Да вспомнятся мои грехи
Офелия,
О, нимфа, в твоих молитвах
Да вспомнятся мои грехи.
Горди Диксону – скульптору, ткачу, веселому «сапожнику»
Собеседование
Возраст – 22 года
Закройте глаза.
– Ладно.
Чувствуете что–нибудь?
– Нет.
Хорошо, откройте глаза. Назовите имя, возраст, код обеспечения.
– Отто Макгевин. 22 года. 8462–00954–3133.
Почему решили поступить на службу Конфедерации?
– Мне нравится путешествовать, люблю активную жизнь. Я еще ни разу не покидал Земли. Служба в Конфедерации – самый интересный способ попасть в космос. Я верю в идею Конфедерации и хочу помочь ей охранять права людей и других разумных рас.
Значат для вас что–нибудь эти буквы – ЗБВВ?
– Нет.
Защищая права людей и других разумных, сможете ли вы лгать, обманывать и убивать?
– Я… я принадлежу к англо–буддистам.
Если от этого будет многое зависеть, сможете ли вы убить?
– Не знаю. Не думаю.
Расслабьтесь.
…Макгевин вдруг оказался на темной улочке чужого города. Справа, пониже поясницы, почувствовал какой–то небольшой твердый предмет – лазерный пистолет. Пистолет оказался в его руке, и тут из тени на него прыгает человек.
– Гони бабки, кореш.
Макгевин инстинктивно нажимает на спуск, убивает его.
Вы сможете так поступить?
– Не знаю. Думаю, что смогу. Но буду испытывать раскаяние, буду желать, чтобы его душа…
Расслабьтесь.
…Та же самая улочка. Впереди, в тусклом свете стоят двое. У одного – нож. «Выкладывай деньги, и тебе ничего не будет». Отто стреляет грабителю в спину и убивает его.
Вы сможете так поступить?
– Едва ли. Я бы подождал и убедился, что он действительно намерен ударить того человека… и сначала предложил бы ему сдаться.
Расслабьтесь.
…Та же улица. Отто заглядывает в окно, в его руке лазер. В комнате сидит человек, пьет чай и читает. Задание Отто – совершить на человека покушение. Он тщательно целится в голову и стреляет.
Вы сможете это сделать?
– Нет.
Очень хорошо. Клякса. Пилочка. Суп. Фанданго.
Отто тряхнул головой и посмотрел на часы на стене кабинета.
– Вы быстро управились.
– На это редко уходит много времени, – ответил проводивший собеседование.
Лаборант отлепил электроды, прикрепленные к голове, рукам и груди Отто. Потом он вышел.
– Так я выдержал испытание? – Отто натянул рубашку.
– Это не то испытание, которое «выдерживают». – Проводивший собеседование взял лежавший поверх пакета с документами Отто лист бумаги и послал его по гладкому столу к Отто. – Будьте добры, поставьте инициалы в графе «Собеседование окончено».
– Есть, несомненно, должности, на которые вы годитесь. Другой вопрос, будут ли свободные места.
Он поднялся, собираясь уходить:
– Как скоро я узнаю?
– Через два–три дня.
Они пожали друг другу руки, и Отто вышел. Проводивший собеседование коснулся уха, включая коммуникатор, потом произнес серию цифр.
– Привет, Рафаэль. Только что закончил с малышом Макгевином. Наверное, вы сможете его использовать. – Он сделал паузу, слушая.
– Так, академическая подготовка подходящая – политика, экономика, подспециализация по ксеносоциологии. Физические данные великолепные. Побеждал на турнирах по метатлону, рефлексы как у кошки. Единственная, на мой взгляд, проблема – его мировоззрение. Он в некотором роде слишком идеалист. Религиозный.
Он засмеялся:
– Да, конечно можем. Я отправлю тебе ленты. Отбой.
«Макгевин не безнадежен», – подумал он. Во второй ситуации он сказал, что предложил бы человеку с ножом сдаться. Но не сказал, что дал бы ему уйти.
Пролог
Два года спустя
Отто медленно шел вдоль сломавшейся транспортной ленты, выходившей на берег Ист–ривер, наслаждаясь свежим осенним ветром и запахом озона, поднимавшимся снизу, от ползущего под его ногами непрерывного потока транспорта. Подойдя к зданию, он постарался сдержать возбуждение. Первое задание за пределами планеты.
Интенсивная и часто непонятная для Отто программа подготовки включала Луну, но ведь это был лишь пригород Земли. На этот раз он попадет в настоящий космос.
Кабинет Жоржа Ледюка помещался в надцокольном этаже здания. Выходя из лифта, человек ступал прямо сквозь кольцевую арку детектора. Охраняли детектор двое вооруженных людей с напряженными лицами. Отто миновал детектор без осложнений.
Третья по коридору дверь была отмечена табличкой «Ж. Ледюк – Планирование». Она открылась раньше, чем Отто успел постучать.
– Входите, мистер Макгевин.
В кабинете полно было всякого хлама, создававшего непринужденную и бодрую обстановку, – кипы бумаг, придавленные сверху антикварными штуковинами с десятка внеземных миров, мягкие кресла, обтянутые вытертой, но настоящей кожей. Ледюк, лысый, невысокий, худощавый, словно тоже обитый кожей, улыбался. Он жестом предложил Отто сесть.
– Одна минута – и мы займемся вашим заданием. Сначала я хотел бы прояснить кое–что, касающееся ваших занятий в течение последних двух лет. Вы знаете, что солидная доля вашей подготовки проходила под гипнозом.
– Нетрудно было догадаться.
– Совершенно верно. Теперь подошло время вывести ее на свет божий. – Он скользнул взглядом по полоске бумаги в руке. – Закройте глаза… атлас, мяч, мантра, бич.
…Черный осадок йода и гидроокиси аммония… В почки, даже легкая на вид рана вызывает шок… Бей ногой, не кулаком… Целься в глаза… Не показывай нож, пока не подойдешь на удобное расстояние… короткими бросками, чтобы сохранить силы… фехтовать надо умом… пальцами жестко в мякоть под грудиной… Старайся попасть в позвоночник… когда упадет, бей ногой в голову… не сдавайся просто так, продавай жизнь подороже…
– Бог мой!
Отто открыл глаза.
Ледюк взял со стола нож с тяжелым лезвием и метнул прямо в сердце Отто. Отто автоматически вынул нож из воздуха перед собой.
– Я… значит, я совсем не дипломат?
– Да. Но знаете достаточно, чтобы носить эту маску, если понадобится. Вот и все.
– Значит, я оператор ЗБВВ 2–го класса.
– Правильно. И через год должны стать премьер–оператором.
Отто потряс головой, словно пытаясь прояснить мысли.
– Я понимаю, – тихо сказал Ледюк. – Вы покупали билет совсем на другой рейс.
Отто подкидывал на ладони нож.
– Но это путешествие будет гораздо интересней, в самом деле. И гораздо полезней. Нам бы хотелось в это верить, во всяком случае.
Первое ваше задание не потребует наложения личностной кальки. Фраза мгновенно привела в действие воспоминание о двух месяцах занятий. Но это все равно будет задание ЗБВВ. Будете ассистировать премьер–оператору по имени Сюзан Авери. Планета называется Депо.
– Арктур 4, – сказал Отто с оттенком удивления.
– Да. На планете имя ее будет Оливия Паренаго. Посол Земли.
– А где настоящая Паренаго?
– Мертва, ее убили… Знаете, что такое охранный рэкет?
Отто покачал головой.
– Это термин, обозначающий особый род шантажа. Я прихожу к вам и предлагаю не поджигать дом, где находится ваша деловая контора и вы сами, если вы будете регулярно выплачивать мне определенную сумму денег.
– Кажется, такими делами должны заниматься местные власти.
– Как правило, да. Паренаго оказалась втянутой в дело, заподозрив, что оно затрагивает межзвездную коммерцию, а это сразу переводило его в сферу нашего влияния. А местные власти явно полностью куплены.
– Конечно, если погиб посол, то сомнений быть не может – это дело ЗБВВ.
Макгевин медленно кивнул:
– Я буду кого–то комперсонировать?
– Только самого себя. Младший посланник. Будете посещать различные мероприятия, вручать медали и почетные знаки, и прочее. Главным образом будете помогать Авери вести поиски, придется ногами поработать… и пострелять тоже, если будет нужно.
– Думаете, могут напасть?
Ледюк пожал плечами:
– На всей планете кроме вас и Авери о подстановке будут знать только те, кто убил Паренаго. Зверски убил.
– Вы уверены, что их было несколько?
– По крайней мере трое. Двое держали ее за ноги и за руки, а третий спокойно убивал.
* * *
Депо была хорошо развитой планетой, вращающейся по низкой орбите вокруг Спящего, невидимого компаньона Арктура (настоящее его имя было ТН Бот АА).
Спящий был ближайшим к Земле тахионным узлом, поэтому почти каждый корабль на линиях внешнего направления останавливался у Депо для дозаправки и погрузки.
Отто поселился в Джоунстауне, самом большом городе планеты. Здесь имелся университет и космопорт, и это было самое грязное, шумное, задиристое место из всех, где ему приходилось бывать. Отто город понравился.
Вместе с Сюзан Авери он прогуливался по индустриальному парку, где их не могли подслушать. Она была на несколько лет старше Отто, умная, крепкая и не очень внешне привлекательная (хотя невозможно сказать, как она на самом деле выглядела, – она представляла собой абсолютную копию Оливии Паренаго). Сюзан уже пять лет работала премьер–оператором.
– Можем заполучить нового информатора, – сказала она.
– И коэффициент выживаемости у него выше, чем у предыдущего?
– Мы надеемся.
Первый информатор, коммерсант, решивший прекратить платежи шантажистам, погиб от несчастного случая в течение того получаса, что прошел между его звонком Паренаго и ее прибытием к нему в контору. Первый звонок был сделан в полицию.
– Она работает судебным регистратором в третьем районе. Через какие–то юридические процедуры имеет доступ к финансовым отчетам полиции.
– Она сказала что–то конкретное?
– Только то, что по ее подозрениям имеет место нарушение Хартии. Это означает, что инопланетные деньги текут в карман полиции. Пойдем к докам, как подобает туристам. – Они неспешно шли вдоль залива, над берегом которого возвышался огромный электролизный комбинат, выкачивавший из воды кислород для снабжения космолетов и водород для местной энергетики.
Они подошли к краю причала и присели там, глядя на ковер красных морских водорослей, колыхавшихся у свай. В воздухе немного пахли хлором.
– Она не хотела везти улики в Джоунстаун. Не хотела выносить их из учреждения. Сначала она должна убедиться, что когда поднимется шум, она будет далеко отсюда.
– Разумно.
– Вполне. Поэтому я купила для нее двухнедельную путевку – осмотр комплекса вокруг Спящего. Под вымышленным именем. Сегодня после полудня я отвезу ей билеты в Силику.
– Мне тоже поехать?
– Нет, я вернусь вечером. Ты делай вот что – возвращайся в посольство и приведи в действие алгоритм всеобщей тревоги.
– Посмотри таблицы организации в городе и по планете. Вычисли, сколько администраторов и боевиков понадобится Конфедерации, чтобы взять под контроль полицию – быстро и, если можно, без крови. Пошли им приказ, от моего имени и с моей подписью. Пусть приводят в исполнение, если я не отменю его в двадцать четыре часа. «Объяснения последуют». Потом возвращайся домой и запирай дверь на ключ. Я с тобой свяжусь. Ясно?
– Я думаю… в боевики надо коммандос?
– Лучше всего. Постарайтесь не трогать город. Ты «одет»?
– Да нет.
Наплечная кобура выводила его из равновесия.
– Отто. – Она опустила ладонь на его колено. – Я знаю, ты из добрых. Но ты видел, что эти подонки сделали с настоящей Оливией.
Он кивнул. Посмотрев на Земле голозапись, он первые несколько дней чувствовал себя рядом с Авери не в своей тарелке. Ее лицо вызывало в памяти обезображенное тело.
– Поэтому «оденься», и вдвойне. Я хочу сохранить тебя в целом виде. – Она поднялась. – Не хотелось бы втягивать в это других людей из посольства. Тебе понадобятся технические советы для алгоритма?
– Нет, мы на тренировках пользовались почти такой же машиной. – Они пошли вдоль дома. – Разойдемся?
– Нет, ведь ты «не одет».
Она просунула руку ему под локоть и придвинулась ближе, шагая в ногу.
– Делай вид, что мы влюбленные, вышли погулять, – заговорщицким шепотом сказала она.
Это оказалось совсем несложно.
– Ты не опоздаешь?
– Челнок на Силику стартует через шесть часов. У меня полно времени.
«Полно времени для чего?» – отметил про себя Отто. И узнал это немногим позже. Авери успела на челнок за две минуты до отправления.
Расчет, кодирование и передача приказа задержали Отто до полуночи. Следуя совету Авери, он покинул посольство через потайной вход, окружным путем, пешком добрался до своей квартиры и проскользнул в дом через люк на крыше и служебный ход. Больше всего он опасался, что его примут за грабителя.
Он лег спать в одежде и с оружием, чувствовал себя нелепо и проснулся в раздражении. Звонил телефон.
Но это была не Авери, звонили из посольства, интересовались, где она. Отто сказал, что не знает. Звонивший пожаловался – на этот день у нее записана куча приемов. Не сможет ли Отто приехать и заменить ее, пока она не появится? Конечно, может.
Он избрал прямой маршрут в посольство и по дороге никто не пытался совершить на него покушение. Он просидел восемь часов за столом Авери, стараясь поудобнее расположить тяжелый служебный «вестингауз», оттягивавший левый бок, и маленький нейропарализатор – «вальтер» в пружинном футляре, прикрепленный к пояснице. В перерывах он звонил Авери домой. Он нервничал.
Когда рабочий день наконец закончился, он поспешил прямо к ней домой. Сначала звонил и стучал, потом попытался вскрыть замок. Агентам ЗБВВ известны многочисленные способы покорять замки, но знание это имело и обратную силу – Авери явно знала на один прием больше, чем он. Он уже подумывал применить «вестингауз», но вместо этого нашел домоправителя и принудил его отпереть дверь.
В гостиной было пусто, но недоставало окна, аккуратно выплавленного по кромке. Домоправитель пожелал узнать, кто заплатит за окно?
Он не отставал от Отто, переходя из комнаты в комнату, жалуясь и требуя. Когда Отто распахнул дверь в ванную, он почувствовал страшный запах, зажмурился и проговорил буддистскую молитву в три слова. Потом вошел в ванную и обнаружил Сюзан Авери. Обнаженная, она лежала ничком в ванне в двухсантиметровом слое спекшейся крови.
Два года спустя
Отто медленно шел вдоль сломавшейся транспортной ленты, выходившей на берег Ист–ривер, наслаждаясь свежим осенним ветром и запахом озона, поднимавшимся снизу, от ползущего под его ногами непрерывного потока транспорта. Подойдя к зданию, он постарался сдержать возбуждение. Первое задание за пределами планеты.
Интенсивная и часто непонятная для Отто программа подготовки включала Луну, но ведь это был лишь пригород Земли. На этот раз он попадет в настоящий космос.
Кабинет Жоржа Ледюка помещался в надцокольном этаже здания. Выходя из лифта, человек ступал прямо сквозь кольцевую арку детектора. Охраняли детектор двое вооруженных людей с напряженными лицами. Отто миновал детектор без осложнений.
Третья по коридору дверь была отмечена табличкой «Ж. Ледюк – Планирование». Она открылась раньше, чем Отто успел постучать.
– Входите, мистер Макгевин.
В кабинете полно было всякого хлама, создававшего непринужденную и бодрую обстановку, – кипы бумаг, придавленные сверху антикварными штуковинами с десятка внеземных миров, мягкие кресла, обтянутые вытертой, но настоящей кожей. Ледюк, лысый, невысокий, худощавый, словно тоже обитый кожей, улыбался. Он жестом предложил Отто сесть.
– Одна минута – и мы займемся вашим заданием. Сначала я хотел бы прояснить кое–что, касающееся ваших занятий в течение последних двух лет. Вы знаете, что солидная доля вашей подготовки проходила под гипнозом.
– Нетрудно было догадаться.
– Совершенно верно. Теперь подошло время вывести ее на свет божий. – Он скользнул взглядом по полоске бумаги в руке. – Закройте глаза… атлас, мяч, мантра, бич.
…Черный осадок йода и гидроокиси аммония… В почки, даже легкая на вид рана вызывает шок… Бей ногой, не кулаком… Целься в глаза… Не показывай нож, пока не подойдешь на удобное расстояние… короткими бросками, чтобы сохранить силы… фехтовать надо умом… пальцами жестко в мякоть под грудиной… Старайся попасть в позвоночник… когда упадет, бей ногой в голову… не сдавайся просто так, продавай жизнь подороже…
– Бог мой!
Отто открыл глаза.
Ледюк взял со стола нож с тяжелым лезвием и метнул прямо в сердце Отто. Отто автоматически вынул нож из воздуха перед собой.
– Я… значит, я совсем не дипломат?
– Да. Но знаете достаточно, чтобы носить эту маску, если понадобится. Вот и все.
– Значит, я оператор ЗБВВ 2–го класса.
– Правильно. И через год должны стать премьер–оператором.
Отто потряс головой, словно пытаясь прояснить мысли.
– Я понимаю, – тихо сказал Ледюк. – Вы покупали билет совсем на другой рейс.
Отто подкидывал на ладони нож.
– Но это путешествие будет гораздо интересней, в самом деле. И гораздо полезней. Нам бы хотелось в это верить, во всяком случае.
Первое ваше задание не потребует наложения личностной кальки. Фраза мгновенно привела в действие воспоминание о двух месяцах занятий. Но это все равно будет задание ЗБВВ. Будете ассистировать премьер–оператору по имени Сюзан Авери. Планета называется Депо.
– Арктур 4, – сказал Отто с оттенком удивления.
– Да. На планете имя ее будет Оливия Паренаго. Посол Земли.
– А где настоящая Паренаго?
– Мертва, ее убили… Знаете, что такое охранный рэкет?
Отто покачал головой.
– Это термин, обозначающий особый род шантажа. Я прихожу к вам и предлагаю не поджигать дом, где находится ваша деловая контора и вы сами, если вы будете регулярно выплачивать мне определенную сумму денег.
– Кажется, такими делами должны заниматься местные власти.
– Как правило, да. Паренаго оказалась втянутой в дело, заподозрив, что оно затрагивает межзвездную коммерцию, а это сразу переводило его в сферу нашего влияния. А местные власти явно полностью куплены.
– Конечно, если погиб посол, то сомнений быть не может – это дело ЗБВВ.
Макгевин медленно кивнул:
– Я буду кого–то комперсонировать?
– Только самого себя. Младший посланник. Будете посещать различные мероприятия, вручать медали и почетные знаки, и прочее. Главным образом будете помогать Авери вести поиски, придется ногами поработать… и пострелять тоже, если будет нужно.
– Думаете, могут напасть?
Ледюк пожал плечами:
– На всей планете кроме вас и Авери о подстановке будут знать только те, кто убил Паренаго. Зверски убил.
– Вы уверены, что их было несколько?
– По крайней мере трое. Двое держали ее за ноги и за руки, а третий спокойно убивал.
* * *
Депо была хорошо развитой планетой, вращающейся по низкой орбите вокруг Спящего, невидимого компаньона Арктура (настоящее его имя было ТН Бот АА).
Спящий был ближайшим к Земле тахионным узлом, поэтому почти каждый корабль на линиях внешнего направления останавливался у Депо для дозаправки и погрузки.
Отто поселился в Джоунстауне, самом большом городе планеты. Здесь имелся университет и космопорт, и это было самое грязное, шумное, задиристое место из всех, где ему приходилось бывать. Отто город понравился.
Вместе с Сюзан Авери он прогуливался по индустриальному парку, где их не могли подслушать. Она была на несколько лет старше Отто, умная, крепкая и не очень внешне привлекательная (хотя невозможно сказать, как она на самом деле выглядела, – она представляла собой абсолютную копию Оливии Паренаго). Сюзан уже пять лет работала премьер–оператором.
– Можем заполучить нового информатора, – сказала она.
– И коэффициент выживаемости у него выше, чем у предыдущего?
– Мы надеемся.
Первый информатор, коммерсант, решивший прекратить платежи шантажистам, погиб от несчастного случая в течение того получаса, что прошел между его звонком Паренаго и ее прибытием к нему в контору. Первый звонок был сделан в полицию.
– Она работает судебным регистратором в третьем районе. Через какие–то юридические процедуры имеет доступ к финансовым отчетам полиции.
– Она сказала что–то конкретное?
– Только то, что по ее подозрениям имеет место нарушение Хартии. Это означает, что инопланетные деньги текут в карман полиции. Пойдем к докам, как подобает туристам. – Они неспешно шли вдоль залива, над берегом которого возвышался огромный электролизный комбинат, выкачивавший из воды кислород для снабжения космолетов и водород для местной энергетики.
Они подошли к краю причала и присели там, глядя на ковер красных морских водорослей, колыхавшихся у свай. В воздухе немного пахли хлором.
– Она не хотела везти улики в Джоунстаун. Не хотела выносить их из учреждения. Сначала она должна убедиться, что когда поднимется шум, она будет далеко отсюда.
– Разумно.
– Вполне. Поэтому я купила для нее двухнедельную путевку – осмотр комплекса вокруг Спящего. Под вымышленным именем. Сегодня после полудня я отвезу ей билеты в Силику.
– Мне тоже поехать?
– Нет, я вернусь вечером. Ты делай вот что – возвращайся в посольство и приведи в действие алгоритм всеобщей тревоги.
– Посмотри таблицы организации в городе и по планете. Вычисли, сколько администраторов и боевиков понадобится Конфедерации, чтобы взять под контроль полицию – быстро и, если можно, без крови. Пошли им приказ, от моего имени и с моей подписью. Пусть приводят в исполнение, если я не отменю его в двадцать четыре часа. «Объяснения последуют». Потом возвращайся домой и запирай дверь на ключ. Я с тобой свяжусь. Ясно?
– Я думаю… в боевики надо коммандос?
– Лучше всего. Постарайтесь не трогать город. Ты «одет»?
– Да нет.
Наплечная кобура выводила его из равновесия.
– Отто. – Она опустила ладонь на его колено. – Я знаю, ты из добрых. Но ты видел, что эти подонки сделали с настоящей Оливией.
Он кивнул. Посмотрев на Земле голозапись, он первые несколько дней чувствовал себя рядом с Авери не в своей тарелке. Ее лицо вызывало в памяти обезображенное тело.
– Поэтому «оденься», и вдвойне. Я хочу сохранить тебя в целом виде. – Она поднялась. – Не хотелось бы втягивать в это других людей из посольства. Тебе понадобятся технические советы для алгоритма?
– Нет, мы на тренировках пользовались почти такой же машиной. – Они пошли вдоль дома. – Разойдемся?
– Нет, ведь ты «не одет».
Она просунула руку ему под локоть и придвинулась ближе, шагая в ногу.
– Делай вид, что мы влюбленные, вышли погулять, – заговорщицким шепотом сказала она.
Это оказалось совсем несложно.
– Ты не опоздаешь?
– Челнок на Силику стартует через шесть часов. У меня полно времени.
«Полно времени для чего?» – отметил про себя Отто. И узнал это немногим позже. Авери успела на челнок за две минуты до отправления.
Расчет, кодирование и передача приказа задержали Отто до полуночи. Следуя совету Авери, он покинул посольство через потайной вход, окружным путем, пешком добрался до своей квартиры и проскользнул в дом через люк на крыше и служебный ход. Больше всего он опасался, что его примут за грабителя.
Он лег спать в одежде и с оружием, чувствовал себя нелепо и проснулся в раздражении. Звонил телефон.
Но это была не Авери, звонили из посольства, интересовались, где она. Отто сказал, что не знает. Звонивший пожаловался – на этот день у нее записана куча приемов. Не сможет ли Отто приехать и заменить ее, пока она не появится? Конечно, может.
Он избрал прямой маршрут в посольство и по дороге никто не пытался совершить на него покушение. Он просидел восемь часов за столом Авери, стараясь поудобнее расположить тяжелый служебный «вестингауз», оттягивавший левый бок, и маленький нейропарализатор – «вальтер» в пружинном футляре, прикрепленный к пояснице. В перерывах он звонил Авери домой. Он нервничал.
Когда рабочий день наконец закончился, он поспешил прямо к ней домой. Сначала звонил и стучал, потом попытался вскрыть замок. Агентам ЗБВВ известны многочисленные способы покорять замки, но знание это имело и обратную силу – Авери явно знала на один прием больше, чем он. Он уже подумывал применить «вестингауз», но вместо этого нашел домоправителя и принудил его отпереть дверь.
В гостиной было пусто, но недоставало окна, аккуратно выплавленного по кромке. Домоправитель пожелал узнать, кто заплатит за окно?
Он не отставал от Отто, переходя из комнаты в комнату, жалуясь и требуя. Когда Отто распахнул дверь в ванную, он почувствовал страшный запах, зажмурился и проговорил буддистскую молитву в три слова. Потом вошел в ванную и обнаружил Сюзан Авери. Обнаженная, она лежала ничком в ванне в двухсантиметровом слое спекшейся крови.
В соответствии с преступлением
Проверка на избыточность памяти
Анкетный контроль. Пожалуйста, начинайте.
Я, Отто Жюль Макгевин, родился на Земле 24 апреля 198 года эры Конфедерации с кровным правом гражданства на…
Пропустим. Возраст 22 года. Прошу вас.
Думал, что меня готовят для дипломатической деятельности или для работы ксеносоциологом в Конфедерации, но, в сущности, я уже два года был в ЗБВВ – проходил курс иммерсионной терапии, о которой, естественно, ничего не мог помнить: обращение с оружием и разные подлые приемы… Я все поражался, почему у других студентов намного больше тем для разговоров, чем у меня, но наставник заверял, что со мной все нормально, что я прекрасно сдал экзамены под гипнозом и к выпуску все прояснится и всплывет в сознании… Помню лишь, что весь тот год я жил с ощущением, будто мне приходится вкалывать куда больше, чем всем остальным, однако…
Так и было, Отто. Пропустим. Возраст 25 лет. Прошу вас.
До середины 223 года я был оператором 2–го класса. Затем – стажировка на премьер–оператора: первая калька личности. Я воплотился в Меркурио де Фоллетте, уполномоченного кредит–союза на Мундо и Лагардо, подозреваемого в нарушении статьи третьей…
Он был виновен? Прошу вас.
Конечно, виновен, но мы хотели выяснить, кто еще замешан в деле, и обнаружилось, что вся его так называемая «семья»…
Пропустим. Возраст 26 лет. Прошу вас.
Третье задание в качестве премьер–оператора. В тот год я впервые убил человека. В каком–то смысле это была самооборона. В каком–то смысле… Я полностью находился в его власти. Если бы он только знал об этом… Мне пришлось убить его, иначе он убил бы меня… Так что в каком–то смысле это была самооборона…
Сизигий.
…в каком–то смысле это была…
Трубкозуб, сатанизм.
…самооборона…
Герундий. Теперь спать.
1
В искусственной гравитации все дороги вели вверх. Доктор философии Айзек Кроуэлл остановился, чтобы отдышаться, откинул со лба влажные волосы и постучался в каюту психиатра. Дверь скользнула в сторону.
– А–а, доктор Кроуэлл.
Человек за столом был столь же худ, насколько Кроуэлл тучен.
– Проходите, пожалуйста, садитесь.
– Благодарю. – Кроуэлл опустился в самое прочное на вид кресло. – Вы… э… вы хотели…
– Да.
Психиатр подался вперед и отчетливо проговорил:
– Сизигий. Трубкозуб, сатанизм. Герундий.
Кроуэлл медленно закрыл и открыл глаза. Потом перевел взгляд на свой объемистый живот и в изумлении покачал головой. Он обхватил большим и указательным пальцами жирную складку и сдавил.
– О–о!
– Хорошая работа, – сказал психиатр.
– Замечательная. Неужели нельзя было для начала заставить старичка сбросить вес? А уж потом загонять в него меня?
– Это необходимо для полноты образа, Отто.
– Отто… да… Все возвращается… Ну что же, я…
– Стоп! – Психиатр надавил на кнопку в столе, и дверь с шелестом закрылась. – Простите. Продолжайте.
– Я, Отто Макгевин, премьер–оператор. Работаю на ЗБВВ. А вы – такой же психиатр, как я – доктор Айзек Кроуэлл. Вы – Сэм… э–э… Нимиц. Когда я выполнял задание на планете Весна, вы были командиром секции.
– Все правильно, Отто. У вас хорошая память. Вряд ли мы встречались больше двух раз.
– Три. Дважды на коктейлях и один раз за бриджем. У вашей партнерши был большой шлем, и я до сих пор не понимаю, как ей удавалось передергивать…
Нимиц пожал плечами:
– Она тоже была премьером.
– Была. Да… Значит, вам известно, что она мертва…
– Полагаю, я не уполномочен…
– Разумеется. Итак, на этот раз вы – мой инструктор?
– Правильно. – Нимиц вытащил из внутреннего кармана накидки узкий конверт, сломал пластиковую печать и передал Отто. – Пятиминутная краска, – предупредил он.
Отто быстро зафиксировал в памяти три страницы текста, потом медленно прочитал от начала до конца и отдал Нимицу как раз в тот момент, когда строчки начали бледнеть.
– Вопросы есть?
– По–моему, все ясно. Я теперь стал этим старым толстым профессором Кроуэллом. Точнее, стану им, когда вы прогоните меня через мнемонический ряд в обратной последовательности. Я владею языком так же хорошо, как он?
– Видимо, не совсем так. Учебных лент по бруухианскому не существует; Кроуэлл – единственный человек, которому пришло в голову выучить диалект. Вы пять недель находились под двусторонним гипнозом, постигая язык. Горло саднит?
Отто поднял руку, чтобы дотронуться до кадыка, и вздрогнул, коснувшись четвертого подбородка Кроуэлла.
– Боже, этот профессор в отвратительной форме! Да, горло немного саднит.
– Бруухианский язык на слух – сплошное рычанье. Я выучил стандартную фразу. – Нимиц издал звук, напоминающий рык носорога–тенора, вопящего от боли.
– Черт возьми, и что же это значит?
– На том диалекте, который вы выучили, это – обычное приветствие в неформальном ключе:
Да не сгустятся тучи над вашей семьей.
Да случится вам умереть под солнцем.
Конечно, на бруухианском языке фраза звучит в рифму. На бруухианском вообще все зарифмовано: все существительные заканчиваются на один и тот же слог. Эдакая затяжная отрыжка.
– Изумительно. Полчаса такой милой беседы, и я заработаю себе ларингит.
– Не заработаете. Как только вы станете Кроуэллом, все вспомните. К тому же в вашем багаже есть таблетки, смягчающие горло.
– Ладно. – Отто помассировал свое огромное бедро. – Послушайте, надеюсь, это мое назначение не потребует слишком активных действий? Похоже, пластиплоть, которую я ношу на себе, равна моему собственному весу.
– Пожалуй, так оно и есть.
– В задании говорится, что Кроуэлл не был на планете одиннадцать лет. Разве нельзя устроить так, будто он сбросил вес, сидя на диете?
– Нельзя. Вы можете случайно наткнуться на кого–нибудь из его недавних знакомых. Кроме того, особые условия задания требуют, чтобы вы казались как можно более безобидным.
– Я не против того, чтобы казаться безобидным. Но при одной и двух десятых g я на самом делебуду безобидным! С меня семь потов сошло, пока я добрался до вашей каюты по коридору, а ведь здесь менее одного g. Как же тогда…
– Мы в вас верим, Отто. Вы, премьеры, всегда готовы пройти по лезвию бритвы.
– …Или сдохнуть, порезавшись. Чертов гипнотренинг!
– Это в ваших же собственных интересах. – Нимиц стал набивать трубку. – Сизигий. Трубкозуб. Сатанизм. Герундий.
Отто откинулся в кресле и со следующим вздохом захрапел.
– Когда я разбужу вас, вы будете на десять процентов Отто Макгевином и на девяносто процентов искусственно калькированной личностью – доктором Айзеком Кроуэллом. Вы будете помнить о задании, о тренировках, о вашем назначении премьера, но первоначальная реакция в любой обычной обстановке будет соответствовать характеру и знаниям Кроуэлла. Только в стрессовых ситуациях вы сможете реагировать как премьер–оператор. Герундий. Сатанизм. Трубкозуб. Сизигий.
Кроуэлл Макгевин очнулся на полухрапе. Он выкарабкался из кресла и подмигнул Нимицу. Хриплым голосом Кроуэлла – словно перекатывались камни – сказал:
– Большое спасибо, доктор Санчес. Терапия была в высшей степени благотворной.
– Пустяки, доктор Кроуэлл. За это мне на корабле и платят деньги.
2
– Черт знает что такое! Оскорбительно! Молодой человек, вам известно, кто я такой?!
Таможенный чиновник напустил на себя вид одновременно скучающий и непримиримый. Он снова заложил капсулу личного знака Кроуэлла в микропроектор и долго ее разглядывал.
– Судя по данным, вы Айзек Кроуэлл, житель Макробастии, уроженец Земли. Вам шестьдесят, но выглядите вы на семьдесят. И все это никак не освобождает вас от раздевания и осмотра тела.
– Я требую вышестоящего начальника!
– Отказ. Его сегодня нет. Можете подождать вон в той маленькой комнате. У нее отличный замок.
– Но вы…
– Не годится беспокоить шефа в его единственный свободный день! Нет из–за какого–то стыдливого внепланетного пузана! Можете подождать в комнате. Нет подохнуть с голоду!
– Ну–ка, ну–ка… – К ним приблизился коренастый, небольшого роста человек с пышной копной кудрявых напомаженных волос. – Кажется, здесь… Ба, Айзек! Айзек Кроуэлл! Каким ветром тебя снова занесло сюда?
Кроуэлл стиснул руку человека – его ладонь была влажной и теплой – и за долю секунды переворошил искусственную память, пока лицо и имя со щелчком не соединились в одно целое.
– Джонатон Линдэм! Очень рад тебя видеть. Особенно сейчас.
– Что, какие–то трудности?
– Ну, Джонатон, уж и не знаю. Этот… джентльмен не хочет пропускать меня через турникет, до тех пор, пока я не устрою здесь что–то вроде стриптиза.
Линдэм поджал губы и уставился на чиновника:
– Смайз, вы знаете, кто этот человек?
– Он… Нет, сэр.
– Вы в школе учились?
– Да, сэр. Двенадцать лет.
– Это доктор Айзек Себастиан Кроуэлл. – Линдэм с трудом перегнулся через барьер и положил руку на плечо Кроуэлла. – Автор «Разгаданной аномалии» – той самой книги, благодаря которой наша планета оказалась на трассе регулярных космических сообщений…
В самом деле, книга неплохо раскупалась на Бруухе, а также на Евфрате, где колонисты, эксплуатировавшие аборигенов, встретились с похожей ситуацией. На всех же остальных планетах она потерпела полную неудачу. Коллеги антропологи, восхищаясь упорством Кроуэлла, тем не менее обвиняли его в том, что к объективному анализу он примешал изрядную долю сентиментальности. А ведь работе в поле свойствен принцип неопределенности: чем большую привязанность испытываешь к объектам, тем труднее их изучать.
Что касается регулярного Космического сообщения, то одна из трасс действительно пролегала через Бруух. Раз в неделю сюда приходил грузовой корабль, и то, как правило, с опозданием.
– Ну вот что, дайте–ка мне эти бумаги, – сказал Линдэм.
Чиновник с готовностью протянул ему сертификаты, удостоверяющие освобождение от таможенных пошлин.
– Я беру на себя всю ответственность.
Линдэм коряво расписался в десятке мест и вернул бумаги таможеннику.
– Доктор Кроуэлл – это вам не простой турист. Если бы его книга не сыграла свою роль, вы сейчас вкалывали бы на руднике. И «нет проверять» бумажки раз в неделю!
Таможенник нажал на кнопку. Турникет зажужжал.
– Пойдем, Айзек, выпьем. Компания угощает.
Кроуэлл протиснулся сквозь узкий проход и поплелся за Линдэмом в бар космопорта. Помещение украшали поделки местных кустарей. Столы и стулья были вырезаны из твердейшего черного железного дерева, из земных материалов более всего похожего на обсидиан.
Кроуэлл с трудом вытянул из–под стола тяжелый стул, шлепнулся на него и вытер лицо на диво огромным носовым платком.
– Джонатон… Не знаю, смогу ли я выдержать это тяготение. Я давно уже не молод и… Вроде бы я немного распустил себя.
Десять процентов Макгевина напомнили о себе: «Мне тридцать два года, и я в великолепной физической форме».
– Ничего, Айзек, со временем привыкнешь. Только дай срок – я запишу тебя в наш клуб здоровья, и мы живо сгоним с тебя лишние фунты.
– Это было бы прекрасно, – поспешно отозвался Кроуэлл (пластиплоть не сгонишь никакими упражнениями!), – только сомневаюсь, хватит ли у меня времени. Мой издатель послал меня сюда за материалом для нового, осовремененного издания «Аномалии»… Я пробуду здесь, вероятно, месяц, если не меньше.
– О–о, жалко. Впрочем, полагаю, ты убедишься, насколько все здесь изменилось, и без труда добьешься разрешения остаться на более длительный срок.
Подошла женщина и приняла заказ – два бренди.
– Изменилось? Видишь ли, у нас на Макробастии, где я преподаю, не слишком часто услышишь о Бруухе. Некоторые перемены очевидны, – он жестом обвел помещение. – Когда я уезжал, здесь, в порту, была лишь утрамбованная земля да металлический барак. Но я больше интересуюсь бруухианами, чем вами, колонистами. У них все по–старому?
– Гм… Не совсем.
Принесли бренди. Кроуэлл глубоко вдохнул аромат и с явным удовольствием выпил свою порцию.
– Во всей Конфедерации не найти такого бренди, как на Бруухе. Какая жалость, что вы его не экспортируете.
– По–моему, компания рассматривает такую возможность. Предполагается экспорт бренди и туземных поделок.
Линдэм резко, словно в судороге, дернул плечом.
– Но ведь если брать килограмм за килограмм, Компания гораздо больше зарабатывает на вывозе редкоземельных металлов. В сущности, на всех планетах гонят спиртное, и на большинстве есть трудолюбивые автохтоны.
– Да, бруухиане… Для них времена тоже меняются?
Линдэм отхлебнул глоток бренди и кивнул:
– И в перспективе, и, поверишь ли, за последние годы тоже. Ты слышал, что у них упала средняя продолжительность жизни?
Отто Макгевин знал об этом, но Кроуэлл покачал головой:
– Нет.
– За последние шесть лет приблизительно на двадцать пять процентов. Средняя продолжительность жизни особи мужского пола теперь примерно двенадцать лет. Бруухианских, конечно. Это около шестнадцати стандартных. Правда, тварям, кажется, до этого и дела нет.
– Разумеется, нет, – задумчиво сказал Кроуэлл. – Для них это все равно что дар божий.
Бруухиане бальзамировали своих мертвецов во время тайного обряда, а к трупам относились, как к живым существам. Причем статус у мертвеца был гораздо выше, чем у любого живого члена семьи. К мумиям обращались, как к оракулам, с ними советовались, старейший член семьи из живущих разгадывал их указания, изучая застывшие навеки черты.
– Какие–нибудь предположения?
– Большинство особей мужского пола работают в шахтах. Месторождениям редкоземельных металлов сопутствует висмут, а это мощный кумулятивный яд для внутренних органов тварей. Но минералоги клянутся, что в пыли, которую вдыхают бруухиане, висмута ничтожно мало. Настолько мало, что это не может вызвать физиологических дисфункций. Ну и, само собой, эти твари не позволяют нам забирать трупы для аутопсии. Щекотливая ситуация.
– И в самом деле. Но мне помнится, бруухианам нравилось принимать висмут в малых дозах как наркотик. Разве не могли они просто–напросто найти какой–нибудь приличный источник этого металла и удариться в поголовный загул?
– Не думаю. Я занимался сей проблемой довольно серьезно – видит бог, Дейрдр вечно нудит об этом. На планете не существует никаких естественных скоплений висмута, да и будь они, у тварей нет ни технологии, ни даже элементарных знаний, чтобы наладить очистку.
Кроуэлл внутренне вздрагивал всякий раз, когда Линдэм называл местных «тварями».
– Компания не разрабатывает висмут, – продолжал Линдэм, – и к тому же он в списке товаров, запрещенных к ввозу. Нет, в самом деле, гипотеза об отравлении висмутом – ложный ход.
Кроуэлл забарабанил пальцами по столу, собираясь с мыслями.
– Если исключить некоторые выверты метаболизма, то бруухиане весьма выносливый народ. Может быть, причина в перенапряжении?
– Исключено, совершенно исключено. Как только вышла твоя книга, сюда прибыл наблюдатель Конфедерации – ксенобиолог. Он призван следить за тварями. На ноге у каждого, кто работает на руднике, вытатуирован серийный номер. Их регистрируют на входе и на выходе, и никому не позволено проводить в шахте более восьми часов в день. Иначе они, конечно, торчали бы там безвылазно. Странные твари.
– Верно…
У себя в хижинах бруухиане были безмятежны, даже ленивы. Однако в местах, определенных как производственные районы, они могли запросто загнать себя работой до смерти – черта, явно не способствующая выживанию.
– Мне потребовалось девять лет, чтобы выяснить, в чем здесь дело.
«Исчезновения»,– напомнила та часть мозга, что принадлежала Отто.
– Ты говорил что–то о переменах, происшедших «в последнее время»?
– М–м–да… – Джонатон Линдэм всплеснул руками и снова глотнул из стакана. – Весьма печальная ситуация. Ты же знаешь, нас всего около пятисот человек на планете. Я имею в виду постоянный персонал.
– Серьезно? Я полагал, вас должно быть уже больше.
– Компания не поощряет иммиграцию – нет рабочих мест. Во всяком случае, мы живем довольно тесной группой. Все знают друг о друге всю подноготную. Нам даже нравится представлять себя большой семьей, и мы далеки от того, чтобы считать колонию просто кругом лиц, случайно объединенных общим работодателем.
Так вот… В последние несколько месяцев люди стали… пропадать. Исчезать. Должно быть, их уже нет в живых, потому что человек не может выжить на местной пище, а наши собственные запасы строго контролируются, вся еда под отчет.
Люди исчезали без следа. На сегодняшний день пропали трое, включая управляющего рудником. Признаться, по общему мнению, их погубили эти твари, преследуя какие–то свои…
– Невероятно!
…цели, и, как ты можешь представить, появляются дурные настроения. Э–э… несколько тварей были убиты…
– Но… – Сердце Кроуэлла забилось угрожающе быстро. Он заставил себя откинуться на спинку стула, глубоко вздохнул и заговорил более спокойным голосом: – Бруухианин органически не способен лишить человека жизни. У них нет понятия «убийство», они не убивают даже для пропитания. И как бы ни почитали они своих мертвецов, как бы ни стремились сами стать поскорее «тихими», они никогда не… не ускоряют процесса. Бруухиане не в состоянии воспринять идею убийства или самоубийства, ни даже эвтаназии. У них и слов–то нет для этих понятий.
– Знаю, но…
– Помнишь… кажется, в 218 году… пьяный рабочий убил в шахте бруухианина? Лопатой. Тот пятился с тачкой и наехал ему на ногу. Мне пришлось отправиться в деревню, искать хижину убитого – я хотел все объяснить. Но новости опередили меня, и в хижине все уже были вне себя от радости, я попал в самый разгар праздника: никогда еще столь молодой не отходил в «тихий мир». В происшествии они увидели знак особого благорасположения богов. Бруухиане были озабочены только тем, как бы заполучить тело и мумифицировать его. Когда я прибыл, двое уже отправились за трупом.
Я пытался им объяснить, что в смерти повинен человек, но все приняли мои слова за шутку. Люди близки к богу, заявили они мне, но все же люди не боги. Я снова и снова пытался растолковать им, используя формы обращения в разных ключах, но бруухиане только смеялись. Наконец они позвали соседей и попросили меня несколько раз повторить историю, чтобы и те повеселились. Все расценили это как удивительную богохульную шутку, и ее потом рассказывали и пересказывали годами.
Кроуэлл залпом осушил стакан.
– По правде говоря, я вполне разделяю твою точку зрения, – произнес Линдэм, – обвинение действительно абсурдное. Но эти твари очень сильны физически, и все больше людей начинают их бояться. Кроме того, альтернативный вариант означает, что убийца среди нас, в нашей семье.
– Может быть, и нет, – сказал Кроуэлл. – Может быть, причина кроется в природных условиях планеты. Есть что–то, что мы проглядели раньше, какая–нибудь скрытая опасность. Вы шарили в пыльных ямах?
– Кое–где. Ничего не нашли.
Они беседовали на эту тему еще с полчаса, потом перешли к вопросам менее мрачным, но Кроуэлл Макгевин так ничего и не узнал. Ничего такого, что не было бы заложено в него за четыре недели калькирования личности.
Линдэма вызвали по системе общественной коммуникации.
Он поднялся, прощаясь.
– Может быть, Айзек, назначить кого–нибудь, кто проводил бы тебя до Постоя? Я, вероятно, некоторое время буду загружен. Необходимо внести товары в каталоги.
– Не стоит, я найду дорогу. А ты по–прежнему занимаешься экспортом–импортом?
– По–прежнему. Только теперь я на самом верху. – Линдэм улыбнулся. – Начальник отдела импорта. Так что раз неделю я занят выше головы – сортирую все, что к нам поступает.
– Поздравляю от всей души, – сказал Кроуэлл.
А Макгевин передвинул собеседника на одну строчку выше в списке подозреваемых…
3
Двуколка, накренившись, остановилась, и Кроуэлл осторожно, тяжеловесно выбрался наружу. Туземцу, протащившему его больше километра, он дал мелкую монету чеканки компании и сказал, изъясняясь в формальном ключе:
– За работу вот награда.
Туземец принял ее огромной трехвильчатой рукой, положил в рот, а затем задвинул языком в объемистый зоб под подбородком. Он пробормотал ритуальный ответ в том же ключе, потом сгреб багаж в охапку и поспешил к дому. На распахнутой двери красовалась надпись «Постой № 1».
Кроуэлл тяжело нес свое тучное тело по дорожке, завидуя легкой трусце туземца. Бруухианин был покрыт короткой коричневой шерсткой, сейчас слегка влажной от пота. Сзади он походил на большую земную обезьяну, только без хвоста. Крупные, вывернутые наружу ноги с тремя противопоставленными пальцами по форме ничем не отличались от рук, только превосходили размерами. Ноги были непропорционально коротки относительно тела, коленные суставы располагались высоко и позволяли голеням отклоняться примерно на сорок пять градусов от перпендикуляра – в противоположных направлениях. Эта особенность придавала походке бруухиан весьма карикатурный вид. Гротескность облика усиливалась тем, что руки свисали с несоразмерно широких плеч почти до самой земли.
Впрочем, если смотреть спереди, то в туземцах не было ничего комического. Два громадных, блестящих, немигающих ока (век у бруухиан не было, но каждые несколько секунд на глаза опускалась прозрачная мигательная перепонка, как у птиц), на лбу – скопление нечетких зрительных пятен, чувствительных к инфракрасному излучению, которые позволяли ориентироваться в почти кромешной тьме. Огромный рот закрывался единственной вислой губой, которая часто заворачивалась кверху, обнажая ряд невероятно крупных коренных зубов. Уши напоминали уши кокер–спаниеля, разве что были безволосы и пронизаны густой сетью вен.
Данный конкретный индивидуум щеголял двумя украшениями, позаимствованными у землян–нанимателей: парой замечательных серег и набедренной повязкой, не скрывающей ничего из того, что могло бы представлять интерес для специалистов. Еще он знал два земных слова – «да» и «нет». Таков, впрочем, был средний уровень лингвистических познаний всех туземцев.
Прежде чем Кроуэлл добрел до середины дорожки, бруухианин уже выскочил из дома. Он без звука миновал Кроуэлла, впрягся в повозку и был таков.
Кроуэлл с трудом втиснулся в комнату и устало упал на хилую койку спартанского образца. Да, бывало, он жил и в более элегантной обстановке. В комнате наличествовали грубые стол и стул туземного производства, прозаический эстамп, изображающий зимний пейзаж на Земле, шкафчик военного образца и душ – продырявленное ведро на высоте человеческого роста. Еще одно ведро служило для наполнения водой умывального таза. На стене висело мутное зеркало. Поскольку прочих санитарных удобств не было, Кроуэлл сделал вывод, что здешние обитатели все еще пользуются холодными уборными, которые он возненавидел еще десять лет назад.
Кроуэлл обдумывал, стоит ли ложиться на койку (уверенности в том, что потом удастся подняться, у него не было), как вдруг в дверь кто–то постучал.
– Войдите, – сказал он с усилием.
В комнату робко ступил долговязый молодой человек с едва пробивающейся бородкой. На нем были рубашка и шорты цвета хаки, в руках он держал две бутылки пива.
– Я Уолдо Штрукхаймер, – произнес он, как будто это что–то объясняло.
– Добро пожаловать. – Кроуэлл не мог отвести глаз от пива. В дороге он пропитался пылью.
– Полагаю, вы не отказались бы чего–нибудь выпить, – сказал молодой человек.
Он пересек комнату двумя гигантскими шагами и осторожно откупорил бутылку.
– Прошу… – Кроуэлл жестом указал на стул и поспешил сделать жадный глоток.
Чтобы сесть, гостю пришлось сложиться пополам.
– Тоже постоялец?
– Кто? Я? О нет. – Уолдо откупорил вторую бутылку, сунул обе пробки в нагрудный карман и застегнул его на кнопку. – Я ксенобиолог, забочусь о благосостоянии коренного населения. А вы – доктор Айзек Кроуэлл. Очень приятно, что наконец–то я с вами повстречался.
С минуту они шумно обменивались вежливыми любезностями.
– Доктор Штрукхаймер, с момента приземления я успел побеседовать только с одним человеком… И он сообщил мне весьма тревожные новости.
– Вы имеете в виду исчезновения?
– И это тоже. Но прежде всего, резкое падение средней продолжительности жизни бруухиан.
– Вы об этом не знали?
– Нет, не знал.
Уолдо покачал головой:
– Два года назад я написал об этом статью для «Журнала внеземных цивилизаций». Она до сих пор не увидела света.
– Ну, вы же понимаете, как это делается… Если в материале ничего не говорится о благополучных планетах вроде Эмбера или Кристи…
– Да, под сукно… Отсутствие новостей – это уже новость. С кем вы разговаривали?
– С Джонатоном Линдэмом. Он упомянул о висмуте.
Уолдо сложил длинные пальцы шатром и с интересом заглянул внутрь.
– Ну да, это первое, что пришло мне в голову. У бруухиан действительно налицо все клинические симптомы, не лишь самые общие – вроде тошноты или одышки у людей. Можно предположить что угодно – от похмельного синдрома до рака. Но я бы и впредь подозревал висмут – или нечто похожее, например сурьму, – если бы, черт подери, они могли его хоть как–то доставать. Едва мы узнали, насколько висмут ядовит для туземцев и какое вызывает у них привыкание, как тут же строго–настрого запретили ввозить его на планету. В этом отказано даже мне, а уж мне–то не помешали бы несколько граммов галлата висмута[1]!
– В шахтах они не могут его добывать?
– Нет. Всего висмута, содержащегося в десяти кубометрах здешней лантаноидной руды, не хватит, чтобы вызвать у бруухианина даже легкое головокружение. Эти симптомы вызывает что–то иное.
– Может быть, в последнее время как–нибудь изменилась их… э–э… еда? Например, была ли в их рацион включена земная пища?
– Нет, они по–прежнему живут только за счет своих млекорептилий. На нашу еду даже смотреть не хотят. Я долгое время брал пробы мясных стручков, которые они снимают с рептилий. Ничего необычного. Определенно никаких следов висмута.
Некоторое время оба ученых сидели в глубокой задумчивости.
– Похоже, что работы больше, чем я ожидал, – наконец сказал Кроуэлл. – Мой издатель направил меня сюда, чтобы я подновил материал для очередного издания книги. Я рассчитывал получить только свежие статистические данные и восстановить старые дружеские связи. – Он потер кулаком глаза. – Если начистоту, меня пугает перспектива топать ногами. Я давно уже не юноша и вдобавок вешу на двадцать килограммов больше, чем в прошлый свой приезд. А ведь даже тогда мне требовался гравитол, чтобы чувствовать себя более или менее человеком.
– У вас нет его с собой?
– Нет, не удосужился запастись. Что, Вилли Норман все еще работает врачом компании?
– Да. Возьмите. – Штрукхаймер расстегнул карман и вынул маленький флакончик. – Примите сразу две таблетки. Я получаю их бесплатно.
– Премного благодарен. – Кроуэлл положил таблетки на язык и запил их пивом. Он тут же ощутил легкость и прилив жизненных сил.
– А! Сильная штука! – Впервые с тех пор, как он стал Айзеком Кроуэллом, он поднялся на ноги без затруднений. – Разрешите навязаться к вам в гости? Хочу осмотреть вашу лабораторию. По–моему, будет логично начать с этого.
– Разумеется. Я как раз собирался заглянуть туда после обеда.
Снаружи прогрохотал рикша.
– Может, еще успеем поймать этого?
Штрукхаймер подошел к двери и пронзительно свистнул.
Рикша услышал и, подняв столб пыли, остановился. Развернув тележку, он бешено помчался к ним, словно от этого зависела его жизнь. Когда земляне сели, он промычал односложно:
– К–да?
– Отвези–нас–к–шахте–А–пожалуйста.
Брууханин с обезоруживающим пониманием, почти по–человечески кивнул и мощно рванул с места.
Шахта А располагалась в трех километрах от Постоя.
Дорога сильно пылила, но все же поездка показалась Кроуэллу не такой уж ужасной.
Лаборатория скрывалась под большим серебристым куполом возле подъемника шахты.
– Удачно расположились, – заметил Кроуэлл, выколачивая пыль из одежды.
Площадка между дорогой и куполом была испещрена веревочными кольцами.
– Пыльные ямы?
– Да. Небольшие.
Как правило, пыльные ямы были мелкие – глубиной до метра. Но стоило кому–то оступиться и попасть в крупную яму – и бедняге приходил конец. Бруухиане четко различали ямы – и днем и ночью, – поскольку их инфракрасные зрительные пятна ощущали разность температур между ямами и грунтом. Но для человеческого глаза все было едино – ровный слой мелкого порошка, похожего на тальк, только коричневого цвета.
Приблизившись к лаборатории, Кроуэлл услышал пыхтение компрессора. Оказалось, купол был не из металла, а из алюминированного пластика. Жесткую форму ему придавал подпор воздуха. Кроуэлл и Штрукхаймер вошли внутрь через шлюзовую камеру.
– Компрессор гонит холодный воздух через увлажнитель и целую систему противопылевых фильтров, – пояснил ксенобиолог. – Компания вложила кучу денег, и в обмен на удобства мы все сверхурочное время работаем бесплатно.
Лаборатория являла собой любопытную комбинацию сельского стиля и ультрамодерна. Вся мебель была знакомого образца – сработанная руками бруухиан. Но Кроуэлл тут же обратил внимание на гофрированный серый ящик дорогостоящего универсального компьютера, теплоблок, электронный микроскоп с большим экраном и массу каких–то сложных стеклянных изделий, явно привозных. Были тут и приборы, которые он не смог даже опознать.
– Впечатляет. Как вам удалось расколоть Компанию на всю эту музыку?
Штрукхаймер покачал головой:
– Они оплатили только постройку здания – и то с невеликой охотой. Все остальное приобретено на субсидии Конфедерации по линии Комиссии здравоохранения. Таким образом, шесть часов в сутки я – «ветеринар» компании, а все прочее время веду исследования физиологии бруухиан. Точнее, пытаюсь вести расследования. Это очень трудно. Нет трупов, нет анатомички…
– Но вы могли бы прибегнуть к рентгену. Нейтронное сканирование…
– Разумеется, мог бы. – Штрукхаймер дернул себя за жиденькую бороденку и сердито уставился в невидимую точку посреди необъятной груди Кроуэлла. – И много это нам даст?.. Что вам известно об анатомии бруухиан?
– Ну… – Кроуэлл проковылял к стулу и взгромоздился на него. Стул затрещал. – Первичные исследования были не очень грамотные, и я…
– Не очень грамотные! Я и сейчас знаю не больше, чем тогда. У бруухиан есть несколько внутренних органов, которые, казалось бы, вообще ни для чего не предназначены. Даже сам набор внутренних органов не у всех один и тот же. А если органы и одинаковые, то вовсе не обязательно, что у разных особей они будут находиться в одном и том же месте в полости тела. Вот единственная штука, с помощью которой я получаю непротиворечивые результаты. – Штрукхаймер ткнул пальцем в сторону громоздкого сооружения, напоминающего водолазный колокол девятнадцатого века. – Камера Стокса. Она служит для количественного анализа обмена веществ. Я плачу бруухианам, чтобы они сидели здесь, ели и испражнялись. Аборигены расценивают это как отменную шутку. – Он ударил кулаком по ладони:
– Если бы только удалось раздобыть труп! Вы слышали, что случилось в прошлом месяце? Насчет лазера?
– Нет, ничего.
– Говорят, несчастный случай. Сомневаюсь. Так или иначе, абориген попал под луч проходческого лазера. Или его толкнули. Перерезало пополам.
– Боже!
– Я примчался пулей. Мне потребовалось меньше десяти минут, чтобы спуститься к месту происшествия. Но родственники успели умыкнуть тело. Должно быть, поднялись в одной клети, пока я спускался в шахту в другой. Я прихватил переводчика и со всех ног бросился в деревню. Нашел дом. Сказал… сказал, что могу сшить тело, могу оживить и вылечить несчастного. Господи, я ведь хотел только взглянуть на труп!
Штрукхаймер потер пальцами лоб.
– Мне поверили. И извинились передо мной за спешку. Но, добавили они, парня посчитали уже готовым к «тихому миру» и… «отправили туда»! Я спросил, можно ли увидеть тело, и мне ответили: да, конечно, все будут только счастливы, если я приму участие в праздновании.
– Удивительно, что они разрешили, – сказал Кроуэлл.
– Они даже настаивали на этом. Потом… Ну, вы представляете себе их «семейные комнаты» – комнаты, где бруухиане держат мумии предков. Я зашел. Помещение метра три на четыре. Там было, наверное, штук пятьдесят мумий, прислоненных к стенкам. Все в прекрасном состоянии. Бруухиане показали мне новенького. Он ничем не отличался от остальных, если не считать безволосой, словно гладко выбритой, полосы поперек туловища – в том месте, куда пришелся луч лазера. Я пригляделся к этому кольцу чистой кожи – мне позволили включить фонарик: там не было абсолютно никакого рубца, никакого шрама! Проверил серийный номер на ноге – точно, тот самый. Труп доставили в хижину от силы минут на десять раньше, чем туда попал я… Для такой супрессии шрама требуется форсированная регенерация кожи, несколько недель реабилитационного режима. В конце концов, с мертвым телом такое вообще невозможно проделать!
Но попробуйте выяснить, как им это удалось… С таким же успехом можно спросить человека, как это он заставляет биться сердце. Думаю, туземцы вообще вряд ли поняли бы такой вопрос.
Кроуэлл кивнул:
– Когда я писал свою книгу, мне пришлось довольствоваться простым описанием феномена. Удалось узнать лишь, что происходит какой–то ритуальный обряд с участием самого старого и самого молодого членов семьи. И никто не учит их, что нужно делать. Для них это естественно, как сама жизнь. Но объяснить они не в силах. И присутствие посторонних воспрещено.
Штрукхаймер подошел к большому холодильнику, стоящему особняком, и достал две бутылки пива.
– Еще по одной?
Кроуэлл кивнул, и Штрукхаймер сорвал пробки.
– Я сам его делаю. Варить помогает один местный паренек. К сожалению, через несколько месяцев я лишусь помощника, – он уже достаточно взрослый, чтобы работать в шахте.
Уолдо протянул Кроуэллу пиво и уселся на низкий стул.
– Полагаю, вы знаете, – у них нет ничего похожего на медицину. Ни шаманов, ни знахарей. Если кто–нибудь заболевает, родственники просто садятся вокруг и принимаются его утешать, а если бруухианин выздоравливает, все выражают свои соболезнования.
– Знаю, – отозвался Кроуэлл. – А как вы вообще ухитряетесь завлекать их для лечения? И кстати, откуда вам известно, чтонадо делать, когда они все–таки приходят?
– Видите ли, мои помощники – а у меня их четверо – осматривают каждого аборигена перед спуском в шахту, а затем и после окончания работы. Инженеры из Комиссии здравоохранения сконструировали дистанционную диагностическую машину – подобную тем, что используют врачи на Земле. Таких машин у меня четыре, все соединены с лабораторным компьютером. Он контролирует частоту дыхания, температуру кожи, пульс и прочее. Если наблюдается значительное расхождение между двумя последовательными показаниями, то парня посылают ко мне. Пока он добирается до лаборатории, компьютер выдает мне историю его болезни, и я могу составить какое–нибудь эмпирическое снадобье, основываясь на клиническом опыте и проведенных ранее физиологических экспериментах. Как правило, я понятия не имею, снимет лекарство симптомы или нет. Например, один может излечиться полностью, а другой, наоборот, будет чувствовать себя все хуже и хуже – пока его не скрутит окончательно и он не умрет. Вы знаете, что они отвечают на это?..
– Да–а… «Он готовился стать тихим».
– Правильно. Бруухиане позволяют лечить себя только потому, что это входит в условия найма. По своей воле они ни за что не пришли бы ко мне.
– А диагностические машины не дали никаких ключей к проблеме, почему они стали умирать в более раннем возрасте.
– О, что–то, конечно, вырисовывается. Симптомы… Статистика… Например, с тех пор как мы стали снимать показания, средняя частота дыхания возросла более чем на десять процентов. Средняя температура тела поднялась почти на градус. Это дополняет мои клинические данные. И то и другое возвращает меня к первоначальному заключению о кумулятивном отравлении. Висмут сюда подходит прекрасно: я обнаружил признаки того, что он полностью аккумулируется в каком–то одном органе и вовсе не выводится наружу.
Помимо всего прочего, причина должна быть связана с шахтами. Вам ведь известно: бруухиане ведут тщательную демографическую статистику. Семья, в которой за определенный период стало больше всего «тихих», обладает преимущественным «политическим» весом. Так вот, как выяснилось, средняя продолжительность жизни тех, кто не работает в шахтах, ничуть не изменилась.
– Я этого не знал!
– Компания предпочитает замалчивать подобные сведения.
Они беседовали еще около часа. Кроуэлл в основном слушал, Отто разрабатывал план.
Уже почти стемнело, когда Кроуэлл дотащился до дорожки, ведущей к домику амбулатории. Действие гравитола кончилось, и он вновь чувствовал себя разбитым и несчастным.
В приемной врача Кроуэлл впервые за все время пребывания на планете увидел современную мебель – хромированный металл, пластик – и впервые узрел привлекательную женщину.
– Вам назначено, сэр?
– Гм… Нет, мадам. Но я старый друг доктора.
– Айзек… Айзек Кроуэлл! С возвращением, старина! Заходи и скажи наконец мне «Здравствуй!» – закричал голос из маленького селектора на столе.
– Последняя дверь по коридору направо, мистер Кроуэлл.
Впрочем, доктор Норман встретил Айзека в коридоре и, тряся его руку, затащил совсем в другую комнату.
– Сколько лет, сколько зим, Айзек!.. Я узнал, что ты вернулся, и, честно говоря, удивился. Эта планета не самое подходящее место для таких старичков, как мы.
Доктор, человек гигантского роста, был краснолиц и седовлас. Они зашли в жилой блок – двухкомнатную квартиру с вытоптанным ковром на полу и множеством старомодных книг на стеллажах по стенам. Едва друзья ступили внутрь, как автоматически включилась музыка. Кроуэлл не знал ее, зато Отто знал.
– Вивальди, – сказал он тут же.
Доктор поразился:
– Что, Айзек, под старость немного набираемся образования? Я помню время, когда ты считал, что Бах – это сорт пива.
– Теперь меня на многое хватает, Вилли. – Кроуэлл тяжело опустился в тугое кресло. – На все, что позволяет вести сидячий образ жизни.
Доктор хохотнул и шагнул в маленькую кухоньку. Он бросил в стаканы лед, отмерил в каждый бренди, в один плеснул содовую, во второй – обыкновенную воду.
Бренди с содовой он протянул Кроуэллу:
– Всегда помню вкусы своих пациентов.
– Между прочим, я заглянул сюда и как пациент тоже. – Кроуэлл отхлебнул из стакана. – Мне нужен месячный запас гравитола.
Улыбка сошла с лица доктора. Он сел на диван, отставив нетронутый стакан в сторону.
– Нет, Айзек, так дело не пойдет. С тебя хватит и недельного. Ты не сдюжишь… сдохнешь… окочуришься…
– Что?
– Гравитол противопоказан при ожирении. Во всяком случае, я никогда не прописываю его тем, кому за пятьдесят пять. Я и сам его больше не принимаю. Чересчур большая нагрузка для наших изношенных насосов.
«У меня сердце тридцатидвухлетнего человека»– подумал Макгевин, – но я таскаю на себе лишние пятьдесят килограммов. Соображай. Соображай!»
– Может быть, найдется менее сильное средство, которое помогло бы мне справиться с этой чертовой гравитацией? Мне ведь надо много работать.
– Гм… пожалуй. Пандроксин не так опасен, а относительный комфорт он тебе обеспечит. – Норман вытащил из ящика стола рецептурную книжку и что–то быстро начеркал на верхнем бланке. – Пожалуйста. Но держись подальше от гравитола. Для тебя он чистый яд.
– Спасибо. Завтра получу.
– Можешь и сейчас. Аптечный отдел магазина Компании теперь открыт круглосуточно… Но каким же ветром тебя занесло в нашу провинцию, Айзек? Исследуешь причины возросшей смертности бруухиан?
– В общем–то, нет. Точнее, это не главное. Я всего лишь собирался обновить материал для нового издания книги. Но смертность меня действительно взволновала. Что ты думаешь о висмуте?
Вилли махнул рукой:
– Собачий вздор! Я считаю, причина – в перенапряжении, ясно и просто. Эти сукины дети целыми днями вкалывают в шахтах. Потом отправляются домой и до изнеможения режут свое железное дерево. Других причин и искать не нужно.
– Они всегда были одержимы работой и загоняли себя до смерти. Во всяком случае мужчины. В сущности, это даже удобно – те, кто не работает в шахтах, всегда при деле и пашут как лошади. Однако эти не загибаются раньше времени.
Доктор фыркнул:
– Айзек, отправляйся–ка завтра на шахту и посмотри, как там работают. Чудо, что они даже неделю выдерживают. По сравнению с шахтерами все остальные выглядят попросту лентяями.
– Завтра же и отправлюсь.
«Как теперь перевести разговор на исчезновения?»
– А как обстоят дела с человеческой составляющей колонии? Многое изменилось с тех пор, как я уехал?
– Пожалуй, нет. Большинство из нас повязано контрактами на двенадцать или двадцать лет. Все те же люди вокруг, только постарели на десяток лет. Билет до Земли обходится в годовой заработок. К тому же там нам гарантирована пенсия в сто процентов оклада, а если нарушить контракт, то пенсия – тю–тю. Вот и приходится торчать здесь. Всего четыре человека сдались и купили билеты до Земли – вряд ли они тебе знакомы.
Да, прибыл новый посол Конфедерации. Делать ему здесь нечего, впрочем, как и трем его предшественникам. Но по закону колонии полагается посол. Понятное дело, Дипломатический корпус считает Бруух худшим из миров. Назначение сюда свидетельствует либо о признании полной некомпетентности, либо подразумевает наказание за какой–то проступок. Для нашего Стю Фиц–Джонса это уж точно наказание. Он имел несчастье быть послом на Ламарре как раз в тот момент, когда там разразилась гражданская война. Его вины в том нет; в тамошней внутренней политике вообще никто не мог разобраться. Но надо же найти козла отпущения, вот Фиц–Джонса сюда и сослали. Ты к нему как–нибудь загляни, поговори – интересный субъект. Только заходи утром, когда он еще не совсем пьян…
Появились шесть детишек, половина – незаконнорожденные. Восемнадцать смертельных случаев. – Вилли нахмурился. – Точнее, пятнадцать смертей и три исчезновения. Все исчезновения – за последний год. Люди утрачивают осторожность. За пределами поселка Компании ты все равно что на другой планете. А колонисты спокойно выходят в одиночку – старательствуют или просто хотят побыть подальше от других. Сломал ногу или провалился в пыльную яму – и все, конец. Двое из исчезнувших – новички, вероятно, агенты Конфедерации. (Отто вздрогнул: так оно и было). Видишь ли, первым пропал старый Малатеста, управляющий рудником. Полагаю, именно это и вызвало прибытие агентов. Они якобы занимались изысканиями полезных ископаемых, но на Компанию не работали. Кто же мог оплатить им дорогу? Ведь кроме Компании никто не имеет права ковыряться в этой планете.
– Возможно, их субсидировал какой–нибудь университет, занимающийся чистой наукой? Ведь и я попал сюда в первый раз подобным образом.
Доктор кивнул:
– Точно, так они и заявили. Но я тебе скажу напрямик: не были они учеными, нет, не были… Я проработал с ученым людом большую часть жизни и кое в чем разбираюсь. Конечно, эти двое предъявили удостоверения личности и неплохо знали свой предмет, но… Конфедерация вытворяет со своими агентами дьявольские штуки. Слышал про оборотней?
– Смутно. Пластическая хирургия и гипнообучение. Ты это имеешь в виду?
– Полагаю, что так. Во всяком случае, я думаю, эти ребята были агентами. Их научили ходить, говорить и действовать, как подобает геологам. Но ходили–то они не туда! Ходили они на шахты, а там все изучено до последней молекулы, и результаты давно опубликованы. И эти двое никогда не задерживались на одном месте достаточно долго, как того требует серьезная работа. – Возможно, ты прав. – Ты тоже так думаешь? Выпей еще. Здесь все считают, что я к старости становлюсь параноиком.
– Вероятно, мы оба сдаем. – Айзек улыбнулся. – Спасибо за угощение, но я лучше пойду – возьму пандроксин и вернусь к себе, пока не свалился. Нелегкий выдался денек.
– Могу себе представить. Что ж, рад снова тебя видеть, Айзек. В шахматы по–прежнему играешь?
– Лучше, чем когда–либо.
Особенно с помощью Отто.
– Загляни как–нибудь вечерком, сыграем партию–другую.
– Обязательно зайду. И тогда – берегись!..
Айзек не сразу направился в аптеку. Первым делом он зашел к себе и позвонил по радиофону.
– Биолаборатория. Штрукхаймер слушает.
– Уолдо, это Айзек Кроуэлл. Можно попросить вас об одолжении?
– Выкладывайте.
– Я собираюсь к доктору Норману за гравитолом. Эти таблетки, что вы мне сегодня дали, весьма действенны… Не посмотрите ли дозировку?
– И смотреть не надо – пять миллиграммов. Но послушайте, Айзек, он, вероятно, назначит вам дозу поменьше. Тут все дело в возрасте. Чем человек старше, тем меньше дозировка.
– В самом деле? Что же, попробую его уговорить. Мне кажется, все должно быть наоборот!
– Вилли еще никому не удавалось переспорить. Это самое упрямое существо из всех, с кем мне доводилось вступать в дискуссии.
– Знаю. Но мы были добрыми приятелями. Вдруг пожалеет престарелого дружка?
– Ну–ну, желаю удачи. Надеюсь, скоро увидимся?
– Я буду в ваших краях завтра. Хочу отметиться на шахте.
– Может, заскочите? Пива выпьем…
– Буду рад, – и Кроуэлл повесил трубку.
Он вытряхнул чемодан и вскрыл двойное дно. Порывшись в содержимом тайника, Кроуэлл извлек обыкновенную на вид шариковую ручку. Точнее, это только с одного конца была шариковая ручка, в другом же конце спрятан ультразвуковой стиратель чернил. К счастью, доктор написал рецепт черной пастой – значит, не придется подделывать подпись.
Кроуэлл потренировался – несколько десятков раз написал: «Гравитол, 5 мг, дост. кол–во на 30 дней», – затем отправил в небытие рецепт на пандроксин и накарябал поддельное предписание выше подписи врача.
В магазине Компании было темно, только в аптечном отделе горел свет. Парадная дверь оказалась запертой, и Кроуэлл потащился к черному ходу. Едва он ступил на педальную панель у порога, как дверь скользнула в сторону и прозвенел колокольчик.
Из–за полок с реактивами вышел, протирая глаза, заспанный служащий.
– Чем могу помочь?
– Я хотел бы получить лекарство вот по этому рецепту.
– Одну минуту.
Молодой человек взял рецепт и скрылся за полками.
– Скажите, – донесся его крик, – это ведь не для вас, правда?
Теперь Кроуэлл был на сто процентов Отто.
– Конечно, нет. Я принимаю пандроксин. Это для доктора Штрукхаймера.
Служащий появился через минуту, держа в руке зеленый флакончик.
– Готов поклясться, что Уолдо забирал гравитол на прошлой неделе. Пожалуй, мне следует позвонить доктору Норману.
– По–моему, Уолдо берет не для себя, – медленно произнес Кроуэлл. – Лекарство нужно ему для каких–то опытов над аборигенами.
– Хорошо. Тогда я запишу на его счет.
– Странно. Он мне специально дал наличные. – Служащий поднял взгляд.
– Сколько?
– Восемнадцать с половиной кредиток.
Кроуэлл извлек бумажник и отсчитал девятнадцать кредиток. Потом положил рядом розовую купюру в 50 кредиток.
Служащий поколебался, затем взял банкноту, сложил ее и сунул в карман.
– Это на ваши похороны, старичок, – сказал он, занося проданный товар в книгу. – Здесь дозировка для молодого мужчины.
Кроуэлл сгреб сдачу – полкредитки мелочью – и молча вышел.
6
На следующее утро, снова чувствуя себя человеком, Кроуэлл сразу после восхода направился на рудник. Он свернул к куполу лаборатории, но Уолдо не оказалось на месте, и Айзек легким шагом двинулся к шахте А.
У входа в шахту выстроилась длинная очередь бруухиан. Они приплясывали и размахивали руками, словно старались согреться. По мере того как Кроуэлл приближался к началу очереди, их оживленные разговоры становились все громче и громче.
Человек в белом комбинезоне осматривал бруухианина, стоявшего впереди. Он заметил Кроуэлла, лишь когда тот подошел вплотную.
– Привет! – прокричал Кроуэлл, перекрывая шум. Человек в изумлении поднял голову:
– Кто вы такой, черт подери?
– Меня зовут Кроуэлл. Айзек Кроуэлл.
– Ах, да… Я был еще ребенком, когда вы приезжали сюда в прошлый раз. Сейчас мы наведем порядок.
Он поднял мегафон и закричал по–бруухиански (в неформальном ключе):
– Ваше настроение портит мне настроение, замедляет продвижение этой очереди и к «тихому миру» приближение! – Шум стих и сменился негромким бормотанием.
– Видите, я читал вашу книгу, – человек продолжал водить вдоль тела бруухианина поблескивающим металлическим щупом.
– Это диагностическая машина? – спросил Кроуэлл, указав на прикрепленную к поясу человека ничем не примечательную черную коробку, соединенную со щупом проводом.
– Да. Она выясняет, все ли в порядке у этой зверюги, и сообщает свое мнение доктору Штрукхаймеру. – Он шлепнул бруухианина по плечу, и «зверюга» резво помчался в шахту.
Подошел следующий туземец и поднял ногу, согнув ее в колене самым противоестественным образом.
– Здесь еще и встроенный микрофон, – сказал человек в комбинезоне, вглядываясь в номер, вытатуированный на ноге бруухианина. Он медленно, отчетливым голосом прочитал номер для компьютера и стал методично водить щупом над коричневой шерстью туземца.
– Не представляю, чтобы кто–то удрал с этой планеты, а потом захотел сюда вернуться. Сколько вам заплатили?
– Собственно говоря, готовится к выходу в свет новое издание моей книги. Издатель захотел, чтобы я освежил материал.
Человек пожал плечами:
– Что ж… Если обратный билет в кармане, то, конечно, здесь пожить можно. Хотите спуститься в шахту? Тогда вперед. Но внизу глядите в оба – они носятся там как угорелые. Держитесь подальше от подъемника, и, если повезет, вас не затопчут.
– Спасибо.
Кроуэлл пришел по коридору и увидел впереди крохотную открытую клеть подъемника. Внутри уже нетерпеливо пританцовывал бруухианин. Над подъемником висела табличка: «Спускаться в одиночку категорически воспрещено». Бруухиане не знают письменности, но этот инвалид, очевидно, знаком с правилами. Как только Кроуэлл пристегнулся, туземец нажал на большую красную кнопку, и клеть полетела вниз.
Кроуэлл судорожно вцепился в поручни, а Отто бесстрастно вел счет секундам. Через двадцать две секунды врубились репульсоры, и машина, сжатая силами отталкивания, остановилась. Даже с поправкой на сопротивление воздуха клеть ушла в глубь планеты, вероятно, более чем на километр.
Внизу было очень темно, но бруухианам и не нужно столько света, сколько землянам. Туземец вышел из клети, задев Кроуэлла плечом. Судя по звукам, вокруг кипела активная деятельность, но Кроуэлл ничего не видел.
– А, Айзек, – раздался человеческий голос в трех–четырех метрах от него. – Нет чтобы предупредить меня о своем приходе.
Во тьме вспыхнул фонарь, и луч его, подпрыгнув, остановился на Кроуэлле.
– Ну–ка, наденьте вот это. – Штрукхаймер передал ему защитные очки, оказавшиеся прибором ночного видения.
Кроуэлл повиновался, и внутренность шахты появилась перед его глазами: видеоизображение было окрашено в привычные серо–зеленые тона.
– Да, действительно много перемен, – сказал Кроуэлл.
– Почему так темно?
– Они сами попросили. Говорят, при свете их движения замедляются.
– Боже милосердный! – Кроуэлл в изумлении взирал на лихорадочную суматоху вокруг. – На них глядеть–то и то устанешь.
Шахта представляла собой что–то вроде квадратной пещеры размером с большой зал. Около полусотни бруухиан, работая парами, врубались в три стены с помощью виброкирок и лопат. На каждую пару полагалась одна тачка. Как только она наполнялась, суетливый бруухианин, стоявший рядом, хватал ее, взлетал по склону к четвертой стене, где стояли Кроуэлл и Штрукхаймер, и вываливал руду на конвейер, который выносил ее на поверхность. Потом туземец возвращался, забирал у своего товарища лопату, тот хватался за виброкирку, а третий, лишенный кирки, начинал дергаться у тачки.
Среди этой толчеи сновал взад–вперед маленький бруухианин и, поминутно уворачиваясь от столкновений, разбрасывал по влажному полу пещеры смесь песка и опилок. Во всем ощущался какой–то сумасбродный порядок, словно детвора затеяла сложную игру, напоминавшую одновременно салочки, прятки и эстафетный бег.
– Знаете, – сказал Кроуэлл, – по мнению Вилли Нормана, снижение продолжительности жизни вызвано перенапряжением. Глядя на этот бедлам, я склонен с ним согласиться.
– Действительно, в шахте они трудятся как нигде. Особенно с тех пор, как мы выключили свет. Но я добился сокращения рабочего дня, чтобы хоть как–то скомпенсировать возросшую активность. Сколько часов в день они работали, когда вы изучали их в прошлый раз?
– Кажется, одиннадцать–двенадцать часов.
– А сейчас – шесть с половиной.
– Серьезно? У вас такая власть над Компанией?
– Теоретически – да. По идее, они должны отдавать честь при моем появлении, поскольку концессию не закрывают только с молчаливого попустительства конфедеративной Комиссии здравоохранения, а я – ее единственный представитель. Но я не перегибаю палку. В сущности, я зависимый человек. Все в руках у Компании – людские ресурсы, энергия и вода, снабжение, почта… У нас сердечные отношения. Компания прекрасно знает, что, допусти она ошибку, тут же найдутся пять–шесть других концернов, готовых перехватить контракт. Поэтому и с аборигенами она обращается неплохо. Кроме того, если мыслить категориями производительности труда, то Компания ничего не потеряла, даже наоборот. В каждый данный момент Компания имеет право эксплуатировать только одну шахту. Туземцы трудятся в две смены, перехлестов нет, и в действительности суточное время работы шахты больше, чем раньше. Общая выработка намного выше по сравнению с прошлыми временами.
– Любопытно. («Добро пожаловать в список подозреваемых, Уолдо!»)Выходит, они работают меньше, чем раньше, когда средняя продолжительность их жизни была выше?
Уолдо рассмеялся:
– Догадываюсь, о чем вы думаете. Нет, вырождение в результате плохого питания здесь ни при чем. Это обнаружилось бы в лабораторных тестах. К тому же в шахте бруухиан сейчас работает меньше, зато в деревне полно ремесленников. Кстати, вы деревню и не узнаете. Небоскребы и…
– Небоскребы?!
– Ну, мы их так называем. Это дома из соломы и глины в два, иногда в три этажа. Очередная загадка… В распоряжении бруухиан вся планета, они могут строиться сколь угодно широко. Но откуда–то взялась эта идея расти вверх, а не вширь. И ведь трудно им приходится: небоскребы–мазанки порой не выдерживают напряжений. Теперь, строя дома, туземцы армируют их железным деревом. Это практически деревянные сооружения, обмазанные глиной…
Послушайте, а может, вамудастся выяснить, почему они так поступают? Здесь никто не смог добиться от туземцев прямого ответа. А вы владеете диалектом лучше любого из нас. Кроме того, вы для аборигенов что–то вроде народного героя, хотя не думаю, что кто–нибудь из патриархов дожил до нынешних времен с момента вашего отъезда. Они знают, что вы вызвали перемены в их жизни. И очень благодарны вам.
В шахте было сыро и холодно. Кроуэлл поежился.
– За то, что приблизил их к «тихому миру», – резко сказал он.
Уолдо промолчал.
Раздался грохот, позади них остановилась клеть.
– Привет, босс. Привет, доктор Кроуэлл. Я привез тварям мясо. Что, выключаем?
Уолдо взглянул на часы:
– Конечно. Давай.
Помощник щелкнул выключателем, укрепленным в нише подъемника, и пение виброкирок смолкло. Какое–то время еще раздавался дробный лязг – рабочие пытались долбить руду, несмотря на отсутствие напряжения в сети. Затем – по одному, по двое – они выстроились в очередь у подъемника. Помощник раздал всем по мясофрукту, и туземцы понесли их на рабочие места. Члены каждой бригады садились в свой кружок на корточки, бруухиане жевали и переговаривались, тихо похрюкивая.
– Мы здесь лишние, – сказал Уолдо. – Хотите взглянуть на деревню?
– Было бы чудесно. Только позвольте я зайду к себе за блокнотом и камерой.
– А для начала заскочим в лабораторию и перехватим по бутылочке пива. Наверху жарко.
7
Солнце палило немилосердно. Тележка, развернувшись, остановилась на окраине деревни, и ветерок от движения, скрадывавший жару, прекратился.
Кроуэлл вытер с лица пот и запекшуюся пыль и последним могучим глотком осушил бутылку.
– Что делать с посудой?
– О, просто оставьте бутылки в тележке. Этот парень как раз и есть мой пивовар. Он сгрузит их у лаборатории.
– Господи, как жарко. – Кроуэлл тяжело ступил на землю.
Уолдо прищурился на солнце:
– Через пару часов будет полегче. Давайте отыщем тень.
– Идет.
Они прошли под деревенскими воротами и зашагали по тропинке. Кроме зарослей травы высотой больше человеческого роста, окружавших деревню полукилометровым кольцом, ничего не было видно. Повозки не могли подъезжать ближе из–за пасущихся здесь игривых млекорептилий.
Однако на людей эти животные, казалось, не обращали никакого внимания. Кроуэлл и Штрукхаймер увидели несколько экземпляров. Они мирно жевали траву, следя за пришельцами стебельчатыми глазами. Половина длины тела этих трехметровых чудовищ приходилась на неурожайные хвост и шею. Но со спин свисали бусы мясофруктов, составляющих основу питания бруухиан. Каждая самка (самцов вскоре после рождения отправляли на волю и впускали на территорию деревни только на период случки) давала за сезон около тридцати килограммов мясофруктов. Каждая семья бруухиан держала трех–четырех млекорептилий. Уход за скотом и сбор урожая были главным занятием женщин.
Млекорептилии служили для бруухиан не просто источником еды и слыли не просто домашними животными. Собственно, они считались низшими членами семьи. Это были как бы «граждане второго сорта», потому что млекорептилии не умели говорить и, что еще важнее, не стремились в «тихий мир» – они просто–напросто умирали. Однако бруухиане не ели мяса умерших рептилий. Их торжественно хоронили и горько оплакивали.
Навстречу землянам по тропе двигался, переваливаясь, туземец. Однако шел он гораздо медленнее, чем те, которых Кроуэлл наблюдал в поселке Компании. В нескольких шагах от гостей бруухианин остановился и обратился к ним в неформальном ключе:
– Ты – Кроуэлл–кто–шутит, а ты —
Штрукхаймер–кто–медлит.
Я – молодой по имени Балуурн.
Послан сопровождать вас.
Завершив свою короткую речь, маленький бруухианин двинулся следом за людьми, стараясь идти в ногу с Кроуэллом.
– Я его знаю, – сказал Штрукхаймер. – Он немного обучался английскому. Когда–то был моим переводчиком.
– Верно, – изрыгнуло существо. Его речь была странной карикатурой на человеческий язык. – Все время в… ясли… я слушаю ленты… ты–Кроуэлл оставлять.
Кроуэлл был поражен. Он заговорил, с трудом составляя фразы в неформальном ключе:
– Ясли существуют для обучения
ритуалам жизни и тихого мира.
Неужели ты отказался от учения предков,
познавая язык людей?
– Священник снизошел ко мне —
моя душа идет особым путем в «тихий мир» —
и передал мою роль наимладшего
одному из моих братьев,
чтобы время мое и ум мой можно было
использовать для постижения
пути и языка людей.
– Что все это значит? – спросил Штрукхаймер.
– Очевидно, большую часть своего Года Постижения он потратил на изучение английского. По его словам, священник устроил ему что–то вроде освобождения от обета познавать общественные ритуалы. Обычно они весь год занимаются именно этим…
– Что означает «осо–бо–жени–ото–бета»?
– Это все равно что «разрешение», Балуурн. Разрешение священника, – пояснил Штрукхаймер.
– Хорошо. Священник был «осо–бо–жени–ото–бета», и я теперь нет–похож братья.
– Ты говоришь по–английски очень хорошо, Балуурн, – сказал Кроуэлл. – Я изучал ваш язык десять лет и тем не менее не могу говорить на нем так свободно, как ты на моем.
Балуурн склонил голову:
– Штрукхаймер–кто–медлит говорит, люди нет–похож бруухиане. Люди учатся всю долгую жизнь, нет один год. Наверное, потому, что бруухиане быстрее идти в тихий мир.
Трава поредела, и их глазам открылась деревня. Кроуэлл сразу увидел то, о чем говорил Штрукхаймер: только половина строений имела привычный вид асимметричных мазанок. Все новые постройки были почти строго прямоугольные и возносились на десятиметровую высоту.
– Балуурн, почему твой народ перестал строить по–старому?
Туземец вперил взгляд в землю и, казалось, все внимание сосредоточил на том, чтобы не опередить людей.
– Этоново–тип… новая часть ритуала живущих. Оставить тихих ближе к земле. Проходить мимо много раз каждый день. Жить наверху, чтобы проходить мимо тихих много раз. Говорить с тихими, тихие знают больше, тихие счастливее и более полезны.
– Думаю, в этом есть смысл, – серьезно сказал Штрукхаймер. – Нельзя ожидать от тихих, что они будут знать все, что происходит, если их держать взаперти в задней комнате.
– О, нет взаперти. Взаперти – слово людей, не бруухиан. Но ты правый, тихие более полезны.
Кроуэлл ощупал пальцами маленькую камеру, прикрепленную к поясу. Это могло проверить одну из его идей.
– Я думал, что тихих нельзя передвигать. Если передвинешь – надо начинать новую семью.
– Что верно, то верно. Новый дом строить вокруг старого дома. Снимать старую крышу, оставить дырку в полу дома живых, купить веревку магазин Компании, проходить мимо тихих вверх и вниз много раз каждый день.
– Ясно. – Кроуэлл отцепил камеру от пояса и снял несколько строений. Затем быстро охарактеризовал каждый кадр, нацарапав несколько строчек в блокноте. – Ага, защитная окраска…
– По каким–то причинам они стремятся к расширению семьи, – сказал Уолдо. – Раньше, когда им становилось слишком уж тесно, они делили тихих и начинали создавать новые семьи на окраине деревни.
Мимо прошла бруухианка, ведя на поводу двух покорных млекорептилий. Свежие капли липкой коричневой слизи на спинах свидетельствовали, что мясофрукты были срезаны совсем недавно. Кроуэлл щелкнул камерой.
– Расширение семей. Может быть, может быть… – сказал он. – Но то, что они строят вверх, а не вширь, говорит также о сохранении пастбищ. Видимо, это имеет важное значение.
(Пока Штрукхаймер с Кроуэллом обменивались репликами, Балуурн молчал. Уж он–то знал, почему его сородичи ведут строительство вверх, а не вширь, он только что объяснил это. То было новой частью ритуала живущих.)
– Кроуэлл–кто–шутит…
– Да, Балуурн?
– Одна семья просила тебя навестить. Старая, очень старая женщина помнит тебя. Хочет говорить с тобой перед «тихий мир». Очень скоро.
– Странно… Я спрашивал, есть ли среди них кто–нибудь, кто помнит вас, – удивился Штрукхаймер. – И мне ответили, что все те уже в «тихом мире».
Кроуэлл улыбнулся:
– Вы, вероятно, говорили в формальном ключе?
– Конечно. Кому по силам неформальный?
– Тогда вас, очевидно, неправильно поняли. О женщинах трудно говорить в формальном ключе. Здесь требуются определенные парафразы. Они решили, что вы спрашиваете, живы ли еще мужчины,которые помнят меня.
– Кроуэлл–кто–шутит прав. Штрукхаймер–кто–медлит должен был позвать меня, – вмешался Балуурн. – Вся деревня знает старую Шуурну.
– Что же, пошли навестим ее. Это может оказаться любопытным.
Дом Шуурны принадлежал к числу новых «небоскребов». Двое землян и бруухианин по одному протиснулись в узкую дверь.
Эта комната была не для тех, кто страдает клаустрофобией. От пола до потолка ее занимала старая хижина. Между старой и новой дверями оставалось меньше метра свободного пространства. Было темно и сыро, пахло плесенью.
Балуурн прокричал ритуальную фразу вхождения. Наверху кто–то откликнулся. Они вошли в старую хижину. Их окружали десятки стоящих вертикально мумий – семейные «тихие». Глаза трупов бесстрастно взирали на пришельцев. Балуурн прошептал что–то в благочестивом ключе – слишком быстро, чтобы Кроуэлл разобрал фразу, – и сказал:
– Я иду вверх первый смотрю Шуурна готова говорить Кроуэлл–кто–шутит.
Балуурн быстро вскарабкался по веревке, отчего его сходство с обезьяной только увеличилось.
– Надеюсь, канат выдержит меня, – пробормотал Кроуэлл, принимая гравитол.
Он спрятал коробочку с пилюлями и вытащил из кармана еще что–то. Не спуская глаз с отверстия в потолке, он бочком скользнул к одному из «тихих», подпиравших стену поблизости.
– Что вы делаете, Айзек?
– Секундочку, – прошептал Кроуэлл, шаря позади «тихого». Он вернулся и передал Уолдо маленький пластиковый конверт. Потом засунул в карман небольшой вибронож.
– Соскоб с плеча, – прошептал он.
Уолдо округлил глаза:
– Да знаете ли вы…
Балуурн скользнул по веревке вниз. За ним последовали еще двое бруухиан.
– Шуурна хочет говорить Кроуэлл–кто–шутит одна.
– Ну что же, я готов, – сказал Кроуэлл. – Если только мне удастся взобраться по веревке.
Он хорошенько ухватился и, поднатужась, полез вверх, пропустив свободный конец каната между ногами. Дополнительная доза гравитола должна была облегчить задачу, но все же поднимался он, злясь и невнятно ругаясь, очень медленно.
Шуурна лежала на плетеной циновке. Она была самой старой бруухианкой из всех, кого Кроуэлл когда–либо встречал. Пожелтевшие волосы облезали клочьями, глаза были затуманены слепотой, сморщенные высохшие соски свисали серыми складками плоти.
Слабым голосом она заговорила в неформальном ключе:
– Кроуэлл–кто–шутит.
Я знала тебя в мой Год Постижения,
и я помню тебя лучше, чем собственных детей.
Ты ходишь теперь по–другому,
твои шаги – шаги молодого человека.
Этого Кроуэлл не ожидал.
– Время было более милостиво ко мне, чем к тебе,
Шуурна, ожидающая перехода в тихий мир.
Но эта видимая молодость —
от травы,
которую дал мне доктор, чтобы
придать мне силы молодого человека.
– Мои больше–глазы потемнели,
но мои много–глазы говорят мне,
что ты стал выше на два зернышка.
– Кроуэлл–кто–шутит, – заговорил старший, – чем ты был век моей жизни назад.
– Это так. Такое бывает,
случается с человеком, когда он стареет.
(Человеку можно добавить несколько сантиметров пластиплоти, но снять их на время уже невозможно).
Воцарилось долгое молчание, которое в человеческом обществе сочли бы щекотливым.
– Шуурна,
имеешь ли ты что–нибудь
сказать мне или спросить у меня?
Снова долгая пауза.
– Нет.
Ты, кто выглядит как Кроуэлл–кто–шутит,
я ждала увидеть тебя,
но теперь ты не здесь.
Я не могу больше ждать,
я готова к тихому миру.
Пожалуйста, призовой наимладшего и нового
наистаршего.
Кроуэлл подошел к веревке:
– Балуурн!
– Шуурна готова… перейти в «тихий мир». Ты можешь найти наимладшего и наистаршего?
Двое, спустившиеся следом за Балуурном, мигом поднялись по веревке. Они прошли мимо Кроуэлла и остановились перед Шуурной. Кроуэлл полез было вниз.
– Кроуэлл–кто–шутит, – заговорил старший, —
не поможешь ли ты нам
снести вниз эту радостную ношу?
Я слишком стар, а этот слишком мал,
чтобы доставить Шуурну
вниз и воссоединить с другими тихими.
С другимитихими? Кроуэлл подошел к трем бруухианам, наклонился и дотронулся до руки Шуурны. Она была твердой и неподатливой, как дерево.
– Старший семьи Шуурны, я не понимаю.
Я считал, что никто из людей не вправе присутствовать
на ритуале перехода в тихий мир.
Старик кивнул в той самой обезоруживающей манере – совсем по–человечески.
– Так было,
но нет–давно назад,
священники сказали нам об изменении.
По моим жалким сведениям,
ты всего лишь второй из людей,
кто удостоился.
Кроуэлл без церемонии поднял тело Шуурны, обхватив ее бедра и негнущиеся руки.
– Кому еще из людей
такая выпала честь?
Старик повернулся спиной к Кроуэллу и последовал за молодым. Тот уже устремился к веревке.
– Я там не был,
но мне сказали,
то был Малатеста–высочайший.
Порфири Малатеста! Последний управляющий рудником, первый из исчезнувших.
Веревка была продета сквозь железное кольцо (тоже купленное в магазине Компании) и обычно свисала, удерживаемая палкой, которая привязана к концу. Кроуэлл поставил труп Шуурны на ноги, придерживая, чтобы он не упал, а старик пропустил веревку под руками покойницы, захлестнув ее таким образом, что получился почти профессиональный морской двойной узел. Они спустили тело Балуурну, который развязал веревку, и, балансируя одной рукой, выбрал слабину, так что канат снова повис в изначальном положении. Затем двое бруухиан скользнули на руках вниз, а следом спустился и Кроуэлл, чувствуя себя далеко не так уверенно.
Во время всей процедуры Уолдо Штрукхаймер с потерянным видом стоял в стороне. Старик обратился к Кроуэллу и неформальном ключе, а когда Кроуэлл ответил, Уолдо угадал, что он вежливо от чего–то отказался.
– Э–э… что все это значит?
– Нас пригласили на поминки… Вы понимаете, будут перечислять все добрые дела, которые старушка сотворила за свою долгую жизнь, потом попросят посоветовать, куда лучше прислонить тело. Я сказал – нет, большое спасибо. Эта церемония будет тянуться целый день, а у меня назначена встреча. К тому же у меня всегда было ощущение, что присутствие людей на таких праздниках – в тягость. Но бруухиане не могут поступить иначе, потому что у них положено приглашать всех, кто оказался поблизости в момент «перехода».
– Ну да, а уж мы так поблизости – ближе не бывает. Рад, что вы не приняли приглашение, – меня уже мутит от всех этих дел.
– Что же, мы вольны уйти в любое время. Разумеется. Балуурн остается.
– Пойдемте…
Солнце по–прежнему пылало над головой, когда они вышли из хижины. Все приключение едва ли заняло больше получаса. Они не прошли по пыльной дороге и десяти метров, как Уолдо хрипло зашептал:
– Тот соскоб, который вы мне дали… Почему вы думаете, что они не обнаружат вашего святотатства?
– Черт возьми, не будьте таким уж конспиратором! Говорите нормально. Мы же обыкновенные туристы, правильно? Для того чтобы увидеть надрез, который я сделал, понадобится лупа. К тому же я ковырнул один из наименее доступных трупов – тот, что у самой стены. Пока у них действует табу на перемещение мумий, мы в безопасности.
– Ну что ж, должен признать, это редкая удача. Может быть, теперь мы наконец выясним, каким образом… Послушайте, вы же были там, когда женщина умерла! Вы что–нибудь видели?
Уставившись в землю, Кроуэлл сделал несколько шагов и только потом ответил:
– Я уже начал было спускаться, хотел незаметно улизнуть, будучи в полной уверенности, что мое присутствие нежелательно. А они просто подошли к ней, взглянули и… сказали, что все кончено. Каким бы способом они ни бальзамировали, они должны начать процедуру, пока тело еще не остыло.
Кроуэлл передернулся, несмотря на жару:
– А они к ней даже не притронулись.
8
Кроуэлл умышленно пренебрег советом доктора Нормана и условился о встрече с послом в конце дня. Он надеялся, что к этому времени дипломат будет уже изрядно пьян.
Ему открыл поразительно красивый человек – аристократические черты лица, седые волосы, ниспадающие на широкие плечи.
– Посол Фиц–Джонс?
– Да… О, вы, должно быть, доктор Кроуэлл? Входите, входите…
Впечатления сильно пьяного человека он не производил.
Кроуэлл очутился в изысканно обставленной комнате. Часть мозга, принадлежавшая Отто, тут же определила стиль: американский провинциальный, конец двадцатого века. Если даже это подделка – все равно: одни только транспортные расходы страшно было вообразить.
Фиц–Джонс указал на бесформенное кожаное кресло, и Кроуэлл позволил мягкой обивке поглотить его тело.
– Разрешите налить вам чего–нибудь. Выбирайте: бренди с водой, бренди с содовой, бренди с соком, бренди со льдом, бренди с бренди или, может быть, – Фиц–Джонс заговорщически подмигнул, – немного бургундского, «Шато–де–Ротшильд» 23–го года?
– Бог мой! – Даже Кроуэлл знал, что собой представляет вино этого урожая.
– Каким–то образом, видимо по ошибке, сюда забросили небольшой бочонок вместо ящика с иммиграционными бланками, в которых мы так сильно нуждаемся. – Фиц–Джонс сокрушенно покачал головой. – Такие вещи неизбежно распутствуют… ик, простите… сопутствуют нашим попыткам действовать в рамках межзвездного бюрократического порядка. Мы учимся приспосабливаться…
Кроуэлл пересмотрел свое прежнее мнение. Судя по всему, Фиц–Джонс «приспосабливался» уже целый день.
– Великолепно!
Он наблюдал, как осторожно передвигает ноги посол, и поражался способности человеческого организма сопротивляться апробированным токсинам.
Фиц–Джонс вернулся с двумя высокими стаканами для виски, наполненными вином густого красного цвета.
– Разумеется, подходящей посуды взять негде. Впрочем, эта тоже сойдет. Вы знаете, вино двадцать третьего года не очень хорошо переносит транспортировку… И не может долго стоять. Надо выпить его как можно быстрее.
На вкус Кроуэлла вино было отменное, но Отто сразу понял, что оно слегка подпорчено. Варварское обращение с лучшим вином столетия!
Фиц–Джонс сделал маленький деликатный глоток, который совершенно непостижимым образом убавил вино в стакане сантиметра на два.
– Вы хотели меня видеть по какому–то конкретному поводу? Нет, не подумайте, что я не могу оценить достойного собеседника, когда мне выпадает такой случай…
– Скажем так: мне хотелось встретиться с кем–нибудь, кто не работал бы на Компанию. Мне нужен взгляд стороннего наблюдателя на то, что здесь происходило за последние десять лет. А произошло немало, насколько я понимаю…
Фиц–Джонс экспансивно взмахнул рукой – еще миллиметр, и вино расплескалось бы. Отто оценил многолетние упражнения, позволившие довести этот трюк до совершенства.
– Не совсем, не совсем… Впрочем, если бы не последний год, тогда конечно… До поры до времени здесь царила повседневная скучная рутина… Жизнь в этом, извините за выражение, мирке шла своим чередом. Вообразите, все здесь трудились в поте лица своего, а мне было совершенно нечего делать. Знай отсылай пустопорожние отчеты два раза в год.
И вдруг начались исчезновения. Управляющий Малатеста был официальным главой планеты, титулованным правителем! Вы только вообразите, сколько на меня свалилось всяких бумаг. Каждый день я сидел на субпространственной связи часами, и наконец… Скажите, доктор Кроуэлл, вы умеете хранить секреты?
– Полагаю, как и любой другой человек.
– Ну да… Впрочем, это уже не секрет, с тех пор как доктор – доктор Норман – все вычислил. Вероятно, в Компании это известно всем и каждому. Словом, я переговорил с высшими чиновниками Конфедерации на Земле, и там решили послать сюда парочку следователей. Ну, те явились – блестяще разыграли роли двух ученых парней, – и только начали что–то здесь вынюхивать, как… тоже исчезли.
– Два геолога?
– Совершенно верно. И что бы вы думали? Раз исчезают два их человека, значит, по идее, Конфедерация должна выслать сюда целую армию, чтобы разобраться, что же здесь происходит. Но нет! Я наконец добрался до какого–то там заместителя секретаря, и он мне говорит: мы, мол, не можем терять людей из–за ваших «мелких интриг» на Бруухе.
– Странно.
Первым пунктом в единственном донесении, которое отправили агенты, значилось предупреждение о ненадежности посла.
– То–то и оно. Поэтому я не думаю, что с агентами случилось то же, что с Малатестой… э–э… что они мертвы. Должно быть, у них был припрятан где–то неподалеку небольшой корабль, и когда они выяснили, что хотели, то попросту улетели. Черт подери! И знаете, что самое досадное? Мы до сих пор не имеем ни малейшего понятия, что случилось с Малатестой. Между тем они – я уверен – все выяснили.
«Очень похоже на то, что они и впрямь–таки все выяснили»,– подумал Отто.
– А разве не могла Конфедерация прислать новых агентов и ничего вам не сообщить?
– Исключено. Это – нарушение законов Конфедерации. Я единственный федеральный чин на этой планете. Меня обязаны уведомлять обо всем. Кроме того, с тех пор как агенты исчезли, здесь появилось всего два новых человека. Один – помощник доктора Штрукхаймера; я уже положил на него глаз. Думаю, он тот, за кого себя выдает, – кстати, туповатый парень. Второй новичок – это, разумеется, вы.
Кроуэлл захихикал.
– Ха, воображаю себя шпионом! В таком случае вы, наверное, частенько будете ублажать меня вином?
Фиц–Джонс улыбнулся, но глаза его оставались холодными:
– Конечно! Я же сказал, что его нельзя долго хранить… Строго между нами, я жду, что новый агент объявится со дня на день. Неважно, сообщат мне об этом или нет. Им может быть кто угодно. Вы слышали о кальке личности?
– Оборотни? – Кроуэлл повторил словечко доктора Нормана.
– Совершенно верно. Они могут снять копию с кого угодно. По крайней мере с любого, кого в состоянии умыкнуть и держать взаперти месяц. – Фиц–Джонс допил последние капли вина. – Конечно, такая выдающаяся личность, не побоюсь сказать, такой видный человек, как вы, вне подозрений. Слишком много людей заметили бы ваше отсутствие… – Но в глазах посла Отто снова прочитал: он лжет, он подозревает.
Фиц–Джонс выпростал себя из кресла:
– Давайте–ка я плесну вам свеженького. Он вернулся с двумя полными стаканами.
– Спасибо. Уф–ф–ф, пора принимать пандроксин. – Кроуэлл достал из кармана коробочку и запил вином две таблетки. Одна была гравитол, вторая – ингибитор алкоголя.
– А–а, слабое средство. Вы здесь пробудете какое–то время? Не лучше ли принимать гравитол?
– Нет. Разумеется, я просил, чтобы мне его выписали. Но доктор сказал, что я слишком стар и слишком толст.
«Насколько опасен этот утонченный пьяница?»
– У вас есть какая–нибудь версия насчет Малатесты?
Фиц–Джонс пожал плечами и повторил свой трюк со стаканом.
– Даже не знаю, что и сказать. Правда, в одном я уверен. Этот вздор о том, что во всем виноваты якобы твари, – просто куча… ик, простите… куча дерьма.
– Согласен. Бруухиане органически не способны на насилие.
– Дело не только в этом. Малатеста ходил у них в любимчиках. Он даже весьма неплохо выучил их язык. Они приняли его в одну из семей, и он стал почетным бруухианином.
– Я не знал об этом.
– О, он посещал множество туземных сборищ. При синклите священнослужителей он стал даже чем–то вроде советника.
– Да–а, – задумался Кроуэлл. – Сегодня я узнал, что Малатеста присутствовал на одном из ритуалов перехода в «тихий мир».
– Это когда они бальзамируют своих несчастных сородичей? Гм. Я не знал об этом. Интересно, почему же Малатеста никому ничего не сказал? Штрукхаймер стал бы его другом до гробовой доски.
– Ну хорошо. Как вы говорите, бруухиане решительно не могли уничтожить Малатесту. Значит, это либо несчастный случай, либо убийство. Полагаю, что агенты расследовали обе возможности.
– По–видимому. Такое впечатление, будто они только и делали, что шарили по пыльным ямам. Для видимости брали образцы, а на самом деле искали тело.
Мне кажется, что подозреваемый номер один – это Киндл, новый управляющий. Но с другой стороны, он никогда не стремился к этому посту: работы в два раза больше, а прибавка к жалованью – грошовая. Помимо прочего, его очень беспокоит, как бы то, что произошло с Малатестой, не случилось с ним самим.
– Вы его хорошо знаете?
«Осторожнее. Я становлюсь чересчур любознательным».
– О–о, довольно хорошо. Когда я занимал пост на Ламарре, Киндл состоял там на государственной гражданской службе. У него был большой пакет акций Компании, поэтому когда на Бруухе открылась должность помощника управляющего, он тут же перебрался сюда и принял дела. Меня перевели на Бруух всего лишь годом позже, так что мы встретились так, словно и не расставались.
«Пора менять тему разговора».
– Ламарр… Я, конечно же, слышал об этой планете, но никогда там не был.
– Прекрасный мир… – Фиц–Джонс решил было снова показать свой трюк со стаканом, но вовремя удержался. – Особенно если сравнить со здешним запустением.
Они беседовали на эту и прочие безобидные темы еще около часа.
Кроуэлл подавил зевок:
– Пора идти. Извините, я такой кислый собеседник… Но я действительно очень быстро устаю в этом тяготении.
– О–о, это вы извините, что я такой невнимательный хозяин. Знаю–знаю, иногда я бываю невыносимо скучен.
Фиц–Джонс помог Кроуэллу подняться:
– Боюсь, что в это время суток вам будет трудно поймать таксирикшу.
– Ничего, ничего… Здесь несколько кварталов, я могу и прогуляться.
Они обменялись любезностями, и Кроуэлл удалился, весьма правдоподобно пошатываясь.
9
В его комнате кто–то учинил обыск. «Любительская работа, – отметил Кроуэлл. – Вероятно, дело рук помощника Фиц–Джонса». Сыщик не заметил ни волосков, налепленных на дверцу стенного шкафа и на крышку чемодана, ни даже карандаша, подпиравшего входную дверь. Кроуэлл вздохнул. Отто заслуживал большего.
Во всяком случае, в самой комнате никаких улик против него не было. Кроуэлл вышел из дома, зашел в уборную на дворе и накинул крючок. Стараясь не обращать внимания на запах, он вытащил из кармана ручку и отвинтил колпачок. Теперь «ручка» испускала невидимый луч ультрафиолетового света. Кроуэлл вытряхнул из колпачка контактную линзу и вставил ее в левый глаз. С помощью линзы он мог видеть в темноте весьма неплохо, хотя и для земных светоусилителей, и для инфракрасных «многоглаз» бруухиан здесь был беспросветный мрак.
Волосок, прилепленный поперек расшатанной доски, был на месте. Кроуэлл приподнял доску и извлек контейнер, который ранее составлял второе дно чемодана. Он вытащил из него несколько предметов, положил контейнер на место и снова примазал волосок, зафиксировав в памяти его положение.
В полночь уличные фонари погасли. Кроуэлл надел очки ночного видения, которые заранее купил в магазине Компании, и зашагал в сторону главного склада, располагавшегося в километре от его постоя. По дороге он никого не встретил.
Зная, что у любого сторожа тоже есть ночные очки, Кроуэлл подошел к складу по параллельной улице и, не доходя квартала, тихонько уселся за углом одного из зданий. В течение получаса он наблюдал за входом.
Убедившись, к своему удовлетворению, что склад никем не охраняется, Кроуэлл пересек площадь, подошел ко входу и изучил замок. Это был простой висячий замок с магнитным кодом, и он легко отомкнул его с помощью десенсибилизатора и набора отмычек.
Когда он закрыл за собой дверь, уровень освещенности упал ниже порога чувствительности ночных очков, и Кроуэллу вновь пришлось прибегнуть к ультрафиолетовой «ручке». Она предназначалась для ювелирной работы, но Кроуэлл рассчитывал на ее помощь и в данной ситуации. Направив луч в пол, он видел у своих ног яркую точку, окруженную слабым пятном света приблизительно метрового диаметра. Конечно, общего вида склада Кроуэлл представить не мог. Все, что удавалось различить, – это смутные очертания множества ящиков, составленных в штабеля. Он не искал чего–то конкретного и, в сущности, не возлагал на свою ночную экспедицию особых надежд. Кроуэлл просто выполнял один из пунктов намеченного плана – такой же обязательный, как посещение рудника. Он очень хотел бы побывать в шахте без провожатых – когда она будет совершенно пуста.
Около часа Кроуэлл бродил по складу, отмечая множество бесполезных деталей. В дальнем конце помещения он обнаружил незапертую дверь. «Поскольку она открыта,– подумал Отто, – то вряд ли там есть что–то такое, что заслуживало бы утайки».Тем не менее для очистки совести он зашел внутрь.
Вдоль одной из стен тянулся широкий желоб. На поверку оказалось, что он наполнен смесью песка и опилок – скорее всего, опилок железного дерева. У противоположной стены возвышалась гора пластиковых мешков, набитых той же смесью. В дальнем конце комнаты стояли большой таз и две огромные бадьи. На полке над тазом выстроились несколько жестянок размером с поллитровые банки из–под краски. Очевидно, в этом помещении готовили ту самую смесь, которой посыпали мокрый пол в шахте, чтобы бруухиане не падали.
Кроуэлл внимательно осмотрел таз, но не обнаружил ничего необычного. На жестянках неумелыми буквами было выведено: «АНТИСЕПТИК». Он взял одну из банок и потряс: она была на три четверти наполнена каким–то порошком. Он осветил дно и крышку жестянки, и на крышке проступила слабая надпись: «Нитрат висмута кристаллический. К. Я.[2] 0,5 кг».
От удивления Кроуэлл едва не выронил банку. Очевидно, первоначальную надпись стерли, но следы ее остались видимы в ультрафиолете. Он поставил банку на место и уселся на землю, опершись спиной на таз. Вот оно что. Это объясняло и сокращение продолжительности жизни туземцев, и их бешенную активность в шахте. Висмут был для них сильным возбуждающим средством, он ввергал рабочих в состояние эйфории и к тому же обладал свойствами кумулятивного яда. Должно быть, он впитывался в организм через подошвы ног.
Итак, чьих рук это дело? Рабочие, которые подмешивали нитрат висмута в смесь из песка и опилок, вряд ли знали, в чем тут секрет, иначе зачем тогда заново надписывать банки? Может быть, кто–то подделывал жестянки еще до отправки сюда? Похоже на то, ибо о подозрении на висмут знали все. Надо поговорить с Джонатоном Линдэмом, новым начальником отдела импорта.
Снаружи было все так же темно, как и в тот момент, когда Кроуэлл открыл склад. Он защелкнул висячий замок и с облегчением стянул с пальцев тонкие пластиковые перчатки.
Позади и чуть левее Кроуэлла что–то еле слышно щелкнуло. Мозг Кроуэлла среагировал быстрее, чем в мозгу Отто мелькнула мысль «Предохранитель!» – и Кроуэлл кубарем скатился в придорожную канаву.
Он ослеп – ночные очки отлетели в сторону, – но, подняв глаза, увидел, как ярко–красный пучок света веером прошелся над дорогой на уровне человеческой талии и, вспыхнув, погас. В руке Кроуэлла уже был миниатюрный духовой пистолет – в доли секунды он выдернул его из кобуры в кармане. Он прицелился в том направлении, где сетчатка глаза еще удерживала гаснущее остаточное изображение алой точки – дульный срез лазера, – и молниеносно нажимая на спусковой крючок, бесшумно выстрелил четыре раза подряд. Он услышал, как по меньшей мере три пули отрикошетили от стены склада, а затем до него донеслись шаркающие шаги убегавшего человека.
Драгоценные секунды ушли на то, чтобы найти ночные очки, еще секунда – чтобы разобраться в серо–зеленой картинке и различить бегущий силуэт в квартале от него. Предел дальнобойности для его «пугача». Кроуэлл взял высоко – выстрелил и промахнулся, выстрелил и промахнулся и только с третьей попытки попал: человек споткнулся, рухнул на землю, но тут же вскочил, шатаясь, и побежал дальше, обняв раненую руку. Он все еще держал в руке лазерный пистолет, но, кажется, больше не собирался им воспользоваться.
«Хорошо»,– подумал Отто. Будь нападавший профессионалом, он давно бы уже вычислил, насколько легко вооружен Кроуэлл. Ему ничего не стоило распластаться на земле вне пределов досягаемости «пугача» и не спеша зажарить Кроуэлла.
Айзек внимательно разглядывал быстро уменьшавшуюся фигурку. Нет, таких он здесь еще не встречал. Не особо толстый, но и не худой, не высокий, но и не маленький. Кроуэлл признался себе, что при встрече он может и не узнать этого человека. Если только рука его не будет на перевязи или в гипсе, что весьма вероятно.
Не успел Кроуэлл войти в свою комнату, как раздался зуммер радиофона. Он постоял возле аппарата несколько секунд, затем, мысленно пожав плечами, поднял приемопередатчик.
– Кроуэлл.
– Айзек? Где вы были? Это Уолдо… Я с трех часов дозваниваюсь до вас.
– О–о, я проснулся и больше не мог заснуть… Пришлось выйти побродить, чтобы нагулять сон.
– Ага, а я уж… Послушайте! Извините, что звоню так поздно, но… Помните тот соскоб, что вы мне дали?.. Некоторые клетки в нем еще живы!
– Живы?! У мумии, которой двести лет?!
– И митоз продолжается. Вы знаете, что такое митоз?
– Да, деление клеток… Хромосомы…
– У меня в микроскопе по чистой случайности был укреплен инкубаторный столик, а не обычный предметный, что и решило дело. Я поместил туда образец, решив не возиться с заменой столика. Там была интересная клетка – большая нервная клетка, которая, очевидно, умерла в процессе анафазы… то есть в процессе митоза. Я разглядывал ее примерно минуту, а затем отлучился за пивом. Потом вдруг увлекся ремонтом спектрометра, который давно барахлил, – словом, вернулся к микроскопу часа через два. И что же? Та самая нервная клетка находилась уже в другой стадии анафазы! Эти клетки растут и делятся, но делают это, выходит, в несколько сотен раз медленнее, чем обычные клетки бруухиан.
– Невероятно!
– Более чем невероятно – невозможно! Не знаю, Айзек… Я универсал, специалист широкого профиля, переучившийся ветеринар. Нам нужно сюда парочку настоящих биологов – и мы их заполучим! Да на Бруух десятки хлынут, как только мы дадим знать. Продление жизни – вот что это такое! Не удивлюсь, если через какой–нибудь год бруухиан будет изучать уже добрая сотня специалистов.
– Видимо, вы правы, – сказал Кроуэлл.
Только сейчас ему пришла в голову мысль, что, возможно, их разговор кто–то подслушивает. Но кто?!
10
– Рад, что ты зарулил ко мне, Айзек! – рукопожатие доктора Нормана было на редкость крепким.
– Не мог упустить случая снова обыграть тебя после стольких лет, Вилли.
– Ха! Кажется, счет был четыре–ноль в мою пользу, когда ты уезжал? Ты играешь белыми.
Вилли убрал поднос с тарелками с шахматного столика.
– Нет, Вилли, ходи первым ты. Учитывая твою молодость и неопытность…
Доктор рассмеялся:
– Передвинь мою пешку на е4, а я пока плесну тебе чего–нибудь.
Кроуэлл передвинул кресло к шахматному столику, расставил фигуры и сделал за Вилли первый ход. Он на секунду задержал взгляд на доске, а потом начал разыгрывать свой собственный дебют.
– Ты разговаривал сегодня с Уолдо?
– Ты имеешь в виду эту мумию? О да! Чистая фантастка! Между прочим, он скрыл, каким образом к нему попал образец. Так и вижу, как Уолдо крадется в хижину с ланцетом в руке.
Доктор Норман поставил рядом с Кроуэллом стакан и сел в кресло напротив.
– Надеюсь, Айзек, ты к этому не имеешь никакого отношения?
– Как тебе сказать, – осторожно произнес Кроуэлл, – я осведомлен, откуда у Уолдо образец. Но до поры до времени – ты прав – это тайна, покрытая мраком.
– Мир полон тайн, – доктор сделал второй ход. Кроуэлл отреагировал почти инстинктивно: стандартный дебют.
– Что, Айзек, гамбит Руи Лопеса?[3] На старости лет ты становишься чересчур осторожным. Прежде твои дебюты были непредсказуемы.
– А ты рассчитываешь на прежние четыре–ноль?
Игра продолжалась около часа, и все это время оба большей частью молчали. У Кроуэлла были и преимущество в фигурах, и более сильная позиция.
Вдруг доктор Норман поднял голову:
– Кто вы?
– Что ты сказал, Вилли?
Доктор вынул из кармана клочок бумаги, развернул его и швырнул на середину доски. Рецепт…
– Будь вы Айзеком Кроуэллом, вы бы сейчас умирали или уже умерли – от гравитола. И не говорите мне, что вы его не принимаете: от пандроксина кожа приобретает желтоватый оттенок. У вас его нет. Кроме того, у вас не тот стиль игры: хороший стиль, но не тот. Айзек никогда не был силен в позиционной игре.
Кроуэлл допил из стакана – там был в основном растаявший лед – и откинулся в кресле. Он сунул правую руку в карман и нацелил пистолет под столом в живот доктора.
– Меня зовут Отто Макгевин. Я агент Конфедерации. Но, пожалуйста, продолжайте называть меня Айзеком. В этом обличье я больше Кроуэлл, чем Макгевин.
Доктор кивнул:
– У вас, видимо, очень хороший послужной список. Получше, чем у тех двоих. Наверное, поэтому вас и послали сюда, не так ли? Расследовать их исчезновение?
– Расследовать причину их смерти. У каждого агента в сердце вживлен передатчик. Сигналы тех двоих прекратились.
– Ну что ж. Нет нужды говорить, что я буду нем, как могила.
– Вы не будете носить это бремя слишком долго. Я предполагаю через день–другой закрыть дело. Впрочем, вернемся к шахматам…
Кроуэлл пошел конем.
– Мат в три хода, – сказал он.
– Да, я видел приближение конца, – улыбнулся Вилли. – Я надеялся отвлечь ваше внимание.
– Доктор, в вас пропадает талант. – Отто немного расслабился. – Между прочим, я все раздумывал, как бы обратиться к вам, не вызывая подозрений… К вам сегодня никто не обращался по поводу огнестрельного ранения?
– Что?! Но откуда вы…
– Сегодня ночью кто–то устроил на меня засаду. Я ранил противника.
– Боже мой… В руку, да?
Кроуэлл вытащил пистолет, открыл обойму и вытряхнул на шахматную доску маленькую пульку.
– Ранение в правую руку. Пуля вот такого калибра.
Доктор Норман покатал пульку между пальцами.
– Да, та была такая же махонькая. Кстати, чертовски трудно было ее извлечь. И ранение именно в правую руку…
Доктор глубоко вздохнул:
– Рано поутру меня подняли посол Фиц–Джонс и управляющий Киндл, чтобы я извлек пулю из руки Киндла. Они сказали, что пили всю ночь и под утро им взбрело в голову поупражняться в стрельбе по мишени на заднем дворе посольского особняка. Фиц–Джонс случайно попал в Киндла. Он очень извинялся. От обоих разило вином, но держались они как трезвые. Киндла мучила боль: похоже, они пытались сами извлечь пулю. Но она засела очень глубоко.
– Киндл… Я его еще не встречал.
– Вот ночью и повстречались. Трудно поверить… Он всегда казался таким тихоней…
– Теперь вам пора узнать всю историю. Если со мной что–либо случится, постарайтесь дать знать властям Конфедерации…
Некая группа людей, включающая посла и управляющего Киндла, но не обязательно сводящаяся к этим двоим, систематически травит бруухиан, работающих на руднике. Единственная мотивировка, которую я нахожу, – это та, что яд заставляет рабочих трудиться с убийственной отдачей, а значит, растут прибыли. Кстати, Киндл владеет большой частью капитала Компании, ведь так? Интересно, Фиц–Джонс тоже получает солидный процент?
– Не знаю, – сказал доктор Норман. – Он утверждает, что обладает независимым состоянием. Впрочем, вполне возможно, что он вкладывает деньги и в Компанию. За последние несколько лет прибыли выросли вчетверо. А что, даже я подумывал об инвестициях. В качестве пенсионного обеспечения…
– Лучше не надо. Очень скоро прибыли пойдут вниз.
– Вполне может статься. Да, ужасная история. Хотя я сам не очень–то пекусь об этих пугалах. Чем я могу вам помочь?
– Мне нужен доступ к субпространственному радио. На планете всего два передатчика – у управляющего и у посла. Если бы вы залучили одного из них к себе на часик–другой, я смог бы затребовать разрешение на арест и получить полномочия на заточение обоих в тюрьму.
– Это довольно просто. Мы с Фиц–Джонсом как раз должны составить акт о несчастном случае и передать его чиновнику Компании для визирования. Я попросил посла зайти сегодня около трех: это займет больше часа.
– Вы не могли бы зазвать и Киндла тоже?
– Боюсь, что нет. Я же Киндла вроде бы как под домашний арест посадил – и вдруг приглашаю к себе поболтать. Так недолго и авторитет подорвать… Но вам Киндл не опасен. Я сделал ему глубокий разрез в правом трицепсе. Он либо на наркотиках, либо будет мучиться болью по меньшей мере неделю.
– Не могу сказать, что я ему очень уж сочувствую. Ну что ж, нанесу–ка я визит в резиденцию посла около трех. А вы… Вот, возьмите. – Кроуэлл протянул доктору Норману пистолет. – Кажется, часом раньше я вас определил как цель второй очереди.
Доктор Норман подбросил маленькое оружие на ладони.
– Разве вам оно не нужнее?
– Нет, я собираюсь прибегнуть к более тяжелой артиллерии. Прошлой ночью у Киндла был лазерный пистолет. Если бы он лучше разбирался, что к чему, он мог зажарить меня безо всяких хлопот.
– Ладно, беру. Но я никогда в жизни не стрелял из пистолета.
– Ничего страшного. Только будьте осторожны: у пистолета этой системы нет предохранителя. Просто прицельтесь приблизительно в нужном направлении и начинайте нажимать на спусковой крючок. Обоймы хватит больше чем на сто выстрелов.
Доктор сунул оружие во вместительный передний карман халата.
– Надеюсь, эта публика окажется под надежным замком прежде, чем мне он понадобится.
– Они будут в тюрьме Компании до захода солнца.
11
Из окна своей комнаты Кроуэлл видел, как посол укатил в сторону амбулатории. Он открыл лазерный пистолет и проверил батарею: осталось больше половины заряда, две минуты непрерывного действия вполне достаточно, чтобы подавить взвод пехоты. Кроуэлл переложил пистолет и комплект отмычек в правую руку и накинул сверху легкую куртку.
Прогулочным шагом он отправился по улице в сторону, противоположную дому посла, затем сделал круг и очутился у задней стороны здания. Там уже не было домов. Ничто не закрывало Фиц–Джонсу вид на пустыню, которая простиралась от горизонта до самого поселка и заканчивалась в нескольких метрах от большого обзорного окна особняка.
Кроуэлл извлек из набора особый карандаш и начертил на окне большой черный круг. Черная линия сразу побелела, и круглый кусок пластика выпал наружу. С немым усилием Кроуэлл подтянулся и ввалился в дыру. Он проглотил таблетку гравитола – в коробочке оставалась теперь всего одна – и в очередной раз подумал, как хорошо будет, когда он вновь обретет свое собственное тело.
Кроуэлл обошел три комнаты и, наконец, обнаружил передатчик – в кабинете посла. Передающая панель была забрана чехлом, и он громко выругался, увидев, что чехол снабжен дактилоскопическим замком. Потребуется несколько часов, чтобы справиться с ним.
Ничего не оставалось другого, как ждать возвращения Фиц–Джонса, а затем силой заставить его открыть замок. Кроуэлл ощутил в кармане тяжесть виброножа, и им овладели несвойственные ему кровожадные мысли. В сущности, все, что требуется, – это большой палец посла…
Побродив по кабинету Фиц–Джонса с полчаса и не найдя ничего интересного, Кроуэлл вспомнил о «Шато–де–Ротшильд». Можно недурно провести время в ожидании хозяина. Кроуэлл прошел по толстому ковру на кухню. Он нашел стакан, заткнул лазер за брючный ремень и выбил затычку из бочки.
– Постарайся не наделать глупостей, Айзек.
Отто медленно повернулся.
«Старинный лазер системы «Вестингауз“ вторая модификация снят с предохранителя в правой руке дистанция три метра поставлен на полное рассеивание шансов никаких…»
– Гм, Джонатон? Не ожидал встретить тебя здесь…
«Рука дрожит но полное рассеивание не промахнется до сих пор не выстрелил может быть и не выстрелит думайдумайдумай…»
– Ты меня удивил, Айзек. Так выражаться! Но ведь ты не Айзек, правда? Ты такой же Айзек, как и те двое геологи. Этой ночью, Айзек, ты присоединишься к своим друзьям.
В пыльной яме вы сможете хорошенько помянуть старые добрые времена…
– Заткнись! – В поле зрения Отто появился второй человек; на правую руку его была наложена вытяжная шина. – Дай–ка мне пушку.
Он взял лазер в левую руку. Отто заметил, что он дрожит еще сильнее, чем Линдэм, но, скорее всего, больше от боли и ярости, чем от нервов.
«Убить его использовать труп как прикрытие если бы я был в теле Отто получилось бы одно «g“ но тело Кроуэлла слишком медлительное слишком большое…»
Джонатон вытащил у Отто из–за ремня лазер и отпрыгнул назад.
– Не так уж ты и опасен, как предупреждал Стюарт.
– Он опасен дай бог как! Но мы вырвали его клыки. Возвращайся в свою комнату, Линдэм. Мы с Фицем завершим дело. Ты единственный, у кого нет особых причин находиться здесь.
Джонатон вышел через парадную дверь.
– Ну, мистер Макгевин… Полагаю, вы ошеломлены, что такой «тихоня», как я, припер вас к стене. Да, мы подслушали весь ваш утренний разговор с доктором Норманом… Радиофон доктора Нормана не очень исправен, так же как радиофон доктора Штрукхаймера: они оба постоянно работают на передачу – и надо же, транслируют прямо на магнитофон в моем кабинете.
Он двинул лазером:
– Пойдемте присядем в гостиной. Непременно захватите вино. Я с удовольствием присоединился бы к вам, но моя здоровая рука занята – так будет легче учить вас, когда придет время.
Кроуэлл уселся в старомодное кресло, размышляя, скоро ли придет это время.
– Не можете же вы всерьез думать, что вам все это сойдет с рук?
– Тут неподалеку есть большая пыльная яма, самая большая пыльная яма, самая большая из всех. Боюсь, что доктор Норман и доктор Штрукхаймер тоже последуют туда за вами. Мы не можем допустить, чтобы здесь шныряли десятки специалистов.
Кроуэлл покачал головой:
– Если от меня не поступит донесения, вам придется столкнуться с более серьезной силой, чем горстка ученых. В вашем порту приземлится боевой крейсер, и вся эта чертова планета окажется под арестом.
– Странно, что этого не произошло, когда исчезли первые два агента. Очень грубо блефуете, Макгевин.
– Те двое были агентами, мистер Киндл, но – просто агентами. Я же премьер–оператор, один из двенадцати на всю Конфедерацию. Можете спросить у Фиц–Джонса, что это означает, когда он вернется.
– Когда он вернется, вас, быть может, уже не будет в живых. Он не хотел убивать здесь, потому что тогда придется тащить ваше тело больше километра по пустыне. Но мне пришло на ум, что мы можем сделать несколько ходок.
– Скверная альтернатива. Неужели вы думаете, что смогли бы изрубить на куски человека, словно говяжью тушу? Очень грязная работа.
– Я человек отчаянный…
– О чем еще это вы здесь беседуете? – из прихожей появился Фиц–Джонс. – По пути сюда я встретил Джонатона. Я думал, он хотел остаться с тобой, Киндл, до моего возвращения.
– Я боялся, что он натворит глупостей, поэтому приказал уйти. У меня никогда не было склонности особо доверять ему.
– Может быть, ты и прав. Но я не хотел оставлять тебя наедине с этим квалифицированным убийцей.
– Пока он меня еще не убил. Фиц, он утверждает, что он премьер–оператор. Тебе это о чем–нибудь говорит?
Брови Фиц–Джонса полезли вверх.
– Не может такого быть! Планета слишком незначительна, чтобы удостоиться внимания премьер–оператора.
– Когда агента убивают, мы всегда высылаем премьер–оператора, – сказал Кроуэлл. – Каким бы незначительным ни был повод.
– Возможно. – Фиц–Джонс задумался. – Но если так, то я действительно удостоился высокой чести.
Он отвесил шутовской поклон.
– Однако даже самый опытный игрок в бридж проиграет, если вовремя не передернет карты. Вот, в сущности, ситуация, в которой вы, сэр, оказались.
– Посол, знаете ли вы, что произойдет, если вы меня убьете?
– Почему «если»? После того как мы вас убьем… Что, они пошлют еще одного премьер–оператора? Так скоро весь запас кончится.
– Вся планета будет подвергнута карантину, и вас раскроют в два счета. У вас нет ни единого шанса.
– Напротив, у нас очень хороший шанс – шанс, что вы лжете. И шанс очень большой – учитывая ваше положение. Я не стану думать о вас плохо, мистер Макгевин. В сущности, что такое ложь? На вашем месте я поступил бы точно так же.
– Хватит напиваться, – сказал Киндл, – принеси–ка лучше веревку. У меня рука затекла.
– Блестящая идея!
Фиц–Джонс вышел и вернулся с большим мотком.
– Допивайте вино, Айзек. А ты, Киндл, подойди сюда и стань рядом. Если он выкинет какую–нибудь штуку, я не хочу, чтобы ты поджарил и меня с ним заодно.
Когда Фиц–Джонс начал накручивать на Отто веревку, тот раздул грудь и напряг бицепсы. Трюк был старый и не очень хитрый, но Фиц–Джонс ничего не заметил. Отто обратил внимание, что его связали одним куском веревки – просто обмотали несколько раз вокруг тела, – и он еще раз подумал, что имеет дело с неопытными любителями. В мыслях он неустанно казнил себя за неосторожность. Они даже не обыскали его, впрочем, признал Отто, при нем и не было ничего смертоносного, если не считать припрятанного ножа. И еще, конечно, рук и ног.
– Придется несколько часов подождать, мистер Макгевин. Предлагаю вам соснуть.
Фиц–Джонс вышел на кухню и вернулся, держа в одной руке лазер Отто, а в другой – бутылку содовой. Он подошел к Отто и огрел его пластиковой бутылкой по голове. Отто попытался увернуться, но удар пришелся по боковой части черепа, и комната взорвалась голубыми искрами, поползла, как желе, и все погасло.
Он уже по меньшей мере час был в сознании и лежал прислушиваясь, когда Фиц–Джонс подошел к нему и вылил на голову стакан воды.
– Проснитесь, мистер Макгевин. Уже полночь. Фонари погасли, и нам предстоит небольшая прогулка.
Отто, шатаясь, поднялся на ноги, старательно раздувая грудь и напружинивая мускулы, чтобы узлы казались туго натянутыми.
– Кстати, Фиц, мне только что пришло в голову… – сказал Киндл озадаченно. – У тебя есть лишние ночные очки?
– Что? Ты не захватил своих?
– У меня нет привычки таскать их с собой при свете дня.
– М–да, ну тогда я позабочусь об этом… «премьере» сам. Нам нельзя пользоваться светом.
– Нет, только не это. После того, что он сделал со мной, я хочу доставить себе удовольствие и лично поджарить его… На медленном огне.
– Ага… И свалиться по пути в пыльную яму. Я не позволю тебе надеть очки и выйти с ним в одиночку. Ты не попадешь в него и булыжником, даже если будешь бросать двумя руками.
– Фиц, он обезоружен и связан. И к тому же не видит в темноте.
– И безоружный, и связанный, и слепой… И все равно он опаснее, чем ты с приданным в поддержку боевым крейсером. Дискуссия окончена.
– Хорошо, хорошо. Но все–таки позволь мне пойти. Очень уж мне хочется его ухлопать. Я буду держаться за твой ремень.
Фиц–Джонс бросил взгляд на Макгевина. Несмотря на серьезность ситуации, тот не смог сдержать улыбки.
– Процессии будет явно не хватать величественности. Вижу, это забавляет нашего друга. Но так и быть. Ты пойдешь позади меня. Однако если он начнет резвиться, предоставь дело мне.
– Конечно, Фиц. – Киндл показным жестом поставил лазер на предохранитель. – Даже если он начнет швырять атомные бомбы, я не открою огонь, пока не придем на место. А вот тогда я выйду вперед тебя и нащупаю его лучом лазера.
– Ладно, хватит. Мистер Макгевин, вам предоставляется честь вести нас. Я буду вас направлять.
Они вышли из кухни через заднюю дверь и очутились в кромешной черноте пустыни.
Отто знал, что у него всего лишь пятьсот метров, чтобы сделать свой ход. Он предполагал, что первую половину пути преступники будут менее бдительны, и поэтому считал шаги, тщательно отмеривая каждый. В километре их тысяча двести.
Все молчали, лишь Фиц–Джонс время от времени кратко указывал направление. Отто отсчитал триста шагов и слегка сдвинулся влево. Под веревкой он просунул левое предплечье к правому плечу, и левая рука высвободилась из–под витков. Фиц–Джонс не заметил этого движения. Отто держал в памяти четкий мысленный образ человека, идущего позади него, и мог ударить в любое жизненно важное место. Он остановился, и Фиц–Джонс ткнул его лазером, указывая, куда двигаться. Развернувшись, Отто рубанул его левой рукой, отчего лазер, кувыркаясь, отлетел в сторону, и, прежде чем пистолет упал на землю, нанес убийственный удар ногой в пах с такой силой, что оба его палача рухнули на землю.
Отто услышал, как лазер покатился в пыли, и, едва двое упали, бросился вдогонку за оружием. На третьем шаге рыхлый гравий под ногой разъехался, Макгевин потерял равновесие и, валясь набок, сгруппировался, пытаясь упасть плечом вперед, но… его плечо не ударилось о землю.
Он рухнул в пыльную яму, пыль с легким хлопком сомкнулась над ним, и Отто поплыл сквозь толщу кошмарного вязкого порошка. Пыль забивалась в ноздри – он еле–еле сдерживал дыхание. Затем его колени ткнулись в скальное дно ямы. Борясь с паникой, он выпрямился в полный рост и вытянул свободную руку вертикально вверх. Отто не мог понять, достигла его рука поверхности ямы или нет. Легкие пылали. Он попробовал пойти в том направлении, откуда свалился, но вдруг осознал, что чувство ориентации исчезло. Тогда он начал двигаться по прямой – годилось любое направление, потому что яма не могла быть больше нескольких метров в диаметре: будь она обширнее, преступники выбрали бы ее в качестве свалки. Но идти было тоже невозможно, и он опустился на колени и медленно пополз, пока его голова не уперлась в каменную стенку, и начал выпрямляться, с мукой толкая тяжелое тело Кроуэлла вверх вверх вверх упереться рукой теперь ногой правая рука свободна бицепсы стонут под пластиплотью в глазах жжение зуд хочется чихнуть ветерок холодит руку нащупать кромку ямы подтянуться свобода…
Отто уперся подбородком в край ямы, резко, со свистом, выдохнул и жадно втянул воздух. Он приготовился чихнуть, но тут же прикусил язык.
Неподалеку вопил Киндл:
– Я не вижу! Черт вас возьми. Очки… ты сломал их!
Фиц–Джонс тонко хныкал – словно скулило маленькое животное. Внезапно красный свет лазера затопил окрестности. Киндл водил им веерообразно из стороны в сторону, используя как прожектор. Глупо. Если кто–нибудь из персонала Компании не спит, их тотчас засекут. Правда, вряд ли кто побежит, чтобы выяснить, в чем дело.
Поразительно, Фиц–Джонс, которого уже не должно быть в живых, стоял, качаясь, на ногах, согнувшись пополам от боли. Луч легонько задел его, и нога вспыхнула ярким пламенем. Фиц–Джонс дважды крутанулся на месте и исчез. Еще одна пыльная яма. Свечение погасло.
– Макгевин!!! Надеюсь, ты видел это? Я знаю, ты здесь прячешься. Но я могу и подождать… Когда рассветет – ты конченый человек…
Макгевин осторожно выбрался из ямы и размотал веревку, которая все еще обхватывала тело слабыми кольцами. Обследовав на ощупь землю вокруг ямы, он заключил, что лазер Фиц–Джонса, должно быть, все–таки свалился на дно. Он не собирался лезть за ним.
Примерно в тридцати метрах было большое скальное обнажение – Отто успел разглядеть его в свете лазера. Медленно, стараясь не производить шума, он пополз туда, шаря руками перед собой и похлопывая по земле ладонями. Несколько раз его рука нащупывала теплый мягкий тальк пыльных ям, тогда он огибал их. Наконец Макгевин добрался до скал и уселся за большим валуном.
Он придирчиво перебрал свой инвентарь: один вибронож, две руки, две ноги и множество камней, моток веревки. Он мог на выбор – удушить Киндла, разрезать его на куски или просто переломать все кости до единой. Все это очень эффективно против безоружного человека. Но против лазера означало бы самоубийство.
Макгевин устал. Никогда еще за всю свою напряженную жизнь он так не уставал. Он тихо погремел коробочкой для пилюль.
«Одна таблетка гравитола, нужно сохранить ее и принять перед самым рассветом».
Отто продумал и отбросил с полдесятка проектов. С тем же успехом можно было просто сделать глубокий вдох в пыльной яме. Так устать…
Шаги… Киндл не настолько безумен, чтобы бродить в темноте… Нет, шаги слишком уверенные.
Это был бруухианин.
Он подошел прямо к Макгевину и уселся на землю в каком–нибудь метре от него. Отто слышал его дыхание.
– Знаю ли я тебя,
друг, который приходит ночью? – прошептал Макгевин в неформальном ключе.
– Кроуэлл–кто–шутит,
я Порнууран
из семьи Туурлг.
Ты не знаешь меня,
хотя я знаю тебя,
Ты друг моего брата
Киндла–кто–правит.
Бруухианин отвечал тоже шепотом:
– Разве Киндл–кто–правит
В твоей семье?
– Да.
Священники доверили семье Туурлг
честь–традицию принимать
в члены высших из людей —
Киндла–кто–правит и
до него
Малатесту–высочайшего.
– Брат–моего–друга Порнууран,
можешь ты увести меня из этого места,
прежде чем пустыня станет светлой?
Бруухианин рассмеялся – словно бесшумно отрыгнул.
– Кроуэлл–кто–шутит,
ты действительно наивеселейший из людей.
Мои братья и я
пришли смотреть
человеческий ритуал перехода в тихий мир.
Конечно, мы не вправе вмешаться.
Священники
увидели красный свет в пустыне
и послали нас сюда получить указания.
Может быть, надо помочь
отнести тихих.
– Где твои старшие братья?
– Кроуэлл–кто–шутит,
мои наистарший и наимладший братья
стоят около их брата
Киндла–кто–правит.
Он также попросил нас, чтобы
мы отвели его в темноте,
чтобы мы отвели его к тебе,
но мы не могли нарушить
приказ священников.
«Господи, спасибо тебе!»– подумал Отто. Он с минуту соображал, можно ли использовать бруухианина как прикрытие, но это было бы слишком подло. И к тому же безрезультатно: он очень мал.
Вздрогнув, Отто осознал, что он различает слабые очертания туземца на фоне более светлой скалы. Он достал коробочку и проглотил последнюю таблетку гравитола. Мгновенно усталость как водой смыло.
Макгевин выглянул из–за края валуна. Он еще не мог различить Киндла, но это было делом всего лишь нескольких минут: заря здесь разгоралась быстро. И тогда Киндл не спеша направится к нему.
Внезапно у Отто родился план… Он был вопиюще прост, но достаточно рискован. Однако замысел должен был сработать. К тому же выбирать не приходилось.
Отто набрал в охапку камней и пополз по пустыне с максимальной быстротой, какую только позволяла осторожность.
К тому времени, как его рука нащупала край пыльной ямы, уже достаточно рассвело, и он увидел, как его кисть исчезает в порошке. Отто пошарил вокруг, чтобы понять, как идет край ямы, затем высыпал камни на землю, положил рядом вибронож и опустился в теплую яму, борясь с желанием немедленно выкарабкаться наружу.
Он сложил камни на краю таким образом, чтобы они скрывали его голову из виду, когда он погрузится по подбородок.
Отто нажал на кнопку виброножа. Клинок вышел только наполовину. Он коснулся его пальцем – сталь не вибрировала. Должно быть, в механизм набилась пыль. Что ж, у него все еще оставались лезвие и острие.
Отто услышал, как передвигался Киндл, – примерно метрах в двадцати от него. Все еще не видя противника, Макгевин швырнул камень в его сторону.
Ответом была вспышка лазера. Луч опалил валун, за которым Макгевин прятался ранее. Он услышал, как лопается камень, и ощутил острый запах озона и двуокиси азота.
– Что, Макгевин, жарко? Я знаю, где ты, – я слышал, как мой маленький друг направлялся к тебе. Лучше выходи и избавь себя от ожидания.
Он еще раз пальнул по валуну.
Теперь Отто увидел Киндла. Рядом шли три бруухианина. Киндл ступал очень осторожно, осматривая землю. Отто погрузился по ноздри.
– Вот оно, Макгевин!.. Теперь тебе конец.
Отто выглянул из–за бруствера и увидел спину Киндла всего в пяти метрах от себя. Если бы нож работал, он метнул бы его, и с врагом все было бы кончено. Но два дюйма неподвижной стали годились только для ближнего боя.
Макгевин сжал нож, бесшумно выбрался из ямы и легко побежал к Киндлу. Тот орал, обращаясь к валуну, и водил лазером на уровне глаз. Все было просто – даже чересчур.
Вдруг один из бруухиан дернул головой, завидев Кроуэлла. Киндл уловил движение и обернулся. Отто сделал нырок, стремясь подсечь его. Луч скользнул по Макгевину – его плечо и половина лица вспыхнули – и тут же ушел в сторону. Отто повалился на Киндла, и оба тяжело упали в пыль. Макгевин прижал здоровую руку Киндла к земле и, в то время как рыскающий луч бесцельно бил по скале, вонзил нож в спину врага раз, и еще раз, и еще… Не видя света от боли и ненависти, в слепой ярости он инстинктивно подбирался к самому уязвимому месту – почкам. От толчков нож заработал: лезвие с гудением выскочило до отказа и тут же с одинаковой легкостью взрезало и плоть, и кости, и внутренние органы. Киндл выгнул спину дугой и затих.
Отто встал на четвереньки и увидел, что Киндл в спастической судороге все еще сжимает лазер, который исправно плавил скалу. Не в силах разжать захват Киндла на рукоятке пистолета, Макгевин бросил это занятие и тут же почувствовал, как волны невыносимой боли захлестывают его тело. И вспомнил свои тренировки.
Все еще склоняясь над телом Киндла, он закрыл глаза и принялся повторять мнемонический ряд, который, по правилам гипнотренинга, должен был обособить боль, отделить ее от тела и согнать в крохотную точку. Когда боль сжалась в булавочный укол, раскаленный до звездной температуры, он вырвал ее из тела и оставил вовне, в каком–то миллиметре от кожи.
Осторожно–осторожно он сел на землю и медленно высвободил те участки мозга, которые не были заняты удержанием боли вовне.
Отто коснулся лица тыльной стороной кисти, а когда отнял руку, за ней потянулись длинные нити расплавленной пластиплоти. Отто заметил, что его другая рука вся в крови. Это была кровь Киндла. Она стекала на землю, сочилась тяжелыми каплями, и вместе с ними уходила жизнь его врага, но Отто не чувствовал ни триумфа, ни раскаяния, ни жалости – он не чувствовал ничего.
Материал, из которого была сделана его рубашка, испарился, а пластиплоть на плече словно растаяла. Там виднелась его подлинная плоть – воспаленно–розовая по краям, потом красная, вздувшаяся волдырями, и, наконец, в центре раны был черный комок обуглившегося мяса размером с кулак. По плечу сбегала струйка крови. Отто бесстрастно осмотрел ожог и решил, что кровопотеря невелика, поэтому с перевязкой можно подождать.
Из–за скал вышли два молодых бруухианина и остановились над Киндлом. Следом появился наистарший. Он приблизился, сильно хромая, и что–то быстро пророкотал в неформальном ключе – настолько быстро, что Отто не смог уловить смысл.
Бруухиане подняли одеревенелое тело Киндла и водрузили его себе на плечи, как бревно. Внезапно Макгевина осенило, что Киндл, в сущности, не был мертв. Наистарший и наимладший братья переправили его в «тихий мир» еще в то время, когда Отто яростно работал ножом. Он уставился на рот Киндла, перекошенный от смертельной боли, и вспомнил, что Уолдо говорил о клетках, увиденных в микроскоп. Этот человек был еще жив, но он умирал. И будет умирать теперь сотни лет.
На лице Отто появилась улыбка.
Еще до полудня доктор Норман с двумя носильщиками отыскал дорогу к пустыне и вышел к Кроуэллу. Тридцать лет медицинской практики оказались недостаточной подготовкой: доктор был не готов к зрелищу, которое открылось его глазам. Посреди лужи засохшей крови сидел смертельно раненый человек. Половина лица его была обожжена и являла сплошную ужасного вида рану. Другая половина блаженно улыбалась.
Проверка на избыточность памяти
Анкетный контроль. Пожалуйста, начинайте.
Я, Отто Жюль Макгевин, родился на Земле 24 апреля 198 года эры Конфедерации с кровным правом гражданства на…
Пропустим. Возраст 22 года. Прошу вас.
Думал, что меня готовят для дипломатической деятельности или для работы ксеносоциологом в Конфедерации, но, в сущности, я уже два года был в ЗБВВ – проходил курс иммерсионной терапии, о которой, естественно, ничего не мог помнить: обращение с оружием и разные подлые приемы… Я все поражался, почему у других студентов намного больше тем для разговоров, чем у меня, но наставник заверял, что со мной все нормально, что я прекрасно сдал экзамены под гипнозом и к выпуску все прояснится и всплывет в сознании… Помню лишь, что весь тот год я жил с ощущением, будто мне приходится вкалывать куда больше, чем всем остальным, однако…
Так и было, Отто. Пропустим. Возраст 25 лет. Прошу вас.
До середины 223 года я был оператором 2–го класса. Затем – стажировка на премьер–оператора: первая калька личности. Я воплотился в Меркурио де Фоллетте, уполномоченного кредит–союза на Мундо и Лагардо, подозреваемого в нарушении статьи третьей…
Он был виновен? Прошу вас.
Конечно, виновен, но мы хотели выяснить, кто еще замешан в деле, и обнаружилось, что вся его так называемая «семья»…
Пропустим. Возраст 26 лет. Прошу вас.
Третье задание в качестве премьер–оператора. В тот год я впервые убил человека. В каком–то смысле это была самооборона. В каком–то смысле… Я полностью находился в его власти. Если бы он только знал об этом… Мне пришлось убить его, иначе он убил бы меня… Так что в каком–то смысле это была самооборона…
Сизигий.
…в каком–то смысле это была…
Трубкозуб, сатанизм.
…самооборона…
Герундий. Теперь спать.
1
В искусственной гравитации все дороги вели вверх. Доктор философии Айзек Кроуэлл остановился, чтобы отдышаться, откинул со лба влажные волосы и постучался в каюту психиатра. Дверь скользнула в сторону.
– А–а, доктор Кроуэлл.
Человек за столом был столь же худ, насколько Кроуэлл тучен.
– Проходите, пожалуйста, садитесь.
– Благодарю. – Кроуэлл опустился в самое прочное на вид кресло. – Вы… э… вы хотели…
– Да.
Психиатр подался вперед и отчетливо проговорил:
– Сизигий. Трубкозуб, сатанизм. Герундий.
Кроуэлл медленно закрыл и открыл глаза. Потом перевел взгляд на свой объемистый живот и в изумлении покачал головой. Он обхватил большим и указательным пальцами жирную складку и сдавил.
– О–о!
– Хорошая работа, – сказал психиатр.
– Замечательная. Неужели нельзя было для начала заставить старичка сбросить вес? А уж потом загонять в него меня?
– Это необходимо для полноты образа, Отто.
– Отто… да… Все возвращается… Ну что же, я…
– Стоп! – Психиатр надавил на кнопку в столе, и дверь с шелестом закрылась. – Простите. Продолжайте.
– Я, Отто Макгевин, премьер–оператор. Работаю на ЗБВВ. А вы – такой же психиатр, как я – доктор Айзек Кроуэлл. Вы – Сэм… э–э… Нимиц. Когда я выполнял задание на планете Весна, вы были командиром секции.
– Все правильно, Отто. У вас хорошая память. Вряд ли мы встречались больше двух раз.
– Три. Дважды на коктейлях и один раз за бриджем. У вашей партнерши был большой шлем, и я до сих пор не понимаю, как ей удавалось передергивать…
Нимиц пожал плечами:
– Она тоже была премьером.
– Была. Да… Значит, вам известно, что она мертва…
– Полагаю, я не уполномочен…
– Разумеется. Итак, на этот раз вы – мой инструктор?
– Правильно. – Нимиц вытащил из внутреннего кармана накидки узкий конверт, сломал пластиковую печать и передал Отто. – Пятиминутная краска, – предупредил он.
Отто быстро зафиксировал в памяти три страницы текста, потом медленно прочитал от начала до конца и отдал Нимицу как раз в тот момент, когда строчки начали бледнеть.
– Вопросы есть?
– По–моему, все ясно. Я теперь стал этим старым толстым профессором Кроуэллом. Точнее, стану им, когда вы прогоните меня через мнемонический ряд в обратной последовательности. Я владею языком так же хорошо, как он?
– Видимо, не совсем так. Учебных лент по бруухианскому не существует; Кроуэлл – единственный человек, которому пришло в голову выучить диалект. Вы пять недель находились под двусторонним гипнозом, постигая язык. Горло саднит?
Отто поднял руку, чтобы дотронуться до кадыка, и вздрогнул, коснувшись четвертого подбородка Кроуэлла.
– Боже, этот профессор в отвратительной форме! Да, горло немного саднит.
– Бруухианский язык на слух – сплошное рычанье. Я выучил стандартную фразу. – Нимиц издал звук, напоминающий рык носорога–тенора, вопящего от боли.
– Черт возьми, и что же это значит?
– На том диалекте, который вы выучили, это – обычное приветствие в неформальном ключе:
Да не сгустятся тучи над вашей семьей.
Да случится вам умереть под солнцем.
Конечно, на бруухианском языке фраза звучит в рифму. На бруухианском вообще все зарифмовано: все существительные заканчиваются на один и тот же слог. Эдакая затяжная отрыжка.
– Изумительно. Полчаса такой милой беседы, и я заработаю себе ларингит.
– Не заработаете. Как только вы станете Кроуэллом, все вспомните. К тому же в вашем багаже есть таблетки, смягчающие горло.
– Ладно. – Отто помассировал свое огромное бедро. – Послушайте, надеюсь, это мое назначение не потребует слишком активных действий? Похоже, пластиплоть, которую я ношу на себе, равна моему собственному весу.
– Пожалуй, так оно и есть.
– В задании говорится, что Кроуэлл не был на планете одиннадцать лет. Разве нельзя устроить так, будто он сбросил вес, сидя на диете?
– Нельзя. Вы можете случайно наткнуться на кого–нибудь из его недавних знакомых. Кроме того, особые условия задания требуют, чтобы вы казались как можно более безобидным.
– Я не против того, чтобы казаться безобидным. Но при одной и двух десятых g я на самом делебуду безобидным! С меня семь потов сошло, пока я добрался до вашей каюты по коридору, а ведь здесь менее одного g. Как же тогда…
– Мы в вас верим, Отто. Вы, премьеры, всегда готовы пройти по лезвию бритвы.
– …Или сдохнуть, порезавшись. Чертов гипнотренинг!
– Это в ваших же собственных интересах. – Нимиц стал набивать трубку. – Сизигий. Трубкозуб. Сатанизм. Герундий.
Отто откинулся в кресле и со следующим вздохом захрапел.
– Когда я разбужу вас, вы будете на десять процентов Отто Макгевином и на девяносто процентов искусственно калькированной личностью – доктором Айзеком Кроуэллом. Вы будете помнить о задании, о тренировках, о вашем назначении премьера, но первоначальная реакция в любой обычной обстановке будет соответствовать характеру и знаниям Кроуэлла. Только в стрессовых ситуациях вы сможете реагировать как премьер–оператор. Герундий. Сатанизм. Трубкозуб. Сизигий.
Кроуэлл Макгевин очнулся на полухрапе. Он выкарабкался из кресла и подмигнул Нимицу. Хриплым голосом Кроуэлла – словно перекатывались камни – сказал:
– Большое спасибо, доктор Санчес. Терапия была в высшей степени благотворной.
– Пустяки, доктор Кроуэлл. За это мне на корабле и платят деньги.
2
– Черт знает что такое! Оскорбительно! Молодой человек, вам известно, кто я такой?!
Таможенный чиновник напустил на себя вид одновременно скучающий и непримиримый. Он снова заложил капсулу личного знака Кроуэлла в микропроектор и долго ее разглядывал.
– Судя по данным, вы Айзек Кроуэлл, житель Макробастии, уроженец Земли. Вам шестьдесят, но выглядите вы на семьдесят. И все это никак не освобождает вас от раздевания и осмотра тела.
– Я требую вышестоящего начальника!
– Отказ. Его сегодня нет. Можете подождать вон в той маленькой комнате. У нее отличный замок.
– Но вы…
– Не годится беспокоить шефа в его единственный свободный день! Нет из–за какого–то стыдливого внепланетного пузана! Можете подождать в комнате. Нет подохнуть с голоду!
– Ну–ка, ну–ка… – К ним приблизился коренастый, небольшого роста человек с пышной копной кудрявых напомаженных волос. – Кажется, здесь… Ба, Айзек! Айзек Кроуэлл! Каким ветром тебя снова занесло сюда?
Кроуэлл стиснул руку человека – его ладонь была влажной и теплой – и за долю секунды переворошил искусственную память, пока лицо и имя со щелчком не соединились в одно целое.
– Джонатон Линдэм! Очень рад тебя видеть. Особенно сейчас.
– Что, какие–то трудности?
– Ну, Джонатон, уж и не знаю. Этот… джентльмен не хочет пропускать меня через турникет, до тех пор, пока я не устрою здесь что–то вроде стриптиза.
Линдэм поджал губы и уставился на чиновника:
– Смайз, вы знаете, кто этот человек?
– Он… Нет, сэр.
– Вы в школе учились?
– Да, сэр. Двенадцать лет.
– Это доктор Айзек Себастиан Кроуэлл. – Линдэм с трудом перегнулся через барьер и положил руку на плечо Кроуэлла. – Автор «Разгаданной аномалии» – той самой книги, благодаря которой наша планета оказалась на трассе регулярных космических сообщений…
В самом деле, книга неплохо раскупалась на Бруухе, а также на Евфрате, где колонисты, эксплуатировавшие аборигенов, встретились с похожей ситуацией. На всех же остальных планетах она потерпела полную неудачу. Коллеги антропологи, восхищаясь упорством Кроуэлла, тем не менее обвиняли его в том, что к объективному анализу он примешал изрядную долю сентиментальности. А ведь работе в поле свойствен принцип неопределенности: чем большую привязанность испытываешь к объектам, тем труднее их изучать.
Что касается регулярного Космического сообщения, то одна из трасс действительно пролегала через Бруух. Раз в неделю сюда приходил грузовой корабль, и то, как правило, с опозданием.
– Ну вот что, дайте–ка мне эти бумаги, – сказал Линдэм.
Чиновник с готовностью протянул ему сертификаты, удостоверяющие освобождение от таможенных пошлин.
– Я беру на себя всю ответственность.
Линдэм коряво расписался в десятке мест и вернул бумаги таможеннику.
– Доктор Кроуэлл – это вам не простой турист. Если бы его книга не сыграла свою роль, вы сейчас вкалывали бы на руднике. И «нет проверять» бумажки раз в неделю!
Таможенник нажал на кнопку. Турникет зажужжал.
– Пойдем, Айзек, выпьем. Компания угощает.
Кроуэлл протиснулся сквозь узкий проход и поплелся за Линдэмом в бар космопорта. Помещение украшали поделки местных кустарей. Столы и стулья были вырезаны из твердейшего черного железного дерева, из земных материалов более всего похожего на обсидиан.
Кроуэлл с трудом вытянул из–под стола тяжелый стул, шлепнулся на него и вытер лицо на диво огромным носовым платком.
– Джонатон… Не знаю, смогу ли я выдержать это тяготение. Я давно уже не молод и… Вроде бы я немного распустил себя.
Десять процентов Макгевина напомнили о себе: «Мне тридцать два года, и я в великолепной физической форме».
– Ничего, Айзек, со временем привыкнешь. Только дай срок – я запишу тебя в наш клуб здоровья, и мы живо сгоним с тебя лишние фунты.
– Это было бы прекрасно, – поспешно отозвался Кроуэлл (пластиплоть не сгонишь никакими упражнениями!), – только сомневаюсь, хватит ли у меня времени. Мой издатель послал меня сюда за материалом для нового, осовремененного издания «Аномалии»… Я пробуду здесь, вероятно, месяц, если не меньше.
– О–о, жалко. Впрочем, полагаю, ты убедишься, насколько все здесь изменилось, и без труда добьешься разрешения остаться на более длительный срок.
Подошла женщина и приняла заказ – два бренди.
– Изменилось? Видишь ли, у нас на Макробастии, где я преподаю, не слишком часто услышишь о Бруухе. Некоторые перемены очевидны, – он жестом обвел помещение. – Когда я уезжал, здесь, в порту, была лишь утрамбованная земля да металлический барак. Но я больше интересуюсь бруухианами, чем вами, колонистами. У них все по–старому?
– Гм… Не совсем.
Принесли бренди. Кроуэлл глубоко вдохнул аромат и с явным удовольствием выпил свою порцию.
– Во всей Конфедерации не найти такого бренди, как на Бруухе. Какая жалость, что вы его не экспортируете.
– По–моему, компания рассматривает такую возможность. Предполагается экспорт бренди и туземных поделок.
Линдэм резко, словно в судороге, дернул плечом.
– Но ведь если брать килограмм за килограмм, Компания гораздо больше зарабатывает на вывозе редкоземельных металлов. В сущности, на всех планетах гонят спиртное, и на большинстве есть трудолюбивые автохтоны.
– Да, бруухиане… Для них времена тоже меняются?
Линдэм отхлебнул глоток бренди и кивнул:
– И в перспективе, и, поверишь ли, за последние годы тоже. Ты слышал, что у них упала средняя продолжительность жизни?
Отто Макгевин знал об этом, но Кроуэлл покачал головой:
– Нет.
– За последние шесть лет приблизительно на двадцать пять процентов. Средняя продолжительность жизни особи мужского пола теперь примерно двенадцать лет. Бруухианских, конечно. Это около шестнадцати стандартных. Правда, тварям, кажется, до этого и дела нет.
– Разумеется, нет, – задумчиво сказал Кроуэлл. – Для них это все равно что дар божий.
Бруухиане бальзамировали своих мертвецов во время тайного обряда, а к трупам относились, как к живым существам. Причем статус у мертвеца был гораздо выше, чем у любого живого члена семьи. К мумиям обращались, как к оракулам, с ними советовались, старейший член семьи из живущих разгадывал их указания, изучая застывшие навеки черты.
– Какие–нибудь предположения?
– Большинство особей мужского пола работают в шахтах. Месторождениям редкоземельных металлов сопутствует висмут, а это мощный кумулятивный яд для внутренних органов тварей. Но минералоги клянутся, что в пыли, которую вдыхают бруухиане, висмута ничтожно мало. Настолько мало, что это не может вызвать физиологических дисфункций. Ну и, само собой, эти твари не позволяют нам забирать трупы для аутопсии. Щекотливая ситуация.
– И в самом деле. Но мне помнится, бруухианам нравилось принимать висмут в малых дозах как наркотик. Разве не могли они просто–напросто найти какой–нибудь приличный источник этого металла и удариться в поголовный загул?
– Не думаю. Я занимался сей проблемой довольно серьезно – видит бог, Дейрдр вечно нудит об этом. На планете не существует никаких естественных скоплений висмута, да и будь они, у тварей нет ни технологии, ни даже элементарных знаний, чтобы наладить очистку.
Кроуэлл внутренне вздрагивал всякий раз, когда Линдэм называл местных «тварями».
– Компания не разрабатывает висмут, – продолжал Линдэм, – и к тому же он в списке товаров, запрещенных к ввозу. Нет, в самом деле, гипотеза об отравлении висмутом – ложный ход.
Кроуэлл забарабанил пальцами по столу, собираясь с мыслями.
– Если исключить некоторые выверты метаболизма, то бруухиане весьма выносливый народ. Может быть, причина в перенапряжении?
– Исключено, совершенно исключено. Как только вышла твоя книга, сюда прибыл наблюдатель Конфедерации – ксенобиолог. Он призван следить за тварями. На ноге у каждого, кто работает на руднике, вытатуирован серийный номер. Их регистрируют на входе и на выходе, и никому не позволено проводить в шахте более восьми часов в день. Иначе они, конечно, торчали бы там безвылазно. Странные твари.
– Верно…
У себя в хижинах бруухиане были безмятежны, даже ленивы. Однако в местах, определенных как производственные районы, они могли запросто загнать себя работой до смерти – черта, явно не способствующая выживанию.
– Мне потребовалось девять лет, чтобы выяснить, в чем здесь дело.
«Исчезновения»,– напомнила та часть мозга, что принадлежала Отто.
– Ты говорил что–то о переменах, происшедших «в последнее время»?
– М–м–да… – Джонатон Линдэм всплеснул руками и снова глотнул из стакана. – Весьма печальная ситуация. Ты же знаешь, нас всего около пятисот человек на планете. Я имею в виду постоянный персонал.
– Серьезно? Я полагал, вас должно быть уже больше.
– Компания не поощряет иммиграцию – нет рабочих мест. Во всяком случае, мы живем довольно тесной группой. Все знают друг о друге всю подноготную. Нам даже нравится представлять себя большой семьей, и мы далеки от того, чтобы считать колонию просто кругом лиц, случайно объединенных общим работодателем.
Так вот… В последние несколько месяцев люди стали… пропадать. Исчезать. Должно быть, их уже нет в живых, потому что человек не может выжить на местной пище, а наши собственные запасы строго контролируются, вся еда под отчет.
Люди исчезали без следа. На сегодняшний день пропали трое, включая управляющего рудником. Признаться, по общему мнению, их погубили эти твари, преследуя какие–то свои…
– Невероятно!
…цели, и, как ты можешь представить, появляются дурные настроения. Э–э… несколько тварей были убиты…
– Но… – Сердце Кроуэлла забилось угрожающе быстро. Он заставил себя откинуться на спинку стула, глубоко вздохнул и заговорил более спокойным голосом: – Бруухианин органически не способен лишить человека жизни. У них нет понятия «убийство», они не убивают даже для пропитания. И как бы ни почитали они своих мертвецов, как бы ни стремились сами стать поскорее «тихими», они никогда не… не ускоряют процесса. Бруухиане не в состоянии воспринять идею убийства или самоубийства, ни даже эвтаназии. У них и слов–то нет для этих понятий.
– Знаю, но…
– Помнишь… кажется, в 218 году… пьяный рабочий убил в шахте бруухианина? Лопатой. Тот пятился с тачкой и наехал ему на ногу. Мне пришлось отправиться в деревню, искать хижину убитого – я хотел все объяснить. Но новости опередили меня, и в хижине все уже были вне себя от радости, я попал в самый разгар праздника: никогда еще столь молодой не отходил в «тихий мир». В происшествии они увидели знак особого благорасположения богов. Бруухиане были озабочены только тем, как бы заполучить тело и мумифицировать его. Когда я прибыл, двое уже отправились за трупом.
Я пытался им объяснить, что в смерти повинен человек, но все приняли мои слова за шутку. Люди близки к богу, заявили они мне, но все же люди не боги. Я снова и снова пытался растолковать им, используя формы обращения в разных ключах, но бруухиане только смеялись. Наконец они позвали соседей и попросили меня несколько раз повторить историю, чтобы и те повеселились. Все расценили это как удивительную богохульную шутку, и ее потом рассказывали и пересказывали годами.
Кроуэлл залпом осушил стакан.
– По правде говоря, я вполне разделяю твою точку зрения, – произнес Линдэм, – обвинение действительно абсурдное. Но эти твари очень сильны физически, и все больше людей начинают их бояться. Кроме того, альтернативный вариант означает, что убийца среди нас, в нашей семье.
– Может быть, и нет, – сказал Кроуэлл. – Может быть, причина кроется в природных условиях планеты. Есть что–то, что мы проглядели раньше, какая–нибудь скрытая опасность. Вы шарили в пыльных ямах?
– Кое–где. Ничего не нашли.
Они беседовали на эту тему еще с полчаса, потом перешли к вопросам менее мрачным, но Кроуэлл Макгевин так ничего и не узнал. Ничего такого, что не было бы заложено в него за четыре недели калькирования личности.
Линдэма вызвали по системе общественной коммуникации.
Он поднялся, прощаясь.
– Может быть, Айзек, назначить кого–нибудь, кто проводил бы тебя до Постоя? Я, вероятно, некоторое время буду загружен. Необходимо внести товары в каталоги.
– Не стоит, я найду дорогу. А ты по–прежнему занимаешься экспортом–импортом?
– По–прежнему. Только теперь я на самом верху. – Линдэм улыбнулся. – Начальник отдела импорта. Так что раз неделю я занят выше головы – сортирую все, что к нам поступает.
– Поздравляю от всей души, – сказал Кроуэлл.
А Макгевин передвинул собеседника на одну строчку выше в списке подозреваемых…
3
Двуколка, накренившись, остановилась, и Кроуэлл осторожно, тяжеловесно выбрался наружу. Туземцу, протащившему его больше километра, он дал мелкую монету чеканки компании и сказал, изъясняясь в формальном ключе:
– За работу вот награда.
Туземец принял ее огромной трехвильчатой рукой, положил в рот, а затем задвинул языком в объемистый зоб под подбородком. Он пробормотал ритуальный ответ в том же ключе, потом сгреб багаж в охапку и поспешил к дому. На распахнутой двери красовалась надпись «Постой № 1».
Кроуэлл тяжело нес свое тучное тело по дорожке, завидуя легкой трусце туземца. Бруухианин был покрыт короткой коричневой шерсткой, сейчас слегка влажной от пота. Сзади он походил на большую земную обезьяну, только без хвоста. Крупные, вывернутые наружу ноги с тремя противопоставленными пальцами по форме ничем не отличались от рук, только превосходили размерами. Ноги были непропорционально коротки относительно тела, коленные суставы располагались высоко и позволяли голеням отклоняться примерно на сорок пять градусов от перпендикуляра – в противоположных направлениях. Эта особенность придавала походке бруухиан весьма карикатурный вид. Гротескность облика усиливалась тем, что руки свисали с несоразмерно широких плеч почти до самой земли.
Впрочем, если смотреть спереди, то в туземцах не было ничего комического. Два громадных, блестящих, немигающих ока (век у бруухиан не было, но каждые несколько секунд на глаза опускалась прозрачная мигательная перепонка, как у птиц), на лбу – скопление нечетких зрительных пятен, чувствительных к инфракрасному излучению, которые позволяли ориентироваться в почти кромешной тьме. Огромный рот закрывался единственной вислой губой, которая часто заворачивалась кверху, обнажая ряд невероятно крупных коренных зубов. Уши напоминали уши кокер–спаниеля, разве что были безволосы и пронизаны густой сетью вен.
Данный конкретный индивидуум щеголял двумя украшениями, позаимствованными у землян–нанимателей: парой замечательных серег и набедренной повязкой, не скрывающей ничего из того, что могло бы представлять интерес для специалистов. Еще он знал два земных слова – «да» и «нет». Таков, впрочем, был средний уровень лингвистических познаний всех туземцев.
Прежде чем Кроуэлл добрел до середины дорожки, бруухианин уже выскочил из дома. Он без звука миновал Кроуэлла, впрягся в повозку и был таков.
Кроуэлл с трудом втиснулся в комнату и устало упал на хилую койку спартанского образца. Да, бывало, он жил и в более элегантной обстановке. В комнате наличествовали грубые стол и стул туземного производства, прозаический эстамп, изображающий зимний пейзаж на Земле, шкафчик военного образца и душ – продырявленное ведро на высоте человеческого роста. Еще одно ведро служило для наполнения водой умывального таза. На стене висело мутное зеркало. Поскольку прочих санитарных удобств не было, Кроуэлл сделал вывод, что здешние обитатели все еще пользуются холодными уборными, которые он возненавидел еще десять лет назад.
Кроуэлл обдумывал, стоит ли ложиться на койку (уверенности в том, что потом удастся подняться, у него не было), как вдруг в дверь кто–то постучал.
– Войдите, – сказал он с усилием.
В комнату робко ступил долговязый молодой человек с едва пробивающейся бородкой. На нем были рубашка и шорты цвета хаки, в руках он держал две бутылки пива.
– Я Уолдо Штрукхаймер, – произнес он, как будто это что–то объясняло.
– Добро пожаловать. – Кроуэлл не мог отвести глаз от пива. В дороге он пропитался пылью.
– Полагаю, вы не отказались бы чего–нибудь выпить, – сказал молодой человек.
Он пересек комнату двумя гигантскими шагами и осторожно откупорил бутылку.
– Прошу… – Кроуэлл жестом указал на стул и поспешил сделать жадный глоток.
Чтобы сесть, гостю пришлось сложиться пополам.
– Тоже постоялец?
– Кто? Я? О нет. – Уолдо откупорил вторую бутылку, сунул обе пробки в нагрудный карман и застегнул его на кнопку. – Я ксенобиолог, забочусь о благосостоянии коренного населения. А вы – доктор Айзек Кроуэлл. Очень приятно, что наконец–то я с вами повстречался.
С минуту они шумно обменивались вежливыми любезностями.
– Доктор Штрукхаймер, с момента приземления я успел побеседовать только с одним человеком… И он сообщил мне весьма тревожные новости.
– Вы имеете в виду исчезновения?
– И это тоже. Но прежде всего, резкое падение средней продолжительности жизни бруухиан.
– Вы об этом не знали?
– Нет, не знал.
Уолдо покачал головой:
– Два года назад я написал об этом статью для «Журнала внеземных цивилизаций». Она до сих пор не увидела света.
– Ну, вы же понимаете, как это делается… Если в материале ничего не говорится о благополучных планетах вроде Эмбера или Кристи…
– Да, под сукно… Отсутствие новостей – это уже новость. С кем вы разговаривали?
– С Джонатоном Линдэмом. Он упомянул о висмуте.
Уолдо сложил длинные пальцы шатром и с интересом заглянул внутрь.
– Ну да, это первое, что пришло мне в голову. У бруухиан действительно налицо все клинические симптомы, не лишь самые общие – вроде тошноты или одышки у людей. Можно предположить что угодно – от похмельного синдрома до рака. Но я бы и впредь подозревал висмут – или нечто похожее, например сурьму, – если бы, черт подери, они могли его хоть как–то доставать. Едва мы узнали, насколько висмут ядовит для туземцев и какое вызывает у них привыкание, как тут же строго–настрого запретили ввозить его на планету. В этом отказано даже мне, а уж мне–то не помешали бы несколько граммов галлата висмута[1]!
– В шахтах они не могут его добывать?
– Нет. Всего висмута, содержащегося в десяти кубометрах здешней лантаноидной руды, не хватит, чтобы вызвать у бруухианина даже легкое головокружение. Эти симптомы вызывает что–то иное.
– Может быть, в последнее время как–нибудь изменилась их… э–э… еда? Например, была ли в их рацион включена земная пища?
– Нет, они по–прежнему живут только за счет своих млекорептилий. На нашу еду даже смотреть не хотят. Я долгое время брал пробы мясных стручков, которые они снимают с рептилий. Ничего необычного. Определенно никаких следов висмута.
Некоторое время оба ученых сидели в глубокой задумчивости.
– Похоже, что работы больше, чем я ожидал, – наконец сказал Кроуэлл. – Мой издатель направил меня сюда, чтобы я подновил материал для очередного издания книги. Я рассчитывал получить только свежие статистические данные и восстановить старые дружеские связи. – Он потер кулаком глаза. – Если начистоту, меня пугает перспектива топать ногами. Я давно уже не юноша и вдобавок вешу на двадцать килограммов больше, чем в прошлый свой приезд. А ведь даже тогда мне требовался гравитол, чтобы чувствовать себя более или менее человеком.
– У вас нет его с собой?
– Нет, не удосужился запастись. Что, Вилли Норман все еще работает врачом компании?
– Да. Возьмите. – Штрукхаймер расстегнул карман и вынул маленький флакончик. – Примите сразу две таблетки. Я получаю их бесплатно.
– Премного благодарен. – Кроуэлл положил таблетки на язык и запил их пивом. Он тут же ощутил легкость и прилив жизненных сил.
– А! Сильная штука! – Впервые с тех пор, как он стал Айзеком Кроуэллом, он поднялся на ноги без затруднений. – Разрешите навязаться к вам в гости? Хочу осмотреть вашу лабораторию. По–моему, будет логично начать с этого.
– Разумеется. Я как раз собирался заглянуть туда после обеда.
Снаружи прогрохотал рикша.
– Может, еще успеем поймать этого?
Штрукхаймер подошел к двери и пронзительно свистнул.
Рикша услышал и, подняв столб пыли, остановился. Развернув тележку, он бешено помчался к ним, словно от этого зависела его жизнь. Когда земляне сели, он промычал односложно:
– К–да?
– Отвези–нас–к–шахте–А–пожалуйста.
Брууханин с обезоруживающим пониманием, почти по–человечески кивнул и мощно рванул с места.
Шахта А располагалась в трех километрах от Постоя.
Дорога сильно пылила, но все же поездка показалась Кроуэллу не такой уж ужасной.
Лаборатория скрывалась под большим серебристым куполом возле подъемника шахты.
– Удачно расположились, – заметил Кроуэлл, выколачивая пыль из одежды.
Площадка между дорогой и куполом была испещрена веревочными кольцами.
– Пыльные ямы?
– Да. Небольшие.
Как правило, пыльные ямы были мелкие – глубиной до метра. Но стоило кому–то оступиться и попасть в крупную яму – и бедняге приходил конец. Бруухиане четко различали ямы – и днем и ночью, – поскольку их инфракрасные зрительные пятна ощущали разность температур между ямами и грунтом. Но для человеческого глаза все было едино – ровный слой мелкого порошка, похожего на тальк, только коричневого цвета.
Приблизившись к лаборатории, Кроуэлл услышал пыхтение компрессора. Оказалось, купол был не из металла, а из алюминированного пластика. Жесткую форму ему придавал подпор воздуха. Кроуэлл и Штрукхаймер вошли внутрь через шлюзовую камеру.
– Компрессор гонит холодный воздух через увлажнитель и целую систему противопылевых фильтров, – пояснил ксенобиолог. – Компания вложила кучу денег, и в обмен на удобства мы все сверхурочное время работаем бесплатно.
Лаборатория являла собой любопытную комбинацию сельского стиля и ультрамодерна. Вся мебель была знакомого образца – сработанная руками бруухиан. Но Кроуэлл тут же обратил внимание на гофрированный серый ящик дорогостоящего универсального компьютера, теплоблок, электронный микроскоп с большим экраном и массу каких–то сложных стеклянных изделий, явно привозных. Были тут и приборы, которые он не смог даже опознать.
– Впечатляет. Как вам удалось расколоть Компанию на всю эту музыку?
Штрукхаймер покачал головой:
– Они оплатили только постройку здания – и то с невеликой охотой. Все остальное приобретено на субсидии Конфедерации по линии Комиссии здравоохранения. Таким образом, шесть часов в сутки я – «ветеринар» компании, а все прочее время веду исследования физиологии бруухиан. Точнее, пытаюсь вести расследования. Это очень трудно. Нет трупов, нет анатомички…
– Но вы могли бы прибегнуть к рентгену. Нейтронное сканирование…
– Разумеется, мог бы. – Штрукхаймер дернул себя за жиденькую бороденку и сердито уставился в невидимую точку посреди необъятной груди Кроуэлла. – И много это нам даст?.. Что вам известно об анатомии бруухиан?
– Ну… – Кроуэлл проковылял к стулу и взгромоздился на него. Стул затрещал. – Первичные исследования были не очень грамотные, и я…
– Не очень грамотные! Я и сейчас знаю не больше, чем тогда. У бруухиан есть несколько внутренних органов, которые, казалось бы, вообще ни для чего не предназначены. Даже сам набор внутренних органов не у всех один и тот же. А если органы и одинаковые, то вовсе не обязательно, что у разных особей они будут находиться в одном и том же месте в полости тела. Вот единственная штука, с помощью которой я получаю непротиворечивые результаты. – Штрукхаймер ткнул пальцем в сторону громоздкого сооружения, напоминающего водолазный колокол девятнадцатого века. – Камера Стокса. Она служит для количественного анализа обмена веществ. Я плачу бруухианам, чтобы они сидели здесь, ели и испражнялись. Аборигены расценивают это как отменную шутку. – Он ударил кулаком по ладони:
– Если бы только удалось раздобыть труп! Вы слышали, что случилось в прошлом месяце? Насчет лазера?
– Нет, ничего.
– Говорят, несчастный случай. Сомневаюсь. Так или иначе, абориген попал под луч проходческого лазера. Или его толкнули. Перерезало пополам.
– Боже!
– Я примчался пулей. Мне потребовалось меньше десяти минут, чтобы спуститься к месту происшествия. Но родственники успели умыкнуть тело. Должно быть, поднялись в одной клети, пока я спускался в шахту в другой. Я прихватил переводчика и со всех ног бросился в деревню. Нашел дом. Сказал… сказал, что могу сшить тело, могу оживить и вылечить несчастного. Господи, я ведь хотел только взглянуть на труп!
Штрукхаймер потер пальцами лоб.
– Мне поверили. И извинились передо мной за спешку. Но, добавили они, парня посчитали уже готовым к «тихому миру» и… «отправили туда»! Я спросил, можно ли увидеть тело, и мне ответили: да, конечно, все будут только счастливы, если я приму участие в праздновании.
– Удивительно, что они разрешили, – сказал Кроуэлл.
– Они даже настаивали на этом. Потом… Ну, вы представляете себе их «семейные комнаты» – комнаты, где бруухиане держат мумии предков. Я зашел. Помещение метра три на четыре. Там было, наверное, штук пятьдесят мумий, прислоненных к стенкам. Все в прекрасном состоянии. Бруухиане показали мне новенького. Он ничем не отличался от остальных, если не считать безволосой, словно гладко выбритой, полосы поперек туловища – в том месте, куда пришелся луч лазера. Я пригляделся к этому кольцу чистой кожи – мне позволили включить фонарик: там не было абсолютно никакого рубца, никакого шрама! Проверил серийный номер на ноге – точно, тот самый. Труп доставили в хижину от силы минут на десять раньше, чем туда попал я… Для такой супрессии шрама требуется форсированная регенерация кожи, несколько недель реабилитационного режима. В конце концов, с мертвым телом такое вообще невозможно проделать!
Но попробуйте выяснить, как им это удалось… С таким же успехом можно спросить человека, как это он заставляет биться сердце. Думаю, туземцы вообще вряд ли поняли бы такой вопрос.
Кроуэлл кивнул:
– Когда я писал свою книгу, мне пришлось довольствоваться простым описанием феномена. Удалось узнать лишь, что происходит какой–то ритуальный обряд с участием самого старого и самого молодого членов семьи. И никто не учит их, что нужно делать. Для них это естественно, как сама жизнь. Но объяснить они не в силах. И присутствие посторонних воспрещено.
Штрукхаймер подошел к большому холодильнику, стоящему особняком, и достал две бутылки пива.
– Еще по одной?
Кроуэлл кивнул, и Штрукхаймер сорвал пробки.
– Я сам его делаю. Варить помогает один местный паренек. К сожалению, через несколько месяцев я лишусь помощника, – он уже достаточно взрослый, чтобы работать в шахте.
Уолдо протянул Кроуэллу пиво и уселся на низкий стул.
– Полагаю, вы знаете, – у них нет ничего похожего на медицину. Ни шаманов, ни знахарей. Если кто–нибудь заболевает, родственники просто садятся вокруг и принимаются его утешать, а если бруухианин выздоравливает, все выражают свои соболезнования.
– Знаю, – отозвался Кроуэлл. – А как вы вообще ухитряетесь завлекать их для лечения? И кстати, откуда вам известно, чтонадо делать, когда они все–таки приходят?
– Видите ли, мои помощники – а у меня их четверо – осматривают каждого аборигена перед спуском в шахту, а затем и после окончания работы. Инженеры из Комиссии здравоохранения сконструировали дистанционную диагностическую машину – подобную тем, что используют врачи на Земле. Таких машин у меня четыре, все соединены с лабораторным компьютером. Он контролирует частоту дыхания, температуру кожи, пульс и прочее. Если наблюдается значительное расхождение между двумя последовательными показаниями, то парня посылают ко мне. Пока он добирается до лаборатории, компьютер выдает мне историю его болезни, и я могу составить какое–нибудь эмпирическое снадобье, основываясь на клиническом опыте и проведенных ранее физиологических экспериментах. Как правило, я понятия не имею, снимет лекарство симптомы или нет. Например, один может излечиться полностью, а другой, наоборот, будет чувствовать себя все хуже и хуже – пока его не скрутит окончательно и он не умрет. Вы знаете, что они отвечают на это?..
– Да–а… «Он готовился стать тихим».
– Правильно. Бруухиане позволяют лечить себя только потому, что это входит в условия найма. По своей воле они ни за что не пришли бы ко мне.
– А диагностические машины не дали никаких ключей к проблеме, почему они стали умирать в более раннем возрасте.
– О, что–то, конечно, вырисовывается. Симптомы… Статистика… Например, с тех пор как мы стали снимать показания, средняя частота дыхания возросла более чем на десять процентов. Средняя температура тела поднялась почти на градус. Это дополняет мои клинические данные. И то и другое возвращает меня к первоначальному заключению о кумулятивном отравлении. Висмут сюда подходит прекрасно: я обнаружил признаки того, что он полностью аккумулируется в каком–то одном органе и вовсе не выводится наружу.
Помимо всего прочего, причина должна быть связана с шахтами. Вам ведь известно: бруухиане ведут тщательную демографическую статистику. Семья, в которой за определенный период стало больше всего «тихих», обладает преимущественным «политическим» весом. Так вот, как выяснилось, средняя продолжительность жизни тех, кто не работает в шахтах, ничуть не изменилась.
– Я этого не знал!
– Компания предпочитает замалчивать подобные сведения.
Они беседовали еще около часа. Кроуэлл в основном слушал, Отто разрабатывал план.
Уже почти стемнело, когда Кроуэлл дотащился до дорожки, ведущей к домику амбулатории. Действие гравитола кончилось, и он вновь чувствовал себя разбитым и несчастным.
В приемной врача Кроуэлл впервые за все время пребывания на планете увидел современную мебель – хромированный металл, пластик – и впервые узрел привлекательную женщину.
– Вам назначено, сэр?
– Гм… Нет, мадам. Но я старый друг доктора.
– Айзек… Айзек Кроуэлл! С возвращением, старина! Заходи и скажи наконец мне «Здравствуй!» – закричал голос из маленького селектора на столе.
– Последняя дверь по коридору направо, мистер Кроуэлл.
Впрочем, доктор Норман встретил Айзека в коридоре и, тряся его руку, затащил совсем в другую комнату.
– Сколько лет, сколько зим, Айзек!.. Я узнал, что ты вернулся, и, честно говоря, удивился. Эта планета не самое подходящее место для таких старичков, как мы.
Доктор, человек гигантского роста, был краснолиц и седовлас. Они зашли в жилой блок – двухкомнатную квартиру с вытоптанным ковром на полу и множеством старомодных книг на стеллажах по стенам. Едва друзья ступили внутрь, как автоматически включилась музыка. Кроуэлл не знал ее, зато Отто знал.
– Вивальди, – сказал он тут же.
Доктор поразился:
– Что, Айзек, под старость немного набираемся образования? Я помню время, когда ты считал, что Бах – это сорт пива.
– Теперь меня на многое хватает, Вилли. – Кроуэлл тяжело опустился в тугое кресло. – На все, что позволяет вести сидячий образ жизни.
Доктор хохотнул и шагнул в маленькую кухоньку. Он бросил в стаканы лед, отмерил в каждый бренди, в один плеснул содовую, во второй – обыкновенную воду.
Бренди с содовой он протянул Кроуэллу:
– Всегда помню вкусы своих пациентов.
– Между прочим, я заглянул сюда и как пациент тоже. – Кроуэлл отхлебнул из стакана. – Мне нужен месячный запас гравитола.
Улыбка сошла с лица доктора. Он сел на диван, отставив нетронутый стакан в сторону.
– Нет, Айзек, так дело не пойдет. С тебя хватит и недельного. Ты не сдюжишь… сдохнешь… окочуришься…
– Что?
– Гравитол противопоказан при ожирении. Во всяком случае, я никогда не прописываю его тем, кому за пятьдесят пять. Я и сам его больше не принимаю. Чересчур большая нагрузка для наших изношенных насосов.
«У меня сердце тридцатидвухлетнего человека»– подумал Макгевин, – но я таскаю на себе лишние пятьдесят килограммов. Соображай. Соображай!»
– Может быть, найдется менее сильное средство, которое помогло бы мне справиться с этой чертовой гравитацией? Мне ведь надо много работать.
– Гм… пожалуй. Пандроксин не так опасен, а относительный комфорт он тебе обеспечит. – Норман вытащил из ящика стола рецептурную книжку и что–то быстро начеркал на верхнем бланке. – Пожалуйста. Но держись подальше от гравитола. Для тебя он чистый яд.
– Спасибо. Завтра получу.
– Можешь и сейчас. Аптечный отдел магазина Компании теперь открыт круглосуточно… Но каким же ветром тебя занесло в нашу провинцию, Айзек? Исследуешь причины возросшей смертности бруухиан?
– В общем–то, нет. Точнее, это не главное. Я всего лишь собирался обновить материал для нового издания книги. Но смертность меня действительно взволновала. Что ты думаешь о висмуте?
Вилли махнул рукой:
– Собачий вздор! Я считаю, причина – в перенапряжении, ясно и просто. Эти сукины дети целыми днями вкалывают в шахтах. Потом отправляются домой и до изнеможения режут свое железное дерево. Других причин и искать не нужно.
– Они всегда были одержимы работой и загоняли себя до смерти. Во всяком случае мужчины. В сущности, это даже удобно – те, кто не работает в шахтах, всегда при деле и пашут как лошади. Однако эти не загибаются раньше времени.
Доктор фыркнул:
– Айзек, отправляйся–ка завтра на шахту и посмотри, как там работают. Чудо, что они даже неделю выдерживают. По сравнению с шахтерами все остальные выглядят попросту лентяями.
– Завтра же и отправлюсь.
«Как теперь перевести разговор на исчезновения?»
– А как обстоят дела с человеческой составляющей колонии? Многое изменилось с тех пор, как я уехал?
– Пожалуй, нет. Большинство из нас повязано контрактами на двенадцать или двадцать лет. Все те же люди вокруг, только постарели на десяток лет. Билет до Земли обходится в годовой заработок. К тому же там нам гарантирована пенсия в сто процентов оклада, а если нарушить контракт, то пенсия – тю–тю. Вот и приходится торчать здесь. Всего четыре человека сдались и купили билеты до Земли – вряд ли они тебе знакомы.
Да, прибыл новый посол Конфедерации. Делать ему здесь нечего, впрочем, как и трем его предшественникам. Но по закону колонии полагается посол. Понятное дело, Дипломатический корпус считает Бруух худшим из миров. Назначение сюда свидетельствует либо о признании полной некомпетентности, либо подразумевает наказание за какой–то проступок. Для нашего Стю Фиц–Джонса это уж точно наказание. Он имел несчастье быть послом на Ламарре как раз в тот момент, когда там разразилась гражданская война. Его вины в том нет; в тамошней внутренней политике вообще никто не мог разобраться. Но надо же найти козла отпущения, вот Фиц–Джонса сюда и сослали. Ты к нему как–нибудь загляни, поговори – интересный субъект. Только заходи утром, когда он еще не совсем пьян…
Появились шесть детишек, половина – незаконнорожденные. Восемнадцать смертельных случаев. – Вилли нахмурился. – Точнее, пятнадцать смертей и три исчезновения. Все исчезновения – за последний год. Люди утрачивают осторожность. За пределами поселка Компании ты все равно что на другой планете. А колонисты спокойно выходят в одиночку – старательствуют или просто хотят побыть подальше от других. Сломал ногу или провалился в пыльную яму – и все, конец. Двое из исчезнувших – новички, вероятно, агенты Конфедерации. (Отто вздрогнул: так оно и было). Видишь ли, первым пропал старый Малатеста, управляющий рудником. Полагаю, именно это и вызвало прибытие агентов. Они якобы занимались изысканиями полезных ископаемых, но на Компанию не работали. Кто же мог оплатить им дорогу? Ведь кроме Компании никто не имеет права ковыряться в этой планете.
– Возможно, их субсидировал какой–нибудь университет, занимающийся чистой наукой? Ведь и я попал сюда в первый раз подобным образом.
Доктор кивнул:
– Точно, так они и заявили. Но я тебе скажу напрямик: не были они учеными, нет, не были… Я проработал с ученым людом большую часть жизни и кое в чем разбираюсь. Конечно, эти двое предъявили удостоверения личности и неплохо знали свой предмет, но… Конфедерация вытворяет со своими агентами дьявольские штуки. Слышал про оборотней?
– Смутно. Пластическая хирургия и гипнообучение. Ты это имеешь в виду?
– Полагаю, что так. Во всяком случае, я думаю, эти ребята были агентами. Их научили ходить, говорить и действовать, как подобает геологам. Но ходили–то они не туда! Ходили они на шахты, а там все изучено до последней молекулы, и результаты давно опубликованы. И эти двое никогда не задерживались на одном месте достаточно долго, как того требует серьезная работа. – Возможно, ты прав. – Ты тоже так думаешь? Выпей еще. Здесь все считают, что я к старости становлюсь параноиком.
– Вероятно, мы оба сдаем. – Айзек улыбнулся. – Спасибо за угощение, но я лучше пойду – возьму пандроксин и вернусь к себе, пока не свалился. Нелегкий выдался денек.
– Могу себе представить. Что ж, рад снова тебя видеть, Айзек. В шахматы по–прежнему играешь?
– Лучше, чем когда–либо.
Особенно с помощью Отто.
– Загляни как–нибудь вечерком, сыграем партию–другую.
– Обязательно зайду. И тогда – берегись!..
Айзек не сразу направился в аптеку. Первым делом он зашел к себе и позвонил по радиофону.
– Биолаборатория. Штрукхаймер слушает.
– Уолдо, это Айзек Кроуэлл. Можно попросить вас об одолжении?
– Выкладывайте.
– Я собираюсь к доктору Норману за гравитолом. Эти таблетки, что вы мне сегодня дали, весьма действенны… Не посмотрите ли дозировку?
– И смотреть не надо – пять миллиграммов. Но послушайте, Айзек, он, вероятно, назначит вам дозу поменьше. Тут все дело в возрасте. Чем человек старше, тем меньше дозировка.
– В самом деле? Что же, попробую его уговорить. Мне кажется, все должно быть наоборот!
– Вилли еще никому не удавалось переспорить. Это самое упрямое существо из всех, с кем мне доводилось вступать в дискуссии.
– Знаю. Но мы были добрыми приятелями. Вдруг пожалеет престарелого дружка?
– Ну–ну, желаю удачи. Надеюсь, скоро увидимся?
– Я буду в ваших краях завтра. Хочу отметиться на шахте.
– Может, заскочите? Пива выпьем…
– Буду рад, – и Кроуэлл повесил трубку.
Он вытряхнул чемодан и вскрыл двойное дно. Порывшись в содержимом тайника, Кроуэлл извлек обыкновенную на вид шариковую ручку. Точнее, это только с одного конца была шариковая ручка, в другом же конце спрятан ультразвуковой стиратель чернил. К счастью, доктор написал рецепт черной пастой – значит, не придется подделывать подпись.
Кроуэлл потренировался – несколько десятков раз написал: «Гравитол, 5 мг, дост. кол–во на 30 дней», – затем отправил в небытие рецепт на пандроксин и накарябал поддельное предписание выше подписи врача.
В магазине Компании было темно, только в аптечном отделе горел свет. Парадная дверь оказалась запертой, и Кроуэлл потащился к черному ходу. Едва он ступил на педальную панель у порога, как дверь скользнула в сторону и прозвенел колокольчик.
Из–за полок с реактивами вышел, протирая глаза, заспанный служащий.
– Чем могу помочь?
– Я хотел бы получить лекарство вот по этому рецепту.
– Одну минуту.
Молодой человек взял рецепт и скрылся за полками.
– Скажите, – донесся его крик, – это ведь не для вас, правда?
Теперь Кроуэлл был на сто процентов Отто.
– Конечно, нет. Я принимаю пандроксин. Это для доктора Штрукхаймера.
Служащий появился через минуту, держа в руке зеленый флакончик.
– Готов поклясться, что Уолдо забирал гравитол на прошлой неделе. Пожалуй, мне следует позвонить доктору Норману.
– По–моему, Уолдо берет не для себя, – медленно произнес Кроуэлл. – Лекарство нужно ему для каких–то опытов над аборигенами.
– Хорошо. Тогда я запишу на его счет.
– Странно. Он мне специально дал наличные. – Служащий поднял взгляд.
– Сколько?
– Восемнадцать с половиной кредиток.
Кроуэлл извлек бумажник и отсчитал девятнадцать кредиток. Потом положил рядом розовую купюру в 50 кредиток.
Служащий поколебался, затем взял банкноту, сложил ее и сунул в карман.
– Это на ваши похороны, старичок, – сказал он, занося проданный товар в книгу. – Здесь дозировка для молодого мужчины.
Кроуэлл сгреб сдачу – полкредитки мелочью – и молча вышел.
6
На следующее утро, снова чувствуя себя человеком, Кроуэлл сразу после восхода направился на рудник. Он свернул к куполу лаборатории, но Уолдо не оказалось на месте, и Айзек легким шагом двинулся к шахте А.
У входа в шахту выстроилась длинная очередь бруухиан. Они приплясывали и размахивали руками, словно старались согреться. По мере того как Кроуэлл приближался к началу очереди, их оживленные разговоры становились все громче и громче.
Человек в белом комбинезоне осматривал бруухианина, стоявшего впереди. Он заметил Кроуэлла, лишь когда тот подошел вплотную.
– Привет! – прокричал Кроуэлл, перекрывая шум. Человек в изумлении поднял голову:
– Кто вы такой, черт подери?
– Меня зовут Кроуэлл. Айзек Кроуэлл.
– Ах, да… Я был еще ребенком, когда вы приезжали сюда в прошлый раз. Сейчас мы наведем порядок.
Он поднял мегафон и закричал по–бруухиански (в неформальном ключе):
– Ваше настроение портит мне настроение, замедляет продвижение этой очереди и к «тихому миру» приближение! – Шум стих и сменился негромким бормотанием.
– Видите, я читал вашу книгу, – человек продолжал водить вдоль тела бруухианина поблескивающим металлическим щупом.
– Это диагностическая машина? – спросил Кроуэлл, указав на прикрепленную к поясу человека ничем не примечательную черную коробку, соединенную со щупом проводом.
– Да. Она выясняет, все ли в порядке у этой зверюги, и сообщает свое мнение доктору Штрукхаймеру. – Он шлепнул бруухианина по плечу, и «зверюга» резво помчался в шахту.
Подошел следующий туземец и поднял ногу, согнув ее в колене самым противоестественным образом.
– Здесь еще и встроенный микрофон, – сказал человек в комбинезоне, вглядываясь в номер, вытатуированный на ноге бруухианина. Он медленно, отчетливым голосом прочитал номер для компьютера и стал методично водить щупом над коричневой шерстью туземца.
– Не представляю, чтобы кто–то удрал с этой планеты, а потом захотел сюда вернуться. Сколько вам заплатили?
– Собственно говоря, готовится к выходу в свет новое издание моей книги. Издатель захотел, чтобы я освежил материал.
Человек пожал плечами:
– Что ж… Если обратный билет в кармане, то, конечно, здесь пожить можно. Хотите спуститься в шахту? Тогда вперед. Но внизу глядите в оба – они носятся там как угорелые. Держитесь подальше от подъемника, и, если повезет, вас не затопчут.
– Спасибо.
Кроуэлл пришел по коридору и увидел впереди крохотную открытую клеть подъемника. Внутри уже нетерпеливо пританцовывал бруухианин. Над подъемником висела табличка: «Спускаться в одиночку категорически воспрещено». Бруухиане не знают письменности, но этот инвалид, очевидно, знаком с правилами. Как только Кроуэлл пристегнулся, туземец нажал на большую красную кнопку, и клеть полетела вниз.
Кроуэлл судорожно вцепился в поручни, а Отто бесстрастно вел счет секундам. Через двадцать две секунды врубились репульсоры, и машина, сжатая силами отталкивания, остановилась. Даже с поправкой на сопротивление воздуха клеть ушла в глубь планеты, вероятно, более чем на километр.
Внизу было очень темно, но бруухианам и не нужно столько света, сколько землянам. Туземец вышел из клети, задев Кроуэлла плечом. Судя по звукам, вокруг кипела активная деятельность, но Кроуэлл ничего не видел.
– А, Айзек, – раздался человеческий голос в трех–четырех метрах от него. – Нет чтобы предупредить меня о своем приходе.
Во тьме вспыхнул фонарь, и луч его, подпрыгнув, остановился на Кроуэлле.
– Ну–ка, наденьте вот это. – Штрукхаймер передал ему защитные очки, оказавшиеся прибором ночного видения.
Кроуэлл повиновался, и внутренность шахты появилась перед его глазами: видеоизображение было окрашено в привычные серо–зеленые тона.
– Да, действительно много перемен, – сказал Кроуэлл.
– Почему так темно?
– Они сами попросили. Говорят, при свете их движения замедляются.
– Боже милосердный! – Кроуэлл в изумлении взирал на лихорадочную суматоху вокруг. – На них глядеть–то и то устанешь.
Шахта представляла собой что–то вроде квадратной пещеры размером с большой зал. Около полусотни бруухиан, работая парами, врубались в три стены с помощью виброкирок и лопат. На каждую пару полагалась одна тачка. Как только она наполнялась, суетливый бруухианин, стоявший рядом, хватал ее, взлетал по склону к четвертой стене, где стояли Кроуэлл и Штрукхаймер, и вываливал руду на конвейер, который выносил ее на поверхность. Потом туземец возвращался, забирал у своего товарища лопату, тот хватался за виброкирку, а третий, лишенный кирки, начинал дергаться у тачки.
Среди этой толчеи сновал взад–вперед маленький бруухианин и, поминутно уворачиваясь от столкновений, разбрасывал по влажному полу пещеры смесь песка и опилок. Во всем ощущался какой–то сумасбродный порядок, словно детвора затеяла сложную игру, напоминавшую одновременно салочки, прятки и эстафетный бег.
– Знаете, – сказал Кроуэлл, – по мнению Вилли Нормана, снижение продолжительности жизни вызвано перенапряжением. Глядя на этот бедлам, я склонен с ним согласиться.
– Действительно, в шахте они трудятся как нигде. Особенно с тех пор, как мы выключили свет. Но я добился сокращения рабочего дня, чтобы хоть как–то скомпенсировать возросшую активность. Сколько часов в день они работали, когда вы изучали их в прошлый раз?
– Кажется, одиннадцать–двенадцать часов.
– А сейчас – шесть с половиной.
– Серьезно? У вас такая власть над Компанией?
– Теоретически – да. По идее, они должны отдавать честь при моем появлении, поскольку концессию не закрывают только с молчаливого попустительства конфедеративной Комиссии здравоохранения, а я – ее единственный представитель. Но я не перегибаю палку. В сущности, я зависимый человек. Все в руках у Компании – людские ресурсы, энергия и вода, снабжение, почта… У нас сердечные отношения. Компания прекрасно знает, что, допусти она ошибку, тут же найдутся пять–шесть других концернов, готовых перехватить контракт. Поэтому и с аборигенами она обращается неплохо. Кроме того, если мыслить категориями производительности труда, то Компания ничего не потеряла, даже наоборот. В каждый данный момент Компания имеет право эксплуатировать только одну шахту. Туземцы трудятся в две смены, перехлестов нет, и в действительности суточное время работы шахты больше, чем раньше. Общая выработка намного выше по сравнению с прошлыми временами.
– Любопытно. («Добро пожаловать в список подозреваемых, Уолдо!»)Выходит, они работают меньше, чем раньше, когда средняя продолжительность их жизни была выше?
Уолдо рассмеялся:
– Догадываюсь, о чем вы думаете. Нет, вырождение в результате плохого питания здесь ни при чем. Это обнаружилось бы в лабораторных тестах. К тому же в шахте бруухиан сейчас работает меньше, зато в деревне полно ремесленников. Кстати, вы деревню и не узнаете. Небоскребы и…
– Небоскребы?!
– Ну, мы их так называем. Это дома из соломы и глины в два, иногда в три этажа. Очередная загадка… В распоряжении бруухиан вся планета, они могут строиться сколь угодно широко. Но откуда–то взялась эта идея расти вверх, а не вширь. И ведь трудно им приходится: небоскребы–мазанки порой не выдерживают напряжений. Теперь, строя дома, туземцы армируют их железным деревом. Это практически деревянные сооружения, обмазанные глиной…
Послушайте, а может, вамудастся выяснить, почему они так поступают? Здесь никто не смог добиться от туземцев прямого ответа. А вы владеете диалектом лучше любого из нас. Кроме того, вы для аборигенов что–то вроде народного героя, хотя не думаю, что кто–нибудь из патриархов дожил до нынешних времен с момента вашего отъезда. Они знают, что вы вызвали перемены в их жизни. И очень благодарны вам.
В шахте было сыро и холодно. Кроуэлл поежился.
– За то, что приблизил их к «тихому миру», – резко сказал он.
Уолдо промолчал.
Раздался грохот, позади них остановилась клеть.
– Привет, босс. Привет, доктор Кроуэлл. Я привез тварям мясо. Что, выключаем?
Уолдо взглянул на часы:
– Конечно. Давай.
Помощник щелкнул выключателем, укрепленным в нише подъемника, и пение виброкирок смолкло. Какое–то время еще раздавался дробный лязг – рабочие пытались долбить руду, несмотря на отсутствие напряжения в сети. Затем – по одному, по двое – они выстроились в очередь у подъемника. Помощник раздал всем по мясофрукту, и туземцы понесли их на рабочие места. Члены каждой бригады садились в свой кружок на корточки, бруухиане жевали и переговаривались, тихо похрюкивая.
– Мы здесь лишние, – сказал Уолдо. – Хотите взглянуть на деревню?
– Было бы чудесно. Только позвольте я зайду к себе за блокнотом и камерой.
– А для начала заскочим в лабораторию и перехватим по бутылочке пива. Наверху жарко.
7
Солнце палило немилосердно. Тележка, развернувшись, остановилась на окраине деревни, и ветерок от движения, скрадывавший жару, прекратился.
Кроуэлл вытер с лица пот и запекшуюся пыль и последним могучим глотком осушил бутылку.
– Что делать с посудой?
– О, просто оставьте бутылки в тележке. Этот парень как раз и есть мой пивовар. Он сгрузит их у лаборатории.
– Господи, как жарко. – Кроуэлл тяжело ступил на землю.
Уолдо прищурился на солнце:
– Через пару часов будет полегче. Давайте отыщем тень.
– Идет.
Они прошли под деревенскими воротами и зашагали по тропинке. Кроме зарослей травы высотой больше человеческого роста, окружавших деревню полукилометровым кольцом, ничего не было видно. Повозки не могли подъезжать ближе из–за пасущихся здесь игривых млекорептилий.
Однако на людей эти животные, казалось, не обращали никакого внимания. Кроуэлл и Штрукхаймер увидели несколько экземпляров. Они мирно жевали траву, следя за пришельцами стебельчатыми глазами. Половина длины тела этих трехметровых чудовищ приходилась на неурожайные хвост и шею. Но со спин свисали бусы мясофруктов, составляющих основу питания бруухиан. Каждая самка (самцов вскоре после рождения отправляли на волю и впускали на территорию деревни только на период случки) давала за сезон около тридцати килограммов мясофруктов. Каждая семья бруухиан держала трех–четырех млекорептилий. Уход за скотом и сбор урожая были главным занятием женщин.
Млекорептилии служили для бруухиан не просто источником еды и слыли не просто домашними животными. Собственно, они считались низшими членами семьи. Это были как бы «граждане второго сорта», потому что млекорептилии не умели говорить и, что еще важнее, не стремились в «тихий мир» – они просто–напросто умирали. Однако бруухиане не ели мяса умерших рептилий. Их торжественно хоронили и горько оплакивали.
Навстречу землянам по тропе двигался, переваливаясь, туземец. Однако шел он гораздо медленнее, чем те, которых Кроуэлл наблюдал в поселке Компании. В нескольких шагах от гостей бруухианин остановился и обратился к ним в неформальном ключе:
– Ты – Кроуэлл–кто–шутит, а ты —
Штрукхаймер–кто–медлит.
Я – молодой по имени Балуурн.
Послан сопровождать вас.
Завершив свою короткую речь, маленький бруухианин двинулся следом за людьми, стараясь идти в ногу с Кроуэллом.
– Я его знаю, – сказал Штрукхаймер. – Он немного обучался английскому. Когда–то был моим переводчиком.
– Верно, – изрыгнуло существо. Его речь была странной карикатурой на человеческий язык. – Все время в… ясли… я слушаю ленты… ты–Кроуэлл оставлять.
Кроуэлл был поражен. Он заговорил, с трудом составляя фразы в неформальном ключе:
– Ясли существуют для обучения
ритуалам жизни и тихого мира.
Неужели ты отказался от учения предков,
познавая язык людей?
– Священник снизошел ко мне —
моя душа идет особым путем в «тихий мир» —
и передал мою роль наимладшего
одному из моих братьев,
чтобы время мое и ум мой можно было
использовать для постижения
пути и языка людей.
– Что все это значит? – спросил Штрукхаймер.
– Очевидно, большую часть своего Года Постижения он потратил на изучение английского. По его словам, священник устроил ему что–то вроде освобождения от обета познавать общественные ритуалы. Обычно они весь год занимаются именно этим…
– Что означает «осо–бо–жени–ото–бета»?
– Это все равно что «разрешение», Балуурн. Разрешение священника, – пояснил Штрукхаймер.
– Хорошо. Священник был «осо–бо–жени–ото–бета», и я теперь нет–похож братья.
– Ты говоришь по–английски очень хорошо, Балуурн, – сказал Кроуэлл. – Я изучал ваш язык десять лет и тем не менее не могу говорить на нем так свободно, как ты на моем.
Балуурн склонил голову:
– Штрукхаймер–кто–медлит говорит, люди нет–похож бруухиане. Люди учатся всю долгую жизнь, нет один год. Наверное, потому, что бруухиане быстрее идти в тихий мир.
Трава поредела, и их глазам открылась деревня. Кроуэлл сразу увидел то, о чем говорил Штрукхаймер: только половина строений имела привычный вид асимметричных мазанок. Все новые постройки были почти строго прямоугольные и возносились на десятиметровую высоту.
– Балуурн, почему твой народ перестал строить по–старому?
Туземец вперил взгляд в землю и, казалось, все внимание сосредоточил на том, чтобы не опередить людей.
– Этоново–тип… новая часть ритуала живущих. Оставить тихих ближе к земле. Проходить мимо много раз каждый день. Жить наверху, чтобы проходить мимо тихих много раз. Говорить с тихими, тихие знают больше, тихие счастливее и более полезны.
– Думаю, в этом есть смысл, – серьезно сказал Штрукхаймер. – Нельзя ожидать от тихих, что они будут знать все, что происходит, если их держать взаперти в задней комнате.
– О, нет взаперти. Взаперти – слово людей, не бруухиан. Но ты правый, тихие более полезны.
Кроуэлл ощупал пальцами маленькую камеру, прикрепленную к поясу. Это могло проверить одну из его идей.
– Я думал, что тихих нельзя передвигать. Если передвинешь – надо начинать новую семью.
– Что верно, то верно. Новый дом строить вокруг старого дома. Снимать старую крышу, оставить дырку в полу дома живых, купить веревку магазин Компании, проходить мимо тихих вверх и вниз много раз каждый день.
– Ясно. – Кроуэлл отцепил камеру от пояса и снял несколько строений. Затем быстро охарактеризовал каждый кадр, нацарапав несколько строчек в блокноте. – Ага, защитная окраска…
– По каким–то причинам они стремятся к расширению семьи, – сказал Уолдо. – Раньше, когда им становилось слишком уж тесно, они делили тихих и начинали создавать новые семьи на окраине деревни.
Мимо прошла бруухианка, ведя на поводу двух покорных млекорептилий. Свежие капли липкой коричневой слизи на спинах свидетельствовали, что мясофрукты были срезаны совсем недавно. Кроуэлл щелкнул камерой.
– Расширение семей. Может быть, может быть… – сказал он. – Но то, что они строят вверх, а не вширь, говорит также о сохранении пастбищ. Видимо, это имеет важное значение.
(Пока Штрукхаймер с Кроуэллом обменивались репликами, Балуурн молчал. Уж он–то знал, почему его сородичи ведут строительство вверх, а не вширь, он только что объяснил это. То было новой частью ритуала живущих.)
– Кроуэлл–кто–шутит…
– Да, Балуурн?
– Одна семья просила тебя навестить. Старая, очень старая женщина помнит тебя. Хочет говорить с тобой перед «тихий мир». Очень скоро.
– Странно… Я спрашивал, есть ли среди них кто–нибудь, кто помнит вас, – удивился Штрукхаймер. – И мне ответили, что все те уже в «тихом мире».
Кроуэлл улыбнулся:
– Вы, вероятно, говорили в формальном ключе?
– Конечно. Кому по силам неформальный?
– Тогда вас, очевидно, неправильно поняли. О женщинах трудно говорить в формальном ключе. Здесь требуются определенные парафразы. Они решили, что вы спрашиваете, живы ли еще мужчины,которые помнят меня.
– Кроуэлл–кто–шутит прав. Штрукхаймер–кто–медлит должен был позвать меня, – вмешался Балуурн. – Вся деревня знает старую Шуурну.
– Что же, пошли навестим ее. Это может оказаться любопытным.
Дом Шуурны принадлежал к числу новых «небоскребов». Двое землян и бруухианин по одному протиснулись в узкую дверь.
Эта комната была не для тех, кто страдает клаустрофобией. От пола до потолка ее занимала старая хижина. Между старой и новой дверями оставалось меньше метра свободного пространства. Было темно и сыро, пахло плесенью.
Балуурн прокричал ритуальную фразу вхождения. Наверху кто–то откликнулся. Они вошли в старую хижину. Их окружали десятки стоящих вертикально мумий – семейные «тихие». Глаза трупов бесстрастно взирали на пришельцев. Балуурн прошептал что–то в благочестивом ключе – слишком быстро, чтобы Кроуэлл разобрал фразу, – и сказал:
– Я иду вверх первый смотрю Шуурна готова говорить Кроуэлл–кто–шутит.
Балуурн быстро вскарабкался по веревке, отчего его сходство с обезьяной только увеличилось.
– Надеюсь, канат выдержит меня, – пробормотал Кроуэлл, принимая гравитол.
Он спрятал коробочку с пилюлями и вытащил из кармана еще что–то. Не спуская глаз с отверстия в потолке, он бочком скользнул к одному из «тихих», подпиравших стену поблизости.
– Что вы делаете, Айзек?
– Секундочку, – прошептал Кроуэлл, шаря позади «тихого». Он вернулся и передал Уолдо маленький пластиковый конверт. Потом засунул в карман небольшой вибронож.
– Соскоб с плеча, – прошептал он.
Уолдо округлил глаза:
– Да знаете ли вы…
Балуурн скользнул по веревке вниз. За ним последовали еще двое бруухиан.
– Шуурна хочет говорить Кроуэлл–кто–шутит одна.
– Ну что же, я готов, – сказал Кроуэлл. – Если только мне удастся взобраться по веревке.
Он хорошенько ухватился и, поднатужась, полез вверх, пропустив свободный конец каната между ногами. Дополнительная доза гравитола должна была облегчить задачу, но все же поднимался он, злясь и невнятно ругаясь, очень медленно.
Шуурна лежала на плетеной циновке. Она была самой старой бруухианкой из всех, кого Кроуэлл когда–либо встречал. Пожелтевшие волосы облезали клочьями, глаза были затуманены слепотой, сморщенные высохшие соски свисали серыми складками плоти.
Слабым голосом она заговорила в неформальном ключе:
– Кроуэлл–кто–шутит.
Я знала тебя в мой Год Постижения,
и я помню тебя лучше, чем собственных детей.
Ты ходишь теперь по–другому,
твои шаги – шаги молодого человека.
Этого Кроуэлл не ожидал.
– Время было более милостиво ко мне, чем к тебе,
Шуурна, ожидающая перехода в тихий мир.
Но эта видимая молодость —
от травы,
которую дал мне доктор, чтобы
придать мне силы молодого человека.
– Мои больше–глазы потемнели,
но мои много–глазы говорят мне,
что ты стал выше на два зернышка.
– Кроуэлл–кто–шутит, – заговорил старший, – чем ты был век моей жизни назад.
– Это так. Такое бывает,
случается с человеком, когда он стареет.
(Человеку можно добавить несколько сантиметров пластиплоти, но снять их на время уже невозможно).
Воцарилось долгое молчание, которое в человеческом обществе сочли бы щекотливым.
– Шуурна,
имеешь ли ты что–нибудь
сказать мне или спросить у меня?
Снова долгая пауза.
– Нет.
Ты, кто выглядит как Кроуэлл–кто–шутит,
я ждала увидеть тебя,
но теперь ты не здесь.
Я не могу больше ждать,
я готова к тихому миру.
Пожалуйста, призовой наимладшего и нового
наистаршего.
Кроуэлл подошел к веревке:
– Балуурн!
– Шуурна готова… перейти в «тихий мир». Ты можешь найти наимладшего и наистаршего?
Двое, спустившиеся следом за Балуурном, мигом поднялись по веревке. Они прошли мимо Кроуэлла и остановились перед Шуурной. Кроуэлл полез было вниз.
– Кроуэлл–кто–шутит, – заговорил старший, —
не поможешь ли ты нам
снести вниз эту радостную ношу?
Я слишком стар, а этот слишком мал,
чтобы доставить Шуурну
вниз и воссоединить с другими тихими.
С другимитихими? Кроуэлл подошел к трем бруухианам, наклонился и дотронулся до руки Шуурны. Она была твердой и неподатливой, как дерево.
– Старший семьи Шуурны, я не понимаю.
Я считал, что никто из людей не вправе присутствовать
на ритуале перехода в тихий мир.
Старик кивнул в той самой обезоруживающей манере – совсем по–человечески.
– Так было,
но нет–давно назад,
священники сказали нам об изменении.
По моим жалким сведениям,
ты всего лишь второй из людей,
кто удостоился.
Кроуэлл без церемонии поднял тело Шуурны, обхватив ее бедра и негнущиеся руки.
– Кому еще из людей
такая выпала честь?
Старик повернулся спиной к Кроуэллу и последовал за молодым. Тот уже устремился к веревке.
– Я там не был,
но мне сказали,
то был Малатеста–высочайший.
Порфири Малатеста! Последний управляющий рудником, первый из исчезнувших.
Веревка была продета сквозь железное кольцо (тоже купленное в магазине Компании) и обычно свисала, удерживаемая палкой, которая привязана к концу. Кроуэлл поставил труп Шуурны на ноги, придерживая, чтобы он не упал, а старик пропустил веревку под руками покойницы, захлестнув ее таким образом, что получился почти профессиональный морской двойной узел. Они спустили тело Балуурну, который развязал веревку, и, балансируя одной рукой, выбрал слабину, так что канат снова повис в изначальном положении. Затем двое бруухиан скользнули на руках вниз, а следом спустился и Кроуэлл, чувствуя себя далеко не так уверенно.
Во время всей процедуры Уолдо Штрукхаймер с потерянным видом стоял в стороне. Старик обратился к Кроуэллу и неформальном ключе, а когда Кроуэлл ответил, Уолдо угадал, что он вежливо от чего–то отказался.
– Э–э… что все это значит?
– Нас пригласили на поминки… Вы понимаете, будут перечислять все добрые дела, которые старушка сотворила за свою долгую жизнь, потом попросят посоветовать, куда лучше прислонить тело. Я сказал – нет, большое спасибо. Эта церемония будет тянуться целый день, а у меня назначена встреча. К тому же у меня всегда было ощущение, что присутствие людей на таких праздниках – в тягость. Но бруухиане не могут поступить иначе, потому что у них положено приглашать всех, кто оказался поблизости в момент «перехода».
– Ну да, а уж мы так поблизости – ближе не бывает. Рад, что вы не приняли приглашение, – меня уже мутит от всех этих дел.
– Что же, мы вольны уйти в любое время. Разумеется. Балуурн остается.
– Пойдемте…
Солнце по–прежнему пылало над головой, когда они вышли из хижины. Все приключение едва ли заняло больше получаса. Они не прошли по пыльной дороге и десяти метров, как Уолдо хрипло зашептал:
– Тот соскоб, который вы мне дали… Почему вы думаете, что они не обнаружат вашего святотатства?
– Черт возьми, не будьте таким уж конспиратором! Говорите нормально. Мы же обыкновенные туристы, правильно? Для того чтобы увидеть надрез, который я сделал, понадобится лупа. К тому же я ковырнул один из наименее доступных трупов – тот, что у самой стены. Пока у них действует табу на перемещение мумий, мы в безопасности.
– Ну что ж, должен признать, это редкая удача. Может быть, теперь мы наконец выясним, каким образом… Послушайте, вы же были там, когда женщина умерла! Вы что–нибудь видели?
Уставившись в землю, Кроуэлл сделал несколько шагов и только потом ответил:
– Я уже начал было спускаться, хотел незаметно улизнуть, будучи в полной уверенности, что мое присутствие нежелательно. А они просто подошли к ней, взглянули и… сказали, что все кончено. Каким бы способом они ни бальзамировали, они должны начать процедуру, пока тело еще не остыло.
Кроуэлл передернулся, несмотря на жару:
– А они к ней даже не притронулись.
8
Кроуэлл умышленно пренебрег советом доктора Нормана и условился о встрече с послом в конце дня. Он надеялся, что к этому времени дипломат будет уже изрядно пьян.
Ему открыл поразительно красивый человек – аристократические черты лица, седые волосы, ниспадающие на широкие плечи.
– Посол Фиц–Джонс?
– Да… О, вы, должно быть, доктор Кроуэлл? Входите, входите…
Впечатления сильно пьяного человека он не производил.
Кроуэлл очутился в изысканно обставленной комнате. Часть мозга, принадлежавшая Отто, тут же определила стиль: американский провинциальный, конец двадцатого века. Если даже это подделка – все равно: одни только транспортные расходы страшно было вообразить.
Фиц–Джонс указал на бесформенное кожаное кресло, и Кроуэлл позволил мягкой обивке поглотить его тело.
– Разрешите налить вам чего–нибудь. Выбирайте: бренди с водой, бренди с содовой, бренди с соком, бренди со льдом, бренди с бренди или, может быть, – Фиц–Джонс заговорщически подмигнул, – немного бургундского, «Шато–де–Ротшильд» 23–го года?
– Бог мой! – Даже Кроуэлл знал, что собой представляет вино этого урожая.
– Каким–то образом, видимо по ошибке, сюда забросили небольшой бочонок вместо ящика с иммиграционными бланками, в которых мы так сильно нуждаемся. – Фиц–Джонс сокрушенно покачал головой. – Такие вещи неизбежно распутствуют… ик, простите… сопутствуют нашим попыткам действовать в рамках межзвездного бюрократического порядка. Мы учимся приспосабливаться…
Кроуэлл пересмотрел свое прежнее мнение. Судя по всему, Фиц–Джонс «приспосабливался» уже целый день.
– Великолепно!
Он наблюдал, как осторожно передвигает ноги посол, и поражался способности человеческого организма сопротивляться апробированным токсинам.
Фиц–Джонс вернулся с двумя высокими стаканами для виски, наполненными вином густого красного цвета.
– Разумеется, подходящей посуды взять негде. Впрочем, эта тоже сойдет. Вы знаете, вино двадцать третьего года не очень хорошо переносит транспортировку… И не может долго стоять. Надо выпить его как можно быстрее.
На вкус Кроуэлла вино было отменное, но Отто сразу понял, что оно слегка подпорчено. Варварское обращение с лучшим вином столетия!
Фиц–Джонс сделал маленький деликатный глоток, который совершенно непостижимым образом убавил вино в стакане сантиметра на два.
– Вы хотели меня видеть по какому–то конкретному поводу? Нет, не подумайте, что я не могу оценить достойного собеседника, когда мне выпадает такой случай…
– Скажем так: мне хотелось встретиться с кем–нибудь, кто не работал бы на Компанию. Мне нужен взгляд стороннего наблюдателя на то, что здесь происходило за последние десять лет. А произошло немало, насколько я понимаю…
Фиц–Джонс экспансивно взмахнул рукой – еще миллиметр, и вино расплескалось бы. Отто оценил многолетние упражнения, позволившие довести этот трюк до совершенства.
– Не совсем, не совсем… Впрочем, если бы не последний год, тогда конечно… До поры до времени здесь царила повседневная скучная рутина… Жизнь в этом, извините за выражение, мирке шла своим чередом. Вообразите, все здесь трудились в поте лица своего, а мне было совершенно нечего делать. Знай отсылай пустопорожние отчеты два раза в год.
И вдруг начались исчезновения. Управляющий Малатеста был официальным главой планеты, титулованным правителем! Вы только вообразите, сколько на меня свалилось всяких бумаг. Каждый день я сидел на субпространственной связи часами, и наконец… Скажите, доктор Кроуэлл, вы умеете хранить секреты?
– Полагаю, как и любой другой человек.
– Ну да… Впрочем, это уже не секрет, с тех пор как доктор – доктор Норман – все вычислил. Вероятно, в Компании это известно всем и каждому. Словом, я переговорил с высшими чиновниками Конфедерации на Земле, и там решили послать сюда парочку следователей. Ну, те явились – блестяще разыграли роли двух ученых парней, – и только начали что–то здесь вынюхивать, как… тоже исчезли.
– Два геолога?
– Совершенно верно. И что бы вы думали? Раз исчезают два их человека, значит, по идее, Конфедерация должна выслать сюда целую армию, чтобы разобраться, что же здесь происходит. Но нет! Я наконец добрался до какого–то там заместителя секретаря, и он мне говорит: мы, мол, не можем терять людей из–за ваших «мелких интриг» на Бруухе.
– Странно.
Первым пунктом в единственном донесении, которое отправили агенты, значилось предупреждение о ненадежности посла.
– То–то и оно. Поэтому я не думаю, что с агентами случилось то же, что с Малатестой… э–э… что они мертвы. Должно быть, у них был припрятан где–то неподалеку небольшой корабль, и когда они выяснили, что хотели, то попросту улетели. Черт подери! И знаете, что самое досадное? Мы до сих пор не имеем ни малейшего понятия, что случилось с Малатестой. Между тем они – я уверен – все выяснили.
«Очень похоже на то, что они и впрямь–таки все выяснили»,– подумал Отто.
– А разве не могла Конфедерация прислать новых агентов и ничего вам не сообщить?
– Исключено. Это – нарушение законов Конфедерации. Я единственный федеральный чин на этой планете. Меня обязаны уведомлять обо всем. Кроме того, с тех пор как агенты исчезли, здесь появилось всего два новых человека. Один – помощник доктора Штрукхаймера; я уже положил на него глаз. Думаю, он тот, за кого себя выдает, – кстати, туповатый парень. Второй новичок – это, разумеется, вы.
Кроуэлл захихикал.
– Ха, воображаю себя шпионом! В таком случае вы, наверное, частенько будете ублажать меня вином?
Фиц–Джонс улыбнулся, но глаза его оставались холодными:
– Конечно! Я же сказал, что его нельзя долго хранить… Строго между нами, я жду, что новый агент объявится со дня на день. Неважно, сообщат мне об этом или нет. Им может быть кто угодно. Вы слышали о кальке личности?
– Оборотни? – Кроуэлл повторил словечко доктора Нормана.
– Совершенно верно. Они могут снять копию с кого угодно. По крайней мере с любого, кого в состоянии умыкнуть и держать взаперти месяц. – Фиц–Джонс допил последние капли вина. – Конечно, такая выдающаяся личность, не побоюсь сказать, такой видный человек, как вы, вне подозрений. Слишком много людей заметили бы ваше отсутствие… – Но в глазах посла Отто снова прочитал: он лжет, он подозревает.
Фиц–Джонс выпростал себя из кресла:
– Давайте–ка я плесну вам свеженького. Он вернулся с двумя полными стаканами.
– Спасибо. Уф–ф–ф, пора принимать пандроксин. – Кроуэлл достал из кармана коробочку и запил вином две таблетки. Одна была гравитол, вторая – ингибитор алкоголя.
– А–а, слабое средство. Вы здесь пробудете какое–то время? Не лучше ли принимать гравитол?
– Нет. Разумеется, я просил, чтобы мне его выписали. Но доктор сказал, что я слишком стар и слишком толст.
«Насколько опасен этот утонченный пьяница?»
– У вас есть какая–нибудь версия насчет Малатесты?
Фиц–Джонс пожал плечами и повторил свой трюк со стаканом.
– Даже не знаю, что и сказать. Правда, в одном я уверен. Этот вздор о том, что во всем виноваты якобы твари, – просто куча… ик, простите… куча дерьма.
– Согласен. Бруухиане органически не способны на насилие.
– Дело не только в этом. Малатеста ходил у них в любимчиках. Он даже весьма неплохо выучил их язык. Они приняли его в одну из семей, и он стал почетным бруухианином.
– Я не знал об этом.
– О, он посещал множество туземных сборищ. При синклите священнослужителей он стал даже чем–то вроде советника.
– Да–а, – задумался Кроуэлл. – Сегодня я узнал, что Малатеста присутствовал на одном из ритуалов перехода в «тихий мир».
– Это когда они бальзамируют своих несчастных сородичей? Гм. Я не знал об этом. Интересно, почему же Малатеста никому ничего не сказал? Штрукхаймер стал бы его другом до гробовой доски.
– Ну хорошо. Как вы говорите, бруухиане решительно не могли уничтожить Малатесту. Значит, это либо несчастный случай, либо убийство. Полагаю, что агенты расследовали обе возможности.
– По–видимому. Такое впечатление, будто они только и делали, что шарили по пыльным ямам. Для видимости брали образцы, а на самом деле искали тело.
Мне кажется, что подозреваемый номер один – это Киндл, новый управляющий. Но с другой стороны, он никогда не стремился к этому посту: работы в два раза больше, а прибавка к жалованью – грошовая. Помимо прочего, его очень беспокоит, как бы то, что произошло с Малатестой, не случилось с ним самим.
– Вы его хорошо знаете?
«Осторожнее. Я становлюсь чересчур любознательным».
– О–о, довольно хорошо. Когда я занимал пост на Ламарре, Киндл состоял там на государственной гражданской службе. У него был большой пакет акций Компании, поэтому когда на Бруухе открылась должность помощника управляющего, он тут же перебрался сюда и принял дела. Меня перевели на Бруух всего лишь годом позже, так что мы встретились так, словно и не расставались.
«Пора менять тему разговора».
– Ламарр… Я, конечно же, слышал об этой планете, но никогда там не был.
– Прекрасный мир… – Фиц–Джонс решил было снова показать свой трюк со стаканом, но вовремя удержался. – Особенно если сравнить со здешним запустением.
Они беседовали на эту и прочие безобидные темы еще около часа.
Кроуэлл подавил зевок:
– Пора идти. Извините, я такой кислый собеседник… Но я действительно очень быстро устаю в этом тяготении.
– О–о, это вы извините, что я такой невнимательный хозяин. Знаю–знаю, иногда я бываю невыносимо скучен.
Фиц–Джонс помог Кроуэллу подняться:
– Боюсь, что в это время суток вам будет трудно поймать таксирикшу.
– Ничего, ничего… Здесь несколько кварталов, я могу и прогуляться.
Они обменялись любезностями, и Кроуэлл удалился, весьма правдоподобно пошатываясь.
9
В его комнате кто–то учинил обыск. «Любительская работа, – отметил Кроуэлл. – Вероятно, дело рук помощника Фиц–Джонса». Сыщик не заметил ни волосков, налепленных на дверцу стенного шкафа и на крышку чемодана, ни даже карандаша, подпиравшего входную дверь. Кроуэлл вздохнул. Отто заслуживал большего.
Во всяком случае, в самой комнате никаких улик против него не было. Кроуэлл вышел из дома, зашел в уборную на дворе и накинул крючок. Стараясь не обращать внимания на запах, он вытащил из кармана ручку и отвинтил колпачок. Теперь «ручка» испускала невидимый луч ультрафиолетового света. Кроуэлл вытряхнул из колпачка контактную линзу и вставил ее в левый глаз. С помощью линзы он мог видеть в темноте весьма неплохо, хотя и для земных светоусилителей, и для инфракрасных «многоглаз» бруухиан здесь был беспросветный мрак.
Волосок, прилепленный поперек расшатанной доски, был на месте. Кроуэлл приподнял доску и извлек контейнер, который ранее составлял второе дно чемодана. Он вытащил из него несколько предметов, положил контейнер на место и снова примазал волосок, зафиксировав в памяти его положение.
В полночь уличные фонари погасли. Кроуэлл надел очки ночного видения, которые заранее купил в магазине Компании, и зашагал в сторону главного склада, располагавшегося в километре от его постоя. По дороге он никого не встретил.
Зная, что у любого сторожа тоже есть ночные очки, Кроуэлл подошел к складу по параллельной улице и, не доходя квартала, тихонько уселся за углом одного из зданий. В течение получаса он наблюдал за входом.
Убедившись, к своему удовлетворению, что склад никем не охраняется, Кроуэлл пересек площадь, подошел ко входу и изучил замок. Это был простой висячий замок с магнитным кодом, и он легко отомкнул его с помощью десенсибилизатора и набора отмычек.
Когда он закрыл за собой дверь, уровень освещенности упал ниже порога чувствительности ночных очков, и Кроуэллу вновь пришлось прибегнуть к ультрафиолетовой «ручке». Она предназначалась для ювелирной работы, но Кроуэлл рассчитывал на ее помощь и в данной ситуации. Направив луч в пол, он видел у своих ног яркую точку, окруженную слабым пятном света приблизительно метрового диаметра. Конечно, общего вида склада Кроуэлл представить не мог. Все, что удавалось различить, – это смутные очертания множества ящиков, составленных в штабеля. Он не искал чего–то конкретного и, в сущности, не возлагал на свою ночную экспедицию особых надежд. Кроуэлл просто выполнял один из пунктов намеченного плана – такой же обязательный, как посещение рудника. Он очень хотел бы побывать в шахте без провожатых – когда она будет совершенно пуста.
Около часа Кроуэлл бродил по складу, отмечая множество бесполезных деталей. В дальнем конце помещения он обнаружил незапертую дверь. «Поскольку она открыта,– подумал Отто, – то вряд ли там есть что–то такое, что заслуживало бы утайки».Тем не менее для очистки совести он зашел внутрь.
Вдоль одной из стен тянулся широкий желоб. На поверку оказалось, что он наполнен смесью песка и опилок – скорее всего, опилок железного дерева. У противоположной стены возвышалась гора пластиковых мешков, набитых той же смесью. В дальнем конце комнаты стояли большой таз и две огромные бадьи. На полке над тазом выстроились несколько жестянок размером с поллитровые банки из–под краски. Очевидно, в этом помещении готовили ту самую смесь, которой посыпали мокрый пол в шахте, чтобы бруухиане не падали.
Кроуэлл внимательно осмотрел таз, но не обнаружил ничего необычного. На жестянках неумелыми буквами было выведено: «АНТИСЕПТИК». Он взял одну из банок и потряс: она была на три четверти наполнена каким–то порошком. Он осветил дно и крышку жестянки, и на крышке проступила слабая надпись: «Нитрат висмута кристаллический. К. Я.[2] 0,5 кг».
От удивления Кроуэлл едва не выронил банку. Очевидно, первоначальную надпись стерли, но следы ее остались видимы в ультрафиолете. Он поставил банку на место и уселся на землю, опершись спиной на таз. Вот оно что. Это объясняло и сокращение продолжительности жизни туземцев, и их бешенную активность в шахте. Висмут был для них сильным возбуждающим средством, он ввергал рабочих в состояние эйфории и к тому же обладал свойствами кумулятивного яда. Должно быть, он впитывался в организм через подошвы ног.
Итак, чьих рук это дело? Рабочие, которые подмешивали нитрат висмута в смесь из песка и опилок, вряд ли знали, в чем тут секрет, иначе зачем тогда заново надписывать банки? Может быть, кто–то подделывал жестянки еще до отправки сюда? Похоже на то, ибо о подозрении на висмут знали все. Надо поговорить с Джонатоном Линдэмом, новым начальником отдела импорта.
Снаружи было все так же темно, как и в тот момент, когда Кроуэлл открыл склад. Он защелкнул висячий замок и с облегчением стянул с пальцев тонкие пластиковые перчатки.
Позади и чуть левее Кроуэлла что–то еле слышно щелкнуло. Мозг Кроуэлла среагировал быстрее, чем в мозгу Отто мелькнула мысль «Предохранитель!» – и Кроуэлл кубарем скатился в придорожную канаву.
Он ослеп – ночные очки отлетели в сторону, – но, подняв глаза, увидел, как ярко–красный пучок света веером прошелся над дорогой на уровне человеческой талии и, вспыхнув, погас. В руке Кроуэлла уже был миниатюрный духовой пистолет – в доли секунды он выдернул его из кобуры в кармане. Он прицелился в том направлении, где сетчатка глаза еще удерживала гаснущее остаточное изображение алой точки – дульный срез лазера, – и молниеносно нажимая на спусковой крючок, бесшумно выстрелил четыре раза подряд. Он услышал, как по меньшей мере три пули отрикошетили от стены склада, а затем до него донеслись шаркающие шаги убегавшего человека.
Драгоценные секунды ушли на то, чтобы найти ночные очки, еще секунда – чтобы разобраться в серо–зеленой картинке и различить бегущий силуэт в квартале от него. Предел дальнобойности для его «пугача». Кроуэлл взял высоко – выстрелил и промахнулся, выстрелил и промахнулся и только с третьей попытки попал: человек споткнулся, рухнул на землю, но тут же вскочил, шатаясь, и побежал дальше, обняв раненую руку. Он все еще держал в руке лазерный пистолет, но, кажется, больше не собирался им воспользоваться.
«Хорошо»,– подумал Отто. Будь нападавший профессионалом, он давно бы уже вычислил, насколько легко вооружен Кроуэлл. Ему ничего не стоило распластаться на земле вне пределов досягаемости «пугача» и не спеша зажарить Кроуэлла.
Айзек внимательно разглядывал быстро уменьшавшуюся фигурку. Нет, таких он здесь еще не встречал. Не особо толстый, но и не худой, не высокий, но и не маленький. Кроуэлл признался себе, что при встрече он может и не узнать этого человека. Если только рука его не будет на перевязи или в гипсе, что весьма вероятно.
Не успел Кроуэлл войти в свою комнату, как раздался зуммер радиофона. Он постоял возле аппарата несколько секунд, затем, мысленно пожав плечами, поднял приемопередатчик.
– Кроуэлл.
– Айзек? Где вы были? Это Уолдо… Я с трех часов дозваниваюсь до вас.
– О–о, я проснулся и больше не мог заснуть… Пришлось выйти побродить, чтобы нагулять сон.
– Ага, а я уж… Послушайте! Извините, что звоню так поздно, но… Помните тот соскоб, что вы мне дали?.. Некоторые клетки в нем еще живы!
– Живы?! У мумии, которой двести лет?!
– И митоз продолжается. Вы знаете, что такое митоз?
– Да, деление клеток… Хромосомы…
– У меня в микроскопе по чистой случайности был укреплен инкубаторный столик, а не обычный предметный, что и решило дело. Я поместил туда образец, решив не возиться с заменой столика. Там была интересная клетка – большая нервная клетка, которая, очевидно, умерла в процессе анафазы… то есть в процессе митоза. Я разглядывал ее примерно минуту, а затем отлучился за пивом. Потом вдруг увлекся ремонтом спектрометра, который давно барахлил, – словом, вернулся к микроскопу часа через два. И что же? Та самая нервная клетка находилась уже в другой стадии анафазы! Эти клетки растут и делятся, но делают это, выходит, в несколько сотен раз медленнее, чем обычные клетки бруухиан.
– Невероятно!
– Более чем невероятно – невозможно! Не знаю, Айзек… Я универсал, специалист широкого профиля, переучившийся ветеринар. Нам нужно сюда парочку настоящих биологов – и мы их заполучим! Да на Бруух десятки хлынут, как только мы дадим знать. Продление жизни – вот что это такое! Не удивлюсь, если через какой–нибудь год бруухиан будет изучать уже добрая сотня специалистов.
– Видимо, вы правы, – сказал Кроуэлл.
Только сейчас ему пришла в голову мысль, что, возможно, их разговор кто–то подслушивает. Но кто?!
10
– Рад, что ты зарулил ко мне, Айзек! – рукопожатие доктора Нормана было на редкость крепким.
– Не мог упустить случая снова обыграть тебя после стольких лет, Вилли.
– Ха! Кажется, счет был четыре–ноль в мою пользу, когда ты уезжал? Ты играешь белыми.
Вилли убрал поднос с тарелками с шахматного столика.
– Нет, Вилли, ходи первым ты. Учитывая твою молодость и неопытность…
Доктор рассмеялся:
– Передвинь мою пешку на е4, а я пока плесну тебе чего–нибудь.
Кроуэлл передвинул кресло к шахматному столику, расставил фигуры и сделал за Вилли первый ход. Он на секунду задержал взгляд на доске, а потом начал разыгрывать свой собственный дебют.
– Ты разговаривал сегодня с Уолдо?
– Ты имеешь в виду эту мумию? О да! Чистая фантастка! Между прочим, он скрыл, каким образом к нему попал образец. Так и вижу, как Уолдо крадется в хижину с ланцетом в руке.
Доктор Норман поставил рядом с Кроуэллом стакан и сел в кресло напротив.
– Надеюсь, Айзек, ты к этому не имеешь никакого отношения?
– Как тебе сказать, – осторожно произнес Кроуэлл, – я осведомлен, откуда у Уолдо образец. Но до поры до времени – ты прав – это тайна, покрытая мраком.
– Мир полон тайн, – доктор сделал второй ход. Кроуэлл отреагировал почти инстинктивно: стандартный дебют.
– Что, Айзек, гамбит Руи Лопеса?[3] На старости лет ты становишься чересчур осторожным. Прежде твои дебюты были непредсказуемы.
– А ты рассчитываешь на прежние четыре–ноль?
Игра продолжалась около часа, и все это время оба большей частью молчали. У Кроуэлла были и преимущество в фигурах, и более сильная позиция.
Вдруг доктор Норман поднял голову:
– Кто вы?
– Что ты сказал, Вилли?
Доктор вынул из кармана клочок бумаги, развернул его и швырнул на середину доски. Рецепт…
– Будь вы Айзеком Кроуэллом, вы бы сейчас умирали или уже умерли – от гравитола. И не говорите мне, что вы его не принимаете: от пандроксина кожа приобретает желтоватый оттенок. У вас его нет. Кроме того, у вас не тот стиль игры: хороший стиль, но не тот. Айзек никогда не был силен в позиционной игре.
Кроуэлл допил из стакана – там был в основном растаявший лед – и откинулся в кресле. Он сунул правую руку в карман и нацелил пистолет под столом в живот доктора.
– Меня зовут Отто Макгевин. Я агент Конфедерации. Но, пожалуйста, продолжайте называть меня Айзеком. В этом обличье я больше Кроуэлл, чем Макгевин.
Доктор кивнул:
– У вас, видимо, очень хороший послужной список. Получше, чем у тех двоих. Наверное, поэтому вас и послали сюда, не так ли? Расследовать их исчезновение?
– Расследовать причину их смерти. У каждого агента в сердце вживлен передатчик. Сигналы тех двоих прекратились.
– Ну что ж. Нет нужды говорить, что я буду нем, как могила.
– Вы не будете носить это бремя слишком долго. Я предполагаю через день–другой закрыть дело. Впрочем, вернемся к шахматам…
Кроуэлл пошел конем.
– Мат в три хода, – сказал он.
– Да, я видел приближение конца, – улыбнулся Вилли. – Я надеялся отвлечь ваше внимание.
– Доктор, в вас пропадает талант. – Отто немного расслабился. – Между прочим, я все раздумывал, как бы обратиться к вам, не вызывая подозрений… К вам сегодня никто не обращался по поводу огнестрельного ранения?
– Что?! Но откуда вы…
– Сегодня ночью кто–то устроил на меня засаду. Я ранил противника.
– Боже мой… В руку, да?
Кроуэлл вытащил пистолет, открыл обойму и вытряхнул на шахматную доску маленькую пульку.
– Ранение в правую руку. Пуля вот такого калибра.
Доктор Норман покатал пульку между пальцами.
– Да, та была такая же махонькая. Кстати, чертовски трудно было ее извлечь. И ранение именно в правую руку…
Доктор глубоко вздохнул:
– Рано поутру меня подняли посол Фиц–Джонс и управляющий Киндл, чтобы я извлек пулю из руки Киндла. Они сказали, что пили всю ночь и под утро им взбрело в голову поупражняться в стрельбе по мишени на заднем дворе посольского особняка. Фиц–Джонс случайно попал в Киндла. Он очень извинялся. От обоих разило вином, но держались они как трезвые. Киндла мучила боль: похоже, они пытались сами извлечь пулю. Но она засела очень глубоко.
– Киндл… Я его еще не встречал.
– Вот ночью и повстречались. Трудно поверить… Он всегда казался таким тихоней…
– Теперь вам пора узнать всю историю. Если со мной что–либо случится, постарайтесь дать знать властям Конфедерации…
Некая группа людей, включающая посла и управляющего Киндла, но не обязательно сводящаяся к этим двоим, систематически травит бруухиан, работающих на руднике. Единственная мотивировка, которую я нахожу, – это та, что яд заставляет рабочих трудиться с убийственной отдачей, а значит, растут прибыли. Кстати, Киндл владеет большой частью капитала Компании, ведь так? Интересно, Фиц–Джонс тоже получает солидный процент?
– Не знаю, – сказал доктор Норман. – Он утверждает, что обладает независимым состоянием. Впрочем, вполне возможно, что он вкладывает деньги и в Компанию. За последние несколько лет прибыли выросли вчетверо. А что, даже я подумывал об инвестициях. В качестве пенсионного обеспечения…
– Лучше не надо. Очень скоро прибыли пойдут вниз.
– Вполне может статься. Да, ужасная история. Хотя я сам не очень–то пекусь об этих пугалах. Чем я могу вам помочь?
– Мне нужен доступ к субпространственному радио. На планете всего два передатчика – у управляющего и у посла. Если бы вы залучили одного из них к себе на часик–другой, я смог бы затребовать разрешение на арест и получить полномочия на заточение обоих в тюрьму.
– Это довольно просто. Мы с Фиц–Джонсом как раз должны составить акт о несчастном случае и передать его чиновнику Компании для визирования. Я попросил посла зайти сегодня около трех: это займет больше часа.
– Вы не могли бы зазвать и Киндла тоже?
– Боюсь, что нет. Я же Киндла вроде бы как под домашний арест посадил – и вдруг приглашаю к себе поболтать. Так недолго и авторитет подорвать… Но вам Киндл не опасен. Я сделал ему глубокий разрез в правом трицепсе. Он либо на наркотиках, либо будет мучиться болью по меньшей мере неделю.
– Не могу сказать, что я ему очень уж сочувствую. Ну что ж, нанесу–ка я визит в резиденцию посла около трех. А вы… Вот, возьмите. – Кроуэлл протянул доктору Норману пистолет. – Кажется, часом раньше я вас определил как цель второй очереди.
Доктор Норман подбросил маленькое оружие на ладони.
– Разве вам оно не нужнее?
– Нет, я собираюсь прибегнуть к более тяжелой артиллерии. Прошлой ночью у Киндла был лазерный пистолет. Если бы он лучше разбирался, что к чему, он мог зажарить меня безо всяких хлопот.
– Ладно, беру. Но я никогда в жизни не стрелял из пистолета.
– Ничего страшного. Только будьте осторожны: у пистолета этой системы нет предохранителя. Просто прицельтесь приблизительно в нужном направлении и начинайте нажимать на спусковой крючок. Обоймы хватит больше чем на сто выстрелов.
Доктор сунул оружие во вместительный передний карман халата.
– Надеюсь, эта публика окажется под надежным замком прежде, чем мне он понадобится.
– Они будут в тюрьме Компании до захода солнца.
11
Из окна своей комнаты Кроуэлл видел, как посол укатил в сторону амбулатории. Он открыл лазерный пистолет и проверил батарею: осталось больше половины заряда, две минуты непрерывного действия вполне достаточно, чтобы подавить взвод пехоты. Кроуэлл переложил пистолет и комплект отмычек в правую руку и накинул сверху легкую куртку.
Прогулочным шагом он отправился по улице в сторону, противоположную дому посла, затем сделал круг и очутился у задней стороны здания. Там уже не было домов. Ничто не закрывало Фиц–Джонсу вид на пустыню, которая простиралась от горизонта до самого поселка и заканчивалась в нескольких метрах от большого обзорного окна особняка.
Кроуэлл извлек из набора особый карандаш и начертил на окне большой черный круг. Черная линия сразу побелела, и круглый кусок пластика выпал наружу. С немым усилием Кроуэлл подтянулся и ввалился в дыру. Он проглотил таблетку гравитола – в коробочке оставалась теперь всего одна – и в очередной раз подумал, как хорошо будет, когда он вновь обретет свое собственное тело.
Кроуэлл обошел три комнаты и, наконец, обнаружил передатчик – в кабинете посла. Передающая панель была забрана чехлом, и он громко выругался, увидев, что чехол снабжен дактилоскопическим замком. Потребуется несколько часов, чтобы справиться с ним.
Ничего не оставалось другого, как ждать возвращения Фиц–Джонса, а затем силой заставить его открыть замок. Кроуэлл ощутил в кармане тяжесть виброножа, и им овладели несвойственные ему кровожадные мысли. В сущности, все, что требуется, – это большой палец посла…
Побродив по кабинету Фиц–Джонса с полчаса и не найдя ничего интересного, Кроуэлл вспомнил о «Шато–де–Ротшильд». Можно недурно провести время в ожидании хозяина. Кроуэлл прошел по толстому ковру на кухню. Он нашел стакан, заткнул лазер за брючный ремень и выбил затычку из бочки.
– Постарайся не наделать глупостей, Айзек.
Отто медленно повернулся.
«Старинный лазер системы «Вестингауз“ вторая модификация снят с предохранителя в правой руке дистанция три метра поставлен на полное рассеивание шансов никаких…»
– Гм, Джонатон? Не ожидал встретить тебя здесь…
«Рука дрожит но полное рассеивание не промахнется до сих пор не выстрелил может быть и не выстрелит думайдумайдумай…»
– Ты меня удивил, Айзек. Так выражаться! Но ведь ты не Айзек, правда? Ты такой же Айзек, как и те двое геологи. Этой ночью, Айзек, ты присоединишься к своим друзьям.
В пыльной яме вы сможете хорошенько помянуть старые добрые времена…
– Заткнись! – В поле зрения Отто появился второй человек; на правую руку его была наложена вытяжная шина. – Дай–ка мне пушку.
Он взял лазер в левую руку. Отто заметил, что он дрожит еще сильнее, чем Линдэм, но, скорее всего, больше от боли и ярости, чем от нервов.
«Убить его использовать труп как прикрытие если бы я был в теле Отто получилось бы одно «g“ но тело Кроуэлла слишком медлительное слишком большое…»
Джонатон вытащил у Отто из–за ремня лазер и отпрыгнул назад.
– Не так уж ты и опасен, как предупреждал Стюарт.
– Он опасен дай бог как! Но мы вырвали его клыки. Возвращайся в свою комнату, Линдэм. Мы с Фицем завершим дело. Ты единственный, у кого нет особых причин находиться здесь.
Джонатон вышел через парадную дверь.
– Ну, мистер Макгевин… Полагаю, вы ошеломлены, что такой «тихоня», как я, припер вас к стене. Да, мы подслушали весь ваш утренний разговор с доктором Норманом… Радиофон доктора Нормана не очень исправен, так же как радиофон доктора Штрукхаймера: они оба постоянно работают на передачу – и надо же, транслируют прямо на магнитофон в моем кабинете.
Он двинул лазером:
– Пойдемте присядем в гостиной. Непременно захватите вино. Я с удовольствием присоединился бы к вам, но моя здоровая рука занята – так будет легче учить вас, когда придет время.
Кроуэлл уселся в старомодное кресло, размышляя, скоро ли придет это время.
– Не можете же вы всерьез думать, что вам все это сойдет с рук?
– Тут неподалеку есть большая пыльная яма, самая большая пыльная яма, самая большая из всех. Боюсь, что доктор Норман и доктор Штрукхаймер тоже последуют туда за вами. Мы не можем допустить, чтобы здесь шныряли десятки специалистов.
Кроуэлл покачал головой:
– Если от меня не поступит донесения, вам придется столкнуться с более серьезной силой, чем горстка ученых. В вашем порту приземлится боевой крейсер, и вся эта чертова планета окажется под арестом.
– Странно, что этого не произошло, когда исчезли первые два агента. Очень грубо блефуете, Макгевин.
– Те двое были агентами, мистер Киндл, но – просто агентами. Я же премьер–оператор, один из двенадцати на всю Конфедерацию. Можете спросить у Фиц–Джонса, что это означает, когда он вернется.
– Когда он вернется, вас, быть может, уже не будет в живых. Он не хотел убивать здесь, потому что тогда придется тащить ваше тело больше километра по пустыне. Но мне пришло на ум, что мы можем сделать несколько ходок.
– Скверная альтернатива. Неужели вы думаете, что смогли бы изрубить на куски человека, словно говяжью тушу? Очень грязная работа.
– Я человек отчаянный…
– О чем еще это вы здесь беседуете? – из прихожей появился Фиц–Джонс. – По пути сюда я встретил Джонатона. Я думал, он хотел остаться с тобой, Киндл, до моего возвращения.
– Я боялся, что он натворит глупостей, поэтому приказал уйти. У меня никогда не было склонности особо доверять ему.
– Может быть, ты и прав. Но я не хотел оставлять тебя наедине с этим квалифицированным убийцей.
– Пока он меня еще не убил. Фиц, он утверждает, что он премьер–оператор. Тебе это о чем–нибудь говорит?
Брови Фиц–Джонса полезли вверх.
– Не может такого быть! Планета слишком незначительна, чтобы удостоиться внимания премьер–оператора.
– Когда агента убивают, мы всегда высылаем премьер–оператора, – сказал Кроуэлл. – Каким бы незначительным ни был повод.
– Возможно. – Фиц–Джонс задумался. – Но если так, то я действительно удостоился высокой чести.
Он отвесил шутовской поклон.
– Однако даже самый опытный игрок в бридж проиграет, если вовремя не передернет карты. Вот, в сущности, ситуация, в которой вы, сэр, оказались.
– Посол, знаете ли вы, что произойдет, если вы меня убьете?
– Почему «если»? После того как мы вас убьем… Что, они пошлют еще одного премьер–оператора? Так скоро весь запас кончится.
– Вся планета будет подвергнута карантину, и вас раскроют в два счета. У вас нет ни единого шанса.
– Напротив, у нас очень хороший шанс – шанс, что вы лжете. И шанс очень большой – учитывая ваше положение. Я не стану думать о вас плохо, мистер Макгевин. В сущности, что такое ложь? На вашем месте я поступил бы точно так же.
– Хватит напиваться, – сказал Киндл, – принеси–ка лучше веревку. У меня рука затекла.
– Блестящая идея!
Фиц–Джонс вышел и вернулся с большим мотком.
– Допивайте вино, Айзек. А ты, Киндл, подойди сюда и стань рядом. Если он выкинет какую–нибудь штуку, я не хочу, чтобы ты поджарил и меня с ним заодно.
Когда Фиц–Джонс начал накручивать на Отто веревку, тот раздул грудь и напряг бицепсы. Трюк был старый и не очень хитрый, но Фиц–Джонс ничего не заметил. Отто обратил внимание, что его связали одним куском веревки – просто обмотали несколько раз вокруг тела, – и он еще раз подумал, что имеет дело с неопытными любителями. В мыслях он неустанно казнил себя за неосторожность. Они даже не обыскали его, впрочем, признал Отто, при нем и не было ничего смертоносного, если не считать припрятанного ножа. И еще, конечно, рук и ног.
– Придется несколько часов подождать, мистер Макгевин. Предлагаю вам соснуть.
Фиц–Джонс вышел на кухню и вернулся, держа в одной руке лазер Отто, а в другой – бутылку содовой. Он подошел к Отто и огрел его пластиковой бутылкой по голове. Отто попытался увернуться, но удар пришелся по боковой части черепа, и комната взорвалась голубыми искрами, поползла, как желе, и все погасло.
Он уже по меньшей мере час был в сознании и лежал прислушиваясь, когда Фиц–Джонс подошел к нему и вылил на голову стакан воды.
– Проснитесь, мистер Макгевин. Уже полночь. Фонари погасли, и нам предстоит небольшая прогулка.
Отто, шатаясь, поднялся на ноги, старательно раздувая грудь и напружинивая мускулы, чтобы узлы казались туго натянутыми.
– Кстати, Фиц, мне только что пришло в голову… – сказал Киндл озадаченно. – У тебя есть лишние ночные очки?
– Что? Ты не захватил своих?
– У меня нет привычки таскать их с собой при свете дня.
– М–да, ну тогда я позабочусь об этом… «премьере» сам. Нам нельзя пользоваться светом.
– Нет, только не это. После того, что он сделал со мной, я хочу доставить себе удовольствие и лично поджарить его… На медленном огне.
– Ага… И свалиться по пути в пыльную яму. Я не позволю тебе надеть очки и выйти с ним в одиночку. Ты не попадешь в него и булыжником, даже если будешь бросать двумя руками.
– Фиц, он обезоружен и связан. И к тому же не видит в темноте.
– И безоружный, и связанный, и слепой… И все равно он опаснее, чем ты с приданным в поддержку боевым крейсером. Дискуссия окончена.
– Хорошо, хорошо. Но все–таки позволь мне пойти. Очень уж мне хочется его ухлопать. Я буду держаться за твой ремень.
Фиц–Джонс бросил взгляд на Макгевина. Несмотря на серьезность ситуации, тот не смог сдержать улыбки.
– Процессии будет явно не хватать величественности. Вижу, это забавляет нашего друга. Но так и быть. Ты пойдешь позади меня. Однако если он начнет резвиться, предоставь дело мне.
– Конечно, Фиц. – Киндл показным жестом поставил лазер на предохранитель. – Даже если он начнет швырять атомные бомбы, я не открою огонь, пока не придем на место. А вот тогда я выйду вперед тебя и нащупаю его лучом лазера.
– Ладно, хватит. Мистер Макгевин, вам предоставляется честь вести нас. Я буду вас направлять.
Они вышли из кухни через заднюю дверь и очутились в кромешной черноте пустыни.
Отто знал, что у него всего лишь пятьсот метров, чтобы сделать свой ход. Он предполагал, что первую половину пути преступники будут менее бдительны, и поэтому считал шаги, тщательно отмеривая каждый. В километре их тысяча двести.
Все молчали, лишь Фиц–Джонс время от времени кратко указывал направление. Отто отсчитал триста шагов и слегка сдвинулся влево. Под веревкой он просунул левое предплечье к правому плечу, и левая рука высвободилась из–под витков. Фиц–Джонс не заметил этого движения. Отто держал в памяти четкий мысленный образ человека, идущего позади него, и мог ударить в любое жизненно важное место. Он остановился, и Фиц–Джонс ткнул его лазером, указывая, куда двигаться. Развернувшись, Отто рубанул его левой рукой, отчего лазер, кувыркаясь, отлетел в сторону, и, прежде чем пистолет упал на землю, нанес убийственный удар ногой в пах с такой силой, что оба его палача рухнули на землю.
Отто услышал, как лазер покатился в пыли, и, едва двое упали, бросился вдогонку за оружием. На третьем шаге рыхлый гравий под ногой разъехался, Макгевин потерял равновесие и, валясь набок, сгруппировался, пытаясь упасть плечом вперед, но… его плечо не ударилось о землю.
Он рухнул в пыльную яму, пыль с легким хлопком сомкнулась над ним, и Отто поплыл сквозь толщу кошмарного вязкого порошка. Пыль забивалась в ноздри – он еле–еле сдерживал дыхание. Затем его колени ткнулись в скальное дно ямы. Борясь с паникой, он выпрямился в полный рост и вытянул свободную руку вертикально вверх. Отто не мог понять, достигла его рука поверхности ямы или нет. Легкие пылали. Он попробовал пойти в том направлении, откуда свалился, но вдруг осознал, что чувство ориентации исчезло. Тогда он начал двигаться по прямой – годилось любое направление, потому что яма не могла быть больше нескольких метров в диаметре: будь она обширнее, преступники выбрали бы ее в качестве свалки. Но идти было тоже невозможно, и он опустился на колени и медленно пополз, пока его голова не уперлась в каменную стенку, и начал выпрямляться, с мукой толкая тяжелое тело Кроуэлла вверх вверх вверх упереться рукой теперь ногой правая рука свободна бицепсы стонут под пластиплотью в глазах жжение зуд хочется чихнуть ветерок холодит руку нащупать кромку ямы подтянуться свобода…
Отто уперся подбородком в край ямы, резко, со свистом, выдохнул и жадно втянул воздух. Он приготовился чихнуть, но тут же прикусил язык.
Неподалеку вопил Киндл:
– Я не вижу! Черт вас возьми. Очки… ты сломал их!
Фиц–Джонс тонко хныкал – словно скулило маленькое животное. Внезапно красный свет лазера затопил окрестности. Киндл водил им веерообразно из стороны в сторону, используя как прожектор. Глупо. Если кто–нибудь из персонала Компании не спит, их тотчас засекут. Правда, вряд ли кто побежит, чтобы выяснить, в чем дело.
Поразительно, Фиц–Джонс, которого уже не должно быть в живых, стоял, качаясь, на ногах, согнувшись пополам от боли. Луч легонько задел его, и нога вспыхнула ярким пламенем. Фиц–Джонс дважды крутанулся на месте и исчез. Еще одна пыльная яма. Свечение погасло.
– Макгевин!!! Надеюсь, ты видел это? Я знаю, ты здесь прячешься. Но я могу и подождать… Когда рассветет – ты конченый человек…
Макгевин осторожно выбрался из ямы и размотал веревку, которая все еще обхватывала тело слабыми кольцами. Обследовав на ощупь землю вокруг ямы, он заключил, что лазер Фиц–Джонса, должно быть, все–таки свалился на дно. Он не собирался лезть за ним.
Примерно в тридцати метрах было большое скальное обнажение – Отто успел разглядеть его в свете лазера. Медленно, стараясь не производить шума, он пополз туда, шаря руками перед собой и похлопывая по земле ладонями. Несколько раз его рука нащупывала теплый мягкий тальк пыльных ям, тогда он огибал их. Наконец Макгевин добрался до скал и уселся за большим валуном.
Он придирчиво перебрал свой инвентарь: один вибронож, две руки, две ноги и множество камней, моток веревки. Он мог на выбор – удушить Киндла, разрезать его на куски или просто переломать все кости до единой. Все это очень эффективно против безоружного человека. Но против лазера означало бы самоубийство.
Макгевин устал. Никогда еще за всю свою напряженную жизнь он так не уставал. Он тихо погремел коробочкой для пилюль.
«Одна таблетка гравитола, нужно сохранить ее и принять перед самым рассветом».
Отто продумал и отбросил с полдесятка проектов. С тем же успехом можно было просто сделать глубокий вдох в пыльной яме. Так устать…
Шаги… Киндл не настолько безумен, чтобы бродить в темноте… Нет, шаги слишком уверенные.
Это был бруухианин.
Он подошел прямо к Макгевину и уселся на землю в каком–нибудь метре от него. Отто слышал его дыхание.
– Знаю ли я тебя,
друг, который приходит ночью? – прошептал Макгевин в неформальном ключе.
– Кроуэлл–кто–шутит,
я Порнууран
из семьи Туурлг.
Ты не знаешь меня,
хотя я знаю тебя,
Ты друг моего брата
Киндла–кто–правит.
Бруухианин отвечал тоже шепотом:
– Разве Киндл–кто–правит
В твоей семье?
– Да.
Священники доверили семье Туурлг
честь–традицию принимать
в члены высших из людей —
Киндла–кто–правит и
до него
Малатесту–высочайшего.
– Брат–моего–друга Порнууран,
можешь ты увести меня из этого места,
прежде чем пустыня станет светлой?
Бруухианин рассмеялся – словно бесшумно отрыгнул.
– Кроуэлл–кто–шутит,
ты действительно наивеселейший из людей.
Мои братья и я
пришли смотреть
человеческий ритуал перехода в тихий мир.
Конечно, мы не вправе вмешаться.
Священники
увидели красный свет в пустыне
и послали нас сюда получить указания.
Может быть, надо помочь
отнести тихих.
– Где твои старшие братья?
– Кроуэлл–кто–шутит,
мои наистарший и наимладший братья
стоят около их брата
Киндла–кто–правит.
Он также попросил нас, чтобы
мы отвели его в темноте,
чтобы мы отвели его к тебе,
но мы не могли нарушить
приказ священников.
«Господи, спасибо тебе!»– подумал Отто. Он с минуту соображал, можно ли использовать бруухианина как прикрытие, но это было бы слишком подло. И к тому же безрезультатно: он очень мал.
Вздрогнув, Отто осознал, что он различает слабые очертания туземца на фоне более светлой скалы. Он достал коробочку и проглотил последнюю таблетку гравитола. Мгновенно усталость как водой смыло.
Макгевин выглянул из–за края валуна. Он еще не мог различить Киндла, но это было делом всего лишь нескольких минут: заря здесь разгоралась быстро. И тогда Киндл не спеша направится к нему.
Внезапно у Отто родился план… Он был вопиюще прост, но достаточно рискован. Однако замысел должен был сработать. К тому же выбирать не приходилось.
Отто набрал в охапку камней и пополз по пустыне с максимальной быстротой, какую только позволяла осторожность.
К тому времени, как его рука нащупала край пыльной ямы, уже достаточно рассвело, и он увидел, как его кисть исчезает в порошке. Отто пошарил вокруг, чтобы понять, как идет край ямы, затем высыпал камни на землю, положил рядом вибронож и опустился в теплую яму, борясь с желанием немедленно выкарабкаться наружу.
Он сложил камни на краю таким образом, чтобы они скрывали его голову из виду, когда он погрузится по подбородок.
Отто нажал на кнопку виброножа. Клинок вышел только наполовину. Он коснулся его пальцем – сталь не вибрировала. Должно быть, в механизм набилась пыль. Что ж, у него все еще оставались лезвие и острие.
Отто услышал, как передвигался Киндл, – примерно метрах в двадцати от него. Все еще не видя противника, Макгевин швырнул камень в его сторону.
Ответом была вспышка лазера. Луч опалил валун, за которым Макгевин прятался ранее. Он услышал, как лопается камень, и ощутил острый запах озона и двуокиси азота.
– Что, Макгевин, жарко? Я знаю, где ты, – я слышал, как мой маленький друг направлялся к тебе. Лучше выходи и избавь себя от ожидания.
Он еще раз пальнул по валуну.
Теперь Отто увидел Киндла. Рядом шли три бруухианина. Киндл ступал очень осторожно, осматривая землю. Отто погрузился по ноздри.
– Вот оно, Макгевин!.. Теперь тебе конец.
Отто выглянул из–за бруствера и увидел спину Киндла всего в пяти метрах от себя. Если бы нож работал, он метнул бы его, и с врагом все было бы кончено. Но два дюйма неподвижной стали годились только для ближнего боя.
Макгевин сжал нож, бесшумно выбрался из ямы и легко побежал к Киндлу. Тот орал, обращаясь к валуну, и водил лазером на уровне глаз. Все было просто – даже чересчур.
Вдруг один из бруухиан дернул головой, завидев Кроуэлла. Киндл уловил движение и обернулся. Отто сделал нырок, стремясь подсечь его. Луч скользнул по Макгевину – его плечо и половина лица вспыхнули – и тут же ушел в сторону. Отто повалился на Киндла, и оба тяжело упали в пыль. Макгевин прижал здоровую руку Киндла к земле и, в то время как рыскающий луч бесцельно бил по скале, вонзил нож в спину врага раз, и еще раз, и еще… Не видя света от боли и ненависти, в слепой ярости он инстинктивно подбирался к самому уязвимому месту – почкам. От толчков нож заработал: лезвие с гудением выскочило до отказа и тут же с одинаковой легкостью взрезало и плоть, и кости, и внутренние органы. Киндл выгнул спину дугой и затих.
Отто встал на четвереньки и увидел, что Киндл в спастической судороге все еще сжимает лазер, который исправно плавил скалу. Не в силах разжать захват Киндла на рукоятке пистолета, Макгевин бросил это занятие и тут же почувствовал, как волны невыносимой боли захлестывают его тело. И вспомнил свои тренировки.
Все еще склоняясь над телом Киндла, он закрыл глаза и принялся повторять мнемонический ряд, который, по правилам гипнотренинга, должен был обособить боль, отделить ее от тела и согнать в крохотную точку. Когда боль сжалась в булавочный укол, раскаленный до звездной температуры, он вырвал ее из тела и оставил вовне, в каком–то миллиметре от кожи.
Осторожно–осторожно он сел на землю и медленно высвободил те участки мозга, которые не были заняты удержанием боли вовне.
Отто коснулся лица тыльной стороной кисти, а когда отнял руку, за ней потянулись длинные нити расплавленной пластиплоти. Отто заметил, что его другая рука вся в крови. Это была кровь Киндла. Она стекала на землю, сочилась тяжелыми каплями, и вместе с ними уходила жизнь его врага, но Отто не чувствовал ни триумфа, ни раскаяния, ни жалости – он не чувствовал ничего.
Материал, из которого была сделана его рубашка, испарился, а пластиплоть на плече словно растаяла. Там виднелась его подлинная плоть – воспаленно–розовая по краям, потом красная, вздувшаяся волдырями, и, наконец, в центре раны был черный комок обуглившегося мяса размером с кулак. По плечу сбегала струйка крови. Отто бесстрастно осмотрел ожог и решил, что кровопотеря невелика, поэтому с перевязкой можно подождать.
Из–за скал вышли два молодых бруухианина и остановились над Киндлом. Следом появился наистарший. Он приблизился, сильно хромая, и что–то быстро пророкотал в неформальном ключе – настолько быстро, что Отто не смог уловить смысл.
Бруухиане подняли одеревенелое тело Киндла и водрузили его себе на плечи, как бревно. Внезапно Макгевина осенило, что Киндл, в сущности, не был мертв. Наистарший и наимладший братья переправили его в «тихий мир» еще в то время, когда Отто яростно работал ножом. Он уставился на рот Киндла, перекошенный от смертельной боли, и вспомнил, что Уолдо говорил о клетках, увиденных в микроскоп. Этот человек был еще жив, но он умирал. И будет умирать теперь сотни лет.
На лице Отто появилась улыбка.
Еще до полудня доктор Норман с двумя носильщиками отыскал дорогу к пустыне и вышел к Кроуэллу. Тридцать лет медицинской практики оказались недостаточной подготовкой: доктор был не готов к зрелищу, которое открылось его глазам. Посреди лужи засохшей крови сидел смертельно раненый человек. Половина лица его была обожжена и являла сплошную ужасного вида рану. Другая половина блаженно улыбалась.
Оборотень
Проверка на избыточность памяти
Возраст – 39 лет.
Анкетная сверка. Прошу.
– Я, Отто Жюль Макгевин, родился 24 апреля Эры Конфедерации…
Пропустите. Возраст 18 лет. Прошу.
В университет я поступил только для того, чтобы попасть в космос. У меня не было таланта к научным занятиям, математике и так далее, поэтому я записался на курс, обеспечивающий мне внепланетную службу в Конфедерации.
Пропустите. Возраст 33 года. Прошу.
– На восстановление после операции на Бруухе ушло шесть месяцев, потом из Айзека Кроуэлла меня пересадили в персону Преданнейшего–сердцем, полномочного министра с планеты Чарли на Земле, инфильтрируя в круг заговорщиков, планировавших покушение, через одного из главных…
Пропустите. Возраст 35 лет. Прошу.
Новая рука не прижилась, пришлось вернуться в госпиталь еще на два месяца, руку ампутировали и вырастили заново. Потом почти весь год сидел за столом, перекладывал бумаги, потом отправился на Саммлер в качестве Эдуардо Муичена, предположительно – профессионального игрока, который на самом деле управлял шпионской группой с Жардина (нарушение Седьмой Статьи, экономическое вмешательство). Связной ЗБВВ вызвал расщепление персональной кальки, мне пришлось уходить с боем. О боже, девять человек погибло, шестеро совершенно посторонних.
Новая рука работала нормально? Прошу.
– Работала лучше старой… Боже мой, лицо маленькой девочки…
Пропустите. Возраст 37 лет. Начали.
Они прикрывались ею, как щитом, она все смотрела на меня и умерла…
Пропустите. Возраст 37 лет. Прошу.
Она даже не посмотрела на рану, о боже, наружу вылезли внутренности, она все смотрела на меня, пока я пытался добраться до двери…
Я сказал «пропустите». Возраст 37 лет. Прошу.
– Нужно действовать так, чтобы не убивать, не красть и…
Анакард. Батарея.
– …правильно жить, лишь давая другим…
Помада.
– …жить, не причиняя вреда другим живым…
Сочный.
– …избегать злых мыслей и преодолевать их…
Теперь спите.
Эпизод.
Наша единственная война.
1
Одетый в форму санитар открыл дверь секции Персонального Калькирования ЗБВВ и сделал шаг в сторону, чтобы Отто Макгевин мог выползти в коридор. Он с трудом передвигал ноги, опираясь на видавшую виды трость, и шуршание зловонных лохмотьев неприятно сочеталось с его шумным дыханием через рот. Судя по его виду, нос – так и было на самом деле – недавно был сломан, и на руках и лице кровоточили ссадины. Санитар ухитрился, не прикасаясь к нему, направить Отто к двери с табличкой «Инструктаж и дезинструктаж. – Дж. Эллис, д–р ф.».
Внутри кабинета санитар «припарковал» Отто к сиденью жесткого стула с прямой спинкой, стоявшего напротив нервного молодого человека, который сидел в кресле служебного образца за письменным столом. Все было серого служебного цвета. Санитар, убедившись, что Отто не собирается падать со стула, быстро покинул кабинет.
– А–анакард, – выдавил молодой человек. – Батарея. Помада. – С–сочный.
В затекших гноем глазах Отто засветился огонек, он поднялся со стула, пошатнулся и едва не упал.
– Что…
Он притронулся к своему лицу, вздрогнул и посмотрел на ставшие мокрыми и липкими пальцы. Упал обратно на стул.
– Нет, на этот раз это уж слишком.
Он дернул за полу своего одеяния, и кусок гнилой ткани остался у него в руках.
– Кого же я должен изображать на этот раз? Старинного Морехода?.. Или Вечного Жида? Или просто садовую разновидность прокаженного?
– Что вы, полковник Макгевин, заверяю вас…
– Заверяете, черт вас подери! Это уже третий раз подряд – третий раз я становлюсь какой–то развалиной. Кто–то в Планировке жаждет моей смерти.
– Нет, нет, ничего подобного… совершенно ничего подобного. – Он принялся перекладывать листки, не глядя на Отто. – У вас, э–э, превосходный послужной список удачных операций… при особо сложных условиях для персональной кальки… особенно…
– Так вот и подумайте, насколько больше я смогу сделать, если вы, шутники, дадите мне нормальное человеческое тело, ради разнообразия! – Он обхватил левое плечо, почти свободно соединив вокруг него пальцы костлявой руки. – Затруднения психоматрицы! Если вы продержите меня вот так еще неделю, то затрудните до могилы.
– Понимаете, ведь это только, э–э, временно…
– Временно! Молодой человек…
– Доктор Эллис, – мягко напомнил тот.
– Молодой вы доктор! Может, чтобы сбросить мышцы, мне и хватает двух недель голодовки в невесомости, но обратно мне придется наращивать их старомодным способом, даже под гипнозом…
– Но, полковник, это временно… я хочу сказать…
– Что вы хотите сказать?
– Что, э–э, ожидается, что вы вернетесь в форму во время задания. Ваша персона, это, гм, как бы профессиональный атлет.
– А, понимаю, эстафета по сто метров на костылях. Ясно…
– Но… нет, нет, вы не понимаете… он был… – Эллис снова зашуршал бумагами. – Если мы начнем, наконец, инструктаж, я вам…
– Ладно, ладно. Не даете вы мне поплакать. Так что, я должен проникнуть в госпиталь? Шпион в системе здравоохранения?
– Нет–нет, совсем другое. Сначала – полицейский участок. Человек, которого вы имперсонируете, находится в камере и ждет, пока… ему вынесут приговор за…
– За то, что накапал на кого–то.
– Нет, за убийство. Умышленное убийство первой ступени. Покушение, собственно говоря.
– Эге, это действительно превосходно. Новое переживание. Мозгостир.
– Вы, гм, понимаете, это ведь не на Земле…
– Кажется, я уловил общую картину.
– На Сельве они убийц или сжигают или публично каст…
– Не хочу об этом слышать. И делать этого не хочу.
– Но у вас нет выбора.
– Почему, есть, – сказал Отто, напрягшись. – Мне всего лишь нужно убить вас прежде, чем вы сможете…
– Сочный, – помада – батарея – анакард! – крикнул Эллис.
Отто с бессмысленным лицом опустился обратно на сиденье. Доктор Эллис вздохнул, промокнул лоб и принялся рыться среди карточек, пока не обнаружил лазер в кобуре. Он смахнул с него пыль, снова сел, вытащил из кобуры пистолет и направил Отто в грудь.
– Анакард. Батарея. Помада. Сочный.
Отто покачал головой, проясняя ее, и проследил взглядом длину ствола, уставленного ему в грудь. Потом сказал тихо:
– Бросьте эту штуку, пока она вас не прикончила. Селектор батареи стоит на «зарядке»…
Даже десятилетний ребенок не поддался бы на такую уловку, но доктор Эллис явно провел годы юности, добиваясь высокого уровня академической успеваемости. Он повернул оружие, чтобы посмотреть на силовой индикатор, держа его очень робко. Отто выбил пистолет у него из рук и без особой поспешности поднял с ковра.
– Сочный, э–э…
– Стоп. – Отто держал пистолет на уровне плеча, дуло его чуть покачивалось в метре от носа доктора. – Успокойтесь.
Он вернулся к своему стулу, продолжая держать Эллиса под прицелом, и сел. Покачал головой:
– Эх вы, бюрократы. Шуток не понимаете.
Он бросил пистолет доктору на стол, но пистолет немного не долетел. Ударившись о край, он закружился на полу.
– Это собственность правительства, – сказал Эллис.
– Так же как и я, черт побери.
Отто откинулся на спинку и вздрогнул, когда стул громко скрипнул.
– Как и я. – Несколько секунд он изучал доктора.
– Продолжайте. Я буду этим убийцей…
– Ах, да. – Эллис расслабился, сплел пальцы рук. – Но не будем забегать вперед. У нас на Сельве проблема.
– Я уже понял.
– Гм, да, проблема. На вашем оперативном уровне это проблема убийства. Скорее, систематического убийства.
– Итак, я профессиональный убийца.
– В некотором… смысле. Но проблема гораздо шире.
– Надеюсь, что это так.
– Гм, понимаете, это война.
– Разве? Но в Хартии не….
– Межпланетная война.
Отто, чуть улыбнувшись, подался вперед:
– Вы меня разыгрываете. Никто…
– Понимаю. – Эллис вздохнул. – Мы опять забегаем вперед.
– Тогда начнем сначала.
– Да я как раз собрался сказать. Вы знаете что–нибудь о политике на Сельве?
– Слушайте, я не могу следить за всеми провинциальными…
– Хорошо, я как раз так и думал. Не волнуйтесь, ваша калька все это знает…
– Конечно, продолжайте.
– Так вот, Сельва классифицируется как наследственно–представительная олигархия…
– Как вы уже сказали, все это я знаю.
– Немного терпения, пожалуйста. Сорок два наследственных клана, каждый посылает по одному представителю в межклановый правительственный орган, Сенадо Грандо. Представитель этот – старший сын главы клана. В соответствующий срок он сам возглавит клан и пошлет своего сына в Сенадо.
– И тот будет марионеткой старика, как я понимаю.
– Обычно – да. Практически, Сенадо служит тренировочной площадкой для этих молодых людей, которых после смерти или ухода от власти отцов ждут более трудные обязанности.
– На Сельве нет сильного центрального правительства, и не было уже несколько веков. Сенадо просто формализует в виде законов достигнутые между главами различных кланов соглашения, которые принимаются на тайных собраниях.
– Очень прогрессивная система.
– Гм, она действует, во всяком случае. Начинали они как неомарксисты… Впрочем, проблема такова: все серьезные разногласия между людьми улаживаются, как правило, через дуэль…
– Дуэль!?
– Да, прелестная планета. Обычно дерутся на шпагах, иногда – с помощью более экзотического оружия. Обычно дуэль заканчивается всего лишь раной – первая кровь приносит победу в споре – но по более серьезным вопросам дуэли иногда ведутся до смертельного исхода.
– Я не держал в руках шпаги с самой учебы! Почти двадцать лет…
– Так давно? Гм, не волнуйтесь, ваша персона в этом деле эксперт – мальчика он убил с…
– Мальчика? Он убил мальчика?
– Ему было шестнадцать, исполнилось всего за несколько дней до дуэли. С этого возраста по закону разрешено принимать участие в дуэлях. Все это в основе вашего задания. Позвольте мне объяснить. За всей идеей межпланетной войны стоит человек по имени Альварец, глава одного из кланов. Он хочет напасть на Грюнвельт…
– О, я слышал о…
– Да, Грюнвельт – относительно процветающая планета. В отличие от Сельвы, ее жители не покидали основного потока жизнедеятельности Конфедерации. К тому же они практически ближайшие соседи. Во время противостояния планеты подходят друг к другу на шестьдесят миллионов километров…
– Но чем они собираются воевать? Они что, не слышали об…
– Октябре? Само собой, слышали об Октябре. Они учат в школах, что это миф, что Конфедерация совершенно беззуба, что она никогда…
– И все же, почему межпланетная война?
Эллис пожал плечами:
– Этот человек, Альварец… ну, в течение поколений сельване завидовали Грюнвельту, и Альварец теперь играет на этой зависти. Простыми словами, он предлагает налететь и обчистить планету.
– А на Грюнвельте сознают…
– Только наши представители. Грюнвельт не имеет сети агентов на Сельве – они никогда не рассматривали планету как потенциальную угрозу. Каким образом, в самом деле? У Сельвы всего два космических судна.
– Как же предполагает Сельва…
– Это самое смешное. Они в самом деле могли бы это сделать. Внезапная атака на десяти–пятнадцати небольших кораблях. Разбомбить пару городов, пригрозить разбомбить еще, собрать добычу и вернуться. Оставить пару кораблей на орбите как гарантию безнаказанности, чтобы не было ответного удара.
– Ничего не выйдет.
– Я знаю, что не сработает, и вы знаете, и, подозреваю, Альварец тоже знает. Мы только можем гадать, что он на самом деле задумал.
– Борьба за власть, я думаю. Он использует эту схему, чтобы стать правителем Сельвы…
– …а потом, возможно, добиться власти шантажом и на Грюнвельте. Кто знает? Это одна из вещей, которую вам, быть может, удастся выяснить.
Имперсонировать вы будете человека по имени Рамос Гуайана. Вы относитесь к числу четырех–пяти искусных дуэлянтов, которые систематически совершали покушения не на оппонентов Альвареца, а на сыновей глав оппозиций.
– Как только тем исполнялось шестнадцать.
– Как только возникала необходимость. И была возможность. – Эллис закурил «палочку», передал коробку Макгевину. – Все это вполне легально.
– Не сомневаюсь. Спасибо. Но вот вопрос, как может такая развалина, как этот Гуайана, справиться с чем–то большим, чем таракан?
– О, как правило, вы в гораздо лучшей форме. Гуайана был два месяца в заключении – голодная диета, почти каждый день побои. Вы вернетесь в хорошую боевую форму вскоре после побега.
– Но сначала я должен похудеть немного больше, чтобы протиснуться между прутьями решетки…
– Нет, нет… У нас стопроцентно надежный план. – Эллис посмотрел на свои часы. – Впрочем, основные детали вы узнаете на корабле. Оставьте сигару, нам нужно…
– Ничего, это не так уж спешно.
Отто несколько минут не спеша докуривал. Потом отложил «палочку» и вернулся на свой стул. Эллис отключил его сочетанием бессмысленных слов.
– Когда вы проснетесь, – уверенно сказал доктор Эллис, – то будете на десять процентов Отто Макгевином и на девяносто процентов Рамосом Гуайаной. Ваша реакция в любой нормальной ситуации будет соответствовать личности и возможности Рамоса. Только в особых, крайних ситуациях вы сможете опереться на знания и навыки премьер–оператора.
– Сочный. Помада. Батарея. Анакард. – Он нажал на кнопку вызова под столом.
Гуайана Отто тряхнул головой пару раз и посмотрел на доктора прозрачными, полными боли глазами. Лицо его едва заметно, но изменилось.
– Я это вам припомню, доктор, – гаркнул он с сильным акцентом.
2
ХАРАКТЕРИСТИКА ЗАДАНИЯ
Имя:Гуайана, Рамос Марко Хуан Федерико.
Возраст:39
Пол:м.
Сем. пол.:разведен.
Место рождения:Парачо, Ство., Ор., Сельва.
Адрес:В настоящее время заключен в психоклинике в Керрос–Вердес, ожидая суда за убийство первой степени.
Образование:Состав. 1 – 2 года колледжа.
Профессия:Дуэлист–мастер.
Особые приметы:Тело и лицо покрыты шрамами от дуэлей (см. прилож. карту) в настоящий момент видны следы сильных побоев, отсутствия врачебного ухода.
Агент:Макгевин Отто (С–12, премьер)
ИНДЕКС ФИЗИЧЕСКИХ–КУЛЬТУРНЫХ РАЗЛИЧИЙ
Объект Агент Индекс
Рост 174 см 175 см —
Вес 62 кг 80 кг 0,98
Возраст 40 (3) 39 (3) 0,99
СТП Ж. 101МО24КО39 Ж. 090МО36КО21…80
Язык:Сельван. (вар. коп.) Англ. (л.и. 0,98–0,99)
В общ. слож… 0,86
ПК шкала: 0,99
Время хирург.:3 д. 4 ч.
Время психокальк.:24 д. 12 ч.
После чего следовало более сотни страниц. Больше читать в тесной кабине крохотного Т–4 было нечего, и за четыре недели, ушедшие на путь к Сельве, Отто Гуайана перечитал документ шестьдесят три раза.
Большей частью детально разбиралась миссия Отто. Из прошлого опыта он знал, что 99 процентов плана через день–два уже ничего стоить не будет. Что касалось массы данных о человеке, которого он будет имперсонировать… что ж, как правило, они тоже были бесполезны. Если ему придется сознательно играть этого человека, то значит, психокалька его начала слабеть и скоро ему придется драться или спасать свою жизнь бегством.
Но большинство психокaлек накладывается в гипнотическом рапорте между агентом и человеком, которого он должен имперсонировать. В данном случае это было невозможно – нельзя похитить Гуайану всего на месяц и при этом не лишить его копию всякой ценности. Поэтому они изучили и протестировали Гуайану насколько было возможно. Отто представлял собой хорошую академическую копию этого человека. Ему не хватало важной информации, получить которую он мог только в гипнорапорте, но он всегда мог сослаться на амнезию в результате побоев.
Поэтому Отто выучил наизусть все сведения о Гуайане – на всякий случай, что было не очень приятно – Гуайана оказался едва ли не самым криминальным типом, самым злодейским злодеем из всех людей, которых приходилось имперсонировать Отто. Убийца с холодной кровью, за деньги убивавший детей. Ну что ж, наверное, и у него были хорошие качества. Может, он любил змей или что–нибудь такое.
Была ночь, совершенно беззвездная – небо затянуло облаками, – когда Отто совершил посадку на Сельвии, на небольшой прогалине в горных джунглях, окружавших Керрос–Вердес. Он был сильно расстроен.
Т–46 – едва ли не предел автоматизации для космического корабля. Он заходит на посадку по пеленгу наземного сигнала – в данном случае подаваемого связным ЗБВВ – и берет курс к ближайшей тридцатиметровой полосе ровного грунта; сигнал генерируется с вершины крутого холма посреди буйных джунглей, топография которых довела бы до безумия любого.
Корабль плавно остановился, и Отто вытащил из кармана в своих лохмотьях простой детектор–пеленгатор, который сообщил ему, что находится Отто в 12,8 километрах к юго–юго–востоку от места, где он хотел бы быть. Небольшая ошибка для перелета в 145 световых лет, но Отто–Рамос был совершенно по–человечески расстроен.
Как уже было замечено, Т–46 очень автоматизирован, автоматизирован до неправильного. Его функция – благополучно высадить агента и убраться с планеты. Люк у него открывается сам, и агент имеет шестьдесят секунд, чтобы очистить помещение, или его выбросит автоматически. Отто потому был в плохом настроении, что в стостраничном рапорте особо подчеркивалось – лишь неистовые спортсмены и прочие ненормальные осмеливаются вторгаться в сельвианские джунгли ночью.
Отто вылез наружу и почувствовал, как бесшумно взлетел за его спиной корабль. Держа лазер наготове, он левой рукой надвинул ночные очки и подтянул наплечные ремни вещмешка. Он посмотрел вокруг и ничего не увидел, потом почувствовал спиной что–то холодное, неприятное и рывком обернулся.
Похожее на летучую мышь существо, с трехметровым размахом крыльев и чрезмерным количеством когтей и зубов, бесшумно скользило в его направлении на высоте шеи Отто. До него оставалось десять метров и то, что можно было назвать его лицом, имело кровожадное выражение. На вид оно было примерно с ребенка, и завопило, как ребенок, в тот миг, когда луч лазера рассек его на полпути. С неожиданной неуклюжестью оно перекувырнулось через голову Отто и рухнуло в высокую траву, где еще два раза подпрыгнуло. Последовала секунда тишины, потом шуршание и хруст костей, перемалываемых мощными челюстями.
При вспышке лазера Отто увидел со всех сторон сотни пар голодных глаз. Но принимать назад корабль не было никакой возможности.
Быть может, в каком–то абсолютном смысле известную, пусть и большую опасность принять легче, чем идти навстречу неизвестной угрозе. Отто понимал, что в лесу, вероятно, имеются еще более интересные представители фауны, чем на этом маленьком участке вельда, но он чувствовал себя в большей безопасности с густым лесом за спиной. Он сверил собственное чувство направления с показаниями маленького детектора–пеленгатора и взял курс на северо–северо–запад.
Сделав десять шагов, Отто успел дважды выстрелить в пустоту. Он выругал себя за волнение, за пустую трату энергии, а потом, на двенадцатом шаге, красного цвета змея с головой не меньше человеческой и в действительности светящимися глазами, бросилась на пряжку ремня Отто. После того как лазер отсек ей голову, тело извивалось и корчилось, продолжая взбивать восьмиметровую дорожку среди травы.
Несмотря на все годы тренировок и психологической обработки, все годы практических действий, Отто внезапно потерял контроль над кольцевым мускулом, который делает испражнение незаметной для окружающих, пристойной функцией. Его анальный сфинктер спазмически дергался в последнем рефлексе, который пытается сделать из попавшего в ловушку существа неприятное для охотника блюдо. Он даже не в состоянии был поблагодарить счастливую случайность – ведь он принял элементарную предосторожность еще на корабле, и теперь она помогла ему не испачкать самого себя. В мозгу его ничего не было – только паника, от шеи до макушки. Он издал вопль и бросился бежать, не видя куда, ничком плюхнулся в грязь, вскочил, лихорадочно нажимая на спуск лазера. Луч лазера образовал ослепительную арку, качнувшуюся влево–вправо перед Отто, а потом перекинувшуюся назад, что спасло его от родича первого, похожего на летучую мышь существа. Когда он снял палец со спуска, по всей прогалине трещало пламя, дымились во влажном воздухе ветки. На краю леса некое существо не очень удачно имитировало человеческий смех. И паника самозащиты достигла в Отто такого уровня, что включила последний регулятор, установленный психологами в его сознание, и внезапно он стал холоден, как лед.
Макгевин, ты погибнешь.
Я знаю, Макгевин.
Что делать перед гибелью?
Убить как можно больше врагов.
Существует недоказанная теория, что нет в Галактике более опасного существа, чем человек. В любом случае едва ли найдется человек опасней того, кто оставил всякую надежду выжить… прибавьте сюда полжизни, проведенные в качестве кровавого убийцы, и вы получите единственную разновидность человека, способного продержаться три часа ночью в джунглях на Сельве.
Именно тот факт, что ночная жизнь на Сельве так враждебна человеку, стал основным фактором, повлиявшим на странную эволюцию политической системы на Сельве. Первоначально планету колонизировали пятьсот добровольцев–идеалистов с Земли, из страны, называющейся Уругвай. Они были членами «Программа де политике де Мао», дешево купившими планету у горнодобывающей компании, которая не могла найти желающих обслуживать свои машины.
Последователи «Программы» прибыли вооруженные прекрасно разработанной системой разделения обязанностей и награждения за исполненную работу, которая вполне могла очень хорошо сработать в более гостеприимном окружении.
Нельзя сказать, что корпорация скрыла от них полностью характер фауны на Сельве – нет, они привезли с собой оружие и электрические заграждения, и с самой грозной решимостью не собирались подходить близко к джунглям в ночное время. Но с точки зрения планеты они были лишь пятью сотнями относительно доступных протеиновых кусков, брошенных в гущу самой конкурентоспособной экологической ниши из когда–либо обнаруженной, – двадцать пять тысяч килограммов мяса.
В первый день они потеряли почти сто человек и примерно такое же количество на следующий день. На третий день исчезло сорок, потом семнадцать, потом восемь.
Было бы наивно полагать, что происходила своего рода естественная селекция, что выживали лишь самые сильные и быстрые. Нельзя полностью исключать этот элемент, но куда важнее были простая удача и практические навыки. Все они по профессии и темпераменту были фермерами, а какой фермер, даже самый крепкий, мог достаточно хорошо владеть приемом удара коленом, чтобы выжить на Сельве? Ему могло только лишь просто повезти. Если он оставался в живых и приобретал опыт, то уже меньше мог полагаться на удачу. Хотя одновременно становился менее приятным соседом.
И вот, в течение жизни всего одного поколения, гуманный эксперимент жизни коммуной с неизбежностью дегенерировал в жуткое сообщество подозревающих друг друга кланов, в систему, более подходящую для четырнадцатого, чем двадцать третьего века.
Сначала изменился статус женщины. В соответствии с оригинальной «Эль Программой», женщины должны были быть совершенно равны с мужчинами, исключая специфическую функцию рождения детей. Чтобы предотвратить колонистов от вырождения, составители программы включали в оборудование комплект яйцеклеток в количестве десяти тысяч, уже оплодотворенных и готовых к развитию. Все мужчины экспедиции позволили стерилизовать себя. С помощью того, что в то время считалось современной медициной, женщина могла произвести рождение через четыре–пять месяцев после имплантации яйцеклетки.
К тому времени, когда население количественно стабилизировалось примерно на двух сотнях, стало ясно, что всем женщинам придется до конца своих дней производить потомство, пока утробы не запросят пощады, иначе колонисты вымрут на корню. И нужно было оберегать женщин от Сельвы – что выливалось в пожизненное заключение.
Сначала женщин держали в корпусах пяти транспортных кораблей, доставивших колонистов на планету. Как средства передвижения они были уже бесполезны, но доказали надежность в качестве защиты от зубов и когтей. Ночью мужчины присоединялись к женщинам, днем отваживались выходить на охоту, что было нетрудно, или пытались заняться сельским хозяйством, что было нелегко, поскольку приходилось все время поглядывать по сторонам и быть ко всему наготове.
Лет через десять им удалось построить вокруг каждого корабля высокие укрепленные стены. Электрические ограждения, оказавшиеся бесполезными, потому что мертвые звери просто наваливались кучей и создавали мост для живых, были распутаны и переделаны в барьеры против кожекрылых монстров.
Шли годы, растущее население заставляло все дальше отодвигать стены от бывших кораблей. Сначала люди жили в тесных отсеках, потом в укрепленных фортах, потом в фортах побольше, потом в окруженных стенами городах. В конце концов, пять городков срослись в один обширный город – Кастилию Сервантес.
Здесь были школы, но в них преподавались лишь необходимые основы наук и максимум сведений о том, как выжить. Большая часть первого поколения все еще считала себя последователями «Программа политико». Второе поколение считало «Программу» нелепостью. Третье поколение испытывало к первому роду сентиментально–ностальгические чувства. Десятое поколение… к этому времени очень мало кто помнил, с чего все начиналось.
Если женщины были посажены под замок и оберегались, будто драгоценные камни, а мужчины проводили половину времени, ожидая или совершая кровавые убийства, то нет ничего удивительного в том, что развилась столь уродливая форма социальной организации. Поскольку сила и жестокость были единственными ценными для выживания чертами, то самые сильные и жестокие оказались у власти и сами установили правила игры.
За три сотни лет они завоевали собственную планету. Начав поиск новых миров для завоевания, они нарушили одно из немногочисленных межпланетных законоположений, и Конфедерация через свое тайное ответвление, ЗБВВ, послало верного человека оценить ситуацию.
Когда забрезжила заря и многочисленные смертоносные уроды полетели, заскользили и затопали к своим норам и пещерам, Отто Макгевин все еще был жив.
Совершенно обессиленный, он сидел в середине широкого круга из обугленного, жуткого вида мяса. Именно оно и спасло его. За последние часы он ни разу не выстрелил – сельвианские ночные фуражиры предпочитали, естественно, свежеподжаренное мясо сородичей риску столкновения с неизвестным существом, умеющим плеваться огнем.
Когда солнце расчистило верхний слой покрывала джунглей, Отто не мог найти ни одного признака жизни ни в джунглях, ни на поляне. Почувствовав себя, наконец, в безопасности, он автоматически погрузился обратно в персону Рамоса Гуайаны. Он погрозил мертвым существам кулаком и радостно выругался. Потом отстегнул нож в футляре, висевший на боку сумы, отрезал кусок мяса от бедра одного шестиногого создания и, весело жуя, углубился в джунгли.
С нормальной скоростью ходьбы он мог покрыть 12,8 км за каких–то полтора часа. Но в джунглях нет прямых троп; уже начинало вечереть, когда Рамос, чувствуя беспокойство, вышел на прогалину у основания довольно крутого холма. Симпатичное здание из камня и кирпича – очевидно, что–то вроде охотничьего домика – стояло на верхушке холма. На полпути вверх по склону дорогу преграждал ров, предшествующий солидной по толщине стене, по верху которой шло электрическое проволочное заграждение. Вдоль по тропе он проследовал ко рву. Опустился стилитовый подвесной мост и Рамос, слыша за спиной голоса просыпающихся джунглей, поспешил пересечь ров. Еще одна стилитовая дверь за стеной – и мост поднялся, закупорив Рамоса в небольшом замкнутом пространстве.
– Я не запрограммирован принять вас, – сказал металлический голос. – Владелицы нет дома. – В маленьком алькове слева загорелся свет. – Вы в безопасности, слева от вас имеются пищевые автоматы и санитарно–гигиенические устройства.
Наверняка все они приводились в ход опущенной сквозь прорезь монетой. А у него были только крупные купюры, к тому же поддельные.
– Можешь разменять пятьдесят? – спросил он машину.
– Повторите, пожалуйста.
– Можешь разменять пятьдесят – полсотни?
– Я не запрограммирован принять вас…
– Да заткнись ты!
Это, очевидно, было в программе – машина замолчала. Едва он успел вскрыть замок на двери туалета, как погас свет.
Полчаса или около того он продремал на скамье за бесполезным автоматом с сэндвичами. Тихий звук – стук раскрывшейся двери – разбудил его. Он укрылся за автоматом и направил лазер в ту сторону, где, как считал, была дверь. Очки ночного видения он упаковал перед этим в сумку.
– Гуайана? – спросил женский голос. – Рамос Гуайана?
– Си. Акви. – Итак, его контактер, Р. Эшкол – женщина? На этой планете?
– О, вот где вы. – Она подошла к нему. – Опустите пистолет и берите меня за руку. Я вас проведу.
Они шли вверх по крутой тропе.
– Я вылетела на флаере, искать вас, – сказала она. – Обнаружила место, где вы ночевали. Очень впечатляюще, особенно при дневном свете.
Он ничего не сказал.
Сколько месяцев назад он вот так близко находился рядом с женщиной? Его рука вспотела, стала липкой и холодной в противоположность ее мягкой и теплой ладони. Он почувствовал волну желания, такую острую, что у него сжалось в животе. Каждый раз, когда он спотыкался и чувствовал ее круглое бедро или…
– Эй, друг, держи свои лапы при себе.
– Миерде, но вео, – проворчал он. – Извините, мне не видно.
– Ага… Так, мы уже почти пришли.
Когда они приблизились к верхушке холма, Рамос едва разобрал возвышающуюся стену дома, серую на фоне ночи.
– Вот мы и дома. – Она остановилась и начала возиться с тяжелым железным замком. – «Виста Герможа Отель» – «Отель с прекрасными видами», – перевела она, хотя в этом не было нужды. – Двадцать лет назад был закрыт… осторожно… и его купила через доверенных лиц Конфедерация.
Они уже вошли в дом и ступали по пахнущему затхлым ковру.
– На случай вот таких ситуаций?
– Нет, все гораздо проще… Они думали, что Сенадо переберется в парачо, и хотели дешево получить здание для консульства. Теперь дело застряло. Здесь лестница.
Рамос как раз наткнулся на первую ступень, когда она это сказала; он покачнулся и, сохраняя равновесие, почувствовал под рукой ее икру.
Выпрямившись, он снова тронул ее, и она ответила звонкой пощечиной, показывая свое отношение к Рамосу.
Рамос хладнокровно схватил ее за запястье и, вывернув, бросил ее на пол. Упав сверху, он прижал ее тело к полу коленями, ткнул дулом пистолета в ее шею, изрыгая глухие проклятья. Он щелкнул предохранителем, потом медленно поставил его на место. Поднялся.
– Прошу прощения. Не забывайте, пожалуйста, я на самом деле Рамос Гуайана.
Шелестя юбками, она поднялась на ноги. Голос ее дрожал:
– Знаю, но я – это я, поймите тоже. На Шаломе у нас… так с людьми не обращаются!
Не зная, что сказать, Рамос шумно задвигал сумкой за плечами.
Она вздохнула:
– Давайте руку, уже недалеко.
Они поднялись наверх, до конца лестницы, и повернули налево, в коридор. Дверь в отведенную Отто комнату бесшумно открылась и захлопнулась со щелчком, наводившим на мысли о солидном замке.
– Индикатор настроен на отпечаток большого пальца. Мы изменим настройку. – Загорелся, ослепляя, свет.
В комнате без окон мебель состояла из трех предметов: пневмопостели в одном углу и деревянного стола со стулом – в другом. Маленький голокуб на столе показывал картину камеры, где спал человек. У стола стоял стеллаж, на котором покоилось несколько шпаг. Рамос пересек комнату, подошел к стеллажу и провел пальцами по клинкам.
– Подходит, – сказал он.
Он вытащил шпагу из стеллажа и сделал несколько выпадов, поражая воображаемого противника. Потом внимательней посмотрел на шпагу.
– Мне нужен точильный камень и ремень для правки лезвий. И моток черной изоляции для ручек. Такой ленты, которой пользуются электрики.
Он впервые поднял голову и посмотрел на девушку.
– Ага…
По стандартам Шалома она была обычного вида женщиной. Это значило, что она лишь чуть–чуть уступала совершенством фигуры и черт лица Елене Прекрасной. Одета она была так же, как одевались все молодые женщины в этой части Сельвы – облегающий бархатистый корсет, оставлявший открытым верхние части грудей, потом сбегал до бедер и расширялся в колоколообразную юбку, длинную по стандартам Земли.
Принимая во внимание, что девять десятых его личности были трижды судимы за изнасилование, а десять десятых многие недели находились взаперти в тесном отсеке Т–46, Рамос прореагировал весьма вежливым, приличествующим джентльмену образом – он бросил шпагу, заворчал и сделал три шага к девушке, готовый вцепиться…
Она извлекла из потайного местечка маленький черный пистолет.
– Стой, где стоишь! – сказала она. В голосе ее было больше истерики, чем угрозы. Но было совершенно очевидно – она сожжет его на месте в следующую секунду, и чувство близкой опасности снова вернуло Отто контроль над телом.
Его собственный пистолет лежал на сумке, которую он сбросил со спины в центре комнаты. Если она умеет метко стрелять, то успеет попасть в него пять–шесть раз прежде, чем он успеет достигнуть сумки. Он положил руки за голову.
– Ну, ну, – сказал он, – только не волнуйтесь, это просто… понимаете ли…
– Они правду говорят, – сказала она уже спокойнее, – в самом деле, вас как будто двое в одном теле.
– Это так. – Он чуть согнулся в поясе, держа руки за головой. – Отто Макгевин, к вашим услугам!
– Лучше оставайтесь этим Отто еще немного. – Она опустила пистолет. – Какое странное имя вы…
Рамос уже опустил руку, скрючив пальцы наподобие когтей, и медленно двигался вперед. Она подняла пистолет, и он поднял руки, но на этот раз медленно.
– Неужели вы не можете совладать с собой, хотя бы на секунду?
– Успокойтесь, успокойтесь же… гм, я в самом деле не могу, э–э, совладать с этим. Когда мне не угрожает непосредственная опасность, я должен автоматически реагировать как Гуайана. Иначе, понимаете ли, я мог бы случайно выдать себя, выйти из роли.
Она пятилась к двери.
– Так вот, не думайте, что вам удастся общаться со мной не выходя из роли. – Рука ее лежала на ручке. – Думаю, мы не станем менять настройку замка. До тех пор, пока я не решу, что делать с вами. – Она одним движением вырубила свет, выпрыгнула из комнаты и громко захлопнула за собой дверь.
Долю секунды спустя в дверь с ревом врезался Рамос Гуайана.
– Каго ен ла лехе де ла мадре де су мадре! – ревел он.
Он колотил в дверь кулаками, все громче и все с большей выдумкой ругаясь в течение нескольких минут. Потом он тяжелым шагом прошелся по комнате и нащупал кровать.
3
– Просыпайтесь, Макгевин, Гуайана, или как там ваше имя.
Рамос рывком проснулся и посмотрел вокруг, но в комнате никого не было. Потом он увидел ее изображение в голокубе.
– Сука козлиная, – нелогично обозвал он ее, глумливо усмехаясь. – Не желаю тебя больше. Выпусти меня на свободу, чтобы я мог найти женщину по своему подобию.
Она презрительно фыркнула:
– Рано или поздно ты будешь на свободе. Сейчас есть работа.
Ее изображение исчезло, сменившись личностью настоящего Рамоса Гуайаны, сидящего в своей камере.
Послышался ее голос:
– Обратите внимание, у него на голове новый кровоподтек и губа была недавно разбита. Все это он заработал в драке с охраной позавчера.
– У нас есть приказ, в нем говорится, что вы должны насколько будет возможно точно повторять внешность Рамоса. Лишь тогда вы начнете исполнять свою миссию. Использовать грим было бы неразумно, поэтому мы собираемся нанести вам соответствующие повреждения…
– Пожалуйста, приходите и попробуйте.
– В этом нет необходимости. Для меня, лично, во всяком случае.
Дверь комнаты распахнулась, и на пороге появился здоровенный представитель мужского населения Сельвы, весьма жуткого вида, с пистолетом в одной руке и резиновой дубинкой в другой.
– Извините, полковник Макгевин, – сказал он, поднимая пистолет. – Обезболивающее. – Он выстрелил в тот момент, когда Отто напрягался для прыжка.
Рамос проснулся, чувствуя в голове пульсирующую боль, ощущая, как печет губу. Он языком пересчитал зубы – все были на месте, но пара штук шаталась.
– В ящике стола есть таблетки обезболивающего, полковник. – Мужчина, который усыпил его и, очевидно, слегка поработал над ним, пока Рамос был в бессознательном состоянии, все еще находился в комнате. Или снова был в комнате – он успел избавиться от пистолета и дубинки. Он сидел у дальней стены, с ним были две шпаги и два прозрачных пластиковых шлема.
– Зовите меня Рамос, – сказал Гуайана, подходя к столу. Переход в вертикальное положение вызвал у него чувство, напоминающее удар в висок альпенштоком. Рамос дотронулся до виска и закрыл на несколько секунд глаза, пытаясь избавиться от боли, но у него ничего не вышло.
Он принял таблетку и осторожно дотронулся до губы.
– Наверное, я должен вас поблагодарить. Вам часто приходилось оказывать подобные услуги?
– Только не с космическими целями. – Мужчина встал. – Думаю, вы сможете провести пару раундов. Это тренировочные шпаги–рапиры. – Он бросил одну рапиру Рамосу, который без усилий поймал ее за рукоять.
– Вы чувствуете, что сможете?
– Думаю, да.
В самом деле, Рамос–Отто чувствовал себя в тысячу раз лучше, учитывая даже новую шишку, чем в кабинете доктора Эллиса на Земле. Люди из отдела психокалькирования слегка переборщили, чтобы компенсировать четыре недели полета, за которые тело должно было восстановить силы. Он еще не достиг нормальной формы Гуайаны или Отто, но изрядная доля силы и быстроты к нему уже вернулась.
– Честно говоря, – сказал здоровяк, пока Рамос проверял свое оружие на баланс и упругость, – я настроен скептически. Не понимаю, как они могли научить вас за несколько недель тому, что требовало от Гуайаны ежедневных упражнений на протяжении всей жизни.
Рамос пожал плечами:
– Все это временно.
Он смерил взглядом противника. Здоровяк двигался с легкостью, казавшейся странной для человека таких пропорций. У него были все физические преимущества для фехтования – он на голову превосходил Рамоса ростом, имел длинные руки и ноги. Но Рамос знал, что люди с длинными руками и далеким выпадом склонны переоценивать свои силы при встрече с менее рослыми противниками. Забавно будет проучить его.
Рамос надел шлем – прохладную пористую скорлупу из пластика, которая защищала его лицо, уши и горло.
– Для начала я не буду сильно напирать, – сказал здоровяк.
Они заняли исходную позицию в центре комнаты. Гарде! Рамос заметил, что клинок его соперника отклонился от прямой линии вправо более чем на два сантиметра, открывая предплечье и большую часть плеча. Или его соперник был в плохой форме, или устроил ловушку, не слишком хитрую к тому же. Даже не задумываясь, Рамос произвел атаку, учитывающую обе возможности – одним движением он сделал финт в сторону открытого предплечья, проскальзывая под ожидаемым парирующим ударом, потом двойное парирование, отскок (высоко поднятая шпага, блок–колокол, чтобы предотвратить наскок или запоздалый ремиз), выпад – и тупой конец рапиры ударился точно между третьим и четвертым ребром противника.
– Токар, – признал поражение здоровяк, задумчиво потирая пальцами место, где по нему попала рапира Рамоса. – Мне нужно быть внимательней.
Он и в самом деле постарался быть внимательным, и у него очень хорошо получилось по любым стандартам, но в пяти схватках Рамос выиграл пять уколов. Каждая из них продолжалась не более нескольких секунд. Самая долгая состояла из атаки–парирования, еще парирование–защита–ремиз–защита–ремиз–укол.
– Очень странно.
Соперник Рамоса снял маску:
– Полковник, э, Рамос, эх, я хотел сказать… вы говорите, они научили вас фехтовать не хуже Гуайаны?
– Да.
– Но я дрался с Гуайаной… сотни раз! – и…
– И вы до сих пор живы?
– Нет, нет, не на дуэлях. Пять–шесть лет назад я у него тренировался. Вот почему… в общем, вы деретесь не совсем так, как он… случайный противник не заметит разницы, но я знаю его слабые места. Несколько раз мне удавалось его победить. У вас нет этих слабых мест, во всяком случае, именно этих.
– Гм–м… – Рамос насупил брови, шаря в информации из характеристики миссии. – Ну, это объяснимо. Мне пришлось обучаться через вторые руки, поскольку настоящий Гуайана застрял здесь. Они пригласили лучших мастеров фехтования, каких можно было найти… Из Италии, Венгрии, Франции…
– Как, из самой Франции?
– Нет, не с планеты, а из страны – это такая страна на Земле. Эти мастера изучили ленты с записью боев Гуайаны. Потом они в тандеме обучали меня, мы оба были под гипнозом. Таким образом, я впитал нечто вроде среднего стиля боя Гуайаны.
– Сложная операция, – сказал мужчина. – Но учиться таким способом легко, если сравнить с обычным путем. Я рад, что навыки у вас не сохранятся навсегда.
– Будет неплохо, если они подержатся подольше. Мне нужно свернуть здесь дела еще до того, как начнет стираться калька. Самое большее – два месяца…
– Если я могу чем–то помочь, то конечно…
– Лучше об этом не заикайтесь. Вы не хотите мне помогать, и даже не хотите знать об операции больше, чем вы уже знаете. То же касается этой суки…
– Рейчел? – чувствовалось, что он задет. – Но… ведь она связной ЗБВВ!
– А на таких захолустных планетах таких людей вообще не должно быть! Я не могу чувствовать себя в безопасности, выполняя задание, если знаю, что кто–то еще имеет сведения об истинной моей природе. У людей есть неприятная особенность – их можно вынудить говорить. Пока что только вы двое знаете меня. Как много остальных – весь персонал посольства?
– Нет, только мы двое.
– Тогда лучшее, что вы можете для меня сделать – вы оба, – покинуть планету. Немедленно.
– Мистер Гуайана, – донесся тонкий голос Рейчел из видеокуба, – постарайтесь вспомнить, что мы – полномочные представители Конфедерации на этой планете. А вы – только инструмент, специалист, посланный на помощь нам, чтобы разрешить данную проблему. И вся ответственность лежит именно на нас…
– Знаете что, я не дам и… – Рамос замолчал, потом продолжил более вежливым тоном: – Там, внутри, я на самом деле совершенно на все плевал – построит ли Сельва тысячу крейсеров, чтобы швырнуть Грюнвельт обратно в каменный век, или не построит. Я бы никогда даже не узнал о существовании Сельвы, если бы Альварец не заболел вдруг комплексом Атиллы.
Однако, смутно припомнил Гуайана, с дамами Рамос разговаривал очень вежливо и был крайне обходителен.
– Тогда могу сказать, – заключила она с презрением, – что вы идеально подготовлены к вашей работе. Неужели вы не испытываете ни малейшего сочувствия к…
– Сочувствие, мотивация – все дерьмо. – Он глубоко вздохнул и постарался успокоиться. – Симпатии и сочувствие могут меняться, а мотивация – это простое обозначение чего–то такого, чего никто не понимает. Я хорошо исполняю работу, лучшую работу, потому что до последней клетки мозга я кондиционирован исполнять миссию. И совершенно надежен, потому что никто кроме ЗБВВ не обладает знаниями и оборудованием, чтобы это кондиционирование нарушить.
– Тогда вы – самое презренное создание.
– Потому что ущипнул тебя за задницу, большая ты…
– Прошу вас! – Здоровяк обоими руками похлопывал воздух перед собой, стараясь успокоить Рамоса. – Рейчел, твоя мотивация никого не интересует, и никто не оспаривает кондиционирование полковника. Почему мы просто не оставим этот разговор и не займемся самой проблемой?
– Один небольшой вопрос сначала, – сказал Рамос, все еще разбрасывая искры гнева. – Я знаю, кто такая Рейчел Эшкол. Это указано в моих документах… но вы кто такой, черт побери?
– Октавис де Санчес. Я работаю в посольстве.
– Ну что же, хорошо, что она вас нашла не на улице. Что вы делаете в посольстве в свободное от шпионажа время?
– Я, гм, анализирую данные для секции Жизненной Статистики.
– И это дает вам право делить наш маленький секрет?
– Мне был необходим кто–нибудь… – начала Рейчел.
– Да вы сами тут не нужны!
– Мне был необходим человек, безукоризненно верный, который хорошо знал бы Гуайану. Чтобы проверить ваше прикрытие, ваше поведение.
– Чье поведение? Чье прикрытие?.. Я… Я Рамос… Гуайана!!!
– Да, он разговаривает точно как Гуайана, – сказал Октавис.
– Понятно? – Рамос воздел к небу руки. – И ради этого ты в два раза увеличила риск моего раскрытия?
– Сеньору Санчесу можно полностью доверять. – Изображение Рейчел в видеокубе подалось вперед, зло покраснев.
– Ах вот вы о чем, значит… Октавис, старик, если бы я предложил тебе миллион песо за переход на сторону Альвареца…
– Нет. Они слишком…
– Два миллиона? Пять? Десять? Твою жизнь? Угрожал бы пыткой детей до смерти, твоих детей? Твоей матери?
– Да, понимаю. Конечно. Если цена достаточно велика, любой человек…
– Любой человек на этой планете, кроме меня.
Несколько секунд тишины.
– Тогда почему бы вам просто не избавиться от нас… простых смертных? – сказала Рейчел.
– Я обдумал этот вариант, – фыркнул Рамос. – И отбросил я его не потому, что вы могли бы мне пригодиться в дальнейшем. Вы бы мне не пригодились.
– Так почему бы ни убить нас?
– Или хотя бы попробовать, – добавил Октавис, сгибая и разгибая клинок тренировочной рапиры.
– Во–первых, это привлекло бы лишнее внимание ко всей операции. Во–вторых, даже Рамос – настоящий Рамос – не лишен некоторых моральных понятий. И в любом случае, он отличается практичностью, он не станет слоняться по округе и убивать людей из спортивного интереса, или только потому, что ему не нравится факт их существования.
– Он убил шестнадцать человек, – мрачно сказал Октавис.
– Семнадцать. Но всегда имел то, что считал достаточной причиной, или по крайней мере получал приличную выгоду.
«Я убил гораздо больше, – подумал Отто Макгевин, – только ради того, чтобы Конфедерация благополучно функционировала».
– Согласен, причины у него могли быть менее существенные, чем у вас.
Октавис кивнул:
– Послушайте, мы топчемся на месте. Лучше займемся планом, чтобы скоординировать ваше…
– План этот невыполним и с настоящего момента отбрасывается. Похитить Рамоса, тайно подсадить меня на его место в камеру, потом устроить побег… все это оперетка, которую всегда придумывает Планировка, черт бы ее подрал…
– Но у нас приказ… – твердо сказала Рейчел.
– Посмотрите на звание человека, подписавшего приказ, потом вспомните мое звание. Может, ЗБВВ не всегда эффективно действует, но дураков там тоже нет… вот почему я вообще имею военное звание – чтобы такие люди, как вы, не ставили мне палки в колеса.
– Тогда что вы предлагаете? – сказала она. – Что можно придумать лучше?
– Чем меньше вам известно, тем лучше для вас обоих. Сделайте для меня две вещи, а потом вы, Октавис, можете вернуться к своей статистике, а вы, сеньорита Эшкол, можете заняться… что вы делаете в свободное время?
– Меня это полностью устраивает, – горячо заявила Рейчел. – Чем скорее вы уберетесь с моих глаз, тем лучше я себя буду чувствовать.
– Что мы должны делать, полковник?
Рамос несколько секунд улыбался в видеокуб, потом повернулся к Октавису.
– Во–первых, обеспечьте мне надежное, не вызывающее подозрений средство передвижения, чтобы добраться до клана Альвареца. Очевидно, это будет лошадь. «Они строят планы межпланетной войны, а сами до сих пор используют вьючных животных».
– Потом, когда я буду готов выехать, избавьтесь от настоящего Рамоса.
– Убить?
– Это самое надежное. Решайте сами.
– Вы забываете, что Санчес и я – не хладнокровные убийцы–профессионалы. Мы похитим его, как и было запланировано, и запрем в комнате, где сейчас находитесь вы.
– Ладно. Советую сначала убрать отсюда шпаги.
Когда Октавис вышел, Рамос с облегченным вздохом хлопнулся на свою кровать. Трудная работа – быть Рамосом и одновременно думать как Отто.
С завтрашнего утра ему придется действовать быстро. Жаль – было бы неплохо проследить за похищением Гуайаны. Возможно, заключенный погиб бы при попытке к бегству.
Теперь ты думаешь больше как Рамос. Это хорошо.
4
Чтобы добраться до клана Альварец, Рамосу нужно было преодолеть двести километров, через территории кланов Туэме и Амарилло. На это ему потребовалось два дня езды на страдавшей костным шпатом лошадке, которой снабдил его Октавис. Когда он во второй раз остановился для отдыха и развлечений в таверне на границе территорий Амарилло и Альвареца, то оказалось, что нанятая им проститутка уже много лет знает настоящего Рамоса.
Она заметила, что он неожиданно стал непонятно ласковым, но, кажется, была этому рада и ничего не заподозрила.
О каких других важных аспектах жизни Гуайаны ничего не было известно сектору психокалькирования? Рамос надеялся, что история с амнезией спасет его в случае неприятностей.
Он вызвал отель «Виста Гермоза» до того, как пересек границу клана Туэме; и Октавис сообщил, что похищение прошло гладко, по плану. Никакого насилия – некоторая сумма денег, переданная в нужные руки, внезапное перемещение части персонала. Гуайана был в безопасности, под замком в отеле. Он надежно блокирован. Были выпущены плакаты, обещавшие награду за его поимку. Но описание внешности в объявлении не соответствовало действительности. Хитрость даст ему еще два дня, пока не будет выпущен плакат с фотографией, за это время он спокойно успеет добраться до клана Альварец.
Поездка верхом оказалась утомительной. Большей частью дороги были покрыты гравием – исключая города побольше, где имелись каменные и покрытые щебнем дороги. Всякий раз, когда Рамоса обгонял транспорт на неконской тяге, его обдавало дождем камешков, вдобавок поднималось облако удушливой пыли, которая по несколько минут висела в горячем неподвижном воздухе. Особенно отвратительны были большие грузовики на воздушной подушке, проходившие каждые полчаса. Они сильно напоминали Рамосу о джунглях. Он после первого же болезненного опыта узнал, что всадник и лошадь должны укрыться в кусты, на пару метров от дороги, когда мимо проезжал один из гигантских экипажей. Иначе им пришлось бы умереть от потери кожного покрова еще до конца первого дня пути. К тому времени, когда он достиг Кастелии Альварец, Рамос покрылся полусантиметровой коркой пыли, царапинами от шипов и летящих камней, и едва не был парализован из–за потертостей в седельной области. Он оставил лошадь на общественной конюшне, около часа отмокал в горячей ванне, потом обработал самые важные ранения, заплатил за хороший массаж и новую одежду, потом, слегка вразвалку, зашагал к замку.
Замок представлял собой воздушную фантазию из стекла и полированного стилита – очевидно, его построили не так давно, хотя он уже на сто лет отстал от архитектурных стандартов более цивилизованных стражников со скрещенными пиками, старающихся не подавать виду, что им неудобно в нелепых архаичных униформах. Оружие их было скорее декоративным, но их поддерживали два мегаваттных лазера на блестящих стилитовых бункерах по обоим флангам дороги. Указатель направлял посетителей к небольшому куполу рядом с одним из лазеров. Большое зеленое око лазера проследовало за Отто, пока он проходил мимо.
Внутри купола имелись красные кирпичные стены, выложенные черной плиткой, пол и что–то очень похожее на крохотную женщину, сидящую за маленьким столом напротив входа. В слабом свете трудно было разобрать грани видеокуба, но это явно было голографической проекцией.
Вид у женщины был строго деловой:
– Пожалуйста, назовите ваше имя и имя человека или название департамента, к которому у вас дело.
– Мое имя Рамос Марио Гуайана. Кажется, я должен встретиться с эль Альварецом.
– О… нет, сэр, это совершенно исключено. – Она ожидающе посмотрела на него. Рамос ответил таким же взглядом.
– Одну минуту, пожалуйста. – Она что–то выстучала на клавиатуре перед собой. – Ваша фамилия пишется с «а» – Гуайана?
– Да.
Она снова застучала клавишами, потом посмотрела на экран справа от нее.
– О… майор Гуайана, вы должны доложить прямо коменданту Рубирецу… у него есть постоянный кабинет?
– Гм… Я не знаю. – «Майор Гуайана?» Еще одна деталь, пропущенная Планировкой, – он оказался офицером.
– Минутку, я посмотрю, смогу ли найти его. – Она некоторое время что–то наигрывала на своей клавиатуре и тихо говорила в микрофон.
– Комменданте Рубирец находится в Библиотеке, в комнате Редких Книг, – сказала она тоном, каким подается команда «вольно». – Простите? – Нахмуренные брови, склоненная набок голова.
– Слушайте, я действую в поле, я не знаю города. Где находится библиотека?
С преувеличенной тщательностью она объясняла ему: южная половина шестого этажа замка.
Пользуясь своим только что обнаруженным званием, Рамос попытался нагнать страху на охрану дворца, попросившую его снять шпагу. Но капитан охраны спокойно сообщил, что дворцовая стража стоит особняком в военной командной цепи, и что он или отдаст шпагу, или будет сожжен на месте. Он передал ему шпагу. Когда он прошел сквозь ворота, детектор металлических предметов коротко прогудел. Стража отобрала пистолет.
Внутри замка было пронзительно холодно. Рамос вдруг вспомнил, что впервые с того момента, как он покинул борт Т–46, он вдыхает кондиционированный воздух. Весь первый этаж был заполнен дорогой резной мебелью, плюшевыми коврами, зеркала от пола до потолка чередовались со средней руки картинами на стенах. Слишком много свободного пространства – обстановка больше отвечала соображениям обороны, чем эстетическим. Любое или каждое из этих зеркал могло скрывать отделение вооруженных людей. Стоя в одиночестве на ковре площадью в акр, Рамос чувствовал на себе взгляды сотни глаз.
Мальчик–лифтер был одет в форму дворцовой стражи и вооружен коротким клинком и лазерным пистолетом. Он ни слова не сказал Рамосу и уже знал, куда тот направляется.
В главной комнате–библиотеке сидел всего один человек – клерк, занимавшийся раскладыванием лент с записями. Он тоже был вооружен. У Рамоса появилось чувство, что в замке оружие носят все, кроме агентов ЗБВВ.
– В какой стороне комната Редких Книг, амиго?
Клерк снял старомодные очки и, моргая, посмотрел на Рамоса.
– Туда нельзя входить. Занято.
– Знаю. – Рамос забарабанил пальцами по крышке стола. – У меня назначена встреча с комменданте.
– А–ах… Сюда. – Служитель повел Рамоса сквозь лабиринт картотечных ящиков, полок с периодикой, книжных шкафов. Они подошли к двери, обозначенной буквой «Б». – Одну минуту. – Служитель постучал в дверь и немного приотворил ее.
– Я сказал ведь, чтобы меня не беспокоили, – донесся ледяной голос изнутри.
– Этот джентльмен говорит, что ему назначено, комменданте.
– Я никому ничего не назначал.
Клерк оказался очень проворным малым – его лазерный пистолет уставился на грудь Рамоса еще до того, как комменданте произнес слово «назначал».
– Я уберу его, сэр.
– Погоди, – сказал Рамос, едва не переходя на крик. – Я Рамос Гуайана.
– Рамос?
Со стуком захлопнулась книга, послышалось шуршание бумаг, потом тяжелые шаги, приглушенные ковром. Медведеподобная голова наподобие тарана высунулась в коридор из–за двери. Хозяин ее должен был обладать на удивление незаурядным ростом.
– Рамос, – проворчал он с чем–то вроде радости. – Убери пистолет, дурак, у Альвареца должно было быть побольше таких людей, как Рамос. – Двумя мощными шагами он покрыл расстояние между ними и заключил Рамоса в сокрушительные объятия. Потом, держа его за плечи, он всмотрелся в его лицо, покачивая головой из стороны в сторону и все больше напоминая медведя.
– Они здорово тебя обработали, бедный мой друг.
– Но не так, как могли бы, комменданте. Меня должны были повесить. – Он совершенно искренне содрогнулся. – Или еще хуже…
– Зачем комменданте? – Он взял Рамоса под руку и повел в комнату Редких Книг. – Разве не был я для тебя всегда лишь Хулио?
– Сэр… Хулио, все дело вот в чем. Меня избивали, регулярно, жестоко…
– Это очевидно.
– …и я, похоже, потерял память. Все воспоминания о последних десяти годах или около того. – Он опустился в удобное кресло. – По их допросам я логически вывел, что после побега должен направиться именно сюда. – Он решил рискнуть. – Но я смутно припоминаю… вас.
Какая–то тень, возможно, сомнение, мелькнула на лице бородатого комменданте, потом исчезла.
– Еще бы ты не помнил, – засмеялся он, вдруг повернулся и пробежал взглядом по выстроившимся вдоль стен томам в кожаных переплетах. Он выбрал толстую книгу под названием «Философские беседы», поднял к уху и потряс. Книга приятно забулькала.
– Философия – лучшая из музык, – процитировал он по–испански. Потом вытащил из пустой внутри книги бутылку и два стакана, наполнив каждый изрядной порцией коньяка. Один стакан он вручил Рамосу.
– Грюнвельтский брантвейн. А именно… – Он посмотрел на бутылку. – Эйзенмахер, 36–го года. Быть может, нам пора начать привыкать к его вкусу?
Рамос поднял стакан:
– Мы наполним им бассейны.
Они засмеялись и выпили.
– Значит, кое–что о Плане ты помнишь?
Рамос пожал плечами:
– Не больше, чем известно каждому. Мои похитители – верное ли это слово? – там, в Туэме, подразумевали, что убийство мальчишки как–то связано с Планом. Я также подозреваю, что они не слишком Плану сочувствуют.
– Да, пока еще не очень, – сказал комменданте. – Но мы их склоним. Или обойдемся без них. Теперь у нас есть поддержка Диаза, что гораздо важнее. Тяжелая промышленность. – Внезапно он поднялся.
– Но об этом мы можем поговорить позднее. Ты, наверное, очень устал.
«Скорее испытываю большое любопытство, чем усталость»,– подумал Рамос, но лучше было слишком пока не нажимать.
Он кивнул:
– Это было изматывающее путешествие.
– Найди в офицерских квартирах тененте Салазара. Я ему позвоню, чтобы тебе дали хорошее жилье.
– Буду благодарен.
– И… а–а! Не желаешь ли разделить… компанию с дамой?
– В некоторой степени. Самые насущные потребности я уже удовлетворил в разнообразных тавернах на пути от Туэме сюда.
Хулио хлопнул Рамоса по спине и засмеялся:
– Некоторые вещи им не под силу изменить!
5
Как обнаружил Рамос, его звание, полученное недавно, как сообщил ему тененте Салазар, давало ему право лично выбирать квартиры. Впрочем, имелось всего два свободных помещения. Рамос выбрал второе (хотя в нем могло стоять больше подслушивающих «жучков»), потому что комната была чище, а он ожидал женской компании. Девушку звали Ами Ривера. Хулио сказал, что раньше они уже были близки. Он обещал предупредить ее о настроении Рамоса.
Служитель принес вещевой мешок с личными вещами Рамоса–настоящего. К своему разочарованию Рамос узнал очень мало нового, исследовав предметы в мешке. Здесь имелось оружие – затупленная рапира, сабля и еще одна рапира для тренировок. Три комплекта цивильной одежды. Форма отсутствовала. Распечатанный пакет с мишенями для стрельбы из пистолета. Три книги из замковой библиотеки – сборник рассказов и две книги по теории фехтования (это были переплетные комплекты для журналов – Рамос поискал собственное имя, но не нашел). Единственной вещью без практической ценности оказалась потрепанная губная гармошка без верхней октавы. В маленьком мешочке хранились также разнообразные мелкие предметы, явно выложенные из ящика стола – почтовая бумага без монограммы, огрызок карандаша, резинка, две ручки с высохшими чернилами, склеивающиеся почтовые марки, наполовину пустая пачка наркопалочек, но без спичек.
Возможно, шерлоки холмсы из спецсекции ЗБВВ, профильтровав все эти мелочи, смогли бы сказать о Гуайане все – от размера его кольца на безымянном пальце до того, каких женщин он предпочитает. Но Рамосу Отто Макгевину даже через час пристального осмотра все это казалось тем, чем было, – пятью клинками, тремя комплектами одежды и кучей безделушек. Все, что он мог узнать, изучая эти предметы, он уже и так знал.
Перед заходом солнца появилась Ами, она подала Рамосу «Триморлинос секос», местное блюдо из даров моря. Это была женщина примерно одного с Рамосом возраста. Ему нравилось с ней разговаривать и лежать с ней в постели, и он так и не смог определить, была ли она послана шпионить за ним или нет.
На следующую ночь ее сменила молоденькая девица по имени Сесила, пристрастия которой были более экзотическими, но зато она мало говорила. На третью ночь прибыл рядовой Мартинец, унылого вида и к тому же мужского пола; он был послан доставить Рамоса к комменданте.
Рамос ожидал увидеть увеличенный вариант собственной аскетично устроенной квартиры, но обнаружил, что «жилище» Хулио оказалось обширным оштукатуренным особняком в форме приплюснутого V, выстроенного вокруг сада, за которым тщательно ухаживали.
Хулио был в саду, сидел под большим деревом за покрытым бумагами столом. Яркая лампа, подвешенная на ветвь, тихо шипела, бросая вокруг мягкий желтый свет. Запах горящего фитиля приятно смешивался с ароматом сада. Хулио что–то быстро писал и не услышал, как подошли Рамос и рядовой. Рядовой прокашлялся, подавая весть об их приближении.
– А, майор Гуайана! Садитесь, садитесь. – Он махнул рукой в сторону стула напротив и снова склонился над бумагой. – Еще одну минуту. Рядовой, найдите повара, пусть принесет нам немного вина и сыра.
Через минуту он со стуком положил ручку и собрал вместе все бумаги.
– Рамос, – сказал он, укладывая их стопкой, – если они предложат тебе повышение до полковника, отказывайся. Это первый шаг к смерти от писчей судороги.
Он сунул бумаги в портфель и поставил его на траву:
– У меня для тебя следующее… ага!
Он замолчал, пока солдат расставлял перед ними тарелки с сырами различных сортов и наливал вино.
– Можете идти, рядовой. – Он со вкусом понюхал вино и отпил глоточек. – Да, звание имеет все–таки свои преимущества.
Рамос сравнил изобилие окружающей обстановки с квартирой полковника Отто Макгевина на Земле. Он пробормотал что–то, соглашаясь, но про себя отметил, что привилегии звания разнятся от армии к армии.
– У меня для тебя новое задание, Рамос. Ты знаком с кланом Сервантес?
– Только по карте.
Комменданте в изумлении покачал головой:
– А ведь мы с тобой там бывали. Двухнедельная поездка всего лет пять назад.
– Абсолютно ничего не помню.
– М–м. Во всяком случае, Сервантес сейчас вызывает у нас беспокойство. Сначала он поддерживал План, но позже… впрочем, детали не имеют значения.
– Он начал колебаться?
– Вероятно, даже хуже. Эль Альварец подозревает предательство.
– А имеется ли у эль Сервантеса сын подходящего возраста?
– К сожалению, не имеется. Он уже старый человек. Сыну его почти пятьдесят.
– Но это превосходная ситуация. Единственному внуку всего двенадцать, и больше в семье некому занять место в Сенадо, если что–то случится с сыном. – Комменданте усмехнулся. – Небо их невзлюбило, посылая одних дочерей.
– Значит, я должен вызвать этого пятидесятилетнего мужчину на дуэль и убить его?
– Да. Все было бы просто, если бы не одно обстоятельство. – Хулио прислонился к стволу дерева. – За твою жизнь назначена цена, Рамос. Во всех кланах, кроме Альвареца. Эль Туэме предлагает десять тысяч за твою голову.
– Значит… сначала нужно изменить вид этой головы.
– Пластическая хирургия?
«Лишь только скальпель коснется пластиплоти…»
– Конечно, мы уже обсудили этот вариант.
– Кажется, мера слишком крайняя. Они смогут вернуть мне потом прежнюю внешность?
– Не знаю. Думаю, что нет.
– Мне это не нравится.
Хулио пожал плечами:
– Это твоя же единственная голова, Рамос. Жалко будет, если ты потеряешь ее из–за тщеславия.
– Нужно подумать… у вас есть экземпляр фотографии, которую они использовали на плакатах, чтобы определить меня?
– Да. – Он поднялся. – Пойдем.
Комменданте провел его через два вооруженных поста охраны в свой обширный особняк. Толчком большого пальца распахнул дверь в просторный кабинет.
Он открыл массивный деревянный секретер – замок тоже был настроен на его отпечаток пальца.
– Вот.
Рамос изучил изображение. Очень похоже, но фотография сделана явно к концу его срока в камере.
– Все в порядке. Смотрите.
Он поднял картинку к своему лицу.
– Тюремная бледность у меня уже сошла, кроме того, на фотографии все лицо распухло от синяков. Если я обрею усы и коротко подстригу волосы, меня никто не опознает.
Хулио переводил взгляд с картинки на Рамоса:
– Возможно. Но я предпочел бы, чтобы ты согласился на операцию.
– Хулио, мне бы не хотелось… У меня и так слишком мало надежных связей с прошлым. Я чувствую, что если потеряю и свое лицо…
– Хорошо, согласен.
Хулио забрал у него фотографию и спрятал обратно в секретер.
– Скажу тебе вот что. Я велю Ами принести немного этой жидкости – лосьона, которым пользуются женщины, чтобы сделать кожу темнее.
Он запер секретер и взял Рамоса под руку:
– На сегодня довольно. Пойдем, закончим бутылку.
Когда Рамос вернулся домой, его ждала Ами. Она втерла нужное количество «сол инстант» в каждый квадратный дюйм его кожи, и действие его оказалось весьма эффективным. Взвесив в уме аксиому, советующую воину воздерживаться от контактов с женщинами накануне сражения, он решил совету не следовать.
6
Снабженный документами и купюрами, необходимыми гражданину клана Сервантес, Рамос без труда добрался в одноименный город. Он решил не идти сразу в сам замок. Вместо этого монорельсом доехал до небольшого городка, расположенного на безопасном расстоянии от границы, оттуда повозкой добрался до еще более мелкого населенного пункта, достаточно примитивного, чтобы не иметь видеоканалов в телефонных будках.
Это был симпатичный курортный городишко, Лаго Туира, и он отдохнул в его гостинице – один день и одну ночь. Потом осуществил анонимный звонок в замок Сервантес, коротко предупредив охрану, что наемный убийца следит за младшим Сервантесом. Тененте, с которым он говорил, пытался задержать его на линии подольше, но Рамос опустил трубку, вскинул на плечо сумку и выскользнул из гостиницы.
Территория клана Сервантес была одной из самых старых населенных местностей Сельвы, и именно здесь люди наиболее эффективно модифицировали окружающую среду. Джунгли вокруг Лаго Туира больше напоминали буйный сад, чем типичные сельванские джунгли. Самые крупные животные здесь были не опаснее земного медведя или большого кота и встречались относительно редко. Поэтому Рамос спокойно шагал сквозь рассветную темноту, не опасаясь выдать свое присутствие употреблением лазера.
Под прикрытием темноты он двигался по примитивной дороге с бревенчатым настилом, всякий раз ускользая в джунгли, когда приближалась машина. Не было заметно, чтобы кто–то очень спешил в Лаго Туиру, и ни на одной из машин не было правительственных обозначений. Или они не успели еще установить источник звонка, или подумали, что звонили ненормальные и решили не тратить зря время.
Когда взошло солнце, Рамос сошел с дороги, продолжая шагать параллельно ей в двадцати или тридцати метрах. Около полудня он отыскал подходящее дерево, забросил свой гамак с камуфляжным покрытием на низкие ветки и проспал крепким сном до темноты. Потом он шагал в прохладной ночи, пока не достиг городка со станцией монорельса. Он прождал в лесу неподалеку от станции, пока не поднимется солнце и часа через два после рассвета спустился к терминалу дороги, угостил себя душем и обильным завтраком, переоделся и сел в поезд, уходящий в Сервантес.
Конечно, он на самом деле не имел ни малейших намерений вызвать Рикардо Сервантеса III на дуэль. Но нужно было создать видимость, что он старается.
Кастилия Сервантес была самым большим городом, который видел на Сельве Отто Рамос. Здесь жило почти четверть миллиона людей. Он решил, что лучше всего для начала найти работу в самом замке.
Сойдя с поезда, пассажирам пришлось показать свои удостоверения личности двум вооруженным солдатам, которые сверяли их лица с фотографией. Когда подошла очередь Рамоса, он вытянул шею, чтобы рассмотреть снимок – это та же самая картинка, которую он видел в кабинете Хулио.
– Кто это, амиго? – спросил он одного из солдат.
Тот холодно посмотрел на него:
– Ты лучше радуйся, что это не ты.
– Давно они уже этим занимаются? – спросил он человека в очереди, стоявшего сразу за ним.
– Не знаю, – сказал тот. – Я в город приезжаю пару раз в неделю. Раньше такого не было никогда.
Наверное, телефонный звонок сработал.
В агентстве по трудоустройству Рамос выяснил, что подавляющее большинство должностей в замке требовали разрешения службы безопасности. Единственная специальность, этого не требовавшая, была «мойщик посуды 2–го разряда».
На следующий день он уже мыл горшки и кастрюли в военной кантине замка, навострив уши. К вечеру он уже узнал, что Рикардо III нет не только в Кастилии Сервантес, но и вообще на территории клана. После телефонного звонка он решил послушаться совета врача и отправился в длительный отпуск – охотиться и ловить рыбу весь месяц, оставшийся до очередной сессии Сенадо.
Вызвал ли его исчезновение звонок Рамоса или нет – это было несущественно. Теперь в Сервантесе ему делать было нечего. Он разгулялся напоследок со старшим по кухне и гордо покинул замок. В Кастилию Альварец он отправился обходным маршрутом, через клан Амарилло. Он вызвал Хулио, и комменданте велел ему немедленно, несмотря на поздний час, явиться к нему на квартиру.
Совершенно измотанный, Рамос доплелся до особняка и встретил в саду ждущего его Хулио. Комменданте была пересказана правдоподобная версия того, что случилось в клане Сервантес.
– …поскольку нам все равно пришлось бы ждать, я предлагаю заняться делом в следующем месяце. Это не должно вызвать какие–либо затруднения.
Хулио молча выслушал весь рапорт. После чего сказал, отрывисто кивнув:
– Хорошо, мы подождем.
Он поднялся со стула:
– Пойдем, Рамос. У меня в кабинете есть кое–что, что тебе наверняка будет интересно.
Он открыл дверь в кабинет и подтолкнул Рамоса. У дальней стены сидел во вращающемся кресле какой–то человек и читал, повернувшись спиной к двери.
– Он здесь, – сказал Хулио.
Человек со стуком захлопнул книгу, повернулся и встал, улыбаясь.
Это был Рамос Гуайана.
– Кто этот человек – подставное лицо? – сказал Отто–Рамос, вытягивая шпагу. Комменданте коротко засмеялся.
– Просто другая версия тебя самого, – сказал Гуайана, – но без затруднительной амнезии. – Его собственная рапира уже была у него в руках, в боевой позиции. – Убить его, Хулио?
– Нет. Эль Альварец задаст ему несколько вопросов… но можешь его пощекотать, впрочем. Но только минимум крови, будь добр. Чистить этот ковер – сущее мучение.
– Странно, – сказал Гуайана, приближаясь. – Как будто фехтуешь с отражением. Но мое отражение в плачевно плохой форме.
Перед лицом внезапной опасности он сразу превратился в чистого Отто Макгевина, который не фехтовал уже пятнадцать лет, и к тому же устал до изнеможения.
Гуайана захватил инициативу, атаковав «эн катро», Отто отбил его клинок, потом ринулся вперед с серией коротких колющих ударов. Гуайана их со смехом парировал, потом сделал простой перенос клинка и проткнул Отто мышцу как раз над правым коленом.
Отскочив назад, Гуайана поднял рапиру в карикатурном салюте:
– Первая кровь.
– Думаю, еще немного не помешает, – сказал Хулио. – Попробуй украсить ему лицо.
Нужно нырнуть под клинок и пустить в ход руки и ноги. Рана болела, но не сильно, хотя Отто уже чувствовал, как деревенеет нога. Липкая струйка крови ползла по лодыжке.
Гуайана надвинулся на него, высоко держа рапиру, расслабившись, Отто сделал шаг вперед, поднырнул, почувствовал, как лезвие оцарапало скальп, нанес удар боковой стороной ступни в щиколотку Гуайаны, услышал, как сломалась кость, бросил шпагу и ударил Рамоса в горло сжатыми в «лопатку» пальцами (левая рука), ухватив тем временем запястье его руки, державшей рапиру, высоко поднял эту руку, чтобы не мешал клинок (решил в этот момент оставить Рамоса в живых и не ломать ему шею), сильно ударил его под ложечку, почувствовал, что предплечье Хулио захватывает его горло, отпустил лишившегося сознания Рамоса, переместил вес, придавил одной ногой ступню Хулио, разорвал его захват, снова сместив вес и перебросил тяжелого комменданте через плечо, шагнув вперед, чтобы нанести решающий удар ногой, и, увидев блеск лазерного пистолета в руке Хулио, понял, что на таком расстоянии не успеет его выбить и, удивляясь, что до сих пор еще жив, отступил назад, поднимая руки.
– Не стреляйте. Все.
В коридоре Отто слышал топот бегущих ног. Рана на ноге ныла – он знал по характеру боли, что порван большой мускул. Волосы его были испачканы высыхающей кровью, к тому же он чувствовал первые симптомы наступающей мигрени.
Свободной рукой Хулио нащупывал пульс Гуайаны:
– Если ты его убил, я лично кастрирую тебя тупым ножом.
Сказано было спокойным тоном, без малейшего признака преувеличения.
– Присоединяйся к своим дружкам.
Охранник втолкнул Отто в камеру. Поврежденная нога подвернулась, и он покатился по влажному полу. Пол пах старой мочой и плесенью. Человек в камере стоял к Отто спиной, глядя сквозь зарешеченное окно в освещенный двор. На двойных нарах сидел другой обитатель – женщина. Она тихо плакала.
– Боже! Это вы, Эшкол?
Она в ответ только громче начала плакать.
– Это она. – Октавис повернулся к нему лицом, и даже в тусклом свете было видно, как тяжело ему пришлось. Все его лицо представляло сплошной разбухший синяк, глаза почти не открывались. Куртка его затвердела от черной засохшей крови.
– Что произошло? Как?
– Как – мы не знаем. Пять или шесть вооруженных людей прошлой ночью ворвались в отель после полуночи…
– А что вы там делали? Я же вам сказал…
– Мне казалось, что Рейчел нужна защита.
– Спасибо за заботу, – сказал Отто. – Продолжайте.
– Они разоружили меня, потом схватили Рейчел. Заставили ее открыть дверь Гуайаны. Кажется, он не удивился, увидев их.
– Это понятно. Что дальше?
– Они нас связали и заткнули рты – мне и Рейчел – и свели нас к вертолету. Еще до рассвета мы уже были здесь.
– Остальная часть дня ушла у них на то, чтобы заставить вас говорить.
– Да. Но я ничего не сказал.
– Это ясно – вы до сих пор живы. Значит, вы им еще нужны. С ней они так же поступили?
– Н–нет, – сказала Рейчел, дрожа. – Сказали – завтра.
– Да, завтра, наверняка, – бесцеремонно отрезал Отто. – Вас они убьют, в любом случае. И меня тоже, скорее всего.
– Почему вы так уверены? – Голос ее стал намного тверже из–за появившихся ноток презрения.
Отто почувствовал, что начинает злиться, понял, что это реакция Рамоса, и попытался не обращать на нее внимания.
– Сами подумайте об этом, леди.
– Мне кажется, – сказал Октавис, – что они не станут слишком сердить Конфедерацию.
Отто пожал плечами, хотя было слишком темно, чтобы они увидели этот жест.
– Конфедерация уже проявила явный интерес, посылая меня. Для Альвареца гораздо выгоднее, если она просто исчезнет и вы тоже, вместо того чтобы держать вас как свидетелей нарушения прав… самой ценной для Конфедерации женщины на этой планете.
– Но вы…
– Заткнитесь. Любое ваше слово записывается. Они не должны узнать, чего–то, чего они еще не знают… особенно обо мне.
Октавис присел на нары вместе с Рейчел, Отто занял его место у окна. Просто так потрогал прутья – они были сделаны прочно.
Дверь распахнулась от одного удара, и Отто увидел, что рядом с тюремщиком стоит человек, вооруженный лазерной винтовкой.
– Ваша очередь, полковник, – сказал он.
7
Его некоторое время обрабатывали руками и ногами, потом ввели наркотики, потом еще некоторое время упражнялись в искусстве избивать, но Отто, благодаря своему психокондиционированию, только бесстрастно смотрел на них. Наконец они сделали ему так больно, что он смог применить один фокус дзен–буддистов, и теперь уже никто и ничто не могло причинить ему боль. Они угрожали ему смертью – простой, потом извращенной, но он лишь добродушно улыбался в ответ.
Тихий голосок в его голове, который обращался к нему очень нечасто – так глубинно было кондиционирование, – сказал:
На этот раз они в самом деле убьют тебя. Ты можешь выжить, если правильно будешь сочетать правду и вранье.
Другой голос, очевидно, рационального настроения, сказал:
Единственный твой шанс – перейти на их сторону.
Или, быть может, именно этот рациональный голос сказал:
Им придется тебя убить в любом случае, чтобы ты ни сделал.
И загнанный в угол зверь у него внутри сказал без слов:
Сделай что угодно, только выживи.
Но все эти дебаты голосов – рационального, продажного, брюшного – ни к чему не привели. Если на следующий удар сердца ему предназначено предать Конфедерацию, то отпечатанное в каждой клетке его тела «не смей»заставит остановиться этот насос.
Когда он в четвертый раз потерял сознание, они не стали вбивать его обратно в реальность.
Отто проснулся в кровати, в белой комнате. Руки и ноги его были прикреплены к койке. Левая рука и правая нога, так же как два пальца правой руки были неподвижно зажаты в ортопедических растяжках. Он еще помнил, как ему ломали ногу и пальцы, но вот руку обработали уже когда он потерял сознание.
Языком он насчитал несколько отсутствующих зубов. Четыре были выдраны клещами, остальные три выбиты дубинкой. Дилетанты. Отто знал по крайней мере одиннадцать способов вызвать гораздо более сильную боль, не оставляя при этом следов на теле. Он сочинил фантазию – демонстрация этого искусства на тех, кто его допрашивал. Одурев от усталости и анестезии и не имея особых причин продолжать бодрствовать, он вместе со своей фантазией провалился в темноту.
Когда он проснулся во второй раз, человек в белом халате как раз снимал с его руки подкожный впрыскиватель. Через долю секунды вся боль вернулась, электрическим спазмом пронизывая тело. Он встретил ее, победил, поднялся над болью. Боль не исчезла полностью, но была теперь лишь свидетельством того, что он все еще жил.
– Вобвое утво, токтов, – сказал он, потом, приспособившись к причиненному его полости рта унижению, повторил: – Доброе утро, доктор.
Человек посмотрел поверх головы Отто и что–то написал в своем блокноте с пружинным прижимом. Потом вышел из поля зрения Отто и сказал:
– Приступайте.
Появился Хулио Рубирец вместе со стулом. Он сел в ногах Отто.
– О, комменданте, – сказал Отто.
Несколько долгих секунд Рубирец его разглядывал.
– Не могу решить – или вы самый тренированный солдат, какого я только видел, или вы не человек.
– Кровь ведь у меня течет.
– Возможно, Конфедерация умеет делать роботов, у которых течет кровь.
– От меня вы этого не узнаете.
– Согласен, пыткой мы ничего не узнаем. – Он встал, и, сжав кулаком поручень кровати, нагнулся к Отто. – Вы представляете собой необычную проблему.
– Надеюсь.
– Я советовался с эль Альварецом… он предполагает, что, возможно, вас… удастся убедить в ценностях Плана. Возможно, вы скажете нам то, что нам нужно знать… но и приложите свои способности к выполнению Плана.
– Вы не соглашались.
– Конечно, нет. Эль Альварец – преданный Плану и умный солдат. Он мало что знает о боли. Он бы не поверил, если бы я рассказал ему, что вы за человек. Он думает, что сможет вас убедить.
– Возможно, он прав.
Хулио тускло улыбнулся:
– Назовите цену.
Отто подумал.
– Я стал… тем, кто я есть…
– Можете говорить прямо – премьер–оператором. Некоторые вещи и нам известны.
– …премьер–оператором почти половину моей жизни тому назад. В меня стреляли, меня били ножом, сжигали и вообще, обходились со мной нехорошо так много раз, что в некотором смысле я должен признать – вы правы. Иллюзий у меня осталось мало, а эмоций вообще больше нет.
Отто улыбнулся, зная, какой жуткий у него вид.
– Но я испытывал самые нежные чувства к моему левому коренному – это был единственный настоящий зуб, который у меня оставался. Я предлагаю сделку – если вы приведете сюда человека, который вытащил мне этот зуб, и на моих глазах перережете ему горло, то тогда поговорим.
– Вы знаете, кто именно это был?
– Нет.
– Очень хорошо. Дневальный! – В комнату поспешно вошел молодой человек, щелкнул каблуками по стойке «смирно». – Приведите сюда тененте Ерма и тененте Касона. И принесите острый нож… – Он подумал немного. – Возьмите себе в помощь отделение и доставьте их сюда связанными.
– Есть, сэр. – Щелк, поворот, бегом марш.
– Вы серьезно? – сказал Отто.
– В смысле перерезать им горло – да. Но сомневаюсь, что это на вас подействует… Но я обещал эль Альварецу, что попытаюсь.
– Кроме того, они оба вызывают у меня отвращение. Ночные бабочки, милые ребятки. И они слишком любят мучить других людей.
«А, ты не любишь, когда видишь в других отражение себя»,– подумал Отто.
– Если вы знаете, что я премьер–оператор, тогда вы должны знать, что последует за моим убийством.
– Это осознанный риск.
– Подсчитывать легко… ведь это экстравагантный жест, почти как убийство посла. Вы и это намерены сделать?
– Возможно.
– Самое меньшее, что может случиться с эль Альварецом, вами и всеми высшими чинами – это стирание мозга. И если сбросите хоть одну бомбу на Грюнвельт, то подпишете смертный приговор своей планете. Вы знаете о судьбе Октября.
– Это миф.
– Нет. Я был там.
– Неужели? – Комменданте снова сел, упершись подбородком в ладонь.
– И как вам там понравилось? Забавно? Поучительно?
– Возможно, вам это покажется поучительным. Ни одна из форм животной жизни, более сложной, чем таракан, не выжила. Тараканы стали очень большими и агрессивными.
– Вы хотите сказать, что Конфедерация придет в такой гнев из–за вашего убийства – вашего и еще нескольких человек, – что уничтожит население целой планеты? – Он натянуто засмеялся.
– Конфедерация никого не уничтожает. – В самом деле? – Они выпустили в атмосферу Октября вирус, стерилизовавший всех самок от млекопитающих до рыб.
– Значит, они добили только тех, кто прожил достаточно долго, не умерев с голоду.
– Им поставляли еду. Как жест доброй воли. Но люди могут питаться растениями и жуками тоже.
Хулио зевнул:
– Мне все равно. Трех детей вполне достаточно.
– Не притворяйтесь глупцом.
Хулио усмехнулся:
– Без оскорблений.
С минуту они сидели в молчании.
– Когда я встречусь с эль Альварецом?
– Он очень занят. Возможно, ты увидишь его до того, как умрешь.
– У вас очень примитивное чувство юмора, Хулио.
Дневальный вернулся с шестью вооруженными людьми и двумя связанными – теми, что допрашивали Отто. Руки у них были скручены за спиной… Оба тененте возглавляли процессию, держась прямо, но сильно побледнев.
Дневальный вручил Хулио нож с массивным лезвием, подходящий вполне для мясника.
– Доброе утро, Бернал и Ромуло.
Хулио ритмично похлопывал рукояткой по ладони.
Один из тененте ответил очень слабым голосом. Второй только открыл рот, зубы его стучали.
– Кто из вас вырывал зубы этому джентльмену? Ему бы хотелось увидеть, как этому человеку перережут глотку.
– С меня довольно, – сказал Отто, – если они сами потеряют несколько зубов.
Тот, что ответил на приветствие, сказал:
– Мы оба делали это, комменданте.
– Гм, – сказал Хулио с задумчивым видом. – Дневальный… посмотрите, нет ли в том столе щипцов?
Тот вернулся с хромированным хирургическим орудием, вполне способным, судя по его виду, исполнить работу.
– Это подойдет, комменданте?
– Нам остается только попробовать. – Он подал знак дневальному. – Развяжите его. Ромуло, ты испытаешь этот инструмент на Бернале.
Допрашивавший взял орудие и повернулся к партнеру, обращаясь к нему, как взрослый обращается к ребенку:
– Открой рот, Бернал. – И добавил шепотом: – Будь смелым.
Бернал только один раз вскрикнул от боли, когда был извлечен первый зуб. Ромуло посмотрел на Рубиреца, тот кивнул, и Ромуло нагнулся за вторым.
– Ну? – сказал комменданте Отто. – Я проявил добрую волю. Теперь вы ответите на несколько вопросов?
– Кое–что вы, в самом деле, проявили, но я не отвечу.
Хулио решительно кивнул:
– Дневальный! Вызовите тюремное отделение и скажите, что я велел доставить сюда сеньора де Санчеса и сеньориту Эшкол.
Бернал потерял третий зуб, не издав ни звука, хотя слезы катились по его щекам.
– Э–э… Ромуло… – сказал Хулио.
Тот поднял голову и не успел даже моргнуть. Нож мясника ударил с силой, достаточной, чтобы наполовину прорубить его шею. Солдаты и Отто невольно подались назад при виде хлынувшей крови. Рубирец ухватил умирающего за волосы и дернул книзу, потом два раза дико ударил ножом, добавил третий, рассчитанный удар, который отделил голову от тела. Подняв ее, истекающую кровью, он держал ее над кроватью Отто.
– Еще одного? – На лице его не было совершенно никакого выражения, голос совершенно ровен.
Отто проглотил внезапно хлынувшую в рот горечь:
– Нет. Этого было достаточно… для…
– Для моего «примитивного» чувства театральности? – Один из солдат бросился к двери.
– Рядовой Ривера. Вернитесь, или вы будете наказаны.
Рядовой на секунду приостановился, потом бросился бежать снова. Комменданте снова обратил взгляд на Отто, но ничего не сказал. Слышно было лишь, как эхом отдается в коридоре стук подошв бегущего рядового, да что–то тихо шуршало. Отто знал, что это корчится обезглавленное тело. Бернал потерял сознание.
– Вы все можете выйти. Заберите этот мусор.
Мертвый человек гораздо тяжелей живого. Чтобы вынести потерявшего сознание Бернала, потребовался один человек. Четверо – чтобы вытащить в коридор тело. Дневальный отнес смотревшую перед собой тусклым взглядом отсеченную голову к двери и стал рядом с ней на пост. Одному из выносивших тело он велел вернуться за головой.
– Итак, полковник, попытаемся поговорить о деле еще раз?
– Если вы думаете, что произвели на меня впечатление, то напрасно. Я встречал много безжалостных людей.
Комменданте подошел к кровати Отто сбоку и приложил к его горлу острие ножа. Кровь продолжала еще капать с лезвия, а правая рука Хулио была ярко–малинового цвета от кисти до локтя.
– Ваша самоуверенность самца начинает утомлять меня, полковник. – Отто мог отодвинуть голову, но понимал, что это бесполезно.
– В самом деле? А ваша меня ужасно забавляет.
Коменданте, полиловев от гнева, отдернул нож. Увидев выражение лица Хулио, Отто понял, что будет жить ровно столько, сколько прикажет эль Альварец.
Дневальный ввел в комнату Рейчел Эшкол и Октависа де Санчеса, потом вернулся на свой пост у двери. Рейчел была очень бледна, но держала себя в руках. Отто предположил, что голову успели убрать из коридора. Оба пленника были одеты в мешковатые серые комбинезоны для хозяйственных работ, руки у них связаны за спиной. Вид у Октависа все еще был очень жуткий, на Рейчел пока не тронули. Увидев Отто, она охнула.
– Я хотел, чтобы вы оба посмотрели, как мы обошлись с вашим премьер–оператором, – сказал Комменданте. – Чтобы у вас не было иллюзий относительно вашего дипломатического иммунитета…
– Я ни на секунду не сомневалась, что вы нас убьете, – процедила Эшкол сквозь сжатые зубы.
– Вы так полны героизма, – сказал Хулио, пробуя пальцем лезвие окровавленного ножа. Женщина только сейчас увидела его и подавила вскрик. – Вас так мало беспокоит перспектива…
– Что он с вами делал? – Она смотрела на кровь, забрызгавшую постельное белье Отто.
– С ним я ничего не делал, юная леди, – сказал Комменданте. – Он требовал жизнь человека, и я ему ее дал.
– Это правда? – спросила она Отто.
– Нет.
– Нет, это правда, – сказал Хулио.
– Вы оба вполне друг друга стоите, – с горечью сказала Рейчел. – Два сапога пара.
Хулио негромко засмеялся:
– Женщины не уважают политику. – Он повернулся к Октавису. – Разве не так, тененте?
Октавис неуверенно посмотрел на него:
– Значит…
– Правильно. – Комменданте подошел к избитому здоровяку и перепилил ножом его путы. – Маскарад кончился.
– Позвольте представить, – объявил он. – Тененте Октавис Мадере. Отличный солдат, под моей командой уже пять лет.
– Октавис, – упавшим голосом сказала Рейчел.
– Все ясно, – сказал Отто. – И объясняет кое–какие вещи.
– Действительно, – сказал комменданте. Потом повернулся к Эшкол: – Теперь у вас не осталось никого. Ваш полковник – грубый садист, ваше доверенное лицо – предатель. Мы даем вам несколько дней обдумать ваше положение. Пока мы будем решать, что с вами делать.
Он подозвал дневального:
– Дневальный, этот человек в том же звании, что и вы. – Он указал на Октависа. – Но я хочу, чтобы вы на неделю или около того стали его вестовым. Пока он поправится после потерь, понесенных ради блага Плана.
Комменданте сверкнул глазами в сторону Отто:
– И несмотря на ваши старания, мой личный вестовой скоро ко мне вернется. Мой верный Рамос Гуайана. Его выздоровление спасло вас от отвратительной смерти.
Взмахом руки он удалил из комнаты Октависа и его вестового. Потом взял Эшкол за плечо и слегка подтолкнул к двери.
– Только после вас, моя дорогая.
8
Медицина на Сельве всего на полвека отстала от современной – через четыре дня Отто уже мог ходить без особого труда, а пальцы и рука уже заживали. В результате неустанного клинического прогресса он был помещен обратно в камеру.
Это была другая камера. Здесь не было окна, а дверь представляла собой цельный металлический лист, бесшумно скользивший по невидимым направляющим. Скрытое освещение и свежеоштукатуренные стены. Пахло лишь дезинфицирующей жидкостью – очень слабо. Рядом с раковиной из гладкого пластика – постель со свежим бельем. На нижних нарах лежала Рейчел Эшкол, изучая донную часть верхних нар. Она ничем не показала, что услышала, как задвинулась за Отто дверь и гулко щелкнул замок.
– Теперь у нас квартира получше, – сказал он. – Они с тобой нормально обращались?
Рейчел продолжала смотреть прямо перед собой. Отто пересек комнату, проверил, бежит ли вода из крана.
– Я знаю, ты меня не переносишь, – сказал он.
– Вы кто сейчас? – спросила она.
– Отто Макгевин целиком. Я перестал быть Гуайаной с того момента, как они начали пытать. Калька не должна была так быстро стереться, раньше такого не случалось. Очевидно, это реакция самосохранения. Поскольку калька больше не…
– Если это на самом вы, – сказала Рейчел, не поворачивая головы, – то скажите, что вы сделали, как только вошли в вашу комнату «Виста Гермоза».
Он подумал:
– Я проверил шпаги у стены.
– Хорошо.
Она медленно села и посмотрела прямо на него:
– Да, квартира у нас стала лучше. Нет, нормально со мной не обращались. И презирать я вас сильно теперь не могу, потому что было слишком много других. Я сама, Рубирец. Остальные.
Отто присел на стульчик и хотел что–то сказать.
– Я ненавижу себя за то, что сделала для Конфедерации, и для этой превосходной планеты, и для вас. В своем неведении я предала Конфедерацию и обрекла эту планету на судьбу Октября. И вам теперь грозит смерть. Мне очень жалко. – Все это было сказано монотонно, спокойно.
– Но я еще не умер. – Собственные слова показались ему фальшивыми.
– Да. И я тоже. Мы ходим, разговариваем, и в то же время мы мертвы и уже начали разлагаться.
У нее был беспомощный, понурый вид смертельно раненого животного, но никаких следов пыток на ней видно.
– Что они с тобой сделали? – тихо спросил он, предполагая, что знает ответ.
– В самом деле, – сказала она, медленно поднимаясь и берясь рукой за край верхних нар, чтобы не упасть.
– Это неважно.
Она потянула завязки на брюках, и они с шелестом упали. Неожиданно ловкими пальцами она расстегнула куртку и движением плеч сбросила ее, потом сделала шаг вперед, переступив через упавшие брюки. С едва заметной искрой вызова она встала перед Отто – ноги чуть расставлены, кулаки сжаты и опущены по бокам – тело ее было совершенно по форме и осанке, как и представлялось Отто, но от лодыжек до плеч оно покрыто расплывшимся узором фиолетовых, синих, коричневых пятен. Едва ли хоть один сантиметр ее тела в тех местах, где оно не скрывалось одеждой, не превратился в сплошной синяк. Она повернулась, показывая Отто, что то же самое сделали и со спиной и ногами сзади. Чистыми были только участки точно над почками. Они не хотели ее убивать.
– Каждый день. Иногда по три и четыре раза.
Голос ее сломался, она положила руки на верхние нары и спрятала в них лицо. Но она не плакала.
– Рубирец или… тот, Октавис, или Гуайана. Иногда тюремщик или незнакомые люди.
Отто подошел к ней, поднял куртку и попытался накинуть ей на плечи, но куртка все равно падала, поэтому ему пришлось наконец взять ее руки в свои и направить их в рукава. Она тяжело опустилась на койку и вздрогнула, потом сложила руки на коленях и ссутулившись, уставилась в пол.
– Они надели мне наручники на ноги и на руки, а потом… потом… – Короткий судорожный вздох.
– Пожалуйста, – сказал Отто. – Не надо об этом говорить.
Он нагнулся и поднял серые брюки. Ему показалось, что на щеке он почувствовал нежное тепло, излучаемое ее грудью.
– Надень. – Ему хотелось быть с ней нежным и заботливым, она была такая маленькая и сломленная, но тело его не хотело сотрудничать с разумом.
– Нет, – сказала она подавленно. Она вытянулась на нижней койке, слегка разведя ноги и приподняв колени. Ее пальцы пробежали по внутренней стороне бедра – но это была не ласка, так гладят не дающую покоя рану.
– Вперед. По крайней мере это я тебе должна. Один раз больше, один раз меньше, – нет особой разницы.
– Не могу, Рейчел. – Он впервые назвал ее по имени.
Дверь скользнула в сторону, и Рейчел попыталась прикрыть себя руками.
– Так, так, – сказал тюремщик. – А вы времени зря не теряете. – Отто был уже на полпути к нему, когда пистолет в руке тюремщика заставил его остановиться. – Я думал, с тебя будет довольно.
Он швырнул Отто узел белой ткани:
– Наденьте это оба, сейчас.
Отто отобрал одежду размером поменьше и передал Рейчел. Она повернулась спиной к тюремщику и оделась. Отто, стоя на благоразумном, по его представлению, удалении от тюремщика, сбросил старую куртку и брюки, потом швырнул их тюремщику. Тот глумливо захохотал, сделал пару замечаний относительно анатомии Отто.
Потом он собрал их старую серую одежду:
– Скоро у вас будут посетители. Постарайтесь вести себя как следует. Хотя бы пока что.
Они присели на койку. Отто хотел похлопать ее по руке. Потом передумал.
– Раньше они белую одежду не давали, – сказала она. – Видимо, так одевают для публичной казни. В некотором смысле я даже рада.
Отто знал, что если бы им предстояла публичная казнь, ее оставили бы одетой только в свои синяки. Но их неотвратимая казнь будет делом совсем не публичным.
Они сидели, как им казалось, довольно долго, молча, каждый был погружен в собственные мысли. Отто пытался определить, когда и где потерял он уважение к смерти, страх смерти. Было ли это лишь частью его психокондиционирования? Но это должно уменьшать шансы выживаемости, а премьер–операторы слишком ценились в ЗБВВ, чтобы программировать их на потерю воли к жизни. Возможно, все дело только в том, что близкое знакомство порождает презрение. Реже видишь – больше любишь.
С некоторым усилием воли он вернулся в мыслях к юности, к детству, пытаясь припомнить какой–нибудь случай, какое–то событие, какое–то разочарование, в конечном итоге заставившее его присоединиться к той незримой армии, в которую он вступил, приведшее его на эту планету джунглей, где он сейчас делит белый мавзолей с… он проанализировал хрупкое влечение к Рейчел Эшкол и прекрасно понимал, что частью это был голос пола, частью – соматическая симпатия одного измученного тела к другому, частью – возмещение того, как он себя с нею вел в обличье Рамоса, и эта часть была ретроактивным стремлением вернуть женщину, которую он когда–то любил или думал, что любит. И в самом темном углу притаился, быть может, загнанный в ловушку зверь, стремящийся еще раз сыграть в лотерею продолжения рода, подчиняющийся этому инстинкту, пока еще не слишком поздно. (Он вспомнил, как однажды впервые увидел труп сгоревшего человека и жуткое свое любопытство – человек в последние секунды должен был испытать крайнее половое возбуждение. Был ли это тот самый последний порыв инстинкта, или все объяснялось повышенным давлением газа в циркуляционной системе трупа? Он давно хотел спросить кого–нибудь, кто знал. Теперь уже он не спросит.) Он вспомнил, как мальчик Отто Макгевин сидел в храме, изо всех сил стараясь погрузиться в медитацию, пока едкий дым курений щекотал нос, вызывая неодолимое желание чихнуть. И каким паршивым англо–буддистом оказался он, убивая за деньги и встречая смерть без всякого желания подготовиться к ней духовно – или это он как раз и делает сейчас?
Нет. То, что он сейчас делал, – это была паника, в том виде, какой он мог себе позволить в отсутствие непосредственной физической опасности.
Когда ему было двадцать, он самоуверенно постановил, что умрет «достойно». Сейчас он попытался припомнить, что он тогда чувствовал.
Дверь отъехала в сторону, открываясь, и девять человек цепочкой вошли в камеру. Первым был комменданте Рубирец. Потом какой–то пожилой человек. Потом Рамос Гуайана, за ним отделение из шести солдат. Все были вооружены, кроме пожилого человека и одного из солдат, в котором он узнал рядового Риверу, убежавшего с места гнусного представления, устроенного Рубирецом в больничной палате. За прозрачной повязкой у него на голове виднелся огрызок на том месте, где раньше было правое ухо.
Пожилой человек казался знакомым, и Отто вспомнил, кто это был, еще до того, как его представил Рубирец. Странно, что эта информация так подзабылась.
– Эль Альварец хочет с тобой поговорить. – Он повернулся к старику. – Последний раз, сэр. Этот человек настолько опасен, что…
– Довольно, Хулио. Оставь мне только пистолет.
Комменданте очень хотел что–то сказать, но вместо этого протянул ему свой пистолет.
– Позвольте по крайней мере надеть им наручники.
Пожилой человек кивнул.
Рубирец защелкнул наручники на правом запястье Отто и левом запястье Рейчел. Потом все, кроме эль Арвареца, цепочкой покинули камеру, и дверь со щелчком задвинулась за ними.
Эль Альварец посмотрел по сторонам, решил не унижаться до сидения на туалетном стульчике и остался стоять напротив двух пленников, прислонившись к стене, направив небрежно ствол пистолета в их сторону.
– Эту камеру построили по моему приказу двадцать лет назад. Это единственная камера во всем комплексе, в которой нет объективов или микрофона.
– Или не было двадцать лет назад, – сказал Отто.
Эль Аварец покачал головой:
– На прошлой неделе доверенное лицо осмотрело камеру.
– Если вы что–то хотели нам сказать, – спросила Рейчел, – то неужели это что–то такое, что не должны услышать ваши люди?
Эль Альварец ответил уклончиво:
– Как вы считаете, сколько людей на Сельве знают о существовании Плана?
– Это трудно сказать, – ответила Рейчел. – Все, кажется, что–то слышали.
Он кивнул и улыбнулся:
– Это тоже часть самого Плана. Собственно, едва ли один из ста сельванцев, как я предполагаю, знает о существовании настоящего конкретного Плана. Большинство этих людей принадлежат к клану Альварец или являются влиятельными членами остальных кланов. Мы пока не огласили публично сущности Плана, потому что не хотим поощрять ответную публичную дискуссию. – Он сделал выжидающую паузу, но ни Отто, ни Рейчел не сказали ни слова.
– Кажется, ваша Конфедерация не верит в возможность его осуществления.
– Это та…
– Тихо! – одернул Отто.
– Я читал ваши бумаги, полковник, – устало сказал эль Альварец. – Те, что остались в сейфе посла Эшкол. Вы можете не бояться выдать секрет.
– В любом случае, Конфедерация совершенно права. О, мы могли бы сбросить несколько бомб на Грюнвельт, могли бы разрушить несколько городов, уничтожить несколько миллионов людей. Возможно. Но я понимаю, и вы понимаете, что война – это не пиратство в большом масштабе, а именно к этому сводится План. У нас просто нет экономических ресурсов, даже в тысячной доле, чтобы вести войну с Грюнвельтом – даже без вмешательства Конфедерации. Мы могли бы начать войну, но Грюнвельт разгромил бы нас наголову.
– Не понимаю, зачем вы нам это рассказываете, – сказал Отто.
– Скоро вам станет ясно.
– Мне уже ясно одно, – сказал Отто с насмешкой, прозвучавшей в голосе, – наши аналитики были правы. Вы готовы поставить на карту судьбу планеты, ведя какую–то путаную игру в целях получить еще большую власть.
– Нет. Если бы власть доставляла мне наслаждение, я бы стремился сохранить статус кво. На этой планете нет человека могущественней меня. Кроме, быть может, вас двоих. Вот почему я вас сюда и перевел.
– Не скажу, чтобы вы слишком лезли из кожи, стремясь завоевать наши симпатии, – сказала Рейчел и Отто, знавший ее достаточно хорошо, почувствовал в ее голосе пронзительную ноту истерики.
Эль Альварец не обратил на реплику внимания.
– Мне будет нужна ваша помощь, – сказал он. – Помощь Конфедерации. Но сначала мне нужно добиться взаимопонимания с вами. – Он посмотрел на Рейчел. – А не вашей симпатии.
– Конфедерация не вмешивается во внутренние дела на планетах своих членов, – сказал Отто. – Если только эти дела…
– Знаю, – прервал эль Альварец – Возможно, я знаю Хартию даже лучше вас.
– В сокращении: то, что мы называем Планом, является частью еще более обширного Плана. Вы тоже в него входите. В некоторых деталях План этот был составлен моим прадедом более века назад. Хуан Альварец II, ученый–политик и… провидец. Человек практики, но одновременно мечтатель.
– Видите ли, Сельву колонизировали мечтатели. Политические изгнанники с Терры, принесшие с собой примитивный вариант коммунизма. Но просуществовал он менее трех поколений. Он не пережил двух неурожаев подряд, а также появления первых лидеров кланов – девяти сильных мужчин. Чтобы укрепить власть, добиться единства в своих владениях, эти девять человек применяли жесткий, деспотический род правления. Наследники их не стали менять способа… грубо говоря, таким образом поддерживается баланс власти.
– В конечном итоге грубость и прихотливость стали обычными инструментами общественной жизни и неизбежно, как мне кажется, просочились во все уровни повседневной жизни. Разве на других планетах люди улаживают споры с помощью дуэлей?
– Не думаю, – сказала Рейчел.
– Нет, – сказал Отто.
– Вот вам один пример. Есть другие. В сумме мы получаем полезный для здоровья золотой век, отставший от любой другой культуры в Конфедерации.
– Вполне с вами согласен, – кисло заметил Отто.
– И элемент наследственной передачи власти создает встроенный фактор стабильности. – Теперь, казалось, он не объяснял, а оправдывался. – Но Хуан Альварец II изобрел способ нарушить эту стабильность.
– И чтобы использовать его, вам необходима помощь Конфедерации.
– Правильно, мы…
– Оружие? Деньги? Как будто я имею право давать обещания,– подумал Отто.
– Нет… впрочем, немного денег, возможно. Позвольте мне объяснить. Хуан Альварец II предположил, что мы создадим только начальные условия; изменения не обязательно будут явно революционными, чтобы постепенно сместить центр власти, вывести ее из рук клановых лидеров, и сами они обратятся в не имеющих реального влияния номинальных правителей.
– Но что вы получите в итоге? – спросила Рейчел.
– Вам нужно было бы оказаться в моем положении, сеньорита, чтобы понять все до конца. Большинство сельванцев довольны своей жизнью, так как не знают лучшей. Их образование и информация об остальных мирах тщательно контролируется. Я получил образование за пределами планеты – это тоже часть плана Хуана Второго, – и поэтому постоянно испытываю… постоянно испытывал неудовлетворенность. Каждая мелочь подчинена… и я так же беспомощен, как мои подчиненные. Какая разница – управляет ли тобой один живой человек или тысяча мертвых.
– Очень поэтично, – сказал Отто. – Специфически. Каковы первоначальные условия?
– Все будет замаскировано под подготовку к гипотетической войне. Клан Диаз строит флот грузовых кораблей Фостертипа. Мы называем их бомбардировщиками. – Отто смутно припомнил, что двигатель Форстера представлял собой род реактивного двигателя, использовавшего реакцию термоядерного синтеза на дейтерии. Древняя история. – К сожалению, ко времени следующего противостояния с Грюнвельтом они не будут закончены – чтобы сохранить преимущества внезапности, мы должны напасть в момент кратчайшего расстояния между планетами – и подходящее противостояние произойдет только через пять лет.
– Итак, через пять лет у нас будет флот новых кораблей, и разумно будет предложить извлечь из этого некоторую финансовую выгоду. Та торговля, которая идет между Сельвой и соседней планетой, полностью контролируется судовыми и туристическими фирмами Грюнвельта. Мы можем установить более низкие цены, и все равно будем иметь хорошую прибыль.
– Я начинаю понимать, – сказал Отто.
– Что понимать? – спросила Рейчел.
Альварец оживленно взмахнул рукой, забыв про пистолет. Отто инстинктивно присел.
– Таким способом мы создадим новый социальный класс межпланетных торговцев – и только у них будет доступ к богатству вне нашей замкнутой экономической системы! Каждый клан увидит, что можно создать целое состояние, и ни один не сможет позволить себе…
– Погодите, погодите, – сказал Отто. – Я понял еще кое–что. То, что называют на этой планете космопортом, находится в Барра–де–Альварец.
– Совершенно верно, – нетерпеливо сказал Альварец.
– Значит, первую пенку с денег будете снимать вы – пошлины, тарифы…
– Нет, нет… то есть это тоже часть плана. Я смогу поощрить межпланетную торговлю, беря самые минимальные…
– Настолько минимальные пошлины, чтобы не вызвать подозрения, – вежливо добавил Отто.
– Верно, – сказал Альварец с гранитной гордостью.
– Я совсем не социолог, – сказал Отто, – но когда мы изучали межпланетную экономику… Едва ли я смогу припомнить что–то более эксцентричное. Это едва ли не самый фантастический рецепт социальной реформы, о каком я только слышал.
– Я знаю моих людей.
– И что вам нужно от Конфедерации?
– В основном советы. И чтобы она не реагировала слишком скоро, если пойдут слухи о войне.
– Кроме того, как вы, полковник, сказали, вы совсем не социолог. Но я уверен, что у Конфедерации имеется множество хороших специалистов в этой области. А также пропагандистов, экономистов, психодинамистов и… кого угодно. Людей, которые смогли бы просмотреть план Хуана Альвареца, усовершенствовать его с точки зрения современности и обеспечить его эффективность.
Отто покачал головой.
– Но ведь это противоречит политике самоопределения.
– Ваше присутствие здесь подразумевает гибкость политики, полковник. – Он улыбнулся. – Кроме того, План – это наше собственное детище. Мы только хотели, чтобы Конфедерация отшлифовала его, как я уже сказал.
– Эль Альварец, – сказала Рейчел. – Вы считаете, что лидеры кланов постепенно станут зависимы от… класса купцов, которые потом станут ими управлять? Хотя… у торгового класса будет только экономическая власть?
– Да. Повторяю – я знаю свой народ, знаю моих людей.
– Ваши люди, – сказала она, голос ее начал дрожать.
– Мне кажется, они недостаточно чувствительны, чтобы реагировать на побуждения подобного рода. – Она подняла край блузы на несколько сантиметров и показала кровоподтеки. – Ваши люди насиловали меня по несколько раз в день и беспощадно избивали. Просто для развлечения, даже без видимости допроса. Думаю, вы переоцениваете Сельву, если рассчитываете, что она будет готова перейти к цивилизации в течение следующего столетия.
– Мне очень жаль. Более того, я потрясен. Но, пожалуйста, попытайтесь понять…
– Кажется, я понимаю больше, чем вы оба.
– Нет, я хочу сказать… что вас невозможно было сохранить… и вас, полковник. Я окружен подозрительными людьми и…
Его прервал звук отодвигающейся двери. В камеру вошел Хулио Рубирец с пистолетом наготове, ведя за собой весь сопровождающий отряд.
– Я вас не вызывал, – сказал эль Альварец.
– В самом деле, сэр?
Иронически подчеркнутое «сэр». Хулио ногтем большого пальца поскреб стену. Штукатурка отвалилась хлопьями, обнажая металлическую пластинку микрофона.
– Брось пистолет, кто бы ты ни был.
Эль Альварец оценил выражение лиц людей, направивших на него оружие, и бросил пистолет.
– Этот человек – подставное лицо, – сказал Хулио солдатам. – Такая же хорошая копия нашего любимого эль Альвареца, как вот тот человек на нарах – тененте Гуайаны.
Гуайана поднял пистолет Альвареца и передал одному из солдат.
– Обещаю, что вытащу из него правду и узнаю, что он сделал с нашим вождем.
Солдат, которому Гуайана передал пистолет, уже держал двумя руками винтовку. Дополнительное вооружение показалось ему малоудобным, и он передал пистолет единственному человеку в отделении, у которого были свободные руки, рядовому Ривере.
– А что до этих двоих… – Хулио с предвкушением злобно взглянул на Отто и Рейчел, и поднял пистолет.
Рядовой Ривьера снял пистолет с предохранителя, поднес его к затылку комменданте и выстрелил. Череп Хулио взорвался с громким треском; продолжая ухмыляться, он качнулся вперед.
Отто кинулся на пол, потащив за собой Рейчел, и левой ногой подгреб к себе пистолет комменданте. Гуайана успел расстегнуть кобуру и уже собирался в упор пристрелить рядового Риверу, когда Отто нажал на спуск и рассек обращенный к нему бок своего подобия от бедра до уха.
– Бросить оружие! – завопил Отто и все солдаты, кроме рядового Риверы, подчинились. Все произошло так быстро, что они даже не сняли винтовки с предохранителей.
– И вы тоже, рядовой, – спокойно сказал Отто. Пистолет рядового был направлен на тело Рубиреца и он не подал виду, что услышал приказ. Отто выбрал точную точку прицеливания – рука с пистолетом как раз чуть ниже локтя. – Бросайте.
Пистолет выскользнул из разжавшихся пальцев Риверы, он поднял руку и коснулся того места, где раньше было его правое ухо.
– Ничего не понимаю, – сказал он. – Что произошло?
– Первые выстрелы войны, – сказал Отто и добавил тихим голосом. – И возможно, последние.
9
Земное бюро выяснения и вмешательства.
Докладная записка
Секретно – класс 5.
КОМУ: Планировка
ОТ КОГО: Дж. Эллис, д. ф.
Пр.: Деинструктаж агента Макгевина
(С. 12, премьера), миссия СГ–1746.
Приложены следующие документы:
1. Копия деинструктажа.
2. Письменный рапорт агента.
3. «План Хуана Альвареца II», написанный Хосе Альварецом III (описаны в док. 1 и 2).
4. Различные документы, имеющие отношение к проблеме деинструктажа.
По моему мнению, документ (3) подразумевает дополнительную миссию. Агент Макгевин не согласен. Рекомендую не назначать его на эту миссию. Отредактированная копия того документа может представлять интерес для соответствующих отделов Конфедерации.
Агент Макгевин опоздал с возвращением с задания на две недели. Он требует, чтобы этот период не вычитался из его ежегодного отпуска, поскольку он сопровождал связного ЗБВВ, потерпевшего нервный срыв во время исполнения миссии, на ближайшую планету для отдыха и медицинской помощи, и присовокупляет подтверждающие документы. Поскольку он и сопровождаемая были в этот двухнедельный период уже женаты, то отсутствие его должно быть вычтено из отпуска по болезни. Пожалуйста, направьте документы (4) начальнику секции агента.
(подпись)
Джон Эллис,
доктор философии.
Проверка на избыточность памяти
Возраст 45 лет.
Анкетная сверка. Прошу:
– Я, Отто Жюль Макгевин, родился 24 апреля…
Пропустите, возраст 12 лет, прошу:
В тот год мы в мае поехали в Ангкор Ват праздновать Весак, там было так пестро и экзотично, и люди были такие непохожие, и я понял, что просто не смогу провести всю жизнь…
Пропустите, возраст 27 лет, прошу:
– Два задания в один год. Первое – очень приятное, расследование нарушения Статьи Третьей на планете Джайка. Все уладилось еще во время наложения ПК, ничего не делал, только валялся на пляже три месяца, но потом пришлось надевать личность Лин Су По, премьер–министра Евразианской гегемонии, потому что ему угрожало покушение, никто не мог объяснить, причем здесь ЗБВВ, похоже было…
Пропустите. Возраст 40. Прошу:
– Хотел попасть в команду по проведению плана Альвареца. Не понимаю, как они ухитрились все испортить, словно задумали устроить всепланетную…
Пропустите. Возраст 42. Прошу:
– Подал официальную жалобу на то, что мне выделяли только самые дерьмовые задания, стажа мне уже по горло хватало на переход в кабинетные работники, потом случился разрыв ПК, когда пытались втиснуть меня в 22–летнего парня…
Травма прошла без последствий, не так ли?
– Не для мальчика. Я был с ним в тандеме и чувствовал, как он умирает, липкая чернота с яркими горячими искрами в моем мозгу, наверное, Монитор тоже умерла, никогда ее больше не видел, когда вышел из госпиталя, они превратили меня в уличного нищего и послали на Корбус, шпионить за работавшими в борделе, где подозревались инопланетники, которые на самом деле оказались подвергнутыми биоинженерным операциям женщинами, опять пришлось уходить с боем, так устал убивать, женщин можно было трансформировать обратно, так устал убивать…
Вы понимаете, почему должны отвечать на эти вопросы, не правда ли?
– Да, я понимаю, это часть выхода в отставку.
Очень хорошо. Теперь скажите, кто был четырнадцатым человеком, которого вы убили?
Стюарт Фиц–Джонс.
Это уникально – вы помните их по порядку. Двадцать первый – кто, где и почему?
– Аджуджи д’Аджуджи, на планете Ойбува. Обстоятельства втянули его в нарушение Седьмой Статьи. (Кибернетическое проникновение в матрицу кредитных операций на соседней планете Фильгор). Возможно, он и не был виноват, но угрожал мне ножом…
Как вы его убили?
– Ручка–лазер.
Очень ловко. Кто был после него?
– Беножи Джейкоб. То же самое задание. Месяцем позже. Первая попытка не удалась, он заперся в замке, я получил работу в его любимом ресторане и снабжал блюда несимптомным кумулятивным нейроядом, он не понимал, что с ним творится, наконец выпрыгнул из окна, с высоты сотни метров, внизу кирпичный двор…
Двадцать пятый?
– Рамос Гуайана, планета Сельва, доказанное сообщничество в нарушении Третьей Статьи.
Перечислите всех остальных по порядку, пожалуйста. Только имена.
– Ноэл Дювик, Д’ан Фоксс, Бекер Конвей, Бересфорд Саквилл–Зест, Луанда Доннер, двое неизвестных, Ионна Дав’стерн, Радомил Черны, Риид Хичкок, Антонио Салазар, еще один неизвестный, «Быстрый» Ларсен, Бирендра Вир Бикрам, Хуан Наварро, Бари, Первый–сын–Маркузе, Гаманми Ойукву, два уроженца с Корбуса (они не употребляют имена) и Джошуа Иммануэль, в фальшивом облике Элианны Маркетты.
Всего за менее чем двадцать лет набирается сорок пять. Отто, это не рекорд, но высокий результат. Вчера мы пришли к выводу, что вина, которую ты испытываешь за эти устранения, проявляется в области сознания в виде враждебного настроения по отношению к ЗБВВ и, далее, Конфедерации. Вы не приспособитесь к отставке, если не усвоите более реалистический взгляд на ситуацию – это вы убили этих людей, и вы должны простить себя за это, а не просто перекладывать вину.
– Это я понимаю, но вы не понимаете, о каком «я» говорите.
Анкетная сверка, начали:
– Я, Отто Жюль Макгевин, родился 24 апреля Эры Конфедерации с кровным правом гражданства на Каруне…
Мы говорим об этом Отто.
– Этот «Отто» умер в 220 ЭК, когда подписал согласие вступить в Дипломатический Корпус, а вы подготовили его для ЗБВВ.
Вы избегаете ответственности, снова смещая вину.
– Нет, Отто Макгевин умер и был заменен тем, что я есть сейчас, то есть когда я не кто–то иной…
А именно?
– Нечто, что ходит и говорит как Отто Макгевин, и выглядит как он (чего это стоит?), но в основном представляет конгломерат навыков и рефлексов, созданный постоянным гипновнушением при помощи аппаратуры ЗБВВ в промежуток между 220 и 222 годами ЭК.
Это нонсенс. Вы хотите сказать, что вам стерли личность?
– Да. Но с другим уровнем контроля. Настоящий Отто Макгевин каждый вечер приходил в храм и пытался следовать Восьмикратной Тропе. Конгломерат, который вы называете Отто Макгевином, обманывает и крадет, и убивает, добывая средства к существованию.
Но не для собственной выгоды! Он обменял эгоистичное желание достичь внутреннего покоя и гармонии на высокий долг нести мир всем разумным существам Конфедерации.
– Когда–то я тоже в это верил, но теперь вижу, каким был дураком, каким слепцом. Не понимал, что Хартия – обман, который использует Конфедерация для того, чтобы…
Анкетная сверка. Начали.
– Я, Отто…
Пропустите, возраст 35 лет. Прошу.
– Связной ЗБВВ оказался двойным агентом. Прошептал мнемопоследовательность как раз в тот момент, когда я сидел за обедом с Патрицией Векети, его телохранителем, калька была сорвана, пришлось перевернуть стол и стрелять, они прикрывались людьми, как щитами, отстреливались, не было выбора, даже не успел подумать, в самом деле, девять убитых, женщины и дети, Христос и Будда, маленькая девочка с таким недоуменным лицом, о боже, кровь, все внутренности у нее вышли наружу…
Пропустите. Возраст 40 лет. Прошу.
– Необходимо уклоняться от убийств, кражи и сексуальных…
Пропустите. Возраст 40 лет. Прошу.
– Правильно жить значит добывать средства к существованию, не причиняя вреда живому…
Пропустите. Возраст 45 лет. Начали.
– Истинно верная мысль свободна от жадности, злобности, жестокости и…
Анкетная сверка. Начали.
– Верно лишь избегать злых мыслей и преодолевать их…
Анкетная сверка. Начали.
– Верно Лишь Избегать Злых МЫСЛЕЙ и преОДОЛЕВАТЬ…
Анкетная! Сверка! Начали!
Нельзя убивать, нельзя!
Вот дерьмо.
Терапист освободил голову от индукционного шлема и со стуком бросил его на стол.
Оператор машины поднял голову от экрана дисплея:
– Опять замкнулся?
– Да–а. – Он смотрел, как голый Отто Макгевин корчится в резервуаре бледно–голубой жидкости, дергая подбородком в ритм беззвучных вскриков, глядя невидящими глазами куда–то за провода, проникающие в его мозг через оптический нерв.
– Бедный малый.
Терапист промокнул лицо и голову полотенцем и снял свою форменную куртку, висевшую на крючке на двери.
– Что ж, в общей сложности семь дней.
– Вы не думаете использовать до максимума?
– Нет. Чем дальше, тем он хуже.
– Но ведь это полковник, сэр.
– Ничего, я беру ответственность на себя. – Он открыл дверь.
– Стирание или утилизация, сэр?
– Ну… какая, собственно, разница? Мы израсходовали уже достаточно времени и энергии. Выключайте его. Я оставлю записку бригаде уборщиков.
Примечания
1
Галлат висмута («дерматол») – препарат, применяемый как антисептическое, вяжущее и подсушивающее средство при воспалительных заболеваниях кожи и слизистых оболочек. – Прим. пер.
2
К. Я. – контактный яд. – Прим. пер.
3
Руи Лопес де Сегура – испанский шахматист XVI века, один из первых шахматных теоретиков. – Прим. пер.
Проверка на избыточность памяти
Возраст – 39 лет.
Анкетная сверка. Прошу.
– Я, Отто Жюль Макгевин, родился 24 апреля Эры Конфедерации…
Пропустите. Возраст 18 лет. Прошу.
В университет я поступил только для того, чтобы попасть в космос. У меня не было таланта к научным занятиям, математике и так далее, поэтому я записался на курс, обеспечивающий мне внепланетную службу в Конфедерации.
Пропустите. Возраст 33 года. Прошу.
– На восстановление после операции на Бруухе ушло шесть месяцев, потом из Айзека Кроуэлла меня пересадили в персону Преданнейшего–сердцем, полномочного министра с планеты Чарли на Земле, инфильтрируя в круг заговорщиков, планировавших покушение, через одного из главных…
Пропустите. Возраст 35 лет. Прошу.
Новая рука не прижилась, пришлось вернуться в госпиталь еще на два месяца, руку ампутировали и вырастили заново. Потом почти весь год сидел за столом, перекладывал бумаги, потом отправился на Саммлер в качестве Эдуардо Муичена, предположительно – профессионального игрока, который на самом деле управлял шпионской группой с Жардина (нарушение Седьмой Статьи, экономическое вмешательство). Связной ЗБВВ вызвал расщепление персональной кальки, мне пришлось уходить с боем. О боже, девять человек погибло, шестеро совершенно посторонних.
Новая рука работала нормально? Прошу.
– Работала лучше старой… Боже мой, лицо маленькой девочки…
Пропустите. Возраст 37 лет. Начали.
Они прикрывались ею, как щитом, она все смотрела на меня и умерла…
Пропустите. Возраст 37 лет. Прошу.
Она даже не посмотрела на рану, о боже, наружу вылезли внутренности, она все смотрела на меня, пока я пытался добраться до двери…
Я сказал «пропустите». Возраст 37 лет. Прошу.
– Нужно действовать так, чтобы не убивать, не красть и…
Анакард. Батарея.
– …правильно жить, лишь давая другим…
Помада.
– …жить, не причиняя вреда другим живым…
Сочный.
– …избегать злых мыслей и преодолевать их…
Теперь спите.
Эпизод. Наша единственная война.
1
Одетый в форму санитар открыл дверь секции Персонального Калькирования ЗБВВ и сделал шаг в сторону, чтобы Отто Макгевин мог выползти в коридор. Он с трудом передвигал ноги, опираясь на видавшую виды трость, и шуршание зловонных лохмотьев неприятно сочеталось с его шумным дыханием через рот. Судя по его виду, нос – так и было на самом деле – недавно был сломан, и на руках и лице кровоточили ссадины. Санитар ухитрился, не прикасаясь к нему, направить Отто к двери с табличкой «Инструктаж и дезинструктаж. – Дж. Эллис, д–р ф.».
Внутри кабинета санитар «припарковал» Отто к сиденью жесткого стула с прямой спинкой, стоявшего напротив нервного молодого человека, который сидел в кресле служебного образца за письменным столом. Все было серого служебного цвета. Санитар, убедившись, что Отто не собирается падать со стула, быстро покинул кабинет.
– А–анакард, – выдавил молодой человек. – Батарея. Помада. – С–сочный.
В затекших гноем глазах Отто засветился огонек, он поднялся со стула, пошатнулся и едва не упал.
– Что…
Он притронулся к своему лицу, вздрогнул и посмотрел на ставшие мокрыми и липкими пальцы. Упал обратно на стул.
– Нет, на этот раз это уж слишком.
Он дернул за полу своего одеяния, и кусок гнилой ткани остался у него в руках.
– Кого же я должен изображать на этот раз? Старинного Морехода?.. Или Вечного Жида? Или просто садовую разновидность прокаженного?
– Что вы, полковник Макгевин, заверяю вас…
– Заверяете, черт вас подери! Это уже третий раз подряд – третий раз я становлюсь какой–то развалиной. Кто–то в Планировке жаждет моей смерти.
– Нет, нет, ничего подобного… совершенно ничего подобного. – Он принялся перекладывать листки, не глядя на Отто. – У вас, э–э, превосходный послужной список удачных операций… при особо сложных условиях для персональной кальки… особенно…
– Так вот и подумайте, насколько больше я смогу сделать, если вы, шутники, дадите мне нормальное человеческое тело, ради разнообразия! – Он обхватил левое плечо, почти свободно соединив вокруг него пальцы костлявой руки. – Затруднения психоматрицы! Если вы продержите меня вот так еще неделю, то затрудните до могилы.
– Понимаете, ведь это только, э–э, временно…
– Временно! Молодой человек…
– Доктор Эллис, – мягко напомнил тот.
– Молодой вы доктор! Может, чтобы сбросить мышцы, мне и хватает двух недель голодовки в невесомости, но обратно мне придется наращивать их старомодным способом, даже под гипнозом…
– Но, полковник, это временно… я хочу сказать…
– Что вы хотите сказать?
– Что, э–э, ожидается, что вы вернетесь в форму во время задания. Ваша персона, это, гм, как бы профессиональный атлет.
– А, понимаю, эстафета по сто метров на костылях. Ясно…
– Но… нет, нет, вы не понимаете… он был… – Эллис снова зашуршал бумагами. – Если мы начнем, наконец, инструктаж, я вам…
– Ладно, ладно. Не даете вы мне поплакать. Так что, я должен проникнуть в госпиталь? Шпион в системе здравоохранения?
– Нет–нет, совсем другое. Сначала – полицейский участок. Человек, которого вы имперсонируете, находится в камере и ждет, пока… ему вынесут приговор за…
– За то, что накапал на кого–то.
– Нет, за убийство. Умышленное убийство первой ступени. Покушение, собственно говоря.
– Эге, это действительно превосходно. Новое переживание. Мозгостир.
– Вы, гм, понимаете, это ведь не на Земле…
– Кажется, я уловил общую картину.
– На Сельве они убийц или сжигают или публично каст…
– Не хочу об этом слышать. И делать этого не хочу.
– Но у вас нет выбора.
– Почему, есть, – сказал Отто, напрягшись. – Мне всего лишь нужно убить вас прежде, чем вы сможете…
– Сочный, – помада – батарея – анакард! – крикнул Эллис.
Отто с бессмысленным лицом опустился обратно на сиденье. Доктор Эллис вздохнул, промокнул лоб и принялся рыться среди карточек, пока не обнаружил лазер в кобуре. Он смахнул с него пыль, снова сел, вытащил из кобуры пистолет и направил Отто в грудь.
– Анакард. Батарея. Помада. Сочный.
Отто покачал головой, проясняя ее, и проследил взглядом длину ствола, уставленного ему в грудь. Потом сказал тихо:
– Бросьте эту штуку, пока она вас не прикончила. Селектор батареи стоит на «зарядке»…
Даже десятилетний ребенок не поддался бы на такую уловку, но доктор Эллис явно провел годы юности, добиваясь высокого уровня академической успеваемости. Он повернул оружие, чтобы посмотреть на силовой индикатор, держа его очень робко. Отто выбил пистолет у него из рук и без особой поспешности поднял с ковра.
– Сочный, э–э…
– Стоп. – Отто держал пистолет на уровне плеча, дуло его чуть покачивалось в метре от носа доктора. – Успокойтесь.
Он вернулся к своему стулу, продолжая держать Эллиса под прицелом, и сел. Покачал головой:
– Эх вы, бюрократы. Шуток не понимаете.
Он бросил пистолет доктору на стол, но пистолет немного не долетел. Ударившись о край, он закружился на полу.
– Это собственность правительства, – сказал Эллис.
– Так же как и я, черт побери.
Отто откинулся на спинку и вздрогнул, когда стул громко скрипнул.
– Как и я. – Несколько секунд он изучал доктора.
– Продолжайте. Я буду этим убийцей…
– Ах, да. – Эллис расслабился, сплел пальцы рук. – Но не будем забегать вперед. У нас на Сельве проблема.
– Я уже понял.
– Гм, да, проблема. На вашем оперативном уровне это проблема убийства. Скорее, систематического убийства.
– Итак, я профессиональный убийца.
– В некотором… смысле. Но проблема гораздо шире.
– Надеюсь, что это так.
– Гм, понимаете, это война.
– Разве? Но в Хартии не….
– Межпланетная война.
Отто, чуть улыбнувшись, подался вперед:
– Вы меня разыгрываете. Никто…
– Понимаю. – Эллис вздохнул. – Мы опять забегаем вперед.
– Тогда начнем сначала.
– Да я как раз собрался сказать. Вы знаете что–нибудь о политике на Сельве?
– Слушайте, я не могу следить за всеми провинциальными…
– Хорошо, я как раз так и думал. Не волнуйтесь, ваша калька все это знает…
– Конечно, продолжайте.
– Так вот, Сельва классифицируется как наследственно–представительная олигархия…
– Как вы уже сказали, все это я знаю.
– Немного терпения, пожалуйста. Сорок два наследственных клана, каждый посылает по одному представителю в межклановый правительственный орган, Сенадо Грандо. Представитель этот – старший сын главы клана. В соответствующий срок он сам возглавит клан и пошлет своего сына в Сенадо.
– И тот будет марионеткой старика, как я понимаю.
– Обычно – да. Практически, Сенадо служит тренировочной площадкой для этих молодых людей, которых после смерти или ухода от власти отцов ждут более трудные обязанности.
– На Сельве нет сильного центрального правительства, и не было уже несколько веков. Сенадо просто формализует в виде законов достигнутые между главами различных кланов соглашения, которые принимаются на тайных собраниях.
– Очень прогрессивная система.
– Гм, она действует, во всяком случае. Начинали они как неомарксисты… Впрочем, проблема такова: все серьезные разногласия между людьми улаживаются, как правило, через дуэль…
– Дуэль!?
– Да, прелестная планета. Обычно дерутся на шпагах, иногда – с помощью более экзотического оружия. Обычно дуэль заканчивается всего лишь раной – первая кровь приносит победу в споре – но по более серьезным вопросам дуэли иногда ведутся до смертельного исхода.
– Я не держал в руках шпаги с самой учебы! Почти двадцать лет…
– Так давно? Гм, не волнуйтесь, ваша персона в этом деле эксперт – мальчика он убил с…
– Мальчика? Он убил мальчика?
– Ему было шестнадцать, исполнилось всего за несколько дней до дуэли. С этого возраста по закону разрешено принимать участие в дуэлях. Все это в основе вашего задания. Позвольте мне объяснить. За всей идеей межпланетной войны стоит человек по имени Альварец, глава одного из кланов. Он хочет напасть на Грюнвельт…
– О, я слышал о…
– Да, Грюнвельт – относительно процветающая планета. В отличие от Сельвы, ее жители не покидали основного потока жизнедеятельности Конфедерации. К тому же они практически ближайшие соседи. Во время противостояния планеты подходят друг к другу на шестьдесят миллионов километров…
– Но чем они собираются воевать? Они что, не слышали об…
– Октябре? Само собой, слышали об Октябре. Они учат в школах, что это миф, что Конфедерация совершенно беззуба, что она никогда…
– И все же, почему межпланетная война?
Эллис пожал плечами:
– Этот человек, Альварец… ну, в течение поколений сельване завидовали Грюнвельту, и Альварец теперь играет на этой зависти. Простыми словами, он предлагает налететь и обчистить планету.
– А на Грюнвельте сознают…
– Только наши представители. Грюнвельт не имеет сети агентов на Сельве – они никогда не рассматривали планету как потенциальную угрозу. Каким образом, в самом деле? У Сельвы всего два космических судна.
– Как же предполагает Сельва…
– Это самое смешное. Они в самом деле могли бы это сделать. Внезапная атака на десяти–пятнадцати небольших кораблях. Разбомбить пару городов, пригрозить разбомбить еще, собрать добычу и вернуться. Оставить пару кораблей на орбите как гарантию безнаказанности, чтобы не было ответного удара.
– Ничего не выйдет.
– Я знаю, что не сработает, и вы знаете, и, подозреваю, Альварец тоже знает. Мы только можем гадать, что он на самом деле задумал.
– Борьба за власть, я думаю. Он использует эту схему, чтобы стать правителем Сельвы…
– …а потом, возможно, добиться власти шантажом и на Грюнвельте. Кто знает? Это одна из вещей, которую вам, быть может, удастся выяснить.
Имперсонировать вы будете человека по имени Рамос Гуайана. Вы относитесь к числу четырех–пяти искусных дуэлянтов, которые систематически совершали покушения не на оппонентов Альвареца, а на сыновей глав оппозиций.
– Как только тем исполнялось шестнадцать.
– Как только возникала необходимость. И была возможность. – Эллис закурил «палочку», передал коробку Макгевину. – Все это вполне легально.
– Не сомневаюсь. Спасибо. Но вот вопрос, как может такая развалина, как этот Гуайана, справиться с чем–то большим, чем таракан?
– О, как правило, вы в гораздо лучшей форме. Гуайана был два месяца в заключении – голодная диета, почти каждый день побои. Вы вернетесь в хорошую боевую форму вскоре после побега.
– Но сначала я должен похудеть немного больше, чтобы протиснуться между прутьями решетки…
– Нет, нет… У нас стопроцентно надежный план. – Эллис посмотрел на свои часы. – Впрочем, основные детали вы узнаете на корабле. Оставьте сигару, нам нужно…
– Ничего, это не так уж спешно.
Отто несколько минут не спеша докуривал. Потом отложил «палочку» и вернулся на свой стул. Эллис отключил его сочетанием бессмысленных слов.
– Когда вы проснетесь, – уверенно сказал доктор Эллис, – то будете на десять процентов Отто Макгевином и на девяносто процентов Рамосом Гуайаной. Ваша реакция в любой нормальной ситуации будет соответствовать личности и возможности Рамоса. Только в особых, крайних ситуациях вы сможете опереться на знания и навыки премьер–оператора.
– Сочный. Помада. Батарея. Анакард. – Он нажал на кнопку вызова под столом.
Гуайана Отто тряхнул головой пару раз и посмотрел на доктора прозрачными, полными боли глазами. Лицо его едва заметно, но изменилось.
– Я это вам припомню, доктор, – гаркнул он с сильным акцентом.
2
ХАРАКТЕРИСТИКА ЗАДАНИЯ
Имя:Гуайана, Рамос Марко Хуан Федерико.
Возраст:39
Пол:м.
Сем. пол.:разведен.
Место рождения:Парачо, Ство., Ор., Сельва.
Адрес:В настоящее время заключен в психоклинике в Керрос–Вердес, ожидая суда за убийство первой степени.
Образование:Состав. 1 – 2 года колледжа.
Профессия:Дуэлист–мастер.
Особые приметы:Тело и лицо покрыты шрамами от дуэлей (см. прилож. карту) в настоящий момент видны следы сильных побоев, отсутствия врачебного ухода.
Агент:Макгевин Отто (С–12, премьер)
ИНДЕКС ФИЗИЧЕСКИХ–КУЛЬТУРНЫХ РАЗЛИЧИЙ
Объект Агент Индекс
Рост 174 см 175 см —
Вес 62 кг 80 кг 0,98
Возраст 40 (3) 39 (3) 0,99
СТП Ж. 101МО24КО39 Ж. 090МО36КО21…80
Язык:Сельван. (вар. коп.) Англ. (л.и. 0,98–0,99)
В общ. слож… 0,86
ПК шкала: 0,99
Время хирург.:3 д. 4 ч.
Время психокальк.:24 д. 12 ч.
После чего следовало более сотни страниц. Больше читать в тесной кабине крохотного Т–4 было нечего, и за четыре недели, ушедшие на путь к Сельве, Отто Гуайана перечитал документ шестьдесят три раза.
Большей частью детально разбиралась миссия Отто. Из прошлого опыта он знал, что 99 процентов плана через день–два уже ничего стоить не будет. Что касалось массы данных о человеке, которого он будет имперсонировать… что ж, как правило, они тоже были бесполезны. Если ему придется сознательно играть этого человека, то значит, психокалька его начала слабеть и скоро ему придется драться или спасать свою жизнь бегством.
Но большинство психокaлек накладывается в гипнотическом рапорте между агентом и человеком, которого он должен имперсонировать. В данном случае это было невозможно – нельзя похитить Гуайану всего на месяц и при этом не лишить его копию всякой ценности. Поэтому они изучили и протестировали Гуайану насколько было возможно. Отто представлял собой хорошую академическую копию этого человека. Ему не хватало важной информации, получить которую он мог только в гипнорапорте, но он всегда мог сослаться на амнезию в результате побоев.
Поэтому Отто выучил наизусть все сведения о Гуайане – на всякий случай, что было не очень приятно – Гуайана оказался едва ли не самым криминальным типом, самым злодейским злодеем из всех людей, которых приходилось имперсонировать Отто. Убийца с холодной кровью, за деньги убивавший детей. Ну что ж, наверное, и у него были хорошие качества. Может, он любил змей или что–нибудь такое.
Была ночь, совершенно беззвездная – небо затянуло облаками, – когда Отто совершил посадку на Сельвии, на небольшой прогалине в горных джунглях, окружавших Керрос–Вердес. Он был сильно расстроен.
Т–46 – едва ли не предел автоматизации для космического корабля. Он заходит на посадку по пеленгу наземного сигнала – в данном случае подаваемого связным ЗБВВ – и берет курс к ближайшей тридцатиметровой полосе ровного грунта; сигнал генерируется с вершины крутого холма посреди буйных джунглей, топография которых довела бы до безумия любого.
Корабль плавно остановился, и Отто вытащил из кармана в своих лохмотьях простой детектор–пеленгатор, который сообщил ему, что находится Отто в 12,8 километрах к юго–юго–востоку от места, где он хотел бы быть. Небольшая ошибка для перелета в 145 световых лет, но Отто–Рамос был совершенно по–человечески расстроен.
Как уже было замечено, Т–46 очень автоматизирован, автоматизирован до неправильного. Его функция – благополучно высадить агента и убраться с планеты. Люк у него открывается сам, и агент имеет шестьдесят секунд, чтобы очистить помещение, или его выбросит автоматически. Отто потому был в плохом настроении, что в стостраничном рапорте особо подчеркивалось – лишь неистовые спортсмены и прочие ненормальные осмеливаются вторгаться в сельвианские джунгли ночью.
Отто вылез наружу и почувствовал, как бесшумно взлетел за его спиной корабль. Держа лазер наготове, он левой рукой надвинул ночные очки и подтянул наплечные ремни вещмешка. Он посмотрел вокруг и ничего не увидел, потом почувствовал спиной что–то холодное, неприятное и рывком обернулся.
Похожее на летучую мышь существо, с трехметровым размахом крыльев и чрезмерным количеством когтей и зубов, бесшумно скользило в его направлении на высоте шеи Отто. До него оставалось десять метров и то, что можно было назвать его лицом, имело кровожадное выражение. На вид оно было примерно с ребенка, и завопило, как ребенок, в тот миг, когда луч лазера рассек его на полпути. С неожиданной неуклюжестью оно перекувырнулось через голову Отто и рухнуло в высокую траву, где еще два раза подпрыгнуло. Последовала секунда тишины, потом шуршание и хруст костей, перемалываемых мощными челюстями.
При вспышке лазера Отто увидел со всех сторон сотни пар голодных глаз. Но принимать назад корабль не было никакой возможности.
Быть может, в каком–то абсолютном смысле известную, пусть и большую опасность принять легче, чем идти навстречу неизвестной угрозе. Отто понимал, что в лесу, вероятно, имеются еще более интересные представители фауны, чем на этом маленьком участке вельда, но он чувствовал себя в большей безопасности с густым лесом за спиной. Он сверил собственное чувство направления с показаниями маленького детектора–пеленгатора и взял курс на северо–северо–запад.
Сделав десять шагов, Отто успел дважды выстрелить в пустоту. Он выругал себя за волнение, за пустую трату энергии, а потом, на двенадцатом шаге, красного цвета змея с головой не меньше человеческой и в действительности светящимися глазами, бросилась на пряжку ремня Отто. После того как лазер отсек ей голову, тело извивалось и корчилось, продолжая взбивать восьмиметровую дорожку среди травы.
Несмотря на все годы тренировок и психологической обработки, все годы практических действий, Отто внезапно потерял контроль над кольцевым мускулом, который делает испражнение незаметной для окружающих, пристойной функцией. Его анальный сфинктер спазмически дергался в последнем рефлексе, который пытается сделать из попавшего в ловушку существа неприятное для охотника блюдо. Он даже не в состоянии был поблагодарить счастливую случайность – ведь он принял элементарную предосторожность еще на корабле, и теперь она помогла ему не испачкать самого себя. В мозгу его ничего не было – только паника, от шеи до макушки. Он издал вопль и бросился бежать, не видя куда, ничком плюхнулся в грязь, вскочил, лихорадочно нажимая на спуск лазера. Луч лазера образовал ослепительную арку, качнувшуюся влево–вправо перед Отто, а потом перекинувшуюся назад, что спасло его от родича первого, похожего на летучую мышь существа. Когда он снял палец со спуска, по всей прогалине трещало пламя, дымились во влажном воздухе ветки. На краю леса некое существо не очень удачно имитировало человеческий смех. И паника самозащиты достигла в Отто такого уровня, что включила последний регулятор, установленный психологами в его сознание, и внезапно он стал холоден, как лед.
Макгевин, ты погибнешь.
Я знаю, Макгевин.
Что делать перед гибелью?
Убить как можно больше врагов.
Существует недоказанная теория, что нет в Галактике более опасного существа, чем человек. В любом случае едва ли найдется человек опасней того, кто оставил всякую надежду выжить… прибавьте сюда полжизни, проведенные в качестве кровавого убийцы, и вы получите единственную разновидность человека, способного продержаться три часа ночью в джунглях на Сельве.
Именно тот факт, что ночная жизнь на Сельве так враждебна человеку, стал основным фактором, повлиявшим на странную эволюцию политической системы на Сельве. Первоначально планету колонизировали пятьсот добровольцев–идеалистов с Земли, из страны, называющейся Уругвай. Они были членами «Программа де политике де Мао», дешево купившими планету у горнодобывающей компании, которая не могла найти желающих обслуживать свои машины.
Последователи «Программы» прибыли вооруженные прекрасно разработанной системой разделения обязанностей и награждения за исполненную работу, которая вполне могла очень хорошо сработать в более гостеприимном окружении.
Нельзя сказать, что корпорация скрыла от них полностью характер фауны на Сельве – нет, они привезли с собой оружие и электрические заграждения, и с самой грозной решимостью не собирались подходить близко к джунглям в ночное время. Но с точки зрения планеты они были лишь пятью сотнями относительно доступных протеиновых кусков, брошенных в гущу самой конкурентоспособной экологической ниши из когда–либо обнаруженной, – двадцать пять тысяч килограммов мяса.
В первый день они потеряли почти сто человек и примерно такое же количество на следующий день. На третий день исчезло сорок, потом семнадцать, потом восемь.
Было бы наивно полагать, что происходила своего рода естественная селекция, что выживали лишь самые сильные и быстрые. Нельзя полностью исключать этот элемент, но куда важнее были простая удача и практические навыки. Все они по профессии и темпераменту были фермерами, а какой фермер, даже самый крепкий, мог достаточно хорошо владеть приемом удара коленом, чтобы выжить на Сельве? Ему могло только лишь просто повезти. Если он оставался в живых и приобретал опыт, то уже меньше мог полагаться на удачу. Хотя одновременно становился менее приятным соседом.
И вот, в течение жизни всего одного поколения, гуманный эксперимент жизни коммуной с неизбежностью дегенерировал в жуткое сообщество подозревающих друг друга кланов, в систему, более подходящую для четырнадцатого, чем двадцать третьего века.
Сначала изменился статус женщины. В соответствии с оригинальной «Эль Программой», женщины должны были быть совершенно равны с мужчинами, исключая специфическую функцию рождения детей. Чтобы предотвратить колонистов от вырождения, составители программы включали в оборудование комплект яйцеклеток в количестве десяти тысяч, уже оплодотворенных и готовых к развитию. Все мужчины экспедиции позволили стерилизовать себя. С помощью того, что в то время считалось современной медициной, женщина могла произвести рождение через четыре–пять месяцев после имплантации яйцеклетки.
К тому времени, когда население количественно стабилизировалось примерно на двух сотнях, стало ясно, что всем женщинам придется до конца своих дней производить потомство, пока утробы не запросят пощады, иначе колонисты вымрут на корню. И нужно было оберегать женщин от Сельвы – что выливалось в пожизненное заключение.
Сначала женщин держали в корпусах пяти транспортных кораблей, доставивших колонистов на планету. Как средства передвижения они были уже бесполезны, но доказали надежность в качестве защиты от зубов и когтей. Ночью мужчины присоединялись к женщинам, днем отваживались выходить на охоту, что было нетрудно, или пытались заняться сельским хозяйством, что было нелегко, поскольку приходилось все время поглядывать по сторонам и быть ко всему наготове.
Лет через десять им удалось построить вокруг каждого корабля высокие укрепленные стены. Электрические ограждения, оказавшиеся бесполезными, потому что мертвые звери просто наваливались кучей и создавали мост для живых, были распутаны и переделаны в барьеры против кожекрылых монстров.
Шли годы, растущее население заставляло все дальше отодвигать стены от бывших кораблей. Сначала люди жили в тесных отсеках, потом в укрепленных фортах, потом в фортах побольше, потом в окруженных стенами городах. В конце концов, пять городков срослись в один обширный город – Кастилию Сервантес.
Здесь были школы, но в них преподавались лишь необходимые основы наук и максимум сведений о том, как выжить. Большая часть первого поколения все еще считала себя последователями «Программа политико». Второе поколение считало «Программу» нелепостью. Третье поколение испытывало к первому роду сентиментально–ностальгические чувства. Десятое поколение… к этому времени очень мало кто помнил, с чего все начиналось.
Если женщины были посажены под замок и оберегались, будто драгоценные камни, а мужчины проводили половину времени, ожидая или совершая кровавые убийства, то нет ничего удивительного в том, что развилась столь уродливая форма социальной организации. Поскольку сила и жестокость были единственными ценными для выживания чертами, то самые сильные и жестокие оказались у власти и сами установили правила игры.
За три сотни лет они завоевали собственную планету. Начав поиск новых миров для завоевания, они нарушили одно из немногочисленных межпланетных законоположений, и Конфедерация через свое тайное ответвление, ЗБВВ, послало верного человека оценить ситуацию.
Когда забрезжила заря и многочисленные смертоносные уроды полетели, заскользили и затопали к своим норам и пещерам, Отто Макгевин все еще был жив.
Совершенно обессиленный, он сидел в середине широкого круга из обугленного, жуткого вида мяса. Именно оно и спасло его. За последние часы он ни разу не выстрелил – сельвианские ночные фуражиры предпочитали, естественно, свежеподжаренное мясо сородичей риску столкновения с неизвестным существом, умеющим плеваться огнем.
Когда солнце расчистило верхний слой покрывала джунглей, Отто не мог найти ни одного признака жизни ни в джунглях, ни на поляне. Почувствовав себя, наконец, в безопасности, он автоматически погрузился обратно в персону Рамоса Гуайаны. Он погрозил мертвым существам кулаком и радостно выругался. Потом отстегнул нож в футляре, висевший на боку сумы, отрезал кусок мяса от бедра одного шестиногого создания и, весело жуя, углубился в джунгли.
С нормальной скоростью ходьбы он мог покрыть 12,8 км за каких–то полтора часа. Но в джунглях нет прямых троп; уже начинало вечереть, когда Рамос, чувствуя беспокойство, вышел на прогалину у основания довольно крутого холма. Симпатичное здание из камня и кирпича – очевидно, что–то вроде охотничьего домика – стояло на верхушке холма. На полпути вверх по склону дорогу преграждал ров, предшествующий солидной по толщине стене, по верху которой шло электрическое проволочное заграждение. Вдоль по тропе он проследовал ко рву. Опустился стилитовый подвесной мост и Рамос, слыша за спиной голоса просыпающихся джунглей, поспешил пересечь ров. Еще одна стилитовая дверь за стеной – и мост поднялся, закупорив Рамоса в небольшом замкнутом пространстве.
– Я не запрограммирован принять вас, – сказал металлический голос. – Владелицы нет дома. – В маленьком алькове слева загорелся свет. – Вы в безопасности, слева от вас имеются пищевые автоматы и санитарно–гигиенические устройства.
Наверняка все они приводились в ход опущенной сквозь прорезь монетой. А у него были только крупные купюры, к тому же поддельные.
– Можешь разменять пятьдесят? – спросил он машину.
– Повторите, пожалуйста.
– Можешь разменять пятьдесят – полсотни?
– Я не запрограммирован принять вас…
– Да заткнись ты!
Это, очевидно, было в программе – машина замолчала. Едва он успел вскрыть замок на двери туалета, как погас свет.
Полчаса или около того он продремал на скамье за бесполезным автоматом с сэндвичами. Тихий звук – стук раскрывшейся двери – разбудил его. Он укрылся за автоматом и направил лазер в ту сторону, где, как считал, была дверь. Очки ночного видения он упаковал перед этим в сумку.
– Гуайана? – спросил женский голос. – Рамос Гуайана?
– Си. Акви. – Итак, его контактер, Р. Эшкол – женщина? На этой планете?
– О, вот где вы. – Она подошла к нему. – Опустите пистолет и берите меня за руку. Я вас проведу.
Они шли вверх по крутой тропе.
– Я вылетела на флаере, искать вас, – сказала она. – Обнаружила место, где вы ночевали. Очень впечатляюще, особенно при дневном свете.
Он ничего не сказал.
Сколько месяцев назад он вот так близко находился рядом с женщиной? Его рука вспотела, стала липкой и холодной в противоположность ее мягкой и теплой ладони. Он почувствовал волну желания, такую острую, что у него сжалось в животе. Каждый раз, когда он спотыкался и чувствовал ее круглое бедро или…
– Эй, друг, держи свои лапы при себе.
– Миерде, но вео, – проворчал он. – Извините, мне не видно.
– Ага… Так, мы уже почти пришли.
Когда они приблизились к верхушке холма, Рамос едва разобрал возвышающуюся стену дома, серую на фоне ночи.
– Вот мы и дома. – Она остановилась и начала возиться с тяжелым железным замком. – «Виста Герможа Отель» – «Отель с прекрасными видами», – перевела она, хотя в этом не было нужды. – Двадцать лет назад был закрыт… осторожно… и его купила через доверенных лиц Конфедерация.
Они уже вошли в дом и ступали по пахнущему затхлым ковру.
– На случай вот таких ситуаций?
– Нет, все гораздо проще… Они думали, что Сенадо переберется в парачо, и хотели дешево получить здание для консульства. Теперь дело застряло. Здесь лестница.
Рамос как раз наткнулся на первую ступень, когда она это сказала; он покачнулся и, сохраняя равновесие, почувствовал под рукой ее икру.
Выпрямившись, он снова тронул ее, и она ответила звонкой пощечиной, показывая свое отношение к Рамосу.
Рамос хладнокровно схватил ее за запястье и, вывернув, бросил ее на пол. Упав сверху, он прижал ее тело к полу коленями, ткнул дулом пистолета в ее шею, изрыгая глухие проклятья. Он щелкнул предохранителем, потом медленно поставил его на место. Поднялся.
– Прошу прощения. Не забывайте, пожалуйста, я на самом деле Рамос Гуайана.
Шелестя юбками, она поднялась на ноги. Голос ее дрожал:
– Знаю, но я – это я, поймите тоже. На Шаломе у нас… так с людьми не обращаются!
Не зная, что сказать, Рамос шумно задвигал сумкой за плечами.
Она вздохнула:
– Давайте руку, уже недалеко.
Они поднялись наверх, до конца лестницы, и повернули налево, в коридор. Дверь в отведенную Отто комнату бесшумно открылась и захлопнулась со щелчком, наводившим на мысли о солидном замке.
– Индикатор настроен на отпечаток большого пальца. Мы изменим настройку. – Загорелся, ослепляя, свет.
В комнате без окон мебель состояла из трех предметов: пневмопостели в одном углу и деревянного стола со стулом – в другом. Маленький голокуб на столе показывал картину камеры, где спал человек. У стола стоял стеллаж, на котором покоилось несколько шпаг. Рамос пересек комнату, подошел к стеллажу и провел пальцами по клинкам.
– Подходит, – сказал он.
Он вытащил шпагу из стеллажа и сделал несколько выпадов, поражая воображаемого противника. Потом внимательней посмотрел на шпагу.
– Мне нужен точильный камень и ремень для правки лезвий. И моток черной изоляции для ручек. Такой ленты, которой пользуются электрики.
Он впервые поднял голову и посмотрел на девушку.
– Ага…
По стандартам Шалома она была обычного вида женщиной. Это значило, что она лишь чуть–чуть уступала совершенством фигуры и черт лица Елене Прекрасной. Одета она была так же, как одевались все молодые женщины в этой части Сельвы – облегающий бархатистый корсет, оставлявший открытым верхние части грудей, потом сбегал до бедер и расширялся в колоколообразную юбку, длинную по стандартам Земли.
Принимая во внимание, что девять десятых его личности были трижды судимы за изнасилование, а десять десятых многие недели находились взаперти в тесном отсеке Т–46, Рамос прореагировал весьма вежливым, приличествующим джентльмену образом – он бросил шпагу, заворчал и сделал три шага к девушке, готовый вцепиться…
Она извлекла из потайного местечка маленький черный пистолет.
– Стой, где стоишь! – сказала она. В голосе ее было больше истерики, чем угрозы. Но было совершенно очевидно – она сожжет его на месте в следующую секунду, и чувство близкой опасности снова вернуло Отто контроль над телом.
Его собственный пистолет лежал на сумке, которую он сбросил со спины в центре комнаты. Если она умеет метко стрелять, то успеет попасть в него пять–шесть раз прежде, чем он успеет достигнуть сумки. Он положил руки за голову.
– Ну, ну, – сказал он, – только не волнуйтесь, это просто… понимаете ли…
– Они правду говорят, – сказала она уже спокойнее, – в самом деле, вас как будто двое в одном теле.
– Это так. – Он чуть согнулся в поясе, держа руки за головой. – Отто Макгевин, к вашим услугам!
– Лучше оставайтесь этим Отто еще немного. – Она опустила пистолет. – Какое странное имя вы…
Рамос уже опустил руку, скрючив пальцы наподобие когтей, и медленно двигался вперед. Она подняла пистолет, и он поднял руки, но на этот раз медленно.
– Неужели вы не можете совладать с собой, хотя бы на секунду?
– Успокойтесь, успокойтесь же… гм, я в самом деле не могу, э–э, совладать с этим. Когда мне не угрожает непосредственная опасность, я должен автоматически реагировать как Гуайана. Иначе, понимаете ли, я мог бы случайно выдать себя, выйти из роли.
Она пятилась к двери.
– Так вот, не думайте, что вам удастся общаться со мной не выходя из роли. – Рука ее лежала на ручке. – Думаю, мы не станем менять настройку замка. До тех пор, пока я не решу, что делать с вами. – Она одним движением вырубила свет, выпрыгнула из комнаты и громко захлопнула за собой дверь.
Долю секунды спустя в дверь с ревом врезался Рамос Гуайана.
– Каго ен ла лехе де ла мадре де су мадре! – ревел он.
Он колотил в дверь кулаками, все громче и все с большей выдумкой ругаясь в течение нескольких минут. Потом он тяжелым шагом прошелся по комнате и нащупал кровать.
3
– Просыпайтесь, Макгевин, Гуайана, или как там ваше имя.
Рамос рывком проснулся и посмотрел вокруг, но в комнате никого не было. Потом он увидел ее изображение в голокубе.
– Сука козлиная, – нелогично обозвал он ее, глумливо усмехаясь. – Не желаю тебя больше. Выпусти меня на свободу, чтобы я мог найти женщину по своему подобию.
Она презрительно фыркнула:
– Рано или поздно ты будешь на свободе. Сейчас есть работа.
Ее изображение исчезло, сменившись личностью настоящего Рамоса Гуайаны, сидящего в своей камере.
Послышался ее голос:
– Обратите внимание, у него на голове новый кровоподтек и губа была недавно разбита. Все это он заработал в драке с охраной позавчера.
– У нас есть приказ, в нем говорится, что вы должны насколько будет возможно точно повторять внешность Рамоса. Лишь тогда вы начнете исполнять свою миссию. Использовать грим было бы неразумно, поэтому мы собираемся нанести вам соответствующие повреждения…
– Пожалуйста, приходите и попробуйте.
– В этом нет необходимости. Для меня, лично, во всяком случае.
Дверь комнаты распахнулась, и на пороге появился здоровенный представитель мужского населения Сельвы, весьма жуткого вида, с пистолетом в одной руке и резиновой дубинкой в другой.
– Извините, полковник Макгевин, – сказал он, поднимая пистолет. – Обезболивающее. – Он выстрелил в тот момент, когда Отто напрягался для прыжка.
Рамос проснулся, чувствуя в голове пульсирующую боль, ощущая, как печет губу. Он языком пересчитал зубы – все были на месте, но пара штук шаталась.
– В ящике стола есть таблетки обезболивающего, полковник. – Мужчина, который усыпил его и, очевидно, слегка поработал над ним, пока Рамос был в бессознательном состоянии, все еще находился в комнате. Или снова был в комнате – он успел избавиться от пистолета и дубинки. Он сидел у дальней стены, с ним были две шпаги и два прозрачных пластиковых шлема.
– Зовите меня Рамос, – сказал Гуайана, подходя к столу. Переход в вертикальное положение вызвал у него чувство, напоминающее удар в висок альпенштоком. Рамос дотронулся до виска и закрыл на несколько секунд глаза, пытаясь избавиться от боли, но у него ничего не вышло.
Он принял таблетку и осторожно дотронулся до губы.
– Наверное, я должен вас поблагодарить. Вам часто приходилось оказывать подобные услуги?
– Только не с космическими целями. – Мужчина встал. – Думаю, вы сможете провести пару раундов. Это тренировочные шпаги–рапиры. – Он бросил одну рапиру Рамосу, который без усилий поймал ее за рукоять.
– Вы чувствуете, что сможете?
– Думаю, да.
В самом деле, Рамос–Отто чувствовал себя в тысячу раз лучше, учитывая даже новую шишку, чем в кабинете доктора Эллиса на Земле. Люди из отдела психокалькирования слегка переборщили, чтобы компенсировать четыре недели полета, за которые тело должно было восстановить силы. Он еще не достиг нормальной формы Гуайаны или Отто, но изрядная доля силы и быстроты к нему уже вернулась.
– Честно говоря, – сказал здоровяк, пока Рамос проверял свое оружие на баланс и упругость, – я настроен скептически. Не понимаю, как они могли научить вас за несколько недель тому, что требовало от Гуайаны ежедневных упражнений на протяжении всей жизни.
Рамос пожал плечами:
– Все это временно.
Он смерил взглядом противника. Здоровяк двигался с легкостью, казавшейся странной для человека таких пропорций. У него были все физические преимущества для фехтования – он на голову превосходил Рамоса ростом, имел длинные руки и ноги. Но Рамос знал, что люди с длинными руками и далеким выпадом склонны переоценивать свои силы при встрече с менее рослыми противниками. Забавно будет проучить его.
Рамос надел шлем – прохладную пористую скорлупу из пластика, которая защищала его лицо, уши и горло.
– Для начала я не буду сильно напирать, – сказал здоровяк.
Они заняли исходную позицию в центре комнаты. Гарде! Рамос заметил, что клинок его соперника отклонился от прямой линии вправо более чем на два сантиметра, открывая предплечье и большую часть плеча. Или его соперник был в плохой форме, или устроил ловушку, не слишком хитрую к тому же. Даже не задумываясь, Рамос произвел атаку, учитывающую обе возможности – одним движением он сделал финт в сторону открытого предплечья, проскальзывая под ожидаемым парирующим ударом, потом двойное парирование, отскок (высоко поднятая шпага, блок–колокол, чтобы предотвратить наскок или запоздалый ремиз), выпад – и тупой конец рапиры ударился точно между третьим и четвертым ребром противника.
– Токар, – признал поражение здоровяк, задумчиво потирая пальцами место, где по нему попала рапира Рамоса. – Мне нужно быть внимательней.
Он и в самом деле постарался быть внимательным, и у него очень хорошо получилось по любым стандартам, но в пяти схватках Рамос выиграл пять уколов. Каждая из них продолжалась не более нескольких секунд. Самая долгая состояла из атаки–парирования, еще парирование–защита–ремиз–защита–ремиз–укол.
– Очень странно.
Соперник Рамоса снял маску:
– Полковник, э, Рамос, эх, я хотел сказать… вы говорите, они научили вас фехтовать не хуже Гуайаны?
– Да.
– Но я дрался с Гуайаной… сотни раз! – и…
– И вы до сих пор живы?
– Нет, нет, не на дуэлях. Пять–шесть лет назад я у него тренировался. Вот почему… в общем, вы деретесь не совсем так, как он… случайный противник не заметит разницы, но я знаю его слабые места. Несколько раз мне удавалось его победить. У вас нет этих слабых мест, во всяком случае, именно этих.
– Гм–м… – Рамос насупил брови, шаря в информации из характеристики миссии. – Ну, это объяснимо. Мне пришлось обучаться через вторые руки, поскольку настоящий Гуайана застрял здесь. Они пригласили лучших мастеров фехтования, каких можно было найти… Из Италии, Венгрии, Франции…
– Как, из самой Франции?
– Нет, не с планеты, а из страны – это такая страна на Земле. Эти мастера изучили ленты с записью боев Гуайаны. Потом они в тандеме обучали меня, мы оба были под гипнозом. Таким образом, я впитал нечто вроде среднего стиля боя Гуайаны.
– Сложная операция, – сказал мужчина. – Но учиться таким способом легко, если сравнить с обычным путем. Я рад, что навыки у вас не сохранятся навсегда.
– Будет неплохо, если они подержатся подольше. Мне нужно свернуть здесь дела еще до того, как начнет стираться калька. Самое большее – два месяца…
– Если я могу чем–то помочь, то конечно…
– Лучше об этом не заикайтесь. Вы не хотите мне помогать, и даже не хотите знать об операции больше, чем вы уже знаете. То же касается этой суки…
– Рейчел? – чувствовалось, что он задет. – Но… ведь она связной ЗБВВ!
– А на таких захолустных планетах таких людей вообще не должно быть! Я не могу чувствовать себя в безопасности, выполняя задание, если знаю, что кто–то еще имеет сведения об истинной моей природе. У людей есть неприятная особенность – их можно вынудить говорить. Пока что только вы двое знаете меня. Как много остальных – весь персонал посольства?
– Нет, только мы двое.
– Тогда лучшее, что вы можете для меня сделать – вы оба, – покинуть планету. Немедленно.
– Мистер Гуайана, – донесся тонкий голос Рейчел из видеокуба, – постарайтесь вспомнить, что мы – полномочные представители Конфедерации на этой планете. А вы – только инструмент, специалист, посланный на помощь нам, чтобы разрешить данную проблему. И вся ответственность лежит именно на нас…
– Знаете что, я не дам и… – Рамос замолчал, потом продолжил более вежливым тоном: – Там, внутри, я на самом деле совершенно на все плевал – построит ли Сельва тысячу крейсеров, чтобы швырнуть Грюнвельт обратно в каменный век, или не построит. Я бы никогда даже не узнал о существовании Сельвы, если бы Альварец не заболел вдруг комплексом Атиллы.
Однако, смутно припомнил Гуайана, с дамами Рамос разговаривал очень вежливо и был крайне обходителен.
– Тогда могу сказать, – заключила она с презрением, – что вы идеально подготовлены к вашей работе. Неужели вы не испытываете ни малейшего сочувствия к…
– Сочувствие, мотивация – все дерьмо. – Он глубоко вздохнул и постарался успокоиться. – Симпатии и сочувствие могут меняться, а мотивация – это простое обозначение чего–то такого, чего никто не понимает. Я хорошо исполняю работу, лучшую работу, потому что до последней клетки мозга я кондиционирован исполнять миссию. И совершенно надежен, потому что никто кроме ЗБВВ не обладает знаниями и оборудованием, чтобы это кондиционирование нарушить.
– Тогда вы – самое презренное создание.
– Потому что ущипнул тебя за задницу, большая ты…
– Прошу вас! – Здоровяк обоими руками похлопывал воздух перед собой, стараясь успокоить Рамоса. – Рейчел, твоя мотивация никого не интересует, и никто не оспаривает кондиционирование полковника. Почему мы просто не оставим этот разговор и не займемся самой проблемой?
– Один небольшой вопрос сначала, – сказал Рамос, все еще разбрасывая искры гнева. – Я знаю, кто такая Рейчел Эшкол. Это указано в моих документах… но вы кто такой, черт побери?
– Октавис де Санчес. Я работаю в посольстве.
– Ну что же, хорошо, что она вас нашла не на улице. Что вы делаете в посольстве в свободное от шпионажа время?
– Я, гм, анализирую данные для секции Жизненной Статистики.
– И это дает вам право делить наш маленький секрет?
– Мне был необходим кто–нибудь… – начала Рейчел.
– Да вы сами тут не нужны!
– Мне был необходим человек, безукоризненно верный, который хорошо знал бы Гуайану. Чтобы проверить ваше прикрытие, ваше поведение.
– Чье поведение? Чье прикрытие?.. Я… Я Рамос… Гуайана!!!
– Да, он разговаривает точно как Гуайана, – сказал Октавис.
– Понятно? – Рамос воздел к небу руки. – И ради этого ты в два раза увеличила риск моего раскрытия?
– Сеньору Санчесу можно полностью доверять. – Изображение Рейчел в видеокубе подалось вперед, зло покраснев.
– Ах вот вы о чем, значит… Октавис, старик, если бы я предложил тебе миллион песо за переход на сторону Альвареца…
– Нет. Они слишком…
– Два миллиона? Пять? Десять? Твою жизнь? Угрожал бы пыткой детей до смерти, твоих детей? Твоей матери?
– Да, понимаю. Конечно. Если цена достаточно велика, любой человек…
– Любой человек на этой планете, кроме меня.
Несколько секунд тишины.
– Тогда почему бы вам просто не избавиться от нас… простых смертных? – сказала Рейчел.
– Я обдумал этот вариант, – фыркнул Рамос. – И отбросил я его не потому, что вы могли бы мне пригодиться в дальнейшем. Вы бы мне не пригодились.
– Так почему бы ни убить нас?
– Или хотя бы попробовать, – добавил Октавис, сгибая и разгибая клинок тренировочной рапиры.
– Во–первых, это привлекло бы лишнее внимание ко всей операции. Во–вторых, даже Рамос – настоящий Рамос – не лишен некоторых моральных понятий. И в любом случае, он отличается практичностью, он не станет слоняться по округе и убивать людей из спортивного интереса, или только потому, что ему не нравится факт их существования.
– Он убил шестнадцать человек, – мрачно сказал Октавис.
– Семнадцать. Но всегда имел то, что считал достаточной причиной, или по крайней мере получал приличную выгоду.
«Я убил гораздо больше, – подумал Отто Макгевин, – только ради того, чтобы Конфедерация благополучно функционировала».
– Согласен, причины у него могли быть менее существенные, чем у вас.
Октавис кивнул:
– Послушайте, мы топчемся на месте. Лучше займемся планом, чтобы скоординировать ваше…
– План этот невыполним и с настоящего момента отбрасывается. Похитить Рамоса, тайно подсадить меня на его место в камеру, потом устроить побег… все это оперетка, которую всегда придумывает Планировка, черт бы ее подрал…
– Но у нас приказ… – твердо сказала Рейчел.
– Посмотрите на звание человека, подписавшего приказ, потом вспомните мое звание. Может, ЗБВВ не всегда эффективно действует, но дураков там тоже нет… вот почему я вообще имею военное звание – чтобы такие люди, как вы, не ставили мне палки в колеса.
– Тогда что вы предлагаете? – сказала она. – Что можно придумать лучше?
– Чем меньше вам известно, тем лучше для вас обоих. Сделайте для меня две вещи, а потом вы, Октавис, можете вернуться к своей статистике, а вы, сеньорита Эшкол, можете заняться… что вы делаете в свободное время?
– Меня это полностью устраивает, – горячо заявила Рейчел. – Чем скорее вы уберетесь с моих глаз, тем лучше я себя буду чувствовать.
– Что мы должны делать, полковник?
Рамос несколько секунд улыбался в видеокуб, потом повернулся к Октавису.
– Во–первых, обеспечьте мне надежное, не вызывающее подозрений средство передвижения, чтобы добраться до клана Альвареца. Очевидно, это будет лошадь. «Они строят планы межпланетной войны, а сами до сих пор используют вьючных животных».
– Потом, когда я буду готов выехать, избавьтесь от настоящего Рамоса.
– Убить?
– Это самое надежное. Решайте сами.
– Вы забываете, что Санчес и я – не хладнокровные убийцы–профессионалы. Мы похитим его, как и было запланировано, и запрем в комнате, где сейчас находитесь вы.
– Ладно. Советую сначала убрать отсюда шпаги.
Когда Октавис вышел, Рамос с облегченным вздохом хлопнулся на свою кровать. Трудная работа – быть Рамосом и одновременно думать как Отто.
С завтрашнего утра ему придется действовать быстро. Жаль – было бы неплохо проследить за похищением Гуайаны. Возможно, заключенный погиб бы при попытке к бегству.
Теперь ты думаешь больше как Рамос. Это хорошо.
4
Чтобы добраться до клана Альварец, Рамосу нужно было преодолеть двести километров, через территории кланов Туэме и Амарилло. На это ему потребовалось два дня езды на страдавшей костным шпатом лошадке, которой снабдил его Октавис. Когда он во второй раз остановился для отдыха и развлечений в таверне на границе территорий Амарилло и Альвареца, то оказалось, что нанятая им проститутка уже много лет знает настоящего Рамоса.
Она заметила, что он неожиданно стал непонятно ласковым, но, кажется, была этому рада и ничего не заподозрила.
О каких других важных аспектах жизни Гуайаны ничего не было известно сектору психокалькирования? Рамос надеялся, что история с амнезией спасет его в случае неприятностей.
Он вызвал отель «Виста Гермоза» до того, как пересек границу клана Туэме; и Октавис сообщил, что похищение прошло гладко, по плану. Никакого насилия – некоторая сумма денег, переданная в нужные руки, внезапное перемещение части персонала. Гуайана был в безопасности, под замком в отеле. Он надежно блокирован. Были выпущены плакаты, обещавшие награду за его поимку. Но описание внешности в объявлении не соответствовало действительности. Хитрость даст ему еще два дня, пока не будет выпущен плакат с фотографией, за это время он спокойно успеет добраться до клана Альварец.
Поездка верхом оказалась утомительной. Большей частью дороги были покрыты гравием – исключая города побольше, где имелись каменные и покрытые щебнем дороги. Всякий раз, когда Рамоса обгонял транспорт на неконской тяге, его обдавало дождем камешков, вдобавок поднималось облако удушливой пыли, которая по несколько минут висела в горячем неподвижном воздухе. Особенно отвратительны были большие грузовики на воздушной подушке, проходившие каждые полчаса. Они сильно напоминали Рамосу о джунглях. Он после первого же болезненного опыта узнал, что всадник и лошадь должны укрыться в кусты, на пару метров от дороги, когда мимо проезжал один из гигантских экипажей. Иначе им пришлось бы умереть от потери кожного покрова еще до конца первого дня пути. К тому времени, когда он достиг Кастелии Альварец, Рамос покрылся полусантиметровой коркой пыли, царапинами от шипов и летящих камней, и едва не был парализован из–за потертостей в седельной области. Он оставил лошадь на общественной конюшне, около часа отмокал в горячей ванне, потом обработал самые важные ранения, заплатил за хороший массаж и новую одежду, потом, слегка вразвалку, зашагал к замку.
Замок представлял собой воздушную фантазию из стекла и полированного стилита – очевидно, его построили не так давно, хотя он уже на сто лет отстал от архитектурных стандартов более цивилизованных стражников со скрещенными пиками, старающихся не подавать виду, что им неудобно в нелепых архаичных униформах. Оружие их было скорее декоративным, но их поддерживали два мегаваттных лазера на блестящих стилитовых бункерах по обоим флангам дороги. Указатель направлял посетителей к небольшому куполу рядом с одним из лазеров. Большое зеленое око лазера проследовало за Отто, пока он проходил мимо.
Внутри купола имелись красные кирпичные стены, выложенные черной плиткой, пол и что–то очень похожее на крохотную женщину, сидящую за маленьким столом напротив входа. В слабом свете трудно было разобрать грани видеокуба, но это явно было голографической проекцией.
Вид у женщины был строго деловой:
– Пожалуйста, назовите ваше имя и имя человека или название департамента, к которому у вас дело.
– Мое имя Рамос Марио Гуайана. Кажется, я должен встретиться с эль Альварецом.
– О… нет, сэр, это совершенно исключено. – Она ожидающе посмотрела на него. Рамос ответил таким же взглядом.
– Одну минуту, пожалуйста. – Она что–то выстучала на клавиатуре перед собой. – Ваша фамилия пишется с «а» – Гуайана?
– Да.
Она снова застучала клавишами, потом посмотрела на экран справа от нее.
– О… майор Гуайана, вы должны доложить прямо коменданту Рубирецу… у него есть постоянный кабинет?
– Гм… Я не знаю. – «Майор Гуайана?» Еще одна деталь, пропущенная Планировкой, – он оказался офицером.
– Минутку, я посмотрю, смогу ли найти его. – Она некоторое время что–то наигрывала на своей клавиатуре и тихо говорила в микрофон.
– Комменданте Рубирец находится в Библиотеке, в комнате Редких Книг, – сказала она тоном, каким подается команда «вольно». – Простите? – Нахмуренные брови, склоненная набок голова.
– Слушайте, я действую в поле, я не знаю города. Где находится библиотека?
С преувеличенной тщательностью она объясняла ему: южная половина шестого этажа замка.
Пользуясь своим только что обнаруженным званием, Рамос попытался нагнать страху на охрану дворца, попросившую его снять шпагу. Но капитан охраны спокойно сообщил, что дворцовая стража стоит особняком в военной командной цепи, и что он или отдаст шпагу, или будет сожжен на месте. Он передал ему шпагу. Когда он прошел сквозь ворота, детектор металлических предметов коротко прогудел. Стража отобрала пистолет.
Внутри замка было пронзительно холодно. Рамос вдруг вспомнил, что впервые с того момента, как он покинул борт Т–46, он вдыхает кондиционированный воздух. Весь первый этаж был заполнен дорогой резной мебелью, плюшевыми коврами, зеркала от пола до потолка чередовались со средней руки картинами на стенах. Слишком много свободного пространства – обстановка больше отвечала соображениям обороны, чем эстетическим. Любое или каждое из этих зеркал могло скрывать отделение вооруженных людей. Стоя в одиночестве на ковре площадью в акр, Рамос чувствовал на себе взгляды сотни глаз.
Мальчик–лифтер был одет в форму дворцовой стражи и вооружен коротким клинком и лазерным пистолетом. Он ни слова не сказал Рамосу и уже знал, куда тот направляется.
В главной комнате–библиотеке сидел всего один человек – клерк, занимавшийся раскладыванием лент с записями. Он тоже был вооружен. У Рамоса появилось чувство, что в замке оружие носят все, кроме агентов ЗБВВ.
– В какой стороне комната Редких Книг, амиго?
Клерк снял старомодные очки и, моргая, посмотрел на Рамоса.
– Туда нельзя входить. Занято.
– Знаю. – Рамос забарабанил пальцами по крышке стола. – У меня назначена встреча с комменданте.
– А–ах… Сюда. – Служитель повел Рамоса сквозь лабиринт картотечных ящиков, полок с периодикой, книжных шкафов. Они подошли к двери, обозначенной буквой «Б». – Одну минуту. – Служитель постучал в дверь и немного приотворил ее.
– Я сказал ведь, чтобы меня не беспокоили, – донесся ледяной голос изнутри.
– Этот джентльмен говорит, что ему назначено, комменданте.
– Я никому ничего не назначал.
Клерк оказался очень проворным малым – его лазерный пистолет уставился на грудь Рамоса еще до того, как комменданте произнес слово «назначал».
– Я уберу его, сэр.
– Погоди, – сказал Рамос, едва не переходя на крик. – Я Рамос Гуайана.
– Рамос?
Со стуком захлопнулась книга, послышалось шуршание бумаг, потом тяжелые шаги, приглушенные ковром. Медведеподобная голова наподобие тарана высунулась в коридор из–за двери. Хозяин ее должен был обладать на удивление незаурядным ростом.
– Рамос, – проворчал он с чем–то вроде радости. – Убери пистолет, дурак, у Альвареца должно было быть побольше таких людей, как Рамос. – Двумя мощными шагами он покрыл расстояние между ними и заключил Рамоса в сокрушительные объятия. Потом, держа его за плечи, он всмотрелся в его лицо, покачивая головой из стороны в сторону и все больше напоминая медведя.
– Они здорово тебя обработали, бедный мой друг.
– Но не так, как могли бы, комменданте. Меня должны были повесить. – Он совершенно искренне содрогнулся. – Или еще хуже…
– Зачем комменданте? – Он взял Рамоса под руку и повел в комнату Редких Книг. – Разве не был я для тебя всегда лишь Хулио?
– Сэр… Хулио, все дело вот в чем. Меня избивали, регулярно, жестоко…
– Это очевидно.
– …и я, похоже, потерял память. Все воспоминания о последних десяти годах или около того. – Он опустился в удобное кресло. – По их допросам я логически вывел, что после побега должен направиться именно сюда. – Он решил рискнуть. – Но я смутно припоминаю… вас.
Какая–то тень, возможно, сомнение, мелькнула на лице бородатого комменданте, потом исчезла.
– Еще бы ты не помнил, – засмеялся он, вдруг повернулся и пробежал взглядом по выстроившимся вдоль стен томам в кожаных переплетах. Он выбрал толстую книгу под названием «Философские беседы», поднял к уху и потряс. Книга приятно забулькала.
– Философия – лучшая из музык, – процитировал он по–испански. Потом вытащил из пустой внутри книги бутылку и два стакана, наполнив каждый изрядной порцией коньяка. Один стакан он вручил Рамосу.
– Грюнвельтский брантвейн. А именно… – Он посмотрел на бутылку. – Эйзенмахер, 36–го года. Быть может, нам пора начать привыкать к его вкусу?
Рамос поднял стакан:
– Мы наполним им бассейны.
Они засмеялись и выпили.
– Значит, кое–что о Плане ты помнишь?
Рамос пожал плечами:
– Не больше, чем известно каждому. Мои похитители – верное ли это слово? – там, в Туэме, подразумевали, что убийство мальчишки как–то связано с Планом. Я также подозреваю, что они не слишком Плану сочувствуют.
– Да, пока еще не очень, – сказал комменданте. – Но мы их склоним. Или обойдемся без них. Теперь у нас есть поддержка Диаза, что гораздо важнее. Тяжелая промышленность. – Внезапно он поднялся.
– Но об этом мы можем поговорить позднее. Ты, наверное, очень устал.
«Скорее испытываю большое любопытство, чем усталость»,– подумал Рамос, но лучше было слишком пока не нажимать.
Он кивнул:
– Это было изматывающее путешествие.
– Найди в офицерских квартирах тененте Салазара. Я ему позвоню, чтобы тебе дали хорошее жилье.
– Буду благодарен.
– И… а–а! Не желаешь ли разделить… компанию с дамой?
– В некоторой степени. Самые насущные потребности я уже удовлетворил в разнообразных тавернах на пути от Туэме сюда.
Хулио хлопнул Рамоса по спине и засмеялся:
– Некоторые вещи им не под силу изменить!
5
Как обнаружил Рамос, его звание, полученное недавно, как сообщил ему тененте Салазар, давало ему право лично выбирать квартиры. Впрочем, имелось всего два свободных помещения. Рамос выбрал второе (хотя в нем могло стоять больше подслушивающих «жучков»), потому что комната была чище, а он ожидал женской компании. Девушку звали Ами Ривера. Хулио сказал, что раньше они уже были близки. Он обещал предупредить ее о настроении Рамоса.
Служитель принес вещевой мешок с личными вещами Рамоса–настоящего. К своему разочарованию Рамос узнал очень мало нового, исследовав предметы в мешке. Здесь имелось оружие – затупленная рапира, сабля и еще одна рапира для тренировок. Три комплекта цивильной одежды. Форма отсутствовала. Распечатанный пакет с мишенями для стрельбы из пистолета. Три книги из замковой библиотеки – сборник рассказов и две книги по теории фехтования (это были переплетные комплекты для журналов – Рамос поискал собственное имя, но не нашел). Единственной вещью без практической ценности оказалась потрепанная губная гармошка без верхней октавы. В маленьком мешочке хранились также разнообразные мелкие предметы, явно выложенные из ящика стола – почтовая бумага без монограммы, огрызок карандаша, резинка, две ручки с высохшими чернилами, склеивающиеся почтовые марки, наполовину пустая пачка наркопалочек, но без спичек.
Возможно, шерлоки холмсы из спецсекции ЗБВВ, профильтровав все эти мелочи, смогли бы сказать о Гуайане все – от размера его кольца на безымянном пальце до того, каких женщин он предпочитает. Но Рамосу Отто Макгевину даже через час пристального осмотра все это казалось тем, чем было, – пятью клинками, тремя комплектами одежды и кучей безделушек. Все, что он мог узнать, изучая эти предметы, он уже и так знал.
Перед заходом солнца появилась Ами, она подала Рамосу «Триморлинос секос», местное блюдо из даров моря. Это была женщина примерно одного с Рамосом возраста. Ему нравилось с ней разговаривать и лежать с ней в постели, и он так и не смог определить, была ли она послана шпионить за ним или нет.
На следующую ночь ее сменила молоденькая девица по имени Сесила, пристрастия которой были более экзотическими, но зато она мало говорила. На третью ночь прибыл рядовой Мартинец, унылого вида и к тому же мужского пола; он был послан доставить Рамоса к комменданте.
Рамос ожидал увидеть увеличенный вариант собственной аскетично устроенной квартиры, но обнаружил, что «жилище» Хулио оказалось обширным оштукатуренным особняком в форме приплюснутого V, выстроенного вокруг сада, за которым тщательно ухаживали.
Хулио был в саду, сидел под большим деревом за покрытым бумагами столом. Яркая лампа, подвешенная на ветвь, тихо шипела, бросая вокруг мягкий желтый свет. Запах горящего фитиля приятно смешивался с ароматом сада. Хулио что–то быстро писал и не услышал, как подошли Рамос и рядовой. Рядовой прокашлялся, подавая весть об их приближении.
– А, майор Гуайана! Садитесь, садитесь. – Он махнул рукой в сторону стула напротив и снова склонился над бумагой. – Еще одну минуту. Рядовой, найдите повара, пусть принесет нам немного вина и сыра.
Через минуту он со стуком положил ручку и собрал вместе все бумаги.
– Рамос, – сказал он, укладывая их стопкой, – если они предложат тебе повышение до полковника, отказывайся. Это первый шаг к смерти от писчей судороги.
Он сунул бумаги в портфель и поставил его на траву:
– У меня для тебя следующее… ага!
Он замолчал, пока солдат расставлял перед ними тарелки с сырами различных сортов и наливал вино.
– Можете идти, рядовой. – Он со вкусом понюхал вино и отпил глоточек. – Да, звание имеет все–таки свои преимущества.
Рамос сравнил изобилие окружающей обстановки с квартирой полковника Отто Макгевина на Земле. Он пробормотал что–то, соглашаясь, но про себя отметил, что привилегии звания разнятся от армии к армии.
– У меня для тебя новое задание, Рамос. Ты знаком с кланом Сервантес?
– Только по карте.
Комменданте в изумлении покачал головой:
– А ведь мы с тобой там бывали. Двухнедельная поездка всего лет пять назад.
– Абсолютно ничего не помню.
– М–м. Во всяком случае, Сервантес сейчас вызывает у нас беспокойство. Сначала он поддерживал План, но позже… впрочем, детали не имеют значения.
– Он начал колебаться?
– Вероятно, даже хуже. Эль Альварец подозревает предательство.
– А имеется ли у эль Сервантеса сын подходящего возраста?
– К сожалению, не имеется. Он уже старый человек. Сыну его почти пятьдесят.
– Но это превосходная ситуация. Единственному внуку всего двенадцать, и больше в семье некому занять место в Сенадо, если что–то случится с сыном. – Комменданте усмехнулся. – Небо их невзлюбило, посылая одних дочерей.
– Значит, я должен вызвать этого пятидесятилетнего мужчину на дуэль и убить его?
– Да. Все было бы просто, если бы не одно обстоятельство. – Хулио прислонился к стволу дерева. – За твою жизнь назначена цена, Рамос. Во всех кланах, кроме Альвареца. Эль Туэме предлагает десять тысяч за твою голову.
– Значит… сначала нужно изменить вид этой головы.
– Пластическая хирургия?
«Лишь только скальпель коснется пластиплоти…»
– Конечно, мы уже обсудили этот вариант.
– Кажется, мера слишком крайняя. Они смогут вернуть мне потом прежнюю внешность?
– Не знаю. Думаю, что нет.
– Мне это не нравится.
Хулио пожал плечами:
– Это твоя же единственная голова, Рамос. Жалко будет, если ты потеряешь ее из–за тщеславия.
– Нужно подумать… у вас есть экземпляр фотографии, которую они использовали на плакатах, чтобы определить меня?
– Да. – Он поднялся. – Пойдем.
Комменданте провел его через два вооруженных поста охраны в свой обширный особняк. Толчком большого пальца распахнул дверь в просторный кабинет.
Он открыл массивный деревянный секретер – замок тоже был настроен на его отпечаток пальца.
– Вот.
Рамос изучил изображение. Очень похоже, но фотография сделана явно к концу его срока в камере.
– Все в порядке. Смотрите.
Он поднял картинку к своему лицу.
– Тюремная бледность у меня уже сошла, кроме того, на фотографии все лицо распухло от синяков. Если я обрею усы и коротко подстригу волосы, меня никто не опознает.
Хулио переводил взгляд с картинки на Рамоса:
– Возможно. Но я предпочел бы, чтобы ты согласился на операцию.
– Хулио, мне бы не хотелось… У меня и так слишком мало надежных связей с прошлым. Я чувствую, что если потеряю и свое лицо…
– Хорошо, согласен.
Хулио забрал у него фотографию и спрятал обратно в секретер.
– Скажу тебе вот что. Я велю Ами принести немного этой жидкости – лосьона, которым пользуются женщины, чтобы сделать кожу темнее.
Он запер секретер и взял Рамоса под руку:
– На сегодня довольно. Пойдем, закончим бутылку.
Когда Рамос вернулся домой, его ждала Ами. Она втерла нужное количество «сол инстант» в каждый квадратный дюйм его кожи, и действие его оказалось весьма эффективным. Взвесив в уме аксиому, советующую воину воздерживаться от контактов с женщинами накануне сражения, он решил совету не следовать.
6
Снабженный документами и купюрами, необходимыми гражданину клана Сервантес, Рамос без труда добрался в одноименный город. Он решил не идти сразу в сам замок. Вместо этого монорельсом доехал до небольшого городка, расположенного на безопасном расстоянии от границы, оттуда повозкой добрался до еще более мелкого населенного пункта, достаточно примитивного, чтобы не иметь видеоканалов в телефонных будках.
Это был симпатичный курортный городишко, Лаго Туира, и он отдохнул в его гостинице – один день и одну ночь. Потом осуществил анонимный звонок в замок Сервантес, коротко предупредив охрану, что наемный убийца следит за младшим Сервантесом. Тененте, с которым он говорил, пытался задержать его на линии подольше, но Рамос опустил трубку, вскинул на плечо сумку и выскользнул из гостиницы.
Территория клана Сервантес была одной из самых старых населенных местностей Сельвы, и именно здесь люди наиболее эффективно модифицировали окружающую среду. Джунгли вокруг Лаго Туира больше напоминали буйный сад, чем типичные сельванские джунгли. Самые крупные животные здесь были не опаснее земного медведя или большого кота и встречались относительно редко. Поэтому Рамос спокойно шагал сквозь рассветную темноту, не опасаясь выдать свое присутствие употреблением лазера.
Под прикрытием темноты он двигался по примитивной дороге с бревенчатым настилом, всякий раз ускользая в джунгли, когда приближалась машина. Не было заметно, чтобы кто–то очень спешил в Лаго Туиру, и ни на одной из машин не было правительственных обозначений. Или они не успели еще установить источник звонка, или подумали, что звонили ненормальные и решили не тратить зря время.
Когда взошло солнце, Рамос сошел с дороги, продолжая шагать параллельно ей в двадцати или тридцати метрах. Около полудня он отыскал подходящее дерево, забросил свой гамак с камуфляжным покрытием на низкие ветки и проспал крепким сном до темноты. Потом он шагал в прохладной ночи, пока не достиг городка со станцией монорельса. Он прождал в лесу неподалеку от станции, пока не поднимется солнце и часа через два после рассвета спустился к терминалу дороги, угостил себя душем и обильным завтраком, переоделся и сел в поезд, уходящий в Сервантес.
Конечно, он на самом деле не имел ни малейших намерений вызвать Рикардо Сервантеса III на дуэль. Но нужно было создать видимость, что он старается.
Кастилия Сервантес была самым большим городом, который видел на Сельве Отто Рамос. Здесь жило почти четверть миллиона людей. Он решил, что лучше всего для начала найти работу в самом замке.
Сойдя с поезда, пассажирам пришлось показать свои удостоверения личности двум вооруженным солдатам, которые сверяли их лица с фотографией. Когда подошла очередь Рамоса, он вытянул шею, чтобы рассмотреть снимок – это та же самая картинка, которую он видел в кабинете Хулио.
– Кто это, амиго? – спросил он одного из солдат.
Тот холодно посмотрел на него:
– Ты лучше радуйся, что это не ты.
– Давно они уже этим занимаются? – спросил он человека в очереди, стоявшего сразу за ним.
– Не знаю, – сказал тот. – Я в город приезжаю пару раз в неделю. Раньше такого не было никогда.
Наверное, телефонный звонок сработал.
В агентстве по трудоустройству Рамос выяснил, что подавляющее большинство должностей в замке требовали разрешения службы безопасности. Единственная специальность, этого не требовавшая, была «мойщик посуды 2–го разряда».
На следующий день он уже мыл горшки и кастрюли в военной кантине замка, навострив уши. К вечеру он уже узнал, что Рикардо III нет не только в Кастилии Сервантес, но и вообще на территории клана. После телефонного звонка он решил послушаться совета врача и отправился в длительный отпуск – охотиться и ловить рыбу весь месяц, оставшийся до очередной сессии Сенадо.
Вызвал ли его исчезновение звонок Рамоса или нет – это было несущественно. Теперь в Сервантесе ему делать было нечего. Он разгулялся напоследок со старшим по кухне и гордо покинул замок. В Кастилию Альварец он отправился обходным маршрутом, через клан Амарилло. Он вызвал Хулио, и комменданте велел ему немедленно, несмотря на поздний час, явиться к нему на квартиру.
Совершенно измотанный, Рамос доплелся до особняка и встретил в саду ждущего его Хулио. Комменданте была пересказана правдоподобная версия того, что случилось в клане Сервантес.
– …поскольку нам все равно пришлось бы ждать, я предлагаю заняться делом в следующем месяце. Это не должно вызвать какие–либо затруднения.
Хулио молча выслушал весь рапорт. После чего сказал, отрывисто кивнув:
– Хорошо, мы подождем.
Он поднялся со стула:
– Пойдем, Рамос. У меня в кабинете есть кое–что, что тебе наверняка будет интересно.
Он открыл дверь в кабинет и подтолкнул Рамоса. У дальней стены сидел во вращающемся кресле какой–то человек и читал, повернувшись спиной к двери.
– Он здесь, – сказал Хулио.
Человек со стуком захлопнул книгу, повернулся и встал, улыбаясь.
Это был Рамос Гуайана.
– Кто этот человек – подставное лицо? – сказал Отто–Рамос, вытягивая шпагу. Комменданте коротко засмеялся.
– Просто другая версия тебя самого, – сказал Гуайана, – но без затруднительной амнезии. – Его собственная рапира уже была у него в руках, в боевой позиции. – Убить его, Хулио?
– Нет. Эль Альварец задаст ему несколько вопросов… но можешь его пощекотать, впрочем. Но только минимум крови, будь добр. Чистить этот ковер – сущее мучение.
– Странно, – сказал Гуайана, приближаясь. – Как будто фехтуешь с отражением. Но мое отражение в плачевно плохой форме.
Перед лицом внезапной опасности он сразу превратился в чистого Отто Макгевина, который не фехтовал уже пятнадцать лет, и к тому же устал до изнеможения.
Гуайана захватил инициативу, атаковав «эн катро», Отто отбил его клинок, потом ринулся вперед с серией коротких колющих ударов. Гуайана их со смехом парировал, потом сделал простой перенос клинка и проткнул Отто мышцу как раз над правым коленом.
Отскочив назад, Гуайана поднял рапиру в карикатурном салюте:
– Первая кровь.
– Думаю, еще немного не помешает, – сказал Хулио. – Попробуй украсить ему лицо.
Нужно нырнуть под клинок и пустить в ход руки и ноги. Рана болела, но не сильно, хотя Отто уже чувствовал, как деревенеет нога. Липкая струйка крови ползла по лодыжке.
Гуайана надвинулся на него, высоко держа рапиру, расслабившись, Отто сделал шаг вперед, поднырнул, почувствовал, как лезвие оцарапало скальп, нанес удар боковой стороной ступни в щиколотку Гуайаны, услышал, как сломалась кость, бросил шпагу и ударил Рамоса в горло сжатыми в «лопатку» пальцами (левая рука), ухватив тем временем запястье его руки, державшей рапиру, высоко поднял эту руку, чтобы не мешал клинок (решил в этот момент оставить Рамоса в живых и не ломать ему шею), сильно ударил его под ложечку, почувствовал, что предплечье Хулио захватывает его горло, отпустил лишившегося сознания Рамоса, переместил вес, придавил одной ногой ступню Хулио, разорвал его захват, снова сместив вес и перебросил тяжелого комменданте через плечо, шагнув вперед, чтобы нанести решающий удар ногой, и, увидев блеск лазерного пистолета в руке Хулио, понял, что на таком расстоянии не успеет его выбить и, удивляясь, что до сих пор еще жив, отступил назад, поднимая руки.
– Не стреляйте. Все.
В коридоре Отто слышал топот бегущих ног. Рана на ноге ныла – он знал по характеру боли, что порван большой мускул. Волосы его были испачканы высыхающей кровью, к тому же он чувствовал первые симптомы наступающей мигрени.
Свободной рукой Хулио нащупывал пульс Гуайаны:
– Если ты его убил, я лично кастрирую тебя тупым ножом.
Сказано было спокойным тоном, без малейшего признака преувеличения.
– Присоединяйся к своим дружкам.
Охранник втолкнул Отто в камеру. Поврежденная нога подвернулась, и он покатился по влажному полу. Пол пах старой мочой и плесенью. Человек в камере стоял к Отто спиной, глядя сквозь зарешеченное окно в освещенный двор. На двойных нарах сидел другой обитатель – женщина. Она тихо плакала.
– Боже! Это вы, Эшкол?
Она в ответ только громче начала плакать.
– Это она. – Октавис повернулся к нему лицом, и даже в тусклом свете было видно, как тяжело ему пришлось. Все его лицо представляло сплошной разбухший синяк, глаза почти не открывались. Куртка его затвердела от черной засохшей крови.
– Что произошло? Как?
– Как – мы не знаем. Пять или шесть вооруженных людей прошлой ночью ворвались в отель после полуночи…
– А что вы там делали? Я же вам сказал…
– Мне казалось, что Рейчел нужна защита.
– Спасибо за заботу, – сказал Отто. – Продолжайте.
– Они разоружили меня, потом схватили Рейчел. Заставили ее открыть дверь Гуайаны. Кажется, он не удивился, увидев их.
– Это понятно. Что дальше?
– Они нас связали и заткнули рты – мне и Рейчел – и свели нас к вертолету. Еще до рассвета мы уже были здесь.
– Остальная часть дня ушла у них на то, чтобы заставить вас говорить.
– Да. Но я ничего не сказал.
– Это ясно – вы до сих пор живы. Значит, вы им еще нужны. С ней они так же поступили?
– Н–нет, – сказала Рейчел, дрожа. – Сказали – завтра.
– Да, завтра, наверняка, – бесцеремонно отрезал Отто. – Вас они убьют, в любом случае. И меня тоже, скорее всего.
– Почему вы так уверены? – Голос ее стал намного тверже из–за появившихся ноток презрения.
Отто почувствовал, что начинает злиться, понял, что это реакция Рамоса, и попытался не обращать на нее внимания.
– Сами подумайте об этом, леди.
– Мне кажется, – сказал Октавис, – что они не станут слишком сердить Конфедерацию.
Отто пожал плечами, хотя было слишком темно, чтобы они увидели этот жест.
– Конфедерация уже проявила явный интерес, посылая меня. Для Альвареца гораздо выгоднее, если она просто исчезнет и вы тоже, вместо того чтобы держать вас как свидетелей нарушения прав… самой ценной для Конфедерации женщины на этой планете.
– Но вы…
– Заткнитесь. Любое ваше слово записывается. Они не должны узнать, чего–то, чего они еще не знают… особенно обо мне.
Октавис присел на нары вместе с Рейчел, Отто занял его место у окна. Просто так потрогал прутья – они были сделаны прочно.
Дверь распахнулась от одного удара, и Отто увидел, что рядом с тюремщиком стоит человек, вооруженный лазерной винтовкой.
– Ваша очередь, полковник, – сказал он.
7
Его некоторое время обрабатывали руками и ногами, потом ввели наркотики, потом еще некоторое время упражнялись в искусстве избивать, но Отто, благодаря своему психокондиционированию, только бесстрастно смотрел на них. Наконец они сделали ему так больно, что он смог применить один фокус дзен–буддистов, и теперь уже никто и ничто не могло причинить ему боль. Они угрожали ему смертью – простой, потом извращенной, но он лишь добродушно улыбался в ответ.
Тихий голосок в его голове, который обращался к нему очень нечасто – так глубинно было кондиционирование, – сказал:
На этот раз они в самом деле убьют тебя. Ты можешь выжить, если правильно будешь сочетать правду и вранье.
Другой голос, очевидно, рационального настроения, сказал:
Единственный твой шанс – перейти на их сторону.
Или, быть может, именно этот рациональный голос сказал:
Им придется тебя убить в любом случае, чтобы ты ни сделал.
И загнанный в угол зверь у него внутри сказал без слов:
Сделай что угодно, только выживи.
Но все эти дебаты голосов – рационального, продажного, брюшного – ни к чему не привели. Если на следующий удар сердца ему предназначено предать Конфедерацию, то отпечатанное в каждой клетке его тела «не смей»заставит остановиться этот насос.
Когда он в четвертый раз потерял сознание, они не стали вбивать его обратно в реальность.
Отто проснулся в кровати, в белой комнате. Руки и ноги его были прикреплены к койке. Левая рука и правая нога, так же как два пальца правой руки были неподвижно зажаты в ортопедических растяжках. Он еще помнил, как ему ломали ногу и пальцы, но вот руку обработали уже когда он потерял сознание.
Языком он насчитал несколько отсутствующих зубов. Четыре были выдраны клещами, остальные три выбиты дубинкой. Дилетанты. Отто знал по крайней мере одиннадцать способов вызвать гораздо более сильную боль, не оставляя при этом следов на теле. Он сочинил фантазию – демонстрация этого искусства на тех, кто его допрашивал. Одурев от усталости и анестезии и не имея особых причин продолжать бодрствовать, он вместе со своей фантазией провалился в темноту.
Когда он проснулся во второй раз, человек в белом халате как раз снимал с его руки подкожный впрыскиватель. Через долю секунды вся боль вернулась, электрическим спазмом пронизывая тело. Он встретил ее, победил, поднялся над болью. Боль не исчезла полностью, но была теперь лишь свидетельством того, что он все еще жил.
– Вобвое утво, токтов, – сказал он, потом, приспособившись к причиненному его полости рта унижению, повторил: – Доброе утро, доктор.
Человек посмотрел поверх головы Отто и что–то написал в своем блокноте с пружинным прижимом. Потом вышел из поля зрения Отто и сказал:
– Приступайте.
Появился Хулио Рубирец вместе со стулом. Он сел в ногах Отто.
– О, комменданте, – сказал Отто.
Несколько долгих секунд Рубирец его разглядывал.
– Не могу решить – или вы самый тренированный солдат, какого я только видел, или вы не человек.
– Кровь ведь у меня течет.
– Возможно, Конфедерация умеет делать роботов, у которых течет кровь.
– От меня вы этого не узнаете.
– Согласен, пыткой мы ничего не узнаем. – Он встал, и, сжав кулаком поручень кровати, нагнулся к Отто. – Вы представляете собой необычную проблему.
– Надеюсь.
– Я советовался с эль Альварецом… он предполагает, что, возможно, вас… удастся убедить в ценностях Плана. Возможно, вы скажете нам то, что нам нужно знать… но и приложите свои способности к выполнению Плана.
– Вы не соглашались.
– Конечно, нет. Эль Альварец – преданный Плану и умный солдат. Он мало что знает о боли. Он бы не поверил, если бы я рассказал ему, что вы за человек. Он думает, что сможет вас убедить.
– Возможно, он прав.
Хулио тускло улыбнулся:
– Назовите цену.
Отто подумал.
– Я стал… тем, кто я есть…
– Можете говорить прямо – премьер–оператором. Некоторые вещи и нам известны.
– …премьер–оператором почти половину моей жизни тому назад. В меня стреляли, меня били ножом, сжигали и вообще, обходились со мной нехорошо так много раз, что в некотором смысле я должен признать – вы правы. Иллюзий у меня осталось мало, а эмоций вообще больше нет.
Отто улыбнулся, зная, какой жуткий у него вид.
– Но я испытывал самые нежные чувства к моему левому коренному – это был единственный настоящий зуб, который у меня оставался. Я предлагаю сделку – если вы приведете сюда человека, который вытащил мне этот зуб, и на моих глазах перережете ему горло, то тогда поговорим.
– Вы знаете, кто именно это был?
– Нет.
– Очень хорошо. Дневальный! – В комнату поспешно вошел молодой человек, щелкнул каблуками по стойке «смирно». – Приведите сюда тененте Ерма и тененте Касона. И принесите острый нож… – Он подумал немного. – Возьмите себе в помощь отделение и доставьте их сюда связанными.
– Есть, сэр. – Щелк, поворот, бегом марш.
– Вы серьезно? – сказал Отто.
– В смысле перерезать им горло – да. Но сомневаюсь, что это на вас подействует… Но я обещал эль Альварецу, что попытаюсь.
– Кроме того, они оба вызывают у меня отвращение. Ночные бабочки, милые ребятки. И они слишком любят мучить других людей.
«А, ты не любишь, когда видишь в других отражение себя»,– подумал Отто.
– Если вы знаете, что я премьер–оператор, тогда вы должны знать, что последует за моим убийством.
– Это осознанный риск.
– Подсчитывать легко… ведь это экстравагантный жест, почти как убийство посла. Вы и это намерены сделать?
– Возможно.
– Самое меньшее, что может случиться с эль Альварецом, вами и всеми высшими чинами – это стирание мозга. И если сбросите хоть одну бомбу на Грюнвельт, то подпишете смертный приговор своей планете. Вы знаете о судьбе Октября.
– Это миф.
– Нет. Я был там.
– Неужели? – Комменданте снова сел, упершись подбородком в ладонь.
– И как вам там понравилось? Забавно? Поучительно?
– Возможно, вам это покажется поучительным. Ни одна из форм животной жизни, более сложной, чем таракан, не выжила. Тараканы стали очень большими и агрессивными.
– Вы хотите сказать, что Конфедерация придет в такой гнев из–за вашего убийства – вашего и еще нескольких человек, – что уничтожит население целой планеты? – Он натянуто засмеялся.
– Конфедерация никого не уничтожает. – В самом деле? – Они выпустили в атмосферу Октября вирус, стерилизовавший всех самок от млекопитающих до рыб.
– Значит, они добили только тех, кто прожил достаточно долго, не умерев с голоду.
– Им поставляли еду. Как жест доброй воли. Но люди могут питаться растениями и жуками тоже.
Хулио зевнул:
– Мне все равно. Трех детей вполне достаточно.
– Не притворяйтесь глупцом.
Хулио усмехнулся:
– Без оскорблений.
С минуту они сидели в молчании.
– Когда я встречусь с эль Альварецом?
– Он очень занят. Возможно, ты увидишь его до того, как умрешь.
– У вас очень примитивное чувство юмора, Хулио.
Дневальный вернулся с шестью вооруженными людьми и двумя связанными – теми, что допрашивали Отто. Руки у них были скручены за спиной… Оба тененте возглавляли процессию, держась прямо, но сильно побледнев.
Дневальный вручил Хулио нож с массивным лезвием, подходящий вполне для мясника.
– Доброе утро, Бернал и Ромуло.
Хулио ритмично похлопывал рукояткой по ладони.
Один из тененте ответил очень слабым голосом. Второй только открыл рот, зубы его стучали.
– Кто из вас вырывал зубы этому джентльмену? Ему бы хотелось увидеть, как этому человеку перережут глотку.
– С меня довольно, – сказал Отто, – если они сами потеряют несколько зубов.
Тот, что ответил на приветствие, сказал:
– Мы оба делали это, комменданте.
– Гм, – сказал Хулио с задумчивым видом. – Дневальный… посмотрите, нет ли в том столе щипцов?
Тот вернулся с хромированным хирургическим орудием, вполне способным, судя по его виду, исполнить работу.
– Это подойдет, комменданте?
– Нам остается только попробовать. – Он подал знак дневальному. – Развяжите его. Ромуло, ты испытаешь этот инструмент на Бернале.
Допрашивавший взял орудие и повернулся к партнеру, обращаясь к нему, как взрослый обращается к ребенку:
– Открой рот, Бернал. – И добавил шепотом: – Будь смелым.
Бернал только один раз вскрикнул от боли, когда был извлечен первый зуб. Ромуло посмотрел на Рубиреца, тот кивнул, и Ромуло нагнулся за вторым.
– Ну? – сказал комменданте Отто. – Я проявил добрую волю. Теперь вы ответите на несколько вопросов?
– Кое–что вы, в самом деле, проявили, но я не отвечу.
Хулио решительно кивнул:
– Дневальный! Вызовите тюремное отделение и скажите, что я велел доставить сюда сеньора де Санчеса и сеньориту Эшкол.
Бернал потерял третий зуб, не издав ни звука, хотя слезы катились по его щекам.
– Э–э… Ромуло… – сказал Хулио.
Тот поднял голову и не успел даже моргнуть. Нож мясника ударил с силой, достаточной, чтобы наполовину прорубить его шею. Солдаты и Отто невольно подались назад при виде хлынувшей крови. Рубирец ухватил умирающего за волосы и дернул книзу, потом два раза дико ударил ножом, добавил третий, рассчитанный удар, который отделил голову от тела. Подняв ее, истекающую кровью, он держал ее над кроватью Отто.
– Еще одного? – На лице его не было совершенно никакого выражения, голос совершенно ровен.
Отто проглотил внезапно хлынувшую в рот горечь:
– Нет. Этого было достаточно… для…
– Для моего «примитивного» чувства театральности? – Один из солдат бросился к двери.
– Рядовой Ривера. Вернитесь, или вы будете наказаны.
Рядовой на секунду приостановился, потом бросился бежать снова. Комменданте снова обратил взгляд на Отто, но ничего не сказал. Слышно было лишь, как эхом отдается в коридоре стук подошв бегущего рядового, да что–то тихо шуршало. Отто знал, что это корчится обезглавленное тело. Бернал потерял сознание.
– Вы все можете выйти. Заберите этот мусор.
Мертвый человек гораздо тяжелей живого. Чтобы вынести потерявшего сознание Бернала, потребовался один человек. Четверо – чтобы вытащить в коридор тело. Дневальный отнес смотревшую перед собой тусклым взглядом отсеченную голову к двери и стал рядом с ней на пост. Одному из выносивших тело он велел вернуться за головой.
– Итак, полковник, попытаемся поговорить о деле еще раз?
– Если вы думаете, что произвели на меня впечатление, то напрасно. Я встречал много безжалостных людей.
Комменданте подошел к кровати Отто сбоку и приложил к его горлу острие ножа. Кровь продолжала еще капать с лезвия, а правая рука Хулио была ярко–малинового цвета от кисти до локтя.
– Ваша самоуверенность самца начинает утомлять меня, полковник. – Отто мог отодвинуть голову, но понимал, что это бесполезно.
– В самом деле? А ваша меня ужасно забавляет.
Коменданте, полиловев от гнева, отдернул нож. Увидев выражение лица Хулио, Отто понял, что будет жить ровно столько, сколько прикажет эль Альварец.
Дневальный ввел в комнату Рейчел Эшкол и Октависа де Санчеса, потом вернулся на свой пост у двери. Рейчел была очень бледна, но держала себя в руках. Отто предположил, что голову успели убрать из коридора. Оба пленника были одеты в мешковатые серые комбинезоны для хозяйственных работ, руки у них связаны за спиной. Вид у Октависа все еще был очень жуткий, на Рейчел пока не тронули. Увидев Отто, она охнула.
– Я хотел, чтобы вы оба посмотрели, как мы обошлись с вашим премьер–оператором, – сказал Комменданте. – Чтобы у вас не было иллюзий относительно вашего дипломатического иммунитета…
– Я ни на секунду не сомневалась, что вы нас убьете, – процедила Эшкол сквозь сжатые зубы.
– Вы так полны героизма, – сказал Хулио, пробуя пальцем лезвие окровавленного ножа. Женщина только сейчас увидела его и подавила вскрик. – Вас так мало беспокоит перспектива…
– Что он с вами делал? – Она смотрела на кровь, забрызгавшую постельное белье Отто.
– С ним я ничего не делал, юная леди, – сказал Комменданте. – Он требовал жизнь человека, и я ему ее дал.
– Это правда? – спросила она Отто.
– Нет.
– Нет, это правда, – сказал Хулио.
– Вы оба вполне друг друга стоите, – с горечью сказала Рейчел. – Два сапога пара.
Хулио негромко засмеялся:
– Женщины не уважают политику. – Он повернулся к Октавису. – Разве не так, тененте?
Октавис неуверенно посмотрел на него:
– Значит…
– Правильно. – Комменданте подошел к избитому здоровяку и перепилил ножом его путы. – Маскарад кончился.
– Позвольте представить, – объявил он. – Тененте Октавис Мадере. Отличный солдат, под моей командой уже пять лет.
– Октавис, – упавшим голосом сказала Рейчел.
– Все ясно, – сказал Отто. – И объясняет кое–какие вещи.
– Действительно, – сказал комменданте. Потом повернулся к Эшкол: – Теперь у вас не осталось никого. Ваш полковник – грубый садист, ваше доверенное лицо – предатель. Мы даем вам несколько дней обдумать ваше положение. Пока мы будем решать, что с вами делать.
Он подозвал дневального:
– Дневальный, этот человек в том же звании, что и вы. – Он указал на Октависа. – Но я хочу, чтобы вы на неделю или около того стали его вестовым. Пока он поправится после потерь, понесенных ради блага Плана.
Комменданте сверкнул глазами в сторону Отто:
– И несмотря на ваши старания, мой личный вестовой скоро ко мне вернется. Мой верный Рамос Гуайана. Его выздоровление спасло вас от отвратительной смерти.
Взмахом руки он удалил из комнаты Октависа и его вестового. Потом взял Эшкол за плечо и слегка подтолкнул к двери.
– Только после вас, моя дорогая.
8
Медицина на Сельве всего на полвека отстала от современной – через четыре дня Отто уже мог ходить без особого труда, а пальцы и рука уже заживали. В результате неустанного клинического прогресса он был помещен обратно в камеру.
Это была другая камера. Здесь не было окна, а дверь представляла собой цельный металлический лист, бесшумно скользивший по невидимым направляющим. Скрытое освещение и свежеоштукатуренные стены. Пахло лишь дезинфицирующей жидкостью – очень слабо. Рядом с раковиной из гладкого пластика – постель со свежим бельем. На нижних нарах лежала Рейчел Эшкол, изучая донную часть верхних нар. Она ничем не показала, что услышала, как задвинулась за Отто дверь и гулко щелкнул замок.
– Теперь у нас квартира получше, – сказал он. – Они с тобой нормально обращались?
Рейчел продолжала смотреть прямо перед собой. Отто пересек комнату, проверил, бежит ли вода из крана.
– Я знаю, ты меня не переносишь, – сказал он.
– Вы кто сейчас? – спросила она.
– Отто Макгевин целиком. Я перестал быть Гуайаной с того момента, как они начали пытать. Калька не должна была так быстро стереться, раньше такого не случалось. Очевидно, это реакция самосохранения. Поскольку калька больше не…
– Если это на самом вы, – сказала Рейчел, не поворачивая головы, – то скажите, что вы сделали, как только вошли в вашу комнату «Виста Гермоза».
Он подумал:
– Я проверил шпаги у стены.
– Хорошо.
Она медленно села и посмотрела прямо на него:
– Да, квартира у нас стала лучше. Нет, нормально со мной не обращались. И презирать я вас сильно теперь не могу, потому что было слишком много других. Я сама, Рубирец. Остальные.
Отто присел на стульчик и хотел что–то сказать.
– Я ненавижу себя за то, что сделала для Конфедерации, и для этой превосходной планеты, и для вас. В своем неведении я предала Конфедерацию и обрекла эту планету на судьбу Октября. И вам теперь грозит смерть. Мне очень жалко. – Все это было сказано монотонно, спокойно.
– Но я еще не умер. – Собственные слова показались ему фальшивыми.
– Да. И я тоже. Мы ходим, разговариваем, и в то же время мы мертвы и уже начали разлагаться.
У нее был беспомощный, понурый вид смертельно раненого животного, но никаких следов пыток на ней видно.
– Что они с тобой сделали? – тихо спросил он, предполагая, что знает ответ.
– В самом деле, – сказала она, медленно поднимаясь и берясь рукой за край верхних нар, чтобы не упасть.
– Это неважно.
Она потянула завязки на брюках, и они с шелестом упали. Неожиданно ловкими пальцами она расстегнула куртку и движением плеч сбросила ее, потом сделала шаг вперед, переступив через упавшие брюки. С едва заметной искрой вызова она встала перед Отто – ноги чуть расставлены, кулаки сжаты и опущены по бокам – тело ее было совершенно по форме и осанке, как и представлялось Отто, но от лодыжек до плеч оно покрыто расплывшимся узором фиолетовых, синих, коричневых пятен. Едва ли хоть один сантиметр ее тела в тех местах, где оно не скрывалось одеждой, не превратился в сплошной синяк. Она повернулась, показывая Отто, что то же самое сделали и со спиной и ногами сзади. Чистыми были только участки точно над почками. Они не хотели ее убивать.
– Каждый день. Иногда по три и четыре раза.
Голос ее сломался, она положила руки на верхние нары и спрятала в них лицо. Но она не плакала.
– Рубирец или… тот, Октавис, или Гуайана. Иногда тюремщик или незнакомые люди.
Отто подошел к ней, поднял куртку и попытался накинуть ей на плечи, но куртка все равно падала, поэтому ему пришлось наконец взять ее руки в свои и направить их в рукава. Она тяжело опустилась на койку и вздрогнула, потом сложила руки на коленях и ссутулившись, уставилась в пол.
– Они надели мне наручники на ноги и на руки, а потом… потом… – Короткий судорожный вздох.
– Пожалуйста, – сказал Отто. – Не надо об этом говорить.
Он нагнулся и поднял серые брюки. Ему показалось, что на щеке он почувствовал нежное тепло, излучаемое ее грудью.
– Надень. – Ему хотелось быть с ней нежным и заботливым, она была такая маленькая и сломленная, но тело его не хотело сотрудничать с разумом.
– Нет, – сказала она подавленно. Она вытянулась на нижней койке, слегка разведя ноги и приподняв колени. Ее пальцы пробежали по внутренней стороне бедра – но это была не ласка, так гладят не дающую покоя рану.
– Вперед. По крайней мере это я тебе должна. Один раз больше, один раз меньше, – нет особой разницы.
– Не могу, Рейчел. – Он впервые назвал ее по имени.
Дверь скользнула в сторону, и Рейчел попыталась прикрыть себя руками.
– Так, так, – сказал тюремщик. – А вы времени зря не теряете. – Отто был уже на полпути к нему, когда пистолет в руке тюремщика заставил его остановиться. – Я думал, с тебя будет довольно.
Он швырнул Отто узел белой ткани:
– Наденьте это оба, сейчас.
Отто отобрал одежду размером поменьше и передал Рейчел. Она повернулась спиной к тюремщику и оделась. Отто, стоя на благоразумном, по его представлению, удалении от тюремщика, сбросил старую куртку и брюки, потом швырнул их тюремщику. Тот глумливо захохотал, сделал пару замечаний относительно анатомии Отто.
Потом он собрал их старую серую одежду:
– Скоро у вас будут посетители. Постарайтесь вести себя как следует. Хотя бы пока что.
Они присели на койку. Отто хотел похлопать ее по руке. Потом передумал.
– Раньше они белую одежду не давали, – сказала она. – Видимо, так одевают для публичной казни. В некотором смысле я даже рада.
Отто знал, что если бы им предстояла публичная казнь, ее оставили бы одетой только в свои синяки. Но их неотвратимая казнь будет делом совсем не публичным.
Они сидели, как им казалось, довольно долго, молча, каждый был погружен в собственные мысли. Отто пытался определить, когда и где потерял он уважение к смерти, страх смерти. Было ли это лишь частью его психокондиционирования? Но это должно уменьшать шансы выживаемости, а премьер–операторы слишком ценились в ЗБВВ, чтобы программировать их на потерю воли к жизни. Возможно, все дело только в том, что близкое знакомство порождает презрение. Реже видишь – больше любишь.
С некоторым усилием воли он вернулся в мыслях к юности, к детству, пытаясь припомнить какой–нибудь случай, какое–то событие, какое–то разочарование, в конечном итоге заставившее его присоединиться к той незримой армии, в которую он вступил, приведшее его на эту планету джунглей, где он сейчас делит белый мавзолей с… он проанализировал хрупкое влечение к Рейчел Эшкол и прекрасно понимал, что частью это был голос пола, частью – соматическая симпатия одного измученного тела к другому, частью – возмещение того, как он себя с нею вел в обличье Рамоса, и эта часть была ретроактивным стремлением вернуть женщину, которую он когда–то любил или думал, что любит. И в самом темном углу притаился, быть может, загнанный в ловушку зверь, стремящийся еще раз сыграть в лотерею продолжения рода, подчиняющийся этому инстинкту, пока еще не слишком поздно. (Он вспомнил, как однажды впервые увидел труп сгоревшего человека и жуткое свое любопытство – человек в последние секунды должен был испытать крайнее половое возбуждение. Был ли это тот самый последний порыв инстинкта, или все объяснялось повышенным давлением газа в циркуляционной системе трупа? Он давно хотел спросить кого–нибудь, кто знал. Теперь уже он не спросит.) Он вспомнил, как мальчик Отто Макгевин сидел в храме, изо всех сил стараясь погрузиться в медитацию, пока едкий дым курений щекотал нос, вызывая неодолимое желание чихнуть. И каким паршивым англо–буддистом оказался он, убивая за деньги и встречая смерть без всякого желания подготовиться к ней духовно – или это он как раз и делает сейчас?
Нет. То, что он сейчас делал, – это была паника, в том виде, какой он мог себе позволить в отсутствие непосредственной физической опасности.
Когда ему было двадцать, он самоуверенно постановил, что умрет «достойно». Сейчас он попытался припомнить, что он тогда чувствовал.
Дверь отъехала в сторону, открываясь, и девять человек цепочкой вошли в камеру. Первым был комменданте Рубирец. Потом какой–то пожилой человек. Потом Рамос Гуайана, за ним отделение из шести солдат. Все были вооружены, кроме пожилого человека и одного из солдат, в котором он узнал рядового Риверу, убежавшего с места гнусного представления, устроенного Рубирецом в больничной палате. За прозрачной повязкой у него на голове виднелся огрызок на том месте, где раньше было правое ухо.
Пожилой человек казался знакомым, и Отто вспомнил, кто это был, еще до того, как его представил Рубирец. Странно, что эта информация так подзабылась.
– Эль Альварец хочет с тобой поговорить. – Он повернулся к старику. – Последний раз, сэр. Этот человек настолько опасен, что…
– Довольно, Хулио. Оставь мне только пистолет.
Комменданте очень хотел что–то сказать, но вместо этого протянул ему свой пистолет.
– Позвольте по крайней мере надеть им наручники.
Пожилой человек кивнул.
Рубирец защелкнул наручники на правом запястье Отто и левом запястье Рейчел. Потом все, кроме эль Арвареца, цепочкой покинули камеру, и дверь со щелчком задвинулась за ними.
Эль Альварец посмотрел по сторонам, решил не унижаться до сидения на туалетном стульчике и остался стоять напротив двух пленников, прислонившись к стене, направив небрежно ствол пистолета в их сторону.
– Эту камеру построили по моему приказу двадцать лет назад. Это единственная камера во всем комплексе, в которой нет объективов или микрофона.
– Или не было двадцать лет назад, – сказал Отто.
Эль Аварец покачал головой:
– На прошлой неделе доверенное лицо осмотрело камеру.
– Если вы что–то хотели нам сказать, – спросила Рейчел, – то неужели это что–то такое, что не должны услышать ваши люди?
Эль Альварец ответил уклончиво:
– Как вы считаете, сколько людей на Сельве знают о существовании Плана?
– Это трудно сказать, – ответила Рейчел. – Все, кажется, что–то слышали.
Он кивнул и улыбнулся:
– Это тоже часть самого Плана. Собственно, едва ли один из ста сельванцев, как я предполагаю, знает о существовании настоящего конкретного Плана. Большинство этих людей принадлежат к клану Альварец или являются влиятельными членами остальных кланов. Мы пока не огласили публично сущности Плана, потому что не хотим поощрять ответную публичную дискуссию. – Он сделал выжидающую паузу, но ни Отто, ни Рейчел не сказали ни слова.
– Кажется, ваша Конфедерация не верит в возможность его осуществления.
– Это та…
– Тихо! – одернул Отто.
– Я читал ваши бумаги, полковник, – устало сказал эль Альварец. – Те, что остались в сейфе посла Эшкол. Вы можете не бояться выдать секрет.
– В любом случае, Конфедерация совершенно права. О, мы могли бы сбросить несколько бомб на Грюнвельт, могли бы разрушить несколько городов, уничтожить несколько миллионов людей. Возможно. Но я понимаю, и вы понимаете, что война – это не пиратство в большом масштабе, а именно к этому сводится План. У нас просто нет экономических ресурсов, даже в тысячной доле, чтобы вести войну с Грюнвельтом – даже без вмешательства Конфедерации. Мы могли бы начать войну, но Грюнвельт разгромил бы нас наголову.
– Не понимаю, зачем вы нам это рассказываете, – сказал Отто.
– Скоро вам станет ясно.
– Мне уже ясно одно, – сказал Отто с насмешкой, прозвучавшей в голосе, – наши аналитики были правы. Вы готовы поставить на карту судьбу планеты, ведя какую–то путаную игру в целях получить еще большую власть.
– Нет. Если бы власть доставляла мне наслаждение, я бы стремился сохранить статус кво. На этой планете нет человека могущественней меня. Кроме, быть может, вас двоих. Вот почему я вас сюда и перевел.
– Не скажу, чтобы вы слишком лезли из кожи, стремясь завоевать наши симпатии, – сказала Рейчел и Отто, знавший ее достаточно хорошо, почувствовал в ее голосе пронзительную ноту истерики.
Эль Альварец не обратил на реплику внимания.
– Мне будет нужна ваша помощь, – сказал он. – Помощь Конфедерации. Но сначала мне нужно добиться взаимопонимания с вами. – Он посмотрел на Рейчел. – А не вашей симпатии.
– Конфедерация не вмешивается во внутренние дела на планетах своих членов, – сказал Отто. – Если только эти дела…
– Знаю, – прервал эль Альварец – Возможно, я знаю Хартию даже лучше вас.
– В сокращении: то, что мы называем Планом, является частью еще более обширного Плана. Вы тоже в него входите. В некоторых деталях План этот был составлен моим прадедом более века назад. Хуан Альварец II, ученый–политик и… провидец. Человек практики, но одновременно мечтатель.
– Видите ли, Сельву колонизировали мечтатели. Политические изгнанники с Терры, принесшие с собой примитивный вариант коммунизма. Но просуществовал он менее трех поколений. Он не пережил двух неурожаев подряд, а также появления первых лидеров кланов – девяти сильных мужчин. Чтобы укрепить власть, добиться единства в своих владениях, эти девять человек применяли жесткий, деспотический род правления. Наследники их не стали менять способа… грубо говоря, таким образом поддерживается баланс власти.
– В конечном итоге грубость и прихотливость стали обычными инструментами общественной жизни и неизбежно, как мне кажется, просочились во все уровни повседневной жизни. Разве на других планетах люди улаживают споры с помощью дуэлей?
– Не думаю, – сказала Рейчел.
– Нет, – сказал Отто.
– Вот вам один пример. Есть другие. В сумме мы получаем полезный для здоровья золотой век, отставший от любой другой культуры в Конфедерации.
– Вполне с вами согласен, – кисло заметил Отто.
– И элемент наследственной передачи власти создает встроенный фактор стабильности. – Теперь, казалось, он не объяснял, а оправдывался. – Но Хуан Альварец II изобрел способ нарушить эту стабильность.
– И чтобы использовать его, вам необходима помощь Конфедерации.
– Правильно, мы…
– Оружие? Деньги? Как будто я имею право давать обещания,– подумал Отто.
– Нет… впрочем, немного денег, возможно. Позвольте мне объяснить. Хуан Альварец II предположил, что мы создадим только начальные условия; изменения не обязательно будут явно революционными, чтобы постепенно сместить центр власти, вывести ее из рук клановых лидеров, и сами они обратятся в не имеющих реального влияния номинальных правителей.
– Но что вы получите в итоге? – спросила Рейчел.
– Вам нужно было бы оказаться в моем положении, сеньорита, чтобы понять все до конца. Большинство сельванцев довольны своей жизнью, так как не знают лучшей. Их образование и информация об остальных мирах тщательно контролируется. Я получил образование за пределами планеты – это тоже часть плана Хуана Второго, – и поэтому постоянно испытываю… постоянно испытывал неудовлетворенность. Каждая мелочь подчинена… и я так же беспомощен, как мои подчиненные. Какая разница – управляет ли тобой один живой человек или тысяча мертвых.
– Очень поэтично, – сказал Отто. – Специфически. Каковы первоначальные условия?
– Все будет замаскировано под подготовку к гипотетической войне. Клан Диаз строит флот грузовых кораблей Фостертипа. Мы называем их бомбардировщиками. – Отто смутно припомнил, что двигатель Форстера представлял собой род реактивного двигателя, использовавшего реакцию термоядерного синтеза на дейтерии. Древняя история. – К сожалению, ко времени следующего противостояния с Грюнвельтом они не будут закончены – чтобы сохранить преимущества внезапности, мы должны напасть в момент кратчайшего расстояния между планетами – и подходящее противостояние произойдет только через пять лет.
– Итак, через пять лет у нас будет флот новых кораблей, и разумно будет предложить извлечь из этого некоторую финансовую выгоду. Та торговля, которая идет между Сельвой и соседней планетой, полностью контролируется судовыми и туристическими фирмами Грюнвельта. Мы можем установить более низкие цены, и все равно будем иметь хорошую прибыль.
– Я начинаю понимать, – сказал Отто.
– Что понимать? – спросила Рейчел.
Альварец оживленно взмахнул рукой, забыв про пистолет. Отто инстинктивно присел.
– Таким способом мы создадим новый социальный класс межпланетных торговцев – и только у них будет доступ к богатству вне нашей замкнутой экономической системы! Каждый клан увидит, что можно создать целое состояние, и ни один не сможет позволить себе…
– Погодите, погодите, – сказал Отто. – Я понял еще кое–что. То, что называют на этой планете космопортом, находится в Барра–де–Альварец.
– Совершенно верно, – нетерпеливо сказал Альварец.
– Значит, первую пенку с денег будете снимать вы – пошлины, тарифы…
– Нет, нет… то есть это тоже часть плана. Я смогу поощрить межпланетную торговлю, беря самые минимальные…
– Настолько минимальные пошлины, чтобы не вызвать подозрения, – вежливо добавил Отто.
– Верно, – сказал Альварец с гранитной гордостью.
– Я совсем не социолог, – сказал Отто, – но когда мы изучали межпланетную экономику… Едва ли я смогу припомнить что–то более эксцентричное. Это едва ли не самый фантастический рецепт социальной реформы, о каком я только слышал.
– Я знаю моих людей.
– И что вам нужно от Конфедерации?
– В основном советы. И чтобы она не реагировала слишком скоро, если пойдут слухи о войне.
– Кроме того, как вы, полковник, сказали, вы совсем не социолог. Но я уверен, что у Конфедерации имеется множество хороших специалистов в этой области. А также пропагандистов, экономистов, психодинамистов и… кого угодно. Людей, которые смогли бы просмотреть план Хуана Альвареца, усовершенствовать его с точки зрения современности и обеспечить его эффективность.
Отто покачал головой.
– Но ведь это противоречит политике самоопределения.
– Ваше присутствие здесь подразумевает гибкость политики, полковник. – Он улыбнулся. – Кроме того, План – это наше собственное детище. Мы только хотели, чтобы Конфедерация отшлифовала его, как я уже сказал.
– Эль Альварец, – сказала Рейчел. – Вы считаете, что лидеры кланов постепенно станут зависимы от… класса купцов, которые потом станут ими управлять? Хотя… у торгового класса будет только экономическая власть?
– Да. Повторяю – я знаю свой народ, знаю моих людей.
– Ваши люди, – сказала она, голос ее начал дрожать.
– Мне кажется, они недостаточно чувствительны, чтобы реагировать на побуждения подобного рода. – Она подняла край блузы на несколько сантиметров и показала кровоподтеки. – Ваши люди насиловали меня по несколько раз в день и беспощадно избивали. Просто для развлечения, даже без видимости допроса. Думаю, вы переоцениваете Сельву, если рассчитываете, что она будет готова перейти к цивилизации в течение следующего столетия.
– Мне очень жаль. Более того, я потрясен. Но, пожалуйста, попытайтесь понять…
– Кажется, я понимаю больше, чем вы оба.
– Нет, я хочу сказать… что вас невозможно было сохранить… и вас, полковник. Я окружен подозрительными людьми и…
Его прервал звук отодвигающейся двери. В камеру вошел Хулио Рубирец с пистолетом наготове, ведя за собой весь сопровождающий отряд.
– Я вас не вызывал, – сказал эль Альварец.
– В самом деле, сэр?
Иронически подчеркнутое «сэр». Хулио ногтем большого пальца поскреб стену. Штукатурка отвалилась хлопьями, обнажая металлическую пластинку микрофона.
– Брось пистолет, кто бы ты ни был.
Эль Альварец оценил выражение лиц людей, направивших на него оружие, и бросил пистолет.
– Этот человек – подставное лицо, – сказал Хулио солдатам. – Такая же хорошая копия нашего любимого эль Альвареца, как вот тот человек на нарах – тененте Гуайаны.
Гуайана поднял пистолет Альвареца и передал одному из солдат.
– Обещаю, что вытащу из него правду и узнаю, что он сделал с нашим вождем.
Солдат, которому Гуайана передал пистолет, уже держал двумя руками винтовку. Дополнительное вооружение показалось ему малоудобным, и он передал пистолет единственному человеку в отделении, у которого были свободные руки, рядовому Ривере.
– А что до этих двоих… – Хулио с предвкушением злобно взглянул на Отто и Рейчел, и поднял пистолет.
Рядовой Ривьера снял пистолет с предохранителя, поднес его к затылку комменданте и выстрелил. Череп Хулио взорвался с громким треском; продолжая ухмыляться, он качнулся вперед.
Отто кинулся на пол, потащив за собой Рейчел, и левой ногой подгреб к себе пистолет комменданте. Гуайана успел расстегнуть кобуру и уже собирался в упор пристрелить рядового Риверу, когда Отто нажал на спуск и рассек обращенный к нему бок своего подобия от бедра до уха.
– Бросить оружие! – завопил Отто и все солдаты, кроме рядового Риверы, подчинились. Все произошло так быстро, что они даже не сняли винтовки с предохранителей.
– И вы тоже, рядовой, – спокойно сказал Отто. Пистолет рядового был направлен на тело Рубиреца и он не подал виду, что услышал приказ. Отто выбрал точную точку прицеливания – рука с пистолетом как раз чуть ниже локтя. – Бросайте.
Пистолет выскользнул из разжавшихся пальцев Риверы, он поднял руку и коснулся того места, где раньше было его правое ухо.
– Ничего не понимаю, – сказал он. – Что произошло?
– Первые выстрелы войны, – сказал Отто и добавил тихим голосом. – И возможно, последние.
9
Земное бюро выяснения и вмешательства.
Докладная записка
Секретно – класс 5.
КОМУ: Планировка
ОТ КОГО: Дж. Эллис, д. ф.
Пр.: Деинструктаж агента Макгевина
(С. 12, премьера), миссия СГ–1746.
Приложены следующие документы:
1. Копия деинструктажа.
2. Письменный рапорт агента.
3. «План Хуана Альвареца II», написанный Хосе Альварецом III (описаны в док. 1 и 2).
4. Различные документы, имеющие отношение к проблеме деинструктажа.
По моему мнению, документ (3) подразумевает дополнительную миссию. Агент Макгевин не согласен. Рекомендую не назначать его на эту миссию. Отредактированная копия того документа может представлять интерес для соответствующих отделов Конфедерации.
Агент Макгевин опоздал с возвращением с задания на две недели. Он требует, чтобы этот период не вычитался из его ежегодного отпуска, поскольку он сопровождал связного ЗБВВ, потерпевшего нервный срыв во время исполнения миссии, на ближайшую планету для отдыха и медицинской помощи, и присовокупляет подтверждающие документы. Поскольку он и сопровождаемая были в этот двухнедельный период уже женаты, то отсутствие его должно быть вычтено из отпуска по болезни. Пожалуйста, направьте документы (4) начальнику секции агента.
(подпись)
Джон Эллис,
доктор философии.
Проверка на избыточность памяти
Возраст 45 лет.
Анкетная сверка. Прошу:
– Я, Отто Жюль Макгевин, родился 24 апреля…
Пропустите, возраст 12 лет, прошу:
В тот год мы в мае поехали в Ангкор Ват праздновать Весак, там было так пестро и экзотично, и люди были такие непохожие, и я понял, что просто не смогу провести всю жизнь…
Пропустите, возраст 27 лет, прошу:
– Два задания в один год. Первое – очень приятное, расследование нарушения Статьи Третьей на планете Джайка. Все уладилось еще во время наложения ПК, ничего не делал, только валялся на пляже три месяца, но потом пришлось надевать личность Лин Су По, премьер–министра Евразианской гегемонии, потому что ему угрожало покушение, никто не мог объяснить, причем здесь ЗБВВ, похоже было…
Пропустите. Возраст 40. Прошу:
– Хотел попасть в команду по проведению плана Альвареца. Не понимаю, как они ухитрились все испортить, словно задумали устроить всепланетную…
Пропустите. Возраст 42. Прошу:
– Подал официальную жалобу на то, что мне выделяли только самые дерьмовые задания, стажа мне уже по горло хватало на переход в кабинетные работники, потом случился разрыв ПК, когда пытались втиснуть меня в 22–летнего парня…
Травма прошла без последствий, не так ли?
– Не для мальчика. Я был с ним в тандеме и чувствовал, как он умирает, липкая чернота с яркими горячими искрами в моем мозгу, наверное, Монитор тоже умерла, никогда ее больше не видел, когда вышел из госпиталя, они превратили меня в уличного нищего и послали на Корбус, шпионить за работавшими в борделе, где подозревались инопланетники, которые на самом деле оказались подвергнутыми биоинженерным операциям женщинами, опять пришлось уходить с боем, так устал убивать, женщин можно было трансформировать обратно, так устал убивать…
Вы понимаете, почему должны отвечать на эти вопросы, не правда ли?
– Да, я понимаю, это часть выхода в отставку.
Очень хорошо. Теперь скажите, кто был четырнадцатым человеком, которого вы убили?
Стюарт Фиц–Джонс.
Это уникально – вы помните их по порядку. Двадцать первый – кто, где и почему?
– Аджуджи д’Аджуджи, на планете Ойбува. Обстоятельства втянули его в нарушение Седьмой Статьи. (Кибернетическое проникновение в матрицу кредитных операций на соседней планете Фильгор). Возможно, он и не был виноват, но угрожал мне ножом…
Как вы его убили?
– Ручка–лазер.
Очень ловко. Кто был после него?
– Беножи Джейкоб. То же самое задание. Месяцем позже. Первая попытка не удалась, он заперся в замке, я получил работу в его любимом ресторане и снабжал блюда несимптомным кумулятивным нейроядом, он не понимал, что с ним творится, наконец выпрыгнул из окна, с высоты сотни метров, внизу кирпичный двор…
Двадцать пятый?
– Рамос Гуайана, планета Сельва, доказанное сообщничество в нарушении Третьей Статьи.
Перечислите всех остальных по порядку, пожалуйста. Только имена.
– Ноэл Дювик, Д’ан Фоксс, Бекер Конвей, Бересфорд Саквилл–Зест, Луанда Доннер, двое неизвестных, Ионна Дав’стерн, Радомил Черны, Риид Хичкок, Антонио Салазар, еще один неизвестный, «Быстрый» Ларсен, Бирендра Вир Бикрам, Хуан Наварро, Бари, Первый–сын–Маркузе, Гаманми Ойукву, два уроженца с Корбуса (они не употребляют имена) и Джошуа Иммануэль, в фальшивом облике Элианны Маркетты.
Всего за менее чем двадцать лет набирается сорок пять. Отто, это не рекорд, но высокий результат. Вчера мы пришли к выводу, что вина, которую ты испытываешь за эти устранения, проявляется в области сознания в виде враждебного настроения по отношению к ЗБВВ и, далее, Конфедерации. Вы не приспособитесь к отставке, если не усвоите более реалистический взгляд на ситуацию – это вы убили этих людей, и вы должны простить себя за это, а не просто перекладывать вину.
– Это я понимаю, но вы не понимаете, о каком «я» говорите.
Анкетная сверка, начали:
– Я, Отто Жюль Макгевин, родился 24 апреля Эры Конфедерации с кровным правом гражданства на Каруне…
Мы говорим об этом Отто.
– Этот «Отто» умер в 220 ЭК, когда подписал согласие вступить в Дипломатический Корпус, а вы подготовили его для ЗБВВ.
Вы избегаете ответственности, снова смещая вину.
– Нет, Отто Макгевин умер и был заменен тем, что я есть сейчас, то есть когда я не кто–то иной…
А именно?
– Нечто, что ходит и говорит как Отто Макгевин, и выглядит как он (чего это стоит?), но в основном представляет конгломерат навыков и рефлексов, созданный постоянным гипновнушением при помощи аппаратуры ЗБВВ в промежуток между 220 и 222 годами ЭК.
Это нонсенс. Вы хотите сказать, что вам стерли личность?
– Да. Но с другим уровнем контроля. Настоящий Отто Макгевин каждый вечер приходил в храм и пытался следовать Восьмикратной Тропе. Конгломерат, который вы называете Отто Макгевином, обманывает и крадет, и убивает, добывая средства к существованию.
Но не для собственной выгоды! Он обменял эгоистичное желание достичь внутреннего покоя и гармонии на высокий долг нести мир всем разумным существам Конфедерации.
– Когда–то я тоже в это верил, но теперь вижу, каким был дураком, каким слепцом. Не понимал, что Хартия – обман, который использует Конфедерация для того, чтобы…
Анкетная сверка. Начали.
– Я, Отто…
Пропустите, возраст 35 лет. Прошу.
– Связной ЗБВВ оказался двойным агентом. Прошептал мнемопоследовательность как раз в тот момент, когда я сидел за обедом с Патрицией Векети, его телохранителем, калька была сорвана, пришлось перевернуть стол и стрелять, они прикрывались людьми, как щитами, отстреливались, не было выбора, даже не успел подумать, в самом деле, девять убитых, женщины и дети, Христос и Будда, маленькая девочка с таким недоуменным лицом, о боже, кровь, все внутренности у нее вышли наружу…
Пропустите. Возраст 40 лет. Прошу.
– Необходимо уклоняться от убийств, кражи и сексуальных…
Пропустите. Возраст 40 лет. Прошу.
– Правильно жить значит добывать средства к существованию, не причиняя вреда живому…
Пропустите. Возраст 45 лет. Начали.
– Истинно верная мысль свободна от жадности, злобности, жестокости и…
Анкетная сверка. Начали.
– Верно лишь избегать злых мыслей и преодолевать их…
Анкетная сверка. Начали.
– Верно Лишь Избегать Злых МЫСЛЕЙ и преОДОЛЕВАТЬ…
Анкетная! Сверка! Начали!
Нельзя убивать, нельзя!
Вот дерьмо.
Терапист освободил голову от индукционного шлема и со стуком бросил его на стол.
Оператор машины поднял голову от экрана дисплея:
– Опять замкнулся?
– Да–а. – Он смотрел, как голый Отто Макгевин корчится в резервуаре бледно–голубой жидкости, дергая подбородком в ритм беззвучных вскриков, глядя невидящими глазами куда–то за провода, проникающие в его мозг через оптический нерв.
– Бедный малый.
Терапист промокнул лицо и голову полотенцем и снял свою форменную куртку, висевшую на крючке на двери.
– Что ж, в общей сложности семь дней.
– Вы не думаете использовать до максимума?
– Нет. Чем дальше, тем он хуже.
– Но ведь это полковник, сэр.
– Ничего, я беру ответственность на себя. – Он открыл дверь.
– Стирание или утилизация, сэр?
– Ну… какая, собственно, разница? Мы израсходовали уже достаточно времени и энергии. Выключайте его. Я оставлю записку бригаде уборщиков.
Примечания
1
Галлат висмута («дерматол») – препарат, применяемый как антисептическое, вяжущее и подсушивающее средство при воспалительных заболеваниях кожи и слизистых оболочек. – Прим. пер.
2
К. Я. – контактный яд. – Прим. пер.
3
Руи Лопес де Сегура – испанский шахматист XVI века, один из первых шахматных теоретиков. – Прим. пер.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ