно сам бегал в поле, а кое-кто из плеяды зубров на него покрикивал, и даже поругивался? Это тебе не во второй лиге давить пятерню какому-нибудь вчерашнему школьному физруку. Это экзамены, которые придётся сдавать профессорам и академикам каждую неделю, а то и по два раза. Да потруднее тех, что были у него в институтах — тут не пересдашь через годик, не возьмёшь академ… Тут каждая осечка грозит отчислением. Страшно.

— Вот прямо так и позвоним? Первому секретарю?! — хватался за соломинку. Всё надеялся хоть как-то оттянуть. На гром с неба рассчитывал, что ли? Или на то, что влетит в окно директорского кабинета кузнец Вакула верхом на чёрте, или, может, на крылатой ракете, упрячет его в мешок с паляницами и унесет, гулко хохоча?

— Вот так прямо. Пётр Мироныч так и сказал — для тебя, мол, Александр Максимыч, я всегда на месте, — глаза Макарова за толстыми стёклами уже смеялись. — Или, может, чайку-кофейку спросить? Дух переведёшь, с мыслями соберёшься…

— Ох… Давайте уж звонить.