Я подошёл к проржавевшим дверям забора, за которым раздавался противный визг пилы, что в общем-то неудивительно: «офис» Гельмана располагался на лесопилке.
Настроение у меня испортилось. Пришлось переться через полгорода и всё больше пешком. К тому же, пока добрался, успел нагулять зверский аппетит. Купленные по дороге два жаренных пирожка с картошкой лишь слегка погасили голод.
Я толкнул створку двери, она со крипом поддалась, открывая передо мной проход на территорию лесопилки.
Свободного пространства не было, пришлось лавировать между штабелями леса и готовой продукции. Умопомрачительно пахло свежей древесиной, под ногами приятно похрустывал ковёр из опилок.
Четверо работяг вкалывали возле огромной циркулярной пилы. Двое подавали бревно с одной стороны, и двое принимали его уже распиленным с другой.
Ещё один сидел с задумчивым видом на скамейке и потягивал самокрутку, стряхивая пепел в жестяную банку.
Чтобы не отрывать мужиков от работы, я подошёл к нему.
– День добрый! Как мне найти Наума Гельмана?
– На обеде он.
– Дома?
– Почему дома? Тут недалеко, в ресторации сидит.
– И как долго гражданин Гельман обычно кушать изволит?
– Ну с часок обождите, а то и полтора. Раньше он не управится: обед – дело святое.
Я прикинул, что лишнего часа на ожидание у меня точно не было. К тому же планы нэпмана могли измениться, а мне потом снова бегать искать его и мотаться по всей Москве. Нет уж, Магомет в моём лице к этой «горе» сходит.
– Недалеко, говорите… Подскажете, что за ресторация, и где её искать?
Рабочий махнул рукой, указывая направление:
– Туда идите, к базарной площади. Там один ресторан – не ошибётесь.
Я сухо кивнул и отправился на поиски ресторана.
Вышел к шумной базарной площади, не удержался – купил ещё один пирожок, на сей раз с капустой и яйцом. Брать с мясом опасался – сейчас это почти такая же лотерея, как с шаурмой в незабвенные девяностые, неизвестно, что за мясо и мясо ли тебе в неё завернут.
Из открытого окна ресторана доносилась негромкая музыка, внутри завели граммофон и поставили пластинку с заунывным романсом. Не знаю почему, но мне никогда не нравились подобные вещи, я откровенно скучал во время исполнения романсов, вне зависимости от стараний исполнителя, пусть тот хоть наизнанку вывернется. Всё-таки эта музыка на очень сильного любителя, и я к ним точно не отношусь.
За спиной мелодично прозвенели колокольчики, когда я вошёл в ресторан.
Сразу стало ясно, что заведение не лакшери класса, и рестораном называется скорее по привычке. Окна давно не мыты, на стенах пожелтевшие от времени обои, мебель обшарпанная, а на занавесках то тут, то там виднеются заплатки.
Полусонный официант, а вернее – половой, склонившийся над трубой граммофона, заметил меня и нехотя подошёл. Как любой профи, он сразу просчитал, что клиент из меня никудышный, так что хорошего заказа и щедрых чаевых не будет, а потому можно не надрываться.
– Здравствуйте. Вам нужен столик?
Я окинул глазом помещение: оно откровенно пустовало, не считая двух-трёх обедающих граждан. Похоже, час пик для посетителей ещё не настал.
– Мне нужен ваш постоянный посетитель Наум Гельман, – я специально не стал светить «корочками», чтобы не вызвать переполох.
– Наум Израилевич изволят кушать-с в отдельном кабинете.
– Проводите меня к нему, пожалуйста.
Официант кивнул.
Мы прошли через весь зал и оказались у входа, задрапированного занавесом из толстого габардина бордового цвета.
– Сюда-с, – сказал официант.
– Спасибо, – сказал я и отдёрнул край занавеса.
В глаза бросился большой биллиардный стол, покрытый зелёным сукном, над которым склонился полный брюнет в мешковатом костюме. В руках мужчина держал кий и сейчас напряжённо примеривался для удара.
Лицо у брюнета было смуглым, кожа лоснилась от выступившего пота.
Я сделал решительный шаг внутрь.
– Наум Израилевич?
Стоило мне только это произнести, как с боков выступили двое крепких молодчиков, каждый из которых вцепился в меня словно клещами.
Брюнет оторвал взгляд от стола, посмотрел на меня и равнодушно произнёс:
– Я вас не знаю.
– Сейчас познакомимся, – сказал я и дёрнулся, чтобы достать из внутреннего кармана удостоверение.
Бодигарды Гельмана истолковали моё движение по своему: один оказался у меня за спиной и попытался провести удушающий приём, а второй замахнулся кулаком, чтобы заехать мне по физиономии. Видимо, жизнь Наума Израилевича была полна тревог и неприятностей, иначе бы его парни вряд ли бы повели себя столь грубо.
Ходить всю неделю с разбитым «фейсом», мне откровенно не улыбалось, поэтому я практически одновременно сделал две вещи: засадил левым локтем в пузо тому, что был у меня сзади, и пнул в пах его напарнику, отчего этому гражданину резко поплохело, и он согнулся, держась за причинное место. Я отправил его хорошим пинком на пол, крутанулся в пол-оборота и добил второго телохранителя.
Теперь у меня под ногами корчились от боли сразу оба незадачливых охранника.
Их участь не напугала гражданина Гельмана, он шагнул ко мне с кием наперевес и попытался раскроить мне череп. Какой-нибудь каратист, оказавшись на моё месте, провёл бы маваши-гери и эффектно сломал кий на несколько частей. Я же предпочёл пригнуться, а когда палка просвистела над головой, распрямился, перехватил кисть нэпмана и, выкрутив её, заставил Наума Израилевича выпустить импровизированное оружие.
– Больно! – заорал он.
– Будете вести себя плохо, станет ещё больней, – пообещал я.
– Кто вы такой и что вам надо? – простонал Гельман. – Если нужны деньги, забирайте кошелёк в кармане пиджака. Больше у меня с собой ничего нет.
– Не надо судить по себе о других, – фыркнул я. – Меньше всего меня сейчас интересуют ваши деньги, гражданин Гельман.
– Тогда я не понимаю, что вам нужно?! – с истерикой выкрикнул он.
– Прикажите ваши людям свалить отсюда, пока я не сломал вам руку, а их не пристрелил, – велел я.
– Выйдите! – обратился к своим бодигардам Гельман и, видя, что те не спешат выполнять его приказ, заорал:
– Вон! Вон пошли, раздолбаи!
Оба незадачливых телохранителя встали с пола и поковыляли к выходу.
Когда они ушли, Гельман взмолился:
– Отпустите меня, пожалуйста. Я сделал, что вы сказали.
Я освободил его руку.
– Пойдёмте, сядем за стол и поговорим.
– Как скажете, – Гельман был тих и покладист как овечка.
Мы проследовали к обеденному столу.
Опустившись на мягкий диван, Наум Израилевич осмелел.
– Может перекусите? За мой счёт… Я позову официанта, – он потянулся к висевшему рядом шнурку.
– Не надо, – остановил я его. – Я сыт.
Последнее было неправдой, но обедать за счёт подозреваемого в убийстве – ниже моего достоинства. Я не мог позволить себе опуститься так низко.
– Воля ваша.
Он быстро приходил в себя, что свидетельствовало о характере Наума Израилевича. Трус и слабак вряд ли заработает себе состояние, особенно в первые годы становления советской власти. Передо мной точно сидел крепкий орешек, а не опереточный клоун.
– Вы не представились, – заметил он.
– Ваши люди не предоставили мне такой возможности.
Я показал удостоверение.
– Уголовный розыск? – непритворно удивился Гельман.
– Да.
– И чем я, скромный предприниматель, мог заинтересовать столь солидное заведение?
– Серафима Крюкова…
– Кто? – сделал удивлённые глаза собеседник.
– Наум Израилевич! – сердито покачал головой я.
– Хорошо-хорошо! – часто закивал он. – Да, я знаю Серафиму Крюкову. Она, кажется, преподаёт танцы.
– Так и есть, – ответил я, отметив про себя это его «знаю» в настоящем времени.
– Только, уж простите меня, я совершенно не понимаю, какое имею касательство к гражданке Крюковой?!
– А разве не от вас к ней перешёл патент на ящичное производство? – изобразил удивление я.
– От меня, причём, замечу – всё на сугубо добровольной основе. Скажу больше – я ни копейки с неё не взял.
– Что же побудило вас на столь широкий жест?
– Моя природная доброта, – с приторной улыбкой произнёс он. – Знаете, товарищ Быстров, моя покойная мама часто мне в детстве говорила: «Наумчик – ты слишком добрый мальчик, который больше думает о других, чем о себе. Когда-нибудь эта доброта тебя же и погубит». С годами я часто убеждался в правоте слов мамы. Но… природа – есть природа. Себя не переделать!
– И как тогда получилось, что вместе с патентом, Серафиме Крюковой перешли ещё и огромные долги? – заметил я.
– Женщины, – вздохнул Наум Израилевич. – Они просто рождены для того, чтобы проматывать то, что зарабатывает мужчина. А что, Фимочка побежала жаловаться на меня? Тогда, уж простите, товарищ Быстров – но я решительно не понимаю, причём тут уголовный розыск?! Мне всегда казалось, что скучные экономические дела не входят в компетенцию вашего весьма уважаемого учреждения.
Я хлопнул ладонью по столу. Гельман опасливо опустил голову в плечи.
– Хватит фиглярствовать! – строго заявил я. – Вы – главный подозреваемый в убийстве гражданке Крюковой!
– Фимочка мертва?! – ахнул Наум Израилевич.
Клянусь, надо быть как минимум Станиславским, чтобы так непритворно сыграть удивление и где-то даже испуг.
– Мертва, – сказал я, хотя на самом деле это были пока только предположения.
Тело ещё не опознано, мы по сути гадали на кофейной гуще.
– Убийца не просто лишил девушку жизни. Он жестоко надругался над трупом, отрубив голову.
– Что? – Гельман поник. – Вы… Я не ослышался: вы считаете, что это я её убил?
– Да! – твёрдо объявил я. – У вас есть и мотив и возможность.
– И это я отрубил Фимочке голову? – прошептал Наум Израилевич.
Он стал белым как полотно.
– Возможно, не вы лично, а кто-то из ваших подручных.
– Ужас… Какой ужас! – трясущимися губами произнёс он и, внезапно схватившись за сердце, застонал.
– Наум Израилевич… Вам плохо? – склонился я над ним.
– Да… Позовите врача. Срочно!
Я опасался, что в любую секунду подозреваемый отдаст концы и потому действовал стремительно. К счастью, далеко бежать за врачом не пришлось, минут через пятнадцать возле Гельмана уже появился мужчина в белом халате и приступил к энергичным действиям.
– Что с ним? – спросил я.
– Сердечный приступ, – коротко откликнулся эскулап.
Мне это было хорошо знакомо.
Появилась карета «Скорой помощи», два дюжих санитара погрузили стонущего Гельмана на носилки и загрузили внутрь.
Наума Израилевича увезли в больницу. Врач сказал, что пациент не в том состоянии, чтобы бегать от правосудия, и я могу не волноваться на этот счёт.
– Хорошо, – кивнул я. – А его состояние… Когда я смогу его допросить?
– Ничего не могу сказать, – вздохнул врач. – Мы сделаем всё, что в наших силах, но, к сожалению, медицина – не всесильна.
Я взял в оборот двух молодчиков, которые его охраняли.
Выяснилось, что они приходятся племянниками Науму Израилевичу. Такой вот семейный подряд.
– Так, граждане – будущие уголовнички, – насел на них я. – Надеюсь, вы уже поняли, что влипли в серьёзные неприятности, напав на сотрудника уголовного розыска?
– Но вы же не представились? – хмуро бросил один из них.
– А когда я бы мог это сделать, если вы сразу накинулись на меня и стали душить? – удивился я. – В общем, влипли вы как кур в ощип. Даже не знаю, сколько на каждого вам дадут. А если выяснится, что вы мало того, что помогали вашему дядюшке кидать людей, так ещё и убили Крюкову, отрубив голову… Тогда я вам совсем не завидую, парни!
Я не был уверен, знают ли сейчас термин «кидание» в уголовном мире, но оба племяша поняли меня правильно.
– Слушай, начальник, – вкрадчивым тоном заговорил тот, что постарше.
– Так я вас и слушаю… – перебил его я.
– В общем, что там у дяди с этой бабой было – мы не знаем. Это их личные дела, и мы туда не лезем.
– Ну, а мне то с того какая радость? – усмехнулся я.
– Ты погоди, начальник! Скажи, когда бабу жизни лишили?
– Точной даты установить не получилось. Тело обезглавили и бросили в мешке в реку. Но в последний раз живой Серафиму Крюкову видели две недели назад, когда она писала заявление на отпуск.
– Тогда мы здесь точно не при делах, начальник, – обрадовался племяш.
– Это почему же?
– Мы на месяц к родне уезжали в Житомир. Все втроём, с дядей. Вернулись только позавчера. Так что если кто и спровадил девку на тот свет – точно не мы, – заулыбался собеседник.
Я задумался. По всему было похоже, что парень не врёт, но полагаться лишь на его слова не стоило.
– Пока что для меня это звук и только, – сказал я. – Надо проверять ваше алиби, запрашивать товарищей в Житомире. Сами понимаете, одним днём тут не обернёшься. Так что на время проверки придётся вам у нас погостить в уголовном розыске.
– А насчёт нападения что?
– Что – что?! Дадите признательные показания на дядю, забудем нападение, как страшный сон.
– Не-а, – замотал кучерявой башкой племяш.
– Что – не-а?!
– Не по-людски это как-то, дядю родного закладывать… Нехорошо!
– А ни в чём неповинную женщину подставлять – это по-людски? – нахмурился я. – Она, конечно, заявления на вашего дядю уже не напишет, но мы этого так просто не оставим!
– Что тогда дяде будет?
– Суд решит, – честно сказал я. – Скорее всего, отделается ваш дядя лёгким испугом: штраф или условный срок. В общем, ничего серьёзного.
Парни повеселели.
– Замётано, начальник. Только ты своё обещание не забудь!
– Слово милиционера, – пообещал я.
Вечером, в «конторе» Трепалов снова внимательно выслушивал мой доклад, недовольно покачивая головой.
– Опять пустышку тянешь, Георгий!
Я только развёл руками.
– Так получается, товарищ начальник. Не думал, что дело окажется таким непростым.
– Ты помнишь, что тебе всего два дня осталось? – вперил он в меня взгляд.
– Так точно, помню.
– Молодец, что помнишь. Гельман, конечно, тот ещё фрукт, но я не сомневаюсь, что Житомир нам подтвердит его алиби.
– Да я тоже парней приказал задержать чисто для подстраховки. Ну и пусть дядю своего сдают с потрохами на радость фининспекторам.
Обычно с работы мы возвращались вместе с Трепаловым, всё-таки нам было по пути, но сегодня он задержался по своим делам, и я потопал домой в одиночку.
Шёл пешком. Давно уже заметил, что пешие прогулки помогают сконцентрироваться на мыслях и найти, если не решение, то хотя бы какой-то план.
Одна версия отпала, значит, нужно искать другую. Будь она замужем, давно бы тряс её благоверного: по статистике именно в ближнем круге надо искать убийц.
Темнело быстро, ещё немного, и Москва погрузится в ночную черноту, в которой ночные фонари были редкими островками света. Я сам не заметил, как ускорил шаг и стал внимательно вслушиваться во все звуки.
Пока ничего подозрительного не наблюдалось. Навстречу шла подвыпившая компания молодых ребят, но мы разошлись с ними тихо-мирно. Потом попался милицейский патруль, дотошно проверивший мои документы.
Ещё через пару кварталов улица совершенно опустела: в такое время выходить из дома довольно опасно, и мирные обыватели знали это лучше других.
Внезапно я услышал какой-то шум и пыхтение в подворотне, потом кто-то вскрикнул. Голос был определённо женский, и он звал на помощь.
Я вздрогнул. На самом деле, это могло быть чем угодно – например, западнёй для прохожего. Достаточно было выманить его в переулок и тогда всё… делай с ним что хочешь: убивай или грабь.
Я замер, крик о помощи повторился.
Выбора у меня не оставалось. Как ни крути, но я мент, а нормальный мент не может пройти мимо, даже если это слишком рискованно.
Вытащив наган из кобуры, я решительно направился к подворотне. В голове рефреном вертелась одна фраза: «Будь, что будет, и делай, что должно».
Пути назад уже не было.