Мост дружбы

Глава первая. ЛЕДОВЫЙ АЭРОДРОМ

Дверь открылась, и в домик, сложенный из грубых бревен, вошел низенький человек с широким лицом, приплюснутым носом и сильно выдающимися скулами. Достав из мехового комбинезона тонкий шелковый платок, он тщательно протер роговые очки и обратился к сидевшему на топчане юноше:

— Итак, дорогой мой Кото, погода оказывает нам благодеяние. Если учесть наступающее полнолуние, то что может быть лучше, извините?

Молодой японец поднял от книги, которую держал в руках, свое юное, холеное лицо с близорукими мечтательными глазами. Он мысленно повторял прочитанные стихи:

Вишни, вишни…

Голубое небо, -

То ли дымка, то ли туман,

Пойдем посмотрим…

Но вокруг были грязные бревенчатые стены, открытая дверь, унылый пейзаж за ней…

— Значит, мы вылетаем в ближайшее время, Муцикава-сан? — очнувшись, спросил Кото.

— Не в ближайшее время, извините, а сегодня… сейчас. Мы устали отвечать на телеграммы Нью-Йорка. Положение акций на нью-йоркской бирже требует нашего немедленного вылета. Сообщение о первой удаче экспедиции нужно для процветания наших почетных американских патронов.

Кото вздохнул.

— Я осмелюсь просить вас, — продолжал Муцикава, — через полчаса быть готовым к полету, если трудности выполнения нашего задания не заставили еще вас изменить решение, извините.

— Муцикава-сан! Я не давал вам повода сомневаться в себе.

— Как знать… — покачал головой Муцикава. — Быть может, раскаяние посетило вас, извините, и сказанные в запальчивости профессору Усуде слова вы хотели бы вернуть обратно.

— Через полчаса я буду готов, летчик-сударь! Я буду везде, где сможете быть вы! — почти выкрикнул юный Кото.

Муцикава усмехнулся:

— Восхищен вашей готовностью пойти на подвиг. Вы имеете огромное преимущество по сравнению с нашими американскими соратниками по экспедиции, которые работают не для славы, а за деньги. Однако я должен разочаровать вас. Вы, конечно, рассчитываете, что ваше участие в столь героической экспедиции будет широко известно. Извините, это будет не совсем так. Мистер Паттерсон только что сообщил распоряжение шефа из Нью-Йорка о том, чтобы наша первая экспедиция была проведена в строжайшем секрете.

— В секрете? — искренне удивился юноша. — Но ведь смысл нашей экспедиции и всей этой затеи трансполярного воздушного пути заключался в гласности, даже больше — в газетной шумихе!

— Я не могу посвятить вас, извините, в то, что мне самому неизвестно. Мы заключили контракт — и должны повиноваться.

— Вы знаете больше, чем говорите, сударь. Вчера вы имели долгое совещание с господином Паттерсоном.

— В нашем разговоре нет ничего удивительного, извините. Компания назначила меня начальником первой экспедиции, и естественно, что ее представитель желал лично меня инструктировать.

Кото напряженно посмотрел на своего соперника, но промолчал. Он стал раскладывать, приготовленные матерью щегольские меховые одежды.

Сильно хлопнув дверью, Муцикава вышел на ровное снежное поле, представлявшее собой временный аэродром на одном из Алеутских островов.

Навстречу ему шел долговязый американец в небрежно повязанном, развевающемся по ветру шарфе.

— Хэлло! — мрачно сказал он. — Все готово к отлету. Ваши помощники уже у машин. Еще раз повторяю вам, что это прекрасные помощники, и если у каждого из них не все в порядке с репутацией, то во всем остальном можете на них положиться.

— Я привык сам создавать репутацию своим подчиненным, — холодно сказал Муцикава.

Паттерсон выразительно взглянул на деревянный домик, где остался Кото.

— Положитесь на меня, — усмехнулся Муцикава. — Кото будет прекрасным радистом. В конце концов, он все-таки японец и сможет доказать, извините, что предан делу.

— О'кэй, — невесело сказал Паттерсон, поправил шарф и переложил резиновую жвачку за другую щеку.

Кото в полном полярном одеянии вышел из дверей и почтительно поклонился Паттерсону.

Подошли к самолету. Там их ждали два американца. Один из них носил черную повязку на левом глазу. Кото знал его как борт механика Скопса, человека необщительного и замкнутого. Второй пилот, Джейн, был подвижный, хвастливый парень, выгнанный за авиалихачество из армии. За ним установилась слава смельчака, ни во что не ставящего свою жизнь и способного на самые рискованные эксперименты в воздухе.

В душе Кото не очень радовался таким спутникам, но он боялся выказать перед начальником экспедиции Муцикавой хоть малейшее замешательство. Гордость руководила всеми его поступками.

Паттерсон открыл дверцу кабины. Оба американца и Кото вошли в самолет, загруженный какими-то металлическими трубами и сложными аппаратами. Паттерсон хлопнул на прощание низенького японца по плечу и сказал:

— О'кэй!

Муцикава вошел в кабину. Дверца закрылась. Паттерсон дал знак.

Взвыли моторы. Самолет, набирая скорость, побежал по бетонной взлетной дорожке. Казалось, он никак не может оторваться. Навстречу с пугающей быстротой мчался забор. Еще несколько секунд — и они в него врежутся.

Но как раз в том месте, где кончилась бетонная дорожка, самолет оторвался от земли и, едва не задев забор, стал набирать высоту.

Скоро внизу, как рассыпанные снежинки, забелели барашки океанских волн.

Впереди несколько часов полета. Солнце зайдет в неурочный час, чтобы не взойти до тех пор, пока Муцикава и Кото не вернутся в свою Японию. Теперь они летят, чтобы соорудить ледовый аэродром, обгоняя время, заставляя солнце быстрее опускаться к горизонту.

Внизу — однообразная равнина моря. Справа в тумане можно различить смутные очертания Аляски. Скоро Берингов пролив…

Кото жадно впитывал впечатления полета, но они омрачались чувством тошноты, с которым он едва мог совладать. Самолет ощутимо качало. Он то и дело проваливался куда-то вниз, и Кото чувствовал, что теряет вес.

Берингов пролив быстро промелькнул внизу. Кото различил землю слева. Чукотка…

Впереди вечные льды Ледовитого океана. Муцикава непрестанно делал наблюдения, устанавливая местонахождение самолета. Солнце исчезло. Самолет влетел в ночь. Яркие полярные звезды разбрызганным светом наполнили холодное черное небо. Полированной платиной отливали залитые лунным сиянием беспредельные снега, испещренные темной сеткой теней от торосов.

Льды, льды, льды…

Муцикава закончил наблюдения и дал указание Джейну немного изменить курс.

— Двадцать галлонов чертей и два пропеллера вам в глотку! Неужели я отклонился? В жизни не было со мной этакой штуки!

Однако Джейну, несмотря на все его проклятия, пришлось повиноваться.

В унылом однообразии простирался внизу застывший океан, над которым висел самолет. Движения совершенно не ощущалось. Остановилось как будто и время. Кото положительно не знал, как долго летят они над ледяной пустыней.

Кото ждал, что новые впечатления захватят его, но все лишь угнетало.

— Здесь… здесь снижаться, — почему-то хрипло проговорил Муцикава, протирая очки.

Пилот, повинуясь приказанию, положил самолет на правое крыло.

Спустившись ниже, он стал делать круг, выискивая подходящее место для посадки. Ледяное поле, представлявшееся сверху таким гладким, при ближайшем рассмотрении оказалось сплошь усеянным торосами, похожими на гигантские ледяные барашки невидимых волг.

Самолет кружил около получаса. Муцикава снова и снова проверял его местонахождение, заставлял ругающегося Джейна вновь возвращаться к намеченному пункту.

Кото удивился решению Муцикавы опуститься именно здесь.

Джейн, несмотря на свое ухарство, никак не осмеливался снизиться. Лунный свет был обманчив, и там, где Кото видел ровную снежную площадку, опытный глаз пилота подмечал неровности. Муцикава начинал раздражаться. Не полетят же они, в конце концов, обратно, так и не найдя места для посадки!

— Эй! — прокричал он Джейну. — Я вижу, вас прогнали с военной службы не за лихачество, а за трусость!

— Сделай себе галстук из собственной ноги! — пробурчал Джейн, продолжая кружить над торосистыми льдами.

Довольно долго еще бормотал он проклятия по адресу Муцикавы. Вдруг самолет резко пошел книзу: Джейн или обнаружил подходящую площадку, или решился на риск.

Быстро замелькали внизу белые пятна. Помчались бледные серебристые струи льда и снега, сливаясь в обманчивые слепящие полосы, темными вспышками проносились черные тени…

— Торосы!

Поздно… поздно…

Самолет тряхнуло. Кото полетел вперед и ударился о стенку лбом. Через стекла кабины он видел мчащиеся мимо глыбы с длинными тенями.

Что-то захрустело, заскрежетало. Кото упал на пол кабины. Последнее, что он увидел через разбитое стекло, был неподвижный снег, залитый мертвым, металлическим светом…

Кото очнулся от того, что ему снегом растирали щеки.

— Я жив? — тихо спросил он.

— Да, извините, пока вы живы, — иронически заметил Муцикава.

Кото попытался встать. Это ему удалось. Кажется, все цело: руки, ноги, голова. Огляделся. Они с Муцикавой стояли на снегу. В нескольких шагах лежал, беспомощно уставив в небо одно крыло, их самолет.

У Кото похолодела спина. Муцикава насмешливо смотрел на него.

— Да, — сказал он, отвечая на немой вопрос Кото, — эта машина уже не поднимется в воздух.

— А где же пилоты?

— Один из них подобен этой машине, извините, другой возится с ним.

— Значит… значит, посадка была неудачной?

— Извините, ничего не могу добавить к сказанному.

— Что же теперь делать? — растерянно спросил юноша.

Муцикава пожал плечами:

— Выполнять задание компании, строить ледовый аэродром. Ведь мы получаем жалованье, а время не ждет.

— Получаем жалованье… — механически повторил Кото.

— И нельзя терять ни минуты! Я только что определил наше местонахождение. Надо спешить.

Кото не понял, почему надо спешить.

— Но надо дать знать по радио, чтобы за нами послали другой самолет.

— Это всегда успеется, дорогой мой. Наше радио в полном порядке, но по некоторым причинам, о которых я говорил вам перед отлетом, радиосвязью не следует злоупотреблять. Нас могут перехватить, обнаружить наше местопребывание, а нашу работу надо рассматривать, извините, как производственный секрет. Вот когда мы закончим, тогда можно будет…

— Да-да, — согласился Кото.

— Итак, немедленно за дело. Сейчас я вызову этого одноглазого Скопса. Что касается пьяницы Джейна, то он нам уже ничем не поможет.

В течение нескольких часов три человека без устали работали, выгружая из самолета части холодильной установки, присланной из Буффало, и легкие алюминиевые трубы. Вконец измученные люди наскоро поужинали и, разморенные теплом отапливаемой кабины, улеглись спать.

Раненый пилот долго стонал, мешая Кото уснуть. Наконец юноша забылся тревожным сном, полным льдов, лунного света и мчащихся черных теней.

Муцикава скоро разбудил Кото.

— Нам некогда спать, извините, — сказал он, бесцеремонно расталкивая юношу.

Кото послушно встал.

Опять работали втроем. Собрали холодильную установку, опробовали двигатель внутреннего сгорания, приводящий в движение компрессор, проверили турбодетандер, в котором происходит сжижение воздуха за счет работы, производимой предварительно сжатым и охлажденным воздухом. Все было в порядке, была даже получена первая порция жидкого воздуха.

Одноглазый мрачный Скопс вылил ее себе на голую ладонь, демонстрируя, что жидкость с температурой минус 195o по Цельсию ему не страшна. Жидкий воздух и в самом деле не сжег ему руки, которая мгновенно покрылась газообразной прослойкой, плохо проводящей тепло.

Теперь предстояла самая трудная задача: спуск под лед каркаса, состоявшего из металлических труб, предназначенных для циркуляции жидкого воздуха.

По указанию Муцикавы во льду были вырыты глубокие лунки и заложены толовые шашки.

Молодой Кото закладывал электродетонаторы и протягивал саперные проводники, присоединив их к переносной подрывной машине. Лежа с ней за грудой торосов в ожидании сигнала Муцикавы, проверявшего в последний раз толовые заряды, он думал о непонятно выбранном Муцикавой месте для ледового аэродрома.

Казалось странным, что будущий аэродром, под которым возникнет ледяная гора, усеян огромными глыбами; очистить от них аэродром им будет не под силу.

Муцикава и бортмеханик Скопс залегли за дальними торосами. Кото увидел, что Муцикава махнул платком. Юноша дрожащей рукой всунул ключ в отверстие.

Полная тишина всегда царит над полярными льдами в безветрие. Но особенно тягостной казалось она перед взрывом.

Лежа за глыбой, Кото рассматривал гребень торосов. Он досчитал до десяти, потом резко повернул ключ.

По снегу метнулись прозрачные тени, а через мгновение тишина раскололась грохотом.

Все вскочили.

Выброшенные глыбы и куски льда валялись повсюду. Сверху еще сыпались воющие осколки.

Муцикава шел впереди. Кото и бортмеханик двигались за ним.

Осмотрев результат взрыва, они снова принялись рыть лунки. Снова соединял Кото заряды со своей подрывной электрической машинкой.

Для японцев и Скопса не существовало утра, дня или ночи. Муцикава прекращал работу только тогда, когда изнеможение валило людей с ног. Они кое-как добирались до кабины самолета и там отогревались чашкой крепкого кофе, ухаживали за умирающим Джейном.

На третий день, когда часть труб огромного каркаса была спущена под лед, пилота похоронили.

Скопс насыпал над могилой небольшой снежный холмик и воткнул в него помятую алюминиевую часть крыла самолета.

Звезды по-прежнему светили ярко. Словно издеваясь над беспомощным самолетом, все время стояла летная погода.

Снова принялись за работу. Муцикава почему-то спешил. Казалось, что, если ледовый аэродром в известный одному ему срок не будет закончен, случится что-то непоправимое.

Юный Кото был горд. Он не спрашивал Муцикаву ни о чем, про себя решив, что Муцикава боится сжатия льдов, которое может уничтожить всю их работу. Муцикава регулярно определял положение льдины, с каждым днем становясь все озабоченнее и нетерпеливее.

Кото заметно слабел. Он не привык к такой нечеловеческой работе. Кроме того, он очень страдал от мороза.

Через две недели Муцикава сказал Кото, что боится, как бы не появились тучи, которые помешают ему определяться. Это удивило Кото. Он не понимал, почему так интересует Муцикаву их точное местонахождение, но не потребовал разъяснений, боясь насмешек.

Наконец весь трубчатый каркас был спущен в воду. Он уходил под лед на глубину около двухсот метров, занимая в то же время огромную площадь. Эта большая глубина тоже смущала Кого.

Оставалось только присоединить трубы к холодильной установке и начать сжижение воздуха.

Кото не отходил от машин, готовясь к их пуску. Муцикава и Скопс завинчивали последнюю муфту. Озябшей, негнущейся рукой бросил Муцикава ключ на лед.

— Все, — вздохнул он и, закинув голову, долго смотрел на ущербную луну.

Кото подошел к нему:

— Машины готовы к действию, Муцикава-сударь.

Муцикава не отвечал.

Кото кашлянул. Муцикава выпрямился. Странным, невидящим взглядом посмотрел по сторонам и торжественно произнес:

— Дать жидкий воздух! Приступим к великому делу! — И он ударил по плечу Скопса. — Гарантирую по нескольку тысяч долларов на каждого из нас в случае удачи!

— О'кэй! — буркнул Скопс, поправляя повязку.

Сухо затрещал в морозном воздухе двигатель, застучал компрессор. При слабом лунном свете Муцикава различал два суетящихся у машины силуэта.

Больше суток не переставая работала холодильная установка. Кото не сомкнул глаз ни на минуту. Вместе со Скопсом он следил за правильной работой машин и старался ни о чем не думать. Спущенный по трубам в глубину жидкий воздух смешивался с океанской водой, которая замерзала, всплывала под ледяное поле, утолщая его. Наконец заспанный Муцикава, ежась от холода, вышел из покосившейся кабины.

— Как дела? — обратился он к Скопсу и Кото вместо приветствия.

— О'кэй! — прохрипел Скопс и, указав рукой себе под ноги, добавил: — Готово.

— Проверим? — предложил Муцикава.

Вместе с Кото Скопс стал спускать в прорубь лот, стараясь определить, достанет ли он до новых ледяных образований.

Груз опустился всего лишь на несколько метров.

Муцикава, стоя за спиной Кото, сказал:

— Поздравляю вас! Мы уже на ледяной горе. — И он показал рукой вокруг.

Только теперь заметил Кото, что часть ледяного поля, на котором они находились, как бы выпучилась.

— Что это такое, Муцикава-сударь? — наивно спросил Кото.

— Ледяная гора пытается всплыть. Вы видите, она ломает лед, поднимает ледяное поле…

— Да-да… вижу, — устало согласился Кото. — Нельзя ли мне пойти отдохнуть?

— Пойдемте, — сказал Муцикава. — Мне, извините, надо поговорить с вами, мой друг. А кстати сделать вычисление о нашем местонахождении.

Оставив холодильную установку на попечение неутомимого Скопса, Муцикава и Кото вошли в кабину самолета.

Пока Муцикава делал вычисления, юноша налаживал радио. Муцикава разрешил ему связаться с Алеутскими островами и сообщить наконец о катастрофе, постигшей их самолет.

Сняв наушники, Кото с облегчением вздохнул:

— Готово, Муцикава-сан. Разрешите установить двустороннюю связь и сообщить координаты?

— Наши координаты? — с особым выражением спросил Муцикава.

Кото кивнул головой.

Муцикава долго насмешливо смотрел на молодого японца.

— Я должен вас порадовать, Кото-кун, — презрительно обратился он к нему. — Наши координаты 84o 53' северной широты, 36o 10' восточной долготы, глубина залегания ледяной горы двести метров, то есть, Кото-кун, наша гора находится чуть-чуть восточнее трассы русско-американского подводного туннеля, который должна скомпрометировать наша экспедиция.

Кото удивленно и непонимающе уставился на своего начальника.

— Что вы имеете в виду? — спросил было он и вдруг побледнел.

Муцикава наслаждался, глядя на него. Кото попробовал говорить, но вдруг стал заикаться. Он так и не произнес ни одного слова. Муцикава внутренне торжествовал. Ради этой минуты он готов был еще раз заключить соглашение с мистером Паттерсоном. Он ненавидел слабость, он ненавидел Кото, а сейчас это сливалось для него воедино.

Вдруг Кото крикнул:

— Вы… вы преступник! Вы заставили нас создать искусственный айсберг, чтобы… погубить… чтобы…

Муцикава договорил за него:

— …чтобы этот айсберг, дрейфуя вместе со льдами, случайно наткнулся на трубу Арктического моста и пустил ее ко дну. Х-ха! Не это ли, Кото-кун, хотели вы сказать, извините?

— Замолчите! — крикнул Кото срывающимся голосом. — Теперь я понял все! Теперь я знаю, почему остался в тайне наш вылет! Это было нужно американским судоходным компаниям, с которыми вы вошли в преступную связь!

— Потише, мой мальчик! Я не привык, когда около меня кричат. У меня начинают болеть уши.

— Преступник! Вы хотите погубить тысячи ни в чем не повинных людей! Вы хотите погубить замечательное техническое сооружение, и все в своих личных, низменных целях!

— Философия и запах тухлой рыбы на меня действуют одинаково, Кото-кун. Извините, не переношу.

— Ах, вы смеетесь! Я знаю… я понимаю, что не могу предотвратить столкновение. Но люди… люди! Я должен спасти их! Я сейчас оповещу о вашем злодеянии весь мир. Пусть люди бегут из туннеля, пока не поздно. Я сейчас… сейчас сообщу это в эфир!

Дрожащими руками Кото вертел ручки радиопередатчика.

— Назад! — крикнул Муцикава.

«Всем… всем… всем…» — выстукивал Кото ключом.

— Назад! — крикнул Муцикава вне себя от гнева. — Назад! Изменник!

«Передайте… эвакуировать русский подводный док. Гибель…»

Муцикава схватил прислоненный к стене тяжелый лом и со всего размаха ударил им по радиопередатчику. Раздался звон разбитого стекла. Ящик с грохотом упал на дно кабины. Посыпались осколки.

— Транзисторы! — в ужасе крикнул Кото, отскакивая от Муцикавы. И вдруг животный страх овладел им. — Что вы сделали? Что вы сделали? — закричал он. — Ведь теперь мы не сможем дать о себе знать! Мы погибли!

Муцикава скрестил руки на груди и зловеще процедил:

— Да, погибли, щенок лисицы!.. Из-за тебя… Нас никогда не найдут. После гибели Арктического моста даже побоятся искать, чтобы не навлечь подозрений на Трансполярную воздушную компанию.

— Нет! Это ты погубил нас, зловещий ворон и преступник! Мы должны искать дружбы с Россией, а ты… — крикнул Кото и бросился к Муцикаве.

Муцикава отступил и схватился за лом. Кото быстрым взглядом окинул кабину. Тень Муцикавы, отбрасываемая керосиновой лампочкой, прыгала по стене и на секунду открыла висящее ружье. В одно мгновение Кото оказался около стены и схватил его. Удар лома выбил у него из рук оружие. Кото уцепился за лом, не давая Муцикаве его поднять. С проклятием Муцикава бросил лом и выхватил нож. Кото отскочил. У него тоже висел у пояса нож.

Оба японца с ножами в руках стояли друг против друга.

Муцикава прыгнул первым. Кото схватил его за руку, нож замер в воздухе. Но и нож Кото не мог опуститься. Муцикава также перехватил его руку, а в следующее мгновение ударил его ногой в живот. Кото вскрикнул, притянул к себе Муцикаву и вместе с ним повалился на пол. Со стоном оба катались по полу, налетая на валявшиеся предметы.

Вдруг дверь открылась. На пороге выросла фигура американца с перевязанным глазом.

— О'кэй! — сказал он хрипло и деловито и, высоко подняв лом, стал выжидать, когда нужная ему голова примет удобное для удара положение.

Глава вторая. НА ДНО

— Где Корнев? Где начальник строительства?

— Не знаем.

Площадка звенела под быстрыми грузными шагами.

— Андрея Григорьевича не видели?

— Нет. А что такое, товарищ Денисюк?

— Куда это он бежит?

Одышка прерывала голос:

— Корнева!.. Корнева!.. Андрея Григорьевича!..

— В чем дело, Денис Алексеевич?

— Что случилось?

— Андрей Григорьевич около сальника. Вон он стоит, видите?

— Андрей! — Денис остановился, хватаясь за перила площадки.

Сквозь грохот катящихся кранов Андрей услышал этот крик. Он быстро повернулся, настороженно вгляделся и сразу узнал Дениса.

— На вот… читай, — протянул Денис радиограмму.

Пока Андрей пробегал глазами депешу, Денис подтянулся, одернул китель и сердито посмотрел вокруг.

— Что такое? Это мистификация!

— То ж не мистификация! Подпись видел? Сам Волков подписал.

Андрей озабоченно посмотрел на Дениса, еще раз перечитал радиограмму и спрятал ее в карман. Лицо его стало твердым, суровым. Он подошел к перилам и крепко сжал их, упрямо нагнув голову. Денис выжидательно стоял рядом.

— Товарищ Корнев, товарищ Корнев! — По площадке бежал человек. — К телефону! Степан Григорьевич просит.

Денис посторонился, давая Андрею пройти. Заложив руку за пуговицы кителя и насупившись, Денисюк застыл в напряженной позе.

— Денис! — послышался наконец сзади голос Андрея.

По металлу площадки зазвенела отлетевшая пуговица. Денис круто повернулся.

— Придется действовать, — тихо сказал Корнев. — Еще одна радиограмма от Седых с прямым приказанием. И Степан говорил только что по телефону о каком-то таинственном сообщении из Полярного бассейна… — И, пожав плечами, он, улыбнувшись, добавил: — Какой-то неизвестный друг… Слишком романтично!

— Так что же ты медлишь?

— Я уже дал распоряжение об эвакуации дока. Видишь?

Туннельный комбайн остановился. Рабочие поднимались на площадки и шли к открытым платформам, задержанным после очередной доставки грузов.

— Если бы это зависело только от меня…

— Конечно, — прервал Андрея Денис, — ты бы не посчитался с неизвестным предупреждением с севера.

— Я не вижу причины для паники.

Денис провел пальцами по усам и улыбнулся.

Рабочие проходили мимо. Никто ничего не спрашивал. Полученное распоряжение они выполняли, но движения их были торопливы, а лица напряженно-скованны. Может быть, впервые за много месяцев работы люди почувствовали, что над их головами стометровая толща воды с вечно дрейфующими льдами Северного Ледовитого океана, а в километрах под ними его дно.

Андрей с каменным спокойствием наблюдал за всем происходившим, лишь пальцы его нервно комкали полученную радиограмму.

Когда люди заполнили последние платформы, а на площадке осталась еще толпа рабочих, тревога стала вырываться наружу.

— Расскажите нам, что же случилось?

— Не тревожьтесь, хлопцы! — послышался громовой голос Дениса. — Вагоны будут для всех. Сейчас мостовые краны перебросят запасные платформы. Эвакуация происходит в целях предосторожности. Реальной опасности пока нет.

Ропот пробежал по толпе.

— Скрываете!.. Сознательности у нас хватило бы… По доброй воле сюда шли.

Эвакуация подводного дока происходила с поразительной быстротой. Все действовали по специально составленному на тот случай расписанию, без толчеи, без излишней спешки, люди вели себя как на огневой позиции, безоговорочно подчиняясь приказу, хотя и страдали от неведения.

Вагонов хватило. На последней платформе оставались незанятые места.

Огни в большом зале погасли. По металлической площадке бежали одинокие фигуры опоздавших людей. Поезд не отправлялся.

— Все сели? — рявкнул Денис.

— Все, все! — отозвались из вагонов.

Денис подошел к микрофону и сообщил по всему доку, что последний вагон отправится через несколько минут.

— А то кто ж здесь стоит? Особого, будь ласков, приглашения дожидаешься? — накинулся парторг на одного из рабочих, прислонившегося к стенке.

— А я вот… жду… когда они, — указал Коля Смирнов на Андрея Корнева.

— Уж то будет не твое дело! — Денис повелительно указал Коле на платформу.

Коля колебался, но, взглянув на шевелящиеся усы, полез в вагон.

— Теперь до тебя очередь доходит, Андрей Григорьевич, надо садиться.

— Мне? — нахмурился Андрей. — Я остаюсь.

— Ты что, с ума сошел? Приказ — эвакуироваться всем.

— Капитан последним покидает погибающий корабль. Мой же корабль не погибает, но может погибнуть, если останется без капитана.

— Брось, Андрей Григорьевич, рассуждать! То ж время не ждет, сидай!

Андрей упрямо покачал головой. Что-то было в нем сейчас от прежнего несдержанного юноши.

— Если помпы останутся без присмотра, док может пойти ко дну, погибнет туннель. Я эвакуирую туннель, выполняя приказ, но сам я отсюда не уйду!

— Андрей Григорьевич, время уходит… сидай!

Андрей упрямо свел брови:

— Товарищ Денисюк, извольте сесть сами в спасательный поезд. Я приказываю вам как начальник строительства! Я остаюсь здесь! Все! — Андрей круто повернулся и пошел по металлической площадке.

Он не хотел больше спорить с Денисом, а потому свернул в первый попавшийся коридор.

Гулко раздался гудок электровоза. Андрей провел рукой по горлу, стал расстегивать воротник. Слышно было, как звякнули сцепки, потом загромыхали колеса. Долго слышался звук удаляющегося поезда.

Потом настала тишина. Фигура Андрея одиноко вырисовывалась на слабо освещенной стене. Было слышно, как через сальниковое устройство в центральном зале капает вода.

Андрей передернул плечами, потом повернулся и вышел в тускло освещенный, недавно еще наполненный грохотом центральный зал. Кругом было пусто и темно.

Никогда не предполагал Андрей, что может существовать такая тишина, полная звона металлических стенок, тишина, от которой было больно в ушах и жутко.

— Хо-хо! — крикнул Андрей.

Эхо загудело и ответило ему. И вдруг Андрей совершенно явственно услышал:

— Гей! Гей!..

Ему почудилось? Нет, это не эхо! Послышались гулкие шаги.

Человек! Кто-то отстал от поезда!

Андрей торопливо направился навстречу движущейся фигуре, готовый распечь отставшего. Неприятное чувство одиночества и необъяснимый страх сразу исчезли.

— Денис! — вдруг удивленно воскликнул Андрей.

— Есть! — весело отозвался парторг.

— Почему ты не уехал?

— А чтобы тебе подсменным быть, — улыбнулся тот, — вместе сторожить будем.

Андрей хотел строго посмотреть на него, но вместо этого крепко обнял друга.

В полной тишине обошли они пустынные, слабо освещенные помещения дока. Заглянули во все закоулки — не остался ли кто случайно. Они не разговаривали, но тишина теперь не была уже такой гнетущей.

— Это даже хорошо, что мы с тобой здесь остались, — улыбался Андрей. — Мне давно кое-что надо было обдумать.

— А мне, знаешь, надо выспаться. До того не высыпался последний месяц, представить себе не можешь!

Помолчали. Денис покряхтел, потом посмотрел на часы:

— Порядочно времени уже прошло.

— Незаметно, не правда ли?

— Наши уже далеко отъехали. Боюсь, влетит нам с тобой…

Андрей вздрогнул:

— Денис! Ты слышал? Что это?

Денис насторожился:

— Постой трошки. Действительно, что ж то буде?

Вдалеке что-то ухнуло, опять…

Денис нахмурился.

Помолчали, прислушиваясь. Снова удары.

— Мины рвутся!

— Если это нападение, — сказал Денис, — то я нападающим не завидую.

— В кабину центрального поста управления! Надо контролировать, какие мины взрываются! — приказал Андрей.

Оба размашистым шагом, держа ногу, направились в глубь дока. Издалека один за другим доносились глухие взрывы.

Через минуту Андрей и Денис были на центральном посту управления. На экране выскакивали сигналы.

— Вот так черт! Кто ж это может быть? Какая подводная флотилия зараз взрывает сорок семь мин первого пояса?

— Флотилия движется на нас. Нападающие находятся сейчас в пятнадцати километрах от дока.

— Надо соединяться с Мурманском.

— Подождем. Если нападающие прорвались через первый защитный пояс, они должны натолкнуться на второй. Тогда и позвоним.

— Как прикажешь.

Молча просидели час, смотря на часы.

— Ну, кажется, все благополучно. Надо думать, нападающие отбиты. Можно и тревоге отбой дать. Если бы они двигались даже и черепашьим шагом, то все равно натолкнулись бы на второй пояс.

Вдруг сигнальные лампочки одна за другой стали зажигаться на мраморной доске. Андрей вскочил и посмотрел на Дениса.

— Рвутся, — глухо произнес тот.

— Взрываются те же самые номера мин… Какая-то масса строго определенных размеров надвигается на нас. И этой массе никакие взрывы нипочем…

— Ничего не разумию… Что то может быть?

Андрей провел рукой по лбу:

— Денис, это может быть только… только ледяная гора.

— Ледяная гора? Невозможно, Андрей Григорьевич! Откуда зараз тут айсбергу появиться?

— Я не могу… не могу объяснить, но совершенно очевидно, что на нас надвигается ледяная гора. Судя по скорости движения этого неизвестного айсберга, через двенадцать минут должны начать взрываться мины третьего пояса.

Эти минуты были длиннее часов.

Но вот, словно включенные стрелкой, отсчитавшей двенадцатую минуту, зажглись сигнальные лампочки мин третьего пояса.

— Те же номера. Это ледяная гора.

— Н-да… плохо…

— Это конец, — произнес Андрей.

— Ко-нец… — неопределенно протянул Денис.

— Денис, это я виноват, что ты остался здесь… Прости!

Денис поморщился.

— Соединись с Мурманском, — посоветовал он.

Андрей покраснел, потом овладел собой и снял трубку. На сигнальной доске продолжали зажигаться лампочки, сигнализируя о взрывах мин, сотрясавших стенки дока. Взрывы ухали один за другим с точностью часового механизма. Что-то страшное, неотвратимое надвигалось на Арктический мост…

…Степан Григорьевич Корнев расхаживал по своему кабинету в здании управления строительством Арктического моста. Он ждал сообщения о прибытии поезда с людьми из подводного дока и закуривал одну сигарету за другой, бросая их после первой же затяжки прямо на пол. То и дело он подходил к аппарату прямой связи с Москвой и уже четыре раза говорил с Николаем Николаевичем Волковым. Николай Николаевич сообщил ему, что все радиостанции и радисты коротковолновики-любители старались еще раз поймать таинственную волну из Полярного бассейна. Благодаря тому, что первые сигналы были одновременно приняты в разных местах, удалось приблизительно установить, что загадочная радиостанция находится где-то в районе подводного плавающего дока.

Раздался звонок телефона, соединенного непосредственно с доком. Степан Григорьевич отскочил от аппарата: в подводном доке кто-то есть!

Дрожащей рукой он снял трубку:

— Андрей? Ты? Почему ты остался?

— Степан… — послышался далекий голос Андрея. — Мы здесь вдвоем с Денисом. Я должен сообщить: на док надвигается что-то большое. Предполагаю, что это ледяная гора.

— Ледяная гора? — недоверчиво переспросил Степан Григорьевич.

— Исход ясен, — произнес твердо Андрей. — Док погибнет. Он потащит за собой туннель, изуродует, погубит его. Аварийные, водонепроницаемые переборки могут не спасти…

— А ты? Ты? — воскликнул Степан, стараясь удержать телефонную трубку.

— Не будем говорить обо мне. Это неважно. Я хотел говорить с тобой о другом. Боюсь, что гибель туннеля скомпрометирует всю идею Арктического моста.

Степан Григорьевич сел в кресло, поставил оба локтя на стол, опустил голову.

Андрей заторопился, словно боясь, что не успеет сказать:

— Прежде всего строительство… Понимаешь, его надо продолжать… Катастрофа… она не должна повлиять… Скажи об этом Николаю Николаевичу. Он поймет.

Степан Григорьевич молчал. Он держал трубку обеими руками, словно кто-то пытался ее вырвать.

— Степан! Ты слышишь меня? Слышишь? Ане передай… Ну, ты понимаешь… Передай…

— Хорошо… передам, — сдавленным голосом произнес Степан.

— Что передашь? Степа, что ты ей передашь?

— Передам, что ты ее любишь.

Андрей помолчал.

— Хорошо… передай… Она всегда со мной…

Снова помолчали.

Степан до боли прижимал к уху телефонную трубку. И вдруг он понял, что не слышит больше Андрея. В телефонной трубке не было больше никаких звуков.

Степан Григорьевич вскочил, стал стучать рычагом аппарата.

Обрыв… Обрыв! Оборвался провод, отключен туннель!..

Открылась дверь, появился секретарь:

— Степан Григорьевич, разрешите доложить. Поезд с людьми из подводного дока прибыл.

Своим обычным, спокойным голосом Корнев сказал:

— Хорошо, хорошо… Пусть вагоны разместят по баракам. Надо покормить их… Людей поставьте на запасные пути…

Секретарь не поверил ушам — что он такое говорит?! — но увидел, как трубка выпала из рук Корнева, и все понял.

На следующий день весь мир был потрясен известием о гибели советского подводного дока и автора Арктического моста инженера Андрея Корнева.

Глава третья. ПРОРУБЬ

Человек с черной повязкой на глазу бессильно опустился на сани.

— Десять… десять миль! Мне кажется, я тащил эту поклажу по меньшей мере двести миль.

Его спутник неуверенно ощупал палкой черные тени на снегу, потом вернулся к саням и, сгорбившись, сел рядом со спутником.

В темноту уходили загроможденные торосами ледяные поля. Путники некоторое время сидели неподвижно, но скоро мороз победил усталость, и они стали греться, неуклюже топчась на месте.

Внезапно страшный удар расколол воздух.

Оба человека упали грудью на мешки, сползли на снег. Лежали скорчившись, боясь пошевельнуться. Вот оно, грозное сжатие льдов! Сейчас следом за первым ударом рухнет от грохота небо, ледяным хребтом поднимется взломанное поле…

Дрожа, люди ждали своей участи.

Снова раздался громовой удар. Прямо перед ними взметнулся фонтан льда. На мгновение он сверкающим тюльпаном застыл в морозном воздухе. Люди осторожно выглянули, прячась за сани. Повсюду валялись льдинки, мерцая свежими изломами. На месте поднявшегося фонтана чернела полынья, обрамленная белым снегом. На поверхность всплыло что-то черное, похожее на спину чудовища.

Туча набежала на луну, металлический свет погас. Люди скорее угадывали, чем видели происходящее перед ними.

И вдруг, вскочив, они побежали прочь.

Они бежали, пригибаясь к земле, как бегут солдаты по простреливаемой местности. Бежали молча, задыхаясь, спотыкаясь. Подхваченные сани волочились на боку.

Никто не преследовал беглецов. Над полыньей было темно и тихо. Поднялся ветер. Он с шуршанием увлекал сухой снег, быстро заметая следы. Тучи плотно закрыли небо, хмуро опустились над темными льдами…

Когда Андрей Корнев понял, что телефонный кабель оборвался и он никогда больше не услышит голоса брата, необыкновенное спокойствие овладело им. Сосредоточенно нахмурив брови, он продолжал неторопливо постукивать рычажком аппарата.

Вдруг задрожали стены дока. Издалека донесся скрежет металла. Андрей передернул плечами и осторожно положил трубку телефона.

Вот оно! Ледяная гора уже захватила трубу и влечет ее за собой.

А может быть, якоря удержат ее? Андрей встал и усмехнулся.

С шумом распахнулась дверь.

— Андрей! Живо вниз — сальник прорвало!

— Зачем? — безразлично спросил Андрей. — Не все ли равно, где!

— Как зачем? — побагровел Денис. — Без разговора! Зараз за мной вниз!

Андрей махнул рукой, но вдруг порывисто повернулся:

— Есть, товарищ Денисюк! Хвалю за инициативу!

Денис улыбнулся и что-то пробурчал.

Они уже бежали по коридору. Вокруг все сотрясалось. Слышался усиливающийся шум, будто струя водопада била в металлическое дно.

Чтобы спуститься вниз, нужно было пересечь центральный зал. Тусклые лампочки все еще освещали пустынный док. Со стороны труб туннеля слышался грохот. Сальник был пробит. Струя воды, похожая на длинный прозрачный цилиндр, летела со страшной силой, протянувшись на несколько десятков метров. Бурлящий поток несся по дну дока, заливая металлическую площадку.

— Скорее! — оглянулся Андрей на Дениса.

Тот, красный, с напряженно вздувшейся шеей, хотел сделать Андрею знак, но поскользнулся на мокром металле и чуть не потерял равновесие.

Волна обгоняла бегущих. Люди шлепали по щиколотку в воде. Наконец они поравнялись с коридором. Пена рвалась вперед, как бы показывая дорогу.

Андрей не мог удержаться, чтобы не оглянуться. Темные переплеты теней на своде, словно зачеркнутые строчки, смотрели на него из полутьмы сборочного зала. Док гудел, усиливая шум пробившейся в сборочный зал воды. Вот и вертикальный колодец. По винтовой лестнице спускались под холодным соленым душем. Денис и Андрей мгновенно промокли до нитки. В отсек шлюзового отделения через люк, в который они спустились, водопадом лилась вода.

— Эх, задраить бы люк! — прошептал Денис.

— Некогда… К подводной лодке! — скомандовал Андрей.

Подводная лодка водолазной команды стояла сейчас в воздушном шлюзе. На полу слабо освещенной камеры плавали в воде какие-то ящики.

— Продукты? — посмотрел на Дениса Андрей.

— Так точно… И одежда.

— Здорово! Когда успел?

— Да когда ты по телефону говорил.

Всплывшие ящики ловили и переносили внутрь лодки.

— Довольно, — устало проговорил Андрей.

Вода была уже по пояс. Денис взобрался на мостик лодки и протянул руку Андрею:

— Лезь, Андрей Григорьевич!

— Нет, надо плыть.

— Куда?

— Включить механизмы.

Денис кивнул. Андрей несколькими сильными движениями доплыл до переборки, на которую не раз оглядывался во время погрузки. Вода уже почти достигала щита управления, где виднелись приборы и кнопки.

Ухватившись за край мраморного щита, Андрей подтянулся на руках, нащупал ступеньку и встал на ноги. Вода доходила ему до груди. Шум падающей сверху струи все усиливался…

Неожиданно наступила полная темнота.

— Эй! Эй! — Голос Дениса был едва слышен из-за рева воды.

«Все ли погибло? — с удивительным хладнокровием подумал Андрей. — Если это повреждение только одной осветительной сети, еще есть надежда. Если же повреждено аккумуляторное питание механизмов…»

Осторожно Андрей нащупывал кнопки, стараясь восстановить в памяти их расположение. Каждая кнопка была ему известна: когда-то Сурен знакомил его с чертежом щита.

Андрей нажал кнопку «выдержки времени». Теперь механизмы должны были сработать не сразу, а спустя четыре минуты. Сначала закроется шлюзовой отсек, изолировав шлюз от дока, а потом должен открыться люк, соединяющий шлюз с океаном.

«Должен открыться, но откроется ли?»

Ощупью Андрей двинулся обратно.

Шум струи изменился. Андрею казалось, что вода стала прибывать скорее.

— Эй… эй!.. Андрей! Эй! — кричал время от времени Денис.

Блеснул огонек. Это Денис зажег спичку.

«Не подмочил!» — почему-то подумал Андрей.

Он увидел Дениса, который, согнувшись, сидел под самым потолком.

«Значит, лодка уже всплыла… Еще немного — и люк упрется в свод. Тогда уже не попасть внутрь».

Андрей напрягал все силы, стараясь подплыть к лодке, но вода несла его к противоположной стенке.

«Четыре минуты… Только четыре минуты! За это время надо еще успеть задраить люк, иначе океанская вода под давлением десяти атмосфер ринется в лодку».

Денис, лежа на площадке и инстинктивно упираясь рукой в свод, зажигал одну спичку за другой.

— Бери… бери руку-то!

— Где? Давай!

Андрей в непроницаемой тьме не видел Дениса, но уже ощущал металл обшивки.

— Здесь… сюда… сюда…

Рука Дениса нащупала плечо Андрея. Пальцы вцепились клещами.

— Тише ты… Больно ведь!

Андрей стукнулся головой о свод шлюза, со стоном скатился в лодку по ступенькам трапа. Денис уже задраивал люк.

— Зараз, товарищ начальник! — обернулся он с улыбкой.

В подводной лодке ярко горели электрические лампочки. Было сухо, тепло, уютно.

Андрей стоял, потирая ушибленную при падении руку. Электрический свет как-то успокаивал, вселял надежду.

— Однако и жалкий же у нас с тобой вид, Денисище! — попробовал он улыбнуться.

— Не парадный, — согласился Денис.

— С выдержкой времени… Теперь надо ждать минуты две. Если механизмы исправны и сработают, то откроется люк, соединяющий нас с океаном.

— Ну, авось, будь ласков… откроется, — серьезно и тихо сказал Денис, проводя руками по мокрым волосам.

— Тогда мы сможем выбраться из дока, но при условии…

— При каком?

— Если док уже не опустился так глубоко, что наружное давление воды намного превышает десять атмосфер. Тогда нашу лодку раздавит, как скорлупу.

— Ну что ж, — пожал плечами Денис, — две минуты не так много, можно подождать. Давай смотреть на этот манометр. Он покажет внешнее давление.

Денис и Андрей уселись в кресла кабины управления и откинулись на спинки. Глаза их не видели ничего, кроме манометра.

Денис стал считать вслух. На счет «восемьдесят шесть» стрелка манометра прыгнула.

— Одиннадцать атмосфер! — воскликнул Денис.

— Люк шлюза открыт. Док опустился лишь на десять метров. Дорога в океан свободна!

— Торопиться надо, Андрей Григорьевич. Док-то опускается… Как бы не раздавило… — засуетился Денис.

Заработали винты подводной лодки, включился прожектор. Сквозь стекла смотрового иллюминатора было видно, как медленно проплывали цилиндрические стены шлюза. На мгновение они сблизились — и вдруг исчезли.

— Океан! — облегченно воскликнул Андрей.

— Есть океан! — бодро откликнулся Денис.

Оба внимательно посмотрели друг на друга.

— Теперь обдумать надо нам с тобой, Андрей Григорьевич, как поступать.

— Всплыть под лед немедленно, пока не истощились аккумуляторы подводной лодки. В торпедном аппарате у нас есть торпеды?

— Имеются целых две — добре, как по инструкции.

— Надо только отплыть подальше от этого места. Наверняка выйти за пределы айсберга.

— Есть отплыть!

— А потом переодеться.

— Есть переодеться!

Помолчали.

— А потом как? — спросил Денис.

— Потом жалеть будем, что на нашей лодке нет радио. Это мы с Суреном виноваты. Считали, что лодка предназначена только для обслуживания дока. А под водой нельзя использовать радиосвязь. Вместо нее предусмотрен действующий на близкое расстояние ультразвуковой телефон.

— Да… жизнь — она поправку внесет.

— Значит, придется нам на самих себя полагаться, — сказал Андрей переодеваясь.

— Шукать нас станут…

— Ночь полярная… Разве заметишь такие две фигурки?

— То верно…

Андрей выпрямился. Он был одет в удобный меховой комбинезон и такие же унты. Денис с кряхтением натягивал на себя комбинезон, который был ему явно мал.

— Ходили же пешком к Северному полюсу, — как бы отвечая своим мыслям, сказал Андрей. — Вот и мы пешком к Земле Франца-Иосифа пойдем.

— Есть пойти к Францу Осиповичу! — ответил Денис, улыбаясь, словно дело касалось прогулки за город к хорошему знакомому.

— Теперь, Денисище, ты управляй лодкой, а я пойду к торпедным аппаратам. Надо прорубить окно.

Денис вытянулся. Его улыбающееся лицо дышало бодростью.

Глава четвертая. КУСОЧКИ МЯСА

Началась пурга. То здесь, то там снег серой бесформенной массой взлетал вверх, вырастая справа и слева темными колеблющимися стенами, образуя подобие улиц. Ветер заставлял эти улицы извиваться, наполняя их клубами и мутными столбами. Частая серая сетка била в лицо.

Люди тащили грубые самодельные сани, сделанные из обломков ящиков. Натягивая постромки, они наклонялись вперед, как бурлаки с бечевой. Ноги приходилось вытаскивать, высоко поднимая колена. От этого шли неуклюже, переваливаясь всем туловищем. Сани утопали в рыхлом снегу, загребали его, толкая перед собой…

— Андрюша, ты бы потер щеки. Не отморозить бы…

— Спасибо, Денисище. Ничего как будто…

Редко-редко обменивались фразами. Все больше молчали, размеренно дыша, экономя силы.

— Не остановиться ли? Как бы не сбиться нам с тобой…

— Подожди. Пусть встретится еще хоть одна гряда торосов.

— И то добре… пойдем.

Снова шли через свистящую серую тьму, пробивая воющие снежные стены, с трудом вытаскивая из сугробов ноги.

Остановились только тогда, когда уперлись в огромные, полузанесенные снегом глыбы.

— Тихий ход, стоп! — скомандовал Денис.

Принялись разгружать сани, вытаскивать спальный мешок.

В черном небе — голые, замерзшие звезды. Поперек черного купола — лыжня космоса: Млечный Путь.

На белом поле мертвые черные тени торосов. Пересекая ледяную равнину, тянется неровный след от саней.

Над санями возятся двое. Что-то связывают, скрепляют…

— Ты держи, а я затяну, Денис.

— Поживут еще, поживут, будьте ласковы…

Потом впрягаются, тянут, все удлиняя и удлиняя след.

— Шли же люди к Северному полюсу… Нансен, Пири, Седов…

— И то добре, Андрюша… А мы от Северного полюса… Комсомольцы на лыжах…

Путь преграждают торосы. Привычным движением сбрасывает Денис постромки; устало стоит перед препятствием; потом, охая и что-то бормоча, принимается лезть наверх. Ноги его то и дело срываются, проваливаясь в заснеженные щели. К поясу его привязана веревка. Она натягивается…

Андрей подталкивает сани сзади. Иногда он почти поднимает их, перебрасывает с одной глыбы на другую.

Денис уже ползет на четвереньках, но все же тянет, тянет полуразвалившиеся сани. Наверху он ложится отдыхать. Чувствуя, что веревка ослабла, он хочет подтянуть ее, но руки не поднимаются.

— Держи, Денис, держи!

— Давай… давай… сюда… будь ласков…

Андрей упрямо толкает сани, они уже совсем близко — сейчас Денис их схватит. Но сани срываются в щель между торосами.

Натянутая веревка тащит за собой Дениса. Чтобы удержаться, он цепляется за ледяные выступы, загребает руками снег. Наконец, схватившись за веревку, Андрей вытаскивает драгоценные сани.

Начинается спуск. Впереди — Андрей, выбирающий путь; сзади, сползая с одной льдины на другую, — Денис с веревкой на поясе. Переправившись через гряду торосов, не садятся — падают на снег.

— Идти… идти надо, — твердит Андрей, тщетно стараясь подняться.

Снова впрягаются в постромки и тянут, тянут, пока не встречаются с черной извилистой трещиной, издали похожей на брошенную веревку. Через нее не перешагнешь, не перепрыгнешь. Провалишься вниз — нет оттуда возврата.

Приходится идти в обход, бессмысленно уклоняясь от пути, так тщательно намеченного Андреем после проведенного им астрономического определения. Иной раз обходное движение по краю трещины занимает целый дневной переход.

Но вот наконец трещина становится уже. Собравшись с силами, Андрей перепрыгивает на другой край. Денис бросает ему постромки и натягивает веревку. Так по натянутым постромкам и веревке переправляют через трещину сани. Потом снова идут, низко наклонясь вперед, с трудом вытаскивая из снега ноги.

Однажды, едва люди отошли от трещины на несколько шагов, сани перевернулись, наехав на глыбу. Возились долго, пока не поставили их на полозья, снова потянули, но сани глубоко зарылись в снег. Повисшие на постромках путники не могли сдвинуть их с места.

— Опять бисовы полозья разъихались! — проворчал Денис.

Пришлось снять рукавицы. Пальцы замерзали мгновенно, не гнулись, не чувствовали прикосновения к дереву саней. Провозились несколько часов, оттащили сани шагов на сто и снова стали. Денис беспомощно присел у развалившихся саней.

— Рукавицы… рукавицы надень, Денисище!

Возились по очереди, но сделать уже ничего не смогли.

— Бросить придется.

Поклажу разделили на два огромных тюка: старались забрать все. Ошибку поняли еще задолго до конца перехода. Прежде если кто падал в пути, то мог подняться, а теперь…

Первым упал и не смог встать Андрей. Денис каким-то чудом держался на ногах. Но едва он наклонился над Андреем, как упал сам. Подняться удалось, лишь освободившись от ремней.

Дальше идти не было сил, хотя за весь переход прошли не больше четырех километров.

Денис стал разворачивать смерзшуюся меховую груду: сегодня была его очередь отогревать спальный мешок. Андрей сооружал шалашник, чтобы развести в бензиновой печке огонь, согреть «кофе».

Наконец Андрей забрался к Денису в мешок, лег с ним рядом. Так, лежа плечом к плечу и не обмениваясь ни словом, выпили они кипяток, который все еще продолжали называть «кофе», медленно разжевывая каждый кусочек отогретого мяса давно убавленной, до смешного маленькой порции.

Спали тяжелым сном, без сновидений, без желанного отдыха. Андрей проснулся от холода. Дениса не было рядом. Едва сдерживая стоны, Андрей выполз из мешка. Пересиливая себя, сделал несколько привычных движений утренней зарядки.

Денис сидел, скорчившись, над огоньком. Звезды заволокло, а это был единственный свет в распростершейся вокруг огромной полярной ночи.

— Последний кипяточек, Андрюша, — печально сказал Денис.

— Почему последний?

— Бросить, бросить придется…

Андрей сел рядом, наблюдая за слабым язычком пламени. Оба долго смотрели на огонек. Уже «кофе» давно вскипел, разогрелись мизерные порции мяса, снова вскипел чайник, а они все не тушили огонь — может быть, последний огонь, который они видели.

Пошли не оглядываясь. Под грудой осколков льда остались все запасы бензина, печка, посуда. Теперь, чтобы получить воду, придется растапливать лед на груди.

Идти с похудевшими тюками было как будто легче. Первые километры пути даже принесли желанную бодрость, автоматичность работы мускулов, но стоило встретить гряду торосов, как груз потянул их к земле. Долго отсиживались, прежде чем рискнули лезть на льдины.

Денис был совсем плох. А впереди ждали поля, трещины, торосы, бесконечные переходы…

Чувство голода ни на минуту не покидало людей. Даже усталость, тупая физическая боль, мутившая сознание, даже охватывавшее по временам отчаяние не могли заглушить никогда не прекращающихся мук голода.

И без того ничтожный паек убавлялся Андреем с каждым переходом. Денис молчаливо соглашался со всем, что предлагал Андрей. Он безропотно сносил все лишения, но меховой комбинезон болтался на нем мешком, костлявые плечи торчали углами.

Сны, полные обильных обедов, жирных блюд, шипящих сковородок, дымящихся сосисок, сны, полные аромата флотского борща, жаренной ломтиками румяной картошки, сочных бифштексов, нежных пирогов с тонкой корочкой и тающей во рту начинкой, — сны или видения, встававшие прямо из сугробов, подстерегали путников на каждом шагу, владели ими, мучили их, радовали, приводили в неистовство, издевались над ними.

В мешке, полузамерзшие, со льдом в резиновых мешочках на груди, люди стонали, скрежетали зубами.

— Нет, Андрюша, не вставай.

— Почему, Денисище? Надо идти…

— Нельзя! Слышишь, как воет…

Лежали в состоянии, промежуточном между сном и обмороком. Над землей бушевала пурга, надрывалась сотнями сирен и гудков. Проходили часы… может быть, дни. Невидимые руки подносили блюда с горячими пельменями, повсюду валялись открытые банки со шпротами, на белой жести выступали капельки ароматного прованского масла… целые горы черной икры, белого хлеба… хлеба… хлеба, который можно было есть целыми буханками…

Пурга кончилась. Снова вверху голодные, слабые звезды. На снегу — неясные, тощие тени.

С невероятным трудом двинулись в путь. Шли, качаясь, падая, подымая друг друга. Перед торосами, вершины которых, казалось, достигали самых звезд, останавливались. Перебраться? Нет, даже если бы там, на вершине, был котел с горячими щами.

Денис упал в снег. Андрей с болью смотрел на его рваные унты.

— Денисище!… Дениска!.. Встань… ведь ноги у тебя отморожены.

Денис зашевелился, с усилием сел. Андрей опустился рядом. Так сидели молча, безучастные ко всему. Наконец Андрей, стряхнув с себя оцепенение, передернул плечами, встал.

Денис не шевелился. Почему-то поза его показалась Андрею странной.

— Денисище, что с тобой? — спросил он тревожно.

Денисюк поник головой. Андрей схватил его за плечо, начал трясти. Голова Дениса беспомощно болталась. Андрей взял его под мышки, поднял.

Какой он стал легкий!

На ногах Денис удержаться не смог и, отпущенный другом, неожиданно повалился навзничь. Андрей стал около него на колени, заглядывая ему в лицо. Молодая луна осветила седые волосы на его давно не бритом подбородке.

— Денисище… Ну Денисище же… — тормошил друга испуганный Андрей.

Денис открыл глаза, пошевелил губами:

— Андрюша… Андрюша…

Андрей стал неумело освобождать его от тюка. Пришлось повернуть его на бок, отчего Денис слабо застонал. Голову его Андрей положил к себе на колени. Денис сделал знак — он хочет говорить. Андрей наклонился к нему возможно ниже, едва улавливая прерывистый шепот.

Поземка подняла снег со льда, запорошив глаза и уши. Андрей заботливо стер снежинки со впалой небритой щеки друга.

— Андрей Григорьевич… серденько мое… там у меня в мешке… мясо есть…

— Какое мясо? — вздрогнул Андрей, нагибаясь еще ниже.

— Моя порция, Андрей Григорьевич… Она в холстинку отдельно завернута. Смотри зараз не выбрось.

— Выбросить? Почему? Какое мясо, Денисище? Ты бредишь. Жар у тебя. Рука у меня озябшая, не почувствую…

— Нет, Андрей Григорьевич… Я тебе как начальнику докладываю… Запас там у меня схован.

Андрей нахмурился, губы его дрожали. Денис продолжал:

— Для тебя, Андрей Григорьевич, оставлял… Всю дорогу недоедал, прятал… Тебе-то нужнее…

Андрей вытянулся, напрягся:

— Зачем? Зачем ты это сделал?

— То добре, Андрей Григорьевич… Про себя рассудил, что двоим все равно не дойти… Ну вот, остальное-то само собой решилось. Автор Арктического моста, начальник строительства, поди, нужнее меня стране. Ну вот… Возьмешь мой мешок, там все и найдешь, а меня… меня здесь зараз оставь…

— Нет… нет, Денисище… — начал срывающимся голосом Андрей, потом вдруг почти закричал: — Товарищ Денисюк, я как начальник назначаю вам усиленное питание, объявляю длительный привал… отдых, пока вы не почувствуете себя лучше!

— Нет, — прошептал, качая головой, Денис. — Поздно… Да и не к чему… Иди, а мешочек возьми, Андрюша.

— Нет! — закричал в исступлении Андрей. — Денис, родной, не брошу я тебя! Не брошу! Зачем ты это придумал? Ведь у тебя же трое ребятишек…

— То ж я не сам, Андрей Григорьевич, не сам… Давно я читал, что так одна индианка сделала, которая белого любила. — Он помолчал, собираясь с силами. — А я ведь не только тебя люблю, Андрюша… я ведь служу нашему общему делу, которому нужен ты… А хлопчики мои… Ты позаботься о них… — И Денис замолчал, закрыв глаза.

Андрей боялся пошевелиться, думая, что его старый, преданный друг уснул. Денис несколько раз принимался стонать, но скоро затих. Так сидел Андрей неподвижно, пока не почувствовал, что коченеет.

Он стал тереть руки, стараясь согреть их, потом осторожно дотронулся до Дениса. Рука его отдернулась сама собой. Долго смотрел он, наклонившись, на исхудавшее лицо, стараясь запомнить обострившиеся, освещенные луной черты.

Андрей плакал…

Глава пятая. ОДИН

Андрей шел один. Теперь он не смеет погибнуть, он обязан выжить!

Позади оставался неровный след — тонкая пунктирная дорожка, теряющаяся среди снежных барханов. Худое лицо Андрея обросло бородкой, забитой сейчас снегом. Он шел, нагибаясь вперед, словно тащил сани, которых давно уже не было. Когда он останавливался, ему было трудно удержаться на ногах. Он должен был или опускаться на снег, или прислоняться к ледяным глыбам. За спиной его легко подпрыгивал сморщенный, тощий тюк.

Наконец Андрей остановился, с трудом расправил мерзлый спальный мешок. Забравшись в него, взял с собой тюк. Тщетно шарил он рукой по карманам рюкзака. Кроме маленького холщового свертка, там ничего не было.

В эту ночь, если это в самом деле была ночь на Большой земле, Андрей не развернул заветной холстинки и уснул голодный.

Утром, проснувшись, он долго не мог пошевелить отекшими членами. Усилием воли заставил себя вылезти из мешка и заняться гимнастикой. Потом, сев на мешок, тупо смотрел на холстинку.

Вдруг откуда-то издали докатился грохот. Андрей вскочил.

Один за другим раздавались артиллерийские залпы. Лязг, рев, треск, сливались в дикую вакханалию звуков.

Андрей поспешно развернул холщовую тряпочку и положил в рот кусочек мяса. Торопливо сложив спальный мешок, он зашагал на юг, изредка оглядываясь назад, откуда продолжали доноситься треск, гул и взрывы.

Где-то там, за горизонтом, шли друг на друга ледяные поля, поднимались изломанными хребтами. Человек бежал от них. Новая реальная опасность прибавляла сил.

Когда Андрей перелезал через нагромождение льдин, резкий порыв ветра чуть не сорвал его вниз. Со льда взвились снежные языки, колючие снежинки проникли под свободно болтающуюся на Андрее одежду, глаза мгновенно залепило. Над головой крутилось снежное облако, кругом все выло…

Андрей упрямо перелез через торосы и пошел дальше, увязая в снегу. Он продолжал еще жевать жесткий кусочек мяса.

Наконец метель остановила его. Забравшись в мешок, он ждал, пока стихнет буря. То забываясь в полусне, то просыпаясь, как от толчка, он прислушивался к завываниям. Наконец все стихло; в небе снова загорелись звезды, указывая путь.

Новый кусочек мяса помог Андрею встать.

Ритм ходьбы поглотил все ощущения. Дорога казалась удивительно легкой.

Вдруг Андрей остановился, потом сделал несколько шагов в сторону. Стоя над странным сугробом, он неожиданно ощутил во всем теле тяжелые удары пульса. Потом опустился на колени, обхватил голову руками и упал. Тело его беззвучно вздрагивало.

Перед ними были сани, сколоченные когда-то Денисом, сани, брошенные много дней назад!..

Все, все напрасно! Усилия выше человеческих, потеря друга — и все лишь для того, чтобы, блуждая по дрейфующим льдам, снова вернуться к проклятому месту!

Андрей сел, ощупывая полозья.

Но откуда железная оковка? Ведь Денис делал полозья из фанерного ящика.

Корнев вскочил. Еще раз нагнулся, потом выпрямился и вдруг неожиданно приподнялся. Бессвязные слова рвались наружу. Кажется, он что-то пел или кричал.

Продолжая свой нелепый танец, он сбросил тюк, достал секстан. Никто никогда не слышал, чтобы Андрей пел. Но сейчас он пел изо всех сил, радостно пел тут же мгновенно возникшую песню с особенными словами: «Не те… не те… другие сани… Ура… ура… другие! Нарты, нарты! Да здравствуют неизвестные нарты!»

Но кто, кто бросил здесь эти сломанные норвежские нарты? Кто и когда мог быть в этой пустыне? Андрей обошел нарты, внимательно изучая снег. Да, люди были здесь совсем недавно… может быть, только вчера. Сани еще видны из-под, снега, а ведь недавно была метель.

Кровь прилила к лицу. Андрей почувствовал, что у него пылают давно отмороженные щеки.

Люди!

Но метель занесла их следы. Все равно — догнать! Догнать во что бы то ни стало!

Андрей торопливо накидывал на плечи ремни. Забыв об усталости, он почти побежал на юг. Ведь люди могли идти только туда. Остановиться на привал? Нет! Ведь идущие впереди, быть может, еще сильны… Быть может, они делают длинные переходы. Нет, он не отстанет от них.

В конце концов Андрей свалился на снег в полуобморочном состоянии. Пришлось достать спальный мешок. Но спал он не больше трех часов.

— Они уходят! — вскочил он, испуганный. — Догнать! Догнать их скорей! В этом спасение!

Так прошло еще несколько дней. Андрей снова стал терять силы. Но однажды, в конце очередного перехода, его внимание привлек новый сугроб. Из-под снега торчал мех.

Зверь?

Андрей осторожно подошел к сугробу и судорожными движениями стал разгребать снег.

Человек. Вернее, труп человека…

Печально смотрел Корнев на свою новую находку. Неизвестный в удобном меховом комбинезоне лежал на спине, обратив лицо к безучастным, холодным звездам. Андрей нагнулся к нему, но тотчас отпрянул.

У человека не было лица.

Появившаяся луна осветила оскаленные зубы; глазные провалы черепа смотрели загадочно и страшно.

По-видимому, какой-то зверь обглодал лицо несчастного путника.

Андрей передернул плечами. Впервые он подумал об опасности. Ведь он был безоружен…

Андрей нагнулся к мертвецу, счищая с него снег. Что-то покатилось по льду. Пузырек с жидкостью.

Корнев открыл притертую пробку. Странный, дурманящий, сладковатый запах, удивительно знакомый, но который он никак не мог вспомнить.

«Кто же этот человек? Как попал он в пустыню? — думал Андрей, принимаясь за погребение незнакомца. — Остался ли в живых кто-нибудь из тащивших сани? Почему человек не похоронен?»

Завалив труп кусками льда, Андрей выпрямил онемевшую спину и посмотрел по сторонам.

Кровь сразу остановилась в нем, колени дрогнули. В двадцати шагах, с любопытством глядя на него, стоял белый медведь.

Так вот кому помешал он своим приходом, вот кто прервал здесь свою трапезу! Испугавшись в первый момент, он вернулся сюда, чтобы отстоять свою добычу.

Медведь, словно приняв какое-то решение, неуклюже переваливаясь, направился к безоружному человеку. Машинально Корнев опустил руку в карман, но там был только пузырек. И вдруг сверкнуло воспоминание — сладкий, дурманящий запах! Теперь он знал, что это такое.

Медведь приближался, глухо рыча. Ловким движением Андрей сбросил свой тюк и вытащил холстину; кусочки мяса рассыпались по снегу. Медведь приближался. В мгновение опорожнив пузырек, держа перед собой тряпку, человек смело пошел навстречу медведю.

Медведь оскалил пасть. Каким маленьким казался человек по сравнению с огромной белой тушей! Андрей бросился вперед. Протянув пропитанную неоэфиром тряпку, он ловко окутал ею морду медведя. Зверь сгреб человека, прижал к своей груди, пытаясь освободиться от неприятной тряпки. Это спасло Андрея: медведь не разорвал его спины когтями — он лишь придерживал жертву одной лапой, а другой пытался стащить тряпку.

Андрей напряг мышцы. На спину давила невыносимая тяжесть. В лицо лезла жесткая шерсть. Сладкий, дурманящий аромат мешался с терпким медвежьим запахом, похожим на рыбий.

«Нужно не дышать, не дышать!»

Хрустнули кости, в глазах помутилось…

Медведь покачнулся, лапа его скользнула по спине человека — затрещала распоротая когтями куртка. Стон человека слился с громким медвежьим сопением…

Андрей пришел в себя от холода, спина замерзла: видимо, снег забился в распоротую куртку. Отползти в сторону оказалось невозможным: нога была придавлена тушей медведя. Зверь лежал неподвижно. Тряпка, пропитанная неоэфиром, лежала тут же на снегу, около раскрытой пасти.

С большим трудом человек вылез из-под медведя и попытался встать. Коченеющие пальцы нащупали разодранную одежду на спине. Куртка погибла, починить ее, конечно, нельзя; рана, по-видимому, пустяковая: кровь уже запеклась.

Андрей глядел на уснувшего хищника. А что, если он проснется? Достав большой охотничий нож, он принялся добивать зверя.

С сожалением смотрел Корнев на драгоценную медвежью тушу, которую должен был бросить в снежной пустыне. Ведь это же пища!

Забрав с собой столько мяса, сколько мог унести, запаковав свой тюк, Андрей подошел к тому месту, где его застал медведь. Долго ползал он, подбирая рассыпанные по снегу кусочки старого мяса.

Холод давал себя чувствовать: сквозь разодранную куртку проникал ветер. Андрей только после долгой внутренней борьбы заставил себя сменить одежду — пришлось отрыть недавно погребенное тело.

В этот же вечер Андрей узнал вкус сырого медвежьего мяса. Сначала оно казалось противным, особенно жир. Приходилось заставлять себя есть. После всех потрясений он уснул, вконец обессиленный, ничего не чувствуя и ни о чем не думая. Во сне он боролся с гигантским медведем, у которого вместо морды был гладкий обглоданный череп с пустыми черными глазницами…

Утром Андрей торопливо собрался в путь. Медвежатина ощущалась за плечами приятным грузом. Она давила плечи, но спина не гнулась.

Переход шел за переходом. Новые силы вливались в Андрея после пережитой им встряски. Шаг стал сильным, упругим. С удивлением вспоминал Корнев, как раньше подолгу сидел перед каждой трещиной, прежде чем решался через нее перебраться.

Однажды, стоя на вершине тороса, Андрей намечал дневной переход. И вдруг ему показалось, будто впереди движется какая-то темная точка.

«Неужели опять медведь?» Андрей хотел бежать. Потом спохватился: «Вдруг это человек? Что, если у погибшего был товарищ?» Он легко перескочил через трещину и почти бегом бросился по ледяному полю.

Да, это был человек! На снегу Андрей увидел путаные следы. Местами попадались глубокие ямы: по-видимому, человек падал.

Долго бежал Андрей, пока совсем не выбился из сил, но догнать незнакомца не смог. Ему казалось иногда, что он видит темный силуэт на дальних торосах, но он не был в этом уверен: слабый свет звезд был так обманчив.

Наконец Андрей решил остановиться на ночлег. Метели не предвиделось, и он не боялся, что снег и ветер заметут следы. Завтра, не позже, он догонит этого человека, а сейчас должен набраться сил.

Он уснул беспокойным сном, в страхе, что потеряет своего еще не обретенного спутника.

Несколько часов сна освежили его. Быстро собрался он снова в путь, на ходу дожевывая противный кусок медвежьего жира, отдающего ворванью.

Сбивчивые следы, то пропадая, то появляясь, вели вперед. И вдруг Андрей увидел на снегу темное пятно. Он ускорил шаги, почти побежал, но, споткнувшись, упал. С трудом поднялся он — дыхание перехватило.

Перед ним был спальный мешок.

По-видимому, человек спал. Андрей осторожно сел и стал смотреть на неподвижную груду меха. Ощущение, что он теперь не одинок, наполняло его безудержной радостью. Хотелось смеяться, даже петь. Несколько раз он порывался разбудить спящего, но останавливал себя. Нет! Он должен беречь сон своего нового спутника.

Несколько часов просидел Андрей, не спуская глаз с неподвижного спального мешка. Но вот груда меха зашевелилась. Андрей стал так, чтобы человек мог видеть его.

Крик ужаса раздался в ледяной пустыне. Человек, стоявший на коленях и еще не успевший освободиться от мешка, закрыл лицо руками и повалился на спину.

— Товарищ… товарищ… не бойтесь… я такой же несчастный, как вы. Хэлло! Хау ду ю ду, сэр! Экуте ву?

Андрей испуганно тряс незнакомца, обращаясь к нему на тех языках, которые знал.

Наконец незнакомец осторожно отвел от лица руки и, заикаясь, сказал на плохом английском языке:

— Простите, сэр, мне показалось, что мертвый друг явился передо мной. Эта куртка… эта куртка…

Андрей вздохнул:

— Вы правы. Мне пришлось взять его одежду.

И Андреи рассказал незнакомцу, при каких странных обстоятельствах он встретился с его мертвым другом.

Неизвестный слушал, грустно качая головой:

— Я был так слаб, что не смог похоронить его. И вместо наказания небо посылает мне вас… О сэр, жизнь не кажется мне теперь потерянной!

Андрей с любопытством рассматривал своего нового товарища. Он был еще молод. У него было лицо с приплюснутым носом, раскосые глаза смотрели печально. По всей видимости, это был японец.

Он протянул руку Андрею, слабо пожал его пальцы и производил:

— Мы связаны кровью моего друга и этой пустыней.

— Мы товарищи отныне, — подтвердил Андрей.

— То-ва-ри-щи, — тихо, с трудом повторил японец.

Глава шестая. ОБРЕТЕННЫЙ ДРУГ

Ледяные поля больше не казались такими унылыми, звезды светили ярче — не было больше одиночества: рядом с Андреем размашистым, экономичным шагом шел его новый спутник.

Юко был удивительно спокойным и скромным человеком. Он не надоедал Андрею расспросами, мало рассказывал и о себе. Андрей узнал только, что он один остался в живых из экипажа самолета, посланного для подготовки американской трансполярной трассы, так рекламировавшейся в последнее время. Самолет, вылетев с Алеутских островов, совершил вынужденную посадку прямо на лед. Это стоило жизни двум членам экипажа. Двое оставшихся — Юко и его товарищ — решили идти к русской земле. Провианта у них было мало, и они очень страдали. Пришлось бросить сани, на которых Юко вез своего товарища-американца с отмороженными ногами.

— Однажды наступил момент, когда мой друг покинул спальный мешок, — тихо говорил Юко. — Я хотя удивился, но не придал этому значения. Когда же я встал, то нашел его уже задохнувшимся. Добрый товарищ… Он не хотел быть мне обузой и воспользовался неоэфиром… Да простит мне бог, но я как безумный бежал от этого места, так и не погребя его тела… Я жестоко наказан теперь вашим рассказом. Никогда во всю мою жизнь это темное воспоминание не покинет меня!

Юко поник головой. Андрей утешал его как мог. Он ведь тоже потерял своего друга.

Рассказ Андрея о гибели подводного дока Юко выслушал без всякого интереса. Казалось, никакие события в мире не могли теперь взволновать его. При всяком удобном случае он переводил разговор на свою прекрасную Японию и мог долго-долго, с трудом подбирая слова, говорить о ней.

Один спальный мешок бросили; спали теперь вместе, согревая друг друга. У Юко оказался запас жидкого топлива, и Андрей снова узнал вкус горячего чая. Силы возвращались к нему. Японец тоже чувствовал себя бодрее: медвежатина была именно тем, чего не хватало его истощенному организму.

Юко проявил себя на редкость выносливым человеком. Андрей помнил его следы, по которым можно было судить, что он шел, изнемогая, падая, и подолгу лежал. Но теперь, когда они шли вместе, Андрей никогда не видел, чтобы Юко чем-нибудь выдал свое утомление. Он шел всегда прямо, никогда не жаловался. Это смущало Андрея: что могло вселить силы в этого измученного, так же как он сам, человека?

Только ночью, когда они лежали в спальном мешке и японец забывался, Андрей слышал его тихие стоны.

Монотонно тянулись утомительные переходы. Глядя на своего молчаливого, стойкого спутника, Андрей тоже старался держаться бодро, но слабость с каждым переходом все больше и больше овладевала им. Ноги распухли и болели, зубы расшатались, десны стали кровоточить.

Цинга?

Юко заметил состояние товарища и стал с нежностью заботиться о нем. Он взял на свои плечи почти весь груз, несмотря на протесты Андрея. Он заставлял его идти, уверяя, что движение — лучшее средство борьбы с болезнью. И наконец, в котомке японца оказались лимоны, самые настоящие лимоны!

Случалось, что японец переносил Андрея через трещины буквально на руках. Андрею было стыдно, он проклинал свою слабость. Он хорошо видел, что самоотверженно помогающий ему товарищ только нечеловеческим усилием воли держится на ногах. Но цинга лишила Андрея силы сопротивления. Он вынужден был принимать заботы японца.

Так продолжали они двигаться вперед. Все чаще и чаще мела поземка, переходящая в пургу. Не раз спутники по нескольку суток оставались в спальном мешке, боясь высунуть голову.

В эти мучительные, тягучие часы, когда над льдами свирепствовала пурга, японец старался занять Андрея. Он рассказывал ему о Японии, рассказывал о девушке, которую любил, скромно не называя ее имени. Он читал ему японские стихи, утонченные, со своеобразным ритмом, без рифмы, полные намеков и скрытого смысла.

Юко предложил Андрею изучать японский язык. Андрей с охотой согласился. В свою очередь, Андрей стал учить нового друга русскому языку. Так, стараясь не говорить по-английски, коротали они часы вынужденного бездействия, на которое обрекала их ненастная погода.

Андрей воспрянул духом. Лимоны, отдых, заботы нового друга сделали свое дело. Былая энергия вновь возвращалась к нему. Проснулись и мысли, а с ними — заботы о строительстве. «Что сталось с Арктическим мостом? Уцелела ли благодаря водонепроницаемым переборкам хоть часть туннеля? Возможно ли продолжение работ? Дошел ли поезд с людьми до земли? Что со Степаном?»

Однажды, проверяя свои запасы, путники убедились, что медвежьего мяса осталось очень немного. Запасы японца давно уже кончились. Пришлось перейти на голодный паек.

Ссылаясь на болезнь Андрея, Юко настоял, чтобы Андрей получал увеличенную порцию. Кроме того, он хотел отдать ему всю свою порцию риса, бывшего в его котомке.

— Вы еще окажете мне услугу, когда мы придем к вашим русским зимовщикам, — говорил Юко, пытаясь убедить своего больного друга.

Но Андрей не мог принять эту жертву и был неумолим.

Тянулись бесконечные льды, торосы и трещины. Люди шли как во сне, поддерживая друг друга.

Кроме Сурена Авакяна и Дениса, Андрей ни с кем не сходился близко. Этот же человек расположил к себе Андрея. Всей душой Корнев привязался к своему новому товарищу. Идя плечом к плечу по ледяным полям, они молчали, но даже это немое общение с новым товарищем ободряло.

Наконец провизия кончилась. Остались только кусочки мяса, которые были для Андрея священными. Андрей без колебания предложил японцу включить их в дневной паек. Узнав их происхождение, Юко долго отказывался. Но Андрей был настойчив: он не хотел, чтобы еще один человек отказывался ради него от пищи.

Когда на привале они впервые положили в рот кусочки смерзшегося мяса, Юко снял шапку и встал.

— Почтим его память, — сказал он.

У Андрея навернулись слезы на глаза. Его друг продлил жизнь не только ему, но и его новому товарищу.

После этого случая к концу второго перехода Андрей увидел на горизонте груду льдин. Это мог быть ледяной вал, какие они встречали десятки, но острое волнение почему-то охватило Андрея.

Юко был близорук, он ничего не мог рассмотреть. Андрей так ускорил шаг, что Юко едва поспевал за ним, смущенно улыбаясь.

Чем внимательнее вглядывался Андрей в нагромождение льдов, тем учащеннее билось его сердце.

— Земля! Земля! Юко, земля! — наконец закричал он и побежал.

Сил было очень мало, и Андрей скоро упал. Все тело ныло, голова кружилась. Юко был далеко позади. Андрей решил подождать его.

Наконец японец догнал товарища, и они вместе пошли к земле. По-видимому, это был один из островов архипелага Франца-Иосифа.

Они достигли берега совсем измученные. Но на этот раз впервые за все путешествие они ночевали на земле. Собственно, земля эта мало чем отличалась от ледяных полей. Она была так же покрыта льдом и снегом, и только в редком месте можно было увидеть скалу, на которой не удержался снежный покров.

Но все-таки это земля! Теперь они близко у цели!

Ах, если бы иметь карту! Андрей был убежден, что остров Рудольфа теперь близок. Скоро они увидят друзей! Скоро они почувствуют тепло натопленного дома! Скоро, скоро они услышат голос Мира!

Несмотря на утомление, Андрей проснулся раньше Юко. Он боялся пошевелиться, чтобы не разбудить товарища. Японец спал беспокойно и бормотал бессвязные слова. Корневу послышалось чем-то знакомое имя: «Кими-тян».

Наконец Юко проснулся. Следом за Андреем он выбрался из мешка. Его лицо осунулось за время перехода. Лишенное растительности, оно казалось юным.

Они долго совещались, прежде чем избрали направление дальнейшего пути. Карту архипелага Франца-Иосифа ни Андрей, ни Юко вспомнить не могли. Решили идти от острова к острову в надежде наткнуться на жилье людей или на хижину брошенной зимовки со складом продовольствия.

Тяжело было покинуть твердую землю и вновь ступить на лед. Несколько раз оглядывался Андрей на неизвестный остров. Ночевали они на льду.

Отдохнув, снова двинулись, надеясь вскоре набрести на землю.

Но остров не попадался. Оба товарища скрывали друг от друга тревогу. Сделали еще один переход, но никаких признаков земли так и не заметили. В этот привал был съеден последний кусочек мяса, завещанного Денисом.

Друзья больше не разговаривали. Все было понятно без слов.

Решили идти обратно, чтобы испробовать новое направление. Впервые Андрей заметил, что и Юко начал сдавать. Его походка стала неровной, он часто останавливался, чтобы отдышаться. Теперь Андрей пытался помочь товарищу, ободрял его.

Они были в одном переходе от острова, когда услышали в небе гул. Оба только что забрались в мешок. Несколько минут они прислушивались, вглядывались в темноту. Потом как безумные выскочили из мешка.

Сомнений быть не могло.

Японец дрожащими руками развертывал свою котомку.

— Самолет! Самолет! — исступленно кричал Андрей.

Самолет шел низко надо льдом.

Вдруг раздался оглушительный выстрел. Андрей вздрогнул. В тот же миг сноп огня взвился в небо и рассыпался там искрами.

Отвыкший от света Андрей совершенно ослеп.

Снова выстрел — и снова сноп огня.

«Ракеты!» — понял Андрей.

Японец методично выпускал их одну за другой.

С самолета заметили сигналы. Пилот положил машину на крыло и стал делать круг. Юко, радостно глядя на Андрея, показал ему ракету.

— Последняя, — прошептал он.

Последняя ракета взвилась в воздух.

Самолет продолжал делать круги, вероятно выискивая место для посадки. Какое счастье! Торосов не было, всюду простиралось гладкое снежное поле. Но ведь с самолета могли этого не видеть! Света звезд было совершенно недостаточно. Юко пропитал тряпку бензином и поджег ее. Огонь замерцал, отражаясь в ближних льдинах.

Теперь было совершенно очевидно, что самолет шел на посадку.

— Вот и ваши друзья пришли за нами, — произнес Юко, пожимая Андрею руку. В его голосе было что-то вопросительное.

— Мои и ваши друзья! — воскликнул Андрей.

Самолет уже бежал по льду. Андрей и Юко бросились к нему, перепрыгивая через мелкие льдины.

Было видно, как из кабины на лед выскочили три человека. Они заметили Андрея и Юко и махали им руками. В висках у Андрея стучало, голова кружилась. Он остановился рядом с Юко.

Люди с самолета приближались. Юко сделал шаг вперед, пристально вглядываясь в подходивших. Потом в нем произошла странная перемена. Он как-то вытянулся, подобрался, пошел навстречу к идущим чеканным, военным шагом.

Улыбающийся Андрей шел следом за ним. Все с той же улыбкой наблюдал он, как этот смешной, милый Юко стал по-военному во фронт, отдал честь и что-то проговорил.

Летчик. Сказывается профессия. Не хочет ударить лицом в грязь.

Андрей подошел поближе, протягивая руки, чтобы заключить в объятия первого же человека с самолета. Вдруг он услышал сказанное по-английски слово: «Пленник». Андреи узнал голос Юко.

— Пленник, — повторил японец.

Андрей понял, что стоящие перед ним люди — англичане или американцы.

Продолжая улыбаться, Андрей слабо крикнул:

— Хэлло!

Один из спасителей приблизился к Андрею и сказал, перекладывая во рту резиновую жвачку:

— Эй вы, неизвестный! Мистер Муцикава рассказал нам про ваши штучки. Мы лихо довезем вас до электрического стула, на который вас посадит американский суд.

— Что такое, сэр? — отшатнулся Андрей. — Я не понимаю вас…

Долговязый пилот обмотал шею шарфом, развевавшимся на ветру, и сказал усмехаясь:

— Понимать здесь нечего, мистер Неизвестный! Я вот не понимаю, как это вы умудрились влезть в отправляющийся самолет на Алеутских островах. Как это мои ребята вас проглядели?

— Юко, Юко! — вскричал Андрей. — Что такое? Помогите нам договориться… Видимо, вас не так поняли…

— Вас прекрасно поняли, — прервал его грубо американец. — Господин Муцикава, служащий нашей американской трансполярной воздушной компании, сообщил нам все. Вы проникли на отправляющийся с Алеутских островов самолет с целью помешать устройству ледового аэродрома. Во льдах вы совершили диверсию, взорвав самолет и убив двух американцев и одного японца, служащих нашей компании. Храбрый мистер Муцикава вел вас для передачи русским властям как преступника.

— Вы с ума сошли! — попятился Андрей.

— Ничуть! Ну, мистер Неизвестный, отправляйтесь за мной. До электрического стула мы вас доставим в целости и сохранности.

— Ложь! — крикнул Андрей вне себя от гнева. — Юко! Юко! Идите скорее сюда! На вас клевещут!

Юко вошел в кабину самолета, даже не обернувшись. Двое американцев стали по обеим сторонам Андрея.

— Это ложь! Мой друг просто сошел с ума от счастья. Я инженер Корнев, начальник строительства Арктического моста. Мне удалось спастись.

Долговязый улыбнулся:

— Эй, вы! Не бросайте тень на хорошего парня. Нет ни одного американца в Америке, который не уважал бы русского инженера Корнева. Не присваивайте его имени… Берите его, ребята!

— Отойдите! — закричал Андрей, но не успел он и двинуться, как два дюжих американца повисли на его руках.

Андрей сделал невольную попытку освободиться, но противники были сильны. Едва ли американцы хотели его повалить — скорее всего он упал сам, обессиленный, потрясенный. Когда ему связывали руки, он вдруг почувствовал знакомую тупую боль в позвоночнике. Его толкали, заставляли идти, но тело Андрея стало чужим, ничего не чувствующим, ноги не слушались. Тогда его грубо поволокли по снегу и бросили в кабину самолета.

Недвижный, беспомощный, лежал он на полу. Слух воспринимал лишь обрывки фраз. Заревел мотор. Кабину качнуло. Тело Андрея откатилось в угол. Самолет подпрыгивал на неровностях поля. Потом вдруг стало спокойно.

Американец и Муцикава разговаривали. Сквозь гул двигателей до Андрея иногда долетали отдельные слова:

— Преступник!.. Электрический стул!..

Он узнал голос Юко.

Глава первая. ТАЙНА УСУДЫ

В углу выращенного своими руками садика О'Кими соорудила маленький храм.

Высокие деревья отгораживали его от внешнего мира, и через их густые ветви, казалось, не проникал даже шум города. Отделенный от остального сада крошечным прудом, этот уголок своей тишиной и прохладной тенью навевал безотчетную печаль.

О'Кими любила бывать здесь.

Она подолгу мечтала, сидя на каменных ступенях миниатюрного храма, похожего на игрушечный домик. Иногда она читала книги или писала изящные, полные таинственной грусти стихи:

Все в лунном серебре…

О, если б вновь родиться

Сосною на горе.

Но сегодня Кими-тян направилась сюда со смешанным чувством торжественности и привычного, смягченного дымкой времени горя.

Горе ее было подобно Фудзияме. Оно было так же огромно, всегда было видно, где бы ни находилась Кими-тян, и в то же время было несказанно далеко, скрытое прозрачной ширмой дождя.

Несколько лет назад похоронила О'Кими свои смутные девичьи мечты. Шуршащий лист газетной бумаги разбил ее сердце, сделал ненужным, пустым ее существование.

В тот день она не захотела жить. Она не смогла выполнить своего решения только потому, что горе слишком ослабило ее, уложило в постель. Она не хотела сопротивляться, хотела тихо угаснуть, но молодой организм оказался сильнее болезни.

Тогда она стала искать себе в жизни цель, связанную с его памятью, и вступила в Союз новой молодежи. В новых, далеких прежде интересах, в обществе незнакомых людей вновь искала она себя, вспоминая Париж и мечты юности.

Она доставляла много огорчений отцу. Родственники были возмущены деятельностью О'Кими. Но старый профессор не протестовал. Он видел, как угасала его Кими-тян, и был рад любому ветерку, который мог раздуть в ней пламя жизни. Может быть, он даже знал, что в ее маленьком сердечке помещалась огромная Фудзияма горя.

Это случилось в январе. Зима в тот год была суровая. Погибали голодные, раздетые крестьяне. Той страшной весной явился где-то пропадавший Муцикава. Еще слабая после перенесенной болезни, она не захотела его видеть, словно он был виновен в происшедшем несчастье.

Известие о гибели Кото прошло как-то мимо О'Кими. Ее не интересовали пересуды родственников, видевших теперь только одного претендента на руку О'Кими. Но когда о замужестве заговорили с О'Кими всерьез, она испугалась. Ей это показалось кощунством.

Непонятное упорство сбило с толку родственников, вызвало возмущение. Но на помощь О'Кими снова пришел отец. Его финансовое положение и научная репутация настолько укрепились, что он мог позволить себе не считаться с японскими традициями и родней.

О'Кими не вышла замуж за Муцикаву. Взбешенный категорическим отказом жених скрылся. Говорят, он уехал не то в Индонезию, не то на Филиппины, поступив на службу в иностранную авиационную компанию…

Кими-тян опустилась на ступеньки. Храм ее горя был построен в утонченном японском стиле. Крохотные ворота из двух столбов с изогнутой перекладиной вели в маленькое помещение.

Дождавшись, когда тень от ближайшего дерева достигла ступенек, О'Кими приблизилась к алтарю.

Здесь, в нише, стоял полированный деревянный ящик прекрасной работы, покрытый, как решеткой, полосами красного лака и золота. Буддийские религиозные традиции были соблюдены в мелочах.

Никто из родственников О'Кими, из любопытства заглядывавших в этот храм, не мог заподозрить, что внутри этого красивого ящика не стоит в окружении золотого блеска маленький Будда в темно-синем платье, с позолоченным лицом.

Содержание ящика было совсем другим. Оно вполне могло привести в священный трепет всякого благопристойного японца.

Убедившись, что она одна, Кими-тян осторожно открыла лакированную крышку.

Там, в траурной рамке, была помещена большая фотография, вырезанная из какого-то иллюстрированного журнала. Молодой человек с худощавым, немного скуластым лицом и энергично сдвинутыми бровями шагал по мокрому от дождя тротуару. Рядом с ним шла маленькая японская девушка в европейском платье. Ее миловидное лицо было опущено, в позе ощущалась робость.

Печально смотрела О'Кими на фотографию. Как давно это было!

Всего лишь несколько минут они были вместе. Их автомобили остановились рядом перед подъездом нью-йоркского отеля, где должно было состояться учредительное собрание общества его плавающего туннеля. Они шли с ним плечом к плечу, говоря об Арктическом мосте, а кто-то из репортеров снял их. Как благодарна она неизвестному репортеру! Как много счастливых и вместе с тем горьких минут доставила О'Кими эта фотография!

Кроме фотографии, в ящике лежала красивая тетрадь-альбом в деревянном переплете, покрытая красным лаком с черными и золотыми цветами.

Стихи О'Кими… Ее несбывшиеся грезы, жившие лишь на бумаге!

Встретились с ним мы

Впервые, как осенью

Падали листья…

Снова сухие летят,

Летят на его могилу!

Стихи были написаны на первой странице. Это были те строки, которые в виде тени отбросил на землю небольшой качающийся фонарик на склоне Фудзиямы.

О'Кими опустилась на колени перед своим алтарем — алтарем наивных грез и сентиментальных мечтаний, глядя на дорогое ей лицо человека, может быть, никогда и не вспоминавшего о ней.

Вдруг девушка вздрогнула. Она почувствовала, что сзади нее кто-то стоит. Не оборачиваясь, она сжалась в комочек, втянула голову в плечи.

Большая рука легла на худенькое плечо О'Кими.

— Кими-тян, моя маленькая Кими-тян! — тихо сказал старый Усуда.

Девушка быстро обернулась. Она испуганно смотрела на отца.

Усуда стоял перед ней и качал коротко остриженной головой. Он смотрел на фотографию, где Кими-тян шла рядом с русским инженером.

Они долго молчали.

Шум большого города проникал сюда приглушенным, похожим на рокот прибоя.

Медленно закрыл Усуда крышку ящика и повернулся к дочери. Она сжалась еще больше, словно ожидая удара.

Усуда сказал все тем же тихим, даже печальным голосом:

— Неужели, моя маленькая Кими-тян, это было так серьезно?

О'Кими наклонила голову:

— Да, отец.

— И поэтому ты не хочешь выйти замуж?

— Да, отец… — Кими-тян заплакала. — Я никогда, никогда не буду теперь счастливой!

Старик задумался. Его широкий львиный нос сморщился. Может быть, он хотел улыбнуться, но это больше походило на гримасу.

— Я был слеп, — сказал он и повернулся.

Уже отойдя несколько шагов, он бросил через плечо сухим, черствым голосом:

— О'Кими, этот храм — кощунство… И если бы кто-нибудь узнал… — Он передернул плечами и пошел по дорожке.

Кими-тян окаменела. Она ждала взрыва, но отец сдержался. Теперь можно было ждать самого худшего.

Бережно взяла она из ящика драгоценную фотографию, тетрадь стихов и газету — проклятую, зловещую газету, принесшую весть о его гибели…

Усуда прошел в кабинет и сказал:

— Сегодня день совпадений, а может быть, знамения. Дайте мне это письмо из Сиэтла.

— Какое письмо, Усуда-сударь? — почтительно справился секретарь.

— Письмо от моего друга, психиатра.

— Окажите благодеяние, Усуда-сударь, оно лежит у вас на столе.

Усуда заперся в кабинете. Он был не только знаменитый психиатр, но также и глубокий психолог. Ради любимой дочери он готов был на многое…

Месяц прожила в страхе О'Кими. Отец не желал ее видеть, но и не позволял ей никуда отлучаться из дому.

Однажды к особняку Усуды подъехала санитарная карета. О'Кими вместе с Фуса-тян видела белые халаты, косилки. К изумлению девушки, больного доставили прямо в кабинет к Усуде. Раньше профессор никогда не имел дела с такого рода больными.

Усуда стоял у дверей, наблюдая, как санитары перекладывали больного на широкий европейский диван.

— Спасибо, — сказал человек на носилках, — теперь я уже могу сидеть.

Он откинулся на спинку дивана, провел рукой по седеющей бороде и равнодушно оглядел незнакомую обстановку.

Санитары, низко кланяясь Усуде, вышли.

— Это вы — профессор? — спросил человек, сидевший на диване.

— Будем знакомы, сказал Усуда, потирая руки и усаживаясь за стол.

Несколько минут длилось молчание.

— Мои друг, — начал тихим голосом Усуда, — вы представляете несомненный интерес для психиатра. — Он вскинул глаза на своего гостя. (Тот сидел не шевелясь.) — Передо мной, — продолжал Усуда, — лежит история вашей болезни. Не знаю, насколько вы осознаете теперь, что несколько лет назад там, в Сиэтле, только обострение вашего недуга, паралич на почве старого ранения позвоночника, и провал памяти спасли вас от электрического стула. (Пациент нахмурился.) Известны ли вам все обвинения?..

— Память полностью вернулась ко мне вместе со способностью передвигаться, профессор, — прервал Усуду незнакомец, пытаясь подняться с дивана.

— Не надо, не надо, — остановил его Усуда, вставая.

Больной сел, а Усуда прошелся по комнате, внимательно вглядываясь в осунувшееся бородатое лицо незнакомца, опустившего полуседую голову.

— Вы будете у меня на излечении.

— Почему мне не дают связаться с советским консульством? — спросил больной.

— Подождите, — поднял руку Усуда. — Окажите благодеяние и поймите меня. Вы попадете в лучшее в Японии лечебное заведение, будете восстанавливать свое здоровье в чудесной горной местности вовсе не потому только, что вы представляете собой интересное медицинское явление. Меня до некоторой степени интересует та личность, за которую вы стали выдавать себя, когда память якобы вернулась к вам.

— Что вы имеете в виду? — снова нахмурился пациент.

— Я не могу связать вас с советским консульством, потому что это немедленно станет известно в американском консульстве, а больной, находившийся под специальным прокурорским надзором в Сиэтле и вдруг неизвестно как очутившийся в Японии…

— Я не просил, чтобы меня доставили сюда. Но я давно уже понял, что я пленник.

— Вы — мой пациент, но в вас я хотел бы узнать господина Корнева, с которым когда-то имел удовольствие встречаться.

Больной проницательно посмотрел на японца.

— Не вспоминаю, — сухо сказал он.

Усуда покачал головой.

— Не узнаете? — вздохнул он. — И я, к сожалению, не могу узнать вас.

Оба помолчали.

— Я могу не только вылечить вас, — снова начал тихим голосом Усуда, — но и доказать миру, что вы действительно гениальный русский инженер. Только…

— Каковы ваши условия? — насторожился больной.

Усуда улыбнулся и подошел к несгораемому шкафу.

— Именно условия, именно условия! Если вы действительно тот самый русский инженер, идея которого так несправедливо заброшена и в России, и в Америке…

— Это правда? Это действительно правда? — встрепенулся больной. — Вы действительно знаете, что идея Арктического моста оставлена?

Усуда пожал плечами:

— Конечно, мой друг… Но если вы действительно тот инженер, за которого себя выдаете, то должны явиться миру, завершив на деле свой технический проект.

Усуда достал из сейфа сверток чертежей. Его гость с настороженным вниманием следил за ним.

Усуда неторопливо развернул чертежи, краем глаза следя за посетителем.

— Вы должны явиться миру как яркая комета, в ореоле осуществленного вами гениального проекта! — Усуда понизил голос: — Явиться в качестве создателя плавающего туннеля, но… в новом месте. И пока возглавляемое вами строительство не будет закончено, оно останется в строгой тайне.

Андрей Корнев вскочил с дивана и, опираясь рукой о стол, подошел к Усуде.

— Вот здесь… — Усуда указал на чертежи. — Быть может, вы сочтете неуклюжими эти слабые попытки ваших коллег повторить однажды задуманное вами… Это трасса, имеющая некоторый определенный интерес…

— Кто вы? — резко спросил Андрей. — Психиатр или… или…

Усуда поднял руку.

— Я обещал вам излечение, — начал он совсем другим, сухим тоном, — обещал возвращение в мир под именем, которое вы называете своим, но… но я прошу помнить, чем угрожает вам американский суд, рассматривающий вас как преступника, совершившего диверсию и три убийства.

— Чего вы хотите от меня?

— Сейчас вы дадите мне согласие руководить нашим японским строительством. Вам будут предоставлены лучшие материалы, замечательные японские руки, прекрасные японские помощники. Наши разбросанные острова нуждаются в ваших туннелях. В полной тайне, сюрпризом для всего мира вы осуществите свой гениальный замысел. В ближайшие месяцы, руководя проектными работами, вы восстановите свое здоровье. Вам будет обеспечен замечательный уход… — Усуда остановился, — прекрасное общество… Умоляю вас, господин Корнев, соглашайтесь!

Андрей взял со стола чертежи и тщательно свернул их в трубку.

— Я знал, я знал, что вы согласитесь!

Андрей усмехнулся:

— Вы хотите, чтобы я строил для вас это сооружение тайно?

— Какой истинный инженер, извините, может отказаться от искушения осуществить свои технические планы? — уклончиво сказал Усуда.

— Господин, профессор, — жестко сказал Андрей, — вы не психиатр, вы даже не психолог!

С этими словами Андрей разорвал чертежи, потом бросил клочки на стол.

— Прекрасно, — спокойно сказал Усуда. — Вы упорствуете. Тогда вам придется подчиниться моему лечебному режиму. Через две недели, проведенные вами на горном воздухе, мы встретимся вновь.

Андрей, твердо глядя в глаза Усуды, отрицательно покачал головой.

Усуда хлопнул в ладоши. Появились секретарь и санитары с носилками.

— Не надо, — махнул рукой Андрей, — я уже могу двигаться.

— С тревогой и надеждой я буду ждать улучшения вашего здоровья, — поклонился Усуда, собирая со стола обрывки бумаги.

Андрей Корнев в сопровождении санитаров вышел.

Усуда долго сидел в задумчивости, потом приказал позвать к себе дочь.

Когда он выписывал из американской больницы интересующего его безнадежного больного, он только подозревал. Но теперь… Теперь он думал прежде всего о Кими-тян…

Она вошла, робкая, и прижалась к притолоке двери. Усуда поднял на нее тяжелый взгляд:

— Даешь ли ты согласие выйти замуж?

О'Кими покачала головой:

— Нет.

— Даешь ли ты согласие выйти замуж? — поднялся Усуда.

— Нет.

Усуда вышел из-за стола и остановился перед дочерью.

— Тогда, — продолжал он, отчеканивая слова, — ты отправишься в наш горный домик и будешь жить там до тех пор, пока… — Усуда отвернулся, — пока не дашь согласие выйти замуж, — добавил он тихо.

— Нет, я не поеду.

Усуда ударил кулаком по столу. Никогда не видела девушка отца в таком гневе.

— Ты поедешь туда как моя дочь, или…

Девушка опрометью бросилась из кабинета. Фуса-тян, подслушивавшая у дверей, едва успела отскочить а сторону. Беззвучно рыдая, Кими-тян упала ей на грудь.

Глава вторая. ЭТЮД СКРЯБИНА

По узенькой извилистой тропинке, опираясь на бамбуковую палку, в гору поднимался человек. Голову он задумчиво опустил на грудь. Ветер шевелил его мягкие, тронутые сединой волосы. Он часто останавливался, отдыхая. Восхождение и утомляло и бодрило его.

Забравшись на поросшие мхом камни, он остановился близ узловатой низенькой сосны. Внизу синела вода озера, а в ней зеленели опрокинутые лесистые склоны. Одинокая лодочка заснула вдали от берега. Широкая соломенная шляпа рыбака походила на зонтик. В небе и в озере, меняя очертания, плыли полупрозрачные облака.

Вот уже четыре дня, как человек всей грудью дышал горным воздухом, но все еще по-прежнему слегка кружилась голова, было непривычно легко и вместе с тем безотчетно грустно.

Путник опустился на камень, подпер подбородок ладонью. Так, устремив перед собой взор, долго сидел он, пытаясь разобраться в происшедшем.

Значит, все погибло. Идея Арктического моста заброшена, никто не станет больше рисковать… А он? Он лишь неудачливый фантазер, сумевший вовлечь в грандиозную авантюру целые страны.

Туннель, туннель… Техническая греза — и суровая действительность… Сколько надежд, бессонных ночей, исступленного труда!.. Сколько жизней ушло под лед вместе с туннелем!.. Сурен, Денис… Да и он сам… Разве он живой человек?

Аня, Аня… Девушка с косами, игравшая сто лет назад этюд Скрябина! Когда она появилась? Вместе с идеей моста… И тот же мост отнял ее. Нет Ани, нет друзей, нет и самого моста!..

Вот оно, настоящее одиночество. Он сидит один меж гор; вокруг дурманящий аромат цветов. Наверное, это и есть знаменитые японские вишни. Вверху — чистое японское небо, удивительно прозрачное и далекое. Ниже по тропинке — предоставленный ему домик: восхитительная игрушка из деревянных раздвигающихся рам с натянутой на них бумагой, наполненный циновками, ширмами и изящными безделушками. Чья-то нежная рука со вкусом расставляла их. Зачем ему все это?

Свобода!.. Свобода!.. Он может идти куда захочет, может делать все, что пожелает, в пределах нестрогого санаторного режима. Он свободен. Видимость это или действительность? Потерявший память паралитик, признанный судебной экспертизой невменяемым, вдруг снова провозглашается человеком. Ему дают вкусить прелесть свободы, его лечат, окружают вниманием, наконец, ему предлагают техническое поприще, играют на его инженерном самолюбии…

Неужели его болезненное творческое самолюбие, отнявшее у него Аню, — неужели оно до такой степени стало притчей во языцах, что известно даже в Японии?

Андрей поморщился и встал. Медленными шагами человека, которому некуда спешить, стал он спускаться к своему домику. Крыша с загнутыми краями была едва видна, полускрытая розовым туманом цветущих вишен.

Услышав журчание ручейка, Андрей свернул с дорожки. Вода весело прыгала с камешка на камешек. Она была прозрачна и, вероятно, холодна. В одном месте она разливалась тихой заводью. На дне неясными тенями лежали камни, а в зеркальной глади отражались облака.

Нагнувшись, он увидел «чужую» седину… даже бороду! «Когда она появилась? В больнице не давали бритвы, но электробритву можно было дать!» — устало подумал он.

Уронив палку и опершись о дерево, долго смотрел на свое незнакомое лицо! Таким ли он помнил себя?

И в памяти возникло зеркало другого, бесконечно далекого пруда и… музыка этюда Скрябина. И на любимую мелодию стали ложиться неизвестно кем написанные (может быть, им самим?) стихи:

Грустный мир воспоминаний!

Все они, как в речке камни

Зыбкой тенью в глубине

Лежат на дне,

На самом дне.

Память сердца — злая память.

Миражами душу манит,

В даль ушедшую зовет

Под «Вечный лед»,

«Забвенья лед»!

Если б жить сначала,

Чтоб все прежним стало,

Чтоб с тобою вместе

Петь былые песни.

Сердце не остыло,

Зори не забыло!

Будет ли, как было?..

Горький плод моих стараний

Может только больно ранить.

Я вернусь к своей весне,

Но лишь во сне,

В последнем сне!..

В руке холодной тонет

Тепло твоей ладони.

Счастья касалась память,

Явью, казалось, станет,

Но, оказалось, канет

В тень на дно.

В сердце ночь, в душе темно…

Но ты со мной!

Всегда со мной!..

Печально подходил Андрей к своему домику. Слуга-японец ушел с утра закупить в деревню продуктов. В домике никого не могло быть. Но почему открыта дверь? Андрей сам закрыл ее! И откуда слышатся звуки рояля? Наваждение! Тот самый этюд Скрябина! Что это? Галлюцинация? Совпадение? Включенный радиоприемник? Нет! Это здесь играют на рояле!

Андрей растерянно снимал у порога ботинки, ведь в японский домик не войдешь в обуви! Кто же у него в гостях? Может быть, предприимчивый строитель и психиатр подослал музыкального шпиона? Что ж, этого следовало ожидать!

Фусума — раздвижная стенка — отодвинута. На циновке сидела, разбирая какие-то безделушки, маленькая миловидная японка. Пианино было открыто.

Девушка вскочила и попятилась. Миндалевидные глаза округлились.

— Здравствуйте! Чем обязан я счастью видеть вас? — с трудом подбирал Андрей выученные когда-то в спальном мешке японские слова.

Японка молчала. Андрей заметил, что она дрожит.

— Вам холодно? Позвольте закрыть дверь.

— Да-да… мне холодно! Спасибо, закройте дверь. Еще раз спасибо, — пролепетала девушка по-английски.

— Мне показалось, что я испугал вас, леди, — перешел Андрей на английский язык.

— Простите меня, сэр, — сказала японка, видимо овладев собой. — Какое поразительное сходство!.. Если бы не борода… Но это совсем не относится к делу. Я ведь прислана сюда, чтобы помочь вам скорее выздороветь.

— «Прислана сюда…» — усмехнулся Андрей, садясь на кушетку, поставленную в этом японском домике, вероятно, специально для него, большого, грубого, неуклюжего.

— Здесь все так неустроенно… Вам, наверное, было неудобно? Но я теперь обо всем, обо всем позабочусь! Как вам нравится это озеро? Вы любите удить рыбу? Я очень люблю сидеть с удочкой, но мне всегда жалко рыбок: я их отпускаю…

Андрею было неловко, он не знал, как реагировать на это щебетание. Но больше всего смущал Андрея серьезный, пристальный взгляд красивых миндалевидных глаз.

— Меня зовут О'Кими. Отец зовет меня Кими-тян. Вы американец? По-английски это звучит странно, не правда ли?

— Нет, леди, я не американец. Я русский.

Андрею показалось, что японка вздрогнула. Он даже посмотрел, не открылась ли опять дверь.

— Как жаль, что я очень плохо умею говорить по-русски. Я училась сама после одного горя. Вы давно не были в России? Ах, я знаю по себе, это есть так приятно, когда возвращаются на родину, особенно если вас ожидают. В каком городе вас ожидают, господин… мистер…

— Корнев, Андрей Корнев… Но я думаю, что меня никто нигде не ждет.

Андрей оперся локтями о колени и опустил голову. Он задумался и не видел выражения лица Кими-тян.

— Я слышала, вы были ранены. Это правда? Я умею делать перевязки. Вы помните, кто один раз перевязывал вам руку?

— Мне? Руку? Я ведь был ранен в позвоночник.

Кими-тян порывисто обернулась и несколько мгновений стояла спиной к Андрею. Потом подошла к скрытому в стене шкафу и заговорила по-английски:

— Я сейчас приготовлю вам чай, мистер Корнев. Русские ведь любят чай. Правда, что у вас есть такие смешные чайные машины? Самовары?

Андрей вздрогнул от звука бьющейся посуды. Кими-тян беспомощно стояла у шкафа. У ее ног валялся поднос и разбившиеся чашечки.

Андрею почему-то стало жаль маленькую японку, против которой он старался себя настроить.

Когда они вместе собирали разбившийся фарфор, девушка вдруг спросила его:

— А это правда, что русские плохо запоминают лица?

— Почему? — искренне удивился Андрей, подумав, что все японские лица ему кажутся похожими.

Девушка отвернулась и ничего не ответила…

О'Кими поселилась в другой половине домика, имевшей отдельный вход, но заполнила весь дом яркими кимоно, ширмами, безделушками, статуэтками, парчой, шелками. Андрей был положительно оглушен этим обилием красок и движения, которые внесла с собой О'Кими.

Вечером он нашел на своем столе дорогие сигареты, сигары, коробку шоколадных конфет, американскую жевательную резину, бутылки с японским сакэ, американским виски, коньяком, ромом — словом, все, что в представлении маленькой японки было нужно незнакомому мужчине-иностранцу.

— А я ведь не пью и не курю, — смущенно сказал Андрей О'Кими, прибежавшей посмотреть на впечатление, произведенное столиком.

Кими-тян искренне огорчилась:

— А конфеты?

Андрей взял из коробки самую большую конфету и увидел, как засияло личико девушки.

Утром с «женской» половины домика донеслась фортепьянная музыка. Японка играла Андрею «Времена года» Чайковского, потом опять, словно угадав вкусы слушателя, этюд Скрябина, напомнивший Андрею стихи «Память сердца»! Что это? Телепатия? Японка чувствует то, что волнует Андрея?

Глава третья. ПРОЩАЙ, О'КИМИ!..

О'Кими настояла на прогулке по озеру. Она не позволяла Андрею грести и приладила до смешного миниатюрный парус. Лодка незаметно скользила по поверхности. Движение ощущалось только тогда, когда О'Кими опускала в воду кончики пальцев.

— Мистер Корнев, какое у вас хорошее русское лицо! Такими были люди, мечтавшие о будущем. Скажите, почему вы так странно смотрите на воду? Мне кажется, что у вас что-то с ней связано в жизни.

— Все, ради чего стоило мне жить, ушло под воду, — сказал Андрей, поднимая глаза.

— Утонуло? — робко спросила О'Кими.

— Несколько лет назад я строил под водой замечательное сооружение, — может быть, вы даже и слышали о нем. Плавающий туннель утонул в Ледовитом океане, а сама мысль о его строительстве заброшена.

— Заброшена? — не сдержавшись, воскликнула О'Кими.

Андрей не обратил внимания на ее тон. Лицо его было равнодушным и усталым.

— Это вполне естественно. Теперь никто не станет рисковать. Вы, конечно, читали в газетах об этой аварии.

Лодка делала большой круг, приближаясь к противоположному берегу.

— Почему, скажите, почему… — вдруг с неожиданным жаром в голосе спросила Андрея девушка, — скажите, почему вы думаете только о том, что погибло, и не хотите даже смотреть на то, что окружает вас? Эти горы, вода, небо… Эти леса, цветы… Разве вы не хотели бы жить среди всего этого? — Обида, почти горечь звучала в ее голосе.

Андрей устало огляделся:

— Жить среди всего этого? Если вас прислали для того, чтобы заставить меня согласиться…

— Согласиться? На что?

Андрей бросил руль и подпер подбородок руками. Он глядел в упор на Кими-тян:

— К чему притворство, мисс О'Кими? Умный профессор, желающий заполучить для японского стратегического строительства нужного инженера, прислал вас сюда, чтобы продемонстрировать мне все прелести жизни. Но напрасно, мисс О'Кими… Никакое проявление жизни уже не действует на меня.

Кими-тян ничего не ответила Андрею. Она отвернулась и, перегнувшись через борт, брызнула себе в лицо водой. Почему-то Андрею показалось, что он видел брызги на ее щеках раньше, чем она коснулась воды рукой.

— Мистер Корнев… я не знала вашего имени, когда мой отец, желавший, чтобы вы остались надолго среди японских вишен, послал меня сюда. Это он сказал вам, что Арктический мост не строится?

Андрей удивленно посмотрел на девушку. «Она знает даже это русское название строительства?»

— Мне кажется, что я понимаю его, — задумчиво сказала она. — Я догадываюсь, о ком он заботился…

О'Кими повернула парус. Лодка поплыла быстрее. Крепко натягивая рукой веревку, японка сказала:

— Мне неизвестно, мистер Корнев, как вы попали сюда и где были эти годы. Вы подозреваете меня в соучастии с кем-то, кого вы считаете, может быть, врагами… — Она помолчала. — Скажите, а что, если бы строительство вашего Арктического моста продолжалось, если бы оно сейчас…

Странная, почти невозможная перемена произошла в Андрее Корневе. Он вскочил, едва не перевернув утлую лодочку. Его бледное лицо покрылось яркими пятнами.

Он сделал шаг в качающейся лодочке и схватил О'Кими за руку.

— Говорите, говорите же! — крикнул он.

Он смотрел не на О'Кими, а мимо нее. Может быть, он видел перед собой свой любимый Арктический мост, своих друзей по работе, слышал гул центрального сборочного зала, гудок электровоза…

Но перед ним сидела чужая, испуганная этим превращением девушка.

— Ах, если бы вы были правы! — сквозь сжатые зубы проговорил Андрей и снова поник.

Машинально он не отпускал руки О'Кими, а она боялась пошевелиться. Лодочка с брошенным парусом и рулем кружилась на месте.

Наконец Андрей, снова став безучастным ко всему, перебрался на корму. Молча достигли они берега. А когда шли к домику, Андрей неожиданно для себя рассказал Кими-тян все, что произошло с ним с момента гибели дока: о скитаниях во льдах, о смерти Дениса. Когда он, рассказывая о смерти американца и о предательстве спутника-японца, назвал имя Муцикавы, Кими-тян опустила голову. За обедом девушка старалась быть веселой, много говорила о всяких пустяках и шутила. Андрей за что-то сердился на себя, но не мог осознать, за что.

На следующий день О'Кими была непривычно задумчива и молчалива. Днем она попросила Андрея пойти с ней в горы.

Когда они поднялись на заросшие мхом камни у японской сосны, О'Кими достала из широкого рукава кимоно красивую тетрадь в лакированном деревянном переплете.

— Мистер Корнев, вы любите стихи? — спросила сна.

— Стихи? — Андрей задумался.

Любит ли он стихи? Вернее спросить, пишет ли он стихи? Да, писал в юности… И оказывается, не только в юности…

— Вы помните мелодию этюда Скрябина, который играли недавно?

— Конечно! — изумилась О'Кими.

— Тогда играйте его мысленно, а я вам прочту стихи. Вы узнаете меня…

— Вот как? — спросила О'Кими. — Я пойму по-русски. Прошу вас, пожалуйста…

И он прочитал, мысленно слыша музыку Скрябина:

Грустный мир воспоминании!

Все они как в речке камни

. . . . . . . .

В сердце ночь, в душе темно!..

Но ты со мной!..

Всегда со мной!..

Кими-тян слушала его, вся поникнув. Она сидела на камне, держа на коленях тетрадь в деревянном лакированном переплете.

Когда Андрей кончил читать, он протянул руки, чтобы взять тетрадь. Вероятно, там тоже стихи, недаром она спросила, любит ли он их.

О'Кими сделала порывистое движение, словно хотела взять тетрадь обратно.

Андрей задумчиво перелистывал плотные голубые листы. На последнем стихотворении он остановился. Рядом с красиво выведенными иероглифами был старательно написан английский перевод:

В чем счастье любви?

В обладанье?

Нет, счастье любви -

Это горечь желанья,

Желания счастья ему…

Андрей внимательно, почти удивленно посмотрел на смущенную девушку. Долго держал он в руках раскрытый альбом. Наконец О'Кими решительным движением взяла у него тетрадь.

— А теперь, — повернулась она к нему, — когда я узнала и вас, и память вашего сердца, я должна чистосердечно сказать вам, что строительство Арктического моста никогда не прекращалось. Вам солгали, а я… я не боюсь сказать всю правду. Я хочу, чтобы вы считали меня своим другом.

Корнев недоверчиво смотрел на девушку.

— Да-да, Андрей! — назвала его по-русски девушка. — Ваше строительство продолжалось все эти годы. Оно уже близится к концу. И вы, гениальный его создатель, закончите его. Теперь вы верите, что я не стану уговаривать вас остаться здесь навсегда?

— Кими-тян! Кими-тян! — закричал Андрей, схватив девушку за плечи и прижимая к своей груди. — Маленькая Кими-тян!..

О'Кими чувствовала, как бешено колотится сердце в груди у русского инженера. Эти все учащающиеся удары были музыкой для нее. Она зажмурилась и боялась открыть глаза. В памяти возникли строчки:

Как верить могу я,

Что сны — только сны?

Андрей требовал у О'Кими подробностей, он замучил ее вопросами, и девушка была в отчаянии, что не может на многое ответить ему.

Кто стоит во главе строительства? Кто ближе к Северному полюсу — русские или американцы? Сколько километров разделяет их? Где его брат Степан Корнев? Где инженер Анна Седых?

— Мистер Эндрью, на многое я не могу вам ответить. Я не могу вам даже объяснить, почему мне было больно читать в газетах что-либо об Арктическом мосте. Но не огорчайтесь… Я покину вас сегодня и привезу вам много-много газет. Хорошо?

— Скорее, скорее привезите мне эти газеты! Мне нужно все это знать сейчас же, немедленно! Вы успеете вернуться к вечеру?

Когда Андрей и Кими-тян шли вниз, Андрей перепрыгивал с камня на камень; обгоняя девушку, снова возвращался к ней; он сшибал своей бамбуковой палкой целые ветки с цветами и забрасывал ими О'Кими.

Девушка, притихшая, счастливая, не сводила с Андрея глаз.

Уходя на свою половину, Кими-тян почему-то прочла Андрею перевод японских стихов Ки-но Тосисады:

Хоть знаю я: сегодня мы простились,

А завтра, я опять приду к тебе,

Но все-таки…

Как будто ночь спустилась,

Росинки слез дрожат на рукаве…

Андрей смутился, Кими-тян — тоже. Она убежала. Больше Андрей ее не видел. Она уехала.

Взволнованный, он никак не мог уснуть. Он до самого утра бродил по берегу озера и из озорства долго не отзывался на крики обеспокоенного старика японца.

Этой ночью по небу промчался метеор. На миг горы вынырнули из тьмы, небо вспыхнуло, озеро засияло… Метеора уже не было, а его сверкающий свет постепенно таял в небе… потом и он исчез…

Андрей подумал, что вот так же метеорами проходили через его жизнь люди… Теперь — О'Кими, раньше Сурен, Денис, Аня…

Весь следующий день Андрей составлял планы своего возвращения. На тысячи ладов он представлял себе картины первой встречи с братом… быть может, с Аней… Он хмурился, плотно сжимал губы.

Андрей ждал Кими-тян, ждал с нетерпением, тревогой и радостью… Ждал и не мог дождаться. Она была нужна ему, как воздух, как солнце, как сама жизнь…

Может быть, это было больше, чем просто благодарность?..

Старик японец, видя его состояние и слыша непрестанные вопросы о том, когда вернется госпожа, довольно ухмылялся и всячески расписывал свою изумительную, нежную, умную и добрую хозяйку.

Автомобиль не мог подъехать к самому домику. Ему приходилось останавливаться на дороге значительно ниже; оттуда Кими-тян должна была прийти пешком.

Андрей несколько раз ходил встречать ее. Он сидел в густом кустарнике под палящим солнцем и уносился мечтами к Северному полюсу…

Наконец он увидел О'Кими. Сердце у него заколотилось.

Девушка торопливо шла по дорожке; лицо ее было озабоченно. Шофер тащил чемодан.

Андрея удивило выражение лица Кими-тян. Но лишь он вышел навстречу, Кими-тян сразу стала другой. Она улыбнулась, подбежала к нему и протянула пачку газет.

Он сел тут же на камень и стал жадно читать, а она стояла над ним и не спускала глаз с низко склоненной поседевшей головы…

Вечером они долго бродили по берегу озера. Руки их часто соприкасались, а один раз пальцы О'Кими остались в большой и жаркой ладони Андрея. Этот жар от пальцев передавался всему телу девушки. Едва сдерживая дрожь, она слушала Андрея, строившего планы возвращения…

Расстались они при лунном свете, превращающем озеро в призрачную долину, устланную серебряным ковром из шевелящихся чешуек.

Утром, открыв дверь своей половины, Андрей был страшно удивлен, увидев сидящую на ступеньках О'Кими. В руках она держала револьвер. Смущенная дедушка вскочила и пролепетала что-то бессвязное относительно дурных снов.

Как ни умела владеть собой О'Кими, Андрей все же заметил, что в течение всего утра девушка была особенно взволнованна. Она часто смотрела на часы, неожиданно вздрагивала, оглядывалась по сторонам, не давала Андрею далеко удаляться от домика.

В половине двенадцатого, заставив Андрея поесть в неурочный час, она предложила пойти на ближайшую вершину. Андрей не мог ни в чем отказать О'Кими — ведь она пробудила его к жизни. И она уже много значила для него…

При подъеме Кими-тян очень торопила уставшего Андрея и все время оглядывалась по сторонам.

— Вот здесь мы отдохнем, — сказала она наконец.

Они сели.

— Теперь мы простимся, Андрей, — вдруг сказала О'Кими, назвав Корнева по-русски.

— Почему простимся?

— Я все объясню вам. В Японии у вас не только друзья. Когда я была в городе, то узнала, что Муцикава выследил вас. Извещенный о вашем исчезновении из Сиэтла, он, вероятно, испугался разоблачений и решил убрать вас. — Девушка прижалась к плечу Андрея. — Весь этот район окружен наемными людьми Муцикавы. Они хотят затравить вас, как зверя, но это им не удастся!

— Я сейчас же отправлюсь в советское консульство.

— Это невозможно: вас убьют. Надо бежать тайно. Смотрите, смотрите, Андрей! Вы видите эту темную фигуру на скале? Это друг, человек из нашего Союза молодежи. Идите, идите к нему! Друзья помогут вам выбраться отсюда и посадят сегодня же на корабль.

— Мне… идти… уже? — растерянно сказал Андрей, нерешительно поднимаясь.

Сунув в карман револьвер, который подала ему девушка, Андрей повернулся к Кими-тян. Всем существом потянулась она к нему. Он взял ее за плечи.

— Прощай, О'Кими, сайонара! — сказал он по-японски.

— Вы не забудете меня так же, как в первый раз? — подняла голову Кими-тян.

— Как в первый раз? — удивился Андрей.

— Там… в Америке…

— В Америке? Так это были вы?

— Идите, идите, — легко толкнула Андрея О'Кими.

— Прощай, О'Кими! Прощай, мой метеор!.. — задумчиво произнес он, быстро притянул ее к себе, поцеловал и почувствовал, что слезы застилают ему глаза.

Резко повернувшись, он зашагал к черному утесу.

Кими-тян стояла, боясь шелохнуться. Она все еще ощущала его подле себя, еще слышала его голос: «Сайонара, сайонара, прощай, прощай!..»

Наконец ветви заслонили его худощавую фигуру. Тогда Кими-тян опустилась на землю и заплакала. Она плакала долго и громко, как плачут дети. Но это были слезы женщины.

Вдруг она спохватилась. Ведь она может еще раз увидеть его силуэт! Кими-тян побежала по тропинке, отошла от нее в сторону, забралась на камень — и ужаснулась: из-под самых ее ног в пропасть уходил скалистый обрыв.

Это было так неожиданно, что Кими-тян в первое мгновение зажмурилась. А когда сна открыла глаза, то увидела фигуру Андрея. Он поднимался на черный утес. Еще немного — и он будет на скале.

Наконец-то! На черном утесе уже стояли две фигуры…

— Так вот где застал я вас, О'Кими?

Кими-тян непринужденно улыбнулась.

— Ах, это вы, Муцикава? — скучающим тоном сказала она.

— Да, это я, извините. Не ждали?

— Напротив, я уже беспокоилась за вас, — язвительно произнесла О'Кими. Она встала против Муцикавы так, чтобы, глядя на нее, он не видел черного утеса с двумя почему-то не уходящими фигурами.

— Где ваш спутник? Говорите живее! — еле сдерживая себя, процедил Муцикава. — Он представляет собой, извините, величайшую опасность для спокойствия ряда стран.

— Для вашего спокойствия, Муцикава-сан… Вы хотели бы, чтобы господин Корнев был так же молчалив, как и тот, другой ваш спутник, задушенный вами неоэфиром?

— А я вижу, вы успели вдоволь наговориться с моим названным братом!

— Да, которого вы подло предали и оклеветали. Но вам теперь не избежать разоблачения!

Муцикава сгорбился и сделал шаг по направлению к О'Кими. Девушка невольно отступила.

— Где русский?

— Его нет, он уже далеко.

Муцикава сделал еще шаг к О'Кими. Она опять отступила. Черный утес был за спиной Кими-тян, но она знала, что на нем теперь никого нет.

— Где Корнев? — закричал Муцикава.

— Он ушел, ушел строить Арктический мост, — улыбнулась О'Кими, глядя поверх головы Муцикавы.

— Ушел? Ты помогла ему бежать! — медленно произнес японец, нагнув голову.

— Да, помогла! И счастлива, потому что люблю его. А вас ненавижу!

Муцикава на мгновение поднял лицо и взглянул на О'Кими. Она широко открыла глаза и отшатнулась. Тогда Муцикава протянул руку и шагнул к девушке. Она тихо вскрикнула…

Глава четвертая. ЗАГАДОЧНЫЙ ЯЩИК

В последние годы тесно стало в этом недавно еще не существовавшем порту. Корабли вынуждены были ошвартовываться у железных эстакад, срочно построенных перпендикулярно набережной. Катера и буксиры едва не сталкивались в просторной когда-то бухте. Грохотали краны, закрывая небо своими переплетами, ажурными мостами, высокими башнями… В воде плавали радужные масляные пятна, доски от ящиков, щепки… Через перегруженный порт, будто через узкую горловину бутылки, с трудом пробивался бурный, клокочущий, растущий с каждым месяцем поток разнообразных грузов, идущих со всех концов земного шара.

Второе дыхание обрел порт после прокладки Байкало-Амурской магистрали.

Не так давно здесь было сравнительно пустынно, корабли нечасто бороздили в этом направлении океанские воды. А теперь сколько флагов развевается в бухте, сколько разноязычной романтики в одних только названиях: «Венесуэла» — Стокгольм, «Кумази-пальм» — Ливерпуль, «Вильдрехт» — Роттердам, «Толедо» — Дублин, «Крошка Тулли» — Бремен, «Либерия» — Монровия, «Ошен сейлор» («Океанский моряк») — Нью-Йорк, «Парижская коммуна» — Гавр, «Франклин Делано Рузвельт» — Сан-Франциско, «Юконский ворон» — Сиэтл…

А многим кораблям не нашлось места для разгрузки. Им приходилось ждать до вечера на рейде.

Ожидал своей очереди и японский пароход «Эдзима-мару». Рядом на рейде стоял «американец» с двумя чопорными трубами и наклоненной назад мачтой. Его силуэт постепенно сливался с морем. Солнце уже скрылось за холмами, но тени, еще прозрачные, лишь чуть прикрыли землю. Сквозь них можно было различить маяк на конце мола и даже вереницу судов, направляющихся в бухту.

С той стороны, где скрылось солнце, поднималось зарево. Но это была не вечерняя заря. Сетка ослепительных полос сплеталась над землей в плотную и яркую ткань из электрического света. Набережная выступала над черной водой, словно залитая светом театральная рампа.

Вдоль блестящей воды по набережной двигались два огромных башенных крана, похожих на осадные машины древности. На их стрелах беспомощно висят электровозы.

Шум то нарастал, превращаясь в неистовый грохот, то затихал. Тогда по воде доносились человеческие голоса, звякали сцепки вагонов, слышались сигналы автомобилей. Потом все это тонуло в басовых нотах разворачивавшегося теплохода…

Молодой японец матрос стоял у борта, восторженно вглядываясь в волшебное зарево на русском берегу. На палубе было тихо — матрос был один; команда отдыхала перед предстоящей разгрузкой.

Да, в русских портах работают неистово! В бухту этого нового порта на востоке приходит уж слишком много кораблей. Моряк покачал головой и оглянулся на груду ящиков, уже вытащенных из трюма и подготовленных для разгрузки.

Медленно побрел матрос по палубе. Когда он перешел на корму, на него из открытого моря взглянула ночь. За спиной что-то рокотало, похожее на яростный береговой прибой, но впереди было тихо. Одинокий силуэт корабля едва рисовался на темном небе; единственный фонарик на мачте сливался с загоревшимися звездами.

Молодому моряку стало как-то легче от этой тишины. Он оперся о поручни и задумался.

…Отражение мачтового огня раскачивалось в такт прибою. Мерно качалась лодка, в которой он плыл. Поплавок безмятежно лежал на гладкой, как чистое небо, воде. Под ним иногда проплывали облака, но поплавок лежал все такой же спокойный, безмятежный. Вдруг поплавок дрогнул, а из-под воды раздался стон. Это было до такой степени неожиданно и страшно, что рыболов судорожно дернул удочку. Поплавок прыгнул, и стон раздался явственней. Матрос похолодел, нагнулся, прижался к борту. Стон стал еще явственней, еще страшнее…

Вздрогнув, он открыл глаза. Грудь его была прижата к поручням, руки вцепились в холодное железо. Дышать было трудно.

Матрос облегченно выпрямился. Какой странный сон!..

Ой! Что это?

Молодой моряк боязливо обернулся. Может быть, он все еще спит? Стон явственно слышался у него за спиной.

На фоне электрического зарева «Эдзима-мару» казался темной горой. Груда ящиков поднималась скалистым утесом. Поспешно матрос прошел на другой конец корабля. Снова его охватила беспричинная радость. Вон веселая, бьющая жизнью русская набережная. Снова движутся башенные краны, звенят цепи, свистя тепловозы. Скоро, по-видимому, начнется разгрузка. Скоро дойдет очередь и до «Эдзима-мару».

Здесь все обыкновенно, понятно, просто. Но что было там, на корме?

Долго стоял молодой моряк, вглядываясь в светлые полосы, там и здесь прорезавшие черные воды бухты. Мучительно тянуло туда, на корму. Что это было? Сон?

Борясь со страхом, медленно пошел он по палубе, останавливаясь через каждые несколько шагов. Но вот он на корме. Сердце болезненно сжимается. Что это за странная тень у борта? А! Это тот пассажир, который сел одним из последних в Японии.

Матрос остановился в нескольких шагах. И вдруг совершенно явственно до него донесся стон.

— Вы слышали? — шепотом спросил он соседа.

— Убирайся отсюда! — прошипел молодой пассажир, опуская руку в карман.

К диспетчеру порта, несмотря на запрещение, вошла энергичная женщина в синем костюме и синем берете. Гордо посаженная голова, красивое лицо с прямыми, почти сведенными бровями сразу запоминались.

— Почему в двадцать шестой док вводят японские пароход «Эдзьма-мару», а не американский транспорт «Миннесота»?

— Позвольте, товарищ, у себя в порту мы хозяева.

— А я заказала специальный экспресс, который пойдет Байкало-Амурской магистралью по особому расписанию. Он должен доставить детали, привезенные на «Миннесоте». Вы должны это знать и не задерживать разгрузку американского транспорта!

— Специальный экспресс? — поднял диспетчер глаза на непрошеную гостью. — Куда это вы боитесь опоздать? Все грузы срочные.

Женщина выпрямилась и в упор посмотрела на диспетчера.

— В нашем строительстве опоздание на один день равносильно опозданию на один лунный месяц.

— На месяц? Почему на лунный? — ворчал диспетчер, нажимая какие-то сигнальные кнопки. — Что вы, с Луной, что ли, связаны?

— Может быть, и с Луной! — сказала женщина, нетерпеливо постукивая пальцами по барьеру.

— Сейчас, сейчас войдет ваша «Миннесота» в док номер двадцать семь! На один рольганг с «Эдзима-мару» разгружаться будет, — примиряюще сказал диспетчер, с любопытством глядя на красивое лицо незнакомка. — Курите? — Он протянул ей пачку сигарет.

— Нет, благодарю.

— Вы откуда? С какого строительства?

— Из Москвы. Моя фамилия Седых. — И женщина, улыбнувшись оторопелому диспетчеру, вышла.

— Вот тебе на! Анна Седых! — воскликнул диспетчер, нечаянно включив передачу «всем, всем, всем».

И сразу же посыпались запросы, что за судно «Анна Седых» и в какой док его принимать.

Вконец смутившийся диспетчер выключил все репродукторы и с минуту сидел, восторженно глядя на дверь…

Анна Ивановна Седых в сопровождении своего секретаря направилась к доку э 27.

При ослепительном свете прожекторов было видно, как входил в док американский транспорт и как он плотно пришвартовывался к обрезу рольганга. По другую сторону разгрузочного конвейера уже стоял японский пароход «Эдзима-мару». По рольгангу один за другим ползли как живые длинные деревянные ящики с японскими и русскими надписями.

— Здесь наши грузовики? Вы проверили? — спросила Аня.

— Проверил. Стоят под перегрузочным краном.

— Смотрите, чтобы не получилось, как в прошлый раз, когда мы потеряли двадцать пять минут!

— Все в порядке, Анна Ивановна, — уверил секретарь. — На «Миннесоте» наши ящики уже выгружены на палубу и будут спущены на рольганг первыми. Петров и Шорин на транспорте.

— Хорошо, — коротко ответила Аня.

Стрела крана с первым ящиком с «Миннесоты» повисла над грохочущим рольгангом. Японские ящики один за другим ползли по направлению к пакгаузам.

Вдруг раздался оглушительный звонок. Рольганг остановился. Первый ящик с американского транспорта опустился на застывшие ролики.

— Товарищ Стрельников, узнайте, в чем дело! — приказала Аня.

С трудом удалось секретарю протискаться сквозь толпу. На роликах криво стоял большой деревянный ящик с надписью на крышке: «Осторожно, не бросать! Верх».

— Попрошу отойти, товарищи! — начинал уже сердиться лейтенант пограничной охраны, стараясь освободить место у рольганга.

Стрельников сразу заметил, что на некоторых буквах надписи, идущей поперек ящика, высверлены какие-то отверстия.

Два пограничника с топорами поднимали крышку. Ловкими движениями они оторвали скобы; хрустнуло дерево, и крышка поднялась.

— Встаньте! — сказал лейтенант, заглядывая в ящик.

Окружающие придвинулись ближе. Вытянув шею, Стрельников увидел, что в ящике неподвижно лежит человек, прячущий лицо в сгибе локтя.

— Встаньте! — приказал лейтенант. Потом повторил свое приказание по-английски и по-японски.

Человек не шевелился.

Лейтенант дал знак. Пограничники попробовали поднять неизвестного.

— Без чувств, — пробормотал один.

— Или притворяется, — добавил второй.

— Вызвать врача! — приказал лейтенант.

Стрельников стал протискиваться обратно, чтобы доложить Ане о происшествии.

— Проходчик видать, а может быть, бежал… Знаем мы эти штучки, много лет применяются! — слышал он в толпе.

Аня поморщилась, когда Стрельников рассказал, что на рольганге, в ящике, поймали диверсанта.

— Опять задержка! — сказала она, взглянув на часы. — Скоро утро!

Наконец ящик стащили с рольганга, и ролики снова завертелись. Аня удовлетворенно провожала взглядом свой груз, идя с ним рядом. Ящики один за другим обгоняли ее.

— Аня! — вдруг услышала она голос. — Аня, милая, как я рада! Я ведь сразу, сразу тебя узнала!

— Елена Антоновна! — обрадовалась Аня.

Седая полная женщина в белом халате обнимала Аню:

— Не забыла, не забыла, значит, меня! Даром что теперь знаменитая такая.

— Я еще там, на корабле, в госпитале, говорила, что не забуду вас, — улыбнулась Аня.

Идя рядом с врачом, Аня оказалась около брезента, на котором лежал человек. Она мельком взглянула на него.

Голова человека безжизненно откинулась назад. Шея была такая тоненькая, что, казалось, ей никак не удержать головы. Закинутый вверх подбородок зарос седеющей лохматой бородой. Спутанные волосы с белыми прядями были забиты стружкой.

— Аня, милая! Я не могу… а так хотелось бы поговорить… Я должна здесь остаться.

Елена Антоновна запахнула белый халат и, приветливо кивнув на прощание Ане, поставила чемоданчик. Склонившись над неизвестным, она пощупала пульс, потом приложила ухо к груди.

— Необходимо перенести в помещение. Человек в тяжелом состояний, — сказала она поднимаясь.

Появились носилки.

Елена Антоновна оглянулась, ища глазами свою бывшую сиделку, но Ани уже не было.

— Как жаль! — вздохнула Елена Антоновна. — Ведь так давно не виделись…

Толпа у рольганга еще долго обсуждала происшествие. Один из грузчиков рассказывал, что, как и здесь, во Владивостокском порту пятнадцать лет назад так же нашли в ящике человека, понесли его в приемный покой, а он по дороге соскочил с носилок и убежал. Поймали его только через два месяца.

…Лейтенант и Елена Антоновна вышли из кабинета дежурного по охране порта. Лейтенант сказал, не скрывая раздражения:

— Это или сумасшедший, или человек, пытающийся выиграть время!

— Нет-нет, подождите! — волновалась Елена Антоновна. — Мы сейчас же все узнаем. — И она выбежала на улицу.

Вскоре она вернулась опечаленная — Анна Ивановна Седых уехала на вокзал. Попытка разыскать ее на станции также не имела успеха: специальный экспресс под девизом «Лунный» ушел две минуты назад.

Лейтенант нетерпеливо расхаживал по комнате.

— Это все романтика! — сказал он раздраженно.

— Ах, нет… вовсе нет… все бы решилось сразу… — Елена Антоновна вздохнула. — Но, товарищ лейтенант, если вы позволите, то и я, может быть, сумею. Ведь я сама несколько месяцев работала под его начальством… Он должен, должен помнить один случай…

В кабинете, в кресле, полулежал неимоверно худой, заросший человек. Глаза его были закрыты.

Елена Антоновна села против него и сказала совсем тихо:

— Андрей Григорьевич…

Человек вздрогнул и открыл глаза. Он всматривался в сидевшую перед ним полную женщину, силясь узнать ее.

— Скажите, Андреи Григорьевич… простите, что я спрашиваю вас об этом, но так надо… скажите, какой тост на всю жизнь запал вам в сердце?

Человек непонимающе смотрел на седую женщину.

Лейтенант смущенно отошел к столу: метод допроса, примененный Еленой Антоновной, был нов и непонятен. Ему было неловко за врача.

Елена Антоновна чуть побледнела.

— Андрей Григорьевич… — почти умоляюще говорила она, — тост… тост… Ах, разве можно забыть… тост…

И вдруг изможденный человек вспыхнул.

— Сурен… — прошептал он.

Невольные слезы выступили у Елены Антоновны на глазах.

— …а второго друга, настоящего, хорошего друга не скоро найдешь… — закончил задержанный.

Елена Антоновна плакала, стоя на коленях перед ним и сжимая его руки в своих. Лейтенант совсем растерялся…

Через час неизвестный сидел в кожаном кресле в небольшой квадратной комнате без окон, прямо перед глухой стеной.

Раздвинулась штора, за ней оказался экран, по которому побежали световые линии. Постепенно стало вырисовываться объемное голографическое изображение другой комнаты, похожей на эту. В кресле напротив — казалось, всего лишь в нескольких шагах отсюда, — сидел высокий человек с сухим, энергичным лицом и белой коротко стриженной головой. При виде своего далекого собеседника он оперся о ручки кресла и приподнялся.

— Андреи… Корнев? Возможно ли? — проговорил он.

— Николай Николаевич! Жив я, жив… Почти все это время без памяти пролежал… В Сиэтле, а потом у одного японского профессора в клинике… Бежал, спасаясь от преследования гангстеров… Друзья помогли…

— Много, много у нас друзей, Андрей Григорьевич! — улыбался Николай Николаевич. — Ну, ты уж знаешь, наверное, что строительство Арктического моста заканчивается. Только что я начальника строительства сюда вызвал.

— Кого? Степана?

— Нет, начальник строительства сейчас Иван Семенович Седых. Это он у нас мост достраивает… Да вот и он… Узнаешь, Иван Семенович, Андрюшу нашего, светлорецкого выдумщика?

Высокая фигура сутулого старика заслонила экран:

— Андрюша? Живой! С бородой… Дай я тебя обниму. Не человек, а буек — никакая глубина его не берет!

Иван Семенович подошел к самому экрану и протянул руки, засмеялся, потом вдруг отвернулся и смахнул что-то с глаз.

— Значит, строительство моста закончено? — спросил Андрей, ощущая комок в горле.

— Да, Андрюша. Сооружение почти закончено. Я понимаю, тебе бы так хотелось завершить его самому, — участливо сказал Николай Николаевич. — Но ты по праву станешь председателем приемочной комиссии. Она собирается на днях в Туннель-сити. Мы сейчас оповестим всех о твоем назначении.

— Не надо, — сказал Андрей.

— Как — не надо? — загремел Иван Семенович. — Не хочешь?

— Работать хочу, но… не хочу шума… появлюсь прямо на приемке…

— Сюрпризом? Добро! Пусть это подарком для всех строителей будет! — воскликнул Иван Семенович.

— Понимаю тебя, — мягко сказал Николай Николаевич. — Пусть будет по-твоему. Вылетай в Туннель-сити, как только почувствуешь себя в силах. О твоем назначении скажем только членам комиссии, уже находящимся на Аляске… и Герберту Кандерблю. Таким образом, ты явишься на строительство не гостем, не отставшим от дел бывшим начальником, а сразу хозяином. И пусть тебя только таким и увидят: снова действующим, требовательным и всем сердцем любящим строителей моста.

— Спасибо, — только и мог сказать Андрей и отвернулся.

Глава пятая. ПОСЛЕДНИЙ ШОВ

Андрей отложил вылет на Аляску дня на три, чтобы немного отдохнуть в портовой больнице, где он пользовался всеобщим вниманием. Снова портовая больница, как и в давние времена, когда он был ранен в позвоночник. Тогда идея Арктического моста только вынашивалась. Теперь он построен…

Елена Антоновна пришла навестить своего больного.

Он лежал в шезлонге. Из беседки в саду открывался вид на море. Оно всегда казалось Андрею новым, неожиданным… На севере, под хмурыми тучами, оно было темным, у мыса бухты белело пенными гребнями, а там, в Японии, сверкало на солнце золотыми нитями, переливалось перламутровыми веерами, синело тканью кимоно…

Елена Антоновна подошла и села рядом. Андрей вздрогнул, смущенно улыбнулся и стал прятать недописанное письмо. Он хотел встать, но Елена Антоновна удержала его:

— Сидите, сидите, голубчик! Как мы себя чувствуем? Дайте-ка пульс… Выглядите молодцом! Даже румянец появился. Что ж, вы бороду так и оставите?

— Так и оставлю.

— Не узнают вас.

— Кому дорог, узнавали, — задумчиво сказал Андрей, трогая в кармане письмо.

Елена Антоновна смешалась: она вспомнила, как Аня была рядом, даже взглянула, но не узнала и… прошла!

Андрей горько усмехнулся. Елена Антоновна замахала на него руками:

— Это все борода, борода ваша несносная! Вот дам вам снотворного и сама тайком волосищи ваши срежу! И все пойдет по-старому… Ведь брат-то ваш, Степан Григорьевич, пример вам подал — женился.

— Как! Степан женат?

— А как же! На вдове Дениса Алексеевича Денисюка. Воспитывает трех его сыновей. Золотым человеком оказался.

Андрей опустил глаза. И здесь Степан заменил его, как и на стройке, воспитал завещанных Андрею хлопчиков…

— А я и не знал, — тихо сказал Андрей.

«Женился!.. — думал он. — Аня прошла мимо… прошла. Все проходят… или мелькнут метеором…»

— Румянец, румянец появился! — радовалась Елена Антоновна. — Да что это я, право! Совсем запамятовала. Сюрприз принесла, а молчу. Посылку получайте, голубчик. Как это только адрес ваш узнали?

И Елена Антоновна вынула из объемистой сумки, которая была под стать ее полной фигуре, аккуратную, маленькую посылку.

Пораженный Андрей посмотрел на адрес:

«Авиапочтой. Россия. Строительство Арктического моста. Инженеру Андрею Корневу».

Кто бы это мог быть? Неужели?..

На приклеенной бумажке — знакомый почерк Ивана Семеновича Седых: «Переслать самолетом в Новый Порт, в портовую больницу А. Г. Корневу».

Елена Антоновна, заметив волнение Андрея, заторопилась и ушла.

Андрей рассматривал посылку. Почтовый штамп: «Япония»!.. Значит, это она! Успела написать раньше, чем он, милая, нежная Кими-тян!

Дрожащие руки развертывали тонкую ткань.

Что это? Ее любимая тетрадь в деревянном лакированном переплете.

Запиской заложена знакомая страница:

В чем счастье любви?

В обладанье?

Нет, счастье любви -

Это горечь желанья,

Желания счастья ему…

Записка написана по-английски, но другим, незнакомым старческим почерком:

«Уважаемый господин! Моя госпожа приказала мне переслать Вам эту тетрадь, сама написав адрес. Я нашел тетрадь в рукаве ее кимоно на скале, где она лежала уже мертвая, разбившись при страшном падении. Ветер лет не высушит слез старого слуги, который так радовался большому счастью маленькой девочки. Извините, мой господин, невежество старика, любовно служившего Вам, и позвольте посочувствовать и Вам в горе, которое для меня так велико, что заслоняет солнце… Я сам видел, как мелькнуло в воздухе ее яркое кимоно, будто бабочка слетела с черной скалы. Под той скалой я и нашел ее, несчастный и верный слуга».

Андрей окаменел, выпрямился, застыл, несгибаемый, как в былые годы. Скулы резко обозначились на его побледневшем лице. Руки непроизвольно перелистывали страницы альбома, но глаза ничего не видели сквозь мутную, возникшую перед ними пелену…

Вот последняя страница:

О, этот мир, печальный мир и бренный!

И все, что видишь в нем и слышишь, — суета.

Что эта жизнь? -

Дымок в небесной бездне,

Готовый каждый миг исчезнуть без следа.

Вот все, что осталось от Кими-тян, от маленького яркого метеора…

В руке холодной тонет

Тепло твоей ладони…

В этот же день специальным самолетом Андреи Корнев вылетел на Аляску.

Напряженным, неподвижным взглядом смотрел он вниз, на белый облачный океан с клубящимися волнами, скрывшими от него море и землю.

Его свежей ране нужен был шов, последний шов…

— Слышите? — Старый рабочий привстал с застывшего конвейера. — Слышите, ребята? — И он поднял руку.

Рабочие один за другим тоже поднялись. Вся металлическая площадка, тянувшаяся на сотни метров вдоль цилиндрического зала подводного дока, оказалась заполненной людьми. Все они молча прислушивались.

Док звенел. Все его металлические части слегка вибрировали.

— В последний перегон поехали, — сказал старик и снял шапку.

— В последний! — восторженно воскликнул Коля Смирнов, стоявший рядом. — Ура, товарищи! Ура! — И он замахал кепкой, восхищенно глядя на всех голубыми, все еще детскими глазами.

— Ну, раз мы поехали — значит, выровняли американскую часть. Две недели, поди, возились… Все канаты перетягивали.

— Еще бы! — вмешался Коля. — Ведь на целых десять километров от меридиана в сторону ушли!

— Эх, чем бы отметить такое событие? А? Сергей Иванович!

Старик сварщик, налаживавший сварку в комбайне, надел на лысую голову шапку, почесал затылок и сказал:

— А это мы сейчас сообразим. А ну, ребята, где тут диспетчерский телефон? Давай сюда трубку!

И вот по всем закоулкам подводного дока раздался голос старика сварщика.

— Я вот что, ребята, думаю, — качал попросту он. — Это я, Сергей Иванов, говорю. Скоро закончится великое строительство, большое трудовое дело к концу подходит. А в старину так полагалось: последние кирпичи самые заслуженные люди должны класть. И вот думаю я, что надо нам будет этих почетных людей по имени назвать. Так, что ли?

Со всех диспетчерских пунктов, около которых собрались рабочие: на туннельном комбайне, в насосной, в шлюзах, на атомной электростанции — отовсюду послышались радостные возгласы. Все с охотой согласились участвовать в импровизированном митинге.

— Согласны слушать вас, Сергей Иванович, спрашивайте!

Сергей Иванович расправил усы и, держа перед собой переносный микрофон, которым обычно пользовался начальник смены центрального сборочного зала, сказал:

— Так вот, товарищи, ответьте мне: есть среди нас такой, кто с самого начала строительства моста при нем находится? Кто самый первый проект туннеля составлял, в Америку с ним ездил, неудач не пугался, от ударов не падал? Кто работал с утра до утра, ко сну не клонился, усталости не знал? Кто всегда был самый спокойный и рассудительный? Кто на себе туннель к Северному полюсу тянул и дотянул? Ответьте мне на эти вопросы, товарищи дорогие!

Толпа колыхнулась. В единый гул слились голоса:

— Корнев! Товарищ Корнев! Корнев!

— Правильно! Вот уж как есть правильно! — довольно улыбнулся Сергей Иванович. — Наш Степан Григорьевич — подлинный отец Арктического моста! А потому обращаюсь к вам, Степан Григорьевич, товарищ главный инженер и заместитель начальника строительства, — наверное, вы меня слышите, — обращаюсь к вам с покорнейшей просьбой: заварите последний шов! Закончите строительство, Степан Григорьевич, как начинали его когда-то!

— Ура! — прокатилось по центральному сборочному залу и по всем репродукторам подводного дока. — Ура! Последний шов — товарищу Корневу! Ура!

…В цилиндрическом кабинете с обитыми тисненой кожей стенками сидели двое.

Старик с седыми волосами ежиком и высоко поднятыми широкими плечами пристально смотрел на своего собеседника — полного человека лет за пятьдесят, с несколько черствым лицом, казавшимся усталым из-за темных кругов под глазами. Человек сидел в кресле, откинувшись на спинку, скрестив руки на груди.

В репродукторе слышались раскаты «ура».

— Ну, Степан, поздравляю тебя, — сказал старик Седых. — Честь великая — заварить последний шов! Рабочий класс тебя выбрал, отцом Арктического моста назвал всенародно. Поздравляю! — И он протянул руку.

Степан Григорьевич даже не взглянул в сторону старика. Он продолжал сидеть, слегка раскачиваясь во вращающемся кресле. Не дождавшись протянутой руки, Иван Семенович первый пожал руку Корневу:

— И чудной ты все-таки, Степан Григорьевич! — продолжал Седых поднимаясь. Был он теперь уже не такого высокого роста, как прежде. Плечи его оказались на одном уровне с опущенной головой. — Чудной ты, я говорю. Столько лет на тебя смотрю и никак не пойму, что ты там внутри чувствуешь.

Степан Григорьевич вдруг резко повернулся вместе с креслом:

— Хочешь знать, Иван Семенович, что чувствую? Хочешь знать? Скажу тебе: всю жизнь свою я работал и молчал именно для этой минуты. — И он встал, выпрямившись во весь свой рост, потянувшись так, что хрустнули кости, улыбнулся совсем неожиданной для его сурового лица улыбкой; глаза его смотрели куда-то сквозь стенку. — Именно для этой минуты! — повторил он и с силой тряхнул кресло, на котором до этого сидел.

— Ого! — крякнул Иван Семенович. — А внутри-то у тебя, оказывается, магма расплавленная! Снаружи только подморожено…

Степан Григорьевич ничего не ответил. Он снова углубился в себя, будто и не говорил только что о своем заветном…

— И я тоже, товарищи, как и вы, считаю, — слышалось из репродуктора: — надо предпоследний шов варить нашему лучшему туннельному комбайнеру — Смирнову Николаю. Варить этот предпоследний шов он должен как бы по доверенности… по доверенности своей супруги Нины Смирновой, которая, значит, всегда его на комбайне ихнем все-таки побивала, и, не будь у них сейчас прибавления семейства, непременно бы ей этот предпоследний шов варить!

Дружный смех потряс своды подводного дока.

Колю Смирнова окружили товарищи.

— Коля, поздравляю, поздравляю! Смирнище чертов! Вот заслужил так заслужил!

— Коля! У тебя кто же, сын или дочь?

— Сын, сын! — Коля крутил свой тонкий ус.

Через окружавшую Колю толпу протиснулось несколько рабочих.

— Колька, будь другом, на, возьми!

— Что это?

— Ну что да что… Не видишь? Электрод.

— Какой электрод?

— Мой электрод. На память хочу оставить. Мой, понимаешь? Пусть в предпоследнем шве хоть мой электрод будет.

— Товарищ Смирнов, к вам просьба! Возьмите мое синее стекло. Обязательно с ним варите! Я его потом у себя в столовой на стене повешу, внукам закажу его беречь. Возьмете?

— Николай Арсентьевич! Вот рукавицами моими прошу воспользоваться. Потом отдадите, когда предпоследний шов заварите.

Довольный, радостный, Коля покрутил ус и решил обратиться с речью к окружавшим его товарищам, которых он знал уже несколько лет по совместной работе в туннеле.

— В-в-вот… ч-ч-чт-что… — начал он вдруг и, к величайшему своему изумлению, понял, что заикается.

— Колька! Ты что это? Никак заикой стал?

— Д-д-д-д-д-д… н-н-н-нет же! — попробовал возмутиться Коля, густо покраснел, махнул pyкой. — Вы уж меня простите, товарищи, — вдруг выпалил он, — свой шов я на нашем туннельном комбайне заварю… А вот последний шов… устройство не позволяет, придется вручную.

И он стал проталкиваться к боковому проходу. Увидев идущих ему навстречу руководителей строительства, Коля смутился еще больше, прижался к стене.

— Ты куда? — зарычал на него с напускной свирепостью Иван Семенович Седых. — Ты что же это, забыл, что перед последним предпоследний шов бывает? А ну-ка, марш назад! Сейчас соединение доков произойдет.

— Я… я сейчас, — пролепетал Коля. — Мне бы Нинке телеграмму послать, что шов за нее варить буду…

— А-а! — протянул понимающе Иван Семенович. — Ну беги. Хотя постой… Мальчишку-то как назвали?

— Андреем!

— Ах, Андреем…

Степан Григорьевич, который прошел вперед, резко остановился, услышав последние слова, и обернулся. Лицо его было, как всегда спокойно.

— А второго, когда родится, Суреном назову, — добавил Коля.

— Пойдемте, Иван Семенович, мы задерживаемся, — заметил Корнев.

Седых сердито посмотрел на него и, обращаясь к Коле и стоявшим подле него рабочим, сказал:

— Эх, жаль, у меня внука не будет! Непременно бы Денисом назвал.

Через толпу рабочих Иван Семенович прошел к торцовой стенке дока. Тысячи глаз смотрели сейчас на эту последнюю преграду. Перед ней, скрестив руки на груди, стоял Степан Григорьевич Корнев.

Вдруг шум моторов изменился. Сразу смолкли все голоса. Монотонно, но по-другому звенели теперь стенки. Звук этот еще больше подчеркивал наступившую тишину.

Неожиданно люди качнулись, хватаясь друг за друга. Некоторые не удержались на ногах и со смехом повалились вперед.

— Приехали! — громким басом возвестил Седых и, подмигнув, добавил: — Встречайте американцев с гостинцами!

— У меня есть… есть для них гостинец! — воскликнул Коля, потрясая чем-то в руке.

— Путь подводного дока закончен! — торжественно произнес Степан Григорьевич Корнев, оставаясь все в той же позе — лицом к металлическому днищу дока.

И снова наступила тишина. Тысячи людей словно притаились в ожидании чего-то, что должно было произойти.

Коля шмыгнул носом и спросил:

— Что же теперь, днище отвертывать?

— Не раньше чем вышедшие под воду водолазы соединят доки снаружи! — строго сказал Степан Григорьевич.

— Опять ждать! — упавшим голосом произнес Коля.

— Не беда, подождешь, — ласково пробурчал Седых.

Откуда-то донеслись слизкие удары о металл. Люди переглянулись.

— Из американского дока слышно, — заметил кто-то.

— Из американского! — обрадовался Коля и, приставив руку рупором ко рту, неистово закричал: — Америка! Здорово!

— Тише ты!

— А это я, чтобы на другом полушарии было слышно, — оправдывался Коля.

Последний час, прошедший в ожидании, был мучительным. Казалось, что в доке было невероятно жарко. Вспотевшие, усталые, но возбужденные люди жались к торцовой стенке, взбирались на законченные трубы туннеля, сидели на металлических перилах, толкались на палубах туннельного комбайна. Мостовые краны были усеяны счастливчиками — люди облепили ажурные фермы, как воробьи.

Рабочие вздыхали, зевали, шептались между собой. Всем сразу захотелось есть. Из кухни прислали бутерброды — это внесло в толпу радостное оживление.

Кто-то предложил спеть. Пели нестройно, но шумно. Из озорства на противоположной площадке начали петь другую песню, но из репродуктора послышался оглушительный рев Ивана Семеновича:

— А ну, товарищи, по местам! Соединение доков закончено. Принимайтесь за последнее звено!

Закричали крановщики, требуя, чтобы люди слезли с ферм. Рабочие начали проталкиваться вперед.

К Седых и Корневу подошел тот же старый рабочий, который проводил импровизированный митинг, и протянул им два ключа:

— Иван Семенович, Степан Григорьевич, на работу просим! На почетные места, днище отвертывать.

Иван Семенович с серьезным видом поплевал себе на руки и торжественно взял ключ.

Степан Григорьевич оглядел всех, скинул пиджак, отдал его одному из рабочих, потом принял ключ и поцеловал его. По толпе пронесся шепот.

Принесли алюминиевые лестницы. Притихшая толпа следила, как Иван Семенович и Степан Григорьевич одну за другой ослабляли гайки, которыми было привернуто днище центрального зала.

Вдруг Коля закричал:

— Вода! Вода! Глядите!

Действительно, из щели днища показалась вода. Седых и Корнев продолжали отвинчивать гайки. Вода все больше и больше проникала в док.

— Океан прорвался, — пошутил кто-то в толпе.

— Нет, — радостно пояснил Коля, — это стекает вода, что осталась в пространстве между двумя доками! От океана нас водолазы уже изолировали.

Вода хлестала множеством струй. Седых и Корнев сняли последние гайки. Потные, усталые, спустились они вниз.

— Приказываю закончить туннель! — скомандовал в микрофон Степан Григорьевич.

Подъемный кран, уже уцепившийся за днище, дернул его. Вода хлынула на дно дока, обрызгав многих с головы до ног. Радостный смех заглушил звон цепей и грохот крана. Кран стал постепенно отодвигаться в сторону. Днище развалилось на две части и поползло за ним. Перед взором толпы показалось другое такое же днище, но только мокрое, позеленевшее, с налипшими на него ракушками.

— Вот он, американский металл! — крикнул Коля.

Это днище на глазах у всех тоже дернулось и стало отваливаться внутрь второго дока. Коля не мигая смотрел перед собой. И вот, точно в зеркале, появившемся по волшебству, он увидел тот же самый зал, в котором находился сам. Как и в первый раз по приезде в туннель, он смотрел теперь словно в ствол свеженачищенного ружья.

Общий крик потряс стены и первого и второго доков.

На площадке американского дока прямо перед Седых и Степаном Григорьевичем стояли два человека. Один из них, высокий, с длинным лицом и тяжелым подбородком, был уполномоченный президента по управлению делами Концерна плавающего туннеля, возобновившего свою деятельность с помощью субсидии государства. Протянув вперед руку, инженер Герберт Кандербль сказал, обращаясь к человеку, стоявшему рядом с ним:

— Прошу вас, сэр! Право пройти туда первым принадлежит вам.

Почти седой, бородатый человек с молодым еще лицом двинулся вперед и с улыбкой перешагнул выступ, разделявший теперь две металлические площадки.

Степан Григорьевич смотрел на него, не веря своим глазам.

— Андрей! — вдруг крикнул он и с неожиданной для него порывистостью бросился в объятия брата.

Шум пронесся по толпе.

— Андрей Корнев!!!

— Андрей Григорьевич!

— Откуда?

Иван Семенович Седых стоял с довольным видом и подмигивал Коле:

— Ну как? Пришелся по вкусу мой сюрприз, а?

Братья обнялись на стыке двух доков, а по обе стороны стояли точно две стены — русские и американцы.

Коля шагнул вперед. Навстречу ему вышел американский рабочий. Он протянул руку Коле и сказал:

— Сэм Дикс.

Коля поднял палец вверх:

— Подожди! Ведь ты первый американский рабочий! — Он полез в карман и вынул оттуда обкуренную старую трубку. — Вот, на, бери! Это тебе подарок… Понимаешь, подарок от Сурена Авакяна.

Сэм Дикс непонимающе смотрел на трубку и вдруг расплылся в улыбке:

— О-о! Мистер Авакян! Мистер Авакян! Презент! Благодарю вас очень! Благодарю вас!

Он обернулся к американским рабочим и, показав им трубку, что-то сказал.

— Гпп, гип, ура! — закричали американцы.

Степан Григорьевич держал брата за обе руки, словно не хотел никому его уступать:

— Пойдем… пойдем ко мне вниз… Нам надо поговорить… Я хочу все, все знать… У меня найдется несколько свободных минут, пока соединяют туннель. Пойдем же, Андрюша…

Андрей смотрел по сторонам, одновременно и возбужденный и смущенный. Его счастливые глаза перебегали с труб туннеля на толпу и обратно; на щеках пылали красные пятна.

— А ведь закончили! Закончили все-таки Арктический мост! — обращался он ко всем сразу.

В русском доке грянул оркестр. В ответ задребезжал джаз из американской части туннеля…

…Братья были одни в кабинете Степана Григорьевича. Степан усадил брата в свое любимое вращающееся кресло, а сам расхаживал тяжелыми шагами, слушая сбивчивый рассказ Андрея. Когда тот на мгновение за молчал, Степан подошел к нему сзади и осторожно по гладил его мягкие седые волосы. Андрей с улыбкой оглянулся на него. Большой, крепкий, все такой же сильный, Степан стоял перед ним, как гранитная скала, выдержавшая все яростные удары океанских бурь.

Когда Андрей говорил об О'Кими, Степан вдруг сказал:

— Узнав о твоей гибели, Аня ушла со строительства Арктического моста. Сейчас она крупный работник, недавно назначена директором Института реактивной техники. Главный конструктор «Луналета», корабля многократного действия.

— Почему ушла? — живо спросил Андрей.

— По-видимому, со строительством моста у нее было связано много потрясений.

— Она… она горевала обо мне?

Степан Григорьевич пожал плечами:

— Во всяком случае, замуж за Кандербля она не вышла.

— Замуж? За Кандербля?

— Да. Она категорически отказала ему.

— Она отказала Кандерблю?

— Да. И мне также, — невозмутимо ответил Степан.

— Тебе? Впрочем… я ведь знаю… Ты воспитываешь детей Дениса.

Дверь без стука открылась. На пороге стоял курносый, веснушчатый, торжествующий Коля Смирнов.

— Пожалуйте наверх, товарищи! Все уже готово. Туннель полностью собран.

— Собран уже? Так пойдем же скорее! — заторопился Андрей.

— Пойдемте, Андрей Григорьевич. Я свой предпоследний шов уже заварил. Комбайн отодвинул. Теперь вам последний шов варить.

— Мне? Последний шов? — переспросил Андрей.

Коля кивнул головой:

— Самое почетное дело. Вы задумали Арктический мост, Андрей Григорьевич, так сказать, всю кашу заварили, вам и последний шов заваривать. Только что на митинге там, вверху, так решили.

Андрей поднялся с места. Руки его, прижатые к груди, заметно дрожали. Он подошел к Коле и, крепко обняв его, поцеловал.

Степан, бледный, без кровинки в лице, молча стоял сзади.

Андрей все заметил.

— Последний шов? — переспросил он Колю. — Но ведь трубы-то две. И нас с братом двое. Вместе и будем варить.

Коля смешно хлопнул себя по лбу:

— Вот несмышленыш! Привык на комбайне зараз обе трубы варить, а вручную, ясно, двоим требуется! Как верно-то! — Он радостно улыбнулся.

Степан благодарно взглянул на брата.

В доке Корневых ждали Седых и Кандербль. Американец не претендовал на заварку последнего шва, считая трудовую романтику делом, недостойным подлинного бизнеса.

Но за работой братьев смотрел заинтересованно, если не сказать, с тенью какой-то внутренней зависти. Может быть, ему хотелось тоже воспринимать так, как эти русские, трудовой подвиг.

Глава шестая. «ПОДМОСТНЫЙ КОРОЛЬ»

На конечной остановке нью-йоркского трамвая водитель, он же кондуктор, обычно куда-нибудь уходит. Двери в трамвай открыты, и пассажиры могут занимать места. Поднявшись на переднюю площадку, они проходят мимо металлической копилки, висящей около кресла вагоновожатого. В эту копилку каждый опускает никель, а копилка в ответ удовлетворенно звякает.

Если на обычной остановке входящий пассажир, считаясь с внимательным взглядом вожатого, обязательно опустит никель, то на конечной остановке, когда вожатого нет, плата за проезд целиком лежит на совести входящего…

Прозвучали два звонка. Два американца — один огромный, грузный, другой помоложе, худощавый, развязный — заняли последние места.

Трамвай качнуло. Кто-то тяжелый встал на подножку. Полный человек, прекрасно одетый, в модной мягкой шляпе, как-то странно втянув голову в плечи, прошмыгнул в вагон. При его появлении звонка не раздалось. Вероятно, он забыл опустить никель.

Двое прежде вошедших американцев переглянулись. Тот, что был помоложе, ухмыльнулся и подмигнул старику.

Трамвай наполнялся. Пришел и вожатый. Он внимательно оглядел пассажиров. Никто не внушал ему подозрений. Пневматические двери закрылись, и трамвай двинулся.

Несмотря на бесчисленные автомобили, автобусы и линии подземки, трамвай все же остался в Нью-Йорке равноправным видом транспорта, незаменимым для пассажиров победнее. От старого трамвая он отличался только отсутствием воздушных троллей и токосъемной дуги. Моторы питались током от трех рельсов, лежащих прямо на мостовой. Американцы считали выгодным применять низкое напряжение, отказавшись от загромождающей улицу воздушной сети.

В трамвае было уже много народу. Люди входили и выходили. Неизвестный элегантный джентльмен продолжал закрываться газетой, как будто боялся, что его могут узнать.

— А ведь я знаю, кто это, — заметил молодой своему грузному спутнику. Он наклонился и что-то прошептал.

Старик удивленно посмотрел на молодого, потом перевел глаза на красную со складками шею закрывшегося газетой человека.

— Не может быть! — ужаснулся он. — Подмостный король — и в трамвае!

Молодой презрительно пожал плечами:

— Если вы, отец, не верите, то давайте пересядем на его скамейку! Я думаю, что ему придется нас узнать.

— Пожалуй, — согласился старик.

Трамвай то весело бежал по улицам, то скучал на перекрестках у светофора.

Два американца пересели к загадочному джентльмену, которого один из них называл «подмостным королем».

Неизвестный, перелистывая газету, чуть приоткрыл лицо.

— Ба! Мистер Медж! Кого я вижу! — воскликнул старик.

Пассажир вздрогнул. Газета выпала из его рук. Он испуганно посмотрел на своего грузного соседа.

— Здравствуйте, здравствуйте! Как вы поживаете? — смущенно заговорил он. — Я вас узнал почти сразу, дядя Бен.

— Ха-ха! Как это вы попали в трамвай, мистер Медж?

Джемс, сидевший рядом с дядей Беном, загадочно поджав губы, ухмыльнулся.

— Понимаю, — не дождавшись ответа, качнул головой старый Бен. — Биржа тоже придавила меня — я потерял на судоходных акциях все свои сбережения.

— Кажется, на этих самых акциях мистер Медж и заработал свои миллионы. Столкнув туннель, подкопавшись под Арктический мост, он получил титул «подмостного короля».

Мистер Медж вздохнул:

— Вы, Смиты, мои старые друзья, вам я могу сознаться… Я все-таки вылетел в эту проклятую арктическую трубу…

Бен сочувственно качнул головой:

— О'кэй, мистер Медж! Я недавно вторично пострадал из-за этих судоходных дел. Судоверфь, на которую мне удалось было устроиться, закрылась, и я снова без работы.

— Ах, так… — рассеянно протянул мистер Медж, по-видимому, занятый своими мыслями.

— Мы с Джемсом опять живем на бобовом супе, который отпускают нам как подаяние. Я искренне завидую своей дочери Мери. Она все-таки сделала блестящую партию.

— Да? — заинтересовался Медж. — Значит, она все-таки вышли замуж за миллионера? — В глазах его блеснули огоньки.

— Нет! — рассмеялся Бен. — Она вышла замуж за своего Сэма. А он снова работает на строительстве американского плавающего туннеля.

При словах «плавающий туннель» — мистер Медж болезненно поморщился.

— А у вас, мистер Медж, дела, значит, действительно плохи? — наивно спросил дядя Бен, вспоминая, как прошмыгнул мистер Медж мимо копилки.

— Нет… что вы, мистер Смит, я еще надеюсь… надеюсь… Я еще дам им бой! Вы еще услышите о Медже! Да-да!

Мистер Медж потряс скомканной газетой.

Бен и Джемс поднялись.

— Нам здесь сходить, мистер Медж. Вы едете дальше? Передайте привет вашей милой дочери.

— Очень благодарен, очень благодарен! До свидания!

Мистер Медж облегченно вздохнул. Как неприятно было встретить этих людей!

Сходя с подножки. Джемс сказал отцу:

— Я не удивлюсь, если этот «подмостный король» через неделю будет ночевать под Бруклинским мостом.

— Нехорошо смеяться над несчастьем, мой мальчик!

Джемс скривил рот.

Трамвай медленно передвигался рядом с цепью автомобилей. Движение в центре города было бы справедливее назвать стоянием.

Мистер Медж ощущал почти физическое мучение. Он не привык к такой тихой езде. Ему до боли было горько вспоминать о своем роскошном лимузине, длинном, едва не с этот трамвай. Какой это был автомобиль! И только вчера его не стало…

Не стоит об этом вспоминать. Все еще вернется. Сейчас главное — добиться поддержки на это тяжелое время. Сегодня в клубе он сделает все возможное. Можно было бы прекрасно сыграть на бирже. Он чувствовал прилив вдохновения и жажду борьбы. Ах, если бы иметь сейчас деньги, чтобы обернуться! Каких-нибудь два-три миллиона! Через неделю он вернул бы их с огромными процентами и смог бы уже продолжать дело сам.

Даст ли кто-нибудь ему эти деньги?

Мистер Медж по своей старой привычке стал отмечать номера обгонявших трамвай автомобилей.

Четырехзначные цифры он складывал в уме: 42 + 21 — получается 63. Если сумма даст сто, то это к удаче. Хоть бы получилось сто! 38+49, это 87. 74+32. Уже больше!

Мистер Медж увлекся этим занятием. Недаром он ехал в «Клуб суеверных» — самый модный, самый фешенебельный клуб нью-йоркских финансистов, членом которого он еще состоял. Не все пока знали о его разорении, виной которого был проклятый туннель. И, наконец, это эффектное появление погибшего инженера Корнева! В Америке все словно с ума сошли. Толпа! Слепая толпа! Она так любит все эффектное! Как хорошо можно было бы заработать, если бы знать, что появится этот Корнев! Это совпало как раз с последними днями грандиозного сражения. Мистер Медж, потеряв в неравной борьбе против окрепшего туннеля все, пытался балансировать на протянутом через Уолл-стрит канате. И он сорвался. Сорвался так, что не имел никеля, чтобы заплатить за проезд в трамвае.

45+67 — получается 112. Хотя бы встретилась эта сумма — сто! Это было бы хорошим предзнаменованием. Но не дай бог, если сумма будет равна 98, — это к неудаче.

Мистер Медж взглянул на длинный, прижавшийся к мостовой черный кар. Он так напомнил ему его собственный автомобиль… Машинально он подсчитал сумму цифр и тотчас же отвернулся… 98! Не может быть! Он ошибся. Наверное даже ошибся! Но проверить он не желает, просто не желает. Вероятно, это было 97.

Мистер Медж повернул голову к окну только тогда, когда черный кар исчез.

Однако пора сходить. Нельзя же подъехать к клубу в трамвае! Это сразу погубило бы все его надежды.

Мистер Медж вышел из трамвая и пошел по Бродвею пешком. В воздухе над крышами домов уродливый светящийся канатоходец балансировал на протянутой линии огоньков. Через секунду он превратился в петуха, а потом в верблюда.

«Курите сигареты „Кэмел“!», «Если вы хотите выиграть на бирже, никогда не берите денег взаймы, а обращайтесь за советами в нашу контору!», «Покупайте двухколесные автомобили!»

Огни назойливо лезли в глаза. Они вертелись, появлялись, насмехались над «подмостным королем», которому нужны были три-четыре миллиона, чтобы поправить свои дела, но у которого не было никеля на трамвай.

По внешнему виду мистера Меджа нельзя было догадаться, что происходит в его душе. Он шел неторопливой походкой человека, выполняющего предписания врачей. За спиной он держал палку, на которой еще только вчера был золотой набалдашник, замененный теперь пластмассовым.

А вот и «Клуб суеверных». Здесь собираются все состоятельные люди Нью-Йорка, играющие на бирже или в политику. В игре нельзя не быть суеверным.

Мистер Медж вошел в светлый вестибюль. Согласно уставу клуба он зажмурился, смачно плюнул через левое плечо и три раза повернулся.

Открыв глаза, он увидел склоненные лысины двух знакомых швейцаров. Холод пробежал по спине Меджа: «Ведь им надо давать на чай!»

— О нет, сам… только сам… сегодня у меня такая примета, — пробормотал он, торопливо снимая пальто и передавая его удивленным швейцарам.

Взбегая по лестнице, мистер Медж тщательно наблюдал, чтобы кто-нибудь в черном фраке не перешел ему дорогу.

И вдруг дорогу ему перешли сразу двое.

Двое в черном! Это уже к удаче.

Удача! Вдвойне удача! Ведь это же как раз те, на которых он так надеялся, те, которым он дал заработать не один миллион долларов! Мистер Медж весело улыбнулся старику с бычьим лбом и огромному толстяку с порывистыми, нервными движениями.

— Хэлло! Старина Бильт! Как поживаете? Как ваши дела, друг Хиллард?

Оба миллионера — железнодорожный и стальной короли — остановились. Они смотрели мимо Меджа.

— Да, — сказал Хиллард, — я полагаю, что прокладка подводного плавающего туннеля вдоль нашего западного берега — чисто железнодорожное дело. Я одобряю вашу инициативу, мистер Бильт. Будьте уверены, мои заводы безукоризненно выполнят все ваши заказы. Губернатор Мор может быть спокоен. Я добросовестно выполнял все задания Штата по поставкам для полярного туннеля. Готов принять их и сейчас, мистер Бильт.

— Хэлло! — нисколько не смущаясь холодноватым приемом, воскликнул Медж. — Что я слышу? Опять разговор о туннеле! Теперь уже о западно-бережном? Но у меня есть предложение почище. Хотите настоящее дело? Плавучий курорт на якорях с гаванью и посадочной площадкой для самолетов. И все это на искусственной ледяной горе, чистый прохладный воздух даже на экваторе! Х-ха! Через год айсберг будет самым фешенебельным курортом мира. Бешеные прибыли! Я организую общество. Мы завтра же могли бы выпустить акции. Нас поддержат все судоходные компании. Они готовы открыть рейсы лучших своих судов из всех портов мира к курорту-айсбергу!

— Я предложил бы вам открыть новую судоходную линию в ад и с первым рейсом отправиться туда самому! Ваши аферы никому не нужны! — грубо сказал Бык-Бильт.

— Когда-то я приобрел вексель на ваше имя! — злобно добавил Хиллард. — Кроме того, вы однажды надули меня с заказом канатов. Это были две единственные ошибки в моей жизни. Вы не заставите меня сделать третью!

— Вы уже делаете третью, разговаривая с этим джентльменом, — проворчал Бильт.

Хиллард резко повернулся спиной к Меджу. Бильт взял его под руку. Они снова стали говорить о проекте тихоокеанского туннеля вдоль западного берега, который служил бы естественным продолжением Арктического моста. Западные штаты хотят быть участниками такого бизнеса.

Стараясь сохранить спокойствие и осанку, мистер Медж прошел в следующую комнату.

В клубе существовали свои порядки и свои чрезвычайно сложные законы; надо было тонко в них разбираться. Очень легко совершить промах — ведь здесь все может быть истолковано другими как плохая примета.

Мистер Медж подошел к гадальному автомату и полез в жилетный карман. Но тут он вспомнил, что в его карманах пусто. Да и что может сказать ему гадальный аппарат!

А вот идет мистер Кент. Этот пройдоха может пригодиться. Он всегда знает, где чем пахнет.

— Хэлло! Мистер Кент!

— Хэлло, мистер Медж! Чем вы теперь заняты? Гадаете по автомобильным номерам? Кого, по-вашему, изберут нынче губернатором?

— Я полагаю, что наш уважаемый туннельный губернатор мог бы быть избран еще на один срок. Ведь, кажется, вы принимаете в этом участие?

— О да! — самодовольно заметил мистер Кент. — Я редко ошибаюсь в выборе претендентов. Я допустил ошибку только раз: когда вы так ловко обошли меня. Вам помог тогда туннель.

— Да, — не удержал вздоха мистер Медж, вспоминая свою блестящую карьеру.

— Попробуйте предложить услуги мистеру Элуэллу. Кажется, он снова собирается выставлять свою кандидатуру. Вы ведь все-таки имеете кое-какой опыт, — покровительственно заметил мистер Кент.

Мистер Медж передернулся. Ему, знаменитому «подмостному королю», ворочавшему десятками, сотнями миллионов, предлагают стать каким-то политическим импресарио!

Кент уже исчез. Как показалось мистеру Меджу, он усмехнулся на прощание.

Непроизвольно Медж стал отыскивать в толпе мистера Элуэлла. Скоро он заметил его импозантную фигуру. Элуэлл стоял в группе развязных джентльменов и что-то говорил, отставив левую ногу и делая пластичные жесты правой рукой.

Мистер Медж осторожно подошел. Улучив момент, когда Элуэлл кончил свою речь и отправился к буфету, мистер Медж догнал его:

— Хэлло, мистер Элуэлл!

Элуэлл обернулся, вопросительно глядя на Меджа. Медж откашлялся:

— Я слышал… кхм… что вам нужен политический босс!

Несколько лет назад он платил этому Элуэллу за пошленькие статейки в газетах, а теперь!..

Мистер Элуэлл гневно поднял свои густые брови.

— Сэр! — напыщенно начал он. — Вы, кажется, полагаете, что при выборе своих политических помощников я не интересуюсь репутацией претендентов на эти должности? Вы, может быть, полагаете, что, идя на жертвы ради интересов своей партии и защищая благо народа, я могу опереться этой честной рукой на руку человека, не знающего твердых принципов, могущего ради личной выгоды сменить убеждения? Вы думаете, сэр…

Мистер Элуэлл прервал свою тираду, потому что Медж повернулся и, опустив плечи, тихо побрел в другую комнату. Элуэлл опять картинно вскинул красивую бровь и направился к буфету. Он собирался говорить там «о возрождении „красной опасности“, проникающей через полярный туннель, и долге американцев защищать свою свободу и свободу народов мира, к чему они призваны самим богом».

«Да, кому я нужен теперь?» — горько думал меж тем Медж. Какое ироническое и острое прозвище дали ему когда-то за то, что он сумел подкопаться под Арктический мост: «подмостный король»! «Подмостный»… Теперь он действительно оказался под мостом. И Арктический мост раздавил его… Завтра он пойдет ночевать под Бруклинский мост, а послезавтра утопится под мостом имени Вашингтона.

— Сэр! — позвал кто-то тихо мистера Меджа.

Медж вздрогнул. Только бы каких-нибудь два-три миллиона! Если бы нашелся человек, который мог бы помочь в эту минуту! О, как зло рассчитался бы он со всеми этими!..

Перед Меджем стоял незнакомый низенький человек с узкими глазками, приплюснутым носом и выдающимися вперед скулами.

— Да, сэр, — неопределенно отозвался мистер Медж.

— Могу я вас просить, извините, пройти со мной к тому окну, прошу прощения?

— Пожалуйста, сэр.

Медж с любопытством оглядывал незнакомого маленького человечка.

— Сэр, — начал тот тихо, — я буду говорить прямо, извините. Общие выгоды и, может быть, общая ненависть, я осмелюсь произнести это слово, объединяют нас.

Медж не мог скрыть своего изумления.

— Я пришел сюда с надеждой, со страстным желанием встретить вас.

— Ах, вот как!

— Сэр! Вам и мне, извините, необходимо, чтобы Арктический мост перестал существовать.

Медж испуганно отодвинулся от незнакомца.

Что это? К чему подослали этого человека, чтобы окончательно погубить его? Кто это? Агент ФБР или ЦРУ?

— Кто вы? Что вам надо от меня?

— Я капитан Муцикава. Обстоятельства сложились так, что я был вынужден покинуть родину. Причиной тому — Арктический мост и люди, его создавшие. Вы видите, извините, что я прямодушен с вами. Я горю мщением! Помогите мне проникнуть в туннель, окажите это благодеяние — и туннеля не станет!

Мистер Медж вздрогнул. Погубить туннель? Это ужасно! Он никогда не думал об этом. Но как ловко можно было бы сыграть на бирже! Его обесцененные акции опять подскочили бы. Но пойти на преступление? Нет, никогда! Он честный человек.

Словно отвечая на мысли Меджа, Муцикава тихо сказал:

— Я не прошу вас принимать в этом участие, извините. Вы лишь поможете мне через свою дочь. Я должен в качестве ее слуги попасть на территорию Туннель-сити, а она… она, извините меня, как супруга Герберта Кандербля, всегда может пожелать проехать в Туннель-сити.

— Через мою дочь? — растерянно проговорил Медж, оглядываясь. — Но ведь она же развелась с Кандерблем…

— Где она теперь? — нахмурился Муцикава.

Медж смешался.

— Она… Она недавно устроилась блюстительницей приличий в одно из частных учебных заведений.

— Блюстительницей приличий… — протянул Муцикава.

— Как же быть? — потер переносицу мистер Медж.

Мимо в сопровождении Сэма Леви, бывшего служащего концерна Меджа, проходили Бильт и Хиллард. Ненависть колючим холодком пробежала по телу мистера Меджа. О, как бы он хотел с ними рассчитаться! Миллионы! Миллионы снова призраками вставали перед ним… Леви, жестикулируя рукой с толстыми пальцами, произносил свое неизменное «хоп». Он не желал замечать мистера Меджа.

— Хорошо, — быстро сказал Медж, — вы отправитесь в Туннель-сити в качестве слуги миссис Амелии. Ведь ей необходимо съездить в Туннель-сити за вещами. Но это будет лишь простым поручением для вас сопровождать мою дочь, которое я оплачу вам впоследствии. Я ничего не знаю, кроме этого.

Японец наклонил голову, чтобы скрыть усмешку:

— Не беспокойтесь, сэр. Остальное я беру на себя, извините. Для меня лишь важно проникнуть в Туннель-сити, куда теперь не допускают никого.

— О да, сэр… Вы так кстати напомнили мне о необходимости Амелии съездить за вещами.

— Когда я могу получить от вас записку к ней?

— Я напишу вам эту записку сейчас же. — Мистер Медж протянул руку к своему карману. Потом испуганно взглянул на неподвижное лицо Муцикавы. — Хотя нет, сэр, я не могу ничего писать. Завтра вы придете в мой старый коттедж: 132-я авеню, Флашинг. К завтраку… Мы всегда завтракаем вместе с дочерью. О'кэй!

— Нет, — решительно возразил Муцикава. — Извините, но эту записку я получу от вас сейчас.

— Но… — слабо запротестовал Медж.

Снова он увидел в толпе Бильта и Хилларда; они казались ему призраками его собственных миллионов.

— О'кэй, — тихо произнес он. — Я напишу… напишу вам эту записку, но только… никто не должен узнать мой почерк. Я не могу… не могу быть замешанным…

Мистер Медж вынул записную книжку и стал неловко писать левой рукой.

Муцикава наклонил голову. Медж не видел выражения его глаз.

«Муцикава… — вспомнил Медж. — Я слышал это имя. Ах да… Недавно в газетах… какое-то убийство молодой японки… дочери крупного психиатра. Ну что ж!.. Значит, этот может…» И он улыбнулся.

Глава первая. ЧЕМОДАН МУЦИКАВЫ

Муцикава вышел из «Клуба суеверных» на Бродвее. Бесконечный поток автомобилей перегораживал улицу. Настроение у него было приподнятое. Решимость наполняла все его существо.

Сейчас он ненавидел Арктический мост и Андрея Корнева, как только может ненавидеть человек своего врага, отнявшего у него все, что он имел в жизни.

Он, Муцикава, считающий себя истинным японцем, должен скитаться в эмиграции, не может вернуться на родину по вине Корнева. Он стал преступником, убийцей…

Ненавистный профессор Усуда! Это он послал его в дьявольскую экспедицию американцев, чтобы избавить дочь от его претензий. И для этого он свел его с агентами судовладельцев. Оказывается, Усуда любовно защищал свою дочь, а Муцикава…

Медж, некогда всесильный Медж — сейчас только жалкое существо, способен лишь на то, чтобы дать Муцикаве записку к дочери, написанную левой рукой. Ну что ж, и этого довольно. Жизни больше не существует для Муцикавы. Нет О'Кими, нет чести, нет родины. Ну что ж, пусть придет смерть, но… Но прежде весь мир узнает Муцикаву! Проклятое сооружение и его ненавистный создатель пойдут на дно. Теперь им уже не восстановить свой проклятый мост!

Муцикава вздрогнул и очнулся. Пронзительный визг раздался над головой. Он услышал отчаянные ругательства и даже непрекращающиеся автомобильные гудки, запрещенные в городе.

Он стоял на мостовой. Перед ним, заняв почти всю улицу, остановился затормозивший в последнюю секунду автомобиль. Американец без шляпы, красный, с выпученными глазами, безобразно ругался:

— Эй вы, черт вам в оба слепых глаза! На кой дьявол носите вы очки, если лезете прямо под машину? Вы думаете, что мне жаль разбить вашу идиотскую голову? Как бы не так! Мне просто жаль разбить фары у машины!

Муцикава почему-то снял шляпу и смущенно вертел ее в руках.

— Извините, сэр, — пробормотал он.

— На кой черт мне ваши извинения! Я плюю на них! Я не возражал бы против того, чтобы хорошенько помять вас радиатором, если бы был уверен, что у такого бродяги найдутся родственники, которые смогут заплатить за помятый капот. Не люблю давить бездомных собак.

Муцикава вспыхнул. Ничем нельзя было его больше оскорбить, как упоминанием о его бездомности, Он стиснул зубы:

— Я думаю, извините, сэр, что… что американские законы покарали бы вас за преступление.

Американец расхохотался:

— Что? Американские законы? Да вы их, я вижу, не знаете. В Америке каждый оказавшийся на мостовой в неуказанном для пешеходов месте приравнивается к сумасшедшему. Поняли вы это? По нашим законам, парень, ваши родственники возместят мне все убытки, которые нанесет ваша разбитая голова моей машине.

— Извините, сэр, я жалею, что законы Америки действительно таковы, — вежливо, но зло сказал Муцикава и сошел с мостовой.

Американец послал ему вслед крепкое словцо и медленно поехал вдоль тротуара.

Непростительная оплошность! Он должен быть осторожнее. Его жизнь еще нужна для больших дел. Эти руки должны уничтожить проклятое сооружение.

Муцикава остановил таксомотор, вынул записку Меджа и дал шоферу адрес Амелии. Частые остановки у светофоров его не беспокоили. Он снова погрузился в обдумывание всех деталей своего плана.

Лишь бы пробраться в туннель! Он взорвет эту проклятую трубу и пустит ее на дно, не задумываясь над тем, как спастись самому. Еще в детстве он мечтал стать в новой войне живой торпедой, чтобы взорвать вражеский корабль. Время пришло. Теперь он будет живой миной и пустит ко дну ненавистное сооружение. Пусть вместе с самим собой! Но и с Корневым также. Вместе с этим живучим Корневым!.. Проклятье ему, отнявшему счастье Муцикавы!

Автомобиль остановился перед высоким зданием. Надо было подняться на пятнадцатый этаж.

Лифтер открыл дверь и, высунувшись, крикнул:

— Ап! Вверх!

Муцикава вошел в кабину лифта. С ним вместе пошла какая-то дама. Муцикава поспешно снял шляпу: он знал, что так принято у американцев.

Дама была еще молода. Но фигура ее как-то преждевременно поникла. Она была одета просто, без крикливости, даже, пожалуй, бедно.

Муцикава решил заговорить с ней, спросить, не знает ли она работающую в этом доме Амелию Медж.

Дама приподняла изломанные посередине брови.

— Что вам угодно? — сухо спросила она.

Муцикава смешался. Черт возьми! Никогда не умел он разговаривать с женщинами. Он, готовый на любой смелый поступок, не находил слов при разговоре с самой простой женщиной. А тут эта строгая леди… Зачем только он обратился к ней?

— Я Амелия Медж. Что вам угодно? — повторила женщина.

— Извините, леди, — пролепетал Муцикава, набираясь храбрости. — У меня есть к вам записка от вашего отца.

— О'кэй! Давайте ее сюда.

Муцикава колебался. Он не мог передать такую щекотливую записку первой встречной женщине.

— Простите, леди. Позвольте мне вручить эту записку у вас в офисе, — схитрил Муцикава.

— Хо-хо! — воскликнула женщина. — Давайте-ка сюда эту записку без лишних слов.

— Да, но, леди… — запнулся опять Муцикава.

Лифт остановился.

Они вышли в коридор. Женщина направилась к двери, на которой значилось: «Школа приличного поведения и хорошего тона».

Ниже была карточка: «Цены умеренные».

Мисс Амелия Медж, бывшая жена великого Кандербля, вчерашняя миллионерша, в прошлом эксцентричная председательница Лиги борьбы с цепями культуры, теперь обучала неловких провинциалок правилам хорошего тона.

— Да, я здесь работаю, — сказала Амелия, как бы отвечая Муцикаве. — Скорее выкладывайте ваше дело, если не хотите получить в челюсть!

Тон Амелии убедил Муцикаву, что он действительно имеет дело со знаменитой Амелией Медж.

— Да, я обучаю этих идиоток, как надо сидеть в гостиных и какими ложками пользоваться за обедом, — с горечью произнесла Амелия.

Муцикава просиял.

О! Он только и ждал этого. Надо, чтобы она так… же ненавидела, как он. Тогда вдвоем они смогут…

Муцикава протянул Амелии записку. Она быстро пробежала ее, удивленно подняла брови, потом сунула ее в сумочку.

— Левой рукой? Странно! Ну, живо! Что там еще? — сказала она.

Вдруг дверь открылась. Вошла толстая дама — по-видимому, владелица школы. Мисс Амелия опустила голову и церемонно присела. Хозяйка милостиво кивнула и поплыла по коридору, подозрительно окинув взглядом Муцикаву.

Муцикава мысленно проклинал себя. Здесь, в этом темном коридоре, должно начаться великое дело, а его будущая сообщница приседает и трясется перед жирной хозяйкой! Он же стоит, как бездомный бродяга.

Но Муцикава умел владеть собой.

— Леди, — начал он, — туннель отнял у вас мужа…

Амелия метнула на Муцикаву уничтожающий взгляд. Он ожидал, что она разразится градом проклятий, но она произнесла еле слышно:

— Да.

В этом слове не было больше прежнего задора. Это был призрак разбитой жизнью женщины.

— Вот что, леди… Для вашего мужа не существует ничего, кроме туннеля. Это сооружение, извините, стало между вами…

— Ах да… Тысячу раз да… Ну и что же? Что вам от меня надо? Не терплю лишних разговоров!

Муцикава понизил голос:

— Помогите мне, и туннель не будет существовать. Я верну вам вашего мужа.

— Чем я должна вам помочь?

— О леди, въезд в Туннель-сити воспрещен… Всех желающих туда приехать строго проверяют. Я должен пробраться туда, и в этом поможете мне вы, извините. Я буду вашим слугой. Вы поедете к мистеру Кандерблю с повинной, будете просить у него прощения. Пусть он даже откажет вам. Тогда вы захотите взять оттуда свои вещи. Они нужны вам сейчас. Извините, ваше материальное положение…

— Ах, не говорите о нем!

— Словом, вы поможете мне проникнуть в Туннель-сити, а дальше уж я сделаю все сам. Вам достанется мистер Кандербль, а мне — проклятый туннель, извините.

— Возьмите его, возьмите его! — с былой живостью и энергией произнесла Амелия.

— Значит, мы едем, леди?

— О да! Но… но у меня совсем нет денег.

— Пустое, — мрачно сказал Муцикава. — У меня найдутся.

Амелия не колебалась ни минуты. Ей было совершенно все равно, что замышляет японец. Ей обещали вернуть мужа, прежнее положение. Она сможет вырваться из этой дыры, где надо заискивать перед толстой гусыней, которая лишь из тщеславия держит ее, бывшую жену столь знаменитого человека.

— О'кэй! Согласна! — Амелия передернула плечами. — Я помогу вам. Когда мы едем? Надо ведь получить разрешение.

— О, миссис Амелия, если я стану вашим слугой, то все будет в порядке! Не откажите в любезности, извините, напишите сейчас несколько бумаг. А эту толстую леди… Я думаю, вы не будете жалеть о ней?

— Я с удовольствием послала бы ее к черту, но я не слишком верю вам. Мы поедем. Я помогу вам во всем. Мне нужен он. Но если… если… Словом, я беру у хозяйки только отпуск, а вы, кто бы вы ни были, должны платить мне жалованье.

— О'кэй! — опустил голову Муцикава. — Пусть это будет, извините, единственный случай, когда слуга будет платить жалованье своей хозяйке.

Амелия и Муцикава договорились обо всем. Муцикава сообщил, что отправляется покупать чемоданы. О! В этих чемоданах была сконцентрирована вся ненависть Муцикавы.

Прямо от Амелии Муцикава, даже забыв нанять таксомотор, побежал к остановке сабвея, чтобы опуститься в Даун-таун. Там, в одном из деловых кварталов, он должен был достать все, что ему было нужно.

По дороге он получил разрешение на въезд в Туннель-сити для себя и Амелии. Формальности в представительстве Туннель-сити были несложны. Оказывается, Кандербль распорядился не чинить никаких препятствий миссис Амелии, если она пожелает съездить в Туннель-сити за своим имуществом.

Все складывалось как нельзя лучше. Муцикава даже не ожидал, что все так удачно получится.

В самом веселом расположении духа он отправился в Даун-таун — нижний город.

Имя гангстера Контонэ, как когда-то Аль Капоне, было известно каждому американцу, не говоря уж о полиции. От всех своих собратьев по профессии он отличался тем, что никого не убивал и никого не грабил, но тем не менее он занимался самым предосудительным делом и с его помощью было совершено немало преступлений. Однако он никогда не сидел в тюрьме по уголовным делам. Попадал в тюрьму он часто, но причиной этому была его чрезмерная любовь к быстрой езде по нью-йоркским улицам и полное пренебрежение к правилам уличного движения.

Мистер Контонэ был монополистом в деле снабжения всех американских гангстеров «средством производства». И горе было любой фирме, если она продавала ручные пулеметы, револьверы, бомбы без посредства мистера Контонэ! Прекрасные мастерские, принадлежавшие мистеру Контонэ, производили отмычки, сверла, специальные автогенные резчики для вскрытия сейфов. Другие мастерские оборудовали автомобили легкой броней и небьющимися стеклами огромной толщины. Словом, мистер Контонэ никого не грабил и не убивал, но ограбить и убить без помощи всесильного мистера Контонэ было невозможно.

Контонэ пользовался всеобщим уважением. Его пожертвования недавно открывшемуся университету в штате Вентена создали ему славу поборника просвещения, а умелое влияние на муниципальные выборы гарантировало процветание его предприятиям. Личная же смелость и беспощадность, а также быстрая езда снискали ему уважение среди гангстеров, остерегавшихся приобретать что-либо для своей «работы» не через посредство агентов мистера Контонэ.

Вот в одной из таких контор, существовавшей на Централь-стрит под вывеской технической конторы, и должен был получить Муцикава нужные ему средства.

— Хэлло, мистер японец! Для вас все готово, и вы получите оба ваших чемодана, даже в том случае, если захотите пустить на воздух Панамский канал. Политика никогда еще не мешала коммерции.

Толстый джентльмен с вонючей сигарой в руках затрясся от смеха, приведя в движение свои бесчисленные подбородки.

— Хэлло, вы там! — крикнул он через перегородку. — Чемоданы мистера японца!

Из-за перегородки отозвались, послав «толстого Чэрри» к черту. Какой-то парень в шляпе набекрень с трудом тащил два чемодана.

Муцикава покачал головой:

— Я не возьму, извините, этот товар у вас. Я заказывал более портативные. Для моего дела не годятся такие чемоданы.

— Хэлло, Билль! Этому джентльмену надо что-нибудь более подходящее для его роста.

— Идите вы все к дьяволу! — снова послышалось из-за перегородки. — Вечно они все перепутают! Вы взяли чемоданы не с миной для мистера японца, а магнитные мины для этих «гринго-повстанцев». В следующий раз я взорву вас этими минами! Тащите их обратно!

Муцикава терпеливо дожидался.

Через полчаса явился невысокий смуглый человек с длинными прямыми волосами и забрал оба чемодана, которые едва не попали к Муцикаве по ошибке. Они были слишком тяжелы. Через стекло витрины было видно, как индеец еле тащил их.

Наконец Муцикава дождался, и ему вынесли небольшой изящный чемодан, в котором, по словам «толстого Чэрри», сидел бес, способный разнести Эмпайр-Стейт Билдинг на кусочки не больше дюйма величиной.

Агенты Контонэ брали огромные деньги за свою продукцию. Муцикава истратил почти все, чем располагал. Остались только средства, необходимые ему и Амелии, чтобы доехать до Туннель-сити. Остальное не интересовало Муцикаву.

Узенькая Централь-стрит была заполнена стоящими автомобилями. Ездить можно было лишь по середине улицы и то с огромным трудом.

Муцикава, оглядываясь, нет ли поблизости таксомотора, стал переходить улицу. Тяжесть чемоданчика почти не ощущалась. Муцикава шел бодрым, легким шагом. На душе было спокойно. Он уверен в успехе. Он шел на собственную гибель без малейшего раздумья или страха. Жажда мести была в нем сильнее любви к жизни.

План его прост: проникнуть в здание подземного вокзала, оттуда — в трубу плавающего туннеля. Затем пройти в глубь туннеля возможно дальше от берега. Идти пешком по трубе, может быть, несколько дней, чтобы в тот день, когда пойдет первый сверхскоростной поезд, в котором поедет Корнев, взорвать туннель, пустить его на дно.

Он представил себя в тот момент, когда повернет рычажок мины на взрыв. Разве поймут они, эти гангстеры, которые продали ему страшное оружие разрушения, что ему не надо никакой выдержки времени! Ему будет некуда спасаться. Он взорвет сам себя. Да, сам себя… Рука у него не дрогнет.

Муцикава вскрикнул. Небоскребы качнулись и исчезли…

Толпа мгновенно образовалась около машины задавившей человека. Шофер в мягкой шляпе набекрень с проклятием выскочил на мостовую. Еще бы! Разве допустима задержка машины самого Контонэ! Он спешит в Нью-Йорк, и ничто не может его остановить.

Мистер Контонэ сам выглянул из машины.

— Проклятый цветной! — презрительно сказал он и дал указание, как лучше вытащить из-под колес изуродованное тело.

Услужливый полисмен потянул застрявший под дверцей чемодан.

И в этот миг произошло невероятное. Немногие свидетели этого события остались в живых. Автомобиль мистера Контонэ, сам мистер Контонэ, его шофер, полисмены, труп раздавленного японца и около тридцати зевак и прохожих были разорваны в клочья. Одно колесо автомобиля, пробив толстое зеркальное стекло, влетело в окно двадцать четвертого этажа, в офис Воздушной трансконтинентальной полярной компании. Из числа служащих компании никто не погиб, так как все были уволены за неделю до случившегося.

На место происшествия были вызваны пожарные, чтобы смыть с мостовой ужасные следы катастрофы. Движение в этой части города остановилось на несколько часов. Некоторым домам грозил обвал, а стена одного из них действительно обвалилась вскоре после взрыва.

Репортеры выдумывали всяческие подробности этого происшествия и в зависимости от направления своих газет давали самые разнообразные сообщения.

Большинство газет сходилось только в одном: мистер Контонэ — глава гангстерского треста по снабжению бандитов оружием — погиб во время перевозки крупного груза взрывчатых веществ.

Глава вторая. ЛУНОЛЕТ

Станцию эстакадной монорельсовой дороги осаждала толпа. Попасть на эскалатор не было никакой возможности. Смельчаки забирались по ажурным колоннам, но протиснуться на платформу им не удавалось, пока не отходил очередной поезд.

Все дело было в объявлении дня открытых дверей в Ракетном институте. Попавшие туда могли увидеть воочию подготовленный к полету лунолет.

К толпе подъехал комфортабельный электромобиль. Из него вышел высокий седой человек. Держался он прямо.

Следом за ним из-за руля поднялась стройная черноглазая женщина, а с заднего сиденья выбрались два мальчика. Постарше олицетворял собой «загадочную акселерацию», ростом почти сравнявшись с седым своим спутником, а младший был подвижный, быстрый, тоже темноглазый, как мать, но белобрысый. Его лицо с тонкими чертами казалось сосредоточенным, взволнованным.

Все четверо остановились перед живой стеной, преградившей им путь.

Кто-то обернулся, узнал:

— Проходите, Николай Николаевич.

— Пропустите товарища Волкова! — поддержали его другие.

Словно невидимая рука раздвинула толпу. К эскалатору, поднимавшему пассажиров на перрон, открылся проход.

Волков отвечал на многочисленные приветствия. Женщина смущенно улыбалась, а младший мальчик считал своим долгом кивнуть каждому, кто здоровался с его дедом. Старший же окидывал всех веселым взглядом, явно довольный, что все узнают его дядю, Волкова.

— Знаю я младшего-то мальчонка. Сын это инженера Карцева, того, что Мол Северный строил.

— Да ну? А постарше?

— Это Андрея Степановича Бурова сын, в нашем мартеновском цехе первого инженера. А с ими мать мальчонки, геолог… Помните историю с островом Исчезающим?

— Ну как же! Так, значит, она дочь Николая Николаевича.

Да, это была одна из героинь полярной эпопеи Галя Волкова.

— Я боюсь, Сереженьку задавят там около института. Как притягивает к себе людей космическая романтика. А мы увлекались Севером… — говорила она.

— Ничего, ничего. Сергей Сереженьку нашего защитит. Плечи у него чемпионские. Пусть оба Сергея увидят не только сам институт, но и тех, кто в него стремится.

— Я, мама, на дерево в крайнем случае залезу. С него будет виднее и до звезд ближе.

— Смотри не свались с дерева.

— Дедушка говорил, что ты тоже лазила, когда маленькой была.

— Я и сейчас могу, — рассмеялась мать.

Галина Николаевна подошла к перилам, вдоль которых в ящиках росли цветы, и с наслаждением понюхала их.

— Можно я сорву один? — спросил мальчик.

— Я тебе сорву! — пригрозил старший Сергей.

Однорельсовый путь натянутой нитью серебрился вдали. Ажурные легкие арки эстакады убегающими волнами вздымались над листвой росших у их основания деревьев.

Жужжащий поезд остановился у перрона. Толпа тихо ждала. Никто из стоящих поблизости от Волкова и его семьи не входил в вагон.

— Ты понимаешь, конечно. Лучше, чтобы они знакомились со всем на общих основаниях.

Галина Николаевна кивнула. Мальчик повис у нее на шее, словно уезжал невесть куда.

Лишь когда Николай Николаевич и оба Сережи появились в окне вагона, усаживаясь в удобные кресла из искусственной кожи, люди стали входить в вагон.

Сережа-маленький нажатием кнопки открыл окно. В вагоне стало слышно музыкальное жужжание гироскопа, удерживающего в устойчивом положении двухколесный вагон «велопоезда».

Состав плавно тронулся. Одновременно по второму пути подошел встречный поезд. Он не имел никаких токосъемных устройств.

— А ну, — спросил Николай Николаевич Сережу, — откуда поезд берет ток?

— Из рельса, — бойко ответил мальчик. — По нему токи высокой частоты бегут. Через воздушный промежуток в трансформаторной обмотке вагона возбуждается ток. Он и крутит моторы.

— Если бы ты так по истории отвечал, — вздохнул Николай Николаевич.

— Так ведь мы не в архивный институт, а в ракетный едем, — отпарировал внук.

Волков усмехнулся:

— Хорошо, поговорим о технике.

— Это правда, что лунолет сами студенты сделали?

— Под руководством ректора института, доктора технических наук профессора Анны Ивановны Седых, — солидно разъяснил Сережа-старший. — Она — главный конструктор космического объекта.

— А зачем ты с нами едешь, если физиком решил стать?

— Современный физик не может быть оторван от техники, — разъяснил Сереже его юный дядя.

— Ну, коли так, — заметил Николай Николаевич, — то скоротаем дорогу кое-каким расчетом. Будущему физику карандаш в руки, а школьнику, который механику проходит, не отставать.

Сережа уставился в окно, явно побаиваясь дедовской выдумки.

За окном мелькали дома-амфитеатры с широкими террасами, на которых росли деревья. Пронеслись стеклобетонные громады заводов с чистыми, словно паркетными дворами, разлинованными межцеховыми дорожками. Потом под эстакадой зеленым потоком заструились сросшиеся кроны деревьев. Там и здесь мелькали крыши дач, бассейны для плавания, зеленые лужайки с резвящейся на них детворой.

— Итак, — начал Волков, — что за лунолет студенты соорудили?

— Это я знаю, — заявил Сережа. — Вроде космического автобуса. Космос — обратно. В таком же виде возвращается, в каком улетал для постоянной связи с базой на Луне. Ну, будет такая. Потому и лунолет называется. Так в «Пионерке» писали.

— Правильно писали, — поощрил Волков. — А чем это достигается, вот что вы мне скажите?

— Наверное, топливо особое, — предположил мальчик.

— Конечно, и топливо, но… не только. Что еще? Почему день открытых дверей Ракетного института приурочивается к окончанию Арктического моста?

— Праздник общий, — нашелся мальчик.

— Чудило ты, — вмешался Сергей. — «Из пушки на Луну» читал?

— Ну, читал. Я всего Жюля Верна знаю.

— Положим, не всего. Только несколько томов из шестидесяти, кажется, его романов.

— Вот как? — присвистнул Сережа.

— Да, друг, вот так. Могли они в снаряде из пушки вылететь?

— А что? Они вылетели. И вернулись. Правда, на Луну не спускались.

— Это в книге. А ты бы полетел?

— Спрашиваешь. Это ты струсил бы.

— Вот в лепешку и превратился бы. Лепешка и есть лепешка.

— В лепешку? Врешь. Там не написано.

— Чудило ты! Ствол пушки был слишком короток. Чтобы разогнать ядро до второй космической скорости, когда оно может оторваться от Земли, ускорение понадобилось бы столь большое, что оно расплющило бы пассажиров снаряда. Другое дело труба Арктического моста.

Мальчик заинтересовался. Этот Сергей все знает. По детской привычке он спросил:

— Почему?

— Да потому что длина ствола туннеля подо льдом четыре тысячи километров. Это, пожалуй, в полмиллиона раз длиннее ствола тяжелого артиллерийского орудия.

— Ну и что?

— А то, что ускорение разгона лунолета в трубе Арктического моста будет в полмиллиона раз меньше, чем в пушке Жюля Верна. Всего лишь в неполных два раза больше ускорения земной тяжести. Разгона почти не почувствуешь. Будто ты на коленях у меня уселся и ногами в переднее сиденье давишь. Вот и все. И всего одиннадцать минут.

— А зачем пушка, если мы в Ракетный институт едем?

— Видишь ли, когда-нибудь ты будешь изучать диалектику и поймешь единство противоположностей. Развитие ракетного сообщения в космосе приведет к отказу от ракет.

— Врешь!

— Нисколько. Пока ракет запускали немного, можно было не пугаться того, что, пробивая слой озона, они оставляли в нем бреши, которые не скоро затягивались.

— Бреши? Я и говорю брешешь.

— Не играй словами. Дело в том, что слой озона — жизненный щит нашей планеты, он защищает ее от губительного воздействия ультрафиолетовых лучей Солнца. В Америке одно время носились с новым средством массового уничтожения, которое страшнее даже ядерных сверхбомб.

— Да ну?!

— Вот тебе и «да ну»! Уверяли, что можно уничтожить часть слоя озона, образовать в нем огромную дыру, чтобы все на Земле под нею превратить в пустыню трупов.

— Так что они? Собираются теперь так вместо ядерных бомб?

— Боятся. Никто не знает куда пойдет это черное пятно без озона: на неугодные Америке страны или на нее. Как бы не вызвать у себя пустыню и всеобщую гибель.

— Ну а ракетные корабли?

— Пока их немного — страшного нет. Но если пробивать слой озона каждый час, каждую минуту, то раны в нем не зарастут.

— Значит, назад к Жюлю Верну?

— Техника развивается по спирали. Она возвращается к пройденному, но уже на новом уровне. Вот я и подозреваю, что в Ракетном институте задумались, как без ракет в космосе обойтись.

— Рассуждения твои, Сергей, интересны. Но как ты их подкрепишь? Расчетами? — вмешался Николай Николаевич, подзадоривая будущего ученого.

Тот оживился и вытащил ученическую тетрадку.

— Давайте сосчитаем.

Юноша написал несколько школьных формул и подставил в них числовые значения скорости в 12 километров в секунду (выше второй космической скорости 11,2 км/с в расчете на торможение в воздухе при выходе на орбиту), длины пути разгона 4 миллиона метров и получил ускорение 1,86g.

— Стоп, — вмешался Николай Николаевич. — Вот здесь мне и хотелось выяснить, какая мощность требуется для разгона лунолета в трубе Арктического моста.

— Я не знаю точно веса лунолета. Может быть, сделаем это на обратном пути?

— Нет, почему же. Примерно прикинем. Наш Сережа знаток атомобилей-малолитражек. Сколько весит малолитражка?

— С пассажирами и грузом в 50 килограммов — 1400 килограммов.

— Вот и отлично. Будем считать и мы полторы тонны полезного груза. Прибавим, конечно, вес ледяного панциря, который испарится в воздухе, когда лунолет вылетит из трубы и станет пронизывать атмосферу. Ну и, конечно, учесть надо еще вес топлива для реактивных двигателей. Словом, считай десять тонн. Анна Ивановна Седых нас потом поправит. Разумеется, с локомотивом.

Сергей стал быстро писать в ученической тетрадке.

— Около миллиона киловатт.

— Вот в том-то и дело, — многозначительно заметил Николай Николаевич. — А мощность атомных станций Арктического моста в десять раз меньше, на порядок, как говорят математики.

— Как же быть? — поднял от тетради глаза Сергей, пытливо смотря на Волкова.

— Об этом мы и поговорим с Анной Ивановной. Мы недавно вверху этот вопрос рассматривали… твои же цифры…

— Неужели строить специальную станцию в миллион киловатт? — спросил Сергей. — И заводы — потребители этой энергии? И города?

— В этом вся и загвоздка. Мост заканчивают, лунолет готов. А вылететь ему без ракет не удастся. Энергии нет.

За разговором время пролетело быстро.

Назад плыли леса и перелески. Под арки эстакад ныряли асфальтовые и железные дороги. Москва осталась позади.

Николай Николаевич со своими юными спутниками спускался с перрона станции «Ракетная». Стройная женщина в подчеркивающем талию костюме спешила ему навстречу. Прямые брови ее были сведены, красивая голова с тяжелым кольцом кос закинута немного назад.

Протягивая Волкову обе руки, она говорила:

— Я так рада, Николай Николаевич, видеть вас здесь. Но вы перепугали меня своим звонком. Вместо того чтобы вызвать меня к себе, приезжаете сами, обычным поездом, да еще в такой день всеобщей толчеи.

— А я не один. Видите? Два будущих ваших соратника ознакомиться с вашим делом хотят.

— Пожалуйста. Нам нужна смена. Мы здесь и учим и учимся сами на новых конструкциях.

Вместе с толпой пассажиров Волков со своими юными спутниками и Анной Ивановной Седых вошел в институт.

— Это невозможно, — говорила, тщетно стараясь сдержать себя, Анна Ивановна. — Ради того, чтобы успеть закончить лунолет ко времени завершения Арктического моста, я сама доставила из Восточного порта недостающее оборудование корабля…

Николай Николаевич быстро взглянул на Аню:

— Вы недавно были в Восточном порту?

— Да, была, Николай Николаевич. А теперь… — Аня протянула руку и с силой отломила ветку, свисавшую над самой дверью входа в здание. — Я так торопилась… Я ни минуты лишней не провела в порту, несмотря на то, что встретилась там… притом через столько лет…

— Вы встретились? — быстро спросил Николай Николаевич.

— Неужели нельзя на одиннадцать минут перегрузить Великое энергетическое кольцо? — отвечая на свои мысли, неожиданно произнес Сергей Буров.

— Одиннадцать минут! Видишь, Сергей, ты прав. А какая у тебя мощность получилась? — обернулся к нему Волков.

— Миллион киловатт, — ответил юный физик.

— Миллион сто тысяч, — поправила профессор Седых.

— Это не легче, — вздохнул Николай Николаевич. — Лунолет свой вы делали не по правительственному плану, а по вашей институтской инициативе. Конечно, все вам помогали. Но с запуском его в трубе дело сложное. Не от нас одних зависит. Есть еще американская сторона.

— О! Герберт Кандербль — мой давний друг!

— Друг, пока не идет речь о миллионе киловатт. А у нас мощность — шестьдесят тысяч киловатт на нашем берегу, шестьдесят — на его. Где ж здесь миллион взять?

— Замкнуть энергетическое кольцо, подключить Куйбышевскую, сибирские гидростанции, другие станции — атомные…

— Это связано с огромными техническими трудностями и может надолго вывести линию высоковольтной передачи, которую, кстати говоря, придется еще дотянуть до берега Ледовитого океана.

— Как же быть, Николай Николаевич?

— Придется отложить запуск лунолета. Но мы все же посмотрим на него… на общих основаниях… в день открытых дверей.

— Просим вас. Но только не закрывайте и нам двери. Как вы знаете, лунолет сделан студентами. Кое-кто из них мечтает вести его в космос.

— Разве они не знают, как комплектуются всегда экипажи космических кораблей? Исключений не будет. Первым пилотом будет человек-невидимка.

— Человек-невидимка? — обрадовался Сережа. — Как так?

— А так. Человек будет присутствовать, отдавать распоряжения, но его не будет.

— Чудило ты! Автоматы это, управляемые с Земли, — пояснил Сергей. — Как всегда.

В сопровождении Анны Ивановны Седых группа знакомящихся с институтом, а в ее числе и Николай Николаевич с двумя мальчиками, подошла к огромному ангару, куда вели железнодорожные пути.

— К отправке готовимся, — заметила Аня. — Все выполнено в габарите железнодорожного вагона. Теперь взгляните на сам лунолет. Он пока без разгонного локомотива. — И, нажав кнопку, она открыла ворота ангара.

Там блестело нечто серебристое, похожее на огромную цистерну.

Заложив руки за спину, Николай Николаевич словно в первый раз рассматривал хорошо уже знакомый ему космический корабль, совсем непохожий на многоступенчатую ракету. Здесь была как бы только последняя ее ступень, с кабиной космонавтов, с могущими выдвигаться треугольными крыльями, прижатыми сейчас к оболочке.

— А я и не знал, что вы с ним уже встретились в Восточном порту, — тихо сказал Волков.

— Не с ним, а с ней. Когда-то мы вместе работали в корабельном госпитале…

Волков улыбнулся и ничего не сказал.

Они обошли вокруг «цистерны» и вошли внутрь ее через открытый с другой ее стороны люк, оказавшись в цилиндрическом коридоре. Николай Николаевич сказал:

— Совсем как в подводном доке Арктического моста. Вам это не напоминает?

Аня вздрогнула:

— Это родилось из ракетного вагона и предназначено для разбега в трубе Арктического моста.

— Конечно, — улыбнулся Волков.

— Вот рубка управления, — сказала Аня, открывая дверь в торцевом отсеке.

Через толстое лобовое стекло, занимавшее всю переднюю часть кабины, виднелся двор института с толпой будущих студентов, стоящих у дверей ангара.

— После запуска в трубе разгонным локомотивом мы выйдем на трассу и полетим к Солнцу, чтобы использовать его притяжение. Для окна предусмотрен специальный светофильтр. — Аня нажала кнопку. Послышалось легкое шуршание, и все стекло затянулось розовой пленкой. — Теперь без боли можно смотреть на Солнце.

— И видеть все в розовом свете.

— Что же мне остается делать, если вы отменяете… — улыбнулась Аня.

Волков уселся в кресло пилота и потрогал рычаги:

— Рождено ракетным вагоном? И верно, словно в вагоне и сидишь.

— Не совсем так. Там не было боковых и тормозных дюз.

— Недаром же у вас Ракетный институт, хотя было бы вернее переименовать вас в электроракетный институт. Я имею в виду ваш знаменитый электроразгонный локомотив.

— Это будет очень правильно, Николай Николаевич. Ведь мы открываем у себя электротехнический факультет.

— Слышите, братья Сереги? — обернулся к застывшим от впечатлений мальчикам Волков. — Электроракетчиками можете стать! Вы не ждите меня, ребята, шагайте по аудиториям, лабораториям, идите с остальными…

Мальчики послушно вышли.

— Славные ребята, — сказал Волков. — Значит, ракетный вагон? — переспросил он. — А вы вспоминаете о нем?

— Ну конечно! Он же был прототипом корабля.

— Нет. Я спрашиваю об Андрее Корневе. — И Волков искоса взглянул на Аню. Возможно, из-за светофильтра лицо ее показалось ему залитым краской.

— Об Андрее? — тихо повторила Аня и почему-то прикрыла дверь в цилиндрический коридор, куда вышли мальчики. — Вы знаете, Николай Николаевич, не могу объяснить, но в последнее время я себе места не найду. Особенно после встречи в Восточном порту. Я вам как-то рассказывала о Барулиной. Она была врачом на корабле, где Андрей… Я встретила ее. Столько воспоминаний!.. Ах, если бы вы согласились на наш полет.

— Нет, этот вопрос пересматриваться не будет. Старт вашего корабля с автоматом на борту (имейте это в виду!) откладывается. И на это есть еще кое-какие причины. Я хотел сообщить вам, Аня, — он впервые сегодня назвал ее так, — что Андрей Корнев жив и вернулся к нам… через Восточный порт.

Аня ничего не ответила. Николай Николаевич сидел лицом к пульту и не поворачивался. За собой он не слышал никакого движения. Снаружи доносился гул голосов и какие-то глухие удары. Может быть, кто-то хлопал ладонью по обшивке корабля.

— Значит, перед этим стеклом сперва будет ледяной панцирь? Корабль взлетит внутри «летающего айсберга»?

— Да, да… — пролепетала Аня. — Лед растает в полете от нагрева о воздух, и тогда пленка пригодится, защитит от солнца.

Перед Волковым прыжками двигалась секундная стрелка хронометра. Он следил за тем, как переползала она из левой половины циферблата в правую.

— Он здоров теперь. Много перенес. Пролежал несколько лет в параличе. Терял память…

Стрелка хронометра поднялась вверх, прошла через нуль и стала спускаться.

Волков обратил внимание, что средняя часть пульта словно опрокидывается. Взявшись за специальные выступы, он потянул их на себя. С легким звоном доска пульта подалась и стала поворачиваться, превращаясь в маленький столик. На нем был письменный прибор с набором ручек и портрет в рамке.

Николай Николаевич хотел пододвинуть его к себе, но он оказался привинченным в расчете на перипетии полета.

Морщины на лице Волкова разгладились. Он обернулся.

Аня быстро спрятала платок в карман.

— Я люблю здесь работать, — сказала она, словно оправдываясь. — Одна…

Потом она опустилась на колени и, прижавшись щекой к плечу Николая Николаевича, долго смотрела вместе с ним на портрет Андрея.

— Хотите, я скажу вам, что напишет он на обратной стороне этой фотографии?

— Скажите, — тихо попросила она.

— Но ты всегда со мной… Всегда со мной!..

— Спасибо.

Николай Николаевич вздохнул, полез в карман, достал аккуратно сложенный листок японской бумаги и передал его Ане.

Аня скользнула по нему взглядом, потом внимательно вчиталась:

— Стихи? Какие печальные!.. Этюд Скрябина… наш любимый.

И она прочитала:

Грустный мир воспоминаний!

Все они, как в речке камни…

. . . . . . . . . . . . . .

Хоть в сердце ночь, в душе темно!..

Но ты со мной…

Всегда со мной!..

Аня прижала листок к своей пылающей щеке.

Глава третья. ПОДВОДНЫЕ ГОНКИ

Степан Григорьевич Корнев стоял, скрестив руки на груди и наклонив голову. Он словно внимательно рассматривал мозаичный пол, повторявший рисунок потолка, а потому казавшийся его отражением.

На перроне вокзала Мурманск-Подземный было тихо. Около колонны выстроилось тридцать молчаливых фигур, одетых в одинаковые черные пары. Это были инженеры — руководители строительства.

Две девушки вынесли из диспетчерской легкий столик, накрыли его красным сукном, потом принесли блестящие металлические стулья.

Отдаленный шум, доносившийся из темных круглых отверстий, куда уходили рельсы, внезапно смолк.

Послышались тяжелые шаги и поскрипывание сапог. Степан Григорьевич оглянулся. По платформе, сильно сутулясь, отчего его широкие плечи казались еще шире, шел Иван Семенович Седых. Подойдя к столу, он откашлялся и густым старческим басом сказал:

— Комиссия закончила приемку сооружения Арктический мост. Сейчас по традиции строек эпохи Великих работ состоится торжественное подписание акта, после чего по трассе туннеля пройдут два пробных поезда. Правительство поручило мне объявить благодарность всему советскому коллективу стройки и поздравление американскому коллективу. Одновременно я передаю всем собравшимся поздравления из Соединенных Штатов Америки…

Степан Григорьевич удовлетворенно кивнул.

Присутствующие заметно оживились, головы всех как по команде повернулись к главному входу. Седых выпрямился.

По платформе один за другим шли члены приемочной комиссии. Степан Григорьевич, не меняя позы, искоса взглянул на них. Среди них был Андрей.

— Степан, здравствуй! — Андрей подошел к брату. — Почему ты не показывался все последние дни? Ведь ты член приемочной комиссии. Почему ты не принимал участия в нашей работе?

Степан Григорьевич пренебрежительно пожал плечами.

— Мое дело было построить, — кратко сказал он и отошел к столу.

Андрей на мгновение задержался. Он как бы старался вникнуть в скрытый смысл этих слов. Потом, вспыхнув, он рванулся было к брату, но удержался.

Люди подходили к Седых и подписывали акт и рапорт правительству в полной тишине.

Степан Григорьевич тоже поставил свою подпись. Он расписался размашисто, через весь лист.

Андрей взял перо последним.

— Дай мне акт и рапорт, — протянул Степан Григорьевич руку. — Здесь не хватает американских подписей. С первым поездом я лично доставлю их Кандерблю. К тому времени, когда ты приедешь, акт уже будет подписан и рапорт правительству отослан.

Андрей удивленно посмотрел на брата и неуверенно передал ему бумагу.

Седых говорил перед микрофоном, обращаясь ко всем участникам строительства:

— Я счастлив, что стал современником эпохи Великих работ, создавшей Арктический мост, лунолет, плотину в Беринговом проливе. Мол Северный. Эти грандиозные работы показывают, что может создать труд людей, обращенный на борьбу с природой, покоряющий стихию, пространство, время! Сейчас подо льдом Ледовитого океана помчатся первые сверхскоростные поезда, право вести которые надо рассматривать как величайшую привилегию, как признание в водителе исключительных творческих заслуг перед человечеством…

Степан Григорьевич взглянул на Андрея и, тщательно свернув акт, положил его в карман. Не дослушав речи Седых, он деловито направился в диспетчерскую. Андрей не умел скрывать своего состояния, как Степан. Со смешанным чувством настороженности и огорчения смотрел он вслед брату…

Гул подходящего к перрону поезда отвлек его внимание. Видимо, Степан Григорьевич уже вызвал состав.

Седых принесли радиограмму. Старик достал очки и прочел громко, забыв отодвинуть или выключить микрофон:

— Радиограмма из Туннель-сити: «К приему поезда готовы. Просим привезти из Мурманска горячий обед. Получение его первым поездом рассматриваем как личную премию. Из-за толпы репортеров и туристов сообщение с квартирой и ресторанами прервано. Персонал ничего не ел. Герберт Кандербль».

Иван Семенович оглядел всех, сдвинул очки на лоб и вдруг оглушительно расхохотался. Его громкий заразительный смех транслировался по интервидению и почти всеми радиостанциями мира.

— Термосы с обедом! Живо! — послышалась команда Степана Григорьевича.

Странный поезд, без окон и дверей, напоминавший непомерно длинную цистерну, уже стоял у перрона. Андрей любовно потрогал цилиндрическую обшивку вагонов.

Степан Григорьевич прошел мимо него и обратился к Седых:

— Иван Семенович, радируйте Кандерблю, что я доставлю ему обед. — Обернувшись к Андрею, он добавил: — А тебя, Андрей, мы встретим со всеми репортерами и туристами, как подобает. Ваш поезд пойдет следом за нашим, как только мы достигнем Туннель-сити.

— Хорошо, хорошо, — скороговоркой проговорил Андрей и прошел к головной части поезда.

Седых недовольно посмотрел на Корнева-старшего и сделал знак, чтобы тот подошел к нему, но Степан словно не заметил этого. Тогда старик крякнул, откашлялся и, пододвинув к себе микрофон, сказал:

— Через несколько минут отправляется первый поезд. Советская и американская стороны, отмечая исключительные заслуги инженера, создавшего проект Арктического моста и принявшего самоотверженное участие в его строительстве…

Степан Григорьевич, прервав распоряжение, которое давал одному из инженеров, вытянулся. Он высоко поднял голову. Глаза его смотрели поверх всех голов, шея была напряжена. Рукой он взялся за блестящую ручку двери, ведущей в кабину управления первого сверхскоростного поезда.

— …доверили вести первый поезд автору проекта Арктического моста, председателю приемочной комиссии и бывшему начальнику строительства инженеру Корневу Андрею Григорьевичу! Второй поезд поведет главный инженер и заместитель начальника строительства Степан Григорьевич Корнев.

Степан вздрогнул. Он повернул к Седых голову, словно желая проверить услышанное. Автоматически он приоткрыл дверь, за ручку которой держался, потом захлопнул ее и, ни на кого не глядя, пошел прочь. Его прямая внушительная фигура удалялась по направлению к диспетчерской.

Слегка растерянный, покрасневший от смущения Андрей попался ему на дороге. Он хотел остановить брата, протянул ему руку, но Степан прошел мимо. Дверь диспетчерской захлопнулась.

Седых, пряча в карман очки, прошел следом за Степаном.

— Степан… — тихо начал он, подходя к Корневу. — Степан, хочешь, поезжай вместе с Андреем в первом поезде. А я приеду со вторым.

— Поезжай с Андреем, Иван Семенович. — Степан Григорьевич говорил равнодушным голосом. — Пусть он ведет свой поезд, а я поведу свой. Это право я, кажется, заслужил.

— Как хочешь, — буркнул Седых и, сутулясь, вышел на перрон.

Андрей шел к нему навстречу.

— Иван Семенович, — заговорил он, немного заикаясь, — мне хотелось бы, чтобы вместо меня поезд повел Степан.

— Что? — сердито вскинул брови Седых. — А ну-ка марш в кабину управления! Пока еще я начальник строительства… Товарищи пассажиры первого поезда, по списку, мной оглашенному, прошу в вагоны!

Андрей колебался только мгновение. Взглянув через стеклянную перегородку на неподвижную фигуру брата, он открыл дверь в кабину управления.

Только когда закрылись герметические двери поезда, Степан Григорьевич вышел на платформу. Скрестив руки на груди, он стоял перед головной его частью и наблюдал за стрелкой часов. До отхода поезда оставалось четыре минуты.

Пользуясь выходящим наружу репродуктором, Андрей крикнул брату:

— До Америки два часа ходу! Через четыре часа увидимся.

— Увидимся, — без всякого выражения, как эхо, повторил Степан Григорьевич.

Стрелка электрических часов перескочила на одно деление… До отхода поезда оставалось две минуты.

— Люк! Люк! Открывайте! — послышался крики сзади.

Степан Григорьевич оглянулся. По перрону бежали два запыхавшихся человека, неся термосы.

— Скорее! Скорее! Откройте, пожалуйста! — кричали они.

— Прекратите беготню! Поезд отправляется! — грубо остановил их Степан Григорьевич.

Люди поставили термосы на мозаичный пол и растерянно смотрели на Степана Григорьевича, отирая нотные лица.

— Так ведь обед… — начал один из них.

Степан Григорьевич дал знак.

Вагон плавно тронулся. Цилиндрическое тело поезда медленно скрылось в воздушном шлюзе. Автоматически поднявшаяся крышка закрыла люк.

Послышался легкий, едва уловимый шум. Заработали насосы, выкачивающие из шлюза воздух.

На платформе никто не разговаривал. Медленно текли минуты. Наконец прибор показал достаточное разрежение. Готово! Сейчас автоматически откроется люк, отделяющий воздушный шлюз от туннеля. Через мгновение поезд помчится по туннелю, набирая скорость.

Степан Григорьевич все в той же позе продолжал стоять на перроне.

Прямо перед ним зажглась сигнальная лампочка. Он круто повернулся. Поезда в шлюзе больше нет. Андрей уже мчится под водой к Северному полюсу, к Аляске.

С противоположной стороны, из-под арки туннеля, соединяющего подземный вокзал с поверхностью земли, показался другой поезд.

Когда Степан Григорьевич проходил мимо группы людей, стоявших на платформе, до него донеслись слова:

— И к обеду, и к первому восторгу встречающей толпы мы, во всяком случае, опоздаем.

Степан Григорьевич замедлил шаг. Напряженные складки появились между его бровями. Он взглянул на ожидавшую группу людей, на поезд, потом решительно подошел к вагону:

— Перевести на рельсы второго туннеля!

Водитель, думая, что ослышался, переспросил Степана Григорьевича.

— На рельсы второго туннеля! — спокойно повторил распоряжение Степан Григорьевич.

Люди на платформе переглянулись. Все знали, что поезд должен был пройти по тому же туннелю следом за первым, чтобы потом совершить обратный рейс по другой трубе.

Водитель, выполняя распоряжение заместителя начальника строительства, задним ходом повел поезд на поверхность земли, чтобы перейти там на другой путь.

Платформа опустела. Степан Григорьевич подчеркнуто неторопливым шагом прохаживался по ней, то и дело поглядывая на часы.

Но вот наконец показались цилиндрические вагоны. Степан Григорьевич с несвойственной ему поспешностью спрыгнул вниз на рельсы и по маленькой лесенке забрался в кабину управления.

С момента отхода первого поезда прошло пятнадцать минут. Он уже мчался сейчас где-то километров за четыреста от советских берегов.

На противоположном конце мурманского меридиана, на берегу Аляски, в городе Туннель-сити, ждали прибытия первого сверхскоростного поезда. Толпы людей забили вокзальную площадь и все прилегающие улицы. Каждые пять минут инженер Вандермайер, помощник знаменитого Герберта Кандербля, объявлял о ходе испытаний. Десятки репродукторов разносили его голос:

— Хэлло! Леди и джентльмены! Сейчас со мной говорил мистер Эндрью Корнейв. Поезд развивает нормальную скорость — две тысячи километров в час. Прошло четверть часа, как он покинул шлюз станции Мурманск. Пройдено четыреста семьдесят пять километров. Поезд везет в Америку много спешных писем и европейских газет.

Коле Смирнову удалось попасть на платформу подземного вокзала Туннель-сити. Он стоял в плотной толпе репортеров, рабочих и инженеров, допущенных на испытание. Его плечо упиралось в грудь американскому рабочему Сэму Диксу, работавшему в американском доке почти все годы строительства Арктического моста. Коля не говорил по-английски, американец не понимал по-русски, но тем не менее они оживленно беседовали.

— Хэлло, Сэм! Каково? Скорее бы!.. Хариап. Понял?

Сэм Дикс согласно кивал, посасывая маленькую трубку.

Оба они, задрав головы, следили за движущейся стрелкой на огромном циферблате, отмечавшей движение поезда в туннеле.

— Смотри, Сэм! Бежит, бежит! А та, другая, на соседнем циферблате, стоит. Это стрелка другого тоннеля. Секонд. Понимаешь? Андерстенд?

— Иес, иес!

Стрелка перешла черту — пятьсот километров. В толпе закричали. Кто-то подбросил шляпу.

Высоко над толпой в стеклянной будочке в торжественной неподвижности стоял Герберт Кандербль. Его низенький помощник с маленьким строгим лицом, украшенным тонкими усиками, держал в руке микрофон.

— Хэлло! Джентльмены! Поезд мистера Эндрью Корнейва прошел пятьсот километров. Трасса туннеля настолько выровнена, сообщает нам едущий в поезде министр Седых, что движение, несмотря на скорость, неощутимо. Из Мурманска нам посланы свежие северные цветы и замечательная русская ягода — клюква. Горячий обед, к сожалению, опоздал.

Слово «клюква» дошло до Коли. Он с воодушевлением принялся объяснять, что это за ягода. Сэм Дикс улыбался, посасывая трубку. Наконец он указал рукой на долговязую фигуру мистера Герберта Кандербля и сказал:

— Лош-шад… — потом дотронулся до своей челюсти.

— Что? Лошадиная челюсть? — Коля сразу стал серьезным. — Нет, брат, мы своих инженеров не дразним. И вам бы не надо…

Вдруг по толпе пробежал гул. Сэм затормошил Колю, указывая глазами на циферблат. Стрелка переходила деление «пятьсот пятьдесят».

— Ага! Хорошо! Гуд! Вери гуд! — говорил Сэм Дикс.

Коля взглянул на вторую стрелку и обомлел.

Она двигалась.

Что такое? Что случилось? Почему двинулась вторая стрелка? Ведь второй поезд должен был выйти из Мурманска только после того, как первый достигнет Туннель-сити. По тому же туннелю!

Через стекло кабины было видно, как Герберт Кандербль склонился над аппаратом связи. Волнение толпы все увеличивалось. Обе стрелки двигались по циферблатам.

Раздался голос Вандермайера:

— Только что получено известие: второй поезд вышел со станции Мурманск. Его ведет мистер Стэппен Корнейв. Подробности пока неизвестны. Мы следим за его движением по телеуказателю. Публику просят не волноваться.

Ничем нельзя было больше возбудить толпу, как просьбой не волноваться. Особенно беспокоились на платформах, где видна была вторая движущаяся стрелка.

Вдруг раздался чей-то голос:

— Догоняет! Клянусь честью! Разница теперь пятьсот восемнадцать километров, а была пятьсот пятьдесят.

Толпа загудела. Люди стали пробиваться ближе к циферблатам. Началась давка. Кое-кто пустил в ход кулаки. Но было слишком тесно, и драки не получилось.

Внезапно наступила тишина.

— Понимаешь, — шептал Коля, — впрямь нагоняет! Пятьсот семь километров между ними… пятьсот пять уже. Как же так? А?

— Гонка! Подводные гонки! — послышалось в толпе.

Поднялся невообразимый шум. Люди кричали каждый свое, поднимались на носки, хотя стрелки всем были прекрасно видны.

Вандермайер теперь сообщал через каждые три минуты о положении поездов. Репортеры сняли с плеч коротковолновые установки и тут же передавали небывалую новость в свои редакции. Некоторые уже получили ответ, что их сообщение печатается в экстренных выпусках газет.

Телевизионные и видеокамеры то показывали два круглых устья туннеля, то движущиеся стрелки на циферблатах, то выхватывали особенно возбужденные лица людей из толпы.

— Первый поезд прошел восемьсот километров, — возвещал Вандермайер, скинувший пиджак и оставшийся в жилете. — Второй поезд идет на четыреста пятьдесят километров позади. Сообщение со вторым поездом еще не установлено.

Все кричали друг другу, что поезд Стэппена Корнейва развивает скорость больше проектной. Кто-то высчитывал, догонит ли он брата. Заключались пари. Один репортер истошно кричал, что его редакция сообщила о желании известного миллионера и автоспортсмена Игнэса держать пари на полмиллиона долларов за мистера Стэппена Г. Корнейва.

Сэм Дикс повернулся к Коле.

— Пари! — предложил он, протягивая, насколько позволяла теснота, руку.

Коля покачал головой.

— Неу, неу! Нет, брат! Как так пари? Тут что-то неладно…

Толпа шумела.

Глава четвертая. ПОБЕДИТЕЛЬ

Степан уже давно готовил сюрприз ко дню открытия движения в туннеле. Его новое усовершенствование в моторе Кандербля позволяло увеличить скорость поезда.

Решение провести испытание мотора немедленно и поразить технический мир, эффектно догнав первый отправившийся в Америку поезд, пришло к Степану внезапно и, как все его решения, было проникнуто несокрушимой логикой. Показать скорость сразу!

Степан считал, что в демонстрации всему миру достижений советской техники нет преступления; что появление в Туннель-сити нового, усовершенствованного поезда первым будет иметь огромное рекламное значение; что по существу это не явится нарушением распорядка испытания, утвержденного приемочной комиссией, а будет лишь дополнением к программе; что при этом в Туннель-сити без опоздания может быть доставлен американцам для подписания акт об окончании строительства, и даже запоздавший обед, вовремя доставленный, вызовет невольную улыбку.

Степан послал в Москву телеграмму, но, не успев конечно, получить ответ, принял «вынужденное», как он назвал, решение и один, без сопровождающих, под свою ответственность повел поезд…

Степан сидел в кабине управления, не отрывая взгляда от указателя пройденного расстояния. На его лбу выступили маленькие капельки пота. Наклонившись вперед, он держал руку на рукоятке контроллера. Он перегружал мотор, который каждую минуту мог сгореть. Привычное для него спокойное выражение сменилось взволнованным, напряженным.

Показатель расстояния отметил, что над головой Северный полюс. Степан стал быстро писать цифры на белом мраморе пульта. Он вычислял: пройдена половина пути, скорость поезда Андрея — две тысячи километров в час. Если скорость не изменилась, если Андрей не прибавил ее, то он впереди на двести пятьдесят километров.

И Степан перевел рукоятку почти до самого отказа, но, словно коснувшись раскаленного железа, отдернул руку.

В другой трубе туннеля со скоростью артиллерийского снаряда мчался поезд Андрея. В кабину быстро вошел Седых. Он совсем не сутулился, был, как некогда, огромен. Брови его стояли торчком.

— Ну что, Андрей, не собираешься ли в гонках участвовать? — нахмурившись, спросил он строго.

Андрей оглянулся.

— Простите, Иван Семенович, — спокойно сказал он. — Этот рейс — только испытание поездов и трассы туннеля, а не подводная гонка.

— Ну, то-то же! — пробурчал Седых.

Напряжение в Туннель-сити достигло наивысшего предела. Скорость поезда Степана все время колебалась, словно он на короткие промежутки времени давал отдыхать своему перегруженному мотору. Возможность догнать Андрея то появлялась, то исчезала. Никогда ни одно состязание не волновало так людей, как эта непонятная и удивительная гонка. Люди не интересовались, зачем состязаются эти два сверхскоростных поезда. Их занимала только одна мысль: кто будет первым?

Наклонившись всем корпусом, Степан писал на пульте прыгающие буквы и цифры. «Разница — 100 километров. До материка — 500 километров».

Степан порывисто встал, с силой надавил на карандаш и переломил его. Воспаленными глазами обвел он приборы. Поезд несется стремительно вперед.

Едва ли признавался Степан даже самому себе в том, какие причины заставили его во что бы то ни стало обогнать поезд Андрея. Даже сейчас ему казалось, что он не расстается со своей несокрушимой логикой. Задумав привести свой поезд первым, он должен был сделать это любым путем.

Степан уже утратил контроль над своими действиями. Он уже не мог бы сказать, когда сделал первую ошибку. Казалось, что все, что он делал, было логичным и вытекало из предыдущего. Сначала он хотел только испытать новый мотор, потом решил испытать его наглядно, эффектно, перегнав другой поезд. И вот наконец это последнее невольно стало основной его целью, и теперь…

Снова тяжело опустился Степан в кресло водителя. Еще раз сделал в уме вычисления. Вынув из кармана акт приемки Арктического моста, он положил его перед собой. Уголки его рта опустились.

Стрелки на приборах двигались. 400 километров до Аляски… 350 километров… 325…

Что-то звякнуло, блеснула яркая вспышка…

«Сгорел мотор… Короткое… Линия не выдержала…» Степан рухнул в кресло. Голова его склонилась на грудь, нижняя губа отвисла.

В кабине погас свет. Горела только аварийная лампочка… Поезд продолжал нестись в темноте туннеля.

Степан Григорьевич открыл глаза и подался корпусом вперед. Навалившись грудью на пульт, он подпер руками голову. Так неподвижно сидел он, устало глядя, как ползет стрелка указателя пути.

Седых находился вместе с Андреем в кабине, когда погас свет в их поезде.

— В чем дело? — повернулся Андрей.

— Выключен ток по всему туннелю.

Поезд мчался по инерции. Андрей рванул ручку. Задрожал кузов вагона, завизжали тормоза. Туннель озарился тусклым светом посыпавшихся с ободов искр. Андрей и Седых качнулись вперед, уперлись руками в стекло.

Туннель продолжал смутно освещаться летящими искрами. От скрипа тормозов подирало по коже.

— В чем дело? — послышались голоса пассажиров.

Пронзительно звенел вызов со станции Туннель-сити. Зажглась сигнальная лампочка Мурманска.

Поезд Андрея замедлял ход.

Толпа на перроне Туннель-сити тревожно гудела. В стеклянной будочке метались Герберт Кандербль и Вандермайер. Люди с перрона пытались проникнуть внутрь, но Кандербль предусмотрительно запер дверь. Стрелка первого поезда неподвижно застыла на месте, не дойдя на сто сорок пять делений до красной черты. Вторая стрелка, отмечавшая движение поезда Степана Корнева, продолжала перемещаться.

Из Мурманска сообщили, что из-за короткого замыкания произошла авария на питающей подстанции. Приборы защиты, выключенные по приказу Степана Григорьевича, не сработали. Андрей Корнев сообщил, что у него в поезде все в порядке.

Почему же движется второй поезд? Ведь тока в туннеле нет. Эти вопросы задавали друг другу взволнованные люди, толпящиеся на перронах, у вокзалов или сидящие у радио— и видеоприемников, ловя экстренные сообщения.

Поезд Степана продолжал мчаться, убавляя скорость.

— По инерции, — пронесся вздох по толпе. — В туннеле нет сопротивления воздуха, а трение при больших скоростях ничтожно.

Эти слова повторяли дикторы телевидения в передачах на все страны мира.

Степан полулежал в кресле водителя. Руки его свесились вниз, глаза устало следили за стрелками приборов.

Вдруг Степан вздрогнул, передернул плечами, как от озноба, выпрямился. Может быть, на мгновение в глазах его мелькнул страх… Поспешно он стал стирать рукавом все, что написал на белой мраморной доске пульта.

До Туннель-сити оставалось немногим больше сорока километров. Но скорость поезда гасла. Степан смотрел на стрелку спидометра, словно гипнотизируя ее.

Наконец, махнув рукой, он перестал стирать написанные цифры и сел глубже в кресло. Может быть, ему показалось, что поезд не дотянет до материка.

Только 40 километров отделяло его от Американского континента. Только 40 километров! 39… 38… Степан снова выпрямился, наклонился вперед. 36… 35…

— Еще… еще… — шептал он беззвучно.

34… 33… 32…

— Воздуха в туннеле нет!.. Впрочем, и здесь дышать нечем… нечем!

Он судорожно расстегнул воротник.

Осталось 10 километров… 8… Только 5…

Поезд еще двигался. Степан встал, прошел в купе, причесался перед зеркалом, смочил одеколоном лицо, помассировал морщины под глазами. Потом расправил плечи, выпрямил свою могучую шею и вернулся в кабину.

До воздушного шлюза осталось только два с половиной километра.

Замечательный накат!

Степан смотрел на медленно проползавшие стены туннеля, тускло освещенные аварийной лампочкой из кабины поезда… Стряхнув с рукавов приставшие пылинки, он сел в кресло водителя и взялся за рукоятку тормоза.

При въезде в воздушный шлюз пришлось даже притормозить поезд. Зажегся свет в кабине: ток в шлюзе был.

Поезд неподвижно застыл. Механизмы закрывали люк в туннель. В неудобной, одеревенелой позе Степан сидел перед пультом, держа руку на рукоятке контроллера малого мотора, предназначенного для небольших скоростей. Если главный мотор сгорел, то этот, во всяком случае, был невредим. Быстрым движением Степан смахнул со лба капельки пота.

Перед его глазами медленно опускался последний люк. Сначала он увидел мозаику свода американского подземного вокзала, потом замелькали подбрасываемые шляпы. Вот и машущие руки, головы, открытые рты…

Люди кричали, приветствуя его, Степана, первого человека, прошедшего всю трассу Арктического моста.

Толпа неистовствовала. Десятки рук тянулись к люку остановившегося поезда. Степана вынесли на руках. Его засыпали цветами. Оглушающий рев и свист толпы заставляли дрожать своды подземного вокзала. Рев двигался вперед и уже перекатывался по площадям и улицам Туннель-сити.

Герберт Кандербль, бесцеремонно раздавая удары направо и налево, пытался пробиться к кумиру толпы. Жужжали кинокамеры. Вспыхивали в рефлекторах лампы репортеров. Откуда-то появились юпитеры. Кинооператоры и работники видеосистем, стоя на спинах своих помощников, старательно запечатляли в аппаратах каждый шаг победителя.

Кандербль был уже близко от Степана. Наконец американец дотянулся до рукава Корнева и сильно дернул его. Улыбающийся Степан обернулся и кивнул, думая, что Кандербль приветствует его.

— К прямому проводу! — прокричал Кандербль. — Требует Москва!

Лицо Степана стало растерянным. Он хотел встать на ноги, но оравшие американцы еще выше подняли его. Напрасно Герберт Кандербль пытался объяснить, что мистер Корнейв должен разговаривать с Россией, с Москвой.

Наконец слово «Москва» подействовало. Степана торжественно понесли к стеклянной будке и поставили на ступеньки лестницы. Толпа продолжала реветь. Вдогонку Степану неслись ленты серпантина. Кандерблю едва удалось закрыть двери.

Степан разговаривал с Николаем Николаевичем лишь несколько минут, зажимая ухо, чтобы не слышать свиста и шума ликовавшей на перроне толпы. Люди с открытыми записными книжками дрались за право получить автограф победителя.

Наконец из стеклянных дверей показался Герберт Кандербль. Его длинное лицо было торжественно и в то же время мрачно. Он остановился у двери, заложив руки в карманы. За ним вышел Степан, подавленный, поникший, с растерянно бегающими глазами. Он едва держался на ногах.

Но ликующая толпа не замечала этого. Героя дня снова подхватили на руки и понесли по перрону. Это был подлинный триумф. Почести, которых он так добивался, воздавались ему. Но он безучастно смотрел по сторонам.

Вместе со своей ношей толпа направилась по наклонному туннелю, ведущему на поверхность земли. Распевая песни, выкрикивая хвалу Стэппену Корнейву, они несли победителя, передавали его с рук на руки. Вспышки фотолампочек молниями освещали путь. Снаружи, где собралась многотысячная толпа, слышались глухие раскаты грома. Цветы и бумажные ленты сыпались непрерывным дождем. Степану воздавались почести, выпадавшие на долю немногих американцев. Он стал кумиром толпы, больше того — кумиром американских газет, экстренные выпуски которых были заполнены сообщениями об Арктическом мосте.

Об этом ли мечтал Степан?

Если бы американцы могли приглядеться к человеку, которого несли, они заметили бы испуганное выражение, с каким он смотрел на протянутые к нему руки, на сыпавшиеся ленты и цветы.

— Час сорок семь минут двенадцать секунд!

— Человек, пересекший Ледовитый океан в рекордное время!

— Мистер Корнейв! Сто тысяч долларов за гастроли в кинотеатрах перед сеансом. Человек — подводный метеор! Хэлло, сэр!

— Сверхрекордсмен!

— Гарантирую вам получение завтра двенадцати тысяч любовных записок!

— Жокей, оседлавший электричество!

— Участвовали ли вы прежде в автомобильных гонках?

— Правда ли, что вы никогда не были женаты?

— Гип-гип ура мистеру Корнейву — победителю подводных электрогонок!

Когда Степана вынесли на поверхность земли, он стал прислушиваться к выкрикам. Страдальческое выражение исказило его лицо. Он слышал крики «ура» в честь рекордсмена, в честь эффектного гонщика. Но никто ни разу не назвал его строителем или автором Арктического моста. Ни разу!..

Степан пытался освободиться от несущих его людей. Он отталкивал их, кричал, ругался. Он требовал, чтобы его оставили в покое, размахивал руками и ногами.

Американцы сначала смеялись и продолжали засыпать его цветами, но скоро необычное поведение героя показалось им странным и непонятным.

В конце концов этот русский, который брыкается, не понимая собственной выгоды, был оставлен в покое, интерес к нему так же внезапно угас, как вспыхнул при появлении поезда из туннеля.

Степан, несколько удивленный, в одиночестве возвращался в подземный вокзал, по пути с удовольствием дав пару автографов.

От любителей автографов он узнал, что одной из причин его освобождения от энтузиастов открытия движения в туннеле стало сообщение о близком прибытии второго поезда с Андреем Корневым. Оказывается, через шлюзы в Мурманске впустили в трубу Арктического моста воздух, который и выталкивал теперь поезд.

Но толпу американцев на этот раз на перрон не допустили, говорили о каком-то расследовании. Степан едва пробился к входу, где охрана знала его в лицо. Он чуть побаивался, что всем уже известно об его отстранении и его не впустят на перрон, но все, к счастью, обошлось.

Он уже шагал по платформе прибытия, где должен был появиться поезд Андрея. На противоположной платформе, откуда уже убрали поезд Степана, никого не было. Очевидно, Кандербль с Вандермайером уехали на аэродром встречать советскую комиссию из Мурманска.

Сейчас появится Андрей. Степан готов был сгореть от стыда, в ушах его звучал услышанный им по телефону строгий голос Николая Николаевича Волкова: «Что, след на земле хотел оставить? Так имей в виду, наследить в жизни легче, чем оставить после себя след. Жди приезда комиссии. Разберемся».

И трубку в Мурманске повесили. Степан ничего не успел объяснить, убедить, что он лишь проводил сравнительное ходовое испытание нового мотора. Большая скорость!

Гулко отдавались под сводом его шаги:

«Большая скорость! Большая скорость!»

А насколько большая? Вместо двух тысяч километров в час — две тысячи сто шестьдесят. Математики сказали бы, что это тот же порядок величин!

Скоро прилетит комиссия. Ее встретят на аэродроме Кандербль с Вандермайером. А что он, Степан, скажет при расследовании? Как объяснит свой мелкий, тщеславный поступок?

Горькое разочарование в себе самом, даже отчаяние заставили мозг Степана лихорадочно заработать. Включились те резервы сознания, которые в обычных условиях дремлют у человека.

Аня Седых рассчитывает разогнать свой лунолет не до 2160 километров в час, а до второй космической скорости (с запасом!)… до 12 километров в секунду! Это уже не 2 тысячи, а 43 тысячи километров в час! Что значит Степанова добавка к проектной скорости по сравнению с таким размахом? Ради победы в дурацкой гонке он использовал второй туннель. Андрей разумно затормозил свой поезд в первом туннеле, а поезд Степана двигался во втором по инерции…

По инерции! Это значит, что поезд обладал значительной кинетической энергией — потому и докатился до Америки!..

А если бы Степан стал тормозить свой поезд с помощью электрических моторов, работающих в режиме генераторов, как делают при спусках на электрических железных дорогах (рекуперация энергии!), то этой энергией можно было бы двинуть поезд Андрея.

Так! Тормозя разогнавшийся поезд в одном туннеле, можно разгонять другой поезд в соседнем туннеле!

Но ведь это же замечательно!

Поезд в первом туннеле уподобляется «электрическому маховику»! Накапливая энергию движения на большом протяжении туннеля, поезд потом при торможении электрическим путем за короткие мгновения может развить огромную мощность! И даже в миллион киловатт!

Это же тот миллион киловатт, которого не хватало Ане Седых, чтобы запустить ее лунолет в трубе Арктического моста, как в грандиозной катапульте!..

Степан судорожным движением вынул неизменную свою записную книжку и электронный калькулятор, погрузившись в вычисления.

Под сводом туннельного зала раздавалось дробнее постукивание дамских каблучков. По перрону шла молоденькая американка с осиной талией, в ладно сидящей на ней форме и фуражке с красным верхом, одна из подруг Амелии по «Лиге голых», которую та успела устроить сюда дежурной по станции. Глядя на Степана, она умирала от любопытства.

Степан вздохнул. Все верно!

За счет реально существующих атомных станций Арктического моста имени Сурена Авакяна и Ирвинга Мора можно разогнать в туннеле тяжеловесный состав, а тот в режиме торможения, отдавая свою энергию в виде тока в сеть туннеля, разгонит, в свою очередь, космический снаряд.

Так родилась в возбужденном мозгу Степана Корнева блестящая идея, выводившая из тупика замысел использования Арктического моста в качестве космической катапульты.

Как будет рада Аня! И Степан даже улыбнулся, на миг забыв о скором прибытии Андрея, встрече с Иваном Семеновичем Седых, а потом и с летящей сюда комиссией Волкова.

Глава пятая. ЛУННЫЙ РЕЙС

Снова дробно застучали по настилу платформы каблучки дежурной по станции. Она шла с душистым букетом цветов, запах которых долетел до Степана, навеяв на него почему-то воспоминания о далеком уральском заводе, о пруде перед ним, в котором в вечерние часы зарей отражались плавки в мартеновском цехе. Как он, молодой тогда инженер, влюблен был в этот завод! Даже сейчас щемящее чувство поднялось в нем, едва он представил себе старый Светлорецк. Ему даже показалось, что в лицо ему пахнуло легким ветерком.

Но это ветер дул из воздушного шлюза, открытого для проезда через него поезда Андрея, который двигался к американским берегам. Воздух, выпущенный через мурманские шлюзы в туннель Арктического моста, выталкивал состав.

Андрей! Сейчас он выйдет из поезда, который затормозил, не подозревая причины аварии. Конечно, он уже знает, что его старший брат, который на правах отца воспитывал в нем передового человека, сейчас унизился до того, чтобы любой ценой приехать на своем поезде в Америку раньше брата.

Как? Чем оправдать перед Андреем этот поступок?

Степан думал об объяснении Андрею, а не о комиссии, которая с минуты на минуту должна прилететь из Мурманска и которую, вероятно, уже скоро привезут с аэродрома Герберт Кандербль и Вандермайер.

Андрей не может не осудить его, как не может не осудить себя и сам Степан. Но раскаяние слишком позднее, хотя и чистосердечное, едва ли повлияет на приговор. Комиссия может отстранить его, уволить «на пенсию» или «за несоответствие занимаемой должности». Все это сможет вынести Степан, но каков будет приговор Андрюши, его Андрюши, который так много перенес? Если бы Андрей на месте Степана сделал бы что-либо подобное, Степан все простил бы ему за те мучения, которые выпали ему на долю во время аварии туннеля, потом перехода по льдам, содержания в доме умалишенных, нравственных пыток, которым он подвергался, бегства с японских островов в ящике, выгруженном в советском порту.

Но Андрей никогда, никогда не поступил бы так, ибо он был воспитан старшим братом, который, увы, не сумел лишь воспитать самого себя! Да, не сумел и должен теперь держать ответ и перед своим воспитанником и перед всеми, с кем вместе он отдал столько сил необычайному сооружению, соединившему континенты.

Но стоит ли опускать руки плетьми? Если появилась новая идея, как в космических целях использовать проложенный Арктический мост, то, поставленная рядом с чистосердечным признанием, она в какой-то степени могла бы оправдать его.

В самом деле, не произойди эта авария, не двигайся его поезд по инерции, не пришла бы в голову Степана мысль об использовании тяжеловесного поезда в качестве «электрического маховика». Кто знает, когда еще подобная мысль дошла бы до людей? Ведь озарение — нераскрытая тайна человеческой психики! Впрочем, такая идея должна была бы носиться в воздухе…

И тут Степан заметил, что на противоположной платформе, где валялись брошенные встречавшими Степана людьми газеты, мятые цветы, бумажки (ведь американцы ведут себя на улице неряшливо, не желая ограничивать свою свободу соблюдением каких-то там правил. Недаром в нью-йоркском сабвее висит грозное предупреждение, что «за плевок в вагоне — пятьсот долларов штрафа или пять месяцев тюрьмы), газетные листы на глазах Степана ожили, зашевелились, некоторые поднялись в воздух, как бы размахивая крыльями, а мелкие бумажки взлетели стайкой птиц и закружились над платформой.

Степан удивился. Откуда может появиться в туннеле, по которому он вел свой поезд, ветер. Или шлюзы в Мурманске открыли сразу в двух трубах? Ветер крепчал с каждой минутой и был сильнее, чем в первом туннеле. Воздух вырывался из устья и пронизывающим сквозняком, увлекая с собой все те же бумаги, уносился через входные, настежь раскрытые сейчас двери над толпой американцев наружу.

Степан почувствовал, что леденеет на этом сквозняке. Ему захотелось закрыться с головой, не видеть и не слышать ничего.

Но он пересилил себя, по его внешнему виду никто бы не догадался, что происходило у него внутри.

«Скорее бы привозили американцы с аэродрома членов государственной комиссии, которая вынесет заслуженный приговор!»

«Комиссия? А Андрей?» И Степан на миг поник, однако снова взял себя в руки при виде появившегося из устья туннеля поезда, в котором прибыли Андрей и Седых.

Поезд уже подошел, когда на противоположной платформе, заслоненной прибывшим поездом, поднялся шум и там словно тоже появился вагон, хотя это могло быть лишь галлюцинацией Степана, ибо в Мурманске не осталось поездов, да и тока в туннеле не было.

Но Степан отчетливо слышал голоса, ему даже показалось — уехавших на аэродром Кандербля и Вандермайера и чей-то удивительно знакомый женский голос.

Поистине у Степана не все в порядке с психикой, какие-то нелепые галлюцинации! Так не этому ли недомоганию обязан он своими промахами и тем ужасным положением, в каком оказался?

Ну вот и Андрей! Он вышел из кабины управления, а вслед за ним показалась громоздкая сутулая фигура Седых.

Бороду сбрил, стал моложе. Больше стал походить на прежнего Андрюшу, хотя седина!..

Андрей шел к брату с приветливой улыбкой. Он не мог не знать о его поступке, хотя бы потому, что видит его здесь!

Андрюша подошел к брату и с удивительной простотой сказал:

— Степа, я не знаю, что тобой руководило… Ты всегда учил меня… очевидно, у тебя были веские основания… ты все расскажешь мне… я постараюсь быть вместе с тобой.

Комок подкатил у Степана к горлу.

— Как тебе это нравится? — вместо ответа кивнул он в сторону противоположной платформы.

— Что? — удивился Андрей. — Это естественно, Степа.

— Естественно? — весь напрягся Степан. — А мне кажется, что у меня мираж.

— Какой там мираж! — пробасил подошедший Седых. — Комиссия по твоей милости прибыла.

— Прибыла? На самолете?

— Бери выше. На лунолете.

Степан застыл, не веря ушам.

«Ах вот оно что! Только ракетный поезд мог пройти по обесточенному туннелю. Конечно, им воспользовались, поскольку предусматривались ходовые испытания лунолета, хотя достаточной мощности для разгона космического объекта в трубе Арктического моста не было».

— Что это ты так изумился? — спросил Седых. — Или совсем не только голову, но и связь с нашим берегом потерял?

— Потерял, пожалуй, и то и другое, — тихим голосом признался Степан.

Седых осуждающе покачал седой головой.

— Ну пошли, начальство прибыло, на нашу платформу переходит, — предложил он. — Пожалуйте бриться.

Пока новоприбывшие здоровались со Степаном, Андреем и с Седых, дежурная по станции с помощью Кандербля и Вандермайера принесла алюминиевый столик и несколько складных алюминиевых стульев.

Когда все уселись, Иван Семенович встал и, обращаясь к Николаю Николаевичу Волкову, произнес:

— Прошу разрешения отложить подписание акта приемки Арктического моста до выводов специальной правительственной комиссии, которую вы возглавляете, Николай Николаевич.

— Хорошо, — сказал Волков, — дело не в актах, а в людях. Прошу вас, Степан Григорьевич, сесть за стол вместе с нами и не считать себя в чем-либо виновным, пока вина, если она есть, будет доказана лишь в результате расследования.

— Николай Николаевич и уважаемые члены комиссии, — садясь, твердо произнес Степан. — Мою вину нет нужды доказывать, она ясна.

— Как же ясна, — возразил Волков, — если вы посылали перед отправкой своего поезда телеграмму в Москву, изложив доводы в пользу немедленного испытания поезда?

— Да, я посылал такую телеграмму, но выезд мой не был вынужденным. Я хотел сыграть на привычках и нравах американцев, ждавших первый поезд. Я вспомнил, как встречали Линдберга, впервые перелетевшего через Атлантический океан, как встречали наших советских летчиков — Чкалова, потом Громова.

— Значит, вам казалось, Степан Григорьевич, что, приведя поезд с усовершенствованным мотором в результате своеобразного состязания в трубах Арктического моста, вы привлечете внимание всей Америки к этому событию и к новой прогрессивной конструкции?

— Это было поводом, а не причиной.

— Что же было причиной?

— Причиной было мое желание предстать перед американцами первым строителем и автором уникального сооружения.

— И вы предстали автором и строителем моста перед встречавшими вас с такой помпой американцами?

— Нет. Я предстал перед ними просто гонщиком, выигравшим гонки на машине неважно чьей конструкции.

— Это раздосадовало вас?

— Это помогло мне понять суть моего проступка.

— Вы раскаиваетесь в нем?

— Отчасти.

— Как вас понять, Степан Григорьевич? Если бы вами руководило лишь желание пусть эффектно, но показать достижения советской и американской техники, члены комиссии лучше поняли бы мотивы ваших действий. Может быть, именно поэтому вы раскаиваетесь в них лишь отчасти?

— Нет, уважаемый Николай Николаевич и члены комиссии. Я осуждаю себя, но не раскаиваюсь в том, что не стал тормозить поезд, когда прекратилась подача тока и он по инерции достиг Америки.

— Объясните вашу мысль.

— Видите ли, я раскрою суть осенившей меня идеи, если это не послужит в ваших глазах оправданием моего проступка. Сочтите это совпадением. Думаю, что возможность запустить космолет в Арктическом мосте, как в катапульте, без специальной атомной станции мощностью в миллион киловатт, рассматриваемая сейчас в Совете Министров СССР, рано или поздно должна была быть увидена мыслящими инженерами.

— Извините, Степан Григорьевич. Мы уклоняемся несколько в сторону… — начал было Волков, но увидел, что Анна Ивановна Седых, тоже являвшаяся членом комиссии, просит слова. Он кивнул ей.

Аня заговорила четко, пожалуй, даже резко:

— Простите меня, товарищи, но то, о чем сказал сейчас Степан Григорьевич, более масштабно, чем установление причин обесточивания еще не принятого сооружения во время прохождения в нем первых поездов. Я настаиваю на ознакомлении членов комиссии с теми соображениями, с которыми Степан Григорьевич Корнев может познакомить нас.

Волков улыбнулся:

— Ну что ж, я думаю, члены комиссии не будут возражать против того, чтобы сделать перерыв в расследовании причин аварии, к счастью, не связанной ни с какими жертвами. А вас, Степан Григорьевич, мы просим ознакомить присутствующих с теми мыслями, которые были вызваны, как я понял, движением вашего поезда по инерции после прекращения подачи тока в туннеле.

Степан Григорьевич прокашлялся и встал.

— По существу, дело очень простое, мне даже неловко об этом говорить. Обдумывая детали своего прибытия в Туннель-сити, где мне был оказан незаслуженный прием, я вспомнил, что в нормальных условиях я мог бы тормозить поезд электрическим путем, когда на основе обратимости электрических машин двигатель стал бы генератором, посылающим ток в сеть туннеля. И этот ток мог бы разогнать вновь поезд Андрея, остановившийся в момент аварии.

— И что же? — нетерпеливо спросила Аня Седых.

— Я подумал о вас, Анна Ивановна. У вас построен космолет для предполагаемой катапульты, труба трансконтинентальной катапульты готова, а станции в миллион киловатт нет. А ее и не нужно вовсе.

— То есть как это не нужно? — загудел Иван Семенович Седых. — Ты брось нам морочить головы, не для того тебя слушаем.

— Миллион киловатт может в порядке рекуперации энергии подать в сеть поезд во время торможения, если он обладает достаточным весом.

— Цифры! Цифры! — потребовала Аня.

Степан Григорьевич достал записную книжку и стал читать свои записи:

— Если космолет, я называю его не лунолетом, а космолетом, видя в нем более универсальное средство, чем рейсовый корабль предполагаемой постоянной лунной станции.

— Но мы готовили лунный рейс! — вставила Анна Ивановна.

— Можете считать, Анна Ивановна, — заметил Волков, — что ваш «лунный рейс» состоялся сегодня и мы смогли быстро прибыть сюда и слушать Степана Григорьевича. Надо ли говорить, как важно снять с повестки дня строительство не только атомной станции в Заполярье на миллион киловатт, но и создания там заводов — потребителей такой энергии.

— Строить такую станцию нет нужды, — продолжал Степан Корнев, — ибо, если готовый к старту космолет вместе с ледяным панцирем, как намечалось главным конструктором Анной Ивановной Седых, будет весить примерно десять тонн, то в другой трубе Арктического моста можно разогнать состав в сто раз более тяжелый: 20 вагонов по 50 тонн. 1000 тонн!

— Так, так! — нетерпеливо торопила Аня.

— Я подсчитал, что разогнать такой состав можно на длине в девять десятых Арктического моста, то есть на 3 600 километрах, с тем, чтобы он затормозился электрическим путем с рекуперацией запасенной энергии, которая разгонит космолет до космической скорости в 12 километров в секунду, или 43 тысячи километров в час. Скорость же, до которой, как электрический маховик, разгонится тяжеловесный состав, составит одну десятую такой скорости, то есть 1,2 километра в секунду, или 4300 километров в час. При средней скорости поезда-маховика в 0,6 километра в секунду его разгон будет длиться 6 тысяч секунд, с потреблением мощности в 120 тысяч киловатт, какой мы и располагаем в уже сооруженных атомных станциях по обе стороны Арктического моста. Разгон же космолета будет происходить в течение 666 секунд с ускорением, равным 1,83 земного с выделяемой в течение этих одиннадцати минут мощностью затормаживаемого состава-маховика в один миллион киловатт.

Аня шумно вскочила из-за стола и, опрокинув стул, на котором сидела, при всех бросилась на шею Степану Григорьевичу, покрывая его побледневшее лицо поцелуями.

— Баба и всегда есть баба! — проворчал Иван Семенович Седых, дергая себя за седой ус. — Хоть генералом ее сделай.

— Прошу прощения, Анна Ивановна, — вмешался Волков. — Высказанная здесь идея Степана Григорьевича, несомненно, представляет интерес и будет, надеюсь, изучена и проверена в вашем институте и работниками Арктического моста.

Андрей стоял за спиной у Ани, силясь что-то сказать Степану.

Кандербль, которому было переведено все сообщенное Степаном, наклонясь к Волкову, заметил:

— В туннеле придется заменить проводку, но я готов от имени концерна плавающего туннеля взять это дело на американскую сторону. С соответствующей оплатой, разумеется.

— Мы обсудим с вами, мистер Кандербль, этот вопрос, — ответил по-английски Волков. — Но сейчас нам необходимо вернуться к расследованию причин аварии.

— Да что значит эта «авария», Николай Николаевич, по сравнению с открывшимися перспективами! — горячо воскликнул Андрей.

— Тем не менее, — строго напомнил Волков, — прошу не забывать о назначении нашей комиссии.

Заседание продолжилось. Были скрупулезно установлены все факты, все мелочи, сопровождавшие подводную гонку и ее последствия. Степан настаивал на своей безусловной вине, не имеющей оправдания.

Волков хмурился, Аня Седых с трудом сдерживала свою радость. Перед нею открылись новые горизонты.

Она не выдержала досконального разбирательства и, извинившись перед Николаем Николаевичем, отошла в сторону, неожиданно столкнувшись с Андреем Корневым.

Он очень смутился и указал на цистерноподобный снаряд, стоявший у противоположной платформы.

— Как же ты вовремя оказалась на Армстрое, Аня!.. — произнес он, хотя глаза его говорили совсем иное, важное им обоим.

— Этого не могло быть иначе, Андрюша, — мягко ответила Аня, тепло улыбаясь. — Ведь предстояли ходовые испытания лунолета…

— Космолета, — поправил Андрей.

— Пусть теперь космолета, — радостно согласилась Аня.

— Но ведь это же твой ракетный вагон!

— Пожалуй, — опустила глаза Аня. — Скорее его правнук.

— Как же я был слеп и глуп, не поняв ни твоего ракетного вагона, ни тебя, Аня! — с искренним раскаянием воскликнул Андрей.

— Правда, Андрюша? — подняла глаза Аня.

— А не слишком много времени прошло? — с тревогой спросил Андрей.

— Есть субстанции, которые не измеряются временем, — отозвалась Аня и коснулась рукой руки Андрея, но тотчас отвернула ее, заметив подошедшего Герберта Кандербля.

— Простите, леди, — сказал Кандербль, — мне тяжело принимать участие в том расследовании. — Он кивнул в сторону стола. — А к вам… к вам обоим у меня есть одна сердечная просьба.

— Да, Герберт, пожалуйста, — обернулась к нему Аня.

— Вы не могли бы подарить мне… вернуть это ваше кольцо, подаренное мной моему спасителю. — И он взглянул на руку Ани, а потом на Андрея.

— Но это кольцо очень дорого нам обоим, — произнесла Аня.

— Именно поэтому я и прошу его у вас. Оно — память о пережитом, символ мостов дружбы вместо бомб ненависти. Я так говорю?

— Так, так! — воскликнула Аня, снимая с пальца перстень с искусственным алмазом и вопросительно глядя на Андрея. — Но как же я буду без него? — с наивной интонацией, так не вязавшейся с ее обликом, закончила она.

— Мы заменим его другим кольцом. Согласна? — предложил Андрей.

Аня улыбнулась ему.

Однако нужно было вернуться к столу, где Волков и Седых «потрошили» Степана.

Когда комиссия вновь была в полном составе, Волков, обратившись к ее членам, сказал:

— Я думаю, что вопрос ясен. Осознанная Степаном Григорьевичем его вина полностью установлена. К счастью, туннель не понес никаких уронов, если не считать предстоящей замены электропроводки, рассчитанной теперь уже на миллион киловатт. Поэтому, учитывая как первое, так и второе обстоятельство, я рекомендовал бы от имени комиссии предложить руководству отстранить Степана Григорьевича Корнева от поста главного инженера Армстроя (благо строительство, за исключением переоборудования электрической части туннеля, закончено) и перевести его ведущим инженером по этому переоборудованию, возложив на него подготовку к запуску космолета…

— На Марс! — выпалила Аня Седых.

Волков обернулся к ней, стараясь сделать строгое лицо.

— Возможно, что и на Марс, недаром ваш корабль именуется уже не лунолетом. Правда, надо думать, пока с компьютерным экипажем.

— Пусть так. Но все-таки на Марс! — настаивала Аня.

— Итак, — продолжал Волков, — я предложил бы, если со мной согласятся, наряду с переводом инженера Корнева на новый участок работы, представить его к правительственной награде за животворную идею «электрического поезда-маховика», избавляющего нас от необходимости строить электростанцию на Севере в миллион киловатт и заводы — потребители этой энергии.

— Вот тебе и ногой поддать и руку пожать, — заметил в усы Иван Семенович.

— Мне уже привелось получать одновременно и выговор за опоздание установки насоса для охлаждения доменных печей, и орден за их пуск с помощью этого насоса, — произнес Степан Григорьевич.

— Любая медаль имеет две стороны, — глубокомысленно заметил Иван Семенович Седых, поднимаясь во весь свой огромный рост. — Ты и заслужил ее со всех сторон.

Глава шестая. ЛЕТАЮЩИЙ АЙСБЕРГ

В небе светили негаснущие звезды. Полупрозрачный сияющий занавес, ниспадавший с полярного неба, не мог их скрыть. Они разукрасили его самоцветным узором.

Два Сергея встретились у Баренцева моря, на «самом краю Земли». Волны прибоя лизали снег берегового припая, и пенные гребни их тоже казались снежными.

Для Сергея Бурова звезды были очагами термоядерной реакции, воспроизведению которой на Земле он и посвятил себя. Он видел в них различные состояния вещества, разделенные во времени тысячами, миллионами, даже миллиардами лет. Возможность наблюдать все это единовременно он считал необычайной удачей исследователя, каким он был, по его словам, «на все два метра от кончиков его волос до пят».

Сережа Карцев по сравнению со своим рослым спутником казался маленьким, впрочем, как и большинство космонавтов. Он ходил в дублерах со времени окончания электронно-ракетного института, который они с Сергеем осматривали десять лет назад. С той поры космос захватил все помыслы Сережи. И звезды теперь были для него прежде всего целями, которых непременно достигнет человечество, чужими солнцами неведомых планет и загадочных цивилизаций, о встрече с которыми должен мечтать настоящий человек.

— Нет, я весь земной, — подзадоривал Сережу Сергей Буров. — В летающий айсберг я бы не полез.

Два дня назад в выемке, у которой они сейчас стояли, из морской воды (с добавлением в нее для «тугоплавкости» некоторых химикатов) был отлит ледяной панцирь космолета. Он походил на исполинский артиллерийский снаряд с заостренным, как у сверхзвукового лайнера, носом. Сейчас этот панцирь стоял на запасных путях на морозе, ожидая старта, когда, приняв в свою полость космолет, он займет место в воздушном шлюзе Арктического моста.

— Мало приятного залезть внутрь такого летающего айсберга и ждать, пока он от нагрева о воздух превратится вместо тебя самого в пар, — продолжал Буров, вызывая Сережу на разговор.

— Вот уж о чем не думаю! — отозвался тот. — Мечтаю взлететь с облачком пара, которое останется от айсберга, на околоземную орбиту и с нее стартовать к Марсу.

— К Марсу, к Марсу! Земли тебе мало. Я бы таких проблем земных тебе подкинул — задохнешься!

— А разве марсианская проблема не стоит того? Что случается с автоматами после их опускания на поверхность Марса? Что? Только люди на это ответят, а не механизмы!

— Так уж сразу нынешние дублеры и отгадают все марсианские тайны?

— Не сразу. Не все, но разгадаем. Начнем с истории планеты. Почему Марс остался без воды и атмосферы, которые были на нем? Почему еще американский «Маринер» сфотографировал там гору, сделанную (понимаешь, сделанную!) в виде прекрасного женского лица? Я-то знаю!..

— Вот это уже недопустимо для исследователя. Он не может заранее знать конечные выводы.

— Не выводы, а рабочую гипотезу, без которой, как ты сам говорил, любой исследователь беспомощнее крота на асфальте.

— Гипотеза астронома Феликса Зигеля о прошлом Марса? Слабоват я в планетологии. Давай, просвети.

— Очень просто. Юпитер движется по своей орбите в сопровождении «свиты» космических тел: впереди его на расстоянии, равном расстоянию от Юпитера до Солнца, и позади на точно таком же расстоянии движутся группы троянцев. Все они вместе с Юпитером и Солнцем составляют равновесную тригональную систему, состоящую из треугольников. Возможно, так же было и на орбите Фаэтона. В тригональных точках, то есть в вершинах треугольников, находились три планеты: Фаэтон, Марс и Луна. Они все двигались по общей орбите, на которой теперь остались лишь осколки погибшей планеты, астероиды. Когда Фаэтон распался, равновесие нарушилось. Марс и Луна перешли на более близкие к Солнцу орбиты. Солнце стало нагревать их сильнее, и они постепенно потеряли свои атмосферы: Луна полностью, а Марс — значительную ее часть. Поэтому на Марсе не осталось и воды в былом количестве. А что она была там прежде, свидетельствует рельеф поверхности со следами водной эрозии и руслами высохших рек.

— Так, так. И что же вы, дублеры, увидите там?

— Следы жизни. Вот что надо найти! Раз прежде имелась вода и атмосфера, подобная земной, была и жизнь. Ведь углекислота, составляющая в основном теперешнюю атмосферу Марса, — это оставшаяся наиболее тяжелая часть былой атмосферы Марса. Прежде в ней, кроме углекислоты, были и азот, и кислород, и пары воды. Но более легкие, чем углекислота, они улетали от планеты в первую очередь. Обретали под влиянием солнечного нагрева тепловую скорость, большую, чем скорость убегания от планеты с ее малой массой.

— Это все предположения. А что ты увидишь?

— Если жизнь была, то все живое должно или погибнуть или же приспособиться в течение тысячелетий, когда условия постепенно менялись. Растения, даже некоторые животные изменялись при этом, а разумные существа… они могли остаться прежними, если использовали для сохранения привычных условий свои знания.

Буров свистнул:

— Опять здорово живешь! Марсиане! Аэлита?

— Да, быть может, и Аэлита, которая вместе со всем своим народом ушла в глубинные убежища. Там искусственно создали прежние условия существования марсиан с привычным им воздухом и водой.

— Рассчитываешь найти на Марсе подземные города, высокую цивилизацию?

— Не рассчитываю, а хочу.

— Ну ты, Сережа, молодец! Я бы заменил все автоматы корабля одним тобой.

— Нас будет трое, как ты знаешь: командир Дмитрий Росов и мы с американцем Джеральдом Смитом.

— Бодливой корове бог рогов не дает, — рассмеялся Буров. — Начитался ты, брат, фантастов всяких. Увлекаются они неземными делами…

— Говорят: «Не тот фантаст, кто увлечен фантазией, а тот фантаст, кто увлечет фантазией». Вот ведь построили все-таки люди после Жюля Верна пушку, из которой можно безопасно для экипажа выстрелить в космос кораблем. Вчера — фантазия. Сегодня — реальность.

На руке Бурова запел радиобраслет:

— Главного физика космического запуска Бурова вызывают на Атомную станцию имени Авакяна. Объявлена высшая готовность. Реактор переводится на форсированный режим.

— Ну, брат, припустим? Не разучились же мы бегать?

И оба лыжника направились к зареву, поднимавшемуся над громадой домов города Туннельска.

…Главный конструктор сорвал с аппарата телефонную трубку:

— Я — Седых. Вызываю к экрану. Теперь скажите: как же аппараты ваши вонючие будут за миллионы километров работать, если они под вашим носом барахлят? Выключать запрещаю. У меня все.

Прямые брови Ани Седых сошлись в одну линию. Она стукнула рукой по рычагу, а другой отвела назад седеющие волосы.

Когда на экранчике появилось встревоженное лицо вновь вызванного собеседника, она заговорила властным, энергичным тоном:

— Штаб перелета, докладывайте. Вы понимаете, что это значит? Сообщение в Арктическом мосте прекращено вторые сутки. Из-за нас. А вы… Каждый час стоит миллионов и миллионов долларов неустойки Американскому туннельному концерну. Для них это бизнес. А для нас это равносильно прорыву фашистского танкового корпуса. Что? Забыли, что это такое? Полезно вспомнить и впредь никогда не забывать. Докладывать каждые семь минут. У меня все.

Аня встала из-за стола и осторожно открыла дверь в соседнюю комнату. Там за длинным столом сидели члены правительственной комиссии. Аня отыскала глазами Андрея Корнева. Взгляд ее потеплел. Степан сидел рядом с братом, грузный, насупленный. Напротив высился Герберт Кандербль. Его длинное лицо было сосредоточенно, даже хмуро. Во главе стола сидел председатель комиссии с белоснежной головой, в прошлом один из руководителей Советского правительства, Николай Николаевич Волков.

Увидев Аню, он спросил:

— Каковы сводки? Наши американские коллеги беспокоятся. Может быть, подумать о запасном варианте, раз «основной экипаж» «заболел»?

Аня молча кивнула и закрыла дверь.

Теперь ей надо было решать все самой, как у нее было договорено с Волковым.

Снова включила она прямую видеосвязь:

— Демонтировать аппараты. Я ничего не хочу больше слышать. К черту! Вы еще ответите мне за их хваленую безотказность. Да, обойдемся без вас… и без них.

— Как? Полет отменяется? — поразился смотревший испуганно с экрана руководитель автоматики.

— Напротив. Демонтируйте только «наблюдателей», которые барахлят. Остальная автоматика останется дублировать экипаж.

— А дублеры?

— Дмитрия Росова, Сергея Карцева, Джеральда Смита — к аппарату. Они летят.

Через мгновение недавние дублеры были уже видны на экране видеосвязи главного конструктора.

— Ну, родные мои, — совсем другим, сердечным тоном объявила Аня космонавтам, из которых один Сережа Карцев еще ни разу не летал в космос. — Летим, родные мои, — заключила Аня. — Весь мир с вами. Привет Аэлите. — И она тепло улыбнулась.

Подводные гонки в Арктическом мосте повторялись. И как и в первый раз, виновником этих «гонок» опять был Степан Корнев. Но теперь он не сидел в поезде, мчавшемся в левом туннеле, а находился в диспетчерской, превращенной в командный пункт. Он не мог влиять, как тогда, на скорость поезда. Все было запрограммировано и заложено в магнитную память электронно-вычислительной машины. «Его» балластный поезд весом в тысячу тонн (пятьдесят вагонов по двадцать тонн) был настолько длинным, что не помещался на перроне подземного вокзала. Прямо с запасных путей Арктического моста он проследовал в специально для него переоборудованный полукилометровый воздушный шлюз. Воздушные насосы выкачивали оттуда воздух целых тридцать пять минут. И уже потом сам собой открылся люк, и балластный поезд оказался в безвоздушном пространстве туннеля.

Степан доложил главному конструктору Анне Ивановне Седых, что система готова к космическому запуску.

Анна Ивановна Седых дала команду, и «гонки» начались. Однако «поезд Степана» отправился теперь не вторым, как когда-то, а первым.

С волнением следил Степан за возрастанием скорости. За час сорок минут она достигнет предела, а сейчас, после пятидесяти минут разгона, стала 2160 километров в час, такой, какую установил в своем «рекордном пробеге» поезд Степана с усовершенствованным мотором! Каким нелепым ребячеством это ему теперь казалось!..

Он доложил Ане, что балластный поезд прошел половину пути разгона.

Аня кивнула и дала приказ по системе связи:

— Космонавты, на перрон! Разгонный локомотив вывести к шлюзу.

На перроне уже находились члены государственной комиссии во главе с Волковым. Он поглядывал на экраны видеосвязи. На одном из экранов стояли супруги Карцевы, Алексей Сергеевич, строитель Мола Северного и Галина Николаевна, дочь Волкова. Они уже знали, что их сын Сережа отправится с первым экипажем на Марс.

Три космонавта: известный летчик и опытный космонавт Дмитрий Росов, муж соратницы академика Овесяна Веселовой-Росовой, Сережа Карцев и Джеральд Смит, американский астронавт, побывавший и на орбитальной станции, и на Луне, стояли отдельной группой.

К ним решительным шагом направилась Анна Ивановна Седых. Она поочередно обняла каждого и расцеловала.

— В путь! — сказала она.

К перрону подошел необычный поезд. Впереди двигался огромный ледяной снаряд с заостренным носом — летающий айсберг, покрытый серебристой краской, чтобы лед не испарялся в вакууме подводного туннеля. Он защитит корабль от трения о воздух при прохождении земной атмосферы с обретенной космической скоростью.

За ним двигался космолет, как бы в меньшем масштабе воспроизводивший его очертания. Он был покрыт керамическим защитным слоем, который сослужит службу при прохождении марсианской, а при финише и земной атмосферы и торможении «по Циолковскому» во время спирального спуска.

В конце состава двигался электроразгонный локомотив, способный развивать в течение одиннадцати минут мощность в миллион киловатт.

Поезд остановился.

Росов, широкоплечий крепыш с седеющими висками подошел к ледяному посеребренному панцирю и похлопал по нему рукой, как ласкают по шее коня. Потом он открыл боковой люк и дал знак своим товарищам по полету пройти за ним. Лишь на секунду задержался Сережа взглядом на экране, за которым словно находились здесь, в Туннельске, его отец и мать. Он по-детски улыбнулся им и по-мужски сделал скупой жест рукой.

Через секунду он скрылся в космолете. Джеральд Смит тоже послал приветствие американцам, смотревшим на старт космолета с одного из экранов.

Голографическое объемное изображение на экранах делало эффект присутствия полным. Казалось, что на перроне находится много больше людей, чем было на самом деле.

Между тем балластный поезд, потребляя всю мощность атомных станций Арктического моста, приближался к Американскому материку. Он все еще двигался один. «Гонка» пока еще не началась.

Медленно, очень медленно разгонный локомотив втолкнул космолет в его ледяной панцирь. Люк, в котором скрылись три космонавта, слабо просвечивал сквозь серебристое покрытие и зеленоватую толщу льда.

Анна Седых размашистым шагом шла к диспетчерской. Одновременно открылся воздушный шлюз, и в него тихо вкатился летающий айсберг с космолетом в его полости, а вслед за ним и разгонный локомотив, такой же цилиндрический, как и ледяной снаряд, но только совсем непрозрачный.

Воздушный шлюз закрылся. Система готовилась к последнему этапу запуска.

Одного взгляда Ани Седых на пульт управления было достаточно, чтобы оценить состояние полной готовности. В воздушном шлюзе был уже достаточный вакуум, и он соединился с безвоздушным пространством туннеля.

Никто не отсчитывал от шести до нуля, до момента старта. Все осуществлялось само собой, завися лишь от показаний приборов, отражающих разгон балластного поезда. Еще несколько мгновений томительного ожидания и…

Все произошло по программе, заложенной в ЭВМ. В момент, когда стрелка скорости балластного поезда дошла до красной черты, дрогнула стрелка на соседнем циферблате — это двинулся разгонный локомотив, толкая перед собой летающий айсберг с космолетом внутри. Балластный поезд начал электрическое торможение, обычное для электрифицированных железных дорог с рекуперацией энергии. Моторы локомотива заработали в режиме генераторов, посылая выработанный ток в соседний туннель, разгоняя в нем летающий айсберг. Энергию, которую запасал в течение почти двух часов тысячетонный состав, десятитонный состав — локомотив — летающий айсберг — должен был израсходовать лишь за одиннадцать минут. Находившиеся в космолете люди испытывали ускорение не большее, чем при рывке с места обычного автомобиля. Они сидели в удобных, рассчитанных на перегрузку креслах, принявших в мягкие объятия их спины.

Скорость балластного поезда падала, а разгоняющегося состава — возрастала.

Это были не просто «гонки», а так называемые «гандикапные гонки», когда один из соревнующихся заблаговременно выпускается вперед.

Степан смотрел на показания стрелок и вспоминал, как счастливая мысль о таком способе разгона пришла ему в голову в самый критический момент его жизни. Как же он был не прав, не веря в будущее!.. Теперь он был счастлив.

Счастлив был и Кандербль — в разгонном локомотиве мощностью в миллион киловатт воплотилась его модель, впервые испытанная на Лонг-Биче.

Был ли счастлив Николай Николаевич Волков? Или он будет счастлив, когда полет завершится и его любимый внук вернется невредимым, открыв марсианские тайны? По его спокойному лицу ничего нельзя было прочесть.

Скорее ответ на этот вопрос можно было угадать в глазах Галины Николаевны и Алексея Сергеевича Карцевых. Со смешанным чувством гордости и тревоги смотрели они на закрывшийся люк воздушного шлюза Арктического моста.

Анна Ивановна Седых была счастлива. И не только потому, что осуществлялся план всей ее жизни. Он завершался снова с Андреем, о чем она лишь могла мечтать, с Андреем, для которого второе признание его Арктического моста — награда за все его лишения.

Он же был счастлив, вновь обретя свою Аню, удивительно новую и в то же время такую прежнюю… Вчера она сказала ему: «Передовая идея подобна айсбергу. Ее подлинное значение скрыто в глубине».

На перроне в Туннель-Сити не было никого. Воздушный шлюз был закрыт не люком, а легко пробиваемой мембраной.

Толпы народа находились далеко в тундре, там, где подводный туннель выходил на поверхность земли и где расположены были подъездные пути Арктического моста. Там из-под земли выходило по касательной дуге земного круга мысленное продолжение плавающего туннеля, по которому вылетит из трубы моста летающий айсберг, пробив мембрану воздушного шлюза.

Это случилось, когда стрелка скорости балластного поезда дошла до нуля, а стрелка скорости айсберга достигла 12 километров в секунду.

Аппараты замедленной съемки зафиксировали этот миг, а другие аппараты, скрытые в стенах, — сильнейший удар, подобный взрыву. Звук его был слышен в Туннель-Сити, там даже лопнуло несколько стекол, осколки которых потом продавались как дорогие сувениры.

А в тундре, в нескольких десятках километров от подземного вокзала, на глазах у столпившихся американцев из-под земли вырвался ослепительный метеор, оставляя за собой светящийся хвост. Он походил на комету, которая лишь на несколько мгновений появилась на небосводе.

Скорость снаряда снижалась из-за сопротивления воздуха, уменьшаясь до второй космической — 11,2 километра в секунду, достаточной для отрыва снаряда от Земли и дальнейшего полета к Марсу. При прохождении атмосферы ледяной панцирь расплавлялся, превращаясь в пар. Пар этот вместе с воздухом, светящимся от разогрева пронизывающим его телом, и создавал огненный шлейф метеора.

Эта картина в цветном голографическом изображении была видна и в диспетчерском пункте Туннельска на экранах видеоприемников по всему миру. Все обычные телевизионные и видеопередачи были прерваны, чтобы население земного шара могло воочию увидеть запуск на Марс корабля с посланцами Земли.

И в следующие мгновения на всех земных экранах можно было увидеть с помощью прямой видеопередачи с корабля лица этих посланцев человечества. Они уже находились в состоянии невесомости и, счастливо улыбаясь, произносили деловитые слова своих первых рапортов.

Корабль без повреждения слоя озона выходил на околоземную орбиту, откуда стартует к Марсу уже как обычная ракета давно испытанным способом.

И когда командир корабля повторил знаменитое слово первого космонавта Земли Юрия Гагарина: «Поехали!» — это означало, что корабль «Аэлита» сошел с околоземной орбиты и покинул Землю. Запуск его с помощью исполинской электрокатапульты, в которую на время был превращен Арктический мост, дал возможность космолету «Аэлита» обеспечить себе возврат на родную планету в таком же виде, в каком он вылетел. Правда, без ледяного панциря, конечно.

Служба Арктического моста принимала от находившихся под командованием Ани Седых специалистов свое сооружение для дальнейшего его использования по прямому назначению.

Железнодорожное сообщение между СССР и Америкой, ставшее уже привычным, возобновлялось.

Члены государственной комиссии разъезжались по домам. До следующего космического запуска с использованием подводных туннелей. Человечеству стоило их строить!