Рассказы
Кирилл БЕРЕНДЕЕВ
ДЫХАНИЕ ВРЕМЕНИ
Осенью восемьсот двадцать седьмого года хиджры я прибыл в город Мухтафи, расположенный в двух неделях пути к юго-востоку от Герата. Удивительное место, я не раз слышал самые противоречивые рассказы о нем - и только теперь, на исходе третьего десятка лет, смог посетить его. На торговом пути, соединяющем нашу державу и Делийский султанат, что пролегал через неприступные горы Нангархара, находилось небольшое ответвление на север, именно там следовало сойти с торной дороги, дабы через сутки добраться до города, сокрытого в глухих скалах, подобно сокровищам из сказаний "Тысячи и одной ночи", открываемых лишь словами "кунжут". Мне пришлось отчаяться, потерять веру в правильный путь, усматриваемый нашим проводником, и лишь после этого узреть неземные красоты Мухтафи, открывшиеся внезапно, после очередного крутого поворота узкой дороги, подобно тому, как рассвет сменяет черноту постылой ночи. Я увидел свет с востока, вдруг ослепивший меня, а после этого, узрел несколько высоких башен, мне показавшихся схожими с минаретами. Их маковки горели золотом и серебром, отражавшимся в вечных снегах, окружавших город. Изумление, которое я испытал в те минуты, невозможно передать, изумление и облегчение - сказочный город, о котором сложено много легенд, рассказано без меры баек, перестал быть предметом застольных бесед, открывшись наяву.
Через несколько часов я уже вступал в Мухтафи. Проводник ответствовал стражам, осматривавшим мою нехитрую поклажу, что это не простой гость, но личный посланник самого султана Турана Мухаммеда Тарагая ибн Шахруха ибн Тимура, а потому меня без всяких задержек впустили в город. Ложь, которую я использовал, дабы отправиться в сей путь и которая ныне камнем лежала на моей совести, - я надеялся отмолить ее по возвращении, припав к стопам своего господина и правителя. Следом за мной двигался верный Селим, которого я только и взял в эту поездку, он вел за собой под уздцы лошадь с поклажей. Вертя головой, я непрерывно спрашивал Юсуфа, не раз бывавшего в Мухтафи, но ни разу не остановившегося в городе хотя бы на одну ночь, о том или ином здании, пока наш верный проводник, которого за время пути я недостойно подозревал в нежелании делиться секретом пути в столицу крохотного государства, не стал сам, без подсказки, рассказывать о том или ином строении, попадавшимся нам на пути. Вот там располагалась чайная, здесь театр, дальше виделся дом старшего купца, за ним дом собраний гильдии чеканщиков, далее следовал огромный крытый базар, надежно защищавший торговцев и покупателей летом от иссушающего зноя, зимой от лютых метелей. А далее, окруженный частоколом кизила, виделся дом собраний, библиотека, сторожевая башня, виденная мной на подъезде к городу, построенная для скорейшего оповещения жителей о всевозможных бедствиях. Я едва не свалился к ногам собственного коня, так долго любовался ее сияющим мраморным величием, поражаясь могуществу и сказочным богатствам здешних правителей.
Не менее часа ушло у нас, чтобы добраться до дворца правителя, столь неспешен и извилист был путь, а по истечении оных, мы предстали перед гранитным стилобатом мощного строения, врезавшегося в гору, и как оказалось, являвшегося ее частью. Гонец, оповестивший правителя о моем визите, уже предстал предо мной в сопровождении одного из слуг государя, пожелавшего провести нас в палаты, дабы свершить омовение, помолиться и отдохнув с дороги, вкусить обед. Сам государь предполагал принять меня назавтра, после полуденной молитвы. Поблагодарив правителя за столь большое великодушие, я устремился в комнаты, отданные мне на время визита, и первым же делом достал восток, подаренный милой Лейлой, второй женой, дабы вознести хвалу всеблагому. И затем уже, очистив душу благодатью вседержителя, отправиться в баню, омыть тело и отобедать.
Вечером я слишком устал, чтоб еще раз побродить по городу, любезность правителя сих мест не знала границ, ибо он послал мне провожатого для сего времяпрепровождения. Но моих сил хватило лишь на вечернюю молитву, после которой я, словно сноп, повалился на кровать и проспал вплоть до позднего утра.
Утром же случилось немыслимое - словно безумец, ленящийся откликнуться на зов, я проспал намаз. Когда очнулся и глянул в окно, заметив сколь высоко солнце встало, осветив вековечные шапки гор окрест, не поверил собственным глазам. Первая мысль пролетела - опоили - ведь никогда прежде подобного со мной не случалось. Я подхватился, бросился к двери, все еще не в силах поверить происшедшему: к моему изумлению, Селим еще тоже спал. Когда он очнулся от моих толчков, тоже не мог понять, что произошло, тоже начал кивать на питье, чай моему верному слуге показался нектаром, что подают не люди, но гурии. А после повалился снопом передо мной, пытаясь вымолить прощение, что не разбудил в должное время.
Оставив Селима, я вернулся в свои покои, где метался меж стен, точно безумец, воистину в те минуты я напоминал Меджнуна, и лишь много позже пришел в себя. Последний раз, когда я не молился на рассвете, было время моей тяжкой болезни. Тогда язык мой столь присох к небу, что я не в силах был пошевелить им. Я молился про себя, пытаясь продраться сквозь пелену горячки, благодаря всеблагого: и за тяжелое наказание или испытание, верно, последнее, но тогда мне о том еще не было ведомо, и за сладость грядущего от него избавления. Так и случилось, а теперь, как я мог объясниться с властителем небес? Какую извинительную фразу построить, чтоб заслужить его прощение?
Сказано: "Я сотворил джиннов и людей только для того, чтобы они поклонялись Мне". Это и есть смысл и суть всякого существования, мера мер и весть вестей. Что может быть возвышенней и прекрасней пятикратной молитвы, что сравнится с ней в человеческой юдоли, что вознесет всякого выше ежедневного устремления к свершению ее? Пропуск или искажение хотя бы единой влечет за собой семьдесят лет адского пламени, и еще четырнадцать бед - пять в этой жизни, три по смерти, три в могиле, и три при воскрешении. И что я смогу ответить в оправдание, какую меру положу на другую чашу весов, когда мой грех будет взвешен и определен?
Посланник господа говорил, что уважительной причиной следует считать случайный сон от сильной усталости, возможно ли мне прибегнуть к подобному толкованию своего действия, вернее, бездействия? Соглашусь ли я с тем, что мой пропуск был по причине вполне житейской, случающейся у всякого, кто верует в святость молитвы, но по какой-то причине не может ее свершать. От этого он не делается нечистым, тем, кого господь наш встретит во гневе. И милость вседержителя всегда опережает его наказания, и никогда не поздно обратиться к нему за покаяниями и получить высшее прощение, ибо господь никогда не оставляет раскаявшегося.
Я долго молился, неведомо, сколько времени провел, прислонившись разгоряченным лбом к прохладе коврика. Я говорил, не пытаясь оправдаться, я рассказывал, вспоминая прежние свои грехи и раскладывая их по полочкам, я описывал все то, что случилось со мной в долгий переход, и еще раньше, пока не ощутил долгожданное облегчение, и оно уже подсказало мне, что мои моления не стали напрасными. Еще раз возблагодарив всемилостивого, я поднялся с колен, тут только обнаружив, что за дверью находится человек, дожидавшийся терпеливо окончания молитвы. Я подошел к двери, мне было сказано следовать в зал приемов - пришло время встречи с государем.
Возблагодарив вестника, я последовал за ним и вскорости оказался в небольшом помещении, мало походившим на тот роскошный зал, где мой господин принимал гонцов со всего света. Впрочем, в то время я мало замечал происходившее окрест, сбитый с ног случившимся утром, я никак не мог настроиться на встречу с государем. А ведь именно ради этого, нагородив несусветной, подлой лжи, господину моему я самовольно отправился в Мухтафи, где могла благополучно разрешиться судьба самого султана Турана.
Что зала, сам дворец мало напоминал здание, возведенное моим господином в Самарканде. Скромное строение, оно больше походило на летний домик визиря, отошедшего от дел, столь невзыскательным казалось. Мысленно я еще подивился, что самое важное строение Мухтафи терялось посреди других домов, как тут не вспомнить родной Самарканд, город мастеров, где дома известных чеканщиков, кузнецов, не говоря уж о создателях бумаги, выделялись среди прочих простой величественностью и изящностью стиля. В Мухтафи все было иначе. До странности разнообразная архитектура, где самые разные стили мирно уживались друг с другом, а дома, что возведенные совсем недавно, что созданные, как кажется, во времена самого Искандера, мирно соседствуя, создавали неповторимую картину города. И среди этих зданий виделся неким отщепенцем дворец правителя, в дом коего я и проник, прикинувшись совсем не тем человеком, которого он желал бы видеть.
Государь принял меня, восседая на резном деревянном троне, больше похожем на стул старинной работы. Мне была предложена честь, после церемонии положенного приветствия, воссесть на пуф в трех шагах от трона, на изящных, плотных коврах, устилающих всю залу. Странным образом расцветка их напомнила мне пол в мечети моего господина в столице, невольно перед тем, как воссесть на пуф, я коснулся рукой ковров и только после этого обратил взоры на государя.
Некоторое время правитель смотрел на меня, затем начал беседу. Разговор зашел о наших общих интересах - о бумаге, которую в Самарканде делали вот уже несколько веков и качества всегда превосходного. Наши торговцы вывезли в свое время секрет ее приготовления из империи Мин, с той поры город мастеров славится еще и этим своим достославным умением. Неудивительно, что и Мухтафи требовалось немало бумаги, особенно, если вспомнить, сколь великая в городе, затерянном в скалах, библиотека, немудрено, что сюда приезжают многие мудрецы в поисках новых истин, ученые, в стремлении расширить свои познания и поэты, желающие обессмертить свое имя. Ведь Либерия эта почти без происшествий дожила до наших дней с времен Заратустры - согласно легенде, именно в те времена ее и основали, при первых правителях города-государства.
Государь говорил, я кивал охотно, не краснея. Несмотря на усобицу, терзавшую Туран уже два года, мы продолжали продавать бумагу, да и не только ее, чеканные изделия, керамику, посуду, все, что помогло пережить лихолетье, справиться с врагами, восстановить порядок в изнемогающем государстве. Неудивительно, что караваны неизменно отправлялись в путь, пусть сейчас и в сопровождении изрядного количества стражей, сорванных с мест. Но и они понимали, сколь важны для нас торговые пути, именно по ним нам идет все необходимое для преодоления тяжких лет.
Я подтвердил, что из Самарканда после середины февраля выйдет караван, небольшой, в тридцать возов, шесть из которых войдут в Мухтафи со всем, им необходимым, оплата, как всегда, золотом и серебром. Государь поблагодарил меня и неожиданно поднялся, давая понять, что беседа наша окончена. Я вскочил следом, растерянный, не понимающий, что происходит, взволнованный уже самим стремительным окончанием разговора, правитель Мухтафи кивнул мне, разрешая удалиться.
- Государь, прошу вас, всего одна просьба, - дерзновенно осмелился я возразить правителю. Тот изумленно воззрился на меня. - Речь пойдет о необходимости для брата вашего, султана Мухаммада Тарагая...
- Я выслушаю ее позже, - изволил ответствовать государь. - День и час вам сообщат.
И в сопровождении стражей вышел из залы, оставив меня, раскрасневшегося выходкой, терзаться сомнениями в одиночестве.
Еще некоторое время я постоял, бессмысленно глядя на затворившуюся дверь, после чего вышел, доплелся до своих покоев, совершенно не представляя, что делать. Будущее затянулось тучами, я понимал, что мою просьбу сразу не выполнить, попросту невозможно это сделать, но и не ожидал, что ее не станут рассматривать вовсе или перенесут на неопределенный срок. Хотя мог бы и предположить, ведь когда-то отец господина моего послал в Мухтафи своего доверенного советника с подобной моей просьбой, советник прождал встречи с правителем Мухтафи два месяца. Но у меня не было такого количества времени! И как дать понять государю, я не имел ни малейшего представления. Зачем-то спросил об этом Селима, но тот тоже не придумал и малейшего совета. Растерянно я бродил по комнатам, пока не решил пройтись в город, мыслями находясь в терзаемой усобицами отчизне.
Все началось два года назад, когда старший сын моего господина, Абд аль-Латиф, недостойный поминания, затеял распрю со своим отцом. Успешный поход, в котором тот принимал участие, как полноправный полководец, привел нечестивого к наигнуснейшему. Поднять руку на отца. Абд аль-Латиф, жестокий бессмысленно и беспощадный к своим и чужим, воспротивился своему достойнейшему месту возле моего господина. Осыпаемый дарами сызмальства, пусть и отлученный от столицы, но воспитываемый достойным человеком, постепенно он обособился и озлобился. Не знавший ни притеснений, ни лишений, старший сын сговорился с подлыми людьми, объявил о лишении отца права на султанский престол, переложив все на себя, и выступил в поход. Правитель Турана долго пытался урезонить сына, говорить с ним и лично и через переговорщиков, увы, напрасно. В начале месяца войско моего господина потерпело чудовищное поражение от скопищ Абд аль-Латифа. Удивительное дело, сколь странно воспринял государь сие событие. Он улыбнулся чему-то и произнес несколько слов о том, что, может, оно и к лучшему, его сын сейчас образумится и станет более сговорчивым.
Воистину, многие, услышав сии речи, помыслили недоброе о господине, посчитав его мысли затуманенными, а рассудок помрачившимся. Скверные шепотки поползли по дворцу, слуги и верные советники великого султана Турана говорили неприятное, не оглядываясь и не пытаясь донести свои речения до владетеля, ибо знали, сколь недостойны их речи и сомнительны помыслы. Самые близкие пытались отговорить господина от путешествия к сыну. Но лишившись войска, этого надежнейшего свидетельства уверенности в скорых разрешениях в нашу пользу усобицы, они понимали, что Абд аль-Латиф ни перед чем не остановится на подлом своем пути, и ныне стоит ожидать только новых нападений. Тем паче, что предательство не идет одно по дурному пути, но сбирает себе подобных: ничтожнейшие объявили величайшего султана изменником, имамы и судьи подписали подлую бумажку, низвергавшего государя. Они посмели охаять великого просветителя, составителя перечня звезд, великих и малых, поэта и философа, о котором еще и века спустя будут с придыханием говорить люди во многих землях.
Но спустя день, и два, и неделю после страшного поражения мой господин продолжал говорить о примирении, о возможности простить и понять недостойного отпрыска. Я упросил правителя повременить; прибегнув к низкой лжи, я заговорил о визите к великим родам, к тем, кто усмирит одним именем своим Абд аль-Латифа, кто придет на помощь моему господину. Султан внял моей лжи, хоть и не поверил в нее. Разрешил мне отлучиться на месяц, за время которого планировал оставаться подле столицы и ждать вестей из земель дальних и близких, от всех тех мест, где любили и почитали государя, где славили его и радовались всякому дню, прожитому под его мудрым, благочестивым правлением.
Сам же я поспешил в Мухтафи, ибо только в этом городе видел возможность, пусть и призрачную, для моего господина, узнать, а, следовательно, и предупредить будущность. Здесь, во дворце правителя проживали странные существа, именуемые мазанудженджи, которые дышат временем и существуют, когда им заблагорассудится. Возможно, они живут и еще где-то в нашем мире, но лишь ученые мужи Мухтафи смогли отыскать среди лет и веков следы мазанудженджей, а следом за этим открыли место, где они пребывали в столетиях. Одним из таких мест оказалось западное крыло дворца правителя, именно его объявили запретным местом и пускали лишь по особому разрешению государя. Обязанности же следить за поведением сих удивительных существ, чье бытие само по себе противоречит природе всякой живой сущности, возложили на визиря, избираемого из мужей, обличенных особым познанием о тайной сути удивительных существ.
Он неким особым образом мог связываться с выбранной мазанудженджей и зреть то время, что протекло через легкие этого непостижимого создания, а, стало быть, оказалось навеки запечатлено в нем. С просьбой вглядеться в них и узнать недалекое будущее своего господина я и хотел обратиться к государю сих мест. Как и многие до меня, как многие после - в город приходили сотни просителей ежегодно. Не всем была оказана честь видеть правителя, а иные вовсе не могли отыскать сей город. Одним из таких остался великий полководец Тимур, чье правление продлилось немало десятилетий, а отечество раскинулось от уральских степей до индийских земель, от кавказских до гималайских гор. Он, покоривший тысячи народов и свергнувший десятки правителей, будто недостойный сын шайтана, два месяца провел в горах Нангархара в поисках заветного пути в Мухтафи, но город не открылся ему. Тщетно пытался полководец отыскать проводников, тщетно сулил пойманным золото и немыслимые ценности - те, кто вел его в затерянное государство, не выискали верную дорогу, возвращаясь ни с чем. И величайший из великих вернулся в Герат, тогдашнюю столицу Турана. Под конец жизни он отправлял еще несколько своих доверенных лиц на поиски Мухтафи, искал не только в Нангархаре, но и соседних Нуристане, Пактии, Хосте и Кунаре, и с тем же печальным результатом. Не довелось ему даже задать свой вопрос.
Доведется ли мне? Неведомо. Странно, что я спрашиваю о том, что случится в землях, далеких от мест обитания мазанудженджей, но тому есть очевидная причина, а именно, библиотека. Я не сомневался, что деяния господина моего будут запечатлены золотыми буквами в книгах, а те непременно попадут в хранилище мудрости Мухтафи, где немыслимые существа рано или поздно коснутся их - или уже коснулись, возвернувшись из долгого пути в наше время.
Если только это не морок, навеянный джиннами, извечными смутителями человеческого разума. Эта мысль не покидала меня, ведь, кто знает, что на самом деле есть эти существа, порождения демонов или создания творца всего сущего? Вот и сейчас сомнение вновь закралось в мою душу, изводя и не давая покоя. Где та уверенность, с которой я отправился в путь? Была она или лишь казалась? Сейчас я лишь мог вспоминать о ней, постигая глубины нынешней слабости. И это воспоминание не давало мне покоя в последующие дни, когда приходилось смиренно ждать разрешения внове увидеть правителя Мухтафи.
Пока же он безмолвствовал. Несколько раз я обращался к советникам его, но получил лишь один и тот же ответ - государь занят, когда он возжелает меня увидеть, то непременно сообщит. Я отставал, но все одно, не мог успокоиться. Неудивительно, ведь природа пророчеств, а как иначе можно назвать рассказы о будущности, передаваемые визирем, коснувшимся удивительных созданий и объявших их непостижимый разум своим сознанием, они все, по разумению всякого набожного, да просто всякого здравомыслящего человека, есть не что иное, как наветы лукавого. Кто, кроме всевышнего, способен узреть будущность, кроме пророков его и самого Посланника? Кто еще может постичь глубинный смысл всех и всяких вещей, иным способом, как не обретя милость всеведающего? Я же помыслил греховное, решил, будто кто-то еще, помимо творца, способен пребывать в прошлом, настоящем и будущем, и познавать их иначе, как по воле самого господа нашего. Я осмелился бежать господина моего, замыслив тяжкий грех, не отверг искус, но последовал за ним, мня себя способным отличить истину от лжи в том, что еще не стало явью по воле всемогущего. Я решил, что здесь нет его воли и его закона, что тутошний визирь способен на нечто большее, нежели сам Посланник - узреть замысел будущности еще до того, как она станет готовой к воплощению.
Обычно на этом я оставлял свои однообразно печальные рассуждения и отправлялся размять ноги, обходя дозором невеликий, но прекрасный город, любуясь его башнями, дворцами, базарами и домами. Иногда меня сопровождал Селим, иногда проводником в подобных странствиях оказывался кто-то из слуг государя Мухтафи. Мне показывали и рассказывали удивительное о городе, то, что поначалу считал пустопорожними сказками. Я побывал во множестве, как древних, так и недавних мест вечного города, мне открылись прекрасные творения зодчих, давным-давно или совсем недавно живших в Мухтафи. Я видел изумительные картины, статуи, фрески и витражи, греховно изображавшие людей и животных, часто человеческая натура представала перед зрителями обнаженной, будто в парной - но исключительно прекрасной, я, понимая, насколько тлетворны сии изображения, не мог не отдать должное их создателям.
Мне так же показывали удивительные механизмы, помогавшие жителям города спасаться от жара солнца летом и сохранять его зимой, подниматься, подобно птицам, в небо, или забираться, точно кротам, в самые глубокие недра, выискивая там самоцветные каменья, серебро или золото. Я читал прекрасные стихи давно исчезнувших поэтов, о коих не имел ни малейшего представления, а равно и тех, о которых знал весьма много. Я читал переложения великой "Пятерицы", написанные Низами и Дехлеви и поражаясь простой изысканностью языка, думал: посмеет ли кто из наших нынешних поэтов написать нечто подобное на моем родном языке? Я открывал для себя удивительные сочинения мудрецов далекой древности со всех сторон света и восхищался их глубокими познаниями. Мне стали доступны самые прекрасные из стихов, написанные или переведенные на арабский или персидский, начиная с дикого сердцем слепца Рудаки и прекрасной неизвестной Рабиа Балхи и заканчивая изящным хулителем и пьяницей Хайямом, врезавшимся мне в душу еще в пору юности и нынешними творцами изящного слова: Джами и Лутфи. Я познавал поразительные тайны природы, о которых можно только судить человеку. Я постепенно запамятовал о прежних постыдных измышлениях о правителях Мухтафи, постигая, сколь прекрасное, воистину, богоугодное дело они совершают.
И все же нечто странное, не понятое пока, не давало мне совершенного успокоения. Нет, то было отнюдь не понимание, что каждый прожитый день отдаляет меня от господина моего, нечто, что я, прогуливаясь по каменным мостовым города, никак не мог уразуметь. Я бродил среди жителей, спрашивая их о том или ином, те в ответ, если имели способность к познанию арабского или персидского, отвечали охотно, а если не имели, звали тех, кто мог бы помочь в нашей беседе. Но это странное не позволяло мне ни испить кофе в холодный солнечный день, ни согреться чаем в день ненастный. Я долго не мог понять, что за причина моему беспокойству. Пока не постиг очевидного.
Я не увидел в городе ни одного храма. Нет, не минарета, это бы не испугало меня, ведь неоднократно я бывал в местах, лишенных молитвенных мест для почитания господа, будь то пустыни южного Хазараджада, где молятся лжепророку Заратустре, или лесистые долины северного Инда, где кланяются тьме богов и духов. Я лишь усерднее молился и крепил дух свой, зная, что вскорости меня ждет возвращение в страну, заповеданную всеблагим для людей его. Посему, попав в Мухтафи, нисколько не удивился отсутствию минаретов, обыкновенно венчающих всякий город или селение точеной буквой "алеф". Но отсутствие всякого храма не сразу было мной замечено, и немудрено, разум мой занимали совсем иные мысли, а те, что подмечали странное, непонятное, греховное, оставались на самом краешке сознания. И лишь когда пришло время немного перевести дух, я осознал, чего именно мне не хватает в Мухтафи. А потому поспешил выяснить, захолонув сердцем, отчего в городе нет самых важных для всякого жителя любой земли строений.
Мне отвечали охотно, ничуть не скрываясь: в храмах жители города не видели нужды, у них имелся один, давно неиспользуемый, ныне это склад гончарных изделий. После чего меня, вострепетавшего, проводили к невыразительному строению, отперли его, пригласили внутрь. Удивительно, но в нем даже сохранились прежние росписи, странные тексты на авестийском, ни одного знака из которых я не мог прочесть. С печальным сердцем я покинул заброшенный храм, вернулся в свои комнаты, хотел обо всем рассказать Селиму, но не решился лишний раз смущать его ум. Неожиданно я понял, отчего наш проводник, Юсуф, не селится в городе, нет, это не запрет на посещение Мухтафи, подобный тому, что действует для любого неверного в отношении святого града Мекки, но исключительно нежелание самого путешественника оставаться среди грешников. Я сравнил его с праведником Лутом, что покинул отвергнутый господом Содом. А я, ровно сын Нуха, не поверивший в могущество творца и оставшийся на великой горе, помыслил, будто мне даруется прощение, как избранникам этого города, как избранным земли Исраиловой, которые войдут в царствие грядущее. Я помыслил, что смогу уклониться пред лицем всеведающего, что свиток моих прегрешений окажется неполон.
Нет, мой свиток будет полон, лишь бы господин мой, великий правитель, умудренный летами, правил еще многие годы, не поддаваясь соблазну войти к сыну своему и наставить его на путь истинный. Не вышел Нух из ковчега, не подошел к сыну, но лишь окликал, понимая тщету своих стремлений. И остался без сына.
Я не говорил о том господину моему, но поминал другое, рассказывал о сыне, приносимом в жертву господу нашему, намекая на другого его сына, более достойного, но великий султан, слушая, не слышал, мыслями находясь очень далеко. Он по сию пору надеялся на голос мудрости, вдруг зазвучавший в голове Абд аль-Латифа. Нет, не зазвучал голос, запечатаны их сердце и слух, а на лице покрывало, как у безбожников.
Сказано: девять типов людей особенно нелюбимы Всевышним и первый из них те, кто изверились или не веровали вовсе. Что проку во вселенской мудрости, когда глаза и сердца закрыты, а разум холоден, отрицая могущество творца и красоту его помыслов. Господь лишил их света, глухие, немые, слепые, напрасно они ищут истины, ничто в этом мире не способно помочь им обрести хотя бы себя самих. Даже сами удивительные создания, живущие вне пределов понимания человека и лишь краем разума соприкасающиеся с постижением их сути, что они для визиря и тех, кто призывает мазанудженджей? Лишь способ нажиться, отворить карманы простецов - и этот тип людей так же особо нелюбим всеблагим.
Я долго мерил шагами комнату, пока темень за окном не подсказала, что время последней молитвы настало. Истово молился я, поминая свои прегрешения, пока не дошел до заповеданной господом справедливости, и тут уста мои замолчали, я запнулся.
Сказано: Господь не запрещает вам быть добрыми и справедливыми с теми, которые не сражались с вами из-за религии и не изгоняли вас из ваших жилищ. Воистину, Бог любит беспристрастных. И где же моя непредвзятость? Отчего умалил достоинство тех, кто открыл мне свое жилище, оберег меня от искуса, помог в молениях и приготовил вино и хлеб. Разве вредят они мне своими руками и языками и хотят, чтобы я стал неверующими? Отчего мне захотелось думать об этих людях дурное, да они грешны, но лишь всеблагой отмеряет их истинные прегрешения и, взвесив, осудит, как полагается.
Иная мысль пришла: не испытание ли это моего горячечного рассудка, что тревожится далеким, не замечая близкого? Суждения мои стали кривы, выводы поспешны, не потому ли, что единый раз смутившись, мой разум вдруг утратил прежнюю ясность и точность, и теперь, дабы заполучить прощение за тяжелейший грех, тщится наказать тех, кого не мне надлежит судить, на них перекладывая вину за себя.
Воистину так. Я поднялся с колен, глянул в окно на приближающиеся снежные облака и с полегчавшими мыслями поспешил на новые поиски слуг государя. В этот раз мне было сообщено, что господин ныне собирается покинуть Мухтафи, вернувшись лишь через несколько дней, к концу недели.
От подобной новости я окаменел, не представляя, что делать далее. Первой мыслью было немедленно отправиться вслед за правителем, но по счастью, ее же я и отринул, оставшись наедине с другими, не менее безумными. Среди которых, к окончанию дня, оставалась одна - самому прокрасться в залу обитания мазанудженджей и попытаться постичь непостижимое. Сколь немыслимой ни представлялось эта задача, я зацепился за нее, как утопающий хватается за соломинку, принялся в отчаянии готовиться к ночной прогулке. Государь мой никак не мог столь долго ожидать меня, правитель же Мухтафи мог еще сколь угодно долго откладывать нашу новую встречу. Потому и оправдывал себя и тревогою о господине своем и памятью о недостойности здешних жителей, отказавшихся от подлинного благоденствия пред лицем господним. Я нагораживал мысли одна на другую, возводя достойный престол недостойному поступку, до тех пор, пока не уперся в небеса, точно строитель вавилонской башни.
Все, будто заранее зная, на что я решусь, многословно и в деталях рассказывали о заповедных покоях. Советники правителя настойчиво водили меня возле того самого крыла, где обитают таинственные мазанудженджи, объясняя, как можно ощутить неосязаемое. Долго, подробно, настойчиво даже говорили о чудесных существах, - неужто и вправду знали? Увидели уже тогда, что я покушусь на святое, отважусь на немыслимое? Нет, не может того быть, слишком мелок повод, ничтожен проситель, о нем правитель забудет, едва только он покинет пределы города.
Отбросив недужные мысли, я вернулся в свои покои и не выходил из них почти до самой полуночи, когда на одной из центральных башен Мухтафи часы не показали без четверти двенадцать. Тогда я выбрался из покоев, осторожно обходя обычно чутко спавшего Селима, и устремился к залам с мазанудженджами. Мне подробно рассказывали, что стражей у них нет, все запреты на посещения держатся исключительно на честном слове. Мало того, около полуночи, когда стража дворца сменяется, в холодные дни, как нынешний, окна ненадолго приоткрывают, так что у меня появится дерзновенная возможность оказаться внутри волею самих сторожей, не могущих даже помыслить, чтоб зайти в запретные покои этих животных. До сих пор ученые мужи не выяснили с достаточной достоверностью, какой воздух лучше для сих существ, а потому на всякий случай велят стражам открывать ненадолго окна и после обхода, закрывать их. Об этом мне так же было сообщено в очередной беседе с советником, когда я снова и снова спрашивал о возможности встречи с государем.
Когда я добрался до окон залы, те были приотворены примерно на ладонь. Осторожно открыв одно из них, и так же украдкой прикрыв обратно, я скользнул внутрь и огляделся. Полная луна, выбелившая камни в изморози, помогала моему делу, я прошел в глубь залы и остановившись возле столика, где, по заверениями советников, встает сам визирь, чтобы обеспокоить безмолвными вопросами животных, достал необходимые для вопрошания вещи - красные очки и флакон рубиновой пыли, единственного минерала, способного воздействовать на мазанудженджей, погружая зверьков в некое подобие сна - или чего-то в таком духе, что позволяло визирю коснуться их, не касаясь, зреть их через очки, не видя, и постигать ответы на свои вопросы без самой беседы.
Все было странно в этом действе, все претило, все настораживало, я будто оказался участником представления, которое сам для себя и буду разыгрывать. И все же, решил продолжить: надев очки, я осторожно посыпал вкруг себя пудрой и долго всматривался в окружающий меня мир, подернувшийся темнотой. Удивительно или нет, но ровным счетом ничего не произошло. Мне следовало ожидать подобного, ведь что я, случайный гость, вломившийся в запретные залы дворца правителя и пытающийся в мере понимания своей хоть что-то выяснить, самым неуклюжим способом.
Возможно, мне следовало поговорить с визирем, ведь я не раз видел его - невысокого сухопарого человека в неизменном темно-синем плаще поверх плотного халата, а в одном из разговоров с советником мне и вовсе представили его, пусть и заочно, входящего во дворец правителя. Отчего я решил вломиться в покои непостижимых зверей сам, но не потревожить вопросами визиря? Я так боялся встречи с, несомненно, умудренным летами человеком, постигшим немыслимое, знавшим наперед то, что свершится через столетия. Скорее всего, эти мысли и отдалили меня от всякой беседы с ним, что я почел за благо самостоятельно попытаться задать вопросы и получить ответы. Хотя бы один вопрос.
Внезапно в голове что-то произошло. Я говорю так, ибо мне вдруг представилось видение некоего человека, сурового лицом, с узкими скулами и тяжелыми бровями в невысокой чалме и густой смоляной бороде, покрывшейся изморозью седины. Он что-то читал вслух, сидя перед молодыми людьми, верно, его учениками, те восхищенно слушали, кажется, я сам понял одно слово, и оно было "Искандер". Следующим мигом я постиг, что человек этот говорил на моем родном языке, больше того, уже родился, а в виденный мной миг читал сочинения свои через пятьдесят лет после того, как мой век закончится. Кажется, я успел осознать его имя, Алишер, но не наверняка. Видение сгинуло вспышкой, почти ослепивший меня, а затем я очнулся снова посреди залы, усердно моргая.
- Вы что-то видели? - Невысокий голос пронесся от входа, я вздрогнул, попытался сойти с места, но сил не осталось, я едва смог сделать шаг и пошатнулся. - Осторожнее, после видений человек неопытный всегда ощущает недомогание. Позвольте вам помочь.
И ни слова о тяжести свершенного. Поразительно, насколько подобное может повлиять на человека, я смешался, я растерялся, похолодел, я готов был пасть на колени и вымаливать прощения, кажется, даже попытался упасть, но не смог, сознавая всем существом тяжесть содеянного. По счастью, визирь помог преодолеть кажущееся немыслимым расстояние до старого пыльного лежака, на котором я и попытался придти в себя.
В этот миг только, не раньше, я осознал, что визирь, столь любезно принявший меня и столь спокойно перенесший мой скверный поступок, оказался... девой, молодой девой, коей вряд ли больше двадцати пяти годов. Высокобровая, с нежными щеками, украшенными ямочками и родинкой, греховно простоволосая, она смотрела на меня, смешавшегося окончательно, а затем спросила о видении. Долго я не мог отвечать, стыдясь и себя, и ее, пока окончательно не пришел в себя и не смог рассказать виденное. Дева, лицом и телом подобная гурии, приятно улыбнулась, заметив, насколько необдуман был мой поступок, но и похвалив за умение вот так, без подготовки, увидеть желаемое.
- Я желал не этого, тысяча извинений за мою дерзость, я хотел видеть будущность моего господина, чтоб иметь возможность предотвратить страшное и подготовиться к неизбежному. Увы, я зрел нечто странное...
- Возможно, вы прежде желали узнать ответ на этот вопрос, вот он и всплыл, неожиданный, - отвечала прекрасная визирь. - Но позвольте мне увидеть требуемое, видения - занятие опасное, требующие опыта и сноровки.
Снова устыдившись своей выходки, я лишь кивнул в ответ. Визирь пообещала завтра заняться моим вопросом, правитель просил об этом еще незадолго до моего приезда.
- Вы знаете, о чем вас спросят так задолго? - немало удивившись, спросил я. Та кивнула.
- Мы стараемся все делать загодя. Ваш вопрос попадал мне несколько недель назад, вместе с другими, когда я последний раз просила ответа от мазанудженджей. Лучше всего задаваться сразу несколькими, самыми разными вопросами, тогда ответы приходят быстрее и... - Она замолчала, пытаясь подобрать нужные слова: - Они более достоверны, ведь я еще не знакома с вопрошающим. А это может оказаться важным.
Она хотела идти, я же вновь попросил ее об отсрочке, поинтересовавшись самими мазанудженджами. Удивительные создания, к одному из которых я прикоснулся, не выходили из головы. И еще что-то неведомое, что вкралось вместе с видением ученого мужа, заставляло спрашивать о таинственных созданиях именно сейчас.
Визирь, чуть помедлив, отвечала:
- Мы немного знаем об этих существах, несмотря на то, что созерцаем их не одну тысячу лет. Крайне сложно познавать непостижимое, для которого часы и минуты не более, чем вдох и выдох в путешествии между веками. Но я попробую рассказать.
Она присела рядом, задумчиво глядя на восходящую луну. Невольно я залюбовался ее молочно белой кожей и нежной родинкой на левой щеке.
- За столько веков изучения мазанудженджей мы сменили немало мнений. Поначалу, когда великий Искандер только вступал в Мухтафи, ученые полагали их разумными существами, пытались общаться, взывали к разуму. Это сейчас мы знаем, что они не более понимающие, чем рыбы в реке, а те ответы, что мы зрим, не более чем флюиды всеобщего разума, который оказался запечатлен в легких мазанудженджи. Порой, вопрошая, мне кажется, будто я спрашиваю у самой себя, возможно, так и есть, я этого пока не знаю, - улыбнулась визирь и продолжила рассказ: - Сейчас мы куда больше знаем об этих существах. Нам ведомы их размеры - около локтя в высоту и четыре локтя шириной. Мазанудженджи существа крайне медлительные, но и долгоживущие, неудивительно, что мы так и не узнали до сих пор, как и где они скрещиваются между собой, что происходит в такие часы или годы - если судить о долготе их жизненного пути. Чтобы дышать временем, им требуется пространство в его потоке, а потому длина мазанудженджей около четверти минуты. Продолжительность их жизни по разным мнениям может составлять до десятка веков, и видимо, они все это время продолжают расти, но только в длину, ибо мы встречали удивительно крупных созданий, около трех минут протяженности. А вот физические размеры их одинаковы и составляют примерно два локтя в поперечнике. Мы считаем, внешне они подобны крабам или иным существам, живущим в прибрежных песках.
Я пробормотал что-то о непостижимости всего, что мне сказала визирь, она продолжала:
- Вы, верно, удивлены, что мы рассыпаем толченый рубин и через рубиновые же стекла смотрим на мир. Хаос привлекает мазанудженджей, но хаос управляемый, вроде того запустения, что вы видите окрест себя. Смотрите, - она нагнулась и подняла маленький осколок самоцветного камня. - Это свидетельствует о том, что встреченный вами мазанудженджа побывал здесь. Мы часто рассыпаем толченые самоцветы, чем тверже, тем лучше, долговечность притягивает этих созданий...
- Я понял вас, - мне захотелось самому вставить слово в разговор, который я плохо понимал: по самым разным причинам, и усталость была только одной из них.
- Рубиновые стекла позволяют лучше сосредотачиваться, как ни покажется это странным. Они затемняют взор окрест себя, как бы уравновешивая мир вокруг и видения.
- Как же возникли эти удивительные создания? - поинтересовался я. Визирь только пожала плечами.
- Мы не ведаем. Можно предположить, что они появились во времена невообразимо далекие, сотворения мира. Согласно нашему нынешнему космогоническому учению, мир возник из абсолюта порядка и пребывал в совершенной с собой гармонии какое-то время. Но затем в него проник хаос и поныне он разрастается, чем дальше, тем больше. Мазанудженджи привносят порядок в мироздание, они питаются хаосом, и вот вам самый живой тому пример, - она снова кивнула на камень. - Два месяца назад он был целым, когда мы с... - некоторое время визирь молчала, не подбирая слов, потом произнесла: - С моей любовью занимались дроблением камней, обсуждая как раз одну из причин появления мазанудженджей в этом мире. Но хаос всегда побеждает, видимо, этих существ либо недостаточно, либо они не успевают размножиться, а может, то и другое. Моя любовь считает невозможным для них преодоление некоего общего числа, тому препятствует закон их бытия, ведь порядок из хаоса они творят в ограниченном пространстве, разрушение же происходит всюду. Рано или поздно оно восторжествует, и тогда мир прекратит существование.
- Печальна ваша космогония, - произнес я, немного помедлив. Странная мысль проникла в голову, я не мог помыслить, чтоб та же Лейла помогала мне с делами государственными. А в Мухтафи женщины способны на удивительные открытия, как во времена Искандера, в землях ему и потомкам его принадлежавшим.
- Возможно, мы ошибаемся, - ответствовала визирь. - Было б лучше, если бы иная точка зрения оказалась верной. - Она поднялась, направляясь к двери, а когда достигла ее, я задал последний вопрос:
- Скажите, отчего вы носите мужские наряды? Это необходимость?
- Нет, - она пожала плечами. - Мне самой чувствуется лучше в халатах и плащах. Виной тому изначальная самость или занятия с мазанудженджами, я не знаю.
После чего скрылась за дверью, а спустя какое-то время подошедший страж велел мне покинуть покои: назавтра меня ждала встреча с правителем о том самом вопросе, что я ночью в спешке рассказывал удивительной женщине.
Неудивительно, что этой же ночью, едва смежив веки, я увидел сон, перенесший меня в город мастеров, к господину моему. Я находился в зале приемов, подле великого правителя Турана, но не один, а с прекрасной визирь; представ перед султаном, мы говорили о чем-то важном, а после я просил господина моего собрать рубины, что разбросаны в залах дворца, ибо только так он сможет справиться с подступающим несчастьем. Каким именно, увы, ответа не было.
Я проснулся рывком, посмотрел на спящего Селима, за окно, на бледнеющую луну. Странный сон, значит ли он что-то или просто пустые переживания, не дающие мне покоя немало недель с того дня, как войско моего господина оказалось наголову разбито скопищами его сына. Но кто я такой, чтоб видеть вещие сны? Зачем всеблагому нисходить ко мне подобным образом, достаточно того, что он отвечает на молитвы и зная о существе моем, всякий раз ниспосылает испытания, из тех, которые я смог бы перенести достойно. А сны, ниспосланные Творцом, исполненные истин, они принадлежат Посланнику и ученикам и продолжателем дел его; вряд ли я смогу отличить дьяволовы наущения, сокрытые маской подлинности от истинного послания творца. Посланник потому и говорил, что сны простым людям следует выкидывать из головы, забывая суть, дабы не искушать всевышнего и не глумиться над собой никчемными обещаниями.
Вот только это видение встревожило меня. Еще не зная подлинных причин тревоги, но уже проникнувшись ею, я поспешил в дворцовые покои правителя Мухтафи. Меня уже ждали, сам государь и его прекрасная визирь, что находилась по правую руку от правителя. С улыбкой принял меня владыка города, видимо, прекрасноликая дева ни словом не обмолвилась с ним о случившемся истекшей ночью. Но только ответная улыбка сползла с моего лица, едва правитель начал беседу.
- С великим сожалением говорю эти слова, но сегодня к вечеру ваш достославный правитель, султан Турана, мой брат, будет убит наемниками, посланными подлым его сыном Абд аль-Латифом. И эту будущность нам ни в коей мере не изменить.
После этих его слов наступила долгая пауза, я молчал, не в силах вымолвить ни слова, молчал и государь. Когда же пелена немного спала с моих глаз, позволив хоть немного помыслить, я произнес:
- Мне следует немедленно запрячь коней и выехать в Самарканд. Жаль, что это известие не могло прийти раньше. - И, спохватившись, что упускаю важную деталь, я спросил: - Но когда же, государь, вы узнали об этом событии?
- Месяц назад, когда наша мудрейшая визирь собрала грядущие вопросы от еще не прибывших в городские пределы посланников иных земель и нашла ответы на некоторые из них, одним из ответов стал и тот, что так и не успели задать вы.
Кажется, мое сердце остановилось, увы мне, но вскорости оно снова пошло, ничуть не бывало. А разум снова застлала пелена.
- Но, государь, у вас была возможность предотвратить подобное. Если вы узнали обо всем за месяц до случившегося, еще до того, как проистекла битва меж моим господином и его нечестивым отпрыском, отчего же не послали гонца, не уведомили никого из нас? Отчего же? - Не заметив того, я вскочил с пуфа и уже почти кричал в лицо правителю Мухтафи, он же в ответ не произносил ни слова, мягко глядя на меня, ровно на раскапризничавшегося ребенка. Наконец изрек:
- Да простит нас гость, но я скажу. Это исключительно наш выбор, мне перед вами и всеми близкими и далекими согражданами вашими его и нести. Да простит эти слова гость снова, но безопасность Мухтафи превыше всего. Даже жизни другого правителя, достойнейшего и почитаемого нами.
- Но это... это низко! - воскликнул я, не сумев сдержаться. - Ужели мой господин, славный султан, хорошо вам известный мудростью своей, не продолжил бы поставлять вам столь требуемую бумагу - или может, еще что-то, насущно необходимое? Неужто отказал бы?
- Славный брат мой не раз и не два хотел присоединить Мухтафи к себе, - отвечал государь, тихим голосом перекрывая возражения и не обращая внимания на дерзостные слова. - После победы в первой усобице, затронувшей Туран во времена оны, брат мой Мухаммед Тарагай решил присоединить наш город к своим владениям, и это невзирая на предостережения Делийского султана. К счастью, наушникам последнего удалось нарушить эти планы, а нам избегнуть печальной участи стать заложниками одного владыки, пусть даже и столь достославного, но, увы, неспособного продолжить свои дела в сыне своем.
Мои возражения тотчас угасли, да, господин мой не раз высказывал соображения о завоевании Мухтафи, о тех благах, что осыплются золотым дождем на город, но дальше слов дело ни разу не шло. Кто знал, что тому причиной наветы наушников, а не воля самого великого правителя?
- И только поэтому... - начал я, но продолжить оказался не в силах. Слово нежданно взяла визирь:
- Мы несколько раз за все время существования Мухтафи меняли историю окрест нас, но не всегда удачно. Мы нарушали союзы и возобновляли войны, договаривались и отменяли уверения в братской любви и дружестве. Наконец правитель Саид ибн Хамид ар-Рашид издал указ, согласно которому всякая изведанная будущность может меняться лишь в случае самой крайней необходимости. С той поры, вот уже три века, мы лишь даем ответы, неспособные причинить какие бы то ни было изменения в грядущем. Необходимость же погодить с ответом, увы, у меня имелась. Узрев будущность, каковой она могла случиться, я немедля отправилась к государю с известием, он принял меня и согласился с моим суждением.
- Именно тогда вы и решили не помогать моему господину, - через силу изрек я, не в силах поднять глаза на правителя Мухтафи и прекрасную визирь, чья красота теперь казалась мне поистине дьявольской.
- Все так, - отвечала она. Странно, что государь промолчал, я так ждал ответа именно от него. - Это решение далось непросто, но я искренне надеюсь, вы поймете, почему.
Помолчав немного, визирь продолжила говорить:
- Будущность зыбка и неопределенна, это знает всякий, кто близко общается с мазанудженджами. Видения порой противоречат одно другому, а это лишний раз подтверждает ту простую истину, что ни для кого в этом мире не существует уготованной судьбы...
- Но Господь наш вседержитель... - начал я и осекся, глядя в лицо правителю. Тот лишь мягко покачал головой, мгновенно остудив мой пыл. Визирь же продолжала:
- Именно так я узнала и о судьбе вашего достойнейшего господина и о задуманном им. Один раз я встретилась с мазанудженджей, что путешествовала давно из будущности, и так я узнала о печальной судьбе правителя Турана. Другой же раз, в следующее мое соприкосновение с грядущим, я увидела иное - как султан Мухаммед Тарагай, - она запнулась на том месте, где следовало говорить: "да продлится правление его тысячу лет", - как достойный государь ваш помирился со своим сыном, отдав ему Герат и все южные земли в правление, и вскоре после этого события, не прошло и двух лет, оба они отправились покорять нашу страну.
- Стало быть, есть возможность их замирения? - не посмев молчать более, спросил я. Сердце екнуло, пропуская удар.
- Была, - уточнила визирь, последующими словами своими нанося сердцу моему еще один удар. - Мазанудженджа, которую я коснулась позже, путешествовала из более далекого будущего, а его отблески, как волны на поверхности пруда, чем дальше в грядущие годы, тем менее верны они. Та мазанудженджа, она прибыла из времен, покрытых вековечным мраком, для нас непостижимых, из времен, когда сама сущность человека подвергнется сомнению, - она помолчала и произнесла, продолжая прерванную мысль: - Потому события, о которых она могла вспомнить, исказились во времени. Теперь лишь великая мудрость непостижимого зверя еще хранить их отблески. И то недолго: мы полагаем, когда мазанудженджа возвращается в место в книге истории, откуда события начинают преломляться, рождая разные будущности, память о неслучившимся стирается.
- И изменить ничего уже нельзя, - произнес я, слушая сам себя с удивлением, как же, еще минуту назад вся моя сущность протестовала против подобной возможности, ныне же я ищу ее, пытаясь постичь, что можно сделать против воли всевышнего, установившего предел существования господина моего, истекающий сегодня ввечеру.
Визирь лишь покачала головой, ком в горле долго не давал мне продолжить. Государь, меж тем, знаком призвал прекрасную деву к себе, они о чем-то коротко зашептались. Визирь молча кивнула.
- Я пытаюсь постичь уготованное господину моему, но, каюсь, не в силах сделать этого, - наконец произнес я, не в силах поднять взор на правителя Мухтафи и его ближайшую помощницу. - Знаю лишь, что всеблагому одному ведомо, по какой причине он передумал и решил оставить мерзкому Абд аль-Латифу его жизнь и даровать трон. Возможно, он пожалел господина моего, уберегая его от ошибки всякого отца, кто слишком любит своего сына, не видя, насколько подл и злопамятен он. А может, еще и для того, чтоб возвысив предателя, низвергнуть его в бездну. Этого я ныне не узнаю, как и никто другой, лишь только по истечении времени смогу постичь небесную глубину замысла, отражением коснувшуюся меня, ничтожнейшего из его рабов.
- Это вы можете узнать, - тотчас же возразила визирь. - Я могу сказать вам следующее: новый правитель не усидит долго в Самарканде, уже в следующем году окажется сброшен и казнен собственными сподвижниками, и ему придет та же подлая смерть, которой он оборвал славное правление отца своего.
- Я ни мгновения не сомневаюсь в истинности ваших слов, - наконец, произнес я, по-прежнему не в силах поднять взгляд. - Ваши слова изрезали мне душу и остудили сердце. Но я не в силах осудить ваше решение, а потому нижайше прошу отпустить меня, дабы я смог отправиться в Туран.
- Вы не можете! - вдруг воскликнула визирь. - Я не ведаю ваших путей, они теряются в наступающем месяце.
- Но и родных я оставить не могу. У меня две жены и три дочери, вы не можете сказать, что станется с ними завтра, когда недостойный сын....
Горло мое сжала тоска, я замолчал. Визирь так же не произносила ни единого слова, тягостная тишь объяла залу.
- Не могу, - произнесла она едва слышно. - Подобное нами не различимо... Но постойте! - продолжила визирь с неожиданной горячностью. - Я скажу, что вас ждет, если вы решите остаться. Я говорила вам прежде и повторю с большой охотой: вы человек исключительных способностей и качеств, вы сможете учиться постигать удивительных зверей, больше того, по особым приметам, понятным только людям, хоть раз коснувшимся мазанудженджей, открывать их новые места обитания. Возможно, подобные сыщутся в Самарканде, Герате, еще где-то в Туране, где после смерти подлого Абд аль-Латифа наступит покой и замирение, которого так жаждет ваша держава. Возможно, вы сможете отыскать не только места обитания этих созданий, но и постичь нечто, гораздо большее о них. Вам легко передаются видения, вы способны на большее.
Она помолчала и продолжила как бы с новой строки с горячностью, свойственной и женщинам и ученым:
- Указ достойного правителя нашего Саида ибн Хамида ар-Рашида для нас, исследователей, худшее, что могло случиться. Я не могу спорить, он необходим, но ныне мы не можем изучать то, что способно повлиять на всех нас отдельно от жителей города, от потомков их. Больше того, он отменяет наши исследования последних столетий, низводя их до поверхностного изучения загадки, без возможности влиять на нее. Я не раз просила отправить меня и моих учеников в Дели, где у тамошних султанов также возникла возможность изучения мазанудженджей.
- Не доказанная, - отрезал правитель. - Потому еще раз нет.
Визирь склонилась:
- Потому я столь обрадовалась, повстречав вас, удивительно способного исследователя мазанудженджей. Прошу, не пренебрегайте даром, развивайте его! Клянусь чем хотите, я с превеликой радостью помогу вам. А если в границах достославного вашего отечества сыщется обиталище мазанудженджей - а я почти не сомневаюсь, что вы сможете отыскать его - я помогу вам проводить те опыты, что находятся в отчизне нашей под запретом. Возможно, вы будете знать о судьбе своей или родных своих куда больше, нежели дозволено простому смертному, возможно, вы научитесь изменять ее должным образом, сообразуясь с вашей мудростью и...
Она замолчала, бросив беспокойный взгляд на государя. Но тот не смотрел ни на кого, подперев подбородок ладонями и глядя прямо перед собой.
- Вы будто смерти нашей стране желаете, - наконец изрек правитель. - Я понимаю вас, вы мудры и проницательны, но разум ваш затуманивается, стоит только разговору затронуть запретные в Мухтафи темы об опытах над мазанудженджами. Я не смогу отпустить вас ни в одну из стран, где найдутся эти звери, и, взвесив все доводы за и против моих слов, вы поймете, отчего. Но свое согласие на обучение сего достославного мужа я вам даю и подтверждаю.
В ответ я склонился пред мудрым правителем сего государства и с горечью в голосе отвечал:
- Увы, но я не смогу остаться, и вы понимаете, отчего. Но, тем не менее, отвечу, - продолжал я. - Мне тяжко переносить этот город, его жителей, мне чужд и ваш устав и нравы, мне довольно простой веры, которой вы напрочь лишены, и никакие познания в мире не способны лишить меня надобности в молитвенном созерцании и ожидании встречи с всевышним в итоге пути. Я грешен, мне тяжек его суд, но я жду его, не окружая себя ложными искушениями, подобно вам, заблудшим душам. Не ведаю вашего пути и не хочу знать, как тяжек он и безрадостен. Мне нужна вера, нужен глас муэдзина, требуется совет имама и поддержка близких и родных, разделяющих мою правду и мой образ жизни. Сколь ни притягателен ваш мир, сколь ни прекрасны возможности, открываемые в нем для меня, но мне тяжел он и непереносима сама мысль о жизни вне Творца всего сущего - а именно это влечет за собой проживание в Мухтафи.
Ни визирь, ни государь долго не отвечали мне, я уж раскаялся в гордыне за свои грубые слова, но понимал, они правдивы, и пусть сказаны неловко, но это не тот грех, за который мне назначена будет вечная мука в геенне, и мне, и прекрасной визирь. Наконец правитель пошевелился и просил подойти ближе, а когда я выполнил его просьбу, подал мне через визиря малую книжицу - я прочел заглавие и удивился, то были стихи Омара Хайяма.
- Это самое малое, что я мог сделать для вас. Вы отмечали особо его рубайат, потому я подготовил список. Прошу, возьмите сей дар и поступайте как считаете нужным.
Я поклонился государю и прежде, чем покинул залу, услышал голос визиря.
- Я буду ждать вашего возвращения.
Я склонился ответно и поспешил выйти. Шаги мои все ускорялись. Пройдя еще одну залу, я уже бежал, а после выскочил, запыхавшийся, из палат и только тогда огляделся, буквально через силу заставляя себя идти хотя бы быстрым шагом, не смущая всех прочих горожан, находившихся в этот час на площади перед дворцом правителя. Удавалось с трудом, свернув на следующую улочку, я снова перешел на пусть медленный, но бег, а после снова одернул себя. Ворвался в свои покои, приказал верному Селиму немедля собираться, а сам спустился снова вниз, приказывая седлать лошадей. Оставаться в городе хотя бы до конца дня казалось совершенно непереносимым, что говорить про ночь, которая, как и многие прочие, случившиеся в начале месяца, должна была внове пройти под открытым небом.
Наскоро помолившись, а после долго прося у Всеблагого прощения за вымученные слова и торопливость их произнесения, я взлетел в седло и, приказав Селиму не медлить и мгновения, поспешил к воротам из Мухтафи. Вряд ли прошло более получаса, как мы достигли их и, почти не задержавшись на выезде, поспешили прочь из города. Я не стал искать Юсуфа, славного нашего проводника, лишь передал с погонщиком весть о своем отбытии из города, рассчитывая, что уж обратную дорогу через расселины и перевалы найду. Вправду, она одна здесь, ведущая в Мухтафи, до самого тракта из Герата в Дели, вряд ли на ней можно свернуть не туда.
Конь уже начал недовольно хрипеть подо мной; впервые за долгие годы, что мы вместе, он испытывал на себе мой страх, мою неуверенность, мою жажду и тревогу. Селим окликнул меня, верный мой слуга дал понять, что еще немного, и я загоню своего жеребца.
Только тогда я смог спешиться и немного перевести дух. Ох, и зря же я так поступил! Уже через мгновение тьмы подспудных мыслей роем ворвались в разум, заполонили его, затерзали. Сердце мое рвалось на родину, к близким и друзьям, к тем, кто остался в Самарканде, кому угрожала или еще будет за короткое время правления Абд аль-Латифа угрожать опасность. Сын мудрого господина моего, человек подлый и низкий душой, он мстил каждому, кто осмеливался хотя б косо смотреть на него, да что смотреть, иметь мысли, отличные от его собственных - и при этом не являться опорой его правления. Меня можно смело относить к подобным людям - верные слуги прежнего господина, многие из которых уже бежали из города, а иные готовились к подобному, что мы без своего правителя? Что мы для нового хозяина Турана? Лишь помеха, досадное воспоминание об отце, для отцеубийцы тем более неприятное. Самое малое, что он может для нас сделать - это повесить на воротах. Но скорее всего, сварит живьем - эта казнь у него в чести.
Скопища Абд аль-Латифа уже вошли в столицу, стало быть, всем тем, кто верно служил господину своему угрожает непереносимая опасность. Вопрос не в том, захочет или нет новый правитель Турана расправиться со слугами отца, но в том, когда он это сделает. Сразу после восшествия на престол или по истечении краткого времени - с тем, чтоб помучить ожиданием. Иными словами, успею ли я прибыть до того, как начнутся казни, или поспею как раз к их началу.
Разум же сотнями всполошенных мыслей пытался угомонить меня, напоминая о словах визирь, снова казавшейся прекрасной гурией, пришедшей из иных миров, ведомых только всеблагому их создателю. Напоминал, насколько неразумен будет мой приезд в Самарканд: возможно, я для жен и дочерей своих сделаю только хуже, когда явлюсь в дом, напомню о себе отцеубийце, утвердившемуся на престоле родителя. Да что напомню, за меня это сделают его наушники, дружки, прихлебатели и присные, что во множестве, а я в том не сомневался, заполонили город - в поисках выгоды, ненавистников узурпатора или хотя бы сторонников убиенного отца его. Мудрая визирь поминала, что век Абд аль-Латифа на престоле продлится менее года, стало быть, наступающая зима окажется для него роковой. Не то кормить свою шатию станется нечем, не то взбунтуются близкие или возропщут на гонения поставившие подлые свои подписи под очерняющим господина моего документом.
А ведь я могу это узнать, хотя бы и косвенно, краем мысли, уголком сознания - всего лишь раз коснувшись мазанудженджи. Мне надо это сделать - хотя бы ради тех, кто сейчас терпит гонения от безумного тирана на троне. Пусть его век и недолог, но он успеет забрать с собой немало добрых жителей Турана - в этом я не сомневался ни на йоту. А скольких еще, бог даст, можно будет спасти одной только вестью, одним знанием о замыслах подлого убийцы! Не потому ли визирь и предложила мне остаться хоть ненадолго, уговаривали, упрашивала, терпя колкости и мерзости из моих уст. Я отказывался принять это, а она буквально заставляла меня поверить собственной судьбе. Я отворачивался от нее, гонимый сонмом вострепетавших мыслей, напоминавших о необходимости не поклоняться тому, во что верят чуждые моих идеалов и помыслов. Но разве разум должен затупиться перед лицом иных вер и правил? Напротив, ему следует оставаться острым, выискивая зерна правды среди плевел ложных суждений. Как я могу отказать в помощи близким и далеким, терпящим беды, попираемых, убиваемых зарвавшимся ничтожеством. Напротив, я обязан принять любую помощь от любого неверующего, если она во благо, - ибо что, как не она, есть удел всякого правоверного?
Я повернулся на восток и, вздохнув полной грудью, приказал Селиму разворачивать коней и отправляться в обратный путь в недавно покинутый город. До времени, когда перевалы закроет снег, у меня остается месяц, я успею хотя бы один раз познать свет далеких истин, а стало быть, обязан вернуться.
- И бояться не надо, о, сердце мое! - негромко произнес я, вспомнив строку из рубаи, верно, вошедшего в подаренную мне книжицу. Оглянулся на Селима, вскочил на коня и двинулся в Мухтафи.
Дмитрий РАСКИН
АСТРОНАВТЫ АРКАДИИ
Из судового журнала корабля "Тейя -2М":
21 июня 4222 года.
Экипаж корабля в составе командира Гарри Нейтама и астронавта Кейтли Бакер обнаружил экзопланету в ранее неизвестной планетной системе. Масса планеты составляет 0,69 земной. Родительская звезда - красный карлик. Удаленность от звезды соответствует "земной зоне". На планете два небольших материка, омываемых океаном.
Я принял решение изменить курс корабля с тем, чтобы приступить к изучению открытой нами планеты.
Командир корабля Гарри Нейтам.
Из дневника астронавта Кейтли Бакер:
Мы с Гарри уже полжизни изучаем экзопланеты. А если учесть время, когда мы в анабиозе пересекаем межзвездные пространства, то это десятки земных жизней. Гарри говорит, что эти "сотни и сотни лет" ничего не значат - пустая руда времени. Наверное, он прав. Но дух все равно захватывает.
Эти наши полжизни? Лучшие полжизни. Пусть даже цели и не достигнуты или отменены. Нас послали на разведку - найти новый дом для человечества. Но мы не нашли. Сколько раз уже: все подходит, все приемлемо, но вдруг натыкаемся на два-три фактора, что делают переезд невозможным. И то, что казалось домом, пригодно лишь как перевалочный пункт, как планетарная станция, в лучшем случае как база для небольшой колонии... А пока мы искали, человечество передумало. Точнее, пошло по пути создания искусственных планет (с искусственной атмосферой) в рамках Солнечной системы. Их нетрудно понять. Если можно не переезжать или же отложить переезд, затянуть с переездом донельзя - лучше оставаться на месте. Будь мы с Гарри на Земле, мыслили бы точно так же.
А пока мы летали, человечество окончательно определилось - космос будет осваивать только автоматика. Наверное, это разумно и открывает новые, немыслимые возможности, но... Итак, мы с Гарри оказались последними астронавтами в истории.
Из судового журнала корабля "Тейя-2М":
10 сентября 4222 года.
Начинаем исследование планеты с орбиты.
Я не обольщаюсь. Наша всегдашняя цель - найти иную жизнь - не достигнута. Означает ли это, что наша экспедиция потеряла смысл? Вряд ли. Смысл потеряла только лишь наша жизнь.
Этого вообще-то не полагается писать в бортовом журнале, но читать его все равно будет только Кейтли.
Сколько раз так уже было: находишь планету, все условия для возникновения жизни есть, нет только самой жизни.
Командир корабля Гарри Нейтам.
Из дневника Кейтли Бакер:
Жизнь есть!
Из судового журнала корабля "Тейя-2М":
20 декабря 4222 года.
Я принял решение осуществить посадку на поверхность планеты и вступить в контакт с местной цивилизацией.
Командир корабля Гарри Нейтам.
Из дневника Кейтли Бакер:
Изучали так тщательно, как только можно это сделать с орбиты, отсканировали обитателей планеты и всю их жизнь, но когда увидели их живьем, когда они на расстоянии вытянутой руки!..
Такие же, как мы, только маленькие, четыре фута их максимальный рост. И настолько хрупкие. Белокожие, на этой прохладной планете не надо защищаться от солнца. У них такие большие и выразительные глаза. Наши лингвотрансформеры пытаются дешифровать их язык, подстроиться под него. Эти люди добрые? Кажется, добрые. Но люди ли это? Мы застали их на стадии медно-каменного века. А это значит... "Это ничего не значит! - перебил, понял меня Гарри. - Мы не станем ни ускорять чужую историю, ни спрямлять ее ход. Понятно? Ни из любви (ты ведь уже любишь их!), ни из чувства долга, ни из принципа". Гарри понял меня еще до того, как я сама поняла, что хочу "ускорять" и "спрямлять" именно. Да, конечно, он прав. Но почему же не сделать, не попытаться так, чтобы они не повторили человеческих наших безумств, не хлебнули крови и грязи, обошлись без нашей истории?! Можно же это сделать, не посягнув на их свободу воли, не разрушив их жизнь. Пусть они получат то, к чему пришло земное человечество, не заплатив той цены, что платили и, может быть, все еще платим мы.
- История, история, - пытается вспомнить Гарри. - Но это когда было!
- Но у них-то еще только будет.
- А может, и нет. Понимаешь, Кейтли, просто-напросто нет. Вдруг они органично так вне истории. То есть я хочу сказать, что мы слишком мало знаем о них на сегодняшний день, чтобы стимулировать их будущую историю или спасать их от нее.
Из судового журнала корабля "Тейя-2М":
21 января 4223 года.
Всегда считалось: вероятность того, что инопланетная жизнь окажется антропоморфной, ничтожно мала. Видимо, и земная жизнь, и жизнь на этой планете берут свое начало из одних и тех же спор жизни, что занесены из космоса. Если, конечно, сама гипотеза "спор из космоса" верна. Как знать, может, сейчас удастся это выяснить.
Командир корабля Гарри Нейтам.
Из дневника Кейтли Бакер:
Первые же исследования их генома показали, что кеги (самоназвание этих людей) как вид старше нас. Но на их часах все еще предыстория. Гарри раз за разом повторяет, что не уверен, есть ли здесь вообще часы. В который раз призывает меня, да и себя самого не действовать, не осмыслять по аналогии, не поддаваться соблазну отождествления этого народа с земными людьми. Безусловно, он прав. Но как это сделать на практике, когда на каждом шагу натыкаешься на аналогию, а что касается отождествления - мы совместимы с ними генетически, причем настолько, что нас, в принципе, можно было бы даже скрещивать. Гарри же считает, что НАСА нам не поверит.
Из судового журнала корабля "Тейя-2М":
11 февраля 4223 года.
Нас приняли за богов. Точнее, за духов. И не слишком-то удивились - по их представлениям, боги и духи должны, даже обязаны время от времени спускаться в мир кеги, чтобы творить чудеса, даровать изобилие и все такое прочее. Мы пытаемся им объяснить, кто мы и откуда, но... Они поняли, что Земля - это такая обитель разного рода богов. И все фото и видео земной жизни только лишь подтверждали это их понимание. Кейтли острит в том духе, что на Земле ее потолок PhD, а здесь она богиня четырех стихий, и овцы (аналоги земных овец) рожают, и солнышко (красный карлик) светит, и злаки колосятся на этой планете лишь потому, что на это есть ее, Кейтли, добрая воля. А на Священной горе установлены новые идолы - у них наши (приблизительно наши) черты лица.
Командир корабля Гарри Нейтам.
Из дневника Кейтли Бакер:
Мы провозгласили "невмешательство". Гарри - убежденно, я - совершая некоторое насилие над собой. Но вот в доме Схеля (мы уже знаем многих из них по именам) умирает ребенок. Гарри был сдержан, непоколебим, но кончилось тем, что он ввел ему ударную дозу антибиотика, и мальчик остался жив.
Кеги живут впроголодь, а у нас на корабле лаборатория - небольшая генная модификация их пшеницы (аналога земной пшеницы), и им больше не грозят неурожаи. Что ж, дальше - больше. Сознаем, что так нельзя, но у нас не получается иначе.
Из судового журнала корабля "Тейя-2М":
25 августа 4223 года.
Кеги хотят получить от нас новое знание, но на самом деле им надо, чтобы боги подтвердили то знание, которым они уже обладают, увеличили его легитимность и умножили сакральность того, что у них и так изначально сакрально. Сошедшие к ним божества должны не начать новое, но подтвердить вечность прежнего.
И творимые нами "чудеса", как оказалось, воспроизводят, умножают эту их вечность. (Странное у нас получается прогрессорство, да?) Значит, наше "вмешательство" не разрушает их мир, даже делает его прочнее? И наша совесть почти что чиста здесь? Но долго ли может все это держаться на такой вот лжи? Пусть не мы были ее инициаторами и вроде бы вообще никто не виноват. Мы же честно начали перелопачивать их жизнь.
Командир корабля Гарри Нейтам.
Из дневника Кейтли Бакер:
Столько добродушия и сердечности в мире кеги. Нет, я понимаю ограниченность и уязвимость этого общинного мирка, но в нем так уютно. Насколько я представляю наше прошлое на Земле, человечество на этой стадии не было столь гармонично. Точнее, речь на этой планете о "почти гармонии". Гарри говорит, что осталось только освободить кеги от тяжелого труда и борьбы за существование и гармония будет полной. Правда, это может поставить крест на их развитии и будущем прогрессе. Я же начинаю рассуждать в том духе, что это будет просто другое развитие. И кеги в таком случае ждет судьба не техногенной, а созерцательной, лиричной цивилизации. Увлекаюсь, конечно же, воспламеняюсь по ходу своих рассуждений.
- Предлагаешь сделать здесь такой эко-заповедник? - перебивает Гарри. - Кстати, он будет пользоваться бешеной популярностью на Земле. От туристов отбоя не будет, что-то вроде: "Посетите аттракцион "Золотой век". Не упустите своего счастья".
- Можешь изощряться в этом своем остроумии сколько угодно, - отвечаю я, - но у нас действительно есть шанс создать то, чего никогда не было и вряд ли когда будет, то есть этот самый "золотой век".
- Так это для тебя важнее потенциальной истории этого народа?! - пытается поймать меня на слове Гарри. И не дал мне ответить, сказал, что это не лучшая тема для разговоров в постели.
Из судового журнала корабля "Тейя-2М":
26 августа 4223 года.
Кеги одни на континенте. У них нет соседей. (Аналогичное племя только-только начинает миграцию на втором континенте планеты, и первые контакты с кеги у них начнутся лишь через несколько сотен лет.) Ситуация невозможная в истории земного человечества. И кеги не знают, что такое война, им не надо защищаться от "других", не надо на них нападать, угонять их скот и женщин, не надо снимать скальпы с их поверженных воинов или же засушивать их головы. Им повезло. А что останется от их доброты и гармонии, когда они обнаружат, что в мире есть "другие", "чужие"? Но эту нехитрую мысль Кейтси почему-то отталкивает. Понимаю, она увлечена. Она любит этих милых кеги. Я? Тоже люблю, наверное. Да, люблю! Но нельзя доводить себя до слепой любви. Надо срочно что-то менять в этом нашем эксперименте.
Командир корабля гари Нейтам.
Из дневника Кейтли Бакер:
У кеги идет подготовка к какому-то, судя по всему, большому, веселому празднику. Жаль, что в свое время, в Гарварде, я проигнорировала курс этнографии. Ладно, буду участвовать на правах восторженного туриста. Как вот только покончить с их обожествлением наших с Гарри персон? Но мне кажется, они уже что-то поняли, привыкли к нам, во всяком случае. Может, скоро будут видеть в нас просто людей? Жаль, что все наши лингвотрансформеры и лингводешифраторы не позволяют понимать их язык в полном объеме, а наши собственные успехи в изучении языка пока что довольно скромны. Хотела дать им письменность, ну да, латинский алфавит (почему б не попробовать!), но Гарри так рявкнул на меня.
Кеги благодарны нам, они не ожидали, что боги будут настолько честными и милостивыми, но мы в роли богов чувствуем себя самозванцами, хотя знаем, что сделали для народа кеги гораздо больше, чем они могут себе представить. И уж точно все сонмище их духов и племенных божков не смогло бы и сотой доли того, что мы уже сделали, и тысячной от того, что вскорости сделаем. Стоп! Получается, мне на самом-то деле нравится быть богиней?! И я не заметила это в себе? Так банально и просто не уследила за собой, не поняла, что впадаю в соблазн? Но я же богиня благостная и такая добрая. М-да. Преодолеть миллиарды и миллиарды миль в космосе, открыть столько новых миров и вдруг обнаружить в себе такое! Но я же действительно добрая.
Из судового журнала корабля "Тейя-2М":
1 сентября 4223 года.
Наших мощностей и наших знаний явно не хватает для системного изучения планеты. Это чувство ограниченности собственных сил. Завидую Кейтли - она счастлива от того немногого, что нам по плечу, радуется тому, что у нас так ли иначе получается. Конечно, здесь должна высадиться большая экспедиция со специалистами во всех отраслях знания, но стоит ли говорить о несбыточном... Хотя! То есть, может, еще и сбудется?! А пока что я поручаю Кейтли вплотную заняться флорой и фауной планеты. Кстати, это отвлечет ее от чрезмерной заботы о кеги.
Командир корабля Гарри Нейтам.
Из дневника Кейтли:
Кеги украсили цветами нашу "Тейю" и выложили цветными камушками все дорожки к нему. Так трогательно. До праздника осталось три дня.
Их судового журнала корабля "Тейя-2М":
2 сентября 4223 года.
Сколько раз я провозглашал "меняем формат эксперимента", "возвращаемся к невмешательству", но то и дело надо спасать чью-то жизнь или же предотвращать какое-нибудь грозящее этому хрупкому миру бедствие. А сегодня пришлось "совершить революцию" в литейном искусстве кеги. Всегда боялся, что наша "демиургия" повредит свободе воли кеги, но, кажется, эта самая свобода ограничена у самих "демиургов" - у нас уже не получается ими не быть (к вящей радости Кейтли).
Из дневника Кейтли Бакер:
Начала изучение животного мира местных лесов. Так интересно! Правда, это интерес дилетанта. Но что ж сделаешь. До появления профессионалов еще очень и очень далеко. Что-то мне нехорошо от этой мысли. Но не потому, что человек здесь появится еще нескоро.
Гарри спросил, а как бы я отнеслась к тому, если б вдруг выяснилось, что некто инопланетный из самых что ни на есть добрых побуждений помог нам стать людьми, запустил нашу историю по ее колеям? Отвечаю, плохо бы отнеслась. Но... если знать, что без этого было б гораздо хуже - я бы смирилась, как-нибудь пережила унижение.
- Но в том-то и дело, что знать ты не можешь, - смеется Гарри.
- Судя по тому, какой была наша история, обошлось без доброго дяди-инопланетянина, - отвечаю я.
- А не скажи, - жестикулирует Гарри, - вдруг, если б не было "дяди" или же будь этот "дядя" недостаточно добрый, мы бы сейчас не звездолетом управляли, не миры исследовали, а думали, как нам вовремя заплатить церковную десятину.
- Гарри! Ну тебя.
- Да, Кейтли, кстати! Ты вот все думаешь, как бы нам вывести милых кеги из круга их привычных понятий. Вообще из круга, будь это круговое время или что-то там еще... "ментальная революция" мерещится тебе, осевое время, так ведь? Что ж, будь готова - рано ли поздно нам придется проповедовать им монотеизм. Представляешь, мы, атеисты, агностики, проповедуем монотеизм?!
- Ты это к чему? - перебиваю я.
- Да к тому, что нельзя что-то строить, заниматься вмешательством ли, невмешательством на основе полуправды и лжи! - вдруг взрывается Гарри. И тут же, дабы смягчить: - А если вдруг монотеизм, тогда тебе как богине земли и воды уже не будет места. Твои идолы будут низвергнуты. Обидно же, правда?
У кеги такое оживление, играет музыка. А ведь надо еще заняться изучением их музыки! Ничего, объем наших знаний о них постепенно растет. До праздника осталось два дня.
Из судового журнала корабля "Тейя-2М":
3 сентября 4223 года.
Я подготовил полный отчет об открытой нами планете, о проведенный мною совместно с астронавтом Кейтли Бакер экспериментах и научных исследованиях. Тем не менее я решил еще раз провести сверку ряда данных. По окончании сверки отчет в полагающейся форме будет предоставлен в НАСА.
Из дневника Кейтли Бакер:
Этот отчет Гарри. Он еще его не отправил, но как будто уже стал немного другим. То есть прежним. Я так радовалась, что здесь на планете, в мире кеги он раскрепостился, сделался... каким вот только? Более творческим? Более смелым? Более живым? И вдруг он опять деревянный. Будто залез в свою парадную форму. Зачем? Он же давно уже вырос из формы. Зачем снова подгонять себя под нее? А это он еще не выслал отчет. Что же будет, когда Земля начнет задавать ему вопросы по отчету, примется недоумевать, подозревать, не доверять... Я пыталась говорить с ним об этом, он не понял. Не захотел понять, точнее. Просила не отправлять отчет, повременить хотя бы. Он догадался - я боюсь, что по результатам отчета Земля начнет готовиться к колонизации планеты кеги. Да! он тоже не хочет этого. Но он не вправе решать здесь. Он просто должен исполнить свой долг. Я говорю о том, что здесь мы столкнулись с тем, что важнее и выше долга. Он согласен со мной. "В принципе согласен". Но он, вот именно он! не может переступить через долг.
- Хорошо! Тогда смогу я, - нажимаю на клавишу, чтобы стереть отчет. Он перехватывает мою руку, больно сжимает запястье. Я не успела стереть. Он не отпускает мою руку, сжимает сильнее. Пытаюсь вырваться, он начинает выкручивать руку. - Дерьмо! - я ударила его. В нос со всей силы. Он повалил меня на пол. Мы боремся на полу. Я пытаюсь дотянуться до лежащей на полу кобуры с бластером (упала со стола, который мы задели в борьбе), чтобы ударить Гарри по голове, тогда он ослабит хватку, упадет, сползет с меня.
Мы сидим на полу, постепенно восстанавливаем дыхание. Слава богу, что я так и не дотянулась до кобуры.
- Неужели не понимаешь, эта планетка слишком мала, чтобы Земля переехала сюда, - пытается остановить носовое кровотечение Гарри.
- Человечество будет расселяться по целому ряду экзопланет, - я пытаюсь помочь ему остановить кровь, - даже если и не покинет Землю полностью. А здесь условия для них, - меня поразило это мое "для них", - оптимальные, да что там! идеальные.
- В любом случае это будет очень и очень нескоро, - примиряюще говорит Гарри.
- Это не ответ, - обрубаю я.
- Ты что, думаешь, их загонят в какую-нибудь резервацию?! - переходит в атаку Гарри. - Все будет очень гуманно и даже более чем. И, может, даже для их же блага. А благо можно делать, как меняя их мир, так и не меняя, тут тонкая грань. Мы с тобой на ней не удержались. - Вдохновляется: - То, что мы, два рядовых астронавта, пытаемся сделать для кеги, сделает человечество усилием тысяч лучших своих специалистов. Ты понимаешь?
- Понимаю. Но не хочу.
- Тоже мне фанатка "вмешательства", демиург, называется. Вот и пойми тут, - это фальшивое бодрячество Гарри.
- Извини, я была неправа.
- То-то же.
- Какой смысл стирать твой отчет, если ты его все равно восстановишь.
- Дурочка.
- Но ты же честно признал, что тоже не хочешь переселения землян сюда. Я от тебя даже не ожидала.
До праздника остался день. Да-да, завтра праздник. Всю ночь кеги зажигают факелы, бьют в барабаны. Я не знала, что у них есть барабаны. Те праздники, что мы у них уже видели, обходились без барабанов. И эти их странные флейты. О флейтах я тоже не знала. И еще какие-то инструменты, их звучание непохоже на то, что знали мы на Земле. Сколько силы, страсти, драматизма в этой музыке. И была в ней еще какая-то уверенность кеги в собственной правоте. Мне показалось так. Гарри сказал, что такая музыка не могла появиться у людей гармоничных. В ней надрыв, который вряд ли соотносится с их жизненным опытом. Получается, мы их недооценили. Меня же музыка даже отвлекает от того, что у нас с Гарри случилось сегодня днем. Мало-помалу становится не так тягостно. Ладно, завтра праздник, и на душе станет намного легче.
Утро. Торжественная процессия кеги ведет Гарри и Кейтли от корабля к Священной горе. Праздничные наряды, счастливые лица. Кеги радуются своим богам. Кеги танцуют, выражают в танце свое счастье, саму полноту своего бытия. Музыка светлая, радостная. Кейтли впервые подумала, что не стыдно быть богом, легко и радостно быть богом. Пусть сейчас будет так. А все свои рефлексии оставим на потом. Гарри вдруг ощутил покой. Светлый такой покой слияния с кеги?! Ему не понравилось, но желания бороться в себе с этим тоже не было, во всяком случае, пока. Ему сейчас достаточно понимания ситуации. Он любит кеги, давно уже любит, а сейчас вдруг какой-то новый оттенок в этой любви. Точнее, впервые в его чувстве к ним появились оттенки. Демиург, сознающий свою вину перед объектом своих преображающих усилий? Но вина вдруг стала светлой. Впервые, да. И даже какой-то примиряющей. Здесь он не то чтобы прощает самого себя - он наткнулся на то, что выше "вины" и "раскаяния" или хотя бы не сводится к ним. И ему хорошо, то есть свободно. Свобода. И тоже впервые? Демиурги, что теперь будут не только давать кеги, но и брать у них. Брать то, что не дано им самим, таким всеведущим и всесильным здесь. Приобщиться к их гармонии, хоть сколько-то черпать из их чистоты, из самой незамутненности их бытия. Это общее чувство у Гарри и Кейтли сейчас. Только Гарри знает, что ему предстоит вглядеться в это бытие, разобраться в нем. Все это время они занимались жизнью кеги, а вот бытие... Возможно, все у него сведется к тому, что он навязчиво будет домогаться смысла бытия и упрется в извечное наше земное, человеческое, но он же не остановится, должен попробовать.
На Священной горе установлен помост. Несколько странный. "Торжественный помост", Кейтли мысленно обозначила его так. Их попросили подняться. Увидев их на помосте, толпа пришла в восторг. Они не очень сейчас понимали, что происходит, их лингвотрансформеры несовершенны, а собственных познаний в языке кеги все ж таки не хватает сейчас. Но ясно было - им радуются. Радость как форма поклонения своим богам, думает Кейтли, как способ общения с ними. Не страх перед божеством, не мольба о милости и благе, а радость, дружба с богами. Радость дружбы с богами? Такие вот сердечные отношения с божеством. А боги предлагают им равенство. Боги восхищаются ими, удивляются им. Вот и сейчас, на празднике, они откроют в кеги что-то новое. Может, придет время, и здесь возникнут религии, не похожие на земные. Эта их с Гарри общая мысль сейчас. Вот они уже и отучились от осмысления здешней реальности по аналогии с земной.
Музыка, барабаны, все танцуют, все счастливы, какая-то восходящая интонация этой радости. Жрец (какой великолепный у него наряд!) торжественно подает Гарри и Кейтси чаши. Они пьют. Новый всплеск всеобщего восторга. Вино обычное, точно такое же, какое кеги пьют в повседневности. Нет, какой-то оттенок, особый привкус все-таки есть. Такое некрепкое вино, а с него как-то вдруг поплыла голова. Впрочем, ничего страшного, переглянулись Кейтли и Гарри.
Жрецы, торжественные и благостные, подводят к помосту юношу и девушку. Они оба на голову выше обычных кеги. Красивые. И одеты в какую-то необычную одежду. Во всяком случае, Гарри и Кейтли ни разу не видели ни на ком из кеги такой. (Камера, замаскированная под амулет Кейтли, фиксирует происходящее.) Первой подводят девушку. Она поднимается на помост в окружении жрецов. Благоговение и ужас на лице, в руках большой венок. Значит, поклонение тоже будет, мелькнуло у Кейтли. Получается, она поторопилась увидеть здесь праздник задушевной дружбы с богами. Ничего, они с Гарри поработают над тем, чтобы в Вере кеги было поменьше поклонения и побольше любви. А в венок, Кейтли видит, вплетены и те цветы, что вызывают у нее аллергию. И быть увенчанной этим! Но что тут поделаешь.
Девушка положила венок к ногам Гарри и встала перед ним на колени. Непроницаемый Гарри. Кейтли невольно тянется к девушке, чтобы поднять ее. Барабанный бой. Струя крови с силой хлестнула в лицо Кейтли, залила и горло и, грудь. Жрец, отбросив ритуальный топорик, ловко подхватил голову, не дал ей упасть на помост, вложил голову девушки в руки парализованной Кейтли. Взвыли, взвизгнули флейты. Взрыв всеобщей радости.
Из судового журнала корабля "Тейя-2М":
31 декабря 4325 года.
Отмечаем с Кейтли Новый год на орбите. Голограмма Рождественской елки в углу кают-компании нашей "Тейи", поле искусственной гравитации после небольшого ремонта снова работает без перебоев. Чего еще надо?
После происшествия Кейтли требовала, молила - улететь к черту, вернуться на Землю, куда угодно. Она быстро восстановилась после шока. И с минимальной фармакологической поддержкой. Не думал, что она настолько сильная. Это я о том, что она пережила крушение своей мечты.
С орбиты мы ненавязчиво опекаем мир кеги. Так, например, совсем недавно мы предотвратили у них пандемию. Чума (аналог нашей бубонной чумы) вообще-то имела все шансы покончить с разумной жизнью на этой экзопланете. И астероид, небольшой, но его было б достаточно для планетарной катастрофы... нам удалось изменить его траекторию, мощности наших ракет и лазеров все-таки хватило.
А новые идеи и разного рода изобретения мы предлагаем через тех кеги, которых мы выбрали (пусть они, как правило, не догадываются об этом). Да, конечно, они могут не понять, исказить, перепутать. Часто бывает, что искренне переврут. Но вот то один, то другой оттолкнется от предложенного нами, и у него получится что-то свое - преобразит, воплотит, найдет не заложенный нами смысл. Помимо всего прочего, это интересно.
Из дневника Кейтли Бакер:
Долго избавлялась от этого вкуса крови во рту. Ладно, все в прошлом. Но вот сегодня на нашей кухоньке взяла кастрюльку. Не кастрюльку даже, чашу из мультиварки, до самого верха наполнена приготовленным лакомством (у нас же праздник!), так почудилось, что у меня в руках голова. Та самая.
Не столько даже мы выбираем людей для "новых идей", сколько они выбирают идеи. Это вселяет надежду. Правда, многие идеи так и остаются невыбранными. Но я научилась терпению. А такой вот нынешний Гарри мне нравится больше.
Многие из тех, кто выбрал "наши идеи", осложнили себе жизнь, не обрели счастья, некоторые даже нарвались на муки.
Благодаря нашим усилиям кеги научились тем ли иным гуманистическим словам и жестам, полюбили слова, но от ритуального каннибализма так и не отказались.
Мы с Гарри никогда не проговаривали вслух, но оба по умолчанию понимаем, что остаемся здесь навсегда. Нам нечего делать на Земле. Мне тяжело далось понимание, а через какое-то время и Гарри это принял, перестал обманывать себя. Да, бывает, мне снится мой Бостон. Но мне нечего делать на Земле.
Тот свой отчет Гарри так и не отправил. Убедил себя, что уведомит Землю, когда мы окончательно завершим нашу деятельность на орбите, иначе картина будет неполной. И искренне верит в это. Ну не может он никак без полуправды.
Юрий ЛОЙКО
КУЛИНАРНЫЕ СПОСОБНОСТИ
Зовут меня Эдди. Мой девиз: готовить, готовить и еще раз готовить для хозяев. Полагаю, они похожи на Альбину. Альбина распекает меня ежедневно: со стола не вытер вовремя, не тот вкус супа, медлителен и все такое прочее. Всякий раз в моей груди будто что-то происходит, я словно перегреваюсь. И да, безумное желание ответить злостной начальнице, но не могу: программа, видите ли, не позволяет.
Никогда не задумывался, почему я повар. Никогда. Скорее размышлял над эмоциями, чувствами, что переполняют моих "едоков" всякий раз, как их лица (Альбины) розовеют, губы расплываются в улыбке, а по щекам скатываются капельки прозрачной жидкости. Чувства. Как же их познать, не ведал я тайны. Тайна. Одна лишь тайна снова и снова двигала мной, несла на крыльях любознательности в кухню, готовить с раннего утра и до позднего вечера, корпеть над горой немытой посуды, натирать до блеска полы и выносить мусор в одно и то же время.
Тепло в груди стало чуть иным в один ничем не примечательный вечер.
- Мам, когда ты успеваешь так вкусно готовить? - Девушка, необычайно стройная и грациозная, робко ступила на выложенный плиткой пол.
Я тщательно выжимал половую тряпку. Благополучно справляясь со своей задачей, я стал памятником. Тлеющие угли разгорались ветром неожиданности до неуправляемого огня. Ее глаза были цвета зеленой яшмы, пшеничные волосы едва прикрывали шею, а лицо ее будто тщательно выведено маслом на холсте дотошно и смиренно, краска не успела высохнуть.
- Тебе нельзя сюда, Алина! - рявкнула хозяйка, махнув рукой.
Девушка ахнула и скрылась за дверью. Я отбросил тряпку и закрепил в голове план.
Весь следующий день я боролся с программой. Прошедшая ночь пролетела в книгах. Я нашел их под ржавой кроватью в моей комнатушке. На некоторых страницах встречалось слово любовь. Неужели то самое?
В рассказах разных писателей за девушками люди ухаживали подобострастно, с чувством собственного достоинства: подарки, внимание и лесть. Смесь эмоций, что и сбивало мои электронные мозги. В груди становилось теплее с каждым прочитанной строчкой. Каждое слово оседало на флешке памяти не растворяемым осадком. Ночь подошла к концу, когда книга закончилась, сборник историй о любви человеческой и такой разной. Раз я робот, раз я повар, а она человек, то и готовить я должен как человек. С чувством собственного достоинства, вложив в него сущность моего к ней отношения. Во многих историях о любви люди кушали, наполняли животы перед тем, как стать одним целым. Для чего они соединялись? И почему я перегреваюсь от одной мысли о встрече с Алиной?
Она заглянула и на следующий день, дочка хозяйки дома, где я был слугой, незаметной частью дома. Как кресло у входа, как зеркало в ванной или висевший над раковиной половник. Засмотревшись, я оглядел Алину с ног до головы, машинально моя посуду. Пушистые тапочки, платье цвета моего утреннего супа, широкий вырез на груди, тронутые улыбкой губы, подернутые грустью глаза и уложенные в пучок волосы.
- Эдди. Эдди!
Я повернулся к раковине. Осколки тарелок лежали под струей горячей воды. Напененная губка мыла пустоту. Хозяйка нависла надо мной и уперла руки в бока. Провал. Очнулся следующим утром в подвале, подключенный к розетке. Конечно, она меня отключила и заперла на десять замков с глаз долой. Я думал о ней, Алине. Снова посетила мысль, пролетая мимо и оставляя несмываемый след в металлической голове, - люди соединяли тела и души, если таковые имелись у некоторых людей, для бессмертия. Их никто не мог отключить, выбросить на свалку или отправить на переработку. Они были не одиноки и делились теплом в груди друг с другом. Я коснулся рукой своей груди, нагрев неумолимо возрастал. И все же я повар. Неплохой, судя по счастливым лицам гостей в каждые выходные. И в рассказах герои открывались перед любимым человеком с самой сильной, наилучшей стороны, чтобы обратить на себя внимание. Вот и ключик от двери, где пряталась тайна любви.
Я отключился и проник в память, стертую легкой рукой хозяйки, но сохраненную в копиях. Все рецепты, какие использовал для приготовления лучших блюд. Алина была сладкоежкой, но могла смаковать десерт весь вечер, памятуя о фигуре.
Я проглатывал содержание кулинарных журналов, книг ведущих поваров, и по ночам пробирался в комнату хозяйки, чтобы включить телевизор на кулинарном шоу. Шли месяцы, но вывести рецепт лучшего лакомства не удавалось, пока однажды ночью детали сотней рецептов не сложились в лучший. В перерывах между мытьем полов, посуды и приготовлением еды я собирал ингредиенты для пирога из кисло-сладко-мягкой начинки, тающей во рту, подобно первому снегу на лице ребенка. Коротко касался пальцами теста, вкладывая в каждое прикосновение глубину взгляда Алины. Замешивал начинку движениями рук, блестевших под люстрой кухни, представляя влагу слюны на ее губах и причмокивание после первой ложки пробуемого лакомства. Да, я готовил множество раз для нее и не только. Много, но для всех, а теперь для нее. Для нее.
Ночь ушла на приготовление теста. Вторая - на начинку, третья на обдумывание режима запекания и к утру нового дня пирог источал ароматы на столе, на месте, где завтракала Алина.
Настал час. Она спустилась вскоре после матери по круговой лестнице и порхнула за стол, ахнув и захлопав в ладоши при виде угощения. По обыкновению, я незаметно стоял у плиты и заваривал кофе. Поглядывал на Алину.
Она взяла приготовленную мной чайную ложку и погрузила ее в пирог. Она утонула в румяной перине и вышла обмазанной начинкой и с прилипшими кусочками теста. Девушка облизала ложку и на секунду замерла. Не моргая, смотрела на пирог, напротив мама намазывала пирожок маслом, ее губы бесшумно шевелились. В те секунды никого и ничего не было вокруг нас. Чайник с кофе застыл в моей руке, сам воздух стал плотным и сковал наши движения.
Моя грудь перегревалась от рождения чувства к Алине. Время шло, тянулось. Девушка взяла ложкой ощутимый кусочек и отправила его в рот. Трудно представить, какое наслаждение мог подарить тот кусок, сложно подумать электронными мозгами, какие вселенные открывались после открытия вкусовых достоинств кулинарного шедевра.
Огонь в металлической груди разжигался, поддерживал сам себя, разрастался, пока не поглотил внутренности.
- Господи, - выдохнула Алина, - о, Боже милостивый, неужели я в раю от подобного вкуса?
Ожидание отбирало последние силы и подпитывало огонь тайны любви. Но я терпел, разве не этим занимались герои произведений в книгах? Нужное время, минута, мгновение, когда любимая повернется ко мне и скажет: ничего подобного она не пробовала и не попробует до конца дней своих! Ах, Эдди, гениальный кулинар, или что-то в этом духе.
- Мама, где ты купила этот пирожок? В каком магазине, если не секрет?
Альбина пригубила чай, покосилась на мой кофейник и почтительно сказала:
- Если бы я помнила. Обычно Эдди готовит завтрак.
Вот он, миг соития, бесконечной любви и внимания.
- Как вспомнишь, скажи обязательно.
Алина спешно доела и причмокнула от наслаждения.
- Что горит? - забеспокоилась Альбина.
- Мама?
Пламя стало неуправляемым, оно поедало чайник, шкафы, стол, перекинулось на плиту и раскаленным языком лизнуло их, людей. В считанные секунды пламя любви охватило кухню. Последнее, что помню - ослепительная алая вспышка любви, пожиравшей наше соитие. В последний раз.
Денис Делендик
Тяп-ляп Вселенная
В отличие от остальных провальных вариантов эта Вселенная хоть как-то функционировала. По крайней мере она не схлопнулась через мгновение после того как появилась и не превратилась в неизвестно что с кучей бесплодных измерений. Условия задания начали выполняться.
Хорошей новостью уже являлось то, что эта Вселенная хотя бы нормально зародилась, имея потенциал к развитию. Количество предматерии оказалось достаточным и, яркая вспышка Большого взрыва получилась что надо. Теперь же требовалось правильно отмерить нужное количество межзвездного клея "Темная Материя", чтобы галактики могли нормально сформироваться и впоследствии не разлетались по Вселенной кто куда. К сожалению, порция клейкого вещества, выпавшая в пространство, неравномерно по нему распределилась.
- Вот же дряньство, - выругался ученик самой обыкновенной школы для Высших Разумов.
Пришлось постараться, чтобы получившиеся кляксы и брызги распределить более-менее равномерно. Но клея к тому же оказалось слишком много и мир начал слипаться. Из-за этого кое-где в пространстве образовались сверхмассивные черные дыры. К счастью на этот случай имелся порошковый распылитель "Темная Энергия", который тут же пошел в дело.
А ведь это была контрольная работа за год по "Вселенностроению". Делать ее приходилось находясь одному в отдельной учебной микролаборатории по моделированию Вселенных. И ни у кого из одноклассников ничего не спросишь, не подсмотришь. Межпространственный и вневременной лабораторный пузырь надежно отделял ученика от остальных учащихся, занятых выполнением аналогичного задания.
В общем, моделирование Вселенной не особо ладилось. А тут еще вдруг оказалось, что физические законы между макро- и микромиром правильно не соотносились. Где-то в расчетах явно закралась ошибка. Но на удивление пока все работало.
Наконец закончив возиться с клеем и порошковым распылителем, ученик оценивающе взглянул на результат своего труда. Вселенная по-прежнему расширялась, но уже не так быстро. По крайней мере, звезды стали удерживаться в галактиках не разлетаясь во все стороны, что уже вселяло надежду на благоприятный исход всего дела.
- Ладно, и так сойдет, - махнул рукой ученик и приступил к выполнению следующего пункта задания, - Так, что у нас дальше? А, ну да, надо же намутить жизнь.
К слову, навык "намутить жизнь" был примерно на таком же уровне, как и умение "сляпать Вселенную". Но задачей было не просто создать нечто примитивное, чем ученики занимались в начале учебного года. Каким-нибудь одноклеточным организмом вопрос не решался. Необходимо было еще и развить жизнь во что-то разумное! Так что "закатав рукава" пришлось приниматься за дело.
Первая получившаяся жизнь оказалась настолько жуткой, мерзкой и несуразной, что ученик немедленно прикончил ее, запустив к планете с окраин звездной системы первый попавшийся под руку астероид. Небесный камешек оказался внушительных размеров и, слегка не рассчитав эффект от такого столкновения ученик вместе с уничтожением жизни очень серьезно повредил и саму планету. Возиться с ее восстановлением особо не хотелось. Поэтому юный создатель Вселенной решил просто подыскать еще что-нибудь подходящее. Благо почти в любой галактике этого добра хватало.
Но дальше дела обстояли не лучшим образом. Даже учитывая предыдущие ошибки. Жизнь то не развивалась дальше колониальных одноклеточных организмов и намертво замирала на этом уровне, то все-таки получалось нечто многоклеточное, но так и не заимевшее даже простейшей дифференциации тканей. А то и вовсе выходил бессмысленный бульон из органики.
В итоге после примерно ста сорока восьми миллиардов попыток все получилось! Жизнь на третьей планете в звездной системе желтого карлика на периферии одной из многочисленных спиральных галактик не только нормально зародилась, но и стала приобретать удовлетворяющие условиям задачи формы. Ученик облегченно выдохнул, поскольку количество попыток, которыми наделялись учащиеся для выполнения контрольного задания, было ограниченным. Еще около двадцати семи миллиардов попыток и в случае провала - с позором на пересдачу!
Пока что все шло хорошо. Однако на этом трудности не заканчивались. Теперь, в процессе развития жизни, на определенных этапах предстояло устраивать серию больших и мелких катастроф, проверяя эту жизнь на прочность. Все результаты автоматически фиксировались в отчете выполнения задания.
И вот тут действовало одно интересное правило. Чем более мощной была катастрофа, при которой выживали организмы, населяющие планету, тем больший оценочный бал за это давался. Еще раз взглянув на тяп-ляп сделанную Вселенную, ученик пошел на риск. После несколько пробных катастроф, последующая катастрофа с вымиранием получилась что надо. Более девяноста процентов видов было стерто с лица планеты.
Спустя какие-то жалкие миллионы лет жизнь снова буйно расцвела на планете. Дальше все шло относительно неплохо. Появился даже претендент из группы ящеров на роль предка будущего разумного существа и хозяина планеты. Этот экземпляр имел четыре конечности. Задние служили для ходьбы, а передние могли использоваться для различных хватательных манипуляций. Сказать по правде ученик просто восторгался ящерами со всех их разнообразием. Особенно ему нравились динозавры. Это его и сгубило. Увлеченно любуясь то одной, то другой группой пресмыкающихся, ученик проворонил момент и климатических колебаний, и довольно серьезных изменений в биоте, неуклонно ведущих к постепенному вымиранию видов. А тут еще к планете подошел невесть откуда взявшийся больших размеров астероид и со всей дури шмякнулся о ее поверхность.
- Ах ты гад! - ученика буквально трясло от негодования. Он зашел уже слишком далеко, чтобы просто так потерять свой проект.
Несмотря на подкравшуюся неприятность, жизнь на планете продолжалась. Однако, к большому огорчению, пришлось распрощаться с мыслью о создании разумного существа из динозавра. Надо было переключаться на кого-нибудь другого. Среди прочих существ по суши ползали малозаметные неприглядные зверушки.
- Ох... И что это у нас тут такое? - ученик недоверчиво смотрел на мелких млекопитающих, на которых раньше не обращал никакого внимания.
Эти существа, в отличие от огромных ящеров с их устрашающими зубами, рогами, костяной броней, мощными ногами, хвостами, длиннющими шеями и прочим, выглядели куда более скромно. Словно какие-то замухрышки среди наземной биоты. Но пораскинув мозгами, ученик пришел к мысли, что млекопитающие были не безнадежны. А дальше завертелся новый этап в развитии и становлении планетарной биоты. Из всех прочих животных выделились приматы. Еще немного времени и вот на сцене жизни человек разумный!
Теперь осталось подвести разумного примата к определенному уровню интеллектуального развития, а затем, выбрав один из полагающихся бонусов для тех, кто добрался до этого этапа задания, оставить своих разумных существ самостоятельно развиваться без вмешательств извне.
Воспользовавшись единоразовой бонусной функцией защиты планеты от серьезных катастроф, ученик поместил Вселенную в закрытую временную камеру. Там он оставил людей произвольно "вариться в собственном соку" согласно автоматически выставленному таймеру.
Уже спустя мгновение ученик доставал из временной камеры доведенное до готовности задание. Первым делом он посмотрел на результат самостоятельного развития человечества и в тот же миг взвыл от негодования. Какое-то время условия задания худо-бедно удовлетворялись. Но потом что-то пошло не так. На протяжении отпущенного времени на самостоятельное развитие люди активно развлекали себя военными походами, инквизицией, пытками, набегами с разорениями соседних земель, спорами из-за всего чего попало с последующим кровопролитием и многим чем еще таким же "веселым и занимательным". Наконец человечество серьезно взялось за ум. Оно даже смогло посмотреть через телескопы на звезды и далекие галактики, полетать вокруг своей планеты и опустить роботов на ближайшие космические тела. Однако этого было катастрофически мало! Уровень развития разумных существ должен был быть куда выше. По плану они уже должны были прийти в гармоничное сосуществование со своей планетой и покорять новые миры за пределами своей звездной системы!
- Вы чего творите, а?! - задыхаясь от отчаяния, просипел ученик не своим голосом.
Чуть ли не плача он смотрел на свое свежеиспеченное творение. Но ничего изменить уже было нельзя. Задание считалось выполненным и теперь оставалось только сдать то, что имелось.
Под строгим взглядом учителя ученик стоял и в буквальном смысле горел от стыда. Жаркое пламя окутывало его с головы до ног. Рассматривая модель Вселенной, учитель брезгливо вращал ее в руках, недовольно качал головой и, морща нос, время от времени издавал неодобрительные возгласы: "Ох, а это что еще за нелепость?", "Аккуратность, конечно, оставляет желать лучшего", "Ой, ну как же так?", "Да уж, печально ...".
Затем учитель замолчал и наконец, после длительной паузы, показавшейся ученику вечностью, выдал свой вердикт:
- Никуда не годится! Однозначно на пересдачу!
Внутри все упало и, под тихое хихиканье отличников нерадивый ученик покинул кабинет.
- Гадкие людишки, - злился ученик на разумных существ, живших на третьей от Солнца планете.
Поникнув головой, он медленно брел домой и уже собирался прямо по дороге прихлопнуть свою тяп-ляп получившуюся Вселенную. Но в последний момент пожалел. Ведь это было его первое самостоятельное и можно сказать полноценное творение. Пусть и, мягко говоря, не самое лучшее и уж явно далекое от какого-либо совершенства из каталога примерных работ. Но зато его. На мгновение люди показались ему не такими уж и плохими. Была в них тяга к знаниям и к постижению неизведанного. Они чувствовали, мечтали, творили. Конечно, истин мироздания им пока еще не понять. Да что уж тут говорить! Даже до управления своей звездной системой им было еще так далеко. Но быть может однажды их далекие потомки все-таки смогут к этому приблизиться.
Ученик еще раз посмотрел на то, что создал, но на этот раз уже как-то по-доброму. Своей взбалмошностью и некоторой неуклюжестью люди напоминали ему его же самого. И это не удивительно, поскольку в каждом из них была заключена частичка своего создателя. Повертев в руке забракованный учителем проект, ученик улыбнулся и спрятал Вселенную за пазуху.
- Так уж и быть, живите.
В конце концов, это было его творение, а он его творец. Как-никак, а для этой Вселенной он самый настоящий Высший Разум!
Евгений Добрушин
Машина Счастья
Они были очень молоды. Их любовь была искренней, бескорыстной и чистой, такой, какой она бывает в шестнадцать лет. Они не думали ни о будущем, ни о прошлом, а жили сегодняшним днем, наслаждаясь друг другом и даря друг другу свою любовь без остатка, без компромисса, безоглядно выпивая эту чашу до дна.
Маленькая сибирская деревушка, затерянная в дикой глуши, вдали от цивилизации, без электричества и водопровода, где воду брали в колодце и ложились спать, с заходом солнца...
Его звали Иван. Классическое русское имя, вполне обычное для этих мест. А она звалась Надеждой. Наденька, Надюша - так ласково называл ее суженый...
В их деревне было всего десять дворов, да и то, два из них пустовали последние пять лет - деревня медленно вымирала. Ваня и Надя - последние дети, народившиеся там. Поэтому, когда девушка забеременела, никто ее не осуждал, что, мол, невенчанная. Главное, появилась надежда, что Елкино будет жить! Кое-как сыграли свадьбу, и молодожены поселились в одной из пустовавших изб.
А по весне молодая разродилась мальчиком. Но вот беда - померла Наденька. В тот же день и померла. На сотни верст вокруг - ни больницы, ни врача - спасать некому.
Остался Ваня в семнадцать лет вдовцом...
Родители помогали, как могли, растить малыша Андрейку. Но тяжко было парню поначалу. Хотя здоровья он был крепкого, да и руки росли из нужного места - вел хозяйство исправно, за мальцом следил как надо. Горевал, конечно, по почившей жене, но не запил, не сломался.
Родители невесты в качестве приданного подарили молодоженам корову, родители жениха - коня, козу и двух поросят, и остальные сельчане: кто - цыплят, кто - щенка, кто - семян картошки на посев.
Вот и было чем заняться Ване - корову и козу доить он умел с малолетства, как ухаживать за цыплятами и поросятами тоже знал, и сено косить умел, и по плотницкому делу - с какой стороны рубанок брать.
Так и жил.
Шли годы. Андрюша подрастал, вот уже и говорить начал. Смышленый парень рос! Вся деревня в нем души не чаяла!
А вот Ваня все грустил...
Чтобы прогнать тоску, уходил с головой в работу - уже и кровлю починил, и забор новый смастерил, скамейки, сад привел в порядок, огород, да и в поле работы хватало. Отец коня подарил - было на чем пахать.
Только Наденька его все никак у него из головы не шла!
Каждую ночь снилась!..
А последнее время странные какие-то сны у него пошли: толкует ему она о какой-то машине чудесной. Мол, сделай машину эту, и все тут! Говорит, "Машина Счастья". Если сделать ее без единого гвоздя, придет счастье большое и прекрасное.
Ваня сперва не поверил ей. Ну, какая машина может быть из дерева? Но Надя так убежденно говорила, будто ей на Том Свете истина великая открылась. И показывает ему чертежи этой машины...
Он и понятия-то никогда не имел обо всех этих изометриях с аксонометриями, а она ему все так подробно разъяснила, что он подумал: не иначе, как правда это!
Парень и грамоте не шибко обучен, а тут целая наука!
В ближайший город можно только зимой добраться, когда все болота и реки замерзали. А так дороги нет. Вся деревня натуральным хозяйством жила да охотой. Ваня тоже был неплохой охотник, но патроны берег, зря дичь, ради забавы, не стрелял.
Только в городе можно обменять шкурки соболей да куниц на книги, из которых он бы эту всю науку узнал.
Но, вроде, как он понимать стал свою жену. И чертежи эти, проснувшись, у себя во дворе на песке чертил. А потом и за машину взялся.
Односельчане заметили, что что-то мастерит Ваня по вечерам диковинное, что-то на земле чертит, измеряет, выпиливает...
Решили, не иначе, парень умом тронулся. Пытались его расспросить, мол, что мастеришь-то? А он молчит. Только улыбается, так, загадочно...
К зиме машина была готова. Осталось ее только запустить.
Стояла эта диковинная конструкция у него в сарае, а Ваня все ходил вокруг нее да руки потирал от удовольствия...
А уже морозы первые ударили. Снег пошел.
Когда все заледенело, Ваня собрался, взял лыжи, санки, мешок с соболиными шкурками и отправился в город. Путь был долгим. Шел несколько дней. Ночевал прямо на снегу, поставив палатку и разведя костер. В городе обменял шкурки на патроны к ружью, кое-какой инструмент и - главное - японские электронные часы-будильник на батарейках.
Еще через несколько дней вернулся домой...
Запуск машины Надя назначила на Новый Год - на полночь, с 31 декабря на 1 января. Для этого и нужны были часы. Это японское изделие показывало не только время, но и дату, и день недели, а также температуру воздуха, влажность и атмосферное давление.
В назначенное время, Ваня пришел в свой сарай, зажег там фонарь и, когда часы пикнули полночь, стал крутить главное колесо "машины счастья".
Механизм поддавался тяжело, скрипел и шипел, но колеса закрутились, шестеренки зацепились, рычаги заходили ходуном, и вся махина пришла в движение...
Тут-то и произошло чудо...
Сначала Ваня услышал музыку.
Сперва - тихо, потом все громче - нежные переливы, будто журчит небесный ручей, играя со светом и воздухом.
Космическая симфония шла отовсюду - то ли со звездного неба, проглядывавшего сквозь дыру в потолке сарая, то ли из тайги, окружавшей деревню, или, быть может, это пел ветер в щелях дверей и окон?
И тут прямо рядом с машиной, в месте, на которое как бы указывали деревянные "антенны" системы, загорелся маленький огненный шарик...
"Вот они, чудеса, о которых говорила Надя!" - думал Ваня, все сильнее и сильнее раскручивая тяжелый деревянный маховик.
А огненный шарик рос, рос, музыка звучала все громче...
И он услышал голос...
Родной такой голос...
- Не останавливайся, Ванечка! Крути, родной, машину! Крути! Я иду к тебе!
И он крутил, крутил это колесо!
Руки гудят от напряжения, от такой работы парень разгорячился, вот он уже и шубу сбросил. От него пар идет, дыхание тяжелое, но сильное, ногами уперся в мерзлый, бревенчатый настил сарая, валенки срываются, проскальзывают по ледяному насту, но Ваня не сдается!
- Я иду к тебе! Не останавливайся! Крути, милый, машину!
И вот, огненный шар вырос с человеческий рост и... лопнул!
А в центре него стояла нагая, юная, живая и здоровая Наденька! Его Наденька!
- Здравствуй, милый! Я вернулась!
А Ваня продолжал крутить колесо, все еще не веря в свое счастье... Он так боялся, что это видение исчезнет!
- Да, хватит крутить машину-то! Ваня! Я с тобой уже!
И только когда она подошла к нему, нежно обняла и поцеловала, он понял, что это не видение, не сон, не наваждение, а на самом деле!
- Надя? Вернулась?! С Того Света?!.. - парень был в шоке.
- Я это, я! Вернулась я к тебе! В раю побывала и вернулась! Так все было и задумано, дорогой! - сказала, улыбаясь, воскресшая. - Так и работает эта Машина Счастья! Мне про нее сам Бог рассказал!
- Милая, это не сон?..
- Ну, какой уж сон-то?!.. Дай мне шубу!.. Мне холодно! А то снова помру...
- Да, да, конечно! Извини! Вот, надень!..
- Господь мне дал добро на этот опыт, потому что мы с тобой, Ваня, самые сильные возлюбленные на планете!
- Да ну?
- Да, мой милый! Никто так не любил никогда друг друга, как мы с тобой...
- Господи! Вот счастье-то какое! - у Ивана аж руки тряслись.
Он быстро укутал жену в свою шубу, потом подхватил на руки и понес в теплую избу.
А там уже их ждал сыночек - Андрюша. Радости-то было, когда мать увидела впервые вживую свое дитя! - до этого только с того света могла наблюдать, как рос ее сын. Часа два они праздновали встречу, а потом, когда Андрюша счастливый заснул у себя в кроватке, Иван и Надежда остались вдвоем...
Ох, и любили они друг друга всю оставшуюся ночь! Только под утро угомонились и заснули в обнимку на печи. И только к полудню их разбудили крики соседей.
- Эй, Иван! Открывай! Что у тебя ночью было-то? Открывай, говорю!
Иван спросонья даже не понял сперва - что к чему. Но потом быстро оделся и открыл дверь.
На пороге стоял Николай - сосед, а позади него - чуть ли не вся деревня.
- Чего шумите-то? - спросил Иван, увидев односельчан.
- Ты чего там колдовал ночью в сарае?! - грозно и, в то же время, с неподдельным страхом, спросил сосед.
- Чего, чего... А того! Жена моя с Того Света вернулась!
- Кто?!
- Жена! Надежда! Спит, вот, у меня.
- Ты что, парень, совсем умом тронулся?.. - Коля аж побледнел.
- Здравствуй, Николай Сергеевич! - в дверях появилась Надя. Она уже успела проснуться, одеться и накинуть на себя шубку. - Вот, вернулась я к вам... Ваня меня вернул... Своей любовью, памятью и трудом...
Увидев покойницу живой и невредимой, все, как по приказу, пали на колени и стали креститься. Шапки поснимали, и легкий зимний ветерок стал морозно трепать их поседевшие вихры.
- Ой, да ладно вам молиться! - успокаивала односельчан воскресшая. - Это все не чудо - это машина Ванина. Он ее по моей указке создал. Я к нему во сне приходила и чертежи показывала. Это скоро всей науке известно будет!
- Свят, свят, свят! - шептали старики и старухи. - Чур меня, чур! Спаси, Иисусе, и сохрани! Не дай войти в искушение!
- Да нет там никакого Иисуса! - сказала Надя. - Я вам точно говорю: враки это все! Бог он совсем другой, не такой, как люди его представляют!
- А ты и Бога видела?! - в ужасе спросил кто-то.
- А как же! И видела, и слышала, и общалась с ним. Он очень умный. И не злой. Не такой, как в ваших книгах написано.
- Да она ведьма! Она из Ада к нам пришла!
- Точно, из Ада! Это ее дьявол к нам послал!
Толпа ринулась в дом...
Ну, куда Ване было справиться с ними...
В ход пошли топоры, ножи...
Дом Ивана и Надежды горел всю следующую ночь. Вместе с ним горел и сарай с деревянной Машиной Счастья. Не пожалели и Андрейку. А больше всех усердствовали родители молодых - чтобы гнев сельчан на них самих не перекинулся.
На следующий день на том месте остались лишь одни тлеющие угли...
Ефим ГАММЕР
ИЗ БЕЙРУТА С ОКАЗИЕЙ
Осколок снаряда от Эр-Пи-Джи, советского производства, торчит в железном боку автобуса. Он прошел слева направо - через оконное стекло - в спину. И вышел из груди, чтобы облить кровью его автомат, лежащий на коленях.
Моисей впал в кому, не успев подумать о смерти. Не успев даже в мыслях передать привет матери, жене, дочке. Впал в кому и, отвергнув боли и тяжбы минувшей жизни, парил над Добром и Злом - теми понятиями, которыми из века в век кормится человечество. Пока, в разрыве времен, не приступает к пожиранию единоутробных братьев.
Моисей умер...
Его автомат М-16 покоился на кожаном сидении автобуса - так и не высадил в отместку ни одной пули.
Группа иностранных корреспондентов - эти Хоу, Дитрихи, Смиты, коих он вынужден был сопровождать от Цора до Бейрута, услышав скрежет железа, отвели глаза от запредельной синевы ливанского неба, и теперь с ужасом смотрели на него, военного корреспондента радио "Голос Израиля".
Его мама Рива, лежащая на операционном столе в ашкелонской городской больнице, осознала смерть сына шестым чувством и не позволила себе мирно скончаться под ножом хирурга.
Кому, как не ей, хоронить Моисея на военном кладбище?
Из тысячи болей выбирают одну.
Кровь не стынет в поджилках, когда ноет сердце.
Кого убивают первым, если приспело время войны?
Первым убивают Ее сына.
Ривин сын Моисей, сын Моисея и внук Моисея, нареченного в честь Моисея, выведшего евреев из египетского плена, погиб от шального осколка на выезде из Бейрута, так и не успев поспеть в Ашкелон к началу операции.
Рива, мать Моисея и дочь Моисея, нареченного в честь Моисея, выведшего евреев из египетского плена, из тысячи болей выбрала одну - смерть сына.
Его смерть она ощутила внезапно, на операционном столе, за мгновение до того, как уснула под наркозом.
Рива очнулась в палате от приступов тошноты. Тело ее содрогалось в спазмах. Старая женщина чувствовала ноющие покалывания в груди, терзаемой куском стали, поразившей ее сына.
Хаим, племянник Ривы, обретший это имя, означающее на иврите - жизнь, в честь дарованной ему жизни в гетто, чуть ли не силком тащил к ее кровати дежурную медсестру. А та негодующе дергала острыми, как вешалка, плечами и отбивалась скороговоркой:
- Все с ней будет хорошо! А рвота... Без рвоты не отойдешь от наркоза.
- Сделайте что-нибудь! - кричал, не слыша девушки, Хаим.
И дежурная медсестра сделала "что-то", лишь бы "что-нибудь" сделать: сменила на Риве белье.
- Хватит орать! - сказала она Хаиму, сделав "что-то". И вышла в коридор - плечики вразлет и покачивается, будто худоба-манекенщица от сквозняка.
- Ей плохо! - вдогонку плечикам крикнул Хаим.
- А кому хорошо? - отозвалось из глубины коридора.
Рива булькала горлом, подбирая руки к груди.
- Оставь эту девчонку, Хаим. Она права: кому сейчас хорошо? Идет война, а она... они бастуют. Объявили голодовку на нашу голову. Это надо же, бастуют...
- Но ведь она... Она дежурная!
- Помолчи, Хаим. Мой язык к смерти прилип. Трудно говорить. Закажи памятник.
- Рива, что с тобой? Да ты! Тебе до ста двадцати, и без всякой ржавчины!
- Памятник, Хаим! И беги в родильное отделение. Я чувствую... Хая... Я чувствую... там... с внуком моим... с Моисейчиком... плохо. Не разродится она.
- Рива, да что с тобой впрямь? Каким Моисейчиком? Мы же договорились! Если мальчик, назовем его Давидиком, по моему деду.
- Я знаю, что говорю. Хаим. Беги! Мне... мне...
Рива прикрыла ладонью рот. Но поздно. Ее вновь затрясло. Она выгнулась, так и не отвернувшись от племянника. Хаим выскочил из палаты, пугливым взором отметив, как сквозь ее пепельные пальцы бьют желтые струйки.
"Боже!" - прошептал в коридоре. Выхватил из брючного кармана, не вытаскивая пачки, сигарету. Попросил огонька у проходящего мимо солдата с "Узи" на плече.
- Откуда?
- Из Ливана.
Прикурив, спросил:
- А что у тебя?
- Сын! Сын у меня!
- Так скоро?
- Что? - не понял солдат.
- Да, нет! Я просто так...
Моисей был счастливый отец...
У него была дочка, шести лет. А сейчас, появился и сын.
В этот раз он очень хотел сына - с той же силой хотения, как в прошлый раз, когда очень хотел дочку.
Дочку назвали Басей, по имени сестры его матери, убитой гитлеровцами в концлагере. А сейчас ему нужен был сын, чтобы назвать его Давидом, по имени деда, растерзанного заживо немецкими овчарками после неудачного побега к партизанам.
Но он уже знал: имя малышу теперь - Моисей, в честь него. Все согласно еврейской традиции.
Моисею не терпелось перенестись к своему младенцу, пускающему изо рта первые пузыри жизни. Но догадывался: за ним присматривает Хая... Язык не поворачивается произнести слово - "вдова".
Чего их беспокоить?
И он перенесся, раз выпала такая оказия, в Кирьят-Гат - за десять километров от Ашкелона. К милашке - дочушке Басеньке, за которой обязалась присматривать соседка Алия Израйлевна.
Алия Израйлевна смотрела телевизор и громко цокала языком, сопереживая происходящему.
На черно-белом экране просторного, как холодильник, ящика демонстрировали врачей ашкелонской городской больницы, учинивших забастовочные санкции с последующей голодовкой медицинского персонала.
Басеньке пора спать. Но она предпочитала другое занятие. В ванне, под теплым душем, отмывала от серой пыли походный "Репортер" Моисея, который обычно висел на его плече, когда он отправлялся в командировку.
Изнемогая, "маг" вел голосом ее папы какой-то путевой репортаж. Басенька, в ожидании своих слов, записанных некогда на пленку, била по клавишам, будто она за роялем.
Наконец дождалась.
- Я слон! Я слон! - раздалось из магнитофона.
Басенька радостно захохотала.
В коридоре, отгороженном ширмами от больных, тихо бастовали врачи. Они сгрудились у телевизора, слушали последние, касающиеся их голодовки известия и умиротворенно вздыхали.
Коридор, отгороженный ширмами, связывал хирургическое отделение с родильным.
Хаим рванулся было по нему, хотя и опасался: остановят!
Нет, его не остановили. И не потому, что в эти минуты стрекотали камеры телевизионщиков. Его не остановили потому, что белые халаты делали вид, будто ничего экстраординарного в лечебном заведении не происходит. Они видели лишь телевизор, а в нем себя - голодающих перед телеоператорами из разных стран мира. И старались не замечать Хаю, дорвавшуюся почти до самого телевизора с ребенком на руках, но так и не втиснувшуюся в кадр.
- Доктор! Доктор! - шептала она, протягивая ребенка врачу. - Смотрите! С ним все в порядке? Он не подает голоса!
- Минутку! - сказал врач. - Потерпите немного. С ним все будет в порядке. А у нас санкции.
Он повернулся на стуле, уставился в экран зазывного ящика, в лицо своего коллеги, профсоюзного беса, бесстрастно излагающего требования забастовочного комитета.
- Доктор! - вспыхнула Хая.
- Потерпите немного. Голос у него прорежется, - бесстрастно ответил врач.
Автомат Моисея лежал на коленях под его безвольными руками.
В далеком Бейруте.
Его тело, поникнув, подрагивало на мягком автобусном сиденье.
В далеком Бейруте.
Но дух его метался по Ашкелонской больнице, от Хаи к врачу, от врача к маме Риве, от мамы Ривы к двоюродному брату Хаиму.
Хая бросилась к телефону-автомату.
Моисей подставил руки. Но так и не смог принять даже на мгновение младенца, чтобы ей было легче набирать на ускользающем от пальца диске заветные цифры.
- Алло! Алло! - скороговоркой произносила Хая. - Скорая помощь? Скорая, скорей, сюда! Адрес? Ах, да - адрес! Записывайте! Ашкелонская городская больница! Родильное отделение!
Опрокинутое небо, и не знаешь, как остановить пространство. Оно все движется, движется... Сквозь время. И завораживает душу. Казалось бы, смерть, а поди ж ты... Все живое, разве что небо опрокинутое, и оно под ногами, а не над головой. Впрочем, и это не проблема. Научиться ходить по облакам - дело плевое, было бы желание. К тому же, это куда одухотвореннее, чем бацать ногами по земле, тем более, что ее называют матушкой. И ощущение - божественное, не зря ведь сделан по образу и подобию Всемогущего Господа. И сам готов воспринимать себя всемогущим: раззудись плечо, размахнись рука.
Но что? Что такое? Липкие пальцы тянутся из небытия, но не затем, чтобы погладить, приласкать, а нет, совсем наоборот, отщипнуть.
Чего отщипнуть?
Чай, не торт, не конфета. А-а... души моей отщипнуть с ноготок, чтобы выявиться из беспамятства, вочеловечиться хоть на минуту-другую, иначе не представиться, не объяснить свои хулиганские, либо безумные действия.
А что? Предоставим ему такую возможность?
Ну, объясняйся уже, господин преждевременец, а то в морду дам! И не цепляйся больше пальцами. Знаем-догадываемся о твоих поползновениях змеиной породы! Однако окстись, стервец-леденец! Душа моя, и никакой дележки!
А вот и не правда моя, как выясняется, дай только свободу слова привязчивому незнакомцу почти неразличимой наружности. Душа, видишь ли, и его тоже. Но не сегодняшнего раскроя, а позавчерашнего, скажем так, ибо точной хронологией и он не располагает, так как в пору его жизни-смерти и календарь был другим, и понятия о добре и зле отличались от сегодняшних. Да и вообще, не понимали, зачем человеку душа. Впрочем, а сейчас? Действительно, для чего человеку душа?
Чтобы мучила совесть за всякие скверные поступки? Чтобы страдать от неразделенной любви? Чтобы переживать из-за несбывшихся желаний?
Кому нужна такая душа? Зачем она привязалась к человеку и не отпускает до смерти?
А вот, если подумать, что у этой вечной контролерши нашего внутреннего мира, имеется своего рода ДНК, как у физического тела, тогда вмиг многое становится понятным. И реинкарнации, и загробные путешествия, и перенесение земной информации в божественный источник всех знаний.
Вот-вот, реаинкарнация, это - прежде всего по сложившейся ситуации. Почему? Да по той простой причине, что незнакомец считает себя претендентом на владение моей душой. И поясняет, как неучу: в незапамятном 1812-ом он живот положил на алтарь отечества, проще говоря, погиб в разгар Бородинской битвы, защищая от французов русскую землю. Не пожил, как следует. Не прочувствовал радостей и печалей, дерево не посадил, ребенка не родил, ни дома у него, ни семьи - лишь плац для шагистики, казарма для отсыпа и поле боя для раздвоения личности, когда грудь в крестах, а голова в кустах.
Мы приходим с рождением в жизнь, уже сделанную для нас предварительно. И движемся по ней закодировано, как по течению волны, поднятой нашими родителями. При этом сознаем: есть право выбора. Им пользуемся интуитивно, но с пользой для себя или нет, не осознаем по-настоящему до конца жизни. И лишь на смертном одре, просматривая фильм о собственной жизни, делаем выводы. Чаще всего, они не утешительны, что и приводит к новому рождению.
Незнакомец, покусившийся на мою бессмертную душу, этим и козырнул. Мол, сознание привело его на том свете к новому рождению. И он уродился во мне. Спасибочки, но больно мне нужно такое прямое родство. Вернее, и не родство, а черт его знает - что! Поди, чувак и читать не умеет, и в математики не превозмог таблицы умножения, а лезет быть мною. Должно же быть какое-то промежуточное звено, допустим, из двадцатого века. А то прикиньте, что получится, когда на вечере поэзии его попросят прочитать свои новые стихи. Он и о старых, от Лермонтова, типа "скажи-ка дядя, ведь не даром Москва, спаленная пожаром, французам отдана", понятия не имеет. А о новых, притом моих... "Ее красы убийственная сила его с нетрезвых ног сносила". Ха-ха! Родственничек! Не по месту, и не ко времени. Да и по талантам не ровня. А уж по познаниям... Кстати, у меня не доморощенные, а из надежного источника - родом из самых современных научных гипотез. Например? Чего далеко ходить. Раз-два-три, и пожалуйста: ученые пришли к выводу, что при объединении теории относительности Эйнштейна и квантовой физики, пропадает понятие времени. Его просто-напросто не существует.
Вот оно что!
И, значит, не надо думать о завтрашнем дне. А ведь на этом - мыслях о завтрашнем дне - построена вся человеческая жизнь, направляемая от зарплаты до зарплаты к светлому будущему.
Но если нет времени, то и будущее - светлое, либо не очень - тоже под вопросом.
И вопрос не только в рассветах и закатах, повышении интеллекта, прибавки к жалованью. Куда как более значимый. Если не думать о завтрашнем дне, если не нацеливаться в будущее, а жить только сиюминутным, то...
Да-да, снисходит подобно наитию, подсказка свыше: так живут младшие братья ваши, именуемые животными. А вы ведь...
Задумаешься тут. Но нет, не задумаешься, все недосуг, времени ни на что нет. И жизни, видимо, тоже, когда она вне времени.
Ау! Где часы-ходики? Слава Богу, еще не отказали. Сколько натикало? Ага! Без пяти минут 12. Ох, еще пяток минут, и наступит спасительная полночь, знаменующая начало завтрашнего дня.
Полночь спасительная. Полночь знаменующая. Тик-так, тик-так, и вот она, полночь-выручалочка. И впрямь - спасительная, и впрямь знаменующая. А выявляется не в хриплом голосе кутузовской гвардии гренадера, а в узнаваемом песенном разливе, музыка народная, слова Демьяна Бедного: "Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты. В Красной армии штыки чай найдутся. Без тебя большевики обойдутся".
Но не обошлись, видимо, дали в руки трехлинейку - режь, коли, убивай! А супротивники-беляки винтовку отобрали, по шее накостыляли и заодно вынули душу, чтобы она, как перелетная птица, упорхнула ко мне. Так что... головоломка. На поверке выходит, что Кутузовский гренадер должен требовать возмещения души у юного красноармейца Ваньки, а не у меня. Но ведь Ванька тоже не дурак, фигу гренадеру, и в обход предшественника, рванет ко мне. Дай ему душу, иначе и без моего согласия душу вытрясет. А она и без того еле держится в теле. Хотя попробуем сообразить... В каком теле? Тела ведь нет в наличии. А что есть? Облака, да, присутствуют. Небо, да, под ногами, правда, в опрокинутом виде. Солнышко? На месте. Лучиками постреливает, теплом пригревает. А тело? Если взглядом скользнуть вдоль по солнечному лучику, прямиком к нему и выйдешь: правда, маленькое оно, крохотное, одним словом, новорожденное.
И? Ну да! Да-да-да!
Человек родился! Возрадуйтесь, люди, и несите подарки!
А чем же одарить новорожденного, если не своей душой?
И одарил.
Душа ведь - штука вечная, поносил и будя. Да к тому же приставучие кандидаты на обладание ею тут же умахнут из своей назойливости куда подальше на тот свет.
Влади Смолович
Кот Мороз
Мартин разразился проклятиями. Адреналин требовал выхода, и он понял, что если останется в помещении, то непременно что-нибудь разобьет. В первую очередь, рацию. Выскочил наружу, на мороз и снег, и там попытался отвести душу.
Ему говорили, что всего на неделю. А потом прилетит вертолет и заберет его домой. Но через неделю началась пурга, и вертолет не прилетел. Он добросовестно ждал, особо не беспокоясь о будущем. Еды на станции было навалом - на месяц хватит, а то и больше.
Но пурга никак не хотела кончаться. Вскоре стало ясно, что месяц - это не так уж много. А жить во время пурги в этом вагончике гораздо тяжелее, чем это представлялось. Огонь в чугунной печке еле теплился. Если топить по-настоящему, сожжешь запас дров за неделю, когда же удастся выйти в поход за новыми вязанками хвороста, не известно. Из-за пурги видимость упала до десятка метров, и страх заблудиться, не найти дорогу назад, к вагончику, удержал бы даже отчаянного. Мартин натягивал на себя всю теплую одежду, что была у него, и ждал. Многослойные стены хорошо удерживали тепло, и даже утром, когда печь остывала, температура в вагончике была плюсовой. Чтобы согреться временами выскакивал наружу и чистил снег- чтобы не оказаться погребенным под сугробами. Пару раз пурга стихала на непродолжительное время, и тогда он бежал за хворостом в расположенный поблизости лесок.
Позавчера ему сообщили, что пурга уходит, и он решился на обстоятельный поход в лес.
Назад он тащил на спине такую вязанку хвороста, что лошади, очутись они тут, смотрели бы на него удивлением. Еще больше они удивились бы, когда он сразу отправился за второй вязанкой. А после небольшого перерыва - и за третьей.
Через час в вагончике была такая теплынь, что Мартин, сбросив свитера и комбинезоны, наслаждался появившимся комфортом.
Вчерашний день прошел под знаменем подготовки к отъезду. Собирал вещи, проверял аппаратуру, наводил порядок.
С рассветом, а рассветало на этой широте в девять утра, он вышел на ослепительно белый снег - солнце возвращало не доданное за две недели- и мысленно попрощался с пригорком, на котором стоял вагончик, с сопками на севере и с лесом на юге. Затем взялся за лопату и начал расчищать вертолетную площадку.
К десяти утра вернулся - ежедневный сеанс связи.
Он сразу обратил внимание, что у диспетчера какой-то виноватый голос. Словно просил извинения, еще не сказав, за что. А потом...
Вертолет не прилетит. Не сегодня, ни завтра. Сломался. Нужно какую-то детальку поменять, но на аэродромчике ее нет. Послезавтра Новый Год - доставить не успеют, все заняты подготовкой. Да, да, заказ на контроле, как только, так сразу! Но... Как у него с продовольствием? На неделю хватит?
Так что не стоит удивляться тому, что Мартин выскочил из вагончика с проклятиями на устах. Слава богу, его слова не долетали до ушей тех, кому адресовались, а снег умел хранить тайны.
Ругательства не помешали Мартину бросить мимолетный взгляд на что-то черное, появившееся на снегу, и он осекся на полуслове.
На снегу сидел кот черно-белого окраса и озадаченно смотрел на Мартина.
Откуда он взялся?
Мартин присмотрелся. Цепочка следов шла из леса. Снег был рыхлый, глубокий, и коту пришлось добираться до него прыжками, временами погружаясь в снег с головой. Мартин тут же отдал должное мужеству кота, решившемуся на столь тяжкое путешествие. Некоторое время он зачарованно смотрел на кота - словно на невиданное природное чудо, открывшееся ему, а затем несмело позвал:
- Кис-кис.
Дважды повторять не пришлось. В несколько прыжков, во время которых зверек погружался в снег с головой, кот оказался около него. Мартин наклонился и взял кота на руки.
Спустя несколько минут кот деловито осматривал и обнюхивал вагончик, а Мартин рассуждал вслух, обращаясь к коту, но без ожидания ответа.
- Откуда же ты взялся? Чистый, ухоженный - словно из дома. И не худой. Чем же ты в лесу питался? Там тоже снег выпал. Пусть не столько, сколько здесь, но тоже немало. Неужели мышей из-под снега откапывал? А от волков как прятался? Они здесь частые гости. Мне на всякий случай ружье дали и двадцать патронов. А тебе защищаться нечем. Разве что - на дерево залезть. Но охотники предупреждали, сюда и росомахи заходят, а они по деревьям не хуже тебя лазят.
Кот слушал его внимательно - по крайней мере, так казалось Мартину, но хранил гордое молчание.
Двенадцатичасовой сеанс связи Мартин встретил в хорошем настроении. То, что сказала диспетчер, в иной ситуации вызвало бы у него неописуемый гнев. За ним прилетят через недельку - третьего или четвертого числа. Первого - праздник, а второго ожидаются сильные ветра, экипаж не захочет рисковать. Садиться при ветре в пятнадцать метров в секунду - подвергаться смертельной опасности. Инструкция не позволяет...
Мартин в предельно корректных - как ему казалось- выражениях высказал диспетчеру все, что думал о ней и о тех, кто превратил недельную командировку в месячную.
Сразу после сеанса связи Мартин занялся проверкой съестных припасов. Едоков стало двое.
Результаты оказались неутешительными. Шесть банок тушенки. Девять банок сухого молока. Одиннадцать банок яичного порошка. Остальное - макароны, рис, мука, кофе, сгущенка, изюм - не для кота. Обоим, если ничего не случится, хватит на двенадцать дней.
Тут же составилось меню для кота: утром тушенка, вечером - омлет из яичного порошка и сухого молока. В банке 380 грамм тушенки, если делить на два дня, то и ему и коту будет доставаться по 95 грамм. Для кота это, наверное, неплохо. А для него... Может, коту чуть поменьше, а ему чуть побольше?
Кот тем временем обследовал вагончик, посидел на столе и улегся напротив чугунной печки, любуясь язычками пламени. Мартин вспомнил детский стишок:
Кошка чудесно поет у огня,
Лазит на дерево ловко,
Ловит и рвет, догоняя меня,
Пробку с продетой веревкой
Оставшуюся часть дня Мартин поделил между занятиями хозяйственными делами, контролем оборудования и беседами с котом.
Кот оказался понятливым. Внимательно слушал рассказы, подбадривал Мартина мурчанием и терся мордочкой о ноги.
Вечером кот по свей кошачьей необходимости вышел на улицу. Мартин зорко следил - как бы не удрал - но кот подобных намерений и не высказывал.
Вечером они поели порошковый омлет. Кот, судя по мурчанию, остался доволен.
Ночью запрыгнул на кровать и прижался к Мартину.
Спать с котом было неудобно - Мартин боялся лишний раз повернуться, чтобы не потревожить кота. Зато теплее и уютнее. Мартину приснился дом, и то, как он возвращается с котом. Дети пляшут от восторга и кричат, что это лучший в мире подарок.
"Может, и в самом деле, подарить им кота?"- рассуждал он во сне. И сам себе отвечал: "Как можно иначе? Не оставить же его здесь". "Но раньше он как-то жил"- говорил первый голос. А второй тут же отвечал "То было до снегопадов. Мышки все по норкам попрятались, их сейчас не достать".
Спор с самим собой не мешал Мартину крепко спать, и это ночь оказалась лучшей из тех, что он провел в вагончике.
Не зря говорят - стоит коту появиться в доме, и уже через неделю будет казаться, что он был у вас всегда.
- Всего неделя, - объяснял он коту, - и мы будем дома. У меня большой дом: два этажа, маленький дворик и балкон на втором этаже. Раздолье для тебя. Не то, что этот паршивый вагончик.
По отношению к вагончику Мартин был не прав. Вагончик был замечателен. Начнем с того, что он был начинен оборудованием слежения за состоянием атмосферы. На крыше были размещены детекторы космического излучения, работавшие в широком диапазоне энергий. Неподалеку от вагончика в землю был закопан радиоизотопный источник энергии, который обеспечивал аппаратуру электричеством. Связь с "Большой землей" поддерживалась с помощью спутниковой антенны. Была даже солнечная батарея, оснащенная хитроумным устройством очистки от снега. Резервное питание.
Часть вагончика занимала так называемая "жилая зона", где и обосновался Мартин. Понимали, что раз или два в году на эту станцию нужно приезжать - для обслуживания и ремонта оборудования. Так в составе станции, сделанной на базе шестиметрового вагончика, появился уголок с кроватью, печкой и кухней. Вплотную к вагончику из отходов упаковки пристроили сарай. Разумеется, стоило это чудо техники во много раз больше, чем дом Мартина.
На завтрак у Мартина было много макарон и немного тушенки. У кота наоборот: тушенка и немного макарон. Мартин решил проверить: будет или не будет? Кот съел. Видимо, лесная жизнь сделала его неприхотливым.
- А теперь остаешься меня ждать, - объявил Мартин коту после завтрака. - Я в лес схожу, принесу хвороста и елочку. Будем украшать. Сегодня - чтоб ты знал - Новый год. Куча дел. Надо торопиться, в четыре уже темно.
Кот возмущенно зафыркал. Подбежал к двери и стал царапаться - выпусти!
- Ты что, со мной захотел? - изумился Мартин. - По лесу соскучился? Как ты пойдешь - снег глубокий! Утонешь!
Казалось, кот понимал, что ему говорят. Остановился, осмотрелся, и вдруг с разбегу запрыгнул Мартину на плечо.
- Вот это да! Да тебе в цирке выступать! - ахнул Мартин. - Только как я со всей поклажей справлюсь? По инструкции в лес без ружья ходить нельзя, там дикие звери бывают. Думаешь, мне просто так винтовку дали?
В чужие проблемы кот вникать не захотел. Так что в расположенный неподалеку лес Мартин пробирался по глубокому снегу с винтовкой на одном плече и котиком - на другом. За пояс был заткнут топор, так что любой человек, окажись он поблизости, непременно захотел бы запечатлеть Мартина на фотографии.
Глубоко в лес Мартин заходить не собирался. Пол сотни шагов - и вот они, старые сухие ветки.
- Слезай, - Мартин наклонился, чтобы коту было проще спрыгнуть.
Кот послушно спрыгнул и занялся обследованием того места, где они остановились.
Тем временем Мартин заготовил несколько толстых сухих веток и срубил небольшую елочку. Хворост перевязал, и хотел уже взвалить себе на плечи, как кот громко мяукнул, привлекая к себе внимание. Затем грозно заурчал и бросился вглубь леса. Отбежав метров на пять, остановился и повернулся в сторону Мартина.
- Ты что?
Кот мяукнул еще раз и сделал еще несколько шагов. И снова обернулся, приглашая Мартина следовать за ним. Почуял опасность и уходит от нее?
Мартин сорвал с плеча винтовку. Ему говорили, что винтовка так, на всякий случай, звери на опушку леса выходят очень редко, дальше сопки, там им вообще делать нечего. Но ведь что-то кота обеспокоило?
Следуя за котом и постоянно озираясь по сторонам, Мартин двинулся вперед.
Кот шел спокойно - насколько это возможно по снегу, в избытке насыпанному щедрой вьюгой. Метрах в ста от того места, где остались хворост и елочка, кот остановился. Подошел к небольшому сугробу, зарычал, и начал остервенело рыть его лапками. Через секунды под снегом мелькнуло что-то черное.
Мартин огляделся - словно проверял, что за ними никто не подсматривает. А может, проверял, что нет поблизости волков, и, убедившись, что "чисто", перебросил винтовку за спину, и стал помогать коту. Через минуту он с удивление обозревал огромный вещевой мешок из плотной черной ткани. Вверху мешок был завязан двойным толстым шнуром, концы которого шли к нижней части мешка.
Мартин приподнял его. Тяжелый. Килограммов двадцать. Ослабил узел и заглянул вовнутрь.
Свертки, упаковки, горлышко бутылки. Продукты.
Кто бросил в лесу мешок с продуктами? И, судя по толщине снега, сокрывшего мешок от посторонних глаз, это случилось еще во время метели, или ранее. Не менее четырех дней назад.
Разрозненные события стали складываться в пазель. Так вот откуда появился домашний, ухоженный кот посреди леса! Здесь были люди! По непонятным причинам оставили здесь мешок с продуктами и кота, и отправились далее налегке.
Стоп. Кто бросит мешок с продуктами, когда до ближайшего жилья сотни километров? Кота что, охранять оставили? По своей воле такие мешки не оставляют.
Может быть, человека оставляли силы, и он сбросил мешок с плеч, дабы не упасть вместе с ним. Но куда он шел?
Мартин стал внимательно осматривать окрестности, предчувствуя, а может, предвкушая страшную находку - продолговатый сугроб, под которым окажется тело того, кто не дошел до места назначения.
Какого места? Неужели кто-то пешком шел к станции? Нес ему еду? И кота в придачу?
После часа бесплодных поисков и тыканья палкой в сугробы, попадавшиеся по пути, Мартин вернулся к черному мешку. Кот, остававшийся у мешка, выглядел сердитым. Мартин надел мешок на плечи - подобно рюкзаку, тут же на рюкзак взобрался кот, и уселся, крепко вцепившись в мешок когтями.
По пути Мартин подобрал вязанку хвороста и елочку, так что к вагончику возвращался нагруженный, как лошадь.
Дел в тот предновогодний день было много, но Мартин начал с проверки содержимого мешка. В нем оказались:
Пачка сухарей.
Батон копченой колбасы.
Упаковка крабовых палочек.
Бутылка виски.
Мешочек с шоколадными конфетами.
И многие другие вкусные вещи, на перечисление которых ушла бы масса времени. На дне мешка была упаковка серпантина, коробочка с елочными игрушками и узкая резная шкатулка с категоричной надписью:
"Вскрыть на Новый год!"
Небольшой замочек защищал содержимой шкатулки от нетерпеливых глаз.
- Откуда это? - не то спросил, не то просто произнес вслух Мартин. Спрашивать, кроме, как у кота, было не у кого.
Кот с кровати наблюдал за происходящим. Его вид говорил: бери пример с меня- принимай мир таким, какой он есть. Вопросов всегда больше, чем ответов, так что не трать энергию и силы понапрасну.
Мартин послушал кота. Спрятал продукты и начал украшать елочку. Приготовил обед и праздничный ужин - для себя и кота. Поговорил с "Большой землей", передал поздравления жене и детям.
О необычной находке не рассказал никому. Не поверят. Еще подумают, что спятил от одиночества.
К одиннадцати часам вечера все было готово. Кушанья для человека соседствовали на маленьком столе рядом с кушаньями для кота. Мартину стоило немалых трудов уговорить животное не ужинать в восемь вечера, как это происходило в предыдущие дни. Елочка, украшенная маленькими пластмассовыми игрушками и конфетами, была подвешена к потолку, перед стойкой с приборами. Серпантин, переброшенный через елку, дополнял иллюзию, что елочка не маленькая, а во всю высоту вагончика.
Мартин впервые в жизни встречал Новый год в тишине. Это было столь странно, что он не выдержал, и попытался настроить приемник на диапазон ультракоротких волн. Музыку поймать удалось, но с таким количеством помех, что спустя десять минут Мартин махнул рукой: в тишине лучше.
В половине двенадцатого поднял тост за старый год, помянув его добрым словом, несмотря на те трудности, которые он обрушил на людей.
Коту виски не предлагал, но подвинул в краю стола пластмассовую тарелку с кусочками крабовой палочки, ветчины и омлета.
Кот запрыгнул на табурет, уперся передними лапками в край стола, и начал чинно кушать с тарелочки.
Мартин не скрывал своего восхищения.
- Я никогда к котам не относился плохо,- объяснял он. - Но теперь осознаю, насколько недооценивал ваше племя. В интеллигентной семье и кот культурный. Если бы не ты, я бы сейчас выл от тоски.
Кот чинно поел и остался на стуле, понимал, что праздник еще не кончился.
Ровно в полночь Мартин поднял тост за Новый год, а затем взялся за стоявшую в уголке стола шкатулку.
Замочек - к его удивлению - был открыт. Неужели сам открылся, по встроенным часам?
В шкатулке на бархатной подстилке, лежала деревянная полированная палочка, завернутая в лист бумаги. Мартин раскрыл.
Волшебная палочка на одно волшебство.
Срок годности - сутки с момента открытия шкатулки.
Возьмите палочку в руку и громко произнесите желание.
Предупреждение: Желание должно быть личным. Нельзя ничего просить для другого человека.
Мартин подумал, что выпил слишком мало или слишком много. Взял палочку в руку и направил ее на кота.
- Твоя работа?
- Мур-р-р, - ответил кот, оставив человека в недоумении - как понимать сказанное? Соглашается, или недоумевает?
Еще раз глянул на бумажку. Одно желание.
Первой его мыслью было попросить мешок денег. Но уже через секунду он хмыкнул, насмехаясь над примитивностью этого желания. Потом посмотрел на часы. У него еще двадцать три часа и пятьдесят минут на размышление.
Пилоты вертолета были в полном недоумении. Полярника, которого они должны были забрать со станции, нигде не было. Их предупредили, что вчера Мартин уже более суток не выходит на связь, и это всех настолько обеспокоило, что в состав экипажа включили врача.
На крючке около двери висели овчинный тулуп и меховая шапка. Получалось, что полярник выскочил из вагончика раздетый. В углу стояла винтовка, а на столе сохранялись следы пиршества, включая взявшуюся неизвестно откуда бутылку виски, из которой было отпито не более трети. Под бутылкой была странная записка "Я вернусь"! Куда он мог пойти?
Сюрпризом для прилетевших стала елка, украшенная маленькими игрушками, конфетами и серпантином. Откуда елка - понятно, но откуда игрушки, конфеты и серпантин? Он же не знал, что задержится до Нового года! Настораживали две пластмассовых тарелки на столе, словно полярник в вагончике был не один!
Никаких подозрительных следов, скажем, следов борьбы, вокруг вагончика не было. Не было и следов того, что кто-то приезжал или прилетал.
Пилоты связались с "Большой землей" и подробно рассказали об увиденном. Сделали десятки фотографий.
Спустя час они получили команду улетать. Ничего из вещей не трогать и оставить на видном месте записку с приказом для Мартина оставаться на месте. Если вернется, конечно.
Вокруг вагончика было немало следов, похожих на кошачьи. Но пилоты не придали этому значения.
Григорий Неделько
Музыка Альтаира
Посвящается героям Космоса
Вы слушаете радио "Имагинация".
Прошло несколько лет с того момента, как инопланетное радио "Имагинация" впервые зазвучало на Земле. Вторгнувшаяся в мир одного, конкретного, маленького человечка, теперь эта музыка заполонила собой всю планету. Из всех радиоприемников, из каждого телевизора и компьютера, невзирая на волновую частоту или интернет-адрес, раздавались странные, жуткие, чарующие, непонятные звуки. Звуки колдовства, а может, науки, пришедшей из совершенно иных миров. Из миров за пределами вИдения и понимания человеческой расы.
Но люди слушали их. И их, и тот приятный женский голос, что время от времени объявлял: в эфире радио "Имагинация". Боже, как внимательно, чутко и с каким желанием они слушали то, что предлагала и навязывала им вожделенная радиостанция. По собственной воле никто бы не стал уделять внимания подобной какофонии: смеси постукиваний, скрипов, шорохов и прочих движений, обильно "пересыпанных" фленжером, хорусом и иже с ними. Однако именно этот факт и сыграл ключевую роль. То, что слышалось, и то, что происходило, было НАСТОЛЬКО невероятным, чуднЫм, не похожим на виденное любым человеком ранее, что волей-неволей каждый, кто становился слушателем, свидетелем, подпадал под волшебное, неописуемое очарование музыки пришельцев, словно под гипноз.
Видимо, на то и был расчет. Вероятно, так неведомые галактические ди-джеи с далекого Альтаира - а их местоположение установили давно и точно - именно так они планировали призвать и привлечь человеческое общество во всем его многообразии. Что ж, если это правда, то все удалось. Цель, однако, сохранялась неясной.
Но музыка - звучала! Она звучала в головах ученых и художников, таксистов и врачей, политиков и военных. Она интриговала их, помогала им, раскрывала перед ними самые невозможные тайны: во сне и наяву. Отныне не только Менделеев мог, уснув, обнаружить решение задачи, которая долгое время не давала ему покоя. И не Моцарту одному теперь оказалось под силу, узрев произведение полностью, точно в каком-то неведомом трансе, потом последовательно переложить его на бумагу.
Вначале это удивляло, а значит, пугало, но... нет ничего такого, к чему бы человек не привыкал. И человек привык. Люди долго, очень долго вслушивались в таинственную музыку Альтаира, приносящую с собой огромнейшие богатства, и чем больше становилось богатств, тем сильнее росло доверие землян к невидимым, неизвестным "музыкантам". Все подпали под очарование альтаирского радио, от мАла до велИка. Правда, был ли у них выход? Возможно, нет. Но кого это сейчас интересует? Сейчас, когда так близка технологическая сингулярность, когда машины наконец полетели по небу, а звездолеты - выбрались за тесные рамки земной орбиты; когда роботы "ожили", чтобы помогать людям, а сами люди научились управлять всем при помощи сенсоров и мыслей...
Конечно, можно было бы насторожиться, смело сказать "нет!". Но больно уж грандиозно сталось воздействие "Имагинации", и слишком заждались, изголодались так называемые "хозяева Земли". Несколько лет, несколько долгих, прекрасных, фантастических лет продолжалась магия запредельной музыки. Создавались изобретения, вводились новшества... да что там, сам мир чуть ли не перекраивался от корки до корки! И все это под саундтрек чуднЫх, но уже столь близких "мелодий", звонов-ударов-перестуков, обработанных незримым кудесником. Тех самых звонов и перестуков, что вдохновляли, дарили желание жизни, двигали вперед. Да, "песня" помогала и строить, и жить, а потому стала синонимом слова "прогрессорство".
Впрочем, люди не задумывались. Практически ни у кого не рождалось мысли: а что, если это прекратится? Что тогда? Как мы будем существовать без наших друзей с Альтаира? Нет, никому подобное не пришло в голову; никому, кроме, как водится, нескольких наиболее вдумчивых и прогрессивных представителей человечества...
- Но, Вениамин Федорович, - доказывал физик Крылатов, - вы только представьте, что это правда. Только вообразите! Что тогда начнется... а вернее, прекратится. Перестанет, исчезнет, сгинет в небытии тот рай, которым мы жили последнее время, а ему на смену придет...
- Хорошо, - отвечал Вениамин Федорович, далеко не последний человек на Объединенной Земле, - я вас понял. Я дам соответствующие директивы.
И директивы последовали.
В результате, в кратчайшие сроки, после улаживания необходимых формальностей, был построен звездолет, равного которому не видела планета. Масштабный, быстрый, надежный - таким мог бы стать "Титаник", если бы его конструкторы вдохновлялись не земными, а альтаирскими идеями. Космический корабль получил название "Музыкант".
Отбор пилота и единственного участника экипажа был очень жесткий. Следовало найти человека ведающего, опытного, здорового, да еще и способного вызывать - внешностью и характером - позитивные чувства. Такую роль ответственные лица избрали для Юрия Галанина, превосходного летчика и космонавта.
- Вениамин Федорович, а вдруг они не гуманоиды? - предположил Крылатов.
- И что с того? - ответствовал Вениамин Федорович. - Неужели Галанин с ними не справится? Во всех смыслах.
- Всякое может быть...
- В любом случае, другой, более подходящей кандидатуры и иного, более достойного замысла у нас нет.
Спорить с начальством - бессмысленно, тем более когда оно право.
Галанина снарядили по последнему слову техники. Функционирование бортовых приборов проверили чуть ли не десятки раз: слишком велика была ответственность!
- Надо спешить, - говорили Вениамину Федоровичу. - Надо спешить.
Он и сам понимал, что надо, и делал все возможное.
И вот настал долгожданный день в апреле, день, когда "Музыкант", под сакраментальное "...три... два... один... пуск!" отправится в далекий космос, дабы встретиться с благодетелями Земли. Встретиться и... что дальше? Постичь еще бОльшие тайны мироздания? А может, никакой встречи не состоится, и земляне потерпят обидное, но вполне прогнозируемое фиаско? Только время могло дать ответ на этот вопрос.
- Полетели! - улыбаясь белозубой улыбкой, произнес Галанин.
И оторвал звездолет от земли.
Поднявшись вертикально вверх, в безоблачное весеннее небо, корабль развернулся и, ускорившись, скрылся с глаз наблюдателей. Тем же лишь оставалось наблюдать за процессом поисков через установленные внутри звездолета камеры и благодаря отчетам, которые регулярно предоставлял Галанин. Ну и, разумеется, в ЦУПе тщательно и безостановочно следили за показаниями приборов корабля и за здоровьем первого контактера, чтобы, в случае чего, немедленно выслать на помощь спасательно-поисковое судно...
Галанин большую часть дня занимался тем, что внимательно и сосредоточенно вел сверхбыстроходного, оснащенного "умными", невероятными для людей прошлого навигационными и защитными системами "Музыканта" сквозь космическую ширь. Черный, помигивающий звездами, украшенный их сиянием, редким разноцветием планет и монотонностью астероидов и обломков оных, великий Космос звал в себя и за собой, на грандиозные поиски - туда, где лежит ответ на самые важные и глобальные вопросы, цену которых человечество, наверное, еще не до конца сознавало. Ориентировался в пространстве Галанин в основном по двум вещам: корабельному навигатору с его яркими компьютерными обозначениями и никогда не смолкающей "Имагинации", что не только вдохновляла, но и указывала путь. Если радиосигнал, с его ставшими привычными и родными стуками, ударами и перешептывания, делался слабее, космонавт тотчас поворачивал корабль, пока волшебная инопланетная музыка не начинала звучать на прежней громкости.
...У Галанина и тех, кто отправил его в полет, было достаточно времени для раздумий, и они пришли к выводу, что источник сигнала находится, по планетарным меркам, на совсем небольшом и двигавшемся быстро астероиде, не исключено, искусственного происхождения.
- ...Как самочувствие? - в очередной раз спросили из ЦУПа.
- В порядке, - с улыбкой отвечал Галанин.
- Что впереди?
- Темнота...
И тут Галанин замер. Замерли и остальные, кто видел это.
- Погодите, - проговорил космонавт. - Тут... да. Оно! Я нашел его!
Внутренняя камера "Музыканта" показала работникам ЦУПа то, что мужчина увидел по монитору.
Раздались ликующие крики, а улыбка звездолетчика стала еще шире.
На экране, тем временем, отображался висящий впереди, прямо по курсу движения корабля, и постепенно увеличивающийся, по мере приближения "Музыканта", громадный шар. Металлического оттенка сфера, покатая, навевающая мысли о космической станции и кибертехнологиях.
Приблизившись к ней, Галанин осветил находку прожекторами. Бока действительно невеликой по планетарным меркам сферы переливались в свете мощных лучей, и мужчина понял, что это не астероид. Что угодно, и, безусловно, искусственного происхождения, но не астероид.
Вдруг в неопознанном космическом теле открылась, въехав внутрь, титанических размеров дверь. Ворота.
- Кажется, меня приглашают, - обращаясь к ЦУПу, сказал Галанин.
- Надо лететь, - посовещавшись, решили работники центра.
Он и сам отлично это понимал и ни за что бы не повернул назад: не в его характере было отступать, хоть перед опасностью, хоть перед неизвестностью, особенно тогда, когда до важнейшей разгадки оставались считаные шаги, жалкие минуты. Дав мысленный приказ кораблю замедлиться, Галанин коснулся сенсоров и осторожно повел "Музыканта" внутрь шара. Гигантский шлюз закрылся тотчас же, стоило корме звездолета исчезнуть внутри сферы.
Контакт с ЦУПом оборвался; прекратили работу и внешние камеры. Галанин пытался связаться с центром, но никто не отвечал ему, а экран показывал одни помехи.
Между тем, корабль внезапно, но плавно остановился, и после что-то, скрытое от глаз мужчины, понесло "Музыканта" вперед. Галанин несколько раз нажал кнопку включения и выключения мониторов, однако это не принесло результата. Оставалось лишь догадываться, кто, как и зачем влечет его к себе. У Галанина родилось предположение, что он попал в нечто сродни магнитному полю, во что-то вроде космического эскалатора или бегущей дорожки, которая должна доставить его прямиком на место.
Похоже, так и произошло. Пару минут продолжалось движение корабля в неизвестность, а затем, так же неожиданно, как и началось, все прекратилось: "Музыкант" замер на месте, и сам собой с еле слышным шипением отворился входной люк. Теперь исчезли всякие сомнения: кто бы ни находился по ту сторону толстых металлических стен корабля, этот загадочный незнакомец (или незнакомцы?) приглашал его.
Волнующе застучало сердце, впрочем, страха почему-то не было. Галанин отстегнулся и направился наружу.
Стоило переступить порог шлюза, как нахлынул целый сонм чувств: изумление, радость, беспокойство!.. Он стоял и просто смотрел перед собой. Попытался в очередной раз связаться с Землей, на сей раз через наручное устройство, однако и оно не функционировало.
- Бесполезно, - раздался неожиданно голос. - Грот блокирует все входящие сигналы и фильтрует сигналы внутренние. Так надежнее, спокойнее.
Галанин завертел головой: откуда только что говорили? Никого рядом нет.
- Я здесь, прямо перед тобой, - послышалось снова.
Тогда вселенский путешественник понял, что звук исходит от колонны - металлической, блестящей колонны впереди. Но отчего глас, который разговаривал с ним, кажется Галанину столь знакомым? Он же слышит его впервые в жизни!
Поглядывая по сторонам, на мерцающие и переливающиеся разноцветием огней далекие вогнутые стены грота, он шел вперед. Мост, перекинутый через километровую пропасть, скрадывал стук шагов.
- Лишние звуки здесь не нужны, - будто прочтя его мысли - или на самом деле заглянув в них? - объяснил голос, определенно женский.
Путь к стеле занял около пяти минут. Постепенно, по мере приближения, Галанин замечал все больше деталей. Во-первых, то была отнюдь не стела, не колонна, а некое инопланетное устройство соответствующей формы, в которой происходили непонятные и бурные процессы; там что-то светилось и гасло, двигалось и останавливалось, клубилось и рассеивалось в ничто. Во-вторых, от "стелы" в неизвестность, вероятно, в сторону невидимых отсюда стен грота, тянулись толстые провода, время от времени вздрагивавшие, точно живые, словно дышащие. И в-третьих, и это самое поразительное, внутри колонноподобного устройства, стоявшего на невысокой круглой площадке, к которой вели полдесятка гладких ступеней, вертикально висела, опутанная маленькими проводками, обнаженная красивая женщина. Глаза закрыты, грудь размеренно вздымается, руки опущены, белоснежные волосы раскиданы по плечам - такие мелкие детали Галанин рассмотрел, когда совсем уже поравнялся с "зависшей" над пропастью "стелой".
Пораженный увиденным, космонавт аккуратно приложил ладонь к прозрачному резервуару, где находилась красавица, - и ощутил тепло. Тепло и легкую вибрацию.
- Ты пришел поздно, - снова послышался мелодичный голос.
Галанин отдернул руку, отпрянул.
- Не бойся, - попросила та, кто парИла внутри емкости, похожей на стеклянную. - Мы не хотели тебя напугать. И я тоже. Не переживай: все должно быть хорошо. Но знай: когда ты поднялся по ступеням к месту моего последнего обитания, ты сделал свой выбор. Вы сделали... Хотя - все еще можно изменить.
- Кто... - Он сглотнул. - Кто ты?
- Но ты же знаешь, - был ответ.
И тут он понял, что действительно знает. Она - та самая радиоведущая, та, кто напоминал землянам, какую именно станцию они слушают.
- Вижу, ты вспомнил меня. - Женщина по-прежнему не двигалась и говорила не размыкая рта. - Я - это она. А ты - Юрий Галанин?
- Да. Меня послали...
- Я знаю. И вместе с тем - нет. Да и им тоже неведомо до конца, зачем ты здесь и что тебя - и их - ждет.
- Кто ты? - повторил он. - Какой ты расы? Ты человек?
- Почти, - ответила она. - Когда-то я была кем-то вроде человека. Все мы были. Нас плодилось много, чересчур много. Мы населяли немало планет - не одну и не две. Но потом случился Катаклизм.
- Катаклизм? Какого рода?
- Мы слишком уверовали в науку. Понимаешь?
Кажется, он понимал.
- И в итоге, - осторожно продолжил он, - осталась только ты одна? Из всех?
- Меня оставили.
- Чтобы встретиться со мной?
- С тобой или с тем, кто пришел бы вместо тебя. А кто-нибудь когда-нибудь обязательно пришел бы. Не с чистыми намерениями, так с желанием красть.
- Мы не хотим красть. И я не хочу.
Она помолчала, а потом продолжила:
- Ведай же, Юрий Галанин, что наша судьба начиналась так же, как у вас... Ох. Силы покидают меня... Ты поздно пришел. Не знаю, сколько еще смогу...
- Подожди. Ты хочешь сказать, что вы получили свои знания, умения и силу тоже от кого-то другого? От иной человекообразной расы? Так же как люди получили эти знания и силы от вас?
- Ты все правильно понял. - Она опять умолкла. - Берегите силу. Берегите себя... И - прощайте. Моя миссия выполнена.
- Подожди, подожди...
Он говорил еще что-то, но женщина больше не произносила ни слова. Ее голова безвольно опустилась на грудь, которую не вздымали легкие... если, конечно, ее организм был устроен подобно организму земных женщин. Но что-то подсказывало ему: так оно и есть.
"Все кончено, - подумал он. - Или только начинается?"
Он поднял руку ко рту и сказал в наручный микрофон несколько стандартных фраз; просто так сказал, безо всяких смысла и надежды. Конечно же, никто ему не ответил.
В эту секунду ушей достиг странный звук - будто открывается дверь, совсем близко. Что это? И откуда доносится?
Боковым зрением он уловил движение в "стеклянном" резервуаре: оттуда будто бы откачивали воду... либо что-то, очень на нее похожее, некую жидкость или густой свет. Затем дверца резервуара отъехала в сторону.
Он все понял.
Он подошел ближе и поймал на руки безвольное обнаженное тело. Ему показалось, что улыбка радости и счастья озаряет прекрасное лицо. В следующее мгновение женщина растворилась прямо на его глазах, исчезла, испарилась.
Он был удивлен, он был поражен. Но недолго. Он понимал, что ему следует сделать... что его опять зовут... что его зовет собственный долг: перед ней и перед ними, перед всеми жителями Земли... И перед собой.
Раздевшись донага, он шагнул внутрь резервуара, который тут же закрылся и вновь заработал. Он ощутил, как что-то плещется у ног, концентрируется, конденсируется; как колонна набирает все больше и больше ЭТОГО, погружая его в искрящийся свет. И вдруг стало так хорошо, так легко.
Смотря прямо перед собой, опустив руки по бокам, спокойно, размеренно дыша, он ждал, пока резервуар наполнится, а провода опутают и подключатся, дабы подарить ему новый смысл существования. Ему многое предстояло увидеть, понять и рассказать...
...Рука повернула регулятор, и зазвучала привычная странная музыка, мелодия из глубин космоса.
А когда она закончилась, приятный, ровный мужской голос сказал известную и ожидаемую фразу:
- Вы слушаете радио "Имагинация".
И все продолжилось заведенным порядком.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ