ЭССE
Святослав Альбирео
Нет времени
Глава 1
Я - Амий Лютерна, скучный человек, со скучной жизнью. Без скелетов в шкафу. И без шкафа. Скучный настолько, насколько может быть скучным космопсихолог. Я работаю в НИИ Фироками, живу в научном городке. Для вас я живу в далеком будущем, в алмазном сверхтехнологичном Городе-государстве, который сильно опередил мир в развитии во всех сферах.
Космопсихология занимается причинами поведения вселенной; я и мои коллеги ищем ответы на вопросы "Почему?" и "Зачем?". И у меня есть "опять этот сон". О чем он? Да ни о чем, в нем я живу почти той же жизнью. С совсем небольшими отличиями. И проблема в том, что, когда я просыпаюсь, то не очень понимаю, где сон, а где явь.
Когда вы во сне звездный десантник или салатовый динозаврик, то вам легче понять, когда ваше приключение кончилось. А мой "опять сон" отличается разговором с коллегой, результатом эксперимента, законченным письмом. И потом я ищу это письмо, или ссылаюсь на разговор, а ничего этого не было, это был прожитый день во сне. Иногда получается проснуться посреди сна, тогда, обнаружив себя, посреди разговора с коллегой, вдруг в постели, хотя бы можешь понять, что разговор был во сне. Но чаще, я просто просыпаюсь утром, проживаю день, ложусь спать, просыпаюсь, иду на работу, и оказывается, что мое вчера я провел во сне, а на работе меня ждет позавчера.
Я пытаюсь, конечно, назначить какие-то маркеры для себя, например, вспомнить обрывки сна - может, мне удалось побыть салатовым динозавриком, и тогда обычный день из "этого сна" не вклинится в мою жизнь, значит, я видел просто сон. А если мне не удается ничего необычного вспомнить, то тут уж нужно быть осторожным. Я уже несколько раз пытался обсудить с коллегами какой-нибудь случай, который произошел со мной или, что более неловко, с ними. А оказывается, что случай произошел во сне. С коллегами во сне я обсуждаю проблемы, работу над которыми веду наяву. При этом, коллеги удивляются - и те, что во сне, и те, что наяву. Тут бы и задуматься, и запутаться - какая жизнь настоящая? По уравнению Шредингера все решения равнозначны. Копенгагенская интерпретация , которой вы пользуетесь, у нас отменена как ненаучная для общего случая, но для частных случаев мы ею пока пользуемся.
Я пытался поставить для себя маркеры реальности, чтобы, хотя бы условно назначить какое-нибудь движение по стреле времени реальным. По Шредингеру же, не очень важно какое. Но мне не удалось. Потому что жизнь в "опять этом сне" отличалась совсем чуть-чуть и ничего такого знакового не задевала. Да и нет у меня ничего в жизни знакового. Надо бы завести... но знаковые вещи, которые служили бы стабильным якорем реальности не так уж часто встречаются в жизни. Да и будем честны, вещи не бывают якорями, люди ими бывают. А с людьми еще большая морока! Нельзя просто подойти к человеку и сказать - будешь моим якорем реальности. Так что я просто пытаюсь понять, каждое утро, где я и что было вчера.
Глава 2
Нужно разобраться, что это за явление, и явление ли или просто некая квантовая случайность. Но я космопсихолог, сама идея моей профессии, это искать причины даже для случайностей.
Вечер прошел, как я люблю - тихо и насыщенно. Я посмотрел несколько фирокамских трансляций в сети, на одну выставку виртуально сходил. Да, у нас теперь что-то вроде того, что вы называете головидение в своей фантастической литературе. Даже и называется так же. Только с полным эффектом присутствия. Можно посетить любое место, потрогать там предметы, их электронную проекцию, разумеется, посмотреть то, что там происходит в режиме реального времени. И даже, если вы уговоритесь там с кем-то встретиться, и оба подключитесь к этому месту, можете там погулять, поговорить, даже обняться, даже с продолжением. Да, фильмы для взрослых стали сильно качественнее. Более того, можно выбрать проекцию знаменитости, и провести время с ней. Фироками терпимо относится к психологическим видам зависимости. Да и многие виды физических зависимостей не считаются в бриллиантовом городе незаконными. Если вы, мои читатели из прошлого, сейчас возмущены, то совершенно напрасно, потому что у вас легализован алкоголь и табак, у вас легально производить вредную еду - в Фироками, например, это запрещено, легально производить некачественные товары, которые ломаются, чтобы вы покупали новые - в Фироками это тоже запрещено. То есть, чтобы впасть в зависимость - нужно сделать такой выбор, а Фироками оставляет его на совесть человека. Если кто-то хочет провести свою жизнь в виртуальной лжи - пусть. Это не вредит Городу. Можно все, что не вредит Городу. В случае с Фироками, Город - это не его жители. Есть Город и есть его жители.
Лег спать я поздно, но на этот раз был не тот самый сон, я оказался втянут в какую-то любовную историю, два брата и две женщины. Главная точка старший брат... в общем, это совершенно неважно. Я смотрел на мироустройство, и откуда-то знал, что моей квантовой части в этом мире нет. Я тут бесплотный наблюдатель. Развоплощенное внимание. Я решил понаблюдать этот мир, он был очень спокойный и приятный. Похоже, недавно тут отгремела война, но сейчас был мирный подъем. Счастливое будущее в представлении двадцатого века. Светлый, залитый солнцем мир, терзания высоких душ, мирный труд. Я решил, что это проекция внутренних ожиданий. Все мы, если заглянем в себя, увидим один и тот же желанный мир. Может быть форма его, декорации, будут отличаться, но уклад будет один - честные люди, единство, добрые соседи, творческий труд, социальная защищенность, свобода быть собой. Мир без угнетателей и классового расслоения.
"... - Не все ерцы плохие! - крикнула девушка, вероятно, отцу.
Мое сознание проецировало стандартную юную девушку, и ее отца ученого. Их просторный дом-лабораторию. Все было строго книжно, наверняка, вы представляете их достаточно точно так, как видел их я.
Девушка не в силах донести до отца свою мысль, порывисто вскрикнула и убежала, всем видом демонстрируя возмущение. Ерцы - это та нация, с которой шла мировая война в этом мире. Сейчас некоторые из них остались тут, но скрывали, кто они... история войны ужасна, я вам немного расскажу, что успел понять. Одна нация решила, что она выше других, и они устроили бойню. Да, такое уже не раз бывало в мировой истории. Но всегда есть несогласные, а тут сопротивление было такое малое, такое неслышное, что их можно было пересчитать по пальцам. Все, кто остался тут, пришел сюда с угнетателями, и остался в стране победительнице, потому что Ерцию разрушили. Не из-за мести, не из-за гнева, просто ерцы долго сопротивлялись и когда их прогнали в их страну. Сейчас, как я понял, уже родилось и подросло другое поколение, дети солдат. Но предубеждение общества к ним было еще сильно. Девушка встречалась, тайно, конечно, не просто с ерцем, а с солдатом, бывшим. Этот человек был очень молодым, когда попал в мясорубку войны, сейчас он был еще не стар, но уже достаточно взрослый. Обычный незрелый человек, ведомый, который просто хотел жить, не хотел ни за что отвечать... вам, наверняка, сейчас неприятно это читать. Вы думаете, зачем же светлая дочь ученого встречается с таким? Но посмотрите на себя, разве вы имеете какие-то другие принципы? Не думаю, что все вы, читатели, выступаете всегда против несправедливости, не молчите, когда о ком-то говорят за спиной. Потому что, если бы вы делали это, то сейчас, в древнем для меня, двадцать первом веке, у вас было бы совсем другое мироустройство. И сколькие из вас сейчас подумали - а что я? Я делаю, что могу. Я никому не причиняю вреда".
Причиняете, конечно. Малодушие наносит больше вреда, чем открытое зло.
Конечно, как обычно молодежь, девушка хотела свободы, которую путала, как многие, с безответственностью. Зачем я так подробно рассказываю какой-то очередной сон, еще и с психологическими оценками его участников, тем более это не "этот сон"? Потому что именно он сдвинул мое понимание сна с мертвой точки. А цель моих заметок - рассказать то, что я узнал, как можно понятнее, чтобы вы могли использовать это в своей жизни.
Отец-ученый вздохнул и вернулся к своему аппарату в лаборатории. Он включил его, и меня дернуло к окну. Вы задумывались когда-нибудь, как вы перемещаетесь во сне? Как вы оказываетесь то в одном месте, то в другом, с какой точки вы на все смотрите? Замечали ли, что смотрите за кем-то сквозь стену? Вот и я не понимал тогда, почему сначала наблюдал за любовной драмой каких-то братьев, потом за любовными терзаниями какой-то девушки, был в одном доме, потом оказался в другом.
- О! Получилось! Здравствуй, ты откуда? Как называется твой мир? Как давно ты умер и как? - услышал я. Ученый смотрел прямо на меня. А меня удерживало какое-то поле в определенном месте, посреди комнаты, у окна. Он видел меня. Никогда еще во снах никто не видел именно меня. Я тогда тоже на себя посмотрел, вероятно, я выглядел как призрак, некий золотистый сияющий туман в форме человека. Мне не хотелось отвечать на вопросы, тогда. Хотя потом я не раз думал, почему не остался поговорить с этим трогательным ученым, все-таки коллега, пусть и из другого мира. Тьма, и я оказался в другом месте, на улице. Ее красиво заливало солнце, людей на ней не было. Это был тот же мир, я это откуда-то знал.
Мне нужно было подумать, я захотел проснуться, был уверен, что это сон, меня не смущали никакие эмоции, которые обычно мешают во сне. Недавний случай с ученым, показал, что он видел именно меня, не меня, игравшего какую-то роль во сне, интегрированного в жизнь мира, который наблюдает спящий, а именно меня, наблюдавшего сон. То есть я был настоящий я, и он был настоящее живое существо, не проекция моего ума. Я помнил физические ощущения от поля аппарата, помнил темноту во время перехода, когда захотел уйти из лаборатории. Так вот, когда я захотел проснуться, снова все потемнело, и я открыл глаза в своей кровати.
Я быстро стал надиктовывать подробности сна компьютерной системе. Я понял, что перемещения происходят при осознанном желании - я хочу уйти из лаборатории; я хочу проснуться. А когда нет осознанного желания, то тебя притягивает туда, где есть чье-то желание, чья-то эмоция определенной силы. Покидая лабораторию, я откуда-то знал, над чем работает этот ученый. Точно так же, как знал, о чем думают братья, девушка, и даже ерец, хотя я видел его только в воспоминаниях и мыслях дочери ученого. Это логично укладывается в идею, что сон - проекция разума. Твой разум знает все, что происходит во сне, потому что все происходит у тебя в голове.
Но меня удивили слова ученого, я не ожидал, что он меня увидит, и он не ожидал меня увидеть. Меня удивили одинаковые моменты тьмы во время переходов. Может, это попытка разума что-то упорядочить, но я думаю, мое сознание придумало бы что-нибудь ближе к ответам, которые я ищу. То есть была бы вариация "того сна", но с логично - насколько разум смог оценить те данные, которые имеет, - объясняющей теорией, почему это происходит. Я неплохо знаю свой разум и уверен, что могу распознать его работу.
А для безумия - это слишком скучный сон.
Ах да, этот ученый работал над отделением сознания от тела. Их мир бился над проблемой бессмертия - обычно такая проблема занимает все светлые счастливые миры. Потому что в таких мирах хочется жить вечно. Как водится, у него ничего не получалось, и я стал первой его удачей. Как же так получилось? Вероятно, он смог создать какой-то прибор, притягивающий частицы определенных параметров, как они считают, которыми должна обладать душа или сознание, в общем, суть человека, то, что делает его живым. Что бы это ни было, то, что видит сны, обладает именно этим набором параметров. Значит ли это, что во сне мы более живые, если прибор отделяет только частицы жизни? Если принять, что ученый из того мира правильно подобрал параметры для отделения "сознания, - то да. Но ведь его прибор мог просто улавливать альфа-бета-гамма волны мозга во время сна. И тогда то, что притянуло меня, - случайность. Только как я там оказался, и почему не притянуло никого поближе? И где реальность, в которой живет этот ученый?
Моя идея состояла в том, что сознание имеет некое состояние, в котором может перемещаться по веткам мультиверса . Возможно, тьма, это нечто вроде суперпозиции, из которой наблюдатель делает выбор, куда переместиться. Теперь уже "этот сон" меня не пугал и не путал. Я решил наблюдать, что происходит, неважно, во сне или на так называемом яву. В общем-то, неважно, где происходит нужный мне разговор или где я читаю нужную статью. Знания остаются со мной. К сожалению, есть погрешность, что есть что-то, что я не помню. С этим я решил разобраться позже. Нет смысла страдать из-за того, что я что-то вдруг знаю, но не помню. Наверняка в бесконечности мультиверса я много чего знаю, чего не могу осознать на уровне наблюдателя первого уровня , как и мы все, что ж страдать от этого - станем мультивидуумами, и все узнаем.
Глава 3
- Привет, - волнующий тембр голоса Эрика, растревожил сердце. Вы, конечно, всякие глупости подумали. Нет, знаете, есть такие голоса, которые, когда слышишь, поднимается настроение и такое предвкушение приятное, словно частота звуковой волны содержит информацию - все будет хорошо.
Но про эту особенность Эрика мы уже знаем. Опять крутится в НИИ. И, вроде, не положено, но и не запрещено. Тем более, что мальчишка талантливый, вдруг увлечется чем-нибудь. Да и спроси его, скажет, что у него какой-нибудь проект школьный. Проект... один у него проект, людей смущать.
Оборачиваюсь.
- Эрик, привет, - вежливо улыбаюсь.
Стоит, как черная статуэтка, руки сложил, прямой, тонкий, всегда он мне кажется не человеком, а каким-то разумным воплощением, только не могу понять чего. Потому я, не стесняясь, выписываю в заметках свою сильную эмоциональную реакцию на младшего Грома. Может, пойму, наконец, в чем дело.
- Как, выяснил разницу, между тем, где ты сам во сне, а где ты наблюдаешь других людей? - спросил Эрик.
Я старался думать, как можно быстрее. Темные, почти фиолетовые глаза смотрели насмешливо, нет, снисходительно.
- А я хотел ее выяснить? - усмехнулся я.
- Да, если верить твоим словам, - изломил бровь мальчишка. - Когда мы были у Михала, ты говорил, что хочешь знать...
Как это происходит? Почему он все еще это помнит? Столько раз уже сменилась реальность, столько раз она уже ветвилась! Он помнит эту чертову встречу, которую я не помню. На которую мы ходили вместе!
- Да-да, теперь помню, - соврал я, - нет, было слишком много дел, некогда было, нет времени.
- Подсказать? - улыбнулся Эрик.
Я неопределенно махнул головой.
- Обрати внимание, можешь ли ты посмотреть на ситуацию, в которой находишься во сне, с глаз другого человека в той же ситуации Если можешь, это не ты.
Я пораженно застыл. Почему такое простое решение не пришло мне в голову? Вы, конечно, не понимаете моего поражения, потому что вы не бились над этой проблемой, прочитали единственно логичное решение и тут же поверили, что сами это знали - да, так работает наш мозг, получая готовое решение проблемы, которая нас не занимала, мы считаем, что сами всегда так и думали. Можете быть уверены, вам бы это в голову не пришло, и более того, вы даже не можете это применить. Слишком уж нас втягивают эмоции и ситуации во сне.
Я задумался, стал вспоминать, пытаясь понять, мог ли я в последних снах так сделать. Обычных людей такая моя привычка раздражает, но в Городке все привыкли, все люди науки, все имеют какие-то свои особенности, как им удобно работать. Эрик невозмутимо ждал.
Нет, я помотал головой, нужны новые данные.
- Спасибо, Э... я попробую, - почему я не назвал его имя, я же хотел?
- Ему кофе, мне газированную воду с лимоном, и нарезанный лимон, - сказал Эрик.
- Что? - переспросил я.
А да, мы в кафе, я не заметил, как мы сюда пришли. Или мы уже тут были, когда встретились? Почему я не помню? У меня нет никаких проблем с памятью. Может, это сон? Я стал вспоминать был ли момент тьмы, и, если был, что было до него. Как теперь понять, во сне я или наяву?
Я достал блокнот и начал делать пометки, пока мог и хотел интегрировать новую идею в задачу.
Мой спутник не выглядел скучающим. Да и как может быть скучно человеку с такой талантливой головой! Наверняка ему всегда есть о чем подумать. Хотя Эрик не выглядел задумчивым.
- Ты не помнишь, как мы ходили к Михалу? И не помнишь, как обсуждали вкус мороженого? - спросил Эрик.
Еще и мороженое какое-то...
- У меня сейчас проект, - промямлил я дежурную и вежливую отговорку, принятую в Городке.
Эрик понимающе кивнул.
- Времени нет.
Не в смысле меня понимающе, а поняв, что я действительно не помню. И не из-за проекта.
- Не помню. Я думаю, что начал осознавать во сне суперпозицию, но делая выбор ветки данных, не помню, что было в другой ветке, естественно, - сказал я.
Что мне скрывать, в конце концов?
- Круто, - кивнул Эрик, - осознавать это, а не забывать.
- Да. Про нашу встречу с Михалом мне уже рассказывал Эдик. Но я не помнил ее ни тогда, ни сейчас. И не помню, чтобы мне такое снилось. Можешь ты мне рассказать, что было?
- Ты сказал, что видишь странные сны, не можешь понять, когда и с чего это началось, я сказал, что как раз у Михала будет лекция, и мы можем сходить, может, что-то наведет тебя на мысли, или поговорим с ним.
- А я рассказывал, какие странные сны я вижу? - С чего бы мне ему об этом рассказывать? Но рассказываю же сейчас! И, может, в той реальности странные сны совсем другие.
- Да. Ближайший будущий день или прошлый. То есть, ты проживаешь один день два раза. И не знаешь, где реальность.
- А! Ветки, сдвинутые по стреле времени.
- Да. И мы немного поговорили про сны, про яркие приключения во снах. Ты сказал, что видишь такие тоже иногда, но они тебя не беспокоят, потому что приключения - это все-таки сны, и понятно, что это сны, они не путаются с реальностью. Там разные профессии, ситуации. Хотя ты сказал, что хотел бы знать, все ли это ты.
Кофе был замечательный, как всегда. Эрик выжал дольки лимона в воду, и только тогда сделал глоток. Он знал наперед, что лимона будет мало.
- Хм. Нет, тут я не проживаю день дважды, в том и дело, что дни разные. Просто день я живу, когда сплю, и когда просыпаюсь, я не могу понять, куда проснулся. Просто почему-то помню случайный день из ветки рядом. Ветка сильно похожая, просто этот день помню только я.
- Чистое влияние мультиверса.
- Да, но меня теперь интересует практическое применение. Что с этим делать? Как этим управлять. Я все-таки воспринимаю это, как сон. И у меня нет контрольной точки, какую ветку назначить реальной. Нужно еще раз поговорить с Михалом, я думаю.
- Давай сходим.
- У тебя, наверняка, нет времени, своих дел полно.
Эрик пожал плечами.
- Это тоже дело.
- Ладно, - я отправил сообщение Денвичу. Тот ответил очень быстро, сказал, что будет у себя весь день. - Давай сходим.
Я решил сходить с Эриком, подумал, что, может, вспомню что-нибудь из той встречи, возможно, новая ситуация стимулирует воспоминания. Хотя зачем я оправдываюсь?..
Глава 4
Михал Денвич, серьезный и красивый, как все умные люди, не ждал нас. Не в том смысле, что наш визит стал для него неожиданностью или он забыл, что мы придем. Люди часто говорят и пишут эту фразу, ждал или не ждал. Когда человек бросает все свои дела и здоровается, словно говорит "ну, наконец-то". Или, наоборот, с досадой отрывается от своих дел - тогда мы говорим, что нас не ждали. Денвич занимался своими делами, и когда мы вошли в его рабочую комнату, кивнул нам, еще несколько минут рылся в шкафу, заканчивал то, что делал, и прошел к креслам, где мы уже расположились.
- Рад видеть, - вежливо поздоровался нейрофизиолог.
Я в очередной раз восхищенно удивлялся, глядя на него, он напоминал мне поэтический образ звезды. Казалось, что взгляд белесых голубых глаз мерцает, как серебристые звезды.
- Что нового? - спросил Михал, - в прошлый раз мы говорили о том, что сон, это частичное осознание мультивидуума.
Да, я в той реальности, где все удерживают данное о нашей встрече. Кроме меня. А почему мне важно удерживать, что встречи не было? Я должен, при переходе в эту реальность, получить и память этой ветки мультиверса. Потому что для меня важнее помнить, что встречи не было, как личное доказательство, что я столкнулся с мультиверсом.
- Да, в сущности, я вижу разные типы снов, не знаю, делаешь ли ты какое-то принципиальное деление. Есть сны бессмысленные, отрывочные, я думаю, это визуализации мозга или переход по фазам сна; есть сны яркие и нереальные, обычно, мы там в некой другой форме, и у нас какое-нибудь приключение; и есть сны, где мы осознаем себя, как себя, и жизнь очень похожа, лишь немного отличается от нашей.
Денвич задумчиво кивнул, пытаясь переложить рассказанное на специальную терминологию и классификацию.
- Есть еще вид сна, - вмешался вдруг Эрик, - когда во сне нет никакого действия или жизни, а только ты и какой-нибудь человек, с которым нужно решить проблему или поговорить.
Денвич снова, так же задумчиво, кивнул.
- Эрик, это тоже визуализация мозга, - сказал я. - Тебя что-то терзает и мозг продолжает разговор во сне. Даже если проблема очень давняя, это значит, что упорядочивание данных дошло до этого момента только сейчас.
Эрик усмехнулся и ничего не сказал, не стал спорить. Почему-то. Обычно, он не молчит.
- Теория веток, ветвление реальности, при совершении выбора - сознательного или бессознательного, говорит о реализации всех возможных вариантов. Так что, я бы, вообще, не стал делить сновидения, может, действительно, стоит отделить только визуализации мозга, потому что это, в сущности, не сновидения, - наконец, сказал Михал.
Мы поговорили еще, про работу мозга, про эвереттическую теорию, не буду передавать читателю все эти научные разговоры, это далеко не всем интересно, и к теме имеет мало отношения. Михал настаивал на том, что все сны - это сознание мультивидуума. И по большому счету я был согласен, а вот по маленьким счетам, нет. Конечно, все мы мультивидуумы, потенциальные, и, конечно, все, что происходит, это работа сознания мультивидуума, но мой коллега имел в виду, что все данные, которые мы получаем во сне, это данные от нас же, как наблюдателей первого уровня, только в других ветках. Вот с этим я не согласен.
До сих пор очень популярна, но совершенно ненаучна, идея о том, что человеческое существо может быть очень разным, вести себя как угодно. Это неправда. Не как угодно. Мы все ведем себя строго в рамках своего психомодуля. Сознание, суть человека, в разных обстоятельствах, в разных условиях, в разных "мирах" и реальностях ведет себя строго по законам психологии. А, у вас еще нет никаких законов психологии. У нас, конечно, уже есть. Это важное знание, потому что у нас, в Фироками, кого только нет - и мутанты, и то, что вы называете нечистью, и искусственно созданные тела, - и важно уметь отличать одно создание от другого.
Я сейчас понимаю, а тогда не понимал, что начал думать о совете Эрика, именно так и решил проверить, я или не я, в этих ярких снах.
Мы шли с Эриком по внутреннему парку НИИ, удивительно, когда он хочет, с ним уютно молчать. Может же, иногда, по-человечески!
Глава 5
Для меня пошли ночи работы, правда, на работе была обыкновенная рутина, поэтому я мог заниматься своей теорией.
Я внимательно следил за снами, раскладывал их по типам, пытался понять их генезис, разделял, где я, а где нет. Конечно, осознать себя во сне очень сложно, потому что, очнувшись посреди ситуации в эмоциональной катушке, ты что-то делаешь, и у тебя нет времени остановиться и подумать. Я ставил таймер на пробуждение, когда войду в определенную фазу сна - пробовал разные фазы, чтобы посмотреть, что изменится, на что это влияет. Фазы сна в Фироками изучены, но я применял научную базу к контексту своей задачи. Возвращаюсь ли я в тот же "сон" после определенной фазы? Меняется ли тип сна? Потом, по записям, я отследил, что у меня ушло на это несколько месяцев. А во время работы, я не замечал времени. В Институте я сказал, что проверяю теорию, и коллеги перестали удивляться тому, что я не помню наши встречи и разговоры. Фироками, а следовательно, и Институт, трепетно относится к появлению новых теорий и идей. Даже если идея окажется совсем пустой, ее нужно описать и оформить по всем правилам. Потому что, возможно, кто-то пойдет за тобой следом и превратит идею в очередное открытие алмазного Города.
Известно, во что вложишь внимание, то и получится.
Я так долго бился со снами, что научился сначала их чувствовать, потом смог вывести закономерности, потом смог их описать, и, наконец, смог ими управлять, сделал их явлением, сделал их воспроизводимыми. Правда, только для себя.
Итак, засыпая, мы, на краткий миг попадаем в суперпозицию. Оттуда уже выбираем, куда "идти" и что осознавать. Этот миг может быть столь кратким, что мы не успеваем его осознать. Да и не знаем, что его нужно осознавать. Суперпозиция, это эмоциональный ноль, а мы ненавидим эмоциональный ноль и мчимся куда угодно, даже в отрицательную величину эмоций, лишь бы не находиться в нуле. Зато если подавить этот импульс, и задержаться там, то можно осознанно выбрать любой набор данных для осознания, какой пожелаешь. То есть, любую жизнь. Теоретически, конечно. Практически до осознанного выбора данных очень далеко. Сон не обязателен. Он нужен, потому что мы, как квантовые частицы другого масштаба, стремимся к суперпозиции, это и есть настоящий отдых. Если получается побыть хоть немного, пусть и неосознанно в суперпозиции - мы чувствуем себя отдохнувшими, если нет - разбитыми.
Сны я разделил на несколько видов. Один, над которыми активно работают мои коллеги, - данные из других веток мультиверса. Именно этот вид сна мучил меня.
Второй, это когда я являюсь наблюдателем совсем других людей, к которым имею отношение только посредством эмоционального согласия с ситуацией. Это как раз все эти яркие сны с приключениями.
Принципиально разные виды снов помогли мне определить, где я, когда сплю. Я написал себе список вопросов, который читал перед сном девять раз. Так работает наш мозг, девять раз вдумчивого чтения достаточно, чтобы мозг сделал "фотографию" прочитанного так, что вы можете к ней обратиться. Именно так я сдавал важные экзамены. Проблема только бывает в том, что очень скучно читать что-то вдумчиво девять раз. Но со списком вопросов у меня проблем не было. Так, осознав себя в ситуации, я задавал себе эти вопросы - как меня зовут, сколько мне лет, где я работаю, как зовут мою мать, бабушку, начальника. И главный вопрос - откуда, с чьих глаз я смотрю на ситуацию. И главное действие - могу ли я посмотреть на нее с глаз другого человека.
Ответы помогали мне понять, что это сон, потому что я там имел другое имя и другие жизни, и самое интересное, что, например, стоило мне посреди страданий из-за болезни любимой бабушки, задать вопрос - а как зовут бабушку? - и выяснить, что бабушка вовсе не моя, страдальческая эмоция любви тут же проходила.
То есть, какие-то люди просто, укладываясь, словно в трафарет моего отношения, вызывали у меня набор моих отношений и эмоций. Я любил и ненавидел, совершал какие-то поступки, ведомый эмоциями, а потом задавал себе вопрос - а действительно ли передо мной ненавидимый или любимый? И когда выяснялось, что человек имеет совсем другие параметры, чувство, которое праведно клокотало во мне, мгновенно утихало.
Иногда это были данные действительно другой ветки, и это был я, с другим именем, другой жизнью, но я точно знал, что это я, и да, Эрик оказался прав, я не мог посмотреть с глаз другого человека, когда во сне был сам, зато, когда был во сне второго типа - мог "играть" за любого персонажа. Играть сильно сказано, наблюдать, мысленно советовать, при этом, персонаж воспринимал мои мысли своими, и, обычно, слушался.
Разница снов мне стала понятна, но я стал искать и общее. И в том, и в другом виде все мои переходы я воспринимал через тьму. Видимо, так я воспринимал суперпозицию. Я хотел задержаться в этой темноте. Ведь скорее всего, она только кажется темнотой. Увы, мне очень долго не удавалось это сделать. Потому что меня вело намерение, решение оказаться где-то. И я никак не мог сформулировать намерение попасть в суперпозицию. Мозг не может отождествить с чем-то незнакомое понятие, к тому же абстрактное. Он и "видит" его темнотой, потому что так визуализирует неизвестность.
Пока я ставил задачи и учился управляться со снами, вернее, с собой во сне, появился третий вид сна. Сначала я думал, что это первый тип - данные веток. Но что-то в нем было иначе.
***
Я уснул и оказался в парке нашего городка. Рядом со мной шел Эрик. Мы обсуждали то, что видели, смеялись, рассказывали какие-то свои проекты. Обычный день, обычный разговор. Парк выглядел, как всегда. Но я все время чувствовал, что только мы живые в этом сне. Словно никто не мог нас увидеть, хотя какие-то люди гуляли по парку, я кивал знакомым, и они отвечали, да, но словно, понимаете, не они отвечали, а я знал, что они ответили, в ведической традиции есть такое понятие - умонастроение. Это когда вы знаете, что что-то происходит или произошло, но, на самом деле, нет никаких фактических подтверждений. Словно вам кто-то говорит, что это так. Очень уверенно говорит. И еще, парк выглядел, словно за ним ничего нет.
Посмотрите прямо перед собой, сейчас будет грустный эксперимент. Вы видите овал с темной каймой, вот это затемнение по краям, граница вашего зрения. Мне всегда грустно видеть границу, всегда меня манит в бесконечность, безграничность. Вот и этот парк, казалось, что это какой-то обрывок реальности, в бесконечном еще-ничто. Мы с Эриком шли, и я все время боялся провалиться в ничего, поэтому внимательно смотрел на край этого куска реальности. Но дойти до края не получалось. Мы перемещались куда-то, из парка в кафе, из кафе на берег. Тоже через мгновение темноты, но иначе, чем я обычно перемещаюсь во снах, тут, словно появлялась новая картинка, декорация, а не я перемещался.
Я запомнил этот сон, как самый яркий, но после у меня были еще такие сны. Обычно, после какого-нибудь спора или просто эмоционального разговора, я оказывался во сне с человеком, продолжая разговор. Я был внимателен, и поэтому научился отличать, когда я выступил инициатором сна, а когда тот, другой человек.
Так же, как и при выборе ветки, как и при выборе, какую ситуацию других людей наблюдать, если ситуация сильно эмоциональная, мы "летим" туда, продолжая разговор.
Природа сна стала мне понятнее. Теперь нужно сформулировать гипотезу и поставить вопросы перед исследователями, наметить, хотя бы, направление экспериментов, и объяснить, конечно, на кой нужно в этом копаться.
Началась рабочая рутина. Формулировать и ставить рамки, это совсем не так весело, как собирать данные и строить догадки. Все это время я продолжал наблюдать за снами. Такая уж натура. Вот, написал это сейчас и вздохнул. Вы думаете, я передам работу группе, которая будет заниматься снами и останусь в стороне? А сейчас ожидаете, что я скажу, нет, это мое открытие и я хочу в нем участвовать? Ни то и ни другое. Я передам проект Михалу, участвовать буду, только если им понадобится моя квалификация или психологическая консультация. Но я не перестану наблюдать за снами. Может быть, до конца жизни теперь не перестану, понимаете? Наука будет доказывать и опровергать, годами. Она будет осторожна, она не выдаст ни одного практического алгоритма, пока не будет уверена в явлениях, пока не поймет, что это и как это работает. Но я-то могу уже сейчас пользоваться тем, без доказанных наукой подтверждений. Это привилегия первооткрывателя.
Я, конечно, буду подкидывать Михалу новые идеи, если замечу что-то еще. Но даже настаивать не буду - хочет, пусть берет, не хочет, дойдут своим путем, позже.
И, в общем, на этом бы можно было закончить. Сделать какой-нибудь поучительный или романтичный вывод. По крайней мере, я тогда думал, что все кончилось и поэтому занимался нудной работой. Но меня ждали новые чудеса.
***
Я был в Институте, разговаривал с Эдиком, обсуждали текущий проект, я был привычно осторожен, чтобы не смутить его событиями, которых он не помнит.
- Амий! Как ты тут оказался? - услышал я голос Сам Самыча.
Я повернулся к директору, рассудительно промолчав. Сейчас сам все объяснит.
Сам Самыч, величественный мужчина с белоснежно седыми волосами, хотя, по меркам Фироками, он еще не дожил до седин - ему еще не было и ста пятидесяти, и лучистыми, как у отца, глазами. Физик. Сын великого психолога - Аристарха Громулина. Много сделал для создания научной базы психологии, так, чтобы она могла быть интегрирована в точные науки и сама стала такой.
- Я тут работаю, - шутливо напомнил я.
- Но ты же уехал в депривационную. Я же только что видел тебя на видео, а ты здесь!
Депривационная - это блок для экспериментов. Добираться до него минут двадцать на скоростном лифте.
- Самыч, ты, как обычно, заработался, - рассмеялся я. - Тебе кажется, что это было только что.
Эдик укоряюще покачал головой, глядя на директора.
Сам Самыч смутился. Это было частое дело, когда мысли уносили директора далеко от реальности и он забывал про время.
Но сам я удивился. Это что-то новое, Самыч сказал, что видел меня только что. А, может, это сон? Или я перешел из сна в условную явь? А переместившись, не заметил?
- Хорошо, принесешь мне результаты. Это интересно! Сон как суперпозиция мультиверса.
- Конечно, только обработаю, - улыбнулся я. - Только сначала схожу туда, чтобы было, что обрабатывать.
Я хотел уйти к себе, чтобы определиться не во сне ли я, но к нам подошла Риваджида Рамшан, глава отдела поиска. Это ее отдел структурирует идеи, которые приносят наши головы, которые не получили подтверждения в предложенной серии экспериментов и которые теперь ждут своего часа.
Мужчины уставились на Риву. Это нормально - любоваться красотой, в Фироками это естественно. Во все стороны - Город вывел из оскорбительной сферы восхищенные взгляды.
- Амий, как ты так быстро? Ты же вот только был в кафетерии!
- В кафетерии? - удивился Эдик.
Сам Самыч вскинул четкую бровь.
- Ну да, он мне звонил пару минут назад, просил приготовить дела по снам. - Рива улыбнулась.
Белокожая, подтянутая, стройная и тяжелая, не знаю, как лучше объяснить, красавица нравилась всем, хотел я сказать, но это глупый шаблон. Нельзя нравиться всем. Можно нравиться определенной психологической группе. Да и уверяю вас, вам бы самим не понравилось нравиться всем, хотя бы потому, что есть люди, которые не нравятся вам и им бы вам нравиться не хотелось. Потому что это бы значило, что вы ведете себя, как они. То есть так, как противоречит вашему же понятию красоты.
Но у нас Институт строго следит за общей совместимостью, поэтому у нас, она, конечно, нравилась всем. Она была как раз из тех красавиц, помните, я говорил, с которыми легко. Она ничего не требовала от вас и не смущала своей красотой. Приятная и милая.
Это я стараюсь быть объективным сейчас, потому что в тот момент, это юное существо с огромными янтарными глазами, шелковой волной волос (я все еще не оставляю попыток вам сказать, что я вижу ее красоту), эта умница, - в свои, совсем детские, двадцать пять, она управляет серьезным отделом и имеет несколько научных степеней (и что я отдаю должное ее уму) вызвала у меня досадливый всплеск. Курица! Что она, вообще, тут без дела слоняется? Какое ей дело, в кафетерии я или нет?
- Так, беги, готовь дела, - улыбнулся я.
- Иду, иду, сухарь, - снова вспыхнула она улыбкой и прошла мимо.
- Кафетерий? - спросил Сам Самыч, - когда ты ей звонил?
Я развел руками. Использовать тот же аргумент, что я уже использовал с самим директором, было опасно.
- У женщин свое понятие времени, для нее только что, - усмехнулся я.
Мужчины понимающе закивали и засмеялись. Хотя чего смешного.
- Все, пойду я. Надо же придать моим домыслам наукообразный вид.
И все вежливо посмеялись над моей второй несмешной шуткой.
Глава 6
Я быстро прошел к себе, теперь, встречаясь с кем-то, я улыбался и бросал "занят", на попытки поговорить. Я бы не хотел преувеличивать, даже этих случаев с Самычем и Ривой было достаточно, чтобы крепко задуматься, о том, что же случилось, но я встретил еще несколько коллег, которые где-то "только что" меня видели, то в окно, то по телефону... надо же, какой я сегодня общительный! Успел созвониться с кучей человек. В кабинете я сел в кресло и начал раскачиваться, обожаю так думать. Этому есть психологическая причина, так мы чувствуем себя спокойнее, потому что... ладно, не буду отвлекаться, психология - тема бесконечная.
Итак, что же случилось? Предположим, я во сне первого типа, я в "соседней" ветке мультиверса, для своей условной яви, я сейчас сплю. С тех пор, как я понял, что именно происходит, ставить маркеры стало легче. Я проверил предметы на столе, посмотрел в окно. Конечно, из ветки в ветку переходит то, что мы удерживаем во внимании. А то, что нам не важно, мы не держим и по этим изменениям можем отследить переход. Например, замечали ли вы внезапно выросшее на улице здание. Вы говорите тогда - надо же, как быстро построили, каждый день тут езжу и никогда не замечал.
Ну, и сейчас время для ваших детских историй, у некоторых есть такие воспоминания, когда они шли по знакомой улице, в знакомое место, но попали в совсем незнакомый город. Обычно, эти истории заканчиваются хорошо, ребенок от страха, силой воли возвращает внимание в знакомые данные и выходит к знакомому месту. Иногда бывает, что ребенок играл где-нибудь, на какой-нибудь площадке, которую потом не просто не мог найти, а на том месте могло стоять здание, доказывая, что ребенок играть тут не мог. Такие люди всегда заявляют - но я не мог перепутать, я отчетливо помню, я шел там, свернул туда... но им никто не верит, конечно. Хотя ничего необычного в этом нет.
Конечно, изменение ветки это всего лишь изменение ветки, это мог быть не сон, а переход во время условной яви. Разница лишь в том, что переход во сне мы совершаем дальше, настолько, чтобы заметить изменение состояния. Но почему столько склеек сегодня ?!
Так много людей видели меня, потому что не знали, где я нахожусь, и для них я мог находиться, где угодно. Это не нарушает уравнение, хотя, конечно, в жизни такое бывает редко, а уж так много раз, как сегодня, и подавно не встретишь. Но, стоит вложить внимание во что-то, и сразу начнешь с этим сталкиваться повсеместно. Потому что там сильнее инфозаряд , то есть, у вас там больше интереса, и данные по ситуации, которой вы занимаетесь, притягиваются и осознаются чаще.
Условия теории мультиверса не мешают мне встретиться даже с самим собой, потоки внимания, формирующие наблюдателя первого уровня, которыми мы все являемся, настолько отдельны, а пространство (как и время), наоборот, ничем не разделено, кроме нашего сознания.
Мне стало интересно, и я решил пробежаться по Институту, может, если склеек так много, я смогу, действительно, встретиться с самим собой?
Все это чушь, антинаучная и антифизическая, про то, что с собой встретиться нельзя. Мешающие факторы не физические, а психологические. Не физика заставляет осознавать нас одну ветку мультиверса за один выбор, психология - нам так удобнее, так мы не путаемся. Не физика причина, что мы вероятнее изберем осознавать, психология - там, где нам "вкуснее", где больше эмоций, где сильнее интерес. Ветки не цельные, они постоянно, как запутанный комок тончайших струн, пересекают друг друга. Память, которая сваливается на нас при смене ветки, это защита сознания, чтобы учитывать меньше данных. Но это работа сознания, опять, психология, не физика. И поэтому с собой встретиться нельзя - потому что сознание нас ограждает от этого, потому что нам нечего сказать самим себе. Я вскочил с кресла и пошел в кафетерий, потом в депривационную.
Это мои заметки, и я бы мог для украшения сюжета написать, что я себя встретил. Но нет, я упустил время, пока я сидел в кабинете, я "ушел" от того момента, где собралось много склеек, очень далеко. Позже, я все-таки с собой встретился, но это другая история и тема для другой моей заметки. А в тот день я больше не встречал коллег, которые только что меня видели. Немного разочарованный, я стал продумывать эту встречу с собой в голове, продолжая бродить по коридорам. Это означало, что в какой-то ветке бесконечного многомирия, я все-таки себя встретил. Я стал думать, что бы мне это дало? Что прояснило? Ну, во-первых, это бы серьезно доказало теорию эвереттики. Конечно, только для меня.
Потому что это чудо увидели бы только наблюдатели-коллеги в ограниченном числе веток. По сравнению с количеством веток, в котором бы встреча с самим собой осталась в памяти только у меня. Выбросило бы меня в суперпозицию при такой встрече? Или я бы разговаривал с собой, как с другим человеком? Ответы, хоть и логичные, на эти вопросы так и остались в области предположений, ведь проверить это я никак не мог.
Но из разговора с собой я вынес, что воспринимал бы себя, как полностью отдельное существо. Я бы не знал свои же мысли, и даже мог бы не узнать себя, если бы встретился с собой из ветки чуть дальше, где бы я не выглядел своим двойником. Я подумал, что, может, мы иногда встречаем самих себя, и не знаем об этом. Вы, возможно, думаете, что вы бы почувствовали, что должна быть какая-то связь? Нет, по крайней мере, законы физики и психологии этого не предполагают. Сделанные вами выборы могут так сильно изменить ваш опыт и ваше отношения ко всему, что вас будет раздражать ваше же мнение в другой ветке. Только ваши личные мотивации, ваш взгляд на то, что красиво, на то, какой должна быть жизнь - вот это останется неизменным. А вот отношение к этому, вашему же, взгляду, может сильно разниться.
Жаль, конечно, знаете, хочется иногда, когда реальность подкидывает тебе ситуацию, о которой ты читал в книгах, чтобы было как по-писаному. В антинаучных псевдофантастических книгах встреча с собой всегда означает какое-нибудь обнуление (попытка незнающих описать, по мере сил, попадание в суперпозицию) - взрыв, коллапс, конец света. Но наука неумолима, нет никакой причины реальности коллапсировать из-за встречи двух проявленных в физической вселенной мыслей. У вас же голова не взрывается, когда вы думаете одновременно о нескольких вещах. Так вот, ваши множественные личности, - наблюдатели первого уровня, - мультиверса это то же самое, только точка отсчета другая: не мысль, а человек.
Да, для вас, может, интереснее и чудеснее встретиться с собой, мы ведь все ждем чуда, личного, такого, которое бы доказало наше бессмертие, доказало, что мы не просто кожаный мешок с мясом и костями, а жизнь - не случайное мгновение сознания. Но для меня осознать себя в суперпозиции - чудо куда красивее, чем грубое проявление физического закона.
Необычность дня отошла на второй план, потому что несколько месяцев я и так жил очень необычно. Я думал о том, как же мне стабилизироваться в суперпозиции, возможно ли это сознанием наблюдателя первого уровня? Психологическая аксиома такова, что сознание едино, оно, обладает квантовыми свойствами, поэтому для него нет пространственно-временных барьеров. Поэтому, психологические законы не мешают наблюдателю первого уровня осознать суперпозицию. А так как законы реальности не могут противоречить друг другу, в целом, то вряд ли есть какая-то объективность в физике, которая могла бы этому помешать.
Я размышлял об этом до вечера, потом пошел домой, и весь путь с кем-то говорил. Нет, я был один, и у меня даже внутреннего диалога не было. Но когда я пришел домой, у меня было опять вот это умонастроение, что по дороге я разговаривал... с кем? С собой? С Денвичем? С Эриком? Да. С Эриком. Я невольно улыбнулся. Но о чем был разговор, и до чего мы договорились, я не мог осознать. Казалось, что вот-вот и я вспомню разговор, но ни одного точного слова не проявилось в моей памяти. Может, было бы лучше с ним встретиться и поговорить так, чтобы я это помнил. Но все нет времени.
Я уснул. Устало вырвался из нескольких веток, из занимательных историй других людей, ощутил, что я лежу в своей постели, но сплю, не бодрствую, тело не слушается, но это не сонный паралич, нет паники, и неподвижность словно подконтрольная. Передо мной тьма. Она выглядит так, как то, что вы видите, закрыв глаза и не думая ни о чем. Я начал всматриваться в эту тьму, стараясь не тратить много усилий. Потому что усилия обязательно притянут эмоции, а эмоции, по психологическому закону тождества притянут всякий квантовый подобный мусор.
Я надеялся, что это суперпозиция, или, хотя бы, коридор сознания к ней. Скоро я смог различать свою комнату, не открывая глаз. Комната словно была намного меньше меня, я мог видеть ее пределы и дальше, за стенами. Но за стенами темнел не знакомый мне двор, а все та же всепроникающая тьма. А в ней я начал видеть какие-то обрывки жизней, как живые картинки, как кино. Словно сильно-сильно далеко от меня. Но и комната вдруг оказалась далеко от меня. Я старался наблюдать, без всплесков сильных эмоций. Я был почти уверен, что я там, куда хотел попасть и пытался сильно не радоваться этому.
Я попытался определить, где я нахожусь, это выглядело, как какой-то базар или вокзал, куча всего - живые существа, как ожившие сны, какие-то экраны с картинками, светящиеся разноцветные жгуты. Некоторые существа застряли в экранах, торча из них, некоторые ругались друг с другом, разговаривали одновременно, не слушая друг друга, кто-то говорил сам с собой... сюрреалистичная сцена фильма про какое-нибудь место общего безумия.
Наверное, тут должно быть озарение, кульминация, вспышка могущества. Я - бог, или подобная ерунда, великий предел, загрань и прочее, рифмующееся с "загранью". Но нет, если ты представитель науки, даже озарения происходят не так. Мы интенсивно думаем над задачей, обдумываем пути, версии, размышляем, рассматриваем задачу со всех сторон, обдумываем все мысли, которые приходят нам в голову по теме, проверяем теории, а потом отвлекаемся от задачи. Принудительно занимаемся другой деятельностью, уводим мозг в рассеянный режим. Иногда этот цикл нужно повторить несколько раз. И вот тогда приходит решение, как озарение. Так работает мозг. И сейчас в нашем НИИ это рабочий принятый алгоритм решения задач.
Я попробовал посмотреть на себя, но ничего не увидел - не было рук или ног, правда, я мог их создать перед взглядом, какие хотел. Да, суперпозиция. Я могу выбирать осознавать то, что хочу. И все так же, как я уже пояснял, только теоретически. Все так же мы выбираем то, что эмоциональнее, неважно, хорошее это или плохое. Главное - сильный накал эмоций. Эмоции притягивают наш интерес, наше внимание, поэтому мы стремимся туда, где их больше. Я знаю это, так работает психология, так ее законы воплощает физика.
И все равно, это самое приятное чувство, осознавать себя реального, осознавать, что времени нет, это только упорядоченное наблюдение. Наверное, приятнее только радость общения. Да. Общение. Теперь нужно поделиться этим открытием, поставить серию экспериментов. Освободить людей от сна, а может и от самой смерти, если это безвременное состояние, то смерти нет, мы только выбираем наблюдать ее одним из бесконечных наблюдателей первого уровня. Ну, до бессмертия еще, конечно, далеко. Я в суперпозиции-то удержаться не могу. И даже как попасть туда осознанно, не знаю. Это еще даже не явление.
Я наблюдал и думал, казалось, прошла вечность, но, когда я проснулся, оказалось прошло несколько минут.
...Проснулся. Теперь для меня это значит - уснул. Потому что реальность там, а наблюдение всех этих данных - это сны. Вся наша жизнь, вернее, жизни - это сны. Антинаучно и просто глупо ставить одного из наблюдателей первого уровня, из множества равнозначных, реальным. С кем поделиться этим? С Михалом?
Глава 7
Это удобно. Удобно спать несколько минут в сутки, возвращаясь отдохнувшим. Я еще учусь, никому я еще про это не рассказал, потому что не понимаю, что рассказывать. Вот это глупое - когда все работает, но, как и почему вы не знаете. Пользоваться можно, но только в частных случаях. Нужно понять процесс, нужно сделать это явлением. Я не должен быть один, кто так управляет сном.
Для меня началась новая работа, я пытался понять условия попадания в суперпозицию.
Я проснулся.
- Привет, Эрик, - улыбнулся я.
- Привет. Дошел, наконец-то, - мотнул он головой.
Я не понял, это он дошел до меня или я дошел, чтобы понять что-то.
Он выглядел не так, как я привык, и я даже не могу описать как, потому что при попытке описать существо, оно принимало те черты, которые я приписывал ему. А значит, до описания они были другими. Но я знал, что это был он.
Он был первым живым существом, с которым я смог поговорить в суперпозиции, он смог увидеть меня, потому что все остальные взаимодействовали с экранами, жгутами, говорили сами с собой.
- Ты понимаешь, где ты? - радостно спросил я.
- Конечно. В поле наблюдения.
- И... как ты научился сюда попадать?
- Я всегда умел. Все когда-то умели. Я просто не забывал.
- Как же так получилось, что я тоже вспомнил?.. - спросил я, скорее сам себя. - Почему начал видеть этот сон из соседних веток реальности?
- А, я хотел встретиться с тобой, но у тебя постоянно нет времени. Поэтому нужно было показать тебе, что на самом деле значит, когда "нет времени". Тут можно всегда спокойно поговорить. Только сначала тебя нужно было этому научить, - вздохнул он.
Чему? Спокойно говорить или встречаться там, где нет времени?
Никогда не может сказать по-человечески.
Ефим ГАММЕР
НЕОПОЗНАННЫЙ ГОСТЬ ЛАТВИЙСКОГО НЕБА
Вместо предисловия
Исполнилось полвека сенсационным сообщениям латвийской прессы о неопознанных летающих объектах, замеченных в небе над Лиепаей, Огре, Сигулдой. Когда-то я был свидетелем этого события, всколыхнувшего весь мир. Но впоследствии история о НЛО в Латвии забылась.
Сегодня в своем эссе я напомню о тех событиях.
Начнем с газетных заметок.
"Коммунист", Лиепая.
1 декабря 1967 года.
А что если это марсиане?
Некоторые лиепайчане оказались свидетелями загадочной картины. В небе передвигалось светящееся тело, которое нельзя было спутать с облаком, самолетом или спутником. По свидетельству очевидцев (одна из которых - работница гидрометеослужбы), это была полусфера больших размеров, низко висевшая над землей, которая затем, всколыхнувшись, быстро удалилась за горизонт, унося с собой огненный свет, на который было больно смотреть незащищенными глазами.
Я. Калей
"Советская Латвия", Рига.
10 декабря 1967 года
Летающие феномены
Последний сезон повышенной активности НЛО начался летом 1965 года, когда над некоторыми странами Европы и Америки, а также в Австралии были замечены таинственные фантомы. Много раз "летающие тарелки" появлялись и над территорией Советского Союза. Совсем недавно необычное явление наблюдали в Лиепае. Сообщения очевидцев наталкивают на мысль, что это не мираж, что в данном случае речь идет о настоящей "летающей тарелке".
Что касается гипотезы, рассматривающей НЛО как посланцев других космических цивилизаций, то пока этот вопрос остается под большим сомнением, хотя и нет веских причин для того, чтобы категорически отвергнуть такую версию. Несомненно одно - наука столкнулась с совершенно неизвестным доселе явлением. Необходимы глубокие и тщательные исследования, изучение свойств таинственных летающих объектов.
Р. Витолниек
Сигулда приветствует инопланетян
Сигулду называют латвийской Швейцарией. Расположена она в гористой местности, на расстоянии 53 километров от Риги, по обе стороны сноровистой реки Гауи.
Первые поселения возникли здесь задолго до нашего времени. В устных преданиях сказано, что их основали "породители ливов - звездные люди". Кто они такие, никто не знает и, разумеется, не помнит. Но в конце шестидесятых годов, после появления летающих тарелок над Сигулдой, потомственные старожилы стали "вспоминать" о том, что им рассказывали деды. А деды им поведали вот такую занятную историю: здесь некогда приземлились космические корабли с голубой звезды Сириус. Космические пришельцы, соскучившись по телесным ласкам, стали ходить к местным плодовитым женщинам. А потом улетели в дальний космос, обещав на обратном пути вновь приземлиться в Сигулде и забрать с собой народившихся внуков-правнуков. В точности дату их повторной посадки в Сигулде никто не уточнял, в особенности, если говорил на эту тему с малознакомым человеком. Но это не мешало старожилам, ведущим свой род от древних ливов, проводить тайную перепись населения, чтобы в космическую делегацию отобрать самых стойких и представительных потомков "звездных людей".
Собственно, история Сигулды ничем особенным не отличается от преданий. За две-три тысячи лет до нашей эры здесь жили финно-угорские племена. До конца двенадцатого века Сигулдой владели ливы, чьими потомками почему-то хотели называться многие латыши. Затем ее отвоевали немецкие рыцари-крестоносцы. В 1562 году, во время Ливонской войны, город перешел в руки поляков. Потом его отбили шведы. Потом... потом... потом... Северная война. Первая мировая война. Гражданская война. И лишь в двадцатых годах, когда в Латвии впервые была провозглашена независимость, жители Сигулды вырвались из-под опеки чужеземных властителей. Но всего на двадцать лет. Потом договор Риббентроп-Молотов. Вторая мировая война. Неизвестно какая по счету оккупация. И опять, с потерей независимости, тайно жди космических кораблей с голубой звезды Сириус, на которую, как говорили мне местные знатоки астрономии и уфологии, были сориентированы египетские пирамиды.
Так это или не так. Но с появлением летающих тарелок над Сигулдой, они стали собирать чемоданы. Что стало с ними и их чемоданами впоследствии мне неведомо. Поговаривали, что одних определили в психушки, других отправили в места не столь отдаленные. Во всяком случае, при последующих наездах в Сигулду я не сталкивался ни с кем из тех, кто делился со мной тайнами своего происхождения и стремился побывать в космосе "за красивые глазки". Я не оговорился, сказав - "за красивые глазки". Дело в том, что как доказывал мне Рихард Упит, бывший экскурсовод по латвийской Швейцарии, у потомков космических пришельцев глазной хрусталик с секретом. Каким - хрен его знает! Но космические отцы, если заглянут при помощи какого-то хитрого микроскопа им в "красивые глазки", мигом отличат своего внука-правнука от любого другого охотника прокатиться по Млечному пути "зайцем". Халявшиков, получается, и они не жалуют.
Мне Рихард Упит самолично выделил участочек на обрывистом берегу Гауи для установки палатки.
- Здесь место для костерчика, - показал мыском закрытой сандалии на округлую черную плешь земли, расположенную в центре лужайки со скошенной травой. -Здесь место для бивака. Костер запалите, не забудьте его потушить. Пить будете, пустые бутылки в Гаую не кидать.
- Выпить можно и сейчас, - предложил я.
- А что у вас?
- "Сухарик".
- На службе не пью. Мне и других ребят надо устроить. Слышишь, уже поют, а палатку еще не поставили, - сказал Рихард.
- Водку пьют, оттого и распелись.
- Согласен. Водка - песенная продукция. Вот их мне и надо устроить.
- Бывай!
Мы раскинули палатку, разложили костерчик, открыли бутылочку. У нас было в наличии все: и выпить, и закусить, и хорошее настроение. И поговорить было о чем - без "лишних" ушей. Представляю компанию: брат мой Боря, его Тамара, я и моя Галка Волошина, сокурсница и подруга Бориной жены.
Ближе к ночи, когда стало смеркаться, мы залезли в спальные мешки: по двое в один, соблюдая туристический принцип: пусть в тесноте, зато в тепле. Боря с Тамарой. Я, понятно, с Галкой. И сделали вид, что заснули, прислушиваясь к равномерному дыханию соседей, чтобы определить, когда они отключатся от нашей действительности. Тот, кто был молод и регулярно выезжал на выходные с палаткой за пределы коммунальных квартир, прекрасно поймет, почему мне и Галке не спалось. Не спалось, и все тут!
- Извини, - пробормотал я, вылезая из мешка. - Я на минутку.
Реакция на сухое вино - известная. Я выбрался из палатки, и первое, что бросилось в глаза: это раскаленные угли, ярко попыхивающие искрами. "Придется на обратном пути водой их залить, а то еще ветерком разнесет - и пожар, - подумал я и вышел на отвесный берег. Подо мной, на глубине чуть ли не в десять метров, светилась капризная Гауя, любящая завлекать неосторожных пловцов в омуты и водовороты. Но сверху она выглядела совершенно не опасной. И вдруг ее покрыто волнистой тенью. Я поднял глаза вверх, и увидел прямо перед собой, метрах в ста, летающую тарелку, попыхивающую изнутри жемчужным огнем, с иллюминаторами перламутрового свечения. Такое яркое, что я зажмурился. На секунду, как мне показалось, не более. А потом, когда вновь устремился к небу, тарелки и след простыл. А вот там, где она была, небо посветлело, да и везде вокруг. Я обернулся к палатке, вспомнив, что так и не загасил искрящие угли. К моему недоумению, костер прогорел вовсе, угли превратились в серый порошок, будто и для них, как и для неба, время переключило коробку скоростей, и в те две-три минуты, необходимые мне для освобождения мочевого пузыря от излишков сухого вина, вместило несколько часов.
В палатке все спали крепким предутренним сном. Я не стал никого будить, пристроился на пеньке рядом, раскрыл походный блокнотик и стал эскизно по памяти набрасывать привидевшуюся небесную тарелку и описывать свои впечатления...
В следующее воскресенье республиканская газета "Советская молодежь" выдала сенсационный разворот о неопознанных летающих объектах над Сигулдой. Чуть ли не с десяток заметок очевидцев. И каждая - подтверждение того, что мы - не единственные разумные существа во Вселенной. Однако такая мысль, очевидно, противоречила кураторам молодежной газеты из ЦК компартии и комсомола Латвии, и они бросили летучие отряды дружинников на киоски. Но опоздали, бесы, изъяли далеко не все. Газета уже разошлась, и передавалась из рук в руки, как подпольная прокламация, а на "черном рынке" шла за баснословные по тем временам деньги: за четвертак. Представьте себе, люди платили двадцать пять рублей за товар стоимостью в две копейки. Ничего не скажешь: русский бизнес, прибыль в тысячу процентов и без всякой затраты собственных средств.
Владимир Гуревич
О книге Михаила Веллера "Еретик"
(Издательство АСТ, Москва, 2019, 352 с.)
Вне всякого сомнения, книга интересная, необычная, не оставляющая читателя равнодушным. Первое поверхностное впечатление, возникающее с началом чтения книги, было очень ярким: ух, как здорово он пишет! Как интересно! Как необычно! Как настоящий еретик! Но постепенно, по мере чтения книги и осмысления прочитанного, начинают появляться сомнения в правоте автора, а менторский тон изложения и даже нотации читателю, которые автор иногда позволяет себе, начинают вызывать раздражение. По окончании чтения книги у меня появилось желание поделиться с ее читателями моим личным взглядом на затронутые автором проблемы, который я излагаю ниже. Я не являюсь литературным критиком и вообще я не литератор, хотя и написал 16 книг (технических), тем не менее я надеюсь, что моя оценка будет интересна и автору, и тем читателям, которые уже ознакомились с книгой. Большинство основополагающих тезисов автора вызывают неоднозначную реакцию и желание оспорить их верность, однако написать подробный анализ и обосновать свои доводы для 350-страничной книги, это означает написать еще одну такую же (или еще большую) книгу. Поэтому я ограничусь ниже анализом лишь небольшой части тезисов автора, которые являются лишь примером, иллюстрирующим всю пропасть, отделяющую автора от реальной жизни.
Через всю книгу проходит "красной нитью" (как любили говорить в школе учителя литературы) мысль о том, что возрастание энтропии (то есть распад всего сложного и прекрасного в культуре, искусстве, литературе, архитектуре и возврат к простым примитивным форма) - это то, что определяет всю нашу жизнь. Автор неоднократно повторяет очень понравившуюся ему мысль о том, что любой прогресс, достигнув своей вершины, может продолжать двигаться только вниз, то есть скатываться с горы, принимая при этом весьма уродливые формы. При этом, автор считает совершенно излишним пояснить, а что именно он считает "вершиной горы" и почему. А ведь от того, что считать вершиной и будет зависеть вывод о том, какая именно тенденция преобладает: деградация или прогресс. В науке не принято вводить новые понятия без их четкого определения, но автор излагает свои теории весьма самоуверенно и безапелляционно, с претензией на абсолютную истину (то есть претендуя на некую научность), совершенно не заботясь об определении вводимых им понятий.
Да, действительно, в природе действует закон возрастания энтропии (вернее Закон неубывания энтропии), открытый Рудольфом Клаузиусом, и теоретически обоснованный Людвигом Больцманом. Очень упрощенно можно представить действие этого закона следующим образом. Если насыпать горку песка в форме конуса с острой вершиной и оставить ее в покое, то с течением времени эта горка никогда не станет выше, она будет лишь постоянно осыпаться и, в конце концов, перестанет существовать как горка. То есть, песчинки, из которых состояла эта горка, займут положение, соответствующее минимуму энергии.
На каком основании автор считает, что культура, искусство, литература, архитектура и т.д. подобны этой кучке песка? На основании того, что архитектурные формы 19 века намного больше радуют глаз, чем прямоугольные бетонные коробки 20 века? Или на основании того, что Черный Квадрат Казимира Малевича, написанный им в 1915 году, до сих пор будоражит умы? Именно такие примеры приводит автор "Еретика".
По нашему мнению, такие примеры свидетельствуют лишь об ограниченности автора, его весьма поверхностном отношении к теме, непонимании глубинного смысла происходящего в культура, искусство, литература, архитектура и т.д., очень сильного стремления выдать свои рассуждения за некое откровение с претензией на абсолютную истину. Во всяком случае, именно такой стиль изложения, не допускающий сомнений, выбран автором. Трудно представить, что автор не понимает, что массовое строительство однотипных невыразительных бетонных коробок в 50-60-70 годах прошлого века было вызвано вовсе не упадком архитектуры, а чисто экономическими и политическими причинами, стремлением поскорее переселить огромное количество людей из грязных и вонючих общежитий, сырых землянок и послевоенных трущоб. А может быть автор не понимает, что современная 100 этажная "коробка" из стекла и бетона - это настоящий шедевр инженерной мысли, прогресса в области материалов и строительных технологий. В прошлом веке строительство такого здания было просто невозможно. Так какой же здесь регресс, упадок и возрастание энтропии? По-моему, налицо существенный прогресс, беспрецедентный рывок вперед. А может быть автор не понимает, что, используя пышные архитектурные формы позапрошлого столетия, просто невозможно обеспечить жильем и требуемым количеством офисных зданий современные мегаполисы, расположенные на очень ограниченных площадях, что переход от малоэтажных зданий в стиле барокко к многоэтажным "коробкам" - это на самом деле прогресс, позволяющий существовать современным городам? А может автор не понимает, что существующая тенденция в архитектуре, базирующаяся на новейших достижениях науки и техники, вызвана социальными, демографическими и экономическими причинами, а отнюдь не деградацией архитектуры.
Что касается существующей тенденции в искусстве, то она обусловлена стремлением найти что-то необычное, что заставило бы зрителя, слушателя, читателя остановиться, обратить внимание, запомнить... Кого сегодня можно удивить "правильным" (то есть обычным) изображением пейзажа, цветов, портретом? Сегодня с этим значительно лучше и намного эффектнее справляются фотоискусство и киноискусство, основанные на использовании новейших технологий, которые вытесняют и заменяют традиционное изобразительное искусство. Это как в рекламе: чтобы привлечь зрителя или слушателя нужно придумать что-то удивительно, что-то из ряда вон выходящее. По этой причине и появляется "Черный Квадрат" Казимира Маневича, гигантские слоны на ножках-ниточках или голова, сидящая на унитазе всемирно известного Сальвадора Дали. А чем картина "Портрет Амбруаза Воллара" такого знаменитого и общепризнанного художника, как Пабло Пикассо лучше "Черного Квадрата" Маневича? Когда автор пишет о деградации современного искусства, то создается такое впечатление, что он просто не знаком с картинами знаменитого и почитаемого во всем мире Пикассо, особенно, выполненными в стиле "кубизма". А чем лучше знаменитый экспрессионизм? Это ведь явная "деградация" по сравнению с "Моной Лизой" Леонардо, если подходить с мерками автора книги.
По-моему, не стоило автору книги давать категоричные оценки вплоть до навешивания ярлыков на те области человеческой деятельности, в которых он мало что смыслит. Мне довелось побывать в таких знаменитых художественных музеях, как Прадо в Мадриде, в Лондонской Национальной Галерее, в Лувре в Париже, в музее Сальвадора Дали в Фигерасе и могу сказать, что лично мне не нравится ни кубизм Пикассо, ни экспрессионизм Ван Гога, ни абстракционизм Василия Кандинского. Но, в отличие от автора книги, я никогда не стану давать публичную оценку произведениям этих величайших и общепризнанных в мире художников, картинами которых восхищаются тысячи людей и продают их на аукционах за миллионы долларов, выдавая свою оценку за мнение великого специалиста.
Еще одно "компетентное" утверждение автора: гомосексуализм ведет к деградации и постепенному исчезновению народов из-за невозможности зачатия детей в таких семьях. Свою нескрываемую неприемлемость гомосексуализма и даже страх перед ним автор прикрывает заботой о будущих поколениях, попыткой предупредить опасность вымирания народов. Как будто автор не знает о существующей во всем мире тенденции уменьшения количества детей в традиционных семьях с развитием культурного и материального уровня. Большое количество детей в семьях было связано, во-первых, с отсутствием доступных и надежных для масс средств контрацепции и методов прерывания нежелательной беременности, а во- вторых, с необходимостью иметь в семье как можно больше рабочих рук и поддерживать материально постаревших родителей. С появлением таких средств и повышением материального уровня жизни семей, количество детей в семьях начинает резко снижаться. А некоторые семьи вообще считают детей неоправданной обузой для себя и не хотят вообще их заводить, живя в свое удовольствие и не обременяя себя лишними заботами и хлопотами. Так при чем здесь гомосексуалисты и чем они так мешают автору книги? Еще одна проблема, о которой, по-видимому, автор просто не знает, иначе бы он не был бы так сильно озабочен уменьшением народонаселения. А проблема эта заключается в том, что природные ресурсы планеты Земля отнюдь не безграничны. Все возрастающая численность человечества увеличивает и так почти предельную нагрузку на эти ресурсы. Другое дело, что рост народонаселения сопровождается его качественным изменением в худшую сторону. Но, опять-таки, при чем здесь гомосексуалисты?
Секс был заложен природой как необходимый инструмент для продолжения рода для всех видов живых существ. Но по мере развития человечества функция секса начинает отделяться от функции продолжения рода и приобретает совершенно самостоятельное значение, мало связанное с функцией продолжения рода. Возникает проституция, появляются новые технические средства для удовлетворения этой отдельной функции. Уже существует целая индустрия, производящая всевозможного рода вибраторы-симуляторы, искусственные вагины и члены, и даже целые секс манекены, снабженные привлекательной прической и ласковым голосом.
И ведь все это никак не мешает автору книги, не вызывает его озабоченности. Ему мешает один только гомосексуализм (который стоит в одном ряду со всеми другими формами удовлетворения потребности в сексе) и лишь в нем автор видит источник всех бед. Почему? Да просто потому, что автор пытается как-то оправдать и обосновать свою гомофобию, подвести под нее теоретическую базу, и не более того.
Вызывают неприятное ощущение безапелляционные и не допускающие возражения утверждения автора об исторических событиях прошлого, особенно об историческом прошлом нынешней России. Автор излагает свою личную точку зрения на многие исторические события прошлого, как на абсолютно точно установленные факты, не оговаривая, что на самом деле это всего лишь его личная точка зрения и что среди специалистов-историков существуют не прекращающиеся уже много лет споры о многих исторических событиях, описанных автором книги. Здесь можно было бы возразить, что книга является всего лишь художественным произведением, отражающим взгляды автора, и не претендует на научность. Однако, менторский тон изложения, предполагающий любое отрицание сомнений в правоте автора в изложении им исторических событий, накладывает на автора большую ответственность за достоверность изложения им таких событий. Это ведь не просто художественный роман о каком-то герое, жившем в какую-то историческую эпоху и принимавшем участие в каких-то исторических событиях. Это последовательное изложение самих исторических событий, то есть претензия на некую научность, которые будут восприняты читателем, не знакомым с исследованиями в этой области, именно как научно-установленные факты истории.
Утверждение автора о том, что в Советском Союзе правящая верхушка была совершенно не заинтересована в активности граждан и всячески подавляла стремление народа ко всему новому и прогрессивному, воспитывая искусственно серую массу, отстраненную от всего, кроме заботы о себе лично, не выдерживает никакой критики. Такую длинную "лапшу" автор может навешивать на уши лишь молодому поколению, не знакомому с той эпохой. В этом вопросе я имею богатый личный опыт, совершенно не соответствующий тому, что пишет автор. Многочисленные кружки по интересам при Домах пионеров; студенческие научные общества в институтах и университетах (лично я был ответственным за такое общество в своем университете); городские, республиканские и всесоюзные конкурсы студенческих научных работ; система научно-технического творчества молодежи (НТТМ) в рамках которой устраивались выставки и конкурсы научно-технического творчества; участие во Всесоюзной выставке достижений народного хозяйства СССР; награды и дипломы за научно-техническое творчество Академий наук республик и Союза; Всесоюзного научно-технического общества (ВСНТО); многочисленные молодежные газеты и журналы, в которых публиковались статьи о достижениях студентов, молодых ученых и специалистов. Лично я являюсь обладателем всех вышеперечисленных наград (медали, дипломы, грамоты), а также объектом многочисленных статей в газетах и журналах того времени. Будучи еще студентом, я был уже автором нескольких научно-технических статей и обладателем 6 авторских свидетельств (сегодня это патенты) на изобретения. И это автор книги называет подавлением творчества народа?
С началом трудовой деятельности на преподавательской работе в университете я, еврей по национальности, получил допуск по так называемой форме номер 2 (совершенно секретные работы и документы) и работал с десятками научно-производственных объединений оборонных отраслей промышленности СССР, участвуя в создании новых образцов техники, общаясь с ведущими инженерами и конструкторами, а однажды я даже пил чай в кабинете Зам. Министра Министерства промышленности средств связи (МПСС) Г. И. Широкова, объясняя ему суть своей разработки.
И это называется подавлением творчества народа?!
Да, всячески подавлялось и преследовалось инакомыслие в области политики и идеологии, которое могло представлять опасность для власти. Да, очень сложно было внедрить в производство новые разработки и технологии, поскольку механизм внедрения был несовершенен и постоянно пробуксовывал, у промышленности напрочь отсутствовал интерес в использовании научно-технических достижений. У представителей промышленности просто не было достаточно моральных и материальных стимулов для этого, но были существенные опасения за срыв планов производства, которые были весьма вероятны при внедрении новой техники. За такой срыв плана, особенно в оборонных отраслях промышленности, руководители предприятий могли запросто лишиться своих мест. Поэтому, при наличии в СССР огромного количества изобретений и разработок, страна почти всегда отставала от Запада по качеству и разнообразию производимой продукции. Этому отставанию способствовала также политическая и экономическая изоляция страны от остального мира, когда важнейшие отрасли промышленности могли рассчитывать лишь на собственную ограниченную элементную базу, собственные ограниченные технологии и собственное сырье.
Да, все это было, но какое это все имеет отношение к якобы имевшему место стремлению правящей верхушки подавить любое творчество народа?! Заявление о таком стремлении - это просто ложь.
Автор очень боится бунта машин с искусственным интеллектом и порабощением человечества такими машинами. Что ж, любой человек вправе высказывать свои мысли и опасения. Вот только не надо выдавать свои личные суждения за истину в последней инстанции. А именно это автор и делает постоянно в своей книге. Делать крайне пессимистические прогнозы на очень отдаленную перспективу таких сложнейших видов технологии, как искусственный интеллект, который существует и функционирует в полном объеме пока еще лишь в научно-фантастических романах, дело неблагодарное. Не пристало литератору, мало знакомому с техникой и технологиями, делать прогнозы в области такой высокотехнологичной отрасли, как искусственный интеллект, чтобы не попасть впросак со своими прогнозами, как это произошло, например, с прогнозом о развитии гужевого транспорта в Лондоне в 19 веке. Тогда многие ученые опасались, что при существующих темпах развития гужевого транспорта, через 100 лет Лондон покроется метровым слоем навоза.
Рассуждения автора книги о вреде всеобъемлющего гуманизма, ведущего к деградации общества, весьма спорны, хотя сама по себе постановка такого вопроса в чисто философском смысле интересна. Вопрос этот слишком сложный и имеет слишком много аспектов для того, чтобы рассуждать о нем в такой упрощенно-доморощенной форме, как это делает автор в своей книге. Лишь один простейший пример: медицина. Разве это не одна их форм проявления гуманизма, когда врачи продлевают жизнь больным, немощным, инвалидам, от которых мало проку обществу и которые лишь портят генофонд. Так давайте запретим медицину! Во имя спасения генофонда нации! Но тогда пусть такой умный автор и не обращается к врачам, когда у него возникнут серьезные проблемы со здоровьем, ибо зачем нации такой больной и старый писатель, который уже больше не может развлекать публику, а способен лишь портить воздух?
Человечество глупеет на глазах. Из школ выходят дебилы, кассир в супермаркете не в состоянии посчитать стоимость товара без калькулятора, люди обслуживают технику, а не техника людей - такие и тому подобные бредни автор книги выдает за "светлое" будущее человечества.
Автор даже не замечает противоречий и нестыковок в собственных мыслях, когда пишет о постоянном усложнении техники с одной стороны, и постоянно глупеющем человечестве, создающим и обслуживающим эту технику - с другой.
Не знаю, о каких именно постоянно глупеющих представителях человечества пишет автор, но я могу судить о своих внуках, в частности о младшем из них, который в возрасте 3 лет еще не умеет как следует выражать свои мысли и читать, но зато прекрасно владеет навороченным смартфоном, фотографируя и отсылая фотографии по списку адресов, причем выборочно. Не зная букв и цифр, точно знает, как найти в списке абонентов нужный адресат и позвонить маме или папе, дедушке или бабушке, как найти полюбившийся ему мультик в Ютубе. И это глупеющее поколение?! Оно другое - это да! Но глупеющее...?!
А что кассир в супермаркете? Современный супермаркет - это ведь не старый овощной магазинчик с вонючей капустой и черной полусгнившей картошкой, и не булочная с десятком (в лучшем случае) наименований, в которых стоимость покупки можно было посчитать устно или, в крайнем случае, на деревянных счетах. Современный супермаркет - это огромный комплекс с десятками тысяч наименований, в которых товары покупают полными тележками. Автор, как я понимаю, не считает себя поглупевшим дебилом, ну так пусть попробует обслужить хоть одного клиента на кассе в супермаркете без современного компьютерного оборудования. Было бы очень забавно понаблюдать за автором в такой ситуации.
Современная школа выпускает дебилов? Да, школа, в которой училось наше с автором книги поколение, была другой. Та, старая средняя школа давала гораздо более широкое фундаментальное образование во всех областях знаний ВСЕМ ученикам, чем современная. И старые университеты давали гораздо более широкие знания ВСЕМ студентам, чем современные. Но давать знания - не значит принимать их. Лишь незначительная часть учащихся школ и университетов была способна принять все эти знания. Разве автору книги не известно об этом? Но ведь такого уровня школы и университеты - это очень дорогое удовольствие. Огромные затраты на такое высококачественное образование никак не оправдывались получаемой отдачей. Поэтому во всем мире возникли различные градации уровня образования и в школах, и в университетах. Уже в школе учащийся в Израиле, например, может сам выбрать для себя наиболее подходящий для него маршрут обучения, включающий в себя те или иные предметы и глубину их изучения. Если учащийся "не тянет" какой-то предмет, то вместо него он может выбрать углубленное изучение другого предмета, причем есть и несколько градаций этой "глубины".
Современный мир технологий становится все более сложным. Скорость его усложнения опережает скорость совершенствования биологических возможностей человека. Это приводит к тому, что востребованными становятся специалисты в узких областях технологии, и поэтому широкий спектр знаний, который предоставляли школы и университеты 50 лет тому назад, становится по большей части невостребованным, а следовательно, избыточным и экономически неоправданным. С другой стороны, беспрерывно углублять знания, предоставляемые учащимся, сохраняя их широту, становится невозможным также вследствие ограниченности биологических возможностей человека. Поэтому приходится сужать широту обучения в пользу глубины изучения отдельных предметов. Можно, конечно, вспомнить здесь Козьму Пруткова с его "узкий специалист подобен флюсу, полнота его односторонняя", но смех смехом, а человеческие возможности на самом деле довольно ограничены, и с этим приходится считаться.
Но в чем здесь автор видит деградацию образования и деградацию интеллекта? Они изменяются и становятся другими, очевидно, просто непонятными для автора. И это свое непонимание происходящего автор пытается представить как деградацию всего и вся.
Отсутствие достаточных знаний в области техники и технологии при рассуждениях о тенденциях развития научно-технического прогресса; недостаточная глубина рассмотрения явлений и процессов в обществе; крайне субъективные оценки и суждения о тенденциях и ценностях искусства, основанные лишь на личных впечатлениях автора; стремление непременно уложить факты в прокрустово ложе придуманной им теории о возрастании энтропии в человеческом обществе - все это характеризует, по моему мнению, новую книгу М. Веллера.
Элизабета Левин
Белый-Блок: на рубежах двух эпох и трех стихий
А под маской было звездно
А. Блок
Одногодки, Андрей Белый (1880 - 1934) и Александр Блок (1880 - 1921), родившиеся с разницей всего лишь в один месяц, оба полагали, что родились и жили на рубеже двух эпох. Об обоих написано масса биографической и исследовательской литературы, и все-таки тайного в их дружеском союзе осталось больше, чем явного. Тайное всегда влечет к себе тем, что за его вуалью кроется нечто, способное стать новым, близким и понятным. Будучи понятым, тайное становится нам другом, рассеивающим страхи и помогающим осознаннее и радостнее жить. Ключевым словом для этой новой попытки заглянуть в таинство сходств и различий двух неподражаемых российских поэтов стало понятие "рубежей".
Рубежи бывают разными. Рубежами могут быть границы между странами или стыки между разными историческими эпохами; могут быть границы между разными телами или между "я" и "ты". Края тел, явлений или процессов бывают четкими или размытыми, явными или кажущимися. В свете этого, для обозначения рубежей было предложено много разных слов, таких как край, грань, черта, предел, водораздел, межа, этап или веха. Но будь то в литературе, философии, психологии или в точных науках, рубежи порождают один из самых загадочных вопросов: "что происходит на их стыке, в зоне соприкосновения различий"?
Этот вопрос постоянно занимал и меня. Как материаловед, я интересовалась диффузией на границе между алмазами и металлами. Став темпорологом, в науке о времени я в трех своих книгах знакомила читателей с дополнительными типами рубежей.
В Селестиальных близнецах (2006) рубеж проявлялся на границе между разными сутками, когда люди, рожденные в разные дни, отличаются своими жизненными нарративами намного резче, чем люди, родившиеся в один день одного года, и названные "селестиальными близнецами". В поэзии рубеж, выявляемый эффектом селестиальных близнецов, пожалуй, ближе всего освещен в стихотворении Бальмонта на мотив псалма 18:
Ночь ночи открывает знанье
Дню ото дня передается речь.
В Часах Феникса (2013), показавших, что культурные процессы на Земле протекают синхронно с 493-летнем циклом вращений Нептуна и Плутона, рубеж проходил по границе между двумя смежными годами Феникса. Например, тот год Феникса, в котором мы живем сейчас, начался в период между 1885-1900 годами. Поколению, рожденному в те года, было под силу сломать многовековые традиции, ввести новые понятия и задать новые ритмы. Поэтически этот рубеж воспела Анна Ахматова (1889-1966):
А Муза и глохла и слепла,
В земле истлевала зерном.
Чтоб после, как Феникс из пепла,
В эфире восстать голубом.
Еще одна, и, пожалуй, самая удивительная разновидность рубежей, была описана мною в Картографии эмоций (2019). Оказалось, что в зависимости от даты рождения и того знака Зодиака, в котором тогда находилось Солнце, люди могут быть отнесены к четырем стихиям - Огню, Воздуху, Земле и Воде. При этом каждой стихии свойственны свои особые типы воображения, чувств и мировосприятия. Средневековый поэт и мудрец Авраам ибн Эзра (1089-1164) так писал об этом:
Из четырех стихий
Все сущее сотворено.
Свидетельством тому
Будут наши сердца.
Вглядываясь в свою суть, и различая в ней основные стихии, мы порой не различаем рубежей, и наши отношения с самими собой и с нашими близкими могут выйти из рамок взаимного уважения и перейти в конфронтацию с появлением линий фронта.
Совместная мозаика эти трех взглядов на рубежи, в ее ковровом переплетении со стихами, письмами и мемуарами Белого, Блока и их современников, не только поможет нам воссоздать особую мелодию небесных сфер, но и спустит нас на землю, чтобы заново открыть поэзию ежедневного существования сегодня, здесь и сейчас.
Оба поэта - Андрей Белый (р. 26.10.1880, Скорпион, Вода) и Александр Блок (р. 28.11.1880, Стрелец, Огонь) - принадлежали к тому завершавшемуся году Феникса, который для нашего поколения уже миновал безвозвратно. Перефразируя Белого-Блока, люди уже не те, что прежде.... Их общий друг, поэт Владислав Ходасевич (1886-1939), родившийся всего лишь шестью годами позже обоих, но уже в новом году Феникса, так писал об этой разнице в статье о Белом в Некрополе:
"Я уже не принадлежал к тому поколению, к которому принадлежал он, но я застал его поколение еще молодым и деятельным".
Поразительно, что подобную разницу "поколений" Ходасевич подмечал и между Блоком и Николаем Гумилевым (1886-1921):
"Принадлежа к одной литературной эпохе, они были людьми разных поэтических поколений" (Некрополь).
Новый час Феникса вступал в силу между 1885 и 1900 годами, а оба "младших символиста" родились в переломный для русского символизма момент, в самом конце заключительной фазы года Феникса, на рубеже двух 493-летних эпох. В своих мемуарах Белый так описывал эту ситуацию:
"Во многом непонятны мы, дети рубежа: мы ни 'конец' века, ни 'начало' нового, а - схватка столетий в душе; мы - ножницы меж столетьями; нас надо брать в проблеме ножниц, сознавши: ни в критериях 'старого', ни в критериях 'нового' нас не объяснишь"; "Автор стоит на рубеже двух эр; одна - миновала; другой - еще нет; и пробел неизбежно заполняем не догматами, а серией рабочих гипотез" (На рубеже двух столетий).
В "Неоконченной поэме" Блока видны те же символы рубежа, когда "еще мерцал вечерний хаос" прошлого, но уже появлялись первые признаки будущего:
Я вижу огненные знаки
Чудес, рожденных на заре.
Чувства конца старого пути и невозможности осознать новые направления неотступно преследовали Блока. В 1908 году он писал:
"... хотим мы или не хотим, помним или забываем, - во всех нас заложено чувство болезни, тревоги, катастрофы, разрыва".
С годами чувство безысходности у Блока усиливалось, и в 1917 году оно достигло апогея:
"Нет, не надо мечтать о Золотом веке. Сжать губы и опять уйти в свои демонические сны".
Чтобы лучше понять ограничения, налагаемые эпохой заключительной фазы уходящего года Феникса (1392-1885), попробуем взглянуть на них глазами уроженца нового часа Феникса, Осипа Мандельштама (1891-1938). В статье, посвященной годовщине смерти Блока, он писал, что "в литературном отношении Блок был просвещенный консерватор". Это не означало, однако, что Блок ни в чем не был новатором, но у него не было "ни одного открытого разрыва с прошлым"; "представляя себе Блока как новатора в литературе, вспоминаешь английского лорда, с большим тактом проводящего новый билль в палате. <...> Литературная революция в рамках традиции и безупречной лояльности".
Глубокие различия поэтов, пришедших по часу своего рождения до и после наступления часа Феникса 1885 года, касались не только вопросов стиля, ритмики, тем, но и образности. Как я писала в Часах Феникса, большинству поэтов наступающей новой эры, таким как Цветаева, Мандельштам и Ахматова, было свойственно отождествлять себя с Фениксом. Например, Марина Цветаева (1892-1941) восклицала:
Птица-Феникс я, только в огне пою!
Поддержите высокую жизнь мою!
Высоко горю - и горю до тла!
И да будет вам ночь - светла!
Напротив, поэтам конца года Феникса, таким как Эдгар По (1809-1849), был ближе образ каркающего ворона. В этом плане символично, что Блок, обращенный "ликом печальным / К иным горизонтам, / К иным временам", ассоциировал себя с теми, кто отпугивал воронье и был лишь отблеском прошлого:
И жалкие крылья мои -
Крылья вороньего пугала -
Пламенеют, как солнечный шлем,
Отблеском вечера...
Отблеском счастия...
Белый тоже нес в себе печать уходящего года Феникса, ассоциировавшуюся в его представлении с окаменевшим и омертвевшим Сфинксом:
"Сфинкс и Феникс борются в наших душах. И на всем, что есть произведение духа человеческого, лежит печать Феникса и Сфинкса" (Феникс).
С раннего детства что-то неуловимое в мировом потоке связывало обоих поэтов с одинаковыми традициями. В своих Воспоминаниях о Блоке, Белый так напишет о загадочности и символичности их союза:
"Нам ясно казалось, что 'миф' нашей жизни, 'миф' вещий, ... свел нас с Блоком для какой-то большой, малым разумом не осознанной цели, и мы, выражаясь словами А. А., [Блока] 'перемигивались', как заговорщики огромного дела".
Несмотря на то, что Белый родился и жил в Москве, а Блок - в Петербурге, на протяжении всей жизни оба вращались в одних и тех же кругах. Оба с большой симпатией и теплотой вспоминают о дедушке Блока, профессоре Бекетове (Стрелец, Огонь), ректоре Петербургского университета, у которого каждый из них ребенком любил сидеть на коленях.
Обоих первым вывел на литературную стезю издатель и писатель Михаил Сергеевич Соловьев (Овен, Огонь). Блок вспоминал с благодарностью: "Первыми, кто обратил внимание на мои стихи со стороны, были Михаил Сергеевич и Ольга Михайловна Соловьевы (двоюродная сестра моей матери)". Белый, в свою очередь, с большой любовью описал знакомство с Михаилом Сергеевичем в своей поэме "Первое свидание":
Михал Сергеич Соловьев,
Дверь отворивши мне без слов,
Худой и бледный, кроя плэдом
Давно простуженную грудь,
Лучистым золотистым следом
Свечи указывал мне путь.
В мемуарах Белый добавил, что именно М. С. Соловьев придумал ему, урожденному Борису Николаевичу Бугаеву, литературный псевдоним "Андрей Белый": "сказав 'да' моему творчеству, взял и под маркою 'Скорпиона' напечатал рукопись, о которой я и не думал, что она есть литература; сделал это он тихо, но твердо: один момент я даже ахнул, испугавшись писательского будущего; но он был непреклонен; и я стал 'Белым'".
Для обоих юношей университетское образование (у Белого естественнонаучное, а у Блока - юридическое) было данью наследию отцов-профессоров: отец Белого, Николай Васильевич Бугаев, был профессором математики в Московском университете, а у Блока - Александр Львович Блок - профессором юриспруденции в университете Варшавы. Хотя оба поэта не продолжили заниматься тем, чему обучались в студенческие годы, оба считали, что университету они обязаны "долей научности" в своем творчестве. Оба опасались, как бы известностью своей не были обязаны профессорскому званию отцов.
Несмотря на значительное расстояние между двумя столицами, оба с детства близко общались и дружили с будущим поэтом Сергеем Михайловичем Соловьевым (Скорпион, Вода, 1885-1942), троюродным братом Блока. Хотя Сергей был пятью годами младше Белого-Блока, он с ранних лет проявлял редкое дарование и философскую глубина чувств. Родившись в Скорпионе, так же, как и Белый, он, с одной стороны, был близок по духу ему. С другой стороны, он, подобно другому поэту, Велимиру Хлебникову (Скорпион, Вода, 1885-1922), был уроженцем нового часа Феникса. Точную дату рождения Соловьева по новому стилю установить сложно, но ясно, что он либо был селестиальным близнецом Хлебникова, либо разница между ними сводилась к считанным дням. В этом плане важно добавить, что по воспоминания Белого, Сергей отличался поразительно ранней зрелостью, и уже в десять лет казался ему не младшим, а старшим другом. Как и Хлебников, Сергей Соловьев и Андрей Белый славились словотворчеством, основанном на поиске новых осмысленных звукосочетаний. В биографии Хлебникова, приведенной в Селестиальных близнецах, я писала, что творчество - это основная характеристика Скорпиона, и символично, что новые слова для грядущей эпохи зарождались параллельно именно у поэтов, рожденных в этом знаке. Так или иначе, на раннем этапе союза между Блоком и Белым, Сергей, как посланец из будущего, служил важным связующим звеном; настолько значительным, что Сергей Соловьев в своих воспоминаниях видел союз троих, как "прочный триумвират".
Не имея многих близких друзей, с юношеских лет Белый и Блок параллельно ощущали особую душевную близость с поэтессой Зинаидой Гиппиус (Скорпион, Вода, 1869-1945). Она стала единственной "конфиденткой" Белого, поддерживавшей к тому же продолжительный и мистический эпистолярный диалог с Блоком.
Одним из наиболее значительных событий в жизни Белого и Блока стало то, что в 1903 году оба одновременно ощутили потребность начать переписку друг с другом. Оба видели в этом важный мистический знак. Вот как об этом писал Белый:
"Письма, по всей вероятности, встретились в Бологом, перекрестились, крестный знак писем стал символом перекрещенности наших путей, - от которой впоследствии было и больно, и радостно мне: да, пути наши с Блоком впоследствии перекрещивались по-разному; крест, меж нами лежащий, бывал то крестом побратимства, то шпаг, ударяющих друг друга: мы и боролись не раз, и обнимались не раз".
Раз начатая, переписка между Белым и Блоком уже не прекращалась. Вскоре между ними возникла перекличка, нечто вроде взаимного притяжения между двумя городами. Затем последовала первая встреча, после которой Белый сразу стал ближайшим другом Блока и его духовным братом. Так началась их "братская" дружба. Продолжился обмен стихами, мыслями и планами. В 1907 году Белый, заболевая перед выступлением, писал, что при необходимости Блок без проблем мог заменить его на концерте: "коль не Белый, так - Блок; мы для публики были в те годы вполне заменимы" (Между двух революций). Всю жизнь Белый не переставал удивляться: как бы надолго друзья не пытались расстаться, некая загадочная сила вновь сводила их вместе. В 1918 году Белый писал Блоку: "Какая странная судьба. Мы вот опять перекликнулись... Все, что Ты пишешь, взмывает в душе вещие те же ноты: с этими нотами я жил в Дорнахе: я это знаю" [Здесь и далее курсив в цитатах сохранен так, как был записан авторами] .
Публикация их первых поэтических сборников состоялась одновременно в 1904 году. Именно Белый написал первую хвалебную рецензию на поэзию Блока, поставив ее в один ряд с Брюсовым (р. 13.12.1873, Стрелец, Огонь). Интересно здесь заметить, что Блоку нравилось, когда его сравнивали с его любимыми поэтами - Тютчевым (р. 5.12.1803, Стрелец, Огонь), Фетом (р. 5.12.1820, Стрелец, Огонь), Некрасовым (р. 10.12.1821, Стрелец, Огонь) и Полонским (р. 19.12.1819, Стрелец, Огонь).
В стихах, в письмах и в прозе Блок и Белый обращались друг к другу как к родным братьям, которых ни у одного из них никогда не было: "Родной мой и близкий брат", - писал Блок Белому; "мой истинный брат", - отвечал Блоку Белый. Была в этой братской привязанности мистическая связь, которую Блок так описал в 1907 году в письмах к Белому: "я чувствовал между нами таинственную близость, имени которой никогда не знал и не искал"; "Будь уверен, что Ты - из близких мне на свете людей - один из первых - очень близкий, таинственно и радостно близкий". Белый, в свою очередь, даже за год до смерти Блока продолжал уверять его: "я всегда ощущаю факт Твоего бытия". В Дневниковых записях 1921 года, сделанных сразу после смерти Блока, Белый пытался проникнуть в глубину глубин своих чувств: "'бытие' Блока сопровождало меня всюду; я мог быть в Москве, в Петербурге, в Каире, в Дорнахе, - и всюду я знал, чувствовал, что у меня есть брат: и это был - Блок".
Казалось бы, идиллия. Ну чем не селестиальные близнецы, родившиеся в один день одного года? Но если у селестиальных близнецов, как правило, девять из десяти известных небесных светил (кроме быстро движущейся Луны) расположены в тех же зодиакальных знаках, то у наших поэтов совпадало положение только шести светил. Помимо пяти более медленно движущихся планет, задававших ритмы мировых процессов (Юпитер, Сатурн, Уран, Нептун и Плутон), у Белого и Блока только Меркурий (как мы мыслим) стоял практически на том же градусе Скорпиона, и порой, глядя на их творчество, возникало ощущение единства потока мировой мысли.
Но были и различия, ибо при всем сходстве мышления, Солнце в Скорпионе у Белого было индикатором радикального отличия его личности от личности Блока, родившегося с Солнцем в Стрельце. Огонь и Вода - это разные стихии. Как показано в Картографии эмоций, поэты, рожденные в периоды, относящиеся к разным стихиям, по-разному воспринимают и по-разному отображают окружающий мир. У них разный набор эпитетов и метафор. Упрощенно говоря, для Огня самые важные чувства - это их энергия, желания, дух; для Воздуха - интеллект, понимание, разум; для Земли - стимулы, материальный мир, тело; для Воды - эмоции, вера, душа. Блок и Белый не были исключением. При более близком контакте двух поэтов всплывали как различия характеров и темпераментов, так и разница в их эпитетах, метафорах и способах их взаимодействия с внешним миром. Вот как эти глубинные сходства и контрасты воспринимала их общая "конфидентка" Зинаида Гиппиус (Скорпион, Вода): "Трудно представить себе два существа более противоположных, нежели Боря Бугаев и Блок. Их различие было до грубости ярко, кидалось в глаза; тайное сходство, нить, соединяющая их, не так легко угадывалась и не очень поддавалась определению".
Гиппиус поясняла, что различия между Блоком и Белым сводились к тому, что "чувствовалась иная материя, разная природа", а сходство состояло в том, что оба поэта казались "скажем прямо, людьми 'ненормальными'".
Гиппиус с присущей ей поэтической лаконичностью рисовала текучий, как вода, портрет Белого и его: "бесконечно льющиеся водопадные речи" с жестами и "лицом вечно меняющимися". Позднее Илья Эренбург (1891-1967, Водолей, Воздух) тоже будет использовать "водные" метафоры, чтобы воссоздать портрет Белого: " Он - блуждающий дух, не нашедший плоти, поток - вне берегов. ... В его ритме нет ни биения сердца, ни голосов земли. Так звенят великолепные водопады высоко, там, где уже трудно дышать, где простой человеческий голос звучит, как рог архистратига, где слезы, теплые, людские мгновенно претворяются в прекрасные, блистающие, мертвые звезды".
Удивительную огненность Блока описал Андрей Белый в первый же день их встречи. Относящийся к стихии Воды Белый ожидал в своем собрате увидеть глубину мистицизма и сентиментальности. Не обнаружив ее, он писал:
"Но - лучезарность была; он ее излучал и, если хотите, он ей озарял разговор; в нем самом озаренности не было, но из него расширялось какое-то световое и розовое тепло (темно-розовое порою); физиологическое и кровное; слышалась влажная почва, откуда-то проплавляемая огнем; а 'воздуха' - не было; физиологичность души его при отсутствии транспарантности 'озарений' производила страннейшее впечатление; и - подымался вопрос: 'Чем он светится?' Какие-то радиоактивные силы тут были (преображенности, взрыва?)"
То, что Белый описал как видение своего сердца, Корней Чуковский ( Овен, Огонь, 1882-1969) изобразил чуть ли не поэмой в прозе о роли Огня в творчестве Блока:
"И единственным огнем его ночи была та, кого он называл Лучезарная. Все, что есть в природе огневого и огненного, было связано для него с ее образом, а все, что не она, было тьма. Стоило ему упомянуть о ней, возникало видение огня: либо светильника, либо горящего куста, либо зари, либо маяка, либо пожара, либо звезды, либо пламени. Он часто говорил о ней, как о чем-то горящем: 'ты горишь над высокой горою', 'зажгутся лучи твои', и называл ее: Ясная, озаренная, Светлая, Золотая, Ярким солнцем залитая, Заря, Купина и т. д
Она всегда была для него не только женщина, но и световое явление. Поучительно следить, как постепенно из неясного светового пятна создается этот огненный миф. Стихи, написанные до ее появления, он называл Ante Lucera, то есть 'Перед появлением света', потому что она действительно была единственный Lux (свет), единственное солнце его мироздания".
Разница в стихийном видении мира была не случайной и мимолетной: она сопровождала Белого и Блока с самого рождения. "А вода? Миг - ясна...", - писал поэтически Белый. Отличавшийся редкой способностью воспроизводить в своей памяти картины раннего детства, Борис Николаевич Бугаев характеризовал начало жизни водными эпитетами:
"... я переживаю себя, как брошенного в пучину; выплыву на мгновенье, схвачусь за летящий на волнах обломок разбитого корабля; и - вновь утопаю".
Начало жизни Блока ассоциировалось у него с образами огня :
Луч зеленый, луч лампадки
Я тебя люблю!
Быть поэтом для Блока значило "вперяться" в темноту и "прозревать" там огонь:
Вперяясь в сумрак ночи хладной,
В нем прозревать огонь и свет -
Вот жребий странный, беспощадный
Твой, божьей милостью поэт!
Но если песни для Блока - это "огневые струи", то у Белого поэзия возникает из Воды: "Мои слова - жемчужный водомет".
В записях Блока 1917 года есть уникальное литературное свидетельство, открывающее для него самого особенности его жизнедеятельности, поддерживаемой озарением лучей: "Иногда мне кажется, что я все-таки могу сойти с ума. Это - когда наплывают тучи дум, прорываться начинают сквозь них какие-то особые лучи, озаряя эти тучи особым откровением каким-то. И вместе с тем подавленное и усталое тело, не теряя усталости, как-то молодеет и начинает нести, окрыляет".
Если у Блока главное - "ищу свою звезду", то Белый в письме к нему от 1911 года противопоставляет свое видение главного: "главное - шум моря спереди ... Будет берег моря, будет отдых на берегу, чтобы потом начать плавание".
Для Блока главным в мировосприятии было "узреть", "провидеть" очами или вещими зеницами, что соответствует Стрельцу, с его девизом "я провижу":
Но к цели движется поэт,
Стремится, истиной влекомый,
И вдруг провидит новый свет
За далью, прежде незнакомой.
Не так у Белого, рожденного в водном знаке Скорпиона: он "закрывал рукою глаза", чтобы внешнее видение не мешало ему воспринимать образ Блока, который он "читал в сердце своем". Закрывая глаза на реальные картины, Белый предпочитал "уныр" в глубины чувств и космического сознания. Следуя девизу своего знака "Я творю", он был убежден, что "Жизнь вообще вытекает из творчества. Жизнь - часть творчества" (Феникс). Для Белого любой художник - это "творец вселенной", а поэзия начинается там, где "творчество поэта обращается на себя".
Для Блока даже любовь ассоциируется с огнем и пламенем:
Моя любовь горит огнем порой,
Порой блестит, как звездочка ночная,
Но вечно пламень вечный и живой
Дрожит в душе, на миг не угасая.
Для Белого, любовь видится наполненной жизненной влагой:
Любви неизреченной знанье
Во влажных, ласковых глазах;
Весны безвременной сиянье
В алмазно-зреющих слезах.
У Белого - представителя Воды - есть ответ стихии Огня в стихе, посвященном Брюсову:
Ах, лазурью очей
я омою вас всех.
Белизною моей
успокою ваш огненный грех.
Для Блока пламенность речей - это не просто поэтический прием или метафора, это образ жизни. Признаваясь в любви своей будущей супруге, Любови Дмитриевне Менделеевой, 20 ноября 1902 года Блок писал: "У меня громадное, раздуваемое пламя в душе".
В противовес пожару в душе у Блока, для Белого, душа мира -
Вечной
тучкой несется,
улыбкой
беспечной,
улыбкой зыбкой
смеется.
Да и сама жизнь для Белого - это плавание по реке времени:
Река, что время:
летит - кружится...
Мой челн сквозь время,
сквозь мир помчится.
Мечтая о любви, Белый часто возвращался к образу корабля или лодки. Если лодка в порядке, то и ее капитан находится в согласии с командой. Но если появляется в ней течь, то несдобровать никому. Плывя по волнам времени, Белый бросал в вечность свой призыв к истинной Любви:
Милая, где ты, -
Милая?
Руки воздеты:
Жду тебя
В струях Леты,
Смытую
Бледными Леты
Струями...
Обращаясь к своей жене Асе, Белый трогательно очень "водно" писал:
Наш серебряный путь
Зашумел временным водопадом.
Ах, и зло, и добро
утонуло в прохладе манящей!
Серебро, серебро
омывает струей нас звенящей.
Порой огненные метафоры Блока становились непонятными даже искренним поклонникам его таланта.
Из очей ее крылатых
Светит мгла.
Святящаяся мгла? Для Огня, быть может, такая метафора приемлема; другим она может показаться в лучшем случае непонятной, странной. Даже в глазах Белого и Блока их многочисленные образы и сравнения остались в лучшем случае непонятными, а в худшем становились даже оскорбительными. Так случилось, когда один из поэтических огненных образов Блока:
Я сам иду на твой костер!
Сжигай меня
позволили Белому подшутить над другом в повести Кубок метелей:
"Вышел великий Блок и предложил сложить из ледяных сосулек снежный костер. Скок да скок на костер великий Блок: удивился, что не сгорает. Вернулся домой и скромно рассказывал: 'Я сгорал на снежном костре'. На другой день всех объездил Волошин, воспевая 'чудо св. Блока'".
Увы, хотя Белый еще ранее в письме Блоку в ноябре 1903 признавался: "Область слова есть для меня предмет ненужный", Блок не воспринял строки Белого как дружескую насмешку или легкую иронию. Его реакция, как и часто бывает у представителей Огня, была гневной: "Я прочел 'Кубок Метелей' и нашел эту книгу не только чуждой, но глубоко враждебной мне по духу". Помимо "кощунственности", эта повесть Белого оттолкнула Блока смысловой невнятностью: "...отрицаю эту симфонию, за исключением немногих мест, уже по одному тому, что половины не понимаю (но и никто не понимает)".
На такой отпор Белый ответил бурным всплеском чувств: "Ввиду 'сложности' наших отношений я ликвидирую (курсив Белого) эту сложность, прерывая с Тобой отношения (кроме случайных встреч, шапошного знакомства и пр.)".
(Символично, что слово "ликвидация" происходит от латинского liquidus, означающего разжижение, текучесть...)..
Подобные недопонятости порождали серию размолвок. Периодически друзья обижались друг на друга, но затем они все чаще осознавали различие в объективной природе своего мышления. Белый не раз писал Блоку:
"Просто я понял, что мы говорим на разных языках";
"... мы с вами с разных планет: но мне думается, что более способен понять мимику португальца, объясняющегося по-русски, чем Вас, которого так долго считал 'близким'".
С другой стороны, порой и Блоку приходилась утешать Белого, когда того никто не понимал. В 1904 году Белый писал, как "Вскоре в Москву приезжает Блок; и я прямо, так сказать, рухнул ему в руки, с моим горем о... непонятости".
Парадоксально, но вдобавок к различиям стихий, у Блока и Белого недопонимание усугублялось как раз их сходством. Рожденные на рубеже уходящего года Феникса и тщетно пытающиеся обогнать свое время, оба чувствовали себя обреченными на косноязычие из-за отсутствия подходящих слов для полноты самовыражения. И еще одно плачевное для обоих сходство: в дни рождения каждого из них Меркурий в Скорпионе (как я мыслю) находился в противостоянии к Плутону в Тельце (необходимость трансформации). Это противостояние традиционно считается индикатором необходимости трансформации мышления, которое как у Белого, так и у Блока было связано с символикой и образностью. Для них самих в каждый момент символика могла казаться предельно ясной, но для окружающих она таила в себе многозначность трактования и поддавалась любым манипуляциям. Например, Блок писал:
"Каждый год моей сознательной жизни резко окрашен для меня своей особенной краской". Вполне возможно, что у него каждый цвет ассоциировался с определенным настроением или действиями. Но что читатель может понять о чувствах Блока, когда он пишет про "лиловые миры первой революции"? Только то, что Блок описывает некое настроение или событие, но у других людей те же действия или настроения могут быть связаны с иными цветами, звуками или ритмами.
Недопонимание образа мышления Блока и Белого отмечалось многими. Может, именно поэтому философ Николай Бердяев (Рыбы, Вода, 1874-1948) в 1931 году заключал: "Мне всегда казалось, что у Блока совсем не было ума, он самый не интеллектуальный из русских поэтов". Со своей стороны, Илья Эренбург комментировал: "Хорошо, что Блок пишет плохие статьи и не умеет вести интеллигентных бесед. Великому поэту надлежит быть косноязычным". Корней Чуковский добавлял, что Блок -"мастер смутной, неотчетливой речи. Никто, кроме него, не умел быть таким непонятным. Ему отлично удавались недомолвки".
В одном из писем Белый писал Блоку о его стихах: "над ними стоит туман недосказанного, но они полны 'скобок' и двусмысленных умалчиваний, выдаваемых порой за тайны". Это не мешало Белому позднее в отзыве на статью Блока "Катилины" восторгаться недомолвками Блока: "я прочел в это статье не только то, что Ты сказал, но и то, что Ты не сказал: прочел не в словах, а в ритме; и в ритме прочел, что сейчас Ты мог бы сказать многое".
В своих Воспоминаниях о Блоке Белый пояснял, что оба брата -поэта "говорили всегда не о том, что - в словах, а о том, что - под словом; прочитывая шифры друг друга, мы достигали невероятного пониманья; когда не умели прочесть, между нами вставала ужасная путаница, угрожающая катастрофой". И тем не менее, Белый продолжал уверять себя и Блока, что "Во внешнем мире мы люди диаметрально противоположные; внутри же - там, там любовь у меня к Тебе" .
В ответ Блок сделал очень сильное признание: "я вообще никогда ... не умел выражать точно своих переживаний, да у меня никогда и не было переживаний, за эти словом для меня ничего не стоит".
Позднее Блок все сильнее стал ощущать, что они с Белым "разного духа". Более того, он пояснял: "Мы с Вами и письменно и устно объяснялись в любви друг другу, но делали это по-разному - и даже в этом не понимали друг друга".
Их разрывы и обиды долго не продлевались, и контакты Белого и Блока всегда возобновились, но "невнятица", "непонимание" усугубились со временем тем, что оба поэта были влюблены в Любовь Дмитриевну Блок (Козерог, Земля, 1881-1939). Оба были готовы драться за нее на дуэли, и оба были несчастны в этой любви. "Необъясниха" - так назвал Андрей Белый главу в книге Между двух революций, где он вспоминал о подробностях и кульминации той любовной драмы.
Введение стихии Земли во взаимоотношения между триумвиратом "Белый-Блок-Соловьев" привело к тому, что их "недопонимания" переросли в настоящие коллизии стихий. Оглядываясь назад, в 1919 году Блок вспоминал о зарождении той любви, "о которой и после моей смерти прочтут в моих книгах". Поэт окрашивал эту любовь пламенными тонами идеализации себя и своей возлюбленной:
"... я носил в себе великое пламя любви, созданной из тех же простых элементов, но получившей новое содержание, новый смысл от того, что носителями этой любви были Любовь Дмитриевна и я - 'люди необыкновенные'".
Действительно, история любовного треугольника Блок-Менделеева-Белый, впоследствии описанная Блоком в его "Балаганчике", продолжает привлекать интерес многих. Но вряд ли Блок изначально стремился к тому, чтобы его любовь вспоминалась, как клубок запутанных отношений между марионеточными Коломбиной, Пьеро и Арлекином. Он хотел сказочных неземных отношений между "необычными людьми", но реальность законов взаимодействия разных стихий не соответствовала его намерениям.
Как и предполагалось в Картографии эмоций, все участники этой драмы, родившиеся в разных стихиях, разных "элементах", видели и чувствовали по-разному. Огонь энергично и пламенно стремился к достижению своих идеалов; Вода погружалась в глубины чувств, моральных и религиозных ценностей; Земля пассивно воспринимала знаки внимания; Воздух продолжал логично рассуждать обо всем. При первом же серьезном столкновении стихий эмоции начали зашкаливать, а дружеские связи - разрываться. Первым выпал из триумвирата Сергей Соловьев (Вода). Он, как и Белый, был неравнодушен к Любе, и скоро не смог выдержать накала страстей, разыгравшихся вокруг нее. С Белым у Соловьева сохранились добрые отношения на всю жизнь, но с Блоком его душевная близость не выдержала испытания временем. После видимого примирения с Блоком, Соловьев в своих воспоминаниях так описывал эту ситуацию: "Но прежней нашей дружбе не суждено было воскреснуть. Мы продолжали смотреть в разные стороны. Встречи наши были ласковы, дружелюбны, но внешни".
Любовный треугольник Алесандр Блок- Любовь Блок -Андрей Белый привлекал внимание многих писателей. Об этом столько написано, что, казалось, к этому добавить больше нечего. Я не стану здесь повторять детали этой любовной драмы, потому что не она сама важна для взгляда темпорологии, а именно те коллизии, что происходили и продолжают происходить на стыках разных стихий. Все, что описано далее - это не столько любовный сюжет, сколько стихийный этюд. Путеводной звездой этого этюда станут слова Блока, с которыми он обратился к Белому в 1907 году, чтобы выявить суть их ссор и конфликтов:
"С первых же писем, как я сейчас думаю, стараясь определить суть дела, сказалось различие наших темпераментов, и странное несоответствие между нами - роковое, я бы сказал".
"Но думаю, что и в расхождении надо сохранить друг о друге то знание, которое дали нам опыт и жизнь".
Цель последующего текста, прежде всего, вскрыть причины "невнятицы", чтобы не пропал опыт прошлого, и чтобы в наши времена больше влюбленных и друзей осознанно учились принимать и уважать ключевые понятия близких им людей.
В отличие от Белого и Блока, чьи внутренние переживания, отраженные в стихах и прозе, давно уже стали доступными для широкой аудитории, тихий голос Любови Дмитриевны Блок еще долго оставался неслышимым в потоке биографической информации. Ее автобиография И были, и небылицы о Блоке и о себе, написанная в 1929 году, не издавалась на протяжении многих десятилетий. Стихия Земли продолжала оставаться пассивной, хранящей покорное молчание и реагирующей только на внешние стимулы. Символично, что такое молчание соответствовало и самооценке Любы, описанной ею в письме к своей свекрови в 1907 году:
"...я называю себя 'обреченной', живу без воли своей, без хотений, а ведет меня моя дорога, и я спокойно жду тех этапов, куда приведет..." .
В последующих отрывках я постараюсь осветить закономерности отношений в треугольнике, говоря словами самих действующих лиц и близких им людей, цитируя их воспоминания и переписку. Помимо основных мемуарных текстов всех участников этой драмы, я ссылаюсь на их письма, приведенные в замечательной биографической подборке Игоря Талалаевского Коломбина, Пьеро, Арлекин... Любовь Блок, Александр Блок и Андрей Белый (2012).
Начну с того, что перед тем, как выйти замуж за Блока, Люба (Козерог, Земля) мучительно осознавала разницу в их отношениях к любви. В январе 1903 года она писала жениху: "твоя любовь, как и вся твоя жизнь, для искусства, чтобы творить, сказать свое "да"; я для тебя - средство, средство для достижения высшего смысла твоей жизни. Для меня же цель, смысл жизни, все - ты. Вот разница".
Земная Люба была, действительно, иной по характеру, чем женщины семьи Бекетовых и чем большинство поэтов из окружения Блока. В воспоминаниях ближайшего друга Блока, Евгения Иванова, родившегося в Стрельце, как и Блок, появляется яркое описание членов семьи Бекетовых. Без понимания стихий или познания астрологии, Иванов, как будто приводил основные характеристики стихий, описанных в Картографии эмоций. Открывает эту портретную галерею первый биограф Блока, его тетя, Мария Бекетова (Водолей, Воздух).
"Мария Андреевна - философ, рассудительный. Рассуждение и рассудок - основа ее, без рассудка ей беда".
В отличие от нее, мать Блока, Александра Андреевна, или Аля (Рыбы, Вода):
"Александра Андреевна - мистик духовный (и лицо у нее мистической сектантки), она все постигает не рассудком душевным, а в духе 'ударно', в моментах, 'ударах' вдохновения, без духа ей беда".
И в довершение, молодая жена Блока , Люба (Козерог, Земля):
"В Любови земля молчала, как молчит она на заре, и земля в ней была глубока, как заря... Земля тогда была в Любе со всеми, невыраженными еще силами земными, и земля, молча ждала 'счастья', как 'царства обетованного', которое принесет ей жених, как муж."
Стоит ли удивляться тому, как воспринимала свою новую, ничем, по ее мнению, не интересующуюся, родственницу, тетушка Мария Бекетова:
"Нет ни кротости, ни терпения, ни тишины, ни способности жертвовать. Лень, своеволие, упрямство, неласковость. - Аля прибавляет - скудость и заурядность; я боюсь даже ей сказать, уж не пошлость ли все эти 'хочу', 'вот еще' и сладкие пирожки".
С годами этот антагонизм усиливался, и в 1906 году Мария добавляла о Любе: "И недобрая она, и жестокая, ух-какая..."; "недобрая и грубая. Ничего моего не понимает".
Мать Блока, рожденная в Воде, с годами тоже давала более четкое определение своих отношений с невесткой. В 1911 году она писала Евгению Иванову: "Наши отношения с Любой или, вернее, ее отношение ко мне - это убийственное в моей жизни. Стою на этом определении. Оно точное".
Через год Александра Блок (Рыбы, Вода) не менее четко давала Иванову определение своего сына: "Саша живет страстями и духом. Это было с самых малых лет. Чувство - это ему было чуждо всегда. Судите, как хотите, отвернитесь от него, но не собирайте смокв с терновника".
В своих воспоминаниях Любовь Блок представила свою точку зрения. До встречи с Блоком она только начала расцветать как юная девушка, впервые осознающая привлекательность и красоту своего тела. Рожденная в Козероге, как и Мандельштам, она как бы спрашивала:
Дано мне тело - что мне делать с ним,
Таким единым и таким моим?
Стихов Люба не писала, но , читая ее поэтические описания своего студенческого периода, невольно вспоминаешь сцену утра из балета Прокофьева "Ромео и Джульетта" с Галиной Улановой (Козерог, Земля) в главной роли. В этой сцене мать подводит совсем еще юную Джульетту, не помышлявшую о замужестве, к зеркалу, и девочка с удивлением замечает, что она уже не ребенок, а молодая красивая женщина. А вот как Люба запомнила период формирования своего тела в процессе взросления:
"... жизнь во мне просыпалась. Я ощущала свое проснувшееся молодое тело. ... Я проводила часы перед зеркалом. Иногда, поздно вечером, когда уже все спали, а я все еще засиделась у туалета, на все лады причесывая или рассыпая волосы, я брала свое бальное платье, надевала его прямо на голое тело и шла в гостиную к большим зеркалам. Закрывала все двери, зажигала большую люстру, позировала перед зеркалами и досадовала, зачем нельзя так показаться на балу. Потом сбрасывала и платье и долго, долго любовалась собой. Я не была ни спортсменкой, ни деловой женщиной; я была нежной, холеной старинной девушкой. Белизна кожи, не спаленная никаким загаром, сохраняла бархатистость и матовость. Нетренированные мускулы были нежны и гибки. .... Я была очень хороша, я помню, несмотря на далеко не выполненный 'канон' античного сложения".
При этом, по словам Любы, ей, как и многим молодым людям тех лет, негде и не у кого было получить минимальную информацию о физиологии интимности. Все, что касалось стихии Земли, выходило за рамки приличий прошлого года Феникса. Люба не была исключением: "Я до идиотизма ничего не понимала в любовных делах. Тем более не могла я разобраться в сложной и не вполне простой любовной психологии такого не обыденного мужа, как Саша".
Проблема общения Любы с Блоком возникла с первых дней их знакомства. Она - земная женщина - искала лелеянья своего телесного образа и самовыражения в земных объятиях. Он - огненный мужчина - искал идеал неземной Девы, которой должно поклоняться, но которую нельзя "унижать" земными ласками. В своих воспоминаниях Любовь Дмитриевна осознавала, что Блок предложил ей жить в мире мечтаний:
"... у нас сразу же, с первого года нашей общей жизни, началась какая-то игра, мы для наших чувств нашли 'маски', окружили себя выдуманными, но совсем живыми для нас существами, наш язык стал совсем условный".
Как полагали многие, и как намекала сама Люба, брак между нею и Блоком по большей части, оставался платоническим: "Конечно, не муж и не жена. О Господи! Какой он муж и какая уж это была жена!"
"Моя жизнь с 'мужем' (!) весной 1906 года была уже совсем расшатанной. Короткая вспышка чувственного его увлечения мной в зиму и лето перед свадьбой скоро, в первые же два месяца, погасла, не успев вырвать меня из моего девического неведения". "Отвергнута, не будучи еще женой, на корню убита основная вера всякой полюбившей впервые девушки в незыблемость, единственность".
Положение усложнялось тем, что Блок, поклоняясь Любе, продолжал удовлетворять то, что он считал своими низшими потребностями, покупая интимную близость за деньги у других. Слухи об этом дошли и до Белого, который питал к Любе самые возвышенные чувства. Все в нем протестовало против такого отношения к возлюбленной, и он всеми силами души пытался вложить в нее свою душу и пробудить в ней полноту чувств живой женщины. Люба вспоминала:
"В этом отношении и был прав А. Белый, который разрывался от отчаяния, находя в наших отношениях с Сашей 'ложь'. Но он ошибался, думая, что и я, и Саша упорствуем в своем 'браке' из приличия, из трусости и невесть еще из чего. Конечно, он был прав, что только он любит и ценит меня, живую женщину, что только он окружит эту меня тем обожанием, которого женщина ждет и хочет".
Оглядываясь назад, Люба признавалась себе в том, что глубина чувств (Вода) Белого помогла ей признать право своей стихии Земли на существование:
"До тех пор я была во всем покорной ученицей Саши; если я думала и чувствовала не так, как он, - я была не права. Но тут вся беда была в том, что равный Саше (так все считали в то время) полюбил меня той самой любовью, о которой я тосковала, которую ждала, которую считала своей стихией ... Значит, вовсе это не 'низший' мир, значит, вовсе не 'астартизм', не 'темное', недостойное меня, как старался убедить меня Саша. Любит так, со всем самозабвением страсти - Андрей Белый, который был в те времена авторитет и для Саши, которого мы всей семьей глубоко уважали, признавая тонкость его чувств и верность в их анализе".
Полюбив Любу, Белый всеми фибрами души хотел сделать ее счастливой, а сделать это можно было, лишь возвратив ей уважение к ее земной природе. Это произошло спонтанно, когда, оставшись наедине, оба с трудом могли сдерживать обуревавшие их порывы:
"Мой мир, моя стихия, куда Саша не хотел возвращаться, - о как уже давно и как недолго им отдавшись! Все время ощущая нелепость, немыслимость, невозможность, я взгляда отвести уже не могла. И с этих пор пошел кавардак. Я была взбудоражена не менее Бори. Не успевали мы оставаться одни, как никакой уже преграды не стояло между нами и мы беспомощно и жадно не могли оторваться от долгих и неутоляющих поцелуев".
В те дни Белый поверил Любе, что Блок ей фактически не муж, что они не живут как муж и жена, а его она любит "братски". Белый хотел полноты любви и предлагал жениться на Любе после ее развода с Блоком. Люба же изначально не собиралась покидать Блока, да и не могла противостоять его огненной энергии. В Белом она находила поддержку, но в нем ей не хватало физического, плотского начала. Она предлагала ему продолжать отношения, живя с Блоками в menage en trois. Разрываемая сомнениями между Блоком и Белым, в те мучительные дни разворачивавшейся любовной драмы Люба признавалась Иванову:
" ... не могу понять стихи, не могу многое понять, о чем он [Блок] говорит, мне это чуждо. Я любила Сашу всегда с некоторым страхом. В нем детскость была родна, и в этом мы сблизились, но не было последнего сближения душ, понимания с полслова, половина души не сходилась с его половиной. Я не могла дать ему постоянного покоя, мира. Все, что давала ему, давала уют житейский [Земля], а он может быть вреден. Может, я убивала в нем его же творчество. Быть может, мы друг другу стали не нужны, а вредны друг другу".
Это не мешало Любе писать Белому в те же дни 1906 года: "Ты для меня что-то большое, радостное, радостное и светлое". С одной стороны, она отчаянно нуждалась в подпитке радости, которую могла получать от щедро одаренного чувствами "водного" Белого. С другой стороны, Люба по-настоящему пугалась того, что Белый хотел в ней пробудить не только Земную реальную женщину, но и взамен получить от нее тепло сердечности во всей полноте чувств. Этого Люба не могла и не хотела ему дать. В момент кризиса Люба выбрала путь превратного использования девиза своего земного знака "Козерога": вместо вопроса "как я могу быть полезной другим", она искала возможности "как использовать других в своих целях". Если перед свадьбой с Блоком, она опасалась, что служит ему лишь "средством" в его стремлении к славе, то теперь она сама использовала Белого как средство для повышения самооценки:
"Отношение мое к Боре было бесчеловечно, в этом я должна сознаться. Я не жалела его ничуть, раз отшатнувшись. Я стремилась устроить жизнь, как мне нужно, как удобней. ... Но я не думала о том, что все же виновата перед Борей, что свое кокетство, свою эгоистическую игру я завела слишком далеко, что он-то продолжает любить, что я ответственна за это... Я думала только о том, как бы избавиться от уже ненужной мне любви, и без жалости, без всякой деликатности просто запрещала ему приезд в Петербург. Теперь я вижу, что сама доводила его до эксцессов, тогда я считала себя вправе так поступать, раз я-то уже свободна от влюбленности".
Постепенно Люба добавляла в треугольные отношения свое ощущение любви. Различия между стихиями только возрастали, и Люба усиливала их в очередном письме сентября 1906 к Белому: "Ни Вы меня, ни я Вас не понимаем больше..."
Любу больше не удовлетворяла возвышенная любовь Белого; она требовала от него полного изменения его личности. Условие Любы для возобновления дружеских контактов с Белым выглядят неимоверными со всех точек зрения:
"Надо для этого, чтобы теперешний, распущенный, скорпионовский до хулиганства, Андрей Белый совершенно исчез и пришел кто-то новый...". В ее прямом практическом подходе слова не важны: "Оправдайте себя - не словами, а делом". Более того: "Помните, я всегда готова повторить, что уже сказала раз: или изменитесь, или умрите...".
Символично, что, не изучая астрологию, Люба называет Белого "скорпионовским". Она относилась, скорее всего, к журналу "Скорпион", но в подходе символизма это не умаляло силы символики, тем более что традиционно основным уроком Скорпиона является как раз потребность в трансформации и изменении.
Такое поведение Любы лишало Белого душевного равновесия. Доходя порой до грани безумия, он отчаянно нуждался в том, чтобы Блок вдохнул новый огонь в их запутанные отношения и помог разрубить этот гордиев узел. Чувствуя себя беспомощным и "обездушенным", за помощью Белый обращался именно к Блоку: "Ведь душа-то моя в руках у Любы. Ведь она мне душу не вернула",- писал он другу.
На фоне рвущихся связей между "поэтами-братьями" возникали проблемы и в отношениях между Белым и родственницами Блока. Важно отметить, что и эти отношения следовали своим архетипальным нарративам. Мария Бекетова (Воздух) , как бесстрастный наблюдатель, отмечала в Дневниках перемены в отношении Блоков к Белому: "Люба в восторге от интересного приключения, ни малейшей жалости к Боре нет. Интересно то, что Сашура относится к нему с презрением, Аля (Вода) с антипатией, Люба с насмешкой и ни у кого не осталось прежнего... Вот, однако, до чего довела Люба свою тщеславную и опасную игру в дружбу и сродство душ с отчаянно влюбленным молодым поэтом. Гибели его она не боится, она ей не страшна".
В 1908 году, после серии размолвок (или недомолвок), после того как Белый угрожал убийствами и самоубийствами, посылал вызов на дуэль Блоку, а Блок вызывал на дуэль Белого, Белый поражался тому, что для Блока любовь - это вовсе не то, что для него самого (а следовательно, по его привычной логике, и для всех других "нормальных" людей!):
"Право, я удивляюсь, что Ты меня не понимаешь. Ведь понять меня вовсе нетрудно: для этого нужно только быть человеком и действительно знать, а не на словах только и не в литературе, что такое Любовь".
Белый продолжал с азартом убеждать, что он готов пояснить Блоку по пунктам о Любви то, что было бы понятно любому живому человеку, хоть раз испытавшему настоящую любовь. Он также не понимал, как люди, считающие себя утонченными , могут не иметь ни капли сочувствия к ближнему.
Мотивируя свое желание драться с Блоком на дуэли, Белый делал далеко идущее заявление: "Прости, прости, прости меня: я никогда не питал зла лично к тебе, а только к силам, которые иногда, мне казалось, становились у тебя за плечами и действовали непроизвольно против святыни моей души".
Таким образом Блок становился для Белого лишь символом, а не живым человеком со своими слабостями и достоинствами. Он не понимал, что невозможно убивать в человеке его "составные части", не раня при этом его самого. Ранее Блок отказывался смириться с земным образом своей реальной жены:
А в лицо мне глядит, озаренный,
Только образ, лишь сон о Ней.
А теперь Белый продолжал творить в своем воображении идеальный образ некоего универсального "живого" человека в Блоке. Ранее в Балаганчике Блок утверждал невозможность изменения своей природы:
Иду, покорен участи строгой,
О, вейся, плащ, огневой проводник!
Теперь Люба требовала полного перерождения от Белого.
Но Белому уже не хватало Земной любви Любы. Любовь его влекла постольку, поскольку на ней лежал озаряющий отблеск ее мужа, Блока. После того, как отношения между супругами вошли в русло "свободного брака", когда оба партнера параллельно имели любовников, Любовь Дмитриевна все меньше походила на прежние мечты Белого о задушевном друге и любящей жене.
Мария Бекетова в 1907 году так комментировала новое поведение Любы после того, как у Блока начался роман с актрисой Натальей Волоховой, а Люба решилась на любовную связь с женатым писателем Григорием Чулковым (Водолей, Воздух):
"Да, она не киснет, не унывает, не жалуется, не тоскует и т.д. Она мажорная. Это без сомнения сила, но это не сила любви, идеи и пр. Это сила здоровья и жизни только. Я думаю так. По-моему, этого мало".
На фоне этих перемен Белый по-новому взглянул на когда-то боготворимую им Прекрасную Деву. Он убедился в том, что "суть непонятного" в ней в том, что она "понимания не требует: все слишком просто, обиднейшее просто увиделось в ней". Опомнившись от наваждения, Белый в конце концов рассмотрел Земную природу Любы и с разочарованием бросил ей в лицо самое "правдивое" (в его понимании) определение: "Кукла!"
Сама же Любовь Дмитриевна с юных лет мечтала, чтобы жизнь дала ей повод отблагодарить свое тело и восхититься им. Ни Блок, ни Белый не давали ей в полной мере такой возможности. Блок вообще отшатывался от земной любви, как от чего-то темного. Белый, в поисках настоящей глубины чувств относился к телу, как к чему-то преходящему:
На нас тела, как клочья песни спетой...
В небытие
Свисает где-то мертвенной планетой
Все существо мое.
Любовь Дмитриевна же боготворила само тело. Радость его приятия пришла ей позже, с одним из артистов из ее драматической труппы, в котором "жило то же благоговение перед красотой тела и страсть его была экстатична и самозабвенна". Вот как она сама описывает эти сцены:
"В несколько движений я сбросила с себя все и распустила блистательный плащ золотых волос, всегда легких, волнистых и холеных. <...> Я протянулась на фоне этой снежной белизны и знала, что я могу не бояться грубого, прямого света, падающего с потолка, что нежная и тонкая, ослепительная кожа может не искать полумрака... "
"Это безмолвное обожание, восторг, кольцо чар, отбросившее, как реальная сила - этот момент лучшее, что было в моей жизни. Никогда я не знала большей 'полноты бытия', большего слияния с красотой, с мирозданием. Я была я, какой о себе мечтала, какой только и надеялась когда-то быть".
Но и этот момент прошел, канул в Лету. Поклоняясь красоте своего тела, Люба еще до брака с Блоком пояснила ему, что отказывается иметь детей. Когда же она узнала, что ненароком забеременела после той замечательной ночи Любви, то намеревалась избавиться от ребенка. Когда врачи отказались делать ей аборт, она ощутила обреченность:
"С отвращением смотрела я, как уродуется тело, как грубеют маленькие груди, как растягивается кожа живота. Я не находила в душе ни одного уголка, которым могла бы полюбить гибель своей красоты. Каким-то поверхностным покорством готовилась к встрече ребенка, готовила все, как всякая настоящая мать. Даже душу как-то приспособила".
В 1909 году эта механическая попытка Любы "приспособить душу и тело" закончилась трагедией тяжелых родов и смертью новорожденного. Больше детей у нее не было. С годами Любовь Дмитриевна понимала, что требовала от своих поклонников, чтобы они полностью отражали и понимали только ее уникальный внутренний мир; чтобы они думали, мечтали и хотели вместо нее, но так , как это было угодно или "нужно" только ей самой. Такого не могло быть, и она недоумевала:
"Неужели бывают люди одинаковые, понимающие друг друга во всем и живущие общей жизнью с головы до пят? Неужели бывает это счастье? Я его не знала. С каждым была только одна какая-нибудь область общая, понятная. Даже потом среди просто 'любовников': со всяким по-разному и только одна общая струна".
Коллизии стихий продолжались, и Земной мир Любы все меньше соответствовал пламенным идеалам и желаниям Блока. В 1910 году, в порыве отчаяния он был готов обвинить Любу во всех своих бедах. Насколько безгранично пламенно он возвышал ее в своих ранних письмах к ней, настолько безжалостно он жег ее огнем своих обвинений:
"Люба довела маму до болезни. Люба отогнала от меня людей. Люба создала всю невыносимую сложность и утомительность отношений, какая теперь есть. Люба выталкивает от себя и от меня всех лучших людей, в том числе - мою мать, то есть мою совесть. Люба, как только она коснется жизни, становится сейчас же таким дурным человеком, как ее отец, мать и братья. ... Люба на земле - страшное послание для того, чтобы мучить и уничтожать ценности земные. Но 1898-1902 годы сделали то, что я не могу с ней расстаться и люблю ее".
Размышляя над превратностями их судеб, Блок в одном из писем к Белому доходил до сути конфликтов:
"Мы с вами и письменно и устно объяснялись в любви друг другу, но делали это по-разному - и даже в этом не понимали друг друга".
Белый позднее приходил к грустному заключению:
"Вины не было там, где искал я; вина в том, что трудные переживанья мистерии человеческих отношений свалились совсем неожиданно; невоплотимые без духовной работы ... отношения опрокинулись: в безобразие долгих, гнетущих, кошмарами дышащих дней, даже месяцев; где же мудрые, вещие руководители знаний? Они - опоздали: они не пришли, допустивши надрыв в этой пламенной жизни".
В 1911 году Блок предлагал Белому свое видение их драмы:
"Можно сказать, что человеческого почти и не было между нами; было или нечеловечески несказанное, или не по-людски ужасное, страшное, иногда - уродливое. Теперь все меняется для нас обоих ... Сходились не по-человечески, сходно переживали этот долгий и странный поединок души и духа, сходно окончившийся (частичным) поражением души, должны выйти из ночи - чудесно разные, как подобает человеку".
На том можно было бы поставить точку, но тогда мир бы выглядел безысходным, и конфликты между стихиями повторялись бы из поколения в поколение. Действительно, для поколений прошлого года Феникса значительная часть законов времени и природы стихий оставалась вне поля зрения. Но если нам они уже доступны, сумеем ли мы избежать новых "балаганчиков"? Научится ли мы уважать и принимать особенности других времен и стихий, или будем продолжать конфронтацию со всеми, кто находится по другую сторону рубежей ?
Ответы, предлагаемые в новом году Феникса, приходят из области новой науки, называемой пренатальной психологией. Предтечей этой науки стал Андрей Белый: он одним из первых писателей сделал особое ударение на значимость раннего детства и чувств обоих родителей к будущему ребенку еще до его зачатия. Во времена Белого его идеи казались мистическими и непонятными. Сегодня они постепенно входят в основное русло научных исследований. С такой точки зрения, чтобы не оставаться в роли "марионеток", желательно искать корни "генов" поведения наших героев в их раннем детстве и в истории семейств их родителей. Андрей Белый сумел вызвать сочувствие многих читателей, описав трагизм своего детства в автобиографических повестях Котик Летаев и Петербург. В отличие от Белого, детство Блока все еще завуалировано привычной для его семьи "белой ложью". В реальности оно было вовсе не безоблачным, как его пыталась представить семья поэта. Рассказ о том, как Блок с рождения рос "унылым" ребенком, страдающим от частых нервных расстройств матери и лишенным контактов с отцом, еще когда-нибудь будет написан. Здесь я ограничусь лишь моментом "прозрения" мамы Блока, когда в 1920 году она вдруг поняла новую истину о сыне и о роли родителей:
"Новое открытие: дело не в том, чтобы он меня любил, а чтобы я - мама - его любила!"
С этого момента она пыталась исправить все, что на протяжении долгих лет делала не так. Говоря о в письме к М.П. Ивановой о переменах, мать Блока поясняла:
"Это смирение не для улучшения отношений, а только во избежание вечного крика и ссор в доме, ради покоя тех, кого мы с Вами любим! Вы напрасно думаете, что мое 'смирение' помогает. Люба ненавидит и презирает меня яро, но я молчу и не даю ей повода к сценам. ... Я думаю, я чувствую, что мне это все - наказание за все обиды, которые терпели от меня близкие".
В письме 2 ноября 1920 года к своей сестре Марии Бекетовой она была более четкой:
"Хвалить нас не за что. Тяжелые мы все трое и все обидчики. Да и мало ли, чего дурного и темного в нас троих. Ты издали идеализируешь нас, а вот пожила бы с нами - не поздоровилось бы".
Последний год жизни Блока, отравленный постоянными ссорами между его женой и матерью, показал, что одних добрый намерений матери не хватало, чтобы исправить ситуацию, складывавшуюся на протяжении долгих лет. Все, что могла сказать мать после смерти Блока, было: "Я безмерно и непоправимо виновата перед Сашей".
После смерти Блока, Любовь Дмитриевна в своих воспоминаниях тоже глубоко сожалела о своих прежних ошибках:
"... я впервые вижу, как напрасно я смирила и умалила свою мысль перед миром идей Блока, перед его методами и его подходом к жизни. Иначе быть не могло, конечно! В огне его духа, осветившего мне все с такою несоизмеримой со мною силой, я потеряла самоуправление. Я верила в Блока и не верила в себя, потеряла себя. Это было малодушие, теперь я вижу. Теперь, когда я что-нибудь нахожу в своей душе, в своем уме, что мне нравится самой, я прежде всего горестно восклицаю: 'Зачем не могу я отдать это Саше! '"
Но не только об этом жалела Любовь Дмитриевна. Обретая уважение к своей стихии Земли, она осталась далека от приятия права на существование других стихий. В итоге, приняв себя за "норму", она объявила иных людей попросту "ненормальными":
"Несомненно, вся семья Блока и он были не вполне нормальны - я это поняла слишком поздно, только после смерти их всех".
Самой далекой и непонятной для Любы оставалась стихия Воды с ее пугающей иррациональностью чувств Александры Андреевны:
"Если бы знать, если бы понимать, что имеешь дело с почти сумасшедшей, во всяком случае, с почти невменяемой, можно было бы просто пропустить все мимо ушей и смотреть как на пустое место. Но Саша принимал свою мать всерьез, и я за ним тоже. Насколько это было ошибочно, покажут будущему внимательному исследователю ее письма. Горя эта ошибка принесла и Саше, и мне очень много. И для меня большое облегчение, что я могу сложить с себя обязанность судить этот восемнадцатилетний спор между нами тремя. Я предпочитаю передать его ученикам Фрейда".
Любовь Дмитриевна решила , как и прежде, уйти от необходимости самопознания.
В своих воспоминаниях Мария Бекетова рассудочно "воздушно" подводила итог:
"Для выяснения положения вещей мне придется указать еще на один факт, игравший важную роль в жизни Ал. Ал. Между его матерью и женой не было согласия. Разность их натур и устремлений, борьба противоположных влияний, которые обе они на него оказывали, создавала вечный конфликт между ними.... конфликт между ними был сложный и мучительно отзывался на поэте, который, любя обеих, страдал от невозможности примирить противоречия их натур...В сложном узле причин, повлиявших на развитие его болезни, была и эта мучительная язва его души. Теперь, когда его уже нет среди нас, вражда понемногу растаяла, и на место ее выступает мудрое понимание и сознание своих ошибок".
Былого не изменить. Но мы можем сегодня осознать, что каждый из нас рождается с определенным соотношением стихий. Нам не дано "понимать" или "переживать" в точности те "чувства", которые испытывают наши близкие. Нам также не дано "перекроить" их на свой лад. Но мы можем изучать и осознавать природу стихий, времен и рубежей. Мы также можем сделать полезные выводы из заключения Александры Андреевны Блок: "Судите, как хотите ... но не собирайте смокв с терновника".
Опыт прошлого не должен пропасть, и из страданий "балаганчика" на рубежах эпох и стихий еще могут в будущем вырасти гармоничные отношения между разными людьми.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ