Мое королевство. Бастион [СИ]

Глава 1

Новый город как новая любовь. Так подумал Даль, прыгая с последней ступеньки вагона. Он бывал в Эйле прежде, но нехорошо и недолго, уезжал под покровом ночи, и потому лишь сейчас мог оценить, каким сокровищем обладает. Здесь пахло пирожками и солью. Здание вокзала упиралось островерхими башенками в безоблачное небо, стрельчатые окна сверкали с узкого фасада.

— Вы к нам впервые?

Девушка-цветочница глядела на приезжего незамутненным серым взглядом. На ней было синее платье, брезентовые туфли и белый передник. Волосы схвачены резинками в смешные рыжие хвостики, топорщащиеся над ушами. Нос украшали веснушки, а в корзине плотно сидели разноцветные астры. Цветочница очень подходила здешним старинным фасадам и мостовым, железной дороге и ветру с моря. Даль широко улыбнулся:

— Я командирован. И буду очень обязан, если вы объясните, как добраться до Бастиона.

— О… — розовый ротик округлился, губы дрогнули. — Вы из-за пожара?

Мужчина наклонился, вдохнув аромат простеньких духов:

— А почему не новый учитель?

— Но вы же сказали: «Командирован».

Даль засмеялся:

— М-да.

Вытянул из корзинки огромную лиловую астру, расплатился и вручил ее девушке. Цветочница зарделась, семеня рядом с приезжим к чугунным воротам.

— А может быть, я инспектор…

— Департамента образования? Не-а, — девушка покрутила шеей в круглом воротничке. — Разве что комиссариата безопасности и информации.

— Ох, как строго!

Торговка понюхала цветок, искоса глядя из-за него на мужчину:

— Но ведь все же знают, кто учится в Бастионе.

Даль усмехнулся:

— Да, вы правы. Но я вообще-то по личному… делу. А командирован совсем не туда. Вы можете подсказать мне гостиницу?

— Вон там, — девушка указала на пузатый двухъярусный дом в ампирном стиле слева от ворот. — Если вам не помешает железная дорога.

Мужчина покрутил русой головой:

— Нет, не помешает. Если я сумею еще раз увидеть вас.

Девчонка прыснула:

— О, какой!

— Какой?

— Какой прыткий!

— Я же по делам. Мне время терять некогда.

Он щелкнул каблуками и приложил два пальца к виску. Цветочница рассмеялась. А Даль, потянув на себя тяжелую гостиничную дверь, подумал, что надо быть осторожнее. Если даже цветочницы в Эйле такие умные, что ловят все с полуслова.

Закинув вещи в гостиницу, приезжий взял на площади такси. Шофер в кожаной кепке, дремавший лицом в руль, протер кулаками глаза и заломил несусветную цену, безошибочно угадав в пассажире столичного жителя. Даль торговаться не стал.

Кабриолет взбирался по косогору, покряхтывая и гремя, как рыцарь в плохо пригнанном доспехе. По обе стороны узкого шоссе тянулись стены из дикого камня, поверх них густо рос зеленый до черноты можжевельник. Пахло, как на кладбище. Брызгали в глаза серебром вьющиеся над машиной мотыльки. Потом вдруг теснина разорвалась, и справа внизу открылось море, складчатое, серое, в клочьях пены и блестяшках солнечной чешуи. А слева дорога карабкалась к каменной ящерице в короне — как на картинах Вайделота, где-то не здесь и не сейчас. То, что звали Бастионом, было целой крепостью. Оборонное сооружение, обитель ходящих под карабеллой, Бастион соединял в себе и то, и другое. Даль не понял еще, органично ли — всматриваясь в массивные стены, над которыми прокалывали небо золотые кораблики флюгеров над иглами монастырских башен и вихрилась буйная зелень с пятнами охры и киновари. Еще и тюрьма. Только об этом думать не хотелось.

Таксист притормозил на воротах. С тем же помятым и недовольным видом принял деньги и спросил, нужно ли дожидаться. Даль отрицательно мотнул головой. Повернул рукоятку звонка. За воротами предупреждающе бухнул пес. Лязгнула заслонка окошечка. Гость, не дожидаясь оклика, шевельнул перед ним грамотой с болтающейся зеленой печатью. Створка приоткрылась ровно настолько, чтобы протиснуться боком, и лязгнула у Даля за спиной. Он очутился в почти полной темноте и лишь через какое-то время смог рассмотреть двоих охранников. Один удерживал на цепи веррга, похожего на эбонитовую статую. Второй разглядывал при помощи карманного фонарика Далевы документы.

— Даль Крапивин, инспектор попечительского совета?

Гость вздрогнул и кивнул.

— Комиссий нам из столицы мало.

— Я должен оценить понесенный ущерб и составить докладную записку по ремонту, — отозвался Даль холодно, суживая глаза.

— И оценивали, и составляли. И страховые агенты, и следователи…

— Собственными глазами!

Веррг глухо зарычал.

— Да чего ты привязался, Серега? — одернув пса, заметил второй охранник. — Работа, может, у человека такая… собачья.

— Проходи. Мунен!

На оклик показался с той стороны арки подросток лет четырнадцати, в кремовых шортах и рубашке с погончиками, солнце, упав сквозь раскрытые двери, озарило худой силуэт.

— Проводи инспектора к Моне Леонидовне. И не трепись у меня.

Мунен пожал плечами.

Они оказались на территории закрытой школы. Даль глубоко вдохнул прохладный, напоенный морской свежестью и ароматами цветов воздух.

— Строго тут у вас.

— Угу.

Мальчишка оторвал листок с акации и сунул в рот.

— Вы осматривайтесь, не стесняйтесь. Я подожду.

— Вот так? — Даль рассмеялся.

— А что? Крепость настоящая. Даже катапульты есть. Действующие. И пара чугунных пушек, на них Проглот любит спать. В четные дни на правой, в нечетные на левой.

— Тебя же просили не болтать.

Мунен громко фыркнул:

— А я военных тайн не выдаю. Проглот — это кот, а пушки не стреляют. Пороха нет.

— Понятно…

Даль повертел головой.

Тут были кусты, подстриженные в виде зверей, лужайки, поросшие травой и цветами, рассаженные там и сям ивы, липы, дубы, ели и рыжие кривые от морских ветров сосны… Еще какие-то деревья, названия которых Даль не знал, высаженные поодиночке и малыми купами. Вот прихотливо вьется снизу вверх тисовая аллея; вот мелькнул среди еловой зелени рябиновый огонек. И среди колышущейся листвы, среди хвои проступают то часть обрушенной стены, то массивный угол здания… Шуршат ветви, поскрипывает гравий на дорожке; скрежещут, проворачиваются высоко в небе над чешуйчатыми крышами кораблики-флюгера. И ни живого духа вокруг.

— Еще каникулы?

— Ну-у…

— Или занимаются?

Мунен пожал узкими плечами:

— По-всякому. Вообще-то выходить из общих спален запретили. Только в сопровождении дежурного преподавателя.

— А ты?

— А я на посту. Подай, принеси, позови. Мне доверяют.

— Ясно.

Даль отфутболил камешек.

— А другим не доверяют.

— По-всякому. Вот, пришли.

Здесь дорожка распадалась на два крыла, ведущие к двум закруглениям мраморной парадной лестницы. А перед стеной, сложенной из поросшего мхом дикого камня, занимал середину маленькой площади фонтан.

Скульптор польстил. Алиса была похожа на себя не сильнее, чем на парадных портретах и фотографиях. Императрица в брызгах и радугах.

Стоит в фонарном свете, в кружении невесомых снежинок, и к ней идет темноволосый человек с твердым взглядом зеленых глаз.

— Э-эй! Вы как будто привидение увидели!

— Государыня…

Мунен улыбнулся, повернув к Далю голову:

— А она похожа? Вы ее наяву видели?

— Она лучше. Наяву.

Отрок торжественно, хотя и несколько нарочито, преклонил колено. Похоже, перед гостем он теперь робел. И старался соответствовать тому, кто самолично знаком был с моной Алисой Диниль.

Даль вполне понимал желание подростка быть причастным к божеству. Но, с другой стороны, часто следование за идеалом мешает выбрать собственный путь.

— Можно бросить в фонтан монетку. Если есть желание вернуться. Наши не бросают, — оборвал его раздумья Мунен.

— А… да… спасибо.

Гость коротко дернул головой и взбежал по одной из лестниц, в душе умоляя себя не споткнуться на неровных ступенях. А то реноме испортится.

Мальчишка довел Даля до обитой кожей солидной двери на втором этаже — ну, сразу ясно, что начальственная дверь. Поскребся о косяк и убежал. А Даль стряхнул невидимую пылинку с воротника, пригладил волосы и вошел.

— Сколько можно повторять… — воздвиглась из-за стола с печатной машинкой секретарша и тут же удивленно сморгнула, поправляя очки в роговой оправе.

— Я к моне Моне… Леонидовне, — Даль непроизвольно ухмыльнулся. — Из Эрлирангорда, вам должны были телеграфировать.

Секретарша, поскрипывая, словно плохо подогнанный скелет, переместилась к рабочему столу и дрожащими руками стала перебирать бумаги на нем.

Крапивин подсунул ей ту же грамоту с зеленой печатью, что показывал охранникам. Тетка прочла и расплылась в фальшивой крокодильей усмешке.

— Прошу вас.

И гость оказался в кабинете директрисы — бывшей монастырской трапезной, должно быть, настолько он был узок, длинен и сводчат. Мона Леонидовна, вставшая из-за своего стола, на скелет нисколько не походила, но тоже занервничала, когда Даль положил перед ней гербовый лист с вензелем императрицы — на этот раз с настоящими его полномочиями.

Толстуха тяжело опустилась на колено и поцеловала печать. Вернула грамоту гостю и указала на стул с резной деревянной спинкой.

— Рада приветствовать вас в Бастионе. То есть, в лицее для литературно одаренных детей, — поправилась она. — Комиссар.

Даль скользнул глазами по стенам: наградные листы в рамочках, медали… портрет государыни в простенке у Моны-Моны за спиной. Художник льстил тоже. Либо следовал парадным канонам позапрошлого века. Как в иконописи — фигура выше окружения, развернута на три четверти, но взгляд направлен прямо на зрителя. Императорские регалии, горностаевый плащ, и рука, опирающаяся на колонку: потому что трудно простоять несколько часов, позируя, в тяжелом парадном одеянии. И только глаза: карие, с золотыми искорками — совсем такие, как наяву.

— Я не требую особого отношения, Мона Леонидовна, — произнес он, словно выплывая из омута. — Наоборот, сделайте вид, что меня здесь нет. Инспектор попечительского совета, мелкая сошка без полномочий… Обои, краска… оценить ущерб.

— Но…

— Мона Леонидовна, я сделаю свои выводы и сообщу их вам. Работайте.

Крапивин вздохнул. Еще в столице он подозревал, что дело выйдет трудным. Правда, пока не знал, насколько.

Брыли дамы подозрительно затряслись.

— Но я же обязана проводить вас на место!

Даль свернул и спрятал предписание.

— Пусть этим займется управляющий вашим хозяйством. Или его помощник. Или даже вот этот молодой человек, что привел меня сюда. Мунен…

— Шишигин? Но… мы не пускаем туда детей!

Гость потер переносицу.

— Ну, хорошо, на ваше усмотрение.

Директриса определила Далю в сопровождающие белобрысого парня из обслуги — Иола Кайлу. Был он вял и немногословен, но исполнителен, и на постороннее гостю отвлекаться не позволял. Потому, дойдя до нужного места — круглой башни над обрывом в самой высокой части монастыря, Крапивин сообщил, что далее в его услугах не нуждается.

— Но Мона-Мона мне велели, — канючил парень. Даль ткнул пальцем в валун с плоской вершиной:

— Сядь здесь и жди. Я тебя на обратном пути заберу. Да, ключи…

Иол засопел и снял с пояса связку на массивном кольце, годящемся на браслет великану.

Крапивин решительно содрал с полукруглой, утопленной в стене дверцы печати и вставил ключ в скважину, по бородке прикинув нужный. Замок сердито заскрипел, но поддался. Комиссар облизал пострадавший палец. Кинул последний взгляд на Иола и окрестности — полого спускающийся холм отсюда был, как на ладони: с красно-кирпичными и белыми зданиями, гармонично вписанными в рамки пышной зелени. Позеленевшие шатровые крыши, золотые кораблики-флюгера в ярком синем небе; ветер, разом прохладный и теплый; ароматы соли и увядающей травы… Даль поймал себя на ощущении, что не хочет входить в темноту башни за спиной. Она навевала жуть.

— Послушай, Иол, — на камне как раз хватало места двоим, и Даль уселся вполоборота к парню, подбрасывая связку ключей на ладони. — А ты видел пожар?

— Угу.

— С самого начала?

— Не.

Он поерзал и неохотно добавил:

— Спал я. Я не то что некоторые. Так за день уработаюсь — не до посиделок.

Даль отметил и недовольный тон Иола, и эти «посиделки», вознамерясь расспросить об этом позже. Любой людской коллектив — всегда клубок ненавистей, любовей, ревностей и интриг. Сочетание явного и тайного. Особенно, школа. Особенно, школа закрытая. И даже у такого дремучего парня, как Кайла, есть своя ниточка в этом клубке. Главное, потянуть осторожно, чтобы не порвалась.

— Что же тебя разбудило?

— Бумкнуло. И словно кровать тряхнуло.

— То есть, — Крапивин резко подался вперед, — взрыв был?

— Говорят, молния в шпиль грохнула. И до резервуаров с маслом добралась. Маяк тут раньше был.

Иол замолчал и засопел, должно быть, поражаясь собственному, такому длинному, рассказу.

— Так, хорошо, а дальше?

— Все бежали, и я бежал.

«Все кричали, и я кричал».

— А над деревьями пламя.

Ревет, как в доменной печи, оранжевыми и алыми полотнищами, черным дымом рвется кверху сквозь крышу… Лопаются от жара черепица и стекло в редких окнах; трещат перекрытия. Мечутся, пожирая съедобное, клубки огня.

Но если все началось с молнии, гореть должно было сверху, и у них оставалось несколько минут, чтобы выбежать. Почему никто не успел?!

Резервуары с маслом? Еще бы бочки с порохом придумали!

Когда подбирали место под лицей Создателей, тут излазили все и вся, прощупали каждый метр стены, сверяясь со старыми планами, со старожилами, с легендами… Театр внизу был, фанерные декорации, сухие, как порох… А наверху жилище воспитателя, опального мэра Эйле, писателя, Создателя абсолютного текста — Халецкого Александра Юрьевича. Сана, Санечки, общего солнышка.

Крапивин, как наяву, увидел горячечные глаза императрицы и тонкие дрожащие пальцы, безуспешно старающиеся заправить седую прядь под золотые.

— Даль! Найди его!!

«Смерти нет». И эти двое по разу уже плевали на извечный закон, одна — уйдя с заснеженного поля, где бельт, сорвавшийся с тетивы, ударил ей в сердце. А второй — с маяка, где его с детьми взяли в заложники — шагнув на пружинящий воздух, мост из чаячьих перьев и ветра. Но здесь не было Моста! В квартире нашли обгорелые кости, а в море под скалой…

— А дождь тогда уже шел?

— Не, не сразу. Только гремело. И море внизу бумкало. Тут всегда так, когда штормит.

Ну да, тут отвесная стена и рифы в несколько рядов. Найденные внизу после шторма тела не смогли опознать.

Все, что могло сойти за улики, давно увезли в Эйле, а потом в столицу. И что он, Даль, надеется тут найти?

Тех, кто сунулся в двери с пенотушителем, встретила пещь гудящая. Пожарный дирижабль оттеснило бурей, которая ломала и выворачивала с корнем столетние деревья. Море трясло скальное основание под монастырем. А разверзшиеся хляби небесные обрушивали сверху потоки дождя, и землю клевали короткие злые молнии. Воспитатели пытались развести воспитанников по спальням. Те отказывались уходить. Их считали по головам, выкликали поименно, выясняя, не пропал ли кто… Завывание бури, рев охранников: «Р-разойтись по палатам!» И выстрел над головой.

С Саней ушли самые близкие его ученики.

Пять пухлых папок с личными делами, фотографии на плотном картоне с фестонами, уголками вправленные в фигурные вырезы. Имя, фамилия, место предыдущего проживания. Списки созданного. Сами тексты — и от руки, и перепечатанные на машинке для удобства следователей. Гриф «Строго секретно. Опасно. Из архива не выносить!» Кто первым обнаружил в подростках талант Создателя. Счета выплаченных премий. Описание необъяснимого, что происходило вокруг них, что заставило признать за ними талант, умение открывать ворота для божества, для абсолютного текста, не знающего милосердия и границ.

Талант без границ, непонимание собственной силы, ее объективной опасности для мира и самого создателя. Одинокий Бог разбирался с такими просто, сжигая на кострах, обращая в молнии над Твиртове — чтобы ни один не искажал его личный божественный замысел.

Круг, что стал править после него, оказался милосерднее — сами такие. Он приказал находить Создателей, собирать в точках стабильности и учить пользоваться своим даром, ставить ему разумные границы, быть бережным к творению. Сколько бывших монастырей переделаны под такие школы, лицеи закрытого типа — для одаренных литературно детей, способных своими текстами изменять тварный мир? Много. Бастион в Эйле — самый лучший, самый престижный, для самых опасных. Чтобы ограничили свою силу, чтобы стали признанными, профессиональными писателями, чтобы не искажали божественный замысел Круга и государыни… А что талант гаснет, отягченный логикой — так он всегда гаснет со временем. Зато ни с кем. Ничего плохого. Не случится.

Пять пухлых папок с личными делами Его учеников. Четыре мальчика и одна девочка. А мне почему-то казалось, подумал Даль, что их должно быть тринадцать.

Девочка пятнадцати лет, с лицом, похожим на полную луну. Пушистые толстые косы переплетены корзинкой, над ушами торчат огромные банты. Форменное коричневое платье с кружевным воротником, шелковый с крыльями черный передник. Очень светлые, почти прозрачные глаза. Взгляд неприятный, давящий, никак не вяжущийся с по-детски припухлыми щеками и оттопыренной губой. Мачеха не зря звала ее ведьмой, мачеха ее и сдала — Воронцову Арину Михайловну из городка Лизбург, четыре часа на автобусе от столицы.

Взяли ее тихо, в канун Рождества, на школьном утреннике, где она играла снежинку. После спектакля забежала за кулисы, счастливая, разгоряченная, в пышном марлевом платье, на распущенных волосах корона с блестками из разбитых елочных шариков… Даль шагнул навстречу:

— Арина Михайловна, мы за вами.

И, протягивая удостоверение, увидел, как краски сползают с девичьего лица.

Все бы обошлось, если бы, познакомившись с сироткой на модном курорте, которым сделался Эйле, не влюбился в Аришу Халецкий Александр Юрьевич. Как Создатель в Создателя и просто юную женщину. Они обручились тайно, и, делая ее своей ученицей и дожидаясь совершеннолетия, Сан мотался в Лизбург, то дирижаблем, то поездом до столицы, а дальше четыре часа на автобусе — на все праздники, на каникулы и просто на выходные. Он тогда уже находился под негласным наблюдением за крамолу против Круга и государыни, и Далю на стол ложились отчеты слежки. И копии перлюстрированных открыток и писем. И фотографии.

Узнав, что Аришу отправляют в Бастион, Сан ворвался на заседание Круга и учинил безобразный скандал, обвинив государыню в бездушии и подлой ревности. Отказался ото всех должностей и регалий и сказал, что поедет за Воронцовой простым учителем. И пусть его лучше не останавливают!

Они мечтали жить долго и счастливо и умереть в один день. С первым как-то не очень, а вот со вторым — получилось.

— Эй, вы чего? Заснули? — Иол потряс Крапивина за плечо.

Даль скрипнул зубами. Нужно было войти, наконец, в башню, хотя в нем все противилось этому.

— Жди меня здесь… — кинул он Иолу. — Ну, полчаса жди. Потом скажешь охране, ну, что я не вернулся.

Парень облизнулся с жадным блеском в глазах и яростно кивнул.

Но внутри ничего страшного не было. Закопченные стены, пепельные потеки на полу, горелая вонь. И никаких призраков. Сохранились перекрытия и винтовая лестница, вмурованная в стену, и Даль стал осторожно подниматься, придерживаясь рукой. Прикосновение жирного пепла было неприятным. Да и одежда, как он ни старался, измазалась. Комиссар с досадой подумал, что надо было переодеться в какое-нибудь старье.

Вот и квартира Сана. Круглое помещение, начисто выжженное огнем. Среди пепла осколки стекла, какие-то обломки, не годные к определению. Большой очаг. И блеснувший в нем полуоплавленный золотой медальон. Совершенно случайно солнце упало так, чтобы его осветить. А не то проглядел бы в полутьме и раздерганных чувствах. В муках совести и прощания.

— Та-ак… — сказал себе Даль.

Следователи перебрали каждую щепочку, каждое стеклышко. Они не могли такого пропустить. Значит… кто-то побывал здесь позже. Кто и когда? Зачем? Подбросить вещицу в камин и мирно удалиться? Или это… Вторжение?

Он наклонился и потянул золотой кругляшок из камина, почему-то боясь обжечься. Но тот был холодным. Комиссар держал его за остатки цепочки, чтобы не смазать отпечатки пальцев, крутя перед собой. Потом уложил на подоконник и вскрыл при помощи ножа, надеясь, что для экспертов следы все же уцелеют.

Даль был почти уверен, что увидит портрет Ариши, но с полустертой миниатюры глянули на него не прозрачные ведьмины глазищи, а карие, теплые — государыни.

Как, не сломав ног, он скатился по лестнице, комиссар потом не смог бы сказать и сам. Он, до смерти перепугав секретаршу, ворвался в приемную Моны-Моны и схватил телефонную трубку, боясь, что связь уже разорвана. Холодный голос телефонной барышни слегка отрезвил и успокоил бурю у Даля в голове.

— Барышня, дайте столицу! 914, добавочный 18.

И, дождавшись ответа на линии, сухо произнес: «План „Очаг“. До моего возвращения». Вернул трубку на рога. И чувствуя, как слабеют колени, добрел и опустился на кожаный черный диван с фарфоровыми котятами на полочке в изголовье. Вяло отстранил руку секретарши со стаканом воды. Подумал, что у воды в графинах всегда омерзительный вкус. Даже если ее меняют регулярно.

И через четверть часа вернулся к башне.

— Что же вы, — упрекнул Даля Кайла. — Убежали, ключ не вернули. Не сказали ничего. Что же мне, до ночи тут сидеть?

Крапивин удивился вдруг проснувшейся многословности Иола. Похоже, его резкое бегство парня и впрямь удивило.

— А что, тебе приходилось сидеть здесь до ночи?

Кайл хмыкнул:

— Я чего, дурак по-вашему? Я и сочинять ничего не умею.

— А хотел бы?

Парень с крестьянской рассудительностью на круглом лице повернулся к двери:

— Чтобы потом сгореть, как эти? Ну, нет! Тут и охрана по ночам неохотно проходила. А эти… конечно, о покойниках хорошо или ничего, но я вам скажу, — он подался к Крапивину, обдавая запахом пищи: — Они собирались наверху после отбоя, и Александр Юрьевич читал им всякое. А потом они играли…

— А как относилась к этому Мона Леонидовна?

— Мона-Мона? Ну, как относилась, — Иол пожал плечами. — Обыкновенно. Тут монастырь же… А вы думаете? — парень испуганно подался назад.

Даль махнул рукой, стараясь его успокоить:

— Ты же сам сказал, что молния. И в прессе писали.

— Уга. Да.

— А что всякое он им читал?

Парень вытер кулаком нос:

— Про какого-то крысолова.

Взглянул на небо и снова на Крапивина:

— Вы давайте запирайте тут все и ключ мне верните. А то темнеет уже.

— Это облака, — механически заметил Даль и, передернув плечами, стал возиться с замком. Остро почувствовав вдруг продолжение, отзвук того, что металось здесь огнем, облизывая стены. Испепеляя призвавших его? Молния — объяснение для дураков. Для прессы. А здесь был прорыв абсолютного текста. Хотя, по идее, его не могло здесь быть. Сан, создатель, общее солнышко… Что же такое ты выпустил в мир? Девочка с глазами ведьмы, зачем ты влезла туда, куда тебя не просили?