Молнии Великого Се (СИ)

Камень бежал к пещере, думая только о том, как бы опередить солдат. Отправляясь на разведку, он строго-настрого наказал Обглодышу быть настороже и, если что, дать знать, но мальчишка мог и не успеть… Хорошо, что не сунулись наобум через Великанов рот. Тамошние тропы наверняка перекрыты. А если попытаться уйти через гребень Правого рога? Будь он один, он бы именно так и поступил, но девушка и раненый — плохие товарищи для игры в прятки со смертью. Остается одно — драться! Только бы опередить солдат!

Еще не видя пещеры, он понял, что опоздал. Оттуда доносились крики, брань и звон оружия. Там уже шла битва. Но, во имя Великого Се, кто и с кем мог там биться?

Камень, задыхаясь, одолел последний склон. С какой легкостью он штурмовал стены крепостей и отвесные скалы много весен тому назад. Что поделаешь! Былой сноровки уже не вернуть, а со своими руками, ногами и спиной он как-нибудь потом разберется. Но предвидится ли это потом? Он очутился над пещерой на огромном морщинистом крыле превращенного в скалу гигантского ящера. Слух не подвел потомка Могучего Утеса — там внизу шел жестокий и беспощадный бой.

Снежный покров утратил свою свежесть и чистоту, превращенный в кровавую кашу, в которой барахтались трое или четверо раненых, силясь не задохнуться под стопами своих товарищей.

Камень узнал Синеглаза. Похоже эту ночь, как две предыдущие, княжич провел без сна. Его красивое лицо осунулось, волосы висели неопрятными космами, голову вместо обруча перетягивала грязноватая повязка со следами запекшейся крови, правая рука болталась на перевязи. Великий Се знает, дотянулся ли до него в ущелье Спасенных Ветерок или кто-то из посланцев в гибнущем Граде успел оказать сопротивление. Во всяком случае, сегодня участвовать в схватке самолично княжич не стремился. Крутя в левой руке, как игрушку, меч — прекрасный, словно песня, клинок с изображением Духа Ветра — он со скучающим видом стоял у скалы, укрывшись за спинами своих подчиненных.

Те же вполне безуспешно атаковали пещеру, узкую горловину которой оборонял, отбивая одновременно удары не менее пяти головорезов (больше не помещалось в ряд), рослый, длинноволосый боец. Мускулистое, обнаженное тело не имело никакой защиты, кроме ритуального узора, нанесенного на правое плечо, на груди прочерчивался причудливый узор свежих шрамов. Меч воин держал в левой руке — правая, прямо как у княжича, болезненно прижималась к туловищу, но наемников это не спасало, как не уберегали синтрамундские пластинчатые доспехи и железные колпаки.

Даже опытный глаз Камня с трудом распознавал приемы одинокого витязя, который казался неуловимым, словно вода, или ветер. Не приведи Великий Се встретиться с таким в поединке.

Взмах — и один наемник сгибается пополам, баюкая обрубок руки, еще один — и у другого распорота щека, а третий просто поскользнулся и упал в снег — такое тоже бывает. Но на их месте встают другие, и все приходится начинать сызнова.

В другой раз Камень непременно бы удивился чудесному выздоровлению молодого Урагана. Сейчас не было времени.

— Держись, Ветерок! — крикнул Камень.

Он проверил надежность уступа и с боевым кличем прыгнул в самую гущу свалки, опрокинув сразу двоих или троих. Его меч недолго мучался жаждой, изведав вкуса живой теплой плоти. Наемники князя Ниака второй раз за прошедшие две недели смогли убедиться, что длинные жилистые руки воина царя Афру не утратили силы, а выносливостью Камень мог поспорить с зенебоком. Ценой упорства и труда ему удалось пробить брешь в плотной стене человеческих тел и встать рядом с молодым Ураганом со стороны искалеченной руки. Похоже, скрижаль Великого Се сотворила еще одно чудо, поставив молодого воина на ноги всего за одну ночь. Ну и молодец же Обглодыш!

Впрочем, молодец или не молодец, а где же он? Обещал сторожить, а самого и след простыл. За такие дела следовало бы надрать уши, если, конечно, удастся до них добраться.

Зато царевна тут как тут. Хрупкая рука сжимает арбалет, стрелы летят одна за другой. На поясе висит нож — живой в плен она не попадет!

— Птица, берегись! — крикнул ей Ветерок, и в самое время. Из задних рядов какой-то горбоносый заросший бородач швырнул топор. Молодой Ураган поймал его лезвием меча и послал негодяю, пытавшемуся зайти с тыла, пригвоздив того к скале.

— Эй, Ураган! Отдай царевну! — закричал из-за спин своих людей Синеглаз. — Здесь она будет в большей безопасности, чем с тобой!

— Попробуй сам ей это предложить! — оскалил зубы в издевательской усмешке Ветерок. — Или подойти боишься?

— Боится, что как в прошлый раз, едва к ней прикоснется, укатится кубарем назад в Пустыню Гнева! — подумав, что это предположение не так уж далеко от истины, подхватил Камень, раздававший удары сразу троим противникам. Он никому не позволял приблизиться к Ветерку с правой руки.

— А, это тот самый безрогий зенебок из рода Могучего Утеса? — Синеглаз продвинулся чуть вперед, ровно настолько, чтобы не угодить под разящую сталь. — Вперед, остолопы! А то расскажу отцу, как вы не сумели одолеть однорукого калеку и старика, который вот-вот рассыплется!

Время остановилось для Камня. Железо звенело о железо и иногда, найдя цель, проваливалось в мякоть человеческого тела, под ногами противно ворочалось что-то мокрое и горячее, наемники пыхтели и дышали в лицо перегаром.

Ветерок, казалось, не чувствовал ни боли, ни усталости. У него в запасе были десятки жизней, и он рубил и колол, не жалея сил. А коли так, Камень тоже чувствовал, что будет стоять рядом, пока не обратится в предка Могучего Утеса, или пока не иссякнет океан времени. Только бы справиться с сердцем, а то чересчур уж оно настойчиво бьет в грудную клетку.

Как же обрадовался Камень, когда услышал знакомый рев и топот Крапчатого и Гривастого (Чубарый пропал вместе с Обглодышем). Зенебоки с утра выбрались из пещеры на окрестные склоны в поисках корма, но, услышав шум битвы, устремились на помощь хозяину.

— Режь зенебоков! Эти кавуковы дети от нас не уйдут! — возопил Синеглаз.

Пара-тройка наемников, внявших его приказу, немедленно получили отпор. Крапчатый поддел на рога одного из живодеров и швырнул его о скалы и грозно двинулся навстречу другим, как бы говоря: «Я боевой зенебок, а не домашняя скотина».

— Камень, уводи царевну! Я прикрою! — крикнул Ветерок.

— Как ты прикроешь с одной-то рукой?

— Заклинаю тебя, во имя памяти царя Афру и нашей дружбы, проводи ее в Гнездо Ветров! Обо мне не беспокойся. Моему племени Великий Се дал девять жизней!

Словно в доказательство своих слов Ветерок сделал несколько шагов вверх по отвесной скале, перекувырнулся в воздухе и, опустившись в центре поредевшего отряда наемников, закружился в бешеной пляске смерти.

Что оставалось делать Камню: хватать в охапку отчаянно сопротивляющуюся царевну и сажать ее на спину Крапчатого. Зенебок горной лавиной промчался по узкому проходу, сметая все на своем пути, и вылетел на тропу. Гривастый последовал было за ним, но Крапчатый строго глянул на него, и новичок остался поджидать молодого Урагана.

— Он не должен был там оставаться! Они убьют его! — плакала царевна, уткнувшись в травяную рубаху Могучего Утеса.

— Он великий воин, и я счастлив, что мне довелось сражаться рядом с ним.

Сзади послышался топот зенебока. Камень и Птица одновременно обернулись. Крапчатому вполне хватало собственных трех пар глаз, чтобы следить за дорогой. Ветерок! Хвала Великому Се! Бледный, как снежное облачное утро, весь в грязи и крови — трудно разобрать, где чужая кровь, где его. Но — живой!

Царевна едва не спрыгнула со спины Крапчатого — укутать теплым плащом, без промедления лечить раны. Камень чуть не силой удержал ее.

Вслед неслись проклятья, слышимые все яснее и яснее. Преследователи не собирались прекращать гонку.

— Крапчатый, поднатужься, — попросил Камень. — Хоть бы кто-нибудь из них сорвался в пропасть, раздави их трехрогий великан.

***

За всю свою долгую жизнь Камень не припоминал более безумного перехода через перевал Лучезарного копья. Только многолетняя выучка Крапчатого и помощь горных духов уберегли беглецов от полета в бездну. Камень готов был поклясться, что духи предков, услышав его мольбы, заботливо подставляют спины своему последнему потомку, могучими ладонями придерживают снежные глыбы, висящие над головами путников, убирают с пути обломки скал и осколки льда.

Синеглазова свора дышала в спину, и не приходилось даже оборачиваться, чтобы отмечать ее приближение, наемники гнали своих зенебоков во всю прыть, так, что те постоянно оскальзывались и спотыкались на осыпях, и брань их хозяев была слышна, наверно, даже в надзвездных чертогах Великого Се.

Из трех Синеглазовых дюжин уцелело не более половины головорезов: которые полегли у пещеры, которых горные духи не пропустили. Все равно их оставалось слишком много. В травяном лесу наемники имели преимущество: Крапчатый и Гривастый невольно создавали дорогу для них. Камень даже не брался пересчитывать количество голов, маячивших вдали над верхушками травы, лопатками ощущая остроту их копий.

Ветерок уже не боец. Золотоволосая голова отчаянного Урагана поникла, и на спине зенебока он держался только чудом. А Крапчатый? Сколько еще выдержит сердце старого друга?

Рассыпающиеся крошкой и пылью, истоптанные шагами времен подошвы гор ничего не слышали о ночной метели. В этот утренний час травяной лес окутывал туман, и зенебоки, казалось, шли вброд по молочной реке. Дорога становилась все более ровной и широкой. По этому пути двигались караваны торговцев, вывозивших руду с медного прииска старого Дола.

Сам рудник располагался с правой стороны от Великанова Рта на границе владений рода Земли и Могучего Утеса. У Камня болезненно сжалось сердце. Именно его предки, славившиеся на весь Сольсуран своими горными мастерами, знатоками золотоносных, медных и серебряных жил около полутора веков назад обнаружили это месторождение, с которого до сей поры на весь Сольсуран и в окрестные земли поставляли медь и самоцветы. Именно они начали первые разработки, терпеливо, как старший брат младшему, передавая секреты мастерства своим родичам, детям Земли. Теперь былое богатство и слава стали достоянием всепоглощающей реки забвения. Скоро, очень скоро, ее воды поглотят последнего в роду.

Камень понял, что возвращением в родные места Небесный Кузнец замкнул последнее звено в цепи его жизни, связав с самым первым звеном. Лучшей кончины он для себя и не желал. Сольсуранская царевна и скрижаль стоят того, чтобы за них умереть! Только пересадить девушку на спину к Гривастому — если силы совсем оставят Ветерка, она не даст ему упасть. К завтрашней ночи, если позволит Великий Се, они достигнут Гнезда Ветров.

Предание гласило, что души воинов, оставшихся без погребения, забирает туман. Камень этого не боялся. Он знал, что рано или поздно примкнет к их числу. Хотелось бы, конечно, позднее, нежели раньше, но это уж решать Небесному Кузнецу. Кроме того, говорили, что воины, погибшие за правое дело, пируют в надзвездных чертогах Великого Се.

Он повернул Крапчатого, дабы осуществить свое намерение, когда его слух уловил новый звук. Навстречу им со стороны невидимого пока Земляного града, наперерез преследователям мчались всадники — воины рода Земли, и их было не меньше сотни.

В первом ряду, на крупном, пегом зенебоке ехал хозяин Земляного града Дол, окруженный сыновьями. А рядом с ним — двое мужчин, облаченных в одежду воинов травяного леса, но отличающиеся от сольсуранцев так же, как изящный кинжал с серебряной насечкой, игрушка в руках богатой женщины, отличается от доброго тяжелого меча. В одном Камень признал остробрового Глеба, другого, коренастого, горбоносого богатыря, от ногтей до макушки заросшего черными, кудрявыми волосами, Могучий Утес еще не встречал, но его нездешний вид и особая манера держаться красноречиво говорили о том, что и он принадлежал к вестникам.

Лихие Синеглазовы охотники замедлили темп преследования, перейдя с галопа на рысь, а затем и вовсе пустив зенебоков шагом. На лицах наемников застыли неуверенность и страх: они не ведали, что их ожидает, и на ласковый прием не очень-то надеялись. В том, что появление людей Земли не случайно, не сомневался никто — среди воинов, лихо гарцуя на Чубаром, летел Обглодыш. С надиранием ушей, пожалуй, стоит повременить! Непонятно только, почему Синеглаз и Ягодник улыбаются с таким неприкрытым торжеством?

Завидев царевну и ее усталых спутников, вестники приветственно заулыбались, а горбоносый еще и замахал огромными волосатыми ручищами. Однако стоило беглецам приблизиться, как острые брови Глеба двумя блуждающими скалами сошлись на переносице, а его короткая верхняя губа задралась, искажая надменное лицо гримасой ярости.

— Вот он! — завопил Глеб, указывая на Ветерка. — Взять его!

— Он невиновен! — вскричала царевна, видя, как воины рода Земли смыкают вокруг ее возлюбленного ряды, к вятшей радости Синеглаза и уцелевших наемников. — Оставьте его, я сейчас все объясню!

— Ну, конечно! Все как в прошлый раз! — издевательски рассмеялся Глеб, подъезжая ближе.

— Но он действительно ни в чем не виноват!

— А кто же тогда разрушил станцию? Я еще пока не ослеп, да и Синдбад тоже. Впрочем, если ты нам не веришь, спроси у детей Земли! Они видели этого предателя и его сородичей! Это они, узнав Синдбада, отбили нас. Непонятно только зачем его хозяевам-змееносцам понадобилось впутывать в это дело дикарей из рода Ветров! Впрочем, если хорошенько подумать, Ураганы могли затаить на нас злобу за то, что мы отказались помочь им в их грязных интригах, и решили одним махом убрать докучливых вестников, а заодно захватить царевну и скрижаль!

— Ты можешь меня наконец выслушать?! — голос царевны звенел, по лицу катились горячие слезы ярости. — Это была провокация! Станцию разрушили наемники, переодетые в травяные рубахи рода Урагана! Они шли по нашим следам и преследовали нас от самой Пустыни Гнева!

— Ты бредишь, сестра, — покровительственно протянул к ней руку, подоспевший Синеглаз. — Я всего лишь пытался тебя спасти от этого негодяя!

Он попытался ее обнять, но царевна с гневом его оттолкнула:

— Оставь меня! Это ты негодяй! Я требую справедливого суда! Олег, что ты молчишь? Скажи им, что ты и твои братья невиновны!

Она повернулась к Ветерку, но он ее не слышал, как и не видел воинов Земли, подступивших к нему с копьями. Упав ничком на холку зенебока, он медленно сползал на землю, и его кровь, вытекая из многочисленных ран, окрашивала непривычным для травяного леса алым цветом шерсть Гривастого и стебли травы.

========== Шкура оборотня ==========

Похоронные обряды в Сольсуране обычно совершаются после заката, когда побежденный Владыка Дневного света тонет в океане Времени, чтобы к утру, пройдя очищение в его водах, возродиться вновь и вновь отвоевать мир. Пламя костра раздвигает фиолетовую тьму, устремляясь высоко до самых звезд, и огненная колесница уносит душу усопшего к надзвездным чертогам Великого Се.

Сольсуранцы не льют слез, никто не бьется в показной истерике. Суровые мужчины кривыми ножами делают надрезы на руках, обильно кропя землю вокруг костра, женщины раздирают ногтями лица, и только тот, кого великий Се и духи предков наделили даром сладкозвучного слова, заводит поминальную песнь, которую строфа за строфой подхватывает все племя. Песня звучит торжественно, в ней почти не чувствуется скорби, ведь смерть — это только переход…

— Господа исследователи! Признавайтесь, кто из вас лазил в системные файлы главного компьютера?

В дверном проеме по диагонали разместилась тощая, длинная фигура, в своей нелепости похожая на оживший экспонат музея готики. Это был киберинженер Вим Люциус.

— Твои шутки, Вим, как всегда умопомрачительны! — не отрывая взгляд от монитора, тряхнул упругими рыжими кудрями Вадик Куницын. Он в который раз прокручивал запись поминального обряда, пытаясь обнаружить сходство с аналогичным индуистским обрядом или ритуалами древних египтян.

— Да не мучайся ты, переведи на рапид, — предложил ему, проходивший мимо с парой каменных орудий Глеб.

— Или, еще лучше, сделай скриншоты, — посоветовал гидролог Эжен.

— И па-адключи, па-ажалуйста, наушники! — добавил геофизик Смбат, которого из-за сугубой непроизносимости его имени чаще называли Синдбадом. — Работать, па-анимаешь, рядом нэвозможно!

Птица предпочла промолчать, с сочувствием глядя на Вима. Что этот безобидный, но совершенно лишенный воображения человек делает в такой удивительной стране как Сольсуран? Впрочем, для работы с системами жизнеобеспечения станции лучшего сотрудника трудно себе было бы представить, если бы только не его умопомрачительная рассеянность. Он постоянно терял сменные блоки, путал программы кухонного комбайна и климат-контроля, а исследовательское оборудование, побывавшее у него на профилактике, приходилось потом заново настраивать. Повинуясь долгу руководителя проекта, Глеб вкатывал ему по выговору чуть ли не ежедневно, но на Вима они действовали не больше, чем хворостина на зенебока.

Видя, что на него никто не обращает внимания, Вим вошел в комнату целиком, водрузился на стул в какой-то дико неудобной для нормального человека позе и повторил свой вопрос.

— А что такое системные файлы? — Вадик продолжал острить. Он окончательно выбился из контекста и выключил запись.

Остальные тоже на время прервали работу. Вим на станции давно стал предметом всеобщих шуток, и все были рады редкой возможности развлечься. Одна лишь Лика продолжала смотреть в окуляры микроскопа. Да Обглодыш, которому Смбат до этого объяснял строение ядра планеты, зачарованно водил отмытым пальцем по сенсорному экрану.

— Анжела, кажется, вчера просматривала данные биометрии… — задумчиво почесал высокий залысый лоб Глеб.

— Ну и что с того, — бросив на начальника уничтожающий взгляд, отрезала та, — контролировать ваши биометрические параметры и сопоставлять их с данными большого компьютера входит в круг моих должностных обязанностей.

После окончательного и бесповоротного «нет» отношения между ней и Глебом стремительно приближались к точке замерзания, рискуя из молчаливой конфронтации перетечь в более серьезный конфликт. Уязвленное самолюбие руководителя проекта побуждало его нападками, придирками в работе и разного рода намеками на нее и сольсуранского княжича платить гордой красавице за ее нелюбовь. Лика же в ответ возводила между ним и собой все новые и новые бастионы из железа и льда. Сегодня, впрочем, она была настроена почти миролюбиво. Пришла ее очередь дежурить на орбите системы, и, собираясь отбыть после обеда, она предвкушала две недели спокойствия и свободы от необходимости общения с ним.

Поправив идеальную, волосок к волоску уложенную прическу, Лика строго глянула на Глеба:

— Конечно, я занималась биометрией. Сегодня я отбываю на орбиту, а в один из ближайших дней сюда должны приехать Арсеньев и этот, как его, Камень из рода Могучего Утеса. Вот я и вносила их параметры в систему.

Ассиметричное лицо Глеба приобрело выражение досадливой надменности:

— Я такого приказа не давал, — вздернул он острую бровь.

— А разве ты не приглашал Могучего Утеса погостить на станции? — вопросительно глянув на Птицу и Вадика, поинтересовалась Лика. — Или, может быть, ты собираешься принимать его на речном берегу?

— Какой берег?! — Вадик аж подскочил с места. — Он же последний в своем роду! Его необходимо записать! Птица говорила, он сведущ в Предании. Вдруг в его родовом эпосе обнаружатся какие-нибудь новые варианты мифа о Великом Се, предании о царе Арсе и истории заселения травяных лесов! Если я не ошибаюсь, их родовые владения располагаются как раз где-то в районе гор Трехрогого Великана, как раз там, куда смотрит найденный нами сфинкс. Нет, мы просто обязаны его хорошо принять!

— Да принимайте этого последнего из могикан сколько угодно! — раздраженно пожал плечами Глеб. — Только санобработку потом не забудьте провести! Я говорил в основном об Арсеньеве, этом приемном сыне Ураганов. Наличие его параметров в системе ставит под угрозу всю безопасность станции! Это то же самое, что отключить щит и впустить внутрь князя Ниака и его людей!

— Но он спас жизнь Ларисе и сохранил скрижаль! — напомнил Вадик, как обычно называя Птицу ее земным именем.

Глеб только отмахнулся от него:

— Это могла быть просто дешевая инсценировка. Вам не кажется странным его эффектное появление в самый подходящий момент?

— Не вижу ничего странного! — энергично тряхнул кудрями Вадим. — Он просто хотел увидеть Ларису, и он увидел ее.

— Да откуда, собственно, взялась эта навязчивая идея о том, что Арсеньев работает на Альянс? — поинтересовался Эжен. — У нашего командования и до Ванкувера дела шли не самым лучшим образом! И всем известно, кто в этом виноват.

— Я ва-абще считаю, что с парнем абашлись нэ-эсправедливо — высказал свое мнение Синдбад. — Более вэрный товарщ, чем Алег я нэ встрэчал! Он и в плэн папал только патаму, что нас с Тигром прикрывал! Ну-у сбрэндил послэ плэна немножко, с кэм нэ бывает.

Птица взглядом поблагодарила вставших на защиту близкого ей человека мужчин и повернулась к Глебу:

— Довожу до твоего сведения, — ледяным тоном проговорила она. — Что Арсеньев и сам не горит желанием возобновлять общение!

— Если это такой принципиальный вопрос, — поддержала ее Лика, — я удалю его параметры, а Лариса встретится с ним на берегу и передаст малыша.

«И уедет вместе с ним», — про себя добавила Птица.

— Да что вы все привязались к этому Арсеньеву и его параметрам, — неожиданно подал голос забытый всеми Вим. — Я хотел сказать совсем о другом! Систему пытались взломать! И кто мог это сделать, я ума не приложу!

Все замолчали: Вим никогда не шутил.

***

Птица смотрела в окно. Над травяным лесом, подобный его призрачному отражению, висел дождь. Тонкие струи, точно натянутые на гигантский ткацкий стан стеклянные нити, цепляли кончики травы и тянули их вверх к небесам, стекали на землю, пробуждая к жизни проспавшие всю зиму семена, и в извечном таинстве зарождения жизни вновь и вновь скрепляли союз Неба и Земли.

Пробуждающий травяной лес к жизни дождь, казалось, смывал с него краску. Видимый сквозь частую водяную сеть пестрый узор сейчас выглядел приглушенным, пастельным и ненавязчиво-чинным. Но стоило показаться солнцу, как от сдержанной строгости не осталось и следа. Усыпавшие стебли дождевые капли, преломив солнечные лучи, засветили такую радугу невероятных красок, которая не приснилась бы ни одному безумному художнику или аниматору даже в самом безудержном, наполненном освобожденной творческой энергией фантастическом сне.

Птица сощурила заслезившиеся от яркого света глаза и улыбнулась. За свою не очень долгую, но богатую событиями и встречами жизнь она посетила немало прекрасных мест, но по-настоящему счастливой чувствовала себя только здесь. Эта земля раскрывала перед ней подлинность настоящей жизни, заставляла почувствовать ее запах и вкус, пробуждая желание жить и бороться. Особенно отчетливым и ясным это ощущение стало две недели назад, когда мудрая, извечная трава Сольсурана вернула ей, казалось, навсегда утраченное счастье.

Счастье это было непростым и имело солоновато-горький вкус, но променять его на что-то другое, возможно более складное и разумное, Птица не согласилась бы даже за все восемь молний Великого Се. Глядя на травяной лес, где пятна багрового, лазоревого, лимонного, точно фруктовое мороженое, лизал многокилометровым, мокрым языком весенний дождь, она думала об одиноком страннике, затерявшемся где-то там в лабиринтах нетореных дорог. Завтра днем, самое позднее вечером он должен приехать. Ее Ветерок, ее Олег.

«И уедет вместе с ним», — повторил она, глядя на дождь. Сегодня, особенно после этой неприятной сцены с Глебом, она как никогда была близка к принятию окончательного решения.

Тогда среди скал, куда они укрылись от навязчивого любопытства Обглодыша, обветренные, рассаженные губы и заскорузлые, мозолистые руки Олега поведали о его любви и верности лучше всяких слов. Тело и сейчас отзывалось сладкой истомой при воспоминании о тех блаженных мгновеньях. Да и потом во время завтрака они словно вернулись в ту пору, когда понимали друг друга с полуслова без недомолвок и взаимных обид. Но потом так некстати явился руководитель проекта, и Олег вновь замкнулся в своей отверженности, точно схимник.

Пытаясь все взвесить еще раз, Птица вновь вспоминала последние слова возлюбленного, адресованные ей: «Дети Урагана будут рады принять в своем доме сольсуранскую царевну». Являлась ли эта формулировка просто вежливым приглашением погостить или за сухим почти официальным контекстом скрывалось что-то более важное?

Сзади послышались легкие шаги, и двумя цветками лилий ей на плечи легли руки Лики.

Птица улыбнулась и, не оборачиваясь, прижалась щекой к ее щеке. После Олега Лика была для нее самым близким человеком. Рожденные от разных отцов, сводные сестры росли вместе, окруженные двойной заботой бабушек и дедушек, не делавших разницы между ними и переносивших на внучек свою любовь. И хотя самоопределение в профессии каждая из девушек сделала согласно личным предпочтениям: что говорить, рассматривать под микроскопом крыло мотылька Лике всегда нравилось больше, чем слушать древние легенды — это не помешало им оставаться задушевными подругами.

Вот и сейчас Лике не составило труда угадать ее мысли:

— Ждешь его? — с улыбкой спросила она.

— Он обещал приехать за три недели до праздника первых побегов, — с готовностью пояснила Птица. — Праздник начинается в день Весеннего равноденствия, ровно через двадцать один день, а от Гнезда Ветров до нас около двух-трех дней пути.

— Сильно же он тебя любит, если решился еще на одну встречу с такой свиньей, как наш Глеб!

Птица мысленно просияла. В устах Лики эти слова звучали наивысшей похвалой. Сестра с самого начала безумно ревновала ее к жениху и пыталась доказать, что он ее недостоин. Единственная позиция, по которой они с Олегом безоговорочно сходились — это отношение к Глебу.

— Глеб не так уж плох, — начала Птица, но Лика ее перебила:

— Только не для того, кто является предметом его неприязни или любви. Поверь, я это говорю исходя из собственного опыта!

Они вышли из лаборатории и поднялись в жилой отсек. В комнате, которую они вдвоем занимали, как обычно, несмотря на сборы, царил безукоризненный порядок. Вещи, которые Лика брала с собой, и оборудование находились уже на борту корабля, оставалось захватить только последние мелочи.

Птица присела на краешек дивана, чтобы не мешаться сестре. Убедившись, что все на месте, Лика присела рядышком, как говорили в старину, «на дорожку», и доверительно заглянула Птице в глаза:

— Ты полагаешь, это удачная идея? — взволнованно спросила она.

— О чем ты? — удивленно повернулась к ней Птица.

— Думаешь, я не поняла? — усмехнулась сестра. — Ты собираешься уехать вместе с Олегом в Гнездо Ветров.

— Он меня пока особо не звал, — опустив голову, пробормотала Птица.

— Глупая! — Лика восторженно чмокнула ее в щеку. — Да он бы тебя еще в прошлый раз увез, просто понял, что ты пока не готова.

Птица почувствовала, что сердце ее тает. В таких вещах она привыкла доверять сестре.

— И что ты по этому поводу думаешь?

— Ну, знаешь, — Лика откинулась на спинку дивана, сцепив руки замком на затылке, — я всегда считала его сумасшедшим дикарем, — она забавно наморщила нос и лукаво глянула на сестру. — Особенно после той истории с несуществующей статьей. Однако дедушка почему-то его ценил, говорил, что он самый лучший из всех, кто когда-либо у него учился.

— Глеб, кажется, до сих пор полон решимости доказать, что это не так, — усмехнулась Птица.

— Пусть даже не надеется! — не без злорадства усмехнулась Лика. — Выше потолка не прыгнешь. А он у Глеба далеко не такой высокий, как ему представляется, даже со всеми его дипломами и званиями! Впрочем, я сейчас говорю о другом.

— Ты прекрасно знаешь, трудности жизни среди народа травяного леса меня никогда не пугали, — догадавшись об опасениях сестры, безмятежно улыбнулась Птица.

Лика укоризненно покачала головой:

— Да при чем здесь трудности?

— А что же тогда?

— Синеглаз! Думаешь, твой отъезд для него останется тайной? Представь, как это отразится на детях Ветра!

Птица в ответ только рассмеялась:

— Ты начала разбираться в местной политике?! Дети Урагана все равно знают, что война неизбежна, — продолжала она уже серьезно. — Присутствие в Гнезде Ветров царевны Сольсурана наоборот только укрепит их дух и привлечет к ним другие народы, дав хоть какой-то шанс на победу!

Ох, зря она это сказала. В синих глазах Лики отразился страх:

— И ты так спокойно об этом говоришь! — воскликнула она.

Птица пожала плечами:

— На станции тоже не так уж безопасно.

— Но здесь, по крайней мере, есть энергетический щит!

— Покои царицы Серебряной тоже находились под охраной такого же щита! — сухо заметил Птица. — И все же князь Ниак нашел возможность его преодолеть.

Лика вскочила с дивана и нервно прошлась по комнате. В глазах ее блестели слезы. Упоминание о гибели их матери, сколько Птица помнила Лику, всегда вызывало у нее такую острую реакцию. А ведь все должно было бы быть наоборот. Обидно, но об этом периоде своей жизни Птица не сумела сохранить в памяти почти ничего, и даже своего тогдашнего спасителя Могучего Утеса узнала только благодаря архивным снимкам.

— Не все так плохо! — Птица взяла Лику за руку и усадила обратно на диван. — Возможно, Синеглаз только будет рад моему отъезду! Ведь если я стану женой Урагана, это даст ему возможность беспрепятственно ухаживать за тобой!

— Очень он мне нужен! — энергично фыркнула Лика. — Вот уж кто точно дикарь без всяких принципов и устоев! Ты только вспомни, как отвратительно он вел себя в последний раз на пиру. «Я беру в жены обеих!» И взял бы, если бы не Эжен с Синдбадом!

— Он был пьян, — усмехнулась Птица.

— Что у трезвого на уме, у пьяного на языке!

— Законы Сольсурана этого не запрещают!

— Ну, знаешь ли! — Лика вспыхнула, как синтрамундский цветок огня. — Почему бы тебе тогда не присоветовать Олегу взять второй женой эту, как ее, дочку хозяина медной горы? Для укрепления дружественных связей между народами!

— К счастью для меня и Олега, его приемным отцом является не князь Ниак. — рассмеялась в ответ Птица. — Неужели ты не понимаешь, что все ухаживания Синеглаза за мной — это сплошная политика. Он же всякий раз, если его отец не видел, искал с тобой встречи, помогал во всяких зоологических изысканиях, включая ту авантюру с поимкой горного кота.

— Надеюсь, ты не думаешь как Глеб, что я дала ему повод?

Во взгляде Лики появилось трогательное страдальческое выражение, и Птица еще раз для себя отметила, что Лика испытывает к княжичу чувства куда более теплые, чем сама готова признать. Глеб недаром желтел и зеленел от ревности, было с чего. Всего через пару дней после приключения с горным котом, Птица, гуляя по саду царского дворца, случайно увидела в глубине тенистых зарослей, привезенных из страны тумана гигантских папоротников, соединившуюся в страстном поцелуе чету. То были Лика и Синеглаз.

— Упаси меня Великий Се от подобных мыслей! — Птица сердечно обняла сестру. — Возможно, и у княжича есть своя светлая сторона. Вопрос только в том, как до нее добраться, не попавшись в ловушки, которые расставляет окружающая его тьма.

— Впредь постараюсь быть бдительнее! — пообещала Лика. — А ты в своем горном Гнезде не забывай, что где-то в этом мире у тебя есть еще и сестра!

Она чмокнула Птицу в щеку и убежала на корабль.

***

После отлета сестры, дабы отогнать тревожные и гнетущие мысли, Птица вернулась в лабораторию, намереваясь еще немножко поработать. Дело, впрочем, не клеилось. Для того, чтобы процесс наконец сдвинулся с мертвой точки, ей нужны были стены Гарайи, ибо даже самые подробные фотографии и голограммы несли неизбежные искажения, а в таком сложном деле малейшая шероховатость, выпуклость или незначительная выемка могли стать тем ключом, который все безуспешно искали не один десяток, а кое-кто уже и сотню лет. Она втайне надеялась повторить попытку в компании Олега, но для этого сначала надо было разобраться с князем Ниаком и его сыном с их необузданными и необоснованными притязаниями.

Через какое-то время, когда остальные сотрудники станции уже либо разошлись отдыхать, либо общались с этнографами-разведчиками Палием и Иитиро, обычно нечастыми гостями на станции, к Птице присоединился Вадик. Он долго мялся, не зная с чего начать, рассеянно смотрел на травяной лес, выписывая тонкими пальцами невероятные кренделя, затем набрался решимости и повернулся к Птице:

— Послушай, — произнес он смущенно. — Это вы серьезно говорили об удалении параметров Арсеньева из системы и о передаче мальчика за пределами защитного поля?

— Более чем.

— Ну и скарлатина этот Глеб! Я ведь как раз хотел пообщаться с Арсеньевым по известному тебе вопросу.

— Он не является носителем традиции, — напомнила Вадику Птица.

— Но он же продолжает собирать фольклор! Ты сама об этом недавно говорила!

— Его нынешние записи сделаны с голоса или даже по памяти и могут содержать неточности.

— Да брось ты! Со своим абсолютным слухом Олежка записывал с голоса точнее, нежели иные со студийной оцифровки. Не совсем же он одичал в этих травяных лесах!

— Тебе не кажется, что это называется таскать каштаны из огня чужими руками? — строго глянула на него Птица.

— Да брось ты, — тряхнул кудрями Вадик. — Твоими же записями я пользуюсь.

— Со ссылкой, — уточнила Птица. — К тому же у меня есть диплом магистра и утвержденная тема кандидатского исследования.

— Но я же не виноват, что его тему закрыли! Какую ахинею он нес про эту свою публикацию, я бы на месте руководства его кафедры тоже не выдержал!

— Ну, не знаю, попробуй, конечно, с ним поговорить, но не думаю, что его записи тебе помогут: ни в предании, ни в фольклоре не содержится даже малейших намеков на твоего сфинкса.

— А как же сказание о вару? — не сдавался Вадик. — Тебе ли его не знать!

Птица задумалась. «Не к добру, коли встретишь вару». Этим колоритным словечком, созвучным старофранцузскому «гару», сольсуранцы называли оборотней, к которым относились с прямо-таки суеверным ужасом, ибо качествами вару могли обладать лишь духи-прародители, великие воины и могущественные колдуны. К последним, если верить молве, принадлежал князь Ниак.

Если вару не принимал обличье родового тотема, то чаще всего его видели в образе горного кота роу-су, безжалостного хищника с глазами человека, вернее, наделенного свободной волей, способного произвольно менять свой внешний облик разумного существа. Под сводами дворца среди сановников и слуг вот уже двадцать лет бродила легенда о том, что царь Афру в день своей гибели видел в покоях вару, горного кота, и что именно оборотень разрушил невидимый щит.

Девушка неодобрительно тряхнула кудрями. То, что было приемлемо для невежественных сольсуранцев, веривших в посланцев Великого Се и в надзвездные края, как здесь именовали те запредельные дали, которые располагались над небесной твердью, было совершенно недопустимо для серьезного исследователя:

— Ты рассуждаешь антинаучно! Вадим! Оборотни существуют только в сознании тех, кто в них верит!

Однако Вадик продолжал упорствовать:

— А народ Сема-ии-Ргла? — выложил он последний козырь, точнее, извлек его из рукава. — Скажешь, они тоже вымысел?

На это Птица не сумела возразить, ибо видела Сема-ии-Ргла собственными глазами, когда они выступали во время переговоров с Альянсом Змееносца. Уроженцы системы Регула, Сема-ии-Ргла в процессе многовековой духовной эволюции приобрели над материей такую неслыханную власть, что просто не нуждались ни в какой физической оболочке. Дабы не шокировать хомо сапиенс своим бестелесным видом, вступая в контакт, они либо имитировали человеческий облик, либо появлялись в виде благородного зверя, похожего на льва, вероятно намекая тем, что на земном небосклоне Регул — самая яркая звезда именно этого созвездия.

Дабы окончательно закрепить достигнутое преимущество, Вадик вывалил еще один аргумент:

— Не знаю, в курсе ли ты, но в звездных мифах Сольсурана Регул относится к созвездию Горного Кота, хотя чаще его называют Вару.

Птица задумчиво поводила курсором по голограмме, разглядывая сделанные Вадиком фотографии так называемого сфинкса. Фигура действительно имела сходство с марсианской, но также, как и та, больше напоминала удивительную игру природы, нежели творение разума. Пытаясь понять логику Вадика, она сопоставила оба рисунка и высветила рядом изображение знаменитой древнеегипетской скульптуры.

— Стало быть, ты считаешь, что всех сфинксов изваяли Сема-ии-Ргла?

Вадик сейчас же воодушевился:

— Понимаешь, — доверительным тоном начал он, — Сема-ии-Ргла или их далекие предки встали на защиту племени асуров, подвергшегося агрессии со стороны так называемых богов. Видя, что гибель цивилизации неизбежна, Сема-ии-Ргла собрали уцелевших и эвакуировали их сначала на Марс, а затем на эту планету, а может быть, и далее. Сфинксы служили путеводными указателями тем, кто шел к своему спасению, пробираясь через пустыни. Но злобные боги настигли асуров и здесь. Тогда кто-то из Сема-ии-Ргла, известный на этой планете под именем Великого Се, дал их вождю, этому царю Арсу (я думаю, это имя происходит от искаженного Асур) оружие, для защиты от агрессии!

Птица кивнула головой. Всю эту нелепицу и несуразицу она уже в различных интерпретациях неоднократно слышала. Вадик и поддерживающий его с некоторых пор Глеб по много раз теоретизировали по этому поводу. В отсутствии Глеба, она попыталась вернуть Вадика с его радужных небес на бренную землю:

— Создатели гипотезы об асурах, так, кстати, и не получившей признания в академических кругах, полагали, что те не являются предками нынешних землян, а, между тем, население планеты относится к абсолютно тому же биологическому виду, что и мы. Структура ДНК жителей Сольсурана и близлежащих стран идентична земной. Этот факт, как ты знаешь, — она красноречиво ткнула пальцем себя в грудь, — подтвержден эмпирически. Кроме того, в древнеиндийской и ведической мифологии асуры выступают в роли демонов, почти что темных сил.

Но Вадик и слышать ничего не хотел:

— Их просто оклеветали. Кто победил, тот и пишет историю! Тебе ли этого не знать. А что до россказней о великанах и лилипутах, живущих на внутренней поверхности Земли, так этой белибердой только потчевать сольсуранских старух и детей — земные засмеют нас с первых же слов.

— Но почему тогда, в то время как земляне, пережив, как ты полагаешь, в глубокой древности глобальную ядерную катастрофу, вновь поднялись по спирали прогресса от палки-копалки до космического корабля? В то время как здешняя цивилизация так и застряла на уровне традиционной культуры и в лучшем случае раннего феодализма и военной демократии?

Вадик растерянно наморщил лоб. Похоже, мысль о несоответствии ему в голову не приходила:

— Нет, ну здесь надо еще поработать, возможно виновата малочисленность первой колонии, да и время жизни царя Арса пока уточнить не удается. В пустыне Гнева тоже произошло что-то страшное, и гораздо позже, чем на Земле. Тут волей-неволей произойдет откат назад и едва ли не распад этносистемы.

— Время царя Арса здесь называют золотым веком! — возразила коллеге Птица. — Именно тогда был открыт секрет выплавки железа, изобретен гончарный круг, построен Царский Град, завершился переход от кочевого, скотоводческого и охотничьего способа ведения хозяйства к земледельческому. Храмовые свитки повествуют об этом более чем подробно. Кстати, начало использования храмовых знаков, как и постройку Храма, относят тоже к этому периоду.

— Обычная история о культурном герое, — недовольно скривился Вадик, как обычно отбрасывавший факты, мешавшие его построениям. — Спустился из надзвездных краев, дал народу различные блага, взял в жены женщину из клана хранителей, чтобы оправдать происхождение династии царей… Я о другом. Кто с кем воевал по версии «Махабхараты» и древнеиндийской мифологии, и в какую сторону совершался исход, нам еще предстоит выяснить. Ясно одно: Сема-ии-Ргла или, пользуясь здешней терминологией, вару в истории обеих цивилизаций замешаны несомненно! С чего это вдруг они, высокоразвитые негуманоиды, снизошли до нас, простых смертных, и встали между нами и змееносцами? Ясно же, что они, по какой-то таинственной причине забывшие или, что можно также предположить, утратившие доступ к своему сверхоружию, вспомнили о нем вновь и теперь с нашей помощью желают получить назад раньше Альянса!

На этот раз Птица согласно кивнула. Из всего сказанного Вадиком последняя мысль показалась ей наиболее здравой. Вот только как бы это сверхоружие, на языке местного фольклора молнии Великого Се, отыскать! Разглядывая сольсуранского сфинкса, она неожиданно вспомнила о еще одном творении дождя и ветра. Парадокс заключался в том, что одинаковых творений обнаружилось целых два, а природа, как известно не любит повторяться.

— Ты помнишь в горах Трехрогого великана скалу Дхаливи? — спросила она. — Там еще расположена пещера, которую как перевалочный пункт обжили наши разведчики и Олег.

— Что-то слышал, — без особого интереса отозвался Вадик — А что?

— А то, что во время путешествия в Гарайю, Могучий Утес показывал мне безымянную скалу точно такой же формы.

Услышав это, Вадик аж подскочил:

— Дхаливи, говоришь! Это кажется название местной гадюки! Любопытно-любопытно! — он кругами забегал по лаборатории, что выражало у него высшую степень волнения. — Змея — символ мудрости и бессмертия, кундалини у индусов была средоточием жизненной силы, а у египтян священной уреей венчалась корона фараона. Сфинкс и две змеи. Альянс Змееносца и планета в созвездии Льва. — Он неожиданно подбежал к Птице и вцепился в ее руку так, словно он умирал от голода, а она держала хлеб. — Ты можешь показать их на карте?

Птица пожала плечами.

— С ума сойти! — Вадик запустил обе руки в шевелюру. — Если соединить линиями эти две скалы и сфинкса, то получается равносторонний треугольник! Длина стороны сто двадцать километров! Если убрать нули, получится двенадцать. Священное зодиакальное число.

Птица попыталась возразить, что в Сольсуране никогда не применялась метрическая система, но Вадик ее не слушал. Он подскочил с места и ринулся к выходу:

— Куда ты?

— Я должен сам это осмотреть и более тщательно измерить.

— А как же Могучий Утес и Ураган?

— Задержи их до моего возвращения или сделай записи сама. И главное, не обращай внимания на Глеба! Власть имеет свойство портить и гораздо более приятных людей! В конце концов, никто не говорил, что начальник вестников должен быть ангелом!

***

Когда закончилась ожесточенная перебранка по поводу срочности отправления и целесообразности использования вертолета в этой поездке, в которой помимо Вадика участвовали Вим и Глеб, и шум мотора стих вдалеке, Птица вернулась к работе.

Магическое число двенадцать вернуло ее к вроде бы никогда не существовавшей гипотезе, которую, тем не менее, с упорством обреченного продолжал разрабатывать изгнанный, отринутый и оклеветанный Олег. Его не интересовали боги или асуры, он использовал методологию практической фольклористики, этнографии и теоретического музыкознания, опирался на свое чутье, а теперь и на огромный накопленный материал.

Дело в том, что по какой-то странной закономерности количество слогов в любой из Сольсуранских песен, если убрать все охи, ахи и прочие междометия, равнялось двенадцати, что соответствовало количеству сольсуранских народов. При этом в тонической поэзии членение строфы на безударные и ударные слоги осуществлялось по формуле 4.2.4, что, составляя в сумме те же двенадцать, отражало базировавшуюся на здешнем мифе творения местную иерархию. Четыре старших народа — Огонь, Могучий Утес, Ураган, Вода, три средних — Трава, Земля, Река и пять младших, ведущих происхождение от самых распространенных в стране животных — зенебоков, табурлыков, летающих ящеров, козергов и косуляк. Причем ударные слоги в идеально-симметричной строфе соответствовали Траве и Зенебокам — основе экономики Сольсурана. Более того, количество неповторяющихся музыкальных строк в песенной строфе, а также цезура в силлабическом стихе четко указывали место каждого рода в межродовой иерархии.

В своей прошлой, еще университетской жизни Олег высказал предположение о том, что иерархичность родов сольсуранского племенного союза, закрепленная в музыкально-поэтическом наследии, является ключом к потайной части Предания. Птица честно пыталась применить все предложенные Олегом варианты к расшифровке свитков, используя мыслимые и немыслимые методы математического анализа. Однако ее изыскания в данном направлении никак не давали результатов. Прав был Олег. Часть, отданную простым людям, следует искать у них в домах, в их песнях, обычаях. Возможно, и это нередко случается у народов устной традиции, это наследие уже безвозвратно утрачено.

Тем не менее, эта гипотеза казалась ей куда более здравой, нежели высокопарные рассуждения Глеба и горячечные видения Вадика, который, будучи натурой в высшей степени увлеченной и увлекающейся, привык валить в одну кучу вещи не очень совместимые. Не случайно, по версии Олега, а после недавних событий она была как никогда склонна ему верить, именно его догадка, которой заинтересовались змееносцы, и сыграла роковую роль в его судьбе и едва не стоила ему жизни.

Олег стал мудрее и последние три года упорно держался в тени. Но на его старые грабли теперь собирался наступить Вадик. Увлеченный своей идеей, почти по-детски открытый и непосредственный любитель сфинксов и асуров спешил поделиться пока призрачными результатами изысканий с каждым встречным и поперечным, не делая исключения и для нынешних хозяев царского дворца.

Хотя князь Ниак и его красавец-сын приятно поражали вестников своей широкой образованностью и острым умом, в дебрях нагроможденных Вадиком культурологических хитросплетений, они вряд ли разбирались. Стоит ли удивляться. Упорного исследователя и его товарищи со станции понимали с трудом. Недопонимание, как известно, рождает слухи. И каждый слышит именно то, что хочется ему. История со скрижалью и тот прискорбный факт, что Глеб, как его ни просил Арсеньев, а может быть именно поэтому, так и не потрудился ее вернуть жрецам, неизбежно наводила на мысли, что вестникам известно гораздо больше, чем они потрудились сказать. И если изыскать возможность и до этих вестников добраться!..

Надвигавшаяся ночь постепенно похищала у травяного леса краски. В свете вечерней зари торчащие верхушки многолетней травы напоминали утыканную иглами подстилку йога. За окном послышался шорох и невнятная возня. Птица выглянула в окно. В темноте мелькнула нечеткая четвероногая тень и исчезла в траве. Кажется, один из карликовых мурлакотамов, которых прикармливала Лика, или храбрый кавучонок Фенька, обычно ночевавший в ангаре. Хотя щит был сконструирован таким образом, чтобы без ведома обитателей станции и мышь не прошмыгнула, в такой густонаселенной всякой дичью земле, как Сольсуран, некоторые настройки пришлось изменить. Мохнатые и пернатые аборигены травяных лесов, следуя по своим вековечным тропам, создавали неисчислимые помехи.

Птица улыбнулась, вспомнив, что у Феньки и его приятелей из семейства кошачьих появился серьезный конкурент в борьбе за внимание Лики. Пару дней назад княжьи ловчие привезли на станцию взрослого самца горного кота роу-су, самого крупного и опасного хищника травяных лесов, свирепостью и коварством превосходящего даже своего извечного врага — пещерного табурлыка. Синеглаз самолично поймал его живьем, взамен упущенного во время той неудачной охоты, как знак доброты намерений и раскаяния за свое недостойное поведение на том злополучном пиру. И Лика до самого отлета дневала и ночевала в примыкающем к зданию станции специально оборудованном для таких случаев вольере.

Хотя уже первые замеры показали, что клыки роу-су без труда перемалывают берцовые кости, а одного удара его лапы хватит, чтобы размозжить череп взрослого человека, Лика забавлялась с хищником, как с домашним котом: гладила по шерстке, чесала за ушком. Горный кот, понятное дело, млел, а у Птицы душа уходила в пятки от страха за сестру. Отправляясь на орбиту, Лика очень переживала, что зверю придется лишних две недели провести в неволе, и даже порывалась взять его с собой. Птица знала, что если бы на этой планете водился тираннозавр рекс, Лика и его бы пыталась приручить.

Птица обещала сестре присматривать за ее опасным питомцем первые дни, пока тот не обвыкнется, и теперь, вспомнив об обещании, накинула куртку и спустилась вниз.

Роу-су, ленивый, как все кошки, дремал, вытянувшись во весь свой рост на высоком ложе с подстилкой из стеблей травы. Необычного для этого вида сивого окраса густая шерсть в свете взошедших лун отливала серебром, одна из передних лап свесилась вниз. Гибкий хвост с львиной кисточкой на конце и длинные белые усы подрагивали во сне. Чуткие треугольные уши ловили каждый звук.

Почуяв присутствие Птицы, хищник повел влажным носом, зевнул, обнажив белоснежные клыки, приоткрыл сонный глаз, оказавшийся не ореховым, как у его мелких сородичей, а пронзительно синим, потянулся всеми четырьмя лапами, повернулся на другой бок и продолжил сон. Привыкание происходило в штатном режиме.

Птица хотела уходить, когда ее внимание привлек неопределенного вида сверток, валявшийся на полу в нескольких метрах от вольера, — то ли забытый кем-то плед, то ли моток изоляции. Впрочем, стоило Птице подойти ближе, как сверток зашевелился, и из него сверкнули знакомые фиолетовые глаза.

— Что ты здесь делаешь?

Обглодыш, а это был именно он, еще плотнее запахнул края, закутавшего его с головой просторного покрова, действительно оказавшегося одним из пледов, и энергично отполз в самый темный угол.

— Тебе не следует находиться здесь, госпожа! — страшно вращая голубоватыми белками, жутким шепотом проговорил он.

— Что за глупости?! — Птица рассмеялась со всей доступной ей сейчас беззаботностью. — Вольер хорошо охраняется, и горный кот отсюда никуда не сбежит!

— Это не горный кот!

Птица удивленно подняла брови. Она знала, что вселенная Обглодыша густо населена разного рода мифологическими существами, и все же странная привычка мальчишки даже в очевидном находить какую-то скрытую суть каждый раз ставила ее в тупик.

— Это совсем не горный кот! — повторил Обглодыш многозначительно.

— А кто же?

— Вару!

Мальчишка вжал голову в плечи, а их поместил куда-то между стоящих домиками острых коленок. Поэтому его ответ из глубин этого странного, почти черепашьего панциря прозвучал таинственно и глухо, точно у человека, рот и связки которого парализованы страхом и вдобавок запечатаны магическим заклятьем.

— Вару? — почти также тихо переспросила девушка, наклонившись к своему не совсем адекватному собеседнику.

Вместо ответа Обглодыш энергично выбросил вперед правую руку и с перекошенным от ужаса лицом зажал ей рот.

— Не произноси его имени вслух! — умоляюще прошептал он. — Ты же не хочешь повторения истории, которая произошла с твоим отцом?

Птица только покачала головой. И он туда же. Будто мало ей было на сегодняшний вечер Вадика.

Впрочем, логика типичного представителя традиционной культуры Обглодыша была ей более понятна. Знаток Предания, мальчишка наверняка слышал и легенду о гибели последнего царя и, сидя возле вольера, воображал себе невесть что.

Птица попыталась отправить Обглодыша спать, но мальчишка словно прилип к стене. Так и пришлось оставить его в покое. Поднимаясь к себе, Птица слышала, как он бормочет под нос заклинания. Наверное, призывает духов предков, хотя какие у него, безродного невольника, могут быть предки! Скорей бы уж Олег забрал мальчишку в Гнездо Ветров. Там его хотя бы поймут, и никто не станет над ним смеяться.

Чуть позже она вновь спустилась к вольеру. Обглодыш спал на посту, уютно завернувшись в плед и положив под голову скрижаль. Интересно, на этой станции когда-нибудь хоть что-нибудь будет лежать на своем месте? Горный кот, напротив, перешел в фазу бодрствования. Остановившись у границы силового поля вольера, он, точно завороженный, смотрел на спящего Обглодыша. Увидев Птицу, он повернул к ней голову и издал низкий протяжный рык, словно хотел сообщить о чем-то важном.

В это время подышать воздухом вышел заночевавший на станции Палий. Горный кот ушел в глубь вольера и занялся свежей тушей козерга, входящей в его ежедневный рацион. Птица и разведчик немного поговорили о том, что у варраров нынче сильны реваншистские настроения, что новый вождь спит и видит, как бы поквитаться с Сольсуранцами за поражение при Фиолетовой, и ему, Палию, приходится использовать весь свой авторитет шамана-знахаря и предсказателя погоды, чтобы избежать начала кровавой авантюры. Потом разведчик взял Обглодыша на руки и перенес в его комнату. Мальчишка даже не проснулся.

Уже поднимаясь по лестнице вслед за Палием, Птица обернулась. Горный кот смотрел им вслед. В неверном свете лун Птица увидела, что его прозрачные синие глаза источают глухую, почти человеческую тоску, а усатые губы нервно подергиваются от досады и невозможности что-либо изменить.

***

Ближе к полуночи Птица забылась тревожным чутким сном, который вновь перенес ее в таинственные закоулки Гарайи, где она пока так и не смогла побывать. На этот раз покинутые пещеры остались где-то в стороне, открывая взгляду бездну, через которую был перекинут скованный из радужных потоков хрупкий мост. Хотя это странное сооружение не имело опор и казалось призрачным, а из неведомых глубин, тщась дотянуться, на нее взирали чудовищные дикие демоны, Птица точно знала, ей во что бы то ни стало надо пройти. Потому что у другого края радуги, окутанный нездешним сиянием, ее ждал Олег.

Птица открыла глаза. Ей почудилось в темноте чье-то недоброе присутствие. Чужие запахи, звуки, крадущиеся осторожные шаги и приглушенные голоса. Предчувствие беды страшным липким пауком выползло из темноты, размахивая уродливыми, неряшливыми щупальцами страха. И прежде, чем девушка осознала, что же происходит, в небо взметнулись факелы.

Как и в прошлый раз, они пришли ночью. Не только потому, что хотели застать вестников врасплох. Они стыдились взора дневного светила и надеялись на покровительство Владычицы ночных теней. Где расположены генераторы защитного поля и жилые отсеки, они знали только приблизительно, и потому вдохновенно палили из лучевых автоматов во все стороны и предавали огню все, что только могло гореть. Эти солдафоны чувствовали себя сродни Богам и упивались своим святотатством: они проникли за недоступную черту, и гнев Великого Се их не покарал.

Кто впустил наемников на станцию, Птица не знала и не пыталась узнать, впрочем, от Синеглаза она ожидала любых сюрпризов. Пытаясь понять, что же происходит, она открыла дверь в коридор, но оттуда на нее дохнуло жаром, и в комнату черными густыми клубами повалил едкий, ядовитый дым. Птица сделала всего один вдох и тут же согнулась в приступе жесточайшего кашля. Из глаз градом брызнули слезы. Почти ничего не видя и не имея возможности дышать, из последних сил она захлопнула дверь и какое-то время провела возле умывальника, пытаясь промыть глаза и откашляться. Последнее получалось не очень хорошо, так как к горлу подступал комок.

Надрывно выла призывающая непонятно кого сигнализция, ноги скользили в лужах мыльной пены, но система пожаротушения не справлялась. Кое-как добравшись до окна, Птица в замешательстве глянула вниз: жилые отсеки размещались на третьем этаже, а внизу под самыми окнами торчали острые пики многолетней травы. Не лучший мат для приземления, но другого выхода, похоже, нет: дым, валивший из-под двери, становился все гуще, пол под ногами угрожающе вибрировал, по потолку разбегались трещины и где-то наверху раздавался неприятный скрежет и хруст.

Судорожно пытаясь вспомнить, что по этому поводу говорили разведчики, Птица оттолкнулась пятками от подоконника, когда за спиной раздался угрожающий грохот. Кажется, в последний момент ей все же удалось сгруппироваться. Трава, вопреки всем страхам, все же смягчила падение, оставив себе на память только несколько клоков от майки и оцарапав кожу. Пробираясь между высоких колючих стеблей (ох, почему она все же не умела летать), Птица увидела, как крыша жилого отсека обрушилась внутрь, и над руинами, освещая ей путь, поднялся столб пламени.

Возле лабораторных помещений, где травяной лес постоянно прореживали, идти стало намного легче, но там царил полнейший хаос. По земле метались какие-то тени, слышался топот ног и крики.

Здание лаборатории тоже горело. Из окон вырывалось разноцветное пламя и валил густой черный дым. Огонь беспощадно уничтожал материалы исследований, обращал в пепел и прах результаты кропотливой ежедневной работы, пожирал дорогостоящее оборудование. Особенную отраду бездушная стихия находила, расправляясь с хозяйством естествоиспытателей. Безумными фейерверками вспыхивали запасы реагентов, сказочными драконами воспаряли в небо кислородные баллоны и с жутким змеиным шипением исчезали в водах реки. Когда один такой «дракон» приземлился в нескольких метрах от нее, Птица в ужасе хотела нырнуть обратно в травяной лес, словно несмышленое дитя под юбку любящей матери.

В это время кто-то схватил ее за руку. Это оказался Глеб.

— Солдаты на станции! — охрипшим голосом прокричал он. — Беги к Виму. Он в ангаре. Пытается включить аварийный генератор и воздвигнуть новый купол защиты. Я попробую отыскать остальных!

Услышав хоть какой-то вразумительный приказ, Птица повиновалась. Хотя путь до ангара занимал обычно не более минуты, сегодня на его преодоление, кажется, ушла целая вечность. Птице приходилось заслоняться руками от пышущего жара, она несколько раз падала, споткнувшись об обломки и едва не погибла, оказавшись в опасной близости от рушащейся стены: на этот раз ей пришлось скатиться с откоса на самый песок у кромки воды. Удивительно, но Фиолетовая оставалась по-прежнему ледяной.

Еще издали она увидела, что восстановить защитное поле на этой планете удастся не раньше, чем вернется Лика с кораблем. Ангар был полностью разрушен. Синеглаз и это предусмотрел.

Но где же тогда Вим! Только теперь, когда до ее сознания дошла мысль о том, что кроме нее и Глеба на станции находились пятеро человек, ей стало по-настоящему страшно. Нет! Они не могли погибнуть! Это неправильно, несправедливо! Этого просто не должно быть!

Пытаясь побороть парализующую тело и волю противную дрожь и вспомнить хоть какие-нибудь инструкции, заготовленные для подобных случаев, Птица не сразу увидела их.

— Смотрите, кто к нам пожаловал!

— Да это ж девка! Сейчас будет забава!

Как они были не похожи на тех добродушных богатырей, которые в далеком детстве хранили ее покой. Короля играет свита. Наемники князя Ниака сегодня как никогда вызывали омерзение. Особенно отвратительной казалась исходившая от них вонь. Абсолютно все были пьяны. Трудно в здравом уме и твердой памяти надругаться над святыней. А град вестников для любого нормального сольсуранца являлся святыней непререкаемой.

Они не особо спешили, зная, что она от них никуда не уйдет.

Но что это? Почему на них травяные рубахи, ритуальный узор которых, ясно различимый в свете пламени, выглядит таким знакомым, почти родным?! У одного из воинов на бляшке — изображение духа Ветра! Такой же рисунок красуется на его плече…

Это невозможно! Ураганы — сородичи и братья Ветерка! Она себе представляла их совсем другими и в несколько ином свете видела встречу с ними. Неужто, Глеб и другие были правы? Очевидно, да.

Вот и Ветерок. Статный, высокий, красивый. Такой, как в прошлый раз. Глаза, правда, странные: чужие, затуманенные, пустые!

— Вот ты где! Наконец-то я тебя отыскал! Пойдем, я провожу тебя!

Птица почувствовала, как земля разверзается у нее под ногами, а в босые ноги впиваются тысячи ножей. Впрочем, нет! Ножи пронзали скорее сердце. Она попятилась на несколько шагов в сторону ангара, пытаясь хотя бы на миг отсрочить неизбежное. Лучше бы она сгинула под горящими обломками! По крайней мере, погибла бы с верой в счастье и любовь!

— Госпожа! Беги!

Обглодыш? Откуда он здесь взялся? Маленький и решительный, мчится быстрей косуляки солдатам наперерез.

Ударив Ветерка наотмашь по лицу и прокатившись мячиком под ногами его людей, мальчишка встал рядом со своей обожаемой госпожой, готовый биться за нее до конца и, если надо, умереть.

— Госпожа! Беги! Это не Ураган! Это мой господин, он вару! — пояснил он, принимая боевую стойку.

— Взять их! — проревел один из воинов, здоровенный детина, державшийся за спинами других. Его полускрытое тенью лицо с жутким шрамом, пересекающим нос и губы, показалось Птице знакомым, только сейчас она не могла вспомнить, где она его видела, но уже точно не в Гнезде Ветров. Она сделала еще несколько шагов назад, судорожно отыскивая возможности для бегства и не находя их, когда окружающее пространство сотряс низкий утробный рев.

Из травяных зарослей огромный и жуткий, как ночной кошмар, выпрыгнул Ликин любимец, горный кот Роу-су. Стремительным ударом могучей лапы он раскроил череп одному из воинов, затем бросился на второго. Тот попытался защититься, выставив вперед меч, но свирепый хищник, уже отведавший крови, с легкостью смял его и застыл над изувеченным телом, по-кошачьи выгнув спину дугой, прижав уши и оскалив обагренные кровью клыки.

С воинов мгновенно слетел весь хмель. Несколько человек, в том числе шрамолицый, бросились наутек. Другие, более отважные, сплотились возле Ветерка, или того, кто принял его обличье, выставив копья, и приготовились сразиться. Двое или трое бессильно упали на колени, пытаясь вспомнить давно забытые слова молитв, а Обглодыш выставил вперед руки с зажатой в них скрижалью и застыл, бормоча какие-то непонятные заклинания на неизвестном наречии.

Как ни странно, Птица оказалась среди тех, кому не изменило присутствие духа. Видимо сказалось влияние Лики. Четко осознав, что это единственный шанс, она сорвалась с места с проворством малиновки, ускользающей из пасти гадюки, прошмыгнула мимо Роу-Су — тот был слишком занят — схватила Обглодыша за руку и потащила его прочь через просеку к берегу реки. Подальше от оборотней, горных котов, горящих обломков и всего того, что плохо совместимо с жизнью и свободой. Только бы перебраться через реку, а затем укрыться в травяном лесу. В этот миг бурные ледяные воды Фиолетовой и непролазная чащоба травяного леса представлялись наименьшим из возможных зол. Последнее, что сохранила ее память, были пронзительно-синие человеческие глаза Роу Су.

========== Сон разума ==========

Все-таки в тот момент ею овладело временное помешательство! Как она, купившись на мишуру, пригодную, чтобы морочить головы детям и дикарям, не узнала Ягодника и его людей? Достаточно она насмотрелась на эти рожи в последующие дни. Непонятно, правда, где они добыли травяные рубахи народа Урагана. Подделка здесь была трудноосуществима. Каждый народ вязал изнаночную сторону особым способом, и этот секрет, являясь дополнительным оберегом для владельца, был известен только членам рода. Впрочем, змееносцы разгадывали ребусы и посложнее, да и в области мимикрии и прочих высококачественных подделок Альянс всегда шел впереди галактики всей, особенно если учесть, что члены первой экспедиции сами дали им в руки оружие, опубликовав обширнейшие данные исследований о материальной культуре Сольсурана с пространным разделом, посвященным травяным рубахам. Там говорилось и о потайных узлах. Неужели под обличьем Ветерка скрывался Синеглаз? И если так, то кто помог ему проникнуть за пределы защитного поля?

— Духи-прародители желают выслушать дочь царицы Серебряной.

Птица, обвела взглядом запруженную народом площадь Земляного Града.

Сегодня здесь было так тесно, как случается только в самой чаще травяного леса по весне, когда старые растения, разбросав повсюду семена и дав жизнь молодой поросли, не торопятся уступить ей свое место. Рудокопы выбрались из шахт, землепашцы и траворубы забросили плуги и тесаки, женщины залили водой очаги с недоваренной похлебкой. Все пришли посмотреть, как мудрый Дол будет вершить суд.

Сам хозяин Земляного Града, коренастый и длиннорукий, как и все мужчины в роду, с кустистыми бровями и маленькими глазками под тяжелыми веками, восседал близ священного огня на просторном крыльце Земляного Дома, окруженный родней и свитой. Помимо шести из двенадцати сыновей и многочисленных братьев и племянников Дола здесь присутствовали Пожар, великий вождь народа Огня и Рваное Ухо, глава племени Пещерных Табурлыков.

По правую руку от вождя народа Земли в напряженных позах, не глядя друг на друга, сидели Глеб и Синдбад. Птица знала, что накануне между ее товарищами и коллегами произошел серьезный разговор, а поскольку убедить Глеба поверить в очевидное было ненамного легче, чем остановить убегающего от пожара в травяном лесу зенебока, все остались при своем.

Группа слева от вождя выглядела более непринужденной. Рядом с отцом, наряженная в синтрамундскую парчу и меха, закованная в драгоценный доспех малахитового нагрудного украшения, соединенного с позолоченным поясом и дорогими обручьями, сидела Долова любимица Медь. Хотя кукольное личико, не испорченное работой холеное тело и длинные косы цвета ржавчины и обеспечивали ей приличествующий ее положению статус красавицы, ее зеленые глаза не излучали ни добра, ни теплоты, а на челе, если и запечатлевалась какая-нибудь мысль, то только о том, как бы еще потешить свое безмерное тщеславие. Судя по всему, капризная красавица сегодня решила получить новую игрушку.

На расстоянии шага от нее, удобно расположившись на выстланном шкурами горных котов и пещерных табурлыков высоком сидении, окруженный уцелевшими наемниками, горделиво восседал княжич Синеглаз. В отличие от посланцев, сын князя Ниака чувствовал себя здесь как дома. Блаженно сощурившись, он с удовольствием потягивал таме трехлетней выдержки и привозное Боргосское вино, любовался новыми перстнями и обручьями и, мимоходом заигрывая с Медью, снисходительно поглядывал на стоящую у края помоста Птицу. Ну что с нее взять: царевна-то она, конечно, царевна, а так девка глупая, которая только и годится, чтобы мужу угождать и рожать ему детей, продолжая царский род. Разумеется, на роль мужа княжич прочил себя.

Птице жгуче хотелось, чтобы княжич подавился или его, как тогда в травяном лесу, скрутил жестокий приступ боли. Ибо благополучие и нега, в которых пребывал вероломный сын князя Ниака, составляли разительный контраст с тем, как Земляной Град принял Ветерка.

Молодой Ураган не успел толком прийти в себя, как был закован в каменные колодки, стоявшие на площади для пойманных разбойников и воров. За все это время, а шел уже второй день, Птице ни разу не позволили даже приблизиться к возлюбленному, не говоря уже о том, чтобы перевязать раны. И только пройденную им в прежние годы суровую школу разведки и заботу Камня, дневавшего и ночевавшего на площади, следовало благодарить за то, что он все еще оставался жив.

Отдельной благодарности заслуживало милосердие простых людей, помнивших, кто защищал их дома в дни набегов варраров. Птица сама видела, как немолодая, бедно одетая женщина принесла обвиняемому крынку зенебочьего молока. Когда же стражи попытались ее застыдить, непрозрачно намекая на то, что человек, поднявший руку на вестников Великого Се, недостоин разделять пищу с людьми, она спокойно и с достоинством ответила: «Поднимал он руку на вестников или нет, это еще надо доказать, а если бы не он, то и я, и мои дочери сейчас лили бы слезы в гнилых болотах в рабстве у голоштанных дикарей».

Птица, как могла, через Могучего Утеса поблагодарила добросердечную, про себя посетовав лишь о том, что память владык этого Града предпочитает сохранять лишь обиды. Вслух она, правда, говорить ничего не стала, опасаясь еще больше навредить Ветерку, тем более, что ее собственное положение тоже слишком напоминало плен.

Обращались с ней, правда, согласно ее статусу и рангу. Жены и невестки Дола, и даже горделивая Медь прислуживали ей, главы родов поднесли богатые дары. Однако стоило ей предпринять попытку покинуть свои покои, бдительные стражи тотчас преграждали ей дорогу, к вящему удовольствию Меди, которая, несмотря на выказываемую почтительность, ненавидела соперницу всей душой и радовалась возможности полюбоваться на ее унижение. Суетная девица, похоже, даже представить себе не могла, что единственное место, где Птица хотела бы сейчас оказаться, находилось на площади, там, где стояли вторые колодки. Рядом с Ветерком.

Именно о возлюбленном Птица думала, собираясь на суд, и потому, с вежливой улыбкой отвергнув все золототканые наряды и плащи с дорогими мехами, которые поднесли ей главы родов, надела прежнюю тунику с оберегами рода Урагана. А из украшений оставила лишь серебряное ожерелье с бирюзой, работу мастеров Могучего Утеса. Жены и невестки Дола глянули на нее недоуменно, а Медь так и вовсе враждебно. Птица не удостоила их вниманием. С удовольствием отметив ярость в прозрачных глазах Синеглаза и раздражение на лице Глеба, она предстала перед народом Земли, даже не смыв с одежды кровь.

Увидев ее, Ветерок повернул к ней бледное, измученное лицо, и на его серых бескровных губах появилась ободряющая улыбка. У Птицы сжалось сердце. Несмотря на нечеловеческую усталость, потерю крови, боль от ран и лихорадку, он думал в первую очередь не о тяготах собственного положения, а о ней, пытаясь, как обычно, поддержать и уверить, что все будет хорошо. Хотя рассказ о гибели Града и злоключениях его обитателей Ветерок слышал не в первый раз, в доме мастера Искры и позже об этом говорилось достаточно, он старался не упустить ни одного слова, а когда Птица закончила, насколько это позволяли колодки, одобрительно кивнул.

То же одобрение девушка прочитала и в честных глазах Могучего Утеса. Желая показать своим родичам из рода Земли, что он полностью на стороне друга Урагана, Камень и сегодня не покинул свой пост возле колодок.

Когда Птица закончила свое повествование, к священному огню приблизился Синеглаз. Следуя обычаю предков, он почтил духов прародителей, бросив на угли жертвенный хлеб и плеснув таме, затем повернулся к царевне:

— Странные вещи говоришь ты, дорогая сестрица! — тряхнув сивыми волосами, начал он. — Тебя послушать, так виновники гибели Града Вестников не те, кого мы сегодня судим, а воины княжьей дружины! Я, конечно, не Великий Се, чтобы следить за всеми смертными, но о моих людях могу сказать одно — они все были со мной, а меня в вашем Граде, как ты знаешь, никто не видел!

Птица встрепенулась. В словах княжича она услышала явный подвох. Беззастенчиво врать в присутствии духов предков Синеглаз не осмелился. И потому, выгораживая наемников, измыслил хитрую словесную ловушку. Девушка повернулась к Ветерку, заметил ли он. Ураган кивнул, а затем, не имея возможности здесь говорить, показал глазами в направлении Гнезда Ветров, куда прошлой ночью не без помощи Могучего Утеса отправился Обглодыш.

«Госпожа! Беги! Это не Ураган! Это мой господин, он вару!» — вспомнились Птице слова юного невольника.

Она решительно повернулась к Синеглазу:

— Тебя видели там! — воскликнула она. — Обглодыш узнал тебя, хотя ты и изменил внешность!

— Кто-кто? — Синеглаз даже брезгливо поморщился. — Это мой беглый раб, что ли? Он всегда отличался скудоумием, а в последние месяцы и вовсе тронулся! Все время ему что-то мерещилось. Всю плетку об его бока измочалил, пытаясь вразумить, и все без толку!

Княжич в досаде махнул рукой и, пройдясь взад-вперед по помосту, отхлебнул из своего кубка таме:

— Обглодыш! — не скрывая насмешки, повторил он. — Да кто поверит его словам! Еще нужно узнать, что он делал в вашем Граде, впрочем, — он сделал красивый величавый жест, — если ты, дорогая сестрица, принимаешь в нем такое участие, я готов тебе его подарить!

Птица с достоинством, приличествующим сольсуранской царевне, кивнула, хотя на самом деле едва сдерживалась, чтобы не вцепиться мерзавцу ногтями в лицо. Атака не удалась, но в запасе у нее оставался еще один серьезный довод.

— Стало быть, любезный брат, — проговорила она холодно, — ты обвиняешь меня во лжи?

По площади пробежал возмущенный ропот. Царевну Сольсурана здесь привыкли уважать. Даже старый Дол подскочил на своем месте, ибо обвинение, в конечном счете, имело отношение и к нему.

Один лишь Синеглаз и бровью не повел:

— Ни в коем случае, дорогая сестра! — безмятежно улыбнулся он. — Великий Се упаси меня от подобных мыслей. Я просто говорю, что в ночной тьме да после пережитых потрясений ты могла что-нибудь перепутать, к тому же не исключено, что тебе заморочил голову темный дух!

— Да знаем мы этого духа! — крикнул кто-то из толпы. — Как его отец к власти пришел, настала погибель Сольсурану!

Площадь заколыхалась, точно травяной лес под порывом ветра. Люди Земли шумно выражали согласие с говорившим. Воины Дола в поисках смутьяна нырнули в толпу, но тот успел скрыться.

— Да о каком духе вы тут толкуете?! — призвав сородичей к порядку, воскликнул Дол. — Здесь есть только один человек или дух, способный нести зло! — он указал на закованного в колодки Ветерка. — Неспроста же вестники Великого Се изгнали его из надзвездных краев!

Могучий Утес на своем посту опустил глаза. Честный воин испытывал чувство стыда за ослепленного жаждой мести родича, и Птица его понимала.

— До меня доходило, — собрав все свое спокойствие, обратилась девушка к Долу, — что ты, вождь, говорил иное, когда этот изгнанник бил варраров, угрожавших спокойствию твоих земель!

Вождь рода Земли недовольно засопел, точно табурлык, застрявший в горной расщелине, и поплотнее закутался в плащ, сшитый из драгоценных шкурок болотной выдры.

— Я много чего говорил прежде! — воскликнул он, не скрывая раздражения. — Я даже готов был простить Ураганам и их приемышу непомерную гордыню! — он бросил красноречивый взгляд туда, где с видом оскорбленного достоинства сидела его любимица Медь. — В конце концов, не мне, простому жителю травяных лесов, обсуждать выбор рожденного в надзвездном краю. Но Ураганы совершили неслыханное! Они не только разрушили Град Вестников, но еще и подняли руку на посланцев Великого Се! Если бы не мои воины, не уверен, отыскали бы их ныне среди живых!

— Еще надо бы узнать, — подал голос Глеб, — какова судьба наших товарищей!

От Птицы не укрылось, что во время этой реплики Ветерок криво усмехнулся и сплюнул на землю. Он достаточно хорошо знал бывшего университетского товарища, чтобы ожидать от него чего-то иного, но каждое новое проявление свойственной Глебу ограниченности и твердолобости вызывало в нем раздражение и досаду. Птица ох как это понимала.

— Думаю, Гнездо Ветров — это последнее место, где их следует искать! — отрезала она.

— Но ты ведь сама призналась, что видела на станции Ветерка и его сородичей! — Глеб старался говорить проникновенно и ласково, но в сочетании с его обычной надменностью это звучало почти оскорбительно.

— Не Ветерка, а человека, принявшего его обличье! — поправила руководителя проекта царевна.

Глеб в ответ только сочувственно покачал головой:

— Сколько можно упорствовать, рассказывая сказки об оборотнях? Ты же образованный человек, дипломированный ученый!

— Да какой там оборотень! — возмущенно подал голос шестой сын Дола Овраг, который вместе со своими воинами освободил посланцев. — Что я приемного сына Ураганов от вару не отличил бы? Да и сородичи его тоже люди были — не духи! Духов человеческим оружием не достать, а эти ничего! От наших мечей все до единого полегли! Один этот гад, — он указал на Ветерка, — через Великанов Рот ушел.

— Когда это произошло? — быстро спросила Птица.

— Пять дней назад, — без запинки ответил Овраг.

— Этого не может быть! — гулкий воздух площади без особого труда донес до стен Дома Земли голос Могучего Утеса. Камень сделал несколько шагов вперед и поднялся к священному огню. Несмотря на очевидную бедность и старомодную простоту одежды, вызвавшие усмешки младших сыновей Дола и презрительную гримаску на хорошеньком пустеньком личике Меди, Могучий Утес держался спокойно и с достоинством.

— Этого не может быть, — повторил он, — ибо пять дней назад Ветерок из рода Ураганов находился не со своими сородичами во владениях рода Земли, а на развалинах града Вестников и вместе со мной. Я готов в этом присягнуть перед духами предков.

Если бы здесь искали правды, то слов такого уважаемого человека, каким являлся последний потомок Могучего Утеса, было бы достаточно, чтобы признать невиновность Ветерка. Но все это представление было устроено больше для отвода глаз, а приговор Урагану вынесли задолго до этого и не здесь, а в царском дворце.

— Мы не подвергаем сомнению искренность слов Могучего Утеса и, тем более, сольсуранской царевны, — отведя глаза куда-то в сторону, сказал Дол. — Но у нас есть доказательства вины куда более веские, чем любые слова!

Он кивнул головой, и его воины бросили к священному огню на обозрение людей и духов пять или шесть травяных рубах, тех самых, в которых наемники громили град. Среди них Птица узнала и ту, которую Ягодник и его люди после побоища в ущелье Спасенных содрали с изрубленного тела Ветерка. Остальные тоже выглядели знакомыми. Именно эти узоры вместе с подробнейшей схемой плетения как изнаночной, так и лицевой стороны, служили иллюстрациями в исследовании. Птица хотела разоблачить лжецов, но ее не слышали.

Площадь пришла в движение. Говорили и кричали все. Немногие призывы к разуму потонули в общем реве оголтелой, обезумевшей толпы, почуявшей запах крови и жаждущей немедленной расправы. Рудокопы и землепашцы гневно потрясали кайлами и мотыгами, юные девушки и почтенные матери семейств визгливыми голосами призывали гнев Великого Се на головы вероломных Ураганов, мальчишки бросали в обвиняемого комья земли и яйца летающих ящеров.

На помосте и вовсе творилось что-то невообразимое. Дол картинно заламывал руки, вожди родов что-то возмущенно вопили, сыновья Дола доставали из ножен мечи и давали на них страшные клятвы, Глеб орал на Синдбада, пытаясь ему что-то доказать. И на фоне этого вполне не ложного пафоса особенно жуткой выглядела довольная улыбка, застывшая на холодном личике Меди, и циничный, торжествующий смех Синеглаза.

Надо сказать, что все эти нюансы Птица отметила уже после. В тот момент она не видела ничего, кроме ощеренного копьями, топорами, кайлами и мотыгами многорукого, многоголового чудовища, неотвратимо, как оползень, надвигавшегося на колодки, и лицо Ветерка, на котором спокойная решимость встретить судьбу странно сочеталась с жалостью по отношению к окружающим его людям.

Невежественные и слабые, ослепленные тщеславием, гневом и верой в непогрешимость вождей, они сейчас подписывали смертный приговор, в конечном счете, самим себе. Ибо, предав смерти одного из сыновей вождя Ураганов, они оказывались втянуты в кровопролитную войну, выгоду из которой мог извлечь один лишь князь Ниак и его хозяева из Альянса. Каким же скудным умом обладал премудрый Дол, коли этого не понимал!

Впрочем, Птица сейчас мало думала об этом. Ловко увернувшись от стражи, расцарапав ногтями лицо пытавшегося ее задержать Синеглаза, она сбежала вниз по ступенькам. В голове стеклянной занозой застряла безумная мысль: отвлечь стражу, разломать замок, а там… В конце концов, разведчики выбирались и не из таких передряг, а если нет… Камень уже оглушил одного охранника, неизвестно когда опередивший царевну Синдбад со вкусом выкручивал руки второму…

Наспех коснувшись губами колючих, соленых уст возлюбленного, Птица вцепилась в замок. Конструкция оказалась самая примитивная, но чтобы ее сдвинуть с места, требовалась сила, которой девушка, к сожалению, не обладала. Рядом, меж тем, разворачивалась нешуточная потасовка. К охране присоединились воины Дола и наемники, сзади напирала разъяренная толпа.

— Уходите! — усталым голосом попросил товарищей Ветерок.

— Еще чего! — проворчал в ответ Камень, мощным ударом кулака сворачивая челюсть не успевшему увернуться Ягоднику.

— Ра-а-азвэдка сваих не брасайт! — белозубо улыбнулся Синдбад, раздавая тяжелые тумаки.

Птица ничего не стала говорить, просто подарила возлюбленному полноценный поцелуй. На этот раз она не торопилась, возиться с замком уже не имело смысла. Круг сузился настолько, что стало ясно: живыми они из этой передряги не выберутся.

— Может, всэ-таки стоило жэ-энытся на этой дочери ха-азаина Меднай гары? — потирая перед последним броском рассаженные костяшки пальцев, пробормотал Синдбад. — Ана вродь как ничего, па-ачти что бла-а-андинка!

— Вот ты и женись! — отозвался Ветерок. — А у меня есть невеста. Камень, Синдбад! — в его голосе послышалась мольба. — Вытащите отсюда царевну!

Преданный дочери своего любимого царя, Камень попытался выполнить эту просьбу, но Птица мертвой хваткой вцепилась в колодки. «Даже не думай! — на прощание мысленно улыбнулась она возлюбленному. — На этот раз я тебя не оставлю!» Она уже отстранилась от этого мира, когда наполненный шумом воздух Земляного Града, словно травяным копьем, пронзил зычный зов изогнутого зенебочьего рога.

Людская волна нахлынула и откатилась. В толпе образовался проход, и на покрытую пылью и нечистотами, оскверненную ложью и ненавистью площадь, сияя ослепительной белизной одежд, седобородый и седовласый, вступил почитавшийся в Сольсуране чуть не святым отшельник Словорек.

Все застыли в изумлении. Впервые на памяти уже нескольких поколений он покинул свое убежище высоко в горах, подальше от скверны и суетности мира, и спустился вниз.

О Словореке в Сольсуране ходили удивительные истории. Говорили, например, что наделенный пророческим даром отшельник может молчать по нескольку месяцев и даже лет, но каждое изреченное им пророчество падает на землю россыпью драгоценных камней. Ходили также слухи, что для поддержания жизни в хрупком, высохшем, точно полый стебель травы теле Словореку не требуется ничего, кроме света и воды. Поэтому те обильные дары, которые приносят ищущие утешения паломники, он либо возвращает, либо скармливает зверям и птицам, которые за это прислуживают ему.

Последнее утверждение походило на правду, ибо Словорек пожаловал в Земляной Град не один. Его мохнатый спутник одним своим видом заставлял мужей судорожно хвататься за оружие, а жен спешно прятать плачущих от испуга детей. Бок о бок с отшельником, периодически поворачивая к нему крупную красивую голову, прядя чуткими увенчанными кисточками ушами, насмешливо и горделиво оглядывая толпу сапфировыми прозрачными глазами, невозмутимо вышагивал горный кот Роу-су. Птица готова была голову заложить, что это тот самый зверь, которого она видела на станции. Во всяком случае, Синеглаз уставился на зверя с таким видом, точно вновь обрел нечто значимое и неотделимое, как часть тела. Горный кот едва заметно ему кивнул.

Не обращая ни на кого внимания, Словорек не спеша прошествовал к священному огню. Горный кот неслышной тенью следовал за ним. Бросив в огонь несколько кусочков благовонной горной смолы, отшельник застыл в молитвенном трансе: он ждал, пока соберутся духи, чтобы посоветоваться с ними. Затем в тишине зазвучал его голос, неожиданно гулкий и густой для такой скудной оболочки:

— Духи гневаются, духи возмущены! Они поведали мне, что здесь нарушается Правда Великого Се! Кто посмел попрать Закон? Кто поднял руку на Правду?

— Это он! — закричали сразу несколько сотен голосов, указывая на Ветерка. — Он!

— Казнить его!!!

— Предать смерти!!!

— Обагрить кровью Ураганов стены Гнезда Ветров!!!

К Ветерку вновь потянулись жадные руки, алчущие рвать, ломать, крушить.

Однако стоило Словореку взмахнуть рукавом, а горному коту вздыбить шерсть на загривке, как все затихли.

— Какие есть тому доказательства? — поинтересовался Словорек.

Он внимательно осмотрел разбросанные на ступенях Земляного Дома травяные рубахи, а затем покачал седой головой:

— Мои глаза говорят мне, что это узор рода Урагана, однако духи утверждают, что не рука детей Ветра эти рубахи плела.

— Что ты имеешь в виду, мудрейший? — Дол озадаченно наморщил низкий лоб под золотым венцом. — Разве кто-нибудь, кроме Ураганов, станет плести рубахи с их родовым узором?

— Кто знает, духам видней, — улыбнулся ему Словорек.

Он безошибочно выбрал из кучи рубаху Ветерка и, бросив на плененного воина быстрый, внимательный взгляд, продолжал:

— Только вот эта рубаха видела стены Гнезда Ветров, но человек, с которого ее сняли, сражался в Пустыне Гнева, на ней следы мха, который растет только там.

— Да какая разница, где растет этот мох! — начал Дол, которому не понравилось, как отшельник собирается повернуть дело. — Неужели ты, премудрый, пришел, чтобы Ураганов защищать? Мои сыновья отбили вестников не в пустыне Гнева, а возле Великанова Рта, почти на нашей земле!

— Я пришел, чтобы защищать Правду, а она ускользает! — ответил Словорек. — Скажи мне, храбрый воин, — повернулся он к несколько обескураженному Оврагу, — кого из Ураганов, кроме Ветерка, ты видел?

Овраг напряг могучую шею, наморщил лоб, поскреб русую голову, расчесанную на прямой пробор, но никого вспомнить не смог.

— Это ни о чем не говорит! — вскричал Дол. — Мой сын не должен знать всех соседей в лицо!

— Он и не мог их знать, ибо эта рубаха, а, вернее, ее оригинал, принадлежала Полуночнику, герою битвы при Фиолетовой, умершему вскоре от ран, эту, если я правильно разобрал узор, носил Вьюговей, старший брат Бурана, вот уже десятый год как пирующий вместе с Полуночником и другими героями в надзвездном краю…

Толпа заволновалась. Люди постарше припоминали, что, в самом деле, видели прежде эти узоры, и что-то горячо рассказывали молодым.

— И что с того? — вступил в прения Синеглаз. — Все знают, что Ветерок сам пришел из надзвездного края. А тамошние обитатели, особенно те, которые поклоняются темным богам, владеют и не такими хитростями.

«Молодец! — недобро подумала Птица. — Дал точную характеристику змееносцев!»

Словорек замечание княжича предпочел пропустить мимо ушей. Он повернулся к Долу и проникновенно сказал:

— Неужели тебе, достойный, и твоему народу не интересно, кто на самом деле разрушил Град вестников?

— Да как же мы теперь узнаем? — простодушно удивился Овраг. — Они все, почитай, мертвы!

— Есть один простой способ, — кротко улыбнулся отшельник. — Спросить об этом самого Ветерка.

Дол сморщился так, будто чей-нибудь зенебок наступил на его любимую мозоль. Красивое лицо Синеглаза перекосило от гнева. Именно этого они хотели бы избежать. Но делать было уже нечего. Толпа, только что требовавшая смерти обвиняемого, воодушевленная Словореком, волновалась и бурлила. Люди желали наконец выслушать Ветерка.

Дол, не пытаясь скрыть досаду, кивнул своим людям, которые сняли с колодок замки и быстро попятились назад, опасливо косясь на Урагана: они видели его в бою и знали, чего он стоит.

Остановив жестом пытавшихся прийти ему на помощь Могучего Утеса и Синдбада, Ветерок поднялся на ноги. Задержался на несколько мгновений, чтобы обнять свою нареченную невесту (на самом деле он пытался собрать оставшиеся у него силы, Птица видела, как тяжело он опирается спиной о колодки и слышала, как часто и неровно бьется его сердце). Затем он выпрямился и с гордо поднятой головой твердой поступью пересек площадь. Земля там, где он проходил, окрашивалась алым.

По толпе пронесся восхищенный вздох. Воины, рудокопы и землепашцы словно вновь увидели человека, которым восхищались, о подвигах которого складывали песни. Покрытый пылью и грязью, окровавленный, израненный, Ветерок сейчас все равно был необычайно красив. Птица почувствовала гордость. Другого такого она не встречала ни на этой планете, ни на какой другой. За ним бы она сейчас пошла не только в Гнездо Ветров, но и за пределы Океана Времени. И пусть хмурит брови обманутый в ожиданиях Дол, бледнеет от ярости Синеглаз и кусает губы разочарованная Медь. Им его не победить.

— Духи спрашивают у тебя, сын Бурана, признаешь ли ты свою вину?

Горный кот, устроившийся рядом с отшельников в позе сфинкса, поднял лобастую голову и издал протяжный рык, словно повторяя вопрос.

Ветерок приблизился к священному огню настолько, чтобы духи смогли увидеть его.

— Моя вина лишь в том, — отозвался он спокойно и решительно, — что, сохранив для вестников скрижаль Великого Се, я не смог уговорить их, — он выразительно глянул на Глеба, — во избежание бед вернуть ее в храм. Также я виновен в том, что задержался в пути, помогая моему другу, Камню из рода Могучего Утеса, и не успел помешать свершиться злу. Когда я понял, что опоздал, я попытался отыскать и спасти тех, кому удалось избежать плена. Камень из рода могучего Утеса в этом мне помогал.

Молодой воин простер над священным огнем левую руку, на которой алели свежие борозды от мечей, и в подтверждение своих слов обильно окропил угли кровью.

— Твои труды, я вижу, увенчались успехом, — кивнул Словорек, глянув на царевну. — Но от кого же ты спасал найденных тобой обитателей священного Града?

— Я полагаю от тех, кто, придя среди ночи в дом моих друзей, лишил их и крова, и свободы.

Не давая присутствующим опомниться, он повернулся к княжичу:

— Синеглаз сын Ниака! Я обвиняю тебя и твоих людей в совершении этого злодеяния и готов отстаивать свою правоту с оружием в руках.

Хотя Синеглаз явно не ожидал подобного поворота событий, его самообладание осталось с ним:

— Я не стану биться с тобой, Ураганов Приемыш! Велика честь победить противника, который еле на ногах стоит!

— Какое благородство! — рассмеялся ему в лицо Ветерок. — Много ты об этом думал, когда посылал две дюжины своих наемников против раненого и старика!

— Есть и другие способы отстоять Правду! — подсказал Словорек.

Скисший было Дол оживился.

— Поскольку суд происходит на нашей земле, и поскольку в этом деле оказались замешаны мои родичи, я требую, чтобы право решения принадлежало Духам Земли! — проговорил он, незаметно подмигивая Синеглазу.

Птица в протестующем жесте подалась вперед. Она знала, как судят духи Земли.

У жителей травяного леса, как и у любых народов, мыслящих категориями мифологического сознания, существовал обычай в подобных вопросах доверять воле духов прародителей. Так, в роду Воды, например, подозреваемого в совершении какого-либо преступления, а также того, кто его обвинял, бросали связанными в воды Фиолетовой и затем наблюдали, кто дольше продержится на плаву. В роду Огня предлагали достать голыми руками из жаровни какой-нибудь железный предмет. В роду табурлыков или зенебоков обвиняемого оставляли один на один с животным, от которого вел свое происхождение род…

И все же обычай, существовавший в роду Земли, представлялся Птице наиболее варварским. Ибо здесь ищущему Правду и отстаивающему ее предстояло услышать гробовую тишину и почувствовать могильный холод, будучи погребенным заживо в каменном саркофаге на глубине в человеческий рост. Пока хватит воздуха в каменном мешке, пока достанет сил задерживать дыхание, пока страх перед неизбежной карой Великого Се не заставит признать свою неправоту, дав об этом сигнал на поверхность.

Птица знала, что из тех, кто соглашался на испытание, в живых оставалась только треть, а из тех, кого откапывали и откачивали, едва не половина трогались умом.

Но Ветерок уже шагнул вперед, кивком головы подтверждая свое согласие.

========== Соль земли ==========

В тяжелой чугунной голове разом звонят десятки тысяч колоколов, едкий, холодный пот противными липкими струйками стекает по груди, смешивается с кровью, язвя открытые раны, заливает лицо. И ничего нельзя с этим поделать, так как руки и ноги связаны прочными ремнями зенебочьей кожи. Кабы не эти ремни, разве болтался бы привязанный к перекрытию храма темных богов вверх ногами точно окорок, разве слушал бы десятки тысяч колоколов, изнутри разрывающих голову. Разве пытался бы вытянуть из тягучего, зябкого студня, по недоразумению называемого воздухом, пару молекул кислорода, зная, что любой вдох будет сопровождать режущая до одури боль в помятых ребрах, а колокола, которые, конечно, не колокола, а прилившая к голове кровь, будут звонить как на пасхальной седьмице.

— Долго еще? — сквозь колокольную завесу слышится голос княжича.

— Сейчас, сейчас! — ревет Ягодник.

Дюжинный искренне любит работу палача. Он связывает и без того перетянутые до костей руки пленника еще одним ремнем от вьючной упряжи и прикрепляет другой конец к седельной луке зенебока одного из наемников.

— Давай! — орет Ягодник.

Солдат понукает зенебока, тот трогается с места, и все существо пронизывает жестокая боль. В попытке кое-как сберечь выворачиваемые плечевые суставы, тело выгибается дугой. Но это мало помогает: натянутые до предела сухожилия ошалело шлют в мозг сигнал SOS. Колокола в голове превращаются в орду обезумевших от опьянения постоянно ускоряющимся темпом барабанщиков.

— Ну как? — нетерпеливо вопрошает Синеглаз. — Мы не можем ждать! Девчонка с кавучонком Обглодышем уйдут слишком далеко.

— Сейчас! — сопит Ягодник. — Наподдай-ка еще немного!

Ряд коротких, обжигающий ударов по обнаженной спине. Кажется, это плеть. Тело непроизвольно содрогается и слышится какой-то жесткий хруст в области правой руки, за ним новая вспышка боли. Единственное спасение — нырнуть в мутный омут беспамятства. Но сейчас это опасно. Слишком многие в таком состоянии выдавали государственные тайны и предавали друзей.

В прошлый раз было проще. Тогда они не спрашивали ничего, и все методы устрашения применялись лишь с целью сломить волю. Сейчас надо держаться сколько можно. Чем дольше они здесь провозятся, тем дальше Птица с мальчиком успеют уйти.

Чтобы еще больше их раззадорить, приходится собрать последние силы и, выругавшись как можно крепче, сплюнуть кровь Ягоднику на башмаки.

Ягодник в ответ разражается такой божбой, какой не слышали и темные духи, в честь которых возвели этот храм. Синеглаз покидает седло своего зенебока и подходит совсем близко. Вид у него сейчас странный. Зрачки глаз узкие, как у прищурившегося на солнце кота, ноздри трепещут, оскаленный зловещей усмешкой рот щерится удлиненными острыми клыками, волосы развеваются по ветру, точно львиная грива.

— Сейчас он заговорит! — по-змеиному или, скорее, по-кошачьи шипит княжич.

Он поднимает правую руку. Что за странное приспособление? Никаких крепежей не видно, но на каждом пальце правой руки княжича надето по острому, изогнутому кинжалу. Трехрогий великан! Это никакие не кинжалы! Это когти! Длинные, изогнутые, как у горного кота или табурлыка, да и кисть чересчур похожа на лапу хищного зверя!

Поиграв когтями возле лица, чтобы пощекотать нервы, Синеглаз проводит своим оружием вдоль груди, пленника, оставляя страшные кровавые борозды. Приходится прокусить насквозь губу, чтобы не закричать.

— Это я тебя только погладил, Ураган! — смеется княжич. — В следующий раз закогчу по-настоящему!

Он делает красивый кошачий замах, и мир погружается в страшный, сумеречный хаос….

— Ты когда-нибудь закончишь валять дурака или нет?

С обширной лысины следователя градом льется пот, дыхание едва не более тяжелое, чем у заключенного, костяшки пальцев сбиты.

— Я не понимаю, что вам от меня нужно.

Сил больше нет висеть на вывернутых руках, при каждом вдохе захлебываясь собственной кровью, и при этом еще пытаться что-то сказать. Ну почему вы считаете, что лицо человека — это боксерская груша, и что, если бить крепче, это поможет выбить согласие. Не на того напали. И так, благодаря этой злополучной публикации, они узнали слишком много. С другой стороны, даже тысяча ключей не помогут, если не знаешь, где находится дверь.

Потный следователь куда-то уходит, а его место занимает другой.

Он высок, строен, изящен и изысканно красив. От его новенького с иголочки мундира и пепельно-дымчатых волос, кажется, исходит мягкий, молочно-серебристый свет. Черты лица, несомненно, правильные, но их не запомнить и не разобрать. Кажется даже, что весь этот тщательно выстроенный облик, это что-то произвольное, текучее и непостоянное, как экзосферный протуберанец или комбинация струй фонтана. Такое ощущение, что для этого существа понятия материя и энергия давно стали тождественными.

Вместе с его приходом в душной, затхлой камере появляются прохлада, свежесть и покой, куда-то уходит боль, а отчаяние и безысходность сменяются надеждой.

«Вот ты какой! — проникает в сознание чужая, но, как ни странно почти доброжелательная мысль. — Совсем еще мальчишка, даже по вашим абсурдным меркам. Тогда понятно, почему мы тебя проглядели, не успели до твоей скороспелой статьи. Теперь уже ничего не поделать, тебе придется умереть, а нам навсегда утратить надежду обрести то, что твой отец две тысячи лет назад по нашей же просьбе укрыл от асуров. Обидно. Ты ведь подошел совсем близко. Вдруг что-нибудь получилось бы. А еще лучше и для тебя, и для нас, если бы ты оставил после себя в этом мире не научный труд, а хотя бы одно человеческое существо. Единственное, чем я могу тебе сейчас помочь — это сделать невидимым и для врагов, и для друзей. Забвение — это нелегкое испытание, но оно сохранит тебе жизнь до того времени, пока ты сквозь тернии предательства, наветов, откровенной враждебности, недоверия самых близких снова не вырвешься к свету. Впрочем, решать тебе. Немного найдется безумцев, алчущих награды, плодами которой воспользоваться никогда не удастся!»

Он подходит ближе и становится видно, что это не человек, а кугуар, тигр, горный кот Роу-Су или какой-то другой хищник из семейства кошачьих. Он кладет правую переднюю лапу на спину (какая же она у него горячая, градусов восемьдесят, не меньше) и выпускает когти. В воздухе пахнет паленым мясом, и мир погружается во тьму….

… — А-А-А-А!!!

Этот крик полон нечеловеческой боли и страдания. Да это, собственно, и не крик, а рычание раненого зверя, хотя издает его, несомненно, княжич Синеглаз. Его искаженное мукой тело, как тогда в травяном лесу, закручено винтом, волосы всклокочены, левая рука закрывает лицо, правая повисла как плеть.

— Все в седла! Немедленно выступаем! — сделав над собой усилие, распоряжается княжич, направляясь к своему зенебоку. Даже сквозь обморочную пелену видно, что его трясет (или это все-таки раскачивается веревка).

— А как же? — Ягодник недоуменно указывает на пленного, но, глянув на лицо княжича, испуганно замолкает и, спешно собрав свои жуткие инструменты, прыгает на спину зенебока, на бегу делая оградительные жесты.

Наемники следуют его примеру. На лицах застыл суеверный ужас. Зенебоки испуганно всхрапывают и поднимаются на дыбы, словно при приближении опасного хищника. Уже отъехав на достаточное расстояние, Синеглаз оборачивается. Лицо его ужасно. Собственно говоря, это даже не лицо, а звериная морда. Морда горного кота…

…Опять этот же сон. Он появляется всегда, когда тело выходит из-под контроля. Сломанная рука затекла и болит, кровоточащие раны горят и дергают, по спине дорожкой ледяных муравьев гуляет озноб. Ничего. Скоро все это так или иначе закончится. Хотелось бы, конечно, так, но сердце подсказывает, что на этот раз получится иначе. Во всяком случае, звонка спасительного колокола Глеб и Дол не дождутся. Лучше умереть, нежели доживать свои дни предателем или сумасшедшим.

Надо бы сделать дыхательные упражнения. Но, с другой стороны, какой от них толк. Помятые ребра все равно не позволят вдохнуть по-настоящему. Шрамы на спине разболелись. Кажется, это как-то связано с приходом Словорека. В нем есть что-то общее с тем, светящимся. Сема-ии-Ргла! Никогда не пытайтесь понять логику и мотивацию негуманоидных цивилизаций.

Как же все-таки не хочется умирать! Вдвойне не хочется, потому что тот невидимка, которого выслеживал двадцать долгих месяцев, почти вынырнул из темноты. Совершенно очевидно, что он опекает Синеглаза. Стало быть, на Синеглаза надо и ловить! Но для этого сначала надо поймать за руку, или что там у него, самого княжича! А это с каждой новой встречей представляется все сложнее и сложнее, ибо сын князя Ниака на деле увертлив, как Протей! Но ничего не поделать! Это единственный шанс остановить Альянс и вернуть свое доброе имя. Хотя бы ради Птицы, в благодарность за ее веру и заступничество. Да и негоже Сольсуранской царевне становиться женой отринутого изгнанника.

Кажется, пора собираться. Сквозь узкие бойницеобразные окна святилища духов Земли, в одном из помещений которого ожидающие суда провели ночь перед испытанием, пробивается первый рассветный луч. Какие же тяжелые и основательные постройки в этом Граде! Под стать нраву и обличью Земляных Людей.

Гравитация планеты, между прочим, превосходящая земную процентов на десять, ощущается здесь сильнее, чем в каком-либо еще месте Сольсурана. Даже обложные облака, затянувшие небо, напоминают не растрепанные кудели и пуховые перины, а мешки с песком, используемые для засыпки рвов во время штурма крепостей или как средство спасения от наводнения.

Апофеозом же земной тяги, как называют здесь притяжение, является храм Земли. Его стены прочны, а своды давят сильнее, чем этрусковые и романские постройки вместе взятые. В своем основании он имеет правильный шестиугольник, вероятно намекая, что в местной иерархии род Земли, не будучи самым значимым и древним, пребывает строго посредине, и это подчеркивает начертанная над входом храмовыми знаками надпись: «Соль земли». Здесь даже песни, имеющие размер 6+6, отмечающий место рода, звучат тускло и тяжело.

Как это все непохоже на Гнездо Ветров. Там даже крепостные стены, толщина которых в некоторых местах достигает полутора метров, кажется, стремятся ввысь вслед за изменчивым и своенравным прародителем рода. Там дерзкие мечты обретают плоть. Там никто из уважения к духам ветра попросту не сотрясает воздух, там привыкли действовать и действовать быстро, иногда чересчур. Там, если забраться в горы или подняться высоко на сторожевые вышки, можно глянуть сверху вниз на облака, которые затягивают небо лишь тогда, когда посевам нужен дождь. А песни Ураганов всегда поются на широком дыхании и льются свободно, как ветер травяных лесов.

Туда, в этот прекрасный, вольный край он хотел привезти свою царевну. Но для этого надо сначала испытать, что такое тяга земная, и какова она на вкус, соль земли.

***

Эту ночь Камень провел на ступенях храма Земли и провел без сна, опасаясь новых козней со стороны людей коварного сына князя Ниака и легковерного родича Дола. Внутрь его не допустили, да он и не пытался. В святилище вместе с испытуемыми находились лишь жрецы и Словорек, а в беспристрастной честности последнего не усомнился бы и чужестранец.

Когда предрассветный сумрак сделал четче очертания предметов, Могучий Утес вновь увидел песочные часы, от века отмерявшие время испытания, арку с парой сигнальных колоколов, два каменных саркофага и две глубокие ямы, вырытые накануне. Словорек лично следил, чтобы искусные в горном деле Люди Земли не вывели никаких отдушин или подземных ходов. Впрочем, они бы здесь и не помогли: плотная каменная крышка саркофага имела всего одно отверстие, способное пропустить лишь привязанную к колоколу веревку.

У Камня мороз по коже пробежал. В их роду существовал схожий обычай. Только там место саркофагов и ям занимали две горизонтальные щели, вырубленные прямо в лоне Священного Утеса. На памяти Камня их использовали только раз, когда требовалось выяснить, кто навел порчу на зенебоков старого Валуна. Камень, которому тогда минуло восемь, отлично помнил, что едва каменный мешок был запечатан, Валун первым принялся стучать по крышке, истошно вопя, чтобы его выпустили. Позже он сам признался, что по недосмотру накормил зенебоков гнилой травой.

Ветерок, как, впрочем, и княжич, пойдут до конца. Они оба еще слишком молоды. Да и на кону стоит нечто большее, нежели пара дохлых зенебоков. Как он умолял вчера Ветерка позволить пойти вместо него, очистником. Такая практика широко применялась, особенно если спор решался поединком или каким другим суровым испытанием, и ничего предосудительного здесь не было. Но Ураган лишь с улыбкой покачал головой:

— Спасибо за участие, друг Утес! Если что, позаботься о царевне и, главное, передай моим родичам, чтобы не вздумали мстить людям Земли!

Площадь постепенно заполнялась народом. Сегодня зевак стало еще больше: подоспели жители дальних поселений, не попавшие на суд. Крыши прилегавших к площади построек стонали и кряхтели от веса взгромоздившихся на них людей. Самые любопытные, а также те, кому не нашлось места в переполненном гостевом доме, на постоялых дворах и у родни, как и Камень, ночевали прямо под открытым небом, несмотря на не по-весеннему холодную погоду. Утром неудобство окупилось сторицей: им достались самые лучшие места.

В ожидании начала люди Земли и гости града переговаривались, обсуждая подробности вчерашнего суда, просвещали опоздавших, с восторгом описывали пышные облачения сановников и их жен, спорили, пытаясь сравнить красоту дочери Дола и сольсуранской царевны. Кое-кто из охочих до блеска баб с разочарованием говорил о невзрачности и даже бедности облачения дочери царя Афру. Безмозглые сплетницы! Неужто они не видели, что рядом со строгой, но изысканной в своей простоте девой из надзвездных краев, их Медь в своем роскошном наряде выглядела, как чванливая самка чиполугая рядом со священной серебрянкой.

Когда Владыка Дневного Света на своем алом зенебоке спустился из-за гор в долину, на площадь вышел Дол вместе со слугами, домочадцами и гостями, и горожане взахлеб принялись восхищаться пышностью и великолепием процессии. Эх, наивные! Видели бы они дворцовые церемонии времен царя Афру, особенно в дни совета или приезда послов. Даже вестники признавали, что собрания подобного размаха даже в их мире случаются не каждый день.

Сегодня вестникам было не до того, чтоб любоваться процессией. Глеб и его горбоносый товарищ, тот самый, который давеча встал на защиту Ветерка, когда толпа едва не устроила самосуд, хоть и держались по-прежнему порознь, но то по очереди, то вместе пытались как-то ободрить или поддержать идущую между ними царевну. Впрочем, она не нуждалась в поддержке.

Прямая, точно туго натянутая тетива лука, с осунувшимся до восковой бледности лицом, она, тем не менее, оделась сегодня в синтрамундский голубой бархат и серебряную парчу. Прославляя величие царского рода, своей сияющей красотой посрамляя хулителей, всем своим обликом демонстрируя веру в торжество справедливости, она словно говорила своему возлюбленному: «Я верю в тебя, но, пожалуйста, останься в живых»! А оправленная в серебро бирюза, как просветы ясного неба среди подсвеченных солнцем серебристых облаков, блестела надеждой на счастье.

Но вот распахнулись узорчатые двери храма, и на площадь, окруженные жрецами и храмовой прислугой, вышли Словорек и оба испытуемых.

По идущей еще с времен Великого Се традиции и княжич, и Ветерок были облачены в длинные, до самой земли, одинаковые посконные рубахи, лишенные каких бы то ни было узоров и оберегов. Вся остальная одежда, оружие, пояса и даже обруч с кольцами доблести, знак отличия, с которым сольсуранские воины не расставались ни днем, ни ночью, который даже Синеглазовы наемники постеснялись расклепать — все осталось в храме. Жрецы строго следили за тем, чтобы ни один из испытуемых не имел преимущества, защитив себя каким-нибудь магическим талисманом.

Глянув на обоих молодых воинов, выступавших справа и слева от отшельника с непринужденной, пружинящей грацией его давешнего спутника Роу-Су, Камень про себя подивился, как же они схожи между собой. Высокий рост, завидная стать, развевающиеся по ветру длинные, густые волосы, у княжича отливавшие слегка в серебро, у Ветерка золотистые, благородная правильность черт.

И только вблизи, особенно заглянув в глаза, становилось ясно, как мало между ними общего. И дело было даже не в том, что Синеглаз вышагивал победителем, обмениваясь многозначительными взглядами со снискавшими его расположение вельможами и заигрывая с женщинами, в то время, как Ветерок, рубаха которого успела промокнуть от крови, прилагал немалые усилия, чтобы держаться прямо, не шатаясь от слабости. Один отстаивал правду, другой исповедовал ложь, один стремился к свету, другой являлся порождением тьмы, один защищал и созидал, другой нес разрушение. И если Великий Се и духи Земли этого не увидят, стало быть, в самом деле они оставили своей защитой Сольсуран.

Но вот послышались отпугивающие костлявую нечисть звуки зенебочьих рогов, травяных флейт и бронзовых гонгов, запели оба сигнальных колокола, разнося свой звон далеко за пределы Земляного Града — это Ветерок и Синеглаз обращались к справедливому суду Великого Се.

Уже собираясь занять свое место, Ветерок обернулся, чтобы бросить единственный взгляд на свою царевну. Камень не считал это хорошей приметой, но молодого воина понимал.

Девушка побледнела еще больше, хотя, казалось, совсем чуть-чуть, и она просто растворится в предутреннем тумане, и точно незрячая двинулась к краю разверстой ямы. Исполненная тревоги о том, что путь ее жениха может закончиться уже за пределами Океана Времени, она, как и сотни сольсуранских женщин, намеревалась последовать за ним. Словорек ее остановил.