Молитвы из горнов и печей. Тень над домом Ягуара

Тень над Домом Ягуара

Теонанакатль заставляет мысли блуждать.

Если бы она позволила себе думать, то ощутила бы вонь хлорки, к которой примешивается слабый запах крови. Она увидела бы в камере желобки, испачканные чем-то вроде крови и испражнений.

Она бы вспомнила − боль проникала до мозга костей, пока тоже не стала тупой и привычной, − вспомнила бы, как вскидывалась, когда сквозь узкие окна пробивался рассвет: чересчур изможденная, чтобы предложить свою кровь Тонатиу-Солнцу, шептала молитву, которая под конец все больше походила на извинения.

Конечно, бог будет настаивать на том, чтобы она жила до самого конца, ибо жизнь и кровь слишком драгоценны, чтобы ими разбрасываться − неважно, насколько искалеченной и бесполезной стала она, прозябая во тьме.

Вот только она не знает, сколько еще протянет.

Теонанакатль ей дал Палли, капитан воинов-ягуаров, − открыл ладонь, на которой лежали два черных раскрошенных гриба, пища богов, снадобье для пропащих и обреченных. Она не знала, поступил он так из жалости или это еще одна ловушка, еще одна западня, в которую её надеются увлечь.

И всё же... Она взяла их. Крепко сжимала в ладонях, пока охранники вели её обратно. Оставшись одна, долго на них смотрела, ощущая зарождающуюся дрожь в пальцах, голод, стремление к нормальной жизни... к забвению.

Сознание уплыло в прошлое... В единственное время, достойное воспоминаний.

Фотография лежала на столе рядом с окровавленными ритуальными колючками Оналли. На ней была девушка перед рыночным прилавком. Она держала накидку из изумрудно-зеленых перьев кетцаля, с такой неуверенностью, словно они в любой момент могли броситься и укусить. За её спиной, почти растворившиеся на заднем плане, маячили силуэты ещё двух девушек.

У Оналли это была далеко не лучшая фотография Хочитли, но в последнее время она много размышляла над ней − над её жестокой иронией, словно насмешкой богов.

− Не передумала? − поинтересовался за спиной Аткоатль.

Рука дернулась перевернуть фотографию − и замерла, когда до Оналли дошел смысл его слов.

Она повернулась. Его широкое смуглое лицо было невозмутимым − истинный воин, не выказывающий своих чувств.

− Нет, − медленно, осторожно ответила она. − Я не передумала. А ты что, передумал?

Аткоатль поморщился.

− Оналли...

Это он помогал ей, с самого начала − снабдил рацией с шифрованием, незаконными нанопрепаратами, понижающими температуру тела, маленькими шприцами со всевозможным содержимым − от ингибиторов теонанакатля до повышающих выносливость препаратов. Более того: он верил в неё, в то, что её отчаянный ход сработает, что они вернут Хочитли живой из того безумия, в которое превратился Дом Ягуара...

− Это слишком рискованно. − Аткоатль покачал головой, и Оналли услышала остальное, слова, которые он не сказал.

Что, если нас поймают?

Оналли выбрала самый легкий путь справиться со страхом: гнев.

− Так ты намерен сидеть сложа руки?

Глаза Аткоатля вспыхнули ненавистью − и неудивительно. Он видел, как пал его Дом, как его товарищей, воинов Орла, связали и оставили гореть в разоренных казармах; видел воинов Выдры и Черепа, убитых, искалеченных или разбросанных по серебряным рудникам дышать пылью.

− Я не трус. Когда-нибудь Почитаемый Оратор и его приспешники заплатят за всё, что натворили. Но ты... ты просто играешь со смертью.

Оналли опять впилась взглядом в фотографию − в лицо Хочитли, застывшее в невинной нерешительности.

− Я не брошу её там.

− Сопротивление... − начал Аткоатль.

Оналли фыркнула.

− Ты сам знаешь, к тому времени, как сопротивление разрушит Дом, будет слишком поздно.

Нападения уже случались: подорвали две станции магнитопланов; перед арестами загадочным образом исчезали диссиденты. Оналли не отрицала существования подпольного движения, но по разным признакам видела: оно всё ещё слабо, всё ещё формируется.

Аткоатль не ответил, но Оналли была воином-ягуаром и благодаря выучке могла улавливать в его позе едва заметное неодобрение.

− Послушай, − наконец сказала она, − самый большой риск беру на себя я. Ты будешь снаружи Дома, и если что-то пойдет не так, успеешь скрыться.

− Если тебя поймают...

− Думаешь, я тебя предам? После всего, что они сделали с Хочитли, ты думаешь, что я буду им помогать?

Аткоатль помрачнел.

− Ты знаешь, что происходит внутри.

Она не знала, но представляла, причем слишком хорошо. Вот почему нужно вытащить Хочитли. Подруга не заслужила такой участи.

− Я воин-ягуар, − тихо сказала Оналли. − И даю слово, что скорее покончу с собой, чем позволю им что-нибудь выпытать.

Аткоатль посмотрел на неё.

− Ты искренна, но то, что ты веришь, ничего не меняет.

− Разве? Я верю, что правление Почитаемого Оратора беззаконно. Я верю, что Дом Ягуара не имеет права предавать собственных диссидентов или допрашивать их. Разве мы все в это не верим?

Аткоатль помялся и не ответил.

− Тогда скажи, во что веришь ты, − попросила она.

Он немного помолчал и свирепо ответил:

− Забери тебя Чёрный! Но учти, Оналли, только на этот раз. Только на этот.

Она кивнула.

− Обещаю.

Вызволив Хочитли, они отправятся на север − в Соединенные Штаты или Сюйя, в страны, где свобода − не просто слово на бумаге. Они будут в безопасности.

Она закончила скручивать волосы в аккуратный узел − привычка, приобретенная на заданиях за границей − и сунула ритуальные колючки за пояс, размазывая кровь по кожаному костюму. Помолилась тому из богов, кто сейчас слушает. Року, Чёрному, богу Дымящегося зеркала[1], который вечно отворачивается, если у вас достало духа схватить подвернувшийся шанс.

Аткоатль ждал, неохотно придерживая открытую дверь.

− Идем, − сказала Оналли.

Она оставила фото на столе, прекрасно понимая, почему так поступила. Не потому что оно стало бы обузой, а из-за одного простого чувства − страха. Страха, что, найдя Хочитли, увидит в ее глазах безумие и поймёт, что от застенчивой, отважной девушки, которую она помнила, не осталось ничего.

Ночь была ясной и холодной, небо над Теночтитланом усеивали мириады звёзд: мириады демонов, ожидающих во мраке возможности сойти и разорвать всё живое на мелкие кусочки. Оналли потерла ритуальные колючки, пытаясь вспомнить уверенность, которую всегда чувствовала на заданиях. Куда же она подевалась сейчас, когда Оналли на родине, − сейчас, когда она вламывается в собственный Дом?

Шесть месяцев назад

Жрец Черного сидит на циновке перед Хочитли, скрестив ноги и поджав губы, словно о чём-то размышляя. Жирные спутанные волосы перепачканы кровью жертв. Он него воняет склепом и немного хлоркой. Перед приходом он попытался вымыть руки, но без особого успеха.

Забавно, как обостряется ум, когда подавлено всё остальное.

Хочитли могла бы рассмеяться, но она никогда не была хохотушкой, в отличие от Оналли или, возможно, Тесипьяни.

Нет, нельзя думать о Тесипьяни, не сейчас. Нужно сохранять хладнокровие − это единственная возможность выжить.

Нельзя задавать себе вопрос «за что?»

− Мне сказали, − произносит жрец, − что ты организовала диссидентское движение в этом Доме.

Хочитли по-прежнему с очень прямой спиной сидит у стены. Веревки врезаются в руки и лодыжки, а самая тугая держит шею. Если она попытается их разорвать, то только выбьется из сил: она уже сто раз пробовала, а результатом стали только синяки.

Жрец продолжает, словно она ответила:

− Мне сказали, что ты подбивала воинов Ягуара свергнуть Почитаемого Оратора.

Хочитли с мрачной иронией трясет головой. Свергнуть − как будто это возможно... Нарождающееся сопротивление слабо и незначительно, ему не проникнуть в Дом, не добраться даже к жалкой, обособленной группке Хочитли.

Но есть добро и есть зло, и когда Шолотль придёт забрать её душу, она встретит его открыто и не стыдясь – зная, какую сторону выбрала.

Жрец самодовольно продолжает:

− Ты должна была знать, что вы обречены на провал. Этот Дом хранит верность, ваш командор тоже. Она сдала тебя, чтобы не пострадать от твоего предательства.

Тесипьяни... Нет, нельзя об этом думать, нельзя... Это неудивительно, никогда не было удивительно, после всего, что натворила Тесипьяни...

− Ну разумеется, она меня сдала. − Хочитли старается, чтобы голос звучал ровно. − Воины-ягуары не следователи. Мы оставляем допросы вам.

Жрец неторопливо меняет позу и вдруг без предупреждения отвешивает Хочитли пощечину. Его обсидиановые кольца глубоко врезаются в кожу. Хочитли чувствует во рту кисловатый привкус крови и опять вскидывает голову, провоцируя его ударить ещё раз.

Он бьет ещё и ещё. С каждым ударом её голова откидывается назад, белая вспышка боли отдается в скулах, по лицу бежит тёплая кровь.

Наконец он прекращает, и Хочитли, обмякнув, упирается взглядом в пол. В глазах темнеет: путы впиваются в горло, неприятно напоминая о том, что близко удушье.

− Ну что, начнем заново? − Голос у него равнодушный. − Ты выкажешь мне уважение, какое подобает представителю Почитаемого Оратора.

Он вообще-то никто, безбожник, посмевший использовать боль как оружие, осквернив её таким обыденным делом, как допрос. Но боль − не оружие и никогда не была оружием. Хочитли силится вспомнить нужные слова, сложить их к стопам Чёрного, свою молитвенную песнь в этом безбожном месте.

Я падаю перед тобой ниц, я простираюсь перед тобой.

Предлагаю драгоценную влагу моей крови, предлагаю боль, сжигающую меня.

Я падаю туда, откуда не подняться, откуда нет возврата.

О господин ближнего и близкого, о хозяин Дымящегося Зеркала,

О ночь, о ветер...

Должно быть, она произнесла эти слова вслух, потому что он ударил её снова. Она почувствовала быструю, яростную оплеуху, только когда врезалась затылком в стену. В голове зазвенело, и весь мир начал сжиматься и расширяться, а цвета стали слишком резкими...

И ещё, и ещё, и всё вокруг медленно сливается, складываясь внутрь как смятая бумага, а боль огнем разносится по мышцам.

Я приму покаяние ледяной водой,

Крапивой и шипами обдеру всё лицо и сердце.

Через землю страданий, умирающих землю...

Она думает, что он, наверное, закончил, и вдруг дверь опять открывается и по камере разносятся гулкие размеренные шаги.

Она бы подняла голову, но нет сил. Даже фокусировать взгляд на полу слишком утомительно. Хочется просто откинуться назад, закрыть глаза и грезить о мире, где Тонатиу-Солнце омывает её своими лучами, где от прилавков уличных торговцев разносятся ароматы чили и масла для жарки, где пальцы касаются мягкой и шелковистой накидки из перьев...

Шаги останавливаются: кожаные мокасины, изумрудно-зелёные перья, дразнящий аромат хвои и благовоний.

Тесипьяни. Но больше не та знакомая девушка, а командор Тесипьяни, которая продала их всех жрецам, бросила Хочитли на растерзание звёздным демонам.

− Пришла позлорадствовать? − спрашивает или пытается спросить Хочитли, потому что выходит только шёпот. Она даже не знает, слышит ли Тесипьяни. Стены вокруг смыкаются, от пульсирующей боли во лбу темнеет в глазах, и всё растворяется в горячечном мраке.

Спустившись с трибун на узкий клочок земли, Оналли перебежала площадку для игры в мяч. По обе стороны нависали стены с каменными кольцами. Здесь состязались игроки в мяч, но сейчас сезон Поднятия Флагов, и они наслаждаются заслуженным отдыхом.

Это означает, что перекрытый вход охраняет только один императорский воин: убрать его − детская забава.

Люди часто забывали, что стадион сооружен так, что задней стеной примыкает к Дому Ягуара и ложи почётных гостей в дальнем конце имеют общую стену с задним двором Дома.

Двор будет охраняться, но с этим можно справиться. Аткоатль остался у входа, переодетый императорским воином: издалека он отобьет охоту рассмотреть его поближе. Кроме того, если снаружи что-нибудь пойдет не так, он предупредит Оналли по рации.

Ложи были пусты. Оналли направилась к той, что принадлежала Почитаемому Оратору. Её украшали стилизованные под старину барельефы подвигов богов: Пернатый Змей возвращается из подземного мира с костями человечества, Чёрный, объятый пламенем и ветром, сбрасывает Второе Солнце.

Эта трибуна была самой высокой, но всё равно недостаточно, чтобы перемахнуть через стену. И вообще, если бы существовала хотя бы малейшая возможность перепрыгнуть, здесь поставили бы вооруженную до зубов охрану.

Оналли немного постояла, размеренно дыша. Потерла оцарапанные уши, чувствуя, как по коже струится кровь. Ради Чёрного, чтобы Он присмотрел за ней. Ради Тонатиу-Солнца, который свалится с неба, если Его не кормить.

Ради Хочитли, которая заслуживает лучшей участи, чем уготовила ей Тесипьяни.

Она подтянулась одним текучим, бездумным движением: Ногти у неё алмазно-твёрдые, спасибо нанотехнологиям Аткоатля, и найти точку опоры на резьбе было легко, если не думать о богохульстве, о том, как отнесется Чёрный к пальцам, цепляющимся за его барельеф, − на это больше нет времени...

Она тяжело дыша поднялась на крышу ложи. Стена перед Оналли была гораздо более гладкой, но если быть внимательной, на ней тоже можно найти за что уцепиться. На самом деле ничуть не тяжелее последнего восхождения на самое большое здание Джианджинского Технологического комплекса, когда она воровала чертежи из сейфа. Не тяжелее бесконечных часов тренировок, когда наставники ругали за недостаток стараний.

Но наставники мертвы или залегли на дно, а этот Дом за стеной − её единственный дом, место, где она выросла, место, где могла быть в безопасности, а не играть в бесконечное притворство. Место, где она могла начать шутку, и её подхватила бы дюжина человек. Место, где они пели гимны в зимнее солнцестояние, собирая свою кровь в общий сосуд.

Руки, скользкие от пота, сорвались из трещины. Одно невероятно долгое мгновение Оналли ощущала, как падает в темноту, − и, ахнув, удержалась, хотя вниз с грохотом сорвался камень.

Никто не услышал? За стеной, похоже, тихо...

Вокруг только темнота, как объятия Праматери Земли. Оналли стиснула зубы и потянулась вверх, нащупывая следующие выступы.

Два года назад

Речь командора Тесипьяни по случаю вступления в должность оказывается скомканной и необычайно мрачной. Её предшественница командор Малиналли пела дифирамбы Дому и его значимости, словно весь мир вертится вокруг них в эту Эпоху и в следующую.

Но Тесипьяни ничего такого не говорит. Вместо этого она вещает о грядущих мрачных временах, необходимости быть сильными и терпеть невзгоды.

Она не говорит о гражданской войне вслух, но все и так понимают.

Хочитли и Оналли стоят позади, потому что Оналли опоздала, а Хочитли ждала её. Они смогли найти место только среди новичков, желторотых мальчишек и девчонок, которые смущенно переминаются в хлопковых униформах и меховых накидках, всё ещё слишком юные, чтобы воспринимать свои детские локоны как обузу, всё ещё настолько юные и невинные, что больно думать о их судьбе в наступающие времена.

После церемонии все расходятся по отрядам или в столовые. Наставница новичков устроила во дворе шуточную баталию, и Оналли наблюдает с таким же восхищением, какое у неё вызвала бы официальная игра в мяч.

Хочитли следит за Тесипьяни. Закончив с рукопожатиями, командор отпускает телохранителей и направляется прямиком к девушкам. Она ловит взгляд Хочитли и почти умоляюще смотрит ей в глаза.

− Оналли, − настойчиво зовет Хочитли.

Та глядит лишь мельком.

− Знаю. Рано или поздно это должно было случиться.

Тесипьяни подходит к ним, приветствует обеих коротким кивком. Она по-прежнему при всех регалиях командора: накидка из шкуры ягуара, штаны из изумрудно-зелёных перьев кетцаля, шлем в виде головы ягуара − лицо выглядывает из челюстей животного, словно её проглотили заживо.

− Прогуляемся? − Она не спрашивает, больше не спрашивает, ибо говорит голосом Чёрного, и даже малейшее предложение звучит как приказ.

Вначале они молча идут по двору, где воины спорят над досками для игры в патолли, где новички подбивают друг друга перепрыгнуть фонтан: знакомый, привычный гомон Дома.

− Не ожидала тебя так скоро, Оналли, хотя рада, что ты вернулась, − говорит Тесипьяни. Слова тёплые, а голос − нет. − Полагаю, всё прошло хорошо?

Оналли неуверенно разводит руками.

− Я достала документы. «Уилльямсбург Тек» разрабатывали новый тип компьютера, более сложный. Где-то в шаге от разумного.

Хочитли может только гадать, какой интеллект разовьют компьютеры, когда наконец преодолеют разрыв между автоматизированными задачами и настоящим разумом. Все эти исследования проводятся на военных базах за северной границей, где не спускают глаз с южного соседа.

Они будут как мы, думает она. Будут хвататься за эквиваленты дубинок и ножей, заявляя, что это просто самозащита, и, не успеешь глазом моргнуть, как воткнут оружие в чью-то грудь.

Совсем как мы.

− Значит, технологии американцев продвинулись, − мрачно говорит Тесипьяни.

В конце концов задача Дома в том и состоит, чтобы следить за научными разработками в других странах Пятого Мира и не давать им сравняться с Великой Мексикой в электронике. При этом в ход идёт всё: воровство, подкуп, убийства.

Оналли нетерпеливо качает головой.

− Об этом не стоит беспокоиться.

− Возможно, стоит. − В голосе Тесипьяни проскальзывает раздражение. − Война не навсегда, и мы должны смотреть в будущее.

− Война, да, − отвечает Оналли. − Ты произнесла интересную речь.

Улыбка Тесипьяни не затрагивает глаз.

− Подходящую. Иногда не мешает напомнить, что происходит во внешнем мире.

− Я видела, что там. Там скверно.

− Скверно? − переспрашивает Хочитли.

Оналли отводит глаза.

− Я видела его при дворе, Хочитли. Почитаемого Оратора Истли. Он... − она стискивает руки. − ...бешеный пёс. Безумие сквозит в его взгляде и манере держаться. Скоро власть ударит ему в голову. Это уже началось. Война...

Качая головой, Тесипьяни отрезает, словно обсидиановым клинком:

− Не смей так говорить. Мы воины Ягуара. Мы служим Мексиканской империи и Почитаемому Оратору. Наша задача заключается в этом и только в этом. Всегда.

− Но... − начинает Хочитли.

− Наша задача заключается в этом и только в этом, − повторяет Тесипьяни.

Нет, это неправда. Они воины Ягуара, они умеют судить по словам и жестам, потому что на задании это вопрос жизни и смерти. Они знают...

− Ты с ума сошла, − говорит Оналли. − Когда была жива командор Малиналли, все Дома, все воины, в том числе мы, выступали против Истли. Как ты думаешь, что с нами сделает Почитаемый Оратор, когда упрочит власть?

− Я твой командор. − Тесипьяни немного повышает голос. − Это ты тоже должна помнить, лейтенант Ягуара. Я говорю за весь Дом.

− Я запомню, − негромко, с угрозой отвечает Оналли.

Теперь Хочитли знает, что их пути разошлись именно тогда, а не когда Тесипьяни возглавила отряд или стала командором, не когда она начала посылать на задания старых друзей, а именно здесь и сейчас, в этот момент чистой трусости.

− Хорошо, − произносит Тесипьяни. Она как будто бы не замечает настроения собеседницы, взглядов, которыми обмениваются Оналли с Хочитли. Она вообще никогда не обращала внимания на мелочи. − Оналли, позже зайди ко мне в кабинет. Для тебя есть новое задание.

И это опять трусость: Тесипьяни пытается избавиться от того, что не может контролировать. Хочитли смотрит на Оналли, а потом опять на командора, которая так и не сдвинулась с места, и в её душе начинает зарождаться неповиновение.

Оналли спрыгнула на землю и сразу прижалась к стене − выработанный рефлекс. Камера наблюдения поблизости могла уловить лишь размытое пятно: облегающий костюм Оналли изготовлен из неотражающих материалов, которые нельзя засечь в инфракрасном диапазоне, и она приняла нанопрепараты, чтобы понизить температуру кожи. Позже она за это поплатится, но ей уже всё равно.

Было очень тихо, даже слишком. Где же охрана, железные тиски, в которых Тесипьяни держит Дом? Оналли было страшно − обширное пустое пространство перед входом, беспокойство в глазах капитана Ягуаров, когда она ещё на магнитоплане пыталась что-нибудь выведать; все жуткие истории, которые она слышала по пути в Теочтитлан.

И тем не менее...

В затылке кольнуло. Это западня. Они узнали, что она идет. Её ждут.

Но она зашла слишком далеко, чтобы сдаться. Да и взбираться по стене было адски трудно.

Она достала метательный нож и осторожно двинулась в глубь Дома. По-прежнему ничего: голодное молчание звёзд, тёплое дыхание Праматери Земли под ногами, непостижимое присутствие Шолотля, бога Смерти, идущего за ней по пятам...

У входа во двор, под смутными очертаниями колонн, промелькнула тень. Оналли крепче сжала рукоятку ножа. Оставаться неподвижной смерти подобно. Нужно двигаться быстро, чтобы заставить стражей молчать прежде, чем они поднимут тревогу.

Она со скоростью гремучей змеи рванулась к ждущей тени, намереваясь всадить нож в грудь, но тень с поразительной быстротой парировала удар. Оналли различала только пятно среди темноты, крупный силуэт, который словно бы двигался синхронно с ней. Тень не кричала, в полном упоении сражением, танцем, который воздавал богам должное, который хранил на небе Тонатиу-Солнце и насыщал Праматерь-Землю, которому оба учились всю жизнь.

Что-то было неправильное, очень неправильное в том, как двигалась тень... Оналли отбила улар по ногам и опять стала наступать, пытаясь разоружить противника.

При свете звёзд она с трудом увидела, как тень взмахнула ножом по диагонали её слабой стороны. Оналли взметнула свой клинок и, выбив нож из рук тени, − тот со звоном упал на землю − двинулась чтобы убить.

Второй клинок она заметила слишком поздно. Отшатнулась назад, но яростное лезвие уже резануло по её облегающему костюму.

Они молча стояли, глядя друг на друга.

− Ты... ты действуешь как мы, − произнесла тень. Голос был высокий, дрожащий, и Оналли вдруг поняла, что было неправильного в движениях тени: рвение, несдержанность неопытного новичка.

− Да ты совсем мальчишка, − выдохнула она. − Ребенок.

Чёрный, о нет.

− Я не ребенок. − Он пошевелился, и в звёздном свете мелькнула нескладная долговязая фигура. − Ты ошибаешься.

− Прошу прощения. − Оналли постаралась говорить с искренним раскаянием. Расслабив мышцы спины, она сгорбилась в смиренной позе: даже если он не может её хорошо рассмотреть, вполне способен уловить невольный жест.

Мальчик не двигался. Наконец он произнес как само собой разумеющееся:

− Если бы я позвал, сюда бы через мгновение пришли.

− Но не позвал. − Чтобы ему не пришло в голову исправить эту оплошность, Оналли старалась говорить спокойно.

Он покачал головой.

− Я был бы мёртв, прежде чем они бы явились.

− Нет, − вырвалось у Оналли. − Я здесь не затем, чтобы тебя убить.

− Я тебе верю. − Он помолчал. − Ты пришла из-за Дома. Чтобы отомстить за своих.

За своих? Вдруг до неё дошло. Он решил, что она воин, но не Ягуар. Возможно, Орёл или Выдра, кто-то из бывшей элиты Великой Мексики, из тех, кого Почитаемый Оратор Истли стёр с лица Пятого Мира.

Она забыла, что это не просто мальчик, а новичок её ордена и когда-нибудь станет таким же воином, как она, как Тесипьяни, как Хочитли. Он слышал и видел достаточно, чтобы понять: она люто ненавидит Дом, но ещё не сопоставил это с тем, кто она.

− Я пришла к подруге, − сказала Оналли. − Она... ей нужна помощь.

− Помощь. − Его голос был ровным, почти задумчивым. − Помощь, которая требует проникновения в Дом и ножа.

У неё был не только нож, а полный набор инструментов воина на задании: шокер, шприцы с обезболивающими и повышающими выносливость нанопрепаратами. Но их она не достала, сама не зная почему. Благодаря Тесипьяни Дом превратился в порождение тьмы, которое необходимо повергнуть, и Оналли сделает для этого всё что нужно. И тем не менее...

Это по-прежнему её Дом.

− Она в тюрьме, − ответила Оналли.

− В беде, − опять невозмутимо произнес мальчик. − Я уверен, что для её ареста была веская причина.

Забери его Черный, он такой невинный, так верит в справедливость всего, что делает Дом. Как она с Хочитли до того, как их глаза раскрылись. Оналли захотелось его встряхнуть.

− У меня нет времени с тобой спорить. Позволишь мне пройти?

Некоторое время мальчик молчал. Оналли чувствовала, что он колеблется, и, поскольку была воином Ягуара, знала, что этого может быть недостаточно, что он скорее позовёт охрану, чем доверится незнакомке, которая пыталась его убить.

Значит, выбора нет.

Она рванулась прежде. чем он смог отреагировать − навалившись всем своим весом, сбила с ног, одновременно закрывая ему рот рукой. Когда они упали, раздался хруст, словно ломались кости. На мгновение Оналли подумала, что убила мальчишку, но он с изумлением смотрел на неё, пытаясь укусить. Другой рукой она вытащила шприц.

От укола он ахнул, глаза закатились и роговица жутко белела в звёздном свете. Теперь, когда зрение приспособилось к темноте, Оналли смогла рассмотреть мальчишку: гладкая тёмная кожа, руки он сначала стиснул, а потом расслабил, когда подействовал ингибитор теонанакатля.

Остается только надеяться, что она всадила правильную дозу: мальчик слабее большинства взрослых, метаболизм у него ещё детский.

Когда она уходила со двора, мальчик задергался в плену галлюцинаций − побочного эффекта укола. Если повезет, он очнется с головной болью и смутным ощущением, что всё как-то не так, но яркие наркотические кошмары сотрутся из памяти. Оналли вспомнила, как молила богов о малой или большой милости, но её сопровождали только Черный и Шолотль, бог Смерти.

− Прости, − прошептала она, зная, что он слышит; зная, что он до конца своих дней будет ненавидеть её и бояться. − Но я не могу доверять справедливости этого Дома − я просто не могу.

Девять лет назад

Хочитли стоит у прилавка, с сомнением прижимая к груди накидку из перьев кетцаля.

− Это немного слишком, тебе не кажется?

− Вовсе нет, − отвечает Оналли.

− Конечно, если ты хочешь одеться броско, − говорит Тесипьяни, весело качая головой. − Это для узкоглазых туристов.

И в самом деле, азиатов на рынке больше, чем настоящих мексиканцев, хотя Оналли, в которой половина азиатской крови, сама может сойти за азиатку.

− Ой, да брось, − произносит она. − Накидка чудесная. Мальчишки выстроятся в очередь за поцелуем. Тебе придется им билеты продавать.

Хочитли делает вид, что выхватывает нож из-под туники и в шутку нападает на Оналли. Но подруга стремительно шагает в сторону, и удар приходится в воздух.

− Что с тобой? Орлы мышцы склевали? − Вечно Оналли изрекает очевидное.

Хочитли опять смотрит на накидку − яркую и кричащую, но не совсем такую, как надо, и наконец говорит:

− Нет. Но Тесипьяни права. Она не стоит таких денег.

Даже ради взгляда Палли, который в любом случае слишком зрелый, чтобы попасться на такую простую уловку.

Тесипьяни, которая редко хвастается победами, просто кивает.

− Вон ещё один прилавок. Может, там что-нибудь найдётся...

На краю рынка раздается крик: не такой, будто кого-то грабят, а крик сумасшедшего.

Что за дела под Пятым Солнцем?

Хочитли кладет накидку обратно и готовится, ощущая ободряющую тяжесть обсидианового клинка на поясе. Оналли свой уже достала, но Тесипьяни опережает обеих и быстро шагает на крик. С пустыми руками.

Впереди, у входа в рынок, приземлился аэромобиль, его дверь открыта, внутри никого нет. Остальные машины кортежа медленно следуют за ним − сесть не так просто, среди тесных прилавков мало места для пятнадцати аэромобилей.

Из них высаживается шумная пестрая толпа: европейские и азиатские лица, даже несколько мексиканских. На спинах прибывшие с гордостью несут плакаты в старинном стиле, над головами, как опахала, колышутся койоты и кролики в уборах из перьев.

Зрелище странно знакомое и в то же время отвратительное, живое напоминание о других временах.

− Возрожденцы, − громко говорит Хочитли.

Это означает...

Хочитли поворачивается, высматривая на рынке взглядом бегущего человека: предназначенного в жертву, единственного, у кого есть причина бежать.

Но вместо этого видит Тесипьяни, которая решительно направляется в боковой проход между рядами, словно ищет конкретный прилавок.

Возрожденцы собираются в кучу. Красноречивый жрец в голубом организует поисковые группы.

− Идиоты, − вполголоса ругается Оналли. Она всегда больше верила в покаяние, чем в человеческое жертвоприношение, и возрожденцы вызывают у неё неприятные чувства. Хочитли не особенно религиозна и не склоняется ни к одной стороне.

− Идем, − говорит она.

Они находят Тесипьяни в конце отдела животных. Перед ней на коленях стоит съёжившийся мужчина, всё ещё в остатках украшенного костюма священной жертвы. Он дрожит, его лицо искажается, когда он говорит. Хочитли не может разобрать слов среди криков попугаев и визга обезьян в металлических клетках.

Когда они приближаются, Тесипьяни жестом отпускает мужчину, и он бросается бежать в глубь рынка.

− Туда идет поисковая группа, − предупреждает Оналли.

Тесипьяни некоторое время не отвечает, глядя вслед беглецу. Когда она поворачивается к подругам, Хочитли замечает в её глазах надежду и жалость.

− Они его не поймают, − произносит Хочитли. − Он сильный и быстрый. Он уйдёт.

Оналли как будто хочет возразить, но молчит.

− Нам пора возвращаться, − наконец говорит Тесипьяни. Её голос опять лишен выражения, глаза равнодушны.

По пути они встречают основную поисковую группу. Жрец ненадолго задерживает на них возбуждённый взгляд, словно решая, не сгодятся ли они на замену жертве.

Тесипьяни немного перемещается, чтобы встать на пути жреца. Она угрожающе улыбается, качает головой − один раз, второй, и громко говорит:

− Мы не будет лёгкой добычей.

Жрец смотрит на неё и через долгое, долгое мгновение отводит взгляд. Они ему не по зубам. Тесипьяни права: их не так легко одолеть.

Подруги идут дальше по задним проходам рынка, держа путь в Дом, чтобы найти хоть немного тени.

Тем не менее Хочитли кажется, будто солнце скрылось. Она содрогается.

− Они больные.

− Просто помешанные, − отвечает Оналли. − Не думай о них больше. Они не стоят твоего времени.

Она бы хотела не думать, но знает, что в ближайшие месяцы глаза жреца будут преследовать её в кошмарах. И в них даже не безумие, а то, что вообще не имеет смысла, маниакальное стремление проливать нечистую кровь нежелающих.

Тесипьяни молчит почти до самого Дома и наконец произносит:

− Вы же понимаете, что они не сумасшедшие.

− Ну конечно, − отвечает Оналли.

Тесипьяни смотрит рассеянно.

− В этом есть логика. Проливать кровь нежелающих грех, но кровь нужна Тонатиу, чтобы и дальше светить на нас. Кровь нужна Праматери Земле, чтобы давать маис, хлопок и наноустройства.

− Это всё равно долбаный грех, как ни истолкуй. − Похоже, Оналли воспринимает доводы Тесипьяни как вызов.

Тесипьяни некоторое время молчит.

− Думаю, да. Но всё равно они просто делают то, что считают благом.

− И они неправы, − вмешивается Хочитли с удивившей её саму горячностью.

− Возможно, − соглашается Тесипьяни. − А может и нет. Рискнули бы вы навлечь конец света? − Она смотрит вверх, на небо. − Чтобы на нас пали все звёзды, а чудовища жаждали разорвать нас на части?

Наступает молчание. Хочитли пытается придумать что-нибудь, какое-нибудь возражение, но не может. Тесипьяни очень хитроумна и всегда была такой.

− Если ты в это веришь, то почему позволила ему уйти? − спрашивает Оналли, нахмурившись.

Тесипьяни качает головой, и в её глазах проскальзывает тень того, что Хочитли видела в них на рынке − жалости и надежды.

− Я сказала, что понимаю. Но не сказала, что одобряю. Я никогда не стану делать того, во что не верю всем сердцем. Никогда.

В этом-то и проблема, думает Хочитли. И проблема будет всегда. Тесипьяни делает то, во что верит, но неизвестно, что на самом деле у неё на уме.

Проникновение в камеру оказалось подозрительно легким. Оналли пришлось расправиться с двумя охранниками на входе. Хотя эти воины-ягуары едва вышли из новичков, им следовало быть более умелыми. Она ударила в горло первого и оставила шприц в плече второго − тот вырубился ещё до того, как она открыла дверь.

Внутри было темно и душно. Запах стоял как в морге.

− Хочитли? − прошептала она.

Было тихо, но у дальней стены маячило что-то темное. Подойдя ближе, Оналли различила очертания поникшего человека.

О Чёрный, нет. Пожалуйста, храни её, храни нас всех...

Хочитли удерживали у стены ремни и цепи, тонкие трубочки тянулись к механизму, который глухо стучал, словно сердцебиение.

Теонанакатль, и пейотль, и сыворотка правды, и боги знают что ещё...

Дальше Оналли действовала инстинктивно, той ужасающей, обезличенной частью своей души, которая не остановится, которой приходится анализировать ситуацию, невзирая ни на что. Она на ощупь нашла впившиеся в вены иголки, попутно проводя рукой по загрубевшей коже в местах уколов, ссадинам на лице, сломанному носу, открытым невидящим глазам.

− Хочитли. Хочитли. Всё хорошо. Я здесь. Всё будет хорошо, я обещаю.

Но тело было безвольным, лицо искажала гримаса ужаса. И в самом деле ничего не осталось от портрета, который Оналли держала так долго.

− Идём, идём, − шептала она, возясь с ремнями − заостренные ногти впились в кожаные ремни, неловко распутывая узлы.

Холодная, отстраненная часть её души наконец перехватила контроль, и, заставив себя не думать о своих действиях, Оналли один за другим обрезала ремни, вытащила капельницы и осторожно высвободила тело, принимая его вес на свои руки.

Хочитли содрогнулась в спазме, словно умирающая, и прошептала:

− Тесипьяни, нет...

− Её здесь нет, − ответила Оналли. Мягко, бережно подняв подругу, она прижала её к себе, словно больного ребенка.

Забери тебя Чёрный, Тесипьяни. Забвение чересчур хорошо для таких, как ты. Надеюсь, ты будешь гореть в христианском аду, вместе с грешниками, богохульниками и предателями. Надеюсь, ты будешь гореть...

Она была на полпути из Дома, пробираясь через последний двор перед казармами новичков, когда обнаружила, что не одна.

Слишком поздно.

Вспыхнул безжалостный ослепляющий свет.

− Я всегда знала, что ты вернешься, Оналли, − произнес знакомый голос. − Как бы я ни старалась отослать тебя подальше.

Чёрный принял её за дуру. Чересчур легко. Слишком легко, с начала и до конца: просто ещё одна извращенная игра.

− Поимей тебя Чёрный! − выплюнула Оналли на свет. − Ты это заслужила, правда, Тесипьяни?

Командор виднелась силуэтом, стоящим, судя по голосу, всего в нескольких шагах. Но на руках Оналли лежала Хочитли, безвольная масса, которую она не могла отбросить, даже чтобы сражаться.

Тесипьяни ничего не ответила. Разумеется, она молчала и говорила только когда ей было нужно.

− Ты продала нас всех, − прошептала Оналли. Трусливым псам и их хозяину, дубинкам и шприцам... − Она так мало для тебя значит?

− Так же мало или много, как и остальные, − сказала Тесипьяни.

Глаза Оналли медленно привыкали к свету, и наконец она увидела, что руки Тесипьяни опущены, будто она что-то держит. Новое оружие или просто какое-то приспособление, чтобы позвать солдат?

Затем, с ощущением ледяного клинка меж ребер Оналли разглядела то, что несла Тесипьяни: тоже тело, безвольное тело мальчишки, которого она одолела во дворе.

− Ты... − прошептала она.

Тесипьяни пошевелилась. Глаза Оналли постепенно фокусировались на её лице, подобном азиатской статуе − холодные непроницаемые глаза, тонкая линия рта темнеет на фоне кожи.

− Эспетлатль из кальпулли[2] клана Атемпан. Передан под наше покровительство пятнадцать лет назад.

Стыд боролся с яростью и проиграл.

− Мне всё равно. Думаешь, это искупит твою вину за всё остальное?

− Возможно, да. А может, нет, − ответила Тесипьяни. Её голос слегка дрожал − слабый намёк на эмоцию, но недостаточный, никогда недостаточный. − И ты думаешь, что спасение Хочитли стоит его жизни?

Оналли всмотрелась в темноту, пытаясь определить, сколько здесь охранников − сколько бесчувственных прихвостней Тесипьяни. Она не могла справиться со всеми − кровь и пламя, она даже не уверена, справится ли с Тесипьяни. Но вокруг всего двора горели огни − несомненно, на крышах, и Оналли не могла разглядеть ничего, кроме командора.

Наверняка Тесипьяни так и задумала. Сука.

− Что ты меня мурыжишь? − спросила Оналли. − Дело не во мне, и никогда не было во мне.

Это касается тебя, Тесипьяни, Дома, жрецов и Хочитли...

− Нет, − мрачно согласилась Тесипьяни. − Наконец мы в чём-то сходимся.

− Тогда почему Хочитли? − Холодная уверенность скручивалась в животе, как ледяная змея. − Ты хотела захватить нас обеих, правда?

− Ах, Оналли, − печально ответила Тесипьяни. − Я думала, ты поняла. Это не касается тебя или Хочитли. Это касается Дома.

Как она может такое говорить?

− Ты убила Дом, − выплюнула Оналли.

− Ты никогда не смотрела в будущее. Даже два года назад, когда вернулась.

− Когда ты предостерегала нас от предательства? Это ты не видела, что Почитаемый Оратор безумен, это ты...

− Оналли. − Голос Тесипьяни стал угрожающим, как лезвие ножа. − Дом по-прежнему стоит.

− Потому что ты его продала.

− Потому что я пошла на компромисс.

− Ты... − Оналли поперхнулась словами, которые пыталась сказать. − Ты отравила Дом до самых глубин и теперь говоришь мне о компромиссе?

− Да. О том, что ни ты, ни Хочитли, к сожалению, никогда не понимали.

Это было уже слишком − она безнадежна. Оналли без раздумий переложила Хочитли на плечо, выхватывая нож, рванулась к горлу Тесипьяни. Если та не двинется, не выпустит так называемую драгоценную жизнь, это станет её последней ошибкой...

Она почти ожидала, что Тесипьяни подставит под удар тело мальчика − пожертвует им, как жертвовала многими своими людьми, но командор, быстрая, как змея, опустилась на колени, укладывая бесчувственного мальчика на землю, и первый выпад Оналли просто разрезал воздух. К тому времени, как она опомнилась, Тесипьяни уже стояла на ногах с клинком в руке.

Оналли переместилась и опять пошла в наступление. Тесипьяни отбила удар, потом ещё и ещё.

Ни одна из них не могла одержать верх. Обе были воинами Ягуара. Тесипьяни, возможно, не хватало подготовки − она давно не бывала на поле боя, но Оналли мешало тело Хочитли, которое она по-прежнему прижимала к себе.

Тем не менее...

Тем не менее движения Тесипьяни были не такими быстрыми, как должны бы. Ещё одна игра?

Оналли это больше не волновало. Она увидела брешь в одном из чересчур размашистых жестов Тесипьяни − и достала её. Нож глубоко вошел в руку над запястьем противницы.

Тесипьяни отскочила назад. Её левая рука бесполезно повисла, но она переложила нож в правую − как многие левши, она одинаково владела обеими руками.

− Ты по-прежнему хороша, − неохотно признала командор.

Оналли опять огляделась − огни всё так же горели − и сказала:

− Ты же больше никого не привела? Только ты и я.

Тесипьяни коротко кивнула, но её ответ не имел никакого отношения к вопросу:

− Дом по-прежнему стоит.

В её голосе звучала отчаянная напряженность, на несколько секунд остановившая Оналли.

− Воины-Орлы были сожжены заживо, Выдр отправили в серебряные рудники дышать пылью, пока она их не убьет. Койоты погибли все до единого, защищая свой Дом от императорской гвардии.

− Они умерли с честью, − заметила Оналли.

− Честь − бессмысленное слово, − В голос Тесипьяни вернулась уверенность. − В этом Доме пять сотен воинов, из которых сто − неопытные дети и новички. Я должна думать о будущем.

Оналли стиснула руки.

− А Хочитли в это будущее не вписывается?

Тесипьяни не шелохнулась.

− Без жертв не обойтись. Кто обернется против своих же, если не те, кто хранит верность Почитаемому Оратору?

Душу и сердце Оналли опять затопил холод.

− Ты больна. Наше выживание не стоит этого, не...

− Возможно. Возможно, я неправа. Но мы не можем заглянуть в будущее, правда?

Оналли была в недоумении. Это так непохоже на Тесипьяни − признавать, что она неправа, подвергать вопросам свои действия. Но всё же... всё же это ничего не меняет.

− И что теперь? − спросила Оналли. − Ты сыграла свою игру, Тесипьяни. Ведь мы обе были для тебя всего лишь игрушками?

Тесипьяни не двигалась. Наконец она махнула рукой.

− Было два пути развития событий. Два воина, убитые при попытке бегства, которая трагически провалилась... − Она говорила так, будто уже ничего не имело значения, холодным, равнодушным голосом − и это по разным причинам пугало больше всего. − Или оказалась успешной с твоей точки зрения.

− Я могла тебя убить, − сказала Оналли, и поняла, что это правда. Никто не владеет обеими руками в совершенстве и, если бы Оналли бросила Хочитли, как Тесипьяни бросила мальчика, то могла бы проявить свои умения в полной мере.

− Да, − согласилась Тесипьяни. Просто констатация факта. − Или могла убежать.

− Да пошла ты. − Оналли хотела сказать ещё что-нибудь − что, когда Почитаемый Оратор наконец умрёт, они с Хочитли вернутся и сровняют Дом с землёй. Но она поняла, что только благодаря Тесипьяни будет что разрушать.

Но это по-прежнему того не стоит. И никогда не стоило.

Она осторожно переложила Хочитли на руки, словно больного ребенка, и наконец произнесла:

− Я пришла не для того, чтобы тебя убить, Тесипьяни. Но всё равно надеюсь, что ты будешь гореть в аду за всё, что натворила. Стоило ли оно того или нет.

Она пошла по двору сквозь ослепительный свет к стене, площадке для игры в мяч и выходу. Тесипьяни, которая всё так же стояла у бесчувственного тела мальчика, вглядываясь куда-то вдаль, даже не попыталась её остановить.

И весь обратный путь в пригород Теночтитлана Оналли, сидя в аэромобиле под управлением Аткоатля, никак не могла выбросить из головы ответ Тесипьяни и забыть отчаяние в голосе подруги.

«Ты думаешь, я уже не горю?»

Она всегда была очень хорошей актрисой.

− Забери тебя Чёрный! − громко сказала Оналли, уже не зная, о наказании просит или о милосердии.

Она опять одна в своем кабинете, и руки, её тонкие, как веточки, руки тянутся к засушенным грибам теонанакатля, и всё медленно растворяется в цветных узорах, в бессмысленных снах.

Однако даже во сне она знает, что натворила. Боги отвернулись от неё, и каждую ночь она просыпается с воспоминаниями о камере пыток − последствия её приказов, последствия того, с чем она, как истинный воин, заставила себя столкнуться.

Вот только она не знает, сколько еще протянет.

Она горит − каждый день, задаваясь вопросом, стоило ли оно того, сохранила ли она Дом или извратила до неузнаваемости.

Нет. Нет.

Помнить стоит только это: сбежавшие узницы Оналли и Хочитли выживут, уйдут на север, в пустыню, в какую-то другую, более приветливую страну, сохранив воспоминания о проведенных вместе днях.

И над Великой Мексикой снова и снова встаёт Тонатиу-Солнце, отмечая дни правления Почитаемого Оратора, волну страха и недовольства, которая однажды свергнет его. И когда этому правлению придет конец, спасенный ею Дом будет жить дальше, в будущем, в новой Эпохе: чистой и славной Эпохе, в которой людям вроде неё не будет места.

Вот мысль, за которую разум может зацепиться.