Мой адрес - Советский Союз!

Глава 4

— В прошлую пятницу Лещенко и оркестр Силантьева выступали в Кремлёвском Дворце съездов на концерте к Дню Победы. Сейчас они все в Москве репетируют новую программу перед гастролями в Венгрию, Румынию и Чехословакию, в которые отправятся в конце мая. Гастроли продлятся почти месяц, так что если поторопитесь — то успеете показать Силантьеву с Лещенко песню до их отъезда. В первую очередь Силантьеву.

Наш разговор с Козыревым проходил в понедельник, на следующий день после моей победы в турнире, где Кубок мне вручил лично Валерий Попенченко. «Мистер нокаут», так, кстати, назывался посвящённый ему фильм, вышедший на экраны в начале 2022 года. Но в данный момент меня больше интересовало моё потенциальное сотрудничество с Лещенко, чья звезда вспыхнет в 1975-м вместе с песней «День Победы».

Кстати… Нет, пожалуй, не буду наглеть, ещё и Тухманова с Харитоновым лишать заслуженной славы. Хватит мне Пахмутовой с Добронравовым.

— Так, ясно, — задумчиво произнёс я, скребя тщательно выбритый утром подбородок. — Выходит, в запасе у меня примерно неделя. Ладно, что-нибудь придумаем.

Учитывая, что занятия длились шесть дней в неделю с единственным выходным — воскресеньем, особых вариантов у меня не было. В принципе, пропусти я день-другой — думаю, ничего страшного не случилось бы. Разве что Лях, требующий присутствия на своих лекциях всех студентов, заметив моё отсутствие, может нажаловаться в деканат. А там выяснят, что я свалил в Москву, и дело может закончиться выговором или чем похуже. Мол, староста группы называется.

А что может считаться уважительной причиной для не появления в институте? Первым делом на ум приходит какая-нибудь болезнь. Да хотя бы элементарная простуда. Получение в студенческой поликлинике справки может освободить меня от занятий на целую неделю. И я даже знаю, что для этого нужно сделать. В школе когда-то такой трюк, которому нас научил одноклассник, с пацанами проворачивали.

На следующий день я с утра заявился в поликлинику. Отсидев небольшую очередь к терапевту, я зашёл в кабинет, прижимая левую руку к торсу. Вернувшийся после турнира насморк, перешедший в заложенность и придающий моему голосу лёгкую гнусавость, был как раз в тему.

— Что у вас, молодой человек? — спросила врач, неторопливо листая мою медицинскую карточку.

— Вроде как простыл, — прогнусавил я. — Кажется, даже температура небольшая есть.

— Понятно… Держите градусник.

В успехе предприятия я почти не сомневался, учитывая, что медицинская промышленность СССР выпускала абсолютно идентичные градусники. Один из них сейчас находился под моей левой подмышкой, с уже набитой температурой, так что градусник, который мне дала терапевт, к тому же ещё и вернувшаяся к изучению моей медицинской книжки, я незаметно сунул во внутренний карман пиджака. А через пять минут вернул ей свой градусник, кинув взгляд на который, врач бесстрастно констатировала:

— Тридцать восемь и две.

Дальше последовала выписка студенческой справки об освобождении от занятий и инструкции по применению таблеток вкупе с советами соблюдать постельный режим и пить больше тёплых жидкостей. По возможности добавляя малинового или смородинового варенья.

В тот же день я сделал ещё одно важное дело — посетил редакцию журнала «Урал», куда отнёс копию партитуры песни «И вновь продолжается бой!». Другие два стихотворения решил не носить, посчитав, что незачем валить всё в одну кучу. Пока сделаем ставку на вещь, которая в моей прошлой жизни стала классикой патриотической песни.

Партитуру у меня приняла полная женщина с пергидрольными волосами — Любовь Васильевна. Она заявила, что обычно тексты с нотами журнал не публикует, но, быть может, у редактора будет своё мнение. Пообещала в любом случае прислать письмо о дальнейшей судьбе моей рукописи, как она назвала то, что уместилось на двух листочках в папке с завязками.

А на следующее утро, в среду, 13 мая я прибыл в аэропорт «Кольцово», где ещё через сорок минут садился в салон ИЛ-18В на рейс в столицу нашей Родины. Время полёта — чуть больше двух часов. А учитывая разницу во времени минус 2 часа, получалось, что, вылетев в 8.50, в Москве я окажусь практически в это же время.

В прежней жизни побывать в Москве мне довелось только на 3-м курсе института, и то как пациенту ЦИТО, где мне попытались привести ногу в порядок. После этого я избавился от трости, но хромать не перестал. В этот раз, к моему большому удовлетворению, я летел в Москву по более приятному поводу.

Остановиться Натан Ефремович мне посоветовал у своего товарища Романа, для меня Романа Михайловича. Фамилия его была смешная — Утюгов. За всю прошлую жизнь никогда не встречал человека с такой фамилией. Наверное, его дочка была рада, что, выйдя замуж, смогла сменить фамилию. Наверняка на менее смешную, хотя всякое случается, бывает, что и Утюгов за счастье. А то знавал я одну даму по фамилии… хм, Ва́гина. С ударением на первый слог. Но кого это особо интересовало, все норовили то ли от незнания, то ли специально произносить её фамилию с ударением на слог второй. Я бы на её месте, честное слово, пошёл в паспортный стол и настоял на смене фамилии.

Утюгов заранее согласился принять меня на жительство, пока я буду утрясать дела с Лещенко и Силантьевым. Заодно и успею, может, чем-то помочь по хозяйству. Роман Михайлович при всей своей якобы самостоятельности вряд ли откажется от здорового человека, которого можно и в магазин попросить сбегать, а не надеяться на пожилую соседку и тем более на дочь, появляющуюся раз в неделю.

Товарищ Козырева жил в Хамовниках, недалеко от станции метро «Фрунзенская», на третьем этаже четырёхэтажного дома довоенной постройки. Ему бы на первый переселиться, разменяться с кем-нибудь, тем более что третий этаж всегда дороже при одинаковой планировке и метраже жилой площади. Недаром третий этаж в народе зовётся еврейским.

Где-то через полминуты после того, как я надавил кнопку электрического звонка, дверь открылась, и я увидел ровесника Натана Ефремовича, только обладающего более густой шевелюрой, и к тому же ещё и бородкой. Не чеховской, клинышком, а скорее присущей каким-нибудь геологам или туристам, но аккуратно постриженной.

— Так вы и есть тот самый Евгений, о котором мне Натан говорил? — прищурившись, посмотрел на меня Роман Михайлович. — Проходите, вон тапочки, как раз ваш размер.

В двухкомнатной квартире, вопреки моим ожиданиям, не пахло никакими лекарствами. Впрочем, наверное, хозяин был просто «безногим» инвалидом, а больше ничем и не болел.

— Чаю с дороги или лучше сразу душ?

— Наверное, душ, — выбрал я, вспомнив, что в салоне самолёта было достаточно душно.

— Свежее полотенце для вас я уже приготовил, с тёмными полосочками по бокам, увидите, — напутствовал меня Роман Михайлович. — А я пока чай приготовлю. У меня хороший чай, зять из Индии привёз. В прошлом году в командировку на полгода ездил какой-то объект там возводил для народного хозяйства. Серёжа хоть и молодой, но талантливый специалист.

Чай и впрямь оказался знатным, как говорится, давно забытый вкус. Я тоже прилетел не с пустыми руками, выложил на стол кое-что из ещё домашних запасов, от родителей, и ещё купленное перед вылетом.

Денег в кошельке, правда, оставалось в обрез, аккурат на обратный билет. Надеюсь, до стипендии доживу, если что — соседи по общаге не дадут с голоду умереть. Билет на самолёт в Москву стоил почти половину месячной стипендии — 17 рублей, но для студентов действовала 30-процентная скидка, так что перелёт в один конец обошёлся мне всего в 12 рублей. На всякий случай занял десятку у Вадима с обещанием вернуть по возвращении или в крайнем случае со следующей стипендии. Опять же придётся поработать грузчиком. Обычно мы подрабатывали по воскресеньям, но в принципе можно было хоть каждый вечер ходить на станцию — работа для крепкого молодого человека всегда найдётся.

— Я тут между делом успел выяснить кое-что, — говорил Роман Михайлович, пока я прихлёбывал чай с печеньем. — Завтра на три часа дня у Силантьева с оркестром назначена репетиция в студии телецентра на улице академика Королёва-12. Я вам расскажу, как удобнее добраться…

— А внутрь меня пустят?

— У меня жена раньше на телевидении работала, ещё на Шаболовке. А её бывший коллега теперь как раз в новом здании трудится, его в 1967 году в строй ввели. Он там то ли техником, то ли инженером… В общем, звать его Виктор Викторович, такой длинный и худой, усы у него казацкие, до подбородка свешиваются, так что не ошибётесь. Я с ним уже созванивался, сказал, что проведёт вас. Только паспорт не забудьте. Подойдёте к главному входу к половине третьего, смотрите не опоздайте… Кстати, а что вы там такого сочинили, что Натан так за вас хлопотал? Можно глянуть? А то, быть может, мы вообще всё это зря затеяли…

Ну уж, надеюсь, не зря, думал я, отдавая Утюгову папку с надписью химическим карандашом: «И вновь продолжится бой!» Текст Е. Покровского. Музыка Е. Покровского и Н. Козырева». Хозяин квартиры пробежал взглядом по партитуре, сначала быстро, затем ещё раз, более внимательно.

— Хм, в этом что-то есть, — пробормотал он. — Не возражаете, если я попробую это сыграть?

— Да бога ради!

Роман Михайлович на своём колёсном кресле переместился в комнату, откуда вскоре послышались звуки фортепиано. Он ещё и подпевал, как Козырев когда-то. Я скромно стоял в дверном проёме, ведущем в комнату.

— А что, вполне, вполне, — пробормотал Утюгов, закончив музицировать. — Для какого-нибудь правительственного концерта и впрямь подошло бы, как мне и рассказывал Натан. Я так понимаю, он занимался аранжировкой? Чувствуется его рука.

Спать мне предстояло в комнате, где, по словам Романа Михайловича, раньше обитала его дочка Марина. Кое-какие вещи после неё тут остались, включая одноглазую пластмассовую куклу с поредевшими и выцветшими волосами некогда золотистого цвета. Но остаток вечера я провёл на диване в комнате у чёрно-белого телевизора «Волхов», в компании Романа Михайловича. Правда, мне больше приходилось слушать Утюгова, чем досматривать 2-ю серию фильма «Щит и меч», после которой в 20.45 началась программа «Время» с ещё вполне молодым Игорем Кириллововым.

Утюгов говорил неторопливо, но, как бы это выразиться, настойчиво. Наверное, в его положении особо не выговоришься, разве что с самим собой перед зеркалом, что в итоге может привести в психушку. А тут под боком благодарный слушатель, свежие, так сказать, уши. Во всяком случае, я делал вид, что мне очень интересно, о чём рассказывает приютивший меня сокурсник Козырева.

— Помню, как мы познакомились с Екатериной, — говорил он, не сводя взгляда с фотографии красивой темноволосой женщины, заключённой в рамочку на полке между книг. — Я тогда только начал преподавать в музыкальной школе, а она уже работала на зарождавшемся в те годы телевидении. У меня её младшая сестра занималась, но обычно мама её забирала или бабушка. А тут Катя сама пришла. Хоть и говорят, что любви с первого взгляда не бывает, но в моём случае это было именно то. На следующий день вечером мы уже сидели с ней в кафе, а потом я проводил её домой… Она к тому времени как раз рассталась с прежним ухажёром, так что я, можно сказать, удачно вклинился между прошлым женихом и возможным будущим, который, думаю, обязательно рано или поздно появился бы. Так что я и стал этим будущим, и ухажёром, и женихом. Не хочу хвалиться, но ухаживал я за Катенькой романтично, на каждое свидание дарил ей цветы…

— …в австрийском Капфенберге проходит четвёртый командный чемпионат Европы по шахматам. Советская команда, возглавляемая экс-чемпионом мира Тиграном Петросяном, уверенно обыграла венгерскую команду со счётом 6,5 на 3,5 очка.

Как-то невольно переключился на новости спорта, которые озвучивал легендарный уже в эти годы Николай Озеров. Были же личности! В моём будущем из тех же спортивных обозревателей я только Юрия Розанова уважал, и того преждевременно забрала смерть. А кто ещё? Нарциссический Черданцев или не менее нарциссический, да ещё и клоун Губерниев? Не смешите мои ботинки!

После программы «Время» началась «Кинопанорама» с Алексеем Каплером, тут уже и Утюгов переключился на телевизор, где показывали обзоры новых советских фильмов, которые для меня давно стали классикой. Ну или как минимум историей.

Первая половина следующего дня у меня была свободна, и я решил провести её, как и подобает приезжему, разглядывая достопримечательности столицы. Получив от Романа Михайловича инструкции, как добраться до телецентра, я отправился в центр Москвы. В моём будущем уже после развала СССР, бывая в этом мегаполисе, было не до любований красотами. Приехал, сделал дело — и обратно. Бизнес на первом месте! А сейчас я вполне мог себе позволить провести несколько часов, наслаждаясь видами столицы нашей Родины.

Естественно, экскурсию начал с Красной площади. Мавзолей был закрыт на реконструкцию. Мне и в прежней жизни не довелось увидеть мумию Ленина, и в этой что-то не везёт. Ну да какие мои годы! Зато посетил собор Василия Блаженного. Показал паспорт милиционеру, почему-то заинтересовавшемуся моей личностью, словно я на несколько минут вернулся в конец 90-х с её терактами. Рассказал ему, по каким делам прилетел из Свердловска, даже показал папку с партитурой, после чего был отпущен восвояси.

Зашёл в ГУМ с его неизменным фонтаном и мороженым, за которым выстраивались очереди. Мороженое за 20 копеек и впрямь оказалось действительно, неплохое. Учитывая практическое отсутствие денег, ни в какие очереди я не вставал. Да и не особо мне было что-то нужно. Конечно, я бы, например, приоделся, а то у меня в наличии всего один костюм, да и на повседневку можно было бы что-нибудь присмотреть. Жаль, что с джинсами в СССР пока напряг, их у нас только в следующем году, кажется, начнут массово производить на фабрике «Верея». Помню, даже ремни с фирменной бляшкой выпускались. Но даже это недоразумение, по ошибке названное джинсами, будет дефицитом. А сейчас если такие штанишки из заграничного, привезённого дальнобойщиками или моряками денима и производят — то на дому какие-нибудь умельцы или умелицы, в лучшем случае «цеховики», шлёпая на них известные лейблы. Тоже, кстати, закупленные в западных странах нашими моряками и дальнобойщиками. И такие джинсы стоили не в пример дороже той же «Вереи», но и их отрывали чуть ли не с руками.

Ладно, бог с ними, с джинсами, есть вещи более важные. На данный момент, например, это желание перекусить. Ходить по ресторанам денег нет, а вот в пельменную на улице 25-летия Октября рядом с ГУМом я заглянул с удовольствием. Даже в рабочее время тут было не протолкнуться, но я умудрился найти местечко. За рупь сорок схомячил двойную порцию пельменей со сметаной, выпил стакан чая и в качестве десерта уничтожил пирожок с капустой и яйцом.

К телецентру я подъехал заранее, в два часа дня, и с лёгким мандражом, стоя чуть в сторонке, чтобы не привлекать внимания, принялся ждать у входа появления Виктора Викторовича. Мимо проходили мужчины и женщины, по одиночке, парочками и небольшими группами. Опаньки, мимо меня в здание нее кто иной, как Игорь Кириллов, которого я только вчера наблюдал по телевизору. А вот в обратном направлении проследовал представительный, упитанный мужчина с портфелем, уселся на заднее сиденье поджидавшей его «Волги». Уже новой, 24-й модели, постепенно вытесняющей легендарную 21-ю.

— Молодой человек, вы не Евгений случайно?

Незнакомый, чуть сипловатый голос заставил меня обернуться. Передо мной стоял высокий, худой мужик с вислыми усами.

— Да, я Евгений. А вы, наверное, Виктор Викторович?

— Он самый, — подтвердил тот без намёка на улыбку. — Паспорт взяли?

— Всё здесь, — похлопал я ладонью по портфелю.

— Замечательно, идёмте.

Сразу за дверь располагалась «вертушка», а справа застеклённая будка с окошком, в которой располагался дежурный милиционер.

— Дима, это ко мне, — сказал Виктор Викторович и сделал мне знак отдать паспорт.

Милиционер молча переписал данные, вернул мне документ и буркнул: «Проходите».

— Я вас подведу к Юрию Васильевичу, пока репетиция не началась, — инструктировал меня Виктор Викторович, пока мы шли по веренице коридоров.

Силантьева я помнил только по телевизионным кадрам разного рода правительственных концертов, где он дирижировал своим оркестром, аккомпанирующего звёздным исполнителям. А вот теперь появилась возможность увидеть легендарного дирижёра вживую.

Пухленький, щекастый, с очочками на мясистом носу, ему, мне кажется, больше подошла бы фамилия Шнипперсон. Ну или что-то в этом роде. Может быть, и был кто-то в роду, сменивший имя и фамилию на более подходящие к месту жительства. Силантьев сидел в первом ряду небольшого зрительного зала-студии, откинувшись на спинку кресла и постукивая дирижёрской палочкой себя по коленке.

А по бокам от него сидели, видимо, в ожидании своей очереди, звёзды советской эстрады, как уже состоявшиеся, так и те, кому ещё предстояло стать заслуженными и народными. Муслим Магомаев, Иосиф Кобзон, Лев Лещенко, Эдита Пьеха и ещё трое, смутно знакомых персонажей. Кто-то сидел молча, кто-то, как Кобзон с Магомаевым, о чём-то негромко переговаривались.

Виктор Викторович, попросив меня постоять в сторонке, подошёл к Силантьеву, наклонился, что-то сказал ему чуть ли не на ухо, по ходу дела ткнув пальцем в мою сторону. Юрий Васильевич сверкнул очками в мою сторону, что-то ему ответил, мой протеже кивнул и вернулся ко мне.

— Сказал, что пообщается с вами после репетиции. А это часа три минимум. Предложил подождать в зале. Вы как, располагаете временем?

— В общем-то да, — подал я плечами, представляя, каково мне будет высиживать столько времени.

С другой стороны, когда ещё представится возможность лицезреть репетицию эстрадно-симфонического оркестра ЦТ и Всесоюзного радио! Попрощавшись с Виктором Викторовичем, выразившего надежду, что я потом не заблужусь и сам найду выход, скромно уселся в третьем ряду с краю. Музыканты на сцене настраивались ещё минуты три, после чего Силантьев наконец поднялся и занял место на авансцене, лицом к своим музыкантам. Постучал палочкой по пюпитру.

— Так, друзья, готовы? Муслим?

— Да-да! Я здесь!

Магомаев по-молодецки взлетел на сцену высотой около полуметра, заняв место у микрофона.

— «Падает снег»? — спросил он.

— Да, а затем сразу «Синяя вечность».

Так вот три часа с лишним я и просидел, слушая звёзд советской эстрады и получая от этого ни с чем не сравнимое удовольствие. Конечно, это был не полноценный концерт, а всего лишь генеральная репетиция перед отъездом на зарубежные гастроли, но мне это казалось даже интереснее, когда ты видишь внутреннюю кухню, да ещё с фразочками Силантьева, которых я от него, честно говоря, не ожидал. «Ну что вы сюда пришли — в носу ковырять?» «Нет-нет, Жора, это плохая, это лабушская игра». «С вами одно дело только кушать». «Лёня, тебе не на барабанах играть, а на шумовке»…

Наконец прозвучала команда: «Всем спасибо! Все свободен!», и отдувавшийся Силантьев, вытирая огромным носовым платком потные лицо и шею (хотя какая там шея, голова казалась сразу же насаженной на плечи) обратил своё внимание на меня.

— Ну что у вас там, молодой человек?

— Песня. Вот.

Я протянул ему папку с заранее развязанными тесёмками. Юрий Васильевич уселся на прежнее место в первом ряду, внимательно вглядываясь в содержимое партитуры. Затем он начал что-то бубнить себе под нос. И вскоре я понял, что это он таким образом напевает мелодию песни «И вновь продолжается бой!». Дальше Силантьев начал в такт себе не сильно размашисто дирижировать своей палочкой. Всё это продолжалось минуты три.

— Я так понимаю, Е. Покровский — это вы? — спросил он, закрывая папку, но не спеша её мне возвращать.

— Да, Евгений Покровский, — кивнул я. — А Натан Ефремович Козырев — соавтор музыкального сопровождения. Он преподает в свердловском музучилище. Я ему подкинул тему, а он сделал аранжировку.

— Так вы с Урала?

— Сам из Асбеста, а учусь на первом курсе Уральского политеха в Свердловске.

— Только на первом? Выглядите вы на пятый.

— Так я же после армии поступил…

— А-а, вон оно что!.. А музыкальное образование имеется?

— Увы! Разве что песни под гитару во дворе.

— Понятно… Стихи давно сочиняете?

— Да так, лет с четырнадцати-пятнадцати, — уклончиво ответил я.

В общем-то, не соврал, я действительно где-то в этом возрасте начал сочинять стихи. И мне казалось, что неплохие. Хотя, обнаружив в зрелом возрасте тетрадку с подростковыми стихами, подивился собственной наивности.

— Ага… Угу… Кстати, вещица довольно бодрая, так и просится на большую сцену. Смею предположить, что эта композиция ещё нигде не исполнялась?

— Пока нет, вам первому предлагаю.

— Что ж, я возьму её, возможно, что-то с этим получится сделать.

— Только одна просьба…

— Что за просьба?

— Если всё-таки она войдёт в ваш репертуар, можно, её будет исполнять Лев Лещенко?

— Лещенко? Лёва? Почему он? Прочему, к примеру, не Магомаев?

— Сам не знаю, но мне почему-то кажется, что у этого исполнителя большое будущее, и эта песня могла бы стать для него ступенькой к новым высотам. Тот же Магомаев уже и так достиг практически всего.

— Хм, так уж и всего, — крякнул Силантьев, зажмурив свои маленькие глазки, тут же превратившиеся в узкие щёлочки. — В общем-то, Лев уже на подъёме. Не так давно с Большим симфоническим оркестром под управлением Геннадия Рождественского с успехом исполнил ораторию Родиона Щедрина «Ленин в сердце народном». Да и с моим оркестром поёт «Вдоль по улице метелица метёт» и «Русское поле», публике нравится. Я уж не говорю о том, что в марте Лев стал лауреатом IV Всесоюзного конкурса артистов эстрады… Ладно, подумаем. А это ваше первое произведение?

— Если брать песни, то второе. Но первая… Как бы сказать… В общем, она скорее для ресторанного репертуара.

— Любопытно, — приподнял брови Силантьев. — Опца-хопца, дрим-ца-ца? Такого плана?

— Ну не совсем уж такого, Юрий Васильевич, — почему-то начал я краснеть, радуясь про себя, что в полусумраке этого не должно быть заметно. — Такая вполне себе лирическая песня о любви с уклоном в шансон… Ну то есть типа городского романса. В общем, не для правительственных концертов.

— Хорошо, я вас понял… Что ж, папочку я тогда, с вашего позволения, оставлю себе.

— Бога ради! А когда вы за неё всерьёз возьмётесь? В смысле, за песню?

— Ну, сейчас у нас ответственные гастроли на носу, по возвращении, думаю, и возьмёмся… Кстати, а вы филателией, случайно, не увлекаетесь?

— Нет, а что?

— Да я марки коллекционирую, хобби у меня такое. Так-то со всеми более-менее видными филателистами страны нахожусь в переписке, но вдруг встретится новичок, у которого имеются редкие марки. Как-то с одним таким познакомился, причём представляете где? В Магадане! И выменял у него редчайшую марку «Рука с мечом, разрубающая цепь». Всего за шесть банок тушёнки.

Наверное, это круто — выменять редкую марку всего за шесть банок тушёнки, думал я, покидая репетиционный зал. Интересно, в каком это году было? Наверное, не сильно давно после войны, если в ходу ещё была тушёнка.

— Ну как, удачно? — было первым, что спросил Роман Михайлович, впуская меня в квартиру с авоськой, в которой лежали продукты и кое-что из бытовой химии, купленные согласно выданному мне утром списку.

Я вкратце рассказал, как прошла встреча с Силантьевым, на что Утюгов удовлетворённо заметил:

— Будем надеяться, ваше с Натаном произведение его действительно заинтересует. В Свердловск завтра?

— Да, на площади Дзержинского заглянул в кассы «Аэрофлота», взял билет на утренний рейс, на 9.35. Придётся сегодня ночевать в зале ожидания, иначе с утра не успею на рейс в «Домодедово».

— Да, добираться туда — не ближний свет… Но давайте я вас хотя бы ужином накормлю.

Вы пока в ванную ступайте, а я макароны с сардельками вариться поставлю. Через полчасика сядем ужинать.

Прозвучало слегка двусмысленно, учитывая, что хозяин квартиры и так постоянно пребывал если не в лежачем, то в сидячем положении. Но минут через тридцать действительно мы вовсю уплетали с ним нехитрый, но питательный ужин.

— Спасибо, что приютили и помогли пристроить песню, — благодарил я вскоре Романа Михайловича, стоя в коридоре уже с портфелем в руках.

— Да бросьте, Евгений, было бы за что благодарить. В кои-то веки есть хоть с кем пообщаться, во всяком случае выговориться. А то сидишь тут один, как медведь в берлоге… Как снова в Москву соберётесь — буду рад вновь вас приютить.

Ночёвка на аэровокзале прошла без происшествий, хотя спать на деревянном кресле — то ещё удовольствие. А в обед я уже переступал порог общежития УПИ. Вадим ещё не вернулся с учёбы, и на столе я обнаружил запечатанный конверт. Хм, от матери. Интересно, чего это вдруг она сподобилась?

Открыв конверт, я обнаружил там листок с почерком мамы. Мол, пришло письмо из редакции «Асбестовского рабочего», а она пересылает его мне.

«Про какое-то стихотворение пишут, а ты нам с отцом ничего не говорил», — пеняла мне мама.

Сердце моё учащённо забилось, когда я взял в руки второй листок, на котором машинописным текстом было отпечатано: «Уважаемый Евгений Платонович! На редакционной коллегии рассмотрели мы присланное вами стихотворение «Ах, какая женщина» и пришли к решению опубликовать его в одном из ближайших номеров нашей газеты. Просьба зайти в редакцию с паспортом или другим документом, удостоверяющим личность, для получения гонорара в размере 2 руб. 30 коп. С уважением, заведующий отделом писем А. С. Рябыкин».

Вон оно чё, Михалыч! Что ж, если даже с оркестром Силантьева не выгорит, в случае чего я совершенно честно могу сказать, что мои произведения уже публиковались в печати. И не важно, что тираж у «Асбестовского рабочего» всего 15 тысяч экземпляров. Автор, «засветившийся» в печатном издании — это совсем другой статус!

Тут же написал маме ответное письмо, после чего решил прогуляться до студенческой столовой, пообедать нормально, а заодно и письмо в ящик кину.

В столовой я встретил студента с нашего курса, Колю Чернова. Видно, как раз перерыв перед последней парой. Тот уселся со своим подносом, на котором стояли тарелки и стакан компота, со мной за один столик.

— Привет! Вадим сказал, ты вроде как болеешь?

— Вроде как да. Сегодня получше себя чувствую, решил выползти на свежий воздух. Да и перекусить нормально не помешает, а то от нашей с Вадимом стряпни скоро язву заработаю.

Насчёт язвы я, конечно, преувеличил, готовил Вадим вполне нормально, просто пришлось, можно сказать, к слову.

— А классно ты в финале бился, — не унимался Коля. — Я так орал, когда за тебя болел, даже глотку сорвал. Вон, слышишь, до сих пор сип не проходит…

— Вы все молодцы, здорово болели, — похвалил я его. — Без вашей поддержки я бы ни в жизнь не победил.

Сокурсник смущённо шмыгнул носом, тем не менее на его губах заиграла довольная улыбка.

— Ладно, питайся, сказал я, — допивая компот, — не буду тебе мешать.

Вот и в минувшее воскресенье мы с Вадимом ходили на станцию «Свердловск-Товарный». С утра и до обеда с бригадой, в которой, помимо нас двоих, насчитывалось восемь человек, причём почти сплошь студенты, разгрузили вагон с ящиками молдавского вина. Я мог бы пахать за двоих со своей повышенной выносливостью, но решил, что выделяться не стоит. Делал столько же, сколько и все остальные. Помимо 12 рублей, выданных каждому, в качестве премии от бригадира Петра Григорьича получили по бутылке «Алиготе» и «Фетяски».

Посиделок по возвращении в общежитие решили не устраивать. Тем более что в этот же вечер, о чём мне Вадим сообщил ещё накануне, мы следим за порядком на танцах в актовом зале УПИ, который студенты между собой называют ещё ДК. Да, было такое, периодически нам с Вадимом и ещё паре ребят приходилось нести дежурство на танцульках своего факультета, которые в будущем станут называться дискотеками и будут проходить не под живую музыку, а под магнитофонные и виниловые записи. Что ж, всё равно особо заняться нечем, хоть культурно отдохнём. Вернее, культурно поработаем.

Первым делом мы приняли душ, попросив вахтёршу включить бойлер. Так как мыться мы попёрлись не по расписанию, бойлер включался только вечером, то пришлось в качестве взятки вручить плитку шоколада. Помывшись, перекусили, а тут уже и на танцы собираться пора.

В фойе главного корпуса напротив входа — «Наша гордость». Висят портреты выпускников, кто чего-то добился в жизни. Невольно взгляд задерживается на фотографии молодого Ельцина. То ли ещё будет! В моей истории УПИ, ставшему университетом, вообще присвоили имя первого Президента России. Уральский государственный университет имени первого Президента России Бориса Николаевича Ельцина. Тьфу, гадство!

— Ты чего? — дёрнул меня за рукав Вадим.

— Да так, — пробормотал я, с трудом отводя взгляд от фотографии.

Актовый зал в правом крыле главного корпуса, где также размещалась библиотека, был приличных размеров, человек на пятьсот. У входа уже толпа парней и девушек. Парни все с нашей кафедры, а большинство девушек я вижу впервые. Политех — институт в основном мужской, особенно радиофак, так что с девушками у нас серьёзная напряжёнка. Поэтому с разрешения ректора студентам дозволялось приводить на танцульки своих дам.

Этот раз не стал исключением. Незнакомых девиц я наблюдал десятка два — всё равно парней было больше. Надеюсь, не передерутся из-за того, кому с красотками танцевать.

Иначе придётся применять физическую силу, выводя бузотёров из актового зала. На моей памяти случалось и такое, когда устное внушение не помогало. Но вроде всегда обходилось без мордобития. Тем более подвыпившие — и такие пытались пройти на танцы — сразу получали от ворот поворот.

Сейчас эта масса в количестве где-то ста с лишним человек бурлила в ожидании, когда наконец начнут запускать. А запускать должны начать через пятнадцать минут, в половине седьмого вечера. У двери уже стоят на страже двое габаритных парней с кафедры физического воспитания, с отделения единоборств — самбисты Коля Боровиков и Дима Корниенко. Помню их, помню… На рукавах у ребят красные повязки с белыми буквами «ДНД».

Мы обменялись рукопожатиями. Добровольная народная дружина… Хе, в общем-то функции примерно те же, так что мы не выпендривались, повязывали то, что давали. Что касается студентов физвоса, то они практически на постоянной основе приглашались помогать обеспечивать порядок на таких вот мероприятиях. Обычно с отделений единоборств, как и сейчас, где я знал практически всех, включая борцов.

— Здравствуйте, ребята! — приветствовал нас появившийся откуда-то из толпы замдекана Борисов. — Держите.

И протянул нам такие же красные повязки, которые мы с Вадимом повязали друг другу на левое плечо.

Я приоткрыл дверь в зал, заглядывая в щёлочку. По случаю танцев ряды кресел были убраны, понятно, силами самих студентов, а на сцене «чекился» ВИА со строительного, если не путаю, факультета. Вокально-инструментальному ансамблю «Радиотехник» ещё только предстоит появиться на свет этой осенью. Эти же четверо косят явно под битлов — с волосами до плеч и в одинаковых костюмчиках. Да и наигрывают что-то из репертуара ливерпульской четвёрки.

Ровно в половине седьмого стали запускать народ. Мы с Вадимом и парнями с физвоса следили за порядком, чтобы не было давки. Тут ещё Юрий Борисович занимался обыском студентов мужского пола, похлопывая по бокам и груди в поисках бутылок или ещё каких-то предметов типа перочинных ножей.

Запрещённые предметы изымались и складировалось на столе, а затем выливалось Борисовым в раковину умывальника в мужском туалете. Ну а попавшийся отправлялся восвояси. К чести Юрий Борисовича, на первый раз такие горе-студенты получали устное предупреждение, а вот если попадались снова — дело рассматривалось деканатом, и «виновник торжества», случалось, исключался из института.

Мимо меня прошли в зал пятикурсник Алексей Язовский под ручку с весьма симпатичной барышней в лакированных туфлях на высоком, но устойчивом каблуке по современной моде. Держалась девушка слегка застенчиво. Язовский считался не только на факультете, но и вообще во всём институте представителем «золотой молодёжи», хотя такого понятия в это время ещё, кажется, не существовало. Понятия не было, а «золотая молодёжь» была. Папа Язовского работал не кем-нибудь, а секретарём по идеологии Свердловского горкома партии. Да и мама на хорошей должности сидела, что-то связанное с торговлей.

В общем, семейка явно не бедствовала, если учесть, что младший Язовский, лицом немного смахивающий на бурята, уже имел в личном владении 21-ю «Волгу». Купленную, ясное дело, не на стипендию. На лекциях появлялся чуть ли не раз в неделю, чаще зависал в ресторанах с девицами, иногда влипая в неприятные истории, но благодаря папе ему всё сходило с рук. Зачем он поступил на радиофак, ничего не соображая в технике — загадка. В любом случае, после вуза, насколько я помнил, попротирав штаны в каком-то КБ, усилиями папочки пойдёт по карьерной лестнице, сначала пополнив ряды комсомольской, а затем партийной номенклатуры Свердловской области. А уже в начале 90-х Язовский вдруг окажется банкиром, обоснуется в Москве, а потом уже ближе к нулевым что-то с кем-то не поделит, и сбежит в Лондон, окончательно исчезнув с радаров.

Что с ним будет в этой реальности — пока сложно сказать. Не знаю, как моё присутствие повлияет на ход исторических событий. Но сейчас это был всё тот же высокомерный, наглый тип, каким я его запомнил по институтским годам. Впрочем, видеть мне его самодовольную физиономию ещё недолго, скоро пятикурсникам сдавать диплом, после чего они будут распределены по предприятиям Свердловска и области.

— Так, а это что?

Мой внимание привлёк голос Борисова, который тряс зажатой в руке бутылкой пива, только что конфискованной у веснушчатого студента. Кажется, с третьего курса.

— Венедиктов, моли бога, что ты первый раз мне попался. Ещё раз найду у тебя спиртное — вылетишь из института. Шагом марш отсюда!

Я невольно хмыкнул, глядя в сутулую спину однофамильца будущего главреда радиостанции «Эхо Москвы». А может, это он и есть? Да нет, вряд ли. Того Венедиктова я хоть и помнил всегда с бородой, но мне кажется, наш Венедиктов постарше. Да и вряд ли он с Урала, и уж тем более вряд ли имел склонность к техническим специальностям. И вообще можно узнать, как нашего конопатого звать, сомневаюсь, что Алексей.

Наконец вроде всех запустили, после чего Корниенко остался снаружи, а мы вчетвером передислоцировались в зал. Тут уже вовсю отплясывали под битловскую «Can’t Buy Me Love», которую музыканты воспроизводили довольно уверенно. На какую-то долю секунды я даже позавидовал танцующим. Они расслабляются, а я вот, понимаешь, должен следить, чтобы не случилось каких эксцессов. Вон с той бы тёмненькой я, пожалуй, сплясал. Интересно, почему она без партнёра?.. А нет, подошёл с четвёртого, кажется, курса, повёл на танцпол.

Так, а это что ещё такое?! На моих глазах между Язовским и его девушкой явно затевалась ссора. Вернее, он что-то выговаривал ей, прижав девушку к стене, а та смотрела на него снизу вверх испуганными и большими, как у лани, глазами, что-то лепеча будто в своё оправдание. Тот продолжал наседать, уже буквально крича, брызжа в лицо ей слюной, но из-за громкой музыки я не мог со своего места от двери расслышать, что именно Язовский пытается донести до своей девушки. Наконец та не выдержала, сделал вид, что уходит, хотя, наверное, и впрямь хотела уйти, но Язовский схватил её за руку, грубо дёргая назад, отчего на лице девушки появилось страдальческое выражение. Я даже по её губам смог прочесть, как она крикнула: «Отпусти, больно!» И… отвесила ухажёру оплеуху.

Тот несколько секунд стоял, словно громом поражённый, а затем нанёс ответный удар открытой ладонью, да такой, что голова девушки откинулась назад, и она затылком ударилась о колонну. Мало того, этот ублюдок снова занёс руку, но на этот раз я помешал ему реализовать задуманное при помощи короткого, но чувствительного удара в область почки.

Язовский скособочился, он не ожидал удара сзади, да и если бы ожидал — вряд ли успел бы увернуться. А я бесцеремонно схватил его шкирку, как нашкодившего котёнка, и потащил к выходу, уловив ощутимый запах спиртного. Вот когда он успел? Или уже пришёл в таком состоянии?

Музыканты играли уже «Help!», большинство как ни в чём ни бывало продолжали отплясывать, но многие оборачивались, с любопытством наблюдая, как я тащу к двери спотыкающегося представителя «золотой молодёжи».

— Что случилось? — подскочил к нам Вадим.

— Девушку ударил, — коротко пояснил я, выталкивая уже начинавшего сопротивляться Язовского в коридор.

Дежуривший снаружи Дима Корниенко недоумённо выпучил на нас глаза.

— Как ударил?!

Это уже Борисов вдруг очутился рядом.

— Так, взял и ударил, — пояснил я, отпуская наконец воротник Язовского.

— Она меня первая ударила! — взвизгнул тот.

— Так, — нахмурился Юрий Борисович. — Сейчас, Язовский, ты идёшь домой, а завтра после первой пары жду тебя в деканате. Тебя тоже касается, Покровский. В смысле, сейчас продолжаешь следить за порядком, а завтра жду в деканате.

Язовский окинул всю нашу команду каким-то диковатым взглядом во главе с замдекана, шмыгнул носом, набрал в лёгкие воздуха, словно собираясь что-то изречь, но, так ничего и не сказав, отправился прочь.

— А что там с девушкой? — поинтересовался Борисов.

— Один момент!

Действительно, как-то я про неё забыл. Открыл дверь в зал и буквально нос к носу столкнулся с жертвой Язовского. Она шла к выходу, крепко прижимая к себе сумку, словно кто-то мог её отнять. От потёкшей и размазанной туши вокруг глаз появились чёрные круги, а на щеке багровело пятно от оплеухи. М-да, так ведь может и синяк остаться. А всё равно красивая, даже в таком «разобранном» виде!

— Спасибо вам, — скорее прочитал по губам, чем услышал я, что она произнесла.

— Да не за что, на моём месте так поступил бы каждый… Каждый порядочный мужчина, — сказал я громко. — Давайте выйдем, я вам покажу, где женский туалет, вам нужно привести себя в порядок.

Мы вышли и тут же последовал вопрос от Борисова:

— Это та самая девушка? Он вас сильно ударил?

Это уже к пострадавшей. Но та вместо ответа лишь разрыдалась, спрятав лицо в ладони.

— Юрий Борисович, я её в туалет отведу, пусть хоть умоется.

— Конечно, конечно…

Так, под локоток, и довёл несчастную до девчачьей уборной, где оставил её наедине с умывальником, а сам скромно принялся ждать девушку снаружи. Та появилось минут через пять, умытая, но всё ещё с красными глазами и уже принимающим лиловый оттенок пятном на щеке. Но при этом, судя по запаху, успела побрызгаться духами. Или помазаться, скорее всего, пальчиком за ушками да на запястьях. Пахло от неё сиренью и ещё чем-то почти неуловимым.

— Как вы?

—Да ничего.

Своими длинными, тонкими пальцами она осторожно прикоснулась к щеке и невольно поморщилась.

— Болит?

— Угу.

— Как домой придёте, попробуйте сделать примочку с бадягой.

— Угу, — снова кивнула она. — Только до дома ещё добраться надо.

— Далеко живёте?

— На Шейнкмана. Снимаем с подругой комнату в частном доме.

В принципе, не так уж и далеко, знал я этот район. Сейчас частный сектор, а через десять лет сплошь будет застроен многоквартирными домами.

— Не местные?

— Я из Каменск-Уральского, а она из Камышловского района.

— Студентки?

— Да, учимся на третьем, выпускном курсе культпросветучилища, на хоровом отделении…

— Это, выходит, будущие хормейстеры? Ясно… Вас как звать?

— Полина.

— Полина… Красивое и редкое имя.

— Мне оно никогда не нравилась, — наморщила носил девушка. — В детстве мальчишки обзывали меня поленом.

— Ну и дураки. Полина — имя французского происхождения, от имени Поль, то есть малыш. А второе значение — греческое, от Апполлинарии, в свою очередь происходящей от Аполлона, и значит солнечная, — прочитал я небольшую лекцию. — Так, вы постойте минуточку, я сейчас.

Борисов отпустил меня без проблем, когда я сказал, что хочу проводить девушку до дома. Мол, мало ли, вдруг этот ублюдок поблизости ошивается.

— Конечно, проводи, — благословил меня замдекана. — Думаю, мы и без тебя справимся. Повязку только сдай, подотчётное имущество… Но завтра, напоминаю, жду тебя в деканате.

— Я-то приду, а вот придёт ли Язовский, учитывая его сегодняшнее состояние…

— Если не придёт — пуст ь пеняет на себя. И так долгое время ему многое сходило с рук.

Ну-ну, посмотрю я, как вы его на место поставите.

— А может и мне с ними? — попытался навязаться Вадим.

— Не стоит, в случае чего с Язовским я сам справлюсь, — отмахнулся я. — Тем более он наверняка уже смотался.

Полина новость о том, что я готов проводить её до дома, восприняла с энтузиазмом. Даже улыбнулась, отчего глаза её засияли, как два маленьких солнышка. Несколько минут спустя мы уже неторопясь шли по проспекту Ленина, вдоль которого уже зажигались фонари.

— Что у вас с вашим ухажёром за размолвка вышла, если не секрет? — спросил я, незаметно вдыхая аромат её духов.

Она вздохнула, по её лицу пробежала тень.

— Нет, если не хотите — не говорите, я не настаиваю…

— Да чего уж… Он мне сказал, что эту ночь я проведу с ним. А я была против. Вот он и начал на меня кричать, мол, всё равно я сегодня тебя… Ну, в общем, я не выдержала и врезала ему. А потом он мне.

— Вот же подонок, — не сдержался я. — Как вы вообще с ним познакомились?

— Случайно вышло. Мы с Настей в прошлые выходные вечером из кино шли, а он мимо на своей машине ехал. Остановился, предложил подвезти. Мы согласились. По дороге разговорились, он сказал, что в УПИ учится, а мы ему про себя рассказала. А вчера днём в училище нас с Настей после занятий на выходе поймал, отвёл меня в сторону и пригласил на танцы.

Надо же, клюнул на девушку не из своего круга. С чего бы это? Мне казалось, что у Язовского в подружках должны быть такие же дочки каких-нибудь партийных работников, директоров баз и магазинов.

— А у тебя… Ой, прости, случайно «тыкнул»…

— Да ладно, давай на «ты», а то когда мне «выкают», я чувствую себя не в своей тарелке.

— Отлично! Что я хотел спросить-то… А, вспомнил! У тебя кто родители?

— Папы нет… То есть он есть, но бросил нас, когда мне было полтора годика. Мама показывала мне единственную сохранившуюся фотографию отца и говорила, что он военный, выполняет специальное задание в какой-то далёкой стране. И я верила. А когда мне было 6 лет, соседка сказала, что папа нас бросил и уехал в другой город, и у него теперь другая семья. И что мама запрещает ему со мной видеться. Я в слезах прибежала к маме, сказала ей про слова соседки, ну и… Она тоже со мной побалакала, но созналась, что папа нас действительно бросил.

— Печальная история, — вздохнул я. — А где твоя мама работает?

— Сборщицей на приборостроительном заводе, в цехе, где радиолы выпускают.

— О, выходит, мы в каком-то роде с ней коллеги!

— Ага, и Лёша тоже так говорил.

— Давай про этого урода лучше не будем вспоминать.

— Давай, — легко согласилась Полина. — А ты сам свердловский?

— Из Асбеста. Родители — заводчане, я — будущий радиотехник. Могу приёмник собрать, если что.

— Да у нас дома есть приёмник, мама у себя на работе с хорошей скидкой может брать. Она и мне с собой в Свердловск дала, чтобы скучно не было. Правда, хозяйка не разрешает громко включать, а по радио иногда такие хорошие песни передают.

— Хозяйка пожилая?

— Да, Клавдии Михайловне уже лет семьдесят. Вдовая она, муж на войне погиб. Дочка замуж за военного вышла, с семьёй в Германии сейчас, а Клавдия Михайловна вот одна, сдаёт комнату. Мы у неё с первого курса живём, по десять рублей в месяц берёт, ну ещё и готовит нам из наших же продуктов.

Не доходя до здания горисполкома, где с утра до вечера, видимо, проливал пот на идеологическом фронте Язовский-старший, мы свернули на улицу 8 Марта, минуя консерваторию — первый каменный дом в городе, построенный, если память не изменяет, ещё в середине 18 века. Дальше располагалась поликлиника и отдельный вход вёл в травмпункт, откуда как раз выходили женщина и парнишка с загипсованной рукой.

Тут меня и озарила мысль, которую, по идее, я должен был сразу подкинуть Полине.

— Поля… Ничего, что я так тебя называю?

— Да я уже привыкла, — отмахнулась девушка.

— Ну и отлично! Поля, давай зайдём в травмпункт?

— Зачем? — искренне удивилась она. — Это всего лишь синяк.

— Мало ли, вдруг этот негодяй задел лицевой нерв? — начал сочинять я. — В любом случае посоветуют что-нибудь, а заодно зафиксируют телесное повреждение.

— Думаешь, стоит? — с сомнением спросила она.

— Ты же ничего не теряешь, да и времени это займёт не так много.

Она вздохнула и пожала плечами:

— Если ты настаиваешь…

Минут через тридцать мы выходили из травмпункта, имея на руках справку от травматолога, в которой указывались гематома в области левой височной и скуловой кости, а также затылочной части головы (затылком она ударилась о колонну), и симптомы сотрясения головного мозга — головокружение и головная боль. Когда врач спросил про головокружение и головную боль, Полина сначала явно собиралась сказать, что ничего подобного не испытывает, но я её опередил, заявив, что по пути девушка жаловалась как раз на эти самые симптомы. Полине не оставалось ничего другого, как подтвердить мои слова. Заодно травматолог посоветовал обратиться в милицию. Тут уж Полина заявила мне, что никуда на ночь глядя не пойдёт. Я согласился, в конце концов справка есть, написать заявление в случае чего можно и завтра. Посмотрим, чем закончится разбирательство в деканате.

— А ты, значит, в певицы решила податься? — продолжил я наш прерванный разговор.

— Так я с детства пою, сколько себя помню. Мама всё удивлялась, в кого я такая певунья? Как по радио услышу какую песню — тут же запоминаю и хожу пою.

— Русские народные?

— Ну уж! Мне больше эстрадные нравятся, только вот на эстрадных певиц в области нигде не учат. Мне и педагоги говорят, что у меня эстрадный вокал, но для хора тоже подходит. Тем более я часто выступаю как солистка. Вот у Насти — у той да, чисто хоровое пение, ей только русские народные петь.

— А на кого ты больше похожа? В смысле вокально, голосом?

— Кто-то говорит, что я пою как Миансарова, кто-то — как Мондрус. А мне кажется, у меня голос как у Аиды Ведищевой. Вот послушай.

Где-то на белом свете

Там, где всегда мороз

Трутся спиной медведи

О земную ось…

В общем, несмотря на озиравшихся прохожих, исполнила куплет и припев, и я оценил, что действительно похоже. А затем она аналогичным образом (куплет-припев) спела вещь из ещё одного фильма Гайдая — знаменитую «Помоги мне». И так страстно… И в голосе себя не сдерживала, вот тут уж действительно народ стал останавливаться и даже аплодировать, а кто-то крикнул «Браво!».

— Однако, — покачал я головой, когда мы продолжили наш путь. — Тебя и впрямь можно хоть сейчас выпускать на сцену.

— А я не против, — весело заявила Полина.

И показала мне язык, вернее, кончик языка, что получилось очень… Хм, ну, можно сказать и сексапильно, не погрешу против истины.

— Замёрзла? — спросил я, заметив, как она приобняла себя за плечо свободной от сумки рукой.

И, не дожидаясь ответа, накинул ей на плечи свой пиджак.

— Спасибо!

— Не за что, — улыбнулся я в ответ на благодарный взгляд серо-голубых глаз.

Какое-то время мы шли молча. Затем, чтобы хоть что-то сказать, спросил:

— Стипендию хоть платят?

— А как же? Тридцать пять рублей! Ну и мама помогает. Насте тоже родители помогают. Так что не шикуем, но и не бедствуем.

— А на тебе сейчас, наверное, твои лучшие платье и туфли?

Девушка немного смутилась, но быстро взяла себя в руки.

— Да, лучшие, — с каким-то вызовом ответила она. — А что?

— Да ничего, просто… Красивая ты в них. И без них, думаю, не хуже… Ой, извини!

Блин, вот ведь, язык мой — враг мой. Хотя… Кажется, моя спутница не поняла смысла оговорки.

— За что извинить-то?

— Да это я чуть на ногу тебе не наступил.

— Не наступил же, — улыбнулась она.

Её глаза заискрились лучиками. Я не смог удержаться от ответной улыбки. Вот действительно солнечная, оправдывает своё имя.

Тем временем мы свернули на Радищева, стали появляться частные дома, из-за заборов то и дело слышался лай собак. Практически центр миллионного города, а люди тут даже огороды разводят, выращивают картошку, огурцы и помидоры. Это я уж не говорю про торчащие повсюду яблони в белом дыму. Как там у Есенина… «Всё пройдёт, как с белых яблонь дым». Хорошо, что под ногами асфальт. Дождя хоть и не было, но всё равно

— А у тебя есть девушка?

От неожиданного вопроса я даже сбился с шага.

— Девушка? Э-м-м… На данный момент нет. А с чего это ты поинтересовалась?

— Да так, — пожала она плечиками, отчего пиджак едва не свалился. — Мне казалось, что у такого парня обязательно должно быть девушка.

— Ну вот как-то пока не сложилось. Два года в армии, потом институт, всё время уходит на учёбу и спорт…

— Ты ещё и спортсмен?

— Ага, боксом занимаюсь. Недавно выиграл всесоюзный турнир, приуроченный к Дню Победы, — не удержался я, чтобы не похвалиться.

— То-то ты так ловко Лёше врезал.

— Ну, врезал-то я не по правилам бокса, если честно, боксёры на ринге по почкам сзади не бьют. Но в этой ситуации было не до игр в благородство. Да и ударил я его не в полную силу… Кстати, улица Шейнкмана, — сказал я, бросив взгляд на табличку на стене углового дома.

— Клавдия Михайловна живёт вон в том доме, с красной крышей, — показала рукой вдоль улицы Полина.

Ну, в рассеянном свете стоявшего рядом фонаря не такая уж и красная, скорее, какого-то бордового оттенка, да ещё и с проплешинами облезлой краски, но в целом да, из наиболее близких к красному это была единственная крыша в округе. Последние метры мы еле плелись, словно стараясь оттянуть момент прощания.

— Ладно, спасибо, что проводил.

Она сняла пиджак с плеч, возвращая его мне.

— Да не за что. А на будущее более тщательно выбирай себе молодых людей, — наставительно произнёс я. — Не всегда наличие личного автотранспорта гарантирует, что это приличный человек.

— Да я и не из-за машины с ним, — покраснела Полина.

— Верю, — улыбнулся я. — А примочку всё-таки сделай. А то как завтра с таким синяком на занятия пойдёшь?

Обратно я шёл в приподнятом настроении, засунув руки в карманы и напевая себе под нос «7 тысяч над землёй» из репертуара Валерия Сюткина. Кстати, так если прикинуть, то песни «Браво» и иже с ними, включая того же Сюткина, вполне прокатили бы и в это время. Никакой политики, наезда на партию и правительство, только любовь и романтика в чистом виде. Даже непонятно, за что именно в 1984-м году группа «Браво» попала в список запрещённых. Наверное, из-за скандального имиджа Агузаровой. После неё в группе пели уже вполне адекватные мужчины, как тот же Сюткин.

Так, а куда мне сейчас всё-таки податься? Вернуться на танцы или сразу в общагу? Ладно, на танцульках обещали и без меня справиться, а я лучше пока ужин приготовлю на нас с Вадиком, если он ещё не пришёл. Что бы такое на скорую руку сделать… Точно, гречку сварю с сардельками.

Как и предполагал, в общаге я оказался раньше Вадима. Тут же занялся готовкой, и к приходу соседа ужин как раз был готов. Укутанная в полотенце кастрюля с горячей, с добавлением сливочного масла кашей стояла посреди стола на фанерной дощечке. Четыре сардельки в тарелке рядом, прикрытые сверху ещё одной тарелкой. И ложки. Каши мы с Вадиком предпочитали черпать ложкой, это намного удобнее, чем производить подобные действия при помощи вилки.

— Без происшествий? — спросил я, снимая полотенце с кастрюли.

— В общем-то да, разве что поймали двух студентов, втихаря разливающих портвейн. Как они пронесли бутылку… А ты как проводил девушку? На чём добирались?

— Да она живёт недалеко, двадцать минут пешком. Снимают с подругой комнату в частном доме. Обе учатся в культпросветучилище на третьем курсе, хоровое отделение. По пути зашли в травмпункт, справку взяли.

— Это правильно! А как же она с Язовским познакомилась?

Я повторил рассказ Полины, и Вадим так же, как и я недавно, задался вопросом, что наш «золотой мальчик» нашёл в этой провинциалке? Ну кроме того, что она действительно довольно симпатичная.

— Скорее всего никаких серьёзных отношений он с ней не заимел бы, — констатировал сосед, откусывая от сардельки. — Поматросил бы да и бросил. Правильно она ему дала по морде. А его поступок — это что-то из ряда вон. Я бы на твоём месте тоже ему врезал. Как так вообще можно — поднять руку на женщину?! Любого после такого моментально отчислили бы из института.

— Учитывая, кто его папа, с Язовским это может не прокатить.

— Ты думаешь?

— Скорее всего, — вздохнул я, соскребая с тарелки остатки каши. — Как бы я ещё крайним не оказался… Ладно, пойду чайник поставлю, а ты пока режь бутерброды.