Инквизитор. Мощи святого Леопольда

Глава 5

Дверь за Волковым едва успела закрыться, а сам он едва успел скрыться за поворотом, как в эту же дверь начал настойчиво стучать неприятного вида человек. Яков, слуга господина лекаря, сразу открыл, думая, что гость зачем‑то вернулся, но там был не гость. И этот «не-гость» бесцеремонно притянул Якова за грудки к себе и тихо спросил:

– О чём солдат говорил с твоим господином?

– О болезнях, – чуть испуганно отвечал Яков.

– Солдат хвор, что ли?

– На вид здоров как конь. Только хром. Говорили они о чуме.

– Чумы нет уже почитай полгода в округе. О какой ещё чуме он говорил?

– Спрашивал, как чумой не захворать, коли в чумных местах окажешься.

– А что за чумные места такие?

– Вот и хозяин спросил, так он не ответил, даже его монах о том не знал. Сам удивлялся.

– Даже монах, что с ним был, удивлялся? Не знал, что задумал солдат?

– Да.

Неприятный человек помолчал, а потом, не прощаясь, пошел быстрым шагом прочь. А Яков на всякий случай осенил себя святым знамением и затворил дверь.

Игнасио Роха по кличке Скарафаджо, Яков Рудермаер и Виченцо Пилески сидели за столом в трактире хмурые и назло трактирщику ничего не заказывали, но трактирщик их не гнал, терпел этих оборванцев. Ведь они пришли к его богатому гостю. И когда гость пришел, они ему кланялись, все, кроме Рохи. Солдат сел с ними за стол. Заказал пива. Пока его не принесли, все молчали. И только отхлебнув пива, Волков заговорил:

– Так сколько мне будет стоить ваша затея, если я возьмусь за это?

Ни Роха, ни Рудермаер не отважились заговорить, заговорил Пилески:

– Господин, мы всё посчитали. Мы нашли место здесь, в городской черте, у стены. Очень дешёвое место. Городской магистрат просит за участок со складом шестьдесят шесть талеров.

– Шестьдесят шесть? – солдат насторожился, – Что ж там за участок, большой, наверное?

– Не малый, – сказал Рудермаер, – шагов тридцать пять на пятнадцать. У самой стены.

Волков в лице переменился от такой цены.

– Там ещё сарай есть, – добавил Пилески.

– Ну, это всё меняет, – заметил солдат. – Теперь этот клочок земли точно стоит таких денег. И это не все траты, как я понял?

– Нет, ещё нужно сто шесть талеров на инструмент, наковальни, постройки, и нам жить негде, – произнёс Рудермаер. – Хоть маленькую избушку себе построим.

– А ещё мне нужны чаны под выпарку селитры, – добавил Пилески.

– Шестьдесят шесть и сто шесть, – подсчитал солдат, – сто семьдесят два талера.

У него были такие деньги, если считать вексель от Рицци, что тот выдал Волкову в Рютте.

–То есть, если у нас ничего не выйдет с вашими мускеттами, я потеряю сто семьдесят два талера?

– Меньше, у тебя же останется земля в городе, – заметил Скарафаджо.

– И инструмент с наковальнями, – добавил Рудермаер, – и крепкая кузница.

– И чаны, хорошие, медные, – сказал Пилески.

– Вот сто пятьдесят корзин угля, конечно, мы вернуть не сможем, – произнёс мастер. – Но если всё получится… Один мушкет будет стоить меньше десяти монет. А продавать его можно в два раза дороже. Пятнадцать минимум. А при двух мастерах и ещё паре подмастерьев мы будем делать три в неделю.

– Сто семьдесят два талера, – произнёс Волков, как будто не слыша их, – я всю жизнь их копил.

– Фолькоф, я просто чую, что это затея сделает нас богатыми, – убеждённо говорил Роха. – Никто не делает подобного на обоих берегах Эрзе от гор и до холодного моря. Ни мы, ни еретики, ни хайландцы, ни ламбрийцы, никто.

– Это большие деньги, Роха, большие, это всё, что у меня есть, – отвечал солдат.

– А ты – всё, что есть у нас, – продолжал Скарафаджо, – ты наша последняя шеренга. Вся надежда у нас только на тебя, и за тебя я буду биться, как не бился никогда в жизни. Мы все будем биться. Клянусь, я зарежу любого, кто попробует нам помешать. Давай, Фолькоф, рискни, ты не пожалеешь, что связался с нами.

– Вы не пожалеете, господин, – добавил Пилески. – Во всяком случае, даже если не выйдет с мушкетами, будем делать новый порох.

– А отчего это у нас не выйдет с мушкетами? – не согласился Рудермаер. – Всё должно получиться.

Солдат оглядел их и произнёс:

– Я буду всё считать, я люблю считать. И землю я хочу посмотреть.

– Значит, берёшься? – уточнил Скарафаджо.

– Берусь, – ответил солдат, а про себя подумал: «Если, конечно, выберусь из чумного города живым».

И молодой мастер, и аптекарь, и Роха вскакивали с мест, стали орать и обниматься. Все немногочисленные посетители смотрели на них неодобрительно, особенно не одобрял их поведение трактирщик. Но молчал. А они лезли с объятиями к солдату. Тот отпихивал их, а они опять лезли.

– Угомонитесь вы, – чуть раздражённо говорил он, – сядьте. Денег я дам, на покупку участка, но сначала мне нужно сделать дельце одно, и для этого мне понадобятся добрые люди, Роха, знаешь таких, есть добрые люди в городе? Человек десять-пятнадцать. На две недели надобны. Не для войны, для охраны. По полтора талера на душу дам за две недели работы.

– Конечно. Таких людей сейчас много. Работы всё меньше, как еретики убрались за реку. Найдём.

– А ещё мне нужна сарацинская вода, – Волков глядел на аптекаря, – знаешь, где взять?

– Конечно, знаю, – кивнул Пилески. – А вам простая нужна или двойной перегонки?

– Я так думаю, что двойной перегонки, наверное, двойной.

– Сколько нужно?

– Двадцативёдерная бочка.

– Сколько? – удивился аптекарь.

Все с удивлением посмотрели на солдата.

– И ещё мне нужна бочка крепкого уксуса. И перчатки провощённые – пар двадцать пять. Пара телег с меринами в обоз. И почини мне кирасу, она может пригодиться, – добавил он, указывая пальцем на Рудермаера.

– Всё найдём, – заверил Роха, – но, видно, дельце ты затеял не простое.

– Ещё какое непростое, – согласился солдат, – да только не я его затеял.

– Расскажешь? – спросил Скарафаджо.

– Нет, – отрезал солдат и крикнул: – Эй, трактирщик, давай обед!

– Я думал, ты никогда этого не скажешь, – произнёс Роха, – сейчас поедим и можем пойти посмотреть наш участок, вернее, твой участок.

– Нет, после обеда я иду молиться, а завтра приходите в кафедрал к утренней мессе.

– Ты стал набожный, Фолькоф? – удивился Роха.

– А помолиться пред большим делом никогда не повредит, – сообщил Рудермаер.

– Это верно, – согласился Пилески.

– Завтра будьте на утренней мессе, – сказал солдат и закончил этот разговор.

На обед вскоре пришли Ёган и Сыч. Волков не скупился – трактирщик радовался. А когда обед подходил к концу, появился молодой Удо Бродерханс, булочник, он увидал солдата, подошёл и без слов, но с поклоном положил на край стола, рядом с локтем его, новенький белый талер.

Так же без слов солдат достал цепь из кошеля и, забрав монету, положил цепь. Юноша взял цепь, а потом наклонился к солдату, тихо, почти в ухо проговорил:

– А возможна ли скидка для меня за свидание с госпожой Брунхильдой?

– А зачем тебе скидка, папаша-то у тебя не бедный? – так же тихо отвечал солдат, глядя на юношу с усмешкой.

– Уж больно много денег просите, мне не осилить столько. Могу двадцать крейцеров предложить.

– Шучу я, дурень, – чуть повысил голос солдат, – и деньгу я с тебя только за наглость твою взял. Иди сам с ней договаривайся.

– Правда? – удивился сын пекаря.

– Иди с Богом, – сказал солдат.

– Ну, можешь мне сказать что-нибудь? – брат Родерик пристально смотрел на вошедшего.

Тот немного медлил, обдумывая, как подать информацию, ведь главного он не выяснил, но узнал много чего, что давало кое‑какое представление о планах приезжего головореза.

– Что ты молчишь? – раздражался канцлер. – Мне через два часа вставать на утреннюю мессу. Я не могу ждать тебя до рассвета.

– Не знаю, с чего начать, он затеял какое-то дело. Хочет вроде как с бродягами делать большие аркебузы, здесь у нас в городе.

– Что за аркебузы?

– Большие, почитай, в два раза больше обычной. Утром испробовали одну такую, нашему головорезу вроде как понравились. Думают мастерскую ставить.

– Это всё? – в голосе приора звучало разочарование. – Аркебузы?

– Вроде всё, что имеет значение, он, правда, ещё ходил к нашему знаменитому лекарю, я думал, что кости полечить, а он у него всё про чуму спрашивал.

– Про чуму? – приор оживился. – А что он спрашивал про чуму?

– Спрашивал, как выжить в чумном месте.

– В чумном месте? – приор задумался, откинулся на спинку кресла, потирал пальцы, словно липкие они у него стали, и разговаривал сам с собой. – Так нет уже в округе чумных мест, уже как полгода. Чума к еретикам на север ушла. Нигде чумы уже не осталось, – он замолчал.

И уже про себя стал рассуждать: «Ну разве что в Фёренбурге. Конечно, Фёренбург! Епископ Вильбургский решил поживиться чем‑то в Фёренбурге. Он уже посылал туда людей, да люди сгинули там. Нашёл нового наёмника, а тот согласился лишь за рыцарское достоинство туда идти. Видно, и вправду не дурак и просто так в чуму лезть не хочет, готовится, по лекарям ходит. А в Фёренбурге власти нет, принц Карл фон Ребенрее обложил город заставами, ни туда, ни оттуда никого не пускает, хотя формально город ему не подчиняется, город живёт по Лиденгофскому праву, сам себе сеньор, но это не значит, что принц Карл будет доволен, если этот вор из Вильбурга что‑нибудь там украдёт. Карл и сам там хотел бы пограбить. Да боится портить отношения со свободными городами. И нам нет нужды портить их. Они и без того набиты еретиками. Не дай Бог еретики с севера начнут новый поход, так свободные города‑сеньоры могут припомнить нам это воровство и встать на сторону еретиков. Нет, допустить этого решительно нельзя! Но угомонить вильбургского вора нет никакой возможности, он брат архиепископа, значит, придётся убрать головореза, только по‑тихому. Чтоб епископ не обозлился. И чтобы архиепископ не узнал».

Пока приор размышлял обо всём этом, человек, что приносил ему новости, терпеливо ждал. Не думал он, что весть о походе головореза к лекарю вызовет у приора интерес и долгие размышления.

– Ступай, – наконец произнёс канцлер, – глаз с него не спускай. Каждый шаг запоминай.

– Доброго вам сна, господин, – произнёс человек и вышел.

А приор тут же забыл про него, как и про сон. Монаху, что стоял за креслом, он приказал:

– Ступай к протонотарию, тотчас; если прелат не почивает, проси аудиенции для меня немедля.

Монах с поклоном вышел.

Спать больше брат Родерик не хотел, он хотел только помешать епископу Вильбурга в его воровстве, но так, чтобы, не дай Бог, не вызвать гнева господина своего архиепископа Ланна, поэтому он просил аудиенции у протонотария брата Антония, нунция Его Святейшества при дворе архиепископа Ланна. Брат Родерик был уверен, что нунцию папы нужно быть в курсе того, что собирается предпринять епископ Вильбурга. И он поудобнее уселся в кресле, ожидая возвращения своего человека от нунция. Он знал, что брат Антоний мало спит, так что ещё до утренней мессы они смогут встретиться. Если на то будет воля Божья.

И Божья воля на то была. Папский нунций был монахом, но кровать его была не монашеской, в его кровати могли уместиться четверо. Кровать была огромной, перины мягкими и тёплыми. Брат Антоний крепко спал, но умный прислужник не побоялся разбудить протонотария и сообщить, что пришёл человек от канцлера. Брат Антоний долго и долго искал сближения с приором, доверенным лицом архиепископа, но до сих пор их общение не выходило за рамки служебных обязанностей. И тут вдруг такая удача. Брат Родерик просил об аудиенции. Ночью! Брат Антоний почти бежал на встречу. А встретились они на улице. Канцлер Его Высокопреосвященства архиепископа Ланна брат Родерик и нунций Его Святейшества папы брат Антоний говорили долго, и оба остались довольны разговором. Умный нунций разделил опасения приора о недопустимости вредных действий епископа Вильбурга, а умный канцлер был рад услышать от нунция, что Церковь обязана сделать всё, чтобы не допустить упрёка Имени своему. Они разошлись, когда небо на востоке уже алело. Канцлер поспешил в кафедрал, там уже готовились к утренней мессе, которую должен был лично служить архиепископ. А нунций пошел к своим людям и разбудил одного из монахов‑рыцарей, что служили Великому Престолу, и сказал ему:

– Человек один действиями своими принесёт Матери Церкви упрёк Имени её. Такого случиться не должно.

– Мирянин, отец, нобиль? – поинтересовался монах‑рыцарь.

– Солдат, а ныне станет рыцарем, архиепископ совершит акколаду сегодня. Имя его Фолькоф.

– Никогда не поднимали мы оружия на братьев‑рыцарей, – отвечал монах‑рыцарь.

Нунций был удивлён строптивостью брата, ему пришлось настоять:

– На то воля Божья, то во благо Святому Престолу и Матери Церкви нашей.

– То грех, брат, – заметил монах.

– То мой грех, брат, – решительно произнёс нунций.

– Да будет на то воля Божья, – нехотя произнёс монах‑рыцарь.

Агнес спала абсолютно безмятежно, пока не стало светать.

И тут её словно душить стало что-то. Как не было спокойного сна. Заметалась она по кровати, лягнула Брунхильду, что спала рядом, а потом стала задыхаться, словно душила её верёвка. Она проснулась, села на кровати. Солнце первыми лучами уже проникло в комнату через маленькое окно. Брунхильда спала спокойно, как может спасть молодая здоровая женщина. А Агнес тряслась, словно в лихорадке. Тревога овладела девочкой. Она встала и босая, в нижней рубахе, вышла из комнаты. Ей нужно было сказать господину что-то, а что, она сама ещё не знала. Постучала в дверь покоев, где спали мужчины, и дверь отворилась. Она вошла внутрь, все были на месте: и Сыч, и Ёган, и монах. Все они спали на полу, а вот кровать была пуста. Господина не было. Агнес залезла на кровать, посидела и тихо заплакала. Так она и сидела на кровати, надеясь, что господин вскоре придёт. Но он не шёл. А вскоре Ёган проснулся и сказал ей, чтоб шла мыться и одеваться, что господина не будет и что всем нужно идти на утреннюю мессу в главный храм города, что господин уже там. Агнес пошла одеваться, надеясь, что её сон – всего лишь сон.