Мост душ

Виктория Шваб

Мост Душ

Переведено специально для группы

«*°·†Мир фэнтези†·°*»

http://vk.com/club43447162

https://wfbooks.ru/

Оригинальное название: Bridge of Souls

Автор: Виктория Шваб / Victoria Schwab

Серия: Кэссиди Блейк / Cassidy Blake № 3

Переводчики: NDobshikoVa (главы 1-25), Darlar (главы 26–27)

Посвящается детям, которые делают шаг во тьму, даже когда им страшно

Раз к Смерти я не шла — она

Ко мне явилась в дом[1]

Часть первая

Сахар и черепа

Глава первая

Я могу придумать множество приятных способов проснуться.

Запах блинчиков летом, или легкий ветерок осенью. Ленивый уют в зимний день, когда мир укрыт пушистым одеялом. Тогда пробуждение легко и миролюбивое, медленное пробуждение ото сна и вот ты уже готов ко встрече нового дня.

А бывает и так:

Резкий лязг занавесей, распахнутых навстречу ослепительному солнцу и внезапно ощутимый вес кота, приземлившегося мне на грудь. Простонав, я открываю глаза и вижу, что на мне сидит Мрак, одна черная лапа зависла у меня прямо над лицом.

— Брысь, — бормочу я, поворачиваясь, пока он боком не заваливается на простыни. Он бросает на меня кислый взгляд, испускает тихий кошачий вздох и зарывается глубже в одеяло.

— Проснись и пой! — говорит мама слишком бодрым голосом, учитывая, что мы приехали лишь прошлой ночью и мое тело понятия не имеет, который сейчас час. В голове глухо стучит, и я не понимаю какова причина: резкая смена часовых поясов или призраки.

Я натягиваю на себя простыни, дрожа от искусственного холода отельного кондиционера, который жужжал всю ночь. Мама открывает окно, но вместо ветерка, в него врывается одуряющая духота. Воздух пропитан летним жаром. На улице кто-то фальшиво поет и ему вторит низкий звук тромбона. Чей-то голос воет от смеха. Кто-то что-то роняет и по звуку это пустой горшок. Даже в десять утра Новый Орлеан уже полон шума.

Я сажусь, мои волосы похожи на гнездо из спутанных кудрей, я оглядываюсь, одурманенная сном. Ха. Мы приехали сюда прошлой ночью, я лишь успела умыться и заползти в кровать. Но теперь, когда меня разбудили, я понимаю, что наша комната далека от нормальности. Не то чтобы везде, где мы останавливались, было «нормально», но отель Кардек определено странный. Моя кровать затесалась в углу на небольшой платформе. Между моим спальным местом и огромной кроватью с балдахином моих родителей в другом конце комнаты есть небольшая зона отдыха. Но не это самое странное. Нет, самое странное — вся комната украшена в насыщенных фиолетовых и темно-голубых тонах, серебряные и вельветовые драпировки повсюду, словно мы оказались в шатре у предсказателя судьбы. Ручки на шкафах и крючки имеют форму сцепленных рук, устремленных вверх.

Мы грудой составили свои чемоданы прямо на полированном полу, одежда разбросана в желании побыстрее переодеться и лечь спать. И в центре всего этого хаоса, между маминой косметичкой и моей сумкой с фотоаппаратом, восседает Джейкоб Эллис Хейл, лучший друг и призрак. Джейкоб преследует меня с прошлого лета, когда я упала в реку, а он спас мне жизнь. Вместе мы сражались с духами в Шотландии, полтергейстами в Париже на кладбищах, в катакомбах и много где еще.

Он сидит, скрестив ноги, и уперлись локтями в колени, перед ним на полу книга с комиксами.

И я вижу, как страницы переворачиваются.

Это мог быть ветерок, но мама уже закрыла окно. А страницы переворачиваются так, словно мальчишка читает книгу. Мы оба знаем, что он не должен был так делать.

Еще неделю назад он не мог, а теперь…

— Ну же, Кэсс, — говорит мама. — Живо-живо.

Мы не планировали снимать до самого вечера, поэтому я хочу возразить, когда папа добавляет:

— У нас встреча с нашим гидом в Кафе-дю-Мон.

От любопытства я оживлюсь. Везде, где мы снимали шоу родителей, у нас был новый гид. Некто кто по-настоящему знает город… и его секреты. Мне интересно, каким окажется наш гид здесь. Скептик или верующий.

В другом конце комнаты, мои родители собираются. Мама вытирает остатки крема для бритья со щеки папы. Он помогает маме застегнуть браслет. Они по-прежнему мои родители: неуклюжие, занудные и милые. Но сегодня вечером, когда камеры заработают, они станут современно иными: оккультурологами, путешественниками, исследователями паранормального, чем — то большим нежели сама жизнь.

— Твоя жизнь тоже довольно большая, — произносит Джейкоб, не поднимая головы. — Ну, или, по — крайней мере, довольно странная. Я никогда не понимал, как жизнь меняет свой размер…

Познакомьтесь, Джейкоб Эллис Хейл, друг-призрак и постоянный соглядатай.

Он вскидывает руки.

— Не моя вина, что ты думаешь так громко.

Насколько я могу судить, его способность читать мои мысли как-то связана с тем фактом, что он вытащил меня из царства мертвых, а я затянула его в мир живых, и мы приклеились друг к другу. Как волосы и жвачка.

Джейкоб хмурится.

— Это я-то жвачка?

Я закатываю глаза. Дело в том, что я тоже должна была читать его мысли.

— Быть может, мои мысли слишком тихие, — говорит он.

Быть может, у тебя в голове пусто, думаю я, показывая ему язык.

Он хмурится. Я фыркаю. Мои родители оборачиваются и смотрят на меня.

— Простите, — я пожимаю плечами. — Всего лишь Джейкоб.

Мама улыбается, а папа лишь вскидывает бровь. Мама верующая, хотя я не вполне уверена, что она верит в Джейкоба-призрака или Джейкоба-воображаемого друга-и-удобное-оправдание-тому-что-она-постоянно-влипает-в-неприятности. Папа точно не верит во всё это, и он считает, что я слишком взрослая для воображаемых друзей. Я согласна. Но Джейкоб едва ли воображаемый, всего лишь невидимый, и не моя вина, что мои родители не могут его видеть.

Пока.

Я думаю об этом слове несколько тихо, как только могу, но Джейкоб всё равно слышит. Кажется, он не уловил в нём моего ужаса, а потому он лишь встаёт и улыбается.

— Знаешь, — говорит он, подышав на окно, — быть может, я бы мог…

Он подносит указательный палец к запотевшему окну и хмурится, сосредоточившись, он выводит букву «Д». К моему удивлению… и ужасу… на стекле появляется буква.

Я спрыгиваю с кровати и стираю её до того, как увидят родители.

— Кайфолом, — бурчит он, но последнее что мне нужно, чтобы мама с папой поняли, что Джейкоб настоящий или что я умирала, или что каждую свободную секунду я охочусь за призраками. Не думаю, что они одобрят.

— Сиди тихо, — приказываю я, проскользнув в ванную, чтобы переодеться.

Я собираю волосы в неаккуратный пучок, пытаясь не думать о том факте, что мой лучший друг бесспорно становится всё сильнее. Я вытаскиваю цепочку из-под воротничка футболки и рассматриваю покачивающийся зеркальный кулон. Зеркало, способное показать правду. Зеркало, которое напоминает духам, что они мертвы. Зеркало, которое сдерживает их, чтобы я могла вынуть нить и переправить их на ту сторону.

На меня смотрит собственное отражение, неуверенное, и я пытаюсь не думать о Вуали, или причине, по которой призраки должны остаться на той стороне. Я пытаюсь не думать о том, что произойдет с душами, которые станут реальны настолько, что смогут проникнуть в наш мир. Я пытаюсь не думать о моей подруге Ларе Чаудхари, которая сказала мне, что именно я должна была переправить Джейкоба еще до того, как он станет слишком опасен, до того как… до того…

Я пытаюсь не думать о снах, где глаза Джейкоба становятся алыми, и мир вокруг него распадается на части, и он не помнит меня, не помнит кто он, и мне приходится выбирать между спасением лучшего друга и спасением всего сущего.

Я пытаюсь не думать ни о чем из этого.

Вместо этого я заканчиваю переодеваться и когда возвращаюсь из ванной, Джейкоб распластался на полу перед Мраком, и занимается тем, что отдаленно напоминает игру в гляделки. Он необычный призрак. Он мой лучший друг. Джейкоб переводит взгляд на меня, и я знаю, что он может услышать мои мысли, поэтому сосредотачиваюсь на Мраке.

Кошачий черный хвост лениво дергается из стороны в сторону, и мне интересно, уже не в первый раз, могут ли коты…даже такие булкообразные коты…, могут видеть больше, нежели доступно обычному глазу, могут ли ощущать Вуаль, и призраков за ней так, как могу это я.

Я поднимаю камеру с пола, перекидываю фиолетовый ремешок через голову, и ставлю новую пленку. Мои родители попросили меня задокументировать закулисье их шоу. Словно помимо этого мало у меня забот сдерживать злонамеренных призраков от хаоса.

Но эй, всем ведь нужно хобби.

— Я бы рекомендовал видеоигры, — говорит Джейкоб.

Я смотрю на него сквозь объектив, настраивая фокус камеры. Но даже когда комната расплывается, Джейкоб нет. Его всегда видно четко и ясно. Эта камера, как и всё в моей жизни, немного странная. Она была со мной, когда я тонула, и с тех пор она тоже видит больше, чем положено.

Как и я.

Мои родители, Джейкоб и я идем по коридору, который украшен как и наша комната: насыщенный голубой и фиолетовый тона, а настенные бра в виде рук. Большинство из них держат лампы. Но время от времени ладони встречаются пустые.

— Дай пять, — говорит Джейкоб, хлопая по одной из ладоней. Она раскачивается, угрожая упасть, и я бросаю на него уничижительный взгляд. Он же одаривает меня застенчивой улыбкой.

Чтобы спуститься вниз, нам приходится обойти зловещий лифт из кованого железа, который достаточно велик для одного и вместо него выбираем деревянную лестницу. Потолок выкрашен так, чтобы все внимание сосредоточилось на пустых стульях и столе, и эффект такой, словно я наверху и смотрю вниз — головокружительный эффект.

Я чувствую, что за мной наблюдают и оборачиваюсь, чтобы увидеть в нише мужчину, который выглядывает из-за занавески. Стоит мне подойти ближе, я понимаю, что это бюст мужчины: медная скульптура головы и груди. У него козлиная бородка и бакенбарды, и он пристально на меня смотрит. Табличка на мраморном постаменте сообщает мне, что это мистер Аллан Кардек.

Джейкоб наклоняется к ней.

— Выглядит сердитым, — говорит он, но я не согласна. Мистер Кардек хмурится, но папа так иногда делает, когда он над чем-то размышляет слишком сильно. Мама всегда говорит, что у него заводное лицо, вроде как она даже видит, как у него вращаются шестеренки.

Но во взгляде статуи есть нечто жуткое. Я понимаю, что его глаза сделаны не из меди, а из стекла: темный мрамор с вкраплением серого. Мама зовет меня, и когда я оборачиваюсь, вижу её и папу у выхода. Джейкоб и я отворачиваемся от жуткого призрачного взгляда статуи.

— Готовы? — спрашивает папа, открывая дверь. И после этого мы все выходим на солнце.

* * *

Жара обрушивается на меня, словно свинцовый шар.

В северной части штата Нью Йорк, где мы живем, летнее солнце жаркое, но в тени прохладно. Здесь же, солнце — раскаленная жидкость. даже в тени воздух похож на суп. Я обмахиваюсь рукой, ощущая, как на коже выступила влага.

Но жара не единственное, что я заметила.

Мимо нас с грохотом проезжает экипаж, запряженный лошадьми. Катафалк едет в другую сторону. И я даже не в Вуали. Это живая, дышащая версия Нового Орлеана.

Мы остановились во Французском Квартале, где улицы носят название Бурбон и Роял, где здания невысокие и приземистые, а балконы из кованого железа, словно плющ украшают каждое здание. Это столкновение цвета, стиля и звука. Булыжники и бетон, извилистые деревья и испанский мох. Я никогда не была в настолько противоречивом месте.

Эдинбург — первый город, в который мы отправились для съемок шоу, — был сырым и серым, город старых камней и секретных тропинок, его история таилась на поверхности. Париж был ярким и чистым, золотая филигрань и широкие улицы, его секреты таились под землей.

Новый Орлеан — это что-то.

Это не то место, которое можно запечатлеть на фото. Здесь шумно и многолюдно, и полно вещей, которые совсем не подходят друг другу, стук лошадиных копыт перекликается с клаксоном седана и саксофоном. Здесь множество ресторанов, тату-салонов, магазинов одежды, но между ними витрины, уставленные свечами и камнями, изображениями святых, неоновыми знаками в виде ладони и хрустального шара. Не могу сказать точно, что из этого шоу для туристов, а что реально.

И поверх всего этого… или точнее, за всем этим, — Вуаль, полная призраков, которые желают быть услышанными и увиденными. Духи иногда застревают в ней, пойманные в петлю последних мгновений жизни, и моя работа — отправить их на ту сторону.

— Спорно, — говорит Джейкоб, который притворяется, что совершенно для девочки совершенно нормально слышать постоянное ту-тук-тук от призраков и ощущать постоянное давление по ту сторону от тех, кто желает проникнуть сюда. — Я лишь хочу сказать, когда это «отправка призраков» сделала твою жизнь проще?

Я поняла мысль, но это не том, как сделать жизнь проще. Это о том, как поступить правильно. Даже если время от времени я немного жалею, что не могу приглушить громкость «той стороны».

Мимо проезжает карета, украшенная плюмажами из красных перьев и золотых кистей, и я следую за ней, пытаясь сделать хорошее фото.

— Эй, Кэсс, осторожно, — говорит Джейкоб, прямо перед тем, как я врезаюсь в кого-то.

Я отшатываюсь назад, мотая головой, чтобы прогнать темноту перед глазами. Я открываю рот, чтобы сказать «извините», когда поднимаю голову и вижу скелета в черном, как смоль, костюме.

И в этот самый момент мир резко останавливается.

Весь воздух исчезает из лёгких и Новый Орлеан тоже исчезает, а я снова стою на железнодорожной станции в Париже, в тот самый день, когда мы уезжали, и смотрю на незнакомца по другую сторону путей, удивляясь, почему до сих пор больше никто не заметил гладкий череп под широкополой шляпой.

Я стою неподвижно, не в состоянии дышать, думать или сделать что-то, кроме как смотреть в пустые глаза, в то время как незнакомец тянет руку и стягивает маску, и под ней ничего нет, кроме тьмы. И я проваливаюсь в те пустые глаза, и уже снова в Новом Орлеане, когда скелет шагает ко мне, протягивая ко мне свою костлявую руку.

И на этот раз я кричу.

Глава вторая

Скелет отступает.

— Эй, эй, — произносит он, отшатываясь. — Прости, малышка. — Он поднимает руки в знак капитуляции, и это вовсе не кости, а плоть, кончики пальцев торчат из обрезанных перчаток. — Я не хотел тебя напугать.

Его голос легкий, человеческий, и когда он стягивает маску, под ней оказывается лицо, дружелюбное и настоящее.

— Кэссиди! — кричит мама, хватая меня за локоть. — Что происходит?

Я мотаю головой. Я слышу, как бормочу, что всё в порядке, что это моя вина, и что он меня не напугал вовсе, но сердце колотится в груди так громко, что стук слышен в ушах, и мне приходится заставлять себя дышать, когда мужчина уходит. И если кто-то и подумал, что довольно странно увидеть одетого в скелета человека утром, никто ничего не говорит. Никто даже не обращает на него внимания, пока он бредет прочь по улице, насвистывая.

— Кэсс, — тихо произносит Джейкоб.

Я опускаю взгляд и вижу, что у меня дрожат руки. Я обхватываю камеру и крепко сжимаю, пока они не перестают трястись.

— Ты в порядке, ребёнок? — спрашивает папа, и оба моих родителя смотрят на меня так, словно у меня отросли усы или крылья, и я из их дочери превратилась в нечто пугливое, хрупкое и странное.

Я их не виню.

Я ведь Кэссиди Блейк.

Я никогда не была брезгливой. Даже когда у девочки в школе пошла кровь носом и выглядело это так, словно ей на лицо вылили ведро красной краски. И даже когда я вонзила руку в грудь призраку и впервые вынула разложившиеся останки его жизни. И даже когда я упала в могилу и пролетела пять уровней древних костей.

Но скелет в костюме был другим. Одного воспоминания было достаточно, чтобы я вся задрожала. Тогда, в Париже, когда незнакомец в маске скелета взглянул на меня с другой стороны путей, было похоже, что он смотрел прямо сквозь меня. Словно я была теплой комнатой, пока в ней не открыли окна и всё заполонил холод. В тот самый момент я еще никогда не чувствовала себя настолько плохо, я была так напугана и одинока.

— Как дементал, — говорит Джейкоб.

Я, моргая, возвращая свое внимание к нему.

— Что? — переспрашиваю я.

— Ну, знаешь, эти жуткие монстры из Гарри Поттера, похожие на привидения, которые высасывают твою жизнь, радость и оставляют после себя лишь смерть и холод.

А. Он имеет в виду дементора.

Джейкоб никогда не читал книг, поэтому его знания основаны на отрывках из фильмов и моих постоянных упоминаниях, но на счет этого он прав.

Было очень похоже. Когда я заглянула тьме в глаза, из меня вышел весь свет. Но дементоры ненастоящие, и чем бы ни была та штука в Париже, она… просто существовала. В конце концов, я думаю, что существовала.

Никто его не видел.

Даже Джейкоб.

Но для меня он был достаточно реальным.

— Я верю тебе, — говорит он, соприкасаясь своим плечом с моим. — Но, быть может, тебе следует поговорить с Ларой.

Это последнее, что я ожидала услышать от Джейкоба.

— Знаю, знаю, — говорит он, засовывая руки в карманы.

Джейкоб и Лара на самом деле не очень ладят. Разные темпераменты, наверное: Джейкоб — воплощение Гриффиндора, а Лара — вне сомнений Когтевран, но всё гораздо сложнее. Лара — охотник за призраками, как и я, и её работа, ну и моя работа тоже, отправлять призраков на другую сторону, но Джейкоб всё еще здесь.

Он откашливается.

«Здесь он и должен находиться», — намеренно думаю я.

— Послушай, — говорит он. — Лара не знает всего, но ей известно многое, и, быть может, ей уже доводилось видеть одного из таких скелетов прежде.

Я проглатываю комок в горле. Что бы я ни увидела в Париже, это был не человек. По форме он походил на человека, более или менее, особенно в черном костюме и широкополой шляпе. Но человек из плоти и крови. У человека за маской есть лицо. У человека есть глаза.

Что я видела?

Это вообще был не человек.

Когда родители отходят чуть дальше вперед меня, я достаю телефон. Сейчас середина дня в Шотландии, полагаю, Лара по-прежнему со своей тётей. Я отправляю сообщение.

Я: Привет, можешь говорить?

Через несколько секунд она присылает ответ.

Лара: Что Джейкоб сделал на этот раз?

— Грубо! — бурчит Джейкоб.

Я опускаю взгляд на экран, пытаясь понять, как спросить её о том, что я видела на платформе. Я прикусываю губу, подыскивая слова.

— Попробуй «страшный, но приятно одетый, высасывающий душу скелетообразный чувак», — предлагает Джейкоб, но я шикаю на него.

Я: Существуют ведь другие паранормальные вещи, верно? Кроме призраков?

Лара: Тебе придется быть более точной.

Я начинаю несколько сообщений, каждый раз удаляя их. Не знаю, что меня останавливает. Или знаю. Я не могу вечно бегать к Ларе. Не должна. Я ведь тоже охотник за призраками. Я должна знать, что делать. А если не знаю, должна самостоятельно справляться с трудностями.

— Конечно, — отвечает Джейкоб. — Но у тебя нет мёртвого дядюшки, который всю жизнь провел, занимаясь паранормальными исследованиями, а теперь, будучи призраком, просиживает зад на кресле у тебя в гостиной.

— Нет, — медленно отвечаю я. — Но у меня есть ты.

Джейкоб улыбается, но несколько неуверенно.

— Да, очевидно. — Он шаркает ботинком. — Но я не видел той скелетообразной штуковины.

И тут я сомневаюсь еще больше. Сказать по правде, я не хочу думать о том, что видела или какие чувства у меня это вызвало. Не хочу произносить это вслух, потому что тогда оно станет настоящим.

Лара: Кэссиди?

Я оглядываюсь, пытаясь найти что-то, о чем у неё можно спросить. Нарисованный баллончиком рот улыбается мне с кирпичной стены, два клыка торчат из-под верхней губы. Стрелка указывает в переулок и написана фраза: Испытываешь жажду?

Я делаю фото и нажимаю отправить.

Я: Настоящее?

Пару мгновений спустя, Лара пишет ответ.

Лара: Нет, Кэссиди, вампиры не настоящие.

Я практически слышу её шикарный английский акцент. Я представляю, как она закатывает глаза. Лара удивительно скептична, особенно для девушки, которая может перемещаться между миром живых и царством мертвых.

Мой телефон снова жужжит.

Лара: Вы в Новом Орлеане? Я всегда хотела там побывать. Это дом старинного общества «Черная кошка».

Лара уже не в первый раз упоминает это тайное общество. Когда мы познакомились, она гостила в Эдинбурге у своей тётушки и дядюшки — призрака. При жизни её дядюшка был членом, как она сказала, Общества, таинственной группы, которая знала множество вещей о паранормальном.

Лара: Если бы я была там, я бы подала запрос в Общество с просьбой присоединиться к ним.

Лара: Если найдешь их штаб-квартиру, дай знать.

Я снова оглядываюсь, наполовину ожидая увидеть вывеску Общества прямо на Бурбон-стрит.

Я: Где они?

Лара: Не уверена. Рекламу они не развешивают.

Чуть поодаль папа изучает часы работы Музея Ядов, пока мама читает рекламу спиритических сеансов на вывеске меню с сэндвичами. Я подхожу к маме, и изучаю изображение ладони, над ней в воздухе завис хрустальный шар. Я делаю фото вывески и отправляю Ларе.

Я: Что насчет этого? Настоящее?

Я смотрю на три мигающие точки, знак того, что она набирает сообщение. И печатает. Всё еще печатает. Не знаю, почему я ожидала простого ответа, но когда приходит сообщение, оно заполняет экран целиком.

Лара: Экстрасенсы реальны, но спиритические сеансы попадают под категорию развлечений. Потому что в отличие охотников за призраками, экстрасенсы остаются по эту сторону Вуали, и лишь отодвигают завесу, чтобы поговорить с кем-то на той стороне. Но спиритические сеансы заявляют, будто могут переносить духов с той стороны в мир живых. Если экстрасенс довольно силен, чтобы перейти на ту сторону, они обычно стараются скорей убраться оттуда.

Джейкоб читает, заглядывая мне через плечо, мотая головой.

— Она могла просто сказать «нет».

Он стоит перед витриной кафе и, прищурившись, смотрит на отражение, которые видим лишь мы вдвоем. Он проводит рукой по волосам, но они не шевелятся. Они всегда стоят торчком, как и его майка с супергероем вечно помятая. В нем ничего не меняется, потому что это невозможно. Невозможно с того самого дня, как он утонул.

Я рада, что он рассказал мне правду о том, что с ним случилось в реке, правда, рада. Я просто не могу перестать думать об этом. Что я могла никогда не встретить Джейкоба. Того самого, у которого двое братьев, семья и своя жизнь. Он вздыхает и бросает на меня взгляд, и я понимаю, что думала слишком громко. Я мысленно начинаю мычать песенку, а он закатывает глаза.

Мама и папа идут дальше, а мы с Джейкобом следуем за ними. Я возвращаюсь к сообщению Лары, когда Джейкоб проходит мимо открытой двери. Магазинчик полон свечей, настоек и амулетов, а Джейкоб начинает чихать.

— Глупые…

Апчхи!

— …охранные…

Апчхи!

— …заклинания от духов…

Апчхи!

По крайней мере, мне кажется, он сказал именно это.

Та же самая реакция у него была и в Париже, когда Лара прислала амулет для защиты от полтергейста. Очевидно, призраки так реагируют на амулеты, даже лучшие друзья — призраки.

Я делаю фото магазинчика, на витрине слово ВУДУ, и отправляю его Ларе.

Я: Настоящее?

Пока я жду ответа, нечто привлекает мое внимание.

Это черный кот.

Он сидит в теньке на бордюре перед магазинчиком под названием «Нить и Кость», вылизывая лапку. На мгновение, я ловлю себя на мысли, что Мрак каким-то образом сбежал. Но, конечно же, это не Мрак, никогда не видела, чтобы он сам вылизывал свои лапы, когда же кот поднимает голову, его глаза не зеленые, а лавандовые. Я наблюдаю за тем, как кот потягивается, а затем ныряет в подворотню.

В подобном городе наверняка тонны котов, но я думаю про Общество и думаю, что, быть может, это и была зацепка. Мама говорит, что это «немного перебор», но на всякий случай я делаю фото кота до того, как тот успевает исчезнуть. Я хочу послать его Ларе, но она пишет мне ответ про магазин-вуду.

Лара: Очень настоящее.

Сообщение заканчивается X0, на мгновение я думаю, что она имеет в виду «целовашки-обнимашки», но это не в её духе. Потом она объясняет, что это череп и кости, вроде тех, что на бутылочках с ядом. НЕ ТРОГАТЬ.

Изображение черепа, напоминает мне о скелете в костюме. Быть может, мне стоило рассказать Ларе о том, что случилось. Но прежде чем я успеваю написать хоть что-то, она пишет, что ей пора на самолет, а потом она пропадает из сети.

Я выдыхаю и успокаиваю себя. Мне не нужна помощь. Лишь потому, что я видела незнакомца в маске скелета, еще не значит то, что я увижу его снова. Это случайность. Нет причин для волнений.

— Ага, — произносит Джейкоб довольно скептически. — Уверен, всё обернется к лучшему.

Глава третья

В Кафе-дю-Мон воздух на вкус как сахар.

Кафе расположено на краю площади Джексона: гигантский внутренний двор полон людей — туристов, но также и артистов. На перевернутом ведре стоит женщина, выкрашенная с ног до головы в серебристый цвет. Она одета как танцовщица, но не двигается, пока кто-нибудь не положит ей в ладонь монету. Мужчина играет на саксофоне в тени, а с другой стороны площади доносится звук трубы. Две мелодии звучат так, словно переговариваются.

Мы занимаем столик под навесом в бело-зеленую полоску. Мама с папой заказывают кофе, а я чай со льдом, который подается в высоком запотевшем пластиковом бокале. Напиток, к счастью, холодный, но сладкий настолько, что у меня сводит зубы. Над нашими головами лениво кружат дюжина вентиляторов, взбивая воздух, но совсем не охлаждая его, но, несмотря на жару, папа явно в своей стихии. Он осматривает шумную площадь.

— Новый Орлеан — это чудо, — говорит он. — Он был основан французами, передан испанцам, использовался пиратами и контрабандистами…

Мы с Джейкобом оба воспряли духом, но папа продолжает.

— …продал Соединенным Штатам, изранен рабством, сожжен дотла, разрушен наводнением и восстановлен, несмотря ни на что, и это только оболочка. Вы знали, что в городе сорок два кладбища, и в нем находится самый длинный мост в США? Дамба на озере Пончартрейн… едва ли можно увидеть противоположный берег.

Мама гладит его по руке.

— Оставь немного для шоу, милый, — дразнит она, но его уже не остановить.

— В этом городе больше истории, чем приведений, — отвечает он. — Для одних, он место основания джаза.

— А для других вуду и вампиров, — говорит мама.

— И настоящих людей тоже, — добавляет папа, — вроде Отца Антуана и Жана Лафита…

— И Новоорлеанского Дровосека, — радостно добавляет мама.

Джейкоб бросает на меня взгляд.

— Я, правда, надеюсь, что это всего лишь инструмент, а не…

— Он расхаживал по округе и кромсал людей на куски, — добавляет мама.

Джейкоб вздыхает.

— Куда без этого.

— В 1918 году он терроризировал город, — говорит папа.

— Никто не чувствовал себя в безопасности, — говорит мама.

Они вернулись в режим ТВ-шоу, даже без камер, лишь мы с Джейкобом повисли на грани этих слов.

— Он был серийным убийцей, — говорит мама, — но он любил джаз, поэтому он отправил полицейским письмо и сообщил, что он не тронет тот дом, где будет играть джаз. Потому музыка неделями наводняла городские улицы, даже больше, чем обычно. Она лилась из домов день и ночь, какофония джаза.

— Его поймали? — спрашиваю я.

И мама моргает, вскинув брови, словно ее поймали на горячем, похоже, она никогда не думала, как заканчивалась история.

— Нет, — отвечает папа. — Так и не поймали.

Я оглядываюсь, вдруг призрак дровосека всё еще бродит по этим улицам, с топором на перевес, а голова слегка наклонена вбок, прислушиваясь к звукам саксофона, трубы, в ожидании джаза.

Мама широко улыбается.

— Здравствуйте! Должно быть, Вы наш гид.

Я поворачиваюсь и вижу молодого темнокожего мужчину, одетого в накрахмаленную белую рубашку на пуговицах, рукава которой закатаны до локтей. За очками в проволочной оправе светло-карие глаза с зелеными и золотистыми крапинками.

— Профессор Дюмон, — говорит Отец, поднимаясь.

— Прошу, — говорит он добродушным голосом. — Зовите меня Лукас. — Он пожимает папину руку, а затем мамину, и даже мою, и от этого он нравится мне даже больше. — Добро пожаловать в Новый Орлеан.

Он плюхается на пластиковый стул и заказывает кофе и нечто под названием бенье.

— Вы остановились в отеле Кардек? — спрашивает он, как только официант уходит.

— Так и есть, — говорит мама.

— Он ведь назван в честь кого-то, верно? — спрашиваю я, припоминая статую в фойе с отстраненным взглядом и хмурым выражением лица. — Кем он был?

Лукас и папа начинают говорить одновременно, но затем папа кивает, давая понять, чтобы Лукас продолжал. Лукас улыбается и выпрямляется на стуле.

— Аллан Кардек, — говорит он, — был отцом спиритизма.

Я никогда не слышала о спиритизме, и Лукас начинает объяснять.

— Спиритисты верят в существование обители духов… и существ, которые населяют её.

Мы с Джейкобом обмениваемся взглядами, и мне любопытно, знал ли Кардек о Вуали. Быть может, он тоже был охотником за призраками.

— Видите ли, — продолжает Лукас, — Кардек верил, что духи…фантомы, призраки, если хотите, существуют там, в том другом месте, откуда их можно призвать при помощи медиумов.

— Как на спиритическом сеансе? — спрашиваю я.

— Именно, — отвечает Лукас.

И внезапно декорации в отеле обретают смысл. Бархатные занавески, вытянутые руки, покрашенный потолок в фойе, столики и стулья пустые в ожидании.

— В отеле есть комната для спиритических сеансов, — добавляет Лукас. — Уверен, они будут рады устроить вам представление.

Мы с мамой говорим «да!», в то время как Джейкоб говорит «нет», но раз только я могу его слышать, его голос не считается.

Перед нами возникает блюдо, наполненное жареным тестом и посыпанное сахарной пудрой. Даже не присыпанное, а будто его в ней обваляли, и поэтому напоминает снежные горы теста.

— Что это? — спрашиваю я.

— Бенье, — отвечает Лукас.

Я беру один, тесто в руках всё ещё горячее и откусываю. Бенье тает у меня во рту, горячее тесто и сахар, оно гораздо хрустящее, чем в пончиках и слаще вдвое. Я пытаюсь сказать насколько это вкусно, но рот набит битком, поэтому я лишь выдыхаю облако пудры. Это райское блаженство. Джейкоб мрачно разглядывает бенье, когда я засовываю остатки в рот. Он скрещивает руки на груди и бормочет нечто вроде «Не честно».

Лукас тоже берет бенье и каким-то образом ест его, не вымазавшись в пудре, что определенно суперспособность. Даже папа, невыносимый чистюля, немного запачкался пудрой на рукаве. Мама же выглядит так, словно попала в сахарный шторм. Сахар у нее на носу и подбородке, и даже немного на лбу. Я делаю фото, а она морщится. Моя собственная рубашка испачкана в белом, даже руки липкие, но это определенно того стоило.

— Ну, Профессор Дюмон, — произносит мама, вытирая ладони. — Вы верите в призраков?

Наш гид складывает ладони вместе.

— Довольно сложно жить в подобном месте и не верить во что-либо, но я предпочитаю сосредотачиваться на истории.

Очень дипломатичный ответ.

— Лучше, нежели мой супруг, — отвечает мама. — Он вообще ни во что не верит.

Лукас приподнимает бровь.

— Неужели это правда, Профессор Блейк? Даже после всех ваших путешествий?

Папа пожимает плечами.

— Как Вы сказали, предпочитаю сосредоточиться на истории. Это, по крайней мере, настоящее.

— А, — говорит Лукас. — Историю ведь пишут победители. Откуда нам знать, что из произошедшего настоящее, если нас там не было? Все мы лишь рассуждаем…

На этом папа и Лукас начинают долгое обсуждение «сквозь призму истории» (папа) и прошлом «как живом документе» (Лукас), я же теряю интерес.

План съемок лежит на столе, чуть присыпанный сахарной пудрой. Я пододвигаю его к себе, пролистывая страницы о Шотландии и Франции, прямо к третьему эпизоду, отмеченному красным маркером.

ОККУЛЬТОРОЛОГИ

ЭПИЗОД ТРЕТИЙ

МЕСТОПОЛОЖЕНИЕ: НОВЫЙ ОРЛЕАН, ЛУИЗИАНА

«ОБИТЕЛЬ ПОТЕРЯННЫХ ДУШ»

— Ну, звучит многообещающе, — говорит Джейкоб, читая через мое плечо список мест для съемок.

1) ПЛОЩАДЬ АРМ

2) РЕСТОРАН МЮРИЭЛЯ

3) СЕНТ-ЛУИС № 1, № 2, № 3

4) КЛАДБИЩЕ ЛАФАЙЕТ

5) СТАРЫЙ МОНАСТЫРЬ УРСУЛИН

6) ОСОБНЯК ЛАЛОРИ

Всё на первый взгляд звучит довольно безобидно, но я знаю, что первое впечатление бывает обманчивым.

Когда с бенье покончено и стаканы пусты, все поднимаются на ноги. Лукас отряхивает ладони, хотя на них даже не видно сахара.

— Увидимся вечером? — спрашивает папа.

— Непременно, — говорит Лукас. — Думаю, после заката вы увидите, как изменится город.

* * *

В этот вечер Лукас ждет нас в фойе отеля вместе со съемочной командой: парень и девушка, странная парочка и связывает их только то, что у обоих камеры в руках. Они представляются как Дженна и Адан. Дженна низенькая, полная и белая, а кончики ее темных волос выкрашены в ярко-синий, а вокруг шеи висит дюжина серебряных цепочек. Адан высокий парень в черной футболке, каждый дюйм его смуглой кожи покрывают татуировки. Он ловит мой взгляд и расслабляется, чтобы я смогла разглядеть христианский крест на бицепсе, египетское око на предплечье, пентакль рядом с локтем. Некоторые из символов мне неизвестны: узел из треугольников внутри петли, черная жирная метка, похожая на гусиную лапку.

— Это альгиз, — говорит он. — Это руна.

Он пускается в объяснения, что это не гусиная лапка, а лосиная. Я же разглядываю остальные символы. Я видела, что люди носят один или два, но на Адане как минимум семь.

— Для чего они? — интересуюсь я.

— Для защиты, — объясняет он. Меня охватывает легкий трепет, и я тянусь к своему зеркальному кулону на шее.

— От чего?

Он пожимает плечами.

— От всего.

Дженна наклоняется вперед и гладит его по руке.

— Адан любит, когда тылы прикрыты. — её голос падает до шепота. — Он не большой поклонник сверхъестественного.

— Продолжайте издеваться, — говорит Адан. — Вот увидите однажды призрака, и тогда поймете.

Дженна драматично вздыхает.

— Как бы мне этого хотелось! — говорит она. — Еще никогда не видела призрака. — Её взгляд находит мой зеркальный кулон. — Классная штучка.

— Спасибо, — отвечаю я, сжимая его пальцами. Джейкоб морщится, когда зеркало поворачивается в его сторону, и поэтому я сжимаю его в кулаке, чтобы он невзначай не увидел свое отражение. Однажды, еще в Шотландии, это случилось. Я до сих пор помню, каким он был в отражении: серым, с него стекала речная вода и он, вне сомнения, был мертв.

Джейкоб откашливается, а я выдавливаю из себя улыбку.

— Готовы? — спрашивает Лукас, его голос четкий и спокойный, словно ответа «нет» он просто не приемлет.

Мы выходим из отеля Кардек и Вуаль приветственно окутывает меня. Без солнца и зноя, давление призраков даже сильнее, давит мне на череп, то и дело появляясь на краю моего восприятия. Музыка доносится из баров и ото всех уголков, но я слышу под этой музыкой совсем иную мелодию. Призрачные трели джаза звучат, которые словно дуновение ветерка.

Мама сжимает моё плечо.

— Ты слышишь? — говорит она, её глаза задорно горят. — Город просыпается.

Я уверена, что слышим мы совершенно разные звуки, но опять же, она права.

Как и Лукас.

После заката Новый Орлеан превращается совершенно в иной город.

Жара уступает место теплой дрёме, но Французский Квартал и не думает спать. На улицах полно людей, группки людей толпятся у бордюров, смеются и выпивают. Смех льется рекой по улице, из открытых дверей доносятся радостные возгласы, а джазовые инструменты борются за внимание, и под всем этим скрывается Вуаль. Миры живых и мертвых сталкиваются вокруг меня.

Мы проходим мимо группы, которая по-видимому, приехала на вампирской тур, у них у всех замороженные напитки, вишнево-красное содержимое пичкает их рты, у всех пластиковые клыки, их жизнерадостная энергия вдохновенно расходится по кругу.

Я настолько отвлеклась, что едва не врезалась в Адана, который остановился у обочины, подняв камеру. Они начали съемки.

Мама и папа стоят перед красным кирпичным зданием, которое, по-видимому, отель. К усладе глаз гостей кованый балкончик и белая вывеска «ПЛОЩАДЬ АРМ». Справа арочный проход достаточно широкий, чтобы сквозь него проехала повозка, на нем кованые ворота. Ничего особенного, ничего странного. Но когда я заглядываю под арку, все сокрыто в тени, волосы на затылке встают дыбом, и Вуаль становится ощутимей.

Знаю, если буду небрежна, она затянет меня к себе.

— Здесь, в Новом Орлеане, — говорит папа, глядя в камеру, — почти всё что мы видим, возведено на других руинах. Французский Квартал дважды сжигали дотла, впервые в 1788 и снова шесть лет спустя. С тех пор вспыхивало бесчисленное количество пожаров, пожиравших комнаты, здания и строения.

— Быть может, поэтому в нем столько привидений, — говорит мама. — Одна из причин, в любом случае. Повсюду, куда бы ни ступила ваша нога; однажды был чей-то обителью.

— Взять, к примеру, хотя бы этот отель, — говорит папа, жестом показывая на здание позади нас. — Площадь Арм.

Мама прикладывает ладонь к кованным воротам.

— Задолго до того, как он превратился в гостиницу, — говорит она, — он был школой. Когда в Квартале возник пожар, многие дети оказались заперты внутри. — она смотрит прямо в камеру. — Они так и не смогли выбраться.

Я дрожу, несмотря на летний зной.

Ворота со скрипом открываются от Маминого толчка, и они с папой оборачиваются и ступают в темную аллею.

— Мы просто подождем снаружи, — говорит Джейкоб, но я уже иду следом за родителями сквозь арку.

Джейкоб вздыхает и тащится за мной. Как только я переступаю ворота, Вуаль приветствует меня. Ноздри щекочет запах дыма, и я слышу волну смешков и топот маленьких ножек.

— Прячься, — шепчет голос.

— Не здесь, — шипит другой.

Я прислоняюсь к ближайшей стене, а Вуаль тянется к моей руке, обхватывает мое запястье. Я слышу смех, высокие детские голоса во тьме. А потом, прямо из ниоткуда другой голос. Не похожий на остальных, слабый и далекий. Нет, на. этот раз уже ближе. Он низкий и глубокий, едва ли вообще голос, больше похоже на дуновение ветра, на скрип старой двери.

— Мы идем за тобой.

Я ахаю и сгибаюсь пополам, оттолкнувшись от стены я, спотыкаясь, иду к Лукасу. Он оглядывается, молчаливо спрашивая всё ли в порядке. Я киваю «да», несмотря на то, что сердце бьется как сумасшедшее. Несмотря на то, что тот голос поразил меня до глубины души, он слишком резкий и неправильный и от него веет…холодом.

«Ты это слышал?» — думаю я, глядя на Джейкоба, чьи руки сложены на груди.

— Жуткие детишки? — спрашивает он.

Я мотаю головой. Другой голос.

У него на лбу появляются морщинки. Он мотает головой. И внезапно, мне не терпится убраться подальше от площади Арм и того, что скрывается за этой стеной. Впервые у меня не возникает желания войти завесу и узнать больше.

— Они по-прежнему здесь, те дети, — говорит мама, её голос эхом разносится по аллее. — Гости слышат, как они бегают по коридорам, а кто-то просыпался и находил свои вещи в совершенно иных местах, монеты и одежда пропадает, словно это некая игра.

— И коль скоро мы увидим наше новое место, — говорит папа, — смею заверить, не все призраки в городе такие игривые.

Мы идем назад по аллее и Лукас закрывает за нами кованые ворота. Они закрываются со скрипом и неким подобие вдоха. Я должна почувствовать облегчение, но почему-то его нет.

Как только мои родители устремляются вниз по улице, я оглядываюсь на арку, прищуриваясь к темноте. Я поднимаю камеру, глядя в видоискатель, и перемещаю фокус туда-сюда, пока наконец не вижу, как за воротами стоит кто-то. Решетку обхватили тонкие пальчики. Но позади совершенно другая тень, чернильная, темнее самой ночи. Внезапно он делает шаг, а я роняю камеру. Я хватаю её прежде, чем она успевает опасть на землю. Но когда я снова смотрю в объектив, там никого нет.

Тень исчезла.

Глава четвертая

Огни на площади Джексона погасли. Старомодные желтые фонарные столбы отбрасывают длинные тени, а яркий маяк освещает большую белую церковь, делая её похожей на надгробную плиту. Площадь уже не пустует, но энергетика изменилась, дневные исполнители поредели до горстки музыкантов, и каждый наигрывает тихую мелодию.

Обычно Вуаль — это ритмичное постукивание, но здесь, сегодня вечером, это похоже на какофонию: одновременно играет слишком много инструментов, каждый из них слегка не в такт и немного фальшивит.

Вуаль тянется ко мне, как и Джейкоб.

Я чувствую, как его рука сжимает мою ладонь и опускаю взгляд на наши руки. Мою, осязаемую и его… нечто совсем иное, уже не воздух, но еще не туман. Прямо там, где наши ладони соприкасаются, возникает слабое свечение, и, клянусь, я вижу, как его кожа впитывает цвет там, где касается моей; словно моя жизнь сливается в него.

— Кэссиди! — зовет папа.

Джейкоб выпускает мою ладонь, и мы оба оборачиваемся. Мои родители уже не на пощади. Они стоят на углу, вместе с остальной командой, перед рестораном, и на мгновение, мне приходит в голову, что время ужинать. Но потом я вижу вывеску, название ресторана выведено элегантным шрифтом.

У Мюриэля

Я узнаю название из плана съемок, и любопытство перевешивает голод. Ресторан выглядит как и половина зданий в Квартале: два этажа в высоту, кованые перила и массивные окна с белыми рамами. Но я знаю по какой причине он попал в список к оккульторологам. Что скрыто за фасадом. Мама сказала однажды, думай обо всем этом, как о краске в старом доме. Ее покрывают, слой за слоем, и ты можешь и не догадываться, что голубая стена когда-то была красной, пока ты не обдерешь все. Вот чем занимаются мои родители.

Находят красную краску.

Разница в том, что у нас есть история дома. Нам сказали, где именно искать.

— И красная краска — это мертвецы, — говорит Джейкоб.

«И это», — думаю я.

Мы входим в двери, и я готовлю себя ко встрече с Вуалью, но первое, что я ощущаю, не призраки, а приятную прохладу кондиционера. Я дрожу от облегчения, влажная ночь сменяется ледяной прохладой. Я прямо чувствую, как впитываю ее в себя.

Ресторан на первом этаже просто огромный. Зеленый плющ свисает с кашпо, словно люстры, большие круглые столы задрапированы белыми скатертями. Темная деревянная лестница ведет на лестничную площадку.

— О, смотри, — произносит Джейкоб, указывая на стены. Все они выкрашены красным. Я закатываю глаза.

— Это всего лишь метафора, — говорю я, но постояв немного у стены, я вынуждена признать, что есть нечто такое в воздухе, помимо кондиционера.

Для ужина ещё рановато, но здесь уже собралась приличная толпа: болтовня гостей, звон бокалов и столовых приборов, заглушают призрачное тук-тук-тук, любой шепот из-за Вуали. Но другая сторона так и тянется ко мне, словно друг-прилипала, и когда я глотаю слюну, на языке ощущается вкус пепла.

Мои руки касаются зеркального медальона на шее.

С самого происшествия, я могла видеть и слышать другую сторону. Иногда и ощущать тоже. Но в Мюриэле, я могу даже почувствовать её на вкус. И по ощущениям это дым. Не старый дым, запах которого остается в занавесках, а свежий и горячий. Я тру глаза и чешу горло. Неужели здесь тоже был пожар? Я не понимаю, что задала вопрос вслух до тех пор, пока Лукас не отвечает.

— В 1788, — говорит он. — Великий Пятничный Пожар, поглотивший Французский Квартал, уничтоживший большую часть домов.

— Из одиннадцати сотен домов, — добавляет папа, — восемь сотен пятьдесят шесть сгорели.

Джейкоб тихо присвистывает, когда Лукас кивает.

— Этот дом, как и большинство в Квартале, был отстроен заново.

— Этот город — феникс, — говорит мама. — Всегда восстаёт из пепла.

Огонь и пепел. Не удивительно, что я ощущаю дым.

Владелица ресторана появляется, чтобы встретить нас. Она немного запыхается и словно источает энергетику «с дороги, мне некогда болтать».

— Должно быть, вы культурологи, — говорит она, разглядывая нашу пёструю компанию.

— Оккультурологи, — поправляет мама.

— Мне сказали, что я вам понадоблюсь, да, я все понимаю, хорошо, но сегодня у нас просто не хватает рук, боюсь, не смогу быть вашим гидом..

— Не беспокойтесь, — говорит папа, жестом показывая на Лукаса. — Мы привели своего.

— Здорово, — говорит она, — хорошо, добро пожаловать к Мюриэлю…., — а после она исчезает.

— Ну, — произносит Дженна, водружая камеру на плечо. — В какой стороне призраки?

Мы с Джейкобом смотрим друг на друга. Мама и папа разглядывают ресторан. Адан переминается с ноги на ногу.

Но Лукас кивает на темную деревянную лестницу.

— Наверху.

* * *

Пока мы поднимаемся по ступеням, шум ресторана становится тише. Мама достает измеритель ЭМП — устройство, используемое для измерения спектральной энергии, и включает его. Коробочка гудит от слабых помех. Когда мы добираемся до верхних ступеней лестницы, измеритель ЭМП начинает завывать. Другие восприняли бы это как предупреждение, но для мамы это, своего рода, приглашение. Он становится громче, по мере того как она идет дальше, я же уверена, что это потому что Джейкоб идет с ней рядом. Комната наверху напоминает комнату отдыха: большой плюшевый диван и стулья усеяны подушками. К счастью здесь темно и прохладно. Мама направляется к паре запертых дверей, из-за которых виднеется алое сияние. Она останавливается, ЭМП просто вопит.

— Что тут у нас? — нараспев спрашивает она.

— А, — произносит Лукас. — Должно быть, это комната для спиритических сеансов.

Мама издает довольное «ммм». Она открывает дверь, оглядывается на нас с озорным лицом и проскальзывает внутрь. Папа хихикает и следует за ней, Лукас уже на ногах. Дженна заходит с таким видом, словно ныряет в бассейн. Адан колеблется, выдыхает, словно успокаивая себя, а затем идет за всеми.

Мы с Джейкобом по-прежнему стоим в комнате отдыха.

— Вот этот, — говорит он, показывая, — диван на вид очень удобный.

Я закатываю глаза. Мы тут не за тем, чтобы вздремнуть.

— А могли бы, — жалуется он, когда я устремляюсь к двери. Мне не нужно оглядываться, чтобы понять где он — следует за мной.

Комната для сеансов залита алым. Словно ты входишь в темную комнату, цвет темно-малиновый, но достаточно яркий, чтобы все рассмотреть. Я ожидала увидеть там стол и стулья, как на фреске на потолке нашего отеля, но комната завалена всевозможными вещами, словно антикварный магазин. Подушки грудой лежат на стареньких диванчиках и богато украшенных стульях. К одной стене прислонен египетский саркофаг. Статуэтка танцующей женщины, причем торшер отбрасывает на стене её причудливую тень. Повсюду лица: три венецианских маски улыбаются и гримасничают. С пыльного портрета на нас пялится какой-то старик. Две старомодно одетые дамы взирают на нас с картины в богато украшенной раме. Из невидимых динамиков шуршит тоненький мотив какой-то старинной песни.

На полу стоит огромное зеркало, настолько старое, что посеребрено. Как только Джейкоб его видит, спешно отводит взгляд, но я останавливаюсь и рассматриваю себя, волосы завились в кудряшки от влажности, на шее висит камера. Полуистёртая поверхность делает меня похожей на выцветшее фото. Я делаю шаг ближе, вынимая зеркальный кулон, таким образом зеркала ловят отражения друг друга, отражаясь снова и снова. Бесконечный зеркальный туннель с Кэссиди. Пока я смотрю на бесконечное отражение, обычный мир затихает. Звуки того как родители говорят на камеру, музыка, шум ресторана — всё затихает, когда Вуаль подбирается ближе. Словно ты знаешь, что за тобой кто-то наблюдает. Когда ты ощущаешь вес этого взгляда. И я знаю, если буду игнорировать его слишком долго, постукивания обернутся рукой, которая схватит тебя за руку и силком затащит в мир призраков.

Но я не могу пойти туда, пока нет.

Я оборачиваюсь, переворачивая зеркало и убирая свой кулон за воротник. Мама и папа сидят в другой части комнаты, на красивом диванчике. Лукас перехватывает мой взгляд и прижимает палец к губам. Красный огонек на камере Дженны дает знать, что идет запись.

Папа проводит ладонью по подлокотнику дивана.

— Добро пожаловать в комнату спиритических сеансов Мюриэля.

— Теперь, — добавляет мама, — это место больше чем история.

Папа поднимается на ноги.

— Это не старое-доброе прошлое, — сдержанно произносит он, застегивая свой твидовый пиджак. — Как и в большей части Нового Орлеана, и его коснулась тень рабства. Некоторые настаивают на том, что здание изначально было возведено для того, чтобы продавать рабов на аукционе. Здание было разрушено, а на его месте был выстроен великолепный дом, который сгорел во время большого пожара в 1788 наряду со многими домами в Квартале.

Мама достает из кармана зеленую монетку — фишку для покера, и вертит её между пальцами.

— Человек по имени Пьер Журден выкупил недвижимость и построил дом своей мечты, лишь для того, чтобы потом проиграть поместье в покер, — говорит она. — Разоренный Журден покончил с собой прямо здесь. В этой самой комнате.

На мгновение, все замолкают. Я слышу, как Адан с шипением испускает воздух, сквозь сжатые зубы. Единственным звуком остается старомодная мелодия, да бормотание голосов с загробного мира.

— Считается, что Журден бродит по комнатам своего старого дома, — продолжает мама. — Двигает тарелки в ресторанчике внизу, гремит бокалами в баре, и, иногда, просто сидит, развалившись, на одном из стульев. — Мама встает на ноги. — Но, конечно же, он не единственный призрак в доме Мюриэля.

Мои родители направляются к дверям, съемочная группа следует за ними по пятам. Я немного отстаю от всех, Лукас оборачивается с немым вопросом в глазах. Я делаю вид, что рассматриваю одну из масок, и даже не заметила, как остальные ушли.

— Я вас догоню, — говорю я, отмахиваясь.

— Ага, — говорит Джейкоб, — с какой стати нам возвращаться в милый людный ресторанчик, когда можно остаться тут с креповой музыкой из фильма ужасов и стеной, полной лиц?

Лукас задерживается на мгновение, будто пытаясь решить, что же ему делать, но, в конце концов, он кивает и уходит. Это похоже на рукопожатие в Кафе-дю-Мон. Он видит во мне нечто большее, чем просто ребенка. А после мы с Джейкобом остаемся одни в комнате сеансов, с запахом дыма и шепотом в стенах, красный зловеще подсвечивает предметы.

— Кэсс, — шипит Джейкоб, потому что знает, о чем я думаю.

Огонь и пепел, и призрачный барабан.

Призраки, оказавшиеся в ловушке и ожидающие перехода на другую сторону. Я тянусь и ощущаю невидимую завесу, которая ласково гладит мои пальцы. Граница между миром живых и царством мертвых. Всё что мне нужно сделать, стиснуть её рукой, отодвинуть серую завесу в сторону и сделать шаг. Я знаю, что нужно делать…, но опять же, я сомневаюсь, боюсь того, что может ожидать меня по ту сторону Вуали. Всегда, конечно же, есть риск.

Никогда не знаешь, что можешь найти. Злобный дух. Жестокий призрак. Который только и ждет, чтобы украсть твою жизнь. Или посеять хаос.

Или может быть нечто иное. Незнакомец с черепом вместо лица в черном костюме.

— Знаешь, — начинает Джейкоб, — страх — это совершенно рациональная реакция, таким образом твое тело говорит тебе не делать чего-то.

Но если я буду ждать, пока страх уйдет, я так никуда не пройду. Страх подобен Вуали. Он всегда рядом. Ждет, когда ты проскользнешь за завесу. Сердце бешено стучит о ребра, и я тянусь к воротничку, чтобы вынуть кулон, сжав зеркальную поверхность пальцами.

Смотри и слушай, говоришь ты, когда видишь призрака. Узри и узнай.

Вот что ты такое.

Ну, вот кто я такая. Этим я и занимаюсь. Именно по этой причине я здесь. Я ловлю край завесы и отодвигаю в сторону, шагая во мрак.

Глава пятая

На одну ужасную секунду, я падаю. Падение, один вдох шокирующе ледяного воздуха, выбило воздух из моих легких… А затем я снова поднимаюсь на ноги.

Завеса вокруг меня обретает форму в пестрых оттенках серого. Я же принимаю форму призрачной версии себя, несколько размытой, если не считать ярко-голубой ленту, которая сияет у меня в груди. Моя жизнь. Разорванная и сшитая обратно. Украденная и возвращенная. Я прижимаю руку к груди, приглушая свет, и оглядываю комнату для сеансов. Я вижу сдвиги и рябь. Красный свет исчез, комната освещается лишь мягким светом ламп. Маски свисают со стен. Лица взирают с картин.

— О, ты только посмотри, жуть какая, — произносит Джейкоб, появляясь рядом со мной. Здесь, за Вуалью, он настоящий, еще одно напоминание о том, что мне здесь не место.

Он не должен был приходить. Но он всегда так делает.

— Правило дружбы номер четыре, — говорит он. — Держаться вместе. Теперь ты можешь просто найти призрака и переправить его, чтобы мы могли побыстрее вернуться?

Как по команде, в конце коридора хлопает дверь.

Я снимаю кулон через голову и делаю несколько шагов на звук, но стоит мне двинуться, как в глазах все двоится и расплывается. Комната множится, появляясь и исчезая из фокуса. Мебель перемещается: появляется и исчезает, меняется, горит; дых и смех, свет и тени; всё это настолько дезориентирует, что мне приходится зажмуриться.

Я не понимаю.

Я пересекала Завесу бесчисленное количество раз. Дома, в Шотландии и во Франции. Я видела места, где Завеса пуста, там нет ничего кроме белой полосы, похожей на немаркированную бумагу. Но это совсем другое. Словно в одном месте наслоилось несколько Вуалей.

Я вспоминаю, что папа говорил про Мюриэля, как его разрушили и перестроили, как он принадлежал нескольким семьям и прожил несколько жизней. И внезапно вся эта запутанная сцена, которая накладывается друг на друга, обретает смысл. Потому что Вуаль не одно конкретное место. Это сборище воспоминаний, сшитых воедино, каждое из которых связано с призраком, его жизнью, смертью, воспоминаниями. Поэтому некоторые ее части пустые, к ним не привязаны призраки. Другие же наоборот — переполнены. Потому что Мюриэль принадлежит не единственному призраку. А нескольким. И у каждого своя история. И передо мной разворачиваются все сразу.

— У меня от всего этого болит голова, — сообщает Джейкоб, прикрывая один глаз, потому другой.

Он выглядит забавно, но это наводит меня на мысль. Я опускаю зеркальный медальон, и поднимаю камеру вместо него, заглядывая в видоискатель. Я перемещаю объектив туда-сюда, пока в фокусе не оказывается лишь одна версия дома. В ней я оказываюсь в шикарной комнате для сеансов, сплошь украшенной гобеленами и освещенной розовым светом. В другой я оказываюсь на грубо сколоченных деревянных досках, снизу доносится звон цепей. В третьей комнате жарко и темно, дым просачивается между половицами.

Я не знаю, откуда начать.

А затем хлопает дверь. Громко и близко. Я перемещаю фокус как раз вовремя, чтобы увидеть мужчину, который быстрым шагом идет по коридору и спускается вниз. Он бежит не от пожара, и на нем нет рабских цепей. Он в богато украшенном доме.

— Нет, нет, нет, — бормочет он, проводя рукой по перилам. — Всё пропало.

Я догоняю его, когда он сворачивает за угол, следую за ним в комнату с покерным столиком, фишки сложены маленькими горками перед опустевшими стульями.

— Всё пропало.

Резким движением он проводит рукой по столу, смахивая фишки. Они дождем падают вокруг него. Я подхожу ближе, и он оборачивается.

— Они всё у меня отняли, — рычит он, и я понимаю, что это мистер Журден, игрок, который потерял дом, а потом и жизнь.

В другой версии дома кто-то завывает, звук резкий и громкий. Он застает меня врасплох, и в эту секунду мистер Журден бросается вперед и хватает меня за плечи.

— Всё кончено, — стонет он.

И я забываю, что сжимаю камеру вместо зеркала, поэтому тычу ею ему в лицо, но ничего не происходит. Призрак смотрит на меня, а затем на объектив, и мимо него, на сияющую ленту в моей груди.

И в нём что-то меняется. Его взгляд темнеет. Зубы скрипят.

Еще секунду назад он был отчаявшимся человеком, потерянным в последних воспоминаниях. Но теперь он голодный призрак. Дух, жаждущий обрести утраченное. Я тянусь к зеркальному медальону, в то время как он тянется к моей жизни, и он мог бы добраться до нее первым, если бы ему не прилетело по голове ведерком с фишками. У Джейкоба отличный удар. Это дает мне время отстраниться и поднять зеркало между нами. Призрак затихает.

— Смотри и слушай, — говорю я, в то время как его глаза широко распахиваются.

— Узри и узнай, — говорю я, пока он покрывается рябью и истончается.

— Вот что ты такое.

Это словно некое колдовство. Заклинание. Скажи слова и призрак станет чистым, как стеклышко. Я тянусь к его груди и хватаю хрупкую нить внутри. Когда — то она была жизнью, такой же яркой, как моя. Теперь она исчезает в моей ладони, темная и серая, превращаясь в пыль. А вслед за нею исчезает и тускнеет мистер Журден, как и его версия Мюриэля.

Зрение расплывается, и становится трудно дышать. На мгновение, мне кажется, что это всего лишь тело посылает мне сигнал о том, что нельзя слишком долго оставаться в Вуали. А потом я вспоминаю про дым.

— Ух, Кэсс, — произносит Джейкоб.

И я вижу, как дым поднимается из-под щелей в полу, просачиваясь и сквозь стены. До нас снова доносится вопль, и я понимаю, что это не человек, а сирена, доносящаяся снаружи.

Я тянусь к завесе, но она не дается моим пальцам. Я пытаюсь снова, цепляясь за серую ткань между мирами, но Завеса держится крепко.

— Нет времени, — кричит Джейкоб, таща меня к лестничной площадке.

Мы бежим по ступеням, несмотря на то, что внизу гораздо жарче, и огонь пожирает дом. Дым жжет глаза и горло, и Вуаль дрожит и ускользает от нас. Еще шаг и вот уже весь дом в огне и люди кричат. Другой — вокруг темно. И я не знаю, в какой версии Вуали я сейчас с каждым последующим шагом, но я знаю, я не хочу быть здесь, когда горящее здание обрушится.

Мы добегаем до фойе, входная дверь открыта и еле держится на петлях. Снаружи я вижу, как весь Квартал пылает.

И в то же время нет.

Вокруг беспородно меняющиеся стены, задние то горит, то нет, в одно мгновение воздух заполняет сигнал тревоги, в следующее — музыка. Вопли перепутались с хаотичной энергией джаза. Я закрываю глаза, когда наш нашими головами раздается треск. Я поднимаю взгляд вверх, чтобы увидеть горящий потолок, а затем Джейкоб толкает меня вперед, через дверь, сквозь завесу Вуали, всего за несколько секунд до того, как на нас падает горящая балка.

В мир возвращается жизнь и цвет, я же сижу на горячем тротуаре перед шумным рестораном, слушая звяканье столового серебра и смех. Запах дыма исчезает с каждым вдохом.

— Могли остаться в комнате отдыха, — говорит Джейкоб, опускаясь на тротуар. — Просто бы отдохнули, как любые нормальные люди.

— Мы не нормальные, — бормочу я, стряхивая Вуаль, словно паутину.

— А вот и ты, — говорит мама, появляясь на пороге. — Проголодалась?

* * *

Мне не страшно возвращаться обратно к Мюриэлю, да и еда выглядит очень хорошо. Дженна и Адан спрятали свое оборудование под столом, а Лукас убирает свои заметки, как только появляются тарелки. У мамы и папы есть кое-какое правило, когда мы путешествуем: я могу заказать всё, что захочу, но каждый может взять себе по кусочку. Поэтому когда я расправляюсь с жареной курицей и печеньем, передо мной оказывается мамин суп Гамбо и папины креветки в панировке. Оказывается, Гамбо — своего рода рагу с рисом. Он насыщенный и полон вкусов, которые я не узнаю на вкус, но вещь потрясающая. Папин гарнир к креветкам напоминает какую-то зернистую кашу, нечто такое, что должно было раствориться, но что-то пошло не так. Но уговор — есть уговор, поэтому я готовлюсь и пробую ту крупу, и это…вкусно. Она соленая, маслянистая и простая, сливочная, но не жирная. Напоминает бутерброды с сыром на гриле и куриные нагетсы, ту еду, что я всегда ем, когда больна, мне грустно или устала.

Еда успокаивает.

Я беру еще одну ложку, и папа предлагает поменяться тарелками, но я думаю, что останусь со своей жареной курицей. Оглядываюсь вокруг, пытаясь увидеть Джейкоба. Вижу, как бродит от стола к столу, подслушивая разговоры других людей. Подсаливает коктейли, сбрасывает салфетки, наблюдает за людьми, которые его не видят. Он бродит по кухне и возвращается через несколько минут, выглядя бледным.

— Тебе не захочется знать, как они готовят лобстера, — говорит он.

Я закатываю глаза.

Когда все наедаются и тарелки убраны, Адан опирается локтями на стол и говорит:

— У меня есть для вас история о призраках.

Все оживляются.

— Речь пойдет о ЛаЛори, — добавляет он, и настроение за столом меняется.

— Что это? — интересуюсь я. Я вспоминаю имя из списка мест в плане.

— Особняк ЛаЛори, — объясняет Лукас тихим и напряженным голосом, — считается самым наводненным призраками местом в Новом Орлеане.

— И не зря, — добавляет мама, и на этот раз призрачная тема не так веселит её. На лбу появляется складка, а рот похож на бледно-розовую линию.

— А что там случилось? — интересуюсь я, оглядываясь, но никто не хочет отвечать.

Адан откашливается и продолжает.

— Верно, — говори он, — у особняка ЛаЛори ужасное прошлое, но эта история не о прошлом. Она довольно новая. Это случилось всего несколько лет назад. Знаете, люди продолжают покупать этот дом, но никто не задерживается там слишком долго. Один знаменитый актер выкупает дом и просит своего друга переночевать там, чтобы присмотреть за собственностью. Одного.

Мы с Джейкобом обмениваемся взглядами, но мне не нужно читать мысли друга, чтобы понять, о чем он думает. Нет.

— Ложится она, значит спать в ту же ночь и засыпает, но вдруг у нее звонит телефон. Она не отвечает, сбрасывает звонок. Через час он звонит вновь. На этот раз она сердится, поэтому ставит телефон на беззвучный, а потом снова пытается заснуть. Час спустя ей снова звонят, и она, наконец, смотрит кто же звонит ей посреди ночи.

Адан позволяет вопросу повиснуть в воздухе над столом. А потом он улыбается, как это делает мама, когда переходит к лучшей части истории.

— Это был звонок со стационарного телефона в дома, — говорит он. — А ведь она была дома одна.

Стол разражается шумом.

Дженна говорит «БОЖЕМОЙ», а мама аплодирует, папа смеется и качает головой, а у меня по коже бегут мурашки, те, которые мне нравятся, когда не ни страха, ни опасности, лишь ощущение жути, когда услышал хорошую страшилку.

— Ну, на этой ноте, — говорит мама, когда мы поднимаемся со своих мест, — готовы к сеансу?

Глава шестая

Если последуете за мной…

Голос принадлежит Алистеру Блану, спиритисту отеля Кардек.

— Верный титул — Мастер Спиритизма, — сказал он, когда встретил нас в лобби этим вечером. Очевидно, Лукас узнал расписание сеансов для нас вчера днем, после нашего с мамой, полного энтузиазма, «да» в Кафе-дю-Мон.

Мастер Спиритизма маленький белый человек, с короткими седыми волосами и цепким взглядом, длинный тонкий нос венчает пара маленьких круглых очков. И он в данный момент ведет нас через дверь рядом с медным бюстом Кардека в темный коридорчик, такой темный, что мы практически наощупь идем до самого конца. Он отодвигает край бархатной занавески и придерживает ее для нас.

— Входите, входите. Не стесняйтесь, — говорит мистер Блан, провожая нас в тускло освещенное помещение. — Ваши глаза привыкнут к темноте.

Эта комната для сеансов совсем не похожа на ту, что была в Мюриэле. Нет беспорядка, или пронзительной музыки, только душная тишина. Повсюду бархат и пространство задрапировано им так, словно по ощущениям ты в палатке, поэтому невозможно понять истинных размеров комнаты. Но по ощущениям — она слишком тесная для шести людей и призрака.

Лукас заходит вместе с нами и Дженна тоже, но она оставила камеру и оборудование в лобби с Аданом, который вызвался остаться и присмотреть за вещами.

— Он не фанат подобных тесных пространств, — прошептала она, стоило нам отойти, и я не удержалась от мысли, Слава Богу, он не был с нами в катакомбах под Парижем.

В центре комнаты висит канделябр, вычурная скульптура рук, которые держат свечи в мутном плафоне. Вокруг стола, накрытого черной шелковой тканью, стоят шесть стульев с высокими спинками, напоминающими трон. В центре стола находится большой черный камень, который напоминает пресс-папье. Камень скорее декоративный, нежели обладает некими функциями, но он так и притягивает мой взгляд. И чем дольше я смотрю на него, тем больше зрение играет со мной шутки.

Если вам когда-либо доводилось смотреть на костер или лес, или снег, вы поймете. Вашему мозгу становится трудно, и он начинает дорисовывать. Показывать то, чего нет на самом деле. Я смотрю на камень до тех пор, пока не начинаю видеть образы. Размытые лица во тьме.

Стулья отодвигают, и я моргаю, возвращая внимание на комнату, меня потряхивает. Тут должно быть тепло, даже душно, из-за всего этого бархата, но воздух холодный, сквозняк скользит по моим рукам и лодыжкам, пока я сажусь.

Я поднимаю камеру, и навожу фокус, но всё, что я вижу — комната, как она есть.

Ни намёка на Вуаль.

Ни проблеска чего-то иного.

Я фотографирую узкое пространство, хотя единственный способ захватить всю комнату целиком — это сфотографировать её сверху.

Это наводит меня на мысль об истории, которую однажды рассказала мне мама, о гостях отеля и фотографиях, которые они обнаружили у себя на камере, и которые никак не смогли бы запечатлеть, из-за ракурса, прямо над их кроватями.

Мистер Блан садится во главе стола. За его спиной горят свечи, а рядом с его локтем большой колокол висит на крючке. Он дал нам разрешение снимать сеанс, казалось, ему даже не терпелось оказаться перед камерой, но Лукас сказал это не обязательно. У меня ощущение, что Лукас разделяет Папино мнение, когда доходит до подобных вещей. По заверениям папы, сеансы — это своего рода паранормальный спектакль.

— Многие люди не верят в паранормальное, пока не увидят своими глазами, — объяснил папа по пути назад в отель. — И стоит им только увидеть, они сразу верят, даже если это не на самом деле.

— Кто знает, что реально? — сказала мама, взмахнув рукой. — Но всё возможно.

— Прошу, возьмитесь за руки, — говорит нам мистер Блан, как только мы усаживаемся.

Ну, все мы, кроме Джейкоба, который кружит по комнате, проходя по узкой дорожке между спинками стульев и стенами, завешанными бархатом. Он заглядывает за одну из занавесей и кивает, что за ними есть вентиляционные решетки, ставшие причиной сквозняка, который мягко колышет бархат.

— Как проходит спиритический сеанс? — с энтузиазмом спрашивает мама, который она обычно приберегает для всего крайне странного и жуткого.

Мистер Блан приглаживает козлиную бородку.

— Это зависит от обстоятельств. Нужно обратиться к кому-то конкретному, к тому, кого вы потеряли, мне нужна какая-нибудь вещь, принадлежащая ему, чтобы воззвать к нему. Или, если пожелаете, я смогу связаться с миром духов и посмотреть, кто ответит. — он смотрит на нас. — Я лишь скромный проводник, но я верю, что некоторым, таким как вы, есть что сказать.

— Конечно есть, — отвечает Джейкоб, поглаживая подбородок и безупречно имитируя мистера Блана.

«Ничего не вытворяй», — думаю я.

Джейкоб вздыхает.

— С тобой не интересно. — он обводит жестом комнату. — Это место похоже на игровую площадку для призраков! — говорит он прямо перед тем, как провести рукой по свече. Пламя вздрагивает и гаснет.

Мистер Блан вскидывает бровь.

— Похоже, духам не терпится начать.

Я бросаю хмурый взгляд на Джейкоба, который ухмыляется в ответ. Извини, произносит он одними губами.

— Желаете вызвать некоего определенного духа, — спрашивает мистер Блан, — или мне открыть врата и посмотрим, что проникнет внутрь?

Я немного напрягаюсь, но напоминаю себе о том, что говорила Лара. Спиритические сеансы ненастоящие. Если только мистер Блан и вправду не является посредником, в чем я серьезно сомневаюсь, то нет никакого риска, что он сможет кого-то впустить.

— Ох, — отвечает мама. — Пусть духи решают сами.

— Очень хорошо. — свет вокруг нас тускнеет, и папа, вечный скептик, приподнимает бровь. Мама легонько пинает его под столом. Дженна взволнованно ёрзает на стуле. Лукас смотрит прямо перед собой, его лицо старательно ничего не выражает.

Мистер Блан откашливается, и я понимаю, что я единственная не взялась за руки.

— Не тревожьтесь, — говорит мистер Блан. — Духи не смогут причинить вам вреда.

Что ж, думаю, это откровенная ложь, вспоминаю всех призраков, которых я встречала в Вуали, пытались меня убить. Но это всего лишь игра. Розыгрыш, как сказала бы Лара. Поэтому я соединяю руки с другими, завершая круг.

Я всё ещё ощущаю Вуаль, но здесь она не сильнее, чем на улице. Во всяком случае, мягче, прикосновение призраков сводится к легкому касанию. Я смотрю на свое отражение в черном камне.

— Закройте глаза, — говорит мистер Блан. — И очистите разум. Мы должны создать чистый канал.

Если бы Лара была здесь, она бы посмеялась и сказала, что это работает совсем иначе. Что мы на одной стороне, а они на другой, и если только кто-то не умер прямо в этой комнате, то, вероятно, говорить будет не с кем. Но Лары здесь нет, поэтому все, включая спиритиста, закрывают глаза.

Все, за исключением меня.

Вот почему я вижу завязки, швы, уловки, благодаря которым во все это так легко поверить. Я вижу бледный дымок, струящийся меж бархатными занавесками. Я вижу, как мистер Блан перекатывает что-то во рту между зубами. Я виду, как его ботинок скользит под столом, как раз перед тем, как раздается стук. Все открывают глаза, удивленно моргая при виде тумана, едва заметных изменений в комнате.

— Есть ли здесь кто-нибудь? — спрашивает мистер Блан.

Джейкоб задерживает дыхание, и я не знаю, то ли это потому, что он изо всех сил противиться желанию устроить сцену, то ли искренне думает, что они смогут вызвать его и заставить отвечать на вопросы. Но когда Блан начинает говорить снова, его голос звучит выше, незнакомее, немного приглушенно, словно у него что-то во рту, и я знаю, что дело в этом.

— Меня зовут Мариэтта, — произносит он. — Мариэтта Грин.

Это всё равно, что наблюдать за чревовещателем, за исключением того, что мистер Блан одновременно и мастер, и кукла. Его губы постоянно шевелятся.

— Я не понимаю где я, — продолжает он своим странным писклявым голосом. — Здесь так темно, наверное, заколочены окна и двери…

Звучит, как заготовленная речь; слова появляются слишком легко. Я ощущаю сквозняк и легкую дрожь, исходящую от стола, я знаю — это трюки, часть представления. Но я не ощущаю ничего призрачного.

А потом что-то меняется.

Воздух в комнате меняется. Сквозняк исчезает, а туман остается неподвижным, а колокольчик рядом с мистером Бланом начинает звонить, хотя он к нему даже не прикасался. Мистер Блан смотрит на колокольчик и на мгновение выглядит совершенно удивленным. Но затем его голова наклоняется вперед, как у марионетки без ниточек. Его руки отпускают ладони мамы и Дженны, падая на стол с глухим шлепком мертвого тела.

На мгновение он неподвижен, точно статуя, или труп, и Джейкоб прячется за мой стул, словно используя меня в качестве щита. По-моему, довольно мило, до тех пор, пока рот мистера Блана не раскрывается и не раздается голос. Голос, который на самом деле даже и не голос, а ветер в старых окнах, сквозняк под дверью. Хриплый шепот, грохот в темноте. Тот же голос, что я слышала на площади Арм.

И на этот раз, он говорит со мной.

Часть вторая

Голос во тьме

Глава седьмая

— Мы видели тебя, маленькая воровка.

Слова вырываются меж стиснутых зубов Мистера Блана, словно шипение из чайника.

— Свет, пылающий в твоей груди.

Слова пробегают по мне ледяными мурашками, следом меня охватывает страх и странная пустота. Тот же леденящий страх я ощущала на перроне в Париже.

— Однажды ты обокрала нас. И однажды тебе удалось сбежать.

Слова продолжают слетать с губ мистера Блана, но они ему не принадлежат. Сейчас нет ни проекции, ни драмы, ни изюминки. Во всяком случае, его голос пугающе ровный, в нём нет эмоций.

— Но теперь тебе не спрятаться.

Пока спиритист говорит, нечто начинает двигаться внутри черного камня. Я наблюдаю, как оно поднимается на поверхность. Сперва, это лишь бледно-белая полоска. Но вскоре я вижу отвисшую челюсть и пустые черные глазницы, и я понимаю — это череп. И я не в силах отвести взгляд.

— Мы видели тебя.

Я не могу пошевелиться.

— И мы найдем тебя.

Я снова на железнодорожной платформе, когда скелет тянет руку, чтобы убрать с лица маску. В комнате для спиритических сеансов голова мистера Блана приподнимается, его глаза открыты и пусты. Словно внутрь забралось что-то еще, и оно выглядывает наружу.

— Мы идем за тобой, маленькая воровка.

Спиритист наклоняется вперед, ничего не видя, и моя рука тянется к зеркальному медальону. Мой якорь в шторм.

— Мы найдем тебя, и баланс восстановится.

Пальцы мистера Блана впиваются в шелковую скатерть, а голос, который едва можно назвать таковым, становится громче.

— Мы найдем тебя и вернем во тьму.

Я делаю судорожный вдох. Череп из черного камня и спиритист за столом внезапно поворачиваются ко мне, и эти пустые глазницы сужаются, и я на мгновение совершенно уверена, что существо внутри мистера Блана видит меня, и я отпрянула, когда…

БРЯК!

Джейкоб обеими руками давит на колокол сбоку от мистера Блана. Он раскачивается, и его звон разносится по комнате, выводя спиритиста из транса. Он садится, резко выпрямившись, и выглядит не менее потрясенным. Он моргает и откашливается. Туман рассеялся. Черный камень опустел. Присутствие исчезло. И долгое мгновение никто не решается произнести хоть слово.

А потом Дженна хлопает в ладоши.

— Это было круто! — пищит она.

Но я не могу дышать. Страх, который сковывал меня, исчез, тяжесть спала, и я вскакиваю на ноги, стукнув стулом о стену.

— Кэссиди? — спрашивает мама, но я уже бегу к бархатной занавеске.

Не могу выбраться отсюда достаточно быстро. Я дергаю бархатную штору, или пытаюсь сделать это, но выбираю не ту и передо мной стена. Меня охватывает паника, и я слышу, как Джейкоб говорит мне успокоиться; слышу, как папа спрашивает, всё ли со мной в порядке. Но мое сердце — это стена шума в меня в ушах, и я просто обязана выбраться отсюда. Наконец я нахожу нужную штору и отодвигаю её в сторону, спотыкаясь, возвращаюсь по коридору в вестибюль.

Мы видели тебя.

Я вынимаю свой кулон, крепко сжимая зеркальце.

И мы найдем тебя.

Я пробегаю через вестибюль мимо Адана, который развалившись, задрал ноги на наше оборудование, и выхожу через двери в ночь. Воздух тёплый и на улице полно народу. Не просто потоки туристов, но и незнакомцев в ярких масках, парад людей, играющих музыку и раскрашенных в черепа скелетов. Они повсюду. Мне не уйти. Поэтому я мчусь обратно в отель. Туфли скрипят по мраморному полу вестибюля, когда появляются папа и мама, Джейкоб и за ними съемочная группа.

— Немного чересчур, — говорит папа.

Но мама обнимает меня. Я пытаюсь отшутиться, извиняюсь за то, что меня это настолько ошеломило, словно сеанс был очень страшным. Словно я обычная девчонка, которая испугалась призраков.

Мы найдем тебя и вернем во мрак.

Лукас протирает очки и говорит:

— Думаю, на сегодня достаточно.

Он не смотрит на меня, когда говорит это, но всё равно, мне кажется, будто слова обращены ко мне. Я хочу сказать «нет»; сказать, что я в порядке, но в голове слишком много вопросов и страхов. Я испытываю облегчение, когда мама зевает, а папа соглашается, говоря, что завтра лучше начать с новыми силами. Мы прощаемся и поднимаемся наверх.

Внезапно коридор к нашей комнате кажется зловещим, а свет начинает мигать. Бронзовые руки из стен как будто тянутся ко мне. Уже в комнате мама с папой обсуждают прошедший день, а я расправляю кровать и вожусь с камерой. Джейкоб сидит рядом.

— Что это… — спрашивает он, замолкая.

Я коротко выдыхаю и киваю. Думаю, да.

— Что это за штуковина, Кэсс?

— Я не знаю! — шиплю я. Я мотаю головой и снова думаю об этом, но уже тише. Я не знаю. Не знаю. Я не…

— Ладно, — говорит Джейкоб. — Но мы оба знаем того, кто знает.

Я тянусь к телефону до того, как вспоминаю о времени. В Шотландии сейчас середина ночи. Лара спит.

— Я совершенно уверен, что сейчас экстренная ситуация, по типу «разбей стекло», — говорит Джейкоб. — Позвони ей. Разбуди её.

Я мотаю головой и вместо этого, отправляю ей сообщение. Я не пишу «Кажется, меня преследует какой-то мрачный жнец». Я не пишу «Очевидно, я что-то украла у него и теперь он идет за мной.» Я не пишу «Мне страшно». Несмотря на то, что всё это правда. Но мне кажется, такие вещи нельзя сообщать посредством смс-ки. Я просто пишу:

Я: SOS

Я запихиваю телефон в карман и слезаю с кровати, я на полпути к ванной, когда раздается сигнал видеозвонка. Я поднимаю трубку и вижу имя Лары на экране. Нажимаю «ответить» и передо мной появляется Лара Чаудхари, её черные волосы заплетены в косу и уложены короной на голове.

— Ты знала, — произносит она чопорно, — что некоторые люди полагают, будто SOS означает «Спасите наши души» или же «Спасите наш корабль», но на самом деле это бэкроним. Сперва, возникла аббревиатура, а уже после появилась фраза. В любом случае, что стряслось?

Но меня отвлекает тот факт, что она бодрствует.

— Разве ты не должна быть в постели?

— Всего лишь девять сорок пять.

Я бросаю взгляд на часы на прикроватном столике.

— Но тут тоже девять сорок пять.

— Да, — сухо произносит она. — Так работают временные пояса.

— Это Лара? — кричит мама, чистя зубы. — Привет, Лара!

— Лара передает привет, — кричу я в ответ, выходя вместе с телефоном в коридор и осторожно прикрывая за собой дверь… последнее, что мне нужно, чтобы Мрак потерялся.

— Где ты? — тихо спрашиваю я, вглядываясь в экран.

— Я в Чикаго, — отвечает Лара, показывая белый мраморные ступени у себя за спиной. словно это некий индикатор. — Я говорила тебе, что сажусь на самолет. мама с папой сегодня читают лекцию в музее, и меня пригласили. — она издает тихий, едва различимый вдох. Родители Лары археологи, но я никогда их не видела. Похоже, что и сама Лара их нечасто видит. — Мы должны были задержаться здесь на пару дней, чтобы вместе посмотреть достопримечательности, но, боюсь, им выпала возможность, которую они ни за что не упустят. И это не включает в себя присутствие их дочери. Завтра они улетают в Перу. А я, полагаю, вернусь в Шотландию.

— Сама?

Лара морщится.

— Я более чем способна сесть на самолет, Кэссиди.

Она глотает ком в горле и на мгновение отводит взгляд. Лара из тех девчонок, что держит все свои эмоции при себе, словно книжку, которой не хочется делиться. Но я слышу грусть в её голосе.

— Мне жаль, — говорю я, и, боюсь, что не стоило этого делать, поскольку у неё перехватывает дыхание.

— Не важно, — она откашливается. — Всего лишь еще один штамп в паспорте, да? — добавляет она, похоже, что она старается убедить саму себя, нежели меня. — Теперь. Как там Новый Орлеан? Нашла какие-нибудь подсказки по поводу Общества?

Я уже было собираюсь рассказать ей о черном коте, которого видела, но Джейкоб вмешивается.

— Нечто преследует Кэссиди.

Я бросаю на него убийственный взгляд. Я сама хотела сказать ей. Лара моргает.

— Приведение? Вроде Женщины-Ворона? — спрашивает она, напоминая о голодной душе, которая пыталась украсть мою жизнь в Шотландии.

Я мотаю головой.

— Нет…не совсем.

Она одаривает меня взглядом, который говорит «а_ну_ка_объясни», что я и делаю, как умею. Джейкоб прислоняется к стене, пока я рассказываю Ларе о том, что видела в Париже: человек, который не был человеком; маска-череп, которая оказалась не лицом, а безглазой тьмой. Я рассказала ей, как потеряла сознание, как чувствовала себя опустошенной. Я рассказываю ей о голосе, который слышала в под аркой, и о другом — на сеансе: что он сказал мне, о краже, о побеге, о том, что меня найдут и вернут во мрак. Я рассказываю ей всё, и Лара слушает, сперва её лицо расслабляется, затем напрягается, но она ничего не говорит. Выражение её лица не строгое и не упрекающее. Лара Чаудхари выглядит испуганной. Прежде я никогда не видела её испуганной.

— Когда это случилось, в Париже? — тихо спрашивает она. — Когда ты его видела в первый раз?

Смена часовых поясов всё усложняет, поэтому подсчеты отнимают у меня пару секунд.

— Два дня назад.

— Почему мне не сказала? — восклицает она. Джейкоб бросает в меня «я_же_тебе_говорил» взгляд, и я не могу поверить, что они с Ларой, наконец, хоть в чем-то согласны.

— Я не думала, что это важно, — говорю я, что не вполне правда, но и не совсем ложь. — Я не хотела, чтобы это было важно. Я хотела, чтобы всё обернулось плохим сном. От которого можно проснуться и забыть. И, в случае чего, я думала, что смогу справиться сама.

Лара смотрит на меня, излучая гнев даже сквозь экран.

— Кэссиди Блэк, — медленно произносит она, — это самая глупая вещь, которую мне только доводилось слышать. Быть посредником — еще не значит, что тебе придется справляться со всем в одиночку. Это значит, что тебе нужно лишь попросить помощи у правильных людей. Людей вроде меня.

Я проглатываю ком в горле и киваю. Я боюсь спросить, но мне нужно знать.

— Лара, — говорю я. — Что это? То существо в черном костюме?

Она делает вдох и задерживает дыхание. Когда она, наконец, выдыхает, ее дыхание прерывистое.

— Это создание, — отвечает она, — Эмиссар. Посланник.

— Посланник чего? — спрашиваю я.

— Смерти.

Глава восьмая

Слова повисают в воздухе, занимая собой всё пространство.

— Погоди, — произносит Джейкоб, отталкиваясь от стены, — смерть с маленькой буквы или с большой?

— Это имеет значение? — шиплю я.

— И то, и другое, — отвечает Лара. — Эмиссары приходят из места за Вуалью. Их посылают в мир охотиться за людьми, кто пересек линию и вернулся обратно.

— Людьми вроде нас, — говорю я.

Людьми, которые были при смерти.

Для меня это была река. Я не знаю, что случилось с Ларой, но знаю, что это наверняка было что-то плохое, она была одной ногой в могиле. Так становятся промежуточниками.

Она кивает.

— Мой дядя однажды рассказывал мне о них. Он сказал, они как рыбаки, раскидывают сети. Следят за каждым движением в воде. Ждут, кто попадётся на крючок.

— За тобой хоть когда-нибудь охотился Эмиссар? — спрашиваю я, присаживаясь на одну из кушеток в коридоре.

Лара поджимает губы и мотает головой.

— Нет. Я всегда была осторожна. Я иду за Вуаль, отсылаю духа, ухожу. Так сказать, не ухожу в открытое плавание. Не делаю всплесков.

Ларе не нужно говорить, что я делаю именно так. Я всегда позволяла любопытству одержать верх: не могу не исследовать. Именно это привлекло ко мне внимание Ворона в Красном в Шотландии. Именно поэтому в Париже меня нашёл полтергейст. А теперь…

— Некоторые люди просто создают эти волны, — продолжает Лара. — Не имеет значения, почему или как. Важно лишь то, что ты зацепила леску. Но ещё не попалась на крючок.

— Это та часть, где ты велишь нам не волноваться? — интересуется Джейкоб.

Лара мотает головой.

— Нет, это та часть, где я велю вам прятаться.

Я вздрагиваю, когда снова вспоминаю слова Эмиссара.

Тебе не спрятаться.

— И как мне это сделать? — спрашиваю я.

— Оставаться с родителями и съемочной командой. Не броди одна. А если отобьешься от всех, не ходи за Вуаль.

Я думаю об ощущениях в Мюриэле. О том, как сложно было противиться тяге по ту строну.

— Потому что оно сможет найти меня?

— Оно сможет найти тебя где угодно. Оно беспрепятственно может передвигаться по Миру Живых и Царству Мертвых. Но в Вуали у тебя нет шансов.

— И если оно мне поймает…

Но я уже знаю.

Оно утащит меня обратно во мрак.

— Не имеет значения, что произойдет, — говорит Лара, — оставайтесь вместе с остальными. — Она сужает глаза, глядя на Джейкоба. — Я тебя имею в виду, призрак. Не позволяй ей остаться одной.

Лара снова переводит внимание на меня.

— Кэссиди, — говорит она, никогда не слышала, чтобы она произносила моё имя подобным образом: взволнованно, дружелюбно и со страхом.

Я глотаю ком в горле.

— Как мне одолеть его?

Лара долго молчит. А потом говорит:

— Я не знаю.

Её голос тих, и я понимаю, что ей страшно не меньше, чем мне. Потом она мотает головой, откашливается и говорит:

— Но я выясню.

И просто так, Лара, которую я знала, возвращается. И я благодарна, что она у меня есть.

— Будь осторожна, — говорит она в конце разговора.

Я смотрю на потемневший экран, затем откидываюсь назад, легонько стукнувшись головой о стену. Поднимаю взгляд и вижу над собой бронзовую руку. Я склоняюсь, пряча лицо в ладонях, Джейкоб садится рядом.

— Знаешь, — медленно говорит он. — Когда Ворон в Красном украл твою жизнь и запер тебя в Вуали, я был напуган. Знаю, ты не могла сказать, потому что я слишком хорош, чтобы вести себя храбро…

Я фыркаю.

— Но мне было страшно. Я не знал, как нам выбраться. Но всё же, нам это удалось. Тебе удалось.

Я прижимаю ладони к глазам.

— И потом, когда тот жуткий ребёнок-полтергейст устраивал разные пакости в Париже, и нам пришлось спуститься в Катакомбы, мне тоже было страшно. Ты всё видела сама.

— К чему ты ведёшь? — тихо спрашиваю я.

— Это нормально, если на этот раз тебе страшно, Кэсс. Потому что мне — нет. Мне не страшно, потому что я знаю, что вместе нам всё по плечу.

Я прислоняюсь плечом к его плечу, и впервые за всё время, я благодарна, что он нечто большее, нежели призрак, благодарна за то ощущение, когда его ладонь слегка касается моей.

— Спасибо, Джейкоб.

Дверь в нашу комнату открывается и появляется папина голова.

— Вот ты где. — Мрак тоже высовывает голову и одну лапу, когда его подхватывает папа. — Нет, тебе туда нельзя, — говорит он, поднимая кота на руки. — Пора спать, Кэсс.

Я встаю и иду внутрь. Взбираюсь на кровать, одной рукой сжимая свой зеркальный кулон, пока Джейкоб устраивается на полу рядом с Мраком. Джейкоб обычно бродит всю ночь, я даже не знаю где, но призракам на самом деле не нужно спать… но сегодня он остается рядом. Призрачный страж. Мне безопаснее, когда он рядом.

Или, по крайней мере, спокойнее.

— Правило номер девяносто шесть, — говорит он. — Друзья защищают друзей от жутких скелетов.

Я мычу, натягивая одеяла на голову. На улице люди по-прежнему поют и смеются. Новый Орлеан из тех мест, что никогда не засыпает.

Очевидно, и я тоже.

* * *

В какой-то момент я, наконец, засыпаю, и мне снится сон. Мне снится комната сеансов в отеле Кардек. Я сижу на одном из стульев, и больше никого нет, и я не могу обернуться, но прямо спиной ощущаю, как за спиной шевелится занавес, и ко мне что-то тянется.

— Мы нашли тебя, — шепчет оно, костлявые пальцы обвиваются вокруг спинки стула.

Я поднимаюсь на ноги и внезапно оказываюсь на перроне парижского метро. Поезд трогается, и я вижу незнакомца в темном костюме, приподнимающего шляпу. Маска-череп под ней, кажется, гримасничает, улыбается, и снова гримасничает, а затем он поднимает руку в перчатке к маске и сдёргивает её, под ней ничего нет, кроме темноты и мрака.

Я снова падаю. Развернувшись, я вижу мост, мой велосипед у перил, прежде чем я падаю в реку и ударяюсь о поверхность воды. Ледяной шок и я погружаюсь. Я тону. Захлёбываюсь.

Под водой так холодно и темно.

Весь мир черный и… голубой. Голубой слишком яркий, чтобы быть естественным. Я опускаю взгляд и вижу в своей груди сияющую ленту, бледно-голубую нить моей жизни, видимую только сквозь Вуаль. Она сияет ярко, словно маяк во мраке, но больше смотреть не на что. Я совсем одна в этой реке.

По крайней мере, я так думала.

Ладонь хватает меня за запястье, и я ахаю, разворачиваясь. Но это Джейкоб, его светлые волосы развеваются вокруг лица.

— Всё в порядке, — говорит он, и его голос слышен очень чётко, несмотря на то, что мы находимся под водой. — Всё хорошо, — снова говорит он, обнимая меня. — Я рядом.

Но вместо того, чтобы вытащить меня на поверхность, он тянет меня вниз, всё ниже и ниже, прочь от света, воздуха и мира над головой. Я пытаюсь позвать его по имени, сказать «подожди», но у меня получаются лишь пузыри. Здесь нет воздуха. Я не могу дышать. Я пытаюсь вырваться, но у него железная хватка, я бы сказала — каменная, но когда я оборачиваюсь, чтобы разглядеть его, у него нет лица. Маска-череп, пустые, черные глаза. Улыбка скелета, вырезанная из кости. И когда он начинает говорить, голос у него низкий и глубокий, не похожий на тот, что я слышала раньше. Я ощущаю его всем своим существом.

— Твоё место здесь, — говорит он, крепко обнимая меня, пока легкие не начинают гореть, а свет в груди меркнет, тускнеет и гаснет. И мы погружаемся в бездонный мрак.

* * *

Я вскакиваю с криком. Утренний свет проникает в окно и сквозь Джейкоба, который сидит на подоконнике и теребит нитку на своей рубашке. Вокруг суетятся мама с папой, одеваясь.

Я падаю обратно на простыни, накрываясь одеялом с головой. У меня болит голова и что-то не так, я всё ещё ощущаю вкус реки во рту, слышу тот голос и ощущаю вибрацию в груди.

Твоё место здесь.

Мрак развалился на кровати, уткнувшись лапами в подушку.

— Вставайте, сони, — говорит мама. — Куча мест, которые нам предстоит повесить, и куча призраков, которых нужно увидеть.

— Знаешь, — говорит Джейкоб. — Интересно, так бы она любила призраков, если бы и в самом деле смогла их видеть?

Я мычу и скатываюсь с кровати. Мама ещё веселее, чем обычно, и я не понимаю почему, пока мы не завтракаем в ресторане отеля.

— День Кладбища! — объявляет она, как любой другой, кто мог бы сказать «Мы едем в Диснейленд!»

Я перевожу взгляд с мамы на папу, не донеся печенье до рта, ожидая от него каких-либо объяснений. Папа откашливается:

— Как я уже упоминал, в Новом Орлеане насчитывается сорок два кладбища.

— Это кажется через чур, — говорит Джейкоб.

— Прошу, скажите, что мы не пойдем на все сорок два, — говорю я.

— Боже правый, нет, — отвечает папа, — это было бы непрактично.

— Это было бы весело, — говорит мама и её лицо немного грустнеет, — но, нет, у нас попросту нет времени.

— Мы отправимся лишь на шесть из них, — говорит папа, словно шесть совершенно нормальное количество кладбищ. Он загибает пальцы. — Сент-Луис № 1, Сент-Луис № 2, Сент-Луис № 3..

— Кто-то действительно выбирал названия, бросая кубик, — бормочет Джейкоб.

— Лафайет и Метери… — продолжает папа.

— И Сент-Рош! — добавляет мама, несколько легкомысленно.

— А что такого особенного в Сент-Рош? — спрашиваю я, но она лишь стискивает мою ладонь и говорит:

— О, сама увидишь.

Мы с Джейкобом обмениваемся взглядами. Волнение мамы — явный признак беды. И, по правде говоря, я не в настроении для сюрпризов. Но Лара предупредила нас, чтобы мы держались со всеми остальными, а кладбища обычно довольно безопасны, как и сами духи.

Это не может быть хуже сеанса.

Глава девятая

Мы встречаемся с Лукасом и съемочной командой на Джексон-Сквер. Воздух сегодня липкий, но солнце скрыто облаками, низкими и тёмными, словно надвигается буря.

— Тут всегда так жарко? — спрашиваю я у Дженны и Адана, пока мама с папой оговаривают сегодняшнее расписание с Лукасом.

— Только в июне, — отвечает Дженна. — И в июле. И в августе.

— И в мае, — добавляет Адан.

Дженна кивает.

— И в сентябре, — говорит она. — И иногда в апреле и октябре. Но в марте довольно неплохо!

Я пытаюсь засмеяться, но чувствую, как будто таю. Я оглядываюсь по сторонам. Площадь начинает казаться почти знакомой, с громкой музыкой, музыкантами и туристами. Несмотря на ненастную погоду, люди толпятся повсюду, продают украшения, кулоны и талисманы для защиты от зла и на удачу.

— Эй, ты.

Голос доносится от молодой белой женщины в шезлонге под сине-розовым зонтом. Сперва я думаю, что она обращается к кому-то другому, но она смотрит прямо на меня и манит меня пальцем.

— Подойди сюда, — говорит она.

Я наслушалась изрядной доли сказок; знаю, нельзя подходить к незнакомцам, особенно когда тебя преследуют сверхъестественные силы. Но она сидит здесь в открытую. И насколько я могу судить, она обычный человек, я оглядываюсь в поисках родителей, но они горячо обсуждают что-то со съёмочной группой, и тогда я направляюсь к ней, Джейкоб идёт следом. Волосы женщины являют собой фиолетовое каре, а кожа покрыта веснушками. У её колен стоит раскладной столик, на котором лежит колода карт рубашкой вверх.

— Зовут Сандра, — говорит она. — Хочешь, предскажу твою судьбу?

Я раздумываю над вопросом и человеком, который его задаёт. Сандра не похожа на предсказательницу. В моём представлении гадалки — старушки в шелках, кружевах и бархате, с глубокими морщинами и глубоко посаженными глазами. У них нет фиолетовых волос и накрашенных ногтей. Они не сидят в шезлонгах на газоне под сине-розовыми зонтиками. Они не носят шлёпанцы. Но этим летом я поняла одно, вещи не всегда такие, какими кажутся.

— Первый расклад бесплатно, — говорит она, раскладывая карты на столике. Они красивые, на рубашке украшены завитками, солнцами, звёздами и месяцами. Судя по сиянию, они серебряные, они ещё не успели стереться.

Сандра начинает переворачивать карты, и я понимаю, что здесь нет червей, пик, бубей или крестей. Вместо них мечи, кубки, волшебные палочки или кольца. И среди них разбросаны странные картинки башен, шутов и королев.

Это карты Таро.

Я вижу сердце, пронзенное ножами. Три палочки, скрещенные в виде звезды. Единственное светящееся кольцо. Я вздрагиваю при виде скелета верхом на белом коне. Сандра не притворяется. Она не меняет голос, не придает ему таинственности или театральности. Она просто снова переворачивает колоду рубашкой вверх, раскладывает карты веером между пальцами и говорит:

— Выбирай.

Я бросаю взгляд на столик и спрашиваю:

— Как?

Обратная сторона всех карт одинакова. Ничего, кроме солнц, звезд и лун. Невозможно определить, что я выберу.

— Карты подскажут тебе, — говорит она, и я на самом деле не понимаю, пока это не происходит. Моя рука скользит над картами, края бумаги становятся мягкими, как шелк, под моими пальцами. И тут моя рука останавливается. Прямо под моей ладонью ощущается притяжение, устойчивое притяжение, как будто Вуаль поднимается навстречу моим пальцам. Я вытаскиваю карту со стола, задержав дыхание.

Когда я вижу эту картинку, я выдыхаю. Здесь нет ни мрачного жнеца, ни петли палача, ничего особенно зловещего. Карта перевернута, но когда я переворачиваю ее, то вижу девушку с завязанными глазами, держащую пару мечей, их лезвия скрещены перед ней. Мне кажется, она выглядит сильной, но когда я поднимаю взгляд, гадалка хмурится.

— Двойка Мечей, — бормочет она.

— Что это значит? — спрашиваю я.

Сандра заправляет прядь фиолетовых волос за ухо и превращает свое лицо в маску спокойствия, но не раньше, чем я замечаю беспокойство, промелькнувшее на ее лице. Она берёт карту, и поджимает губы, разглядывая изображение.

— Таро можно прочесть двумя способами, — говорит она, — прямо и вверх ногами. Значение меняется в зависимости от того, как эта карту вытянули. Но Двойка Мечей довольно сложна, неважно как ты её вытянешь.

Она проводит своим розовым ногтем со сколами вдоль одного меча, останавливаясь там, где он касается другого.

— В вертикальном положении эта карта означает перекресток. Тебе придется выбрать одну дорогу, но когда ты это сделаешь, другая будет потеряна. Нет победы без поражения, поэтому тебе вообще не захочется выбирать, но придётся. И не имеет значения, что ты выберешь, ты всё равно потеряешь что-то. Или кого-то.

Джейкоб напрягается рядом со мной, и я изо всех сил стараюсь не думать о нем, о его растущей силе, о Ларе, снова и снова предупреждающей меня, чтобы я отправляла его на тот свет. Но, может быть, дело вовсе не в Джейкобе. Может быть, это из-за Эмиссара, из-за меня.

— Но карта перевёрнута, — шепчет Джейкоб, — это ведь значит, что значение противоположное, так?

Я задаю вопрос, но гадалка лишь мотает головой.

— Не совсем, — говорит она. — У этой карты нет противоположности. Это как сами скрещенные мечи. Независимо от того, как на них смотреть, они все равно образуют крест.

Перевернутая двойка мечей по-прежнему означает тот же вызов, тот же выбор. Это означает, что независимо от того, что ты выберешь, ты не сможешь выиграть, не проиграв при этом. Правильных ответов не существует.

— Ну, это глупо, — бормочет Джейкоб. — Нельзя просто изменить правила, основываясь картой. Она сказала, есть два варианта прочтения…

Я мотаю головой, пытаясь думать.

— Можно вытянуть ещё раз? — спрашиваю я.

— Нет смысла делать это, — отвечает Сандра, пожимая плечами. — Это твоя карта. Ты выбрала её не просто так.

— Но я ведь не знала, что выбирала! — восклицаю я, меня охватывает паника.

— И всё же, ты её выбрала.

— Но что же мне делать? Как я узнаю, какой путь выбрать, если ни один из них мне не подходит?

Гадалка пристально смотрит на меня.

— Ты сделаешь тот выбор, который тебе нужно будет сделать, а не тот, который захочется. — её губы кривятся в улыбке. — Что касается твоего будущего, я расскажу тебе всё, что смогу, — говорит она, добавляя, — за двадцать баксов.

Я роюсь руками по карманам и нахожу пару монет, но одна из них — Шотландский фунт, а другая — евро из Парижа. Только я собираюсь окликнуть родителей, чтобы они одолжили мне немного наличных, когда папа тенью появляется у меня за плечом.

— Что это тут у нас? — он опускает взгляд на карты. — А, таро, — произносит он с совершенно непроницаемым лицом. — Идем, Кэсс, — говорит он, мягко оттаскивая меня от Сандры и двойки мечей.

— Мне нужно знать, — говорю я, и он, должно быть, понимает, насколько я потрясена, потому что останавливается и поворачивается ко мне, глядя не на гадалку, а на меня. Папа присаживается на колени, заглядывая мне в лицо.

— Кэссиди, — говорит он ровным голосом учёного, и я ожидаю от него лекцию о том, что гадание не серьезно, что это просто трюк, игра. Но он не говорит ничего подобного. — Таро — это тебе не хрустальный шар, — говорит он. — Это зеркало.

Я не понимаю.

— Карты Таро не сообщают о том, что тебе уже известно. Они заставляют думать о том, что же делать.

Он постукивает по тому месту, где у меня под рубашкой зеркальный кулон.

Смотри и слушай. Узри и узнай. Вот что ты такое.

Слова, которые я говорила лишь призракам. Но, думаю, они применимы и к живым людям тоже.

— Эти карты заставляют тебя думать о том, чего ты желаешь и чего боишься. Они заставляют тебя посмотреть правде в глаза. Но ничто не может предсказать твоё будущее, Кэссиди, потому что будущее непредсказуемо. Они полны тайн и случайностей, и единственный человек, который решает, что случится, — это ты. — он целует меня в лоб, когда подходит остальная часть группы.

— О, карты таро! — восклицает мама, завидев гадалку.

— Первая карта бесплатно, — говорит Сандра, обмахиваясь веером из карт, но папа перехватывает мамину ладонь.

— Идём, дорогая, — говорит он. — Кладбища сами себя не навестят.

Мы с Джейкобом подстраиваемся под их шаг. Эта карта не выходит у меня из головы. Девушка с повязкой на глазах. На груди два скрещенных меча.

Нельзя выиграть, ничего не потеряв.

И я знаю, чего боюсь. Что я не знаю, чем всё это закончится.

Глава десятая

Я не имею ничего против кладбищ. Обычно они довольно мирные, по крайней мере, для меня. Видите ли, призраки в Вуали привязаны к месту, где они умерли, а большинство людей умирают вовсе не на кладбище. Они просто оказываются там. Время от времени ощущается странствующий дух, но в общем, это довольно тихие места.

— Как и библиотеки, — добавляет Джейкоб, шаркая ботинками по тротуару.

Я закатываю глаза, когда мы проезжаем через ворота Сент-Луиса № 1. К моему удивлению, здесь нет травы — лишь гравий и камень, перемежающийся с сорняками. Пространство заполняют белые склепы, некоторые отполированные, другие почерневшие от времени. На некоторых даже есть кованые ворота.

— Новый Орлеан известен многими вещами, — говорит мама, и судя по голосу, камеры работают. — Но особенно он знаменит своими кладбищами.

— И людьми, похороненными на них, — говорит папа, останавливаясь перед совершенно белым склепом. Маленькие каменные вазоны, наполненные шелковыми цветами и листками бумаги, стоят по обе стороны от запечатанной двери. На каменных стенах гробницы нацарапаны крестики. На земле перед ним, люди оставили кучу странных подношений: тюбик губной помады, флакон лака для ногтей, флакон духов, шелковую ленту и цепочку пластиковых бусин. — Здесь покоится Мари Лаво, — говорит папа, — которую многие считают Королевой Вуду Нового Орлеана.

Вуду. Я вспоминаю о магазинчиках, мимо которых мы проходили вчера, с их яркими сумками и куклами, словами, вышитыми на занавесках и трафаретом нанесённые на стекла. И я вспоминаю предупреждение Лары о черепе и скрещенных костях. Не трогать!

— Рождённая свободной женщиной, — продолжает папа, — Лаво открыла салон красоты для элиты Нового Орлеана и приобрела последователей в качестве опытной практикантки вуду.

Я смотрю на Лукаса, мы оба держимся в стороне от съемочной группы.

— Что такое вуду? — тихо спрашиваю я.

— С ним шутки плохи, — отвечает он. Но я продолжаю смотреть на него, пока он не понимает, что мне нужен настоящий ответ. Он снимает очки и начинает протирать их, в третий раз за полчаса. Я начинаю понимать, что это привычка занимать руки во время размышлений, как вроде той, когда мама грызёт ручки, а папа раскачивается на каблуках.

— Вуду — это множество вещей, — медленно произносит Лукас, взвешивая каждое слово. — Это перечень верований, некая форма поклонения, своего рода магия.

— Магия? — говорю я, думая о волшебниках и заклинаниях.

— Возможно, «сила» — более подходящее слово, — говорит он, возвращая очки снова на переносицу. — Та часть силы, которая связывает людей и место. Новоорлеанское вуду пропитано историей, болью, как и весь город.

— Считается, что сила Лаво обитает здесь, — говорит мама. — Спустя долгое время после её смерти, люди приходили сюда просить помощи, отмечая свою просьбу крестиком. — она показывает на крестики, нарисованные мелом. — Если Лаво выполняет желание, люди возвращаются, чтобы обвести крестик кружочком.

Убедившись, что вокруг нескольких крестиков есть кружочки, у меня возникает мысль, что если попросить Мари Лаво защитить меня от Эмиссара. Я оглядываю траву в поисках кусочка мела, чтобы нарисовать крестик, но Лукас останавливает меня.

— Не ошибись, Кэссиди, — говорит он. — Это не то же самое, как загадать желание. Ты ведь видела магазины в квартале, которые продают талисманы на удачу, любовь и благополучие, да?

Я киваю.

— Большинство для туристов. Вуду — это не просто зажечь свечку или купить амулет. Это сделка. Смысл в том, чтобы отдать что-то, чтобы получить желаемое. Нельзя получить что-то, не пожертвовав чем-то.

Я вспоминаю карты таро.

Более или менее.

Нет способа одержать победу, не проиграв.

Съёмочная группа двинулась к следующей могиле. Лукас идет за ними, а я следую за ним, прежде чем понимаю, что Джейкоба нет рядом. Я оглядываюсь на могилу Мари Лаво и вижу его, присевшего на корточки и рассматривающего подношения, и мне становится любопытно, от чего же мне придётся отказаться, чтобы выиграть.

* * *

На полпути к Сент-Луис № 2 начинается дождь. Ленивая морось, больше напоминающая туман. Я прижимаюсь к каменному ангелу, его крылья достаточно широки, чтобы я не промокла, но Джейкобу не нужно беспокоиться о том, что он промокнет. Он стоит на крыше соседнего склепа, запрокинув голову назад, словно наслаждаясь бурей. Дождь проходит сквозь него, но, клянусь, он слегка изгибается по краям, очерчивая линии его распущенных светлых волос, узких плеч, вытянутых рук.

Я поднимаю фотоаппарат и делаю снимок, гадая, удастся ли мне уловить очертания мальчика, раскинувшего руки под дождем. Джейкоб замечает камеру и улыбается, а потом поскальзывается, почти теряя равновесие. Он восстанавливает равновесие, но под его ботинком отваливается черепица. Она скатывается с крыши и падает на землю, прерывая одну из маминых историй. Все оборачиваются на звук.

Джейкоб морщится.

— Извините! — кричит он людям, которые его не слышат, а я лишь качаю головой.

Я не думаю о том факте, что призраки не должны быть способны мокнуть под дождём или сбивать черепицу с крыш. Я не думаю о том, что произойдет, если он продолжит становиться сильнее. Я не думаю о том, что это значит для Джейкоба, для нас. Я не думаю ни о чем, кроме как не думать об этом. И это «не думать» звучит достаточно громко, чтобы Джейкоб посмотрел на меня и поморщился. Я благодарна, когда приходит время двигаться дальше.

Мы берем такси до Сент-Луиса № 3 (я хотела воспользоваться каретой, запряженной лошадьми, но, очевидно, они не выезжают за пределы Французского квартала), а оттуда на кладбище Метери, довольно обширное, которое раньше было ипподромом. Если я прислушаюсь, то смогу услышать стук копыт, порыв ветра за спиной. Мне требуются все мои силы, чтобы не пересечь Вуаль, просто чтобы увидеть призрачных гонщиков по ту сторону. Но сопротивляться стало легче после того, как папа сказал, что трасса использовалась в качестве лагеря конфедератов во время Гражданской войны. Не удивительно, что здесь не так тихо.

Но когда мы идем по широким аллеям кладбища, уставленным склепами из светлого камня, что-то притягивает меня. Я поворачиваюсь, ища источник, но все, что я вижу, — это могилы. И все же, теперь, когда я заметила, я не могу избавиться от этого. Это как стрелка компаса, притягивающая мое внимание к северу. На север, за стены кладбища. На север, к чему-то, чего я не вижу. Но я чувствую это, опираясь на свои чувства, не притяжение, а толчок, предупреждение глубоко внутри меня. И я не единственная, кто чувствует это.

Джейкоб смотрит в том же направлении, и на его лице появляется редкая морщинка.

— Что это? — спрашивает он, слегка подрагивая.

Я догоняю Лукаса.

— Привет, — говорю я, понизив голос, поскольку мама и папа ведут съёмку. — Что это там? — спрашиваю я, указывая в направлении буксира.

Лукас открывает карту на своем телефоне. Я прищуриваюсь, вглядываясь в сетку улиц в поисках другого кладбища или памятника, чего-нибудь, что могло бы объяснить этот жуткий розыгрыш, но там ничего нет. Просто жилые окрестности. Квартал за кварталом обычные дома тянутся до самого озера Пончартрейн. Бескрайнее водное пространство пересекал только длинный тонкий мост. Я помню, что папа рассказывал про этот мост. Он сказал, что там не водятся привидения, но тогда, должно быть, существует множество историй о привидениях, которых мои родители не знают, о которых они не слышали. Но мы слишком далеко от озера и моста, чтобы это могло быть призрачное тук-тук-тук.

Лукас убирает свой телефон, но мое внимание продолжает возвращаться к странному притяжению. Я подношу камеру к глазу, перемещая фокус туда-сюда, как будто это покажет мне источник притяжения, но все, что я вижу, — это размытые надгробия. Я все еще смотрю в видоискатель, когда мама кричит:

— Вот и все! — и пора уходить.

* * *

Мы все вместе перекусываем в Садовом Квартале, где все дома покрыты испанским мхом и выглядят как уменьшенная копия Белого Дома, гордые и с колоннами. А затем идём к Лафайету, который очевидно лишь Лафайет № 1 (тут и в самом деле не заморачиваются с названиями кладбищ, но я полагаю, когда их сорок два, исчерпать варианты довольно легко). Дождь прекратился, но тучи всё ещё висят довольно низко, словно он может начаться снова в любую секунду. Мир серый и полон теней.

— Для такого яркого города, — говорит мама, — людям нравится проводить время с мёртвыми.

И судя по её голосу, вот-вот начнётся история. Камеры следуют за ней вдоль ряда гробниц, а мы идём следом.

— Несколько лет назад, здесь, в отеле, в Садовом Квартале, остановилась пара, затем они решили прогуляться после обеда, чтобы осмотреть это кладбище.

— Так же как и вы, — добавляет Джейкоб.

Мама улыбается, словно слыша его.

— Кому-то такой способ провести день может показаться странным, но люди приезжают отовсюду только для того, чтобы пройтись по этим кладбищам. К ним относятся как к художественным галереям, музеям, историческим экспонатам. Некоторые приходят сюда учиться или же просто отдать дань уважения мёртвым, но другим просто нравится бродить среди склепов.

Её шаги замедляются, по мере того, как она говорит.

— По пути пара встретила молодую женщину, которая путешествовала одна, и она спросила, не знают ли они как добраться до кладбища Лафайет.

— Ты можешь пойти с нами, сказали они. Мы сами идём туда.

— И все трое отправились в путь вместе: пара и молодая женщина, которая назвалась Аннабель. Они гуляли, болтали и наконец добрались до ворот Лафайета, и направились гулять туда, любуясь старинными могилами.

В маминых историях легко потеряться. Я выросла на них, и конечно, на сказках, которые она рассказывала мне перед сном, которые были ещё страшнее, чем эта история. Но мне нравится слушать как она рассказывает. Теперь она подходит и останавливается перед одним из склепов.

— В какой-то момент пара поняла, что женщина отстала от них и скорбно смотрит на одну из могил. И поэтому они подошли к ней и спросили: «Ты кого-то узнала? Это могила твоего знакомого?»