Хриплая полночь пробьет.
Хрупкая бабочка сна
робкие крылья свернет.
Влажный блик на
чуть приоткрытых глазах
вспыхнет. Зеркало - дзинь!
Любопытный домашний страх,
источая прохладную синь,
выползет из углов.
Взмах тяжелых ресниц.
Скрип незнакомых шагов.
Шелест пыльных страниц.
Темных рун рельеф.
Скажет: "Идем быстрей!" -
грустный стареющий эльф,
который ворует детей.
Стукнул ставень.
Прошамкал беззубый рот:
- Черный камень
душу твою сосет!
Метнулась направо
тень. Ведьма, сгинь!
Если отрава -
сладостная. Аминь.
- Дай напиться! -
скажет, когда придет.
Снится - не снится.
Кто там у ворот?
Стукнул ставень
снова. Ведьма, сгинь!
Сам он - пламень.
Губы - полынь.
Так устала
ждать дорогих гостей,
из могилы бы встала:
- Родимый, пей!
Стукнул ставень.
Спину дугою - кот.
Черный камень
душу мою сосет
У того ль куста покляпого,
вдоль тропиночки кривой
горе ищет виноватого.
Невиновный? Черт с тобой!
Неизбывной страстью тешится,
пялится из темноты.
Заприметит - не открестишься,
не докажешь, что не ты.
Всколыхнется пряный донничек,
зарыдают соловьи,
как омоет частый дождичек
кости белые твои.
Тут бы горюшку отмаяться,
успокоиться душой,
оземь грянуться-удариться
и рассыпаться трухой,
но пока неутоленное -
не избудет, будто клад,
в самом сердце погребенное.
Виноват - не виноват,
огибай другой дорогою
наши гиблые места.
Говорят, что в ночь глубокую,
кто невесть и неспроста
все хоронится за кочками
между топей да болот,
где неяркими цветочками
одолень-трава цветет.
Не ходи наверх - ты сгинешь там!
Нам уютно в нашей норке затхлой.
Наверху чумазая зима
выхлопными газами пропахла.
Наверху студеные ветра
обглодали каждый закоулок.
Там в свой час выходят вечера
на глухой пустырь не для прогулок.
Там чудовищ рыщет продотряд.
Там глазищи жуткие таращат.
Там тебя поймают и съедят,
сахарные косточки растащат.
И останусь тосковать в ночи,
без вины вздыхая виновато.
А у нас тут каплет и урчит,
покрываясь рыжим конденсатом.
Нам с тобой безмерно повезло,
что избегли участи ужасной.
Тут у нас так тихо и тепло.
Там у них так шумно и опасно.
Не ходи наверх - ты сгинешь там!
Пропадешь один ни за здорово.
Я тебя, пожалуй, съем сама -
мяконького, милого такого...
Чу! Тоскующим воем исходит стылая мгла.
Сквозь оконце сочится тусклой луны леденец.
Плавится и шипит свеча посредине стола.
Четверо за столом. Четвертый меж ними мертвец.
А на дощатом столе обилие яств и блюд.
Мышка из норки следит - кусочек стащить где б?
Черное льется вино. Живые едят и пьют,
мясо режут ножом и руками ломают хлеб.
С женщиной двое мужчин - постарше и молодой.
Трапеза невесела. Невесело что-то им.
Вдруг молодой поперхнулся, выругался другой.
Вперив очи в пространство, мертвец сидит недвижим.
Мертвому все одинако, чем завершится ночь.
Сердце его не бьется, в груди у него дыра.
Странным гостям его никак улыбнуться невмочь.
Тот, что постарше, встал и велел остальным: "Пора!"
Дальше будет катиться путей и судеб клубок...
Молча младший за старшим сгинул в неведомый мрак.
Женщина - следом, но оглянулась через порог
и начертала в воздухе отвращающий знак.
Дедушко сказку доскажет, а ты засыпай, сорванец.
Было ли? Нет? Забылось. Сквозняк свечу погасил.
Мышка вильнула хвостиком - из-за стола мертвец
сверзился с грохотом на пол, тут и очи закрыл.
Искушение первое
Стыдясь стать баловнем своей печали,
Он в банду буйных выдумок вступил,
Где дар его чудесный все признали,
Избрав главой юно-воздушных сил.
Он голод превращал в пиры латыни
И асимметрию проспектов - в парк.
Подобное польщенной герцогине
К нему являлось одиночество во мрак.
Когда же в помыслах бывал он прост,
Ночь шла за ним, как дикий зверь пыхтя.
И - Вор - вослед ему кричали двери.
Но Истина предстала во весь рост -
Он в панике приник к великой вере,
И сжался, как от окрика, дитя.
Искушение второе
Книг этих безмятежные ряды
Как будто бы и впрямь существовали -
Он отшвырнул соперников труды
И застучал по лестничной спирали.
Потом вскричал, клонясь на парапет:
"О, Вечное Ничто и страсть без края,
Освободи того, кто совершенства свет
Познал сейчас, с Тобой отождествляя".
И камня немудреное томленье
Он ощущал дрожащею рукой,
Как приз ему за подвиг восхожденья,
Как обещание, что плоть угомонится
И обретет, страдалица, покой.
И в лестничный проем нырнул - разбиться.
Искушение третье
Он принцев изучал, походку их и стать,
Что дети говорят, о чем судачат жены,
Могилы в сердце он разрыл - познать,
Какие там не писаны законы.
И неохотно заключил: "Всё врут
Любители помудрствовать лукаво,
И к ближнему любовь - причина смут,
И песнь жалости - бесовская забава".
И пред судьбой склонился так, что вскоре,
Он тварям всем стал любящим Отцом,
Пока не встретил как-то в коридоре
В кошмарном сне, в полночном вздоре,
Видение с искривленным лицом,
Его лицом, стенавшее: "О, горе!"