Йан Грэхем Монумент Ian Graham.Monument

Моим родителям

Глава первая

Вот как все началось: безоблачной ночью ткач из селения Михевин, что на юге, услышал глас божий и сей же час принес клятву исполнить его повеление. Отринув все земные блага, он покинул свой дом и сделался Пилигримом…

Выдержка из запретного и ныне забытого «Слова о Пилигримах» Маскали, Девятого Свидетеля

«Дурацкая мода, – думал Баллас. – Помесь тщеславия, пижонства и юношеской глупости».

Каменщики сидели в противоположном конце общей залы, за длинным столом. Они были молоды, мускулисты и веселы. Желто-белая пыль покрывала их кожу, волосы, одежду – они казались не людьми, а призраками, неведомо как оказавшимися в мире живых. Впрочем, призраками юноши уж точно не были: они жизнерадостно гоготали над сальными шутками, пили эль и ожидали шлюх. Но как раз в этом-то Баллас не видел ничего предосудительного. Выпивка, шутки и женщины были по вкусу и ему самому. Что его искренне изумляло – так это нелепая манера носить кошели.

Кошели свисали с поясов на длинных кожаных шнурах. Некоторые шнуры были пестрые, сплетенные из красной, синей и зеленой кожи. Другие выглядели скромнее – здесь преобладали коричневый и черный тона. Однако суть оставалась неизменной: кошели болтались на поясах, как спелые яблоки, готовые упасть с веток в руки любого, кто только сподобится подставить ладони. Даже самый криворукий вор мог стянуть их, не прилагая ни малейших усилий…

«А это, – подумал Баллас, – недурственная идея».

Как и все молодые, в чьих жилах бурлит горячая кровь, каменщики желали казаться уверенными, сильными и опасными и потому не страшились держать деньги на виду. Как же иначе? Ни один вор не посмеет их обокрасть – это все равно что войти в логово льва. Самоубийственное безумство…

Баллас поднес к губам бутыль с вином.

Он торчал в кабаке с самого полудня и за все это время лишь пару раз поднимался из-за стола. Сходил отлить – да заказал у хозяина очередную порцию спиртного. Баллас выкушал уже достаточно для того, чтобы в желудке могла свободно маневрировать боевая галера. Виски, джин, ром, эль, вино – все исчезало в его чреве без видимых последствий.

Большинство людей, приняв подобную дозу, давно бы свалились под стол, а самые хлипкие, пожалуй, там бы и кончились. Но Баллас был лишь чуточку во хмелю. Он мог выпить больше, чем любой из сидящих в зале, и об этом неопровержимо свидетельствовала его внешность.

Дряблое пивное брюхо переваливалось через ремень, натягивая рубаху. Под кожей давно уже наросли слои жира. Одутловатое лицо, никогда не отличавшееся особенной красотой, сейчас как никогда напоминало харю борова. Сходства добавлял и нос – неоднократно сломанный в драках, раздробленный, раздавленный, он смахивал на свиное рыло. В густой спутанной бороде, походившей больше на кабанью щетину, чем на человеческие волосы, кишели вши. Ссутуленные плечи, бочкообразная грудь и неуклюжие движения только подчеркивали свиноподобную внешность… И лишь глаза оставались человеческими: глубоко под бровями, в обрамлении налитых кровью белков, ярко-зеленые радужки были ясными и незамутненными. И взгляд пьяницы оставался острым и внимательным.

Баллас принял решение: он намерен раздобыть немного денег.

Выверено неловким движением Баллас смахнул со стола бутылку; та с громким звоном разбилась об пол. Каменщики обернулись на звук.

– Вонючий козел! – крикнул один из них – рыжеволосый паренек с бледным лицом, еще покрытым юношескими веснушками. Но его карие глаза уже стали холодными и безжалостными. Они светились самодовольством и негодованием. – Только гляньте на него! Рубаха вся в блевотине, завшивел, а штаны наверняка воняют мочой… Эй, жирдяй, ты когда последний раз мылся?

Баллас пожал плечами.

– Тебе на это насрать, да? – продолжал юнец. – На грязь, на запах… Ну-ка скажи, а к девкам ты ходишь?

Баллас утвердительно кивнул.

– Бедняжки! Они, наверно, не дышат, когда ты рядом. Иначе придется выблевать свой завтрак. Свинья в хлеву вызовет больше вожделения, чем ты!

Он не ответил.

– Где твое достоинство? – не унимался паренек. – Знаешь, если у меня однажды наступят тяжелые времена и я скачусь до твоего состояния, я покончу с собой. Милосердные Пилигримы! Я просто перережу себе горло. Оторву себе яйца. Ага! Сделаю все – лишь бы умереть. – Он обернулся к товарищам. – Дайте мне слово, что прикончите меня, если я только начну походить на этого урода! Мы ведь друзья? Я сделаю то же для вас. Это будет убийство во имя милосердия… Поклянитесь!

Кошель веснушчатого юнца болтался на черном шнуре. Пояс оттягивался вниз под весом монет. Баллас бросил на него быстрый взгляд – и отвел глаза.

Он соскользнул с табурета и присел на корточки, намереваясь собрать осколки.

– Не надо! – послышался женский голос. К столику Балласа спешила служанка.

– Я сама. Еще неровен час порежетесь. Оттирай потом кровь!

Девушка опустилась на колени и принялась сметать осколки в кучку, споро размахивая веником.

– Вы у нас с самого открытия, – сказала она, подняв глаза. – В жизни не видела человека, который столько бы выпил за один присест. А вы в себя залили целое море, сударь. Вы не наделаете глупостей?

– Глупостей? – невнятно сказал Баллас.

– Ну, в смысле… Вы не начнете буянить? У нас мирное заведение, сударь. Более или менее. Нам не нужны неприятности.

– Ты меня прогоняешь? – спросил Баллас. У него был глуховатый голос, и он чуть заметно картавил.

– Нет-нет, – поспешно ответила девушка.

– Служанка не должна указывать клиенту, как себя вести. Пусть даже он собирается устроить драку. Иначе заведение рискует его лишиться, – сказал Баллас. – Я оставил здесь много денег…

– Вы не поняли меня, сударь, – перебила прислужница.

– Все я отлично понял, – буркнул Баллас, поднимаясь на ноги. – Мне здесь не рады, верно? Ну и ладно. Есть в Соритерате места и получше. Такие, где человек может пить сколько влезет, и никто не погонит его вон…

Обойдя стол, Баллас пошатнулся. Пол под ногами качался, как палуба корабля в бурю. Он оказался пьянее, чем ожидал. Баллас глубоко вдохнул и направился к двери. Путь пролегал мимо длинного стола каменщиков. Проходя мимо, Баллас запнулся и врезался точно в рыжего нахала. Паренек выпустил кружку, она опрокинулась, эль потек по столу. Грязно выругавшись, юнец вскочил на ноги.

– Проклятый осел! – рявкнул он, яростно сверкая глазами. – Ходить прямо – и то не можешь? Глянь, что ты наделал! – Он кивнул на разлитый эль.

– Случайность, – пробормотал Баллас. – Я пьян. Каждый шаг – целое дело. Извини.

Парень сморщил нос.

– Вблизи ты воняешь еще отвратнее. Хуже навозной кучи! – Он с силой толкнул Балласа в грудь. Баллас споткнулся о табурет и повалился на пол. Каменщик навис над ним.

– Ты должен мне кружку эля.

– У меня нет денег, – тихо ответил Баллас. – У меня нет… ничего.

– Человек, не имеющий денег, не мог столько выпить.

– У человека, выпившего столько, – отозвался Баллас, с трудом поднимаясь на ноги, – едва ли могла остаться хоть пара монет. Я выжрал достаточно, чтобы разорить Благого Магистра и заложить Сакрос.

– Не ври! – рявкнул каменщик, надвигаясь на него.

– Эй! – крикнула служанка, благоразумно оставаясь в противоположном углу зала. – Вы, там! А ну прекратите! Не то я хозяина позову! А у него есть волкодав – здоровый как бык и очень злой. Желаете, чтобы хозяин спустил его на вас? – Девушка перевела взгляд на Балласа. – Собирались уходить? Вот и уходите. Как только я вас увидела, сразу поняла, что вы дурной человек.

– Да неужто? Тогда ты умнее, чем кажешься. – Баллас смерил взглядом рыжего каменщика. Ему хотелось оскорбить этого самодовольного нахала. Сказать что-нибудь обидное. И он отлично знал что. Парень стесняется своих веснушек. Ему охота казаться мужчиной – сильным и взрослым. Или можно было бы пройтись по поводу его прыщей: красноватые, наполненные гноем пупырышки напоминали всем окружающим, что он – еще юнец…

Баллас не сказал ничего. Мудрее всего было просто уйти. Развернувшись на каблуках, он побрел к двери.

Близились сумерки. Лучи заходящего, по-осеннему прохладного солнца освещали улицу. Вместо мостовой под ногами лежал слой прихваченной морозцем грязи. По обеим сторонам высились здания, выстроенные из бледно-серого камня. Многие из них давным-давно не подновлялись: камни обросли мхом и плесенью, деревянные части подгнили, с дверей и наличников давно сошли последние следы краски. В основном это были кабаки и разного рода увеселительные заведения отнюдь не самого высокого пошиба. Баллас пробыл в Соритерате лишь несколько дней, но неплохо в нем ориентировался. И этот конкретный район был одним из самых грязных и убогих – не только в городе, но, кажется, и во всем Друине.

Соритерат… Священный город. Резиденция глав Церкви. Но как же мало в нем было роскоши и блеска! В центральных кварталах и впрямь стояли величественные здания, но по большей части Соритерат походил на все прочие города Друина – грязь, вонь и нищета царили здесь безраздельно. Дома, кабаки и лавки, выстроенные из бледного, крошащегося от времени камня, лепились стена к стене – лишь бы вместить как можно больше душ. Над всем этим витал знакомый, такой привычный для всех городов запах: смесь гниющей растительности и разлагающейся плоти. Зеленщики выкидывали нераспроданный товар прямо на улицу. Туда же выплескивались и помои. Дохлые собаки, кошки и крысы, валявшиеся посреди мостовых, тоже были неотъемлемой частью городского пейзажа. Подобная судьба ожидала и многих людей… Впрочем, иногда человеческие тела находили последнее упокоение в реке Гасталлен. Временами Церковь Пилигримов принималась бороться с эпидемиями – и тогда по всему городу зажигались костры, наполняя воздух черным дымом и вонью горелого мяса. Да, Соритерат именовался священным городом; но слишком уж он напоминал преисподнюю…

Порыв ледяного ветра пронесся по улице, обдав Балласа холодом. Он вздрогнул и зябко поежился.

– Ладно, давай-ка посмотрим, что у нас тут имеется. – Баллас разжал кулак. В ладони покоился кошелек каменщика. Украсть его было нетрудно: нарочно столкнувшись с рыжим юнцом, Баллас перерезал шнурок острым осколком бутылки. Вся операция не заняла и двух секунд.

– Сегодня ночью, – пробормотал Баллас, – мне не придется спать на улице.

И все же что-то было не так. Вроде бы кошель наполнен под завязку – и все же он казался слишком легким. Баллас подкинул его на ладони. Сквозь ткань ощущались твердые края монет, но веса – привычного и приятного веса денег – не было вовсе. Баллас, нахмурился и вывалил из кошеля монеты. А увидев их – прошипел проклятие: деньги оказались деревянными. Он в ярости швырнул их на землю.

– Сукин сын! – рявкнул Баллас, словно каменщик был рядом. – Долбаный прыщавый сукин сын. Яйца б тебе оторвать, чтобы не плодил уродов…

Дверь распахнулась от резкого толчка, хлопнула о стену так, что звук удара эхом разнесся по улице. Рыжий каменщик вышел из кабака. Двое приятелей следовали за ним по пятам.

– Ну ты и дурак, – сказал он, прямиком направляясь к Балласу. Юнец крутил в пальцах обрывок шнура, свисавшего с пояса. – Думал, я ничего не замечу? Как же!

– Ты о чем? – промямлил Баллас.

– Ладно, не строй святую невинность. У тебя в руке мой кошелек, под ногами валяются мои монеты… Ты отлично знаешь, о чем я.

– Это была шутка, вот и все…

– Ах шутка? Ну, тогда дай-ка я тоже пошучу. – Шагнув к Балласу, каменщик шарахнул его бутылкой по лбу. Голова взорвалась болью, перед глазами замельтешили искры. Баллас пошатнулся. Второй удар пришелся по скуле. Третий – под дых. Баллас захлебнулся воздухом, согнулся пополам и повалился на колени. Желудок подскочил к горлу. Балласа вырвало вином и желчью. Юнец двинул его ногой в челюсть, потом снова приложил бутылкой по голове. И еще раз. И еще, покуда бутылка наконец не разбилась. Приятели рыжего не отставали. Удары и пинки посыпались градом – в грудь, в живот, в пах. Баллас свернулся клубком, но это не особенно помогло. Рыжий каменщик размеренно бил Балласа в лицо, словно намереваясь окончательно его изуродовать.

Наконец, подустав, парни остановились. Наступила тишина. Затем послышалось журчание. Теплая жидкость потекла по щеке, по губам. Остро запахло мочой. Баллас скривился и открыл заплывшие глаза. Рыжий каменщик застегивал штаны.

– Будешь вонять, жирдяй, – сказал он, широко ухмыляясь. – Но вряд ли сильно хуже, чем раньше. Я бы сказал, даже получше – если учесть присущий тебе аромат.

Юнец расхохотался, и друзья подхватили его смех.

– Имей в виду, засранец: если я тебя еще раз увижу… или унюхаю – тебе не жить. Усек? – Он смачно плюнул на Балласа, отвернулся и зашагал к двери. Приятели отправились следом, и компания скрылась в кабаке.

Баллас сел. Все тело превратилось в один сплошной синяк. Лицо было залито кровью. В голове гудело. Он ощупал нос и вздохнул: сломали – в очередной раз. Глаза превратились в узкие щелочки. Во рту стоял горький вкус желчи.

– Сволочи, – пробурчал Баллас. – Проклятые сволочи… Ладно, что у нас тут? – Он издал хрипловатый смешок. – Может, все не так плохо?

В его руке угнездился второй кошель, некогда принадлежащий рыжему извергу. Как и первый, он был полон. И на сей раз – тяжел.

Баллас распустил завязки. На ладонь высыпалось двенадцать медных монет. Недельное жалованье каменщика.

– Что ж, юноша, – сказал он себе под нос, – кошелек у тебя на поясе был обманкой. Но этот… Ха! Маленькие мальчики должны прилежно учиться. Надеюсь, это послужит тебе хорошим уроком.

И, поднявшись на дрожащие ноги, Баллас захромал вниз по улице.

Несколько часов спустя Баллас откинул одеяло, выбрался из кровати и натянул штаны. Выудив из кошелька два пенни, он вложил их в пухлую белую ладонь шлюхи…

Сразу же после драки Баллас отправился в другой кабак, названия которого теперь уже не мог припомнить. Он выдул бутылку келтусканского красного, а потом снял шлюху и поднялся с ней наверх. Женщина сперва не могла поверить, что избитого до такой степени человека еще оставались плотские желания. По ее опыту, они утекали вместе с кровью жертвы. Но Баллас настаивал, так что шлюха в конце концов согласилась.

Женщина знала свое дело и обращалась с Балласом осторожно. Двигалась в основном сама, так что Балласу оставалось только стонать и охать от удовольствия. Вопреки предположениям каменщика его вонь не испугала женщину: на подоконнике комнаты лежал пучок остро пахнущих трав, их аромат разливался в воздухе, изничтожая все прочие запахи…

Баллас надел рубашку и сапоги и, раздвинув шторы, обозрел улицы Соритерата, уже покрытые темной вуалью сумерек. Он был немного пьян, доволен жизнью – и его мучила жажда. Баллас припомнил, что в двух кварталах отсюда есть кабак, где подают сладкое белое вино. Достойное завершение долгого вечера… Баллас вышел из комнаты и спустился в общую залу.

Здесь было шумно и дымно, почти все столики оказались заняты отовсюду слышались смех и грубоватые шутки. Городской люд отдыхал после тяжелого рабочего дня.

Выйдя на улицу, Баллас попытался закрыть за собой дверь, но та не поддавалась. Он дернул сильнее. Казалось, что-то удерживало ее. Баллас обернулся. И замер.

В дверном проеме стояла высокая, стройная фигура. У человека были маленькие темные глаза, веснушчатое лицо и рыжие волосы. В руке каменщик сжимал увесистую дубинку.

– Мы охотимся за тобой весь вечер, – сказал он очень тихо. – Твое упорство меня изумляет. Ты украл один раз – и был бит. Однако украл снова. Видно, выпивка окончательно разъела тебе мозги. Четвертая Заповедь – воздержание. Я всегда думал, что это очередная набожная чушь. Но теперь вижу, как много зла таится в бутылке.

За спиной парня появились его друзья.

Баллас открыл было рот, однако каменщик проговорил:

– Лучше молчи. Перед смертью человек должен говорить правду, а ты способен только лгать.

Рыжий подался вперед, тяжелая дубинка врезалась Балласу в челюсть, свалив его с ног. Прежде чем он успел хотя бы пошевелиться, каменщики обступили его.

Загрузка...