Мир сошел с ума

Глава 3 Волки и агнцы

Неописуемая вонь самарского вокзала и прячущиеся в темноте его залов беженцы остались позади. Поезд уносил меня из юдоли печали Чайлда Ринга, и я надеялся, что в Липецком уезде не столкнусь с такой жутью, как на Волге — с закоченевшими трупами на улицах, с сотнями детских тел в моргах, с арестованными крестьянками, признавшихся в убийствах и людоедстве. И что, набравшись опыта в организации складов и кухонь, я смогу быстро наладить работу. Вопрос упирался в людей. О, я куда лучше американцев соображал, что работа в ARA поставит на русских сотрудниках клеймо, что в будущем она им аукнется. «Думай не о единицах, думай о сотнях», — этот лозунг Ринга взял на вооружение, и все же не мог не есть себя поедом за столь бездушную потребительскую позицию.

Отвлекала одна юная особа, жизнерадостно разъясняющая своим спутникам концепцию освобождения женщин, придуманную, как она утверждала, Александрой Коллонтай.

— В новом обществе заняться сексом — что выпить стакан воды (1), — разглагольствовала она. — Вопрос взаимоотношения полов не должен нас отвлекать от созидательной работы.

Ее голос, радостный и звонкий — как на митинге, как у настоящей комсомолки — заполнял весь неотапливаемый вагон, заставляя меня морщиться. Показной оптимизм бесил. Когда девушка рассуждала о любовных играх, у меня перед глазами вставала фотография бузулукского трупоеда Мухина с выпирающими как крылья лопатками и торчащим как палка позвоночником. Думать о сексе, когда миллионы глядят в лицо смерти от голода — с каким еще кощунством мне предстоит столкнуться?

— Вы смотрите на меня, будто я в чем-то виновата, — кокетливо поправляя красную косынку на шее, сказала девушка.

«А кто виноват?» — так и хотелось мне закричать в полный голос.

Я плотнее запахнул шубу и уткнулся в морозные узоры на оконном стекле. За ним проплывала растерзанная страна.

Добраться напрямик до Липецка из Самары оказалось невозможно. Лебедянский мост, взорванный еще во время набега Мамонтова, так и не восстановили. Пришлось ехать до Ельца и пересаживаться на сани. Меня ждал чекист Степан Корчной, которому было суждено превратиться в мою тень. Или в проводника сквозь дебри советской бюрократии. Или в помеху.

Не приехать он не мог — я четко и ясно дал понять, что или Липецк, или я уезжаю, передав продукты АРА. И что вариант со мной, с частным лицом и человеком, с миссией Гувера связанного опосредованно, большое начальство моего соратника по революционной борьбе (ха-ха!) должен устраивать гораздо больше. Решение было принято моментально, и вот Степан встречал меня в Ельце.

Благодаря его чекистскому мандату в деревнях, разоренных, с пепелищами и разбитыми церквами — верных признаков прошедших боев между белыми и красными, — мы находили сменных лошадей достаточно легко. Даже в тех, где впервые столкнулись с амбаром, превращенным в морг. Его охранял сторож с ружьем.

— Беженцы. Одни здесь лежат, другие, кто еще жив, норовят труп стащить, чтобы сожрать, — пояснил нам секретарь сельсовета.

— Из-под Тамбова? — уточнил Степан.

— А откуда же еще? Нам им кормить нечем, — не оправдываясь, а просто информируя, сказал представитель местной власти.

— Страшно представить, что творится на юге Липецкого уезда, — обеспокоился я. — Надо бы нам поспешать.

Мы и поспешали, нас не остановила даже выкатившаяся на небо луна, осветившая белые простыни на печальных брошенных полях. На холодном горизонте четко виднелся силуэт одинокой церкви.

— В буржуйской прессе большевиков обвиняют в осквернении храмов, — упрекнул меня Корчной. — Да будет тебе известно, что, когда сюда прорвались казаки, 80 церквей обнесли подчистую. Обоз с мародеркой растянулся на 60 верст, когда они отступали.

— Зачем ты мне это рассказываешь?

Степан вздохнул.

— В Москве обсуждают конфискацию церковных сокровищ для борьбы с голодом.

— Заберут, — уверенно сказал я.

Чекист невзначай на меня посмотрел, но промолчал.

Ближе к полуночи, когда потянулись лесные просторы, я опамятовался.

— Степа! Надо ночевку искать. В лесах наверняка волки.

Корчной, городской житель, побледнел. Достал маузер, проверил заряжен ли. Я приготовил браунинг и шестизарядный кольт М17 с удобной системой экстракции гильз и заряжания с помощью обойм-держателей в форме полумесяца.

— Энто вы верно подметили, товарищ, — откликнулся с облучка возница. — Намедни директрису школы сожрали, когда она в город ехала. Кучер, сволочь, с саней сбросил.

— Отобьемся, — нарочито уверенным голосом заявил Степан, и, словно услышав его колебания, волки ответили ему протяжным воем.

— Погоняй, родной! — взмолился я, сомневаясь, что кольт с маузером и браунингом смогут нас спасти.

Лошадей упрашивать не пришлось, они и без кнута понеслись так, что пришлось отложить пистолеты и цепляться друг за друга.

Обошлось без стрельбы. Мы сумели без происшествий добраться до ближайшей деревни. Волки еще не настолько обнаглели, чтобы лезть к человеческому жилью.

Постучались в самый большой дом. Хозяин избы вышел в сени с лучиной в руках. Что-то пробормотав сквозь зубы, он приблизил огонек к моему лицу и, убедившись в своей безопасности, хмуро махнул лохматой головой:

— Проходите!

Внутри было тепло, темно и противно пахло немытым человеческим телом. Я вытащил из сумки огарок свечи, чиркнул зажигалкой, добывая свет… лучше бы я этого не делал. Все буквально кишело насекомыми, они были везде — на полу, на стенах, на печи, на которой кто-то ворочался, спрятавшись в ворох тряпья. Так и не решился присесть. Согревшись, вышел в сени и стоял там, пока мороз не подбирался к костям. Тогда возвращался, снова грелся и, накопив немного тепла, скрывался в сенях под смешки Степана, кемарившего на лавке.

Под утро его укусила вошь. Через три дня он свалился в сыпняке. Он периодически терял сознание и бредил. Я не бросил его в беде, рискуя сам заразиться. Сумел довезти живым до Грязей, где, как помнил, находился роскошный спа-курорт с хорошими врачами.

От курорта, как и от города, остались одни воспоминания. Мамонтовцы разнесли все в пух и прах, а окончательно добила Красная армия, когда здесь размещался штаб Ворошилова. Об этом мне с тоской поведал председатель Совета, старый большевик Михаил Трофимович Калачев, обещавший присмотреть за Степой.

— Мне нужен инструктор для вашей волости, молодой крепкий мужчина, обязательно грамотный, — я, вооруженный методичкой Чайлда, не собирался тянуть с началом организационных хлопот. — В его задачу будет входить контроль работы деревенских комитетов АРА, которые предстоит собрать в каждой большой деревне, включив в состав священника. От шести до двенадцати человек. Найти помещения для организации кухонь — школы, бывшие поместья. Составить списки нуждающихся в помощи. На все про все — две недели.

— Сделаем, — обрадовал меня Калачев.

— Еще прожарки, чтобы бороться с вшами. Я уже заказал автоклав и целый список медикаментов, включая вакцины от тифа, холеры и дизентерии.

Предсовета удивленно на меня посмотрел. Мой размах его явно впечатлил. Он еще не знал, что я не попусту болтал — сидевший в Риге Ося получил от меня целый список того, что нужно немедленно закупить и просьбу не жаться с деньгами. Самара меня убедила в том, что бороться нужно не только с голодом, но и с инфекционной катастрофой.

— Прожарки? Это как в деревнях, что ли, одежу раньше прокаливали на печи?

— Типа того. Почему сейчас на все плюнули?

— Утомился народец, махнул на себя рукой — честно признался Михаил Трофимович, раскуривая длинную цигарку с махоркой. — По уму надо бы жечь лохмотья с каждого второго, да туго с мануфактурой. Чай не в Индиях живем — без штанов не побегаешь.

Я тут же сделал себе зарубку, что через Осю нужно заказать большую партию брюк, просто тканей и… стекло? Наверняка оно в большом дефиците. Как и пиломатериалы, и все, за что не возьмись.

— А кого кормить собираешься, американец? Только детишек? В больницах у нас хватает дистрофиков.

Я ехал в Липецк, полный уверенности в том, что операцию нужно расширять, благо контролеров надо мною нет и никто меня не обвинит в нецелевом использовании продуктов.

— В больницы продукты дам, — уверил я Калачева. — И взрослых нуждающихся накормим. Начнем с тех, кто будет нам помогать. Так людям и скажи: хотите муку или сахар, рвите жилы на АРА.

У волостного начальника загорелись глаза. Он взмахнул цигаркой, рассыпая искры.

— По глазам вижу — не врешь. Неужто весну переживем?

— Прорвемся, товарищ! Но только в одном случае. Если будем друг дружке помогать. Что скажите об уездной власти? Деловая или так — помитинговать?

Калачев помрачнел. Окутался едким махорочным дымом.

— Разные люди там подобрались.

… В том, что уезду с руководством не повезло, стало понятно, как только попал в город. Всюду разруха и грязь, мусор на развороченных улицах, трупы собак. Уютные провинциальные гостиницы разорены, богатые дома превратились в бараки, колокольню превратили в телеграфную станцию. И все это, несмотря на то, что мамонтовцы дважды подходили к Липецку, но так и не взяли. «Уездный предводитель» — ни рыба ни мясо, начальник продкома — откровенный жулик, начальник отдела коммунального хозяйства — алкаш, пробы ставить некуда. Надежду подавали лишь две бойкие тетки неопределенного возраста, но энергичные, отвечавшие за образование, детские дома и здравоохранение. На меня они смотрели одновременно с обожанием и плотоядно. Я понял, что просто не будет.

О моем прибытии все руководство было извещено заранее, его завалили грозными телеграммами. Сложилось впечатление, что на них попросту забили. Ничего не было подготовлено — ни здание для головной конторы, ни склады для продуктов, которые должны были прибыть со дня на день, ни помещения для организации кухонь. Я было сунулся в местную ЧК, но там от меня отмахнулись как от надоедливой мухи — в уезде действовала банда некоего Афанасия Сахарова, и все силы были брошены на ее поимку. Этот дерзкий атаман был арестован, но умудрился сбежать прямо от расстрельной ямы и теперь снова бесчинствовал в районе. В общем, всем было не до борьбы с голодом. Вот тут-то до меня дошло, какая потеря — тяжелая болезнь Степана, с его помощью многое было бы решено в одночасье.

Как пробить стену? Грозить отъездом? Напугал ежа голым задом! Держи ключи от хором и проваливай — вот и все, чего я за день добился.

Выделенный мне дом выглядел на удивление прилично. И все благодаря бывшему присяжному поверенному, который под звуки революционных маршей переквалифицировался в коменданты казенных зданий.

— Поверьте, лучше управдома вам не найти, — сообщила мне тетка из наркомздрава, вызвавшаяся меня проводить по темным улицам и сдавшая на руки… Максиму Сергеевичу Плехову!

Вот встреча — так встреча!

Тот самый брат Антонина Сергеевича, кто приютил меня в своем скромном поместье, когда я провалился в окаянный 1905-й, и окружил заботой. Тот самый барин-идеалист, которого чуть не сожгли, а я спас и доставил в больницу. Он в деревню больше не вернулся. Устроился в городе работать адвокатом, имея за плечами юридическое образование. Потом революция, вся власть Советам, «чрезвычайка»… Максим Сергеевич решил, что с адвокатурой нужно завязывать и всеми правдами-неправдами пролез в горкомхоз. Его мне сам бог послал — всех знает и приличный человек.

Смущаясь, Плехов провел меня в по едва теплому дому, лишенному практически всего. Лишь в одной комнате обнаружились два предмета. От большого круглого стола на разлапистой ноге веяло прежней устроенной жизнью, но не горевшая лампа с рваным, похожим на юбку беженки, абажуром подсказывала, что все изменилось неумолимо, бесповоротно. Безлунная ночь за окном стучалась в заиндевевшие стекла. В трубах завывал ветер.

— Зато тепло, — не без гордости поведал Плехов, сохранивший, к моему удивлению, все тот же вид не от мира сего. — Подтапливаю дом понемногу, чтобы стены сохранить.

Я бросил спальник на пол и обнял старого знакомца.

— Прорвемся, Сергеич! Сообрази кипяточку, сейчас будем чаевничать. Про брата тебе расскажу и дарами американскими попотчую.

Бывший помещик и адвокат всхлипнул — ему показалось на миг, что в черном городе мелькнул лучик света и надежды.

… Прямо с утра выяснилось, что интерес к американским дарам испытывает не один предобрейший Плехов. Ко мне заявился тип, отрекомендовавшийся сотрудником отдела народного образования.

— Я хочу открыть вашу кухню. Американскую, — со значением поиграл бровями человек из наркомпроса. — Такой бизнес-план, ведь так у вас в Штатах говорят? НЭП, частная торговля разрешена.

— Мне не нужна ваша помощь.

— Не спешите отказываться, — взмолился он и что-то быстро сунул мне в руку. — Это лишь первый взнос. Когда продукты начнут поступать, будет еще.

Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы опустить голову и посмотреть, что он мне навязал. От увиденного волосы встали дыбом. Я поднял на него глаза. Он оказался плохим физиогномистом — прочел в моем лице вовсе не то, что нужно.

— Не противьтесь, мистер! — умолял меня этот недоэпман и пихал в руки новые золотые украшения.

Я разжал ладони. На пол посыпались сережки и колечки. Эта чертовы украшения, сто процентов краденые или, того хуже, снятые с трупов, они обожгли мне ладони.

— Вон пошел! — прошептал я тихо и гневно.

Он бросился на колени передо мной и начал собирать украшения.

Сколько же еще дерьма всплывет на народной беде⁈

— Надо бы тебе зубы выбить, но пока погожу. Ты разнеси по Липецку весть, что ко мне лучше не подходить. О’кей?

Быстро пришло понимание, откуда ноги растут. От местных «шишек». Они были уверены, что все ниточки у них в руках, а тут появилась непонятная фигура, перед которой нужно подпрыгивать, если верить предъявленным документам, или попытаться прогнуть под себя. Быб бы Семен здоров, они бы не решились. Но чекист боролся в постели за свою жизнь, и следом за глупым подкатом товарища из наркомпроса последовал ожидаемый наезд. Тупой, без затей. Делись, буржуй, или проваливай — примерно так мне без обиняков было высказано прямо в лицо лично председателем уездного Совета, к которому пришел жаловаться.

— С головой вы не дружите, ребята. Решили, что в вашем глухом краю можно творить что угодно. Брось эту затею, председатель. Дай мне сделать свою работу. Хочешь — помогай, не хочешь — не путайся под ногами. И будет у нас мир, дружба и радость общения.

«Уездному предводителю» кровь из носа хотелось поставить меня на место, но в голову ничего толкового не приходило, кроме как заявить: «Тогда катись колбаской по Малой Спасской».

Две телеграммы — одна в Москву, другая в Тамбов. Ожидаемая ответная реакция. Местные власти серьезно струхнули. Чтобы окончательно не рвать, я проставился и упоил уком, исполком и Совет до бессознательного состояния. После этого телега стронулась с места — медленно, со скрипом.

… Последующие дни и недели слились для меня в один бесконечный марафон. Томительное просиживание штанов в кабинетах совслужащих, от которых в ответ на любую просьбу слышал только «завтра», и беготня в мыле в районе железнодорожных пакгаузов для поиска складов, споры до хрипоты с военными, чтобы выделили вооруженную охрану, и утомительные собеседования с будущим персоналом, прибытие первого эшелона с продуктами и незабываемая реакция детей, впервые попробовавших какао, торги с барышниками для приобретения гужевого транспорта и торжественное открытие первой кухни в уездном городе, поиски дров и выбивание бараков для беженцев… Чего только не было!

— Товарищ Найнс, вы дадите продуктов для пионерского лагеря, который мы хотим открыть на все лето в бывшей усадьбе Бланка?

— Где мне взять кастрюль для каши?

— Дайте лошадь! Как мне добираться в волость? Ногами?

— Товарищ американец, вы обязаны взять к себе в помощники моего сына. Ангельской честности юноша, вы уж поверьте.

— Василий Петрович, не оставьте своим попечением Княжебайгорскую волость. Не смотрите, что другой уезд — у нас не лучше, чем в Грязях, а они у вас как сыр в масле катаются.

Найнс то, Найнс сё — разорвись Вася на сто кусочков и везде поспевай. 13 волостей, не считая ходаков от соседей, 113 сельсоветов — всюду ждут Американца. Деньги таяли со скоростью света, Ося гнал корабль за кораблем — по одному в месяц. Все исчезало как в прорву. Но и результат был. Смертность по уезду резко снизилась, о чем мне радостно заявили в укоме — там мастера сидели отчеты составлять.

Мои успехи, уже очевидные для всех, вызвали странную реакцию. Однажды исчез Плехов. Появился он через три дня, почерневший, обессиленный.

— ЧК? — спросил я, отпаивая его чаем.

Он тоскливо кивнул.

— Заставили подписать бумагу, что испытываю антисоветские симпатии.

Меня пробило на нервный смех от несуразности формулировки — сложно поверить в любовь к советской власти от бывшего присяжного поверенного. Но и злость в моем смешке присутствовала. Хоть я числился в рядах АРА номинально, но все же был под ее крышей — на меня и на моих людей распространялись все условия Рижского договора, в том числе, неприкосновенность нанятых русских специалистов. Ничего бы у меня не вышло без их помощи — ежедневной, связанной с риском подцепить тиф или холеру, а то и жизни лишиться, если отчаявшиеся люди бросятся грабить. Удивительно, но ничего подобного пока не случилось.

Так что же нужно чекистам? Я понимал, что ноги растут из Москвы, что каждая спасенная АРА жизнь воспринимается лидерами большевиков как подрыв их монополии на власть. Спустить на тормозах подобное происшествие — значит, позволить и дальше закручивать гайки. И, в итоге, разрушить все, что достигнуто. Меня дважды пытались грабить на улице, из дома пропала половина личных вещей, однажды я выгнал бандитов из дома выстрелами из браунинга. Я не жаловался. Но за своих сотрудников был готов бросить вызов кому угодно. Отправился на Первомайскую, в «застенки» ЧК, чтобы расставить точки над «i».

Чекистам было явно не до меня — у них шло переформирование в ГПУ, с другими, чем прежде, задачами. Но все же приняли. Прямо справа от пропускной находилась комната для приема посетителей. Туда-то я и попал — в безликое помещение с оконцем под потолком.

В ответ на мои обвинения в беспределе молодой парень, явно попавший в органы по комсомольскому набору, с седой прядкой в густом чубе, в изъеденном молью полупальто и с красными от бессонницы глазами, поставил передо мною стакан воды, разложил на столе бумажки, приготовил ручку и грозно спросил:

— Зачем вы отбираете в сотрудники только «бывших»?

— Кого хочу, того и набираю. Так было договорено изначально, — нагло парировал я, хотя и мог доказать, что передергиваются карты. Это американцам, не знающим русского, приходилось сотрудничать с носителями английского языка, что автоматически означало прием на работу лиц с хорошим образованием, то бишь именно «бывших». Я же набирал людей исключительно по деловым качествам, и у многих с анкетой было все в порядке.

— Вы готовите будущие органы управления на случай контрреволюционного переворота, — продолжал наезжать чекист, что-то записывая.

— Сами-то верите в то, что сказали?

Мне показали свежую «Правду». В статье Бухарина утверждалось, что «американцы, как и другие европейские капиталисты, стремятся в Россию не для того, чтобы спасать голодающих, улучшить положение рабочих. О, нет! Они куют цепи для рабочего класса, они готовят петлю для него. А потому, рабочие, будьте на страже» (2).

— Значит, цепи кую, да? Наш президент Гардинг сказал, что хотя Америка не признает советское правительство и не смирится с его пропагандой, мы все равно будем помогать нуждающимся, — усмехнулся я, взбешенный нелепостью обвинения и фарисейством кремлевских волчар. Мог себе насмешку позволить — у меня был полный юридический иммунитет. Какие бы обвинения мне не предъявили, с меня все как с гуся вода. — Среди моих коллег бытует мнение, что они никогда не сталкивались с таким количеством унижений и нигде наша работа не ценилась так мало, как здесь.

— Вашу работу нельзя назвать аполитичной и лояльной. АРА использует любую возможность для своей рекламы с целью бросить тень на партию и правительство. Среди населения растет недовольство. Зачем на каждой кухне красуется ваша вывеска, на которой специально подчеркивается, что пища является добровольным даром американского народа?

— А разве советское правительство мне за нее заплатило? Разве не я, как полномочный представитель АРА, организовал столовые? Вывеска вам не по душе? Ну так сами бы и кормили народ. Или хотите, чтобы продукты были наши, а написано «кухня наркомпрода»? Любите вы фокусы…

— Фокус в том, что продукты с вашего склада попадают на городской рынок. Я бы вам посоветовал присмотреться к вашему заведующему.

Вот тут я вздрогнул.

Чекист протянул мне обрывок этикетки с бочонка лярда — безошибочно узнаваемой, только в моих поставках такие встречались. Реэкспорт из Италии. Возможно, в Америку лярд попадал через мафиози, но меня это не смущало. Качество и и цена — вот и все, что мне было нужно.

— Буржуи, спекулянты, их не переделать, — вздохнул коллега Корчного из органов, раскашлялся, будто подавился, и внезапно разоткровенничался. — Расстрельные комнаты, заключение в качестве заложников, аресты, приговоры, конфискации, обыски — ничто их не берет.

Он смутился, сообразив, кому все это говорит. Хронический недосып сыграл с ним злую шутку. Он снова начал кашлять. Я протянул ему стакан воды, к которому так и не притронулся.

— Благодарю! Я не вас имел в виду, гражданин Найнс.

— Догадался. Как и о том, что Плехова вы прихватили, чтобы я к пришел к вам на разговор. Попроще нельзя было? И почему именно Максим Сергеевич, а не тот же завскладом? Вот уж о ком я точно не заплакал бы.

— У каждого свои методы, — развел руками чекист. — И спасибо за товарища Корчного. Он поправился и скоро к вам присоединится.

Больше задерживать меня чекист не захотел. Он свою программу отработал, так и напишет в отчете. Ну и я не стал тянуть. Отправился прямиком на склад на свидание с вором.

Тот не подал виду, что удивлен моих приходом, тут же начал докладывать, сколько ящиков с какао было отгружено в уезд.

Прервав словоизвержение, показал ему обрывок этикетки.

— Ну расскажи мне теперь, сколько ты прикарманил? — ровным, немного грустным голосом спросил я завскладом.

Большеротый, сдобный, он выпятил толстые губы, собираясь с мыслями, и в них тут же прилетел удар. Потом досталось животу. Я словно бил подушку — кулак утопал в жирной плоти, как проваливался. Поставленным свингом снес его с ног, сразу же добавил ботинком по почкам. Еще и еще.

Распростертый на полу начальник склада тихо подвывал. Не только от боли, но и от страха — нетрудно было догадаться, что его сытой жизни настал конец.

— Пощадите меня! Я расскажу вам о куда более серьезных дельцах, кто греет руки на ваших продуктах.

— А ты и так мне сейчас все расскажешь, — спокойно сказал я, занося кулак. — Я никогда не даю пустых обещаний. Никогда! (3)

(1) Приписываемая Коллонтай теория «стакана воды» на самом деле принадлежала французской баронессе Авроре Дюдеван: «Любовь, как стакан воды, дается тому, кто его просит». Антибольшевистская пропаганда, как и многие другие несуразности вроде выдуманного «декрета о национализации женщин» или парада нудистов на Красной площади.

(2) Н. И. Бухарину вторил и И. В. Сталин, утверждавший все в той же «Правде», что американцы из АРА «являются вместе с тем лучшими разведчиками мировой буржуазии, что теперь она, мировая буржуазия, знает ввиду этого Советскую Россию, ее слабые и сильные стороны, лучше, чем когда бы то ни было».

(3) История помощи АРА Липецкому уезду и персонажи, кроме М. Т. Калачева, полностью вымышлены.