ПОВЕЛИТЕЛЬ МЁРТВЫХ

Повелитель мёртвых

Нападение было внезапным, как бросок кобры из засады. Только что Стив Харрисон спокойно шагал по темному переулку — и вдруг ему пришлось схватиться не на жизнь, а на смерть с каким-то рычащим, орущим невесть что чудовищем, налетевшим на него, словно коршун. Он явно дрался с человеком, хотя в первые мгновения усомнился даже в этом. Нападавший действовал с какой-то исступленной яростью, по-звериному, поражая своими приемами даже видавшего виды Харрисона, привычного к лютым дракам, которые нередки в мире подонков.

Детектив почувствовал, как зубы неизвестного разрывают его плоть, и отчаянно взвыл от боли. Но у того был еще и кож, которым он полосовал его куртку и рубаху, покрывая тело кровоточащими бороздами, и не мог по-настоящему пырнуть его только потому, что по счастливой случайности Харрисону удалось схватить бандита за кисть и хоть как-то сдерживать движения его натренированной, мускулистой руки. Было темно, как в преисподней. В кромешном мраке нападавший казался Харрисону всего лишь расплывчатым сгустком мглы, пятном, чуть более черным, чем окружавшая его со всех сторон непролазная тьма. Мышцы врага под его судорожно стиснутыми пальцами были напружинены, как рояльная струна, а его собственная хватка грозила вот-вот ослабнуть, и это приводило Харрисона в отчаяние.

Атлетически сложенный, Харрисон редко сталкивался с людьми, способными соперничать с его хваткой. Это же исчадие тьмы не только не уступало, но и превосходило его в ловкости, проворстве и какой-то первобытной выносливости, с которой давно расстались люди, живущие в цивилизованном обществе.

Кусаясь и лягая друг друга ногами, они катались в грязи переулка, и хотя невидимый враг утробно ухал всякий раз, когда кулак Харрисона кувалдой влеплялся в его тело, не чувствовалось ни малейших признаков того, что он начинает уставать. Его запястье казалось стальным многожильным тросом, грозившим в любое мгновение вырваться из обхвативших его пальцев Харрисона. Чувствуя, как все его тело покрывается мурашками от ужаса перед холодной сталью, детектив стиснул это запястье уже обеими руками, пытаясь заставить врага бросить нож. Кровожадный вопль был ответом на эту тщетную попытку, и голос, ранее бормотавший что-то на непонятном языке, просвистел прямо в ухо полицейскому по-английски: «Собака! Ты подохнешь в этой грязи, как я сгинул в песках! Ты бросил мое тело на растерзание стервятникам! А твое сожрут крысы, которыми кишит эта дыра! Так-то!»

Словно сотканный из мрака, большой палец противника норовил впиться Харрисону в глаз, и он всей своей тяжестью откинулся назад, нанеся при этом врагу чудовищный удар согнутым коленом. Неизвестный, у которого перехватило дыхание, отлетел в сторону, визжа, как ошпаренная кошка. Харрисон не сумел удержать равновесие и, пошатнувшись, ударился о какую-то стену. С воплями и проклятиями противник вновь накинулся на него, стараясь подмять под себя. Харрисон услышал, как мимо просвистело лезвие, клацнувшее по кирпичной кладке где-то прямо у него за спиной, и наугад саданул кулаком в темноту, вложив в это движение все свои силы. Чувствуя, что удар достиг цели и враг, как подкошенный, со всего маху шмякнулся в грязь, Стив с трудом удержался от такого же стремительного падения. Прежде он никогда не пасовалпередпротивииком, когда приходилось драться один на один, но теперь он впервые отступил от этого правила и, превозмогая боль и усталость, быстро побежал к началу переулка.

Его дыхание было тяжелым и частым, под ногами то и дело хлюпали какие-то помои или грохотали пустые консервные жестянки. На мгновение ему почудилось, что в спину ему вонзается нож. «Хоган!» — истошно заорал он. Позади слышался быстрый топот бегущих ног, означавший приближение гибели.

Пулей вылетев из переулка, он со всего маху наскочил на полицейского Хогана, который, услышав его отчаянный зов, помчался на подмогу напарнику. У Хогана перехватило дыхание, и они вдвоем повалились на тротуар.

Харрисон не стал тратить времени на то, чтобы подняться на ноги. Выхватив «кольт» Хогана из кобуры, он выстрелил в тень, которая на мгновение мелькнула на фоне черного провала переулка.

Поднявшись, с еще дымящимся револьвером в руке, он направился к темному зеву между домами. В его стигийском угрюмом мраке царило полное безмолвие.

— Дай фонарь, — попросил он, и Хоган, поднимаясь и поддерживая солидный живот, исполнил его просьбу. Луч белого света скользнул по покрывающей переулок грязи. Тела не было видно.

— Смылся, — сердито буркнул Харрисон.

— Кто? — довольно кисло поинтересовался Хоган. — Что хоть случилось-то? Сперва орешь, как чумовой: «Хоган!» — а затем бодаешь меня, словно бык матадора. Как…

— Заткнись, и давай-ка осмотрим этот переулок, — грубо оборвал его Харрисон. — Я вовсе не собирался врезаться в тебя. Что-то меня подбросило…

— Вот и я об этом. — Полицейский рассматривал напарника в тусклом свете далекого уличного фонаря. Куртка Харрисона свисала с него рваными лохмотьями, рубашка была изрезана в клочья, а через прорехи видно было, как тяжело вздымается и опускается широкая волосатая грудь. Пот градом катил по шее, смешиваясь с кровыс из глубоких порезов, покрывавших плечи, руки и грудь. Волосы Харрисона были перепачканы грязью, а одежда казалась пропитанной ею насквозь.

— Наверное, целя банда налетела, — предположил Хоган.

— Один человек, — сказал Харрисон, — человек или горилла, только говорящая. Ты идешь?

— Нет. Кто бы там ни был, его уже след простыл. Посвети фонариком. Видишь? В переулке ни души. Так они и будут ждать, когда мы их сцапаем за хвост. Займись лучше собой. Говорил я тебе, нечего срезать утлы по темным закоулкам. Слишком многие имеют на тебя зуб.

— Пойду к Ричарду Брешу, — сказал Харрисон. — Он приведет меня в порядок. Пошли вдвоем?

— Ладно, но лучше бы ты позволил мне…

— Только не это! — возопил Харрисон, испытывая муки не только от ран, но и от уязвленного тщеславия. — Кстати, Хоган, ни слова об этом, понял? Я хочу разобраться сам. Дело тут непростое.

— Да уж, непростое, если какой-то тип так отделал Железного Харрисона, — ехидно ввернул Хоган, заставив Харрисона отчаянно выругаться про себя.

Дом Ричарда Бреита стоял в непосредственной близости от участка Хогана, эдакий последний оплот респектабельности на фоне всеобщего запустения, грозившего захлестнуть всю округу, но совершенно не интересующего поглощенного своими исследованиями Брента.

Брент сидел в своем изобилующем всевозможной экзотикой кабинете и рылся в таинственных фолиантах, то есть занимался делом, которое одновременно являлось и его профессией, и любимым занятием. Обладавший характерной внешностью человека науки, он резко отличался от своих гостей. Но за лечение он принялся без излишней суеты, призвав себе на помощь познания, приобретенные во время не полностью пройденного курса медицины.

Удостоверившись, что раны Харрисона немногим серьезнее обыкновенных царапин, Хоган откланялся, и теперь широкоплечий Харрисон сидел напротив хозяина дома, держа в своей могучей руке бокал виски.

Ростом Стив Харрисон был выше среднего, но казался ниже за счет очень широких плеч и мощной грудной клетки. Его могучие руки казались излишне длинными, а голова всегда была угрожающе наклонена вперед. Низкий широкий лоб, над которым росли жесткие черные волосы, предполагал в Харрисоне скорее человека действия, нежели мыслителя, но холодные голубые глаза выдавали неожиданно глубокий интеллект.

— «Как я сгинул в песках», — повторил он. — Вот что он сказал. Шизик какой-то, иначе какого черта…

Брент покачал головой, обводя рассеянным взором стены, словно спрашивая ответа у декорировавшего их старинного и современного оружия.

— Ты понимал язык, на котором он сперва говорил?

— Ни единого слова. Единственное могу сказать — это не был ни английский, ни китайский. А сам тип был весь, как стальная пружина, и гибкий, как китовый ус. И драться с ним было все равно, что со стаей диких кошек. Теперь я без пушки не хожу. Никак не думал, что она может понадобиться, последнее время все было так спокойно. Всегда считал, что со своими кулачищами сумею разобраться хоть с целой компанией обычных людей. Но этот черт — не из их числа, он хуже дикого зверя.

Полицейский с шумом отхлебнул виски, отер рот тыльной стороной ладони и подался вперед, поближе к Бренту. В его холодных глазах бегали странные огоньки.

— Я бы не решился высказать это предположение никому, кроме тебя, — произнес он с непонятным колебанием в голосе. — Может, ты решишь, что у меня крыша поехала, но за свою жизнь мне пришлось послать кое-кого на тот свет. Как ты думаешь… китайцы же верят во всяких там вампиров, оживших мертвецов… он ведь болтал что-то о том, что его убили, а я — его убийца… Тебе не кажется, что…

— Глупости! — воскликнул Брент, недоверчиво улыбаясь. — Мертвец — он и есть мертвец. Покойники не оживают.

— Я тоже всегда так считал, — пробормотал Харрисон. — Только что он имел в виду, говоря, будто я бросил его на растерзание стервятникам?

— Я тебе объясню! — раздался резкий и беспощадный, как острие ножа, голос, прервавший их беседу.

Харрисон и Брент обернулись на звук, и Брент едва усидел на своем кресле. В противоположном конце комнаты находилось окно, приоткрытое для того, чтобы впустить в дом ночную прохладу. Возле него стоял высокий, мускулистый человек в плохо сидевшем на нем костюме, который, однако, не мог скрыть ни опасную гибкость его конечностей, ни ширину плеч. Дешевая одежда совсем не гармонировала со злобным выражением его ястребиного лица, пламенным взором его темных глаз. Харрисон шумно сглотнул слюну при виде ожесточения и ярости, которыми горел взор незнакомца.

— В темноте ты от меня ушел, — пробормотал этот человек, по-кошачьи упругими шагами приближаясь к Харрисону. В руке у него сверкало ужасное кривое лезвие. — Болван! Думал, я от тебя отстану? Здесь светло, и больше тебе от меня не уйти.

— Кто ты такой, черт бы тебя побрал? — рявкнул Харрисон, инстинктивно готовясь к обороне.

— Надо же, память отшибло! — прозвучало в ответ. — Забыл Амира Амина Иззедина, убитого тобой тридцать лет назад в Долине стервятников! Но я-то все помню! Только вся правда открылась мне через много лет позора и долгих странствований. Я обрел ее в клубах Дыма Шайтана! Ты вселился в другую телесную оболочку, Ахмед-паша, грязный ты бедуинский пес, но от меня тебе не уйти. Клянусь Золотым Тельцом!

С кошачьим воплем он метнулся вперед, сжимая кинжал в занесенной для удара руке. Харрисон отскочил в сторону, проявив при этом поразительную для человека его комплекции быстроту, и сорвал со стены древнее копье. Исторгнув из груди некое подобие боевого клича, он ринулся на врага, выставив перед собой копье, словно винтовку с примкнутым штыком. Амир Амин неуловимым, гибким, как у дикого зверя, движением отклонился от нацеленного на него острия и оказался прямо перед Харрисоном. Тот слишком поздно понял свою оплошность — удар не достиг цели, и теперь полицейский летел прямо на лезвие убийственного кинжала. Но молниеносно пульсирующая мысль намного опережала движения тела, продолжавшего нестись навстречу смерти. И тут нога Амир Амина поехала на частично покрывавшем пол паласе. Наконечник копья вспорол его грязную куртку, полоснул вдоль ребер, и из открывшейся раны бурным потоком хлынула кровь. Потеряв равновесие, он все же постарался наотмашыюлоснуть кинжалом своего врага. В этот миг Харрисон налетел на него своим могучим телом, и от сильнейшего толчка при ударе оба повалились на пол.

Амир Амии вскочилпервым, ноу него уже не было ножа. Пока он дико озирался в поисках своего оружия, Брент, не привыкший к сценам насилия и в начале драки опешивший на несколько секунд, пришел в себя. Ученый сорвал со стены дробовик, и лицо его выражало мрачную решимость. Видя, что он прицеливается, Амир Амин вскрикнул и бесстрашно выпрыгнул в ближайшее окно. Звук бьющегося стекла смешался с раскатом ружейного выстрела. Бросившись к окну и отчаянно моргая в клубах едкого порохового дыма, Брент увидел, как по темной лужайке перед домом стрелой чиркнула тень и скрылась за деревьями. Он обернулся к Харрисону, который поднимался с пола, изрыгая витиеватые проклятия.

— Два раза за один вечер, многовато будет, черт его побери! Знать бы хоть, что он за птица. Никогда прежде его не видел!

— Он — друз! — промолвил Бреит. — Его говор… упоминание о золотом тельце, ястребиное лицо… Уверен, он — друз.

— Какой такой друз, мать его? — раздраженно рявкнул Харрисон. С него съехали все марлевые повязки, и царапины на теле опять начали кровоточить.

— Они живут в сирийских горах, — пояснил Брент, — воинственное, не ведающее жалости племя…

— Это точно, — хмыкнул Харрисон. — Меня еще ни разу так не отделывали. Этот черт чуть меня не зарезал. По крайней мере, хоть знаешь, что он живой человек. А вот мне, чтобы тоже остаться живым, придется, кажется, поостеречься. Если у тебя найдется комната, где можно запереть окна и двери, я бы заночевал у тебя. Завтра у меня встреча с Уун Саном.

* * *

Посетители нечасто заглядывали в скромный антикварный магазинчик на грязной Ривер-стрит. Нечасто проходили они в спрятанный за занавесом таинственный дверной проем, чтобы полюбоваться скрывавшейся внутри роскошью: бархатными с золотым шитьем драпировками, диванами с шелковыми подушками, чашками из расписного фарфора на казавшихся игрушечными столиках из лакированного черного дерева; все это богатство было залито светом электрических лампочек, вставленных в позолоченные светильники.

Широкоплечий Стив Харрисон явно не вписывался в подобную экзотическую обстановку; низенький, аккуратненький, одетый в облегающий костюм из черного шелка, Уун Сан, напротив, казалось, был создан специально для нее.

Китаец учтиво улыбался, но под этой улыбчивой маской скрывался лед неприязни.

— Итак… — вежливо произнес он, приглашая собеседника продолжать разговор.

— Мне требуется ваша помощь, — без обиняков заявил Харрисон. Он не умел разводить дипломатию, вести разведку булавочными уколами тонкой рапиры и предпочитал сразу брать быка за рога: сказал — как молотом припечатал.

— Мне известно, что вы знаете всех азиатов, живущих в нашем городе. Я описал вам, как выглядит этот тип. Брент утверждает, будто он друз. Не может быть, чтобы вы его не встречали. Такой человек всегда бросается в глаза. Это вам не какое-нибудь крысиное отродье с помойки Ривер-стрит. Настоящий волчара.

— Совершенно верно, — негромко откликнулся Уун Сан. — Нет смысла скрывать, что я знаю этого молодчика. Его зовут Али ибн-Сулейман.

— Он называл себя как-то иначе, — нахмурился Харрисон.

— Вполне вероятно. Но для своих он — Али ибн-Сулейман. Как сказал ваш приятель, он действительно друз. Его племя живет в пещерных городах сирийских гор, в том числе и в окрестностях горы Джебель-Друз.

— Они мусульмане? Арабы? — поинтересовался Харрисон.

— Нет. Видите ли, это племя существует само по себе. Они поклоняются отлитому из золота тельцу, верят в переселение душ и отправляют языческие ритуалы, вызывающие осуждение среди мусульман. Их пытались прибрать к рукам турки, теперь это пробуют сделать французы, но по-настоящему еще никто не сумел принудить их к повиновению.

— Верю, — буркнул Харрисон. — Только почему он называл меня Ахмед-пашой? За кого он меня принял?

Уун Сан беспомощно развел руками.

— Ну, ладно, — со вздохом сказал полицейский. — По крайней мере, я не хочу, чтобы меня прирезали в каком-нибудь закоулке. Мне нужно, чтобы вы помогли мне встретиться с ним. Может, он скажет хоть что-нибудь дельное, когда я его сцапаю. Может, удастся отбить у него желание расправиться со мной. Он больше похож на одержимого, чем на преступника. В любом случае хочу разобраться, в чем тут дело.

— Как мне это устроить? — тихо отозвался Уун Сан, скрещивая руки на пухленьком животике. Глаза китайца злобно поблескивали из-под полуприкрытых век. — Я мог бы продолжить и спросить, с какой стати я должен что-то устраивать для вас?

— Переселившись сюда, вы никогда не переступали рамки закона, — сказал Харрисон. — Мне известно, что антикварный магазин — только прикрытие, он не приносит доходов. Я знаю и то, что вы ни в чем плохом не замешаны. Сюда вы перебрались, получив свою долю, я бы сказал, весьма солидную, в некоем деле, а как она вам досталась, — меня не касается. Кстати, Уун Сан, — Харрисон придвинулся к китайцу и перешел на шепот: — Помните ли вы молодого метиса Жозефа Ла Тура? Я первым обнаружил его труп в тот вечер, когда его убили в игорном притоне Осман-паши. При нем была записная книжка, и я ее приберег. Уун Сан, в ней было и ваше имя!

В воздухе повисла напряженная тишина. Ни один мускул не дрогнул на гладком желтом лице, но в угольной черноте глаз китайца забегали красноватые искорки.

— По всей видимости, Ла Тур собирался донести на вас, — продолжал Харрисон. — Он собрал много интересных фактов. Читая его записи, я выяснил, что вы не всегда носили ваше нынешнее имя. Да и откуда у вас взялись деньги, я тоже догадываюсь.

Красноватые искорки в глазах Уун Сапа погасли; казалось, его взор застыл, а желтизна кожи сменилась серо-зеленым оттенком.

— Вы хорошо замели следы, Уун Сан, — тихо, но внушительно сказал детектив. — Однако какая это подлость — надуть своих ближних и удрать со всеми деньгами. Если они когда-нибудь доберутся до вас, то быть вам сожранным крысами. Не знаю, может, мне действительно нужно написать мандарину кантона…

— Замолчите! — голос китайца изменился до неузнаваемости. — Замолчите, во имя Будды! Я сделаю все, о чем вы просите. Я пользуюсь доверием этого друза и легко смогу все устроить. Сейчас только начинает смеркаться. Приходите в полночь в переулок, который китайцы с Ривер-стрит называют Переулком Тишины. Понимаете, о чем я говорю? Так вот. Спрячьтесь в углубление между каменными стенами в конце переулка, и вскоре мимо вас пройдет ни о чем не подозревающий Али ибн-Сулейман.

— На сей раз возьму с собой пушку, — ухмыльнулся Харрисон. — Устройте это для меня, и я забуду о записках Ла Тура. Но смотрите, без фокусов, не то…

— Моя жизнь — в ваших руках, — отозвался Уун Сан. — Как я могу вас обмануть?

Харрисон недоверчиво хмыкнул, но молча поднялся и вышел через скрытую портьерами дверь на улицу. Уун Сан с загадочным выражением лица наблюдал, как широкоплечий полицейский решительно прокладывал себе путь в толпе низеньких, суетливых выходцев с Востока, мужчин и женщин, заполнявших Ривер-стрит в этот час; затем запер магазин изнутри и юркнул за драпировки, закрывавшие проход в нарядную заднюю комнату. Открывшаяся перед ним картина заставила его остановиться, как вкопанного.

Сизоватые змейки дыма извивались над обитым шелком диваном, а на нем удобно устроилась молодая женщина. На ней была дорогая модная одежда, но стройное, гибкое тело, смуглая кожа, черные, как смоль, волосы, пухлые алые губы и сверкающий взор выдавали ее экзотическое происхождение. Алый рот незваной гостьи сложился в зловещую усмешку, но поблескивание глаз выдавало присущее ей чувство юмора, пусть даже едкого, равно как и живость ее взгляда указывала на наигранность внешнего безразличия, выраженного неподвижно застывшей в руке сигаретой.

— Джоэн! — От нахлынувших подозрений глаза китайца превратились в узкие щелочки. — Как ты сюда вошла?

— Через коридор и дверь, выходящую в переулок за домом. Она была заперта, но я давно научилась обращаться с любыми замками…

— Но зачем же ты…

— Увидела, как к тебе заглянул бравый полицейский. Я уже некоторое время слежу за ним, хотя он об этом и не догадьтается. — На мгновение глаза девушки вспыхнули еще ярче.

— Ты подслушивала под дверью? — властным тоном спросил Уун Сан. Лицо его стало пепельно-серым.

— Я такими вещами не занимаюсь. Да мне и подслушивать не нужно. Догадываюсь, что его сюда привело и в каком деле ты обещал ему помочь.

— Не понимаю, о чем ты, — отозвался Уун Сан, тайком испуская вздох облегчения.

— Врешь! — Девушка выпрямилась. Ее нервные пальцы мяли сигарету, а лицо на мгновение передернула судорога. Затем она снова взяла себя в руки. Ее холодная решимость была страшнее клокочущей ярости. — Уун Сан, — хладнокровно продолжала она, извлекая из складок одежды черный пистолет с коротким стволом, — я с легкостью и наслаждением прикончила бы тебя на месте, но в этом нет необходимости. Мы должны остаться друзьями. Видишь, я прячу эту игрушку, но не искушай меня, приятель. Не пытайся выставить меня за дверь или применить насилие. Давай-ка садись и бери сигарету. Обсудим все спокойно.

— Не знаю, что ты собираешься обсуждать, — сказал Уун Сан, опускаясь на диван и механически принимая протянутую ему сигарету, словно загипнотизированный магнетическим блеском ее черных глаз — и сознанием того, что она прячет при себе пистолет. При всей своей восточной невозмутимости он не мог отрицать, что боится этой юной пантеры, — боится больше, чем Харрисона. — Детектив заходил просто перекинуться словцом, — сказал он. — У меня много друзей в полиции. Если бы меня убили, то они бы сделали все, чтобы поймать и вздернуть на виселице виновного.

— А кто говорит об убийстве? — возразила Джоэн, чиркая спичкой по острому окрашенному хной коготку и поднося маленький огонек к сигарете Уун Сана. Когда он прикуривал, их лица почти соприкоснулись, и китаец отпрянул, напуганный странным блеском ее темных очей. Он нервно пыхнул сигаретой, глубоко втягивая в себя табачный дым.

— Я всегда был твоим другом, — заявил он. — Не стоило тебе приходить, угрожая мне пистолетом. Я не последний человек на Ривер-стрит. Возможно, твое положение не так прочно, как тебе кажется. Может статься, придет время, когда тебе понадобятся такие друзья, как я…

Внезапно он осознал, что девушка не только не отвечает ему, но даже не обращает внимания на его слова. Сигарета продолжала куриться у нее в пальцах, а сквозь струйки дыма его прожигали глаза хищника, наметившего себе жертву. Он судорожно выдернул сигарету изо рта и поднес к носу.

— Дьяволица! — Его голос звенел настоящим страхом. Отбросив окурок, он вскочил на ноги, которые вдруг отказались повиноваться ему. Пальцы его продолжали тянуться к девушке, словно хотели задушить ее. — Отрава… наркотик… черный лотос…

Она поднялась и легким толчком открытой ладонью в грудь заставила его опуститься на диван. Китаец неуклюже раскинулся на сиденье. Тело его было совершенно безвольным, широко распахнутые глаза остекленели и были бессмысленно уставлены в никуда. Дрожа от возбуждения, она склонилась над ним.

— Ты — мой раб, — прошептала она, словно гипнотизер, покоряющий волю своего пациента, — у тебя нет собственной воли, только моя. Твой разум спит, но язык говорит правду. Только правда живет в твоем одурманенном мозгу. Зачем к тебе приходил полицейский Харрисон?

— Он хотел разузнать о друзе по имени Али ибн-Сулейман, — лишенным жизни, протяжным голосом пролепетал китаец.

— Ты пообещал сдать ему друза?

— Да, но я его обманул, — отозвался бесцветный голос. — В полночь детектив будет в Переулке Тишины, откуда идет дорога к Повелителю. Многие прошли по ней вперед ногами. Там легче всего избавиться от трупа. Я скажу Повелителю, что он пришел присмотреть за ним. Я заслужу его благодарность и одновременно избавлюсь от всех врагов. Этот белый громила будет стоять в углублении между стен, поджидая друза, как я ему посоветовал. Он не знает, что там есть потайная дверь. Именно из нее высунется рука, которая ударит его кинжалом. Моя тайна умрет вместе с ним.

Джоэн определенно не интересовало, о какой тайне шла речь, поскольку она прекратила допрос одурманенного китайца. Однако выражение ее лица не предвещало ничего хорошего.

— Нет, мой желтый приятель, — прошипела она. — Пусть белый громила идет в Переулок Тишины, только встретится он там не с каким-нибудь желтобрюхим. Его желание исполнится. Он увидит Али ибн-Сулеймана, а затем и червей, которыми кишит темнота!

Вынув из-за пазухи крохотный агатовый флакончик, она высыпала его содержимое в янтарный кубок и плеснула туда вина из фарфорового кувшина. Затем вложила кубок в безжизненные пальцы Уун Сана и резким тоном приказала выпить, помогая ему поднести ободок к губам. Он подчинился, словно автомат, и тотчас же, повалившись на бок, застыл в неуклюжей позе на диване.

— Ночью тебе будет не до кинжала, — тихо промолвила она. — Когда ты очухаешься, мое желание уже будет исполнено. И тебе больше не придется опасаться Харрисона — на каком бы крючке ты у него ни сидел.

Внезапно ее осенила какая-то мысль. Уже по пути к выходу в коридор она остановилась.

— «Не так прочно, как тебе кажется…» — едва слышно повторила она. — Что он хотел этим сказать? — На лицо девушки набежала тень, словно она о чем-то догадалась. Затем она пожала плечами. — Сейчас бессмысленно выколачивать из него ответ. Неважно. Повелителю ничего не известно — а если даже он и знает, то я — не его человек. Впрочем, я теряю здесь слишком много времени…

Она вышла в коридор, закрыла за собой дверь и только тогда заметила три зловещие фигуры — высокие, поджарые, в черных рубашках. Наголо обритые головы делали их похожими на хищных птиц.

В этот миг, скованная леденящим предчувствием неотвратимого конца, она забыла о своем пистолете. Ее губы раскрылись, но прежде, чем с них слетел крик, рот зажала костлявая рука, и истошный вопль страха захлебнулся в глухом мычании.

* * *

Переулок, безымянный для белых, но среди многочисленных уголовников с Ривер-стрит известный как переулок Тишины, был извилистым и таинственным, под стать характерам, присущим расе, к которой принадлежали его постоянные обитатели. Отходя от Ривер-стрит, он петлял между высокими мрачными постройками, которые поверхностному наблюдателю могли бы показаться жилыми домами, складскими помещениями или же заброшенными развалюхами, предоставленными на откуп крысам.

На первый взгляд Переулок Тишины казался заброшенным и пустынным, но на самом деле здесь билось сердце Ривер-стрит, которая, в свою очередь, являлась сердцем всего Восточного квартала. По крайней мере, так считал Стив Харрисон, хотя и не располагал ни одним веским доводом, оправдывавшим то значение, которое он придавал темному, грязному, виляющему между стеками проходу, заканчивавшемуся, казалось бы, тупиком. В отделении посмеивались над Харрисо-ном, полагая, что, проработав так долго в трущобных лабиринтах одолеваемой крысами Ривер-стрит, он попросту рехнулся на этих китайских кварталах.

Он размышлял на эту тему, в нетерпеливом ожидании притаившись за последним поворотом отвратительного переулка. Светящиеся стрелки его наручных часов уже перевалили за полночь. Стояла тишина, нарушаемая только возней крыс. Треугольная ниша, образованная двумя покосившимися стенами, служила надежным укрытием. Архитектура сооружений по сторонам переулка была столь же дикой, как и некоторые истории, имевшие отношение к его промозглому, смрадному мраку. В нескольких шагах от укрытия переулок заканчивался, упираясь в черную громаду глухой стены, в которой была лишь одна заколоченная досками дверь.

Харрисон разглядел ее в тусклых отсветах, слабые блики которых проникали в переулок откуда-то сверху. За выступами стен царила непролазная тьма, а заколоченная дверь казалась единственным грязным пятном, едва выделявшимся на отвесной плоскости стены. Харрисону подумалось, что это заброшенный склад, который уже много лет находится в запустении. Вероятно, фасад здания выходил к реке, вдоль берега которой тянулись обветшавшие, много лет назад заброшенные причалы — торговый порт давно сместился поближе к новым городским кварталам.

Видел ли кто-нибудь, как он нырнул в переулок? Он попал в него не прямо от Ривер-стрит с ее таинственными пешеходами, неприметные тени которых продолжали сновать по ной в течение всей ночи, а из бокового прохода, пробравшись в петляющий переулок сквозь щели между покосившимися стенами и выступающими углами ветхих построек. Имея дело с Восточным кварталом, он поневоле позаимствовал скрытность и осторожность, присущую его обитателям.

Полночь миновала, однако нужный ему человек так и не появился. Вдруг в темном переулке послышался звук приближающихся шагов. Шаркающая походка незнакомца никак не вязалась в голове полицейского с образом Али ибн-Сулеймано. Высокая сутулая фигура, еле различимая в царившей вокруг темноте, прошлепала мимо укрытия, в котором притаился Харрисон. Наметанный глаз полицейского даже в столь густых сумерках определил, что прохожий вовсе не был тем, кого он поджидал.

Неизвестный направился прямо к заколоченной двери и три раза постучал, выдерживая долгую паузу между ударами. Внезапно на двери появилось красноватое пятно. Раздалась негромкая китайская фраза. Пришедший также ответилпо-китайски, и напряженно прислушивавшийся полицейский явственно разобрал слова: «Эрлик-хан!» Неожиданно дверь отошла внутрь, и незнакомец проник в дом. Его силуэт хорошо просматривался в красноватом свете, исходившем из глубины помещения. Затем, когда дверь встала на свое место, над переулком вновь сомкнулась кромешная мгла и нависла гробовая тишина, так соответствовавшая его названию.

Но у скрючившегося в своем укрытии Харрисона бешено заколотилось сердце. Он узнал того, кто вошел в дом. Китаец, находящийся в розыске убийца, за поимку которого была обещана награда. Однако не это усилило пульсацию крови в его жилах. Дело было в пароле, названном зловещим посетителем — «Эрлик-хан». Казалось, сбывается какой-то нелепый кошмарный сон, становится явью пугающая легенда.

Уже более года из мрачных закоулков, из-за дверей обветшавших лачуг, населенных таинственными и непостижимыми, словно призраки, представителями желтой расы, просачивались кое-какие слухи. Впрочем, слухи — вещь вполне определенная и конкретная, не подходящая в качестве определения для бессвязного бормотания наркоманов, нечленораздельных завываний сумасшедших, стонов умирающих, отрывочных, еле слышных шепотов, разносимых полночным ветром. Однако во всем этом разноголосом, нестройном и отрывистом лепете то и дело проскальзывало наводящее ужас сочетание слов, произносимое с бесконечным страхом, с внутренней дрожью: «Эрлик-хан!»

Это выражение неизменно всплывало в связи с самыми жуткими преступлениями, черным вихрем стенало в кронах ночных деревьев — призрак, миф, которого нельзя было ни подтвердить, ни опровергнуть. Никто не знал, что кроется за этими словами: были ли они именем человека, девизом, жизненным кредо, проклятием, наваждением. Связанные с ним кошмарные ассоциации превратили его в синоним чего-то ужасного: тихого плеска темной воды у прогнивших свай, крови, по каплям сочащейся на осклизлые камни, предсмертных воплей в темных закоулках, тихих, шаркающих шагов, бредущих в зловещей ночи навстречу неизвестной судьбе.

В отделении смеялись, когда Харрисон начинал клясться, что чувствует, будто между разрозненными преступлениями существует некая связь. Как всегда в таких случаях, ему говорили, что он слишком долго работает в извилистых лабиринтах Восточного квартала. Однако именно это обстоятельство и заставляло его чувствовать те тонкие, скрытые нюансы, которые ускользали от внимания его коллег. А временами он чуть ли не физически ощущал присутствие некой неясной, расплывчато зловещей фигуры, возникавшей из хитросплетения миражей.

И теперь во мраке, словно свист бича, прозвучало сказанное шепотом: «Эрлик-хан!»

Выбравшись из своего укрытия, Харрисон быстро направился к заколоченной двери. Выяснение отношений с Али ибн-Сулейманом отошло на второй план. По складу характера великий сыщик был склонен к импровизациям: он никогда не отказывался от подвернувшегося случая, даже если ради этого приходилось перекладывать намеченные дела на более поздний срок. А инстинкт подсказывал ему, что он стоит на пороге больших событий.

Начал накрапывать дождь. Над головой, в разрывах между высокими черными стенами он увидел густые темные тучи. Они висели так низко, что, казалось, цепляются за устремленные в небо крыши, тускло отражая сияние мириад городских огней. Откуда-то издалека доносился звук проезжающих по улицам автомобилей. Все вокруг него казалось до странности незнакомым, чужими враждебным. Словно он пробирался по мрачным трущобам Кантона, по Запретному городу в Пекине или же очутился в Вавилоне или египетском Мемфисе.

Подойдя к двери, он осторожно ощупал ее и доски, которыми, как казалось, она была заколочена. И обнаружил, что многие вбитые в них гвозди были фальшивыми. Гениальная мысль — сделать так, чтобы снаружи дверь казалась наглухо заколоченной!

Стиснув зубы и чувствуя себя так, словно он ныряет в неведомую тьму, Харрисон трижды постучал в дверь, подражая манере убийцы, Фэнг Йима. Почти в тот же миг в двери открылось круглое отверстие, и в нем, еле различимое в скупом красноватом свете, появилось желтое монголоидное лицо. Резко прозвучала сказанная по-китайски фраза.

Шляпа Харрисона была нахлобучена на лоб, а поднятый для защиты от измороси всротник скрывал нижнюю часть лица. Но маскировка не понадобилась. Харрисон никогда прежде не встречался с человеком, который сейчас стоял по ту сторону двери.

— Эрлик-хан! — тихим, невнятным голосом произнес детектив. В раскосых глазах не промелькнуло ни тени подозрения. Ясно, что ранее через эту дверь проходили и белые. Дверь отворилась, и Харрисон, ссутулившись и засунув руки в карманы — ни дать ни взять — хулиган с набережной, — протиснулся сквозь образовавшийся проем. Он слышал, как закрылась за ним дверь, и, миновав узкий коридор, оказался в маленькой квадратной комнате. Про себя он отметил, что дверь запиралась огромным железным ломом, который китаец засовывал теперь в могучие железные проушины, торчавшие по обеим ее сторонам, а круглый глазок в ней закрывался поворотной заслонкой из куска листовой стали. У входа лежала подушка, на которой сидел привратник. Никакой мебели в помещении не было.

Проводя эти попутные наблюдения, он чувствовал, что привычному посетителю не пристало задерживаться в комнатушке. Она освещалась подвешенным к потолку маленьким красным светильником, но отходивший от нее коридор был совершенно темным, и ориентироваться в нем можно было только в чахлых отсветах этого единственного фонаря.

Харрисон шагал по коридору, ничем не выдавая невероятного напряжения нервов. Боковым зрением он отмстил, что стены здесь новые и прочные. Тут явно совсем недавно закончились большие ремонтные работы, хотя внешне здание выглядело совершенно заброшенным.

Как и ведущий к дому переулок, коридор оказался коленчатым. Из-за поворота падал мягкий поток света, и за углом раздались приближающиеся шаркающие шаги. Харрисон толкнул ближайшую дверь, которая беззвучно отошла И так же беззвучно закрылась за ним. В кромешной тьме он оступился и чуть не скатился с оказавшейся под его ногами лестницы. Мысленно он проклинал себя за произведенный шум. Он слышал, как шарканье ног приблизилось к двери. Невидимая рука толкнула ее. Но Харрисон изо всех сил налег на дверь плечом. Пальцы нашарили засов и плавно задвинули его, заставив детектива болезненно поморщиться от еле слышного скрежета. Послышалась свистящая китайская фраза, но Харрисон не ответил. Отойдя от двери, он начал ощупью спускаться по лестнице.

Наконец, он поставил ногу на ровную поверхность и в тот же миг врезался в дверь. У него в кармане лежал фонарь, но воспользоваться им он не рискнул. Потянув за ручку, Харрисон понял, что дверь не заперта. Вся она, даже ее порог и косяки, была обита чем-то мягким. Ощупав стены чуткими пальцами, Харрисон понял, что и они обиты все тем же мягким материалом, и с внутренней дрожью подумал, какие крики и шумы пытались заглушить с помощью подобной звукоизоляции.

Распахнув дверь, он зажмурился от мягкого красноватого света и в испуге схватился за пистолет. Однако все было по-прежнему тихо — ни криков, ни выстрелов, и по мере того как глаза его привыкали к свету, он увидел, что находится в большом подвальном помещении, совершенно пустом, если не считать трех огромных упаковочных ящиков. В дальнем и ближнем концах помещения, а также вдоль его стен находились двери, но все они были закрыты. Харрисон явно пребывал где-то под землей.

Он приблизился к ящикам, которые, по всей видимости, недавно подверглись вскрытию, но еще не были разобраны. На полу рядом с ними лежали отодранные крышки, охапки тонких стружек и веревки.

— Спиртное? — пробормотал он себе под нос. — Наркота? Контрабанда?

Он бросил хмурый взгляд на ближайший ящик. Его содержимое было прикрыто лишь одним слоем мешковины, и он озадаченно уставился на очертания того, что скрывалось под ней. Затем, чувствуя, как у него по телу забегали мурашки, он сорвал тканевый покров и отшатнулся. От ужаса у него перехватило дыхание. Из ящика на слегка покачивающуюся лампу невидящими взорами уставились три застывших, неподвижных желтых лица. Под ними, кажется, был еще ряд…

Зажимая себе рот и покрываясь испариной, Харрисон продолжал свое ужасное занятие, чтобы удостовериться в том, во что едва мог поверить. А затем стер капли пота.

— Три ящика, набитые мертвыми китайцами! — с содроганием прошептал он. — Восемнадцать трупов! Черт подери! Прямо оптовое убийство! Чего только я в жизни ни повидал, думал, уже ничто не сможет выбить меня из колеи. Но это уже слишком!

Еле уловимый шорох открываемой двери заставил его отвлечься от своих неприятных размышлений. Охваченный страшным напряжением, он повернулся на шум. Перед ним раболепно склонилась отвратительная, зловещая фигура, словно воскресшая из ночного кошмара. Полицейский отметил массивный полуобнаженный торс, гладкую, как пушечное ядро, бритую голову, лицо, искаженное ухмылкой, обнажавшей зубы, слюну, стекавшую из уголков рта, — и вот это чудовище набросилось на него.

Харрисон не принадлежал к тем, кто сразу хватается за оружие. Прежде всего, повинуясь инстинкту, он пускал в дело могучие кулаки. Вместо того чтобы выхватить пистолет, он правой рукой нанес сокрушительный удар прямо по этой оскаленной физиономии и удовлетворенно отметил, как по ней побежали струйки крови. Голова гиганта откинулась назад, но жилистые пальцы продолжали цепко держаться за лацканы куртки детектива.

Левый кулак Харрисона с размаху врезался в солнечное сплетение противника, отчего бронзовое лицо нападавшего приобрело зеленоватый оттенок. Однако он не ослабил хватку и упрямо пытался стянуть куртку с плеч полицейского. Харрисон догадался, что этим приемом бандит пытается обездвижить ему руки, и, притворяясь, будто уступает его намерениям, изо всех сил ударил желтолицего в грудь пригнутой головой, одновременно освобождаясь от сковывавшей его движения одежды.

Гигант, пошатываясь, попятился назад, судорожно пытаясь глотнуть воздуха и держа бесполезную теперь куртку Харрисона перед собой наподобие щита, а неумолимый в атаке полицейский прижал его к стене и обеими руками поочередно нанес зубодробительные удары под челюсть противника. Глаза желтокожего великана подернулись пеленой, и он качал медленно оседать. Ударившись головой о стену, он рухнул наземь, заливая пол вокруг себя алой кровью и содрогаясь в предсмертных конвульсиях.

— Душегуб монгольский! — выдохнул запыхавшийся Харрисон, свирепо оглядывая свою жертву. — Что за ужасы здесь творятся, хотел бы я знать?

В этот миг сзади на его голову обрушился удар дубинки. Свет померк в глазах Харрисона.

* * *

Его нынешнее положение породило в мозгу детектива какие-то туманные ассоциации с испанской инквизицией. Он, наконец, пришел в сознание. Возможно, эти ассоциации были порождены звяканьем стальных цепей. Выплывая из бездны галлюцинаций, он первым делом почувствовал, как болит у него голова, бережно дотронулся до нее и разразился яростными проклятиями.

Он велялся на бетонном полу. На поясе у него был стальной обруч, замкнутый за спиной на замок и прикрепленный к цепи, приковывавшей его к вмурованному в стену кольцу. Помещение, в котором не было ни одного окна и всего одна дверь, освешалось висевшим под потолком тусклым фонарем. Дверь была заперта.

В комнате находились какие-то предметы, и по мере того как глаза Харрисона привыкали к чахлому свету, предметы эти приобретали все более конкретные очертания, а его охватывало леденящее душу предчувствие, казавшееся слишком фантастическим и жутким, чтобы довериться ему. И все же то, что предстало перед ним, было поистине невероятным. Тут находился какой-то механизм, оснашенный рычагами, воротами и цепями. С потолка свисала цепь. Были здесь и еще какие-то железные штуковины, напоминавшие по форме языки пламени. В одном из углов стояла массивная, изборожденная зарубинами плаха, а к ней был прислонен тяжелый широколезвенный топор. Детектив невольно содрогнулся, спрашивая себя, уж не снится ли ему все это средневековье в каком-то кошмарном сне. Он не сомневался в предназначении этих предметов, потому что видел точно такие же в музеях…

Почувствовав, что дверь отворилась, он изогнулся и увидел в проеме неясный силуэт — это был высокий, похожий на призрака человек, одетый во все черное. Человек вошел в комнату, словно сама Смерть, и притворил за собой дверь. Из-под капюшона на желтом лице ледяным блеском сверкнули глаза, выражение которых вселяло ужас.

Несколько мгновений царило молчание, но его нарушил сердитый окрик сыщика:

— Где я, черт побери, нахожусь? Кто вы? Снимите с меня цепь!

Ответом ему было лишь презрительное молчание, и под немигающим, пронзительным взглядом этих призрачных глаз Харрисон почувствовал, как лоб и тыльные стороны ладоней у него покрываются холодным потом.

— Болван! — Харрисон нервно содрогнулся при звуке этого ледяного, бесстрастного голоса. — Ты нашел свой конец!

— Кто вы? — продолжал вопрошать полицейский.

— Люди зовуг меня Эрлик-хан, что означает Повелитель мертвых, — ответил человек в черном. По спине Харрисона пробежали ледяные мурашки, не столько от испуга, сколько от неприятного волнения при мысли о том, что он наконец-то видит перед собой того человека, о существовании которого подозревал.

— Итак, Эрлик-хан — всего лишь человек, — хмыкнул детектив. — Я уж начинал думать, что это понятие именует целую банду китайцев.

— Я не китаец, а монгол, — ответил Эрлик-хан, — прямой потомок Чингиз-хана, великого завоевателя, перед которым склонялась вся Азия.

— А мне что за дело? — проворчал Харрисон, стараясь скрыть желание узнать больше.

— Затем, что скоро ты умрешь, — последовал спокойный ответ, — и мне хочется, чтобы ты понял, что попался ты не в лапы какой-нибудь обыкновенной бандитской шайки.

Я был настоятелем монастыря ламаитов в горах Внутренней Монголии и, если бы мне удалось осуществить свои намерения, возродил бы утраченную империю, да-да, древнюю империю Чингиз-хана, но разные кретины мешали мне и чуть не лишили меня жизни.

Я прибыл в Америку и здесь поставил перед собой новую цель — сплотить все тайные восточные общества в единую могучую организацию, чтобы иметь возможность осуществлять через нее все свои желания и опутать невидимыми щупальцами весь мир. Здесь, в месте, не вызывающем подозрения у таких недоумков, как ты, я построил свой замок. Я уже многого добился. Те, кто препятствует мне, внезапно погибают, или с ними происходит кое-что еще худшее — ты же видел болванов в упаковочных ящиках, стоящих в подвалах.

Это члены банды «Ят-Сой», пытавшиеся пренебречь мною.

— Душегуб! — пробормотал Харрисон. — Целый тонг отправленных на тот свет!

— Они живы, — поправил его Эрлик-хан. — Просто находятся в состоянии каталепсии, вызванном неким веществом, которое надежные слуги подсыпали им в питье. Их доставили сюда, чтобы я имел возможность убедить их в бессмысленности сопротивляться мне. Я располагаю несколькими подобными подземными склепами, где есть устройства, способные переубедить даже самых упрямых.

— Камеры пыток под Ривер-стрит! — прошептал детектив. — Черт меня побери, если этот кошмар мне не снится!

— Ты так долго разгадывал секреты кварталов Ривер-стрит. Неужто тебя поражают тайны, господствующие над их тайнами? — тихо промолвил Эрлик-хан. — По правде говоря, ты лишь слегка прикоснулся к их тайнам. Многие подчиняются моим приказам — китайцы, сирийцы, монголы, индийцы, арабы, турки, египтяне.

— Почему? — спросил Харрисон. — Почему столько людей, принадлежащих к разным, зачастую враждебным, религиям служат вам?..

— За всеми расхождениями в вопросах вероисповедания, — сказал Эрлик-хан, — стоит вечное Единство, главная сущность Востока. До того как появились Мухаммед, Конфуций или Гаутама, существовали общие для всех сынов Востока знаки и символы, такие древние, что их история теряется в веках. Есть культы, которые влиятельнее и старше ислама или буддизма, — древнейшие культы, возникшие до того, как был построен Вавилон или затонула Атлантида. Для посвященного все эти религии и верования — только новые одеяния, за которыми скрывается единая внутренняя сущность. Даже мертвому я не могу сказать больше. Достаточно знать, что я, которого называют Эрлик-ханом, имею власть над миром ислама и буддизма, но она простирается и за его пределы.

Лежа на полу, Харрисон молча размышлял над словами монгола, который через некоторое время нарушил молчание:

— Ты один виноват в том, что с тобой случилось. Я убежден, сегодня ты явился сюда не для того, чтобы шпионить за мной, — глупый, слепой кретин, даже не подозревавший о моем существовании. Я думал, что ты опрометчиво решил арестовать моего слугу, друза Али ибн-Сулеймаиа.

— Вы подослали его, чтобы убить меня, — прорычал Харрисон.

Презрительный смех заставил его стиснуть зубы.

— Неужто ты мнишь себя такой важной персоной? Я бы не стал сворачивать со своего пути, чтобы раздавить слепого червя. Тебя подставили иначе — нашлось ничтожное, самонадеянное, глупое существо, ставшее жертвой собственных заблуждений и ныне расплачивающееся за свое безумие. Подобно многим моим слугам, Али ибн-Сулейман — отщепенец, отверженный своим народом, и жизнь его поставлена на карту. Из всех добродетелей самой ценной друзы почитают простейшую — физическое мужество. Если друз проявляет трусость, никто не насмехается над ним, но когда воины собираются за чашкой кофе, кто-нибудь проливает содержимое чашки на его одежду. Для него это равносильно смертному приговору. При первой возможности он обязан идти в бой и как можно дороже продать свою жизнь. — Эрлик-хан помолчал. — Али ибн-Сулейман не смог выполнить задание, которое было неосуществимым. Он был молод и не понимал, что фанатичные соплеменники заклеймят его как труса, и поэтому, потерпев неудачу, не покончил с собой. Однако чаша позора пролилась на его рубаху. Али был молод и не хотел умирать. Он нарушил обычай, соблюдавшийся тысячелетиями, бежал из родных мест и стал скитальцем на этой земле. В прошлом году он примкнул к моим людям, и я был доволен его отчаянной храбростью и исключительными бойцовскими качествами. Однако не так давно то безмозглое существо, о котором я уже говорил, решило использовать его для разрешения одной старинной междоусобицы, никоим образом не сзязанной с моими делами. Это было неблагоразумно. Мои люди живут только для того, чтобы служить мне, независимо от того, осознают они это или нет. Али часто ходит курить опиум в некий дом, и там эта безмозглая дрянь одурманила его порошком черного лотоса, погружающим человека в транс и делающим его внушаемым. Если повторять эти внушения многократно, то они удерживаются в мозгу жертвы даже тогда, когда он освобождается от действия наркотика.

Эрлик-хан снова умолк. Так это было или нет, но Харрисону показалось, что он к чему-то прислушивается. Потом Эрлик-хан спокойно продолжил.

— Друзы верят, что после смерти их душа тотчас же переселяется в тело младенца из их племени. Их национальный герой Амир Амин Иззедин был убит арабским шейхом Ахмед-пашой в ночь, когда родился Али ибн-Сулейман. Али всегда считал, что в нем живет душа Амир Амина, и страшно печалился, что не может отомстить за свою прошлую жизнь Ахмед-паше, который погиб через несколько дней после того, как убил вождя друзов. Узнав обо всем, это самонадеянное ничтожество с помощью черного лотоса, известного так же как Дым Шайтана, убедила друза, что ты, детектив Харрисон, являешься реинкарнацией его старого врага, шейха Ахмед-паши. Понадобилось немало времени и хитрости, чтобы внушить ему, даже под воздействием наркотика, что душа арабского шейха могла переселиться в американского полицейского, но дрянь действовала очень настойчиво, и в конце концов Али поддался внушению и ослушался моих приказаний — я всегда запрещал досаждать полицейским, если они не лезли в мои дела, а уж когда требовалось принимать какие-то меры, то все делалось исключительно под моим руководством. Ибо я не стремлюсь к известности. Друза следует проучить. Теперь мне пора уходить. Я и так провел с тобой слишком много времени. Скоро сюда придет тот, кто избавит тебя от земных забот. Утешься мыслью, что по соседству с тобой виновная в твоей гибели дура искупит свой грех ценой собственной жизни. Фактически ее отделяет от нас только одна звукопоглощающая переборка. Прислушайся!

Где-то рядом раздался женский голос. Нельзя было разобрать, что именно он говорил, но звучал он настойчиво.

— Дура сознается в своей ошибке, — благодушно улыбнулся Эрлик-хан. — Звуки ее раскаяния долетают сюда даже сквозь эти стены. Что ж, не она первая сожалеет о совершенных ранее глупостях. А теперь я ухожу. Эти кретины из «Ят-Сой» скоро очухаются.

— Подождите вы, сатана! — рявкнул Харрисон, борясь со своей цепью. — Что вы собираетесь…

— Довольно, довольно! — В голосе монгола послышалась нетерпеливая нотка. — Ты меня утомил. Соберись с мыслями, времени у тебя мало. Прощайте, мистер Харрисон, но не до свиданья!

Дверь беззвучно затворилась, и детектив остался один на один со своими невеселыми мыслями. Он проклинал себя за то, что попался в эту ловушку, зато, что старался всегда работать в одиночку. Никто не знал, куда он направился; он никому не сообщил о своих намерениях.

Из-за переборки но-прежнемудоносились приглушенные рыдания. У Харрисона по лбу заструились капельки пота. Нервы, не дрогнувшие перед лицом постигшей его беды, затрепетали от сострадания к чужому, заходящемуся от страха голосу.

Затем дверь вновь распахнулась, и, изогнувшись, Харрисон с парализующим чувством обреченности понял, что видит перед собой палача. Это был высокий, мрачного вида монгол, облаченный в сандалии и доходящую до колен накидку из желтого шелка. Она была подвязана поясом, с которого свисала связка ключей. С собой он принес большой бронзовый сосуд и какие-то предметы, похожие на ароматические палочки. Он поставил свою ношу на пол неподалеку от Харрисона и, присев на корточки на недоступном для пленника расстоянии, стал возводить внутри сосуда своего рода пирамиду из источающих отвратительный запах палочек. А Харрисон, наблюдая за его действиями, припомнил полустершуюся в памяти страшную историю, один из многих тысяч жутких рассказов о Ривер-стрит: когда-то в какой-то наглухо закупоренной комнате, где над бронзовым котлом с головнями еще курился едкий дым, он обнаружил ссохшийся, сморщенный, как старый лоскут кожи, труп индийца, мумифицированный смертоносным дымом, убившим и иссушившим свою жертву, словно отравленную крысу.

Из соседней камеры раздался вопль, такой пронзительный и страдальческий, что Харрисон подскочил на месте и выругался. Монгол застыл, держа наготове спичку. Его пергаментное лицо расплылось в понимающей ухмылке, обнажившей сморщенный обрубок языка. Этот человек был нем.

Крики становились все громче и отчаяннее, казалось, в них было больше страха, чем боли, но вместе с тем звенела и боль. Охваченный пугающим весельем немой поднялся и подошел поближе к стене, весь обратившись в слух, словно боясь пропустить хотя бы единый стон, долетавший из соседней камеры пыток. Из угэлков его безъязыкого рта капала слюна. Он жадно задерживал дыхание, помимо воли все ближе и ближе подходя к степе, — и в этот момент Харрисон, исхитрившись описать ногой немыслимую кривую, изо всех сил ударил его под обнаженные колени. Монгол неуклюже повалился назад и рухнул прямо в объятия полицейского.

Захват, благодаря которому Харрисон сломал палачу шею, не был описан ни в одном руководстве по единоборству. Долго сдерживаемая ярость уничтожила в детективе все, кроме нечеловеческого желания душить, терзать и рвать в клочья, повинуясь голосу необузданной страсти. Словно гризли, он душил и ломал тело врага, чувствуя, что под его напором позвонки монгола хрустят, как подгнившие сучья.

Испытывая головокружение от переполнявшей его ярости, он с трудом поднялся на ноги, по-прежнему сжимая, как тисками, безвольное тело и изрыгая бессвязные проклятия. Его пальцы сомкнулись на связке ключей, болтавшейся на поясе убитого. Завладев ею, Харрисон в припадке все еще бушевавшей в нем ярости зло пнул ногой труп, повалившийся на пол с глухим стуком. Застывшее лицо с невидящими глазами зловеще скалилось из-за желтого плеча.

Харрисон методично подобрал ключ к замку на своем поясе. Мгновение спустя, освободившийся от оков, он уже стоял посреди камеры, обуреваемый захлестнувшими его неистовыми чувствами — надеждой, ликованием, ощущением свободы. Он подхватил топор, прислоненный к покрытой темными пятнами плахе, и с трудом сдержал кровожадный радостный вопль, ощутив успокаивающую тяжесть этого массивного оружия и видя, как тусклый свет играет на его блестящем и остром как бритва лезвии.

Секунду повозившись, подбирая ключи к замку, он отворил дверь и оказался в тускло освещенном узком коридоре, по обеим сторонам которого тянулись запертые двери. Из-за той, что находилось рядом, доно сились душераздирающие крики, приглушенные звукопоглощающей обивкой двери и стен.

Клокоча от ярости, он не стал терять времени на подбор ключа. Стиснув топорище обеими руками, Харрисон что есть силы рубанул по двери. Он не думал о произведенном им грохоте, повинуясь лишь безумной потребности творить насилие. Под градом ударов дверь раскололась и вдавилась внутрь, и через образовавшуюся рваную щель он влетел в камеру. Глаза его яростно сверкали, рот раздвинулся в рычащем оскале.

Он оказался в камере, как две капли воды похожей на ту, в которой держали его самого. Здесь тоже была дыба — надежное средневековое дьявольское приспособление, — и на ней жалобно белела женская фигурка. Это была девушка, тело которой прикрывала лишь коротенькая сорочка. Мрачного вида монгол склонился над рукоятками воротов, медленно приводя их в движение. Другой тем временем раскалял на маленькой жаровне заостренный железный прут.

Все это мгновенно отпечаталось в его мозгу. Завидев Харрисона, девушка повернула голову в его сторону и издала отчаянный крик. Затем монгол с железным прутом безмолвно ринулся на него, выставив раскаленное добела железо перед собой наподобие копья. Даже в обуревавшем его нечеловеческом приступе ярости Харрисон не потерял головы. Ощерив тонкие губы в зверином оскале, он рванулся в сторону и со всего маху опустил топор на голову нападавшего, расколовшуюся под ударом, словно спелый арбуз. Бездыханное тело рухнуло в лужу крови и выбитых мозгов, а Харрисон упругой кошачьей походкой двинулся навстречу второму монголу.

Тот действовал так же беззвучно, как и его напарник. Оба они тоже были немыми. Второй палач оказался не столь безрассудным, как первый, однако осмотрительность не уберегла его от разящего удара. Монгол выставил для защиты левую руку, и кривое лезвие рассекло мускулы и кости. Отрубленная плоть повисла на клочке мяса. В неистовой ярости заплечных дел мастер, словно умирающая пантера, рванулся вперед, норовя пырнуть Харрисона ножом. И тут же окровавленный топор вновь обрушился на него. Лезвие ножа вспороло рубашку Харрисона и полоснуло его самого вдоль ребер, и поскольку при этом он невольно отшатнулся, топор в его руках повернулся и ударом обуха сокрушил череп монгола, словно яичную скорлупу.

Матерясь, как последний извозчик, детектив озирался по сторонам, ожидая новых нападений. Затем вспомнил о девушке на дыбе.

Он наконец узнал ее.

— Джози Ла Typl Что вы здесь…

— Освободите меня! — прорыдала она. — Ради всего святого, освободите!

Справиться с дьявольским приспособлением было для Харрисона делом одной минуты. Но лодыжки и запястья девушки были прикручены крепкими веревками. Разрубив их, полицейский подхватил пленницу на руки и стиснул зубы при мысли о возможных переломах, вывихнутых суставах и разорванных сухожилиях, о перенесенных ею страданиях, но пытка, видимо, только началась и не успела нанести девушке непоправимого ущерба. Учитывая выпавшие на ее долю испытания, физическое состояние Джоэн могло бы оказаться намного хуже, однако она была охвачена безраздельной истерикой. Глядя на съежившуюся от страха, сотрясающуюся от рыданий и дрожащую в своей жалкой одежонке фигуру, он припомнил вызывающе гордую, самоуверенную и независимую красавицу, какой знал ее, и в изумлении покачал головой. Разумеется, Эрлик-хан умел заставить повиноваться своей деспотической воле.

— Бежим, — умоляла Джоэн в промежутках между бурными всхлипываниями. — Они вернутся — они же слышали шум…

— Бежим, — буркнул он, — только хотел бы я знать, где, черт подери, мы находимся?

— Не знаю, — прохныкала она. — Где-то в доме Зрлик-хана. Его немые монголы притащили меня сюда сегодня вечером по подземным ходам и тоннелям, соединяющим это место с разными частями города.

— Вот и славно, — откликнулся он, — значит, и мы могли бы убежать по ним куда-нибудь.

Схватив девушку за руку, он вывел ее в коридор и, неуверенно озираясь по сторонам, заметил ведущую вверх винтовую лестницу. Они бросились по ней, но вскоре оказались перед обитой незапертой дверью. Пройдя через нее, он попробовал закрыть ее на ключ, но попытка оказалась безуспешной, Ни один из ключей в связке не подходил к этому замку.

— Не знаю, слышали они нашу потасовку или нет, — пробормотал он, — разве что кто-то из них находился поблизости. Думаю, мы где-то в подвале.

— Нам никогда не выбраться отсюда живыми, — всхлипнула девушка. — Вы ранены, у вас на руках кровь…

— Подумаешь, царапина, — хмыкнул атлетически сложенный сыщик, украдкой ощупывая пальцами отвратительную рваную рану, сочившуюся кровью, пропитавшей насквозь и разодранную рубаху, и пояс брюк. Теперь, когда ярость его поостыла, он почувствовал боль.

Прекратив возиться с дверью, он ощупью побрел в кромешной тьме, ведя за собой девушку, присутствие которой ощущалось только по трепету нежной руки, вложенной в его ладонь. Затем он услышал ее судорожные всхлипывания.

— Это все я виновата! Я вас в это втравила! Друз, Али ибн-Сулейман…

— Знаю, — буркнул он, — Эрлик-хан рассказал. Но я никогда не подозревал, что именно вы напустили на меня этого безумного язычника с кинжалом. Или Эрлик-хан солгал?

— Нет, — простонала она. — Жозеф — мой брат. До сегодняшнего вечера я считала, что его убийца — вы.

Он сильно вздрогнул.

— Я? Я не убивал! И не знаю, кто его убил. Кто-то застрелил его — пуля, предназначавшаяся мне, пролетела у меня над плечом и попала в него. Это было во время облавы на банду Осман-паши.

— Теперь я знаю, — пролепетала она. — Но раньше все время считала, что вы говорите неправду. Думала, вы убили его, лично вы. Многие так говорили, понимаете. Я хотела отомстить. Выбрала способ, казавшийся абсолютно надежным. Друз меня не знает. Он ни разу меня не видел — когда был в сознании. Я подкупила содержателя притона наркоманов, где часто бывает Али ибн-Сулейман, чтобы тот окурил его черным лотосом. Затем за дело взялась я. Это очень похоже на гипноз. Должно быть, хозяин притона проболтался. Во всяком случае, Эрлик-хан узнал, как я использовала Али ибн-Сулеймана, и решил наказать меня. Возможно, он боялся, что друз наговорил много лишнего, пока был в угаре. Я тоже знаю слишком много для человека, не примкнувшего к организации Эрлик-хана. Я — мелкая рыбешка из Восточного квартала и крутилась подальше от сетей Ривер-стрит, пока сама не запуталась в них. Жозеф тоже играл с огнем и поплатился за это жизнью. Сегодня вечером Эрлик-хан назвал мне имя его настоящего убийцы. Это Осман-паша. И целился он тогда не в вас, а в Жозефа. Я вела себя, как последняя дура, и жизнь моя теперь не стоит ни цента. Эрлик-хан — властелин Ривер-стрит.

— Недолго он им останется, — прорычал детектив. — Мы уж как-нибудь отсюда выберемся, а потом я вернусь с ребятами из нашего отделения и очищу эту проклятую крысиную нору. Я покажу Эрлик-хану, что здесь Америка, а не Монголия. Когда я с ним разделаюсь…

Он остановился на полуслове, потому что пальцы Джоэн судорожно впились в его руку. Откуда-то снизу доносился неясный гул. Харрисон не знал, что находится под их ногами, но от одной мысли оказаться в западне на этой темной виляющей лестнице у него по коже побежали мурашки. Он зашагал быстрее, почти волоча за собой девушку, и, наконец, добрался до двери, оказавшейся также незапертой.

Именно в этот момент внизу зажегся свет, и он весь напрягся от долетевших до них пронзительных воплей. Далеко внизу виднелась толпа неясных теней, метавшихся в красноватых отсветах фонаря или факела. Можно было различить, как сверкали их белки, как поблескивала сталь.

Пулей влетев в дверь и с грохотом захлопнув ее за собой и Джоэн, он лихорадочно попытался подобрать ключ, чтобы запереть ее на замок, но, отказавшись от этой попытки, схватил девушку за руку и помчался по извилистому коридору, стены которого покрывали черные бархатные драпировки. Он не представлял, куда приведет их этот коридор. Он уже окончательно потерял ориентацию. Знал только, что на пятки им наступает смерть, страшная, неумолимая смерть.

Оглянувшись, он увидел, как озверевшая толпа заполняет коридор: это были желтолицые в шелковых куртках и мешковатых штанах, с обнаженными кинжалами наготове. Вдали перед ним маячила занавешенная портьерами дверь. Разметав тяжелые шелковые полотнища и волоча за собой девушку, он влетел в дверь, захлопнул ее и замер, охваченный леденящим душу отчаянием.

* * *

Они оказались в просторном зале, о возможности существования которого под заурядными крышами любого западного города Харрисон и подумать не мог. С резного потолка свисали позолоченные светильники, украшенные фантастическими фигурами драконов. Они отбрасывали золотистый свет на бархатные полотнища, которыми были завешены стены. По черному бархату повсюду змеились другие драконы, вышитые золотом, серебром и пурпурным шелком.

В нише подле двери располагался громоздкий, выше человеческого роста идол. Ноги изваяния были подогнуты по-турецки. Статую наполовину скрывала тяжелая лаковая ширма. Изваяние казалось самой непристойной, вульгарной пародией на человека, которую только могла породить человеческая фантазия.

Перед идолом находился низкий алтарь, над которым курилась спиральная струйка благовоний.

Однако Харрисону было не до идола. Его глаза были прикованы к фигуре, облаченной в длинное черное одеяние с капюшоном и восседавшей по-турецки на бархатном диване в противоположном конце зала, Они влетели прямиком в осиное гнездо. Вокруг Эрлик-хаиа в подобострастных позах сидели азиаты — китайцы, сирийцы и турки.

На мгновение находившиеся в зале тоже опешили, но их вывел из остолбенения злобный окрик Эрлик-хана, который вскочил со своего места и схватился за пояс. Другие, поднимаясь и крича, также хватались за оружие. За дверью, прямо у себя за спиной, Харрисон услышал шум погони. В этот миг он осознал и принял единственную отчаянную альтернативу немедленному плену. Метнувшись к идолу, он втолкнул Джоэн в пространство за ним, а потом и сам протиснулся в нишу. Теперь он оказался припертым к стенке. Отступать было некуда — оставалось ждать, держа наготове страшный топор. Он не надеялся, что ему удастся спастись, но, как загнанный охотниками в угол раненый волк, решил мужественно принять последний бой. Зеленая каменная глыба идола почти полностью блокировала проход в нишу. Лишь с одной стороны оставался узкий просвет между стеной и его уродливыми бедром и плечом. С другого бока щель была настолько маленькой, что в нее не прошла бы и кошка. Через щели в стоявшей перед идолом лаковой ширме Харрисону была видна вся комната, куда уже ворвалась толпа их преследователей. Ими руководил вооруженный топором Фэнг Йим — полицейский сразу узнал его.

Поднявшийся неистовый гвалт перекрыл властный голос Эрлик-хана, который говорил по-английски, на единственном общем для всей этой пестрой смеси народов языке:

— Они прячутся за богом; заставьте их выйти.

— Надо дать по ним очередь, — предложил смуглый, могучего телосложения громила. Харрисон узнал в нем турка Ак-Богу, феска которого никак не вязалась с остальным его одеянием. — Если мы останемся стоять здесь, то рискуем отправиться на тот свет. Он может перестрелять всех нас из-за ширмы.

— Болван! — Монгол чуть не задохнулся от ярости. — Он давно бы сделал это, будь у него оружие. Я запрещаю стрелять. Они могут спрятаться за изваянием, и понадобится слишком много выстрелов, чтобы выкурить их оттуда. Здесь вам не Камеры Тишины. Пальба произведет слишком много шума, одного выстрела на улице могут и не услышать, но одним здесь не обойтись. Он вооружен только топором; набросьтесь на него и изрубите на куски!

Ак-Бога, не раздумывая, бросился вперед. Остальные устремились за ним. Харрисон перехватил топорище поудобнее. Нападающие могли добраться до них только поодиночке.

Турок находился в узкой щели между идолом и стеной, когда Харрисон бросился к нему из-за огромной зеленой глыбы. Ак-Бога завизжал в предвкушении победы и занес для удара нож. Он закрывал собой весь проход, и из-за его плеча стоявшие за ним могли разглядеть только мрачное лицо Харрисона с бешено сверкающими глазами.

Харрисон ударил обухом прямо в лицо Ак-Боги, круша ему нос, зубы и подбородок. Турок пошатнулся, захлебываясь собственной кровью, и, полуослепленный ею, все же попытался ударить полицейского ножом, точно смертельно раненная пантера. Острое лезвие раскроило лицо Харрисона от виска до челюсти, но в то же мгновение опустившийся топор сокрушил грудную клетку турка. Отшатнувшись назад, умирающий повалился на спину.

Стоявшие за ним попятились от неожиданности. Харрисон, окровавленный, словно заколотый боров, снова спрятался за идола. Они не видели белого великана, притаившегося наготове под сенью божества, но видели Ак-Богу, испускающего последнее дыхание в луже крови по их сторону ширмы. Турок казался принесенной идолу кровавой жертвой, и зрелище это отрезвило даже самых неумолимых.

И теперь, когда дело зашло в тупик и сам Повелитель мертвых, казалось, пребывалв нерешительности, на сцену разыгравшейся трагедии выступил еще один персонаж. Открылась дверь, и в зал ворвалась экзотическая фигура. Харрисон услышал, как за его спиной испуганно охнула Джоэн.

Это был Али ибн-Сулейман. Он прошествовал по залу так, словно находился в собственном замке в загадочных окрестностях Джебель-Друза. Он сменил свой западный наряд. Теперь виски его опоясывала шелковая повязка с широкой золотой полосой. Его торс прикрывала просторная рубаха с поясом, из-под которой виднелись расшитые узорами туфли на серебряных каблуках. Его веки были накрашены сурьмой, отчего блеск глаз казался еще более жестоким, чем обычно. В руке друз сжимал длинную кривую саблю.

Харрисон отер кровь с лица и пожал плечами. Ничто больше не могло удивить его в доме Эрлик-хана, даже эта живописная фигура, которая, казалось, только что выплыла из восточного сна, навеянного опиумным дурманом.

Внимание всех было приковано к друзу, который шел по залу и казался еще более высоким и грозным в своем национальном костюме, чем в западном платье. Он не испытывал ни малейшего страха перед Повелителем мертвых, точно так же, как ранее — перед Хар-рисоном.

— Почему мне не сказали, что мой враг — узник в этом доме? — остановившись перед Эрлик-ханом, дерзко спросил он по-английски, на том единственном общем наречии, которым владели и он, и монгол.

— Тебя здесь не было, — грубо оборвал его Эрлик-хан, которому явно не нравилось поведение друза.

— Да, не было, но я недавно вернулся и узнал, что собака, которая прежде была Ахмед-пашой, сидит в западне в этой комнате. Ради такого случая я облачился в подобающее мне платье. — Повернувшись к Повелителю мертвых спиной, Али ибн-Сулейман подошел к идолу.

— Эй, неверный! — крикнул он, — выходи и прими удар моей стали! Вместо ожидающей тебя собачьей смерти, которую ты заслужил, я предлагаю тебе благородный поединок — твой топор против моего меча. Выходи, или я выведу тебя оттуда за бороду!

— У меня нет бороды, — насмешливо отозвался детектив. — Подходи и попробуй достать меня!

— Даже тогда, когда ты был Ахмед-пашой, ты был мужчиной, — нахмурился Али ибн-Сулейман. — Выходи сюда, где мы можем как следует воспользоваться оружием. Если ты убьешь меня, то уйдешь отсюда живым. Клянусь Золотым Тельцом!

— Могу ли я довериться ему? — пробормотал Харрисон.

— Друзы держат свое слово, — прошептала Джоэн, — но есть еще Эрлик-хан…

— Кто ты такой, чтобы раздавать обещания? — крикнул Харрисон. — Здесь распоряжается Эрлик-хан.

— Только не в вопросах моей личной мести! — последовал высокомерный ответ. — Клянусь честью, ни одна рука, кроме моей, не коснется тебя, а если погибну я, то тебя отпустят на свободу. Так я говорю, Эрлик-хан?

— Пусть будет, как ты желаешь, — ответил монгол, разводя руками в знак отказа влиять на развитие событий.

Джоэн судорожно стиснула руку Харрисона и горячо зашептала:

— Не верьте ему! Он не сдержит своего слова! Он предаст и вас, и Али, обоих! Он никогда не стремился к тому, чтобы друз вас убил, — и теперь он хочет наказать Али, сделав так, чтобы вас убил кто-то другой! Не надо, не надо…

— В любом случае нам крышка, — тихо сказал Харрисон, стирая пот и кровь, заливавшие ему глаза. — Пожалуй, стоит попытаться. Если я откажусь, они скоро опять полезут на нас, а из меня кровь хлещет так, что скоро я ослабею и не смогу драться. Воспользуйся случаем, девочка, и попытайся удрать, пока все наблюдают за мной и Али. — И он громко крикнул: — Со мной здесь женщина, Али. Отпусти ее, прежде чем мы начнем сражаться.

— Чтобы она привела тебе на выручку полицейских? — спросил Али. — Нет. Она умрет с тобой или останется жить, если ты победишь. Ты идешь?

— Иду, — ответил, скрежеща зубами, Харрисон. Перехватив поудобнее топор, он выскользнул из ниши, мрачный, мертвенно-бледный, с залитым кровью лицом и одеждой, мокрой от бурых кровавых пятен.

Али ибн-Сулейман пружинистой, упругой походкой начал приближаться к противнику. В его руке голубым огнем сверкало широкое лезвие кривой сабли. Борясь с внезапно навалившейся на него слабостью, Харрисон занес топор — но в этот момент раздался негромкий хлопок и что-то ударило его по голове, разом отняв у него способность двигаться. Он не заметил, как упал, но почувствовал, что лежит на полу. Сознание продолжало работать, но язык и тело отказывались повиноваться ему.

Словно через пелену до него долетел отчаянный вопль, и стрелой подлетевшая к нему фигурка в белом — Джоэн Ла Тур — упала на колени поме него и принялась судорожно ощупывать его тело.

— Собаки, собаки! — рыдала она. — Вы его убили! — Голос ее сорвался на крик: — Где же твое слово, Али ибн-Сулейман?

Со своего места на полу Харрисон видел над собой Али. Его кривая сабля все еще была занесена для удара, глаза метали искры, рот был широко раскрыт. Вся его фигура выражала одновременно удивление и ужас. А позади друза стояла безмолвная толпа, сбившаяся в кучу вокруг Эрлик-хана. В руках Фэнг Йима еще дымился уродливый пистолет с засаженным на ствол глушителем. На улице никто не услышал бы одиночного приглушенного выстрела. Из груди Али ибн-Сулеймана вырвался неистовый крик ярости.

— Мое слово! Моя честь! Клятва именем Золотого Тельца! Из-за тебя я ее нарушил! Ты опозорил меня перед неверным! Украл у меня и отмщение, и честь! Разве я пес, чтобы так обращаться со мной? Айя-Маруф!

Его вопли сменились кошачьим визгом, и он вихрем налетел на Фэнг Йима, сверкнула голубая сталь, и предсмертный вопль китайца захлебнулся в ужасном бульканье. Голова убитого скатилась с плеч и, фонтанируя струйками крови, глухо шмякнулась об пол и застыла в отвратительной ухмылке, казавшейся особенно зловещей в заливавшем помещение золотистом свете. С победным боевым кличем Али ибн-Сулейман рванулся к фигуре в длинном одеянии, сидевшей на диване. Люди в фесках и тюрбанах бросились врассыпную, освобождая друзу дорогу. Вновь полыхала голубая сталь, лилась кровь, раздавались отчаянные вопли.

Харрисон видел, как сабля друза, ярко блеснув отсветами золотых огней, обрушилась на прикрытую капюшоном голову Эрлик-хана. Повелитель мертвых скатился на пол. Пальцы его конвульсивно сжимались и разжимались.

Остальные обступили обезумевшего друза, нанося ему колющие и рубящие удары. Кольцо вокруг него становилось все более плотным, но, несмотря ни на что, в гуще этой тяжело пыхтящей, ревущей, матерящейся толпы продолжали метаться всполохи голубого огня, а окровавленная голубая сабля упорно продолжала рубить плоть, сухожилия, кости, и под топочущие ноги валились все новые изувеченные тела. Под напором сражающихся алтарь был опрокинут, и тлеющие благовония попали на ковры. Через мгновение пламя уже лизало настенные драпировки. Набирая силу и гудя, огонь охватил целую стену комнаты, но в пылу битвы никто не обращал на это внимания.

Харрисон почувствовал, как чьи-то тонкие руки ташат его по полу. Всхлипывая, судорожно переводя дыхание, но ни на минуту не ослабляя усилий, Джоэн упорно волокла неподвижное тело могучего полицейского в клубах удушающего, разъедающего глаза дыма. Вдруг детектив ощутил дуновение свежего ветра и почувствовал под собой не устланный коврами деревянный пол, а асфальт.

Он лежал в переулке, сверху на него лениво моросил дождь, а впереди поднималась стена, ставшая багровой в свете разбушевавшегося пожара. Сбоку от него тянулись развалины старых причалов, а на речной глади разгоралось алое зарево. До него донесся вой пожарных сирен, и он понял, что вокруг собирается возбужденная, шумящая толпа.

Жизнь, способность к движению медленно возвращались к его оцепеневшим членам. Он приподнял голову и увидел склоненную над ним Джоэн Ла Тур, не обращавшую внимания ни на капли дождя, ни на то, что тело ее было едва прикрыто полупрозрачной одеждой. По лицу девушки струились слезы. Увидев, что он пошевелился, она вскрикнула.

— Живой! Я чувствовала, что вы все-таки живы, но боялась, что они догадаются…

— Это контузия, — глухо отозвался он, — меня просто долбануло по голове. Пуля прошла по касательной. Вырубило меня на несколько минут — я прежде видел, как такое бывает… А вы меня вытащили…

— Пока они дрались между собой. Думала, что никогда не смогу отыскать выход… А вот и пожарные!

— Ят-Соиты! — с трудом проговорил он, силясь подняться. — В подвале восемнадцать китайцев. Господи, они же сгорят!

— Ничего не поделаешь! — печально откликнулась Джоэн Ла Тур. — Хорошо, что хоть мы сами спаслись. Он! — Толпа отпрянула, поскольку крыша начала оседать внутрь строения, вздымая при этом снопы искр. И тут из охваченных пламенем стен показалась ужасающая пошатывающаяся фигура. Это был Али ибн-Сулейман. Одежда свисала с него дымящимися, окровавленными лентами, не скрывая чудовищных ран. Он был буквально изрублен в куски. Его головная повязка куда-то исчезла, волосы вились тугими, влажными кольцами, а кожа, в тех местах, где ее не заливала кровь, была опалена или покрыта копотью. Он потерял свою кривую саблю, но рука его все еще сжимала кинжал, и стекавшая по нему кровь капала на землю.

— Эй! — превозмогая себя, хрипло крикнул он. — Ахмед-паша, я вижу тебя через огонь и дым! Несмотря на предательство монгола, ты жив! Это хорошо! Ты умрешь лишь от руки Али ибн-Сулеймана, который прежде был Амир Амином Иззедином! Я пролил свою кровь во имя чести, но она ничем не запятнана! Я — сын Маруфа, живущего на священной горе. Когда мой меч ржавеет, я заставляю его сверкать вновь, погружая его в кровь моих врагов!

Еле держась на ногах, он двинулся вперед, но у самых ног Харрисона рухнул лицом вниз, напоровшись при этом на собственный кинжал. Последним усилием перевернувшись на спину, он затих, устремив невидящий взор к небесам, обагренным заревом пожара.

Чёрная книга

— Три нераскрытых убийства за неделю — самое обычное дело на Ривер-стрит, — мрачно произнес Стив Харрисон, беспокойно переместившись в кресле.

Собеседница детектива молча зажгла сигарету. Харрисон заметил, что тонкие пальцы девушки дрожат. Джоэн была экзотически красива — брюнетка с гибкой фигурой, черными ресницами и яркими губами, напоминающими темные ночи и багровые восходы востока. Но сейчас в прекрасных карих глазах затаился страх. Только раз Харрисон видел Джоэн такой, и воспоминание об этом неприятно кольнуло его.

— Раскрывать убийства — твоя работа, — сказала Джоэн.

— Дай мне немного времени. В делах, касающихся Восточного квартала, нельзя торопиться.

— У тебя меньше времени, чем ты думаешь, — нервно ответила девушка. — Если не будешь слушать, что я тебе говорю, ты никогда не распутаешь эти убийства.

— Я тебя слушаю.

— Но не веришь. Ты решил, что я истеричка, общаюсь с призраками и бегаю от собственной тени.

— Послушай, Джоэн, — нетерпеливо воскликнул Харрисон. — Объясни, наконец, что происходит. Ты позвала меня к себе домой, потому что, по твоим словам, тебе грозит смертельная опасность. Я примчался, а ты говоришь загадками, рассказываешь о каких-то убитых на прошлой недели троих мужчинах… Я не вижу никакой связи между тобой и ними.

— Ты помнишь Эрлик-хана? — резко произнесла Джоэн.

— Мне кажется, я никогда его не забуду, — ответил Харрисон, непроизвольно прикоснувшись пальцами к тонкому шраму на лице, идущему от виска до низа подбородка. — Монгол, объявивший себя Повелителем мертвых. У него была идея фикс — объединить все восточные преступные сообщества Америки в одну огромную организацию, во главе которой встанет он сам. Возможно, он сделал бы это, если б его собственные люди не обратились против него.

— Эрлик-хан вернулся, — сказала Джоэн.

— Что?! — Харрисон изумленно посмотрел на нее. — Что ты такое говоришь? Я сам видел его мертвым, и ты — тоже!

— Я видела, как капюшон Эрлик-хана распался на две части, когда Али ибн-Сулеймаи ударил монгола мечом. Я видела, как Эрлик-хан повалился на пол и лежал неподвижно. Потом дом загорелся, крыша рухнула, и посреди пепла позже мы нашли лишь обгорелые кости. Тем не менее, Эрлик-хан вернулся.

Харрисон молчал, понимая, что Джоэн медленно подводит свою историю к разгадке: кровь Джоэн Ла Тур наполовину была восточной, а люди востока часто подходят к главному окольными пугями.

— Как умерли эти трое? — спросила она, зная об этом не хуже его самого.

— Ли-крин, китайский купец, упал с крыши собственного дома, — неохотно ответил Харрисон. — На улице слышали, как он кричал, а потом видели, как он со свистом рухнул на землю. Возможно, несчастный случай… Но пожилые китайские торговцы не лазают по крышам среди ночи. Ибрагима ибн Ахмета, сирийского антиквара, укусила кобра. Это тоже мог быть несчастный случай, но я уверен, что змею кто-то подбросил в дом сирийца через световой люк. Джекоба Коссову, левантийского торговца, зарезали в темном переулке. Грязные преступления, и ни в одном из них нет очевидных мотивов. Но на самом деле мотивы просто глубоко спрятаны — в трущобах Ривер-стрит. Когда я найду виновных в преступлениях, я открою и мотивы.

— И это все, что ты можешь сказать об этих убийствах? — воскликнула Джоэн нетерпеливо. — Неужели ты не видишь соединяющего их в одно целое звена? Все эти люди в прошлом так или иначе были связаны с Эрлик-ханом!

— Ну и что? — возразил Харрисон. — По-твоему, их убил призрак Эрлик-хана? Мы нашли кучу костей в пепле сгоревшего дома. В городе осталось много людей из банды Эрлик-хана, и, хотя гигантская организация распалась на части за неимением руководителя, оставшиеся в живых члены банды могли расплатиться со своими старыми должниками.

— Тогда почему они так долго ждали, чтобы отомстить? Прошел год с тех пор, как мы в последний раз видели Эрлик-хана. Говорю тебе, Повелитель мертвых сам, живой или мертвый, вернулся и покарал этих людей по каким-то причинам. Возможно, на этот раз они отказались выполнять его приказы. Пятеро приговорены к смерти. Трое уже мертвы.

— О каких пятерых ты говоришь? — удивился Харрисон.

— Смотри! — Джоэн вытащила из-под диванных подушек какой-то предмет и протянула его Харрисону.

Это был похожий на пергамент квадратный кусок черной глянцевитой бумаги. На листке четким уверенным почерком были написаны кровью пять имен, одно под другим. Под тремя верхними именами была подведена красная черта. Харрисон прочел вслух: «Ли-крин, Ибрагим ибн Ахмет, Джекоб Коссова». Два последних имени, еще не отмеченных, Харрисон не стал произносить: это были Джоэн Ла Тур и Стив Харрисон.

— Откуда у тебя это? — спросил детектив.

— Кто-то просунул под дверь сегодня ночью. Если бы двери и окна не были заперты, то утром полиция нашла бы эту бумажку приколотой к моему трупу.

— Но все равно не понимаю, что за связь между…

— Это страница из Черной Книги Эрлик-хана! — воскликнула Джоэн. — Книга мертвых! Я видела ее много лет назад, когда была под его властью. Он записывал в ней имена своих врагов — еще живых и уже убитых. Я открывала книгу накануне той ночи, когда Али ибн-Сулейман убил Эрлик-хана, — огромная кии-га в обложке из эбенового дерева, с черными блестящими страницами, скрепленными петлями из жадеита. Тогда этих имен в ней еще не было — новые пять имен вписаны после смерти Эрлик-хана… и это почерк его самого!

Как ни был удивлен Харрисон, внешне он этого не показал:

— А разве Эрлик-хан вел свои книги на английском?

— Нет, он писалпо-монгольски. Эта страница написана на английском специально для нас. Я знаю — мы обречены. Эрлик-хан никогда не предупреждал свои жертвы, если не был абсолютно уверен, что им не избежать гибели.

— Может быть, это подделка, — предположил детектив.

— Нет! Почерк Эрлик-хана подделать невозможно. Он сам написал эти имена. Он вернулся из мира мертвых! Ад не стерпел столь черной души, как у этого дьявола! — Обычное самообладание покинуло Джоэн, страх и тревога завладели ею целиком. Она нервно загасила наполовину выкуренную сигарету и сорвала целлофановую обертку с новой пачки, лежащей на столе. Достав тонкую белую сигарету, Джоэн бросила пачку на стол. Харрисон рассеянно подобрал ее и тоже взял сигарету.

— Наши имена в Черной Книге! Это смертный приговор, который обжалованию не подлежит! — она чиркнула спичкой, чтобы закурить, но Харрисон, громко выругавшись, выбил сигарету у нее из рук. Джоэн упала на диван, непонимающе уставившись на Харрисона, а тот схватил пачку и вытряхнул ее содержимое на стол.

— Где ты взяла это?

— А что? Я купила их на углу в аптеке, — пробормотала Джоэн, — я всегда покупаю там сигареты…

— Только не эти, — проговорил Харрисон. — Эти сигареты изготовлены специальным образом. Не знаю, как это делается, только я видел человека, свалившегося замертво от одной затяжки. Какая-то особая дьявольская смесь добавляется в табак и… Ты выходила из дома, чтобы позвонить мне…

— Я боялась, что телефон прослушивается, — сказала Джоэн. — Я спускалась на улицу, чтобы позвонить из будки.

— Думаю, пока ты звонила, кто-то побывал у тебя и подменил пачку. Я уловил странный запах, когда взял сигарету в рот. Я безошибочно узнал его. Понюхай сама, не бойся, яд опасен, только когда его зажигаешь.

Джоэн вдохнула запах сигареты и побледнела.

— Я говорила тебе! Ведьмы — непосредственная причина падения Эрлик-хана! Если бы ты не почувствовал запах яда, мы оба были бы сейчас мертвы, как Эрлик-хан и задумал!

— Да-а, — протянул Харрисон, — за тобой явно следят. Но я все равно не могу согласиться с тем, что это Эрлик-хан, потому что никто не выжил бы после такого удара по голове, который нанес Али ибн-Сулейман монголу, а в привидения я не верю. Но ты должна быть под защитой от того, кто так ловко уп равляется с отравленными сигаретами, пока я ненадолго отлучусь.

— А как же ты? Ведь твое имя тоже занесено в книгу.

— За меня не волнуйся, — заявил Харрисон. — Я сумею за себя постоять. — Он в самом деле выглядел неуязвимым: холодные голубые глаза, широкие, как у быка, плечи, мощная мускулатура, заметная даже под плащом.

— Это крыло здания практически изолировано от остальной части дома, — сказал детектив, — и третий этаж принадлежит только тебе?

— В этом крыле весь третий этаж мой, — ответила Джоэн. — Но сейчас во всем здании на третьем этаже, кроме меня, никто не живет.

— Великолепно! — с горькой усмешкой воскликнул Харрисон. — Можно спокойно прокрасться в дом и перерезать тебе горло, никого не побеспокоив. Это они и попытаются сделать, когда поймут, что сигареты не сработали. Тебе лучше переехать в отель.

— Это не поможет, — дрожа, произнесла Джоэн. Харрисон видел, что нервы у нее на пределе. — Эрлик-хан везде до меня доберется, В отеле, куда постоянно приходят и уходят люди, где на дверях плохие замки, ненадежные окна, бывают угечки газа и все такое, для него это будет гораздо удобнее.

— Ладно, тогда я приведу сюда отряд полицейских.

— Это тоже бесполезно. Эрлик-хан убил многих, и никакие полицейские не могли ему помешать. Полиции не понять, как он действует.

— Ты права, — прошептал Харрисон, с неприятным ощущением бессилия понимая, что присылка сюда людей из управления равнозначна подписанию смертного приговора. Конечно, абсурдом будет считать, что за всеми этими убийствами стоит проклятый мертвый монгол, однако… после того, что рассказала Джоэн, он не решился бы сообщить об этом в полицейском рапорте, чтобы не показаться сумасшедшим или лгуном. Мертвые не возвращаются — но то, что кажется абсурдным на Тридцать девятом бульваре, приобретает совсем другое звучание в зловещих лабиринтах Восточного квартала.

— Не оставляй меня! — глаза Джоэн расширились; лихорадочно дрожа, она схватила Харрисоиа за руку. — Мы можем держать оборону в доме! Пока один спит, другой будет следить! Не вызывай полицейских! Их тупость нас погубит. Ты много лет проработал в полиции и стоишь больше, чем все управление вместе взятое. Мой инстинкт, доставшийся по наследству от О восточных предков, говорит мне, что мы в смертельной опасности. Смерть рядом с нами, вокруг нас, подкрадывается все ближе, словно змея в темноте!

— Но я должен уйти, — нахмурился Харрисон. — Мы не можем забаррикадироваться и ждать, пока они заморят нас голодом. Я должен нанести ответный удар, выяснив, кто стоит за всем этим. Лучшая защита — нападение. Но и оставить тебя здесь без защиты я не могу. Черт! — Он сжал кулаки и повертел головой, словно разъяренный бык, не знающий, на кого броситься.

— Есть еще один человек в городе, которому я, кроме тебя, могу доверять, — внезапно проговорила Джоэан. — С ним я буду чувствовать себя надежнее, чем под охраной всей полиции города.

— Кто это?

— Хода-хан.

— Тот самый? Я думал он скрылся из города пару месяцев назад.

— Нет, он прятался на Левантийской улице.

— Но ведь он сам отъявленный головорез.

— Нет, по понятиям людей из его мира он не головорез а такой же достойный уважения человек, как ты или я. Просто он афганец, воспитанный на законах кровной мести. Он мой друг, и он умрет за меня.

— Я полагаю, это означает, что ты помогала ему скрываться от закона, — сказал Харрисон пристально взглянув на Джоэн. Та и не пыталась отвести глаза. Харрисон понимающе хмыкнул: что ж, Ривер-стрит — не Южный парк-авеню. Методы работы самого Хар-рисона не всегда соответствовали букве закона — зато почти всегда приносили результаты.

— Ты можешь связаться с ним? — коротко спросил он. Девушка кивнула.

— Отлично. Позвони ему и скажи, чтобы приезжал как можно скорее. Скажи, что полиция его не тронет и когда опасность будет позади, он беспрепятственно сможет вернуться в свое укрытие. Но после этого я вновь начну на него охоту. Звони по своему телефону. Он наверняка прослушивается, но надо попытаться. Я спущусь вниз и позвоню с почты. Запри дверь и не открывай никому до моего возвращения.

* * *

Дверь закрылась. Харрисон спускался по лестнице, напряженно всматриваясь в окружающий полумрак. Лифта в доме не было. Квартира Джоэн действительно находилась в изолированном от остального здания крыле. Напротив ее двери была глухая стена, и подняться к другим квартирам на этом этаже можно было только через вход с другой стороны здания.

Внезапно Харрисон тихо выругался: на первой же ступеньке под каблуком что-то захрустело. Это оказался маленький пузырек с какой-то жидкостью. Подозревая ядовитую ловушку, Харрисон осторожно осмотрел осколки и бесцветную лужицу, издающую острый мускусный аромат, но ничего опасного для жизни не обнаружил.

— Наверное, Джоэн обронила какое-то восточное благовоние, — решил он. Спустившись дальше без всяких помех, он быстро оказался в телефонной будке на почте, расположенной на первом этаже здания. Сонный клерк клевал носом за перегородкой.

Харрисон набрал номер начальника полиции:

— Хулихэн, ты помнишь того афганца, Хода-хана, который месяца три назад зарезал китайца? Да, тот самый. Слушай, я тут пригласил его для одного важного дела, так что скажи своим людям, чтобы не трогали его, если увидят. Быстро передай это всем как приказ. Да, я знаю, что незаконно, но дело того стоит. В данном случае нужно выбирать между тем, чтобы воспользоваться услугами скрывающегося от правосудия преступника или допустить, чтобы убивали законопослушных граждан. Сейчас я не могу сказать тебе, что происходит. Это дело касается только меня, и я завершу его своими методами. Хорошо, спасибо тебе.

Харрисон повесил трубку, несколько минут напряженно подумал о чем-то, затем набрал другой номер, совершенно не связанный с полицейским участком. На другом конце провода раздался скрипучий писклявый голос, приправленный жаргоном городских трущоб.

— Слушай, Джонни, — с обычной резкостью произнес Харрисон, — ты говорил, что у тебя есть догадки по поводу убийства Коссовы. Что-то серьезное?

— Да, босс! — голос в трубке захлебывался от волнения. — Я унюхал след, я не шучу! Не могу рассказать вам по телефону, какой он, и на улицу я не могу выйти. Но если вы подъедете ко мне в подвальчик Шан Янга, то услышите то, что отправит вас в полный нокаут!

— Буду у Шан Янга через час, — пообещал детектив. Выйдя из будки, он бегло осмотрел улицу: стоял обычный для Ривер-стрит туманный вечер. Звуки уличного движения доносились откуда-то издалека, из деловой части города сквозь туман тускло проглядывали фонари, изредка из сумрака возникали одинокие фигуры прохожих. «Сцена для убийства идеальная, — подумал Харрисон, — не хватает только актеров кровавой драмы».

Он вновь поднялся по лестнице. Лестница вела из почтовой конторы прямо на третий этаж этого крыла здания, минуя второй. Архитектура большинства зданий в Восточном квартале отличалась своеобразием. Люди здесь были одержимы идеей уединенности, и даже квартирные дома строились по этому принципу. Харрисон бесшумно ступал по толстому ковру, застилавшему ступени. Только на верхней ступеньке под ногой вновь хрустнули осколки стекла.

Харрисон постучал в дверь, ответил на напряженный вопрос Джоэн и вошел в квартиру, Джоэн выглядела все-таки немного успокоившейся.

— Я говорила с Хода-ханом. Он на пути сюда. Я предупредила его о том, что телефон может прослушиваться и что наши враги могут помешать ему досюда добраться.

— Отлично, — произнес детектив. — Пока ждем его, я осмотрю квартиру.

Квартира состояла из четырех комнат: гостиной, большой спальни и двух маленьких комнат — ванной и спальни для прислуги. Служанку Джоэн отпустила домой, когда поняла, что им грозит опасность. Параллельно всем комнатам шел коридор, и двери гостиной, большой спальни и ванной открывались в коридор. Таким образом, в коридоре было три двери. В гостиной было большое окно видом на восток, из которого просматривалась улица, и одно окно, ориентированное на юг. В спальне хозяйки окна выходили на юг, а в спальне прислуги — на юг и на запад. В ванной единственное окошко смотрело на запад и на маленький двор, окруженный лабиринтом темных улочек и заборов.

— Три внешние двери и шесть окон, за которыми придется следить, и все это на верхнем этаже, — пробормотал детектив. — Все-таки, я думаю, придется прислать сюда несколько копов, — добавил он, — однако прозвучало это не слишком уверенно. Он исследовал ванную, когда Джоэн окликнула его из гостиной: ей показалось, что кто-то скребется в наружную дверь. С пистолетом в руке Харрисон вышел в коридор. В коридоре не было ничего подозрительного. Детектив постарался успокоить девушку. Джоэн Ла Тур понимала, что в Восточном квартале необходимо заботиться о своей безопасности, и еще много лет назад приняла меры предосторожности против тайных врагов — если можно считать мерами предосторожности специальные замки и засовы на дверях. Окна были укреплены тяжелыми обитыми железом ставнями, в целях безопасности в квартире не было ни опускных дверей, ни световых люков, ни кухонного лифта.

— Ты выглядишь готовой к осаде, — заметил Харрисон.

— Так и есть. У меня припасено консервов на несколько недель. Я уверена, что вместе с Хода-ханом мы сможем держать оборону. Возвращайся сюда, если сможешь. Здесь безопаснее, чем в полицейском участке, — если, конечно, они не подожгут дом.

Тихое поскребывание в дверь заставило обоих обернуться.

— Кто здесь? — настороженно спросила Джоэн.

— Я, Хода-хан, открой, сагиба, — прозвучал низкий глубокий голос. Джоэн облегченно вздохнула и отперла дверь: высокая фигура на пороге величаво поклонилась и вошла внутрь.

Хода-хан был выше Харрисона и, хотя уступал американцу в массивности телосложения, был так же широк в плечах. Одежда подчеркивала жесткие линии его тела и тигриную гибкость движений. Его наряд представлял собой странное сочетание, которым, однако, никого нельзя было удивить на Ривер-стрит: тюрбан, возвышающийся над орлиным носом и черной бородой, шелковый халат до колеи, обычные брюки и шелковый пояс на тонкой талии, а на ногах — турецкие туфли.

Однако никакой самый мирный костюм не мог скрыть необузданность и дикость натуры афганца. Глаза его горели непривычным для цивилизованного человека огнем, мускулы выделялись под шелком халата, словно сжатые пружины. Харрисон чувствовал себя рядом с ним так, как будто в комнату прокралась пантера, тихая и спокойная с виду, но в любую секунду готовая к кровавой беспощадной битве.

— Мне казалось, ты покинул страну, — произнес Харрисон.

Афганец улыбнулся, белоснежные зубы блеснули сквозь черную бороду.

— Нет, сагиб. Сын собаки, которого я ударил ножом, еще жив.

— Тебе повезло, — заметил Харрисон. — Если бы ты убил его, то оказался бы на виселице.

— Иншаллах, — добродушно согласился Хода-хаи. — Но это было дело чести — иззат. Этот пес накормил меня свиным мясом. Но сейчас это не важно. Мемсагиба позвала меня, и я пришел.

— Хорошо. До тех пор, пока ей нужна твоя защита, полиция не тронет тебя. Но когда все закончится, дела пойдут обычным порядком. Я дам тебе время снова спрятаться, если захочешь, и буду ловить тебя, как всегда. Если же ты захочешь сдаться и предстать перед судом, я обещаю тебе максимальную снисходительность приговора.

— Ты говоришь честно, — произнес Хода-хан. — Я буду защищать мемсагибу и, когда наши враги умрут, ты и я возобновим вражду.

— Ты что-нибудь знаешь об этих убийствах?

— Нет, сагиб. Мемсагиба позвала меня и сказала, что ей угрожают монгольские собаки. Я быстро пришел сюда по крышам, чтобы не попасть в засаду. Никто мне не помешал. Но вот что я нашел под дверью.

Хода-хан открыл ладонь и показал кусочек шелка, вероятно, оторванный от пояса, на котором лежало нечто странное, раздавленное. Харрисон не понял, что это, а Джоэи вскрикнула с отвращением.

— Боже! Черный скорпион Ассама!

— Да. Его жало смертельно. Он бегал вверх и вниз по двери, стремясь попасть внутрь. Другой бы не заметил его, но я был настороже, так как сразу почувствовал на лестнице запах Цветка смерти. Я увидел эту тварь и раздавил его прежде, чем он успел ужалить меня.

— О каком Цветке смерти ты говоришь? — спросил Харрисон.

— О том, что растет в джунглях, где обитают эти паразиты. Цветок смерти привлекает скорпионов так же, как запах вина впечет пьяницу. К дверям тянулись следы, издающие аромат Цветка смерти. Если бы дверь открылась до того, как я убил скорпиона, он бросился бы на первого попавшегося на пути человека и укусил бы его.

Харрисон тихо выругался: он понял, что за бутылочка валялась у дверей Джоэн.

— Все ясно! Они подложили на ступеньку пузырек с соком цветка так, чтобы выходящий обязательно наступил на него. Я действительно раздавил пузырек и запачкал соком ботинки. Затем я спустился в почтовую контору, повсюду оставляя за собой следы с запахом. Я снова поднялся наверх, опять наступил на осколки и прошел в квартиру Какой-то негодяй внизу выпустил скорпиона — это значит, что пока меня не было, кто-то заходил в дом! И возможно, сейчас прячется где-то поблизости! Кто-то побывал на почте и пустил там скорпиона по следу… Я спрошу клерка…

— Он спит как убитый, — сказал Хода-хан. — Он не проснулся, когда я вошел и стал подниматься наверх. Что из того, что дом полон монголами? Двери крепкие, а я настороже! — Из-под халата он вытащил огромный кинжал — ярдом длиной, острый как бритва. — Я убивал им людей, — заявил он, кровожадно оскалившись. — Китайцев, индусов, одного русского и других. Эти монголы — собаки, недостойные хорошего клинка.

— Что ж, мне пора, — сказал Харрисон. — У меня назначена встреча, на которую я опаздываю. Я боюсь оставлять вас одних здесь, но мы не окажемся в безопасности до тех пор, пока я не уничтожу ядро банды — именно это я и собираюсь сделать.

— Они убьют тебя сразу, как только ты выйдешь на улицу, — убежденно проговорила Джоэн.

— Что ж, придется рискнуть. Если на квартиру нападут, позвоните, все-таки, в полицию, а также мне в подвальчик Шан Янга. Я вернусь сюда еще до рассвета. Я надеюсь получить информацию, которая даст возможность ударить прямо по тем, кто преследует нас.

Харрисон спускался по лестнице, испытывая неприятное чувство, что за ним наблюдают, и, тщательно осматривая ступени, словно они кишели черными скорпионами, прошел как можно дальше от разбитого стекла. Его мучило ощущение, что он не исполнил свой: долг полицейского, хотя знал, что друзья сами не захотели обращаться к полиции за помощью.

Клерк по-прежнему дремал за перегородкой. Харрисон потряс его за плечо, но тщетно: клерк не спал, а был накачан наркотиками. Однако, сердце его билось ровно — он был вне опасности. Времени оставалось слишком мало: если Джонни Клик прождет еще немного, то может запаниковать, удрать и забиться в какую-нибудь крысиную нору на несколько недель.

Поднимающийся от реки туман и бледный свет фонарей на улице производили зловещее впечатление, и детективу казалось, что в спину его в любую секунду может вонзиться нож или что его ожидает свернувшаяся змея на сиденье автомобиля. Но предчувствия не оправдались, несмотря на то, что в поисках бомбы Харрисон подиялсиденье и капот автомобиля. Успокоившись, наконец, он сел за руль и уехал, а Джоэн, смотревшая на него сквозь щель в ставнях, облегченно вздохнула.

* * *

Хода-хан, что-то одобрительно бормоча в бороду, проплелся по всем комнатам, погасил везде свети вернулся в гостиную, где оставил гореть лишь маленькую настольную лампу, отбрасывающую круг света в центре комнаты.

— Темнота мешает бандитам так же, как честным людям, — глубокомысленно произнес он, — а я вижу в темноте как кошка.

Он сидел, скрестив по-турецки ноги, возле двери в спальню, оставленной наполовину открытой. Его фигура сливалась с темнотой, Джоэн с трудом могла различить лишь тюрбан и горящие глаза, когда он поворачивал голову.

— Мы останемся в этой комнате, сагиба, — сказал он. — Потерпев неудачу с ядом и скорпионом, они, конечно, пришлют других людей. Приляг на диван и поспи, если можешь. Я буду настороже.

Джоэн повиновалась, но сон не шел. Ей казалось, что ее нервы взорвугся от напряжения. Тишина дома давила на нее, малейший шум на улице заставлял вздрагивать.

Хода-хан сидел на полу, похожий на статую, полный терпения и неподвижный как горы, среди которых он родился. Он вырос в грубом, далеком от цивилизации мире, где выживание зависит только от тебя самого, поэтому все пять чувств афганца были необыкновенно тонко развиты. Даже специально тренированные способности Харрисона меркли в сравнении с чувствительностью Хода-хана. Афганец все еще ощущал слабый аромат Цветка смерти, смешанный с едким запахом раздавленного скорпиона, слышали различал каждый звук внутри и снаружи дома, знал, какой из них естественный, а какой — нет.

Хода-хан услышал шорох на крыше задолго до того, как предостерегающе приложил палец к губам, что заставило Джоэн выпрямиться на диване. Глаза афганца блестели, как две фосфорические точки в темноте, зубы белели в диком оскале. Джоэн вопросительно посмотрела на него. Ее уши цивилизованной женщины ничего не воспринимали, но утонченный слух Хода-хана внимательно следил за крадущимися по крыше шагами. Наконец и Джоэн уловила какой-то шорох, но не могла точно, как Хода-хан, определить, откуда исходит звук. Хода-хан слышал, что кто-то пытается открыть ставни в окне ванной комнаты.

Ободряюще похлопав Джоэн по плечу, Хода-хан взметнулся с места, как леопард, и исчез в темноте коридора. Джоэн проверила свой маленький пистолет, слабо надеясь, что он ей поможет, и нащупала на столе бутылку вина, ощущая потребность подкрепить силы. Она дрожала всем телом, обливаясь холодным потом. Помня об отравленных сигаретах, она заколебалась, но то, что бутылка запечатана, почему-то успокоило Джоэн. Как только она откупорила бутылку и пригубила вино, знакомый особенный запах навел ее на мысль, что человек, поменявший сигареты, с таким же успехом мог подменить и нераспечатанную бутылку. Джоэн рухнула на диван, хватаясь за горло в приступе жестокого удушья.

Хода-хан не терял зря времени. Подкравшись к ванной, он понял, что там взламывают ломом окно — бесшумная работа, которую белый человек сделал бы не тише взрыва на металлической фабрике. Затем кто-то тяжело прыгнул из окна внутрь ванной комнаты. Хода-хан влетел в ванную, как тайфун, выхватив кинжал.

Желтолицый враг не успел сделать и шага, как афганец вспорол ему живот.

Из окна ванной свисала веревка. Афганец рванул ее, и еще один монгол свалился в ванную вместе с веревкой в руках. Значит, если у них нет запасной веревки, больше с крыши через это окно пока никто не залезет. Нож афганца вновь достиг цели: монгол скорчился на полу, и Хода-хан выхватил у него из-за пояса пистолет.

Со свирепым криком афганец распахнул дверь в коридор и пригнулся. В косяк вонзился топорик, отколов огромную щепку от дверей. Человек с топориком стоял у дверей спальни, и еще один в шелковой одежде мандарина ковырялся в замке гостиной. Афганец выстрелил в живот монгола с топориком. Мандарин пальнул из своего пистолета в афганца, но пуля просвистела мимо. Хода-хан не промахнулся и во второй раз, и пистолет выскочил из руки мандарина, превратившейся внезапно в кровоточащий обрубок. Монгол выхватил левой рукой из-за пояса длинный нож и двинулся на афганца.

Хода-хан попал ему в голову, монгол рухнул у самых его ног, а огромный нож вонзился в пол в дюйме от туфли афганца. Хода-хану понадобилась еще секунда, чтобы прикончить кинжалом раненного в живот монгола, — действиями афганца руководила беспощадная этика гор — и он вернулся в ванную и, не целясь, выстрелил в окно, хотя никто больше не пытался проникнуть внутрь. Пробежав через спальню, он зажег везде свет.

— Я убил собак, сагиба! — крикнул он. — Клянусь Аллахом, они попробовали свинца и стали! Остальные на крыше, им сюда пока не добраться. Но скоро на выстрелы сбегутся люди, как всегда поступают сагибы, и нам нужно подумать, что делать дальше и какую ложь сказать полиции. Помоги нам Аллах!

Джоэн Ла Тур стояла неподвижно, вцепившись в спинку дивана. Лицо ее побелело, как мрамор, и застыло с выражением ужаса, словно вырезанная из камня маска, расширенные глаза горели странным огнем.

— Аллах защитил нас от поганого шайтана! — воскликнул Хода-хан. — Что с тобой, сагиба?

Он бросился к ней, но дикий крик Джоэн заставил его остановиться и похолодеть.

— Не приближайся! — кричала она изменившимся голосом. — Ты дьявол! Вы все дьяволы! Я вижу тебя! Я слышу, как стучат твои копыта! Я вижу, как горят из темноты твои глаза! Убери от меня свои когтистые руки! — на губах ее показалась пена, она осыпала его проклятиями на английском и арабском языках так, что у Хода-хана волосы зашевелились на голове.

— Сагиба! — умолял он. — Я не дьявол! Я — Хода-хан! Я… — он протянул к ней руки, но девушка с диким визгом бросилась к дверям, срывая засовы. Хода-хан подлетел к ней, чтобы остановить, однако обезумевшая Джоэн действовала быстрее, чем он; выскочив из квартиры, она помчалась вниз по лестнице, не слыша его отчаянных криков.

* * *

Харрисон поехал прямо в подвальчик Шан Янга, находящийся в самом сердце Ривер-стрит и замаскированный под второсортную пивную. Было поздно. Лишь несколько бродяг слонялось у стойки бара. На месте бармена стоял незнакомый Харрисону китаец. Бармен равнодушно посмотрел на Харрисона и указал пальцем на заднюю дверь, прикрытую грязной занавеской, когда тот коротко спросил:

— Джонни Клик здесь?

Харрисон прошел по узкому плохо освещенному коридору и уверенно постучал в железную дверь, находящуюся на другом конце коридора. В тишине глухо скреблись под полом крысы. Стальной диск в центре двери повернулся, и в отверстии показался черный раскосый глаз.

— Открой, Шан Янг, — нетерпеливо произнес Харрисон, глаз исчез, и раздался скрип отодвигаемых засовов и цепочек.

Харрисон толкнул дверь и оказался в большой полутемной комнате, с грязным полом, серыми обоями, заставленной скамьями вдоль стен. В жаровне горел огонь. Шан Янг отвернулся и пошел к своему обычному месту за стойкой у стены — Харрисон едва бросил взгляд на знакомую фигуру, одетую в потертый шелковый пиджак, вышитый золотыми драконами. Детектив прекрасно знал, что находится в опиумном притоне и что лежащие на скамьях китайцы накурились опиума, но почему он еще не разогнал этот подвальчик, как другие притоны, мог бы ответить только сам Харрисон. Дело в том, что законы на Ривер-стрит не так ортодоксально рутинны, как, скажем, на Баскервиль-авеню. Иногда приходится жертвовать установленными правилами ради более значимых целей — особенно когда отвечаешь за соблюдение законов в целом районе (в который входит весь Восточный квартал) и когда весь груз лежит на одних плечах.

Душную комнату пронизывал характерный запах, который не могла заглушить даже вонь грязных тел, — влажный запах реки, проникающий во все притоны Ривер-стрит, поднимающийся от заплеванных полов, словно темный непостижимый дух самого квартала. Притон Шан Янга, как и многие другие, был построен возле реки, и задняя комната нависала на прогнивших сваях над самой водой. Харрисон вошел в соседнюю комнатушку и закрыл за собой дверь. Но приветствие детектива оборвалось на полуслове, он ошарашенно уставился на странное зрелище.

Комнатушка была грязная, почти голая, если не считать грубого стола, пары стульев и тусклой керосиновой лампы на столе. В желтоватом свете лампы Харрисон увидел Джонни Клика, стоящего неподвижно у противоположной стены. Руки Джонни были раскинуты в стороны, как на распятии, широко раскрытые глаза остекленели, а крысиное личико застыло в странном оскале. Ошеломленный взгляд Харрисона бродил по безмолвной фигуре, пока не замер от ужаса: ноги Джонни на несколько дюймов не доставали до пола… Детектив выхватил свой пистолет.

Джонни Клик был мертв, и лицо его так и закоченело искаженным от ужаса и боли. Джонни распяли, пригвоздив к стене железными клиньями за запястья и лодыжки, уши несчастного тоже были прибиты к стене, чтобы голова держалась прямо. Но не это убило Джонни Клика: обгоревшая ткань рубашки окружала черную дыру на том месте, где должно было биться сердце.

Почувствовав внезапный приступ тошноты, детектив выскочил в другую комнату, В ней, казалось, стало еще темнее и почти нечем дышать. Люди на скамьях лежали неподвижно и бесшумно, огонь в жаровне разгорался все ярче. Шан Янг склонился над стойкой так, словно перебирал костяшки счетов.

— Шан Янг! — резко прозвенел в тишине голос детектива. — Кто был в той комнате с Джонни Кликом?

Человек за стойкой поднял голову и посмотрел на Харрисона. Харрисон похолодел: это был не Шан Янг, а незнакомый монгол в пиджаке Шан Янга. Люди, лежавшие на скамьях, вскочили на ноги с неожиданной ловкостью — тоже не китайцы, а монголы, и их раскосые черные глаза не были одурманены наркотиками.

Выкрикнув проклятие, Харрисон прыгнул к двери, ведущей в коридор, но монголы бросились к нему. Харрисон выстрелил — ближайший монгол закачался и упал. Через секунду свет погас, жаровня была опрокинута, и в кромешной темноте куча тел навалилась на детектива. Ногти царапали его горло, озверелые руки рвали тело, и чей-то свистящий голос отдавал приказания.

Левая рука Харрисона работала как поршень, круша плоть и кости, правая рука с пистолетом действовала как дубинка. Он силился добраться до двери в темноте, таща на себе массу обвивших его тел. Он пробирался к выходу, а невидимые враги держали его, словно сама тьма обросла вдруг костями и мускулами. К горлу Харрисона подобрался нож, ужалив кожу, затем шелковый шнур затянулся на шее, впиваясь все глубже в тело. Наконец Харрисоиу удалось нажать на курок, одно из тел упало, и хватка врагов чуть ослабла. Глубоко вздохнув, Харрисон с усилием разорвал шнурок — но груда тел опрокинула его на пол, и что-то тяжелое опустилось на его голову. Харрисону показалось, что из глаз у него брызнул сноп искр, и он потерял сознание.

Придя в себя, Харрисон почувствовал запах реки, смешанный с запахом запекшейся крови. Кровь, как оказалось, была его собственная: на голове было несколько глубоких ссадин. Он попытался поднять руку и обнаружил, что крепко связан. Свеча на полу слепила глаза и мешала разглядеть, где он находится, но постепенно окружающее предстало перед ним в правильных пропорциях и предметы выступили из небытия.

Он лежал в большой комнате с каменными небелеными стенами и новым деревянным некрашеным полом. Потолок был тоже каменный с голыми массивными балками и с открытым люком в центре, сквозь который Харрисон заметил несколько звезд. Из люка веяло свежим речным воздухом. Комната была абсолютно пустой: ни мебели, никаких предметов, кроме свечи. Харрисон выругался, подозревая, что бредит, потому что все вокруг казалось каким-то нереальным.

Он попытался сесть, но голова его закружилась, и он откинулся назад, снова свирепо выругавшись. Из люка выглянуло квадратное желтое лицо с раскосыми глазами, подразнило его, состроив гримасу, и исчезло. Внезапно скрипнула дверь. Харрисон повернулся к вошедшему.

Стив Харрисон содрогнулся: однажды он уже лежал вот так на полу, связанный и беспомощный, глядя на одетую в черное высокую фигуру с блестящими из-под капюшона раскосыми глазами… Но этот человек мертв, Харрисон видел, как на него обрушился меч сумасшедшего Друза.

— Эрлик-хан! — прошептали пересохшие губы Харрисона.

— Да! — ответил знакомый низкий голос, заставлявший когда-то холодеть Харрисона. — Эрлик-хан, Повелитель мертвых.

— Ты человек или призрак? — спросил Харрисон.

— Я жив.

— Но Али ибн-Сулейман убил тебя! — воскликнул детектив. — Он ударил тебя по голове острым, как лезвие, мечом. Али ибн-Сулейман был сильнее, чем я. Он нанес удар в полную силу. Твой капюшон разлетелся пополам…

— И я упал замертво весь в крови, — закончил Эрлик-хан. — Но стальной шлем, который я всегда ношу под капюшоном, спас мне жизнь, как и много раз до этого. Ужасный удар расколол шлем сверху и повредил мне череп, я был контужен, но остался жив. Несколько верных мне людей, спасшихся от Друза, пронесли меня через подземный ход под домом, поэтому я не погиб в огне. Много недель я лежал без сознания, как мертвый, пока из Монголии не приехал один мудрый человек, поставивший меня на ноги. Теперь я возобновлю свой незаконченный труд. Многое придется восстанавливать. Многие из моих подданных забыли, кто стоял над ними. Некоторым придется напомнить, кто их хозяин.

— Ты уже напомнил нескольким, — произнес Харрисон саркастически.

— Да. Надо было с кого-то начать. Один упал с крыши, другого укусила змея, третий напоролся на нож в темном переулке. Потом пошли вещи посерьезнее. Джоэн Ла Тур предала меня в былые времена. Она знает слишком много секретов. Ей суждено умереть. Для того чтобы она могла вкусить ужас предчувствия смерти, я послал ей страницу из моей Книги мертвых.

— Твои подонки убили Клика, — с ненавистью произнес Харрисон.

— Конечно. Телефон девчонки прослушивался. Я сам слышал твой разговор с Кликом, поэтому тебя не тронули, когда ты вышел из дома. Я знал, что ты в моих руках. Мои люди заняли подвал Шан Янга. Больше ему не понадобится пиджак. В него оделся мой человек, и ты не узнал его. Клик прознал о моем возвращении — все осведомители чертовски умны. Но у него было достаточно времени для сожалений. Смерть тяжела, когда раскаленный добела железный прут проходит сквозь грудь. — Харрисон молчал. Монгол продолжал:

— Я написал твое имя в книге потому, что ты — мой самый опасный противник. Это из-за тебя Али ибн-Сулейман поднял против меня бунт. Я восстанавливаю свою империю и хочу сделать ее еще более могучей, Центр управления будет на Ривер-стрит. Я создам политический аппарат, чтобы править городом. Люди, стоящие у власти, пока не подозревают о моем существовании. Если всех их убрать, то нетрудно будет найти новых людей — тех, кто неравнодушен к шуршанию купюр.

— Ты сумасшедший, — произнес Харрисон. — Контролировать все городское правительство из подвальчика на Ривер-стрит?

— Так будет, — спокойно произнес монгол. — Я ударю, как кобра из темноты. Жить будут только те, кто подчинится моему доверенному лицу. Это будет белый человек, его будут считать персоной, обладающей властью, в то время как я останусь невидимым за его спиной. Это мог бы быть ты, если б был чуть умнее.

Монгол вытащил из-под плаща толстую с черной глянцевой обложкой книгу и пролистал страницы, соединенные зелеными петлями из жадеита. Все страницы покрывали багровые буквы.

— Моя Книга мертвых, — сказал Эрлик-хан. — Многие имена уже вычеркнуты, многие добавлены с тех пор, как я пришел в себя. Некоторые тебя заинтересуют: это имена мэра, начальника полиции, прокурора округа и многих членов городского управления.

— Удар по башке повредил твои мозги, — рявкнул Харрисон. — Ты думаешь, что способен заменить все правительство города и запросто избавиться от стольких людей?

— Конечно. Все эти люди умрут по-разному и постепенно, а их места займут мои ставленники. Через год весь город будет в моих руках, и никто не сможет мне помешать.

Глядя на странную фигуру, скрывающую лицо под капюшоном, Харрисон с содроганием понял, что монгол действительно сумасшедший. Здоровому человеку подобные планы просто не могли прийти в голову. И монгол был опасен, как обезумевшая кобра. Его план, конечно же, обречен, но в руках у него жизни очень многих людей. Долг Харрисона — защищать город от любой угрозы, порожденной Восточным кварталом, а он лежит здесь связанный и беспомощный перед этим убийцей. Харрисон выругался в бессильной ярости.

— Ну что, человек насилия, — презрительно проговорил Эрлик-хан. — Варвар! Ты полагаешься насилу оружия и хочешь уничтожить власть тайной империи силой своих кулаков! Рука, не направляемая смыслом, наносит слепые удары! Что ж, ты ударил в последний раз. Чувствуешь, как пахнет рекой? Скоро ее воды сольются с твоим дыханием.

— Где мы? — спросил Харрисон.

— На окраине города, на острове, где начинаются болота. Когда-то здесь были склады и фабрика, но город стал расти в другом направлении, и это место забросили. За двадцать лет оно превратилось в развалины. Через доверенное лицо я купил остров и теперь восстанавливаю для себя старый каменный дом, который стоял здесь еще до постройки фабрики. Никто ничего не знает, потому что все делают мои люди и никто никогда не приедет на заболоченный остров. Дом не виден с реки, заслоняемый руинами складов. Тебя привезли сюда на моторной лодке прямо от притона Шан Янга. Вторая лодка доставит сюда Джоэн Ла Тур.

— До нее не так-то легко добраться, — проговорил детектив.

— Доберемся. Правда, она позвала на помощь этого волка, Хода-хана, и моим людям действительно не удалось убить его по дороге к ней. Полагаю, ложное чувство доверия к афганцу подвигло тебя на встречу с Кликом. Я думал, что ты останешься в доме, чтобы защищать девчонку.

Где-то вдали прозвучал гонг. Эрлик-хан удивленно поднял голову и закрыл Черную Книгу.

— Я потратил на тебя много времени, — сказал Эрлик-хан. — Когда-то я уже попрощался с тобой в одной из моих тюрем, но фанатик Друз спас тебя. На этот раз никто не помешает моим планам. Здесь нет никого, кроме монголов, для которых единственный закон — моя воля. Я ухожу, но ты недолго будешь один. Скоро ты кое с кем встретишься.

Похожая на призрак фигура удалилась с леденящим душу хохотом. Щелкнул замок, и воцарилась тишина.

Внезапно раздался сдавленный крик. Он доносился откуда-то снизу и повторился несколько раз. Харрисон вздрогнул: тот, кто хоть раз побывал в больнице для душевнобольных, не мог не узнать этих звуков. Так визжат сумасшедшие женщины. После этого крика тишина стала давящей и зловещей.

Харрисон старался успокоить себя, и в этот момент из люка снова выглянула голова оскалившегося монгола.

— Скалься, желтая обезьяна! — рявкнул Харрисон, силясь разорвать веревки так, что вены выступили у него на висках. — Если б у меня были свободны хотя бы руки, я задвинул бы твою улыбку туда, откуда у тебя должен расти свиной хвост, ты… — и Харрисон подробно прошелся по всей родословной монгола, останавливаясь на наиболее интересных деталях его происхождения; в середине этой тирады ухмылка монгола внезапно изменилась на рычание, и голова исчезла, а через секунду сверху раздался звук, похожий на удар топора.

В люке показалось другое лицо — дикое, чернобородое, с горящими налитыми кровью глазами, увенчанное растрепанным тюрбаном.

— Сагиб! — прошипело лицо.

— Хода-хан! — вскричал детектив, пораженный. — Какого дьявола ты тут делаешь?

— Тихо! — прошептал афганец. — Проклятые шайтаны услышат!

Он сбросил вниз конец веревочной лестницы и быстро спустился, бесшумно приземлившись на пол босыми ногами. В зубах он держал окровавленный кинжал.

Хода-хан мгновенно перерезал тугие веревки на теле детектива. Афганец слегка дрожал от возбуждения, зубы его сверкали сквозь черную бороду, как волчьи клыки.

Харрисон сел, потирая опухшие запястья.

— Где Джоэн? Говори, где она?

— Здесь! В этом проклятом логове!

— Но…

— Это она кричала несколько минут назад, — перебил афганец. Харрисон содрогнулся от ужасного-предчувствия.

— Но кричала сумасшедшая! — прошептал он.

— Сагиба сошла с ума, — мрачно проговорил Ходаг хан. — Выслушай, сагиб, и потом рассуди, кто во всем этом виноват. Когда ты ушел, проклятые спустили на веревке человека с крыши. Я его убил и убил еще троих, которые ломились в двери. Но когда я вернулся к сагибе, она меня не узнала. Она убежала от меня на улицу, где, наверное, в засаде сидели еще дьяволы, потому что как только сагиба крича выскочила на тротуар, из тумана выехал большой автомобиль, из него высунулась рука и затащила сагибу внутрь так, что я не успел ее схватить. Я видел проклятое желтое лицо в свете фонаря.

Зная, что сагиба предпочла бы умереть от пули, чем оказаться в их руках, я стрелял в машину из пистолета, но они неслись, как шайтан от лица Аллаха, и я не знаю, попал ли в кого-нибудь или нет. Потом я разорвал на себе одежду и проклял день моего рождения, ибо не мог преследовать их бегом. Но Аллах послал мне автомобиль — какой-то юноша в вечернем наряде, должно быть, возвращающийся с вечеринки, по воле Аллаха был охвачен любопытством: увидев меня в горе на обочине дороги, он остановился.

Поблагодарив Аллаха, я прыгнул в автомобиль и, приставив нож к ребрам юноши, попросил его ехать очень быстро, и он повиновался в большом страхе. Машина нечестивцев уже исчезла из виду, но наконец я снова заметил ее и заклинал юношу ехать быстрее, так что машина неслась, как колесница Пророка. Потом я увидел, что машина язычников остановилась на берегу. Я заставил юношу тоже остановиться, и он выпрыгнул из машины и в ужасе убежал прочь.

Я бежал в темноте, желая пролить кровь неверных, но прежде чем я добрался до берега, монголы вышли из автомобиля, неся связанную и с кляпом во рту сагибу, сели в моторную лодку и понеслись по реке в сторону острова.

Я метался по берегу, как безумный, и готов был Проситься до острова вплавь, несмотря на дальнее расстояние, но неожиданно заметил прикованную к свае лодку с веслами. Воздав хвалу Аллаху, я перерубил цепь ножом — видишь эти зазубрины на лезвии? — и поплыл за проклятыми с большой скоростью.

Они были намного впереди меня, но по воле Аллаха мотор лодки заглох почти у самого берега. Я слышал, как они ругаются на своем поганом языке, и хотел тихо подойти к ним, чтобы незаметно напасть и убить. В темноте меня не было видно, а из-за собственного шума они не могли услышать плеск весел, но когда я уже почти приблизился к ним, мотор снова заработал. Неверные опять обогнали меня, и я видел издали, что они понесли сагибу в развалины.

Я сошел на берег и хотел броситься на них, но язычники быстро скрылись за дверью каменного дома, в котором мы сейчас находимся. Его окружает стальной забор с острыми как бритва пиками по краям, но тому, кого ведет Аллах, нельзя помешать. Я перелез через забор, всего лишь порвав одежду. Внутри была вторая стена, каменная, но полуразрушенная.

В темноте я незаметно подкрался к дому и увидел, что на окнах решетки, а двери железные и, кроме того, на первом этаже полно вооруженныхлюдей. Я забрался сюда по угловой стене, это было трудно, но я сумел залезть на крышу — в том месте она плоская, с парапетом. Наблюдательна крыше был слишком занят тем, что дразнил своего пленника, поэтому он не замечал меня до тех пор, пока мой нож не отослал его в ад. Вот его кинжал — у него не было пистолета.

Харрисон взял протянутый ему изогнутый узкий клинок.

— Но в чем причина сумасшествия Джоэн?

— Сагиб, на полу валялись откупоренная бутылка вина и рюмка. У меня не было времени проверить вино, но я уверен, что оно было отравлено соком черного граната. Она не могла выпить много, потому что тогда сразу бы умерла с пеной на губах, как бешеная собака. Но если выпить чуть-чуть, то человек лишается рассудка. Черный гранат растет в джунглях Индокитая, белые люди не верят в это, но это правда. Три раза я видел, как мужчины и женщины сходили с ума от одного глотка сока черного граната. Я бывал в той проклятой стране, где растет черный гранат.

— Господи! — сжав железные кулаки, воскликнул Харрисон, глаза его загорелись яростью. — Наверное, она уже мертва. Но мертва она или жива, я отправлю Эрлик-хана в ад! Попробуй открыть дверь.

Дверь была сделана из тяжелого тика, обитого бронзой.

— Заперта, — прошептал афганец. — Придется выламывать.

Он уже приготовился ударить дверь плечом, как внезапно замер, выхватив свой кинжал.

— Кто-то идет сюда! — сказал Хода-хан, и Харрисон, спустя несколько секунд, тоже услышал чью-то кошачью поступь.

Харрисону пришла в голову неожиданная идея. Он толкнул Хода-хана за дверь, а сам улегся на полу, набросив кусок веревки на лодыжки и сложив руки за спину так, словно он по-прежнему связан по рукам и ногам. Бросив на него беглый взгляд, нельзя было сразу заметить обман. Хода-хан все понял и довольно улыбнулся.

Харрисон действовал с быстротой натренированного полицейского и проделал все за несколько секунд совершенно бесшумно. Через мгновение в замке повернулся ключ, и дверь распахнулась. На пороге стоял монгол огромного роста с наголо обритой головой и бесстрастным лицом, похожий на медного идола. В одной руке он держал какой-то странный чурбан из эбенового дерева, а в другой — булаву, как у всадников Чингисхана, прямую железную дубинку с шаром на конце, утыканным шипами, и с набалдашником на другом конце, чтобы не соскальзывала рука.

Монгол не заметил Хода-хана, потому что тот притаился за широко открытой дверью. Афганец не бросился сразу на монгола, так как не видел, один он или за ним войдет еще несколько человек. Но монгол был один и на свою беду не побеспокоился закрыть дверь. Он шагнул к лежащему на полу детективу и слегка нахмурился, когда увидел свисающую из люка лестницу — однако и это не вызвало в кем подозрений и не заставило хотя бы окликнуть человека на крыше.

Он не проверил веревки Харрисона. По-видимому, он был так уверен в неприступности острова, что бдительность его притупилась. Он сел рядом с Харри-соиом. В этот момент Хода-хан сделал шаг из-за двери, бесшумно, как пантера.

Прислонив булаву к ноге, монгол схватил детектива за рубашку на груди, приподнял и положил его голову на эбеновый чурбан. В эту секунду железные пальцы Харрисона обхватили бычью шею монгола.

Монгол даже не вскрикнул: лицо его побагровело от удушья, он рванулся назад, таща за собой Харрисона, но не в силах расцепить его мощную хватку. Нож Хода-хана вонзился в спину монгола, и кончик ножа показался из груди убитого.

Харрисон схватил булаву, довольно усмехнувшись: это оружие больше соответствовало его темпераменту, чем кинжал, который дал ему Хода-хан. Назначение ее не вызывало сомнения: если бы не Хода-хан, мозга Харрисона были бы перемолоты ударами утыканного шипами набалдашника и заполнили бы углубление в эбеновой плахе, так удобно приспособленной под размеры человеческой головы. Эрлик-хан за свою жизнь изобрел много разнообразных способов убийства — от простых и несложных до изощренно жестоких и утонченных.

— Дверь открыта, — сказал Харрисон. — Бежим!

Ключей на теле монгола не было. Харрисон сомневался, подойдет ли ключ, торчащий в двери, к другим замкам в ломе, но захватил его на всякий случай и запер дверь, чтобы тело монгола не обнаружили сразу.

Они выбежали в темный коридор, такой же голый и недостроенный, как все в этом доме. Спустившись по лестнице, они побежали по другому, еще более узкому коридору. Хода-хан видел в темноте как кошка, и они двигались бесшумно и уверенно. Неожиданно Харрисон нашел дверь: его рука случайно натолкнулась на углубление в стене. Она была маленькой, узкой — человек едва мог проскользнуть в нее. По-видимому, по окончании строительства потайная дверца была бы замаскирована каким-нибудь гобеленом.

Хода-хан нетерпеливо подталкивал Харрисона вперед, когда откуда-то снизу донесся шум. Возможно, кто-то шел по коридору в их сторону. Харрисон надавил на дверцу — она даже не скрипнула — и нащупал за ней ступеньки. Оба проскользнули внутрь и закрыли за собой дверь. Вокруг было темно, как в гробу. Харрисон чиркнул спичкой — ступеньки вели вниз.

— Должно быть, дом строится наподобие замка, — прошептал Харрисон, спускаясь все ниже и прикидывая, насколько толстыми могут быть стены. Спичка потухла. Даже афганец не мог уже ничего разглядеть в такой темноте. Внезапно оба остановились. Они находились приблизительно на уровне второго этажа, и из-за внутренней стены доносились голоса. Харрисон шарил по стене в поисках второй дверцы или отверстия для подглядывания и подслушивания, но тщетно. Припав к стене ухом, он, как и афганец, начал разбирать, что говорилось внутри.

Первый низкий и гулкий голос принадлежал, оез сомнения, Эрлик-хану. Второй, жалобный, что-то бессвязно бормочущий, бросил в пот Харрисона.

— Нет, — сказал монгол. — Я вернулся не из ада, как представляется твоему варварскому сознанию, а из тайного убежища, куда не добраться вашей тупой полиции. Я избежал смерти благодаря шлему, который никогда не снимаю. Ты не понимаешь, как попала сюда?

— Да, я не понимаю! — голос Джоэн Ла Тур прозвучал истерично, но, без сомнения, в нем больше не было ноток безумия. — Я помню, как открыла бутылку вина и, сделав из нее один глоток, догадалась, что кино отравлено. Потом все исчезло, я не помню ничего, кроме огромных черных стен и каких-то уродливых скачущих в темноте силуэтов. Целую вечность я бежала по темным коридорам…

— Это галлюцинации безумия, вызванного соком черного граната, — сказал Эрлик-хан.

Хода-хан шепотом призывал проклятия на голову монгола, а Харрисон свирепо толкал афганца в бок локтем, приказывая замолчать. — Если б ты выпила чуть больше, то сдохла бы, как бешеная собака. Но ты лишь потеряла рассудок. Я знаю противоядие, я вернул тебе разум.

— Зачем? — непонимающе простонала девушка.

— Затем, что я не желаю, что бы ты угасла, как свеча во тьме, моя прекрасная орхидея. Я хочу, чтобы ты была в здравом уме и твердой памяти, чтобы ты испила до дна чашу страданий и предсмертной агонии. Твоя смерть будет долгой и такой же изысканной, какую я изобрел для этого быка — твоего друга Харрисона. Его смертный приговор подписан.

— Подписать легче, чем привести в исполнение, — ответила Джоэн, внезапно ощутив прилив силы духа.

— Казнь уже свершилась, — невозмутимо заявил монгол. — К Харрисону приходил палач, и в эту минуту голова твоего друга напоминает раздавленное яйцо.

— О Господи! — полный горя стон вырвался из груди Джоэн, и Харрисон едва сдержался, чтобы не выкрикнуть, что все это ложь.

Внезапно Джоэн вспомнила еще что-то, мучающее ее:

— Хода-хан! Что ты сделал с Хода-ханом? — Афганец сжал железными пальцами плечо Харрисона, услышав свое имя.

— Когда мои люди увозили тебя, им было некогда заниматься афганцем, — ответил монгол. — Они не ожидали взять тебя живой, и когда судьба распорядилась иначе, они слишком спешили. Он ничего не значит. Правда, он убил четырех моих лучших людей, но это же сделал бы и дикий волк. Он туп. Что он, что детектив — просто безмозглая груда мускулов, беспомощная перед таким мощным интеллектом, как мой. Я позабочусь об афганце. Его труп бросят в выгребную яму.

— Аллах! — Хода-хан дрожал от ярости. — Лжец! Я скормлю твои желтые кишки крысам. — Казалось, взбешенный мусульманин готов проломить стену, чтобы броситься на монгола.

Детектив продолжал ощупывать поверхность стены в поисках двери, но тщетно. Эрлик-хан еще не ус-пелповсюду снабдить свой недостроенный дом потайными ходами наподобие крысиных лазов, как он всегда делал.

Монгол хлопнул в ладоши, и за стеной послышался стук шагов нескольких человек, вошедших в комнату. Раздался какой-то приказ на монгольском, затем резкий испуганный крик боли и звук захлопнувшейся двери. Детектив и афганец поняли, что комната за стеной опустела. Харрисон бился в бессильной ярости: они замурованы в этой проклятой стене, а Джоэн Ла Тур увели, чтобы подвергнуть мучительной смерти.

— Валлах! — стонал афганец. — Они ее сейчас убьют! Клянусь бородой Пророка! Я сожгу этот проклятый Аллахом дом! Я залью огонь монгольской кровью! Во имя Аллаха, сагиб, есть же какой-то выход!

— Бежим! — крикнул Харрисон. — Где-нибудь должна быть еще дверь!

Они снова бросились вниз по лестнице, и примерно на уровне первого этажа рука Харрисона наткнулась на дверь. Как только пальцы его коснулись двери, она сразу подалась внутрь и отворилась: это на шум высунулась бритая монгольская голова. Харрисон обрушил на голову булаву, монгол упал замертво. Детектив бросился в комнату, не размышляя, сколько человек в ней может оказаться. Но в комнате было пусто.

На полу лежал толстый ковер, на стенах висели черные бархатные гобелены, дверь из тика была обита бронзой и украшена золотой аркой. Босой, в растрепанном тюрбане, с испачканным кровью кинжалом, Хода-хан представлял странный контраст на фоне этой роскоши.

Не зная дома, Харрисон толкнул наугад первую попавшуюся дверь и увидел широкий коридор, застеленный коврами, с такими же гобеленами на стенах, как в комнате. На другом конце коридора, где висел занавес от потолка до самого пола, исчезала толпа монголов — они скрылись за занавесом, все в черном, со зловеще склоненными головами, словно свита привидений. Никто из них не обернулся.

— За ними! — бросил Харрисон. — Наверное, они идут поучаствовать в казни…

Хода-хан уже мчался по коридору, как ураган смерти. Ковер заглушал их шаги так, что даже толстые ботинки Харрисона не производили ни звука. Происходящее несло на себе какой-то странный отпечаток нереальности — словно в кошмарном сне, где действуют сверхъестественные законы и силы. У Харрисона промелькнула мимолетная мысль, что подобное возможно лишь в Восточном квартале, где насилие и смерть — в порядке вещей. Эрлик-хан выпустил на свободу силы хаоса и безумия, водоворот убийства и мести охватил умы людей, лишив их всех остальных желаний.

Хода-хан готов был броситься на врагов за занавес — он занес нож и набрал в легкие воздуха для оглушительного крика, но Харрисон схватил его, приказывая не двигаться. Мускулы афганца под рукой детектива были словно скрученные железные прутья. Афганец внял голосу разума и остановился.

Оттолкнув его, Харрисон осторожно заглянул за занавес. За ним была полуоткрытая двустворчатая дверь, из которой видна была комната. Жесткая борода Хода-хана воткнулась в шею детектива сзади — афганец выглядывал у него из-за плеча.

В комнате стены закрывали черные бархатные гобелены, вышитые золотыми драконами, на полу лежали ворсистые коврики, с отделанного слоновой костью потолка свисали красные лампы. Люди в черном, стоящие в ряд у стены, могли бы показаться тенями, если б не горящие в красноватом свете глаза.

На стуле из эбенового дерева, похожем на трои, сидела мрачная неподвижная, как изваяние, фигура, при виде которой Хода-хан процедил сквозь зубы проклятие.

В центре комнаты стоял странный предмет, отдаленно напоминающий жертвенный алтарь, — большой камень, вогнутый сверху, привезенный, должно быть, из самого сердца Гоби. На камне лежала Джоэн Ла Тур. Руки ее были распростерты, как на распятии, ноги свисали с камня на пол Широко раскрытые глаза девушки выражали полную безнадежность, сознание неизбежной гибели и лишь одно желание — быстрее умереть, чтобы освободиться от мук. Физические страдания еще не начались: тощее злобное создание, палач, сидел рядом на корточках и нагревал бронзовый прут в глубоком железном блюде, наполненном раскаленными углями.

— Боже! — слетело с губ Харрисона. Хода-хан отбросил Харрисона в сторону и влетел в комнату, потрясая кинжалом, похожий на ураган, сносящий все на своем пути. Эрлик-хан в изумлении вскочил с трона. Палач получил удар кинжалом, расколовший его череп пополам, Монголы разом, как один, вскрикнули от удивления.

— Аллахо якабар! — завопил Хода-хан, свирепо взмахнув кинжалом. Он бросился на алтарь и стал перерезать веревки Джоэн с неистовством, грозящим девушке расчленением.

Со всех сторон на афганца бросились монголы, которые были столь поражены его появлением, что даже не заметили Харрисона, стоящего на пороге комнаты.

Харрисон кинулся в толпу, круша головы булавой направо и налево булавой. Монголы падали как кегли, освобождая Харрисону путь к алтарю. Хода-хан заслонял собой Джоэн, тоже не переставая рубить врагов.

— Аллах! — выкрикивал он, плюя в лица монголов. Внезапно он подскочил к трону.

Эрлик-хан от неожиданности секунду пребывал в замешательстве. Это позволило афганцу занять более выгодную позицию и с такой силой воткнуть кинжал в грудь монгола, что конец его вышел из спины на несколько дюймов.

Хода-хан неистово отбросил тело монгола на трои, так, что трон раскололся на две части. Афганец вытащил из трупа окровавленный кинжал и завыл по-волчьи в свирепой радости.

— Аллах! Шлем не помог тебе, собака! Почувствуй мой нож в своих кишках по дороге в ад!

Широко открытые глаза монгола остекленели. В эту минуту Харрисон схватил Джоэн и выскочил из комнаты в ближайшую дверь:

— Хода-хан! Сюда! Скорее!

Клинки монголов за спиной Харрисона заставили его нестись быстрее ветра, Хода-хан догонял его.

— Беги, сагиб! Вниз по коридору! Я вас прикрою!

— Нет! Ты бери Джоэн и беги! — Харрисон бросил Джоэн на руки афганцу, а сам загородил проход, работая булавой, словно поршнем. Харрисона охватило безумие берсеркера, которое удесятеряет силы в урагане боя.

Монголы ломились вперед, но Харрисону неведомым ему самому образом удавалось сдерживать неистовый натиск. Он утратил в эти минуты ощущение себя как личности. Все перед ним слилось в одну кровавую массу, которую он продолжал крушить с налитыми кровью глазами, словно превратился в того примитивного, покрытого шерстью дикаря с дубинкой, который ломал врагов своего племени пятьдесят тысяч лет назад.

Он даже не чувствовал ран, наносимых ему. Он просто поднимал и опускал свою дубинку до тех пор, пока проход не был завален грудой искалеченных тел.

Тогда Харрисон обнаружил, что бежит, задыхаясь, по коридору. Им двигал смутный инстинкт самосохранения, который куда-то исчез в бою: до этой минуты он мог только бить, бить, бить, охваченный жаждой убийства. В такие минуты у человека стремление умереть — умереть сражаясь — становится почти равно воле к жизни.

Пошатываясь и хватаясь за стену, Харрисон добежал до конца коридора, где Хода-хан возился с замком. Джоэн стояла рядом, но качалась из стороны в сторону, готовая упасть каждую минуту. Толпа монголов неслась к ним с противоположного конца коридора. Харрисон отпихнул Хода-хана в сторону и взмахнул булавой. Одним ударом он выбил замок из дверной панели, словно тот был из дерева, а не из железа. В следующее мгновение все трое оказались за дверью и задвинули засов. Дверь держалась на петлях не очень надежно, но какое-то время могла выдержать натиск толпы.

Монголы бесновались за дверью, рубя ее кинжалами и воя, как шакалы. Харрисон окинул себя взглядом: руки, плечи, ноги — все было в крови, в лохмотьях одежды. Кровь ручьями стекала по всему телу.

Отверстие в двери расширялось под ударами монголов. Через щели Харрисон увидел еще несколько человек, бегущих по коридору с ружьями. Он удивился, почему монголы не стреляют в дверь, но сразу нашел ответ. Комната, в которой они закрылись, была складом боеприпасов. Вдоль стен стояли пачки с патронами, порохом и по меньшей мере с одной коробкой динамита. К несчастью, в комнате хранились только боеприпасы — ни ружей, ни пистолетов в ней не было.

Хода-хан дергал замок противоположной двери. Внезапно с криком «Аллах!» он схватил из открытой коробки какой-то предмет и взмахнул рукой, чтобы метнуть предмет в дверь, Харрисон едва успел схватить его за запястье.

— Не бросай это, идиот! Ты взорвешь нас к чертовой матери? Они боятся стрелять в комнату, но через секунду вышибут дверь и прирежут нас. Помоги Джоэн!

В руках у Хода-хана была ручная граната — единственная из пустой коробки, как заметил Харрисон. Выбив, наконец, вторую дверь, Харрисон, Хода-хан и Джоэн, поддерживаемая им, выбежали на улицу. Небо было усыпано звездами. Друзья быстро пересекли открытое пространство и укрылись за полуразрушенной каменной стеной, высотой по грудь человеку. Бежать было больше некуда: за стеной они увидели стальной забор, о котором говорил Хода-хан, высотой в десять футов, с копьями наверху. Сзади раздались выстрелы: монголы приближались. Выхода не было: пытаться залезть на забор бессмысленно, их всех перестреляют.

— Ложитесь за стену! — приказал Харрисон. — Прежде чем взять нас, они дорого заплатят!

Пули засвистели и стали отскакивать от стены. Хода-хан с диким криком вскочил на верхушку стены и оторвал зубами чеку от гранаты.

— Ла иллаха иллулах, Мухаммед рассул уллах! — прокричал Хода-хан на родном языке и метнул гранату — только не в толпу, а дальше, в склад боеприпасов!

В следующее мгновение ввысь взметнулось море огня и гром разверз ночь. Мельком Харрисон увидел Хода-хана на фоне пламени падающим вниз с распростертыми руками, затем все померкло — остались лишь грохот рушащегося каменного дома и водопад из камня.

Харрисон не знал, как долго он пролежал — оглохший, ослепший, обездвиженный, под развалинами дома. Он почувствовал что-то мягкое, шевелящееся под ним. У него было смутное ощущение, что это стонущее существо надо оберегать, и он инстинктивно начал выгребать его из-под обломков. Тело едва повиновалось ему, но постепенно ему удалось выбраться самому и вытащить из-под груды булыжников Джоэн.

— Джоэн! — собственный голос он услышал словно издалека, пришлось кричать, чтобы девушка услышала его. Перепонки были повреждены контузией.

— Ты ранена?

— Кажется, нет, — с трудом проговорила она. — Что… что произошло?

— Граната Хода-хана взорвала динамит. Дом похоронил под собой монголов. Нас защитила стена, только это спасло нас.

Степа превратилась в груду щебня и булыжников. Харрисон ощупывал сломанную руку.

— Где Хода-хан? — закричала Джоэн, начиная приходить в себя.

— Я поищу его. — Харрисон боялся найти не Хода-хана, а то, что от него осталось. — Его сдуло со стены, как соломинку ветром.

Он обнаружил афганца у стального забора. Хода-хан стоял, неестественно приплюснутый к стальной поверхности. Харрисон ощупал его переломанные кости — Хода-хан еще дышал. Джоэн, спотыкаясь, добрела до них, упала перед Хода-ханом на колени и зарыдала.

— Он — не такой, как мы, люди цивилизации! — Слезы струились по ее измученному лицу. — Афганца убить невозможно! Если доставить его сейчас в больницу, он будет жить! Слышишь? — она схватила Харрисона за руку. Где-то вдалеке гудела моторная лодка. Наверняка, это был полицейский катер, приплывший на грохот взрыва.

Джоэн разорвала на себе остатки одежды, чтобы остановить кровь из ран Хода-хана. Внезапно произошло чудо: опухшие губы афганца зашевелились. Харрисон нагнулся к нему и уловил обрывки слов: «Проклятие Аллаха… монгольская собака… свиное мясо — мой иззат».

— Не беспокойся больше за свой иззат, — с усмешкой оглянувшись на груду развалин, под которыми остались навсегда монгольские преступники, сказал детектив. — После сегодняшней ночи тебе не надо идти в суд — несмотря на всех монголов на свете.

Сокровища Тартара

Не простая горячность заставила Кирби О'Доннелла ввязаться в эту драку, на которую он так неожиданно наткнулся в вечернем сумраке. В этой аллее запретного Шахразара было слишком темно для того, чтобы опрометчиво вступать в уличную схватку, а кроме того, О'Доннелл, при всей своей ирландской любви к потасовкам, вовсе не был расположен бездумно рисковать достижением своей тайной цели.

Однако мелькнувшее перед глазами бородатое лицо, покрытое шрамами, заставило его забыть обо всем на свете; его захлестнула волна ярости. Он действовал, повинуясь инстинкту.

О'Доннелл с кинжалом в руке впрыгнул в самую гущу дерущихся, слабо освещенную отдаленным фонарем. Он сразу понял, что дерутся трое или четверо против одного, однако все его внимание сосредоточилось на одном высоком здоровом человеке, чья фигура смутно вырисовывалась в полумраке. Длинное узкое лезвие его кинжала вонзилось в эту фигуру, пробило одежду, высокий человек взвизгнул от боли. Что-то ударило О'Доннелла по голове — то ли ружейный приклад, то ли дубинка, он повернулся и сцепился с кем-то, кого даже не успел разглядеть.

Его рука схватила цепочку, висевшую на бычьей шее, и он рванул ее на себя, одновременно выбросив вперед руку с кинжалом. Удар кинжала распорол одежду, кожу и мышцы живота противника. У жертвы вырвался крик, и кровь залила руку О'Доннелла.

Тело противника обмякло и свалилось на землю. Американец увидел перед собой удалявшееся широкое бородатое лицо отходящего в иной мир человека, но это было не то лицо, которое заставило его ввязаться в драку. В следующее мгновение он отпрыгнул от умиравшего и ударил сплеча прямо перед собой по расплывчатому силуэту. Еще несколько секунд звенела сталь, потом несколько человек побежали прочь по темной аллее. О'Доннелл, у которого кровь стучала в висках от ярости, распаленный жаркой схваткой, споткнулся о скорчившееся на земле тело и растянулся во весь рост рядом с ним. Он поднялся, бормоча проклятия, и увидел рядом с собой высокого человека с длинной изогнутой саблей в руке. Незнакомец часто и тяжело дышал, рядом с ним на земле лежали три бездыханных тела.

— Пошли отсюда, мой друг, кто бы ты ни был! — выдохнул по-туркменски высокий незнакомец. — Они сбежали, но они вернутся и приведут с собой других. Пошли отсюда!

О'Доннелл не ответил. Принимая на время дружбу с туркменом, которого послал ему случай, он последовал за этим высоким человеком, уверенно побежавшим по аллее, будто все здесь было ему знакомо. Молча они нырнули под какую-то низкую темную арку. За нею сплетение аллей внезапно обрывалось, и открывалась широкая площадь, слабо освещенная светом нескольких небольших костров, вокруг которых беседовали и пили чай люди в тюрбанах. Тяжелый запах потных, немытых человеческих тел смешивался с запахом коней и верблюдов. Никто не обращал внимания на двоих людей, молча стоявших в тени грязной обшарпанной стены.

О'Доннелл взглянул на своего спутника. Это был высокий стройный человек с тонкими чертами и смуглым лицом. Под запачканным грязью и забрызганным кровью халатом виднелись сапоги наездника с серебряными шпорами. Тюрбан сбился набок, а рукоятка сабли, которую незнакомец успел вложить в ножны, была в крови.

О'Доннелл спокойно встретил пристальный взгляд черных глаз, внимательно осмотревших американца с головы до ног. Он даже не вздрогнул. Его обманчивая внешность и одежда много раз подвергались испытаниям, и он не сомневался в том, что они его не подведут и на этот раз.

Американец был человеком среднего роста, хорошо сложенным, с широкими плечами и выпуклыми мышцами, которые придавали ему невероятную для его роста силу. Его железные мускулы и стальные нервы сочетались с какой-то звериной координацией движений. Его нервная энергия била через край, и когда ему случалось драться, он прямо-таки впадал в бешенство. Кинжал, обычно висевший на его поясе, и сабля были словно продолжением его рук.

Он носил свои курдские башмаки, жилет и халат так, словно был рожден именно для этой одежды. Тонкие черты его лица были обожжены солнцем, и поэтому лицо его казалось почти таким же смуглым, как лицо его спутника.

— Назови мне свое имя, — произнес тот. — Я обязан тебе жизнью.

— Я курд, меня зовут Али эль-Гази, — ответил О'Доннелл.

В глазах туркмена не мелькнуло ни тени подозрения. Из-под арабской шапочки на него смотрели лучистые голубые глаза О'Доннелла, но голубые глаза встречались среди воинов в иранских холмах.

Туркмен слегка коснулся рукоятки сабли О'Доннелла в форме головы ястреба.

— Я не забуду этого, — пообещал он. — Если мы вновь встретимся, я узнаю тебя. А сейчас нам лучше разойтись отсюда в разные стороны. Те люди с ножами будут искать меня — и тебя тоже, в этом можно не сомневаться, теперь ты их враг, они не простят того, что ты помог мне.

И он исчез, скользнув тенью мимо верблюдов и тюков с поклажей.

О'Доннелл постоял еще несколько мгновений молча, прислушиваясь к тишине аллей за спиной и вообще к вечерним звукам вокруг. Где-то вдалеке тонкий дрожащий голос выводил протяжную песню родной земли. Откуда-то еще доносились вопли, подобные кошачьим, — там разгоралась ссора. О'Доннелл глубоко и удовлетворенно вздохнул. Кровь в его жилах еще не перестала бушевать после недавней схватки. Сейчас он был в самом сердце Востока, того самого Востока, который однажды раз и навсегда завладел его душой, заставив забыть о родине и распрощаться с родным народом.

Внезапно он понял, что продолжает сжимать что-то в левой руке, и поднес ее к колеблющемуся свету одного из ближайших костров. Оказалось, что он держал в руке золотую цепочку, одно из массивных звеньев которой было погнуто и сломано. С цепочки свешивался занятный золотой медальон, размером побольше серебряного доллара, однако медальон этот был скорее овальным, нежели круглым. На медальоне не было никакого узора, его украшали только выгравированные письмена, которые О'Доннелл, невзирая на все свое знание Востока, не мог прочесть.

Он вспомнил, что эту золотую цепочку он сорвал с шеи того человека, которого убил вечером в темной аллее, но он не мог представить себе значения этого медальона. Он спрятал медальон в своем широком поясе и пошел через площадь походкой кочующего всадника, столь естественной для его облика.

С площади он вышел в узкую улочку, балконы домов на которой едва не касались друг друга. Время было еще не позднее. Торговцы в развевающихся на ветру шелковых одеждах сидели, скрестив ноги, возле своих палаток, наперебой расхваливая свои товары — мозулские шелка, мушкеты с фитильными замками из Герата, острые индийские клинки, жемчуг из Белуджистана… Среди них были и афганцы с ястребиными, хищными лицами, и опоясанные саблями узбеки. Свет струился из завешенных шелками окон, и над уличным гомоном торговцев где-то звенел серебряным колокольчиком женский смех.

Сердце его трепетало при мысли о том, что он, Кирби О'Доннелл, был первым человеком с Запада, чья нога ступила на землю запретного Шахразара. Он прятался какое-то время в безымянной долине в нескольких днях пути от тех мест, где афганские горы плавно переходили в бескрайние турецкие степи. Он прибыл сюда как бродячий курд, с караваном из Кабула, и вся его жизнь была сейчас устремлена на поиски сокровищ, размеры которых не под силу было представить простому человеку.

На базарах и в караван-сараях он наслушался рассказов о том, что Шайбар-хану, предводителю узбеков, объявившему себя правителем Шахразара, город раскрыл древнюю тайну. Узбеку удалось найти сокровища, спрятанные много веков назад властителем Хорезма Мухаммед-ханом, когда его империя, Земля Золотого Трона, пала под игом монголов.

О'Доннелл пришел в Шахразар с твердым намерением добыть эти сокровища; и он не изменил своего намерения, когда увидел в аллее бородатое лицо, которое он сразу узнал, — лицо своего давнего заклятого врага, грабителя и убийцы Яр-Акбара.

О'Доннелл свернул с узкой улочки в переулок и остановился возле арки ворот, которые были гостеприимно распахнуты, словно приглашая войти. С маленького двора к балкону поднималась узкая лесенка. По ступеням этой лестницы и поднялся О'Доннелл. Он шел на звуки ситара и пленительного голоса, певшего протяжную песню пушту.

Он оказался в комнате, зарешеченные окна которой выходили на улицу, и певунья оборвала свою песню, чтобы с улыбкой приветствовать гостя. Он ответил на приветствие и расположился на мягком удобном диване. Обстановка комнаты была не изысканной, но дорогой. Женщина, встретившая О'Доннела, была одета в шелка, а ее атласную жилетку украшали жемчуга. Поверх легкой чадры блестели выразительные глаза персиянки.

— Подать моему господину еду или вино? — спросила она мелодичным голоском.

О'Доннелл ответил на вопрос повелительным жестом курдского бродяги, который не особенно заботится о том, чтобы быть обходительным и любезным с женщиной. Он пришел сюда вовсе не за едой и питьем, а за новостями. Он не раз слыхал на базарах, что в доме Айши можно узнать любые самые последние новости. В этом доме собирались и те, кто прибыл издалека, и жители Шахразара, чтобы выпить вина и насладиться ее пением.

Она принесла ему еду и вино и, опустившись на кушетку рядом с ним, смотрела, как он ел и пил. О'Доннеллу даже не пришлось притворяться, что он ест с аппетитом. Многие дни, проведенные им в дорогах, приучили его есть, где и когда возможно. Айша походила скорее на любопытного ребенка, чем на искушенную в интригах взрослую женщину, так заинтересованно смотрела она на странствующего курда. Однако он знал, что мысленно она взвешивает его достоинства, так же, как оценивает любого мужчину, входящего в ее дом.

В те далекие времена любой бродяга мог назавтра стать эмиром Афганистана или персидским шахом, так же, как мог наутро оказаться обезглавленным и брошенным на растерзание хищным птицам.

— У тебя хорошее оружие, — сказала она.

Он невольно дотронулся до рукоятки своей сабли. Это был арабский клинок, длинный, тонкий и изогнутый наподобие ущербного месяца, рукоятка была сделана в виде головы ястреба.

— Эта сабля не одного туркмена выбила из седла, — похвастал он с набитым ртом, разом показывая свой характер.

Однако это было не пустое хвастовство.

— Хай! — она поверила ему и, казалось, была потрясена.

Ее тонкие маленькие пальцы подпирали подбородок, и она смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Хану нужны такие сабли, как твоя, — сказала она.

— У хана есть множество сабель, — возразил он, шумно отхлебывая вино.

— Но их не больше, чем понадобится ему, если против него пойдет Оркан Богатур, — рассудительно отозвалась Айша.

— Я слыхал об Оркане, — ответил он.

Так оно и было, Да и кто в Центральной Азии не слыхал об отважном доблестном повелителе туркменов, который бросил вызов могуществу Москвы и изрубил на кусочки русскую экспедицию, посланную, чтобы обуздать его?

— На базарах говорят, что хан боится его.

Это была слепая ложь. О страхах Шайбар-хана не говорили открыто.

Айша рассмеялась.

Разве может хан кого-нибудь бояться? Однажды эмир послал свои войска, чтобы захватить Шахразар, и те, кто уцелел, были счастливы, что им удалось сбежать! Впрочем, если и есть на свете человек, способный пойти на штурм города, то это Оркан Богатур. Только нынче вечером узбеки охотились в аллеях за его шпионами.

О'Доннелл вспомнил, что незнакомец, которого он спас, говорил с туркменским акцентом. Вполне возможно, что это был один из туркменских шпионов.

Едва он успел подумать об этом, как острые глаза Айши заметили кончик золотой цепочки, свешивавшийся из-за его пояса, и с восторженным восклицанием она выдернула ее прежде, чем он успел ее остановить. Однако тут же, вскрикнув, отбросила цепочку, будто обожглась, и распростерлась перед ним на полу.

Он подобрал медальон.

— Что с тобой, женщина? — спросил он.

— Прошу прощения, мой господин! — Она сложила руки, однако ее испуг казался скорее наигранным, чем настоящим; ее глаза блестели. — Я не знала, что это Знак, Ай, ты играл со мной, ты расспрашивал меня о том, что тебе самому известно лучше, чем кому-нибудь другому. Который ты из Двенадцати?

— Ты жужжишь, словно пчелиный рой! — он поднес медальон к ее глазам. — Ты говоришь так, будто что-то знаешь, но, клянусь Аллахом, ты не знаешь, что значит эта вещица.

— Но я знаю! — воскликнула она. — Я надела такие знаки раньше у эмиров Внутренних Покоев. Я знаю, что этот Знак значит больше, чем печать эмира, и что ее обладатель может входить в Сияющий Дворец и выходить из него, когда захочет.

— Но почему? Почему? — изумленно переспросил О'Доннелл.

— Хорошо, я шепотом скажу тебе то, что ты сам очень хорошо знаешь, — отвечала Айша, опускаясь на колени рядом с ним. Ее дыхание было почти неуловимым, как слабое дуновение далекого ночного ветерка. — Это Знак Стража Сокровища!

Она со смехом отпрянула от него:

— Разве это неправда?

Он ответил не сразу. Он был ошеломлен, и кровь стучала у него в висках.

— Никому не говори об этом, — сказал он, наконец, и поднялся. — От этого зависит твоя жизнь.

И, насыпав ей в подставленные ладони горсть монет, поспешил спуститься вниз по лестнице и выйти на улицу. Он понимал, что его уход выглядел слишком неожиданным и поспешным, но был настолько потрясен тем, что услышал, что не мог действовать рассудительно.

Сокровище! Он держал в руках Знак, который мог оказаться ключом к сокровищу — или, по крайней мере, ключом ко дворцу. До этого он не мог придумать способа проникнуть во дворец, хотя думал об этом постоянно с того самого момента, как оказался в Шахразаре. Его визит к Айше принес такие плоды, о каких он не мог даже мечтать.

* * *

Несомненно, в дни правления Мухаммед-шаха Сияющий Дворец заслужил свое название; даже теперь он сохранил часть былого великолепия. От всего города его отделяла толстая крепостная стена, а возле больших ворот всегда стояли на страже узбеки с ружьями, ножами и пистолетами.

Шайбар-хан впадал почти в суеверный ужас при мысли о случайном выстреле, поэтому во дворец разрешалось приносить только холодное оружие. Однако его воины были вооружены лучшими ружьями, какие только можно было найти среди Холмов.

О'Доннелл не мог позволить себе действовать слишком дерзко: ведь среди стражников возле главных ворот могли оказаться такие, кто знал в лицо всех эмиров — обладателей Знака. Он решил проникнуть во дворец через малые боковые ворота, в которых после его оклика открылось небольшое смотровое окошечко, и из него выглянул чернокожий. О'Доннелл почему-то решил, что стражник немой. Он скрепил порванную цепь, и теперь она висела у него на шее. Он показал стражнику Знак, свешивавшийся на халат, и стражник с глубоким почтительным поклоном отпер ворота.

О'Доннелл глубоко вздохнул и решительно двинулся вперед. Теперь он оказался в самом логове льва, и не пристало ему колебаться или отступаться от своих намерений. Перед ним был сад, выходивший в открытый двор, окруженный арками на мраморных колоннах. Он пересек двор, и при этом ему никто не встретился. На противоположной стороне стоял мрачный узбек, опираясь на копье. Он пристально разглядывал О'Доннелла, однако молчал. По спине О'Доннелла бежали мурашки, когда он проходил мимо этого воина, однако стражники с любопытством смотрели на золотой овал, лежавший поверх шелкового халата.

Наконец О'Доннелл оказался в коридоре, стены которого были украшены золотыми фризами. Он как ни в чем не бывало шел вперед, и по дороге ему встречались только рабы в мягких сандалиях, которым не было до него никакого дела. По этому коридору он дошел до другого, более широкого коридора, богато задрапированного гобеленами, и тут его сердце ушло в пятки.

Из двери с аркой вышел высокий стройный человек в длинных одеждах, отделанных мехом, и шелковом тюрбане и знаком велел О'Доннеллу остановиться. У этого человека было бледное лицо перса с маленькой острой бородкой и большими темными глазами. Так же, как и стражники, он внимательно взглянул на талисман на груди О'Доннелла — несомненно, знак того, что его обладатель вне всяких подозрений.

— Идем со мной! — повелительно произнес перс. — У меня есть для тебя работа.

И не пускаясь в дальнейшие объяснения, он пошел по коридору, словно был уверен, что О'Доннелл без лишних вопросов последует за ним. Так оно и было: американец шел за персом, рассудив, что именно так повел бы себя любой из Хранителей Сокровища. Он знал этого перса. Это был Ахмед-паша, визирь Шайбар-хана. О'Доннелл не раз видел его на улицах гарцующим на коне во главе королевского отряда.

Перс вошел в небольшую сводчатую комнату без окон, слабо освещенную бронзовым светильником. Стены здесь были завешены тяжелыми гобеленами. Ахмед-паша отодвинул гобелен за грудой подушек и открыл потайной альков.

— Встань здесь и держи наготове саблю, — приказал он. Потом, немного поколебавшись, спросил: — Ты умеешь говорить или понимать какой-нибудь из франкских языков?

Мнимый курд отрицательно покачал головой.

— Вот и хорошо! — удовлетворенно сказал Ахмед-паша. — Ты должен смотреть, а не слушать. Наш господин не доверяет человеку, с которым он должен встретиться. Ты будешь стоять за спиной этого человека. Наблюдай за ним, как ястреб. Если только он сделает какое-нибудь подозрительное движение, смело руби ему голову. Если с нашим господином случится беда, тебе не жить.

Он помолчал несколько мгновений, потом приказал:

— И спрячь этот знак, олух! Неужели весь мир должен знать, что ты эмир Сокровища?

— Слушаю и повинуюсь, ваша светлость, — пробормотал О'Доннелл, убирая знак под одежду.

Ахмед-паша задвинул гобелены и вышел из комнаты. О'Доннелл смотрел сквозь крохотную щелку между гобеленами, ожидая, когда смолкнут мягкие шаги визиря, чтобы продолжить поиски сокровищ.

Но прежде чем он смог выйти из своего убежища, раздались негромкие голоса, и в комнату с разных сторон вошли два человека. Один из них низко поклонился и не соглашался садиться, прежде чем второй не расположился на подушках и жестом позволил собеседнику сесть.

О'Доннелл знал, что видит перед собой Шай-бар-хана, в прошлом наводившего ужас на киргизские степи, а теперь волею судьбы ставшего повелителем Шахразара. Узбека отличало могучее телосложение, однако его толстые руки и ноги давно обмякли от легкой жизни. В его глазах по-прежнему горел неукротимый огонь, но мышцы лица обвисли и выдавали приверженность к пьянству. И еще О'Доннелла удивил обеспокоенный настороженный взгляд. О'Доннелл подумал, что такой взгляд — плата за владение несметными богатствами.

Второй человек был стройным и смуглолицым, из-под роскошного, отделанного горностаем кафтана виднелась скромная одежда, пояс был расшит жемчугом, а на голове зеленый с изумрудным гребнем тюрбан хана.

Этот иноземец сразу же начал оживленно и настойчиво говорить, хотя и приглушенным голосом. Говорил он один; Шайбар-хан внимательно слушал, время от времени кивая головой. Усталость и скука исчезли с лица хана, глаза заблестели, а рука невольно сжалась, будто она держала рукоятку меча, который прокладывал хану дорогу к власти и могуществу.

А Кирби О'Доннел тут же позабыл о том, что сетовал на случай, из-за которого оказался за гобеленами, словно в плену. Хан и его собеседник говорили на языке, которого американец не слышал уже многие годы, — на одном из европейских языков. Разглядев как следует иноземца, О'Доннелл почувствовал себя сбитым с толку. Если этот человек был европейцем, одетым, как житель Востока, то О'Доннелл встретил человека, равного ему в искусстве маскарада.

Разговор шел о европейской политике, о той политике, что лежала за пределами интересов Востока. Он говорил о войне и завоеваниях, о многочисленных ордах, устремившихся через Кибар в Индию; о том, что надо уничтожить устаревшее правительство.

Чужеземец обещал Шайбар-хану власть, могущество и почести, однако О'Доннелл быстро понял, что узбек всего лишь пешка в большой игре, такая же пешка, как и все остальные правители, которых упоминал гость. Узколобый и недальновидный хан грезил о горном королевстве для себя, о том государстве, что раскинулось между Персией и Индией, надеялся на поддержку европейского оружия, не понимая, что это самое оружие обратится против него, когда придет время.

О'Доннелл со своей западной мудростью слышал то, что чужеземец не высказывал открыто.

За всем, что он говорил, явно угадывались планы имперских завоеваний, намерение европейцев захватить половину Азии. Первой пешкой в этой игре должен был стать Шайбар-хан. Чужеземец предлагал ему нанять огромное войско. Каким образом? С помощью сокровищ Хорезма! С этими сокровищами Шайбар-хан мог купить всех воинов Центральной Азии.

Так говорил смуглый человек, а узбек внимал ему, как старый волк, который прислушивается к шагам овцы по снегу. Слушал и О'Доннелл, и кровь застывала в его жилах от картин, которые рисовал смуглый чужеземец, от разговоров о захватах и жертвах; чем дальше, тем чудовищнее казались планы завоеваний, и О'Доннелл дрожал от безудержного желания выскочить из своего укрытия и изрубить в куски обоих этих кровавых шайтанов. Только инстинкт самосохранения удержал его от этого безумного поступка; и вскоре Шайбар-хан окончил аудиенцию и покинул комнату. Смуглый чужеземец последовал за ним. О'Доннелл видел игравшую на его лице улыбку, как бы утверждавшую, что одержана легкая победа.

Не успел О'Доннелл отодвинуть в сторону гобелен, скрывавший его, как в комнату вошел Ахмед-паша. Американец подумал, что будет лучше, если визирь сам найдет его на посту. Однако прежде чем Ахмед-паша успел заговорить или отодвинуть гобелены, в коридоре послышалось шлепанье босых ног, и в комнату ворвался задыхающийся человек с безумными глазами. Когда О'Доннелл увидел его, красный туман поплыл у него перед глазами. Это был Яр-Акбар!

* * *

Африди упал на колени перед Ахмед-пашой. Его одежда была изодрана; изо рта по бороде стекала струйка крови.

— О господин, — тяжело выдохнул он, — пес улизнул!

— Улизнул!

Визирь выпрямился во весь свой огромный рост, и его лицо перекосилось от гнева. О'Доннеллу показалось, что он хотел ударить африди, однако рука визиря, дернувшись, замерла.

— Мы напали на него в темной аллее, — проговорил Яр-Акбар. — Он дрался, как сам шайтан. К нему подоспели на помощь, и сперва мы подумали, что это целая шайка турок, но это оказался всего один человек. Он тоже дрался, как дьявол. Вот почему из моей раны до сих пор идет кровь. Несколько часов кряду мы пытались найти их, но нам не удалось разыскать и следа. Он перебрался через стену и сбежал!

В волнении Яр-Акбар теребил цепочку на шее; на этой цепочке висел точно такой же овал, как и у О'Доннелла. Американец понял, что Яр-Акбар тоже был эмиром Сокровища. Глаза африди мерцали в полумраке по-волчьи, и его голос прерывался.

— Тот, кто ранил меня, убил Османа, — прошептал он, — и сорвал с него Знак.

— Пес! — от удара визиря африди распростерся на полу. Ахмед-паша был в ярости. — Позови сюда остальных эмиров Внутреннего Покоя, быстро!

Яр-Акбар выскочил в коридор, а Ахмед-паша позвал:

— Эй ты там, за занавесками, выходи!

Отклика не последовало, и, побледнев от внезапного подозрения, Ахмед-паша выхватил кривой кинжал и отбросил в сторону гобелен. Альков был пуст.

В комнату вбежал Яр-Акбар в сопровождении эмиров. Все они были высоки ростом и могучего телосложения: узбеки, афганцы, джил-заи, патанцы… Ахмед-паша быстро пересчитал их. Вместе с Яр-Акбаром их было одиннадцать.

— Одиннадцать, — пробормотал он. — А погибший Осман был двенадцатым. Ты знаешь всех этих людей, Яр-Акбар?

— Даю голову на отсечение! — воскликнул африди. — Они все настоящие эмиры.

Ахмед-паша потеребил пальцами бороду.

— Значит, клянусь истинным Богом, — прорычал он, — тот курд, которому я поручил охранять хана, был вероломным шпионом.

В этот миг по дворцу разнеслись звуки ударов и лязг стали.

Когда О'Доннелл услышал, как Яр-Акбар рассказывал визирю свою историю, он понял, что проиграл эту игру. Он, однако, был уверен, что из алькова есть еще выход; пошарив по панелям стены чуткими пальцами, он нашел и нажал потайной рычаг. За миг до того, как Ахмед-паша откинул в сторону гобелен, американец протиснулся через отверстие в стене и оказался в сумрачной комнате по другую сторону стены. Здесь стоял возле двери черный раб, но О'Доннелл беспрепятственно прошел через комнату и вышел в дверь.

Он опять оказался в коридоре, в который выходила и дверь первой комнаты. Из-за занавески, которая закрывала вход в соседнюю комнату, он увидел Яр-Акбара в сопровождении эмиров. Кроме того, сейчас он разглядел в конце коридора мраморную лестницу.

Его сердце радостно забилось. Без сомнения, где-то там было сокровище, и сейчас оно явно никем не охранялось. Как только эмиры скрылись в комнате, в которой их ждал визирь, О'Доннелл, стараясь двигаться бесшумно, побежал по коридору.

Однако когда он оказался возле лестницы, черный раб, сидевший на ступенях, вскочил и выхватил кривую саблю. Несомненно, ему был дан соответствующий приказ, потому что вид Знака на груди О'Доннелла не остановил его. О'Доннелл также выхватил оружие и бросился на чернокожего, тот громко и отчаянно вскрикнул.

О'Доннелл взмахнул саблей, и чернокожий упал к его ногам с перерезанным горлом. Однако крик черного раба был услышан.

Эмиры Сокровища все как один выскочили из комнаты, куда их привел Яр-Акбар, и бросились к лестнице, словно стая волков. Им не нужен был специальный приказ Ахмед-паши, чтобы действовать. Все они были отчаянными головорезами, и О'Доннеллу даже показалось, что они набросились на него, когда еще не успело замолкнуть эхо от крика погибшего раба.

Первого из эмиров, длинноволосого патанца, О'Доннел встретил резким выпадом, его сабля вонзилась в горло неприятеля прежде, чем он успел взмахнуть своим кривым лезвием. Следующим оказался высокий узбек с тяжелым мечом. О'Доннелл успел отразить удар меча, который пришелся возле рукоятки сабли, и упал на колени.

Однако в следующее мгновение кинжал в его левой руке сделал свое дело, О'Доннелл вложил в этот удар всю силу своего тела. Кинжал легко вошел в грудь эмира, и О'Доннелл отбросил от себя тело поверженного узбека. Он повернулся на ступеньке и побежал вверх по лестнице, чуя за спиной свою погибель.

От лестничной площадки наверх вела еще одна лестница. Одним прыжком перемахнув через площадку, О'Доннелл повернулся лицом к преследователям.

Над схваткой в дверном проеме под аркой за занавесками мелькнуло широкое бледное лицо Шайбар-хана, и О'Доннелл мысленно поблагодарил хана за его страх перед огнестрельным оружием, благодаря которому во дворце не было ни одного ружья или мушкета. Если бы это было не так, О'Доннелла давно бы пристрелили как бешеную собаку. У него не было ружья; пистолет, с которым он пустился в это далекое и опасное путешествие, потерялся где-то в снегах Гималаев.

Да, впрочем, это было не важно; всегда и везде он отдавал предпочтение холодной стали.

Однако не было такого оружия, которое могло бы сдержать натиск волчьей стаи на ступенях этой лестницы.

Он был на верхних ступенях, и такая позиция давала ему больше шансов остаться в живых. Его преследователи толпились на узкой лестнице, и им мешало само их количество. Им было тесно, и они никак не могли дотянуться до О'Доннелла. У него мелькнула было мысль, что сверху на него тоже могут напасть, однако этого не случилось. Он медленно отступал, отбивая удары кривых сабель, ругая и осыпая преследователей всяческими проклятиями. Однако даже в пылу схватки он не забывал, что должен говорить на восточных языках, так что никому бы не пришло в голову, что этот безумец, которому удалось проникнуть во дворец, не курд.

Он успел получить в этой схватке по меньшей мере десяток ран, каждая из которых кровоточила. Но вот наконец он добрался до верхней площадки лестницы. Эмиры пытались стащить его вниз. Один из них обхватил его колени, другой тянулся саблей к его голове. Остальным было не достать О'Доннелла, и они толпились на нижних ступенях.

О'Доннелл увернулся от удара кривой сабли, и его сабля опустилась на голову одного из эмиров. Кинжал в левой руке ударил в грудь того эмира, который пытался за ноги стащить О'Доннелла со ступенек. Отбросив вниз ногой обмякшее тело, он повернулся и пробежал через площадку. Огромным усилием он рванул на себя тяжелую окованную железом дверь и, захлопнув ее за собой, в изнеможении прислонился к ней спиной.

Треск дерева за спиной заставил его отодвинуться в тот самый момент, когда острие чьего-то клинка пробило доски и просунулось из двери, блеснув в звездном свете. Он нашел засов и запер дверь, после чего лег возле нее. Он не знал, сколько времени выдержит эта дверь и когда эмирам удастся взломать ее.

Он оказался на плоской крыше, в самой высокой точке дворца. Поднявшись, он подошел к краю и взглянул вниз. Отсюда не было никакого выхода. Он почувствовал себя загнанным в ловушку.

Дворец окутывала предрассветная мгла. Дворцовая крыша была намного выше любых других крыш Шахразара. О'Доннелл едва различил вдали скалы, окружавшие долину, в которой расположился Шахразар; вдалеке поблескивали спокойные воды медленной реки. Долина простиралась на юго-восток и на северо-запад.

Внезапно ночной ветер донес до ушей О'Доннелла странные звуки, похожие на далекие выстрелы. Он взглянул на северо-запад, туда, где, как он знал, долина переходила в узкое ущелье, возле входа в которое уютно расположилась небольшая деревушка. На горизонте темное небо озарилось красным. Опять прозвучал выстрел, похожий на раскат грома.

Откуда-то снизу донесся цокот копыт, замерший возле дворцовых ворот. Потом наступила тишина, и в этой тишине слышны были только возгласы его преследователей эмиров, пытавшихся выломать дверь на крышу. Внезапно и эти звуки смолкли и сменились гробовым молчанием; в тишине что-то неразборчивое прокричал далекий пронзительный голос. Внезапно улицы ожили: послышались женские вопли и строгие крики мужчин.

В дверь перестали стучать. Вместо этого звуками наполнился двор. Слышалось бряцание оружия, чей-то голос истерически выкрикивал какие-то приказы.

О'Доннелл услышал топот многих копыт, увидел факелы, загоревшиеся на улицах и осветившие город. Всадники двигались к северо-западным воротам. В предрассветной темноте отчетливо были видны вспышки выстрелов.

Пожав недоуменно плечами, он сел, прислонившись к высокому парапету, и положил саблю на колени. Тут сама Природа одолела его, и, несмотря на шум внизу и свою бурлящую кровь, он заснул.

* * *

Он спал недолго, а когда проснулся, рассвет едва успел высветить горные вершины. Повсюду слышались звуки выстрелов, и, подобравшись к самому парапету, он понял причину этого. Шахразар был наводнен всадниками в одежде из овечьих шкур и в меховых шапках. Под огнем шарахались кони, а сами воины стреляли из-за каждого камня, из-за каждого дерева. Их полчища перебирались через пересохшую реку, между ивами на ее берегах воины целились в оборонявших стены дворца.

Туркмены Оркана Богатура! Вот что означали вспышки в ближней деревне. Туркмены редко нападали по ночам, но у Оркана были свои правила.

Узбеки толпились на стенах, и О'Доннеллу показалось, что он видит массивную фигуру и украшенный гребнем тюрбан Шайбар-хана среди прочих важных персон. Взглянув на улицы Шахразара, он понял, что всякий узбек, который мог держать в руках оружие, защищал дворцовые стены. Это была не просто туркменская вылазка, это была настоящая война, война на уничтожение.

Ирландская природная смелость закипела в жилах О'Доннелла, как густое вино. Он метнулся к запертой двери, открыл ее и взглянул на лестницу. На ступеньках так и лежали тела убитых, бездыханные с остекленевшими глазами. Он спустился по лестнице, сжимая в руке саблю, и не встретил на своем пути никого. Выглянув в широкий коридор, он также никого не увидел. Бегом он добежал до лестницы, на которой убил черного раба, и оказался в большой комнате с единственной дверью, завешенной гобеленом.

Внезапно прогремел выстрел; он успел увидеть вспышку в стороне. Пуля просвистела над его ухом, и одним прыжком он оказался рядом с завешенной шторами нишей и вытащил оттуда упиравшегося человека. Это был Ахмед-паша.

— Проклятый шайтан! — визирь с бешенством отбивался. — Я так и знал, что ты придешь сюда! Да проклянет Аллах тот гашиш, благодаря которому моя рука потеряла твердость!

Его кинжал распорол одежду О'Доннелла, из раны полилась кровь. Мускулы перса были словно железными под шелком халата. Вложив в усилие всю тяжесть своего веса, американец с треском ударил голову визиря о каменную стену. Тело перса обмякло, он сумел лишь вскрикнуть, и кинжал в левой руке О'Доннелла вонзился в его тело.

Американец подхватил мертвого Ахмед-пашу и спрятал тело за шторами. Его внимание привлекла связка ключей на поясе перса. Он взял ключи и вошел в дверь, закрытую гобеленом.

Через несколько мгновений он оказался перед следующей дверью из тисового дерева, обитой медью с красивыми гравированными узорами. Эта дверь могла бы вьщержать артиллерийские удары, такой она была массивной. Немного повозившись с ключами, О'Доннелл подобрал нужный, и дверь отворилась. Он попал в узкий коридор, слабо освещенный каким-то странным светом, с мраморными стенами и выложенным мозаикой полом. На первый взгляд этот коридор заканчивался тупиком, О'Доннелл увидел перед собой гладкую мраморную стену, но в следующий миг, когда глаза привыкли к слабому свету, в мраморной стене он обнаружил узкую щель.

Было похоже на то, что в спешке потайную дверь оставили приоткрытой. О'Доннелл прислушался. До него не доносилось ни единого звука, и он решил, что Ахмед-паша, понадеявшись на самого себя, оставил сокровище без охраны. Надо было отдать должное отчаянной храбрости перса.

О'Доннелл потянул на себя край тайной двери и едва сдержал сдавленный изумленный крик. Перед ним лежало древнее сокровище Хорезма, и вид этого богатства заставил американца на миг замереть.

Он стоял в круглой комнате, и через невидимые щели в разноцветном куполе в нее проникал тусклый свет. В этом свете была отчетливо видна огромная сверкающая пирамида, возвышавшаяся на постаменте из цельного куска яшмы. Богатство было таким, что даже самое пылкое воображение не смогло бы представить себе его размеры. Пирамида состояла из слитков чистого золота и серебра, украшений из золота с эмалью, необыкновенной красоты жемчуга, бриллиантов, слепивших глаза своим сиянием; рубины сверкали как капли крови, изумруды были подобны брызгам зеленого огня, сапфиры загадочно мерцали — мозг О'Доннелла отказывался признать то чудо, на которое он смотрел. Этого богатства, без сомнения, было достаточно, чтобы купить всех до единого воинов Азии.

До его слуха внезапно донесся какой-то звук из коридора. Кто-то, тяжело дыша, торопливо приближался к круглой комнате. Быстро оглядевшись, О'Доннелл скользнул за тяжелую драпировку, покрывавшую стены. Там была ниша, в которой, вероятно, когда-то стоял древний языческий идол; О'Доннелл легко уместился в ней и, осторожно приоткрыв портьеру, стал наблюдать.

В комнату вошел не кто иной, как Шайбар-хан, его богатые ханские одежды были порваны и выпачканы. Горящими глазами он уставился на сокровища и в отчаянии завыл, затем громким голосом позвал Ахмед-пашу.

В комнате появился еще один человек, но это был не визирь — тот лежал мертвым в одной из комнат наружного коридора, где его тело спрятал О'Доннелл. Словно огромный серый волк, в комнату бесшумной походкой вошел Яр-Акбар.

— Почему сокровища оставили без охраны? — грозно спросил его Шайбар-хан. — Где Ахмед-паша?

— Он отправил нас на стену, — ответил Яр-Акбар, подобострастно кланяясь. — Он сказал, что сам будет охранять сокровища.

— Что за чепуху ты несешь? — Шайбар-хан затрясся, словно в лихорадке. — Мы погибли. Народ поднялся против меня и открыл ворота этому проклятому Оркану Богатуру. Его туркмены перерезали на улицах моих узбеков, но сокровище ему не достанется. Ты видишь тот золотой замок, который торчит из стены, как рукоятка меча из ножен? Стоит мне только потянуть за него, и все это богатство улетит в подземную реку, которая протекает под дворцом. Оно будет навсегда потеряно для кого бы то ни было. Яр-Акбар, я даю тебе последний приказ — нажми на этот замок!

Яр-Акбар завыл и вцепился себе в бороду, но его глаза налились кровью, как у хищного зверя. Кусая губы, он неотрывно смотрел на сверкающую пирамиду.

— Нет, господин, заставь меня делать все, что угодно, только не это!

— Тогда я сам это сделаю!

Шайбар-хан двинулся к замку и протянул руку, чтобы взяться за него. С диким пронзительным криком Яр-Акбар прыгнул ему на спину. Раздался сдавленный крик Шайбар-хана, и О'Доннелл сквозь щель в портьерах увидел острый конец длинного ножа, вышедший из груди хана. Узбекский хан широко раскинул руки, его глаза закатились, и он упал вниз лицом. Яр-Акбар с ненавистью пнул ногой мертвое тело хана.

— Болван! — злобно прошипел он. — Я выкуплю свою жизнь у Оркана Богатура, имея такое сокровище, я могу рассчитывать на его милость. Теперь, когда все другие эмиры мертвы…

Внезапно он застыл, и его рука, сжимавшая окровавленный кинжал, задрожала. Прямо перед ним откинулась портьера, и в комнату шагнул О'Доннелл.

— О Аллах! — в ужасе воскликнул Яр-Акбар. — Проклятый курд!

— Взгляни-ка на меня повнимательнее, Яр-Акбар! — с усмешкой ответил О'Доннелл, отшвырнув в сторону свой восточный плащ и заговорив по-английски. — Разве ты не помнишь хребет Из Эдцин и тех разведчиков, которые попали там в ловушку из-за твоего предательства? Но одному из них все же удалось скрыться. Знай это, поганый пес!

Глаза Яр-Акбара налились кровью.

— Эль-ширкух! — пробормотал он, назвав О'Доннелла его афганским именем, которое означало Горный Лев. Затем, внезапно зарычав, он высоко подпрыгнул, и перед глазами О'Доннелла сверкнул длинный кинжал.

Он не двинулся с места, лишь слегка отклонился в сторону, чтобы избежать удара, и кинжал скользнул у него подмышкой, разорвав халат. В то же мгновение О'Доннелл схватил руку Яр-Акбара с кинжалом и резко вывернул ее. Вскрикнув от боли, эмир выронил кинжал и тут же вновь прыгнул на О'Доннелла, увлекая его на пол.

Они начали бороться на полу, и Яр-Акбар, схватив одной рукой О'Доннелла за волосы, другой рукой попытался дотянуться до валявшегося рядом кинжала. Это ему удалось, и, судорожно вцепившись в рукоятку кинжала, эмир занес его над головой, но вонзить не успел — клинок О'Доннелла вошел ему прямо в сердце. Не издав ни единого звука, Яр-Акбар судорожно дернулся всем телом и замер в луже собственной крови.

О'Доннелл поднялся и, бросив взгляд на бездыханные тела на полу, перевел глаза на сверкающую груду сокровищ. Его душа так жаждала этого богатства многие годы, и вот теперь оно было перед ним. Но есть ли у него возможность спрятать его под самым носом у наседавших туркменов? Если бы ему это удалось, он постарался бы исчезнуть, чтобы вернуться позже и унести сокровища. Раньше ему приходилось совершать и более отчаянные поступки.

Но в его мозгу вдруг отчетливо возник образ смуглого стройного чужеземца, говорившего на одном из европейских языков. Именно жажда этого сокровища вывела Оркана Богатура из его степей; но в его руках сокровище могло бы стать таким же опасным, каким оно было в руках Шайбар-хана. Власть, которую представлял смуглый чужеземец, могла бы договориться с туркменами так же легко, как с узбеками.

Нет, один восточный авантюрист, обладающий сокровищем, был бы так же опасен для мира в Азии, как и другой. О'Доннелл не мог допустить, чтобы Оркан Богатур нашел эту груду сверкающего богатства — испарина выступила на лбу у О'Доннелла, когда он представил себе, каких бед в мире может натворить дикарь, обладающий таким сокровищем. Он подумал о реках крови, которые могут пролиться в Индии, и, пробормотав проклятие, схватил ручку золотого замка и потянул ее вниз. С тихим шорохом в полу открылось отверстие, и яшмовый постамент сдвинулся с места. Когда отверстие в полу стало достаточно большим, он перевернулся и исчез в темной дыре, а вместе с ним исчезло и все то сказочное богатство Хорезма, о котором ходили легенды. Напоследок сверкнули сотни разноцветных искр. Далеко внизу раздался приглушенный расстоянием всплеск и шум бегущей воды; затем наступила тишина, и на том месте, где была черная дыра, появилась круглая плита из того же простого камня, что и весь пол в круглой комнате.

Бросив на эту плиту последний взгляд, О'Доннелл поспешно вышел из комнаты. Он не хотел, чтобы его в ней обнаружили туркмены, которые тогда обязательно связали бы его пребывание там с исчезновением сокровища, ради которого они прокладывали сюда кровавый путь. Пусть уж лучше они думают, что Шайбар-хан куда-то его перепрятал, а затем был убит, и тайна умерла вместе с ним. О'Доннелл благополучно вышел из дворца во двор и увидел там смуглых воинов в накидках из овечьих шкур и высоких меховых шапках. Почти у всех на груди виднелись патронташи, а на поясах висели ятаганы. Один из них поднял ружье, направив его в сторону О'Доннелла.

Но в то же мгновение чей-то знакомый голос воскликнул:

— Клянусь Аллахом, это же мой друг Али эль-Гази!

Навстречу О'Доннеллу шагнул высокий человек в колпаке из шкуры белой ламы и в кафтане, украшенном мехом горностая. О'Доннелл узнал человека, которому он помог вчерашней ночью в темной аллее.

— Я Оркан Богатур, — широко улыбаясь, воскликнул вождь туркменов. — Подними свою саблю, друг. Шахразар мой. Головы узбеков выставлены на кольях на базарной площади. Когда я прошлой ночью избежал неминуемой смерти, они не догадались, что мои воины ждут меня в горах. Но теперь я повелитель Шахразара! А ты мой верный друг и советник. Проси все, что хочешь, — ты получишь даже свою долю из Сокровищ Хорезма, когда мы их найдем.

«Когда ты их найдешь», — мысленно ответил О'Доннелл, вкладывая в ножны свою саблю. Американец был в какой-то степени фаталистом. Из этого приключения он, по крайней мере, вышел живым, а все остальное было уже в руках Аллаха.

— Аллах велик и всемогущ, — вслух сказал О'Доннелл, пожимая руку своему новому другу.

Молчание идола

В афганской аллее, по которой ощупью пробирался переодетый курдом Кирби О'Доннелл, было темно, как в преисподней. До него донесся пронзительный крик, разом изменивший его планы и намерения. Предсмертные крики не были в диковинку на извилистых аллеях Медины эль-Харами, города воров. Человек осторожный и робкий и не подумал бы ввязываться в какую-нибудь историю, которая вовсе его не касалась, однако О'Доннелл не отличался ни осторожностью, ни робостью, и его воинственная ирландская душа не позволила ему пройти, не откликнувшись на призыв о помощи.

* * *

Повинуясь своей интуиции, он свернул туда, где темноту аллеи прорезал узкий пучок света, и в следующее мгновение уже глядел в щель между ставнями, закрывавшими окно в толстой каменной стене. То, что он увидел, вызвало в нем вспышку гнева, окатившего его горячей волной. Хотя долгие годы странствий и приключений в самых разных уголках земли закалили его и сердце его огрубело, О'Доннелл не мог остаться равнодушным к зрелищу жестокой пытки.

Перед ним была большая комната, украшенная бархатными драпировками и пышно убранная дорогими коврами, в ней стояло несколько кушеток. Возле одной из кушеток столпились люди: семеро смуглых юсуфзайских головорезов и еще двое, про которых он не мог бы сказать ничего определенного. На кушетке лежал обнаженный до пояса человек, по виду принадлежавший к племени вазири. Сложения он был могучего, но четверо здоровенных бандитов держали его запястья и ноги. Они держали его так крепко, что он не мог пошевелиться, и видно было, как напряжены мышцы его рук и плечи. Глаза его были налиты кровью, а широкая грудь блестела от пота, и О'Доннелл тут же понял, почему. Гибкий человек в красном шелковом тюрбане серебряными щипцами взял из дымящейся жаровни раскаленный уголь и поднес этот уголь к обнаженной груди, на которой были видны следы ожогов.

Другой человек, выше того, на котором был красный тюрбан, задал какой-то вопрос, которого О'Доннелл не разобрал. Вазири свирепо замотал головой и с яростью плюнул в говорившего. В следующее мгновение уголь упал к нему на грудь, вызвав у несчастного нечеловеческий вопль. В это самое мгновение О'Доннелл изо всех сил дернул ставни.

Будучи полуирландцем-полуамериканцем, он не отличался богатырским сложением, но был словно стальной. Ставни с треском раскрылись, и он оказался посреди комнаты, держа в одной руке обнаженную саблю, а в другой кинжал. Палачи повернулись к нему и замерли в изумлении.

Свисающий конец завязанного по-курдски шарфа закрывал его лицо, так что видны были только горящие от ярости и гнева глаза. Немая сцена длилась лишь мгновение, и сразу же все пришло в движение.

Человек в красном тюрбане что-то выкрикнул, и навстречу непрошеному гостю двинулся один из бандитов. Он уже занес для удара руку с длинным ножом, но ударить так и не успел: взмах сабли опередил его, и кисть руки, продолжая сжимать нож, отлетела в сторону. Длинный узкий клинок О'Доннелла в левой руке пронзил горло головореза, и тот свалился замертво.

Одним прыжком американец оказался рядом с Красным Тюрбаном и его высоким помощником. Он не боялся, что они пустят в ход огнестрельное оружие. Ночные выстрелы в этой аллее Шайтана неминуемо повлекли бы за собой расследование, а этого бандиты, очевидно, не хотели.

Он оказался прав. Красный Тюрбан выхватил нож, а высокий саблю.

— Руби его, Джаллад! — прорычал Красный Тюрбан, отступая от американца. — Ахмет, на помощь!

Тот, кого звали Джаллад, что значит — палач, отразил удар О'Доннелла и снова взмахнул саблей. О'Доннелл уклонился от удара, отпрыгнув в сторону с ловкостью, которой могла бы позавидовать голодная пантера. Этот прыжок спас его и от Красного Тюрбана, который подкрадывался с ножом. Красный Тюрбан с визгом отскочил назад, однако длинное лезвие кинжала О'Доннелла распороло его шелковый жилет и царапнуло кожу. Споткнувшись о тяжелый табурет, он упал, однако О'Доннелл не успел использовать свое преимущество: Джаллад наносил удар за ударом. Американцу пришлось защищаться, а не нападать самому.

Отражая удары сабли, он увидел, что к нему направляется бандит, которого Красный Тюрбан назвал Ахметом. Ахмет держал за ствол старый мушкет. Одним ударом тяжелого приклада можно было бы с легкостью разбить человеку голову. Красный Тюрбан поднимался на ноги, и спустя мгновение О'Доннелл оказался бы окруженным с трех сторон.

Он не стал этого дожидаться. Сильный удар его сабли заставил Джаллада отступить, и О'Доннелл, извернувшись по-кошачьи, бросился навстречу Ахмету. Тот с криком занес над головой мушкет, но атака американца была столь стремительной, что ударить его прикладом Ахмет уже не успел. Бандит упал с распоротым животом.

С диким яростным криком Джаллад устремился к О'Доннеллу, однако американец даже не взглянул в его сторону.

Между ним и лежавшим на кушетке вазири никого не было. Одним прыжком он преодолел это расстояние и оказался лицом к лицу с теми четырьмя головорезами, которые все еще держали пленника. Они словно по команде отпустили несчастного и выхватили кривые сабли. Удар одного из них предназначался пленному, но тот избежал его, скатившись с кушетки на пол. В следующий миг О'Доннелл уже стоял между ним и его мучителями. Зазвенела сталь. Американец начал медленно отступать назад, крикнув пленнику:

— Спасайся! Беги ты первым, я потом! Скорее!

— Собаки! — прорычал Красный Тюрбан, который вместе с Джалладом бежал через всю комнату. — Не выпускайте их!

— Подходи и попробуй сам вкус смерти, пес! — О'Доннелл дико засмеялся, едва ли не заглушая звон клинков. Однако даже в пылу жаркой схватки он не забывал, что должен говорить с курдским акцентом.

Ослабевший от перенесенных пыток вазири, пошатываясь, отодвинул засов и открыл дверь. Она выходила в маленький закрытый двор.

— Беги! — снова крикнул ему О'Доннелл. — Перебирайся через стену, я задержу их!

Он повернулся лицом к оставшимся в комнате бандитам, выставив вперед оба своих клинка. Вазири, спотыкаясь, побежал через двор, а его мучители бросились на О'Доннелла. Однако все они застряли в узком дверном проеме. Отражая их удары, О'Доннелл смеялся над ними и осыпал их бранью. Красный Тюрбан приплясывал позади всех, отчаянно ругаясь и призывая все известные ему проклятия на голову чертова курда. Джаллад пытался достать О'Доннелла саблей, но ему мешали его же люди. Сабля американца мелькнула в воздухе, как язык кобры, и один из бандитов, вскрикнув, упал замертво. Джаллад, споткнувшись о его тело, упал сверху. В следующее мгновение в дверном проеме барахтались, изрыгая мыслимые и немыслимые проклятия, все уцелевшие бандиты. Не дожидаясь, пока они выберутся из двери, О'Доннелл бросился к стене, за которой уже успел исчезнуть спасенный им вазири.

Подпрыгнув, О'Доннелл ухватился за край стены, подтянулся на руках и успел взглянуть на черную ветреную улицу. Что-то тяжелое ударило его по голове. Это был тяжелый табурет, который Джаллад с невероятной силой бросил вслед О'Доннеллу. Однако американец уже не узнал, что именно обрушилось на его голову, — от полученного удара он потерял сознание и молча свалился со стены в темноту аллеи.

* * *

Очнулся О'Доннелл от того, что на его лицо попал слабый лучик света. Он сел, моргая, и схватился за оружие. Свет погас, и в наступившей темноте незнакомый голос произнес:

— Успокойся, Али эль-Гази. Я твой друг.

— Что ты за дьявол? — спросил О'Доннелл.

Он нашел свою саблю рядом на земле и теперь украдкой подтягивал под себя ноги, чтобы можно было быстро вскочить. Он был на улице, под той самой стеной, с которой упал, а незнакомец в призрачном свете звезд казался неясной большой тенью.

— Твой друг, — повторил он. Он говорил с персидским акцентом. — Тот, который знает твое имя. Зови меня Гассан. Это имя не хуже любого другого.

О'Доннелл поднялся на ноги, сжимая в руке саблю, и перс что-то протянул ему. В звездном свете О'Доннелл различил блеск стали, но прежде, чем взмахнуть саблей, увидел, что Гассан протягивал ему вперед рукояткой его собственный кинжал, подобранный на земле.

Гассан засмеялся:

— Ты подозрителен, как голодный волк, Али эль-Гази. Однако побереги свое оружие для врагов.

— Где они? — спросил О'Доннелл, взяв у Гассана кинжал.

— Они ушли в горы. По следу Запятнанного кровью Бога.

О'Доннелл схватил железной хваткой халат перса и свирепо взглянул в его насмешливые темные глаза.

— Будь ты проклят, что ты знаешь о Запятнанном кровью Боге? — Острие его кинжала коснулось кожи перса под ребрами.

— Я знаю это, — невозмутимо ответил Гассан. — Я знаю, что ты оказался в Медине эль-Харами, преследуя воров, укравших у тебя карту, с помощью которой можно найти сокровища богаче, чем казна Акбара. Я тоже кое-что разыскиваю. Я прятался здесь рядом и смотрел через дыру в стене, когда ты ворвался в комнату, где они пытали вазири. Как ты узнал, что это они украли твою карту?

— Я не знал этого! — воскликнул О'Доннелл. — Я услышал его крик и поспешил, чтобы прекратить пытку. Если бы я знал, что это именно за ними я охотился… Послушай, что еще тебе известно?

— Многое, — ответил Гассан. — Недалеко от города в горах, укрытый в совершенно неприступном месте, стоит древний замок, в который боятся попадать люди. Это запретное место, но один англичанин по фамилии Пемброк случайно набрел на этот замок. Войдя внутрь, он обнаружил там идола, полностью покрытого красными драгоценными камнями. Он назвал этого идола Запятнанным кровью Богом. Он не мог унести идола с собой, но составил карту, в надежде вернуться в замок. После этого он благополучно выбрался оттуда, но в Кабуле его зарезал один фанатик. Перед смертью он успел отдать карту курду по имени Али эль-Гази.

— Ну? — мрачно отозвался О'Доннелл. Дом за его спиной стоял темный и молчаливый. На улице не было слышно ничего, кроме шелеста листьев на деревьях да негромкого разговора его и перса.

— Карту украли, — сказал Гассан. — Ты знаешь, кто это сделал.

— Я не знал этого до сих пор, — ответил О'Доннелл. — Мне удалось узнать только, что ворами были англичанин Хоуклин и лишенный наследства афганский князь Джегунгир-хан. Один подлый слуга шпионил за умиравшим Пембро-ком, и все рассказал им. Я не знал их в лицо, однако мне удалось проследить их путь до этого города. Вечером я узнал, что они скрываются где-то в аллее Шайтана. Так что я просто искал их убежище, когда ввязался в эту историю.

— Ты дрался с ними, не зная, что это те самые люди, которых ты разыскивал! — воскликнул Гассан. — Вазири, которого они пытали, был Яр-Мухаммед, шпион Якуб-хана, предводитель джоваков, которые объявлены вне закона. Они узнали его, затащили в дом и пытали, чтобы он рассказал им о тайных тропах, ведущих через горы. Эти тайные тропы известны только шпионам Якуба. Потом появился ты, и все дальнейшее тебе известно.

— Все, кроме того, что произошло, когда я вскарабкался на стену, — ответил О'Доннелл.

— Кто-то бросил тебе вдогонку тяжелый табурет, — сказал Гассан. — Когда ты упал без чувств со стены, они больше не обращали на тебя внимания, может быть, думали, что ты мертв. Им был нужен вазири, но я не знаю, удалось ему убежать или они поймали и убили его. Я знаю только, что вскоре они вернулись, в безумной спешке оседлали коней и уехали на запад, оставив мертвецов в доме. Тогда я подошел и приоткрыл твое лицо, чтобы понять, кто ты такой, и узнал тебя.

— Значит, человек в красном тюрбане был Джегунгир-хан, — пробормотал О'Доннелл. — Но где же тогда Хоуклин?

— Он был одет, как афганец, — они называв ли его Джалладом, палачом, потому что он убил очень много людей.

— Никогда бы не подумал, что Джаллад был ферендгжи, — проворчал О'Доннелл.

— Люди не всегда оказываются теми, за кого себя выдают, — задумчиво отозвался Гассан. — Я знаю, например, что ты вовсе не курд, а американец по имени Кирби О'Доннелл.

На мгновение в воздухе застыло молчание. В этот краткий миг преграда между жизнью и смертью была тоньше человеческого волоса.

— И что из этого? — прошептал О'Доннелл голосом, не сулившим ничего хорошего.

— Да ничего! Как и ты, я хочу найти красного идола. Потому я и преследовал Хоуклина. Но мне не справиться с его бандой в одиночку. Тебе тоже одному их не одолеть. Мы можем объединиться. Давай последуем за ними и отберем у них идола!

— Хорошо, — О'Доннелл принял какое-то решение. — Но если только ты попытаешься сыграть со мной какую-нибудь шутку, я убью тебя, Гассан!

— Верь мне! — ответил Гассан. — Пойдем. У меня в караван-сарае есть отличные кони, гораздо лучше, чем тот, на котором ты приехал в этот город воров.

Перс повел О'Доннелла по узким извилистым улочкам, мимо домов с решетчатыми балконами, вдоль темных дурно пахнувших аллей и остановился возле освещенной калитки в открытый двор. На его стук в окошечко выглянуло бородатое лицо, и после нескольких слов Гассана калитка отворилась. Гассан вошел как ни в чем не бывало, а О'Доннелл, следуя за ним, подозревал неладное. Он был почти уверен, что его ждет какая-то ловушка. Однако их действительно ждали кони, и по одному только слову хозяина караван-сарая заспанные слуги бросились седлать их. Они наполнили переметные сумки пакетами с едой. Гассан принес пару мощных винтовок и несколько заполненных патронташей.

Спустя недолгое время они выехали из западных ворот. Сонные стражники не останавливали их. Не проходило и часа, чтобы кто-нибудь не выезжал из Медины эль-Харами или не въезжал в нее.

Перс Гассан был дородным, но мускулистым, с широким умным лицом, на котором выделялись темные живые глаза. По тому, как он держал винтовку, можно было догадаться, что ему приходилось прибегать к ее помощи, с его пояса свисала сабля. О'Доннелл понимал, что Гассан будет храбро сражаться, если им придется вступить в схватку с бандитами. Но он понимал и то, насколько он может доверять Гассану. Этот персидский искатель приключений будет доброжелательным к нему только до тех пор, пока это будет нужно ему самому. Как только ему не будет нужна помощь О'Доннелла, он, не колеблясь, попытается убить своего компаньона и завладеть сокровищем целиком. Такие люди, как Гассан, коварны, как королевская кобра.

Хоуклина тоже можно сравнить с коброй, к тому же у него пятеро хорошо вооруженных отчаянных головорезов. Но О'Доннелл не хотел отступать перед превосходством сил. Ну что ж, его преимуществом станет ум и холодный расчет.

Когда рассвело, они уже ехали по узким теснинам, по обе стороны которых поднимались пологие холмы. Вдруг Гассан натянул поводья своего коня. Следы лошадиных копыт резко поворачивали в сторону от хорошей дороги и исчезали на скалистых голых камнях широкого плато.

— Здесь они свернули с дороги, — сказал Гассан. — Это следы коня Хоуклина. Мы не можем преследовать их по этим голым скалам. Ты внимательно рассматривал карту, когда она еще была у тебя? Куда нам теперь ехать?

О'Доннелл, рассерженный этой неожиданной заминкой, покачал головой.

— Карта зашифрована, и она не так долго оставалась у меня, чтобы я мог хорошо ее изучить. Главное, что на ней было, — это старая тропа, ведущая к замку. Она должна быть где-то недалеко отсюда. Однако замок обозначен на карте как Замок Акбара. Я никогда не слышал ни о таком замке, ни о его развалинах — ни в этих местах, ни где-нибудь еще.

— Смотри! — воскликнул Гассан, привстав на стременах, и его глаза блеснули. Он показывал рукой на скалу, высившуюся у горизонта в нескольких милях от них. — Это и есть Замок Акбара! Теперь он называется Скала Орлов, но в прежние времена его называли Замок Акбара. Я читал об этом в одной древней рукописи. Пемброк каким-то образом узнал об этом и назвал его на карте древним именем, чтобы сбить с толку тех, кто влезет не в свое дело. Вперед! Джегунгир-хан, должно быть, тоже это знает. Мы всего на час отстаем от них, а наши кони лучше, чем их лошади.

О'Доннелл поехал впереди, изо всех сил пытаясь припомнить детали украденной карты. Обогнув скалу в юго-западном направлении, он мысленно провел линию от ее вершины к трем пикам, видневшимся вдалеке на юге. После этого они с Гассаном быстро поехали на запад. Там, где они должны были пересечь воображаемую линию, они обнаружили следы древней тропы, поднимавшейся в горы. Карта не солгала, и память О'Доннелла не подвела его. Следы конских копыт указывали на то, что недавно по тропе проехали люди. Гассан был уверен, что это люди Хоуклина, и О'Доннелл согласился с ним.

— Они сверили путь по Замку Акбара так же, как и мы. Расстояние между нами сокращается. Но мы не должны слишком приближаться к ним. Наши силы неравны, их больше. Нам остается не показываться им на глаза, пока они не заберут идола. Тогда нападем на них и отнимем добычу.

Глаза Гассана блестели, ему по душе была такая стратегия.

— Но нам надо быть осторожными, — сказал он. — Отсюда начинаются владения Якуб-хана, который грабит путников. Если бы они знали тайные тропы, они могли бы не встретиться с ним. Теперь им надо не попасться к нему в лапы. И мы тоже должны вести себя осторожно! Якуб-хан вовсе не друг мне, а курдов он попросту ненавидит!

* * *

В полдень они все еще ехали по заросшей, бесконечно петляющей старой тропе — это был слабый след заброшенной дороги.

— Если тот вазири добрался до Якуб-хана, — сказал Гассан, когда они двигались по узкому ущелью между скалами, — джоваки будут наготове, чтобы встретить непрошеных гостей. Яр-Мухаммед не подозревает, кто такой Хоуклин на самом деле, и не знает, чем он занимался. Якуб тоже этого не знает. Я думаю, что он знает, где находится замок, но он слишком суеверен для того, чтобы проникнуть внутрь замка. Он боится духов и ничего не знает про идола. Пемброк был единственным человеком, вошедшим в замок, и только Аллах ведает, за сколько веков. Я слышал эту историю от его слуги, умершего в Пешаваре от укуса змеи. Хоуклин, Джегунгир-хан, ты и я — больше никто на свете не знает о существовании этого идола.

Внезапно им навстречу по ущелью выехал на коне стройный патанец с ястребиным лицом.

— Стойте! — повелительно крикнул он, подъезжая к ним с поднятой рукой, в которой, однако, не было оружия. — По какому праву вы едете по территории Якуб-хана?

— Осторожнее! — прошептал О'Доннелл. — Это джоваки. Впереди нас может ожидать десяток винтовок, нацеленных прямо на нас.

— Я дам ему денег, — так же тихо отозвался Гассан. — Якуб-хан собирает дань со всех, кто проезжает по его землям. Может быть, этому парню ничего больше не надо.

Поклонившись в седле, он обратился к джоваку.

— Мы всего лишь бедные путники, и мы будем рады заплатить дань вашему отважному предводителю. Мы едем одни.

— А кто же тогда там, за вами? — грозно спросил джоваку, кивнув головой в сторону, откуда они ехали. Гассан, забыв об осторожности, обернулся назад, продолжая держать монеты в вытянутой руке. В этот миг на смуглом лице джоваку появилось выражение злобного триумфа, и одним быстрым движением, как кобра, он выхватил кинжал и бросился на ничего не подозревавшего перса.

Однако ни был он стремителен, О'Доннелл оказался проворнее, чутьем угадав ловушку, в которую они попали. Когда кинжал уже был возле горла Гассана, сабля О'Доннелла блеснула на солнце, и сталь зазвенела о сталь. Кинжал выпал из руки патанца, и он, выругавшись, схватился за ружье, притороченное к седлу. Но прежде чем он сумел освободить ружье, О'Доннелл ударил во второй раз, и этот удар рассек надвое тюрбан и голову под ним. Конь джоваку дернулся и захрапел, сбросив с себя мертвого седока, и О'Доннелл повернул назад своего коня.

— Едем обратно, — выкрикнул он. — Это засада!

Короткая схватка заняла совсем немного времени. Но когда джоваку упал на землю, в ущелье прогремели ружейные выстрелы. Конь Гассана дернулся под ним и понес седока по ущелью, разбрызгивая кровь во все стороны. О'Доннелл направил своего коня вслед за Гас-саном, которому так и не удалось справиться с обезумевшим от боли животным.

Они еще не домчались до выхода из ущелья, когда навстречу им выехали три всадника, все трое джоваки, размахивая своими кривыми саблями. Обезумевший конь Гассана нес его прямо на них, и все усилия перса удержать животное оставались напрасными. В отчаянии он выхватил из-за спины винтовку и начал стрелять. Один из коней заржал и упал, сбросив седока. Второй всадник нелепо взмахнул руками и свалился под ноги своего коня. Третий всадник с дикой яростью набросился на Гассана, но перс увернулся от удара и проскакал мимо него на своем безумном коне.

В следующий миг О'Доннелл оказался один на один со всадником, который, пришпорив коня, взмахнул тяжелой кривой саблей. Американец тоже поднял саблю, и клинки скрестились, кони на всем скаку сшиблись друг с другом, и конь джоваки упал на передние ноги. О'Доннелл, поднявшись на стременах, ударил изо всей силы, и мощный удар раскроил голову противника. О'Доннелл поскакал вслед за персом, ожидая, что в ущелье окажется полно вооруженных всадников. Однако выбора у него не оставалось. Откуда-то сзади вслед ему свистели пули и ударялись о скалы.

Но, по всей вероятности, человек, устроивший эту засаду, посчитал, что стрелков, спрятанных в скалах, будет достаточно для того, чтобы расправиться с двумя людьми, и О'Доннелл не увидел впереди никого, кроме Гассана. Раненый конь Гассана остановился и упал, перс едва успел отскочить, чтобы его не придавило погибшее животное.

— Садись позади меня! — крикнул О'Доннелл, подъехав к персу, и Гассан, держа в руке винтовку, прыгнул в седло позади американца. О'Доннелл пришпорил коня, и тяжело нагруженное животное понесло их дальше по ущелью. Позади послышались крики, и стало ясно, что джоваки, оседлав своих коней, бросились в погоню. Ущелье повернуло в сторону, и крики стали тише. Однако и О'Доннелл, и Гассан понимали, что джоваки быстро настигнут их в этом ущелье, как стая голодных волков.

— Тот шпион вазири, должно быть, добрался до Якуб-хана, — прокричал Гассан. — Они хотят не золота, а крови. Как ты думаешь, они уничтожили Хоуклина?

— Хоуклин, должно быть, проскочил это ущелье до того, как появились джоваки, — ответил О'Доннелл. — А может быть, джоваки преследовали его, а потом заметили нас и устроили засаду. Я думаю, что Хоуклин где-то впереди нас.

— Это уже не важно, — отозвался Гассан. — Твой конь не унесет нас далеко. Он быстро устанет. А у джоваков кони свежие. Нам бы надо поискать такое место, где мы сможем остановиться и принять бой. Если нам повезет и удастся продержаться до темноты, может быть, мы сможем ускользнуть от них.

Так они проскакали около мили, все время слыша вдалеке позади звуки погони. Неожиданно они выехали из ущелья в некое подобие огромной чаши, окруженной отвесными скалами. С середины дна этой чаши начинался постепенный подъем наподобие бутылочного горла, заканчивающийся выходом на эту естественную арену. О'Доннеллу почудилось в этой чаше что-то искусственное, но Гассан с криком спрыгнул с коня. Выход из чаши закрывала невысокая каменная стена. Раздался выстрел, конь дернулся и упал. Пуля, предназначенная О'Доннеллу, пробила голову животного.

О'Доннелл успел спрыгнуть с падающего коня и откатился за ближайшую скалу, за которой уже укрылся Гассан. Со стены продолжали стрелять, и пули звонко ударялись о валуны. О'Доннелл и Гассан мрачно переглянулись.

— Ну вот мы и нашли Хоуклина! — сказал Гассан.

— Да, а через несколько минут здесь будет Якуб-хан, и мы окажемся между дьяволом и глубоким морем, — угрюмо усмехнулся О'Доннелл. — Вот так в переплет мы попали! Впереди враги, позади в ущелье тоже, мы в ловушке.

За валунами можно было укрыться от пуль, летевших со стены, но когда из ущелья выедут сюда джоваки, валуны не спасут его и перса. Если они попробуют сменить позицию, то те, кто впереди, легко пристрелят их. Если же они останутся здесь, то их пристрелят джоваки.

Впереди раздался насмешливый голос:

— Выходите, мы вас быстро застрелим, выродки! — Хоуклин даже не пытался укрыться. — Тебя, Гассан, я знаю. Кто этот чертов курд? Я думал, что прошлой ночью разбил ему голову!

— Да, я курд! — ответил О'Доннелл. — Курд, которого зовут Али эль-Гази!

Хойклин удивленно смолк, затем выкрикнул:

— Я должен был раньше догадаться, кто ты такой, собака янки! Я хорошо знаю, кто ты! Ну, теперь это уже не имеет значения. Мы отправим тебя в преисподнюю!

— Скоро ты и сам отправишься туда, Хоук-лин! — ответил О'Доннелл. — Слышишь там, в ущелье, выстрелы и крики?

— Конечно, слышу. Мы остановились напоить лошадей и уже были готовы двигаться дальше, когда услышали этот шум. Кто гонится за вами?

— Якуб-хан с сотней джоваков! — О'Доннелл намеренно преувеличил. — Когда они пристрелят нас, ты думаешь, они позволят вам спокойно уйти? Это после того как ты пытался выведать его секреты у одного из его людей?

— Тебе лучше пустить нас за стену, — крикнул Гассан, поняв, куда клонит О'Доннелл. В этом была их единственная надежда на спасение. — Предстоит серьезная драка, и тебе тоже понадобится помощь, если ты хочешь выбраться отсюда живым!

Над стеной появилась голова Хоуклина в тюрбане; он явно считал тех, кого ненавидел всей душой, порядочными людьми и не боялся вероломного выстрела.

— Это правда? — прокричал он.

— Разве ты не слышишь конского топота? — ответил ему О'Доннелл.

Казалось, что стены ущелья дрожат от этого топота, уже отчетливо слышались дикие крики. Хоуклин побледнел. Он прекрасно знал, как может обойтись с ним Якуб-хан. Но кроме этого он знал, как умеют драться эти двое, и понимал, что их участие в схватке на его стороне может оказаться решающим моментом.

— Идите сюда, скорее! — крикнул он. — Если нам удастся уцелеть, мы решим, кто завладеет идолом!

И действительно, думать сейчас о сокровище, даже о Красном Идоле было не время. Сейчас все они рисковали жизнью. О'Доннелл и Гассан выскочили из-за валунов, держа в руках ружья, и добежали до стены. Едва они успели укрыться за ней, как из ущелья показался первый всадник и начал стрелять. Хоуклин и его люди ответили выстрелами. Полдюжины всадников упали с коней, и джоваки, получившие столь неожиданный отпор, развернулись и опять скрылись в ущелье.

О'Доннелл оглядел тех, с кем волею судьбы ему пришлось сейчас быть заодно, — воров, выкравших его карту и с радостью расправившихся бы с ним еще пятнадцать минут назад. Рядом с ним были Хоуклин, мрачный, с тяжелым взглядом, в афганской одежде, Джегунгир-хан, выглядевший щеголевато даже после долгой быстрой скачки, и трое юсуфзайских головорезов, которых звали Акбар, Сулейман и Юсуф. Эти трое скалили зубы, делая вид, что улыбаются ему, однако это был на самом деле хищный волчий оскал людей, которые знали, что перемирие не продлится долго.

О'Доннелл с Гассаном и Хоуклин со своими людьми начали стрелять по одетым в белое фигурам, укрывавшимся за валунами и кустами вблизи входа в ущелье. Джоваки спешились и теперь ползли к стене, используя для укрытия все кусты тамариска, все камни, которые могли защитить их от пуль. Сами они тоже беспрерывно стреляли по стене.

— Должно быть, они гнались за нами, — проворчал Хоуклин, перезаряжая ружье. — О'Доннелл, ты солгал. Не может быть, чтобы здесь у них была целая сотня.

— Однако их вполне достаточно, чтобы перерезать нам всем глотки, — отозвался О'Доннелл, нажимая на курок. Человек, подобравшийся слишком близко к стене, взвизгнул и ткнулся лицом в землю. Среди скал раздался многоголосый крик ярости. — А кроме того, никто не мешает Якуб-хану послать за подкреплением. Его селение совсем неподалеку.

Их разговор прерывался методичными звуками выстрелов и лязганьем затворов винтовок. Однако стрельба не нанесла ощутимого урона джовакам, умело скрывавшимся среди камней и кустов.

— Мы сильно рискуем здесь, за этой стеной, — прорычал Хоуклин. — Никто не знает, сколько столетий она здесь стоит. Думаю, что ее построил тот же народ, который выстроил Замок Красного Идола. Среди всех этих холмов повсюду встречаются такие же развалины. — Он прикрикнул на своих людей: — Погодите стрелять! Наш запас патронов небесконечен. Они пытаются подобраться ближе, поэтому поберегите порох. Мы обстреляем их, когда они окажутся на открытом месте.

В следующий миг он закричал:

— Теперь они подходят!

Джоваки вскакивали на ноги и перебегали от скалы к скале, от куста к кусту, стреляя на ходу. Оборонявшиеся не стреляли, низко пригнувшись за стеной и выглядывая через узкие бойницы. На стену обрушился свинцовый град, выбивая из нее мелкие камешки и фонтанчики пыли. Сулейман яростно выругался — пуля попала ему в плечо. В начале ущелья О'Доннелл увидел рыжую бороду Якуб-хана, однако предводитель джоваков молниеносно укрылся за скалой. Осторожный как лиса, Якуб не шел сам впереди своих людей.

Его соплеменники и без того дрались с бешеной яростью. Возможно, молчание горстки людей за стеной обмануло джоваков, и они решили, что за стеной кончились патроны. Может быть, их ярость достигла предела, за которым начиналось безрассудство. Во всяком случае, выскочив из своих укрытий, они бросились по склону к стене с криками и улюлюканьем. Сначала все они стреляли, потом выхватили длинные ножи.

— Огонь! — скомандовал Хоуклин, и выстрелы из семи винтовок изрядно проредили шеренги нападавших.

На склон, скорчившись, упало несколько тел. О'Доннелл с Гассаном и Хоуклин со своими людьми были опытными бойцами, они стреляли без промаха. Их свинец разил противника наповал, однако джоваки, с горящими глазами, выкрикивая проклятия, продолжали подниматься по склону.

Несколько джоваков упали, будто споткнувшись, — их остановили пули Хоуклина и его людей. Однако уцелевшие джоваки продолжали двигаться к стене.

— Пули их не остановят! — в отчаянии выкрикнул Хоуклин, расстреляв последние ружейные патроны. — Нам надо удержать стену, иначе мы все погибли!

Патроны кончились у всех, и оборонявшиеся поднялись за стеной в полный рост, отбросив ружья и обнажив клинки. Теперь оставалось надеяться только на победу в рукопашной схватке.

Возле стены все пришло в движение, зазвенела сталь, ее звон смешивался с последними криками и стонами умиравших. Горстка оборонявшихся пользовалась преимуществом позиции, тела погибших джоваков устилали путь к стене, однако джоваки рвались вперед. Один из них с горящими ненавистью глазами разрядил старинный мушкет прямо в лицо Акбара, выстрел снес Акбару половину черепа. В образовавшееся после падения тела юсуфзаи пространство впрыгнул еще один из джоваков, но О'Доннелл достал его своей саблей. Затем американец отступил на шаг назад и хотел было перезарядить винтовку, однако патронташ оказался пустым. В этот миг он увидел одного из джоваков, перебиравшихся через стену. Он подскочил к стене и, прежде чем один из патанцев успел разрядить свой мушкет, раздробил голову джовака прикладом ружья.

О'Доннелл перепрыгнул через свалившееся тело, чтобы достойно встретить следующих противников. Он размахивал своим пустым ружьем, словно молотильщик цепом, и у него не было ни одного мгновения, чтобы оглянуться и увидеть, что творится вокруг. Он слышал только, как Хоуклин изрыгал проклятия по-английски, Гассан ругался по-персидски, кто-то еще хрипел в предсмертной агонии. Он слышал звуки ударов, слышал разноязыкие проклятия, но не мог ни на миг позволить себе взглянуть в сторону. Перед ним оказалось сразу трое врагов. Двумя сильными ударами приклада он смог размозжить головы двоим из них и отбросил ружье, будто ненужную дубинку. Третий джовак спрыгнул со стены, словно дикий кот, и вцепился пальцами в горло О'Доннелла. Полузадушенный американец успел-таки выхватить из ножен кинжал и вслепую ударить перед собой во врага, которого уже невозможно было разглядеть. Удар, еще и еще удар, и обмякшее тело джовака свалилось со стены вниз.

Глотнув воздуха, О'Доннелл огляделся. Он едва успел понять, что уцелел. На стене больше не было оскаленных лиц, оставшиеся в живых джоваки отступали по склону. Их потери были ужасны, не говоря уже о том, что каждый из отступавших истекал кровью.

Однако эта победа была достигнута дорогой ценой. Обмякшее тело Сулеймана с раздробленной головой свешивалось со стены. Акбар был мертв. Юсуф умирал с распоротым животом, и его крики леденили душу. Хоуклин прекратил его мучения выстрелом в голову несчастного. Американец увидел и Джегунгир-хана. Тот сидел, прислонившись к стене, прижимая руки к груди, между его пальцами текла кровь. Губы князя посинели, однако рот кривила горькая усмешка.

— Я родился во дворце, — прошептал он. — Теперь я умираю здесь, под разрушенной стеной. На этом сокровище, должно быть, проклятие — люди всегда погибали, если только пытались найти Запятнанного кровью Бога.

С этими словами он испустил дух.

Хоуклин, О'Доннелл и Гассан молча переглянулись. Уцелели только они — три мрачные фигуры, перепачканные пороховой гарью, забрызганные кровью, в изодранной одежде. Отступившие джоваки скрылись в ущелье, в каменной чаше теперь не было никого, кроме мертвецов.

— Якуб убрался! — проворчал Хоуклин. — Когда они отступили, я видел его. Он доберется до своего селения и поднимет против нас все племя! Надо бежать! Мы можем найти замок. Давайте попытаемся добраться до идола, завладеть им, а потом выбраться из этих гор прежде, чем он обнаружит нас. Мы вместе оказались здесь. Сейчас мы должны позабыть о прошлом и объединиться. Сокровища хватит на всех нас.

— Ты прав, — угрюмо отозвался О'Доннелл. — Однако прежде чем мы отправимся на поиски, верни карту.

Хоуклин все еще держал в руке пистолет с дымившимся дулом, но Гассан направил на него револьвер прежде, чем тот успел поднять оружие.

— Как раз на такой случай у меня осталось несколько патронов, — сказал перс, и Хоуклин увидел голубые носики патронов в его патронташе. — Отдай мне оружие. А теперь верни О'Доннеллу карту.

Хоуклин пожал плечами и достал смятый пергамент.

— Будьте вы прокляты, мне все равно достанется треть этого сокровища, если мы только его раздобудем! — пробормотал он.

О'Доннелл взглянул на карту и убрал ее в пояс.

— Хорошо. Я привык держать свое слово. Ты большая свинья, Хоуклин, но раз уж так получилось, мы берем тебя в долю, верно, Гассан?

Перс кивнул, убирая оба ружья за пояс.

— Сейчас не время ссориться. Главное для всех нас — выбраться отсюда живыми. Хоуклин, если на нас нападут джоваки, я верну тебе оружие. Если все будет благополучно, оно тебе не понадобится.

* * *

В узком проходе за стеной оставались привязанными лошади Хоуклина и погибших бандитов. Хоуклин и О'Доннелл с Гассаном выбрали лучших животных, остальных отвязали и направились вдоль глубокого каньона, открывшегося за проходом. Вскоре на горы опустилась ночная мгла, но путники продолжали, не останавливаясь, двигаться вперед. Где-то позади рыскали соплеменники Якуб-хана, и если бы им удалось захватить путников, месть предводителя джоваков была бы чудовищной. О'Доннелл и его спутники понимали, что смерть идет за ними по пятам, и ехали дальше и дальше в темных Гималаях. Впереди ждала неизвестность, каждый подозревал двух других в вероломных намерениях.

О'Доннелл ястребиным взглядом окидывал Гассана. Гассан успел обыскать тела убитых возле стены, и потому его пистолеты были их единственным огнестрельным оружием. О'Доннелл прекрасно понимал, что если наступит мгновение, когда Гассану не нужна будет помощь его спутников, он, не задумываясь, пристрелит обоих. Однако до тех пор, пока персу эта помощь нужна, его можно было не опасаться. Кроме того, О'Доннелл надеялся на свою ловкость и опыт, с которыми он владел своей саблей и кинжалом. Время от времени он сжимал в руке рукоятку сабли, и это придавало ему уверенности в себе. За долгие годы, проведенные в бесконечных схватках и переделках, его верные друзья — сабля и кинжал — ни разу не подвели его.

Итак, они ехали втроем по горам, освещенным звездами, сверяясь по старой карте, на которую был безошибочно нанесен путь к замку, так что даже ночью сбиться с дороги оказалось невозможным. О'Доннелл не переставал думать о том, что хотел поведать ему перед самой смертью человек, нарисовавший эту карту. Смерть оборвала рассказ Пемброка на полуслове. Именно тогда, когда Пемброк, казалось, хотел о чем-то предупредить О'Доннелла, внезапно у него хлынула горлом кровь, он побледнел и больше не мог произнести ни слова. Интересно, о чем хотел предостеречь его Пемброк?

Когда узкое ущелье вывело их в широкую долину, окруженную высокими скалами, занимался рассвет. Единственным путем в эту долину был тот, по которому приехал О'Доннелл со своими спутниками, — узкая аллея между скалистых стен. Без карты найти эту долину было бы невозможно. С одной стороны долины вдоль стены шел скалистый уступ около сотни футов высотой, стена поднималась над ним еще футов на триста. С другой стороны долины скалы высились почти отвесно примерно на тысячу футов. Долину окутывал густой туман, и казалось, что выбраться отсюда невозможно. Однако то, что путники увидели перед собой, заставило их затаить дыхание. На уступе впереди виднелся древний замок, залитый первыми лучами восходившего солнца. Этот замок был выдолблен из цельной скалы, и уступ был единственным подходом к его огромному портику.

О'Доннелл не представлял себе, какой народ, какая культура могли воздвигнуть этот замок. По этим горам прошли тысячи неизвестных завоевателей, безымянные цивилизации рождались здесь и гибли задолго до того, как в этих горах прозвучали победные трубы греческого полководца Александра.

— Как мы сможем открыть эту дверь? — вслух спросил О'Доннелл.

Огромный бронзовый портал выглядел так, будто был предназначен выдерживать удары тяжелой артиллерии. О'Доннелл достал карту и в который раз стал всматриваться в пометки на ее полях. Однако Гассан соскочил с коня и побежал вперед, что-то выкрикивая на бегу. Перса охватило что-то вроде помешательства при виде замка и при мысли о том немыслимом богатстве, которое ожидало его за этими тяжелыми дверями.

— Да он спятил! — спешиваясь, проворчал Хоуклин. — Пемброк на полях карты оставил предупреждение: «В замок можно войти, но будь осторожен, ибо идол потребует дань».

Гассан нажимал на все выступы и тянул за все выпуклые места в орнаменте, который украшал двери. Когда дверь подалась под его усилиями, Хоуклин и О'Доннелл услышали крик, перешедший в вопль ужаса. Тяжелая бронзовая дверь, весом не меньше тонны, покачнулась и упала. Перс не успел отскочить в сторону, его погребла под собой металлическая плита, и из-под нее заструились красные ручейки.

Хоуклин пожал плечами.

— Я же говорил, что он спятил. Древние умели защищать свои сокровища. Удивительно, что эта дверь не погребла под собой Пем-брока.

— Возможно, что он каким-то образом узнал секрет этой двери, — отозвался О'Доннелл. — Может быть, он именно это хотел рассказать мне перед смертью, тогда мы знали бы, куда надо нажимать, а до каких мест нельзя даже дотрагиваться.

— Ну что ж, бог получил свою жертву, путь свободен, — сказал Хоуклин, проходя по лежащей на земле окровавленной двери. О'Доннелл шел следом за ним, и оба они остановились на пороге, вглядываясь в темноту большого зала, в котором могло оказаться змеиное гнездо. Однако своды древнего замка не обрушились им на головы, и никаких теней перед собой они не увидели. Тогда они осторожно вошли в замок. Ничто не нарушало тишину, кроме звука их шагов.

Войдя в древний замок, оба человека прищурились. Впереди, в глубине зала подобно закатным лучам что-то мерцало красным светом. Когда глаза немного привыкли к темноте, они увидели Запятнанного кровью Бога — медное изваяние, украшенное красными сверкающими камнями. Статуя напоминала карлика, стоявшего на большом постаменте из серого базальта лицом к дверям. В нескольких футах от статуи по каменному полу замка проходила трещина футов пятнадцати в ширину. В какие-то незапамятные времена землетрясение раскололо скалу, и теперь невозможно было сказать, когда это случилось и насколько глубока эта трещина. Вне всякого сомнения, много веков назад эта трещина использовалась жрецами для жертвоприношений страшному божеству, и множество людей погибло в ее глубине. Стены замка были очень высокими, и потолок терялся где-то в темноте.

Однако внимание людей было приковано к идолу. Он выглядел звероподобным, отвратительным чудовищем, а красные камни придавали ему зловещий вид божества, забрызганного кровью своих жертв. Но все камни, которыми был украшен идол, представляли собой сказочное богатство.

— Боже! — выдохнул О'Доннелл. — Так это правда! Эти камни — целое состояние!

— Несомненно! Миллионы! — подтвердил Хоуклин. — Слишком много, чтобы делить их с презренным янки!

Эти слова, произнесенные англичанином почти бессознательно сквозь зубы, спасли О'Доннеллу жизнь — они дали время приготовиться к нападению. Он успел повернуться и пригнуться как раз вовремя — сабля Хоуклина срезала макушку его капюшона. Проклиная собственную беспечность — он ведь знал, с кем имеет дело, — он отпрыгнул назад, выхватывая саблю из ножен.

Высокий англичанин стремительно бросился на О'Доннелла, и О'Доннелл встретил его во всеоружии. Они дрались яростно, ни в чем не уступая друг другу, перед застывшим изваянием Красного Идола. Древний замок заполнился звоном стали, клинки, скрещиваясь, выбивали друг из друга голубые искры.

Хоуклин был выше О'Доннелла, и руки его были длиннее, однако О'Доннелл не уступал ему в скорости движений. Хоуклин боялся обнаженного кинжала в левой руке противника гораздо больше, чем сабли: до поры ему удавалось удерживать О'Доннелла на расстоянии, не доступном кинжалу. Левой рукой он выхватил из ножен и свой кинжал, однако он прекрасно знал, что в искусстве драки на ножах О'Доннеллу не было равных.

Он был полон смертельной ярости и решимости покончить с О'Доннеллом. Вновь и вновь О'Доннелл оказывался на волосок от гибели, однако пока ему хватало опыта и умения отражать удары англичанина.

Развязка наступила неожиданно. Нога О'Доннелла слегка поскользнулась на гладком каменном полу, и на миг его сабля отклонилась в сторону. Хоуклин вложил всю силу в удар, и его клинок должен был пронзить тело О'Доннелла. Но О'Доннелл не совсем потерял равновесие, как показалось Хоуклину. Он увернулся от удара, и сабля англичанина прошла у него подмышкой, порвав халат и слегка оцарапав ребра. В какое-то мгновение клинок запутался в складках его одежды, и Хоуклин с яростным криком ударил противника кинжалом. Кинжал вонзился в правую руку О'Доннелла, и в тот же миг длинный узкий кинжал в его левой руке вошел англичанину между ребрами.

Крик Хоуклина многократно повторило эхо под сводами древнего замка. Он отпрянул назад, О'Доннелл выдернул свой кинжал из его тела, хлынула кровь, тело Хоуклина обмякло, и он упал замертво.

О'Доннелл бросил оружие на пол и, встав на колени, оторвал от халата полосу для повязки. Из раны в руке текла кровь, однако было ясно, что никакие важные мышцы или кровеносные сосуды не были повреждены.

Пальцами и зубами, затягивая на ране повязку, он взглянул на Запятнанного кровью Бога, который, казалось, внимательно смотрел на него и на убитого, распростертого перед ним англичанина. Он получил дань сполна, и О'Доннеллу померещилась злорадная ухмылка на лице идола. О'Доннелл поежился. Наверняка на этого идола наложено какое-нибудь заклятие. Сможет ли богатство, полученное таким путем, когда-нибудь принести счастье и удачу? Он отбросил эту мысль. Красный Идол принадлежит ему, он добыт потом и кровью, за него уплачена человеческая жизнь. Теперь надо взвалить идола на коня и бежать, спасаться от мести Якуб-хана. Той дорогой, которой он приехал сюда, возвращаться было нельзя, наверняка на ней его ждали джоваки. Ему придется наугад ехать по незнакомым горам, надеясь только на свою счастливую звезду.

— Руки вверх! — раздался повелительный окрик.

О'Доннелл вскочил на ноги и, обернувшись к двери, на мгновение замер.

Перед ним стояли два человека, один из которых целился в него из ружья. Этот человек был высокий, стройный, с рыжей бородой.

— Якуб-хан! — воскликнул О'Доннелл.

Второй человек показался ему знакомым.

— Брось оружие! — вождь джоваков усмехнулся. — Ты думал, что я вернусь в селение, не так ли? Глупец! Я отправил туда своих людей, чтобы они подняли всех, а сам, взяв с собой только одного, который не был ранен, следовал за тобой. Я уже был здесь и видел, как ты убил второго, который валяется на полу. Теперь настала твоя очередь, курдская собака! Назад! Назад! Назад?

Под прицелом ружья О'Доннелл сделал несколько шагов назад и оказался совсем рядом с краем черной трещины в полу. Якуб двигался к нему, на отводя ружья.

— Ты привел меня к сокровищу, — выговорил он, внезапно опустив оружие. — Я не знал, что в этом замке стоит такой идол. Если бы я знал об этом раньше, то давно завладел бы им. Яр-Мухаммед, забери его саблю и кинжал.

При упоминании имени О'Доннелл понял, кто был спутником Якуба. Когда Яр-Мухаммед подошел ближе и поднял с пола саблю, у него вырвалось восклицание:

— Аллах!

Во все глаза он смотрел на бронзовую рукоятку сабли в виде головы ястреба.

— Подожди! — воскликнул вазири. — Этому человеку я обязан избавлением от пытки. Он рисковал своей жизнью! Его лицо было закрыто, но я запомнил эту ястребиную голову! Это тот самый курд!

— Замолчи! — оборвал его вождь. — Он вор и должен умереть!

— Нет! — в голосе вазири послышалась решительность. — Он спас мне жизнь! Мне, чужестранцу! Что я получал от тебя, кроме тяжелых поручений и скудной платы? Я отказываюсь служить тебе, проклятый джовак!

— Пес! — выкрикнул вождь, прицеливаясь в Яр-Мухаммеда. Тот был без оружия и отскочил назад. Раздался выстрел, вазири выкрикнул проклятие и укрылся за постаментом, на котором стоял идол.

В момент выстрела О'Доннелл прыгнул к Якубу, но тут же понял, что не успеет схватиться с ним. Якуб с рычанием повернулся к нему, и смерть взглянула на О'Доннелла из черного ствола. Палец Якуба уже готов был нажать на курок, но в этот миг Яр-Мухаммед сбросил идола с постамента.

Тяжелая статуя сбила вождя джоваков с ног и увлекла за собой в широкую трещину. Падая, Якуб выстрелил, но пуля не задела О'Доннелла. Со страшным криком джовак исчез в черной бездне.

Потрясенный О'Доннелл подошел к краю трещины и заглянул в глубину. Он долго прислушивался, но так и не услышал звука падения. Он поежился и отпрянул от края трещины при мысли о такой ужасной гибели. На его плечо легла тяжелая рука, и он увидел перед собой улыбающееся бородатое лицо Яр-Мухаммеда.

— С этой минуты ты мой друг, — сказал вазири. — Если ты тот, кого называют Али эль-Гази, правда ли, что под этой одеждой скрывается ференги?

О'Доннелл кивнул, внимательно глядя ему в лицо.

Яр-Мухаммед улыбнулся еще шире.

— Это не важно! Я убил своего вождя, и теперь его род будет мстить мне. Я должен выбрать себе другого вождя — я много слышал рассказов о делах Али эль-Гази! Позволишь ли ты мне следовать за тобой, саиб?

— Для тебя найдется место в моем сердце, — ответил О'Доннелл, протягивая вазири руку.

— Да благословит тебя Аллах! — воскликнул Яр-Мухаммед, пожимая протянутую руку. — А теперь нам надо быстро уходить отсюда. Скоро здесь будут джоваки, они не должны застать нас. За этим замком есть тайная тропа, и я знаю другие тайные дороги, по которым мы выберемся из долины, и они нас не настигнут.

О'Доннелл подобрал свое оружие и последовал за вазири. Они вышли из замка. Идол исчез навеки, успев принять не одну кровавую жертву. Но мир был полон других сокровищ, и они ждали неутомимого искателя приключений. В голове ирландца уже рождались планы поиска древнего золота, о котором он слышал сотни сказаний и легенд.

— Аллах велик и всемогущ, — сказал он и весело рассмеялся, когда они с вазири подошли к привязанным лошадям.

Ястреб с холмов

Любой, стоящий на дне ущелья, за уступами, похожими издали на неправильной формы каменные ступени, не заметил бы человека, карабкающегося по отвесному утесу. С далекого расстояния казалось, что на эту шероховатую скалу подняться очень легко, но уступы эти были из предательской глины, утыканной огромными камнями, за которые с трудом удавалось зацепиться руками и ногами.

Один неверный шаг, одно неверное движение руки — и храбрец свалился бы на дно скалистого каньона глубиной в триста футов. Но на утесе стоял не кто иной, как Фрэнсис Ксавье Гордон, и в его намерения вовсе не входило разбрызгивать свои мозги по Гималайскому ущелью.

Восхождение подходило к концу. Край последнего уступа находился всего в нескольких футах над ним, но это пространство как раз и было самым опасным. Он остановился, чтобы стряхнуть пот со лба, глубоко вздохнул, еще раз поглядел на последний барьер и крепко вцепился в него. Снизу доносились крики, переполненные ненавистью и жаждой крови. Верхняя губа Гордона ощерилась, как у пантеры, заслышавшей голос охотника, но вниз он не посмотрел.

Он вцепился пальцами в скалу так, что из-под сломанных ногтей показалась кровь. Гордон был почти у цели, но почва уходила из-под его ног ручейками осыпающегося гравия. Ощутив прилив взрывной энергии, он зарычал, оторвал ноги от опоры и резко подтянулся вверх. На мгновение, когда он на одних пальцах повис над бездной, а галька и камни грохочущей лавиной сыпались с утеса, Гордон ощутил дыхание вечности. Затем мощным усилием железных бицепсов он подтянулся и секунду спустя перевалился через последний уступ, сел и пристально посмотрел вниз.

В лежащем внизу ущелье он не смог разглядеть ничего, кроме непролазных зарослей. Скалы заграждали вид сверху и снизу. Но Гордон знал, что где-то там рыскали его преследователи, на ножах которых еще не высохла кровь его друзей. Он еще слышал голоса врагов, в которых звучала растерянность, но теперь они постепенно затихали где-то на западе. Они шли по ложному следу, который непременно приведет их в тупик!

Гордон стоял на краю огромной скалы — единственное живое существо среди каменных твердынь. Они возвышались со всех сторон, эти подпирающие небо коричневые бесчувственные гиганты. Рядом с ними он казался карликом. Но Гордон не думал ни о мрачном величии окружающего пейзажа, ни о своей собственной незначительности.

Этот величественный пейзаж был для него не более, чем фоном для разыгрывающейся здесь человеческой драмы. В душе Гордона клокотал гнев, и крики, затихающие где-то вдали, сотрясали его багровыми волнами жажды мести. Он вынул из сапога нож, который засунул туда, начиная свое восхождение. Острая сталь еще хранила следы крови, и это наполнило его яростным удовлетворением. В долине на дне ущелья лежало множество мертвецов, из которых далеко не все были друзьями Гордона из племени африди. Некоторые из них были оракзаями, приспешниками предателя Афдал-хана — неверными псами, которые, вроде бы, водили дружбу с Юсуф-шахом, тремя его вождями и американским союзником, но внезапно во время дружеского совещания устроили смертоносное побоище.

Под сплошь изрезанной рубахой Гордона виднелись сочащиеся кровью царапины от ножей. Его черные волосы слиплись от пота. Кобуры на бедрах были пусты. Он неподвижно стоял на утесе и мог бы показаться статуей, если бы грудь его равномерно не поднималась и не опускалась. В его черных глазах разгоралось пламя, а тело становилось все тверже; мускулы на руках налились яростной силой, а на висках четко обозначились вены.

Предательство и убийство! Он все еще пребывал в недоумении, не понимая, из-за чего? Это вероломство было чудовищно неожиданным и совершенно противоречащим всякому здравому смыслу. Сначала журчание дружеской беседы, люди, сидящие вокруг костра, на котором закипал чай и жарилось мясо; потом ни с того ни с сего удары ножей, грохот выстрелов, воины, падающие замертво, так и не успев выхватить револьверы и вырвать из ножен кинжалы — воины из племени африди, его друзья!

В тот проклятый момент его действия были во многом инстинктивными, направленными лишь на отражение опасности и угрозы гибели. Его спасли только твердая воля и мгновенная, не зависящая от разума, первобытная реакция на опасность. Не успев даже осмыслить, что происходит, Гордон уже был на ногах и угрожающе сверкал оружием. Не было времени на размышления, только отчаянная рукопашная схватка и бегство… Он долго бежал и еще дольше взбирался по скалам. Если бы не темное, заросшее кустарником узкое ущелье, его бы обязательно догнали.

* * *

Теперь, в безопасности, он мог отдышаться и осмыслить, зачем Афдал-хан, вождь племени оракзаев, планировал убийство четырех вождей африди из Куррама и их американского друга. Однако ни одна более менее приемлемая причина не приходила ему на ум. Убийство казалось совершенно бессмысленным. Впрочем, сейчас не это волновало Гордона. Достаточно того, что он знал: его друзья мертвы, и убийцы их известны.

В нескольких ярдах за его спиной возвышалась гряда скал, разрезанная узкой, извилистой расщелиной. Туда он и направился. Гордон не предполагал встретить там врагов — все они внизу, в ущелье, продираются сквозь заросли, пытаясь отыскать его — но в руке он все же, на всякий случай, держал нож.

Он достал оружие, повинуясь слепому инстинкту, так, наверное, пантера выпускает когти. Черные глаза на его смуглом, словно выкованном из железа, лице горели огнем. Сейчас он был более опасен, чем раненый тигр. В его мозгу непрерывно, словно удары гонга, звучало: месть! месть! месть! Все его существо отзывалось на этот призыв. Тонкий налет цивилизованности смела приливная волна гнева. Гордон будто вернулся на миллион лет назад в красную зарю начала человечества. Он стал таким же первобытным, как и возвышающиеся вокруг него утесы.

Гордон знал, что, обогнув выступ скалы, расщелина приведет его к извилистой горной тропе, и он уйдет с вражеской территории. У него не было причин ожидать встречи с кем-нибудь из преследователей. Поэтому он весьма удивился, когда сразу же за гранитным выступом наткнулся на высокого человека, что стоял, прислонившись к скале.

Пистолет был направлен прямо в грудь американцу. Гордон остановился; их разделяло не более дюжины футов. За спиной незнакомца стоял кабульский жеребец, покрытый великолепной попоной.

— Али Багадур! — пробормотал Гордон, и в его черных глазах загорелось красное пламя.

— Да!

Али Багадур был одет с подчеркнутой изысканностью. Сапоги, расшитые золотой нитью, полосатый халат, подпоясанный цветастым кушаком, тюрбан из розового шелка. Орлиное лицо с горящими жестоким торжеством глазами было бы по-своему красиво, если б не злобная усмешка, искривившая губы.

— Я не ошибся, Эль Борак. Когда ты удрал в это ущелье, я, в отличие от остальных, не побежал туда. Они со всех ног ринулись за тобой, ревя, как буйволы. Но только не я. Я был уверен, что ты не побежишь вниз, там мои люди загнали бы тебя в ловушку. Я не сомневался, что, опередив всех, ты тотчас полезешь по этой стене, хотя до сих пор никому еще не удавалось на нее забраться. Но я был уверен, что ты — заберешься, хотя даже Проклятый Шайтан не мог бы подняться по этим отвесным обрывам! Я галопом поскакал назад по долине, туда, где в миле к северу от нашего лагеря начинается другое ущелье, идущее на запад. Я не сомневался, что ты знаешь об этом. Жеребец у меня быстроногий! Я знал, что только здесь ты можешь добраться до этой тропы. Прискакав сюда, я твоих следов в пыли не увидел и понял, что ты еще здесь не проходил. Едва остановившись, я услышал камнепад, тотчас спешился и стал ожидать твоего появления! Ведь только через эту расщелину ты мог выйти к этой тропе!

— Ты пришел один, — сказал Гордон, презрительно глядя на оракзая. — В тебе больше мужества, чем я думал.

— Я знал, что у тебя нет пистолетов, — сказал Али Багадур. — Расстреляв все патроны, ты выбросил их и, выхватив нож, продирался сквозь ряды воинов. Мужество? Мужество может быть у каждого дурака. А у меня острый ум, а это гораздо важнее!

— Ты говоришь, как перс, — пробормотал Гордон. Он хорошо понимал, что попался в умело расставленную ловушку. Кобуры его пусты, а в руке только нож. При малейшем движении Али выстрелит!

— Мой брат Афдал-хан похвалит меня, когда я принесу ему твою голову! — издевался оракзай.

В своем восточном тщеславии он не мог удержаться от того, чтобы вдоволь не покуражиться над противником. Как многие представители его расы, Али Багадур любил прихвастнуть. Если бы он спрятался за скалой и застрелил Гордона, когда тот только появился из расщелины, оракзай жил бы еще и сегодня.

— Почему Афдал-хан пригласил нас на праздник и перебил всех моих друзей? — спросил Гордон. — Ведь между нашими кланами уже много лет мир.

— Мой брат хочет достичь больших высот, — ответил Али Багадур. — Твои друзья, сами того не подозревая, стояли на его пути. Зачем брату жертвовать своими людьми, чтобы разделаться с африди? Только безумец предупреждает, прежде чем нанести удар.

— Только поганый пес становится предателем! — отрезал Гордон.

— Мы не были друзьями, — напомнил Али. — Люди из Куррама такие же безумцы, как и ты!

Он наслаждался триумфом, пытаясь как можно дольше продлить эту сцену, хотя понимал, что ему уже давно следовало выстрелить.

В позе Гордона чувствовалась напряженная готовность, солнце сверкало в его глазах красными огоньками. По телу Али поползли мурашки, но он не мог остановиться. Эль Борак, самый искусный воин на всем севере, находится сейчас в его власти, под дулом его пистолета, он балансирует на краю пропасти, в которую непременно упадет, стоит ему, Али, нажать на спусковой крючок. Али Багадур, конечно, знал о смертоносном проворстве Гордона, который может так быстро прыгнуть и убить, что противник не успеет и глазом моргнуть. Но ни один человек не способен пересечь разделяющие их ярды быстрее свинца, выпущенного из дула пистолета. Поэтому при малейшем намеке на движение Али молниеносно доведет такую лестную для него сцену до логического завершения!

Гордон открыл рот, словно желая что-то сказать, но передумал. Подозрительный патан напрягся. Гордон, сверкнув глазами, глянул за его плечо, затем внезапно, словно увидев что-то, вновь перевел взгляд на лицо Али. Судя по всему, Гордон увидел такое, чего ни в коем случае не должен увидеть Али. Все поведение американца говорило о том, что ему очень хочется, чтобы Али ничего не заподозрил и не оглянулся. И Али обернулся! Поглядев назад, он понял уловку Эль Борака, резко повернул голову обратно и успел лишь мельком заметить молниеносное движение правой руки Гордона.

Бросок и выстрел произошли одновременно. Ади, будто внезапно сраженный параличом, рухнул на колени и повалился на бок. В горле у него забулькало, выпучив глаза и растянув рот в предсмертном оскале, он, задыхаясь, силился подняться на локти. Рукоятка ножа Гордона торчала из его горла. Последним усилием Али обеими руками поднял пистолет, пытаясь взвести курок непослушными пальцами. Но из посиневших губ хлынула кровь, и пистолет выскользнул из рук. Его пальцы вонзились в землю, судорожно вздрогнули и замерли, а голова упала на горячие камни. Гордон не двинулся с места. Кровь медленно текла из круглой ранки на его левом плече, но он не замечал этого и стоял не шевелясь до тех пор, пока не прекратились предсмертные судороги Али Багадура. Тогда, издав низкий, леденящий кровь, рык обитателя джунглей, Гордон бросился к распростертому на земле оракзаю.

Он не потрудился подобрать ни свой нож, который бросил с такой силой и меткостью, ни еще дымящийся пистолет. Уверенным шагом Гордон подошел к жеребцу, фыркающему и дрожащему от запаха свежей крови, развязал повод и вскочил в расшитое золотом седло.

Выехав на вьющуюся по холму тропу, он обернулся и погрозил кулаком туда, где остались его враги. Этот жест обещал жестокую месть. Игра только начиналась! Пролилась кровь, и непримиримая вражда, словно волна, прокатится по холмам, сжигая деревни, сея новых покойников и не давая спокойно спать королям.

* * *

Джеффри Уиллоби привстал в седле и оглядел длинные горные кряжи и возвышающиеся вокруг голые каменные утесы.

Природа неизбежно формирует характер людей. Спутники Джеффри, были такими же суровыми, угрюмыми и мрачными, как окружавшие их хмурые коричневые скалы.

Единственным исключением был Сулейман, мусульманин-пенджабец, находящийся здесь под видом слуги Уиллоби, а на самом деле — опытный агент английской секретной службы.

Сам Уиллоби не состоял на этой службе. Его статус был уникален; он был одним из тех вездесущих англичан, которые медленно, но верно, строили империю, оставаясь в тени и предоставляя право на почести другим — военным в увешенных наградами мундирах или громкоголосым господам с высокими титулами и в высоких шляпах.

Лишь немногие знали, чем на самом деле занимался Уиллоби и какая ниша отведена ему в государственной структуре. На протяжении всей карьеры Джеффри в его адрес раздавались возмущенные требования ограбленных налогоплательщиков: «На границе творится черт знает что! Долой Уиллоби!» Считалось, что именно из-за его неразумных действий имперские отряды застревали в горах, а пушки не стреляли так часто, как этого хотелось бы политикам. Вот почему никого не удивило, — кроме тех твердолобых консерваторов, которые отказываются верить, что поддержание мира на афганской границе значительно отличается от поддержания порядка на Трафальгарской площади, — что именно он обязан прекратить кровавую вражду на холмах, разгоревшуюся по приказу восточного деспота. Так Уиллоби и оказался в компании этих заросших головорезов.

Уиллоби — мужчина среднего роста, коренастый, круглолицый, с неожиданно крепкими мускулами под румяной кожей, с волосами цвета карамели и большими притворно-бесхитростными голубыми глазами. Он был одет в гражданский костюм защитного цвета и огромный тропический шлем. Если у него и имелось при себе оружие, то этого никто не замечал. Его честное, покрытое веснушками лицо никто не назвал бы неприятным, по нему безошибочно определялся острый, как бритва, ум.

Он спокойно трусил верхом, словно катался на иноходце по лужайке в родном Суффолке, и чувствовал себя гораздо спокойнее, чем сопровождающие его головорезы — четверо диковатых на вид оборванных туземцев, которыми командовал старейшина, чья величавая осанка и тронутая сединой борода внушали почтение. Все портило лишь его свирепое лицо — оно явно свидетельствовало о том, что этот человек крайне жесток. Бабер Али, дядя Афдал-хана, был стар, но спина его была пряма, а худощавое тело крепко, как у волка. Он был правой рукой своего племянника, не уступал Афдал-хану в жестокости, однако не обладал его остротой ума и хитростью.

Кавалькада проследовала по тропе, спускающейся по крутому склону, уходящему вниз на тысячу футов и изрытому лабиринтом оврагов, В долине, на расстоянии мили к югу, Уил-лоби углядел обуглившиеся и почерневшие развалины.

— Деревня, Бабер? — спросил он.

Бабер прорычал, как старый волк:

— Да! Это был Хуттак! Эль Борак и его дьяволы сожгли все дотла и убили всех, кто мог держать оружие.

Уиллоби, похоже, заинтересовался. Он должен был встретиться с Эль Бораком и остановить именно эту войну.

— Эль Борак — сын Шайтана, — просипел старый Бабер. — Он сжег все деревни Афдал-хана, кроме Хорука. А из отдаленных башен остался только мой сангар. Теперь он захватил пещеру, называемую Замком Акбара, а это территория Хорука! Волей Аллаха, мы целый час ехали по долине, на которую мы, оракзаи, имеем все права, а теперь это ничейная земля, усыпанная трупами и сожженными домами. Здесь никто не может чувствовать себя в безопасности. Нас в любой момент могут сжечь.

— Гордон дал слово, — напомнил Уиллоби.

— Да, он не бросает слов на ветер, — неохотно признал старый головорез.

Всадники спустились по склону и пересекли узкое плато, изрезанное множеством оврагов. Уиллоби вспомнил о письме, что лежало у него в кармане, и только сейчас понял ценность этого исторического документа.

Джеффри Уиллоби,

Форт Газраэль.

Если хотите переговоров, приходите к минарету Шайтана. Будьте один. Пусть ваш эскорт остановится возле входа в ущелье. Им никто не будет досаждать, но если какому-нибудь оракзаю вздумается последовать за вами в ущелье, он будет застрелен.

Фрэнсис К. Гордон

Кратко и по существу. Значит, переговоры? Этот человек принял на себя роль генерала, ведущего регулярную войну, и, вне всякого сомнения, считает Уиллоби не бескорыстным арбитром, а дипломатом, работающим в интересах противоположной стороны.

— Мы должны попасть к Ущелью Минарета, — сказал Уиллоби.

— Вот вход в него, — показал Бабер Али.

— Ждите меня здесь.

Сулейман спешился и ослабил подпругу у своего коня. Патаны неловко спускались по склону, крепко прижимая к себе винтовки и внимательно изучая все трещины и овраги. Где-то внизу, в ущелье, притаился Гордон со своими неистовыми воинами. Оракзаям было страшно. Они находились в нескольких милях от Хорука, в центре территории, которую воюющие стороны оспаривали в кровавой борьбе. Они то и дело поглядывали на северо-запад, где на расстоянии многих миль отсюда раскинулась в горах деревня Куррам.

Бабер повернул голову и закусил губу. Казалось, его сжигал огонь гнева и подозрения.

— Вы пойдете один, саиб?

Уиллоби, натягивая удила, кивнул.

— Он убьет вас!

— Не думаю.

Уиллоби прекрасно знал, что Бабер Али никогда и близко не подошел бы к Гордону, если бы не был уверен в гарантиях относительно своей полной безопасности.

— Заставьте этого пса согласиться на перемирие! — рявкнул Бабер, в котором дикое высокомерие взяло верх над напускной вежливостью. — Клянусь Аллахом, эта вражда словно шип в боку Афдал-хана, и в моем тоже!

— Посмотрим! — Уиллоби пришпорил коня и потрусил вниз по ущелью, тяжело и неловко подпрыгивая в седле. В пробковом шлеме, подскакивающем при каждом шаге коня, он представлял собой далеко не героическое зрелище. Патаны неотрывно глядели Уиллоби вслед, пока он не скрылся из вида за изгибом каньона.

Спокойствие Уиллоби было в общем-то напускным, хотя он не испытывал ни страха, ни волнения. Но все-таки он был обыкновенным человеком, и предстоящая встреча с Эль Бора-ком до некоторой степени возбуждала его воображение и наводила на кое-какие размышления.

* * *

Имя Эль Борака не раз упоминалось в рассказах, кочевавших по караван-сараям и базарам от Тегерана до Бомбея. В течение трех лет по Хайберу ходили слухи о жестоких битвах, разгоравшихся на некогда пустынных холмах, где теперь белый человек со свирепым взглядом утверждает свою власть над дикими племенами.

Британец и не думал вмешиваться в чужие дела, пока последний камень, брошенный Гордоном в лужу афганской политики, не стал угрожать забрызгать грязью двери иностранных дворцов. Уиллоби спускался на своем жеребце по извилистому Ущелью Минарета. Какой же Гордон предатель, размышлял он. В большинстве своем местные жители презирают белых, оставшихся жить среди них, но Гордона уважали даже враги, и, похоже, не только из-за его бойцовских качеств. Гордон, смутно припоминал Уиллоби, вырос на юго-западной границе Соединенных Штатов и еще до того, как подался на Восток, имел репутацию превосходного стрелка.

Проехав милю от входа в ущелье, Уиллоби обогнул скалистую стену и увидел маячивший перед ним Минарет — высокий, сужающийся кверху, похожий на шпиль утес, стоящий почти посреди каньона. Радом с ним никого не было. Уиллоби привязал коня в тени утеса, подошел к основанию Минарета, постоял, обмахиваясь шлемом, и задал себе праздный вопрос, сколько винтовок нацелены на него с невидимых позиций?

Внезапно перед ним вырос Гордон.

Это было потрясающее испытание даже для такого, привычного ко всему человека, как Уиллоби. Англичанин перестал обмахиваться и застыл, держа шлем на весу. Он не был предупрежден ни единым звуком, даже гравий под каблуком сапога молчал! Для Уиллоби, никогда не воевавшего с индейцами племени яки, было совершенно непонятно, как мог Гордон так тихо подкрасться!

— Вы, конечно, Уиллоби, — произнес американец с чуть заметным южным акцентом.

Уиллоби кивнул, не стесняясь разглядывая стоящего перед ним человека. Гордон был не массивным, а необыкновенно плотным, с квадратными плечами и крепкой грудью, выдававшими недюжинную силу. От Уиллоби не ускользнули черные рукоятки огромных пистолетов, что висели на бедрах Гордона, и рукоятка ножа за голенищем левого сапога. На грубом загорелом лице американца он тщетно пытался увидеть следы усталости и упадка духа. Однако черные глаза Гордона горели таким огнем, какого Уиллоби никогда не видел у представителей так называемых цивилизованных рас.

Нет, этого человека нельзя назвать выродком, участие в туземных потасовках ни в коей мере не сказалось на нем, при всем желании в нем невозможно было обнаружить ни малейших признаков отличия от цивилизованного человека. Скорее всего, это просто-напросто стремление примитивной натуры к своему естественному окружению. Уиллоби думал, что человек, которого он видит перед собой, выглядит, должно быть, в точности так, как выглядели неукротимые дикие англо-саксы каких-нибудь десять тысяч лет назад.

— Я Уиллоби, — сказал он. — Рад, что вы соизволили встретиться со мной. Может быть, сядем в тени?

— Нет. Нам не понадобится много времени. Мне передали, что вы в Газраэле и пытаетесь связаться со мной. Я послал вам с таджикским торговцем свой ответ. Вы его получили, иначе мы бы с вами не разговаривали. Скажите мне все, что хотите, а я вам отвечу.

Заготовленные дипломатические трюки здесь не пройдут, думал Уиллоби. Этот человек не был тупицей, всеми своими успехами обязанным одной лишь силе, не был он и лживым, корыстным, блефующим авантюристом от политики. Такого нельзя ни подкупить, ни испугать. Он был реальным, живым и опасным, как пантера, хотя лично за себя Уиллоби не боялся.

— Ладно, Гордон, — добродушно ответил он. — Мое слово будет коротким. Я здесь по требованию эмира и раджи. Я приехал в Форт Газраэль, чтобы попытаться увидеться с вами. Мне помог мой спутник Сулейман. В Газраэле меня встретил эскорт из оракзаев, чтобы провести в Хорук, но, получив ваше письмо, я понял, что ехать в Хорук бессмысленно. Оракзаи ждут у входа в ущелье, чтобы отвести меня обратно в Газраэль, когда моя миссия будет закончена. Я говорил с Афдал-ханом лишь раз, в Газраэле. Он готов заключить мир. Ведь именно по его просьбе эмир послал меня сюда, чтобы я положил конец вашей давней вражде.

— А вот это эмира не касается, — отрезал Гордон. — С каких это пор он вмешивается в отношения между племенами?

— В данном случае к нему обратились обе стороны, — ответил Уиллоби. — Вражда касается его лично. Излишне напоминать, что основной караванный путь из Персии проходит через его владения, а с тех пор, как разгорелась эта вражда, караваны избегают эту дорогу и идут через Туркестан. Теперь торговые пути, проходившие через Кабул и приносившие эмиру солидные доходы, закрыты.

— И он связался с русскими, чтобы получить их назад, — безрадостно произнес Гордон. — Эмир пытался сохранить это в тайне, потому что на троне его держат только английские пушки. Русские предлагают ему много соблазнительного, но он играет с огнем, а британцы боятся, что он опалит себе пальцы… И им тоже!

* * *

Уиллоби заморгал. Мог ли он предполагать, что Гордон не хуже него знает афганскую политику?

— Но Афдал-хан ясно дал понять и эмиру, и мне, что хочет положить конец этой вражде, — продолжал Уиллоби. — Он клянется, что все это время только оборонялся. Если вы не согласитесь хотя бы на перемирие, эмир начнет действовать сам. Стоит мне вернуться в Кабул и сообщить ему, что вы отказываетесь подчиниться воле третейского судьи, он объявит вас вне закона, и любой головорез сможет поточить нож о вашу голову. Будьте же благоразумны, старина. Несомненно, вы собираетесь напасть на Афдал-хана. Но вы уже причинили достаточно вреда. Забудьте о том, что произошло…

— Забыть?!

Уиллоби невольно сделал шаг назад, увидев, что зрачки у Гордона сузились, как у разъяренного леопарда.

— Забыть?! — прорычал американец. — Вы призываете меня забыть о пролитой крови моих друзей? Вы знаете мнение только одной стороны. Мне совершенно наплевать, что вы думаете, но сейчас вы услышите, что думаю я. У Афдал-хана есть друзья при дворе. У меня их нет. Да мне они и не нужны.

«Выходит, этот дикий вождь может бросить вызов в лицо королевскому эмиссару», — подумал Уиллоби, завороженный игрой страстей на смуглом лице Эль Борака.

— Афдал-хан пригласил моих друзей на совещание и хладнокровно перерезал их. Юсуф-шаха и трех его вождей — моих лучших друзей, понимаете? И вы призываете меня забыть о них, будто это так же легко, как выбросить изношенные ножны! Да и зачем? Чтобы эмир мог облагать толстых персидских купцов грабительскими налогами; чтобы у русских не было шанса заставить его заключить договор, который не одобрили бы британцы; чтобы англичане могли цепляться за свою часть границы? Слушайте же мой ответ: вы с эмиром и раджой можете идти к черту! Возвращайтесь к эмиру и предложите оценить мою голову. Пусть он пошлет на помощь оракзаям своих охранников — узбеков, русских, британцев и кого он там еще сможет собрать. Эта вражда закончится, когда я убью Афдал-хана. Не раньше!

— Вы жертвуете благополучием многих, чтобы отомстить за кровь нескольких человек, — возразил Уиллоби.

— Кто вам это сказал? Афдал-хан? Он заклятый враг эмира, и эмир не знает, что именно Афдал втянул его в войну. Уже через месяц я получу голову Афдал-хана, и караваны будут снова спокойно идти по этой дороге. Если же победит Афдал-хан… С чего вообще началась вражда? Не знаете? Так я вам скажу! Афдал хочет полностью контролировать все водоемы на этой территории, колодцы, без которых не смогут обойтись караваны и которые в течение столетий находились в руках африди. Стоит ему завладеть ими, и он обдерет торговцев, не успеют они добраться до Кабула. И навсегда переведет торговлю на русскую территорию.

— Он не осмелится…

— Он осмелится на все. У него есть поддержка, о которой вы даже не догадываетесь. Спросите-ка его, почему его люди вооружены русскими винтовками?! Черт! Афдал просит о помощи, потому что я захватил Замок Акбара, и он не в состоянии меня оттуда выгнать. Он просил вас уговорить меня согласиться оставить Замок, не правда ли? Я так и думал. Да если бы я совершил подобную глупость и согласился, он бы напал на меня и моих людей из засады по дороге в Куррам. Вы еще не успеете вернуться в Кабул, как шпион, следующий за вами по пятам, сообщит эмиру, что я предательски напал на Афдал-хана и был убит при попытке защищаться, и что Афдал был вынужден напасть на Куррам и сжечь его! Он пытается с помощью вмешательства извне вернуть то, что потерял в битве, а меня лишить охраны и убить, как убил Юсуф-шаха. А вас с эмиром он просто дурачит! И вы хотите, чтобы я позволил ему одурачить и сделать покойником и меня! И все только лишь потому, что какой-то грязный торговый путь отклонился от Кабула!

— Не стоит вам так враждебно относиться к британцам, — начал было Уиллоби.

— Да я вовсе и не враждебен к ним, как и к персам, и к русским. Я просто хочу, чтобы все занимались своими делами, а меня оставили в покое!

— Но белому человеку подобает держаться подальше от этого кровавого безумия, — не унимался Уиллоби. — Вы же не афганец! Вы англичанин! По происхождению, по крайней мере.

— Я шотландский горец, а по происхождению черный ирландец, — проворчал Гордон. — И ничего тут не поделаешь. Возвращайтесь к эмиру и скажите ему, что вражда закончится, когда я убью Афдал-хана.

И, повернувшись на пятках, он исчез так же бесшумно, как и появился.

Уиллоби беспомощно смотрел ему вслед. Черт бы все это побрал! Он действовал, как неопытный мальчишка! Когда он вновь и вновь вспоминал свои аргументы, ему хотелось выть от досады: все они казались ребячеством против первобытной решительности Эль Борака. Спорить с ним — все равно, что спорить с ветром, водным потоком, лесным пожаром или каким-нибудь другим стихийным бедствием. Этот человек не укладывается ни в один стереотип; он неукротим, как варвар, живущий в Гималаях, но в его образе мыслей нет и намека на недоразвитость.

* * *

Что ж, ничего не оставалось делать, как вернуться в Форт Газраэль и послать гонца в Кабул с докладом о поражении в переговорах. Но игра еще не была закончена. В Уиллоби пробудилась обычная в подобных случаях упрямая решительность. Дело приобрело личную окраску, полностью отсутствовавшую в большинстве его кампаний. Уиллоби стал рассматривать его не только как дипломатическую задачу, но и как состязание в остроте ума между ним и Гордоном. Сев на коня и направив его к ущелью, он поклялся, что покончит с этой враждой и покончит по-своему, а не так, как хотел Гордон.

Вероятно, в утверждениях Гордона было немало правды. Конечно, они с эмиром слышали только Афдал-хана, а он, конечно, негодяй. Но Уиллоби не мог поверить, что амбиции вождя столь велики, а замыслы так коварны. Уиллоби не мог поверить, что они простираются дальше захвата власти в этой изолированной от мира горной местности. Мелкие налоги с караванов, которые сейчас взимают африди, — вот и все?

Во всяком случае, Гордон не имеет никакого права мешать государственным интересам, которые, какими бы они ни были, ставили своей целью благо народа. Уиллоби никогда не позволял своим личным интересам стоять на пути политики и осуждал это в других. Долг Гордона — забыть о гибели друзей… И Уиллоби вновь охватило чувство беспомощности. Гордон на такое не способен! Ждать, чтобы он совершил насилие над своими инстинктами, все равно, что ожидать от голодного волка, чтобы он отвернулся от сырого мяса.

Уиллоби медленно поднимался вверх по ущелью. Наконец, он увидел Сулеймана и патанов, они сбились в кучу и выжидательно смотрели на британца. Глаза Бабера Али по-волчьи сверкали. Уиллоби слегка удивился, заметив во взгляде старого вождя несвойственную его возрасту неистовую силу. G чего бы это Бабер так отчаянно желает удачи своему эмиссару? Оракзаи ведут жестокую войну, но дело их еще отнюдь не проиграно. Может быть, за всем этим что-то скрывается? Уж не является ли его миссия хорошо замаскированной хитростью? А что, если Гордон все-таки прав?

Бабер сделал несколько шагов вперед.

— Ну что? — спросил он голосом резким, как удар сабли о ножны. — Заключит этот пес мир или нет?

Уиллоби покачал головой.

— Он клянется, что эта вражда закончится только тогда, когда он убьет Афдал-хана.

— Это же провал!

Отчаяние Бабера поразило Уиллоби. У него даже мелькнула мысль, что сейчас вождь выхватит длинный нож и бросится на него, но Бабер повернулся спиной к англичанину и быстро зашагал к своему коню. Отвязав его, он бешеным рывком вскочил в седло и, не оглянувшись, галопом поскакал прочь. Но не по тропе, которая вела к Форту Газраэль, нет, он направился на север, к Хоруку. Смысл его действий был совершенно ясен: Бабер Али оставлял Уиллоби на волю провидения, снимая с себя всякую ответственность за его судьбу.

Сулейман, наклонив голову, вертел в руках уздечку, проседь в его черных волосах стала особенно заметна. Уиллоби перевел взгляд с удаляющегося всадника и увидел устремленные на себя немигающие глаза четверых людей из племени. Свирепые, мрачные глаза…

Легкий морозец пробежал по его коже. Эти люди — дикари, и по своему умственному развитию вряд ли отличаются от диких зверей. Они будут действовать без лишних раздумий, слепо следуя инстинктам, заложенным в них долгими столетиями нелегкой жизни в Гималаях. Инстинкт повелевал им убивать и грабить всех, кто имел несчастье не принадлежать к их клану. Он им чужак. Защиты, которую Бабер Али обеспечивал Уиллоби и его спутнику, теперь нет.

Уехав, вождь дал молчаливое разрешение убить европейца. Сам Бабер Али был гораздо более диким, чем Афдал-хан; он шел на поводу у своих неукротимых страстей и имел склонность к ребячеству и самым ужасным поступкам. Ему ничего не стоило, придя в ярость от неудачной попытки Уиллоби заключить перемирие, выместить на англичанине свой гнев и разочарование.

Подобрав удила, Уиллоби спокойно обдумывал ситуацию. Без эскорта ему в Газраэль не вернуться. Если они с Сулейманом попытаются убежать от этих головорезов, их, несомненно, ждет пуля в спину. Ничего не остается, как начать блефовать. Эти ребята получили приказ сопровождать его в Ущелье Минарета, а оттуда обратно в Форт Газраэль. И этот приказ никто не отменял. Дикари не осмелятся нарушить его без четких указаний.

Посмотрев на низко нависшее небо, Уиллоби хлестнул своего коня.

— Пора трогаться. Путь нам предстоит неблизкий.

Он бросил коня прямо на горстку людей, и те расступились, пропуская его. Сулейман не отставал. Оба скакали, не оглядываясь и не подавая вида, что ожидают предательского выстрела. Патаны молча вскочили на лошадей и пустились за ними, держа винтовки наперевес.

Уиллоби не оглядывался, но чувствовал, как четыре пары маленьких горящих глаз буравят ему спину. Своим хладнокровием он сбил их с толку и пока получил некоторое превосходство. Однако он знал: стоит выказать хоть малейший намек на страх или неуверенность, и они будут немедленно застрелены. Британец тихонько присвистнул, ему казалось, будто он едет по кратеру вулкана, из которого в любой миг может начаться извержение!

* * *

Они пробирались на восток по тропам, протоптанным в долинах и на обрывистых склонах. Солнце скрылось за высоченным утесом и на долину опустились пурпурные тени. Когда они проезжали здесь днем, Бабер Али указал место, удобное для ночлега. Теперь путники добрались до него. Не дожидаясь приказа Уиллоби, патаны остановили коней. Он бы с большим удовольствием поехал дальше, но любые споры возбудили бы в оракзаях подозрения.

Колодец находился недалеко от утеса, на широком уступе с крутыми, изрезанными рвами, склонами. Лошадей расседлали, и Сулейман расстелил у подножья скалы одеяло Уиллоби. Патаны бесшумно и молчаливо, с ловкостью дикарей, принялись собирать тамариск для костра. Уиллоби уселся неподалеку от глубокой расщелины в скале и, напрягая глаза в сгущающихся сумерках, принялся набрасывать в небольшом блокноте портрет Гордона. В этом занятии он имел сноровку, и в прошлом уменье рисовать не раз оказывалось весьма ценным, когда нужно было установить чью-либо личность и выяснить, кто скрывается под тем или иным обличьем.

Уиллоби надеялся, что его спокойствие и невозмутимость приведут патанов в замешательство, если не в настоящий ужас. А в таком состоянии они на него не нападут.

Люди расхаживали туда-сюда по небольшому лагерю, занимаясь своими делами. Сулейман разжигал крошечный костерок, неподалеку от него патан распаковывал сверток с едой. Другой дикарь с охапкой хвороста шел к костру.

Какой-то инстинкт заставил Уиллоби поднять взгляд как раз в тот момент, когда патан, нагруженный хворостом, приблизился к Сулейману со спины. Пенджабец не слышал его шагов и не оглянулся. Он понял, что у него за спиной кто-то есть, лишь когда нож дикаря уже вонзился между его лопатками.

Это было сделано так быстро, что Уиллоби не успел предупредить беднягу. Он лишь мельком заметил отблеск огня на лезвии, которое вонзили в спину Сулеймана. Пенджабец вскрикнул и упал, а патан, сидящий напротив, выхватил из своих лохмотьев пистолет с кремниевым затвором и выстрелил в слугу Уиллоби. Тот успел выхватить револьвер, сделал один лишь выстрел, и дикарь упал в костер с простреленной головой. Сулейман повалился в лужу собственной крови и затих.

Все это произошло в считанные мгновения, пока Уиллоби вскакивал на ноги. Он был безоружен и беспомощно стоял на месте, не в силах сделать и шага. Один из людей поднял винтовку и выстрелил. Уиллоби услышал, как пуля ударилась о камень за его спиной. Моментально справившись с растерянностью, он повернулся и юркнул в расщелину. Спустя миг он уже бежал по узкой щели, подгоняемый торжествующим воем у себя за спиной.

Внезапное нападение было грубым, неумелым и, кажется, непредумышленным. Дикарь случайно оказался за спиной Сулеймана и повел себя сообразно своим естественным инстинктам. Уиллоби понимал, что, будь у него револьвер, то, вероятно, он бы смог предотвратить нападение, или, по крайней мере, принять удар на себя. Раньше ему никогда не приходилось прибегать к таким мерам: он всегда полагал, что дипломатия лучше огнестрельного оружия. Но за сегодняшний день эта самая дипломатия дважды потерпела сокрушительное поражение, выявив все недостатки и слабости его системы. Уиллоби с самого начала испортил все дело.

Однако ему не давала покоя мысль, что скоро его уже не смогут осудить ни он сам, ни официальные власти. Подтверждением тому были кровожадные вопли, раздающиеся за его спиной.

Уиллоби охватил невыразимый страх. Его язык, казалось, присох к небу, а на коже выступил липкий пот. Он бежал по темному ущелью, как бежит человек, преследуемый тигром. Он слышал, как топают за его спиной одетые в сандалии ноги, и, дрожа от страха, ждал удара ножом.

Внезапно ущелье кончилось, и Уиллоби увидел перед собой похожий на покатую крышу дома утес. Он вздымался почти отвесно, чернея на фоне иссиня-черного, усыпанного звездами неба. Тяжело дыша, Уиллоби начал карабкаться вверх. Он знал, что преследователи где-то близко, хотя в темноте никого не видел.

Но зоркие глаза патанов углядели неясно очерченную на фоне звезд фигуру, ползущую по гребню утеса. Внизу в темноте заиграли языки красного пламени. До Уиллоби доносились звуки частых ударов свинца о скалистую стену. На последнем дыхании он переполз через гребень утеса и начал спускаться по другой стороне. Но дойти до конца ему не удалось. Почти тотчас он наткнулся на что-то твердое, но податливое. Полуслепой от пота и усталости, он увидел чей-то смутный силуэт с угрожающе поднятой винтовкой. Англичанин вскинул руку, и тут из глаз его посыпались искры. Больше он ничего не слышал.

* * *

Когда Уиллоби пришел в сознание, его больше всего поразили доносящиеся издали пистолетные выстрелы. Потом он понял, что это кровь пульсирует у него в голове. Подняв руку, он нащупал плотную повязку. Хотя он лежал на овчинной подстилке, его насквозь пронизывал холод голой скалы. Уиллоби с усилием приподнялся на локтях и потряс головой, стиснув зубы от боли.

Он лежал в темноте, но в нескольких ярдах от него колыхалась ослепительно белая занавеска. Он выругался, поморгал, и его замутненное зрение прояснилось.

Теперь он видел, где находится. Это была пещера, а белая ткань занавешивала вход, через который проникал лунный свет. Уиллоби попытался встать, но чья-то грубая рука схватила его за плечо и резко вернула на место. В это время снаружи раздался выстрел, и пуля, с жалобным воем влетев в пещеру, ударилась о каменную стену.

— Лежите, саиб! — прорычал чей-то голос на пушту.

Только теперь Уиллоби понял, что в пещере он не один.

Пещера была небольшая, с выходом на узкое плато, зажатое шероховатыми растрескавшимися скалами. Примерно на сто ярдов перед входом простиралась ровная площадка, усыпанная камнями и изрытая глубокими оврагами. Время от времени из-за этих камней раздавались выстрелы, сопровождающиеся белыми струйками дыма. Пули с резким щелчком разбивались о камень, а некоторые со свистом залетали в пещеру. Уиллоби услышал чье-то тяжелое дыхание и понял, что рядом с ним лежит раненый. Луна стояла под таким углом, что как раз посреди пещеры протянулась белая лунная дорожка; каждого, кто бы попал на это освещенное пространство, ждала неминуемая смерть.

Люди, находившиеся в пещере, лежали по обеим сторонам лунной дорожки. Их скрывали темнота и обломки скал. На огонь осаждающих они не отвечали, хоть и держали винтовки наготове.

Уиллоби хотел было заговорить, но в этот момент над одним из камней показалась мохнатая шапка. Но и теперь из пещеры не раздалось ни одного выстрела. Было понятно, что это всего лишь хитрость: шапка, наверняка, поднята на дуле винтовки специально, чтобы отвлечь внимание от настоящей опасности.

— Видите этого пса, саиб? — прозвучал из темноты голос, и Уиллоби вздрогнул. Хотя говорили на пушту и почти без акцента, голос явно принадлежал белому человеку — Френсису Ксавье Гордону.

— Я его вижу. Он выглядывает из-за другого камня, ищет позицию поудобнее, а его сообщник отвлекает наше внимание. Видите? Готовы? Ну, давайте!

Шесть винтовок грохнули нестройным залпом, и из-за камней выкатилась фигура в белом, судорожно вздрогнула и затихла, раскинув руки.

«Отлично стреляют, — подумал Уиллоби, — даже если из шести пуль всего одна достигла цели! Эти люди зря пуль не тратят!»

На успешный залп из пещеры осаждающие ответили гневными криками и целым штормом свинца. Одна пуля, отскочив рикошетом, больно ударила Уиллоби в плечо. Однако стрелки, не желая подставляться под выстрелы осажденных, палили слишком высоко, чтобы причинить ощутимый вред. Люди Гордона молчали, не желая тратить драгоценный свинец и снисходить до ответов на колкости и оскорбления афганцев.

Когда стрельба затихла, Уиллоби тихо позвал:

— Гордон! Я здесь, Гордон!

Мгновение спустя к нему кто-то подполз.

— Пришли в себя, Уиллоби? Тогда глотните!

Он протянул флягу с виски.

— Нет, старина, спасибо! Здесь есть тот, кому это нужно больше!

И вдруг до него дошло, что он больше не слышит тяжелого дыхания раненого.

— Это был Ахмед-хан, — прошептал Гордон. — Его прострелили навылет, когда мы пробирались сюда.

— Там, снаружи, оракзаи?

— А кто же еще?

* * *

Биение пульса в голове раздражало англичанина, плечо болело и нестерпимо хотелось пить.

— Давайте уточним, Гордон! Я ваш пленник?

— Это как сказать! Сейчас мы все пленники этой пещеры. Простите за вашу разбитую голову, но мой человек принял вас за оракзая.

— Так что же, черт возьми, произошло? Я помню, как они убили Сулеймана, потом гнались за мной, потом эта затрещина, и я лишился чувств. Должно быть, я долго пролежал без сознания?

— Долго. Шестеро моих ребят тащили вас на себе всю дорогу от Ущелья Минарета. Я не думал, что Бабер Али хотел убить вас, хоть и не доверял ему. Когда я возвращался в Замок Акбара, меня догнал всадник и рассказал, что Бабер Али бросил вас с четырьмя патанами, а сам направился в свой сангар. Тогда я понял, что они задумали убийство по дороге в Газраэль, а всю вину за это возложат на меня. Вот поэтому я и погнался за вами. Когда вы разбили лагерь возле Джегунгирского колодца, мои люди наблюдали за вами, да и сам я был уже недалеко, так как несся сломя голову, чтобы нагнать ваш отряд, прежде чем дикари убьют вас. Естественно, я следовал по другой, более короткой тропе, немного южнее. Мои люди видели, как оракзаи убили Сулеймана, но не успели помешать им. Когда вы юркнули в ущелье, они потеряли вас из вида и начали проверять все выходы из ущелья. Вот тут вы и встретились с Хода-ханом! Сначала он крепко треснул вас прикладом, и только потом узнал. Мои люди начали стрелять в ваших преследователей, те тоже в долгу не остались. Я слышал эту перестрелку, но, к сожалению, ее услышал и еще кое-кто! Поэтому здесь мы оказались почти одновременно.

— И кто же это был?

— Ваш друг, Бабер Али, с тридцатью всадниками! Мы перекинули вас через коня, и бой на скаку продолжался до самого восхода луны.

Мы пытались вернуться в Замок Акбара, но орак-заи нас догнали: их лошади оказались посвежее! Они окружили нас, и нам ничего не оставалось, как нырнуть в эту пещеру. Вот поэтому мы здесь, а Бабер Али снаружи с тридцатью головорезами, не считая троих, которые убили Сулеймана. Тех он сам застрелил на ходу, когда мы удирали.

— Думаю, старый разбойник сам не рад, что дал волю своему темпераменту, — проговорил Уиллоби. — Чертовски жаль, что он не приехал несколькими минутами раньше. Это спасло бы Сулеймана. Спасибо, что вытащили меня из этой мясорубки, старина! А теперь, если не возражаете, я пойду!

— Куда?

— То есть как, куда? В Газраэль! Сначала к Баберу Али, естественно! Мне есть что сказать этому старому дьяволу!

— Уиллоби! Вы что, с ума сошли? — спросил Гордон.

— Решив, что вы меня отпустите? Что ж, пожалуй! Я забыл, что, как только вернусь в Кабул, вы будете объявлены вне закона, не так ли? Но вы же не можете держать меня здесь вечно?

— А я и не стремлюсь к этому! — разозлился Гордон. — Если бы ваш череп был цел, я бы с удовольствием пробил вам башку за то, что вы обвиняете меня, будто я взял вас в плен! Стряхните пыль с мозгов! Если вы являетесь образцом британского дипломата, то только Бог поможет Империи! Разве вы не понимаете, что, выйдя отсюда, сразу же будете начинены свинцом? Не понимаете, что сейчас Баберу Али ваша голова значительно нужнее моей? Как вы думаете, почему он не послал гонца к Афдал-хану, сообщить, что Эль Борак загнан в пещеру в нескольких милях от Замка Акбара? Что ж, я вам скажу: Бабер Али боится, что Афдал-хан узнает, какую кашу он заварил! Для него ничего не стоило удрать, оставив вас на растерзание своим разбойникам. Однако поостыв, он сообразил, что вся ответственность падет на него. Наверное, Бабер был уже близко от своего сангара, когда понял это, потому и взял с собой тридцать всадников и примчался спасать вас, в интересах своей собственной шкуры, конечно! Но он пришел слишком поздно, чтобы помешать убить Сулеймана и слишком поздно, чтобы убить вас!

— Но что…

— Поставьте себя на его место, старина! Подоспей он вовремя, чтобы предотвратить оба убийства, все было бы в порядке. Но его люди убили Сулеймана, и он просто не может оставить вас в живых! Если англичане узнают подлинные обстоятельства смерти Сулеймана, виноват будет он один. А Бабер догадывается, что значит убить британского подданного, особенно работающего, как выяснилось, на английскую секретную службу. Если бы он убрал вас с дороги, то смог бы говорить, что это дело моих рук. А все те разбойники — там, снаружи — видавшие виды старые волки, готовые по приказу Бабера любому перерезать глотку и поклясться в любой лжи. Так вот, если вы вернетесь в Кабул и обнародуете всю эту историю, Бабер Али поссорится и с эмиром, и с британцами, и с Афдал-ханом. Поэтому он и решил заткнуть вам рот!

Уиллоби помолчал, а потом честно признался:

— Гордон, я не могу поверить, хотя очень ценю ваш острый ум. Все выглядит разумно и логично, но будь я проклят, старина, не знаю… А что, если это искусно сплетенная ложь? Вы слишком коварны, Гордон, чтобы я без доказательств поверил вашим словам!

— Доказательства? — прошептал Гордон. — Так слушайте же!

Пробравшись поближе к выходу, он спрятался за выступ скалы и крикнул на пушту:

— Огай, Бабер Али!

Выстрелы тотчас прекратились, и даже лунный свет, казалось, затаил дыхание. В тишине раздался голос Бабера Али:

— Говори, Эль Борак! Я слушаю!

— Если я отдам тебе англичанина, ты выпустишь с миром моих людей и меня?

— Да, клянусь бородой Аллаха! — отозвался обрадованный голос.

— Но я боюсь, что, вернувшись в Кабул, он станет настраивать эмира против меня!

— Тогда убей его, а голову выброси мне! — ответил Бабер Али, приправляя свою тираду ругательствами и богохульством. — Клянусь Аллахом, я бы сам с удовольствием сделал это!

— Простите, Гордон! — прошептал потрясенный Уиллоби.

— Ну так как? — ревел старый патан, сгорая от нетерпения. — Ты что, играешь со мной, Эль Борак? Отдавай англичанина!

— Нет, Бабер Али, я не смею верить твоему обещанию! — крикнул Гордон.

Короткие переговоры завершились злобными воплями и яростной стрельбой. Когда она поутихла, Гордон подполз к Уиллоби.

— Ну как, убедились?

— Да. Получается, что теперь мне от вас податься некуда! Но почему Бабер Али так разъярен тем, что мне не удалось заключить перемирие?

— Они с Афдал-ханом рассчитывали извлечь выгоду из любого перемирия, которое вы заключите, а меня загнать в капкан. Вас они использовали просто как орудие. Они прекрасно понимают, что будут разгромлены, если не примут нужных мер.

Они помолчали, но через некоторое время Уиллоби спросил:

— Что же теперь? Так и будем сидеть здесь, пока не умрем с голода? Через несколько часов зайдет луна, и они попрут на нас в темноте!

— Я еще никогда не попадался в ловушки, из которых не находил бы выхода! Сейчас я просто жду, когда луна спрячется вон за ту скалу, и вход в пещеру окажется в темноте. Здесь есть выход, о котором оракзаи не знают. Просто узкая нора в задней части пещеры. Пока вы были в беспамятстве, я поковырял ее ножом и немного расширил дулом винтовки. Человек в нее может свободно протиснуться. Нора выходит на утес с другой стороны горы, а утес нависает над рвом на высоте примерно в пятьдесят футов. Может быть, во рву и есть оракзаи, но я сомневаюсь. Отсюда же на другую сторону горы можно попасть, только преодолев длинный тяжелый подъем. С утеса мы спустимся вниз по канату, который соорудим из наших кушаков и тюрбанов, и отправимся в Замок Акбара. Придется идти пешком. Это всего в нескольких милях отсюда, но тропа проходит по горному хребту, куда может забраться только дьявол!

Луна медленно зашла за скалу, и пещера погрузилась в полную темноту. Людей снаружи не было видно, но все знали, что они, как волки, подстерегают свою добычу.

— Ладно, пошли! — тихо скомандовал Гордон. — Иди впереди, Хода-хан. Я пойду за вами, когда вы минуете расселину. Если со мной что-нибудь случится, доставь саиба в Замок Акбара. Идите по хребту: в долинах могут быть расставлены кордоны.

— Дайте мне оружие! — попросил Уиллоби, и в его руках тотчас оказалась винтовка. Он последовал за почти невидимыми в темноте людьми, и вся группа скрылась в узком туннеле. Сандалии африди бесшумно ступали по каменистому грунту, отчего скрип собственных сапог казался Уиллоби оглушительным. Гордон остался в пещере и то и дело стрелял, чтобы враг не сомневался, что его добыча все еще рядом.

* * *

Примерно через пятьдесят футов ход начал сужаться и пошел вверх. Где-то вдалеке виднелся просвет, и в нем сияла одинокая звездочка. Подъем показался Уиллоби очень долгим, выстрелы за спиной звучали приглушенно, а кусочек неба, обозначавший выход из расселины, был еще далеко. Подъем становился все круче, а свод туннеля все ниже, так что высоким африди приходилось нагибать головы, чтобы не удариться о камни. Наконец они добрались до конца хода — узкой трещины, сквозь которую виднелось небо.

Поочередно все, в том числе и Уиллоби, протиснулись сквозь эту щель, и оказались на освещенном луной утесе, под которым зиял темный ров. Кроме этого утеса, вся сторона горы была затенена.

Африди быстро соорудили канат из кушаков и тюрбанов и перекинули его за огромный валун. Рослый воин по имени Мухаммед держал канат, когда люди Гордона один за другим быстро и бесшумно спускались, исчезая в темноте. Уиллоби по мере сил помогал ему. Перед тем как спуститься, Хода-хан сунул голову в расселину и свистом подал знак Эль Бораку.

Когда спустился Хода-хан, Мухаммед сделал знак Уиллоби, что настала его очередь. Раздавшийся вдалеке приглушенный выстрел говорил о том, что Бабер Али продолжает обстреливать пещеру, не догадываясь об исчезновении противников.

Уиллоби перелез на край утеса, обхватил ногами канат и начал медленно и осторожно спускаться. Мухаммед крепко держал канат, прочно упершись ногами в землю.

Уиллоби был уже на полпути вниз, когда услышал наверху шепот, свидетельствующий о том, что Гордон покинул пещеру и присоединился к Мухаммеду. Поглядев на землю, англичанин увидел неясные фигуры. Африди ждали его. Он был всего в ярде от цели, когда из темноты мелькнул красный огонек и хлопнул выстрел. Канат в руках Уиллоби ослаб, и он полетел на землю головой вперед. В тот же миг сверху упало запутавшееся в канате тело Муххамеда, стукнулось о землю и осталось лежать неподвижно.

Уиллоби силился подняться, но тут за его спиной началась драка. Засверкали ножи, и какие-то люди сцепились в рукопашной схватке. Значит, оракзаи знали об этом выходе из пещеры! Кругом кипел бой. Подскочив к краю утеса, Гордон выстрелил наобум, но в кого-то попал, потому что человек закричал, и его винтовка больно ударила Уиллоби по ноге. Из темноты показалась страшная бородатая морда с оскаленными, как у вампира, зубами. Дулом винтовки Уиллоби перехватил взмах сабли и выстрелил прямо в бородатую рожу.

— Эль Борак! — заревел Хода-хан, добивая мощными ударами какого-то оракзая.

— Бери саиба и уходи! — крикнул ему Гордон.

Уиллоби сообразил, что после того, как погиб Мухаммед, Гордон оказался в ловушке, один на утесе, на высоте пятидесяти футов над ними!

— Нет! — завопил Хода-хан. — Сейчас мы бросим тебе канат!

— Уходите, черт вас подери! — орал Гордон. — Через минуту сюда может придти целая орда! Уходите!

В следующее мгновение Уиллоби подхватили под руки и силком потащили по темному рву. Люди, волочившие его, задыхались, и кровь с их сабель пачкала англичанину брюки. Он смутно различал очертания трех человек, ползущих у подножия скалы, один из них явно был тяжело ранен. Но африди ни на что не обращали внимания: они выполняли приказ своего предводителя и лишь осыпали проклятиями злосчастного англичанина.

* * *

Гордон не терял времени даром. Он понимал, что без каната ему ни за что не спуститься с утеса, но знал, что и враги не смогут до него добраться. Он снова заполз в расселину и побежал назад, готовый в любую минуту встретиться с людьми Бабера Али, наверняка занявшими пещеру сразу, как только ее осветила луна. Но всюду было пусто, и лишь винтовки снаружи изредка постреливали. Очевидно, Бабер Али так и не догадался, что осажденные ушли через потайной ход. Он, конечно, услышал выстрелы с той стороны горы, но или не придал им значения, или решил, что это очередная хитрость Гордона. Знание, что у противника в запасе имеется множество уловок, порой заставляет терять бдительность.

Так или иначе, Бабер Али не послал людей на штурм пещеры и не бросился на подмогу скрывавшимся в засаде по другую сторону горы, потому что стрельба ничуть не ослабла. Это означало, что он не знал о том, что во рву находились какие-то люди.

Гордон предположил, что те, кого он принял за засаду, были просто случайными искателями приключений, рыскавшими по горам в поисках наживы. Он ведь видел всего троих, действовавших совершенно бездарно и совершенно не ко времени.

Теперь Гордон понял, какую роковую ошибку совершил. Приняв этих незнакомцев за людей Бабера Али, он приказал своим уходить, а они вполне могли, расправившись с чужаками, привязать к канату камень и бросить ему. Попал в капкан по собственной вине!

Но одно преимущество у него осталось: Бабер Али не знал, что в пещере остался всего один человек. И у Гордона были все основания надеяться, что Уиллоби благополучно доставят в Замок Акбара. Он разок выстрелил и устроился за камнем неподалеку от входа, держа винтовку наготове.

На освещенном луной плато никого не было видно, лишь из-за камней иногда поднимались облачка дыма, однако в ночном воздухе чувствовалась напряженность. Из своего укрытия Гордон видел луну, она изогнутым рогом покоилась на горном хребте. Совсем скоро плато снова погрузится во тьму, и Бабер Али пойдет в атаку на пещеру.

Он, конечно, понимает, что и пленники, воспользовавшись темнотой, попытаются выскочить на свободу, а потому, вероятно, расставил своих людей по всему плато широкой цепью, которая начнет сжиматься у входа в пещеру после сигнала к атаке. Чем дольше Гордон будет ждать захода луны, тем труднее ему будет проскользнуть через смыкающийся полукруг.

Он принялся деловито вытаскивать пули из патронов и, не забывая посматривать на плато, ссыпать порох в дуло винтовки. Примерно в миле от входа виднелось темное пятно, обозначавшее вход в ущелье, где, как предполагал Гордон, оракзаи спрятали своих коней под охраной, как он надеялся, одного человека.

Ровное, голое плато простиралось почти на сотню ярдов перед пещерой, но футах в пятидесяти его разрезал глубокий, узкий овраг, идущий от середины плато к правому краю. Из этого оврага пока не раздалось ни одного выстрела. Если оракзаи и спрятались там, то лишь тогда, когда Гордон со своими людьми покидал пещеру — в другое время сделать это незаметно не удалось бы: слишком близко от входа был этот овраг.

Гордон решил, как только зайдет луна, выйти и попытаться прорваться через овраг, избегая встречи с оракзаями. Положение становилось критическим и спасти его могли лишь точный расчет и немного удачи! Другого выхода не было!

Самым рискованным было улизнуть из пещеры так, чтобы не попасть под пули винтовок, нацеленных на черную дыру входа. Поэтому Гордон с таким усердием заполнял дуло винтовки порохом и сплющенными пулями, собранными на дне пещеры.

Как только скрылась луна, он понял, что сейчас оракзаи, как змеи, поползут из всех щелей, а потом рывком преодолеют последние ярды. Сначала они осыпят пещеру градом свинца и только потом пойдут на штурм. Тридцать пар глаз будут следить за входом, чтобы залпом сразить любого, кто покажется из пещеры.

* * *

Наконец, наступила полная темнота, лишь тусклый свет звезд освещал плато. До острого слуха Гордона донеслись чуть слышное позвякиванье сабель и шуршание гравия под ногами.

Поднявшись во весь рост, он поднял винтовку и с силой, прикладом вперед, бросил ее влево от входа. Удар одетого сталью приклада потонул в оглушительном взрыве и ослепительной вспышке огня, когда порох разорвал на куски тяжелое дуло. Гордон выскочил из пещеры и метнулся к оврагу.

Хотя после взрыва началась беспорядочная пальба, ни одна пуля не догнала американца. Как он и рассчитывал, неожиданный взрыв сбил врагов с толку. Громко крича, оракзаи начали бешеный обстрел места взрыва, и, пока продолжалось это неистовство, Гордон добрался до оврага, нырнул в него и тут же попал в лапы какому-то головорезу.

Мгновение спустя, руки Гордона сомкнулись на волосатой шее, заглушив предательский вопль. Противники свалились на землю и винтовка, бесполезная в таком узком пространстве, выпала из рук оракзая. На плато началось настоящее светопреставление, но Гордон был занят только лежащим под ним дикарем. Патан был и выше, и тяжелее Гордона, с мускулами, словно канаты, но преимущество было на стороне свирепого, как тигр, американца. Катаясь по земле, патан тщетно пытался разжать пальцы, сжимающие его горло. Вцепившись левой рукой в запястье Гордона, правой он пытался нащупать нож у себя за кушаком. Американец успел схватить его руку как раз в тот момент, когда увидел нож.

Патан напряг мускулы, но тщетно. Он не смог высвободить руку из железной хватки Гордона и не смог оторвать его пальцы от своего горла, пальцы, которые давили на его кадык, задирая заросший подбородок. В отчаянии он рванулся вбок, пытаясь коленом ударить Гордона в пах, но именно это и помогло Эль Бораку. Он с такой силой завернул запястье патана, что раздался хруст ломающейся кости. Нож выпал, а Гордон, отпустив руку оракзая, выхватил из-за голенища свой нож и несколько раз ударил противника в грудь.

Волосатую шею врага он отпустил лишь тогда, когда по телу патана прокатилась предсмертная судорога. Гордон склонился над жертвой и прислушался. Борьба была быстрой, ожесточенной и бесшумной. В считанные секунды все было кончено!

Неожиданный взрыв вызвал в рядах оракза-ев настоящую панику. Ворвавшись в пещеруг они не сразу сообразили, что она пуста, и продолжали вести неистовую пальбу. Их нападение скорее напоминало панический бег стада животных, чем атаку. В суматохе один из оракзаев спрыгнул в овраг, где затаился Гордон, но в пылу даже не заметил его. Обезумевшие воины Бабера Али с воем продолжали расстреливать пещеру и не обратили внимания на фигуру, выскользнувшую из прямо буквально за их спинами.

* * *

Уиллоби вспоминал это бегство по горам, как кошмар.

Два оборванных, лохматых воина волокли его по темным ущельям, вдоль острых, как ножи, горных хребтов, над головокружительными пропастями, от одного взгляда на которые к горлу подкатывала тошнота. Протесты, увещевания, ругательства ничуть не замедляли летящий шаг, которым двигался его эскорт. Вскоре у него уже не осталось сил даже для того, чтобы поблагодарить Бога, за то, что за ними никто не гнался.

Уиллоби дышал, как умирающая рыба, и старался не смотреть вниз. Британца не отпускала мысль, что африди не забудут, что из-за него Гордон попал в капкан. Они с удовольствием сбросили бы его в пропасть, если б не приказ вождя.

Когда скрылась луна, идти стало еще тяжелее, но, слава Богу, страшные пропасти превратились теперь просто в черные пятна. Однако тошнота от этого не исчезала…

Уважение к физической силе Гордона выросло до благоговейного ужаса: его силу и выносливость признавали даже эти длинноногие широкогрудые горцы с железными мускулами! Уиллоби втайне очень хотелось, чтобы они устали, но африди, подхватив его с обеих сторон, гнали, помогали, тянули, а он все равно выбивался из сил. Вся его одежда пропиталась потом, колени дрожали, а икры сводила судорога. Изнемогая, он думал, что Гордон по праву заслужил господство над этими варварами. Однако большую часть пути он вообще ни о чем не думал: все его усилия были сосредоточены на том, чтобы успевать передвигать ноги и хватать ртом воздух. Вены на висках чуть не лопались, перед глазами плыли красные круги, но внезапно, к своей радости, он почувствовал, что его эскорт, его тюремщики, его мучители сбавили шаг. Из горла Уиллоби вырвался бессвязный хрип благодарности и, стряхнув пот со лба, он увидел, что их отряд вышел на тропу, идущую по скале, образующей естественный мост над ущельем. Впереди, над нагромождением зазубренных скал виднелась огромная темная глыба, возвышающаяся на фоне звезд загадочным замком.

На резкий крик часового, раздавшийся с той стороны моста, Хода-хан ответил бычьим ревом. Из-за скал тотчас высунули головы бородатые привидения с винтовками.

Уиллоби был настолько обессилен, что с трудом сообразил: изнурительной дороге пришел конец.

Африди привели его в полукруглое помещение, в которое струился мертвенно-белый свет.

Это и был Замок Акбара. Держась за мускулистые плечи своих провожатых, Уиллоби, шатаясь, спустился по ступенькам короткого узкого хода и оказался в большом зале, освещенном дымными факелами и небольшим костром, над которым кипел чайник и варилось мясо. Вокруг костра сидело с полдюжины человек, а еще человек сорок спали на каменном полу, завернувшись в овчинные бурки. В стенах зала были сделаны углубления в виде келий. В дальнем углу Уиллоби заметил дверь, что вела в конюшню, где размещалось множество лошадей. На полу вдоль стен лежали седла, скатанные одеяла, конское снаряжение, винтовки и мешки с провизией.

* * *

Люди у костра поднялись и вопросительно уставились на англичанина и его эскорт. Лежащие на полу завозились, начали приподниматься и протирать глаза, а из самой широкой двери появился высоченный широкоплечий головорез и остановился перед пришедшими, возвышаясь над ними почти на полголовы. Засунув руки за кушак, он оглядел прибывших недобрым взглядом.

— Кто этот европеец? — прорычал он. — Где Эль Борак?

Двое из эскорта опасливо отступили, а Хода-хан решительно ответил:

— Это саиб Уиллоби, с которым Эль Борак встречался в Ущелье Минарета, Яр Али-хан. Мы спасли его от Бабера Али, который хотел убить саиба и загнал нас в пещеру, где Яр Муххамед три лета назад застрелил волка. Из пещеры мы выбрались по потайному ходу, но канат упал, и Эль Борак остался на утесе в пятидесяти футах над нами…

— Аллах! — раздался леденящий кровь вопль Яр Али-хана, совершенно обезумевшего от ярости. — Псы! Вы оставили его умирать! Проклятье на ваши головы! Будьте вы все забыты Аллахом! Я…

— Он приказал нам уходить и доставить этого англичанина в Замок Акбара! — оправдывался Хода-хан. — Мы рвали на себе волосы и рыдали, но не посмели ослушаться приказа!

— Аллах! — продолжал бушевать Яр Али-хан, хватая винтовку, патронташ и уздечку. — Приведите лошадей и оседлайте их!

Десятка два человек заметались по залу.

— Поторапливайтесь! Сорок человек пойдут со мной спасать Эль Борака! Остальным — охранять Замок! Командовать будет Хода-хан!

— Оставь дьявола командовать адом! — обозлился Хода-хан. — Я поеду с тобой спасать Эль Борака или выпущу в тебя все свои пули!

Трое товарищей Хода-хана не менее рьяно поддержали его. После схватки с Бабером Али и пробега длиной в ночь они совершенно взбесились и были готовы на любой риск ради своего вождя.

— Идите! Оставайтесь! Делайте, что хотите! — неистовствовал Яр Али-хан. — Если Эль Борак погиб, я тебе отомщу, клянусь бородой пророка! Сгнои меня Аллах, если я не всажу все содержимое моей винтовки в ваши глотки, вы, шакалы! Поторопитесь с лошадьми!

— Яр Али-хан! — раздался пронзительный крик, и в двери появился высокий африди. — По долине кто-то скачет, очень быстро скачет!

Размахивая винтовкой, Яр Али-хан с воем бросился в дверь, а за ним и все остальные. Лишь те, кто готовил лошадей, остались в пещере.

В суматохе совсем забыли про Уиллоби, и он, хромая, поплелся к выходу, припоминая истории, которые рассказывали об этом мрачном великане и его внезапных приступах ярости. Туннель, по которому орда пролетела не менее ста футов, заканчивался отверстием, в которое пробивался серый свет зари. Африди, а за ними и Уиллоби, выскочили на вершину огромного утеса, шириной футов в сто и высотой не менее пятидесяти. Эта естественная площадка очень напоминала галерею перед домом.

Вдоль ее полукруглого края возвышалась высокая, массивная, сооруженная человеческими руками каменная стена, с проделанными в ней бойницами. В стене были оставлены ворота, закрывающиеся тяжелыми бронзовыми створками, и от этих ворот, теперь открытых, широкие ступени из сплошных каменных плит вели вниз к тропке, которая серпантином спускалась примерно футов на триста на самое дно ущелья.

Гора, в которой находилась пещера, замыкала западный конец долины. Над ней еще висел густой туман, и из этого тумана появился человек на огромном белом коне, летящий в сумраке утренней зари, как призрак.

Яр Али-хан мгновение пристально всматривался, затем судорожно рванулся вперед, высоко взметнув над головой винтовку.

— Эль Борак! — взревел он.

Наэлектризованные его истошным криком, люди мигом взлетели на стену, а те, кто седлали коней внутри, бросили свое занятие и выскочили наружу. Вскоре вся стена была усыпана африди, напряженно сжимающими винтовки и глядящими в белый туман, из которого, как они полагали, в любой момент могли появиться преследователи их вождя.

Уиллоби наблюдал за разыгрывающейся перед ним сценой и чувствовал дрожь в коленях, видя и слыша, с каким бешеным восторгом эти дикари приветствуют человека, завоевавшего их преданность. Гордон был не просто блефующим авантюристом, он был настоящим вождем, и это, понял Уиллоби, значительно осложнит его задачу.

* * *

Преследователи из тумана не появились, и Гордон, подгоняя своего коня, поднялся по широким ступеням и въехал в ворота, наклонив голову под аркой.

От такого бурного ликования кровь закипела бы даже у короля. Патаны столпились вокруг Гордона, нежно притрагивались к его рукам и одежде, воздавая хвалу Аллаху за то, что их любимец цел и невредим. Американец оглядел воинов с радостной улыбкой, развернулся и бросил удила человеку, стоящему ближе всех. Яр Али-хан тотчас же выхватил их, свирепо сверкнув глазами.

Уиллоби сделал шаг вперед. Он знал, что в своем испачканном, разорванном костюме похож на пугало, но и Гордон выглядел, как мясник, в окровавленных рубахе и штанах, о которые он, по-видимому, вытирал руки. Однако, судя по всему, ранен он не был. Взглянув на англичанина, Гордон впервые улыбнулся ему:

— Путешествие не из легких, да?

— Мы здесь всего несколько минут, — ответил Уиллоби.

— Вы сократили путь. Я выбрал длинную дорогу, но большую часть пути проделал на коне Бабера Али.

— Вы упомянули о засадах, которые могли быть расставлены в долинах…

— Да. Но верхом я мог рискнуть. В меня, конечно, стреляли, но… промахнулись. Ранним утром трудно целиться из-за тумана.

— Как же вам удалось выбраться?

— Подождал, пока зайдет луна, и решил прорваться. Пришлось убить одного. Мы немного поборолись, а потом мне удалось всадить в него нож. Пока оракзаи штурмовали пустую пещеру, я украл у Бабера коня и, убив охранника, разогнал его лошадей по каньону. Бабер, конечно, догадается, куда я ушел. Они бросятся за мной в погоню, как только сумеют поймать своих лошадей. Подозреваю, они скоро будут штурмовать Замок, но только зря потеряют время!

Уиллоби огляделся и поразился мощным укреплениям этой крепости. Вход через мост, по которому в Замок доставили Уиллоби, мог защищать всего один стрелок, потому что попытка пройти по совершенно открытому, узкому мосту через глубокую пропасть перед Замком была равносильна самоубийству. И никто на земле не смог бы пройти по долине с другой стороны и забраться по этой лестнице под прицелом винтовок людей Гордона. Гора, в которой находилась пещера, возвышалась над окружающими ее вершинами, как огромная каменная цитадель. Скалы, окаймляющие долину, были ниже укрепленного утеса; ползущий по ним мог служить хорошей мишенью для тех, кто затаился выше. С других направлений атаки ожидать не приходилось.

— Это действительно территория Афдал-хана, — сказал Гордон. — Замок был аванпостом монголов, что явствует из его названия. Сначала его укрепил сам Акбар. Прежде, чем им завладел я, его долго удерживал Афдал-хан. Отсюда я могу защитить Куррам лучше всего. Когда были сожжены близлежащие деревни, все мои люди спрятались в Курраме, а люди Афдала в Хоруке. Чтобы напасть на Куррам, Афдалу пришлось бы пройти через Замок Акбара и оставить меня у себя за спиной. Он не осмеливается пойти на это. Вот почему он хотел перемирия — думал, что я оставлю Замок. Если я попаду в засаду, буду убит — или окружен в Курраме, он сможет беспрепятственно нанести удар по Курраму, не боясь, что я сожгу Хорук или заманю его в ловушку на моей территории. Он слишком боится за свою шкуру. Я неоднократно вызывал его на поединок, но он ни разу не ответил. Пока не разгорелась вражда, он не выезжал из Хорука без сопровождения, по меньшей мере, сотни человек, а все мои силы состоят из ста человек, куда входят те, кто несет свою службу здесь, и те, кто охраняет женщин и детей в Курраме.

— И с таким небольшим войском вы нанесли противнику такой урон? — удивился Уиллоби.

— В этом нет ничего трудного, если есть люди, которые тебе верят, и если знаешь местность и постоянно находишься в движении. Джеронимо с горсткой апачей уничтожил почти целое войско, а я вырос в его стране. Я просто усвоил его тактику. Если бы у Афдала достало мужества встретиться со мной, вражде настал бы конец. Он вождь — остальные лишь идут у него на поводу. А сейчас мне, возможно, придется уничтожить весь клан Хорука. Но я до него доберусь!

В глазах Гордона сверкало темное пламя, и Уиллоби словно пронзил заряд этой непоколебимой решительности. И снова он поклялся, что положит конец вражде сам, своим методом, оставив Афдал-хана в живых. Хотя пока он не представлял, как это ему удастся.

Гордон пристально посмотрел на британца и посоветовал:

— Вам неплохо бы пойти поспать. Насколько я знаю Бабера Али, он пойдет по моим следам прямо к Замку. Он понимает, что такой крепкий орешек ему не по зубам, но все же попытается его разгрызть. С ним, по крайней мере, человек сто, которые не слушаются больше ничьих приказов — даже приказов самого Афдал-хана. Когда начнется стрельба, поспать уже не удастся. Вы выглядите немного усталым.

Уиллоби понял, что Гордон прав. При виде белых проблесков зари над пепельно-серыми вершинами, веки у него начали слипаться, дремота становилась все непреодолимее. Он еле-еле, спотыкаясь, зашел в пещеру, и даже запах жарящегося барашка ничуть не уменьшил желания спать. Кто-то помог ему дойти до груды одеял, и он заснул, не успев закутаться в них.

Гордон стоял и загадочно смотрел на спящего человека. Яр Али-хан подошел бесшумно и спокойно, как полярный волк; с трудом верилось, что всего час назад в нем бушевал целый ураган эмоций.

— Это друг, саиб?

— Гораздо больший друг, чем он сам думает, — таинственно ответил Гордон. — Полагаю, друзья Афдал-хана проклянут тот день, когда Джеффри Уиллоби появился на холмах.

* * *

Снова раздался злобный треск винтовок, и Уиллоби проснулся. Он сел, недоуменно озираясь и не в силах понять, где находится и как сюда попал. Затем вспомнились события прошлой ночи: он в крепости вождя, объявленного вне закона, а эти выстрелы означают осаду, которую предсказывал Гордон. Он был один, если не считать лошадей, жующих свой корм в стойлах на другом конце пещеры. Уиллоби узнал большого белого жеребца, принадлежащего Баберу Али.

Костер превратился в груду углей, а дневной свет, пробивавшийся сквозь две арки, связывающие пещеру с внешним миром, дополнялся полудюжиной бронзовых ламп, напоминавших античные светильники.

Над углями булькала тушеная баранина, а рядом стояло блюдо, полное купатов. Уиллоби вдруг осознал, что нестерпимо голоден и незамедлительно принялся за еду. Потом запил завтрак сладкой прохладной водой из огромной тыквенной бутыли, встал и пристально посмотрел в сторону туннеля, через который впервые вошел в Замок.

Возле входа он чуть не споткнулся о какой-то нелепый предмет — большой телескоп, стоящий на треноге, явно современный и дорогой. Выглянув из пещеры, он увидел несколько воинов, сидящих у крепостного вала с винтовками на коленях. Посмотрев на каменную ленту, служащую мостом через глубокое ущелье, он вспомнил, как шел по ней ночью, и содрогнулся. В некоторых местах ширина моста не превышала фута. Уиллоби повернулся, пересек пещеру и пошел в другой туннель.

У выхода англичанин остановился. Вдоль стены, ограждавшей утес, у бойниц лежали воины африди. Они не стреляли. Проходя по утесу, Гордон остановился возле бронзовых ворот, так, что его голова стала видна всякому, кто мог находиться внизу, в долине, и кивнул, приветствуя Уиллоби. Британец снова оказался среди осажденных, но на этот раз преимущество было на стороне защитников.

Снизу, из долины, держа винтовки наперевес, очень медленно пешим ходом приближалась длинная цепь стрелявших на ходу оракзаев. Позади, казавшиеся издалека совсем маленькими, паслись лошади, за которыми присматривали люди, расположившиеся в тени утеса. Положение солнца указывало на то, что день в самом разгаре.

— А я, оказывается, проспал дольше, чем думал, — заметил Уиллоби. — Как долго продолжается этот бой?

— С самого полудня. Они бесстыдно растрачивают русские патроны. Вы спали, как мертвый. Бабер Али добрался сюда не так быстро, как я думал. Очевидно, он останавливался, чтобы набрать в свое войско побольше людей. Их там не меньше сотни.

Уиллоби атака казалась совершенно бесполезной. Люди в Замке были очень надежно защищены, чтобы страдать от пуль Бабера Али. А прежде чем атакующие подберутся достаточно близко, чтобы стрелять прицельно, африди уложат их своими пулями, как кегли. Британец уловил очертания людей, ползущих между валунами на утесе, но их положение было так же невыгодно, как и положение тех, кто находился в долине. Стрелки Гордона занимали по отношению к ним гораздо более удачную позицию.

— На что же надеется Бабер Али? — поинтересовался Уиллоби.

— Ни на что. Он знает, что вы здесь, со мной, и что у него один шанс против тысячи. Он попусту тратит время. У меня достаточно снаряжения и еды, чтобы выдержать шестимесячную осаду, вдобавок в пещере есть источник.

— Почему бы Афдал-хану не оставить здесь часть своих людей, а самому с остальными силами отправиться на штурм Куррама?

— Для того, чтобы штурмовать Куррам, защитные укрепления которого почти так же сильны, как эти, ему потребовался бы весь отряд. К тому же он боится, что я зайду к нему со спины. Слишком велик риск, что его людям не удастся удержать нас взаперти. Прежде чем нанести удар по Курраму, он должен уничтожить меня в Замке Акбара.

— Дьявол! — раздраженно произнес Уиллоби, вспомнив о своей миссии. — Я пришел покончить с этой враждой, а теперь я узник. Я должен выбраться отсюда, должен вернуться в Газраэль!

— Я не меньше вас хочу, чтобы вы отсюда выбрались живым, — ответил Гордон. — Если вас убьют, в этом обвинят меня. Я не возражаю, чтоб меня объявили вне закона за то, что я сделал, но мне вовсе не хочется брать на себя ответственность за то, чего я не совершал.

— А не мог бы я выскользнуть отсюда сегодня ночью? По мосту…

— На другой стороне ущелья сидят люди и следят за каждой мышью. Если кто-то и намерен закрыть вам рот, то это, несомненно, Бабер Али.

— Если бы Афдал-хан знал, что происходит, он бы сам пришел сюда и стащил этого старого головореза с моей шеи, — проворчал Уиллоби. — Афдал понимает, что не может позволить людям своего клана убить англичанина. Но Бабер, конечно, позаботится, чтобы Афдал ничего не узнал. Если бы я мог отправить ему письмо… Но это, разумеется, невозможно.

— Почему же, можно попытаться, — возразил Гордон. — Напишите записку. Афдал знает ваш почерк, не так ли? Прекрасно! Сегодня вечером я выберусь отсюда и передам вашу записку на его аванпост в нескольких милях за Колодцем Джегунгира.

— Но если я не смогу отсюда выскользнуть, то как же вы…

— Я прекрасно с этим справлюсь. Не сочтите мои слова за оскорбление, но вы, англичане, даже стараясь двигаться как можно тише, шумите, точно стадо длиннорогих волов. Оракзаи среди скал, на другой стороне Ущелья Мекра-ма. Я не стану переходить через мост. Сегодня вечером, прежде чем взойдет луна, меня спустят в ущелье по веревочной лестнице. Я доберусь до ближайшего аванпоста, оберну запиской камень и брошу им. Там люди Афдал а, а не Бабера, и они передадут ему ваше послание. Я вернусь тем же путем после того, как зайдет луна. Со мной ничего не случится.

— Но когда Афдал-хан придет за мной, вы гарантируете его безопасность?

— Можете сказать Афдал-хану, что ему не причинят ни малейшего вреда, если он будет вести честную игру, — ответил Гордон. — Но лучше устроить так, чтобы вы могли увидеть его и знать, что он здесь, прежде чем покинете Замок. Вот в этом-то вся соль! Афдал не осмелится показаться! Боится, что я его застрелю. Он сам не единожды нарушал договоры, поэтому ему трудно поверить, что кто-то умеет держать слово. Особенно, когда дело касается его собственной шкуры. Он поверил мне, что я сдержу слово относительно Бабера и вашего эскорта, но доверит ли он мне свою судьбу?

Уиллоби нахмурился, набивая трубку.

— Погодите! — вдруг сказал он. — В пещере я видел большой телескоп на треноге. Он работает?

— Конечно! Я привез его из Германии, проволок через всю Турцию и Персию. Благодаря ему, Замок Акбара никто никогда не заставал врасплох. В него можно видеть на многие мили вдаль.

— Афдал-хан о нем знает?

— Я в этом не сомневаюсь.

— Замечательно!

* * *

Усевшись на камень, Уиллоби достал карандаш и блокнот, положил его на колено и написал, как всегда, ясно и лаконично:


«Афдал-хан, я в Замке Акбара, который сейчас осаждает твой дядя, Бабер Али. Бабер был так взбешен моей неудачной попыткой заключить перемирие, что позволил убить моего слугу Сулеймана, а теперь намерен убить меня, чтобы я не наговорил лишнего. Мне не надо тебе напоминать, как пагубно отразится моя смерть на интересах твоего дела. Я хочу, чтобы ты пришел в Замок Акбара и вызволил меня отсюда. Гордон дает слово, что ты не пострадаешь, ест будешь вести честную игру, но у тебя есть возможность исключить даже малейший риск. У Гордона есть большой телескоп, в который я смогу тебя увидеть, когда ты будешь еще недосягаем для винтовочного выстрела. В Ущелье Мекрама, к югу от Замка, лежит груда обломков, отколовшихся от правой скалы. Если ты встанешь на эти кзтани, я легко тебя увижу. Естественно, я не покину Замок, пока не буду знать, что ты здесь и готов защитить меня от своего дяди. Как только я тебя увижу, я один спущусь в ущелье. Ты сможешь все время наблюдать за мной и убедиться, что ни я, ни Гордон не затеваем предательства. Замок не покинет никто, кроме меня. Что же касается твоих действий, я не хочу, чтобы кто-либо из твоих людей двинулся дальше этих камней, иначе я не отвечаю за их безопасность, потому что намерен сохранить жизни и Гордона, и твою.

Джеффри Уиллоби»


— Уж не знаю, подействует ли на Афдала это послание. Он прячется от меня с тех самых пор, как началась эта заваруха, — прочитав записку, сказал Гордон.

Остаток дня прошел в томительном ожидании, а солнце, казалось, необычно медленно подползало к западным вершинам. Внизу, в долине, и на утесах оракзаи продолжали вести бесполезную стрельбу, и Уиллоби лишний раз убедился, как прав был Гордон, утверждая, что снаряжение им поставляют какие-то западные силы.

Африди не отвечали. Расположившись за стеной, они смеялись, шутили, жевали вяленое мясо и стреляли сквозь наклонные бойницы, когда неугомонные оракзаи подбирались слишком близко.

Уиллоби понял, что Гордон был прав, говоря, что люди, удерживающие Замок Акбара, победят. Только такой отчаянный старый дикарь, как Бабер Али, может терять время и людей, пытаясь взять Замок. И все же, оракзаи когда-то владели им! Как Гордону удалось взять эту крепость, Уиллоби не представлял.

Наконец, солнце зашло. Гималаи окутали бархатные сумерки, и на небе стали появляться звезды. Перед восхищенным Уиллоби выросла темная фигура Гордона.

— Пора идти.

Американец отложил в сторону винтовку и пристегнул к поясу саблю. Уиллоби пошел за ним в пещеру, теперь погруженную в сумрак и освещенную лишь тусклым светом бронзовых ламп, а оттуда через узкий туннель прямо на утес.

За ними последовали Яр Али-хан, Хода-хан и еще шестеро человек. Свет из пещеры пробивался в туннель, едва освещая движущихся людей. Затем ворота тихо закрылись, и спутники Уиллоби превратились в бесформенные размытые пятна. Ущелье внизу казалось черной, бездонной пропастью. Мост превратился в темную полосу, бегущую в неизвестность и исчезающую в ней. Даже самые зоркие глаза, наблюдающие с возвышавшихся за ущельем гор, не смогли бы различить утес под черной массой Замка. Тем более движущихся по нему людей.

Голоса работающих на краю утеса казались тихим бормотаньем, напоминающим шепот ночного ветерка. Уиллоби скорее почувствовал, нежели увидел, что они спускают канатную лестницу длиной в сто пятьдесят футов в ущелье. Лицо Гордона в темноте казалось светлым пятном. Уиллоби на ощупь поискал руку американца и обнаружил, что тот уже перебрался через вал и раскачивается на лестнице, конец которой прикреплен к огромному чугунному кольцу, вмурованному в камень утеса.

— Гордон, мне не по себе… Я позволяю вам так рисковать из-за меня… А если в ущелье сидит кто-нибудь из этих дьяволов?

— Маловероятно. Они не знают, что у нас есть этот путь. Если мне удастся украсть коня, я вернусь в Замок еще до зари. Если не удастся, и мне придется проделать все путешествие пешком, то, пересидев день в горах, я вернусь в Замок только следующей ночью. Обо мне не беспокойтесь. Они меня никогда не увидят. Яр Али-хан, жди атаки еще до того, как взойдет луна!

— Да, саиб, — невозмутимо ответил бородатый великан, и Уиллоби немного успокоился.

В следующий момент фигура Гордона растворилась в царившем внизу мраке. Он сгустился всего на четыре ступеньки, а люди, припавшие к крепостному валу, уже не видели его. Спускался Гордон совершенно бесшумно. Хода-хан опустился на колени, положил руку на веревочную лестницу и, как только почувствовал, что натяжение ослабло, принялся тянуть лестницу вверх. Уиллоби склонился над краем утеса и напряг слух, чтобы уловить снизу хоть какой-то звук: скрип кожи, чавканье глины, но ничего не услышал.

Щекоча бородой ухо Уиллоби, Яр Али-хан пробормотал:

— Нет, саиб, если бы ваши уши услышали его, любой оракзай на той стороне горы знал бы, что по ущелью крадется человек! Если вы его не слышите — не слышат и они. Скалолазы из Хайбера, могут выкрасть винтовки из палаток британских солдат, но в сравнении с Эль Бораком они просто неумелые скоты.

Прежде, чем займется заря, в ущелье завоет волк, и это будет знак, что Эль Борак вернулся. Тогда мы спустим ему лестницу.

Тем не менее, огромный африди склонился над крепостным валом и еще в течение пятнадцати минут внимательно прислушивался, а потом, сделав знак остальным, повернулся и открыл ворота.

Все поспешно протиснулись внутрь. Где-то в темноте ущелья хлопнул выстрел, свинец ударил в скалу чуть выше фута над аркой. Несмотря на крепостной вал, беглого взгляда поверх скал было достаточно, чтобы заметить свет открытых ворот. Но это была стрельба вслепую. Часовые, оставшиеся на утесе, никак не отреагировали.

* * *

Вернувшись за крепостную стену, Уиллоби обнаружил, что воины заняли свои места возле бойниц. В любую минуту можно было ждать нападения, о котором предупреждал Гордон.

— Как Гордону удалось завладеть Замком Акбара? — поинтересовался Уиллоби у Хода-хана, который, казалось, был больше расположен к беседе, чем остальные воины.

Африди с винтовкой в руке присел на корточки. Над ними простирался иссиня-черный небосвод гималайской ночи, усыпанный седым серебром звезд.

— Чтобы отвлечь внимание Бабера Али, он послал Яр Али-хана с сорока всадниками к его сангару, — начал Хода-хан. — Думая заманить нас в ловушку, Афдал вывел всех своих людей из Замка Акбара, оставив здесь только трех человек. Афдал был уверен, что эти трое смогут противостоять целому войску, и они бы сделали это, если бы их противником не оказался Эль Борак! В то время, как Бабер Али и Афдал пытались окружить Яр Али-хана с сорока всадниками, а мы вдоволь потаскали этих псов по холмам, Эль Борак один проскакал верхом по всей долине. Он нарядился персидским купцом, но его богатое одеяние было испачкано и разодрано, а тюрбан съехал набок. Он скакал по долине и кричал, что воры ограбили его караван и гонятся за ним, чтобы отнять мешок с золотом и драгоценностями. Проклятые псы, которых оставили охранять Замок, были жадными и увидели только богатого и беспомощного купца, которого можно ограбить. Поэтому они стали зазывать его укрыться в Замке и открыли ворота. Эль Борак въехал в Замок Акбара, воздавая хвалу Аллаху, с якобы пустыми руками, но с ножом и пистолетами под халатом. Проклятые начали насмехаться над ним и навалились, чтобы обобрать, и, клянусь Аллахом, удивились, увидев, что под шкурой ягненка скрывается тигр! Одного он убил ножом, остальных застрелил. Эль Борак один взял твердыню, которую тщетно штурмовали целые армии! Когда сорок один всадник убежал от оракзаев, а назад вернулось вдвое больше, как и предполагалось — о чудо! — бронзовые ворота открылись перед нами, и мы стали господами Замка Акбара! Ха! Забытые Богом штурмуют лестницу!

Из темноты внизу донеслось быстрое цоканье копыт, и Уиллоби разглядел, что по долине кто-то движется. Приближающееся пятно постепенно превращалось в неясно очерченные фигуры, скачущие по извилистой тропе. В это же время за замком, из-за Ущелья Мекрама, прогремели винтовочные выстрелы. Африди не проявили ни малейшего беспокойства. Хода-хан даже не закрыл бронзовые ворота. Стрельба продолжалась, и вскоре по нижним ступенькам лестницы зацокали лошадиные копыта. Затем под стеной вспыхнуло пламя, и в его свете Уиллоби увидел грызущих удила лошадей и дикие лица оракзаев.

В тишине, последовавшей за этим залпом, раздались крики раненых, жалобное ржанье лошадей, скрежет подков о камень и шум, с которым скатывались с лестницы убитые животные и люди. На нижних ступенях образовалась гора тел, мертвых и умирающих, человеческих и лошадиных. Лестница превратилась в бойню, а выстрелы загремели снова.

Уиллоби дрожащей рукой вытер влажный лоб, благодаря Бога за то, что шум битвы затих. От стонов и криков умирающих ему становилось нехорошо.

— Они безумцы, — сказал Хода-хан, заряжая винтовку. — В прошлом они трижды атаковали Замок в темноте и трижды были разбиты наголову. Бабер Али похож на слепого быка, рвущегося к своей гибели.

Теперь винтовочные выстрелы громыхали по всей долине. Это осаждающие, потерпев полное поражение, изливали свой гнев в бесполезных залпах. Пули бились о стену утеса, и Хода-хан закрыл бронзовые ворота.

— Почему они не атакуют через мост? — недоумевал Уиллоби.

— Они атаковали, не сомневайтесь. Слышали выстрелы? Но мост слишком узок, один человек, спрятавшись за крепостным валом, может удерживать его. А у нас там шесть человек, и все они искусные стрелки.

Уиллоби кивнул, вспомнив об узкой каменной полоске, висящей над зияющей пропастью.

— Смотрите, саиб, луна всходит.

Сияние над черными восточными вершинами превратилось в мягкое золотое пламя. Затем из-за Гималаев медленно выполз красноватый серп.

Хода-хан открыл ворота, посмотрел вниз и тихо заворчал от удовольствия. Уиллоби, взглянув через его плечо, содрогнулся. Подножие лестницы ярко освещала луна. Мертвые лошади и мертвые люди образовали могильный холм, из которого, как сорняки, выросшие на обильно политой кровью почве, торчали винтовки и лезвия сабель. В этом кровавом месиве нашли успокоение не менее дюжины лошадей и почти столько же людей.

— Не пристало губить хороших лошадей, — пробормотал Хода-хан, закрывая ворота. — Бабер Али просто безумец.

Кутаясь в овчинную накидку, Уиллоби прислонился к стене. Ему было не по себе и он чувствовал себя совершенно бесполезным. Люди внизу, в долине, должно быть, испытывали то же самое, потому что беспорядочная стрельба начала затихать. Даже Бабер Али, наверное, уже понял тщетность атаки. Уиллоби горько улыбнулся. Он приехал сюда, чтобы прекратить разгоревшуюся на холмах вражду, но все его усилия привели к тому, что теперь у замка лежали груды мертвецов. Но игра еще не закончена. Мысль о Гордоне, украдкой пробирающемся где-то по этим черным горам, отбивала всякий сон. Но все же, в конце концов, дремота одолела его.

* * *

Рано утром британца разбудил Хода-хан. Уиллоби поморгал, протер глаза. Заря еще только окрашивала вершины белым цветом. У бойниц на корточках сидели человек десять, а из пещеры доносился запах кофе и жареного мяса.

— Ваше письмо благополучно доставлено, саиб.

— А? Что такое? Гордон вернулся?

Уиллоби с трудом разогнул спину. Он испытывал облегчение от того, что Гордон все-таки не пострадал из-за него. Британец посмотрел через вал. Лагерь нападающих прикрывала завеса утреннего тумана, но было видно, как к небу поднималось несколько струек дыма. Он не стал глядеть на подножие лестницы: ему совсем не хотелось увидеть холодные лица мертвецов в белом утреннем свете.

Уиллоби последовал за Хода-ханом в огромную комнату, и африди жестом пригласил его в похожую на келью нишу, где лежал человек. Он лежал спиной к вошедшим, но черные, коротко постриженные волосы и грязный костюм цвета хаки не оставляли сомнений в том, что это Гордон.

— Он устал, — сказал Хода-хан. — Он спит.

Уиллоби кивнул. Хотя вспоминая предыдущую ночь, он уже начал сомневаться, испытывает ли Гордон потребность в отдыхе и сне, как все нормальные люди.

— Вам надо идти на утес и наблюдать за Афдал-ханом, — сказал Хода-хан. — Мы уже установили там телескоп, саиб. Завтрак вам принесут туда, потому что мы не можем предугадать, когда придет Афдал.

Телескоп действительно стоял на утесе, и его тень на крепостном валу напоминала тень от пушки. Уиллоби навел его на обломки валунов во рву. Ущелье Мекрама проходило с севера к юго-западу. Добраться до Скал незаметно для обитателей Замка можно было только оттуда. Но и со стороны Замка никто бы не мог подойти к Скалам так, чтобы его не увидел тот, кто там спрятался.

Скалы представляли собой беспорядочно разбросанные огромные валуны, отколовшиеся от стен каньона. Как раз тогда, когда Уиллоби навел на скалы телескоп, их накрыл густой туман, и они стали почти невидимыми. Однако время шло, туман постепенно рассеивался, их очертания становились резче, и вот на самой высокой скале Уиллоби разглядел неподвижную фигуру. В телескоп она была ясно различима. Относительно того, кто это, сомнений не возникало. Это был Афдал-хан, наблюдающий за Замком в бинокль.

— Он, наверное, получил письмо еще ночью и очень быстро ехал верхом, чтобы добраться сюда так рано, — пробормотал Уиллоби. — А может быть, он находился где-то ближе Хорука. Гордон что-нибудь об этом говорил?

— Нет, саиб.

— Ладно, это не так уж важно. Не будем будить Гордона. И завтрака я ждать не стану. Скажи Эль Бораку, что я благодарен ему за все, что он для меня сделал, и передай, что я сам сделаю для него все, что смогу, когда вернусь в Газраэль. Но лучше бы ему прекратить эту вражду. А я позабочусь о том, чтобы Афдал не пошел на предательство.

— Да, саиб.

Африди перебросили веревочную лестницу через крепостной вал, и она, быстро раскрутившись, раскачивалась в футе от земли. Воины с винтовками наготове ждали у крепостного вала, но, когда Уиллоби на виду у всей долины поднялся на вал, по спине у него почему-то поползли мурашки.

Впрочем, ни одна из винтовок, притаившихся за утесами, не заговорила. Разумеется, одного вида Афдал-хана было достаточно для того, чтобы англичанин мог считать себя в безопасности. Уиллоби поставил ногу на перекладину лестницы и начал спускаться, стараясь не смотреть вниз. Лестница сильно раскачивалась, и ему приходилось время от времени крепко упираться в стену утеса. Но в целом все шло не так плохо, и наконец он с облегчением вздохнул, почувствовав под ногами скалистую почву. Уиллоби помахал рукой, но лестницу уже быстро поднимали вверх. Англичанин повернулся и зашагал вдоль ущелья, чтобы не опоздать на условленную встречу.

* * *

Утро постепенно вступало в свои права. Белый туман сначала порозовел, а потом и вовсе исчез. Теперь Уиллоби и без бинокля ясно видел очертания Скал, но Афдал-хан словно куда-то испарился. Несомненно, подозрительный вождь наблюдал за его приближением из какого-нибудь укромного места. Уиллоби напряг слух, но стрельбы, означавшей, что Бабер Али возобновил осаду, не было. Уиллоби представил себе гнев, охвативший Афдала, когда тот узнал о неблагоразумных действиях своего дяди. Безусловно, Бабер Али уже получил соответствующие указания от племянника.

Британец подошел к Скалам — огромной груде разбитых временем валунов.

Остановившись, Уиллоби позвал:

— Афдал-хан!

— Сюда, саиб, — ответил незнакомый голос.

Уиллоби протиснулся между двумя зазубренными обломками и вскоре оказался на площадке, вроде естественного театра, образованной нависающим утесом и стеной скалы. Здесь могли бы свободно разместиться пятьдесят человек, но Уиллоби увидел лишь одного — высокого, сильного, скорее среднего возраста, чем молодого, человека в тюрбане и шелковом халате. Он стоял, гордо запрокинув голову, держа в руке широкую саблю и всем своим видом являя высокомерие.

Уиллоби сразу покинула нервная дрожь, которая, помимо его воли, не давала покоя, пока он шел по ущелью. Когда он заговорил, голос его зазвучал небрежно.

— Рад видеть тебя, Афдал-хан.

— И я вас, саиб, — ответил оракзай с ехидной улыбкой и дотронулся до острого лезвия своей сабли. — Вы не справились с возложенной на вас миссией, но ваша смерть послужит мне не хуже!

Если бы Скалы разразились хохотом, Уиллоби не был бы так шокирован. Его прямо-таки затрясло от ярости.

— Что? Моя смерть? Афдал, ты сошел с ума?

— Что сделают англичане с Бабером Али? — спокойно спросил вождь.

— Потребуют, чтобы его судили за убийство Сулеймана, — ответил Уиллоби.

— И эмир повесит его, чтобы задобрить британцев! — невесело засмеялся Афдал-хан. — Но если вы умрете, никто ничего не узнает! Б а! Вы думаете, я позволю повесить моего дядю за то, что он убил этого пенджабского пса? Бабер совершил глупость, позволив своим людям лишить жизни этого индийца. Знай я заранее о его планах, я бы этому помешал. Но дело сделано, и я намерен его защитить. Эль Борак не так мудр, как я думал, иначе он бы понял, что я никогда не позволю наказать Бабера.

— Убив меня, ты погубишь себя, — напомнил Уиллоби, хотя губы не слушались его. Он увидел, как глаза оракзая засверкали жаждой убийства.

— А где свидетель, чтобы меня обвинить? По эту сторону Замка нет никого, кроме нас с вами. Я удалил моих людей и послал их в долину — боялся, что хотя бы один из них по глупости выстрелит и тем самым расстроит мой план… Вдобавок, я не очень-то доверяю моим людям. Иногда человека можно подкупить и убедить предать даже своего вождя. Перед рассветом я велел людям прочесать ущелье и эти Скалы — убедиться, что на меня не расставлено ловушек. Потом я пришел сюда. Они не знают, зачем я уединился. И никогда не узнают. Сегодня ночью, когда взойдет луна, люди Бабера обнаружат вашу голову в мешке у подножья лестницы Замка Акбара, и найдется сто человек, которые поклянутся, что она сброшена вниз Эль Бораком. А так как они и сами будут в это верить, никто не сочтет их лжецами. Я хочу, чтобы они в это поверили, потому что знаю, как хитры англичане в распознавании лжи. А потом я пошлю вашу голову в Форт Али Маджид с пятьюдесятью людьми, которые поклянутся, что вас убил Эль Борак. Британцы заставят эмира послать сюда войска с полевыми орудиями и прогнать Эль Борака из моего Замка. Кто ему поверит, даже если ему представится возможность сказать, что он вас не убивал?

— Гордон был прав! — беспомощно пробормотал Уиллоби. — Ты вероломный пес. Не соизволишь ли рассказать мне, зачем ты навязал ему эту вражду?

— Конечно, ведь все равно через несколько мгновений вы умрете! Все дело в колодцах, расположенных на караванных путях. Я должен всецело владеть ими. Русские будут платить мне большую дань, чтобы я помогал им контрабандой провозить винтовки и снаряжение из Персии и Туркестана в Афганистан, Кашмир и Индию. Я буду помогать им, а они мне.

Когда-нибудь они сделают меня эмиром Афганистана.

— Гордон был прав, — только и смог произнести Уиллоби. — Как же он был прав! А перемирие, которого ты так хотел? Подозреваю, это была еще одна уловка?

— Конечно! Я хотел выгнать Эль Борака из моего Замка.

— Каким же я был безумцем, — пробормотал Уиллоби.

— Лучше помириться с Богом, чем бранить себя, саиб, — сказал Афдал-хан, поворачивая лезвие сабли так, что оно засверкало в ранних солнечных лучах. — Здесь только вы, я и Аллах, а Аллах ненавидит неверных! Сталь молчалива и надежна. Один быстрый и смертоносный удар, и ваша голова в моем распоряжении…

Он шагнул к Уиллоби. Англичанин стиснул зубы и крепко сжал кулаки. Он понимал, что бежать бесполезно — оракзай догонит его в одно мгновение. Столь же бесполезно было бросаться на противника и хватать его голыми руками, но это было все, что он мог сделать. Смерть настигнет его в прыжке, наступит темнота, и всем его планам и надеждам придет конец…

— Подожди минуту, Афдал-хан!

* * *

Голос был спокойным, но даже будь это внезапный резкий окрик, впечатление не было бы более устрашающим. Афдал-хан резко обернулся, застыл на месте, и сабля выскользнула у него из пальцев. Лицо его стало мертвенно-бледным, и он медленно поднял руки.

Гордон стоял в расселине и пистолетом, который держал на уровне бедра, целился вождю прямо в живот. На губах Гордона играла лишь чуть заметная ухмылка, но в его черных глазах разгоралось горячее пламя.

— Эль Борак! — заикаясь от изумления, произнес Афдал-хан. — Эль Борак! — выкрикнул он внезапно, как сумасшедший. — Ты призрак! Дьявол! Скалы были пусты — мои люди их прочесали…

— Я прятался на выступе утеса у них над головой, — ответил Гордон, — и спустился сюда после того, как они ушли. Убери руки с пояса, Афдал-хан. В течение этого часа я мог сто раз пристрелить тебя, но мне хотелось, чтобы Уиллоби узнал, какой ты негодяй.

— Но я видел вас в Замке, — недоумевал Уиллоби, — вы спали в пещере…

— Вы видели Али-шаха, переодетого в мою одежду и притворяющегося спящим, — ответил Гордон, не спуская глаз с Афдал-хана. — Я боялся, как бы вы, узнав, что я не в Замке, не отказались от встречи с Афдалом. Вдруг я что-нибудь замышляю? Поэтому, забросив вашу записку в лагерь оракзаев, я вернулся в Замок, пока вы спали, отдал моим людям приказания и спрятался в ущелье. Видите ли, я был уверен, что Афдал не позволит наказать Бабера за то, что тот убил Сулеймана. Да он бы и не смог, даже если бы захотел. У Бабера слишком много последователей в Хоруке. Единственным способом сохранить благосклонность эмира, не передавая Бабера в руки правосудия, было заткнуть вам рот. Тогда Афдал бы мог возложить всю вину на меня. Я не сомневался, что, получив записку, он придет сюда, и подозревал, что он собирается вас убить.

— Он мог меня убить, — пробормотал Уиллоби.

— Мое ружье было нацелено на него с того самого мгновения, как вы здесь появились. Если бы он привел с собой людей, я бы застрелил его еще до того, как вы покинули Замок. Увидев, что он намерен встретиться с вами один на один, я стал ждать, пока вы сами убедитесь, что это за зверь. Никакая опасность вам не угрожала.

— Я подумал, что он не мог так быстро добраться из Хорука.

— Я знал, что он не в Хоруке, — сказал Гордон. — Знал и то, что, обнаружив нас в Замке целыми и невредимыми, Бабер во всем сознается Афдал-хану, и что Афдал придет ему на помощь. Афдал стоял лагерем в полумиле за холмами, как всегда окруженный толпой воинов. Мне бы не пришлось трудится доставлять вашу записку, если б я застрелил его еще тогда.

Черные глаза Афдал-хана снова сверкнули, и на его смуглой коже выступили бисеринки пота.

— Не собираетесь же вы хладнокровно убить его? — возразил Уиллоби.

— Нет. Я дам ему лучший шанс, чем он дал Юсуф-шаху.

Гордон сделал шаг к безмолвному патану, приставил дуло винтовки к его ребрам и выдернул из-за пояса Афдал-хана нож и револьвер. Он забросил это оружие в скалы и вынул свой пистолет. Затем американец обнажил стальную саблю, мягко проскрежетавшую о ножны. Голос Эль Борака звучал спокойно, но Уиллоби увидел, как у него на висках вздуваются узелки вен.

— Возьми свою саблю, Афдал-хан. Здесь нет никого, кроме англичанина, тебя, меня и Аллаха, а Аллах ненавидит свиней!

Афдал-хан зарычал, как загнанная в капкан пантера. Согнув колени, он дотянулся одной рукой до оружия и обрушился на Гордона, как лавина с Гималаев.

У Уиллоби перехватило дыхание при виде этого ослепительно жестокого наскока. Ему показалось, что рука Афдала только коснулась рукоятки, а его сабля уже опускалась на голову Гордона. Но по голове американца он не попал. Ожидая увидеть, как Гордон будет отражать атаку, Уиллоби начал припоминать слышанные им истории о том, как проворно Эль Борак орудует тяжелой, кривой гималайской саблей.

Афдал-хан был выше и тяжелее Гордона и быстр, как проголодавшийся волк. Он обрушивал удар за ударом со всей силой мускулистой руки, да так быстро, что Уиллоби мог следить за ударами только по непрерывному лязгу стали о сталь. Но эта порхающая сабля пока не нанесла ни одной раны Гордону: каждый смертоносный удар при встрече с саблей противника кончался пустым звоном. Афдал-хан двигался гораздо энергичнее Гордона. Оракзай раскачивался, проворно поворачивался направо и налево, прыгал в разные стороны или кружил возле своего соперника, беспрестанно нанося сильные удары.

Чтобы избежать ударов, Гордон лишь поворачивал голову и изредка менял позицию, чтобы постоянно держать противника перед собой. Он стоял твердо, как скала, а его саблю было невозможно выбить из руки. Она легко выдерживала даже самые мощные удары патана.

Должно быть, его рука сделана из железа, думал Уиллоби, удивленно наблюдая за схваткой. Афдал-хан бил по сабле Эль Борака, как кузнец по наковальне, отчаянно пытаясь поставить американца на колени мощью своего натиска. Всей силой своих мускулов он давил на запястье Гордона, когда они застывали, скрестив сабли. Но Эль Борак не отступил ни на фут.

Его оборона ничуть не ослабла.

Афдал-хан задыхался, по его смуглому лицу катился пот, а глаза сверкали, как у дикого зверя. Гордон же дышал совершенно спокойно. Казалось, град ударов совершенно не действовал на него.

Когда Афдал-хан почувствовал, что его силы убывают, он совсем обезумел.

— Пес! — тяжело выдохнул он, плюнул в лицо Гордону и, замахнувшись саблей, невероятным прыжком бросился вперед, готовясь нанести удар, способный повалить даже дуб, и покончить с Гордоном.

Американец отскочил со скоростью, которая пристыдила бы даже раненую рысь. Уиллоби не мог уследить за его движениями — он видел только, что мощные удары Афдал-хана крушили лишь воздух, а сабля Гордона ослепительно сверкала в лучах восходящего солнца. Раздался удар металла, хруст ломающихся костей, и Афдал-хан зашатался. Гордон с тихим, безжалостным, как звон сабли, смехом сделал шаг назад, и по широкому лезвию закапала темно-красная кровь.

Лицо Афдал-хана мертвенно побледнело; он зашатался, как пьяный, глаза его расширились. Левую руку он прижал к боку, и между его пальцами засочилась кровь. Правой рукой он пытался поднять саблю, ставшую доя него вдруг непомерно тяжелой.

— Аллах! — прохрипел он. — Аллах! — Ноги Афдал-хана подкосились, и он упал, как срубленное дерево.

Уиллоби в ужасе наклонился к нему.

— Господи, да он разрублен почти пополам! Как с такой раной можно прожить хоть пять секунд?

— Жителей холмов трудно убить, — ответил Гордон, стряхивая с лезвия красные капли. Взгляд его потух. Огонь, так долго сжигавший душу американца, наконец, погас, хотя кровь еще кипела в жилах.

— Можете возвращаться в Кабул и доложить эмиру, что вражде конец, — сказал он. — По этой дороге скоро снова пойдут караваны из Персии.

— А как же Бабер Али?

— Он удрал ночью, когда провалилась его атака на Замок. Я видел, как он уходил из долины со своими людьми. Осада ему надоела. Люди Афдала еще в долине, но они убегут в Хорук, когда услышат о гибели своего вождя. Эмир объявит Бабера Али вне закона, как только вы вернетесь в Кабул. Мне больше нет нужды бояться клана Хорука; они будут рады согласиться на мир.

Уиллоби посмотрел на мертвеца. Как и клялся Гордон, вражде пришел конец. Американец все время был прав. Впрочем, для Уиллоби было новым и не слишком приятным испытанием то, что его в этой игре использовали, как пешку — точно так же, как он сам использовал стольких мужчин и женщин.

Британец криво усмехнулся.

— Будь я проклят, Гордон, вы все время меня обманывали! Вы позволили мне поверить, что нас осаждает только Бабер Али, а Афдал-хан защитит меня от своего дяди! Вы поставили ловушку на Афдал-хана, а мной воспользовались, как приманкой. Меня не покидает мысль, что, не придумай я эту комбинацию с письмом и телескопом, вы бы предложили ее сами!

— Я дам вам эскорт до Газраэля, где больше не осталось оракзаев, — помолчав, предложил Гордон.

— Черт возьми, приятель, если бы на протяжении последних сорока восьми часов вы не спасали мою жизнь так часто, я бы поговорил с вами по-другому! Но Афдал-хан был негодяем и заслужил то, что получил. Не могу сказать, что мне нравятся ваши методы, но они эффективны! Вам следовало бы попробовать себя на секретной службе. Несколько лет таких успехов — и вы станете эмиром Афганистана!

Загрузка...