Монстр

Было ещё два брата, оба выше отца, и Бекки - та в неполных шесть лет была ниже Джека всего на два дюйма, и почти все время, что они были детьми, даже выше него.

Отношения Джека с отцом напоминали медленно разворачивающийся, обещающий стать прекрасным, цветок. Однако, когда бутон полностью раскрылся, оказалось, что изнутри цветок сгнил. Несмотря на шлепки, синяки, иногда - фонари под глазом, Джек сильно, не критикуя, любил этого высокого пузатого мужчину. Пока не отпраздновал свой седьмой день рождения.

Он не забыл бархатные летние ночи - притихший дом, старший брат, Бретт, гуляет со своей девушкой, средний - Майкл, что-то зубрит, Бекки с мамой в гостиной смотрят старенький капризный телевизор, а сам он сидит в холле, притворяясь, что играет с машинами, на самом деле поджидая ту минуту, когда тишину нарушит стук распахнувшейся двери и отец, заметив поджидающего его Джекки, зычно приветствует мальчика. Собственный счастливый вопль в ответ, здоровяк идет по коридору, в свете лампы сквозь стрижку-"ежик" сияет розовая кожа. Из-за больничной белой униформы - вечно расстегнутая, иногда измазанная кровью куртка, отвороты брюк ниспадают на черные башмаки - при таком освещении отец всегда казался мягким колеблющимся огромным призраком.

Он подхватывал Джекки на руки, и тот взлетал кверху с такой горячечной скоростью, что просто чувствовал, как воздух свинцовым колпаком давит на голову. Выше, выше, оба кричали: "Лифт! Лифт!" Бывали вечера, когда пьяный отец не успевал железными руками вовремя остановить подъем, тогда Джекки живым снарядом перелетал через плоскую отцовскую макушку и с грохотом приземлялся на пол позади папаши.

Но бывало и по-другому - заходящийся смехом Джекки взлетал туда, где воздух подле отцовского лица был насыщен сырым туманом пивного перегара, и там мальчика трясли, переворачивали, гнули, как хохочущий тряпичный сверток, чтобы в конце концов поставить на ноги.

Выскользнув из расслабленных пальцев, квитанции медленно покачиваясь поплыли вниз, чтоб лениво приземлиться на пол. Сомкнутые веки, на изнанке которых вырисовывалось объемное изображение отцовского лица, чуть приоткрылись - и опустились вновь. Джек легонько вздрогнул. Его сознание плыло вниз, как эти квитанции, как листья осины в листопад.

Такова была первая фаза его отношений с отцом. Она закончилась, когда Джек понял, что и Бекки, и братья - все старше него - ненавидят Торранса-старшего, а мать, неприметная женщина, которая редко говорила в полный голос и все бормотала себе под нос, терпит мужа только потому, что её католическое воспитание подсказывает: это твой долг. В те дни Джеку не казалось странным, что все свои споры с детьми отец выигрывает кулаками так же, как не казалось странным, что любовь к отцу идет рука об руку со страхом: Джек боялся игры в "лифт", которая в любой вечер могла кончится тем, что он упадет и разобьется; он боялся, что грубоватый, но добрый настрой отца по выходным вдруг сменится зычным кабаньим ревом и ударами "моей старушки правой"; а иногда, вспоминал Джек, он боялся даже того, что во время игры на него упадет отцовская тень. К концу этой фазы он начал замечать, что Бретт никогда не приводит домой своих подружек, а Майк с Бекки - приятелей.

К девяти годам любовь начала скисать, как молоко - тогда трость папаши уложила мать в больницу. С тростью он начал ходить годом раньше, став хромым после автомобильной аварии. С тех пор он никогда с ней не расставался - с длинной черной толстой палкой с золотым набалдашником. Тело дремлющего Джека дернулось и съежилось от раболепного страха - оно не забывало смертоносный свист, с которым трость рассекала воздух, и треск, когда она тяжело врезалась в стену... или живую плоть. Мать старик избил ни за что ни про что, внезапно и без предупреждения. Они ужинали. Трость стояла возле отцовского стула. Был воскресный вечер, конец папиного трехдневного уикэнда. Все выходные он, в своей неподражаемой манере, пропьянствовал. Жареный цыпленок. Бобы. Картофельное пюре. Мать передавала блюда. Папа во главе стола дремал - или готов был задремать - над полной до краев тарелкой. И вдруг он полностью стряхнул сон, в глубоко посаженных, заплывших жиром глазах сверкнуло какое-то тупое, злобное раздражение. Взгляд перескакивал с одного домочадца на другого, на лбу вздулась жила что всегда была плохим признаком. Большая веснушчатая ладонь опустилась на золоченый набалдашник трости, лаская её. Отец сказал чтото про кофе - Джек до сего дня не сомневался, что отец сказал "кофе". Мама открыла рот, чтобы ответить, и тут палка со свистом рассекла воздух, врезавшись ей в лицо. Из носа брызнула кровь. Векки завизжала. Мамины очки свалились в жаркое. Палка взвилась вверх и снова опустилась, на этот раз она рассекла кожу на макушке. Мама упала на пол. Покинув свое место, отец пошел вокруг стола туда, где на ковре, оглушенная, лежала мать. Двигаясь с присущей толстякам гротескной быстротой и проворством, он размахивал палкой. Глазки сверкали. Когда он заговорил с женой теми же словами, какими обращался к детям во время подобных вспышек, челюсть у него дрожала: "Ну. Ну, клянусь Господом. Сейчас ты получишь, что заслужила. Проклятая тварь, отродье. Ну-ка, получи свое".

Палка поднялась и опустилась ещё семь раз, и только потом Бретт с Майком схватили его, оттащили, вырвали из рук палку. Джек (Джекки-малыш, он теперь стал малышом Джекки, вот сейчас - задремав на облепленном паутиной складном стуле, бормоча, а топка за спиной ревела) точно знал, сколько раз отец ударил, потому что каждое мягкое "бум!" по телу матери врезалось в его память, как выбитое на камне зубилом. Семь "бум". Ни больше, ни меньше.

Мамины очки лежали в картофельном пюре. Одно стекло треснуло и испачкалось в жарком. Глядя на это, не в силах поверить, они с Бекки расплакались. Бретт из коридора орал отцу, что шевельнись тот, и он убьет его. А папа вновь и вновь повторял: "Проклятая тварь. Проклятое отродье. Отдай трость, проклятый щенок. Дай мне ее". Бретт в истерике размахивал палкой и приговаривал: "да, да, сейчас я тебе дам, только шевельнись, я тебе дам и ещё пару раз добавлю, ох, и надаю же я тебе". Мама, шатаясь медленно поднялась на ноги, лицо уже распухло, раздувалось, как перепачканная старая шина, из четырех или пяти ссадин шла кровь, и она сказала ужасную вещь - из всего, что мать когда-либо говорила, Джек запомнил слово в слово только это: "У кого газеты? Папа хочет посмотреть комиксы. Что, дождь ещё идет?" Потом она снова опустилась на колени, на окровавленное, распухшее лицо свисали волосы. Майк звонил врачу, что-то бормоча в трубку.

Нельзя ли приехать немедленно? Мама. Нет, он не может сказать, в чем дело. Не по телефону. Это не телефонный разговор.

Просто приезжайте. Доктор приехал и забрал маму в больницу, где папа проработал всю свою взрослую жизнь. Папа, отчасти протрезвев (а может, это была тупая хитрость, как у любого загнанного в угол зверя), сказал врачу, что мать упала с лестницы.. Кровь на скатерти... он же пытался обтереть её милое личико. "И что, очки пролетели через всю гостиную в столовую, чтоб совершить посадку в жаркое с пюре?" - спросил доктор с ужасающим, издевательским сарказмом. - "Так было дело, Марк? Я слыхал о ребятах, которые золотыми зубами ловили радиостанции и видел мужика, который получил пулю между глаз, но сумел выжить и рассказывал об этом, но такое для меня новость". Папа просто потряс головой - черт его знает, должно быть, очки свалились, когда он нес её через столовую. Дети молчали, ошеломленные огромностью этой хладнокровной лжи. Четыре дня спустя Бретт бросил работу на лесопилке и пошел в армию. Джек всегда чувствовал:

дело было не только во внезапной и необъяснимой трепке, которую отец устроил за ужином, но и в том, что в больнице, держа руку местного священника, мать подтвердила отцовскую сказочку. Исполнившись отвращения, Бретт покинул их на милость того, что ещё могло случиться. Его убили в провинции Донг Хо в шестьдесят пятом, когда старшекурсник Джек Торране примкнул к активной студенческой агитации за окончание войны. На митингах, которые посещало все больше народу, он размахивал окровавленной рубашкой брата, но, когда говорил, перед глазами стояло не лицо Бретта, а лицо матери - изумленное, непонимающее лицо, - и звучал её голос: "У кого газеты?"

Через три года, когда Джеку исполнилось двенадцать, сбежал Майк - он отправился в нью-хэмпширский университет и получил немалую стипендию Мерита. Годом позже отец умер от внезапного обширного удара, настигшего его, когда он готовил пациента к операции. Он рухнул на пол в развевающемся, незастегнутом белом халате и умер, наверное, ещё до того, как ударился о черно-красный казенный больничный кафель.

Через три дня человек, властвовавший над жизнью Джекки, необъяснимый белый Бог-Призрак, оказался под землей.

К надписи на плите, "Маркс Энтони Торранс, любящий отец" Джек добавил бы ещё одну строчку: "гОя знал, как, играть в "лифт""

Они получили очень большую страховку. Есть люди, собирающие страховые полисы не менее увлеченно, чем прочие - монеты или марки; к ним-то и относился Марк Торранс. Деньги за страховку пришли как раз тогда, когда закончились ежемесячные полицейские штрафы и счета на спиртное. Пять лет они были богаты. Почти богаты...

В неглубоком, беспокойном сне перед Джеком, как в зеркале, возникло собственное лицо - свое и не свое: широко раскрытые глаза и невинно изогнутый рот мальчика, который сидит со своими машинками в холле и ждет папу, ждет белого призрачного бога, ждет, чтобы взлететь на лифте с головокружительной веселящей скоростью в солоноватый, пахнуший опилками туман - дыхание бара, ждет, может статься, что лифт рухнет вниз и из ушей посыплются старые колесики и пружинки, а папа будет реветь от смеха, и это лицо (превратилось в лицо Дэнни, так похожее на его, прежнее, только у него были светло-голубые глаза, а у Дэнни они туманно-серые, но изгиб губ такой же и волосы светлые, Дэнни в его кабинете, на нем спортивные трусики, а бумаги все промокли, от них поднимается приятный слабый запах пива... поднимающееся на крыльях дрожжей возбуждение, страшное желание ударить, причинить боль... дыхание бара... треск кости...

собственный голос, пьяно причитающий: Дэнни, ты в порядке, док? ... Ах ты, Боже мой, бедная ручка... и это лицо превратилось в)

(мамино изумленное лицо, избитое, окровавленное, оно появилось из-под стола, мама говорила)

("...от вашего отца. Повторяю, чрезвычайно важное сообщение от вашего отца. Пожалуйста, не меняйте настройку или немедленно настройтесь на частоту Счастливого Джека, повторяю, немедленно настройтесь на частоту Счастливого Часа.

Повторяю...")

Медленное растворение. Бестелесные голоса доносились к нему, как эхо, гуляющее по бесконечному туманному коридору.

(Все время что-то мешает, Томми, миленький...)

(Мидок, здесь ли ты, радость моя? Снова во сне бродила я.

Бесчеловечных чудовищ боюсь...)

(Извините, мистер Уллман, но разве это не...)

...контора - полки для скоросшивателей, большой письменный стол Уллмана, чистая книга для регистрации забронированных номеров на следующий год уже на месте - ничего-то он не упустит, этот Уллман - все ключи аккуратно висят на гвоздиках

(кроме одного, какого? которого? универсала, универсала, универсала, у кого ключ-универсал? если мы поднимемся наверх, возможно, станет ясно)

и большой трансивер на полке.

Джек со щелчком включил его. Сквозь потрескивание короткими всплесками прорывалось вещание Американской радиокомпании. Он переключил волну и порыскал среди обрывков музыки, новостей, разглагольствовании проповедника перед тихонько постанывающей паствой, сводок погоды. Вот и другой голос. Джек вернулся к нему. Это был голос его отца.

"...убить его. Тебе придется убить его, Джекки, и её тоже.

Ведь настоящий художник должен страдать. Ведь каждый убивает тех, кого любит. Они же всегда будут что-то замышлять против тебя, будут пытаться мешать тебе, тащить на дно. В эту самую минуту твой мальчишка там, где ему вовсе не место.

Куда посторонним вход воспрещен. Вот оно как. Проклятый щенок. Отлупи его палкой, Джекки, мальчик мой, отходи его так, чтоб выбить из него дух вон. Пропусти стаканчик, Джекки, и мы поиграем в лифт. А потом я пойду с тобой, и он лолучит по заслугам. Я знаю, ты сможешь. Конечно, сможешь. Ты должен убить его. Тебе придется убить его, Джекки, и её тоже.

Потому что настоящий художник должен страдать. Потому, что каждый..."

Голос отца звучал все выше и выше, становясь нечеловеческим, сводящим с ума, превращаясь в нечто пронзительное, назойливое, выводящее из терпения - превращаясь в голос божества-призрака, божества-свиньи; он несся из приемника прямо в лицо Джеку и

- Нет! - завопил он в ответ. - Ты умер, ты лежишь в своей могиле, тебя во мне нет, нет! - Ведь Джек вытравил из себя отца до капли и то, что он вернулся, прополз те две тысячи миль, которые отделяли отель от городка в Новой Англии, где отец жил и умер, было несправедливо, неправильно.

Он занес радио над головой и швырнул вниз. Приемник вздребезги разлетелся на полу, усеяв его старыми колесиками и лампами, словно какой-то безумец играл в лифт и вдруг игра

пошла вкривь и вкось, от этого голос отца исчез, остался только его собственный голос, голос Джека, голос Джекки, который твердил в холодной реальности конторы:

- ...умер, ты умер, ты умер!

Потом сверху донесся испуганный топот Венди и её изумленный, полный страха голос:

- Джек? Джек!

От стоял, моргая над разбитым приемником. Теперь для связи с внешним миром остался только снегоход в сарае. Он закрыл лицо руками, сжал виски. Ну вот, заработал себе дополнительную головную боль.

27. КАТАТОНИЯ

Промчавшись по коридору в одних чулках, Венди сбежала с лестницы в вестибюль, прыгая через две ступеньки. На покрытый ковром пролет, ведущий на третий этаж, она не взглянула. А если бы взглянула, то заметила бы: на верхней ступеньке, сунув палец в рот, неподвижно и молча стоит Дэнни.

На шее и под самым подбородком вспухли синяки.

Крики Джека прекратились, но страх Венди от этого не ослаб. Вырванная из сна голосом Джека, звучавшим на прежней, высокой, оскорбительной ноте, которую Венди так хорошо помнила, она все ещё думала, что спит, а другой частью рассудка понимала, что проснулась, и это пугало её куда сильнее.

Венди на пятьдесят процентов не сомневалась, что, ворвавшись в контору, обнаружит пьяного Джека, смущенно стоящего над распростертым телом Дэнни.

Она влетела в двери. Джек стоял там, растирая виски. Лицо было белым, как у привидения. У ног россыпью битого стекла лежал их приемник.

- Венди? - неуверенно спросил он. - Венди?

Похоже, недоумение усилилось, и на миг Венди увидела его настоящее лицо - лицо, которое обычно Джек так хорошо скрывал. Это было лицо отчаянно несчастного человека, пойманного в ловушку зверя, которому не под силу разобраться в ситуации и сдаться без потерь. Потом заработали мышцы! они шевелились под кожей, рот безвольно дрожал, адамово яблоко подымалось и опадало.

Смущение и удивление Венди отступили перед потрясением!

Джек готов был расплакаться. Ей приходилось видеть eго плачущим, но с тех пор, как он бросил пить, - ни разу... да и в те дни он плакал, только надравшись до положения риз и исполнившись патетической жалости к себе. Он был жестким парнем, натянутым, как кожа на барабане, и такая потеря контроля над собой опять перепугала её.

Он приблизился. На нижних веках уже набрякли слезы, голова непроизвольно тряслась, словно тщетно пыталась прогнать эту бурю чувств, грудь поднимали судорожные вздохи, слившиеся в мощный, мучительный всхлип. Ноги, обутые в тапочки, споткнулись об останки радио, и Джек буквально упал жене в объятия, та даже отшатнулась под тяжестью его тела.

Ее обдало дыхание мужа, но спиртным не пахло. Конечно, не пахло здесь нет никакой выпивки.

- Что случилось? - Она удерживала его, как могла. - Джек, что это?

Сперва ему удалось только всхлипнуть. Он жался к жене хватаясь за неё так, что ей стало нечем дышать; прижимаясь лицом к плечу Венди, он тряс и мотал головой - беспомощно, будто что-то отгоняя. Тяжелые всхлипы было трудно унять.

Джека всего трясло, под джинсами и рубашкой подергивались мышцы.

- Джек? Что? Скажи мне, что случилось?

Наконец, всхлипы начали превращаться в слова - сперва в основном невнятные, однако, стоило потечь слезам, как речь стала яснее.

"...сон, по-моему, это был сон, но он был таким всамделишным, я... это моя мать сказала, что по радио будет выступать папа, и я... не знаю... он... он велел мне... не знаю . он орал на меня... поэтому я разбил приемник... чтоб он заткнулся. Чтоб заткнулся. Он умер. Не хочу его видеть даже во сне. Господи, Венди, он умер. У меня такой кошмар первый раз в жизни.

Больше не хочу. Иисусе! Это было ужасно".

- Ты что, просто уснул в конторе?

- Нет... не здесь. Внизу.

Теперь он немного распрямился, прекратив давить на Венди своей тяжестью, а непрерывное движение головы взад-вперед сначала замедлилось, а потом прекратилось.

- Я там просматривал старые бумаги. Стул туда принес, сел. Счета на молоко. Скучная штука. Я, наверное, просто задремал. И тут мне приснился сон Должно быть, я пришел сюда во сне. - Он издал тихий, дрожащий смешок прямо ей в шею. - Тоже впервые в жизни.

- Где Дэнни, Джек?

- Не знаю. А он что, не с тобой?

- Он не ходил... с тобой вниз?

Оглянувшись, Джек прочел в лице жены такое, что его собственное лицо напряглось

- Ты никогда не позволишь мне забыть про это, а, Венди?

- Джек..

- Когда я буду лежать на смертном одре, ты склонишься надо мной и скажешь: "Так тебе и надо - помнишь, как ты сломал Дэнни руку?"

- Джек!

- Что - Джек? - горячо спросил он и вскочил на ноги. - Скажешь, ты так не думаешь? Что я поднял на него руку? Что я однажды уже поднял руку на Дэнни и могу это сделать снова?

- Я хочу знать, где он, вот и все!

- Ну давай, оборись, чтоб твоя хренова башка отвалилась, тогда все будет в порядке, правда?

Она повернулась и вышла из комнаты.

На миг Джек оцепенел с облепленной кусочками битого стекла промокашкой в руке и глядел, как Венди уходит. Потом он кинул промокашку в корзинку для мусора, пошел следом и догнал жену возле стойки администратора в вестибюле. Положив руки ей на плечи, он развернул Венди к себе. Застывшее, настороженное лицо.

- Венди, прости Расстроился из-за этого сна... Прощаешь?

- Конечно, - сказала Венди, не изменив выражения лица.

Одеревеневшие плечи выскользнули у Джека из рук. Она вышла на середину вестибюля и крикнула:

- Эй, док! Ты где?

Ответом было молчание. Она прошла к двустворчатой парадной двери, открыла одну створку и вышла на расчищенную Джеком дорожку. Дорожка больше напоминала окоп - утрамбованные сугробы, в которых Джек проложил её, вместе с тем, что нападало сверху, доходило Венди до плеч. Выдыхая белые облачка пара, она ещё раз позвала сына. Когда она вернулась в дом, вид у неё сделался испуганный.

Справляясь с вызванным Венди раздражением, Джек рассудительно сказал:

- Ты уверена, что он не спит у себя в комнате?

- Говорю тебе, он где-то играл, пока я вязала. Я слышала его внизу.

- Ты что, уснула?

- А при чем тут это? Да. Дэнни?

- Когда ты сейчас спускалась вниз, ты заглянула к нему в комнату?

- Я... - Она замолчала.

Он кивнул - Так я и думал Не дожидаясь Венди, Джек начал подниматься по лестнице.

Она последовала за ним чуть ли не бегом, но он прыгал через две ступеньки. Когда он как вкопанный затормозил на площадке второго этажа, Венди чуть не врезалась ему в спину.

Он прирос к месту, глядя наверх широко открытыми глазами.

- Что?.. - начала она и проследила его взгляд.

Дэнни все ещё стоял там и сосал палец. Глаза были пустыми. Свет установленных в холле электрических светильников безжалостно демонстрировал отметины на горле.

- Дэнни! - взвизгнула она.

Крик нарушил паралич Джека и они вместе ринулись вверх по ступенькам, туда, где стоял сын. Упав перед мальчиком на колени, Венди обхватила его. Дэнни достаточно податливо подчинился, но не обнял её в ответ. Будто она держала в объятиях набитую войлоком куклу, отчего во рту сразу же появился сладковатый привкус страха. Он сосал палец, равнодушно тараща глаза на колодец лестничного пролета за их спинами, и все.

- Дэнни, что случилось? - спросил Джек. Он потянулся, чтобы потрогать шею Дэнни там, где она распухла. - Кто это с тобой еде..

- Не смей его трогать! - прошипела Венди. Она сжала Дэнни в объятиях, подхватила на руки и отступила на полпролета вниз, так, что сбитый с толку Джек успел лишь выпрямиться.

- Что? Венди, какого черта ты...

- Не смей его трогать! Я убью тебя, если ты ещё хоть раз протянешь к нему лапы!

- Венди...

- Ублюдок!

Она повернулась и сбежала вниз по лестнице на второй этаж. При этом голова Дэнни мягко покачивалась вверх-вниз.

Большой палец надежно покоился во рту. Глаза напоминали затянутые мыльной пленкой окна. У подножия ступенек Венди свернула направо, и Джек услышал, как её шаги удалились в конец коридора. Хлопнула дверь их спальни. Задвинулся засов. Защелкнулся замок. Короткая тишина. Потом тихие, невнятные причитания.

Неизвестно, как долго Джек стоял там, буквально парализованный всем, что случилось за столь короткий отрезок времени. Сон ещё не оставил его, придавая всему легкий оттенок нереальности, будто Джек хлебнул мескаля. Может, Венди права, он сделал Дэнни больно? Попробовал задушить сына по требованию покойного отца? Нет. Никогда он не тронет Дэнни.

(Она упала с лестницы, доктор)

Теперь он в жизни не тронет Дэнни.

(Откуда мне было знать, что дымовая шашка бракованная?)

Никогда в жизни Джек не был намеренно жесток... трезвый.

(Не считая случая, когда ты чуть не убил Джорджа Хэтфилда)

- Нет! - выкрикнул в темноту. И с силой обрушил кулаки на ляжки - еще, и еше, и еще.

Венди сидела на слишком туго набитом стуле у окна. Она держала Дэнни на коленях, обнимая его, бормоча те старые как мир бессмысленные слова, что потом никак не можешь вспомнить - неважно, как обернулось дело. Он безвольно опустился к ней на колени, не выразив ни радости, ни протеста, будто был бумажной куклой, повторявшей его силуэт. Когда где-то в холле Джек выкрикнул: "Нет!", Дэнни даже не взглянул на дверь.

Путаница в мыслях у Венди немного улеглась, но за ней обнаружилось кое-что похуже. Паника.

Несомненно, это дело рук Джека. Отрицания мужа ничего не значили для Венди. Ей казалось вполне вероятным, что Джек во сне пытался придушить Дэнни - так же, как разбил во сне приемник. У него какой-то нервный срыв. Но что предпринять? Невозможно до бесконечности сидеть тут взаперти.

Им нужна будет еда.

В действительности вопрос стоял только один - его-то и задавал полный холодности и прагматизма внутренний голос Венди, голос её материнства, который, будучи направлен из замкнутого круга мать-дитя вовне, к Джеку, превратился в холодный и бесстрастный. Он спрашивал:

(Насколько он опасен?)

Джек отрицал, что это его работа. Синяки и тихая неумолимая отъединенность Дэнни от окружающего привели его в ужас. Если это сделал он, ответственность лежала на некой обособленной части его "я". То, что Джек сделал это во сне ужасным, извращенным образом ободряло. Возможно, ему можно доверить вывезти их отсюда? Увезти на равнину, подальше от гор... После чего...

Но дальше благополучного прибытия их с Дэнни к доктору Эдмондсу в Сайдвиндер она не умела заглянуть. Правда, особой нужды в этом не было. Текущего кризиса было вполне достаточно, чтоб Венди не могла отвлечься.

Она причитала над Дэнни, укачивая его на груди. Касавшиеся рубашки малыша пальцы отметили, что она сырая, однако в мозг Венди поступило лишь беглое сообщение. Поступи информация в полном объеме, Венди могла бы припомнить, что, когда Джек обхватил её в конторе, всхлипывая ей в шею, руки у него были сухими. Это могло бы дать ей передышку. Но её мысли по-прежнему занимало совсем иное. Следовало принять решение - можно подходить к Джеку или нет?

На самом деле это было не бог весть какое решение. В одиночку Венди ничего не могла сделать - даже перенести Дэнни вниз, в контору, чтоб вызвать помощь по радио. Мальчик пережил сильнейший шок. Его следует побыстрее увезти отсюда, пока не причинен непоправимый вред. Она отказывалась поверить, что непоправимое уже могло случиться.

Все же Венди мучилась над этим вопросом, судорожно выискивая альтернативы. Ей не хотелось, чтобы Дэнни опять попал в пределы досягаемости Джека. Теперь Венди сознавала, что уже приняла одно неверное решение, не послушавшись ни своих ощущений, ни ощущений Дэнни. Она позволила снегу запереть их тут... ради Джека. Следующее неудачное решение она приняла, когда отложила развод. Мысль, что она может опять ошибиться, да так, что всю оставшуюся жизнь будет ежедневно, ежеминутно жалеть об этом, почти парализовала её.

Ничего огнестрельного тут не было. В кухне с магнитных планок свисали ножи, но между ними и Венди стоял Джек.

В попытках принять верное решение, найти альтернативу, ей не пришло в голову, как горько ироничны эти мысли: час назад она заснула с твердым убеждением, что все нормально и скоро станет ещё лучше. Теперь же она рассматривала возможность использовать мясницкий нож против собственного мужа, если тот попытается вмешаться в их с сыном дела.

Наконец, с Дэнни на руках, она встала. Ноги дрожали. Выход был один. Придется смириться с тем, что Джек бодрствующий - это нормальный Джек, который поможет увезти Дэнни в Сайдвиндер, к доктору Эдмондсу. А если Джек попытается не только помочь, Господи, помоги ему.

Венди подошла к двери и отперла её. Подвинув Дэнни повыше на плечо, она открыла дверь и вышла в коридор.

- Джек? - нервно позвала она, но ответа не получила.

С растущим трепетом она прошла к лестничной клетке, но Джека там не оказалось. Пока она стояла на площадке соображая, что же делать дальше, снизу донеслось громкое, сердитое, горькое пение:

"Опрокинь меня в кле-е-евер,

и давай-ка ещё разок!"

Звук его голоса напугал Венди ещё сильнее, чем молчание, но все равно, других вариантов не было. Она начала спускаться по лестнице.

28. ЭТО БЫЛА ОНА!

Джек стоял на лестнице, прислушиваясь к приглушенным причитаниям и уговорам, которые неслись из-за запертой двери, и замешательство постепенно сменилось гневом. Так ничего и не изменилось. Для Венди, во всяком случае. Можно двадцать лет не брать в рот спиртного и все равно видеть (ощущать) легкое движение ноздрей жены, когда та пытается различить отправляющийся в дальние страны на поезде Джекова дыхания джин или виски. Венди всегда была склонна признавать самое худшее: попади они с Дэнни в аварию из-за упившегося слепого, которого перед самым столкновением хватил удар, она отвернулась бы, негласно обвинив Джека в полученных Дэнни увечьях.

Лицо жены, уволакивающей от него Дэнни - вот что появилось у Джека перед глазами, и ему вдруг захотелось стереть написанный на этом лице гнев кулаками.

Она, черт побери, не имеет никакого права!

Да, возможно, сперва так оно и было. Он пил, он вел себя ужасающе. Сломать руку Дэнни - страшное дело! Но, раз человек меняется к лучшему, не заслуживает ли он, чтобы рано или поздно ему предоставили кредит под его исправление? А если кредита нет, не следует ли этому человеку оправдать недоверие? Если отец будет постоянно обвинять дочку-девственницу в том, что та трахается со всеми мальчишками-старшеклассниками без разбора, разве она в итоге не утомится от этих нагоняев настолько, что начнет получать их не зря? А если жена тайком - да не так уж и тайком - продолжает верить, что её муж-трезвенник пьет...

Джек поднялся, медленно сошел вниз, на площадку второго этажа, и минутку постоял там. Из заднего кармана он вытащил платок, обтер губы и задумался: может быть, пойти, как следует постучать в спальню, требуя, чтоб его впустили посмотреть на сына? Она не имеет никакого права быть такой высокомерной, черт её возьми.

Ладно, рано или поздно ей придется выйти оттуда - если только она не выдумала для обоих какую-нибудь диету, снимающую все проблемы. От этой мысли губы Джека тронула довольно неприятная усмешка. Ну, пусть придет. Придет - в свое время.

Он спустился на первый этаж, в вестибюле бесцельно постоял возле администраторской стойки и свернул направо. Он зашел в столовую и остановился на пороге. Прямо в глаза Джеку заблестели пустые столы под белыми льняными скатертями, которые были аккуратно выстираны, выглажены и закрыты чистой прозрачной клеенкой. Сейчас комната была пустынна, однако

(Обед подадут в восемь. Маски снимут в полночь. Тогда же танцы)

Джек начал пробираться между столиков, мигом позабыв, что наверху жена с сыном, позабыв свой сон, разбитый приемник, синяки. Он вел пальцем но скользкому пластику, пытаясь представить себе ту августовскую жаркую ночь сорок пятого - война выиграна, впереди простирается полное новизны, разнообразное будущее, похожее на край сновидений. Все кольцо подъездной дороги увешано яркими, пестрыми китайскими фонариками, из высоких окон (сейчас занесенных снегом) льется золотисто-желтый свет. Мужчины и женщины в маскарадных костюмах: тут - сиятельная принцесса, там - кавалер в ботфортах. Блестящие остроты и сверкающие драгоценности. Танцы. Реки спиртного - сначала вина и шампанского, потом, может быть, чего-нибудь покрепче. Звук голосов все выше, выше и вот с эстрады, где сидят музыканты, раздается веселый крик: "Маски долой! Маски долой!"

(И над всем воцарилась Красная Смерть!)

Джек обнаружил, что стоит на противоположном конце столовой, под двустворчатыми дверями бара "Колорадо", где в ту ночь сорок пятого года шла дармовая пьянка.

(Пузом к стойке. Пардон! Выпивка - за счет заведения.)

Он прошел в дверь и дальше, в окутывающую бар глубокую тень. Тут случилось нечто странное. Джек уже заходил сюда раньше, а один раз - чтобы сверить оставленный Уллманом инвентаризационный список, поэтому знал, что в баре хоть шаром покати. Но сейчас, в смутном свете, сочившемся из столовой (которая и сама освещалась тускло, поскольку окна загораживал снег) ему почудилось, будто он видит заговорщически подмигивающие из-за стойки бесконечные ряды бутылок, сифоны и даже пиво, капающее из всех трех надраенных до блеска кранов. Да, Джек сумел даже почувствовать запах пива влажный дрожжевой аромат закваски, ничем не отличающийся от того тончайшего тумана, что каждый вечер окутывал лицо его отца, когда тот возвращался с работы домой.

С расширившимися глазами Джек пошарил по стене в поисках выключателя. Над стойкой зажегся неяркий, интимный свет - он шел от трех колец двадцативаттных лампочек, посаженных на люстры, имитирующие тележные колеса.

Все полки были пусты. Там ещё даже толком не скопилась пыль. Пивные краны, как и идущие от них хромированные трубки, были сухими. Справа и слева его окружали обитые бархатом кабинки с высокими спинками; каждую сконструировали так, чтобы создать сидящей внутри парочке максимум уединения. Дальше, по другую сторону красного ковра, закрывающего пол, стояли сорок высоких табуреток. Все они были обиты кожей. На каждой уцелело выпуклое тавро, которое некогда носила корова в стаде: "Г-Кружок", "Д-Бар" (очень подходяще), "У-Трясун", "Лодырь Би".

Джек приблизился, легонько качнув в смущении головой:

ему вспомнился тот день на детской площадке... но что толку думать об этом? И все же он мог поклясться, что смутно видел эти бутылки, так, как видишь темные силуэты мебели в комнате с задернутыми шторами. Единственное, что осталось - запах пива, но Джек знал: через определенный срок этот запах въедается во все деревянное в любом баре на свете, и ни один из изобретенных очистителей не в состоянии его искоренить. Но здесь запах казался резким... чуть ли не свежим.

Усевшись на табуретку, он оперся локтями на обитый мягкой кожей край стойки. По левую руку оказалась вазочка для арахиса - сейчас, разумеется, пустая. Первый раз за девятнадцать месяцев Джек зашел в бар - и его обычное везение! - тот оказался пуст, проклятый. Все равно на него мощной мучительной волной накатила тоска по прежним временам, а страстное физиологическое желание выпить распространилось от живота Джека к гортани, рту и носу. Ему казалось, что по дороге оно заставляет живые ткани съеживаться, ссыхаться и требовать чего-нибудь влажного, холодного... да побольше, С дикой, безумной надеждой Джек ещё раз взглянул на полки, но те были по-прежнему пусты. Он обиженно и смущенно ухмыльнулся. Пальцы, медленно сжавшиеся в кулаки, оставили на обитой кожей стойке бара крошечные царапины.

- Привет, Ллойд, - сказал Джек. - Сегодня вечером дела не очень-то идут, а?

Ллойд подтвердил. Ллойд поинтересовался, что Джек будет пить.

- Честное слово, я рад, что ты спросил, - сказал Джек. - Правда, рад. Оказывается у меня в кошельке - две двадцатки и две десятки, и я уж начал бояться, что сидеть им там до следующего апреля. Тут ведь поблизости ни одного "Семьодиннадцать", можешь себе представить? А я-то думал, эти тошниловки завелись уже и на луне, мать её так.

Ллойд выразил сочувствие.

- Ну, так вот что, - объявил Джек. - Налей-ка мне ровно двадцать мартини. Ровно двадцать, так вот, казане. По одному за каждый месяц, что я был в завязке, и стаканчик для кайфа.

Можешь это сделать, а? Ты не слишком занят?

Ллойд сказал, что вовсе не занят.

- Молодчина. Выстроишь этих марсиан вдоль стойки, а я всех прикончу по очереди. Бремя белого человека, Ллойд, дружище.

Ллойд повернулся к нему спиной, чтобы заняться работой.

Джек полез в карман за кошельком и вместо денег вытащил флакон экседрина. Бумажник остался на столе в спальне, а его женушка, которая влезет и под шкуру, выперла Джека за дверь. Неплохо, Венди. Сука поганая.

- Кажется, меня одолело легкомыслие, - сообщил Джек. - Кстати, как там мой кредит на вашей точке?

Ллойд ответил, что с кредитом все в порядке.

- Великолепно. Ты мне нравишься, Ллойд. Остальные всегда тебе и в подметки не годились. Будь я проклят, от Барра до Портлэнда (штат Мэн) - ты - лучший владелец пивнушки.

Ну, к слову сказать, даже до Портлэнда, штат Орегон.

За такие слова Ллойд выразил благодарность.

Сбив крышечку с флакона с экседрином, Джек вытряс пару таблеток и закинул в рот. Рот заполнился знакомым кисловатым вкусом.

Вдруг у Джека возникло ощущение, что за ним кто-то наблюдает - с любопытством и некоторым презрением. У него за спиной не осталось ни одной пустой кабинки - в них сидели седеющие изысканные мужчины с красивыми молодыми девицами, и те, и другие - в маскарадных костюмах. Они с холодным весельем наблюдали за этим печальным упражнением в искусстве драмы.

Джек крутанулся на табуретке.

Кабинки, простиравшиеся в обе стороны от дверей бара, были пусты. Слева от Джека ряд кабинок, огибая подкову стойки, под углом поворачивал к более широкой стене. Мягкие кожаные спинки и сиденья. Поблескивающие темные столики "Формика", на каждом - пепельница, в каждой пепельнице - коробок спичек, на каждом коробке в золотом листочке над изображающем двери салуна значком отпечатано: Бар "Колорадо".

Он повернулся обратно, с гримасой проглотив остаток растворившегося экседрина.

- Ллойд, ты просто чудо, - сказал Джек. - Уже готово!

Твоя проворность уступает лишь одухотворенной красоте твоих неаполитанских глаз. Салют.

Джек задумчиво рассматривал двадцать воображаемых порций. Сверкающие каплями влаги бокалы с мартини. В каждом - соломинка, воткнутая в пухлую зеленую оливку. В воздухе прямо-таки висел запах джина.

- Завязка... - сказал Джек. - Был ты когда-нибудь знаком с джентльменом, который вдруг раз - и завязал?

Ллойд позволил себе заметить, что время от времени такие джентльмены встречаются.

- А приходилось тебе возобновлять знакомство с таким человеком после того, как он развяжет?

Честное слово, Ллойд затруднялся припомнить.

- Стало быть, с тобой такого не бывало, - объявил Джек.

Обхватив ладонью первый бокал, он поднес кулак к раскрытому рту и вздернул кверху. Сделав глоток, Джек выкинул воображаемый стакан через плечо. Снова появились люди, только что с маскарада; они разглядывали его, тайком посмеиваясь. Он ощущал их присутствие. Будь за стойкой бара вместо дурацких пустых полок зеркало, Джек мог бы их увидеть. Ладно, пяльтесь. Мать вашу так. Пяльтесь все, кому охота.

- Нет, не бывало, - сказал он Ллойду. - Мало кто развязывает эту легендарную Завязку, но рассказы тех, кто оказался способен на это и вернулся, ужасают. Когда завяжешь, кажется, что чище и светлее быть не может - словно плывешь на повозке в десяти футах над землей, над сточными канавами, где валяются все пьяницы со своими коричневыми пакетами, в которых спрятан "Буревестник" или "Бурбон папаши Флэша "Лопни баашка". ТЫ удалился от всех, кто бросает на тебя мерзкие взгляды и велит либо исправляться, либо сваливать в другой городишко. Из канавы кажется, что лучше этой повозки ты в жизни не видел. Ллойд, мальчик мой. Все обвешано флажками, а впереди - духовой оркестр и по три мажоретки с каждой стороны они размахивают жезлами, аж трусики сверкают. Мужик, готово дело - тебе приспичило попасть туда, подальше от алкашни, которая шныряет по помойкам за бычками - всего-то пол-дюйма от фильтра! - и тянет из жестянок горячительное, чтоб опять забалдеть.

Джек осушил ещё два воображаемых бокала и перебросил их через плечо. Он прямо-таки слышал, как они вдребезги разлетелись по полу. И черт его возьми, если он не начал чувствовать, что на взводе. Это все экседрин.

- Вот ты и забираешься в нее, - сказал он Ллойду, - и как же ты рад! Господи боже мой, да я клянусь в этом. Повозка - самая большая и красивая на параде, на улицах полно народу, все выстроились вдоль мостовой, хлопают, подбадривают, машут, и все - в твою честь. Только алкашам, отрубившимся в канавах, наплевать на это. Ты дружил с ними, но это осталось позади.

Поднеся ко рту пустой кулак, Джек влил в себя ещё порцию - четыре проскочило, шестнадцать осталось. Хорошо пошло. Он чуть покачнулся на табуретке. Пускай пялятся, если они так прикалываются. Снимайте, ребята, останется фотка на память.

- Потом, Ллойди - мальчик мой, начинаешь кое-что понимать. Чего не видно из канавы. Например, дно твоей повозки - просто прямые сосновые доски, такие свежие, что ещё течет смола и стоит снять ботинки, как наберешься заноз. А ещё - сидеть негде, кроме длинных скамеек без подушек и с высокими спинками, и скамейки эти на самом-то деле церковные, а через каждые пять футов или около того разложены сборники псалмов. И сидят в повозке на этих скамьях, оказывается, одни только плоскогрудые "эль бирдос" в длинных платьях с маленькими кружевными воротничками, и волосы у них стянуты на затылке в пучок так туго, что просто слышишь, как они пищат. Лица у всех плоские, бледные, осиянные и все они поют:

"Соберемся мы у реки, у прекрасной, прекрасной ре-е-еки", а перед ними играет на органе вонючая светловолосая сука и велит петь погромче, погромче. Тут кто-нибудь сует тебе в руки молитвенник и говорит: "Пой с нами, брат. Если хочешь остаться на Повозке, придется петь утро, день и ночь напролет.

Особенно ночь". Тогда-то и понимаешь, что такое эта повозка на самом деле, Ллойд. Это храм с решетками на окнах - храм для баб и тюрьма для тебя.

Он умолк. Ллойда не было. Хуже того, он тут с самого начала не появлялся. Не появлялась и выпивка. Только люди в кабинках, люди с бала-маскарада - Джек слышал, как они сдавленно смеются, зажимая рты ладонями и показывая на него пальцем. В глазах искрились крохотные жестокие огоньки.

Он снова крутанулся к ним.

- Оставьте меня...

(в покое?)

Все кабинки пустовали. Смех замер, как шорох осенних листьев. Джек довольно долго не сводил широко раскрытых потемневших глаз с пустынного бара. На лбу явственно пульсировала жила. Где-то в самой середине его "я" росла холодная уверенность, уверенность в том, что он теряет рассудок. Он почувствовал настоятельную необходимость поднять соседнюю табуретку, перевернуть её и пройтись по комнате мстительным смерчем.

Вместо того он снова повернулся к стойке и принялся громко распевать:

- Опрокинь меня в клеееевер, и давай-ка ещё разок!

Перед ним встало лицо Дэнни - не привычное, живое и настороженное, с сияющими широко раскрытыми глазами, а оцепеневшее, напоминающее зомби лицо незнакомца: мутные, равнодушные глаза, рот по-младенчески сомкнут вокруг большого пальца. Что это он сидит тут, как угрюмый подросток, и разговаривает сам с собой, если где-то наверху его сын ведет себя как некая принадлежность помещения с обитыми тюфяками стенами? Так, как по словам Уолли Холлиса вел себя Вик Стэнджер, пока людям в белых халатах не пришлось приехать и забрать его?

(Но я и пальцем его не тронул! Черт побери, нет!)

- Джек! - робкий неуверенный голос.

Он так удивился и испугался, что, поворачиваясь, чуть не упал со стула. В самых дверях стояла Венди. У неё на руках, напоминая бледного идиота из фильмов ужасов, лежал Дэнни.

Втроем они представляли живописное зрелище, Джек очень сильно это почувствовал - вот-вот должен был подняться занавес второго акта какой-то старой пьесы, пропагандирующей воздержанность в питье и поставленной настолько плохо, что рабочий сцены позабыл заполнить полки в Логове Порока.

- Я и пальцем его не трогал, - хрипло сказал Джек. - С тех самых пор, как сломал ему руку. Я даже ни разу его не шлепнул.

- Джек, сейчас это не имеет значения. Важно вот что...

- Это имеет значение! - крикнул он. Кулак с треском опустился на стойку, так сильно, что пустая вазочка для арахиса подскочила. - Имеет, черт дери, имеет!

- Джек, надо увозить его с гор. Он...

Дэнни у неё на руках зашевелился. Вялое, безразличное выражение лица начало ломаться, как толстая корка льда, скрывающая некую поверхность. Губы искривились, будто от какого-то странного вкуса. Глаза расширились. Как бы желая прикрыть их, Дэнни поднял руки - и снова уронил.

Он мгновенно оцепенел в объятиях Венди. Спина выгнулась дугой, отчего Венди пошатнулась. А Дэнни внезапно завизжал.

Из напрягшегося горла один за другим, как стрелы, летели безумные звуки. Они словно бы заполнили пустынный первый этаж и, подобно баньши, возвращались назад. Как будто здесь хором визжала сотня Дэнни.

- Джек! - в ужасе крикнула она. - О, Господи, Джек, что с - ним такое?

Джек, не чувствуя под собой ног, слез с табуретки - он в жизни не бывал так напуган. В какой провал заглянул ненароком его сын? В какое гнездо мрака? И что там оказалось, что ужалило его?

- Дэнни! - рявкнул он. - Дэнни!

Дэнни увидел его. Он с неожиданной настойчивой силой вырвался у матери из рук, не позволив удержать себя. Она попятилась, налетела на кабинку и чуть не упала.

- Пап а! - пронзительно кричал малыш, подбегая к Джеку, глаза опухли и были перепуганными. - Ой, папа, папа, это она! Она! Она! Ох, па-аааа-паа...

Он стрелой влетел к Джеку в объятия, так, что тот покачнулся. Дэнни яростно обхватил отца, прижался - сперва будто собравшись бороться с ним, а потом ухватился за ремень и захлюпал Джеку в рубашку. Джек животом чувствовал разгоряченное дергающееся личико сына.

- Папа, это она.

Джек медленно перевел взгляд на лицо Венди. Его глаза напоминали маленькие серебряные монетки.

- Венди? - Голос тихий, почти мурлыкающий. - Венди, что ты с ним сделала?

Ошеломленная Венди, не веря собственным ушам, уставилась на мужа. Лицо было бледным. Она покачала головой.

- Джек, ты же должен понимать...

На улице опять пошел снег.

29. РАЗГОВОР НА КУХНЕ

Джек отнес Дэнни в кухню. Мальчик не переставал исступленно всхлипывать, отказываясь оторвать лицо от груди Джека. В кухне он вернул Дэнни жене, которая все ещё казалась ошеломленной и неверящей.

- Джек, я не знаю, о чем он говорит.

- Я верю, - сказал он, хотя себе вынужден был признаться, что столь неожиданная, головокружительно быстрая смена ролей до определенной степени радует его. Но Джек сердился на Венди всего мгновение: где-то внутри все сжалось - и прошло. В глубине души он знал, что Венди скорее обольется бензином и чиркнет спичкой, чем причинит Дэнни вред.

На дальней конфорке пыхтел на медленном огне большой чайник. В свою личную большую керамическую чашку Джек бросил пакетик с заваркой и до половины налил кипятка.

- Есть шерри для готовки? - спросил он.

- Что?.. А, конечно. Две или три бутылки.

- В каком шкафу?

Она толкнула пальцем, и Джек достал бутылку. От души плеснув из неё в чай, он убрал шерри на место и последнюю четверть чашки долил молоком. Потом добавил три столовых ложки сахара и размешал. Эту смесь он отнес Дэнни, чьи всхлипы утихли, превратившись в хлюпанье носом и икоту. Но он весь дрожал, а глаза были широко раскрыты и неподвижны.

- Хочу, чтобы ты это выпил, док, - сказал Джек. - На вкус это хрен знает какая гадость, но от неё тебе станет лучше.

Выпьешь за папу?

Дэнни утвердительно кивнул и взял чашку. Он чуть-чуть отпил, скривился и вопросительно взглянул на Джека. Тот наклонил голову, и Дэнни отпил еще. Где-то в самой середке Венди ощутила знакомый укол ревности - она знала, за неё мальчик не стал бы это пить.

Вслед за этой мыслью пришла другая, от которой сделалось неуютно, даже страшно: уж не хочется ли ей думать, будто Джек виноват? Может, она так сильно ревнует? Так могла бы думать её мать, и это было действительно ужасно. Она помнила, как в одно из воскресений отец повел её в парк, а она ухнула на детской площадке со второго кольца и ободрала обе коленки. Отец привел её домой, и тут мать завизжала на него: а ты что делал? почему ты не смотрел за ней? что ты за отец?

(Она загнала его в могилу; к тому времени, как они развелись, было слишком поздно.)

Венди не оправдала Джека даже за недостатком улик. Ни на миг не усомнилась. Она чувствовала, как горит лицо, но с какой-то беспомощной окончательностью понимала: если бы пришлось проиграть все это ещё раз, она бы думала и поступала точно так же. Хорошо это или плохо, но она всегда несла в себе частицу матери.

- Джек.. - начала она, не уверенная, чего хочет - извиниться или оправдаться. И то, и другое, знала. Венди, бесполезно.

- Но сейчас.

Чтобы выпить половину содержимого большой чашки, Дэнни понадобилось пятнадцать минут, а за это время он заметно успокоился. Дрожь почти прошла.

Джек серьезно положил сыну руки на плечи.

- Дэнни, как по-твоему, ты в состоянии точно рассказать нам, что с тобой случилось? Это очень важно.

Дэнни перевел взгляд с Джека на Венди и обратно. Эта безмолвная пауза прояснила и ситуацию, и их положение в ней: снаружи, нанося с северо-запада новый снег, выл ветер, старый отель, попадая в очередной бурный порыв, потрескивал и постанывал. Венди неожиданно отчетливо осознала их разббщенность, словно её ударили под ложечку - такое с ней бывало и раньше.

- Я хочу... все вам рассказать, - выговорил Дэнни. - Жалко, раньше нельзя было. - Он держался за чашку, как будто успокаиваясь её теплом.

- А почему, сынок? - Джек осторожно откинул со лба Дэнни потные, слипшиеся волосы.

- Потому что эту работу тебе нашел дядя Эл. А я не мог понять, как это тебе здесь сразу и хорошо, и плохо. Эту... - Мальчик взглянул на них, прося помощи. Он не находил нужного слова.

- Дилемму? - осторожно спросила Венди. - Когда любой выбор нехорош?

- Да, её. - Он с облегчением кивнул.

Венди сказала:

- В тот день, когда ты подстригал кусты, мы с Дэнни по дороге в город поговорили. В тот день, когда в первый раз выпал настоящий снег. Помнишь?

Джек кивнул. День, когда он подстригал живые изгороди, он помнил очень четко.

Венди вздохнула.

- По-моему, мы не договорили, а, док?

Дэнни - воплощенное горе - потряс головой.

- АО чем вы, собственно, говорили? - спросил Джек. - Не уверен, по душе ли мне, что мои жена и сын...

- Обсуждают, как любят тебя?

- Какая разница, все равно ничего не понятно. Я себя чувствую так, будто пришел в кино к середине фильма.

- Мы говорили о тебе, - спокойно сказала Венди. - И, может быть, не все говорилось словами, но мы оба понимали.

Я - потому, что я твоя жена, а Дэнни - потому, что он... просто многое понимает.

Джек молчал.

- Дэнни выразился очень точно: казалось, этот переезд тебе на пользу. В Стовингтоне осталось все, что давило на тебя, делая несчастным. Ты стал сам себе хозяин, ты работал руками и мог поберечь голову - полностью освободить её для вечерних занятий литературой. Потом, не знаю точно, когда... стало казаться, что жизнь здесь для тебя нехороша. Столько времени проводить в подвале, так дотошно просматривать эти старые бумажки, всю эту давнюю историю... Ты разговариваешь во сне...

- Во сне? - переспросил Джек. Лицо выразило осторожное изумление. - Я разговариваю во сне?

- Почти всегда неразборчиво. Один раз я проснулась, чтоб сходить в туалет, а ты говорил: "К черту, хоть игральные автоматы внесите, никто не узнает, не узнает никогда". В другой раз меня разбудил ты - ты кричал: "Маски долой, маски долой, маски долой!"

- Господи Иисусе, - сказал Джек, потирая лицо рукой. Он казался больным.

- А все старые привычки, привычки пьяницы! Жуешь экседрин, все время обтираешь губы. По утрам всем недоволен.

И потом, ты ещё не сумел закончить пьесу, правда?

- Нет. Нет еще, но это только вопрос времени. Я обдумывал другой... новый проект.

- Отель. Это проект, насчет которого тебе звонил Эл Шокли? Чтоб ты оставил его в покое.

- Как ты узнала? - рявкнул Джек. - Ты что, подслушиваешь? Ты...

- Нет, - сказала она. - Я бы не сумела подслушать даже, если бы хотела. Ты понял бы это, не обманывай ты сам себя.

В тот вечер мы с Дэнни сидели внизу. Коммутатор заперт. Работал единственный телефон на весь отель - наш, наверху, потому, что он включен напрямую во внешнюю линию. Ты же сам мне объяснял.

- Тогда откуда ты узнала, чего потребовал Эл?

- Дэнни сказал. Он знал это. Так же, как иногда знает, куда задевалась какая-нибудь вещь или что люди подумывают о разводе.

- Доктор говорил...

Она нетерпеливо потрясла головой.

- Доктор - кусок дерьма, мы оба это знали. Помнишь, как Дэнни сказал, что хочет посмотреть на пожарные машины?

Какое же это предчувствие - он же был совсем крошечный. Он знает. И теперь я боюсь...

Она посмотрела на синяки у Дэнни на шее.

- Ты действительно знал, что мне позвонил дядя Эл, Дэнни?

Дэнни кивнул.

- Пап, он по-настоящему взбесился. Потому что ты звонил мистеру Уллману, а мистер Уллман позвонил ему. Дядя Эл не хотел, чтоб ты что-нибудь написал про отель.

- Иисусе, - снова повторил Джек. - Синяки, Дэнни. Кто пытался тебя задушить?

Лицо Дэнни потемнело.

- Она, - ответил он. - Женщина из той комнаты. Из двести семнадцатого. Мертвая леди.

У него опять задрожали губы, он схватил чашку и отхлебнул.

Джек с Венди испуганно переглянулись над склоненной головой мальчика.

- Ты что-нибудь знаешь об этом? - спросил он.

Она покачала головой.

- Об этом - нет.

- Дэнни, - он приподнял испуганное личико мальчугана. - Смелее, сын. Мы же здесь.

- Я знал, что здесь плохо, - тихим голосом выговорил Дэнни. - С тех пор, как мы переехали в Боулдер. Потому, что Тони мне показывал сны про это.

- Какие сны?

- Всех я не помню. Он показывал "Оверлук" ночью, с черепом и скрещенными костями впереди. И там стучало. Что-то..

Не помню, что... оно гналось за мной. Чудовище. Тони показал мне про тремс.

- А что это, док? - спросила Венди.

Он помотал головой.

- Не знаю. Потом мы приехали сюда и мистер Холлоранн поговорил со мной в машине. Потому, что он тоже умеет сиять.

- Сиять?

- Ну... - Дэнни сделал руками плавный всеобъемлющий жест. - Это когда умеешь понимать разные вещи. Когда знаешь. Иногда видишь разное. Ну, как я узнал, что звонил дядя Эл. А мистер Холлоранн - что вы зовете меня док. Мистер Холлоранн, он чистил картошку в армии и понял, что его брат погиб в катастрофе на железной дороге. А потом он позвонил домой и оказалось, это правда.

- Боже милостивый, - прошептал Джек. - Дэн, ты, случайно, не выдумываешь?

Дэнни изо всех сил затряс головой.

- Нет, клянусь Богом. - Потом с оттенком гордости добавил: - Мистер Холлоранн сказал, у меня самое сильное сияние, какое он встречал. Мы смогли поговорить... он со мной, а я с ним... даже не раскрывая рта.

Искренне изумленные родители ещё раз переглянулись.

- Мистер Холлоранн отозвал меня, потому, что беспокоился, - продолжал Дэнни. - Он говорит, тут нехорошее место.

Для тех, кто сияет. Говорит, он видел всякое. Я тоже кое-что видел. Когда мистер Уллман водил нас по отелю

- Что? - спросил Джек.

- В Президентском люксе. На стене, у двери в спальню.

Много крови и ещё какую-то штуку. Разбрызганную. Я думаю...

это разбрызганная штука, наверное, мозги.

- О Господи, - сказал Джек.

Теперь Венди стала очень бледной, губы посерели.

- Некоторое время тому назад, - сказал Джек, - этим отелем владели очень скверные типы. Мафия из Лас-Вегаса.

- Негодяи? - спросил Дэнни.

- Так точно, негодяи. - Он взглянул на Венди. - В шестьдесят шестом там убили крупную шишку по имени Вито Дженелли вместе с двумя телохранителями. В газете была фотография. Ее-то Дэнни и описал.

- Мистер Холлоранн сказал, он видел ещё другие гадости, - сообщил Дэнни. - Один раз - на детской площадке. И один раз что-то плохое было в той комнате, в 217-й. Горничная увидела и потеряла работу, потому что стала про это рассказывать. Ну вот, мистер Холлоранн пошел наверх и тоже увидел.

Но он не рассказывал про это, потому что не хотел потерять работу. Только велел мне ни за что не входить туда. А я вошел.

Он же сказал: то, что здесь видишь, не может обидеть. Я и поверил. Последние слова Дэнни выговорил тихим, сиплым голосом, почти шепотом, и дотронулся до опухшего кольца синяков на шее.

- А что насчет детской площадки? - спросил Джек странным небрежным тоном.

- Не знаю. Он сказал, детская площадка. И живая изгородь, звери.

Джек слегка вздрогнул. Венди с любопытством взглянула на него.

- Ты там что-нибудь видел, Джек?

- Нет, - сказал он. - Ничего.

Дэнни смотрел на него.

- Ничего, - повторил он более спокойно. Он не обманывал.

Он стал жертвой галлюцинации. Вот и все.

- Дэнни, мы должны услышать про эту женщину, - мягко сказала Венди.

И Дэнни рассказал, но он так торопился излиться, освободиться, что то и дело взрывался словами, иногда граничившими с невнятицей. Рассказывая, он все теснее прижимался к груди Венди.

- Я пошел туда, - сказал он. - Я стащил ключ... который ко всем дверям... и вошел. Как будто не мог с собой ничего поделать. Мне надо было узнать. А она... та леди... оказалась в ванне. Мертвая. Вся вздутая. Она была г-гх... на ней ничего не было. - Он жалобно взглянул на мать. - И она стала подниматься, ей нужен был я. Я понял это, потому что почувствовал.

Она даже не думала... не так, как вы с папой думаете. Все было черное... кусачая мысль... как... как осы той ночью в моей комнате! Она просто хотела сделать больно. Как осы.

Он сглотнул. На минуту воцарилось молчание - все замерли, пока в них входило воспоминание об осах.

- И я побежал, - сказал Дэнни. - Побежал, но дверь оказалась закрыта. Я оставлял её открытой, но она закрылась.

Я просто не подумал снова открыть её и выбежать наружу. Мне было страшно. Поэтому я просто... я прислонился к двери, закрыл глаза и вспомнил, как мистер Холлоранн сказал: здешние штуки - все равно, что картинки в книжке и, если все время повторять про себя... тебя здесь нет, уходи, тебя здесь нет... она уйдет. Только у меня не получилось.

Голос малыша начал истерически подниматься.

- Она схватила меня... повернула... я видел её глаза... какие они... и она стала душить меня... от неё пахло... от неё пахло мертвой...

- Шшш, хватит, - встревоженно сказала Венди. - Хватит, Дэнни. Все хорошо. Это...

Она опять готова была запричитать. Венди Торранс - Причитания На Все Случаи Жизни. Своевременно. До конца.

- Пусть доскажет, - коротко распорядился Джек.

- Уже все, - сказал Дэнни. - Я отключился. Потому, что она меня душила... или просто испугался. Когда я пришел в себя, мне приснилось, что вы с мамой деретесь из-за меня, а ты опять хочешь Плохо Поступать, папа. Потом я понял, что никакой это не сон... что не сплю... и... намочил штанишки.

Намочил штанишки, как какой-нибудь малыш. - Голова Дэнни опять упала Венди на свитер и он с ужасающей слабостью разрыдался: руки вяло и безвольно лежали в коленях.

Джек поднялся.

- Займись им.

- Что ты собрался делать? - лицо Венди переполнял страх.

- Я собрался сходить в этот номер. А что по-твоему? Выпить кофе?

- Нет! Джек, не надо, пожалуйста, не надо!

- Венди, если в отеле есть кто-то еще, нам надо знать.

- Не смей оставлять нас одних! - взвизгнула она ему в лицо. От громкого крика с губ полетела слюна.

Джек сказал:

- Вендн, ты замечательно подражаешь своей мамаше.

Тут она разрыдалась, не в состоянии укрыть лицо, потому

что на коленях у неё сидел Дэнни.

- Извини, - сказал Джек. - Но иначе нельзя, ты же понимаешь. Я же хренов сторож. Мне за это деньги платят.

Венди только сильнее расплакалась. Джек не стал успокаивать её, он вышел из кухни и, когда дверь за его спиной захлопнулась, обтер губы носовым платком.

- Мам, не волнуйся, - сказал Дэнни. - С ним все будет нормально. Он не сияет. Ему тут ничего не может навредить.

Венди сквозь слезы сказала:

- Нет, не думаю.

30. ПОВТОРНЫЙ ВИЗИТ В ДВЕСТИ СЕМНАДЦАТЫЙ

Наверх он поехал на лифте, что было странно, поскольку с тех пор, как они переехали сюда, лифтом никто не пользовался. Джек передвинул латунную рукоятку и лифт, дрожа и задыхаясь, полез вверх по шахте. Латунная решетка бешено дребезжала. Он знал, что у Венди этот лифт вызывает настоящий страх перед замкнутым пространством, просто ужас. Ей все время представлялось: вот они втроем застревают между этажами, а снаружи бушуют зимние бураны; у неё на глазах все худели, слабели и умирали от голода. А может быть, обедали друг дружкой - как та команда регбистов. Джек вспомнил, что видел в Боулдере огромную афишу: "КОМАНДА РЕГБИСТОВ СЪЕЛА СОБСТВЕННЫХ МЕРТВЕЦОВ". Можно было придумать и другие варианты: "ТЫ - ТО, ЧТО ТЫ ЕШЬ". Или меню: "Добро пожаловать в столовую "Оверлука", гордости Скалистых. Обед на крыше мира. Фирменное блюдо - человеческий окорок, зажаренный на спичках". По лицу Джека снова скользнула презрительная улыбка. Когда на стене шахты появилась цифра два, он вернул латунную рукоятку в исходное ноложение, и лифт со скрипом остановился. Джек вынул из кармана экседрин, вытряс в ладонь три таблетки и открыл двери лифта. Он ничего не боялся в "Оверлуке". Он чувствовал, что между ними возникла симпатия.

Джек зашагал по коридору, одну за другой закинув в рот и разжевав таблетки. Свернув за угол, он оказался в коротком коридорчике, ответвляющемся от главного.

Дверь в номере 217 была приоткрыта. Ключ на белом шнурке торчал из замка.

Он нахмурился, чувствуя, как волной поднимается раздражение, и не на шутку рассердился. Мальчишка сунул нос не в свое дело, а что из этого вышло - неважно. Ему было сказано - и сказано совершенно недвусмысленно - что определенные зоны "Оверлука" табу: сарай, подвал и все номера. Как только Дэнни опомнится от испуга, Джек поговорит с ним. Поговорит разумно, но строго. Многие отцы не ограничились бы простой беседой. Они бы задали хорошую трепку... может быть, это в нужно Дэнни? Мальчишка перепутался, но разве взбучка - не самое меньшее, чем он заслуживает?

Джек подошел к двери, извлек ключ, сунул его в карман и шагнул за порог. Под потолком горела люстра. Он взглянул на постель, увидел, что та не смята, а потом прошел прямо к двери в ванную. В нем росла странная убежденность. Хоть Уотсон не назвал ни номеров комнат, ни фамилий, Джек не сомневался, что именно эту комнату жена юриста делила со своим жеребцом, что именно в этой ванной её нашли мертвой, полной барбитуратов и выпитого в баре "Колорадо".

Он толкнул скрытую зеркалом дверь ванной, и та распахнулась настежь. За ней было темно. Джек включил свет и осмотрел длинную, как пульмановский вагон, комнату. Она была оборудована в том стиле, который ни с чем не спутать - интерьер начала девятисотых годов, обновленный в двадцатые, - он был единым для всех ванных комнат "Оверлука". Только на четвертом этаже ванные были другими, византийски пышными, что как нельзя лучше подходило особам королевской крови, политикам, кинозвездам и капо, которые год за годом останавливались в этих номерах.

Большую ванну на львиных лапах прикрывала задернутая бледно-розовая пластиковая занавеска.

(и все-таки они действительно двигались!)

Тут Джек впервые ощутил, что его покидает та непривычная уверенность в себе (чуть ли не самонадеянность), которая охватила его, когда Дэнни понесся к нему с воплем: это она! это она! На копчик деликатно надавил ледяной палец, отчего температура тела Джека понизилась на добрых десять градусов.

К этому пальцу присоединились и другие внезапно, вдоль спины, до самой "медуляоблонгата" побежали мурашки, они играли на позвоночнике Джека, как на каком-то первобытном инструменте.

Гнев на Дэнни улетучился. Джек сделал шаг вперед и отдернул занавеску. Во рту пересохло. Он чувствовал только сочувствие к сыну и ужас за себя.

Ванна оказалась пустой и сухой.

С поджатых губ крошечным взрывом слетело неожиданное "Па!", соединившее в себе облегчение и раздражение. В конце сезона ванну отдраили до блеска, лишь под двумя водопроводными кранами осталось поблескивающее пятнышко ржавчины.

В воздухе стоял слабый, но явственный запах средства для чистки того сорта, что и не один месяц спустя после того, как им пользовались, способны раздражать ноздри запахом собственной добродетельности.

Джек нагнулся и пробежался кончиками пальцев по дну ванны. Суше не бывает. Ни намека на влагу. То ли у мальчишки была галлюцинация, то ли он нагло врал. Джек опять рассердился. И тут его внимание привлек коврик для ног. Джек сдвинул брови. Что тут делает этот коврик? Ему следует лежать внизу, в дальней бельевой, на полке вместе с прочими простынями, полотенцами и наволочками. Вот где должно находиться все белье. В этих номерах даже постели не застилали по-настоящему: упаковали матрацы в чехлы из прозрачного пластика на молнии, а потом укрыли покрывалами. Конечно, Дэнни мог сходить и принести коврик - ключ открывал и бельевые - но зачем? Джек провел кончиками пальцев по коврику.

Он был абсолютно сухим.

Вернувшись к двери, он остановился на пороге. Все нормально. Мальчишке привиделось. Вещи, все до единой, были на местах. Надо признать, коврик слегка озадачивал, но и этому имелось логическое объяснение; какая-то горничная в день закрытия безумно спешила и просто забыла убрать его отсюда.

Любое другое объяснение...

Он шевельнул ноздрями. Дезинфицирующее средство, полный собственной правоты запах "я-чище-тебя". И...

Мыло?

Нет, конечно. Но, раз уж Джек распознал запах, тот оказался слишком явным, чтоб пренебречь им. Мыло. Да не "Аивори", бруски которого размером с почтовую открытку дают в отелях и мотелях. Это был легкий и душистый аромат дамского мыла. Превосходный запах. "Кэмэй" или "Лоувайла" - сорт, которым в Стовингтоне все время пользовалась Венди.

(Подумаешь. Все дело в твоем воображении.)

(Да, как и кусты, и все-таки они двигались.)

- Нет, не двигались!)

Он дерганно прошагал к двери, ведущий в холл, ощущая только одно: в висках бьется боль. Сегодня случилось слишком многое - более, чем. Он не станет бить или трясти мальчишку, просто поговорит с ним, но, Бог свидетель, он не намерен добавлять к своим проблемам ещё и номер 217. Для этого недостаточно сухого коврика для ног и слабого запаха мыла "Лоувайла". Он...

За спиной вдруг раздался скрежещущий металлический звук. Он раздался как раз в тот момент, когда пальцы Джека сомкнулись на ручке двери, и наблюдатель мог бы подумать, что её вытертый металл оказался под током. Джек судорожно дернулся, глаза расширились, лицо исказила гримаса.

Потом, справившись с собой (кстати говоря, только отчасти), он отпустил ручку и осторожно обернулся. Суставы хрустнули. Налившиеся свинцом шаги шаг за шагом вернули его к дверям ванной.

Занавеска душа, которую он отодвигал, чтобы заглянуть в ванну, теперь была задернута. Скрежет металла, прозвучавший для Джека скрипом мертвых костей в склепе, оказался скрежетом колечек занавески о палку под потолком. Джек уставился на нее. Лицо будто залили толстым слоем воска - снаружи мертвая кожа, а под ней живые горячие струйки страха.

Так он чувствовал себя на детской площадке.

За розовой пластиковой занавеской что-то было. В ванне.

Оно виднелось сквозь пластик - плохо различимый, затем ненный, почти бесформенный силуэт. Оно могло оказаться чем угодно. Тенью от прикрепленного над ванной душа. Давно умершей женщиной, которая лежит в ванне с куском мыла "Лоувайла" в коченеющей руке и терпеливо ждет - не придет ли хоть какой-нибудь любовник.

Джек приказал себе храбро шагнуть вперед и откинуть занавеску. Чтоб обнаружить то, что может там находиться. Вместо того он рваными, марионеточными движениями развернулся (в груди колотилось перепуганное сердце) и вышел обратно в спальню-гостиную.

Дверь, ведущая в холл, была закрыта.

Секунда, в течение которой Джек не сводил с двери глаз, растянулась и застыла. Теперь он ощутил вкус своего ужаса.

Тот стоял в горле подобно вкусу прокисшей черешни.

Прежними дергаными широкими шагами Джек приблизился к двери и заставил пальцы сомкнуться на ручке.

(Она не откроется.)

Но она открылась.

Шаря рукой по стене, он погасил свет, шагнул в коридор и захлопнул дверь. Он не оглядывался. Изнутри ему послышались странные звуки - далекие влажные глухие шлепки. Будто некое существо только-только выбралось из ванны, желая приветствовать гостя, да запоздало и, сообразив, что тот ушел до завершения обмена любезностями, кинулось к дверям (лиловое, ухмыляющееся) приглашать визитера обратно в номер.

Шаги приближаются к двери или это стучит сердце?

Он схватился за ключ. Тот словно покрылся тиной и не желал поворачиваться в замке. Джек атаковал его. Вдруг замок защелкнулся, а Джек с тихим стоном облегчения отступил к противоположной стене. Он закрыл глаза, и в голове нескончаемой вереницей поплыли старые термины (чокнулся, не все дома, шарики за ролики заехали, парень просто спятил, крыша поехала, сдурел, не в себе, завернулся, ненормальный, придурок), и все они означали одно: сошел с ума.

- Нет, - проскулил он, едва ли сознавая, что опустился до такого, опустился до того, чтоб скулить, зажмурившись, как маленький: О Господи, нет. Ради всего святого, только не это.

Но сквозь хаос смятенных мыслей, сквозь молотом ухающее сердце Джек сумел расслышать тихий звук: это тщетно поворачивалась во все стороны дверная ручка. Это напрасно пыталось выбраться наружу нечто, запертое изнутри; нечто, чему знакомство с его семьей пришлось бы весьма по вкусу, а вокруг визжала бы буря и белый день становился бы черной ночью.

Если бы Джек открыл глаза и увидел, как ручка движется, он потерял бы рассудок. Поэтому глаза не открывались, а неизвестно сколько времени спустя наступила тишина.

Джек заставил себя поднять веки, наполовину убежденный, что она сразу же не окажется прямо перед ним. Но коридор был пуст.

Все равно, ему казалось, что за ним наблюдают.

Он посмотрел на глазок посередине двери и задумался: что будет, если подойти и заглянуть? С чем он окажется с глазу на глаз?

Ноги Джека тронулись с места (Теперь, ножки, не подведите)

раньше, чем он понял это. Он повернул прочь от двери и, шурша по сине-черному ковру-джунглям, пошел к главному коридору. На полпути к лестнице Джек остановился и взглянул на огнетушитель Ему подумалось, что складки полотна лежат немного иначе. Вдобавок Джек был абсолютно уверен, что, когда шел к двести семнадцатому, латунный наконечник указывал на лифт. Сейчас он смотрел в другую сторону.

- Этого я вообще не видел, - вполне отчетливо произнес Джек. Лицо его побелело и осунулось, а губам никак не удавалось усмехнуться.

Но вниз он на лифте не поехал - тот слишком напоминал разинутый рот. Слишком уж напоминал. Джек воспользовался лестницей.

31. ВЕРДИКТ

Он вошел в кухню и посмотрел на них. Левой рукой он подкидывал ключ-универсал, так, что приделанная к язычку белого металла цепочка звенела - и ловил его снова. Дэнни был бледным и измученным. Венди плакала, покрасневшие глаза обвело темными кругами. При виде этого Джек ощутил внезапную вспышку радости. Страдал не только он. Это уж точно.

Они молча смотрели на него.

- Ничего, - сказал он, пораженный искренностью своего тона. Абсолютно ничего.

С ободряющей улыбкой наблюдая, как по их лицам разливается облегчение, Джек подкидывал ключ (вверх-вниз) и думал, что так, как сейчас, ему не хотелось напиться ещё ни разу в жизни.

32. СПАЛЬНЯ

Ближе к вечеру Джек забрал из кладовки на втором этаже детскую кроватку и поставил в углу их спальни. Вевди ожидала, что мальчик будет засыпать полночи, но не успели "Уолтонсы" дойти до середины, как Дэнни принялся клевать носом.

Через четверть часа после того, как они уложили мальчика, тот уснул глубоким сном, сунув ладошку под щеку и не шевелясь.

Венди сидела и смотрела на сына, заложив пальцем место, до которого дочитала толстую "Кэшельмар" в бумажной обложке.

Джек за своим столом глядел на пьесу.

- А, черт, - сказал Джек.

Венди, оторвавшись от созерцания Дэнни, подняла голову.

- Что?

- Ничего.

Он уперся взглядом в пьесу и в нем затеплилось дурное настроение. С чего он взял, что пьеса хороша? Незрелая, легкомысленная, пустая. Уже тысячу раз следовало её закончить.

Хуже того, Джек понятия не имел, как это сделать. Некогда это казалось довольно несложным. В приступе ярости Денкер хватает стоящую у камина кочергу и насмерть забивает безгрешного героя Гэри. После чего, не выпуская из рук окровавленной кочерги, встает над телом, широко расставив ноги, и пронзительно кричит в зал: "Оно где-то здесь, и я найду его!"

Потом свет тускнеет, занавес медленно закрывается, а публика видит лежащее на авансцене лицом вниз тело Гэри. Денкер тем временем широким шагом подходит к книжному шкафу в глубине сцены и принимается лихорадочно вытаскивать книги с полок, разглядывать и отбрасывать в сторону. По мнению Джека, это настолько устарело, что покажется новым; трагедия в пяти актах! - одного новаторства пьесы хватит, чтобы помочь ей успешно пройти на Бродвее.

Однако мало того, что интерес Джека переключился на историю "Оверлука". Случилось ещё кое-что: он почувствовал неприязнь к своим героям. Такого ещё не бывало. Обычно Джеку, к его радости, нравились все герои - и плохие, и хорошие. Это давало возможность попробовать увидеть их со всех сторон и яснее понять мотивы их поступков. Любимый рассказ Джека, который он продал в издающийся на юге Мэна маленький журнал под названием "Контрабанда экземпляров", назывался "Вот и Мартышка, Поль де Лонг". Герой, помешанный на детях, собирался совершить самоубийство в своем номере меблированных комнат. Джеку очень нравился Мартышка. Он сочувствовал эксцентричным потребностям Мартышки, зная, что в имевшихся на счету Поля трех изнасилованиях с убийствами следовало винить не только его. Были ещё скверные родители:

папаша-драчун, точь-в-точь его собственный, а мать - безвольная, безгласная тряпка (вылитая мать Джека). Гомосексуальный опыт в младших классах. Публичное унижение. В средней школе и колледже Мартышка узнал вещи и похуже. Когда он продемонстрировал свои мужские достоинства двум малышкам, сошедшим со школьного автобуса, его арестовали и отправили в лечебницу. Хуже всего было то, что из больницы его выписали, выпустили обратно на улицы, поскольку тот, кто отвечал за это, решил, что с Полем все в порядке. Фамилия того человека была Триммер. Триммер знал, что Мартышка Де Лонг обнаруживает признаки отклонений, но все равно написал бодрое, обнадеживающее заключение и выпустил его. Триммер тоже нравился Джеку, он и ему сочувствовал. Триммеру приходилось руководить больницей, в которой не хватало ни персонала, ни средств.

Он пытался удержаться на плаву при помощи кочерги, чьей-то матери да грошовых пожертвований от федеральных властей штата, которым не миновать было взглянуть в глаза своим избирателям. Триммер знал, что Мартышка в состоянии общаться с другими людьми, что он не пачкает штаны и не пробует заколоть своих товарищей по несчастью ножницами. Мартышка не мнил себя Наполеоном. Занимавшийся его случаем психиатр считал, что на улице Мартышка гораздо скорее окажется на это способен, и оба знали, что чем дольше человек пробыл в лечебнице, тем сильнее нуждается в этом маленьком мирке как наркоман в своей дряни. А тем временем в дверь ломились люди. Параноики; шизофреники; циклотимики; семикататоники; мужчины, заявляющие, будто слетали на небо в летающем блюдце; женщины, спалившие своим детям половые органы биковской зажигалкой; алкоголики; маньяки-поджигатели; клептоманы; больные маниакально-депрессивным психозом; суицидные типы. Мир жесток, детка. Если тебе не подвинтить гайки, тебе ещё и тридцати не исполнится, а ты уже начнешь трястись, дребезжать и ходить враскоряку. Джек умел посочувствовать проблеме Триммера. Он был в состоянии сочувствовать родителям жертв убийцы. Разумеется, самим погибшим детям. И Мартышке Де Лонгу. Пусть обвинителем станет читатель. В те дни Джек не желал судить. Капюшон моралиста скверно сидел на его плечах.

В той же оптимистической манере он принялся и за "Маленькую школу". Однако позже пришлось выбирать, на чьей дн стороне и, что ещё хуже, Джек дошел до того, что герой, Гэри Бенсон, стал ему просто отвратителен. Вначале Гэри был задуман неглупым юношей, для которого деньги скорее проклятие, чем благословение. Юношей, который больше всего на свете хочет получить приличный аттестат - тогда можно будет поступить в хороший университет не потому, что отец на когото нажал, а честно сдав вступительные экзамены. Но для Джека он превратился в какого-то глупо улыбающегося паиньку, подлизу, скорее, в кандидата Ордена Знаний, нежели в искреннего его служителя. Внешне Гэри обращался к Денкеру "сэр"

и ни разу не забыл об этом - Джек и собственного сына научил так адресоваться к тем, кто старше и имеет вес. Он считал, что Дэнни пользуется словом вполне искренне, как Гэри Бенсон, такова была исходная мысль, но, когда Джек принялся за пятый акт, он все яснее и отчетливее понимал: Гэри пользуется словом с сатирическим оттенком, при строгом выражении лица Гэри Бенсон внутри глумился и насмехался над Денкером. Над Денкером, у которого сроду не было ничего из того, что имел Гэри. Над Денкером, которому всю жизнь приходилось трудиться только для того, чтобы стать директором одной-единственной небольшой школы. Над Денкером, который сейчас оказался на грани краха из-за того, что этот красивый, с виду невинный богатый мальчишка смошенничал со своим итоговым сочинением, а потом хитро замел следы. В представлении Джека Денкер-учитель не слишком-то отличался от дерущих нос мелких южноамериканских Цезарей, которые в своих банановых царствах ставят инакомыслящих к стенке на гандбольной площадке или площадке для сквоша. Он виделся Джеку фанатиком в слишком маленькой луже, человеком, каждая прихоть которого превращается в крестовый поход. Вначале он собирался использовать пьесу, как микрокосм,чтобы высказаться насчет злоупотребления властью. Теперь же Джек все больше склонялся к тому, чтобы рассматривать Денкера в качестве мистера Чипса, да и трагедией уже казались вовсе не интеллектуальные мучения Гэри Бенсона, а, скорее, уничтожение старого добряка-учителя - директора школы, не сумевшего разгадать циничные уловки чудовища, прикинувшегося мальчиком.

Джек был не в состоянии закончить эту пьесу.

Сейчас он сидел и глядел на нее, сердито хмурясь, прикидывая, нельзя ли как-нибудь спасти положение. Честно говоря, Джек считал, что нельзя. Начинал он одну пьесу, а та каким-то образом - раз-два - превратилась в другую. Да что за черт!

Все равно, следовало закончить её и раньше. Все равно она сплошное дерьмо. Кстати, почему это он решил довести себя этой пьесой до помешательства именно нынче вечером? Денек выдался такой, что нечего удивляться, если голова отказывается работать как надо.

- ...забрать его вниз?

Джек оторвал взгляд от пьесы, пытаясь сморгнуть паутинки.

- А?

- Я сказала, как нам забрать его вниз? Нам надо отправить Дэнни отсюда, Джек.

На мгновение в мыслях Джека воцарилась такая сумятица, что он никак не мог понять, о чем речь. Потом сообразил и издал короткий, лающий смешок.

- Тебя послушать, так это - раз плюнуть.

- Я не это имею в виду...

- Что за вопрос, Венди. Вот переоденусь в вестибюле в телефонной будке, посажу его к себе на спину и слетаю в Денвер. Супермен Джек Торранс - вот как меня звали в дни моей юности.

Лицо Венди медленно выразило обиду.

- Я понимаю, что это трудно, Джек. Передатчик сломан.

Снег... но пойми же и трудности Дэнни. Господи, до тебя что, не доходит? Он чуть не впал в кататонию, Джек! Что, если бы он не вышел из нее?

- Но ведь вышел же, - сказал Джек чуть отрывистей, чем следовало. Его тоже испугало состояние Дэнни - пустые глаза, расслабленное лицо... конечно, испугало. Сперва. Но, чем больше он размышлял об этом, тем сильнее недоумевал - не было ли все это представлением, затеянным, чтобы избежать наказания. В конце концов, мальчишка же сунул нос, куда не следовало.

- Какая разница, - сказала Венди. Она подошла к мужу и уселась на край кровати у стола. На лице смешались удивление и тревога. - Джек, а синяки на шее! Что-то же добралось до него! И я хочу, чтоб он оказался от этого подальше!

- Не кричи, - выговорил он. - У меня болит голова, Венди.

Я обеспокоен не меньше твоего, так что, пожалуйста... не...

кричи.

- Ладно, - сказала она, понижая голос. - Не буду кричать.

Но я не понимаю гебя, Джек. Здесь есть кто-то кроме нас.

Вдобавок кто-то не слишком приятный. Нам придется спуститься в Сайдвиндер - не только Дэнни, нам всем. Быстро.

А ты... ты сидишь тут и читаешь свою пьесу!

- Что ты залатила: придется спуститься, придется спуститься. Должно быть, по-твоему, я и впрямь Супермен.

- По-моему, ты мой муж, - тихо сказала она и посмотрела себе на руки.

Джек взорвался. Он шмякнул пьесу об стол, снова развалив ровную стопку, сминая нижние листы.

- Самое время, чтобы ты, Венди, прочувствовала кои-какие горькие истины. Похоже, как говорят социологи, "ты ими не прониклась". Они болтаются у тебя в голове, как кучка незакрепленных биллиардных шаров. Надо загнать их в лузы.

Тебе следует понять, что снег нас тут запер.

Дэнни вдруг зашевелился в кроватке. Не просыпаясь, он начал крутиться и ворочаться. "Как всегда, когда мы скандалим", - печально подумала Венди. - "А мы опять за свое".

- Не буди его, Джек. Пожалуйста.

Тот оглянулся на Дэнни. Краска немного отхлынула от щек.

- О'кей. Извини. Прости, что я так нагрубил, Венди. Дело вовсе не в тебе. Но я же разбил передатчик. Если кто и виноват, так это я. Приемник здорово связывал нас с большой землей. "Ноль-ноль-на-приеме. Мистер Спасатель, пожалуйста, приезжайте за нами. Нам нельзя так поздно болтаться на улице".

- Не надо, - сказала она и положила ему ладонь на плечо.

Джек прижался к ней щекой. Свободной рукой Венди коснулась его волос.

- По-моему, я тебя в таком обвинила, что ты получил на это право. Иногда я - вылитая мать. Умею быть стервой. Но пойми, существуют вещи, которые... трудно преодолеть. Ты должен это понять.

- Это ты про руку? - Джек поджал губы.

- Да, - ответила Венди, а потом торопливо продолжила: - Но дело не только в тебе. Я тревожусь, когда он уходит поиграть на улицу. Он хочет на будущий год двухколесный велосипед и мне не по себе - пусть даже там будут тренировочные колесики, все равно. Меня беспокоят его зубы и зрение, и та штука, которую он называет сиянием. Мне неспокойно. Он ведь маленький и кажется очень хрупким, а еще... еще, похоже, чему-то в этом отеле он понадобился. И, если будет такая необходимость, оно доберется до Дэнни через нас. Вот почему мы должны забрать его отсюда, Джек. Я это знаю! Чувствую! Мы должны увезти его отсюда!

Она была так возбуждена, что больно сжала плечо Джека, но тот не отстранился. Ладонь Джека отыскала твердую тяжесть левой груди Венди и принялась ласкать её сквозь рубашку.

- Венди, - произнес он и сделал паузу. Она ждала, чтобы Джек ещё раз упорядочил те неизвестные ей слова, которые собрался сказать Сильная рука на груди рождала приятное успокоение. - Может, я сумел бы отвести его вниз на снегоступах. Часть пути Дэнни смог бы пройти сам, но в основном пришлось бы его тащить. А значит - на одну-две, а может, и три ночи разбивать лагерь под открытым небом. То есть строить волокушу, чтобы тащить продукты и спальные мешки.

У нас есть маленький приемник, поэтому можно было бы выбрать день, когда синоптики обещают трехдневное затишье с хорошей погодой Но если прогноз окажется неправильным, - закончил он размеренным тихим голосом, - я думаю, мы можем погибнуть.

Венди побледнела. Ее лицо казалось светящимся, почти призрачным. Джек продолжал ласкать её грудь, легонько потирая сосок подушечкой большого пальца.

Венди тихонько застонала, но почему, сказать было трудно.

Может быть, из-за услышанного, а может, отзываясь на то, как он нежно сжимал её грудь. Он передвинул руку повыше и расстегнул верхнюю пуговку её рубашки. Венди переступила с ноги на ногу. Джинсы как-то сразу показались слишком тесными, это немного раздражало, но было приятно.

- А значит, пришлось бы оставить тебя одну - ты ведь совершенно не умеешь ходить на снегоступах. Что могло бы обернуться трехдневной неизвестностью. Хочется тебе этого?

Рука скользнула ко второй пуговке и расстегнула её, открыв начало ложбинки между грудями.

- Нет, - сказала Венди слегка охрипшим голосом. Она оглянулась на Дэнни. Тот перестал крутиться и вертеться. Большой палец заполз обратно в рот. Значит, все было хорошо. Но Джек что-то недоговаривал. Слишком уж унылую картину он нарисовал Было что-то еще... что?

- Если мы останемся на месте, - проговорил Джек, с той же нарочитой медлительностью расстегивая третью и четвертую пуговицы, - сюда непременно сунет нос спасатель из парка или сторож с аттракционов - просто так, узнать, как дела.

Тут мы просто заявим, что хотим вниз. И он об этом позаботится.

Джек тихонько высвободил обнаженные груди жены из широкого "У" расстегнутой рубашки, нагнулся и обхватил губами столбик соска. Тот оказался твердым и стоял торчком. Язык Джека медленно заскользил туда-обратно, задевая его - так, как нравилось Венди. Венди издала короткий стон и выгнула спину.

(?Я что-то забыла?)

- Милый? - позвала она. Ее руки сами собой нашли затылок мужа и, когда тот отозвался, его голос заглушала плоть Венди. - Как спасатель вытащит нас отсюда?

Он приподнял голову, чтобы ответить, а потом пристроился ртом ко второму соску.

- Если вертолет окажется занят, по-моему, придется снегоходом.

(!!!)

- Но у нас есть снегоход! Уллман же говорил!

Рот Джека на мгновение замер возле её груди. Потом Джек выпрямился. Венди немного раскраснелась, глаза слишком блестели. Лицо Джека, напротив, было спокойным, будто он только что читал довольно скучную книгу, а не был поглощен любовной игрой с женой.

- Если есть снегоход, то нет проблемы, - возбужденно проговорила она. - Можно отправиться вниз втроем.

- Венди, я в жизни не водил снегоход...

- Вряд ли научиться так уж трудно... В Вермонте на них десятилетки гоняют по полям... хотя понятия не имею, о чем думают их родители. А потом, когда мы познакомились, у тебя был мотоцикл.

Был, "Хонда". 35 кубических сантиметров. Вскоре после того, как они с Венди стали жить вместе, Джек продал его, чтобы купить сааб.

- Наверное, я сумел бы, - медленно произнес он. - Только интересно, хорошо ли его содержали. Уллман с Уотсоном... они хозяйничают в отеле с мая по октябрь. И думают о летних нуждах. Уверен, бензина в баках нет. Может не оказаться ни тормозов, ни аккумулятора. Или всего сразу. Венди, я не хочу, чтобы ты строила воздушные замки.

Теперь Венди пришла в крайнее возбуждение, она наклонилась к нему и груди вывалились из-под рубашки. Джеку вдруг захотелось ухватить одну из них и выворачивать, пока Венди не завизжит. Может, это научило бы её держать язык за зубами.

- Бензин не проблема, - говорила она. - И у фольксвагена, и тутошнего фургона полные баки. А в сарае должно быть канистра - ты мог бы взять бензин про запас.

- Да, - признался он. - Канистра есть. - На самом деле их было три: две по пять галлонов и одна - на два галлона.

- Держу пари, свечи и аккумулятор тоже там. Никто не будет держать снегоход в одном месте, а свечи и аккумулятор - в другом, правда?

- Да, маловероятно, а? - Он поднялся и прошел туда, где спал Дэнни. На лоб малышу упала прядка волос, и Джек осторожно откинул её. Дэнни не шелохнулся.

- А если ты сможешь запустить его, то увезешь нас? - спросила за спиной у Джека Венди. - В первый же день, как по радио объявят хорошую погоду?

Он ответил не сразу. Он стоял, глядя вниз, на сына, и запутанные чувства растворялись в волне любви. Мальчик был точь-в-точь таким, как она говорила - хрупким, ранимым. Отметины на шее виднелись очень явственно.

- Да, - подтвердил он. - Я запущу его и мы выберемся отсюда как можно быстрее.

- Слава Богу!

Он обернулся. Венди уже сняла рубашку и легла на постель: плоский живот, груди дерзко нацелены в потолок. Она лениво поигрывала ими, теребя соски.

- Поспешите, джентльмены, - негромко сказала она, - пора.

Потом она лежала на сгибе его руки, ощущая восхитительный покой. В комнате горел только ночник Дэнни, который тот притащил с собой из своей комнаты. Оказалось, поверить в то, что они делят "Оверлук" с кровожадным незваным гостем, очень нелегко.

- Джек?

- Мммм?

- Что напало на Дэнни?

Он ответил уклончиво.

- Мальчику что-то дано. Талант, которого нам с тобой не хватает. Прошу прощения, не хватает большинству. Может быть и в "Оверлуке" кое-что имеется.

- Привидения?

- Не знаю. Но что не в смысле Олджернона Блэквуда - это точно. Скорее, остатки настроений и эмоций тех людей, которые тут останавливались. И добрых, и недобрых. В этом смысле свои призраки есть в каждом крупном отеле. Особенно в старых.

- Но покойница в ванне... Джек, он ведь не сходит с ума, нет?

Джек сжал её и тут же выпустил.

- Мы знаем, что время от времени он впадает... ну... мягко говоря, в трансы. Мы знаем, что во время таких трансов он иногда... видит?., вещи, которых не понимает. Если возможны прекогнитивные трансы, они, вероятно, продукт деятельности подсознания. По Фрейду оно никогда не говорит с нами языком буквальных понятий, только символами. Если видишь во сне булочную, где никто не говорит по-английски, не исключено, что тебя тревожит способность содержать свою семью. Или просто-напросто то, что тебя никто не понимает. Я читал, что эпилептический сон - стандартный выход ощущению грозящей опасности. Такие вот пустячные игры. По одну сторону сетки сознание, по другую - подсознание, и они гоняют туда-сюда какой-нибудь образ. То же самое с психическими заболеваниями, предчувствиями и так далее. Почему же с предвидением дело должно обстоять иначе? Может быть, Дэнни действительно увидел кровь на стенах президентского люкса. В его возрасте дети часто подменяют представление о смерти образом крови и наоборот. Образ для них всегда более приемлем, чем концепция. Уильям Карлос Уильяме, педиатр, это понимал. Мы растем и постепенно воспринимать идеи становится легче, а образы остаются поэтам... Я уже храплю.

- Мне нравится слушать, как ты храпишь.

- Ребята, вот она и проговорилась. Вы все свидетели.

- А следы на шее, Джек. Они-то настоящие.

- Да.

Молчание затянулось. Венди решила, что муж, должно быть, уснул и сама начала соскальзывать в дрему, как вдруг он сказал:

- Тут можно придумать два объяснения. Ни в одном из них нет места нашему четвертому жильцу.

- Какие? - приподнялась на локте Венди.

- Спигматы.

- Спигматы? Это, когда у кого-нибудь течет кровь в Страстную пятницу, да?

- Да. Бывает, у тех, кто глубоко верует в божественность Христа, всю Страстную неделю с ладоней и ступней не сходят кровоточащие язвы. Такое чаще встречалось в средние века.

В те дни считалось, что на таких людях - благословение Господне. Не думаю, что католическая церковь объявляла это полным чудом - весьма ловко с их стороны. Спигматы не слишком отличаются от искусства йогов. Просто сейчас такие вещи более понятны, вот и все. Те, кто разбирается во взаимодействии тела с сознанием - то есть, изучают его, понимать-то никто не понимает - считают, что степень нашего участия в управлении теми функциями, которые не зависят от воли человека, куда больше, чем принято думать. Если хорошенько сосредоточиться, можно замедлить свое сердцебиение. Ускорить метаболизм.

Усилить потоотделение. Или вызвать кровотечение.

- Думаешь, Дэнни выдумал эти синяки на шее? Джек, я просто не могу в это поверить.

- Поверить, что это возможно, я могу - хотя тоже считаю его маловероятным. Скорее уж он их сам себе поставил.

- Сам себе?

- Уже бывало, что мальчик, впадая в эти свои трансы, причинял себе боль. Помнишь, тогда, за ужином? По-моему, в позапрошлом году. Мы были так злы друг на дружку, что почти не разговаривали. И тут - бац! - Дэнни закатил глаза и упал лицом в тарелку. А потом на пол. Помнишь?

- Да, - отозвалась Венди. - Еще бы. Я думала, у него припадок.

- В другой раз мы пошли в парк, - продолжал он. - Без тебя. Дэнни уселся на качели и покачивался туда-сюда. Вдруг он рухнул на землю, как подстреленный. Я подбежал, поднял его и тогда он совершенно неожиданно пришел в себя. Увидел меня и сказал: "Я ушиб попку. Скажи маме, чтоб закрыла окна в спальне, если пойдет дождик". А лило тем вечером, как из ведра.

- Да, но...

- И с улицы он всегда приходит расцарапанный, с разбитыми локтями. А спросишь его, откуда та царапина или эта, так он просто заявляет: "Играл" и дело с концом.

- Джек, все дети падают и набивают шишки. А уж мальчишки принимаются за это сразу, как выучатся ходить, и не останавливаются лет до двенадцати-тринадцати.

- Что Дэнни свое получает, я не сомневаюсь, - ответил Джек. - Он ребенок активный. Но я не забыл ни тот день в парке, ни тот вечер, когда мы ужинали. И не могу понять: все ли синяки и шишки нашего чада происходят от того, что он нет-нет, да и полетит вверх тормашками. Этот доктор Эдмондс сказал, что Дэнни вырубился прямо у него в кабинете, Господи ты Боже мой!

- Ну хорошо. Но эти синяки - от пальцев. Клянусь. Их, падая, не набьешь.

- Он впадает в трансы, - сказал Джек. - Может быть, видит то, что некогда случилось в этой комнате. Спор. А может, самоубийство. Сильные эмоции. Это не кино смотреть - мальчик, в очень внушаемом состоянии, попадает в самую гущу этой пакости. Возможно, его подсознание материализовало происходившее там символическим путем... в виде снова ожившей покойницы, зомби, нежити, упыря - называй, как хочешь.

- У меня мурашки по коже, - сказала она охрипшим голосом.

- И у меня. Я не психиатр, но, кажется, такая идея отлично подходит. Разгуливающая покойница символизирует умершие чувства, оконченные жизни, которые просто не желают сдаться и исчезнуть... но, поскольку она - образ подсознательный, она одновременно и сам Дэнни. В состоянии транса сознание Дэнни подавлено, за ниточки тянет фигура из подсознания.

Дэнни обхватывает руками собственную шею и...

- Перестань, - велела Венди. - Я поняла. По-моему, Джек, это ещё страшнее, чем крадущийся по коридорам чужак. От чужака можно уехать. А от себя - нет. Ты же говоришь о шизофрении.

- Очень ограниченного типа, - заявил он, но в тоне сквозило легкое беспокойство. - И очень специфической природы. Потому что мальчик, похоже, умеет читать мысли и действительно время от времени способен на вспышки провидения. При всем старании не могу считать это психическим заболеванием. В конце концов, все мы несем в себе шизовидные задатки. Думаю, когда Дэнни станет постарше, он справится с этим.

- Если ты прав, то увозить его отсюда нужно обязательно.

Какая разница, что с ним - в этом отеле Дэнни становится хуже.

- Я бы не сказал, - возразил Джек. - Если бы он делал, как ему говорят, то, прежде всего, не полез бы в тот номер и ничего бы не случилось.

- Господи, Джек! По-твоему, если человек не послушался, самое подходящее - это... это наполовину задушить его?

- Нет... нет. Конечно, нет. Но...

- Никаких но, - объявила Венди, яростно мотая головой. - Истина заключается в том, что мы только строим предположения. И понятия не имеем, в какой момент он может свернуть за угол и попасть в одну из этих... воздушных ям, коротких фильмов ужасов или что оно там такое. Мы должны увезти его отсюда. - Она немножко посмеялась в темноте. - Дальше и у нас начнутся видения.

- Не болтай чепуху, - сказал Джек и во тьме комнаты увидел сгрудившихся у дорожки древесных львов - голодных ноябрьских львов, которые уже не охраняли, а стерегли тропу.

На лбу выступил холодный пот.

- Ты действительно ничего не видел, да? - спрашивала Венди. - Я хочу сказать, когда поднялся в тот номер. Ничего не видел?

Львы исчезли. Теперь перед ним появилась пастельно-розовая занавеска и покоящийся за ней темный силуэт. Закрытая дверь. Он снова услышал приглушенное быстрое "бух!" и последовавшие за ним звуки, которые могли оказаться топотом бегущих ног. Как страшно, неровно колотилось сердце, пока он боролся с ключом.

- Ничего, - ответил Джек и не погрешил против истины.

Он был взвинчен. Не уверен в том, что же происходит. У него не было случая проанализировать свои мысли и найти разумное объяснение синякам на шее сына. Черт возьми, он и сам здорово поддается внушению. Иногда галлюцинации оказываются заразными.

- А ты не передумал? В смысле - насчет снегохода?

Руки Джека внезапно сжались в тугие кулаки.

(Хватит ко мне приставать!)

- Я согласился, верно? Значит, так и будет. Теперь спи.

День был длинный и тяжелый.

- Да ещё какой, - согласилась она. Когда она повернулась поцеловать его в плечо, простыни зашелестели. - Я люблю тебя, Джек.

- И я тебя, - ответил он, но слова были просто движением губ. Кулаки так и не разжались, как будто руки заканчивались булыжниками. На лбу заметно пульсировала жила. Венди ни слова не сказала о том, что же им делать после того, как вечеринка окончится и они окажутся внизу. Ни единого слова.

Только "Дэнни то", да "Дэнни се", да "Джек, как я боюсь!"

Да, да, она боится, что в шкафу живет бука, да не один, боится качающихся теней - ещё как боится. Но и в реальных причинах для боязни недостатка не было. Спустившись вниз, они объявятся в Сайдвиндере с шестьюдесятью долларами и в тех шмотках, что на себе. Даже без машины. Даже будь в Сайдвиндере ломбард (а его там нет), им нечего было бы заложить, кроме коротковолнового приемничка "Сони" и кольца Венди за девяносто долларов - обручального, с бриллиантом. Приемщик в ломбарде дал бы им двадцать долларов. Добрый приемщик.

Работы он не найдет ни временной, ни сезонной - разве что расчищать подъездные дороги, по три доллара за вызов. Джек Торранс, тридцати лет, однажды опубликовавшийся в "Эсквайре" и лелеявший мечты (ему казалось, не столь уж беспочвенные) стать за следующие десять лет ведущим американским писателем, который со взятой в сайдвиндерском "Вестерн-Авто" лопатой на плече звонит в двери... эта картина вдруг встала у Джека перед глазами куда отчетливей, чем львы живой изгороди. Он ещё крепче сжал кулаки, чувствуя, как ногти врезаются в ладони, оставляя таинственные кровоточащие следыполумесяцы. Джон Торранс стоит в очереди, чтоб обменять свои шестьдесят долларов на продуктовые карточки: а вот он стоит в другой очереди в сайдвиндерской методистской церкви, чтобы получить на благотворительной раздаче что-нибудь из вещей и гнусные взгляды местных. Джек Торранс, который объясняет Элу, что им просто пришлось уехать пришлось бросить "Оверлук" со всем содержимым на растерзание вандалам или ворам на снегоходах и выключить котел, потому что "видишь ли Эл, аттандэ ву. Эл, там живут привидения и они желают зла моему мальчику. Пока, Эл". Раздумья о главе четвертой - "Для Джека Торранса пришла весна". Что тогда? Когда - тогда? Джек полагал, что, может быть, им удалось бы добраться на фольксвагене до западного побережья. Достаточно поставить новый бензонасос. Пятьдесят миль к западу отсюда дорогами идет все время под горку - черт побери, можно пустить "жука" чуть ли не нейтральным ходом и вдоль берега добраться до Юты. Вперед, в солнечную Калифорнию, край апельсинов и случайностей. Человек с репутацией настоящего алкоголика, избивающего ученика и гоняющегося за привидениями, несомненно, сумеет сам выписать себе путевку. Все, что угодно.

Техник-смотритель - обслуживание автобусов "Грейхаунд". Автомотобизнес - прорезиненная униформа мойщика машин. Не исключено кулинарное искусство мытье тарелок в столовой.

Или более ответственный пост - например, заливать бензин.

Такая работа даже стимулирует интеллект: посчитать сдачу, выписать кредитную квитанцию... Могу дать вам двадцать пять часов в неделю за минимальную плату. В год, когда хлеб "Чудо" идет по шестьдесят центов за буханку, нелегко слушать такие песни.

С ладоней закапала кровь. Ни дать, ни взять спигматы.

Да-да. Джек покрепче сжал кулаки, ожесточая себя болью.

Жена спала рядом - почему бы ей не спать? Проблемы исчезли. Он согласился увезти их с Дэнни от противного бяки и проблем не стало. Вот видишь, Эл, я подумал, что лучше всего будет...

(убить её.)

Эта мысль, обнаженная, ничем неприкрашенная, поднялась ниоткуда. Страстное желание вышвырнуть её, голую, недоумевающую, ещё не проснувшуюся, из постели и душить - большие пальцы на дыхательном горле, остальные давят на позвонки; вцепиться в шею как в зеленый побег молодой осинки; вздернуть голову Венди и с силой опустить на дощатый пол, еще, ещё раз, со стуком и треском, кроша и круша. Танцуем джаз, детка. Встряхнись-повернись. Джек заставит её получить по заслугам, свое лекарство Венди получит. До капельки. До последней горькой капли.

Джек смутно сознавал, что где-то за пределами его жаркого, лихорадочного внутреннего мирка слышен приглушенный шум.

Он бросил взгляд через комнату - Дэнни снова воевал в постели, крутился, сминая простыни. Из глубины гортани несся стон - тихий, сдавленный звук. Какой-то кошмар? Лиловая, давно умершая женщина шаркает ему вдогонку по извилистым коридорам отеля? Джек отчего-то думал, что это не так. За Дэнни во сне гналось что-то другое. Пострашнее.

Горькую плотину эмоций прорвало. Он вылез из кровати и подошел к мальчику, чувствуя дурноту и стыд за себя. Надо было думать о Дэнни - не о Венди, не о себе. Только о Дэнни.

Неважно, в какую форму Джек загнал факты - в глубине души он знал, что Дэнни увезти необходимо. Он расправил простыни и закрыл мальчика пледом, лежавшим в изножье кровати. Дэнни уже опять успокоился. Джек дотронулся до лба спящего

(что за чудовища беснуются прямо под костной перегородкой?)

и нашел его теплым, но в меру. К тому же, мальчик снова мирно спал. Странно.

Он забрался обратно в постель и попытался уснуть. Безуспешно.

Как несправедливо, что дела приняли такой оборот - похоже, к ним подкралось невезение. Переехав сюда, они в конечном счете не сумели от него отделаться. К тому времени, как завтра днем они прибудут в Сайдвиндер, золотой шанс уже улетучится. Уйдет за синим замшевым ботинком, как имел обыкновение выражаться давний однокашник Джека, с которым он делил комнату. Подумать только, если они не уедут, если как-нибудь продержаться, все будет совсем иначе. Он, не одним, так другим способом, закончит пьесу. Приделает какуюнибудь концовку. Может быть, его неуверенность относительно героев придаст первоначальному варианту финала заманчивый оттенок неопределенности. Вполне вероятно, ему удастся на этом подзаработать. Но и без пьесы Эл отличным образом может убедить стовингтонский совет снова взять Джека на работу. Разумеется, целых три года ему придется оттрубить в качестве профессионала-преподавателя, но, если ему удастся воздерживаться от спиртного и не бросать творчество, то, вероятно, весь этот срок оставаться в Стовингтоне не придется.

Конечно, раньше он за Стовингтон и гроша ломаного не дал бы, он чувствовал, что задыхается, что похоронен заживо. Но то была незрелая реакция. Более того - как может человеку нравиться преподавать, если каждые два-три дня на первых трех уроках череп разрывает похмельная головная боль? Такого больше не будет. Джек был уверен, что сумеет куда лучше справиться со своими обязанностями.

Где-то на середине этой мысли все стало рассыпаться на кусочки и Джек уплыл в царство сна. Вслед ему колокольным звоном полетела последняя мысль:

Похоже, здесь мне удастся обрести покой. Наконец-то. Если только мне позволят.

Когда Джек проснулся, он стоял в ванной комнате номера (Снова бродил во сне? - почему? - здесь нет радиопередатчика, который можно разбить.)

В ванной горел свет, комната за спиной тонула во мраке.

Длинная ванна на львиных лапах была затянута занавеской.

Коврик для ног возле неё смялся и отсырел.

Ему стало страшно, но страх был призрачным, как во сне, и Джек догадался, что все это - не наяву. В "Оверлуке" призрачным казалось очень многое.

Он подошел к ванне, не желая лишить себя возможности ретироваться.

И откинул занавеску.

В ванне лежал совершенно голый Джордж Хэтфилд. Он покачивался на воде, словно ничего не весил, и в груди у него торчал нож. Сама вода окрасилась в ярко-розовый цвет. Глаза Джорджа были закрыты. Вяло плавающий член напоминал водоросль.

Джек услышал собственный голос:

- Джордж...

При этих словах Джордж медленно раскрыл глаза. Серебряные. В них не было ничего человеческого.Белые, как рыбье брюшко, руки Джорджа нащупали края ванны, он подтянулся и сел. Воткнутый точно между сосками нож торчал в груди Края раны уже стянулись.

- Ты переставил таймер вперед, - сказал Джордж с серебряными глазами.

- Нет, Джордж, нет. Я...

- Я не заикаюсь.

Теперь Джордж поднялся на ноги, по-прежнему не сводя с Джека серебряных нечеловеческих глаз, а его рот растянула мертвая улыбка-гримаса. Он перекинул через фарфоровый бортик ванны ногу. Белая, сморщенная ступня оказалась на коврике.

- Сперва ты пытался переехать меня, когда я катался на велосипеде, а потом перевел вперед таймер, а потом пытался насмерть заколоть меня, но я все равно не заикаюсь, - Джордж шел к нему, вытянув руки со слегка скрюченными пальцами. От него пахло сыростью и плесенью, как от попавших под дождь листьев.

- Ради твоей же пользы, - выговорил Джек, пятясь. - Я перевел его вперед для твоей же пользы. Более того, я случайно знаю, что ты смошенничал с итоговым сочинением.

- Я не мошенник.. и не заика.

Руки Джорджа коснулись его шеи.

Джек развернулся и кинулся бежать, но вместо этого, словно сделавшись невесомым, медленно поплыл, как частенько бывает во сне.

- Нет, ты мошенник! - в страхе и яростно выкрикнул он, минуя неосвещенную спальню-гостиную. - Я докажу!

Руки Джорджа снова оказались на его шее. Страх заполнял сердце Джека, пока тот не уверился, что сейчас оно лопнет. А потом, наконец, его рука ухватила дверную ручку, та повернулась и Джек распахнул дверь настежь. Он вынырнул из комнаты, но не в коридор третьего этажа, а в подвал позади арки. Горела затянутая паутиной лампочка. Под ней стоял его складной стул застывшая геометрическая форма. Вокруг, куда ни глянь, громоздились миниатюрные горные хребты из коробок и ящиков, перевязанных пачек накладных и Бог знает чего еще. Джека пронизало облегчение.

- Я найду его! - услышал он собственный крик. Он схватил отсыревшую, заплесневелую картонную коробку, та развалилась у него в руках, выплеснув водопад желтых тоненьких листиков. - Оно где-то здесь! Я найду его! Погрузив руки вглубь бумаг, он одной вытащил высохшее, словно бумажное, осиное гнездо, а другой - таймер. Таймер тикал. От его задней стенки шел длинный провод, к другому концу которого был прикреплен заряд динамита. Вот! - взвизгнул Джек. - Вот, получи!

Облегчение превратилось в полное торжество. Он не просто убежал от Джорджа - он победил. Пока у него в руках такие талисманы, Джордж никогда не тронет его снова! Джордж в ужасе обратился в бегство.

Он начал оборачиваться, чтоб можно было встретить преследователя лицом к лицу - и тут-то на шее Джека сомкнулись руки Джорджа. Пальцы стиснули горло, перекрыли кислород. Он в последний раз судорожно втянул воздух, широко разевая рот, и перестал дышать.

- Я не заика, - донесся из-за спины шепот Джорджа.

Джек выронил осиное гнездо и оттуда яростной желто-коричневой волной хлынули осы. Легкие горели. Перед глазами все колыхалось, но взгляд Джека упал на таймер, и чувство торжества вернулось, а с ним - вздыбленный вал праведного гнева. Вместо того, чтобы соединять таймер с динамитом, провод тянулся к золотому набалдашнику массивной черной трости, вроде той, которую завел себе отец Джека, попав в аварию с молоковозом Джек ухватил её, и провод отделился. Руки ощутили тяжесть трости - здесь она казалась на своем месте. Он широко размахнулся. На обратном пути трость зацепила провод, с которого свисала лампочка, и та закачалась из стороны в сторону, отчего тени, окутывающие комнату, пустились отплясывать на полу и стенах какой-то чудовищный танец Опускаясь, палка ударила что-то очень твердое. Джордж завизжал. Пальцы, сжимавшие горло Джека, ослабли.

Вырвавшись на свободу из рук Джорджа, Джек быстро обернулся. Джордж стоял на коленях, пригнув голову, обеими руками закрывая макушку. Под пальцами проступала кровь.

- Пожалуйста, - робко прошептал Джордж, - отпустите меня, мистер Торранс.

- Сейчас ты свое получишь, - прорычал Джек. - Клянусь Богом. Щенок. Никчемная шавка. Сейчас, клянусь Богом. До капли. До последней поганой капли!

Над головой покачивалась лампочка, плясали тени. Джек замахивался вновь и вновь, нанося удар за ударом, поднимая и опуская руку, как робот. Окровавленные пальцы Джорджа, защищавшие голову, скользнули, но Джек все опускал и опускал трость - на шею, на плечи, на спину с руками. Вот только трость перестала быть тростью и превратилась в молоток с яркой полосатой ручкой. В молоток, у которого одна сторона помягче, а другая - потверже. Рабочий конец был выпачкан кровью, на него налипли волосы Потом монотонные размеренные шлепки, с которыми молоток врезался в тело, сменились гулким стуком, раскаты которого эхом гуляли по подвалу. Да и голос самого Джека стал таким же - гулким, бестелесным.

Но одновременно, как это ни парадоксально, он зазвучал слабее, невнятно, обиженно... будто Джек был пьян.

Коленопреклоненная фигура медленно, умоляюще подняла лицо. Собственно, лица уже не было - лишь кровавая маска, из которой выглядывали глаза. Размахнувшись для последнего свистящего удара, Джек полностью разогнал молоток и только потом заметил, что полное мольбы лицо у его ног принадлежит не Джорджу, а Дэнни. Это было лицо его сына.

- Папочка...

И тут молоток врезался в мишень, он ударил Дэнни прямо между глаз, закрывая их навсегда. Джеку почудилось, будто где-то кто-то расхохотался..

(Нет!)

Когда он очнулся, он голышом стоял над кроваткой Дэнни с пустыми руками, обливаясь потом. Последний крик Джека раздался лишь в его воображении. Он снова повторил, на этот раз шепотом:

- Нет. Нет, Дэнни. Никогда.

На подгибающихся, будто резиновых, ногах Джек вернулся в постель. Венди спала глубоким сном. Часы на ночном столике показывали без четверти пять. Он лежал без сна до семи, а когда зашевелился просыпающийся Дэнни, перекинул ноги через край кровати и начал одеваться. Пора было идти вниз проверять котел.

33. СНЕГОХОД

Вскоре после полуночи, пока все спали беспокойным сном, снег прекратился, насыпав на старую корку ещё восемь дюймов. Тучи разошлись, свежий ветер унес их прочь, и теперь

Джек стоял в пыльном слитке солнечного света, пробивающегося сквозь грязное окошко в восточной стене сарая.

Помещение было длиной почти с товарный вагон и не уступало ему по высоте. Пахло машинным маслом, бензином и смазкой, а ещё (слабый, вызывающий ностальгию, запах) - прелой травой. Вдоль южной стены, как солдаты на смотре, выстроились в ряд четыре мощные газонокосилки. Те две, на которых можно ездить, напоминали маленькие трактора. Слева расположились: бур-машина; закругленные лопаты, которыми подравнивают поле для гольфа; цепная пила; электрическая машинка для стрижки живой изгороди и длинный тонкий стальной шест с красным флажком на макушке. "Мальчик, чтоб через десять секунд мой мяч был тут. Получишь четвертак". "Да, сэр".

У восточной стелы, особенно ярко освещенной утренним солнцем, громоздились один на другом три стола для пинг-понга. В углу - грудой сваленные грузовики для шаффлборда ["Шаффлборд" - игра, где игроки с силой ударяют по диску и тот должен проскользнуть через игровую площадку (обычно 45 футов) на одну из пяти отметок, за которые начисляются очки (Прим перев)] и комплект для игры в роке - скрученные вместе проволокой воротца, яркие шары, уложенные во что-то наподобие картонки для яиц (ну и странные же у вас тут куры. Уотсон... да, а видели б вы тех зверюшек на газоне перед фасадом, хе-хе) и два набора молотков в стойках.

Джек подошел к ним, для чего пришлось перешагнуть через старый восьмигнездный аккумулятор (несомненно, когда-то он сидел под капотом тутошнего грузовичка), устройство для подзарядки и пару лежащих между ними мотков кабеля с разъемами Дж. К. Пенни. Вытащив из той стойки, что была ближе, молоток с короткой ручкой, Джек отсалютовал им, как рыцарь, приветствующий перед битвой своего короля.

На ум опять пришли кусочки сна (который уже спутался и поблек) что-то про Джорджа Хэтфилда и отцовскую трость.

Этого хватило, чтобы Джеку стало не по себе от того, что его рука сжимает молоток - обычный старый молоток для игры в роке на свежем воздухе. Довольно абсурдно, но Джек почувствовал себя немного виноватым. Не то, чтобы роке был такой уж распространенной игрой для улицы, сейчас куда популярнее крокет - более современный родственник... и, уж если на то пошло, детский вариант этой игры. Внизу, в подвале, Джек обнаружил заплесневелый сборник правил роке, напечатанный в начале двадцатых годов, когда в "Оверлуке" прошел Североамериканский турнир по этой игре. Да, игра что надо.

(ошизительная)

Джек легонько нахмурился, потом улыбнулся. Да, честно говоря, игра безумная. Что прекрасно выражал молоток. Мягкая сторона и твердая сторона. Тонкая, требующая зоркости игра... но одновременно игра, требующая грубых, мощных ударов.

Джек взмахнул молотком... УУУУУУУУУУПП!.. и чуть улыбнулся, услышав, с каким мощным свистом тот рассекает воздух. Потом вернул его в стойку и развернулся влево. То, что Джек там увидел, заставило его сдвинуть брови.