Порученец вернулся с целой кипой газет, пахнущих свежей типографской краской, и свалил их на угол стола. Первые страницы и обложки изданий украшали фотографии таинственного мужчины в шляпе и пальто-реглан и очаровательной спутницы в белой шубке, в обнимку подходящих к некоему помпезному зданию. Интрига должна была разворачиваться постепенно. И фотографии, и короткие заметки под оными служили не столько чтобы опорочить Адашева или его юную супругу, сколько намекнуть, что Ариша явилась в Эрлирангорд.
Убедившись самолично, что Якуб Зимовецкий, главный редактор «Вестей Эрлирангорда» и конфидент департамента безопасности и печати, оказался на высоте, Даль вышел в приемную. Порученец, курлыкавший с секретаршей Зиночкой, вытянулся в струну. Зина тоже поднялась, оправляя ладонью на груди безупречную белую блузку.
Крапивин отправил парня покупать билеты на вечерний скорый до Эйле, а внимательной Зиночке растолковал, что ему требуется.
— Ох, что вы, никаких денег не нужно, — сопротивлялась она, но комиссар все же всунул девушке в руки несколько радужных бумажек.
— А еще забронируйте места в недорогом пансионе на ваш выбор. И в полдень примите мессира Веска, перепечатайте бумаги от него и заставьте подписать, — Даль пригладил волосы. — Доктора вечно царапают, как курица лапой, и я боюсь перепутать рецепты. Промаркируйте также лекарства, которые он принесет.
Зина закивала. Она по-настоящему обожала начальника и готова была для него горы свернуть.
— Вызовите напарницу и отправляйтесь, — он поцеловал девушке руку. Та зарделась и взялась за телефонную трубку. — Я вернусь к обеду. Надеюсь, все к этому времени будет готово.
Даль подмигнул.
Зиночка улыбнулась:
— Да, мессир.
Комиссар кивнул и вышел. Распогодилось, и к моне Гюльше Камаль он решил прогуляться пешком. Благо, жила она совсем недалеко, на задах Твиртове. Параллельно заседаниям в Круге торговала книгами и с делом своим расставаться не желала. Надо же на что-то жить беглой ненаследной принцессе. По крайней мере, сама мона Камаль так говорила. А о других причинах умалчивала.
Магазин Гюльши назывался «У висельника». Собственно, до пришествия Одинокого Бога звалась лавка как-то иначе, но после — то ли в назидание авторам и книготорговцам (подозревали, что Гюльша прячет у себя книги из «Индекса запрещенных»), то ли просто спьяну — вздернули там гвардейцы неизвестного писателя. И при том обильно полили смолой, чтобы не завонялся и не прельщал местных ворон. Болтался себе, к покойнику как-то все привыкли, и его исчезновение привело местный народ к некоторому замешательству и потере ориентира. Вот Гюльша после победы мятежа и сменила лавке название. Хотела, было, повесить и просмоленное чучело, но департамент безопасности и печати не одобрил фрондерства. Не позволил бросать тень на Государыню и Круг. Мона Камаль смирилась, но обиду затаила. Самую мелкую из обид. А искоростеньцы всегда отличались терпением и злопамятностью. И потому разговор следовало вести осторожно.
У дверей из красного дерева с молочным стеклом висел серебряный колокольчик. Даль вытер ноги и позвонил. Открывать не спешили. Тогда он просто толкнул створку и вошел.
Ненаследная принцесса мыла пол. Заправив за пояс подол черного с галунами прямого платья, светила полными ляжками в полутьме, возя половой тряпкой по мозаикам между книжными полками и книжными стопками и напевая под нос. Пахло пылью и сырой штукатуркой. Крапивин чихнул. Гюльша подпрыгнула. Распрямилась, опустила тряпку в ведро.
— Мессир, вы напугали меня! И не надо так пялиться, — она обдернула подол. Сунула ноги в тапочки и стала мыть руки под рукомойником.
— Я так понимаю, вы не оставите меня в покое. Что вам нужно?
— Заприте магазин и пройдемте… туда, — он указал подбородком на занавеску из стеклянных шариков, отделяющую служебные помещения.
— Вежливые люди стучат!
— Я звонил.
— Я не слышала!
— Мона Камаль, ссориться со мной не в ваших интересах.
— Да уж, — она изогнула луновидные губы и прошла в кабинетик. Крапивин глянул на свои грязные следы на свежевымытом полу и поморщился.
— Садитесь, пишите, — он придвинул Гюльше письменный прибор.
— Бланк магазина брать?
Глава департамента пожал плечами. Сбросил пальто на спинку стула и уселся сам. Мона Камаль подтянула желтый хрусткий лист, обмакнула перо в чернильницу.
— Обязуюсь никому и ни при каких обстоятельствах не раскрывать содержание последующего разговора между мной и мессиром Крапивиным. Подпись, дата, время, — он щелкнул крышкой карманных часов и подставил Гюльше циферблат.
— Нате вашу бумагу, — фыркнула она, докончив писать и просушив чернила. — Могли бы просто взять с меня слово.
— Я не доверяю словам. И даже поступкам, — он сложил бумагу вчетверо и сунул за лацкан.
— Мне вас жаль.
Мона Камаль достала из ящика стола бархатный кисет и стала набивать трубку. Затянулась. Ароматный дым поплыл по кабинету.
— А вроде нормальный человек, — произнесла «бархатный голос Метральезы» задумчиво. — Так пялились на мой тыл, будто желали овладеть мною, не сходя с места.
Даль тонко улыбнулся:
— Нет, меня просто заинтересовал национальный искоростеньский обычай. Ведь есть куда более удобные способы мытья полов.
Гюльша громко фыркнула и закашлялась, подавившись дымом.
— Так! Говорите, зачем пришли. У меня масса дел.
— Я желаю показать вам одну презабавную книжицу. Прошу.
Он выложил на стол перед книготорговкой новую сказку Халецкого. Мона Камаль отложила трубку и достала очки, заправила костяные дужки за уши. Повертела книжицу, едва касаясь кончиками пальцев. Вдохнула запах, поднесла к глазам.
— Переплет клееный. Обложка коленкоровая… Издание для малоимущих. Рисунок… — ногтем Гюльша обвела дудочника. — В халепской манере, удлиненный, пропорции искажены, цвета чистые: синий, черный, красный… Стиль легко узнаваем, но художника не определишь… Названия нет.
Они обменялись взглядами.
— Записная книжка? Можно заглянуть внутрь?
— Разумеется, — Даль разулыбался широко и откровенно, раскрывая книгу на форзаце с адресом моны. Она поправила очки.
— Чей это почерк?
— Не припоминаю.
Комиссар закрыл и убрал книгу.
— Что же, мона Камаль, если вы не желаете со мной сотрудничать, я приглашу вас на официальный допрос. Вы же знаете, что бывает за дачу ложных показаний?
Гюльша опять закурила, щуря на Даля сквозь очки агатовые глаза.
— Обязуюсь изучить Кодекс за отпущенное мне до ареста время. А теперь, ежели угодно…
— И вам не интересно, что это за книга? Кому принадлежит? Вас не смущает, что Александр Халецкий послал новую любовницу к старой?
Ему показалось, что в голову сейчас прилетит пресс-папье. Но Гюльша лишь закашлялась, подавившись дымом. И ткнула трубкой едва ли ему не в лицо.
— Зарубите на носу, молодой человек! Я не была Сану любовницей. Как ненаследная принцесса, я прошла обучение при храме Бастет и помогала всем, кому требовалось утешение. И перестаньте порочить имена покойных!
— Полюбопытствуйте.
Гюльша стиснула кулаками края газеты, разглядев фотографию.
— Это… низко… Воспользоваться сходством и играть роль Александра. А кто она?
— Я вас представлю, когда у меня будет больше времени, — Крапивин встал. — Последний вопрос, госпожа Камаль. Где можно достать «искоростеньскую иглу»?
Книготорговка полностью справилась с собой и вальяжно откинулась на скрипнувшую спинку готического кресла.
— Плохо спите? Замучила совесть?
Комиссар уперся руками в стол, наклонился, заглядывая глаза в глаза:
— А я ведь могу добиться вашей экстрадиции, принцесса. И формальные поводы есть. Полагаю, ваш брат через столько лет будет счастлив удушить… заключить вас в братские объятия.
— Хорошо! — Гюльша так рванула нижний ящик стола, что отвалилась ручка. Бросила перед Далем сафьяновый футляр. — Берите. И видеть вас больше не желаю!
— «И в маске щегольнет иной»… Каково ощутить себя фокусником, Гюльша Ревазовна?
— Я не таскаю кроликов из шляпы, — заметила она сварливо. — Но ставлю обол против рубля, что вы досконально изучили историю предмета, Даль Олегович. И вам известна и роль моего мастеровитого предка, и моя собственная. Как и горячее желание, чтобы вы убрались поскорее. Берите, дарю!
«Интересно», — подумал Даль. — «И чем же тебе так не терпится заняться по моем уходе? Впрочем, вскоре я удовлетворю свое любопытство. Скромные тихари поведают о каждом вашем телодвижении, прекрасная госпожа, включая мой визит к вам. Будете ли вы плакать над газетой, разыскивать Аришу или давать на главпочтамте телеграмму до востребования»…
— Чему вы улыбаетесь?
— Вещь, которой место в столичном музее археологии, вот так запросто лежит у вас в ящике стола, — комиссар приподнял вечко, раскрыл футляр и отвернул папиросную бумагу. Тускло блеснули каменное оголовье и покрытое резами золото. — Я должен проверить.
— Проверяйте, леший вас дери!
Гюльша выхватила «искоростеньскую иглу» из коробки и дернула бегунок.
— Полчаса мертвецкого сна вас удовлетворит?
— И вам не страшно, Гюльша Ревазовна?
— Вы собираетесь проверять «иглу» на мне?!
Даль ухмыльнулся.
— Интересно, за счет чего она действует? Какой-то особенный яд?
— Древний и неувядающий, — буркнула принцесса. — Не думаю. Предок писал о локальном вторжении, заключенном в материальную форму. Кстати, сказку о спящей красавице первым придумал тоже он.
Она смочила салфетку эфиром и тщательно протерла иглу. Даль невольно чихнул.
— У вас прямо стол изобилия!
— Не про вашу честь! Держите!
Изогнувшись, Гюльша шлепнула себя по заду:
— Подставлять комиссару верхнюю четверть неблагородно. Плечико? Ай-яй! Рукавчик узкий… Где там у нас еще нету крупных сосудов?
Стремительным движением она задрала платье на бедре. Полном, особенно белом на фоне черного с золотом. Полюбовалась оторопелым лицом Даля.
— Почему вы без чулок?
— Вы не в комиссариате нравственности! Впрочем… я мыла пол и побоялась их испачкать. Но могу надеть, исключительно ради вас. Потом оплатите мне их стоимость.
— Нет, спасибо.
— Ну! Чего вы ждете? Втыкайте!
Комиссар был слишком раздражен. Игла вошла наискось, брызнула кровь. Но Гюльша даже не вскрикнула. Веки сомкнулись, лицо отяжелело. Женщина сползла на поручень кресла, дыша с присвистом, даже всхрапнула слегка. Крапивин приподнял и выпустил ее полную руку. Та упала, словно бескостная. Похоже, Гюльша не прикидывалась, а действительно спала. Но мгновенно проснулась, едва Даль выдернул иглу. Зыркнула на ногу.
— О-о, как больно… Вы изуродовали меня.
— Полагаю, среди ваших запасов найдется пластырь, — он обтер иглу и, морщась от вони эфира, стал убирать ее в футляр. — А любовники… утешаемые… немного повременят. Тут следует проветрить.
— Вон!
— О, укрой свои бледные ноги! — не удержался комиссар от гадости напоследок. И пресс-папье полетело-таки вдогон, разломав филенку двери.
Что-то во всем этом было неправильное. Несколько смутных догадок не должны были мгновенно привести к искомому. Затраченные усилия казались неадекватны результату. Пойди туда не знаю куда, просей миллиарды песчинок, перекопай сотни навозных куч… Прыгни выше головы. И тогда, возможно, судьба сделает тебе подарок, который ты сочтешь заслуженным. Всяко, Даль относился к жизни именно так. И внезапная удача настораживала. Он промучился этим ощущением до собственного кабинета и даже там не мог выкинуть из головы.
Порученец выпутался из дивана, поспешно дожевывая маковую булку и запивая чаем, чтобы скорее пролезла. Обдернул мундир и щелкнул каблуками, вскидывая два пальца к виску.
— Вот билеты! — приняла огонь на себя Зина.
— Я хотел взять в литерный вагон, но… хрум-хрум-буль…
— И правильно. Дожевывайте спокойно. Игорек?
— Ихар… Ифанович…
Далю стало весело. Он отвернулся. Зина тоже хрюкнула в ладошку.
— Так вот, Игорь Иванович, — как можно суше, чтобы не смеяться, сказал комиссар. — Закончите трапезу и подберите для меня в нашей гардеробной костюм средней руки чиновника. Или гимназического инспектора. Грим, бородку. И багаж: чемодан и несессер… Содержимое на ваше усмотрение, но не выходя из образа. Все в мой кабинет. Еще… к шести вечера добудьте пролетку с лошадью, самые обыкновенные… Сами переоденьтесь в извозчика, зипун, армяк… что там положено? Неопрятную бороду, шапку спустите на глаза.
Игорь закивал.
— И ждите меня у грота «Лунный камень». На сиденье положите свежую герберу в белой бумаге.
— Бу сделано!
— Молодцом.
— Николай Иванович передал саквояж, я все устроила, как вы просили, — доложила секретарша. — Вещи к вам поставила… Машу отпустила. Звонков серьезных не было.
— Отлично, — Даль потер руки. — Пойдемте, Зиночка. Поможете мне разобраться.
Крапивин подхватил булку с блюда, припомнив, что сегодня не завтракал и даже не обедал. И, вгрызшись в нее зубами, прошел в кабинет.
— Может, чаю вам, Даль Олегович? — побеспокоилась сердобольная Зина.
Он лучезарной улыбкой одарил подчиненную:
— Разберемся с делами — и я отвезу вас обедать. Да, подшейте на досуге, — Даль отдал секретарше подписанный моной Камаль документ о неразглашении. — Так, что тут у нас?
Зина постаралась. Дамские вещи были разложены на столе аккуратными стопками, рядом стояли открытый пустой чемодан и шляпная коробка с капором.
— Юбка, две блузки, платье… Все чистое, выглаженное, вы не сомневайтесь. Пелерина на цигейке. В Эйле сыро в это время просто ужасно, бр-р, — секретарша передернула плечиками. — А чулки и белье я купила новые, но неброские. И туфли тоже. Неприятно в чужой пот наступать. И вот еще, — Зиночка зарделась, вытаскивая из-под белья коробку с духами. — Недорого совсем, такие любят провинциальные учительницы.
«А ведь Алиса и была провинциальной учительницей, пока не погибла…» Крапивин нагнулся над ящиком письменного стола, чтобы Зина не поняла, что с ним происходит. Полезных вещей тут было не меньше, чем в столе у Гюльши. Комиссар выбрал пару паспортов и вручил секретарше коробку с дорогими духами.
— Вы отлично справились, Зина. И у меня для вас подарок. Вообще-то я собирался вручить его в день коронации, но там соображу что-то еще…
Восторженно ахая, девушка развязала пышный бант и залюбовалась золотыми каракками, украшающими белую коробку.
— Но… это же ужасно дорого!
— Смелее.
Зина вытянула граненый флакон из бархатного нутра. Принюхалась к аромату. Пробкой нанесла духи на запястья и за ушами.
— Спасибо, Даль Олегович! Я все для вас сделаю.
Он изогнул бровь.
— Ну, хорошо… Садитесь на диван и расстегните блузку.
Личико Зины залилось свекольным румянцем. Она зажмурилась, стремительно задышала и, откинувшись на лоснящиеся черные подушки, стала одну за другой расстегивать пуговички.
Вид простенького полотняного корсета почему-то вызвал в Дале отвращение. С другой стороны, Зина живет на одно жалованье, содержа к тому же больную мать и брата-гимназиста.
— Вы меня неправильно поняли. Не надо целиком раздеваться. Выпростайте плечо.
Секретарша послушалась. Комиссар сбрызнул ей руку духами и воткнул «искоростеньскую иглу».
Глаза и губы Зиночки распахнулись, но почти сразу она завалилась на бок, уложив руку под щеку и подтянув колени к подбородку. Даль благородно укрыл девушку пледом и, пока она спала, успел умыться, побриться и сменить рубашку на свежую.
В отличие от Гюльши, Зина очнулась не сразу. Крапивин успел спрятать «иглу» и привести блузку девушки в относительный порядок.
— Ой, сморило меня! Простите, Даль Олегович! И сон какой снился… неприятный.
— Ничего-ничего. Вы трудились сегодня, как пчелка. Можете и отдохнуть.
— Значит, вы не сердитесь? Ой, плечо-то как болит… И на блузке кровь!
Даль взял девушку под локоть:
— Всего-то капелька. Зацепились где-нибудь. Давайте, Зиночка. Я умираю с голоду.
Крапивин повез секретаршу в «Лунный камень», тот самый, у которого назначил встречу Игорьку. Несколько узких, как печные трубы, домов — наполовину каменных, наполовину деревянных, с облезающей яркой краской — стояли так близко к берегу Глинки, что едва не сползали в воду. Ресторанчик располагался в одном из полуподвалов и был оформлен под старинный грот: романтичный мрак, едва разбавляемый фонарями на столиках и в стенных нишах, сырые своды, неровный пол, привкус вина и гнили в воздухе. Но хорошая недорогая кухня и богема делали «Лунный камень» одним из наимоднейших мест в столице. Меценаты, импресарио, признанные и непризнанные гении, критики, кокотки, топтуны, поклонники — жизнь била ключом. И простому смертному с улицы просто указали бы на двери. Но Даль не был простым смертным, потому гостей почтительно препроводили к столику у возвышения, и расторопный половой немедля принял заказ.
Зина с восторгом оглядывалась по сторонам. Ее начальник был очень мил, заказал даме пирожных и вовсе засмущал девушку.
Между тем на край возвышения вышел юноша с копной вьющихся черных волос, в узких черных брюках со штрипками и блузе с отложным воротником. Он поднял скрипку к подбородку и извлек долгую, высокую ноту. Пока зал утихал, держась за уши, кто-то неприметный вынес на возвышение мягкий стул с похожей на лиру спинкой. И тут же гренадерским шагом к стулу проследовала дама в мехах и высокой прическе. Решительно поддернула черную полупрозрачную юбку с треном и взгромоздила на стул ногу в сетчатом чулке. Треснула пропоротая каблуком обивка. Дама обратила к залу набеленное и нарумяненное лицо.
— Жуть… — не воздержался от комментария Даль.
— Это же сама Аграфена Гарпиус! — выдохнула Зина.
На них зашикали. Аграфена продавила комиссара взглядом. Скрипач заиграл что-то соловьиное. И под него заунывным басом, словно вбивая гвозди в головы слушателям:
…И я такая добрая,
Влюблюсь — так присосусь.
Как ласковая кобра я,
Ласкаясь, обовьюсь.
Извинившись, Даль оставил Зину внимать и, под сердитый шепот завсегдатаев, похожий на змеиный шип, вышел из ресторана.
Вернулся он, когда Аграфена, иссякнув, обходила зрителей с пахитоской в одной руке и надпитым бокалом в другой, ненадолго присаживаясь на колени к тем, кто совал ей за лиф купюру.
Звякали столовые приборы, бренчала пианола, и можно было разговаривать спокойно.
Комиссар накрыл рукою Зиночкину ладонь:
— Возьмите ключик.
— Золотой?
— От нумеров. Прямо над нами. Отвезете туда багаж и дождитесь меня. Если заметите подозрительное — телефонируйте.
— Хорошо, Даль Олегович.
Секретарша уткнулась носом в платочек. Крапивин приобнял ее за плечи:
— Что с вами, Зиночка?
Девушка всхлипнула:
— Они великие! И тут… я… Мне так стыдно!
Комиссар снисходительно потрепал девушку по щеке:
— Вы куда лучше, милая. Хотя бы потому что не пишете стихов. Впрочем, здешние пииты безопасны и местами забавны. Именно потому мы их не разогнали до сих пор.
Он махнул рукой, подзывая полового. Расплатился по счету и что-то прошептал парню на ухо. Тот подобострастно кивнул, пряча радужную ассигнацию в карман передника, и буквально через минуту явился с тощей книжицей, обрамленной виньетками. Через обложку наискось тянулась кривая чернильная надпись: «Зинаиде от Аграфены на добрую память».
— Не оригинально, зато от души, — хмыкнул Даль. — Это вам, Зина, чтобы скрасить ожидание. И не плачьте больше: вы же знаете, как я этого не люблю.