Мистика (2010)

Эпизод четвертый БАНКИР ИЗ БИАФРЫ

По пути в Сомерсет Ричард Джеперсон попал в аномальную зону. Время перевалило за полночь. Майская ночь была ясной. Сидя за обтянутой кожей баранкой своего «роллс-ройса» «Призрачная акула», он обдумывал важное задание, приведшее его из Челси на запад страны. И тут темнота качественно изменилась. Джеперсон приглушил вмонтированный в приборную панель восьмидорожечный магнитофон, оборвав джазовую тему в стиле кул, сопровождавшую его в поездке. Он затормозил, заставив замечательную машину замереть, не проехав и трех метров.

Он не слышал ночных птиц. «Вейрдсвиль», — подумалось ему.

Набросив свободный оранжевый сюртук поверх пурпурной шелковой рубашки, Джеперсон выбрался из машины.

Он остановился на прямой дороге, проложенной по равнинам. Звезды и узкая полоска месяца были достаточно яркими, чтобы освещать ровные заболоченные луга, лабиринты заполненных водой канав, превращающих ландшафт в лоскутное одеяло.

Здесь, на скучной земле, все в порядке.

Но в небесах?

Откинув с глаз вьющиеся волосы, он посмотрел вверх.

Его охватил непривычный страх.

Он сразу увидел, что было не так.

Он снова бегло осмотрел созвездия, чтобы убедиться, что не ошибся с направлениями. Полярная звезда. Кассиопея, сидящая женщина. Орион, охотник.

Большая Медведица, она же Плуг, исчезла.

Черное пятно пустоты во Вселенной.

Он уже сталкивался со всякими странностями и прежде, но такого космического масштаба — никогда. Это не могло быть локализованным явлением. Если Семь Звезд действительно исчезли, значит, изменилась вся Вселенная.

Он осознал, что дрожит.

Момент миновал. Он глянул вверх, и с созвездиями все было в порядке. Большая Медведица сверкала, семь алмазных осколков в небесах. Ричард продрог от холода в сердце, который был сильнее ночной прохлады. Все-таки в мире по-прежнему было что-то не так.

Он снова сел в «Призрачную акулу» и поехал дальше.

Двумя часами раньше он находился в цокольном этаже своего дома в Челси. Он медитировал, добравшись уже до середины ритуала очищения, включавшего недельный пост. Уже прошел через голод, терзавший его желудок первые три дня. Достиг уровня понимания. Сила вливалась в него, мозг его творил чудеса в постижении окружающих крупиц загадочного.

Против всех четких правил, Фред — один из его помощников — прервал его медитацию, позвав к телефону. Он не стал терять время на возмущение. Фред был выбран за надежность. Он не стал бы мешать, если бы не это дело исключительной важности.

Обменявшись несколькими словами с Катрионой Кей, Ричард велел Фреду выгнать «роллс» из гаража и послал Ванессу, еще одну свою помощницу, купить три пакета жареной трески с картошкой. На ходу он одной рукой крутил руль и переключал передачи, а другой ел. Он не мог позволить себе физическую слабость, являвшуюся результатом поста. Пока он насыщался, желудок его завязывался узлом. Он справился с побочными эффектами внезапного пира при помощи одной лишь силы мысли. Нарушив ритуал, он много потерял. По мере того как рыба и картофель наполняли желудок, мудрость покидала ум.

Он ехал туда, где объявились призраки. При нормальных условиях он взял бы с собой Фреда или Ванессу. Но это не было обычной работой по поручению клуба «Диоген», почтенного заведения, часто поручавшего ему сложные дела, что стало делом всей его жизни. А теперь сам «Диоген» — или, точнее, самый его старейший и уважаемый деятель, Эдвин Уинтроп, — очутился в осаде неведомых сил.

Теперь Джеперсон вел машину обеими руками. Он сознавал, что на кон поставлено слишком многое.

Джеффри Джеперсон, человек, усыновивший его — мальчишку, лишенного памяти, маленький камушек в жерновах войны, — состоял в Тайном Совете клуба «Диоген» вместе с Уинтропом. Ричард рос на рассказах о секретной службе Эдвина Уинтропа на благо своей страны. Первые свои робкие шаги в неведомое он совершил в качестве младшего помощника Уинтропа. После того как старый мистер Джеперсон умер, а бригадный генерал сэр Жиль Гэллант вышел в отставку, Уинтроп оставался единственным из действующих членов Совета, пережившим вместе с «Диогеном» сложные послевоенные годы, когда многочисленные враги старались лишить клуб старинных привилегий и попусту растратить его силу.

Уинтроп, которому было без малого восемьдесят, уже не участвовал активно в работе клуба, бывшего большим, нежели просто клубом. Он хорошо понимал, что нужно отойти в сторонку и передать бразды правления более молодым, так же как сам он принял их из рук своего наставника.

Ричард хотел бы знать, доволен ли Уинтроп теми, кто входит теперь в клуб, доверяет ли он им. Людям вроде Корнелиуса и Кинга, которые дымили в курительной комнате кифом[71] и таскали с собой транзисторные приемники туда, где случайный кашель мог стать единственным основанием для немедленного исключения из клуба, если следовать правилам. Казалось, новое поколение, к которому Ричард относил и себя, занимается оккультизмом по-дилетантски, а не устремляется во тьму подобно исследователям Викторианской эпохи и не составляет планы покорения неведомого, будто полководцы империи.

Но Уинтроп не всегда был старым толстым увальнем. И он все еще хранил свои секреты.

Теперь эти секреты поползли наружу.

Аномалия убедила Ричарда, что нашествие призраков было еще более опасным, чем рассказала об этом Катриона, неизменная спутница Уинтропа.

«Призрачная акула» ворвалась в деревню Элдер. Во всех фермерских домах было темно. Мэнор-Хаус стоял немного в стороне от деревни, на собственных землях. Ричард миновал маленькую церквушку и паб «Храбрый воин», потом свернул на едва приметную дорогу к родовому дому Уинтропов.

Машина проехала мимо фотоэлемента, и кованые чугунные ворота автоматически распахнулись. В доме, показавшемся после темноты больше, чем помнилось Ричарду, горели огни.

Катриона Кей ждала его на крыльце. Обаятельная маленькая женщина, ровесница века, она казалась совсем хрупкой, но Ричард знал, что она крепкого сложения. Взволнованная и встревоженная, сейчас она выглядела на свой возраст.

— Ричард, слава богу, вы приехали.

— Успокойтесь, Кэт, — сказал он, крепко обнимая ее.

— Я подозреваю, что дела хуже некуда. Иногда исчезают звезды.

— Вы заметили?

Они посмотрели на небо, успокаивая себя. Большая Медведица была там.

— Как часто? — спросил он ее.

— Все чаще и чаще.

— Пошли в дом.

В обшитой панелями прихожей было пусто. Ричард сразу заметил, что турецкий ковер снят и лежит у стены, свернутый огромной колбасой, будто гигантская затычка от сквозняка. Пол был деревянный, из отполированных дощечек, уложенных елочкой, с вырезанными в уголках незаметными охранительными знаками.

Катриона задохнулась от ужаса.

— Оно было здесь, — охнула она. — Мгновения назад.

Она разглядывала пол, упав на колени и ощупывая дерево руками в перчатках.

— Вот тут, — сказала она, почти у подножия парадной лестницы. Та все еще была застелена ковром, багряной дорожкой, прижатой медными прутьями.

Катриона принялась тянуть дорожку вниз, выдергивая гвозди с крупными шляпками. Ричард подошел к ней и помог подняться. Когда он поднимал ее, у нее захрустело в коленях. Она была пугающе легкой, казалось, ее может унести ветром.

— Поднимите ковер, — попросила она.

Он достал свой швейцарский армейский нож и при помощи отвертки снял пять нижних прутьев. Будто фокусник, выхватывающий скатерть из-под расставленного на ней обеденного сервиза, он сдернул дорожку, треща отлетающими гвоздями, и забросил ее конец на верхнюю ступеньку. Раздался громкий шлепок.

Катриона снова задохнулась. Ричард понимал, каково ей.

На гладком дереве ступеней был выжжен черный человеческий силуэт, будто тень, которую оторвали и выкинули прочь. Казалось, она медленно ползет наверх, к лестничной площадке, одна рука с растопыренными пальцами вытянута, другая вот-вот присоединится к ней, подтягивая туловище тени кверху.

— Только что это было на первом этаже, — сказала Катриона. — А до этого снаружи — такие же обгоревшие пятна на газонах, на подъездной дорожке — на гравии! — и на крыльце. Под ковриком у порога.

— Вы видели, как оно движется?

— Это все равно что караулить чайник, Ричард. Я часами сидела, уставившись на него, не давая ему двигаться, удерживая на одном месте. Но стоит только на миг отвернуться, и оно движется.

Он сел на ступеньку, прямо под человеком-тенью. Контуры тени были четкими. Светлое дерево вокруг оставалось все таким же слегка пыльным, но силуэт был матово-черным. Он больше походил на пятно, чем на выгоревшее место. Джеперсон потрогал его кончиками пальцев, потом положил ладонь туда, где у человека-тени должна была быть поясница.

— Оно теплое, — сказал он. — Температуры тела.

Такое ощущение, будто у человека сильный жар. Он взглянул на свои пальцы. Чернота не перешла на них. Он со щелчком открыл самое длинное лезвие ножа и провел им по щиколотке тени. Чернота уходила вглубь дерева.

— Там есть и другие, они собираются на торфяниках.

Он обернулся к Катрионе. Женщина была как натянутая струна, и Джеперсон был не настолько глуп, чтобы пытаться успокаивать ее. Она достаточно долго имела дело со сверхъестественным, чтобы понимать, насколько это серьезно.

— Это нападение, — сказал он, вставая, отряхивая пыль со своих расклешенных брюк лососевого цвета. — Но откуда?

— Эдвин не скажет. Но я уверена, что это связано с войной.

Когда люди говорят «война», они, в зависимости от своего возраста, имеют в виду Первую или Вторую мировую. Но Катриона говорила о более продолжительном конфликте, включавшем в себя обе мировые войны. Он начался намного раньше, в середине XIX века — никто точно не мог сказать, когда именно, — но окончился в 1945-м году, и это было поражением не только Германии и Японии, но и древней, не вполне человеческой силы, орудием которой была ось «Рим — Берлин — Токио».

За пределами клуба «Диоген» почти никто не догадывался об этой войне. Ричард, не помнивший своего детства, столкнулся лишь с ее последствиями. Он слышал, как оценивает это противостояние Эдвин, изучил множество документов в закрытой библиотеке клуба и постоянно видел отдаленные последствия борьбы двух сил, вплетенные в судьбы мира, совершенно невидимые для большинства людей, но горящие ярче неона в глазах посвященных.

— Эдвин говорит, что она не окончена. Что мы совершили огромную ошибку.

Ричард смотрел в светло-голубые глаза Катрионы, завороженный их немеркнущей красотой, и чувствовал ее сдерживаемый ужас. Он обнял свою наставницу и услышал, как она потрясенно вскрикнула.

— Мы просмотрели, — сказала она.

Он обернулся, продолжая держать Катриону за плечи.

На лестнице выделялась оранжевая зарубка от ножа, там, где он поскреб дерево. Нога тени была на ступеньку выше, голова и руки — под прикрепленными к лестнице остатками ковровой дорожки.

— Если оно оказывается полностью под ковром, то способно двигаться молниеносно. Когда его не видят, оно свободно.

Он отпустил Катриону и занялся прутьями, прижимающими ковер. В считаные минуты он снял укрытие с головы тени и закинул всю дорожку на площадку второго этажа.

— Я останусь здесь и буду караулить, — сказала она. — А вы идите к Эдвину. Он в камере обскуре.[72]

С площадки второго этажа наверх вели две лестницы. По одной можно было попасть в мансарду, ее занимала глубокая старуха, которую в былые годы подчиненные Эдвина называли миссис Рочестер. Другая вела в камеру обскуру, большое помещение, в которое при помощи системы отражателей, установленных на рубеже веков отцом Эдвина, проецировалось изображение дома и его окрестностей.

На площадке Ричард помедлил. Она была застлана несколькими сшитыми вместе индийскими ковриками, которые можно было легко сдернуть. Дальняя лестница, в покои миссис Рочестер, была в тени. Он подумал, что смог бы подслушать, как она дышит, как часто делал это двадцать лет назад. Большинству мальчишек после этого являлись бы в ночных кошмарах инвалиды-астматики, но Ричард не видел снов вовсе, у него не было воспоминаний, чтобы пришпоривать работу ночного воображения.

Он поднялся к камере обскуре и вошел в темную комнату.

Эдвин стоял, склонившись под гигантским круглым зеркалом, глядя на затененный по большей части стол. На нем четко выделялись изображения дома, сада, деревни и торфяников. Двигая зеркало, Эдвин мог заглянуть и дальше.

Все было неподвижно.

— Тени, — сказал Эдвин. Голос его был по-прежнему твердым. — Отражения и тени.

Он сунул руку в изображение, проведя ею над церковью, на его коже высветилась чешуя из древних камней.

— Ричард, я рад, что ты здесь.

— Это нехорошее место, Эдвин.

Хмурое лицо Эдвина скривилось в улыбке.

— Как бы ты выразился, «зона плохих вибраций»?

— Что-то вроде того.

— Это тень Хиросимы.

— Да.

На месте взрыва атомной бомбы от испарившихся людей остались только тени на стенах домов и тротуарах, вечные тени.

— Я должен заплатить за то, что сделал.

— Вы были не один, Эдвин. Вы даже не единственный, кто еще жив.

— Но я особенный. Видишь ли, я участвовал в этом оба раза. У меня было два шанса. В первый раз я был мудр или труслив и отпустил его. Во второй — был глуп или смел и завладел им.

— Тогда шла война.

— Война шла всегда.

— Не теперь.

— Ты думаешь?

— Ну что вы, Эдвин! Сейчас эпоха Водолея. Кому, как не вам, знать об этом. Вы помогли отбросить врага назад, в глухой мрак.

— Ты вырос, зная это по рассказам, мой мальчик.

— Я вырос, зная это.

Тьма, что лежала на его мозгу, будто покрывало, скрывая воспоминания первых лет жизни, пульсировала. Что-то ворочалось там, пытаясь пробиться на свет.

— Хочешь взглянуть на одну красивую вещицу?

Эдвин Уинтроп не заговаривался. Даже в таком возрасте голова у него работала отлично. Это не было случайным вопросом, обращенным к ребенку, который давно вырос.

— Я люблю красоту, — ответил Ричард.

— Это правильно.

Эдвин кивнул и дотронулся до рычага. Стол с легким скрипом разделился надвое.

Комнату заполнил красный свет.

— Это Камень Семи Звезд, — сказал Ричард.

— Верно.

Драгоценный камень лежал на черном бархате, внутри него сияли яркие точки.

— Семь Звезд. Некоторое время назад их не было там. На небе. Никто не предполагал, что такое возможно, — задумчиво сказал Ричард.

— Это знак, мальчик.

— А что не знак?

— Хорошо. Все есть знак. Ты знаешь, мы выиграли войну. По существу, благодаря ему. Люди более умные, чем я, заглянули в него и чуточку узнали про то, как устроена Вселенная.

Ричард оглянулся. В этой затемненной комнате тени могли проскользнуть, словно змеи.

— И я отдал его им. Не клуб «Диоген», я. Как и двадцатью годами ранее, я позволил камню уйти. Клуб — это всегда люди, как ты и я, Ричард. Мы любим считать себя слугами королевы или страны. Но когда дело доходит до этой безделушки, мы сами по себе. Поскольку она принадлежит всем, теперь она моя. Ты можешь себе представить Трумэна, разрешающего Оппенгеймеру хранить его бомбу? И все же клуб позволил мне забрать этот сувенир, когда все закончилось.

— Людям можно доверять, Эдвин. Организации меняются. Даже клуб «Диоген».

— Хочешь его? — Эдвин указал на камень.

Казалось, тот притягивает взгляд Ричарда, увлекая его в красную бездну. Мгновенный контакт заставил его внутренне поежиться. Он отвел глаза и разрушил чары.

— Очень благоразумно. Он может принести великие дары, но за них придется платить. Талантливый человек был однажды вознесен им в гении, но жизнь по капле утекла из него, обернувшись никчемной и жалкой трагедией. Мы выиграли войну, но эта победа так изменила нас, что я не уверен, что мы сумеем это пережить. Я имею в виду не только Британию, переставшую быть империей. Все гораздо серьезнее. Миссис Рочестер сказала, что я слишком часто шел кратчайшим путем. Поэтому я должен платить. Ты всегда видел тьму во мне, Ричард. Потому что, хотя это и не твоя вина, тьма есть и в тебе.

Ричард решительно покачал головой. Он не мог оставить это без ответа.

— Я умер бы в концлагере, если бы не клуб «Диоген», если бы не такие люди, как мой отец и вы, Эдвин. Я был мальчиком, потерявшим память. Вы дали мне больше, чем просто жизнь. Вы дали мне цель.

— Меня часто посещает тягостное чувство, что после нас осталась куча грязи, которую вам придется вычищать. Все эти, как ты их называешь, «аномалии», все неправильности в мире. Считай их следствием. И все другие ужасы, те, что замечают все, — голод, опустошительные войны, смерть выдающихся людей. Когда я завладел этим, — он крепко сжал камень, рука его черным пауком легла поверх красного сияния, а внутренний свет «Семи Звезд» высветил кости, укрытые плотью, — я выбрал худший из кратчайших путей и сделал его допустимым. Во времена Борегарда существовали абсолютные правила. Я уничтожил их.

Ричард не хотел верить старому другу. Если там, где некогда был порядок, воцарился хаос, то он дитя этого хаоса. Там, где Эдвина вел разум, он руководствовался инстинктом.

— А теперь я должен заплатить. Я всегда это знал.

— Это мы еще посмотрим, — решительно сказал Ричард.

Комната озарилась вспышкой света. Не от камня. Это была молния, отраженная в камеру обскуру с улицы. По крыше забарабанил свирепый ливень. Казалось, будто в безоблачном ночном небе бушует гроза.

Внизу, в передней, раздался громкий стук.

Когда они выскочили на площадку, голова Эдвина оказалась на свету. У Ричарда не было времени огорчаться насчет новых морщин, отпечатавшихся на лице его друга.

Они направились к главной лестнице.

Катриона, свернувшись калачиком, лежала на ступенях. Тень исчезла. Входная дверь была открыта настежь, и кто-то стоял на коврике, глядя под ноги.

На блестящем полу передней было многолюдно. Дюжина теней, налезающих одна на другую, тянущих руки, застыла на полпути к подножию лестницы.

Дом был захвачен.

— Эй, там, наверху, — прокричала стоящая в дверях незнакомая женщина.

Грянул гром, и лампы мигнули. Ветер задувал в переднюю струи дождя, трепля долгополое пальто женщины вокруг ее длинных ног.

Ричард уже был возле Катрионы, проверяя ее четкий пульс. Она просто спала. Он взглянул на женщину на пороге. Дверь с грохотом захлопнулась за ней, втолкнув ее в переднюю. Она осторожно наступила на клубок теней.

У нее было облако белых волос, превращенных бурей в подобие змей на голове Медузы, и между них — натуральная красная прядь. Несмотря на бледность, лицо ее не было накрашено. В мерцающем свете ламп на нем стали заметны веснушки.

Ростом и фигурой женщина была настоящая амазонка: далеко за шесть футов, плюс еще несколько дюймов добавляли волосы и высоченные каблуки. Под длинным темно-зеленым бархатным пальто до щиколоток на ней обнаруживалась фиолетовая блузка, под которой явно не было лифчика, потертые мини-брюки из джинсовой ткани, сетчатые колготки и пиратские сапожки из мягкой кожи до середины икры. На шее и запястьях у незнакомки болталось изрядное количество нефрита плюс сережки в ушах — золотые диски величиной с картонные подставки под пивную кружку.

Ричард, хотя и был весьма впечатлен, понятия не имел, кто она такая.

— Все в этом доме находятся в смертельной опасности, — нараспев произнесла она.

— Расскажите что-нибудь поновее, дорогуша, — отозвался он.

Она прошагала по сплетению теней, скидывая и встряхивая свое мокрое пальто. Руки ее были обнажены. Правое плечо украшала замысловатая татуировка: рычащий медведь и звезды созвездия, украшенные золотыми блестками.

— Я Морин Маунтмейн, — объявила она. — Верховная жрица Ордена Овна.

— Ричард Джеперсон, к вашим услугам, — бросил он. — Полагаю, вы знаете, что это мисс Катриона Кей, а джентльмен, в чей дом вы вторглись, — мистер Эдвин Уинтроп.

— Здесь есть еще кто-то, — сказала она, глядя на потолок. — Я чувствую долгую жизнь и сильный свет.

— Должно быть, это миссис Рочестер. Она больна.

Морин рассмеялась во весь голос. Она стояла достаточно близко от Ричарда, чтобы он почувствовал ее запах, абсолютно естественный, земной и притягательный. Морин Маунтмейн была чрезвычайно привлекательна, и не только физически. В ней была доля того же магнетизма, который исходил от Камня Семи Звезд.

— Впрочем, я не знаю настоящего имени миссис Рочестер, — признался он.

— Год-Гивен,[73] — сказала Морин, — Дженифер Год-Гивен.

— Как скажете, дорогуша.

— Я сказала вам, что меня зовут Морин, Ричард. Не «любимая», «дорогуша», «голубушка» или «милочка».

— Поправка принимается, Морин.

— Вас называют Диком?

— Никогда.

— Все когда-то бывает впервые, Дик.

В Морин Маунтмейн было что-то тигриное. Ее когти никогда не убирались до конца.

— Маунтмейн, — потрясенно произнес Эдвин. — Знакомое имя.

— Не путайте меня с другими членами нашей семьи, мистер Уинтроп. Моим дядей Беннетом и двоюродным дедом Декланом, в частности. Насколько я знаю, вы присутствовали при их благополучной кончине. Мужчины Маунтмейнов всегда были непревзойденными глупцами. Женщины в нашем роду умнее. Если вы послушаетесь меня, то, возможно, переживете эту ночь.

Ричард не был уверен, хочется ли ему доверять Морин. Он знал про ее родственников, о которых она упомянула, от Эдвина и из углубленного изучения истории опасных психопатов. Если Морин тоже выросла во времена войны, а он думал, что так и было, она могла вообразить себя королевой ведьм Гебридских островов или кем-нибудь в этом роде. Кстати, возможно, она и заслуживала такого титула.

— Не стойте здесь разинув рот, глупцы. — Она указала на тень у своих ног. — У вас есть и другие гости. Это серьезно.

Катриона пошевелилась. Ричард помог ей сесть.

— Прекрасно, мисс Маунтмейн, — отозвался Эдвин, к которому отчасти вернулась его былая решительность. — Добро пожаловать в Мэнор-Хаус. Рад встрече с вами.

Эдвин медленно сошел по лестнице, мимо Ричарда и Катрионы. Он встал у ее подножия и протянул Морин руку.

— Между клубом «Диоген» и вашей семьей стояла кровь, — сказал он. — Давайте положим этому конец.

Морин смотрела на руку Эдвина. Ричарду пришло в голову, что женщина одним ударом могла бы сломать Эдвину шею. Вместо этого Морин Маунтмейн бурно обняла Эдвина, слегка оторвав его ноги от пола.

— Будь благословен, — провозгласила она.

Ричард почувствовал, как ощетинилась Катриона. Может, вражда и окончилась, но неприязнь осталась.

— Я помню Деклана Маунтмейна, — заявила Катриона. — Законченный подлец.

— Совершенно верно, — подхватила Морин, отпуская Эдвина. — А Беннет был и того хуже. Если бы кому-нибудь из них удалось воспользоваться волшебным камнем, от мира уже ничего не осталось бы.

Катриона изящно поднялась и коротко кивнула Морин Маунтмейн в знак одобрения.

— То, к чему стремились Деклан и Беннет, еще может свершиться, — веско сказала Морин. — Они были побеждены, и величайшие силы, использовавшие их, были остановлены благодаря ритуалам, которые ваш клуб «Диоген» использовал в войне. Но вы пробудили «Семь Звезд», купив краткосрочную победу ценой долговременной беды.

Эдвин кивнул.

— Совершенно согласен, — сказал он.

— Не терзайте себя, пытаясь оправдать свои поступки. Все мужчины и большинство женщин сделали бы то же самое.

«Большинство женщин?» — подумал Ричард.

— И вы ведь могли сделать это раньше, когда победа, казалось, досталась бы еще меньшей ценой и обошлась бы куда дороже. За это мир в долгу у вас, мисс Кей, и он никогда до конца не поймет, в каком именно. Ваше влияние, влияние здравомыслящей женщины, сдерживало инстинкты этого мужчины. И мои дяди, и мистер Эдвин, и — я чувствую это наверняка — даже Дик очарованы волшебным камнем. Для них он подобен хорошему ружью, которое должно стрелять, или первоклассному автомобилю, который должен ездить. Мужчины никогда не задумываются о том, что ружья должны стрелять во что-то, а автомобили — ехать куда-то.

Ричард рассвирепел. Эта задрипанная полубогиня имеет наглость ворваться в чужой дом и читать лекцию по оккультному феминизму!

— У женщин свои недостатки, — сказала она, адресуясь к нему. — Мужчины любят ружья и автомобили, женщины любят мужчин, которые любят ружья и автомобили. И скажите на милость, кто из них глупее?

— Что здесь происходит? — спросил Ричард.

Эдвин опустил глаза. Морин тут же вмешалась:

— Катаклизм, разумеется.

— Это исходит от «Семи Звезд», — сказал Эдвин, — собирается вокруг дома и стягивается к камню.

— Что — это?

— Банкир из Биафры, — мрачно усмехнулся Эдвин.

— Что?

Странные слова. Но Эдвин больше не был тем здравомыслящим человеком, которого помнил Ричард.

— Шутка в дурном вкусе, — пояснила Морин. — Он имеет в виду «скелет в шкафу».

Ричард уже слышал это раньше, со ссылкой на телевидение. Это была одна из целой лавины ужасных шуток, появившихся в ответ на душераздирающие фотографии изможденных мужчин, женщин и детей, сделанные в Биафре во время голода.[74] Всякое несчастье, которое не мог вместить человеческий разум, обращалось в поток черного юмора, в кладбищенскую комедию.

— Почему теперь? — спросил Ричард.

— Оно шло издалека, мой мальчик, — ответил Эдвин, — и долго.

— Он готовил вас для этого, — сказала Морин. — Вся ваша жизнь была чередой посвящений.

Эдвин остро взглянул на нее с новым уважением.

— Я должна была учиться сама, старик. Но я тоже делала успехи.

— Это правда, — сказал Эдвин. — Ричард, я знал, что не смогу противостоять тому, что грядет. Я думал, почти надеялся, что буду мертв к тому времени, когда изменения действительно начнутся, и ты был тем, кого мы выбрали, чтобы ты взял это на себя. Ты теперь сильнее, чем когда-либо был я. Ты талантлив. Нам приходилось подолгу работать над тем, что для тебя просто. Я знаю, это не утешение.

Ричард испытывал горькую обиду. Не оттого, что ход его жизни был предопределен, но потому, что великая цель, которую он всегда чувствовал, была не до конца открыта ему, тогда как непосвященное лицо, дочь давних врагов, знала все.

Снова загрохотал гром, и свет погас. Потом он зажегся снова, и оказалось, что тени на полу теснятся у подножия лестницы. Свет теперь был другим, дрожащим. Нити накаливания в лампах шипели.

Это снова была аномалия, и они находились внутри нее.

Лампы мигали, и перед глазами Джеперсона плыли пятна, как после фотовспышки. Периоды темноты между периодами света становились все длиннее. Тени двигались, об этом свидетельствовало перемещение их якобы неподвижных силуэтов. Они, наползая друг на друга, копошились на ступенях, проползая под Ричардом и Катрионой. Новая волна просочилась из-под закрытой двери, проскальзывая между сапожками Морин. Ричард поддерживал Катриону и пытался духовно собраться с силами, контролируя свое дыхание, чувствуя, как энергия копится у него в груди, готовясь к нападению.

Призрачные люди хлынули на площадку, собираясь вокруг Эдвина, руки их, казалось, оторвались от пола, хрупкие, но сильные, как стальная паутина.

Из-за пазухи куртки Эдвин выхватил Камень Семи Звезд.

Все лампочки взорвались разом. Стекло зазвенело по гладкому полу.

Тени замерли.

Красный свет заполнил холл, струясь вниз с лестничной площадки. Эдвин держал камень над головой. «Семь Звезд» сиял, подобно тем, которых не было больше на небе. Ровный свет удерживал призрачных людей на расстоянии.

— Так вот он какой, — благоговейно произнесла Морин. — Я и не представляла.

— Вы тоже чувствуете это, как и все, — сказал Эдвин. — Искушение.

— Я не могу осуждать вас, — призналась она.

Эдвин положил камень на пол. Едва он выпустил его из рук, камень изменился. Свет, которым он пылал за счет энергии того, кто обладал им, потускнел. Тени вокруг Эдвина сгустились. Тонкая рука обернулась вокруг ноги Эдвина, будто черный чулок вокруг бельевой веревки на ветру, и дернула. Он упал на колено. Другая тень уцепилась за его руку.

Катриона с неожиданной силой вырвалась и побежала вверх по лестнице. Ричард и Морин — за ней по пятам. На площадке они в нерешительности остановились.

Эдвин, скорчившись, лежал на полу. Призрачные люди навалились на него, прижимая к полу, сдавливая все туже. Огоньки в лежащем рядом камне горели, как капли радиоактивной крови.

Катриона лишь всхлипнула и ухватилась за перила. Ричард почувствовал крепкую руку Морин на своей руке, ощутил тепло ее тела совсем рядом. Совершенно неподходящее время для того, чтобы испытывать желание, но он не мог совладать со своей пульсирующей кровью.

Тени обернули Эдвина, словно пелены — мумию. Он исчез под черными длинными фигурами. Призрачные люди слились воедино и распластались, осталась лишь одна, последняя тень Хиросимы.

— Это убило его, — сказала Морин.

Аномалия не исчезла. Не окончилась.

Морин прошла мимо него и потянулась к камню. Ричард схватил ее за руку и удержал, чувствуя тепло ее голой кожи, борясь с желанием, туманящим разум, раздираемый неистовым искушением отшвырнуть ее и забрать камень самому. Теперь, когда Эдвин умер, тот стал ничьим.

— Нет, — сказал он, найдя в себе силы.

Раскрытая ладонь Морин сжалась в кулак.

— Нет, — согласилась она.

Они разошлись и встали по обе стороны камня. Тот каким-то образом изменился. Эдвин был в нем или по ту сторону его.

— Надо было ему поменять дверную пружину, — предположил он.

Она рассмеялась на грани истерики.

Катриона все еще стояла, сжимая перила, в глазах ее блестели непролитые слезы. Жизнь, которую она делила с Эдвином, кончилась, разбилась вдребезги.

— Похоже на какую-то дурацкую эстафету, — сказал Ричард. — Ну что, поднимем эстафетную палочку?

— Мы должны что-то сделать с ним.

— Отнесите его наверх, — произнесла Катриона. — Она знает, что нужно делать.

— Она? — разом переспросили Ричард и Морин.

— Миссис Рочестер. Женевьева, так ее зовут. Она, наверно, ждет. Я тоже поднимусь, когда успокоюсь немного. Сейчас мне все равно хотелось бы побыть одной. Наедине с…

Она указала на последнюю тень. Ту, которая, видимо, никуда не исчезнет.

— Вместе, — сказала Морин.

Они подняли камень, держа его правыми руками. Ричард ощутил, как щека Морин коснулась его щеки, почувствовал жар ее тела, когда их руки скользнули навстречу друг другу. Она была на несколько дюймов выше него. Между их ладоней сиял Камень Семи Звезд.

Они направились к дальней лестнице.

Миссис Рочестер — Дженифер Год-Гивен — Женевьева Дьедонне лежала на узкой, похожей на гроб койке. Одеяло в линялых разводах краски сбилось у нее в ногах. Казалось, ей тысяча лет, не меньше. К руке старой женщины была подключена капельница. На боку белела повязка в пятнах зеленоватой жидкости.

Ее бесчисленные морщины сложились в подобие улыбки.

— Я извиняюсь за свой внешний вид. Ваш дядюшка подстрелил меня, дорогая. Серебром. Прицелься он получше, меня бы здесь не было вовсе.

— Вы знаете, кто я? — спросила Морин.

— Мадам Сосострис знает всё,[75] — пропела Женевьева.

Еще одно имя? Нет, шутка.

Они положили камень в ногах у старухи. Он устроился в складках ее одеяла, будто бутылка с горячей водой.

— Эдвин умер, — сказал Ричард.

— Я знаю. Он ушел к теням, не послушав моего совета. Но теперь поздно об этом говорить. В глубине души он был хорошим человеком. Несмотря ни на что.

Морин жалась теснее к Ричарду. В первый раз у него возникло чувство, что она тоже напугана. Ее очевидное мужество нуждалось в порции дополнительной бравады.

— Вы умрете? — спросила Морин древнюю женщину.

— Нет-нет-нет, — рассмеялась Женевьева. — Во всяком случае, еще не сейчас. Возможно, по моему виду не подумаешь, но мне становится лучше. Волна времени накрыла меня, но теперь она откатывается прочь от берега.

— Вам нужна наша кровь?

Лишь теперь Ричард заметил в запавшем рту старухи острые мелкие зубы.

— Пока нет, — ответила Женевьева. — Вы не должны думать обо мне, пока не свяжете камень. У нас есть шанс ослабить скверные последствия его использования, хотя бы ненадолго. Существует ритуал, который наверняка положит конец вчерашней войне, который загонит обратно в камень всю мерзость, выползшую наружу, когда мы открыли его тогда, в тысяча девятьсот сорок четвертом.

— И тогда все станет… лучше? — спросил Ричард.

— Не совсем, — признала Женевьева. — Ядерные реакции все равно останутся частью физики, и всем вам придется жить с последствиями этого. За все остальное ответственность будет лежать на вас. Не Камень Семи Звезд делал человека глупым, корыстным или безумным. Он лишь подпитывался всем этим и извергал обратно, тысячекратно усилив. Но когда камень будет связан, старый мир получит шанс.

— Почему Эдвин не исполнил этот ритуал? — спросила Морин.

— Он слишком запятнал себя для этого. Одна печальная история с кошкой. И Катриона не могла бы подойти вместо вас. Участники должны быть от обеих сторон. Вы — из рода Маунтмейнов, дорогая. А Ричард — человек клуба «Диоген». Противники, чей возможный союз идет вразрез с официальной историей. Черчилль и Гитлер равно враждовали с «Диогеном» и были заодно с вашим дядей. Были великие злодеи на стороне Эдвина и святые, связанные с Маунтмейнами. Поздно кого-либо винить. Вы просто должны положить конец этому циклу, дать дорогу всей этой чепухе эпохи Водолея.

Пока Женевьева говорила, Морин цеплялась за его руку мертвой хваткой, как тигрица.

— Этот ритуал, — начал он, — что именно?..

— А как вы думаете? — Женевьева рассмеялась.

Ричард взглянул в глаза Морин и увидел в них отражение своих мыслей.

Магический секс всегда поражал Ричарда как нечто неестественное, требующее математического анализа во время процесса, который лучше всего удается, когда им управляет чистый инстинкт. Нужно забить себе голову уймой всяких подробностей и бессмысленных ритуалов и держать все это в мозгу на протяжении всего времени, когда тело твое хочет бездумно слиться с другим телом. К тому же магические ритуалы имели тенденцию по большей части происходить на холодном каменном полу, едва ли способствующем удобству или возбуждению.

На этот раз все было совсем не так.

Они были вместе на подушках, разложенных на столе в камере обскуре, и камень лежал между ними. Внутри их собственной аномалии были приливы и отливы, словно морской прибой, токи крови и тела отталкивались и притягивались, ведомые древними силами. Рассвет перенес в комнату поля, и леса, и дома, украсив узором их тела. В центре гармоничной вселенной вливалась в их открытый разум энергия, связываемая и перенаправляемая их совокуплением. Зеркала лили на них сверху теплый солнечный свет.

Тантрический секс, наиболее распространенная форма сексуальной магии, есть накопление духовной энергии посредством занятий любовью, но ни в коем случае не потеря ее вследствие достижения кульминации.

Все было совсем не так.

Они достигли пика по три раза каждый.

— Седьмой, — шепнула она.

Они передавали камень друг другу, проводили им по своим телам. Ричард смотрел сквозь него, сквозь звезды, видя лицо Морин, раскрасневшееся от счастья. Они поцеловали Камень Семи Звезд, и Морин взяла его и прижала к своему лону.

Он снова вошел в нее, заталкивая камень вглубь ее тела.

Объединенные камнем, они кончили снова, одновременно, вместе, завершая узор из семи звезд.

Потом они уснули.

Ричард проснулся, потеряв всякое представление о времени. Его плащ лежал рядом с ним.

Морин исчезла.

Он еще ощущал ее, чувствовал ее вкус, вдыхал ее запах.

Камень Семи Звезд исчез тоже.

Одевшись, он обследовал дом. Одежда натирала деликатные части его тела.

Тень Хиросимы подтверждала и напоминала о гибели Эдвина.

Катриона сидела в комнате миссис Рочестер. Женевьева находилась в постели, укрывшись под пологом сетки от комаров.

— Она взяла камень, — слабо сказал он.

— Ее род долго охотился за ним, — ответил голос из-под полога.

— Она заходила, — добавила Катриона. — Оставив вас, она пришла сюда. Она так и светилась, Ричард.

— Как спелый апельсин, — добавил голос, столь не похожий на слабый шепот миссис Рочестер, — и была так полна жизни, что смогла ею поделиться. Эдвин расплатился за то, что он сделал с камнем, а она расплатилась за то, что ее дядя сделал со мной.

Полог откинулся.

Женщина на кровати и близко не напоминала миссис Рочестер. Гибкая, с алыми губами и без всякой гниющей раны на спине. Но это была Женевьева, снова юная.

— Теперь, — сказала она, — старая война окончена.

Аномалия исчезла. Война завершилась. Великая цель его жизни, не ясная Ричарду до этой ночи, была достигнута. Но в нем по-прежнему оставалась его тьма, затененная часть его рассудка и памяти. Поскольку часть его жизни исчезла, он цепко держался за то, что мог запомнить, фиксируя воспоминания, как бабочек, пришпиленных к картонке. Эдвин Уинтроп был теперь воспоминанием и миссис Рочестер. И Морин.

Их встреча положила конец чему-то, расчистила место для многих начал. Но она была. Вкус ее постепенно исчезнет. Но воспоминание останется.

Женевьева выбралась из постели, впервые за тридцать лет. Ее старушечья ночная сорочка странно болталась на едва сформировавшемся юном теле. Несмотря на возраст, она была невероятно молода. Она крепко обняла Катриону и Ричарда. Она кружилась на носках. Свет камня горел в ее глазах, покрасневших от крови Морин.

Катриона понесла утрату, Женевьева возродилась.

Начинался новый цикл.