Мы - истребители

Очнулся я от гомона толпы, хлопанья материи на ветру и пульсирующей боли с левой стороны тела. Попытка пошевелиться привела к тому, что раздался резкий, можно сказать, похожий на выстрел звук рвущегося полотна, за которым последовал рывок вниз. Поэтому первым делом я приподнял голову и только потом, открыв глаза, посмотрел наверх — звук шел оттуда.

А наверху купол парашюта зацепился за торчащий обломок скалы, который потихоньку рвал ткань, отчего я понемногу опускался, стоило только шевельнуться. Припомнив, что крепко держал кольцо на бедре, когда меня вышибло из кабины, сообразил, почему парашют открылся.

Тихо застонав от боли в плече — я уже определился, где болит, — попытался прикинуть, что случилось. Судя по всему, удар крыла не только погасил сознание, но и выбил плечо из сустава. Хотя, может, это об скалу так приложило. Да и остальному телу явно досталось, наверняка всё в синяках. Быстро ощупав себя правой рукой, понял, что, кроме нескольких довольно крепких ссадин и выбитого плеча, никаких ран и повреждений больше не было. Синяки не в счёт.

Припомнив, что вроде еще слышал голоса, наконец догадался посмотреть вниз. Закрыл глаза, открыл, снова посмотрел.

Судя по всему, метрах в пятидесяти подо мной раньше текла река. Это сейчас она превратилась хоть и в бурный, но ручей, оставив галечный пляж шириной метров двадцать, на котором стояли человек сорок немецких солдат и офицеров и молча смотрели на меня. И улыбались. Улыбочки у всех, как у Чеширского кота. Счастливые-е!..

Я быстро закрутил головой, пытаясь найти возможность для спасения. В плен не хотелось категорически, догадывался, что там меня ждет. Да и пятно на репутации тоже не стоит сбрасывать со счетов. И так под плотным колпаком со стороны спецслужб СССР, так что еще это вешать на себя не хотелось. Однако вертикальный склон был пуст, ни выступа, ничего. Только в трех метрах от меня довольно большая щель в полтора метра шириной и уступ. А на уступе… Судя по всему, там была звериная тропа — козий помет я ни с чем не спутаю.

За время моих шевелений купол еще больше разошелся, и я провалился на полметра. Немцы явно забеспокоились. Несколько резких команд, и десяток унесся к машинам на той стороне ручья, преодолев преграду по выступающим из воды камням.

— Ком! Ком! — крикнул, стараясь перекричать шум воды, офицер в звании майора.

На том берегу кроме грузовиков, с одного из которых снимали тент, у края дороги я увидел несколько легковушек и десяток офицеров, наблюдавших за нами, и в одном из них с изумлением опознал Манштейна. Узнал не потому, что помнил его или видел в своем мире — может, и видел, не помню — нам его фото показывали особисты, чтобы опознали, если что. Честно говоря, только сейчас до меня дошло, что это «если что» уже наступило.

— Хрен тебе! — ответил я. Сообразив, что меня не понимают, отрицательно закачал головой.

Майор нахмурился.

В это время прибежали солдаты и под резкие команды унтер-офицера натянули подо мной тент.

Майор снова стал просить, чтобы я отстегнулся и упал вниз. Однако в это время подул ветер и довольно сильный. Меня стало раскачивать.

Майор что-то закричал внизу. Двое рядовых фрицев, обвязавшись веревками, полезли вверх, но не прямо подо мной, а чуть сбоку — там были зацепы. Я так увлекся наблюдением за ними, что не скоро посмотрел вниз, но когда это сделал, то несмотря на свое положение невольно рассмеялся. Дело в том, что ветер стал меня раскачивать довольно сильно, а офицер приказал держать брезент точно подо мной, по-видимому, страстно не желая меня потерять. Судя по взмыленным солдатам, они уже давно бегали туда-сюда синхронно с моим качанием.

Оба скалолаза, плотно прижимаясь к скале, чтобы порывы ветра их не сбросили, уже поднялись метров на двадцать, пристально наблюдая за мной. Я же следил за щелью и чем больше раскачивался, тем ближе она становилась в конечной точке.

Помогая себе ногами, еще больше увеличил амплитуду колебания и в конце концов смог, дотянувшись до расщелины, вцепиться в её край.

— Есть! — выдохнул я, выбравшись на уступ. Теперь осталось только отстегнуться и осмотреться, а отпускать правую руку, которой я держался, было боязно. Левая же не действовала. Поколебавшись, зацепился каблуком за камень и быстро избавился от подвесной системы. После чего несколько минут переводил дыхание, прижавшись спиной к скале и вытирая пот с лица. Освобожденная парашютная система раскачивалась справа от меня, метрах в трех. Ветер как по приказу стих. Мельком глянув в глубь расселины, довольно усмехнулся — есть ход. Посмотрел вниз и тут же отшатнулся обратно: половина солдат продолжала держать брезент, а вот вторая, свободная, целилась в меня из винтовок. Офицеры стояли в стороне, и один из них, тот самый майор, призывно махал рукой. Видимо, он что-то при этом кричал, поскольку его губы шевелились.

— Да ну на хрен! — выкрикнул я и метнулся от края, пребольно врезавшись повреждённым плечом в камень.

— Файер! — На этот раз злой крик майора прорвался через шум ручья.

Единственное, что успел сделать — это откатиться в небольшую нишу и свернуться калачиком, прикрыв правой рукой голову. Глупо, конечно, но от инстинктов никуда не денешься.

Заверещали многочисленные рикошеты, и что-то стукнуло в левую руку.

— Попали, суки!

— Файер!

Гадский майор успокаиваться не желал. Пришлось достать единственную гранату, заныканную неделю назад — выпросил её у старшины Степанова, когда встречался с ним и полковником Денисовым.

После третьего залпа ребристое яйцо лимонки полетело вниз, брошенное недрогнувшей рукой.

— Алярм! Гранате! — послышались крики, и почти сразу их заглушил разрыв.

Пока немцы приходили в себя, побежал по тропе, старательно выбирая, куда ставить ноги — не хватало еще сломать их или споткнуться.

Вися на скале, пистолетом я по понятным причинам не воспользовался — попробуй потянись за ним, сразу нашпигуют свинцом, но сейчас таких проблем не было, поэтому, достав маузер и с трудом взведя его одной рукой, осторожно двинулся дальше.

Далеко убегать не стал. За первым же углом плюхнулся прямо на камни и, положив рядом пистолет, стал осматривать себя, заодно потроша аптечку. Нужны были бинты и антисептик — у локтя обнаружилась рана. Не почувствовал её, похоже, из-за боли в выбитом плече.

К моему удивлению, ничего серьезного. Похоже, пуля ударила после рикошета, может быть, даже не одного, и не достала до кости. Я нащупал сплющенный кусочек свинца под кожей. Осторожно закатав рукав, осмотрел рану. Кровь текла слабо.

Голова одного из «скалолазов» показалась, когда я уже почти закончил накладывать повязку, держа один конец бинта зубами. Думаете, сразу схватился за пистолет и начал стрельбу? Как же! А хабар?! Немцы были хоть и налегке, но с оружием, а винтовки в горах куда как предпочтительней пистолета, хоть и некоторого подобия карабина. Хомяческая жилка во мне просто взвывала от одной мысли пристрелить фрицев на скале, так что пришлось ждать.

Завязав узел, вздохнул, вспоминая о косынке — ее сделать не успел. Посмотрел на время: судя по всему, без сознания я был почти два часа. А это значило, что группа поддержки уже сделала свое дело, уничтожив или разогнав все, что тут летало с крестами. Этим занимался весь мой полк. А остальные, нагло воспользовавшись паникой в эфире, — то тут русские, то там — должны были атаковать один из ближайших прифронтовых аэродромов. Именно туда шел полк Рощина с задачей первым делом смять отнюдь не слабую зенитную оборону и помочь остальным в уничтожении кадрового состава Люфтваффе. А напоследок, если будет возможность, и самолеты. Сейчас даже туповатые политработники понимали, что без пилотов авиация летать не будет, так что давления от них — уничтожать в первую очередь именно технику, для галочки — больше не было. Беспокоило, что я не знал, что со Степкой. Тревожила неопределенность.

Почему-то второго всё не было, первый же поднявшийся, рыжий верзила, не оборачиваясь, чтобы помочь напарнику, настороженно осмотрелся и начал снимать винтовку, перекидывая ремень через голову.

— Хальт! Хенде хох! — наполовину высунувшись из-за угла, вытянул руку с маузером, беря фрица на прицел.

От неожиданности немец отшатнулся и, оступившись, стал заваливаться назад.

— Майн гот! — в ужасе крикнул он и исчез.

— Куда?! Винтовку отдай, сволочь! — чуть было не кинулся я следом, но тут же нырнул обратно — снизу снова стали стрелять.

Бросив последний взгляд на уступ, развернулся и двинулся по тропе прочь.

— Непонятно! То живым взять хотят, то палят как оглашенные! — Сердито бурча, я осторожно шагал дальше по расселине, которая шла явно наверх.

Через полчаса остановился, достал остатки бинта и фляжку с коньяком. Выпив грамм сто, задумчиво посмотрел на бинт, из которого собирался сделать косынку. Как-то слышал рассказ, как один парень сам вправил себе вывих. Почему бы не попробовать? А то надоело чувствовать себя инвалидом. Я, конечно, в этом мало что понимал, честно говоря, но другого выхода не было.

Накинув петлю на кисть руки, другую привязал к большому кусту, незнамо каким ветром принесенному в узкую расселину и растущему в ней. Рывок, хруст, вопль и стон через зубы. Как бы то ни было, через двадцать минут, весело насвистывая, я уже шагал дальше, повесив вправленную руку на импровизированную повязку. Насколько помню, врачи не советуют тревожить руку пару дней. Что ж, посмотрим, что будет дальше, а пока нужно сваливать как можно быстрее.

Выбравшись на вершину горы, начал спускаться в небольшую долину, заросшую невысоким лесом, преимущественно лиственным. Примерно на середине склона, у очередной скалы меня окликнули:

— Товарищ майор?! — В голосе было столько радости, что сразу становилось понятно — кто-то свой.

— Кречетов, ты, что ли?! — Я невольно подивился однотипной ситуации. Кречетов висел. Только зацепился не за скальный выступ, а за кустарник, и расстояние до земли у него было не пятьдесят метров, как у меня, а всего десяток. Да и падать ему не на «мягкий» галечный пляж, а на остроконечные камни.

— Я, товарищ майор!

— Давно висишь? Кто еще не добрался до дома? Что видел? Почему сам не спустился? — засыпал я его вопросами.

— Э-э-э… — несколько растерялся сержант от моего напора.

— Подожди, сейчас соображу, как тебя снять, сниму, тогда и поговорим. Да и быстро надо все делать, сто процентов, за мной немцы идут. Я им там нахамил изрядно.

Способ спустить сержанта нашелся довольно быстро. Просто обошел скалу по кругу и обнаружил, что другой склон более-менее проходим для меня.

Встав, тяжело дыша, у куста, за который зацепился купол, вздохнул. Проблема была в том, как одной рукой затащить летчика на вершину скалы. Присев на валун, задумался.

— Сержант?

— Я, товарищ майор?

— Ты как, цел? Руками-ногами перебирать сможешь?

— Смогу, товарищ майор!

— Хорошо. Сейчас повернись к скале лицом и упрись ногами. Я потащу одну из строп наверх, ты уцепишься за нее и, перебирая ногами, как будто идешь, поднимешься. Понял?

— Понял, товарищ майор!

— Ну и молодец. Готов? Начали!

Намотав стропу на кисть, я, скрипя зубами, используя свой вес, наклонился вперед и стал спускаться вниз, на шестнадцатом шаге услышав крик:

— Все, товарищ майор!

С трудом вернувшись наверх, рассмеялся: Кречетов, запутавшись в куполе, пытался освободиться и тихо матерился.

— Стой, мумия, не шевелись, сейчас я парашют резать буду.

Рука немного онемела, в одном месте даже лопнула кожа, но работать я ею мог спокойно, хоть и болезненно. Освободив Кречетова, дал ему нож, велел срезать стропы — веревки нам могут пригодиться. Какие-никакие, а горы. Сам я присел у обрыва и поглядывал в ту сторону, откуда пришел, расспрашивая сержанта.

Оказалось, что они нормально отштурмовались и направлялись обратно, когда на них налетела пара охотников, причем работали «мессеры» снизу, хотя высота была и так небольшой.

— Меня сразу свалили, я успел наших предупредить, так что немцам ничего не светило. Они это поняли и сразу ушли.

— А ты как уцелел?

— Высота небольшая была, пришлось прыгать через «хвостовик». Успел купол открыться, но вот зацепился, уже часа три вишу, прыгать боязно, верная смерть, а подняться наверх сил не хватило. Думал, немцев дождусь, все патроны расстреляю и последнюю в себя, — просто объяснил Кречетов.

— Понятно. Наших видел?

— Ага! — сразу оживился летчик. — Видел, как они фрицев гоняют. Тут недалеко пара на парашютах опустилась. А во-он там, где дымок, «мессер» разбитый лежит.

— Наших не сбили?

— Да вроде нет. Бой дальше был, тут две пары наших схлестнулись с тремя немцами. Двух сбили, а одного дальше погнали. Вдали точки мелькали, дымы были, а что там… Кто его знает?

— Ясно.

Я разглядывал долину, окруженную со всех сторон скалами, анализируя рассказ Кречетова. Повезло парню, что он воспользовался «хвостовиком». Это такой прием, когда самолет поврежден, а прыгать надо. Короче, летчик переворачивает машину и под действием силы притяжения просто выпадает из кабины. Молодец сержант, успел воспользоваться.

Заметив, как из расселины на тропе появляются далекие фигурки людей и, рассыпавшись цепью, направляются в нашу сторону, тихо скомандовал:

— Сержант, уходим! Немцы!

Кречетов к этому времени уже все срезал и смотал в клубок, который как раз накидывал через плечо.

Спустившись вниз, мы побежали к далекому ручью, вытекающему из неширокой расселины, расколовшей одну из скал. Обмелев, он давал возможность протиснуться в расселину. Всё просто: туда можно было добраться скрытно от немцев. Второй причина — пока сержант возился с парашютом, оттуда вышло небольшое стадо коз. То ли диких, то ли домашних — издалека не разглядеть, да и непонятно, если честно, как их различать.

— Бегом! Бегом! — торопил я Кречетова, двигаясь следом за ним.

Разбрызгивая ледяную воду, благо глубины там было всего по колено, мы влетели в расселину.

— Стой! Осмотримся.

— Зачем, товарищ майор? — прохрипел сержант, успокаивая дыхание.

— Посмотрим, что они делать будут.

— Ясно. Товарищ майор, это они вас преследуют?

— Да.

Я сжато пересказал свои приключения.

— М-да, бывает же такое. Вы чудом спаслись.

— Ага. Плохо другое, Манштейн жив.

— Жив?! Да мы же там все разнесли, ни одной целой машины!

— Да не было его там! Дезу нам подсунули, хотели устроить ловушку с боем над своей территорией. В прошлый раз сколько немцев попало к нам в плен?

— Семнадцать, кажется.

— Семнадцать, и четверо сбежали от поисковых групп, им аборигены помогли. Татары. Вот и они рассчитывали на то же самое. Ладно, мы просчитали их и подготовились.

— Товарищ майор! А вы что, знали?!

— Да. Поэтому и был разработан план. В принципе мы были приманками, основные силы в это время наносили удар по ближайшему аэродрому. Ловушка в ловушке, можно сказать. Так что… О, появились!

— Товарищ майор? А если знали, что это ловушка, почему нас отправили? — тихо прошептал Кречетов, наклонившись поближе. Видимо, он посчитал, что находящиеся в четырехстах метрах от нас немцы его услышат.

— Знали только мы. А приказ штаба фронта, как ты знаешь, не обсуждается, но… в него можно внести коррективы.

— Понятно.

— Черт, они купол заметили. Надо было его спрятать.

— Не успели бы, товарищ майор.

— Да знаю… Я пока за ними понаблюдаю, а ты пробегись по бережку, узнай, что там в глубине. На сколько проход ведет, может, животные сюда просто на водопой приходят.

— Слушаюсь, товарищ командир.

— Выполняй.

Держа в руке ТТ, сержант зашуршал галькой в глубь расселины, я же продолжил наблюдение.

Пяток немцев взобрались на скалу и стали осматривать ее, ногами вороша остатки парашюта. Офицер, что командовал ими, что-то скомандовал, солдаты растянулись цепью и занялись прочёсыванием местности, осматривая овраги, ложбинки и постепенно смещаясь в сторону небольшого хвойного леса. Видимо, посчитали, что мы укрылись именно там. Шли осторожно, замирая, явно опасаясь огня. Пяток скалолазов спустились, стащив вниз парашют, и последовали за остальными.

Услышав хруст мелких камней, обернулся: сзади, тяжело дыша, подбегал Кречетов.

— Что? — спросил я его одними губами.

— Там деревня. Ее никак не обойти, но хоть выход наверх есть.

— Хорошо. Уходим, а то немцы скоро догадаются, куда мы делись. Помоги мне присоединить пистолет к кобуре, а то одной рукой это несподручно.

— Хорошо.

Кречетов быстро собрал маузер, превратив его в некоторое подобие карабина.

— Все! Уходим! — приказал я, вешая оружие на плечо.

Сержант оказался прав, на выходе виднелись какие-то строения. Причем, как я понял, жилым было только одно. Осторожно выглядывая из-за валунов, мы осматривали постройки, отойдя от ущелья метров на двести в сторону, благо небольшой пологий холм скрыл наше перемещение.

— А вот этих не было! — удивленно пробормотал Кречетов, указав на легковую машину, стоявшую у входа в дом, и солдата, курившего рядом с ней. С двухсот метров было плохо видать, но, по-моему, он еще и кольца пускал.

— А это шанс. Свалить подальше и уйти в горы. Дороги наверняка все перекрыты, но, думаю, с десяток километров мы выиграем. Главное, отсюда уйти подальше.

— Думаете, товарищ майор?

— Не думаю, уверен. Давай подбираться поближе, пока они не уехали. Мне пехом топать не очень охота. Видишь косогор, где бараны пасутся? Там нас от машины не увидят, есть возможность поближе подойти.

Так мы и сделали, правда, случайно обнаружили, что у отары есть пастушок. Татарский мальчишка сладко посапывал под тенью высокой ели. Осторожно, стараясь не разбудить ребенка, обошли его по дуге и подобрались к крайней постройке. Чуть-чуть высунувшись на уровне земли, я присмотрелся к вышедшим к машине людям. Солдат — видимо, водитель — отбросил папиросу и распахнул двери. Рядом стояли еще трое. Двое из них явно приехали на машине — это лейтенант и фельдфебель. Насчет третьего ответ был очевиден, хотя бы по парашюту, что нес унтер-офицер. Сбитый немецкий летчик.

Однако они были не одни, вместе с немцами вышли двое явно местных с повязками полицаев, или как они тут назывались.

— Значит, так! Сейчас я валю немцев и их помощников, потом мы бежим к ним, собираем оружие, прыгаем в машину и уезжаем. Все ясно?

— Все, товарищ майор. Только один вопрос. Кто машину поведет? Я не умею.

— Блин!.. Ладно, я поведу, если что, когда переключать коробку передач, руль подержишь. Ну все, готовимся. Ты стой, из твоей тэтэшки даже в дом на таком расстоянии не попадешь, так что стрелять я буду. За тылом смотри, — приказал сержанту, устраиваясь для стрельбы стоя. Примерно на уровне груди из стены торчала какая-то деревяшка, вот на ней, плотно прижав приклад к плечу, я и пристроил ствол маузера, выцеливая первую жертву, до которой было чуть меньше ста метров.

Два бойца в плащ-палатках внимательно наблюдали за перемещениями гитлеровцев на территории местного хозяйства по разведению овец и коз.

— Точно за немчиком приехали. Правильно вы говорили, товарищ лейтенант.

— Сам вижу. Дождемся, когда они уедут, и пойдем по тропе. Жаль что проходящая тут только одна и ведет именно через эту долину.

— Местных в ножи?

— По обстоятельствам. Все, к машине подходят…

В этот момент раздалась череда быстрых выстрелов. Немцы попадали. Большая часть медленно, явно получили пули, а вот водитель и летчик, за которым приехали, рухнули быстро. Стрелок явно промахнулся.

Водитель попытался скрыться за корпусом машины, но получил пулю в грудь, упал, обливаясь кровью. В это же время из-за крайнего сарая, где держали баранов, показались две фигурки в знакомых комбинезонах и, перепрыгивая через препятствия, понеслись к легковушке.

— Скрябин! А ну давай летчика сюда, пусть посмотрит! Может, это те самые, которых ищем? — приказал лейтенант, наблюдая, как стрелок вытащил за ногу из-под машины немецкого летчика и пинает его с явным удовольствием.

Через десять секунд боец вернулся со старшим лейтенантом Микояном.

— Ваши? — спросил командир, протягивая бинокль.

— Ага! Тот, что с повязкой, который лежащего допрашивает, — это майор Суворов, а кто второй… не разгляжу, но точно кто-то из наших. Вроде сержант Кречетов, пилот «таира» в звене старшего лейтенанта Парамонова. Черт, они в машину грузятся!

— Где? Точно! Скрябин, сигналь им!

Почти сразу раздался выстрел, и боец стал размахивать руками, пытаясь привлечь внимание, однако его действия дали совершенно противоположный результат. Чуть ли не на месте развернувшись, легковушка скрылась в поднятой колесами пыли.

— Тьфу! Бегай теперь за ними! — сплюнул разведчик.

— Товарищ командир! Немцы! — окликнул его невысокий боец с пулеметом Дегтярева в руках.

Подбежав к лежавшим, я с ходу врезал ногой по голове одного из полицаев, он оказался подранком. Стрелять не стал — шуметь больше не хотелось.

— Сержант, собирай трофеи! И не забудь документы и боезапас! — выдав подчинённому ЦУ, схватил летчика за левую штанину и, несмотря на то что он стал брыкаться, костеря меня по-своему, выволок его из-под машины и выбил пистолет, который он как раз вытащил из кобуры.

— Слушаюсь! — козырнул Кречетов.

— Дом еще проверь… Ах ты сука! — попал-таки немец, ударил пяткой по больному плечу.

— Помочь, товарищ майор? — остановился сержант, когда я выматерился.

— Сам! Беги давай! На, сука! На, морда арийская! — Хорошие у меня сапоги, не какие-нибудь хромовые, а настоящие, красноармейские, чуть обрезанные. Главное, что немцу сейчас ну очень плохо. Пинал я его тоже не просто так, а по свежей повязке. Пусть будет так же хреново, как и мне.

В хате приглушенно хлопнул пистолетный выстрел, потом второй. Пришлось срочно прекращать развлечение и готовить оружие.

— Ну чё, урод? Хватит тебе? — тяжело дыша, поинтересовался я, тревожно поглядывая на халупу, а когда из нее показался Кречетов, с интересом крутивший головой, ощутимо расслабился.

— Вы не имеете права избивать меня! Я военнопленный! — вдруг заявил немец на чистейшем французском языке.

— Ты мне поговори еще. Если бы сам сдался, то да, военнопленный. А у тебя оружие было, которого тебя лишили, так что забудь, под понятие военнопленный ты никак не попадаешь. «Язык», вот более точное определение. А с «языками» у нас разговор короткий.

— Товарищ майор, смотрите, что тут есть! — окликнул меня сержант, показывая снятую с одного из татар самую настоящую снайперскую винтовку. Та же мосинка, только с прицелом.

— О, то, что доктор прописал! Сам ею пользуйся, не с моим плечом стрелять из подобной дуры. Автомат есть?

— Нет, товарищ майор, я уже и машину обшарил, и дом осмотрел, только три винтовки и три пистолета. А еще граната у снайпера была.

— Кстати, в доме что было? Что за выстрелы?

— Карга какая-то налетела. С ножом.

— Убил?

— Нет, рука не поднялась, пугнул и в комнате запер, там щеколда была.

— Ясно. Ты оружие уже все погрузил? Давай фрица вяжи и в багажник его…

— Я Ганс! — возмутился немец, с интересом прислушивавшийся к нашему разговору. Русский он вряд ли знал, просто понял, когда я в него пальцем ткнул и назвал фрицем.

— Да по мне хоть Боря Моисеев, результат тот же будет. Сиди тихо, штаны суши.

Кречетов с хеканьем погрузил связанного летчика в багажник на его же парашют.

— Все, валим отсюда! — приказал я, подходя к водительской двери.

Почти в это же время где-то вдалеке раздался выстрел, слегка приглушенный расстоянием.

— В машину!

«Опелек» завелся с ходу. Дав по газам, я на второй скорости рванул с места, развернувшись на крохотном пятачке.

Классная машина, у меня такая же была, когда мы находились в Центре на переподготовке. Только эта пятидверная, а у меня была трех.

Дорога петляла, как ползущая змея. Осторожно, по кромке, с испугом поглядев в глубокий обрыв, объехали свежий обвал, появившийся в результате падения самолета. Поняли это сразу — вокруг валялись части фюзеляжа и мятая глыба мотора.

— Мой! — глухо буркнул сержант.

— Вижу. Это он, получается, в восьми километрах от тебя упал. Недалеко улетел.

— Да. Жалко машину, как родная была. Я на ней однажды под Харьковом бронепоезд атаковал. Сашка Козин паровоз расстрелял, а я по броневагонам бил.

— Помню, под Климовкой, читал рапорт. О, вот и основная трасса. Вроде чисто? Черт! Накаркал! — прорычал зло, остановившись.

И действительно, из-за поворота основной дороги появилась тупоносая морда грузового «Опеля», некоторого подобия нашей полуторки, за ним следующий и следующий.

— Может, мимо проедут? — с надеждой спросил Кречетов.

— Может. Дай мне винтовку и патроны, мало ли что.

Положил немецкий карабин на колени — правда, ствол пришлось выставить в открытое окно — и наблюдал за машинами.

— К нам твари! — прошипел я, сдавая назад.

Немцы нас видели, да и сложно было не увидеть — мы стояли открыто, в сорока метрах от поворота.

Вы пробовали ехать задним ходом, да еще и управлять одной рукой, да еще на такой трассе, где чуть зазеваешься — и в кювет? А до дна о-о-очень далеко? Попробуйте, всплеск адреналина получите незабываемый.

— До поворота, товарищ майор, там развернуться можно, — советовал Кречетов, крутя головой, глядя то на немцев, преследовавших нас, то назад.

Заскочив за поворот, я крутанул руль, из-за чего машину развернуло и она с силой ткнулась задом в валун. Включив сразу вторую, дал по газам под стук и мат из мятого багажника. Набирая скорость, мы понеслись обратно к ферме.

Проскочив завал, резко остановились, отчего сержант ткнулся головой в лобовое стекло.

— Что? — поинтересовался он, шипя и потирая ушибленное место.

— Гранату давай! Нужно подорвать те камни, они едва держатся, я это заметил, когда проезжали тут в первый раз.

— Товарищ майор, давайте я сам. У вас рука.

— Ну хорошо. Просто кинь ее за эту кучу. Думаю, даже небольшое сотрясение нам поможет, — кричать пришлось вслед, поскольку сержант уже выскочил из машины.

Размахнувшись, он зашвырнул зеленое яйцо на камни и шустро побежал обратно, не глядя на результат. В машину он запрыгнул уже на ходу. Дав газу, я стал разгоняться, когда приглушенно хлопнуло.

— Ну что там? — не выдержав, спросил, глядя на дорогу впереди.

— Осыпалось вроде, там пыль поднялась.

— Вроде не вроде, вперед смотри, там тоже немцы, как бы не нарваться. Оружие держи наготове, мало ли что.

— Хорошо, товарищ майор.

Мы проехали еще километра два; до поворота, откуда будут видны строения, осталось метров сто, когда я расслышал хлопки. Где-то недалеко явно стреляли. Остановившись и не глуша двигатель, высунулся немного из окна и прислушался. Рядом открылась дверца.

— Стреляют?

— Угу. Слышишь трещотку? Это пулемет работает, причем наш. «Дегтярь».

— Думаете, наши?

— На войне не надо думать! Думать надо до войны!.. А так хрен его знает. Ща до поворота доедем, там и посмотрим. За тылом смотри.

Подъехав к повороту, я заглушил мотор и велел Кречетову:

— Смотри, чтобы немцы не появились, а я сбегаю гляну, что там происходит. Снайперку давай, она мне может пригодиться.

— А стрелять?..

— Как-нибудь.

Подхватив мосинку, побежал смотреть, кто там воюет.

— Можно было и ближе подъехать, не увидели бы, — пробормотал я, устраиваясь за валуном.

Положив винтовку на камень, плотно прижал приклад к плечу и стал осматривать в прицел место боя. Дрались немцы с непонятной группой, которая скрывалась метрах в пятистах от меня на вершине одного из холмов, серого от высохшей травы.

А вот гитлеровцы оказались гораздо ближе, причем ко мне спиной.

«Метров двести».

Особого выбора не было, сзади скоро появятся преследователи, разобрав. Или просто пехом, что более вероятно, тут бежать-то всего километра четыре. Поэтому я даже думать не стал. Приклад довольно сильно лягнул в плечо, вызвав боль в поврежденном. Один из немцев, лежавших с краю, ткнулся лицом в землю. Тихо зашипев, снял с валуна винтовку и, зафиксировав ее коленями, перезарядил, стараясь работать побыстрее.

— Не беги от снайпера — умрешь уставшим, — пробормотал, прицелившись в метнувшегося в сторону командира.

Второй выстрел наконец заметили. Правда, от двадцати пяти солдат вермахта осталось только одиннадцать. Те, на холме, тоже неплохо стреляли. Оказалось, пока пулеметчик прижимал фрицев к земле, другие обошли залегшую цепь по дуге и ударили во фланг, сразу уполовинив противника.

Стрелял я в унтер-офицера, он был единственным выжившим из командиров.

К тому времени, когда все было кончено, мне удалось сделать еще два выстрела. Среди трупов немцев появились четыре фигуры в зеленой защитной форме, осматривающие тела, изредка раздавались выстрелы.

— Сержант!

Молчание.

— Тетеря глухая! — пробормотал я, заметив, что две фигуры направляются в нашу сторону. Мою стрельбу они, похоже, засекли.

Осторожно отодвинувшись назад, пригнувшись забежал за поворот.

— Кречетов!

— Я, товарищ майор!

— Немцев не слыхать?

— Видел я их, бегом бегут, с километр им осталось!

— Собираем манатки и валим, там наши ту группу, что нас гнала, добили.

— А кто такие?

— Хрен его знает, разведчики, наверное. Давай в машину. Время — деньги!

— Что?

— Шевелись, говорю!

Мы сели в «Опель» и поехали к ферме. За поворотом нас ждали двое настороженных парней. У одного были треугольники в петлицах. Старшина.

Заметив нас, видимо, сразу опознали, так как заметно расслабились, но смотрели все равно настороженно.

— Товарищ майор? Вас там командир разведгруппы ожидает, лейтенант Рябов, — махнул куда-то в сторону горы старшина.

Присмотревшись, действительно заметил группку из нескольких человек, направляющуюся куда-то в глубь долины.

— Вы меня знаете?

— Да кто вас не знает?! Тем более с нами один из ваших…

— Степка?! — с надеждой поинтересовался я.

— Старший лейтенант Микоян, товарищ майор.

— Жив, курилка! Мы там на машине проедем?

— Вряд ли, товарищ майор, придется тут бросить.

— Жаль, хороший аппарат. Сержант, собираем вещи и готовимся к выступлению… Ах ты, черт! Старшина, нас преследуют. Примерно до роты, через пару минут они будут здесь!

— Мать моя женщина!

Сказать, что это его расстроило, значит, ничего не сказать, старшина аж взвыл, узнав о такой подставе.

— Так ты говоришь, мы там не проедем? — снова поинтересовался я.

— Если захочешь, везде проехать можно. Мы с вами. Джунгалиев! Кикобидзе! В машину! — рявкнул старшина, после чего они втроем полезли на заднее сиденье.

— Давайте к ним, товарищ майор, подберем.

— Хорошо. У вас водить кто умеет? А то видите — я с одной рукой…

— Все в порядке, товарищ майор, я умею, — успокоил старшина.

Остановившись рядом с бойцами, которые, оказалось, собирали гранаты и документы, сел на место Кречетова, приказав старшине:

— Поехали.

Старшина свернул с дороги, и мы погнали прямо по полю, объезжая особо крупные валуны и выступающие части небольших скал. Разогнав небольшую отару стали карабкаться на склон холма.

— П-пом-мед-дле-ен-н-нее, — выбивая дробь зубами, попросил я.

Тряска была просто невыносимой да еще сильно отдавала в плечо. Однако старшина скорость не сбросил, понимал, что счет идет уже на секунды.

Как ни странно, мы догнали группу на спуске с холма, под хруст и скрежет умирающей подвески. Хотя мне казалось, что она раньше сдохнет. Умеют немчики технику делать.

— Американские горки, на хрен. Даешь гонку по Крымскому полю, — пробормотал я, вылезая из машины. Лицо исказила болезненная гримаса — растрясло-таки плечо.

В это время старшина уже доложил невысокому лейтенанту о новой группе немцев. Приказ последовал незамедлительно:

— Уходим!

— Товарищ майор! — подбежал ко мне Степка.

— А, ведомый… Давай потом поговорим, сперва от фрицев оторвемся. Старшина! У меня там пленный в машине, — успел предупредить, прежде чем мы рванули дальше.

Летчика извлекли из багажника и толчком в спину показали направление, в котором ему нужно бежать.

— Ух ты, какая лунная походка! Мишка Джексон обзавидуется, — хмыкнул я, наблюдая за качающейся танцующей походкой Ганса. Видимо, его тоже растрясло.

— Живо-живо-живо! — подгонял лейтенант.

Подбадриваемый пинками, шустро переставлял ноги немец, следом, баюкая руку со свежей окровавленной повязкой, бежал невысокий боец явно грузинских кровей. В общем, все бежали.

— Мы вообще куда?

— Там тропа есть, — объяснил старшина, — труднопроходимая, но нам хватит, веревки есть, так что должны оторваться, товарищ майор.

— Ага, ясно. Это вон туда? Где склон лесом порос?

— Да, товарищ майор.

Я поморщился, но промолчал. Сколько буду с разведчиками, не знаю, но нужно переходить на простые отношения, а то козыряние и ответы по уставу начали уже доставать.

— Хорошо. Надеюсь, сумеем оторваться.

Двигались мы со всей возможной скоростью. Пока бежали, с интересом осматривал отряд лейтенанта. Всего восемь человек, думалось, что их будет больше, но почему-то всего восемь. У двоих ППШ, один с пулеметом, у остальных карабины. Винтовок не было ни у кого.

— Слушай, старшина, смотрю, ты на мою винтовку поглядываешь? — стараясь не сбить дыхание, поинтересовался я.

Убежали мы довольно далеко. Уже стало понятно, куда держим путь — за лесом показалась расселина.

— У татар трофей взяли, товарищ майор?

— Ага. Махнемся? — Пусть уж ею пользуется профессионал.

— Согласен.

Через десять секунд я стал обладателем великолепного трофейного бинокля, а старшина, кроме автомата, нагружен еще и винтовкой.

Мне-то она на фиг не нужна, Кречетов тащил две, так что, отстав, повесил на шею бинокль и отобрал у сержанта немецкий карабин — он мне привычней.

Шли долго, до самой темноты. Оказалось, один из разведчиков местный, татарин. Он и вел нас такими тропами, где не то что не ступала нога человека, дождь не капал. Практически везде, где требовалось куда-то влезть, меня обвязывали веревками и поднимали. В отряде был фельдшер, он внимательно осмотрел нас с сержантом во время привала. За вправленный вывих отругал, сказал, что только счастливый случай помог мне не покалечиться. Остальное что мог смазал и перебинтовал. А поврежденную руку вообще к телу примотал, зафиксировав ее.

Когда он закончил, я посмотрел на темнеющее небо и повернулся к подходящему лейтенанту. До этого у нас как-то не было времени поговорить.

— Разрешите?

— Хм, садитесь… Внимание всем! — немного повысил я голос, бойцы посмотрели на меня. — Я все понимаю, устав есть устав. Но давайте будем на ты. Меня зовут Вячеслав, можно Севка. Так будет проще, а то «товарищ майор, уберите свою задницу, а то сейчас подстрелят» звучит как-то нелепо. Проще сказать: «Севка, бойся!» Хочу сразу сказать еще одно. Я очень серьезно отношусь к трофеям. Это, конечно, скользкая тема, от мародерства до трофейничества один шаг, да и то по решению командира. Но я считаю, что трофеи, снятые с того немца, которого подстрелил лично, трофеями и являются… Расслабься, старшина, на тех двух я не претендую, но их документы бы получить хотелось. В общем, что хотел сказать, я сказал. Теперь давайте знакомиться.

Знакомство прошло довольно быстро. Лейтенант оказался Рябовым Василием. Старшина — Георгий Вознесенский — попросил называть его Жора. С остальными были некоторые проблемы: как запомнить имя Кикобидзе, если его зовут Милитоном? Пришлось напрягаться.

После процедуры знакомства, пока Кречетов живописал наши приключения остальным, Василий присел рядом и поинтересовался:

— Я слышал разговор, что генерал Манштейн уцелел?

— Да, есть такое дело, — скривился я. После чего в подробностях рассказал, как очнулся и что дальше последовало.

— А почему из маузера не подстрелил его? — влез в разговор старшина. Он, оказалось, сидел с другого боку. Вот тихоня, не слышал, как подошел.

— Из маузера?! Смешно. Вы не путайте, я не снайпер, пятьдесят метров еще куда ни шло, да и то если приклад прицепить. До них метров двести было. И река с ее воздушными потоками. Я почему винтовку у немца отобрать хотел? Именно поэтому, знал, что на таком расстоянии из пистолета даже в машину не попаду… Ну может, попаду, но только случайно.

— Понятно. Ладно, у нас скоро радиосеанс, сообщим о вас. Да и новости тоже.

— У вас что? Рация есть?! — не понял я. Что-то не заметил, чтобы у кого-нибудь висела за спиной здоровенная дура.

— Есть, в схроне. Через полчаса до него дойдем.

— Отлично, я знаю коды связи со своей частью. Можно транспортник вызвать, всех возьмет.

— А где он сядет? Мест для этого не так много, и все они контролируются немцами или их приспешниками из местного населения.

— Есть такие места, труднодоступные, правда, но есть. Так… — Я достал карту из голенища и расстелил ее на прошлогодней траве. — Мы тут, я так понимаю. А вот здесь пригодная площадка. Идти всего ничего.

— Это по прямой, Сев. А такое редко бывает, ночью не пройдем, днем надо, да и то весь день идти придется.

— Э, нет, Вася! У меня завтра вечером выступление на радио, я обещал!

— Давай сперва с нашими свяжемся, а там и решим.

— Лады. Идем.

Уже совершенно стемнело, и мы шли при ярком свете луны.

— Товарищ лейтенант, там плохие люди, — услышал я шепот, причем с акцентом.

— Отряд, стой! У схрона?

— Да, они его уже нашли, товарищ лейтенант.

— Кто?

— Немцев мало, восемь всего. Офицер есть. И двадцать полицаев, не наших.

— Хм, тут рядом отряд полиции стоит, у них поляки в основном, может они? — задумался лейтенант. После чего, достав карту и присев под плащ-палаткой, стал смотреть ее, светя фонариком.

Я присел рядом и тихо сказал:

— С рацией теперь дохлый номер. Сами они, я так понимаю, вряд ли бы нашли, сдал кто?

— Никто про схрон не знал. Когда радиста убили, мы ее спрятали, потом пошли в отрыв.

— Радиста точно убили?

— Да, на моих руках умер. У нас там еще одного бойца ранило, две пули в живот. Не жилец. Он остался прикрывать.

— Он мог немцам живым достаться?

— Нет, там минут семь активная стрельба шла. Я ему свой автомат отдал с тремя полными рожками и последнюю гранату.

— Граната для себя?

— Да.

— Был взрыв?

— Да, в самом начале, — скривился Рябов.

— Знаешь, Вась, думаю, прежде чем боец умер, они смогли его допросить. Другого ответа я не вижу.

Старшина промолчал — видимо, был со мной согласен.

— У вас есть запасные пути отхода? Не может не быть.

— Есть. Только топать туда всю ночь надо.

— Так идем?

— Не получится. Один проход около схрона, еще две тропы правее, но они точно перекрыты, так что придется делать крюк вот через этот аул.

— А слева?

— Там дорога.

— Так пойдем по дороге.

— По дороге?! С ума сошел?!

— Так ночь же, кто что поймет? Если что, я по-французски отвечу. Как оказалось, тут некоторые его знают.

— Хм… — Василий снова углубился в изучение карты.

— А вообще, куда идем-то?

— К берегу, там каждый день катер подходит, ждет определенного сигнала с берега.

— А немцы его не увидят?

— Нет, он на пределе видимости, нужно будет сигнальный костер разводить на берегу.

— Что-то еще?

— Там два поста береговой обороны. Один с крупнокалиберным пулеметом, другой с пушкой. Их нужно будет уничтожить.

— Отличная новость! Ладно, что там с картой, как пойдем?

— По дороге и пойдем. Тут свернем на эту тропу, вот она обозначена, и встанем на ночевку вот в этом ущелье. Хоть пару часов поспим.

— Лады, ну что? Идем?

Все-таки мой план сработал. Похоже, со стороны дороги нас вообще не ожидали, и мы смогли вырваться из сети прочесывания на открытый простор. Со всей возможной поспешностью, по тайным и звериным тропам мы ночью шагали все дальше и дальше от оцепления.

— Отдых. Старшина, сними с пленного кляп. А то он скоро задохнется.

Пока Жора возился с фрицем, который Ганс, мы попадали кто где стоял.

— Вась, сколько отдыхать будем? — поинтересовался я, вытягивая ноги. Хоть и занимался спортом, но тоже было тяжело, хотя устал не так сильно, как Кречетов с Микояном.

— Три часа у нас есть.

— Три? Хм, мне хватит. Хочу с этим фрицем поговорить.

— Я Ганс! — снова возмутился немец.

— А ты вообще молчи, не с тобой разговариваю! — в ответ рявкнул упертому нацисту.

Кстати, как потом оказалось, не ошибся, он действительно состоял в партии, правда, не в нашей.

— Как хочешь, но до рассвета нам нужно пройти еще километров десять.

— Да я быстро, часа хватит… Подожди, там что, еще и деревня есть?!

— Да так, пара домов. Рыбаки живут.

— Понятно. Ладно, я допрашивать пошел.

— Угу. Старшина, пост установил?

— Да. Каябордина поставил вон на ту сопку. Место для наблюдения очень хорошее. Он не только за нами проследит, но и будет наблюдать фактически все окрестности.

— Хорошо. Всем спать! Подъем в три часа ночи.

Посмотрев, как бойцы укладываются, я толкнул в плечо Степку и тихо сказал:

— Пойдем, поможешь немца в сторону отвести, хочу один на один с ним поговорить, потом можешь идти спать.

— Хорошо, Сев.

— Ну что, Ганс Фридрих Ван Кляйн? Пора и нам пообщаться. Пшли, — легонько пнул его, выводя из дремоты.

Поговорить с фашистом нужно было не просто так, а для одного дела. У меня появился план, как провести информацию о сверхлюдях и недочеловеках. Этот Ганс подходил для этой цели как нельзя лучше. Просто великолепная ширма.

Во время допроса, хотя, вернее, его можно назвать ленивым разговором, я случайно выяснил, что Ван Кляйн — один из уцелевших летчиков подполковника Шредера. Мир тесен. Заодно поспрашивал насчет засады. Все оказалось так, как мы с ведомым и думали. В сопровождении колонны шли лучшие асы Люфтваффе, собранные из разных частей. Чтобы не насторожить нас, они управляли самолетами, как стажеры или не очень опытные летчики.

«Теперь понятна разница в пилотировании! Мне это еще во время боя показалось странным. Теперь-то все понятно».

Разговор наш длился уже полчаса, а возможность закончить его должным образом так и не представилась: по плану мы должны были дойти до криков, после которых я должен был бы воспользоваться трофейным кинжалом, что висел на поясе. Убрать свидетеля. Убить его было трудно — это не в бою в азарте, мне стал даже нравиться это парень, немного внешне похожий на меня. Да и Ганс тоже что-то чувствовал, раз разговор вел ровно, честно отвечая, не давая возможности за что-нибудь зацепиться. В конце концов подловить его удалось именно на больной для меня теме.

— Ганс, ответь честно, зачем вы расстреливали беженцев и санитарные поезда?

Сперва он отвечал неохотно, но понемногу разгорячился, пока с пеной у рта не начал объяснять догмы Третьего рейха. Видимо, не со мной одним вел такие беседы, раз сразу повелся.

«М…ак, да я тебя за одно слово „неполноценный“ прирежу!»

Наш разговор нарушил все режимы тишины, мы уже кричали друг на друга. Наконец, услышав шорох осыпающихся камешков, я понял, что пора. Схватив кинжал, вонзил его в грудь немца, зло выдохнув:

— Сука!

Никакого сожаления уже не испытывал, только с ненавистью поглядывал на подергивающееся тело под ногами и на светлую прядь, хорошо видную при свете луны, закрывающую высокий лоб.

Подло? Может быть, но миллионы жизней для меня были важнее, пусть лучше возьму этот грех на себя, чем поплатятся другие за мою трусость. Да, я чуть не передумал, но все-таки решился в последний момент, вывел-таки меня из себя этот немец.

— Что?! Что случилось?.. Ах ты, черт! — выругался Василий, останавливаясь рядом.

Нагнувшись, я вытер клинок о комбинезон убитого.

— Что случилось? Да так, ничего особенного. Прыгнул он на меня… Сверхчеловек, понимаешь!

— Объясни! — зло потребовал Рябов.

— А что объяснять? Этот гнус очень подробно объяснил мне разницу между нами. Представляешь, оказалось, мы недочеловеки, это где-то близко к свиньям…

Я специально тянул время, чтобы собрались все, после чего с подробностями рассказал про план «Ост» то, что о нём помнил.

— …так и получается, что мы для них не более чем будущие рабы, которых будут держать в лагерях, лишних уничтожат, — закончил со вздохом.

Кто-то нервно сглотнул, в наступившей тишине это было отчетливо слышно.

— Это… Это… Вот твари! — первым отошел старшина.

— Ага. Представляете, он предлагал мне перебежать к ним. Урод, нашел, кому предложить. А когда я отказался, решил, что одолеет меня. М-да, надо было его в живых оставить. Как-то не подумал, довел он меня.

Рябов чему-то хмыкнул, после чего приказал собираться. Тут он был прав, после таких новостей вряд ли кто-то снова уснет. Так что через десять минут мы продолжили путь, оставив остывающее тело Ван Кляйна в этой безымянной долине. Перед тем как присоединиться к остальным, я посмотрел на тело летчика и зло сплюнул:

— Вы мне, гады, еще за Севастополь ответите!

— Нужно было похоронить, след оставляем. Слышишь, Вась? — спросил, следуя за Рябовым.

— Слышу. Там в арьергарде Каябордин и Демидов, они приберут. Шире шаг! — это уже всем.

— Понятно, — после чего мысленно, а иногда негромко вслух стал напевать разные песенки, периодически останавливаясь и задумываясь. Степка с Кречетовым знали, что это означает, так что на возмущенное Рябова: «Да сколько можно?!» — последовал немедленный ответ, причем едва слышно, чтобы не отвлекать меня: «Тихо! Творит!»

Это была небольшая хитрость. Многие не понимали, откуда у меня берутся такие песни, да еще в большом количестве. Вот и пришлось устраивать подобные спектакли. Даже рукой махать, как будто дирижирую оркестром. Объяснение мгновенно сняло все вопросы, и мои редкие внезапные остановки были встречены со всем пониманием. Я не раз ловил взгляды бойцов, смотревших на меня с большим уважением. Творит!

К десяти часам утра мы вышли к дороге, которую требовалось пересечь.

— Внимание, на дороге немцы. Идем тихо, — полушепотом приказал Рябов и, чуть наклонившись, на полусогнутых, медленно двинулся вперед.

От дороги нас закрывал небольшой вал. Правда, только до пояса, вот и приходилось так изгаляться, чтобы не увидели. Дальше — рывок через проезжую часть, покрытую мелкой щебенкой, и за скалу, за ней уже тропа.

Я шел четвертым и, прежде чем перебежать вслед за Кикобидзе, рыжеватым пареньком лет девятнадцати, осторожно выглянул и присмотрелся к немцам.

— Твою мать, — одними губами прошептал, не двигаясь с места.

Толчок в спину вывел меня из оцепенения, но я лишь дернул плечом, не веря своим глазам.

— Что там? — тихий шепот старшины за спиной.

Парни, что шли первыми, уже скрылись за скалой.

— Этого просто не может быть! — очумело просипел я внезапно пересохшим горлом.

— Да что там?! Ну полицаи, ну пленные красноармейцы, — пожал плечами Жора, тоже присматриваясь к действу на дороге, где восемь полицаев сторожили два десятка пленных, ремонтирующих дорожное полотно.

От скалы стали активно семафорить, чтобы мы продолжили движение. Мимо меня протискивались бойцы.

— Знаешь кого? — понял старшина.

— Да, и в этом проблема. Потому что без него я не уйду.

— Кто?

— Вот тот, с бородкой, в рваной телогрейке. Мой первый механик, старшина Морозов… Семеныч.

Я никак не мог ошибиться. В этом старом седом пленном сразу узнавался Семеныч. Конечно, сейчас он уже не тот сорокалетний здоровяк с широким разворотом плеч, плен сделал свое дело. Худая мумия, вот на что он стал похож. Да и судя по постоянному подергиванию всем телом, еще и болен, видимо, простудой, если не чахоткой. Кашель ни с чем не спутаешь.

— Сева, ты сам понял, что сказал? — поинтересовался старшина.

— Понял и от своих слов не отказываюсь. Я с ним три месяца воевал, он мне как батя был. Именно Семеныч ремонтировал все машины, на которых я летал. Именно ему я обязан пятьюдесятью сбитыми.

С этой стороны дороги никого, кроме нас, не осталось, ожидавший на той стороне Рябов сделал свирепое лицо и побежал обратно.

— Чего встали?

Старшина быстро объяснил задержку.

— Сева, сам подумай, что мы с освобожденными делать будем? Это же балласт, да и на катер они все не поместятся, — проникновенно начал убеждать меня лейтенант.

— Он мой однополчанин — это раз. Там наши люди — это два. В рыбачьей деревне наверняка есть лодки, возьмем на буксир — это три. И нас мало — это четыре, — буркнул я.

Рябов задумался. Время утекало, солнце поднималось всё выше и выше, а нам до вечера нужно было преодолеть немалое расстояние. А если взять с собой этих доходяг, то времени может и не хватить, мы все прекрасно это понимали.

— Ладно. Уничтожаем охрану, берем пленных и уходим. Всем все ясно? Тогда разработаем план, старшина, подвинься поближе…

После того как проехал последний грузовик немаленькой автоколонны, пленные снова вышли на дорогу и стали ровнять её кирками и лопатами под присмотром охраны, которая ближе чем на десять метров к бойцам не подходила. Боялась, это было видно. Семеныч бегал с тачкой, возя стройматериал, то есть щебень.

— Начали, — тихо выдохнул Рябов и нажал на спуск.

Звонко хлопнула винтовка, и один из полицаев, тот, что с пулеметом, упал. После чего коротко протрещал автомат и ударил залп карабинов. На этом весь бой и кончился. Три бойца выскочили на дорогу и добили раненых.

Пленные стояли в каком-то оцепенении, наблюдая за нами. Сам я не стрелял, стрелков хватало, так что обошлись без моего участия.

— Наши?! — негромко сказал один из бойцов. Невысокий худой паренек лет восемнадцати в драных шароварах.

Выскочив из-за укрытия, я побежал к Семенычу, стоявшему за спиной здоровяка, которого не подкосил даже плен, только стали видны жилы исхудавшего тела.

— Старшина? Семеныч?!

— Наши?! Наши! Ур-ра-а! — заорал в ответ тот же белобрысый паренек.

Дальше нас захлестнуло волной пленных. Меня перехватили за пару метров до механика, крепко обняли и даже поцеловали в щеку. Без всяких мыслей, просто от радости.

Семеныч услышал и, видимо, узнал голос, потому как резко повернулся и с недоверием всмотрелся в меня, его лицо осветила счастливая улыбка, через секунду перешедшая в плач.

Похлопав по спине обнимавшего меня парня, велел ему идти представиться Рябову, а сам подошел к Семенычу и резким, судорожным движением обнял его.

Пока разведчики, выставив охранение, собирали оружие и убирали трупы, мы отошли в сторону. Кстати, ведомый вместе с Кречетовым были со мной не отходя ни на шаг, вроде как составляя мою свиту.

— Не ожидал вас тут увидеть, Виктор Семенович, — начал я разговор.

Слушать механика пришлось на ходу, разведчики закончили быстро, так что через минуту мы уже шагали в сторону берега. История старшины Морозова была незамысловата, как и истории многих попавших в плен в сорок первом. После того как меня отправили в госпиталь, старшина получил другого летчика, с которым и служил. В конце октября произошёл мощный прорыв немцев под Москвой, который смогли локализовать только через неделю, но за это время фашисты успели натворить немало дел. Понятно, что авиачасти эвакуировались первыми — это те, у кого был бензин, у полка Запашного он был. Отправив самолеты, наземные службы погрузились на машины и последовали в ту же сторону. Старшина задержался, чтобы эвакуировать поврежденную машину на новеньком «Студебеккере», только что полученном от американцев. Я не знаю, когда в моем мире начался ленд-лиз, но тут техника уже поступала, и довольно давно. Правда, грузовиков было еще мало, вряд ли больше тысячи.

Не успели. На взлетную полосу ворвались два гусеничных бронетранспортера с крестами на бортах. Так старшина и трое бойцов оказались в плену.

Про этот прорыв я слышал, но только про один из госпиталей, что захватили немцы. Наши отбили его через три часа, но после того как там побывали эсэсовцы, шедшие во втором эшелоне, спасать оказалось некого. Фотографии зверства фашистов разошлись по всему Союзу и за пределы его, вызвав международный резонанс. Американцы под впечатлением даже увеличили поставки необходимой нам помощи. Правда, цену не сбросили.

Как Семеныч из-под Москвы оказался тут, для меня было загадкой, пока он сам не разъяснил. Слушал, кстати, не только я, Рябов шагал рядом, поставив командовать пленными Жору.

Обычно где пленных захватывали, оттуда их отправляли в ближайшие лагеря, но в данном случае три сотни советских бойцов посадили в поезд и повезли куда-то к морю. Причем брали только саперов. Как к ним затесался Морозов, он объяснил сам. Оказалось, во время пленения, пока бойцы прикрывали его, механик успел поджечь истребитель, бросив в разгорающуюся кабину свои документы, а при допросе сообщил, что является сапером, которому приказали уничтожить технику.

— И что вы делали на побережье? — поинтересовался лейтенант.

— Да, действительно?! — Мне тоже было интересно.

Семеныч ответил.

— Чего? — не понял Василий.

Механик повторил.

— Подожди… — У меня в голове что-то щелкнуло, вставая на свои места. — Так как вы оказались тут, раз все закончили? Это не в правилах немцев — оставлять живых свидетелей!

— А нас и уничтожили, — грустно усмехнулся старшина. В это время впереди возникла какая-то заминка, мы остановились и присели на первые попавшиеся камни.

— Сбежал? — полувопросительно-полуутвердительно поинтересовался Рябов.

— Можно и так сказать, хотя я бы сказал, спасся. Нас убивали просто. Набивали в трюмы людей до предела, отводили подальше в море, а там расстреливали два патрульных катера. Я был в третьей шаланде. Когда мы отошли от берега, вдруг началась стрельба и взрывы. Нас закрыли, и мы не могли понять, что происходит, тем более двигатель заглушал большинство шумов, пока в корму не попала бомба. Оказалось, над нами проходили «пешки», вот несколько и атаковали катера, невольно потопив и нашу лоханку.

— «Пешки»? Точно, они как раз должны морем были лететь, чтобы не насторожить оборону, — кивнул я.

— Из сорока человек до берега доплыли всего трое, да и тех… эх! — махнув рукой и отвернувшись, пробормотал Семеныч.

— М-да, вода сейчас… — Невольно вспомнилось свое купание, отчего по телу прошла дрожь.

— Подождите, так это утром все произошло? — вдруг задал вопрос Рябов.

— Утром, — кивнул Семеныч, — мы когда выплыли, нас какие-то рыбаки сдали тем, которых вы постреляли. Да двое были совсем хворые, умирали, переохлаждение, наверное, вот их и застрелили. Не хотели возиться.

— Вот, возьмите, тут на донышке, но вам пока много и не нужно, — протянул я механику свою фляжку с коньяком. Сто грамм всего осталось, но тоже дело.

— Подождите, я не понял, что они делали? — вдруг поинтересовался Степка.

— Что-что? Хреновое дело они делали. Дорогу для сверхпушки прокладывали. «Дора» она называется, — ответил я за Семеныча.

— А ты откуда знаешь? Этой информации, про огромную пушку, всего несколько дней?! — вдруг удивленно поинтересовался Рябов.

«А, так вот вы тут что вынюхивали? Понятно».

— Так этот Ганс и сказал. Только мельком, вроде как «мы еще покажем вам». Как-то так. — Если уж использовать фрица для прикрытия знаний из будущего, так на полную катушку. Беспокоило меня другое. «Дора» была под Севастополем, но никак не в Феодосии. Это было просто невозможно, ее перевозили только по железной дороге. А если это была не она, тогда что? Столько вопросов и ни одного ответа.

Про пушку Семеныч ничего не знал, но зато на карте Рябова довольно точно указал, где и откуда они строили. Прикинув путь, понял, что это сто процентов не «Дора», а что-то поменьше и мобильнее, так как весь маршрут шел по дороге от железнодорожной станции.

Еще через два часа мы наконец смогли добраться до деревушки и двух постов по бокам от нее на расстоянии с километр до каждого.

— Так это те самые рыбаки, что нас полицаям сдали! — ткнув пальцем в двух аборигенов, что вешали сушиться сети, вдруг тихо сказал старшина Морозов. Несмотря на судорожный кашель, он лежал рядом со мной на камнях и тоже изучал местность. На захват постов пошли разведчики, для массовки взяв пять бойцов, что выглядели посвежее после марш-броска. А наша задача — захват этой деревушки и сигнальный костер.

Посмотрев на свое воинство, я кивнул головой и прошептал:

— Как только начнется стрельба, идем на штурм. Всем все понятно?

— Да, — ответили мне.

— Тогда прикрытие на месте, остальные ползком за мной.

Рывком метнулся к подобию забора. Тут деревьев фактически не было, да и те, что были, шли на растопку вместе с кизяком. Заборы делали из лозы, прутов и тому подобного. Так что щелей хватало, и видно через них хорошо. Хаты тоже из веток, только обмазаны глиной, а кирпичный дом имелся всего один, да и тот чуть в стороне. Наверняка принадлежал местной рыболовной артели, слишком советским было это здание, явно недавняя постройка.

Строений было четыре. Два явных сарая и два жилых дома. По словам Семеныча, имелся еще ледник, в котором держали выживших красноармейцев, но его закрывала от нас крайняя хибара. Около того, что был построен из глиняных кирпичей, того, что получше, паслась белошерстная коза на длинной веревке. Сушились сети. Вылизывал шерсть, сидя на подоконнике, рыжий кот. Идиллия.

В это время дверь со крипом отворилась, и из старой мазанки вышла бабка, причем такая, как будто это с нее писали Бабу-ягу. С кряхтением разогнув спину, она довольно бодрой походкой двинулась к новостройке, возле которой сушилась одежда, причем только мужская.

— Вы двое, проверьте дом, остальные берите на прицел то длинное здание, — тихо скомандовал я.

Открывать огонь нам было категорически запрещено, только после того, как произойдет первый выстрел от одного из постов, так что действовали мы молча, надев на стволы штыки. Пулемет, что забрали у полицаев, установили на сошках чуть в стороне, чтобы мы не перекрывали ему сектор стрельбы.

Через пару минут из окна показался один из бойцов и молча развел руками — никого.

Мы тихо подбирались к последнему, то есть второму дому, когда на пределе слышимости хрустнула ветка. Потом еще одна и еще.

— Начали! — громко командовал я и взмахом руки, лежа, послал пять бойцов вперед. Именно они были вооружены гранатами, так что в случае чего могли закинуть их в окна.

Один из бывших пленных добежать не успел. Хлестко ударил выстрел, и он упал.

— Огонь по окну! Гранаты кидайте! Кидайте гранаты! — орал я четырем оставшимся бойцам, присевшим у стены.

Загрохотал пулемет. Брызнул стеклом оконный проем. Бойцы приготовили было гранаты, но шлепки впивавшихся рядом пуль испугали их.

— Прекратить огонь! Гранаты кидайте!

Видимо, мой голос привлек стрелка, так как рядом, расщепив столбик забора, впилась пуля. С недоумением посмотрев на почти белоснежные щепки, рывком откатился в сторону.

Пока я кувыркался, один из бойцов закинул-таки две гранаты в пустой проем окна. Через несколько секунд раздались два глухих хлопка.

— Вперед!

— Ур-ра-а! — подбадривая себя, бежали бойцы.

— Эй, а вы куда?! Я вам что сказал? Берегите наши тылы, следите за подступами! — остановил Кречетова и Микояна.

— Так мы, товарищ майор… — начал было оправдываться ведомый.

Пришлось рявкнуть:

— Бегом на боевую позицию!

Терять опытных летчиков не хотелось, всем известно изречение «пуля — дура!». Поэтому и старался держать парней подальше от боя. А тут, смотри-ка, ослушались! Оставили одного из освобожденных, что по здоровью не мог участвовать в захвате деревни, и побежали подвиги совершать!

Вернемся, заставлю картошку чистить.

Через минуту все было кончено. Отослав во главе с Семенычем трех бойцов к обрывистому берегу, где планировалось развести костер, велел прихватить дрова и сразу поджечь их. Если катер неподалеку, то он сразу заметит нас.

Двоих отправил обыскивать дома и собирать трофеи, остальных с пулеметчиком послал к своим бойцам — пусть следят за дорогой, нежданные гости нам не нужны.

— Вот, товарищ майор. Берданка, мы с такими в августе воевать начали, когда нас призвали. Все, что было, со складов тогда выгребли, — крутя в руках знакомую мне винтовку, доложил один из красноармейцев, лет за сорок.

— Видел такие, из одной даже пострелять пришлось, — повертев в руках эту довольно старую винтовку, размахнулся и зашвырнул ее за забор, к кустам, рядом с которыми паслась коза.

— Там эта старуха живая. Забилась за печку и верещит что-то.

— Да хрен с ней! Вон наши бегут. Разведчики. Заканчивайте, похоже, что-то случилось, — рассеянно ответил я, после чего посмотрел в сторону моря. Там в двух километрах от берега виднелся хищный силуэт бронекатера. Не обманули, действительно ждали.

Поглядев, как катер подходит к небольшой пристани, где покачивалась довольно большая лодка, я развернулся и зашагал к домам, у которых суетились бойцы. Трофеи были хоть и небольшие, но были, вот сейчас их и упаковывали, не обращая внимания на верещание старухи, бегавшей вокруг. Хотя почему она защищала вещи немецких солдат с постов, стоявших тут на постое, не знаю, может, боялась последствий, но вопила она знатно.

От одного из сараев вдруг повеяло знакомым запахом, поэтому траектория моего движения плавно изогнулась, в конце концов упёршись в одну из стен этого строения.

— Да быть такого не может! — изумился я, разглядывая через щель развешенное там богатство.

Глянув на замок, достал маузер и отстрелил дужку, после чего распахнул одну из створок и вошел внутрь.

— Ого! А я-то думал, зачем стрелял?! — послышался сзади голос Рябова.

— Ага. На запах повелся. Как думаешь, все вывезем?

— Почему нет? В лодку напихаем… Половина наша!

— Договорились, — ответил я, подходя к ближайшей веревке, на которой была вывешена вяленая рыба, и отрывая перышко.

— Ум-м, вкусно, — последовал моему примеру Вася.

— Ага, ща Семеныча озадачу, пусть командует погрузкой, вот мешки лежат и корзины. Как думаешь, килограмм двести тут есть?

— Наверняка есть. Ладно, побегу встречать моряков, — ответил лейтенант и, сняв одну рыбину, выскочил из сарая.

Последовав было за ним, был вбит обратно в сарай бойкой бабкой. Две минуты мне потребовалось, чтобы понять, что за рыбу надо платить.

— Бабка, ты не охренела?! Мы не покупаем, мы берем как боевой трофей!

Однако старуха ничего не хотела слушать. Тут я вспомнил, как один из бойцов пару минут назад сунул мне в руки свернутый рулон немецких денег.

— Мало!

— О! А говорила, по-русски не понимаешь! — хмыкнул, доставая следующую купюру.

— Мало!

— Да подавись! — сунул ей весь рулон и выставил довольную бабку вон, после чего прикрыл створку, крикнул бойцам, чтобы грузили рыбу, и направился к дому.

Кроме часовых, остававшихся на своих постах, все уже собрались у катера, поэтому мне никто не встретился. Моей целью была коза — раз трофей, значит, трофей. У нас рядом с полком госпиталь обосновался на двести лежачих мест, я это хорошо знаю, часто под настроение, плохое или хорошее, приходил туда с гитарой или гармонью. Так вот в госпитале было две козы, и врачи часто говорили, как раненым было полезно козье молоко, жалея, что коз мало, да и тех просто подарили госпиталю местные жители. Вот и решил увеличить поголовье рогатых.

— Товарищ майор? На мясо? — поинтересовался пробегавший мимо Кикобидзе.

— Какое мясо?! Глаза разуй, молоко будем доить! Идти не хочет, коз-з-за, два раза уже боднула.

Боец споткнулся, после чего засеменил в сторону группы разведчиков, что-то обсуждавших с одним из матросов, при этом постоянно оборачиваясь.

Пожав плечами, я последовал дальше. Через три секунды со стороны разведчиков долетел взрыв смеха.

Пропустив мимо бойцов, что носили рыбу, я подвел постукивающую копытами козу к борту катера и ласково сказал:

— Давай, Маша, за мной.

— Эй! Козла я на борт не пущу. В лодку его! — вдруг рявкнули откуда-то из-за рубки.

— Козла?! А это что, козел?!

Вышедший морской командир в звании старшего лейтенанта утвердительно кивнул.

Я резко обернулся в сторону наблюдающих за нами разведчиков, где прятался Кикобидзе.

— Вот ведь гад, а? И промолчал!

— В смысле?

— Да… — пришлось объяснять свои планы насчёт молока для раненых.

— Ха-ха-ха, — заржал моряк.

— Да я думал, это вымя!

У командира катера началась истерика. Сзади подхихикивали бойцы. Некоторые уже откровенно смеялись.

— Я еще думаю, что это она бодается, тут оказалось, что это он… Явно доиться не хотел, — вслух размышлял я.

— Ага, вот бы он удивился, если б его доить стали! Ой, не могу-у-у! — простонал всхлипывающий от смеха старлей.

— Да что вы ржете-то?! Это вы все тут деревенские, а я этих коз только на картинках видел да когда мимо проезжал!

Ажиотаж вокруг козла стих минут через пять, как раз когда закончилась погрузка.

— Отходим! — раздался крик. Один из матросов в серой робе скинул причальный канат и ловко запрыгнул на палубу.

Хорошо привязанная рыбачья лодка, оказавшаяся баркасом, потянулась следом за нами. Запасливые разведчики затащили в неё даже крупнокалиберный пулемет. Кроме пяти бывших пленных, среди узлов торчала голова козла. Я решил: раз молока не дает, пусть козлят делает.

— Ну что, Виктор Семенович? Будем жить? — радостно хлопнул механика по плечу.

— Будем. Будем жить! — твердо ответил он, глядя на удаляющийся берег.

Мы сидели у левого борта, прислонившись спиной к рубке. Из-за механика берега мне видно не было, поэтому я рассматривал сам катер. Он был другой, заметно меньше того, что спас меня. У пушки на носу ведомый с Кречетовым о чём-то расспрашивали артиллериста с танковым шлемофоном на голове.

— Хм, бабка с палкой бегает… — услышал я слова Виктора Семеновича, и тут же на лицо и шею брызнуло чем-то тепловатым и сильно ударило в руку, опрокинув меня на правый бок.

Вытерев лицо, ошарашенно посмотрел на испачканные красным пальцы.

— Семеныч? — позвал старшину, не оборачиваясь.

— Кхрр-р-р ба-абка-а, — с горловым бульканьем прохрипел кто-то.

Посмотрев на Морозова, увидел месиво в районе левого плеча и горло, из которого хлестала кровь.

— Семеныч! Су-ука-а! — Взглядом зацепившись за фигурку на холме, я под удивленными взглядами разведчиков, освобожденных бойцов и экипажа рывком вскочил, перепрыгнул через бьющееся в агонии тело своего бывшего механика и, подлетев к спаренному пулемету на корме, отшвырнул от него матроса.

Холодные ребристые рукоятки задрожали у меня в руках, когда пулемет забился, изрыгая из стволов спаренные факелы. Короткими очередями я стрелял по холму, тряся головой, чтобы смахнуть слезы.

— Ушла, тварь! — со злостью сплюнув, посмотрел на пустой холм. Старухи уже не было, шустрая оказалась. — Б…! Семеныч!

Резко развернувшись, я побежал обратно к телу механика, около которого уже склонились Рябов и один из матросов, они были ближе всех и успели первыми.

— Виктор Семенович? — Вытерев рукавом комбинезона лицо, я шмыгнул носом. — Как же так-то, а?

— Сем-мье. Сх-хаш-шжи-и! — успел прохрипеть Морозов и, дернувшись, замер.

Оттолкнув в сторону, мимо меня протиснулся фельдшер из группы Рябова. Я стоял и плакал, пока он осматривал тело. Вздохнув, фельдшер покачал головой:

— Умер, шансов не было, если бы даже был врач.

Бормоча ругательства и обещая сделать со старухой столько всего, что она долго будет жалеть о своём появлении на свет, стоял, уткнувшись лбом в обшивку рубки и машинально потирая плечо.

— Товарищ майор, вы ранены? — поинтересовался фельдшер, закончив с Морозовым.

— На излете ударила.

— Давайте я вас осмотрю… Хм, невезучая у вас рука, товарищ майор. Опять она пострадала.

Когда с меня сняли верхнюю часть формы, на палубу упал смятый кусочек свинца.

— Похоже, пройдя через старшину, она почти полностью потеряла силу, — пробормотал Рябов, с интересом рассматривая здоровенный синячище на моем плече.

Поеживаясь от холодного весеннего ветра, я хмуро сказал:

— Пулю мне отдай. Я ее семье отвезу.

— Адрес знаешь?

— Да.

Кроме синяка, у меня не обнаружили даже разрыва кожи, хотя ямка от удара присутствовала, что изрядно удивило фельдшера. Минут десять этот коновал, несмотря на то что я начал синеть, осматривал меня, осторожно поднимая и опуская руку, ощупывая, отслеживая реакцию на свои действия.

— Судя по всему, просто синяк. Ни перелома, ни трещин нет, но как прибудем, нужно полное обследование в госпитале и сделать снимки, — подвел он итог и велел мне одеваться.

— Старшину в брезент заверните, у моряков спросите, скажите, потом вернем, — приказал я своим.

Пока Кречетов узнавал насчет брезента, мы со Степкой начали готовить тело Морозова к перевозке. Я решил похоронить его как полагается, со всеми воинскими почестями, у последнего местоположения штаба полка. Была там одна прекрасная поляна, где хорошо отдыхалось. Вид просто изумительный. Думаю, Семенычу бы понравилось.

Оттолкнувшись от палубы, матрос ловко приземлился на бетонный пирс и набросил поданный швартов на кнехт. Через полминуты бронекатер застыл у причала, где ожидала немаленькая толпа встречающих.

Как я и думал, первым делом нас загребла контрразведка. Смерша еще не существовало, так что эти функции исполняли именно они. Проследив, как в кузов полуторки погрузили тело старшины, я последовал за молодым лейтенантом госбезопасности, мне предстояло много что объяснить и рассказать. Однако в кабинете меня ожидал невыспавшийся сюрприз.

— Рассказывай, — хмуро буркнул Никифоров, стоило мне войти.

Степку, кстати, завели в соседний кабинет.

— Что именно, гражданин начальник?

— Не ерничай, давай все по порядку. Тобой САМ заинтересовался.

— Ну хорошо, — устало кивнул я и присел на стул перед столом, за которым сидел особист.

— Подожди, может, чаю?

— Можно.

После чая я в подробностях доложил все, что со мной случилось, после того как меня сбили. Никифоров слушал молча, с непроницаемым лицом. Он только раз приподнял брови, узнав, что немецкий летчик был из группы подполковника Шредера, и поморщился, когда я описывал, как этот немец бросился на меня. Когда дошел до гибели Морозова, он только глухо выругался. Никифоров не хуже меня знал механика.

После особиста эстафету принял вернувшийся в кабинет лейтенант, представившийся Поляковым, и провел очень профессиональный допрос, но уже зафиксировал все на бумагу, которую и дал мне подписать.

При выходе из здания штаба фронта, где и находилось управление контрразведки, меня буквально подхватили под локоток и, возмущенно вопя, потащили к одной из машин.

— Да стойте вы! — выдернул я руку из цепких пальцев знакомого пузана в форме политработника. — Что вам нужно?

Пузан был из политуправления фронта, и о боже! До эфира, который так никто и не подумал отменять, осталось меньше часа.

— Да вы шутите?! У меня боевого товарища убили, и мне друзей ждать надо!

— Ваши однополчане уже отбыли в часть с вашим погибшим другом. Они закончили раньше. Это я приказал. А теперь проедемте со мной!

— Извините, но, наверное, я откажусь, я сейчас не в том состоянии, чтобы выступать в эфире.

Пузан возмущенно завопил, что мое мнение его интересует в последнюю очередь, раз партия сказала, что я буду выступать, то я буду выступать.

«Да хрен с вами!» — подумал, а вслух сказал:

— Поехали!

— Вот ваша речь. Тут все согласовано с цензурой, — быстро шагая рядом со мной, говорила помред. Мерецков, встречавший меня у машины, шагал с другого бока, бубня над ухом, что меня будет слушать весь СССР, и прося ничего не испортить.

Все это наложило некоторый отпечаток на мои мысли.

— До эфира три минуты! — раздался вопль из соседнего коридора.

— Ну мы надеемся на тебя, — пожал мне руку комиссар и приглашающе показал на дверь.

Стул перед микрофоном был удобным. Откинувшись на спинку, я прищурившись смотрел на редактора, отсчитывающего время.

«Три, два, один… Пуск!»

— Добрый день, уважаемые товарищи радиослушатели. В эфире радиостанция Керчи. Как мы и обещали, сегодня у нас в гостях дважды Герой Советского Союза летчик-истребитель майор Суворов. Он только что с боевого вылета, в котором сбил три немецких самолета, доведя свой счет сбитых самолетов противника до шестидесяти двух лично и девять в группе… — бубнил диктор, начав передачу.

— … а теперь слово предоставляется дважды Герою Советского Союза майору Вячеславу Суворову!

— Здравствуйте, товарищи… — Тут я замолк на несколько секунд. Не потому, что нечего было сказать, а потому, что, бросив случайный взгляд на свои руки, которые положил на стол перед собой, увидел черные ободки под ногтями. Плохо смытая кровь Семеныча как будто говорила: «Не смей, они ждут от тебя другого». Крепко сжав челюсти, я на миг зажмурил глаза.

Андрей Смолин, диктор Керченского радио, с недоумением смотрел на молодого паренька, который сидел перед ним, крепко зажмурившись. Когда этот знаменитый на весь Союз парень вошел в помещение студии, Андрей сразу заметил, что с ним что-то не так. Слишком бледным он был. Сейчас, замолкнув на первой же фразе, закрыл полные боли глаза и вот уже две секунды молчал. Смолин один из немногих знал, что в прошлое свое выступление Суворов был пьян, причем в стельку. Однако политработники тщательно это замалчивали. Сейчас же от летчика, кроме запаха сгоревшего пороха, ничем особым не несло.

Вдруг Суворов распахнул свои глаза, и Андрей вздрогнул. Столько бесшабашной веселости, которой был так знаменит этот прославленный летчик, было в них!

— Я не могу их подвести… — скорее прочитал по губам, чем услышал диктор, после чего, чуть усмехнувшись, гость начал свою речь. Однако как же она отличалась от того текста, что лежал перед Андреем!

Встретив удивленно-недоумевающий взгляд диктора, сидевшего напротив, я усмехнулся и продолжил. Будем надеяться, что эта небольшая заминка была несильно заметна.

— …Андрей Павлович был прав, и я действительно после вылета. Только он не уточнил, что вылет был вчера и я был сбит. Чтобы прояснить эту ситуацию, бегло расскажу, что было. Дело в том, что несколько дней назад нами был сбит немецкий летчик, и он поведал о важной шишке, которая в составе автоколонны проследует по определенному маршруту. То есть это была дезинформация, мы поняли это, однако отменять операцию не стали. Вылет совершили в составе сборной группы, восемь штурмовиков и восемь истребителей прикрытия…

Я спокойно, чуть иронично рассказывал про ту операцию. Избегая касаться скользких тем. В этот раз хотелось провести более серьезную передачу с легкими вкраплениями юмора. Да и порадовать слушателей песнями Высоцкого, которыми ранее не слишком баловал их.

— Так и закончился тот бой. Причем это не значило, что он проигран, мы выполнили свое задание, именно это было нашей целью, а то, что нас сбили… что ж, судьба. Так вот, наш бой сподвиг меня на написание песни. Знаете, многие удивляются, как я быстро пишу их, и они правы, я тоже удивляюсь. Например, за вчерашний день я написал тексты сразу трех песен, первая — про наш бой. Сейчас вы ее услышите.

Подхватил гитару, поморщившись от боли в плече, и, накинув ремень, поработал снятой с повязки рукой.

Прижав пальцами струны, пытался унять сильно бьющееся сердце. В исполнение этой песни я вложил душу, что уж говорить.

— Как вы слышали, окончание было другим, но и пришла она мне не в спокойной обстановке. Менять ее я не стал. Несмотря на итог боя, задание было выполнено, причем не просто выполнено, но даже перевыполнено. Мы воспользовались этим налетом, чтобы вызвать неразбериху в войсках противника, нанесли мощные бомбо-штурмовые удары по крупному железнодорожному узлу и аэродрому. Потери немцев сейчас подсчитываются. Многие бойцы и командиры спрашивали, не верующий ли я? Скажу честно: нет. Я атеист в полном его понимании. Религия, возведенная на убийствах и казнях, для меня неприемлема. Это я о Владимире Святославиче, о том, который Красное Солнышко. Но людям это нужно, так что пусть будет. Знаете, когда нам встретились разведчики, я уже думал, что все, так и не выберусь из этих гор, однако парни молодцы, чуть не за шкирку вытащили нас. Причем самой большой проблемой оказался я. Так что разведчики фактически несли меня на руках, у меня оказались слишком серьезные травмы и ранения для похода по горам. Я вообще им удивляюсь, безбашенные парни, все-то у них ловко получалось. Именно им я хочу посвятить свою следующую песню. Она тоже про разведчиков, на данный момент ничего другого я просто не успел написать. Парни, это для вас.

Песня была удивительно длинной, но я спел ее полностью. Что уж говорить, она была одной из моих любимых. Знал её назубок, даже переделанные варианты, но сейчас исполнил в авторском тексте.

Поморщившись, потер плечо — оно доставляло мне все больше и больше проблем.

— На чем я закончил? А, как решил поговорить с пленным летчиком. И первый вопрос был таков. Почему они убивают женщин и детей. Мне часто приходилось это видеть, и я не раз поражался бесчеловечной жестокости немецких летчиков, буквально уничтожавших с воздуха колонны беженцев и санитарные поезда. И знаете, что он мне ответил?..

— Да где? — Стопка листов рассыпалась по полу. Упав на колени, комиссар Мерецков стал шустро ворошить их, ища нужный.

— Точно тут был? — пыхтел рядом главный редактор, бегло изучая каждый листок.

— Да был! Тут все не то. Это бухгалтерия, а нужны были приказы, а у них конверта не было. Может, я его в сейф убрал? — остановившись, задумался комиссар.

Бормочущий на средней громкости репродуктор на стене выдал новый перл Суворова.

— Твари! — отвлекшись от поисков, высказался редактор, прислушавшись к глухому голосу летчика, довольно подробно рассказывающего про какой-то план «Ост».

— Угу. Запись идет? — забеспокоился Мерецков, копаясь в сейфе.

— Конечно, был же приказ!

— Хорошо. Есть! Вот он, — замахал комиссар конвертом.

Редактор Симанович с облегчением вздохнул. Теперь им есть чем прикрыться от проверок из политуправления штаба фронта. Слишком уж за гранью шел эфир.

— Не знаю, кто принял решение, но человек, пославший этот приказ не мешать товарищу Суворову, умен, причем очень, — задумчиво пробормотал редактор, не отвлекаясь от прослушивания.

— Умный — это да… Тут личная подпись наркома товарища Берии, — ответил комиссар, отчего Симанович от неожиданности закашлялся.

Похлопав его по спине, Мерецков кивнул на репродуктор:

— Сейчас звонки начнутся, переводи все на меня, а пока иди в комнату записи, контролируй там все. Я сейчас бойца пришлю, пусть охраняет. Это же такая бомба!..

— Так не мы одни пишем…

— Чушь какая-то. «Ост», недочеловеки… — говорил командующий 3-й Королевской румынской армии генерал-лейтенант Пётр Думитреску. Морщась, он слушал перевод немецкого офицера, стоявшего у большого радио, разукрашенного барельефами с африканской охотой.

— Обычная пропаганда, — нервно вытирая платком блестящую лысину, ответил генерал Ганс фон Зальмут.

— А вы что скажете, герр командующий? — поинтересовался Думитреску.

Все время передачи Манштейн крутил в руках резную трость, которую подарили ему латышские патриоты еще в сорок первом году, задумчиво рассматривая пол.

— Очень интересный юноша. Так хотелось поговорить с ним. Жаль, что это не удалось, — задумчиво ответил генерал.

— Но что вы думаете о его словах? Это правда? То, что все это придумал фюрер? — не унимался румынский генерал.

— Фюрер у нас непогрешим… — с едва заметной усмешкой ответил фон Манштейн, — однако мы собрались тут не для того, чтобы обсуждать подобные глупости. Вернемся к плану штурма высоты двести одиннадцать — ноль восемь. Нужно продвинуть линию фронта на пятнадцать километров вперед, тогда у нас появится возможность для удара вдоль шоссе.

Генерал Думитреску озадаченно посмотрел на него и задумался. Манштейн не ответил на вопрос. Неужели все, что сказал этот Суворов, правда? Генерал припомнил, что о чем-то подобном в изрядном подпитии говорил один из эсэсовцев, прикрепленных к их армии. Арийцы — высшая раса?!

— …вот такие мы… по словам немцев, неполноценные. Знаете, что самое забавное? По словам этого Ганса, сотрудники, отвечавшие за чистоту расы, были изрядно шокированы, когда появились на нашей территории. Оказалось, по всем параметрам истинных арийцев среди советского населения на порядок больше, чем в Германии. Среди военнопленных ими оказался каждый третий. Я, кстати, тоже. Этот ван Кляйн предложил мне перейти на их сторону, мол, буду полезен Третьему рейху, но когда я отказался, причем в довольно резкой форме, он бросился на меня. Я жалею не о том, что убил его, а только о том, что потерял ценного свидетеля. Я вообще не понимаю, ведь войну они не выиграют, это сейчас знает чуть ли не каждый боец или командир. И они должны понимать, что возмездие придет. За все то, что они сейчас творят… тем более что немцы нарушают подписанные ими же международные конвенции. Правосудие найдет и тех, кто отдает приказы, и тех, кто их исполняет, но они почему-то этого понять не хотят. Да, они еще сильны, но уже не те, что были год назад, далеко не те. Большую часть кадровых войск мы у них повыбивали. Так что думайте сами, про истинное лицо немцев вы сейчас слышали. Теперь есть логическое объяснение их поступков на нашей территории. Сожженные вместе с жителями деревни — это им нужно освободить место для будущей усадьбы для какого-нибудь бюргера. Геноцид? Да пожалуйста! Ведь такие расы, как славянские, азиатские, кавказские, а особенно цыганские подлежат стерилизации. Скажу проще. Женщина любой расы может иметь ребенка только от гражданина Германии. Мужское население захваченных территорий или уничтожат, что уже делается, отправляя их в концлагеря в большинстве по надуманным предлогам, или будут делать их евнухами. Для тех, кто не понял, евнухи уже никогда не познают женщин…

— Дерьмо! — в ужасе выдохнул генерал Ганс фон Зальмут, он сразу понял, какую только что свинью им подложил этот русский, в верхах рейха уже прозванный Везунчиком.

— Если эта информация дойдет до недавно присоединенных территорий… — не закончив, задумался генерал Манштейн. Какое счастье что Думитреску только что вышел из кабинета. Румынский генерал с утра мучился животом.

— Дойдет рано или поздно, русские не дураки и наверняка воспользуются такой возможностью. Нужно их как-то остановить.

— Это невозможно, и ты это знаешь. Но замедлить… это возможно. Гюнтер, — обернулся Манштейн к сидевшему справа полковнику, — приказ по армии. Всех русских, взятых в плен с этого дня, уничтожать. Волнения среди местного населения вряд ли будут, они слишком лояльны к нам, но лучше перестраховаться.

— Это не остановит информацию, задержит, да, но не остановит.

— Я знаю. После совещания свяжусь с фюрером, он должен знать. Нужно выработать контрмеры, — закончил генерал. Его поразил хитрый ход русских. Информацию произнес тот человек, которого уже знал весь мир и репутация которого была непогрешима. То есть большинство ПОВЕРИТ ему.

В это время дверь отворилась, и в огромный кабинет вошел генерал Думитреску со свитой.

— …сейчас я смотрю на свои руки, вернее, на кровь, что осталась на ногтях. Мой друг погиб несколько часов назад, умер прямо у меня на руках. Я не видел его почти шесть месяцев, встретил, когда мы прорывались к морю, такое счастье испытал, а тут… Шальная пуля, и все… У меня есть песня, написана давно, но я не пел ее… Это песня для тебя, Виктор Семенович.

— Вот мне показывают, что время эфира заканчивается. Знаете, может, я и не прав был, что рассказал вам про все это… но если бы замолчал, то я не был бы тем Суворовым, которого вы знаете. Я такой, какой я есть. Всем спасибо. До свидания.

Задумчиво выбив пепел из трубки, Сталин убавил звук, как только после летчика Суворова взял слово диктор, после чего повернулся к Лаврентию Павловичу:

— Вы знаете, товарищ Берия, что нужно делать!

Молча кивнув, нарком вышел из кабинета.

— План «Ост», говорите? Ну-ну, — тихо пробормотал Иосиф Виссарионович.

Через полтора часа после радиопередачи заключенный номер один был доставлен на спецобъект, где опытные следователи начали заново его потрошить. Теперь они знали, какие вопросы задавать. Через три дня полностью развернутый доклад старшего следователя лежал на столе Берии, который лично отнес его Сталину.

— Значит, полностью подтвердилось?

— Да, товарищ Сталин. Выявились такие интересные документы, как «О военной подсудности в районе „Барбаросса“» от тринадцатого мая тысяча девятьсот сорок первого года и «О комиссарах». План «Ост» тут выложен более развернуто, однако показания Гейдриха несколько отличаются от того, что рассказывает Суворов. Майор Никифоров уже прислал опрос Суворова, тот честно признался, что почти пятьдесят процентов им лично придумано. Он решил, что для противодействия мирного населения на оккупированных территориях это хорошая идея. В остальном большая часть совпадает, так что, возможно, разговор с тем ван Кляйном имел место быть. К сожалению, наш человек не смог подойти достаточно близко, чтобы подслушать, да и французский язык он не знал, однако судя по мимике разговор был довольно эмоциональным.

— Хорошо. Что по первой информации?

— «Ост»? Мы уже передали все документы допроса в наш отдел пропаганды. Копии задокументированного допроса Гейдриха были отправлены всем послам союзных держав. Представители Америки и Англии присутствовали на заключительном допросе и даже задавали ему вопросы. Как любит говорить товарищ Суворов, «они были в шоке».

— Где сам сейчас товарищ Суворов?

— Завтра вылетает в Москву. Врачи отстранили его от полетов на три недели — по нашей просьбе — и он воспользовался этим для отправки в Центр Боевой Подготовки. Причем не только сам полетел, но и взял с собой четырех летчиков из первого состава полка, они должны в течение срока отпуска читать вместе с ним лекции. Идея хорошая, и я дал разрешение.

— Хорошо. Держите меня в курсе относительно операции «Геноцид». Вы ведь ответственным поставили комиссара Валикова?

— Да, товарищ Сталин. Думаю, он справится. Типографии уже печатают листовки с рассказом товарища Суворова для сброса их на оккупированную территорию…

Когда нарком вышел, Сталин вызвал Поскребышева.

— Документы на награждение готовы?

— Да, товарищ Сталин.

— Принесите мне их на подпись… И вызовите Микояна.

— Да, товарищ Сталин. Еще пришли новые сводки по Керченскому фронту…

Когда я вышел из студии, то замер, приходя в себя. М-да, все-таки выдал. Глубоко вздохнув, направился к выходу. Что было странно, в основном люди сторонились меня, стараясь не смотреть в глаза. Понятливо кивнув, направился было дальше, как увидел у входной двери Никифорова.

— Арестовывать будешь? — поинтересовался я, протягивая вперед обе руки.

— Да иди ты! Думаешь, я не знал, что ты все в прямом эфире выболтаешь? Знал, все-таки почти год вместе, изучить успел.

— Почему же не остановил?

— Так и будем тут говорить? Пошли, машина ждет, — оборвал меня особист и распахнул дверь.

Как только «эмка» выскользнула из узких улочек Керчи на просторы шоссе, если можно так сказать про узкую дорогу с двусторонним движением, особист задал мне первый вопрос:

— Откуда ты знаешь слово «геноцид»?

— Хм, летчик его употребил? Да я и так его знал, латинское вроде, оно означает…

— Да знаю я уже, что оно означает, просто удивился, откуда ты его знаешь.

— Просто знаю.

— Ладно. Что-то ты не рассказывал мне про евнухов? — перешел он на другую тему.

— А-а-а, ты про это. Ну придумал, вроде ничего так получилось. Как думаешь, теперь наши бойцы при окружении пойдут в евнухи? Вот и я думаю, нет. А если все, что я сказал, довести до…

— Да понял я. Знаешь, почему тебя допустили до эфира?

— Нет, но могу предположить. Дали разрешение?

— Да. Я сразу после допроса связался с товарищем Берией и доложил ему свои мысли с беглым анализом. Так что разрешение было получено, хотя велели предупредить: НЕ НАГЛЕЙ!..

Семеныча хоронили в сколоченном из снарядных ящиков гробу. Я стоял у могилы и смотрел, как опускается зеленый ящик с моим первым наставником. Это он учил меня, как выживать в той войне. А бытовые мелочи? Именно он по просьбе Никифорова наставлял меня в мелочах, чтобы я не прокололся на незнании.

— У него семья была? — поинтересовался стоявший рядом Степка.

— Да. Жена, сын и две дочери. Фотографии показывал. Он их с началом войны к матери отправил, это где-то в Подмосковье. Успели с первыми эшелонами вырваться, письма слали. Попробую отпуск получить, хочу навестить их.

— Понятно. Я его почти не знал, но хороший был человек, надежный.

— Да…

В похоронах участвовал весь полк. Хоронили не только старшину Морозова. От ран умер один из пилотов, летавших на «таирах». Из ста сорока трех самолетов, которые утром десятого марта вылетели на штурмовку и прикрытие, не вернулись одиннадцать. Если бы не тот бедлам, что мы устроили в эфире, потери были бы гораздо больше, но план, составленный общими силами, как показало дело, был удачен.

Самое забавное, что против нашей недавно сформированной третьей воздушной армии, имевшей на вооружении четыреста восемьдесят девять самолетов, в которую временно входил и наш полк, выступал немецкий корпус, по последним сведениям, превосходящий её вдвое.

Мы уже знали потери немцев. Сегодня утром был сбит гауптман из восьмого штафеля второй эскадры. Они потеряли шестьдесят три самолета в воздушных боях, около восьмидесяти на земле и почти четыреста человек летного состава. Аэродром, на который был совершен налет, как выяснилось, служил базой для большей части подразделений Люфтваффе. Повезло с этим гауптманом в том, что его старший брат служил в штабе Манштейна и знал как точные, которые подали командующему, так и подправленные сведения, что отправили в Берлин.

— Скажешь что-нибудь? — поинтересовался комполка.

— Да.

Речь я особо не готовил, просто не было времени. Когда мы приехали в полк, собрались уже все, без дежурного звена, конечно, и ждали только нас. Парни молодцы, до темноты успели все сделать.

— Знаете. Тяжело говорить, скорбь переполняет душу. Я хорошо знал и Толю Огниева, и Виктора Семеновича Морозова…

В моем голосе преобладала горечь потери. Я не говорил высокопарных фраз, только то, что лежало на душе, напоследок пробормотав:

Спите, парни, спокойно, мы закончим то, что вы начали.

Вздохнув, тряхнул головой, возвращаясь в реальность. Взял комок холодной земли и первый бросил на крышку гроба. Не знаю, принято ли такое в этом мире, раньше не замечал, но сейчас парни последовали моему примеру.

После похорон состоялись импровизированные поминки. Два стакана водки в центре стола были накрыты ржаным хлебом.

— Сев, а что с козлом делать? Парни не хотят его отдавать, решили оставить в полку, — присев рядом со мной, поинтересовался комиссар.

Я сидел на лавочке возле землянки и смотрел на ночное небо. Вообще-то сейчас мне следовало находиться в госпитале и проходить полное обследование, но стемнело быстро, и пришлось до утра остаться под присмотром нашего полкового врача.

— Козел? Ах да, мы же козла взяли… А зачем он нам? Талисманом, что ли?

— Да, летчикам больно уж понравился его нрав. Драчуном прозвали, он только поварих боднуть не успел, остальных всех — наша скотина, боевая.

— Да я ему козочек пообещал…

— Думаешь, он понял?

— Бодаться сразу перестал, значит, понял, пусть остается, но в госпиталь его возите.

Утром, часов в девять, когда я в легкой шинели стоял у землянки рядом с прогревающей мотор машиной, к нам подъехала легковушка Никифорова. Скрипнув тормозами, она остановилась у старой «эмки» еще довоенного выпуска.

— Что-то случилось, товарищ майор? — поинтересовался один из дежурных летчиков. Буквально десять минут назад весь полк был срочно поднят в небо и отправлен к переднему краю.

— Не знаю.

Дверь открылась, и из машины вышел Никифоров. Майор Никифоров.

— Поздравляю, товарищ майор госбезопасности, с присвоением вам очередного звания, — поздравил я особиста, мельком глянув на петлицу с одним ромбом.

— Спасибо. Боец, машину можешь ставить на место, товарищ майор поедет со мной, — приказал он моему водителю. После чего, кивнув на свою «эмку», велел: — Садись.

— Начало настораживает, — хмыкнул я.

— В госпиталь, — скомандовал Никифоров и, повернувшись ко мне, спросил: — Это ты составлял схемы налета на наши штабы неделю назад?

— Ну… я, было о чем в тюрьме подумать. Но я только предположил, как могли бы действовать немцы.

— Можешь не гадать. Ты угадал.

— Черт! Кто?

— Власов. При налете на штаб фронта погибло много командиров и работников штаба. Одновременно началось массированное наступление вдоль шоссе. Проблема в том, что генерал Власов оказался в окружении, он инспектировал войска.

— Прекрасно! Одним ударом обезглавили нас и прорвали фронт! — стукнув кулаком по спинке переднего сиденья, зло сказал я.

— Фронт не прорвали, я не говорил этого. Да, взломали оборону первой и второй линий и застряли в пятнадцати километрах от переднего края, нарвавшись на недавно сделанный укрепрайон.

— А Власов-то там как оказался?! Что-то странно, им, по-моему, вообще запрещено появляться у переднего края.

— Это где ты такое слышал?!

— Да… где-то. Так что он там делал?

— Проводил смотр новой части. Там пополнение стояло, мотострелковая дивизия со всеми средствами усиления. Она должна была среди прочих частей идти в прорыв, вот генерал и настраивал их на предстоящий бой. Дивизия стояла между первой и второй линиями, сейчас там до сих пор идет бой, держатся парни.

— Авиаразведка что показала?

— Сплошные дымы, разрывы и трассеры во все стороны. В районе артиллерийского полка стрельба из пушек — видимо, не везде немцы смогли овладеть инициативой.

— А связь?

— Проводная оборвана, радио еще работает. Но в основном полковые и батальонные. Сведения неполные и отрывочные. Похоже, по штабам от дивизии и выше нанесли сплошные авиа- и артиллерийские удары. Позывной командующего не отвечает.

— А кто командование принял?

— Генерал Толбухин. Он как раз в это время был на крейсере, общался с новым командующим эскадры, прошлого-то сняли за безынициативность и преступное бездействие. Сейчас там некто контр-адмирал Литвинов командует. Его из каперангов перевели на эту должность. Раньше эсминцами командовал. Говорят, хорошо. Инициативный.

— А кто его назначил?

— Комиссар Мехлис.

— Понятно. Значит, Толбухин уцелел?

— Да, сейчас он на новом командном пункте руководит деблокированием наших частей. Фактически в окружении оказался полноценный корпус, а это без малого двадцать пять тысяч человек.

Меня стала несколько настораживать такая откровенность Никифорова. Раньше подобного я за ним не особо замечал.

— Значит, наши над местом прорыва? Обеспечивают господство в воздухе?

— Не только твои, почти все истребительные части фронта.

— А вот это зря. Важные стратегические места нельзя оставлять без прикрытия, немцы не дураки, могут воспользоваться моментом. Да и разведка у них работает неплохо.

— Не умничай, без тебя знаем. Ответил же — почти.

— Угу. — Я стал прикидывать, чем могу помочь нашим. В самолет меня, понятное дело, не пустят, но подкинуть хорошую мысль могу. — Есть одна идея. Все штурмовые и бомбардировочные части сейчас работают над местом прорыва? Пробивают дорогу нашим частям?

— Точно не скажу, но вроде да.

— Нужно отозвать половину. Оставшихся хватит. Свободными частями — естественно, с прикрытием — нанести массированные налеты на обе железнодорожные станции, атаковать все, что движется по дорогам к месту прорыва, не пропуская даже одиночные грузовики. А также по всем обнаруженным разведкой складам боеприпасов и питания. Нужно создать у них дефицит боеприпасов. Это хорошо поможет нашим.

— Возможно, — задумчиво ответил Никифоров. — Один из командиров из оперативного штаба фронта уже предлагал подобное, но его развернули, приказав заниматься своим делом.

— Идея на поверхности лежит, додумать не трудно, — пожал я плечами.

Машина в это время повернула на узкую дорогу, ведущую к госпиталю.

— Это да. Но тут видишь, какая ситуация. Командование думает, что окруженцы вырвутся не сегодня завтра, так что такие шаги делать преждевременно.

— Идиоты.

— Ну да, мало им примеров сорок первого, все те же ошибки совершают.

— Генерал Толбухин тоже так же думает?

— Насколько я знаю, нет, но не препятствует, размышляет о чем-то…

— Что?! Опять?! — Я наконец понял, о чем недоговаривает особист. — Там люди гибнут, а вы все о своем! Предателей ищете!

— Сев, ты не прав. Мы держим связь со всеми более-менее крупными боеспособными частями, осуществляя общее руководство. Наготове полк транспортников, готовых обеспечить окруженные части всем необходимым. Так что тут все нормально, а возможность определить предателей — это шанс, которого упускать нельзя.

— И что, есть предположение, что кто-то остался? — несколько иронично отозвался я.

Слишком большие чистки провели как в армии, так и на флоте. Многим не нравилось бездействие моряков, так что на них оторвались по полной. Насколько мне было известно, сейчас продвигали наверх смелых и инициативных командиров. Тот же контр-адмирал Литвинов, например, тоже не из штабных, а именно боевой командир, думавший головой. Об этом можно было судить хотя бы по тому, что даже я про него слышал.

— Есть. Тебе могу сказать. Еще как есть. Мы перехватили шифровку — где-то в районе Керчи действует вражеская радиостанция. Так вот, шифр мы хоть и случайно, но взломали. Сведения, что там были, известны только высшему командному звену.

— Хочешь сказать, что это кто-то из верхушки?

— Именно. Мы его уже неделю расшифровать пытаемся. Не вышло ничего. Вот и решили воспользоваться моментом — может, проявится.

Я задумался, анализируя сказанное. Машина в это время въехала на небольшое плато, где под сенью невысоких деревьев прятались несколько одноэтажных бревенчатых строений. Если идти пешком из нашей части, дойти можно минут за двадцать пять — тридцать. На машине пришлось давать немалого кругаля. Сделав полукруг, машина остановилась у закрытой двери главного корпуса госпиталя, у которой курили два санитара. Один из бойцов охраны с автоматом на плече подошел к водительской дверце, узнать, кто мы и зачем прибыли. Бдят, молодцы.

— Знаешь, а если он не проявится?

— Затаится? — хмыкнул Никифоров.

— Нет, а что если он вместе с генералом Власовым?..

— Ну что я могу сказать? Повреждения в руке у вас довольно серьезные. Вывих, два ранения, ещё — многочисленные ссадины, одна, кстати, воспалилась. Видимо, в ранку попал грязный пот. Все это серьезные причины отстранить вас от полетов на двадцать дней, до полного выздоровления, — говорила лечившая меня военврач. Рядом стоял начальник госпиталя, изучая воспаление на ноге.

Целые сутки с момента прибытия в госпиталь меня изучали, как под микроскопом. Госпиталь имел все необходимое оборудование и специалистов, так что взятые анализы были готовы быстро.

— Постельный режим?

— Ближайшие пару дней — да, дальше не обязательно. Нужно вскрыть гнойник у вас на ноге, почистить рану, потом вы свободны.

— Ясно, спасибо.

Мне действительно вскрыли ранку на ноге и почистили ее от гноя. На второй день приехал Стриж с приказом об отпуске. С его приездом мои подозрения подтвердились. Эти непонятные двадцать дней, хотя даже дилетанту понятно, что я буду в форме максимум через десять. Видимо, насчет меня что-то решили.

Как только все формальности были улажены и я поставил подпись где нужно, спросил у командира:

— Приказ о моем отпуске пришел от политотдела фронта или из штаба армии?

— Из политотдела, — понимающе хмыкнув, ответил Стриж.

— Ясно, значит, они решились… Это хорошо, — задумчиво протянул я.

— В Москву полетишь?

— Скорее всего, сами направят. Хочу поработать в Центре, почитать несколько лекций. У нас сейчас кто там? Покрышкин и Ванько?

— Да.

— Отзывайте их, я возьму с собой Микояна и еще троих-четверых. Это реально? На боеспособности не отразится?

— Да какая боеспособность! Второй день в готовности сидим, но нас не трогают.

— Ага. Значит, они ждут звездного налета.

— Думаешь?

— Уверен. Остальные наверняка работают по полной?

— Да, это так.

— Ну точно, ждут. И наверняка дождутся. Как только немецкие летчики ослабят наше истребительное прикрытие, так оно и произойдет… М-да. Ладно, кто у нас безлошадный? Есть такие?

— Есть двое, машины только через неделю придут.

— Вот их я и возьму, остальные пусть работают. А вообще, как в части?

— Нормально, вчера Драчун старшину Егорова на крышу столовой загнал. Два раза успел боднуть. Вот и решили привезти его в госпиталь. Пусть с девками побегает.

— С козами? Их теперь три, бойцы еще одну достали. Пусть развлекается. Кстати, все хотел спросить, как там на фронте?..

К вечеру этого же дня, когда я выписывался из госпиталя, за мной приехал знакомый пузан из политуправления. По их просьбе я должен был выступить с речью для моряков эскадры. Что-то затевалось.

Странное затишье на фронте, небольшие попытки прорывов и деблокирования, легко пресекаемые немцами, странные телодвижения эскадры, увеличение количества транспортных судов в акватории порта намекали на надвигающийся взрыв. Удивлюсь, если в скором времени не узнаю о наступлении нашего фронта на суше и морском десанте с последующим продвижением вперед. Что немцы обороняют побережье крайне плохо, мы уже знали. Видимо, все наличные силы они стянули к ударной группировке. По сообщениям пленных — я это узнал от раненого майора, которого поместили в нашу палату час назад, — в месте прорыва слоеный пирог: где наши взяли немцев в небольшие колечки, где немцы наших — так и воюют, пытаясь уничтожить друг друга.

— Герр генерал? — окликнул Манштейна дежурный офицер, чуть ли не бегом догоняя подходящего к своей машине командующего.

— Слушаю? — останавливаясь и поворачиваясь к дежурному, ответил Манштейн.

— Герр генерал, нашими диверсантами был захвачен в плен командующий русскими войсками генерал Власов!

— Что-о-о?! Немедленно его ко мне!

— Герр генерал, это невозможно. Следуя вашему приказу не брать русских в плен, наши солдаты расстреляли генерала. Так же были расстреляны и диверсанты, одетые в русскую форму госбезопасности.

— Как такое могло произойти? Они не могли опознать себя? Почему диверсанты не назвались?

— Это подразделение было сформировано в основном из русских перебежчиков и лояльных к нам жителей захваченных территорий. Командир у них был обер-лейтенант Пауль Зигфрид, замом лейтенант Штосс. При захвате и прорыве Штосс погиб, Зигфрид был тяжело ранен и не мог ответить, когда их пленили наши. Опознать смогли, только когда случайно обнаружили метку с опознавательным кодом, зашитую под подкладку формы обер-лейтенанта Зигфрида.

— Солдаты что, не могли понять, что он мог дать важные сведения?!

— Герр генерал, ваш приказ, подтвержденный фюрером, гласил уничтожать ВСЕХ русских, даже старших офицеров.

— Шайсе!

За два дня я выступил вживую и перед моряками, и перед разведчиками, получив от последних ценный подарок. «Вальтер» с наплечной кобурой. Подготовил команду и сделал запрос на места в транспортнике, вылетавшем сегодня в Москву. Мне довольно быстро дали разрешение и записали моих парней на восемь часов вечера. Этим же рейсом везли того высокопоставленного военного чиновника, что работал на немцев. Как и думал Никифоров, он был приближенным не только Козлова, но и, пройдя все чистки, стал замом Власова. Никто не мог подумать на этого полковника, главного по военным поставкам и тыловому обеспечению. Слишком хорошо работали все тыловые службы, чтобы заподозрить его.

А Власов, как и в моем мире, оказался у немцев. Правда, слух шел, что раненым и довольно серьезно, но живым. Сегодня ночью, где-то в три часа наши окруженцы пошли на прорыв, но не к своим, а по приказу из штаба фронта в глубь немецких территорий.

Одновременно крупная высадка десанта в районе Феодосии оттянула значительные силы от места прорыва. Кроме того, полнокровная армия сейчас взламывала оборону немцев. Что и говорить, это у нее получалось не очень, опыта не хватало, хотя и провела крупную артиллерийскую подготовку и использовала все наличные силы, даже танки, в том числе и трофейные. И подошла она к окраинам Феодосии в основном благодаря помощи окруженцев и морского десанта, которых уже фактически добили, несмотря на довольно сильное прикрытие флота.

По мнению генерала Толбухина, атаки шли довольно результативно, несмотря на большие потери среди наступающих войск. Думаю, он прав: используя резервы, генерал смог освободить значительную территорию.

В воздухе все шло не так гладко. Звездного налета так и не дождались, так что мой полк использовался по прямому назначению. То есть вылетал наперехват и как охотники. Последнее было результативнее всего. Эскадрилья «Таиров» уже несколько раз пощипала разные танковые колонны, расстреливая их на узких горных дорогах. «Лавочкины» охотились на асов противника. Был случай, когда звено наших истребителей при возвращении повстречалось с немецкими бомбардировщиками. Из двенадцати домой не вернулся ни один. Так что улетали мы в самый разгар боев.

— Вылет через четыре часа? — посмотрев на наручные часы, поинтересовался входивший в гостиничный номер Никифоров.

— Ага, — ответил я, собирая вещи. Хотя какие могут быть на войне вещи, все уместилось в небольшой фанерный чемоданчик.

— Я лечу с вами. Приказ из наркомата, прибыть вместе с вами.

— Что-то случилось?

— Нет, обычные дела.

— Что там на фронте? Власова уже освободили? Я слышал, что окруженцев деблокировали?

— Да. Мы фактически смяли все силы, подготовленные Манштейном к прорыву нашей обороны. Однако полностью уничтожить их не смогли. Помогли наши десантники, которых мы сбросили с транспортников. Они заблокировали дороги завалами и пулеметным огнем. Немцам приходилось или атаковать, сбивая заслоны, — у них это иногда получалось, с большими потерями, правда, но получалось — или бросать технику и уходить в горы, тогда нам доставались богатые трофеи.

— А Власов?

— Хм, Власов. Пока разбираются, но, похоже, слух, что он попал в плен — правда.

— А в действительности? Не может быть, что ты не знаешь.

— Да знаю. Честно говоря, презабавная ситуация у немцев получилась.

Застегнув ремни на чемодане, я вопросительно приподнял бровь, чтобы особист продолжал. Мне действительно было интересно.

— У немцев приказ наших в плен не брать… Это, кстати, из-за твоих откровений. Так вот, наши об этом довольно быстро узнали, поэтому такие потери — бились до конца. Так и получилось с Власовым. Он был на КП дивизии, которую инспектировал, когда подъехали три грузовика с броневиком. В них были бойцы НКВД под командованием майора с бумагами от самого комиссара Мехлиса, приказ вывезти командующего. Не знаю, как их раскусил генерал, но по словам уцелевших очевидцев, он крикнул, что это враги, и успел дважды выстрелить в ближайшего диверсанта. К сожалению, он оказался прав, это были именно они. Комендантская рота была быстро подавлена, она и так была сильно потрепана, а пока командир диверсантов махал бумагами, его бойцы успели рассредоточиться. В общем, если бы не броневик, нападение бы отбили, но… Бэшку в конце концов подбили, бросили связку гранат под задние колеса, только вот генерала успели увезти.