Мое королевство. Бастион [СИ]

Глава 4

Порученец вернулся с целой кипой газет, пахнущих свежей типографской краской, и свалил их на угол стола. Первые страницы и обложки изданий украшали фотографии таинственного мужчины в шляпе и пальто-реглан и очаровательной спутницы в белой шубке, в обнимку подходящих к некоему помпезному зданию. Интрига должна была разворачиваться постепенно. И фотографии, и короткие заметки под оными служили не столько чтобы опорочить Адашева или его юную супругу, сколько намекнуть, что Ариша явилась в Эрлирангорд.

Убедившись самолично, что Якуб Зимовецкий, главный редактор «Вестей Эрлирангорда» и конфидент департамента безопасности и печати, оказался на высоте, Даль вышел в приемную. Порученец, курлыкавший с секретаршей Зиночкой, вытянулся в струну. Зина тоже поднялась, оправляя ладонью на груди безупречную белую блузку.

Крапивин отправил парня покупать билеты на вечерний скорый до Эйле, а внимательной Зиночке растолковал, что ему требуется.

— Ох, что вы, никаких денег не нужно, — сопротивлялась она, но комиссар все же всунул девушке в руки несколько радужных бумажек.

— А еще забронируйте места в недорогом пансионе на ваш выбор. И в полдень примите мессира Веска, перепечатайте бумаги от него и заставьте подписать, — Даль пригладил волосы. — Доктора вечно царапают, как курица лапой, и я боюсь перепутать рецепты. Промаркируйте также лекарства, которые он принесет.

Зина закивала. Она по-настоящему обожала начальника и готова была для него горы свернуть.

— Вызовите напарницу и отправляйтесь, — он поцеловал девушке руку. Та зарделась и взялась за телефонную трубку. — Я вернусь к обеду. Надеюсь, все к этому времени будет готово.

Даль подмигнул.

Зиночка улыбнулась:

— Да, мессир.

Комиссар кивнул и вышел. Распогодилось, и к моне Гюльше Камаль он решил прогуляться пешком. Благо, жила она совсем недалеко, на задах Твиртове. Параллельно заседаниям в Круге торговала книгами и с делом своим расставаться не желала. Надо же на что-то жить беглой ненаследной принцессе. По крайней мере, сама мона Камаль так говорила. А о других причинах умалчивала.

Магазин Гюльши назывался «У висельника». Собственно, до пришествия Одинокого Бога звалась лавка как-то иначе, но после — то ли в назидание авторам и книготорговцам (подозревали, что Гюльша прячет у себя книги из «Индекса запрещенных»), то ли просто спьяну — вздернули там гвардейцы неизвестного писателя. И при том обильно полили смолой, чтобы не завонялся и не прельщал местных ворон. Болтался себе, к покойнику как-то все привыкли, и его исчезновение привело местный народ к некоторому замешательству и потере ориентира. Вот Гюльша после победы мятежа и сменила лавке название. Хотела, было, повесить и просмоленное чучело, но департамент безопасности и печати не одобрил фрондерства. Не позволил бросать тень на Государыню и Круг. Мона Камаль смирилась, но обиду затаила. Самую мелкую из обид. А искоростеньцы всегда отличались терпением и злопамятностью. И потому разговор следовало вести осторожно.

У дверей из красного дерева с молочным стеклом висел серебряный колокольчик. Даль вытер ноги и позвонил. Открывать не спешили. Тогда он просто толкнул створку и вошел.

Ненаследная принцесса мыла пол. Заправив за пояс подол черного с галунами прямого платья, светила полными ляжками в полутьме, возя половой тряпкой по мозаикам между книжными полками и книжными стопками и напевая под нос. Пахло пылью и сырой штукатуркой. Крапивин чихнул. Гюльша подпрыгнула. Распрямилась, опустила тряпку в ведро.

— Мессир, вы напугали меня! И не надо так пялиться, — она обдернула подол. Сунула ноги в тапочки и стала мыть руки под рукомойником.

— Я так понимаю, вы не оставите меня в покое. Что вам нужно?

— Заприте магазин и пройдемте… туда, — он указал подбородком на занавеску из стеклянных шариков, отделяющую служебные помещения.

— Вежливые люди стучат!

— Я звонил.

— Я не слышала!

— Мона Камаль, ссориться со мной не в ваших интересах.

— Да уж, — она изогнула луновидные губы и прошла в кабинетик. Крапивин глянул на свои грязные следы на свежевымытом полу и поморщился.

— Садитесь, пишите, — он придвинул Гюльше письменный прибор.

— Бланк магазина брать?

Глава департамента пожал плечами. Сбросил пальто на спинку стула и уселся сам. Мона Камаль подтянула желтый хрусткий лист, обмакнула перо в чернильницу.

— Обязуюсь никому и ни при каких обстоятельствах не раскрывать содержание последующего разговора между мной и мессиром Крапивиным. Подпись, дата, время, — он щелкнул крышкой карманных часов и подставил Гюльше циферблат.

— Нате вашу бумагу, — фыркнула она, докончив писать и просушив чернила. — Могли бы просто взять с меня слово.

— Я не доверяю словам. И даже поступкам, — он сложил бумагу вчетверо и сунул за лацкан.

— Мне вас жаль.

Мона Камаль достала из ящика стола бархатный кисет и стала набивать трубку. Затянулась. Ароматный дым поплыл по кабинету.

— А вроде нормальный человек, — произнесла «бархатный голос Метральезы» задумчиво. — Так пялились на мой тыл, будто желали овладеть мною, не сходя с места.

Даль тонко улыбнулся:

— Нет, меня просто заинтересовал национальный искоростеньский обычай. Ведь есть куда более удобные способы мытья полов.

Гюльша громко фыркнула и закашлялась, подавившись дымом.

— Так! Говорите, зачем пришли. У меня масса дел.

— Я желаю показать вам одну презабавную книжицу. Прошу.

Он выложил на стол перед книготорговкой новую сказку Халецкого. Мона Камаль отложила трубку и достала очки, заправила костяные дужки за уши. Повертела книжицу, едва касаясь кончиками пальцев. Вдохнула запах, поднесла к глазам.

— Переплет клееный. Обложка коленкоровая… Издание для малоимущих. Рисунок… — ногтем Гюльша обвела дудочника. — В халепской манере, удлиненный, пропорции искажены, цвета чистые: синий, черный, красный… Стиль легко узнаваем, но художника не определишь… Названия нет.

Они обменялись взглядами.

— Записная книжка? Можно заглянуть внутрь?

— Разумеется, — Даль разулыбался широко и откровенно, раскрывая книгу на форзаце с адресом моны. Она поправила очки.

— Чей это почерк?

— Не припоминаю.

Комиссар закрыл и убрал книгу.

— Что же, мона Камаль, если вы не желаете со мной сотрудничать, я приглашу вас на официальный допрос. Вы же знаете, что бывает за дачу ложных показаний?

Гюльша опять закурила, щуря на Даля сквозь очки агатовые глаза.

— Обязуюсь изучить Кодекс за отпущенное мне до ареста время. А теперь, ежели угодно…

— И вам не интересно, что это за книга? Кому принадлежит? Вас не смущает, что Александр Халецкий послал новую любовницу к старой?

Ему показалось, что в голову сейчас прилетит пресс-папье. Но Гюльша лишь закашлялась, подавившись дымом. И ткнула трубкой едва ли ему не в лицо.

— Зарубите на носу, молодой человек! Я не была Сану любовницей. Как ненаследная принцесса, я прошла обучение при храме Бастет и помогала всем, кому требовалось утешение. И перестаньте порочить имена покойных!

— Полюбопытствуйте.

Гюльша стиснула кулаками края газеты, разглядев фотографию.

— Это… низко… Воспользоваться сходством и играть роль Александра. А кто она?

— Я вас представлю, когда у меня будет больше времени, — Крапивин встал. — Последний вопрос, госпожа Камаль. Где можно достать «искоростеньскую иглу»?

Книготорговка полностью справилась с собой и вальяжно откинулась на скрипнувшую спинку готического кресла.

— Плохо спите? Замучила совесть?

Комиссар уперся руками в стол, наклонился, заглядывая глаза в глаза:

— А я ведь могу добиться вашей экстрадиции, принцесса. И формальные поводы есть. Полагаю, ваш брат через столько лет будет счастлив удушить… заключить вас в братские объятия.

— Хорошо! — Гюльша так рванула нижний ящик стола, что отвалилась ручка. Бросила перед Далем сафьяновый футляр. — Берите. И видеть вас больше не желаю!

— «И в маске щегольнет иной»… Каково ощутить себя фокусником, Гюльша Ревазовна?

— Я не таскаю кроликов из шляпы, — заметила она сварливо. — Но ставлю обол против рубля, что вы досконально изучили историю предмета, Даль Олегович. И вам известна и роль моего мастеровитого предка, и моя собственная. Как и горячее желание, чтобы вы убрались поскорее. Берите, дарю!

«Интересно», — подумал Даль. — «И чем же тебе так не терпится заняться по моем уходе? Впрочем, вскоре я удовлетворю свое любопытство. Скромные тихари поведают о каждом вашем телодвижении, прекрасная госпожа, включая мой визит к вам. Будете ли вы плакать над газетой, разыскивать Аришу или давать на главпочтамте телеграмму до востребования»…

— Чему вы улыбаетесь?

— Вещь, которой место в столичном музее археологии, вот так запросто лежит у вас в ящике стола, — комиссар приподнял вечко, раскрыл футляр и отвернул папиросную бумагу. Тускло блеснули каменное оголовье и покрытое резами золото. — Я должен проверить.

— Проверяйте, леший вас дери!

Гюльша выхватила «искоростеньскую иглу» из коробки и дернула бегунок.

— Полчаса мертвецкого сна вас удовлетворит?

— И вам не страшно, Гюльша Ревазовна?

— Вы собираетесь проверять «иглу» на мне?!

Даль ухмыльнулся.

— Интересно, за счет чего она действует? Какой-то особенный яд?

— Древний и неувядающий, — буркнула принцесса. — Не думаю. Предок писал о локальном вторжении, заключенном в материальную форму. Кстати, сказку о спящей красавице первым придумал тоже он.

Она смочила салфетку эфиром и тщательно протерла иглу. Даль невольно чихнул.

— У вас прямо стол изобилия!

— Не про вашу честь! Держите!

Изогнувшись, Гюльша шлепнула себя по заду:

— Подставлять комиссару верхнюю четверть неблагородно. Плечико? Ай-яй! Рукавчик узкий… Где там у нас еще нету крупных сосудов?

Стремительным движением она задрала платье на бедре. Полном, особенно белом на фоне черного с золотом. Полюбовалась оторопелым лицом Даля.

— Почему вы без чулок?

— Вы не в комиссариате нравственности! Впрочем… я мыла пол и побоялась их испачкать. Но могу надеть, исключительно ради вас. Потом оплатите мне их стоимость.

— Нет, спасибо.

— Ну! Чего вы ждете? Втыкайте!

Комиссар был слишком раздражен. Игла вошла наискось, брызнула кровь. Но Гюльша даже не вскрикнула. Веки сомкнулись, лицо отяжелело. Женщина сползла на поручень кресла, дыша с присвистом, даже всхрапнула слегка. Крапивин приподнял и выпустил ее полную руку. Та упала, словно бескостная. Похоже, Гюльша не прикидывалась, а действительно спала. Но мгновенно проснулась, едва Даль выдернул иглу. Зыркнула на ногу.

— О-о, как больно… Вы изуродовали меня.

— Полагаю, среди ваших запасов найдется пластырь, — он обтер иглу и, морщась от вони эфира, стал убирать ее в футляр. — А любовники… утешаемые… немного повременят. Тут следует проветрить.

— Вон!

— О, укрой свои бледные ноги! — не удержался комиссар от гадости напоследок. И пресс-папье полетело-таки вдогон, разломав филенку двери.

Что-то во всем этом было неправильное. Несколько смутных догадок не должны были мгновенно привести к искомому. Затраченные усилия казались неадекватны результату. Пойди туда не знаю куда, просей миллиарды песчинок, перекопай сотни навозных куч… Прыгни выше головы. И тогда, возможно, судьба сделает тебе подарок, который ты сочтешь заслуженным. Всяко, Даль относился к жизни именно так. И внезапная удача настораживала. Он промучился этим ощущением до собственного кабинета и даже там не мог выкинуть из головы.

Порученец выпутался из дивана, поспешно дожевывая маковую булку и запивая чаем, чтобы скорее пролезла. Обдернул мундир и щелкнул каблуками, вскидывая два пальца к виску.

— Вот билеты! — приняла огонь на себя Зина.

— Я хотел взять в литерный вагон, но… хрум-хрум-буль…

— И правильно. Дожевывайте спокойно. Игорек?

— Ихар… Ифанович…

Далю стало весело. Он отвернулся. Зина тоже хрюкнула в ладошку.

— Так вот, Игорь Иванович, — как можно суше, чтобы не смеяться, сказал комиссар. — Закончите трапезу и подберите для меня в нашей гардеробной костюм средней руки чиновника. Или гимназического инспектора. Грим, бородку. И багаж: чемодан и несессер… Содержимое на ваше усмотрение, но не выходя из образа. Все в мой кабинет. Еще… к шести вечера добудьте пролетку с лошадью, самые обыкновенные… Сами переоденьтесь в извозчика, зипун, армяк… что там положено? Неопрятную бороду, шапку спустите на глаза.

Игорь закивал.

— И ждите меня у грота «Лунный камень». На сиденье положите свежую герберу в белой бумаге.

— Бу сделано!

— Молодцом.

— Николай Иванович передал саквояж, я все устроила, как вы просили, — доложила секретарша. — Вещи к вам поставила… Машу отпустила. Звонков серьезных не было.

— Отлично, — Даль потер руки. — Пойдемте, Зиночка. Поможете мне разобраться.

Крапивин подхватил булку с блюда, припомнив, что сегодня не завтракал и даже не обедал. И, вгрызшись в нее зубами, прошел в кабинет.

— Может, чаю вам, Даль Олегович? — побеспокоилась сердобольная Зина.

Он лучезарной улыбкой одарил подчиненную:

— Разберемся с делами — и я отвезу вас обедать. Да, подшейте на досуге, — Даль отдал секретарше подписанный моной Камаль документ о неразглашении. — Так, что тут у нас?

Зина постаралась. Дамские вещи были разложены на столе аккуратными стопками, рядом стояли открытый пустой чемодан и шляпная коробка с капором.

— Юбка, две блузки, платье… Все чистое, выглаженное, вы не сомневайтесь. Пелерина на цигейке. В Эйле сыро в это время просто ужасно, бр-р, — секретарша передернула плечиками. — А чулки и белье я купила новые, но неброские. И туфли тоже. Неприятно в чужой пот наступать. И вот еще, — Зиночка зарделась, вытаскивая из-под белья коробку с духами. — Недорого совсем, такие любят провинциальные учительницы.

«А ведь Алиса и была провинциальной учительницей, пока не погибла…» Крапивин нагнулся над ящиком письменного стола, чтобы Зина не поняла, что с ним происходит. Полезных вещей тут было не меньше, чем в столе у Гюльши. Комиссар выбрал пару паспортов и вручил секретарше коробку с дорогими духами.

— Вы отлично справились, Зина. И у меня для вас подарок. Вообще-то я собирался вручить его в день коронации, но там соображу что-то еще…

Восторженно ахая, девушка развязала пышный бант и залюбовалась золотыми каракками, украшающими белую коробку.

— Но… это же ужасно дорого!

— Смелее.

Зина вытянула граненый флакон из бархатного нутра. Принюхалась к аромату. Пробкой нанесла духи на запястья и за ушами.

— Спасибо, Даль Олегович! Я все для вас сделаю.

Он изогнул бровь.

— Ну, хорошо… Садитесь на диван и расстегните блузку.

Личико Зины залилось свекольным румянцем. Она зажмурилась, стремительно задышала и, откинувшись на лоснящиеся черные подушки, стала одну за другой расстегивать пуговички.

Вид простенького полотняного корсета почему-то вызвал в Дале отвращение. С другой стороны, Зина живет на одно жалованье, содержа к тому же больную мать и брата-гимназиста.

— Вы меня неправильно поняли. Не надо целиком раздеваться. Выпростайте плечо.

Секретарша послушалась. Комиссар сбрызнул ей руку духами и воткнул «искоростеньскую иглу».

Глаза и губы Зиночки распахнулись, но почти сразу она завалилась на бок, уложив руку под щеку и подтянув колени к подбородку. Даль благородно укрыл девушку пледом и, пока она спала, успел умыться, побриться и сменить рубашку на свежую.

В отличие от Гюльши, Зина очнулась не сразу. Крапивин успел спрятать «иглу» и привести блузку девушки в относительный порядок.

— Ой, сморило меня! Простите, Даль Олегович! И сон какой снился… неприятный.

— Ничего-ничего. Вы трудились сегодня, как пчелка. Можете и отдохнуть.

— Значит, вы не сердитесь? Ой, плечо-то как болит… И на блузке кровь!

Даль взял девушку под локоть:

— Всего-то капелька. Зацепились где-нибудь. Давайте, Зиночка. Я умираю с голоду.

Крапивин повез секретаршу в «Лунный камень», тот самый, у которого назначил встречу Игорьку. Несколько узких, как печные трубы, домов — наполовину каменных, наполовину деревянных, с облезающей яркой краской — стояли так близко к берегу Глинки, что едва не сползали в воду. Ресторанчик располагался в одном из полуподвалов и был оформлен под старинный грот: романтичный мрак, едва разбавляемый фонарями на столиках и в стенных нишах, сырые своды, неровный пол, привкус вина и гнили в воздухе. Но хорошая недорогая кухня и богема делали «Лунный камень» одним из наимоднейших мест в столице. Меценаты, импресарио, признанные и непризнанные гении, критики, кокотки, топтуны, поклонники — жизнь била ключом. И простому смертному с улицы просто указали бы на двери. Но Даль не был простым смертным, потому гостей почтительно препроводили к столику у возвышения, и расторопный половой немедля принял заказ.

Зина с восторгом оглядывалась по сторонам. Ее начальник был очень мил, заказал даме пирожных и вовсе засмущал девушку.

Между тем на край возвышения вышел юноша с копной вьющихся черных волос, в узких черных брюках со штрипками и блузе с отложным воротником. Он поднял скрипку к подбородку и извлек долгую, высокую ноту. Пока зал утихал, держась за уши, кто-то неприметный вынес на возвышение мягкий стул с похожей на лиру спинкой. И тут же гренадерским шагом к стулу проследовала дама в мехах и высокой прическе. Решительно поддернула черную полупрозрачную юбку с треном и взгромоздила на стул ногу в сетчатом чулке. Треснула пропоротая каблуком обивка. Дама обратила к залу набеленное и нарумяненное лицо.

— Жуть… — не воздержался от комментария Даль.

— Это же сама Аграфена Гарпиус! — выдохнула Зина.

На них зашикали. Аграфена продавила комиссара взглядом. Скрипач заиграл что-то соловьиное. И под него заунывным басом, словно вбивая гвозди в головы слушателям:

Извинившись, Даль оставил Зину внимать и, под сердитый шепот завсегдатаев, похожий на змеиный шип, вышел из ресторана.

Вернулся он, когда Аграфена, иссякнув, обходила зрителей с пахитоской в одной руке и надпитым бокалом в другой, ненадолго присаживаясь на колени к тем, кто совал ей за лиф купюру.

Звякали столовые приборы, бренчала пианола, и можно было разговаривать спокойно.

Комиссар накрыл рукою Зиночкину ладонь:

— Возьмите ключик.

— Золотой?

— От нумеров. Прямо над нами. Отвезете туда багаж и дождитесь меня. Если заметите подозрительное — телефонируйте.

— Хорошо, Даль Олегович.

Секретарша уткнулась носом в платочек. Крапивин приобнял ее за плечи:

— Что с вами, Зиночка?

Девушка всхлипнула:

— Они великие! И тут… я… Мне так стыдно!

Комиссар снисходительно потрепал девушку по щеке:

— Вы куда лучше, милая. Хотя бы потому что не пишете стихов. Впрочем, здешние пииты безопасны и местами забавны. Именно потому мы их не разогнали до сих пор.

Он махнул рукой, подзывая полового. Расплатился по счету и что-то прошептал парню на ухо. Тот подобострастно кивнул, пряча радужную ассигнацию в карман передника, и буквально через минуту явился с тощей книжицей, обрамленной виньетками. Через обложку наискось тянулась кривая чернильная надпись: «Зинаиде от Аграфены на добрую память».

— Не оригинально, зато от души, — хмыкнул Даль. — Это вам, Зина, чтобы скрасить ожидание. И не плачьте больше: вы же знаете, как я этого не люблю.