Ростислав Самбук ЖЕСТОКИЙ ЛЕС

Перевод с украинского

ОТ АВТОРА

В предлагаемой читателю повести “Жестокий лес” речь идет о борьбе украинского народа в годы Отечественной войны с националистами-бандеровцами и о трагических первых послевоенных годах, когда на западноукраинских землях часть обманутого националистами населения выступила против Советской власти.

Организация украинских националистов (ОУН) была создана еще в двадцатых годах. Перед войной ее возглавил Степан Бандера. ОУН пользовалась полной поддержкой униатской (объединенной католической и православной) церкви и ее наставника митрополита Андрея Шептицкого. Когда в Германии к власти пришел Гитлер, оуновские верховоды и униатские архиереи горячо приветствовали фашизм. Именно с Гитлером они связывали свои далеко идущие планы отрыва Украины от Советского Союза.

После вероломного нападения гитлеровцев на Советский Союз бандеровцы выступили на стороне оккупантов, создав Украинскую повстанческую армию (УПА). Они не сложили оружия и после изгнания гитлеровцев, продолжая терроризировать население Западной Украины. Пользуясь поддержкой отдельных слоев сельского населения, недовольного перегибами в проведении коллективизации, они еще несколько лет оказывали вооруженное сопротивление Советской власти.

Свой верховный командный орган они называли Центральным проводом.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Солнце клонилось к закату. Оно садилось в багровую тучу, и Бутурлак подумал, что завтра будет ветер. Он облизал запекшиеся губы: до завтра надо было дожить… Обтер рукавом гимнастерки пот со лба — воздух неподвижен, насыщен горьковато-пряным запахом трав, отчего жара кажется еще тяжелее.

Сейчас бы ветерок, чтобы прогнал нахальных слепней, жалящих сквозь влажную гимнастерку, а то лежишь, вжавшись в землю, стараясь не выдать себя ни единым движением.

Он скосил глаза в сторону лозняка, где угадывалось большое, тяжелое тело Иванова. Удивительно: Иванов крупнее их всех, а для врага словно невидимый. То ли ему везет, то ли умеет высмотреть хорошее место для маскировки, то ли повадка у них, у сибирских охотников, такая, а скользит он сквозь деревья лесной опушки как тень — не треснет ветка, не шелохнется лист.

Бутурлак устало прикрыл глаза, с отвращением передернул плечами — липкая, грязная майка будто приросла к телу…

Иванов подполз неслышно, горячо выдохнул лейтенанту в ухо:

— Речка там… — ткнул коротким пальцем в сторону низкорослых кустов, тянущихся вдоль опушки.

— Горынь? — спросил Бутурлак и сразу почувствовал глупость вопроса: они пробивались к Горыни, и других рек впереди не могло быть. — Откуда знаешь?

Иванов насмешливо глянул на лейтенанта — очевидно же!

— Речка… — повторил убежденно. — Ну… вон лоза начинается, кустарник редеет, песок… И пахнет речкой!

Лейтенант недоверчиво скривился. Он предполагал, что речка где-то здесь, рядом, но, отбиваясь от гитлеровцев, они уже давно кружат по густому лесу и потеряли ориентацию. Единственное, на что надеялся, что, переправившись через эту небольшую полесскую речку, они смогут оторваться от преследующих их по пятам немцев.

Полчаса назад они видели на прогалине небольшой лесной хутор. Если это Безрадичи, то и впрямь от опушки до Горыни всего метров триста, — чутье Иванова и на этот раз его не подвело.

Лейтенант оглянулся. За соседним кустом, вытянув руку, лежал навзничь Васюта. Бутурлак не слышал его тяжелого дыхания, но, увидев, как часто вздымается на груди гимнастерка, понял: ефрейтору плохо. Васюта потерял много крови.

К нему прижался Горянский. Лег щекой на приклад автомата, сочувственно смотрит на товарища.

Лейтенант снова перевел взгляд на Иванова, но тот, наверно, еще сердился на секундное недоверие, смотрел отчужденно: мол, решай сам…

А что решать?

Единственный шанс — вперед, через Горынь.

Двое суток прошло с той ночи, когда десять парашютистов — их боевой десант — приземлились в лесу. Боевая группа, возглавляемая им, лейтенантом Владимиром Бутурлаком, должна была разведать гитлеровские укрепления в этом районе.

О том, что противник ведет здесь оборонные работы, командование Красной Армии узнало от местных партизан. Тогда и возникла идея забросить в тыл врага группу разведчиков.

Сначала удача была на их стороне. Продвигаясь вдоль шоссе, они обнаружили мощную оборонительную систему врага — подходы к ней простреливались из дзотов и врытых в землю танков. Штурмовать такие укрепления можно только большими воинскими силами.

Разведчики Бутурлака даже сумели нанести на карту схему гитлеровских укреплений. Но на второй день они наткнулись на засаду эсэсовцев. Бутурлак приказал отходить к лесу — километр болотистой низины, поросшей чахлым кустарником.

Эсэсовцы прижали их к земле кинжальным пулеметным огнем и обстреляли из минометов. Одна из мин взорвалась в двух шагах от радиста. Осколок попал ему в затылок, второй разбил рацию.

На переходе к лесу потеряли старшего сержанта Юхана Аарму, двадцатилетнего эстонца, который родился и вырос в Абхазии, в одном из эстонских сел на берегу Черного моря. Кроме эстонского, русского и абхазского языков, Юхан знал немецкий и английский. В глазах товарищей он был чуть ли не профессором, хоть закончил всего один курс университета.

Когда разведчикам удалось немного оторваться от эсэсовцев, Бутурлак спросил, где сержант.

Иванов произнес мрачно:

— Там… на опушке… Его скосило из пулемета, когда поднялся с гранатой…

Значит, Юхан пытался задержать эсэсовцев. Бутурлак снял пилотку, отдавая дань подвигу сержанта, но сказал не о нем.

— Вот здесь, в планшете, — постучал кончиками пальцев по твердой коричневой коже, — карта со схемой фашистской обороны. Погибну я — возьмет тот, кто будет поблизости…

Вдруг снова раздались автоматные очереди.

Лейтенант коротко скомандовал:

— Бой не принимать! Отходить тихо! Постараемся оторваться…

Но расчет на то, что эсэсовцы, боясь партизан, не войдут в лес, не оправдался. Всю ночь они не давали покоя разведчикам, и лишь в предрассветном тумане группа Бутурлака оторвалась от преследователей.

Лейтенант решил дать бойцам хотя бы короткий отдых.

Залегли в неглубокой лесной балке. Два часа сна — совсем мало для людей, падающих от усталости. Но два часа — это, в конце концов, сто двадцать минут, а кто из них не мечтал хотя бы о десяти минутном отдыхе?

В полдень вышли к маленькой речушке и, найдя перекат, где вода доходила лишь до колен, перебрели на другой берег. Но их засекли и сообщили по радио координаты передвижной эсэсовской группе. Эсэсовцы обстреляли разведчиков на подступах к небольшому селу, скосили пулеметными очередями еще четырех бойцов и ранили Васюту.

Теперь из десяти их осталось всего четверо. Здесь, в кустах возле Горыни, они ждут, когда солнце скроется в черной туче над горизонтом.

Наконец Иванов сказал:

— Вы ждите, а я… — Махнул рукой в сторону реки. — Пока не стемнело, поищу брод…

Бутурлак одобрительно кивнул.

Иванов бесшумно раздвинул кусты, и лейтенант увидел, как мелькнули в чаще еще совсем не стертые подошвы его сапог, подбитые двумя рядами блестящих гвоздиков, — Иванов берег обувь, зная, как тяжело старшине достать сапоги сорок седьмого размера.

Бутурлак подполз к Васюте.

— Поспи, — сказал, — пока вернется Иванов.

Ефрейтор положил раненую руку на грудь, закрыл глаза, уснул мгновенно.

Бутурлак знал эту особенность Васюты, которой завидовали разведчики: ефрейтор всегда выгадывал на отдыхе по сравнению с другими хоть несколько минут.

— Ты тоже спи, я постерегу, — сказал он Горянскому.

— Вы же отдыхали меньше нас…

— Спать! — коротко повторил Бутурлак.

Горянский подчинился приказу. Сладко вздохнув, положил под голову пилотку, обхватил двумя руками автомат, прижал к груди, как ребенка, и заснул, дыша ровно и бесшумно.

“Совсем еще мальчишка”, — подумал Бутурлак, глядя на его круглые, покрытые легким пушком щеки.

Ему тоже хотелось спать, и он сильно потер ладонью лоб, отгоняя сон.

Он представил себе, как нервничает сейчас начальник фронтовой разведки, как звонят ему из штаба, а он вынужден прибегать к неопределенным обещаниям, как в глубине души, может, клянет его, лейтенанта Бутурлака, не зная, что от заброшенной в тыл врага разведывательной группы осталось меньше половины и вообще неизвестно, удастся ли и этим четверым пробиться к своим…

В конце концов, когда полковник уверится, что от Бутурлака напрасно ждать сообщений, он сформирует новую разведгруппу… Если даже и те разведчики погибнут, все равно начнется наше наступление, и все эти гитлеровские доты и линии укреплений будут стерты с лица земли, но это будет достигнуто большей кровью, значительно большей, и много солдат погибнет, штурмуя неразведанную линию гитлеровских укреплений.

Бутурлаку перехотелось спать. Черт, почему не возвращается Иванов? Он посмотрел на часы — прошло тридцать минут.

Лейтенант решил подождать еще четверть часа, но тут в соседних кустах затрепетали листья. Бутурлак поднял автомат и сразу же опустил его.

Иванов обтер грязным платком потное лицо и коротко доложил:

— Горынь в полукилометре. Берега заросли лозняком, перекат недалеко, около него на том берегу засада — два эсэсовца.

— Речка широкая?

— Быстрая, и Васюте придется туго, — понял его Иванов. — Мы с Горянским переплывем выше по течению и снимем засаду.

— Да, другого выхода нет, — согласился лейтенант. — Только дождемся темноты… За ночь должны оторваться от них… Там начнутся такие леса, что и сам черт нас не найдет.

— Черт — нет, — мрачно усмехнулся Иванов, — а эсэсовцы… Вцепились, как собаки в горло!

— Мы должны затеряться в лесах, — повторил Бутурлак. — Двинемся в десять. Теперь спи. Будешь дежурить после Горянского.

Это было справедливо, и Иванов не протестовал. Сменяясь через каждый час, они проспали до десяти вечера. В темноте подползли к крутому берегу Горыни. Бутурлак с Васютой залегли в лозняке, а сержант с Горянским поползли к омуту, где кусты купались в быстрой воде. Горынь здесь суживалась и была глубокой. Иванов рассчитывал подобраться к другому берегу до поворота, который прикрывал их от эсэсовцев.

Бутурлак нагреб холмик нагретого солнцем и еще не остывшего песка, уложил на него автомат.

Стал прислушиваться. Выше по течению что-то плеснуло.

Лейтенант вытянул шею — неужели ребята неосторожно выдали себя? Но вот плеснуло еще раз, поближе, и Бутурлак понял, что на плесе играет большая рыба.

Прошел чуть ли не час, а на том берегу все было спокойно.

Низко над водой пролетела сова, сонно засвистал перепел. Сначала Бутурлак не понял, что это сигнал, — так естественно свистела птица. Но Васюта толкнул его, прошептал:

— Слышишь?

Лейтенант свистнул, отзываясь. Поползли к воде. Бутурлак, пропустив вперед Васюту, перебрел речку следом за ним.

Острожаны раскинулись на берегу лесного озера — огромные дубы расступились, и крытые соломой хаты подходили к самой воде.

Озеро было вторым кормильцем: земли не хватало, да и что соберешь на тощем песчаном грунте? Немного ржи, несколько мешков картошки… А в озере гуляли килограммовые щуки, окуни, сазаны, лещи, не говоря уже о плотве, красноперке и другой мелочи.

За рыбу у Северина Романовича Жмудя можно было получить и хлеб, и крупу, и даже керосин. У Северина Романовича были хорошие кони, и он возил рыбу на базар в город. Накопил деньжат и построил в Острожанах нарядный дом под железной крышей, возле самой церкви. Церковные купола были тесовые, а эта ярко-зеленая крыша возвышалась над соломенными черными шапками села гордо и вызывающе.

Северин Романович пристроил к своему дому открытую веранду и любил здесь попивать днем чаек, посматривая на разъезженную песчаную дорогу, что ведет от озера к лесу, не обращая внимания на покупателей, толпящихся возле его магазинчика, к которому от веранды ведет вымощенная красным кирпичом дорожка. Теперь это единственный магазин на все Острожаны. Раньше на лесном конце села была еще лавка Боруха, но, слава богу, новая власть избавила Северина Романовича от конкурента, отправив Боруха Гольцмана со старой Гольцманихой да подрастающими гольцманятами в концлагерь, и это был еще один козырь в пользу этой власти.

Правда, Северин Романович все же испытывал что-то вроде насилия над собой, когда ему приходилось кланяться какому-нибудь плюгавому немцу, который небось там, в своем фатерлянде, снимал шляпу перед самым ничтожным чиновником. Но в конце концов, с этим можно мириться. Ведь вот такой плюгавый немчик, не колеблясь, приказал повесить всех активистов, не успевших выехать из Острожан, список которых Северин Романович составил задолго до того, как первый гитлеровский мотоциклист прогромыхал под окнами его дома.

Повесили красных на ветках дуба, что рос между церковью и верандой Северина Романовича. Первому накинули на шею петлю Степану Дуде, тому самому голодранцу, который организовал рыболовецкую артель и старался лишить его, Жмудя, монополии в торговле рыбой. Все обходили этот страшный дуб стороной, а Северин Романович со своим младшим братом Кириллом, который и привел тогда эсэсовский отряд в Острожаны, пировали на веранде, закусывая самогон жареными карпами.

Кирилл сидел спиной к дубу, пил самогон маленькими рюмками, больше нажимал на карпов, а Северин каждый раз, поднимая стакан, со злорадством смотрел на дуб.

— За твое здоровье, Кирилл! — чокнулся с братом.

Один вопрос крутился у него на языке, но он боялся попасть впросак и показать свою деревенскую неосведомленность.

Правда, в том, что Кирилл выучился на адвоката, немалая его, Северина, заслуга. Кто ежемесячно посылал деньги во Львов на учение? Он, старший брат. А потом их дороги разошлись: Северину пришлось чуть ли не два года быть под большевиками, а ловкий Кирилл успел убежать в Краков, там, говорят, он и прибился к самому Степану Бандере — главному руководителю Организации украинских националистов, обещавшей украинцам полную свободу и независимость под эгидой Адольфа Гитлера…

Наконец Северин Романович решился, с шумом отодвинул стакан и спросил прямо:

— Как там, Кирилл, с нашими?.. Ну, значит, руководителями? В смысле правительства, о котором ты когда-то говорил?

Кирилл не отвел взгляда от полной рюмки. Покрутил ее тонкими белыми пальцами, не разлив ни капли. Ответил уклончиво:

— Рано еще говорить о правительстве. Не до этого. Вот возьмут немцы Москву, тогда…

Северин Романович дохнул ему винным перегаром прямо в лицо. Скрутил кукиш:

— Вот что тогда будете иметь! Поздно будет! Теперь, когда немцы нуждаются в нашей помощи…

Кирилл сам был убежден в этом, но не мог сразу признаться брату, что не оправдался пока ни один из расчетов организации. Хотя почему ни один? Красных выгнали, и, если разумно взяться за дело…

— Нужно доказать Берлину, что без истинных украинских патриотов им будет несладко! — уже более уверенно сказал он. — А здесь, — обвел рукой вокруг, — в наших селах, и подавно. Дуду повесили, а сколько дуденят осталось? Я тебе говорю, — доверчиво склонился через стол к брату, — здесь без нас немцам не обойтись. В окрестных лесах столько сейчас окруженцев9. И все вооружены!

— Что же делать? — Глаза Северина Романовича испуганно забегали.

— Организовываться! — убежденно ответил Кирилл. — Сами возьмемся за оружие, сами и наведем порядок.

— Против немцев? — ужаснулся Северин Романович.

— Ты что! Раздавят! — Кирилл приложил палец ко рту. — Здесь хитрость нужна. Немцы дадут оружие, потихоньку, чтобы никто не узнал. А мы, мол, и против немцев, и против красных, за самостоятельную Украину! Вот и девиз…

Северин Романович, размышляя, потер лоб. Сказал категорически:

— Раскусят!

Пренебрежительная улыбка мелькнула на лице Кирилла.

— Не каждому об этом говорить надо… К тому же, когда раскусят, поздно будет. Мы сплотимся. В ОУН есть Служба безопасности, трибуналы — нескольких строптивых расстреляем, другие твердую руку почувствуют. На днях я разговаривал…

Северин Романович насторожился:

— С кем?

Но Кирилл уже сообразил, что сболтнул лишнее.

— С особой весьма авторитетной.

Он так и не сказал, с кем, будто подчеркивая этим свое превосходство над обыкновенным сельским торгашом — брат или сват, а не лезь, куда не следует. Каждый должен знать лишь то, что ему положено, — это принцип нового порядка, с которым Кирилл не мог не согласиться.

Со времени того разговора братьев прошло три года, и Северин Романович сумел оценить мудрость Кирилла. Любил даже похвастать после рюмки в кругу хороших знакомых, что, мол, деловой нюх никогда не подводил его, Северина. Он всегда знал, что из брата будет толк, и не зря тратился на его обучение. Зато теперь Кирилл Романович Жмудь адвокат и известный деятель Украинской повстанческой армии, даже имеет подпольную кличку Коршун (об этом, правда, Северин Романович уже не говорил).

Все одобрительно кивали, соглашались с Северином Романовичем, догадываясь, что острожанский староста — прихлебатель гитлеровцев — давно с лихвой возвратил себе эти издержки (недавно из вырезанного бандеровцами польского села вывез он пять подвод всякого добра), да помалкивали — кому охота связываться с самим Коршуном!

Северин Романович пристроил к своему дому флигель, обставил комнаты шкафами и диванами, привез даже рояль, выменянный на продукты в соседнем местечке, — за дорогой, красивый, блестящий рояль просили всего два пуда сала, Северин Романович сторговался за пуд да мешок картошки. Сам шел за подводой, чтобы случайно не повредили рояль на лесных выбоинах, а потом полдня ходил вокруг него, изредка с удивлением и гордостью тыкая пальцем в клавиши.

Вечером приехал Кирилл с двумя подчиненными. Они стали издеваться над Северином Романовичем: мол, зачем ему рояль, да еще такой ценный — “Беккер”!

Жмудь надулся и заявил, что выпишет для сына Григория учителя из местечка: эти вшивые учителя оголодали, ими сейчас хоть пруд пруди, а он для своего дитятки ничего не пожалеет…

Один из прибывших захохотал и сказал, что его дитятке больше подходит автомат или карабин, — он видел, как ловко глушил мальчишка рыбу гранатами; но старый Жмудь только улыбался загадочно: знал, что за деньги сейчас можно сделать все.

Другой приятель брата стал перебирать клавиши, потом сел и заиграл. Северин Романович, подперев кулаками подбородок, смотрел, как быстро бегают по клавишам холеные пальцы игравшего, вдруг вспомнил, какие толстые и неуклюжие пальцы у Григория, с обкусанными черными ногтями, — и ему на миг сделалось тоскливо. Но опомнился — вот еще причуды! — и пригласил дорогих гостей к столу.

Вообще в последнее время настроение у Северина Романовича часто портилось. Не потому, что торговля шла хуже или что-то в хозяйстве не ладилось, — нет, слава богу, свиньи набирали вес, рыба ловилась, и уже четыре лошади стояли в конюшне. Но как подумает, что красные взяли Киев и продвинулись к Полесью, делалось не по себе. Правда, остановились, и, если верить Геббельсу, навсегда. А скоро, мол, доблестная немецкая армия, выпрямив линию фронта, перейдет в наступление. Но Кирилл рассказывал, что немцы строят укрепления где-то там на западе, значит, не о наступлении, а об обороне думают… Кирилл уверял также, будто у Бандеры хватит сил, чтобы контролировать леса вокруг Острожан и дальше, и что красные не осмелятся сунуть сюда нос, но… Северин Романович только вздохнул тогда в ответ.

На всякий случай начал потихоньку колоть свиней — за сало давали золото, случалось, и драгоценные камни, а с золотом он не пропадет: еще не весь мир — Украина, вон в Канаде сколько земляков устроилось, живут хорошо… Тем более что у Северина Романовича была твердая договоренность с Кириллом, чтобы вовремя предупредил, когда возникнет реальная опасность. В сарае за конюшней стояли две крепкие смазанные подводы, он сам придирчиво осмотрел их и запретил пользоваться ими в хозяйстве. Только один раз разрешил запрячь в них коней — в ту ночь, когда грабили польское село, но тогда сам бог велел, грех было не воспользоваться панским добром…

Сегодня на рассвете он внезапно проснулся и сел на постели. С улицы донесся гул мотора, и свет автомобильных фар скользнул по окну, — его сразу прошиб холодный пот.

Жмудь торопливо нащупал брюки и, не забыв сунуть в карман подаренный братом немецкий вальтер, босиком, со свечкой в высоко поднятой руке вышел на веранду, спросил громко:

— Кто здесь?

Калитка заскрипела, и по выложенной кирпичом дорожке к веранде двинулись двое.

Северин Романович стиснул в кармане рукоятку вальтера, но, увидев в дрожащем свете свечи высокую офицерскую фуражку, сделал шаг навстречу, изобразил на лице улыбку, будто офицер мог в темноте увидеть ее.

— Прошу, господа, — поклонился почтительно. — Какое-то неотложное дело ко мне?

Двое поднялись по ступенькам. Один смотрел на Жмудя молча и холодно, второй, одетый в блестящий плащ, выступил из-за его спины и спросил по-украински:

— Прошу пана, вы — Северин Жмудь?

— Да, я, — поклонился Северин Романович еще почтительнее. — Имею честь быть старостой этого села.

Офицер что-то тихо проговорил. Северин Романович, уже немного насобачившийся в немецком, на этот раз то ли от волнения, то ли со сна не понял ничего.

— С вами разговаривает гауптман Либлинг, — сказал человек в плаще. — Нам срочно нужен ваш брат — Коршун.

Жмудь отступил, приглашая гостей в дом, но они не сдвинулись с места.

Северин Романович переступил с ноги на ногу — чувствовал себя неловко босиком и в ночной рубашке.

Кроме того, с братом у них условлено: он не знает, где Кирилл, и вообще впервые слышит про Коршуна, кто бы ни спросил…

Наверно, переводчик правильно истолковал его молчание, потому что дальше сказал уверенно:

— Коршун должен был предупредить вас, что его может разыскивать Марк Степанюк…

У Северина Романовича немного отлегло от сердца.

— Вот так бы и сразу, — ответил. — Прошу уважаемых господ в дом…

— Дело неотложное, — остановил его переводчик. — Гауптман хочет знать, когда Коршун может быть здесь.

Жмудь ответил уклончиво:

— Ну, часа через полтора. Сейчас пошлю хлопца верхом…

— А быстрее?

“Что я, дурной — коня загонять?” — хотел возразить Жмудь, но поостерегся, пообещал:

— Может и быстрее… — Перегнувшись через перила веранды, он громко позвал: — Андрей, проснись! Говорю тебе, Андрей! Вот я тебя, сукин сын, кнутом сейчас!

— Чего ругаетесь? — послышалось с риги. — Наработаешься за день — и ночью поспать не дадут!

— Я тебе посплю! Седлай Серка, лодырь проклятый, да быстрее! — Оглянулся на гауптмана — доволен ли? — пригласил: — Прошу, господа, в дом.

Он провел прибывших в гостиную, зажег керосиновую лампу, пододвинул удобные кожаные кресла и, разбудив жену, пошел в конюшню к Андрею: если не проследишь, ведь ничего толком не сделает, всегда хозяйский глаз нужен.

Проверив, как оседлан Серко, сказал почти шепотом:

— Поскачешь в сторону Грабова хутора. Той дорогой, что мимо вонючего болота. Возле болота слезешь и коня проведешь, а то загубишь еще. Знаешь дом Кондратюка?

— Почему же не знать? — недовольно пробурчал Андрей.

— Скажи Кондратюку, чтоб сразу нашел Кирилла Романовича. Передай, его спрашивает Марк Степанюк. Пусть едет немедленно сюда.

Андрей вскочил на Серка, погладил его по выгнутой шее.

— А если будут спрашивать, что это за Марк Степанюк?

— Не твое дело! — нахмурил брови Северин Романович. — Скажешь, Марк Степанюк, и все! Ну, двигай!

Он сам открыл ворота и немного постоял, почесывая грудь под расстегнутой рубашкой. Думал: “Этот гауптман, наверно, большая шишка. Приехал грузовой машиной, легковой по их лесным дорогам не проедешь, и охрана полдесятка солдат. Да и дело к Кириллу у него, наверно, важное, иначе чего бы заявился среди ночи…”

Коршун в сопровождении охраны — двух всадников с автоматами — и Андрея во весь опор помчался в Острожаны. Разыскивать долго его не пришлось: ночевал на хуторе Грабовом, где разместился весь его отряд, если можно было назвать так банду в две сотни бандеровцев, обычно разбросанных по окрестным лесным хуторам.

У немцев гарнизон был только в городке. Полицейские функции они передоверили банде Коршуна.

Бросив поводья Андрею, Коршун пошел к веранде, на которую уже выскочил из дома Северин Романович.

— Кто? — спросил его Кирилл.

— Двое каких-то… гауптман и переводчик…

Коршун бросил взгляд за ворота, где стояла грузовая машина с немецкими солдатами, нахмурился:

— Ты прикажи, чтобы дали корм моим лошадям, да присмотри…

Северин Романович понял, что его отстраняют от разговора, обиделся: он бы и сам не пошел, нужны ему их тайны! Но так, бесцеремонно…

Спустился с веранды, хлопнул в ладоши, подзывая Андрея, приказал:

— Заведи лошадей в конюшню, мешок с овсом возьми в кладовке, тот, уже начатый!

Увидев Коршуна, гауптман Либлинг широко улыбнулся и протянул ему руку, указал на место напротив себя. Впервые Либлинг обращается с ним, как с равным.

“Еще и не то будет, когда красные накрутят вам хвост”, — неожиданно подумал он и сам удивился: неужели он радуется победам Советской Армии? Нет и еще раз нет! Но эти важничающие немецкие свиньи!..

— Что случилось, герр гауптман? Такой срочный вызов!

— Ну что вы — вызов! — перебил его Либлинг. — Просто у меня не было другого выхода.

Коршун удобнее устроился в кресле: вот как запели, уважаемые! Бросил сухо:

— Я слушаю вас.

Гауптман разложил на столе карту.

— Вот здесь, — ткнул карандашом в хутор Безрадичи, — сегодня около часа ночи группа русских разведчиков форсировала Горынь. Они сняли наш патруль и углубились в лес. Наверно, двигаются сюда, — нарисовал стрелку. — Обойти ваше острожанское озеро Щедрое им будет трудно. На их пути еще одно озеро — Черное; между озерами приблизительно двадцать километров — зона болот, и только здесь, — Либлинг ткнул палец в карту, — остается проход. Дело очень серьезное. Мы думаем, что им удалось разведать — возможно, частично — систему наших оборонных сооружений. Но есть основания считать, что разведчики не успели связаться со своим командованием.

— Сколько их? — спросил Коршун.

— Четверо или пятеро.

Коршун потер тыльной стороной ладони чисто выбритый подбородок. Начал рассуждать вслух:

— От речки Горынь до Острожан шестьдесят километров. Они уже идут часов семь. По три километра в час — ведь чащоба, больше не сделают, так что до нашего озера еще остается сорок. Ну, тридцать пять… Сегодня днем будут отдыхать — вы же им передышки не давали, — в лучшем случае будут здесь завтра к рассвету, а вернее, в середине дня. Если, конечно, будут…

Гауптман одобрительно наклонил голову.

— Наши расчеты сходятся, — сказал. — И командование рассчитывает на вас, господин Коршун!

Впервые за все время их знакомства — а знакомы они более двух лет, с того времени как Кирилл Жмудь возглавил бандеровский отряд и установил контакты с абвером, — гауптман Либлинг назвал его господином.

Коршун посмотрел изучающе: не смеется ли над ним? Но гауптман был серьезен и даже доброжелателен, и Кирилл успокоился.

— Я помешал вам завтракать, господа! — сказал, повеселев. — Продолжайте! Да и я к вам с удовольствием присоединюсь.

— Но ведь эти разведчики… — попробовал возразить Либлинг.

— Никуда они не денутся! Мы все успеем, — прервал его Коршун самоуверенно. — По территории, занятой моими отрядами, им не пройти!

Это “моими отрядами” вырвалось у него невольно, и Коршун на миг смутился. Чтобы скрыть неловкость, высунулся в окно и крикнул:

— Северин, иди-ка сюда! Составь нам компанию!

— Иду! — отозвался из конюшни Северин Романович. — Иду. Куда только этот разбойник подевался? Андрей, где ты, сукин сын? Коней купать пора!

— Оставь своих коней… — недовольно сказал Кирилл. — И вели жарить яичницу, а то на столе все остыло.

Подстегнутый кнутом жеребец поднялся на дыбы, замутив воду.

— У-у, черт придурковатый! — захохотал Гришка, отскакивая. — Я тебя сейчас!.. — Он еще раз замахнулся кнутом, но Андрей перехватил руку.

— Не надо, это же зверь! Если его бить, совсем осатанеет! Гришка недовольно опустил кнут. Сплюнул сквозь зубы.

— Сам знаю, — процедил презрительно. — Не твое дело! Мой конь, что хочу, то и делаю!

Андрей насупился:

— Но спросят с меня! А ты только и знаешь, что отцу жаловаться. Что вчера говорил? Андрей, мол, коней заездит, ему что — не свои, хозяйские.

— А что, неправду сказал?

— Еще раз скажи, — пригрозил кулаком Андрей, — не посмотрю ни на что!

Григорий отступил, похлопал по воде ладонями.

— Ой-ой, не очень-то заносись!

Андрей угрожающе двинулся к нему, но Гришка голым пузом бросился на воду, обрызгав Вороного и Андрея, сказал примирительно:

— Разошелся! Я ведь так, не со зла…

— Смотри мне! Я ведь точно знаю, кто нашептывает отцу…

Не ожидая ответа, побежал, высоко поднимая колени и разбрызгивая воду. С разгону вскочил на Серка, распластался голым телом по спине коня, обхватил руками шею. Серко скосил на него большой синий глаз, фыркнул и пошел на глубину, довольно заржал, весело, задорно, будто бы озорным жеребенком.

Купая коней, Андрей время от времени поглядывал на берег: не появятся ли в конце улицы белые кобылы Демчуков? Еще вчера Филипп говорил, что утром поедут с отцом за дровами. Уже перевалило за полдень, а их все нет. А Филипп ему так нужен!

Хата Демчуков — вторая от озера, приземистая, с маленькими окошками, крытая полусгнившим тесом. Тес порос мхом, и Демчук иногда грустно шутит, что зеленый цвет крыши роднит его жилище с домом Жмудя.

Андрей видел, как между хатой и сараем мелькнул синий платок тети Катри, матери Филиппа, — наверно, побежала доить корову.

Он соскочил с Серка, лениво обрызгал коня водой. Любил купать лошадей, но сейчас было не до этого. Смотрел, как плещется в воде Гришка.

Счастливый Гришка: каждую осень отец отвозит его в город в школу. Когда еще была жива мать Андрея, Северин Романович поклялся, что выучит и племянника; мать плакала перед смертью, просила брата Северина, а он сказал, что слово его твердое.

Мать отписала Северину Романовичу все их добро. Правда, добра того было — хата, корова да свинья, но дядька не выполнил пока своего обещания. В первую же осень, собираясь отвозить Гришку в школу, сказал Андрею:

— Не выходит в этот раз. Я говорил там, — неопределенно махнул рукой, — но отказали. Вот разобьют немцы красных, тогда уже…

Андрей глядел на дядьку широко открытыми глазами и еще не верил.

— Вы же обещали матери… — начал, сжав кулаки. — Договорились, что за деньги от хаты…

— Какие там деньги — слезы! — скривился Северин Романович. — Тех денег тебе на подштанники не хватит. Подожди год, хлопец, за год ничего не сделается.

Прошел уже не год, а два, осенью Гришка снова поедет в город, а Андрей опять останется чистить навоз в коровнике да выслушивать упреки дядьки, что ест хлеб даром.

Разве даром? Кто коров пасет и за лошадьми ходит?

Андрей похлопал Серко по крупу. Любил коней, чуть ли не спал в конюшне — это, наверно, было единственное, что держало его у дядьки. А так — не маленький уже, четырнадцать скоро, подался бы сам в город. Там жила двоюродная сестра отца, мать говорила: душевная женщина, — и советовала обратиться к ней в случае нужды. Но было страшно двинуться одному в большой и голодный город; наслышался он от Северина Романовича, как живут городские, а у тетки Михайлины два рта, не хватало ей еще одного нахлебника…

Гришка что-то кричал ему, но Андрей не оборачивался. Тот подбежал, спросил:

— Коней в ночное погонишь сегодня?

Андрей глянул исподлобья: этот Гришка будто мысли его читает…

— Не знаю… Как распорядится твой отец… — ответил уклончиво.

— Скажи отцу, чтобы отпустил меня. Это совсем не входило в планы Андрея.

— После того как ты ходил с нами в ночное, мать сказала — кашлял. И велела больше не пускать.

— Ты вот что, — заговорщически подмигнул Гришка, — не вспоминай об этом. А я тебе дам противотанковую гранату. — Он погрузился в воду по шею, осторожно похлопал по воде ладонями и вдруг ударил так, что в воздух взлетел целый сноп брызг. — Хочешь, вместе будем рыбу глушить?

У Андрея загорелись глаза: и где этот черт только берет противотанковые гранаты?

Искушение было настолько велико, что решил согласиться. В конце концов, можно было бы взять гранаты, а потом как-нибудь отвертеться от Гришки, но здравый смысл взял верх, и он ответил вроде бы равнодушно:

— Катись ты со своими гранатами!

Но Гришку трудно было сбить с толку. Он хитро посмотрел на Андрея сощуренным от солнца глазом и предложил чуть ли не торжественно:

— Ну а миномет?

— Какой миномет? — сразу не понял Андрей.

— Какой? Обыкновенный ротный миномет и ящик мин к нему. Тяжелый, черт бы его побрал, еле дотащил!

— Украл?

— Ну, ты осторожнее! — сделал вид, что возмутился, Гришка.

И Андрей понял: точно, стащил в каком-нибудь из отрядов своего дядьки. Головотяпы эти бандеровцы, у них не только миномет — что угодно можно стащить.

А Гришка продолжал:

— Хочешь, село обстреляем? С того берега? Вот будет смеху!

— Ты что, сдурел? Люди ведь!

— А мы по околицам… Для страха!

— Откуда знаешь, как стрелять? Умеешь?

— Ничто! Пристреляемся! Так попросишь отца?

— Посмотрим… — неопределенно сказал Андрей, но знал: сделает все, чтобы Гришка остался дома. — Давай гони коней, хватит им мокнуть!

Они вывели коней на берег, Андрей вскочил на Серка и подъехал к хате Демчуков. Крикнул тетке Катре, что собирается в ночное, — пусть Филипп найдет его.

Филипп прибежал во двор к Жмудю уже после обеда, когда Северин Романович лег отдыхать, а Гришка сидел под присмотром матери и решал задачки — у него была переэкзаменовка на осень по математике.

Андрей позвал Филиппа в сарай, где на чердаке у него был свой уголочек — здесь хранил самые большие свои ценности: шкатулку с фотографиями отца и матери, собственную метрику, последнее письмо отца, в котором тот сообщал, что их часть отступила от Тернополя, и спрятанный между бревнами и крышей “шмайсер”. Тут же летом он и ночевал: на мягком сене спалось лучше, чем в маленькой комнатке во флигеле, где стояли две кровати — его и Павла, молчаливого пожилого человека, который работал по найму у Северина Романовича уже несколько лет.

Мальчики устроились на сене, и Андрей сказал полушепотом:

— Я такое услышал сегодня! Клянись матерью, что никому не скажешь!

— Еще чего, будто впервые меня видишь!

— Ты не шути, — блеснул глазами Андрей, — а клянись! А то случайно скажешь кому…

Филипп, положив руку на сердце, сказал, уставившись не мигая на товарища:

— Клянусь! Клянусь матерью, пусть язык у меня отсохнет, если скажу кому-нибудь!

— Так слушай. Сегодня ночью поднял меня дядька Северин и послал верхом на Грабов хутор, а там Коршун. Тот, как только услышал, что требует его какой-то Марк Степанюк, сразу на коня — и сюда. Но никакой это не Степанюк — немецкий офицер, и с ним еще один. Приехали с охраной на грузовой машине. Тот, второй, наверно, тоже какой-то чин. В плаще таком длинном, блестящем…

— Может быть, эсэсовец?

— Нет, молний на петлицах не было. Сели в машину и поехали, а Коршун приказал своим хлопцам, двое их было, седлать коней. Пока они возились, я и услышал… — Андрей снова осторожно оглянулся. — Они с дядькой Северином сидели на веранде и не видели меня. Понимаешь, этот немец приезжал к Коршуну, чтобы тот перехватил разведчиков…

— Каких разведчиков?

— Не понимаешь каких? Советских, конечно. Они почему-то идут от Горыни сюда, почему — не услышал, наверно, пробиваются к своим, и Коршун должен их перехватить. Между нашим озером и Черным. Надо их предупредить.

— Ну да, предупредить! А как? До Черного озера двадцать верст, и вояки Коршуна не будут спать.

Андрей как-то сразу сник: он и сам понимал, что задача трудная, вряд ли удастся предупредить, но надо попробовать.

— Я думал так… — начал не очень уверенно. — Возле озер места заболоченные, без проводников не пройти. А за Голомбами сухо. Скажем, что погоним коней на ночь, а сами — за Голомбы. Может быть, встретим их.

Филипп, наморщив курносый нос, сказал поучительно:

— Сам говорил, что бандеровцы будут искать разведчиков, поставят там посты…

— А мы опередим их. Попробуем пройти через Змеиный яр. Там в чащобе есть одна тропинка, ее мало кто знает.

Филипп поднялся, подтянул и без того короткие полотняные штаны, оголив худые лодыжки. Минутку постоял, задумавшись, потом захлопал глазами и спросил нерешительно:

— А может?.. — Румянец залил его веснушчатое лицо. — А может, возьмем автоматы и…

Андрей ответил не сразу. Лежал, подложив ладони под голову. Ему и самому хотелось взять автомат, даже руки зачесались. Он совсем неплохо стрелял. Вместе с Филиппом давно-давно, когда фронт только прокатился через Острожаны, они нашли возле лесного хутора, где держала оборону рота советских бойцов, несколько “шмайсеров” и немецкий ручной пулемет. Завернутый в тряпку, он лежал сейчас в сарае под сеном. Тогда же впервые и опробовали оружие, установили в лесу мишень и стреляли, соревнуясь, пока не научились за сто шагов прошивать ее короткой очередью.

Андрей представил себе, как они пробираются по лесной тропинке верхом, с автоматами на груди, как коршуновцы преграждают им путь, а они прорываются с боем. Но сказал глухо:

— Про оружие забудь. Ты что, сдурел. Все дело погубишь!

Филипп с независимым видом положил руки в карманы и возразил с гордостью:

— Мы бы им дали прикурить! Этим коршуновским воякам…

— Хвастун! — осуждающе бросил Андрей.

Филипп обиделся, шмыгнул носом, поднял сжатые кулаки, но сразу же сообразил, что сейчас не до сведения счетов.

— Без оружия так без оружия, — неожиданно легко согласился он.

— А отец тебя пустит в ночное?

— А они с матерью собираются на ночь сети ставить. Так утром будут выбирать. Никуда не поедут. Я Белку и уведу в ночное. Только Сергейка может прилипнуть. Как с ним, брать?

— Конечно. Побудет с лошадьми, если нам придется отлучаться.

— Ладно, я побежал, а то мама велела огурцов нарвать к обеду.

Филипп шмыгнул в проем, из которого торчали концы лестницы, и бесшумно исчез, будто зарылся целиком в сваленном в сарае сене. Он вообще-то был одни кости да кожа, поэтому, хоть и были они с Андреем одногодки, никто не давал ему больше одиннадцати лет.

Андрей еще немного полежал, потом неторопливо спустился по лестнице во двор.

Гришка уже закончил занятия и был на улице. Андрей подошел к веранде, где сидела тетка. Глянув туда-сюда, почесал затылок, выражая нерешительность, и тетка Анна сразу же заметила это.

— Ну, чего тебе? — спросила. — Я ведь вижу, так и распирает тебя…

— Да ничего меня не распирает. Хотел только спросить, можно ли — Гришке со мной в ночное? Мне вдвоем лучше, но… перекупался он сегодня и снова кашляет…

— Что-то не заметила.

— Сдерживается при вас. Я и говорю, вы бы не разрешали без ватника.

— Сам поедешь. У тебя здоровья на двоих хватит, а он мальчик болезненный…

— Мне что… Я и сам управлюсь, но он просился… — Андрей был доволен: тетка Анна костьми ляжет, а ни за что не отпустит своего дражайшего сынка в ночное.

Так что и это дело можно считать улаженным.

Впереди на Серко ехал Андрей. Конь шел спокойно, изредка фыркая, и парень время от времени гладил его по крутой бархатной шее.

Следом за Серко на Белке трусил младший брат Филиппа — Сергейка. Стискивая тонкими ножками крутые бока кобылы, он сидел выпрямив спину, — наверно, представлял себя настоящим всадником, даже ветку лозы держал, как саблю, изредка взмахивая ею, хлестал по кустам.

Оглядываясь, Андрей встречал его напряженный взгляд и уже жалел, что открылись мальцу. Правда, Филипп ручался за брата, да и Андрей знал, что Сергейка проглотит язык, а не выдаст тайну, и все же тревожился: если вояки Коршуна остановят их, может испугаться и сболтнуть что-нибудь…

Придержал Серко и, когда Сергейка поравнялся с ним, предупредил:

— Сейчас Змеиный яр, и там нас могут остановить… Ты молчи, я сам буду разговаривать.

Сергейка насмешливо скосил на него свои большие глаза. Он был совсем не похож на старшего брата. Тот — беленький, как лен, что выгорел на солнце, с синими глазами, курносый, а у Сергейки глаза темные, навыкате, пронзительные, нос с горбинкой и волосы черные — настоящий цыганенок.

Мать говорила, что похож на прадеда — тот пришел в полесские леса из Карпат, убежал от суда, построил хату над озером, от нее и началось село, треть жителей его были родственниками Демчуков.

— Не делай из меня дурака, — по-взрослому ответил Сергейка и стеганул прутом молодую березку. — Ты очень чего-то перепуганный.

— Ну смотри… — Андрей почувствовал себя неловко под его насмешливым взглядом, но, чтобы не признать превосходства Сергейки — этого он допустить не мог, — строго приказал: — Держи язык за зубами! — И, не ожидая ответа, погнал Серко.

Они спустились в Змеиный яр. Теперь, оборачиваясь, Андрей видел только Сергейку, — наверно, Филипп припал к спине Вороного, уклоняясь от веток ольхового кустарника, нависавших над тропкой. Андрей и сам чуть ли не распластался на спине Серка, один Сергейка продолжал сидеть прямо, лишь иногда отстраняя особенно длинную ветку.

Кони шли осторожно, Серко перестал фыркать и подрагивать шкурой. Он вытянул голову, будто мог увидеть что-нибудь в лесном мраке, и настороженно прижал уши.

Тропа пошла вверх, кустарник поредел, мальчик ударил коня босой пяткой, но конь вдруг остановился и захрапел, будто кто-то метнулся ему навстречу. И в этот момент темноту прорезал тонкий луч фонарика. Андрей невольно поднял руки, прикрывая глаза ладонями.

— Стой! — приказали из леса сердито. — Стой, стрелять буду!

Андрей опустил руки, натянул повод, придерживая коня, и ответил неожиданно тонким голосом:

— Так стоим же, разве не видите?

— Кто такие? — вышел из кустов высокий, огромный человек в фуражке, с автоматом на груди. Осветил всадника фонариком. — Чего здесь шляетесь?

— Да в ночное! — Андрей постепенно начал приходить в себя. — На Дубовую поляну.

— Поворачивай! — высокий перевел луч на Белку, потом на Вороного. Сказал восторженно: — Кони же хорошие какие! — Схватил Серка за повод, конь захрапел и присел на задние ноги, но высокий не выпустил повод, похлопал коня по морде. — Чьи такие хорошие кони?

— Из Острожан мы, — ответил Андрей, — а кони, может, слышали, Северина Романовича, если знаете…

Высокий выпустил повод.

— У доброго хозяина и кони добрые, — сказал с уважением. — Так чего вас из Острожан сюда занесло? Прошу пана, скажи-ка!

— Там уже луга вытоптаны, а на Дубовой поляне трава! — объяснил Андрей. — И болот нет.

— Трава везде трава, — пробурчал высокий недовольно. — Приказано не пускать.

— Почему это? В лесу места уже мало стало?

— Сказано — не пускать! — выступил из-за высокого еще один, с карабином за плечом. — Ну-ка, поворачивай!

— Выходит, даром десять верст гнали? — В голосе Андрея появились плаксивые нотки. — Коней не напасем, дядька будет ругаться!

— Иди ты со своим дядькой… — начал бандеровец, но первый одернул его:

— Потише! Не слышал, что острожанские? Жмудь, наверное.

Он не договорил, но Андрей понял, что высокий знает о родственных отношениях Коршуна, и решил идти напролом:

— Сегодня утром был у нас дядя Кирилл, он не говорил, что нельзя в ночное.

— Кирилл Жмудь твой дядя? — спросил высокий. — Почему же сразу не сказал? А кто с тобой? — Снова включил фонарик, направив луч на Белку.

— Свои, острожанские, — успокоил его Андрей.

Высокий выключил фонарик. Приблизился к Андрею, сказал почему-то шепотом, будто кто-то мог подслушать:

— Вы там будьте внимательны, если появится кто-нибудь, сообщите нам, прошу пана.

— Кто теперь в лесу? — недоверчиво спросил Андрей. — Кроме ваших, никого нет.

— До сих пор, может, и не было никого, а теперь могут быть всякие… Если увидите кого, то быстро сюда или в бывшее лесничество, что за Дубовой поляной! Понял?

— Хорошо! Сделаем, как приказываете!

— Северину Романовичу поклон… — Высокий отступил, давая ребятам дорогу. — Скажешь — от Фрося Ивана Васильевича, они знают, из Подгорцев мы…

Андрей отпустил повод, и Серко легко вынес его из Змеиного яра. Мальчик придержал коня: теперь тропинка стала шире и можно было ехать рядом с Филиппом.

Спросил с гордостью:

— Ну, как я его?

— Дай бог, — засмеялся Филипп. — Принял тебя за Гришку!

— Теперь мы свои люди у бандер. Слышал о лесничестве?

Филипп кивнул.

— Вы с Сергейкой разведите костер, а я там осмотрюсь.

— Сергейка и сам управится.

— Не дело маленького бросать.

— Конечно, не дело, — вздохнул Филипп. Андрей понял его.

— Я останусь с Сергейкой, а ты пойдешь к лесничеству. Смотри только, чтобы не сцапали!

— Меня сцапают?! Да я весь в отца!

— А он как волк по лесу ходит… — добавил Андрей, улыбнувшись. — Знаю, что скажешь. Но ведь твой отец не хвастун…

— Я хвастун? От такого слышу!

— Ладно, не горячись. К лесничеству подбирайся с острожанской стороны, где не ждут.

— Там хлев старый остался, — раздумчиво сказал Филипп. — Они небось сена туда натаскали и спят, а один сторожит.

— Эти, видишь, не спали, — обернулся Андрей в сторону Змеиного яра. — Если тебя задержат, сошлись на Фрося. Мол, он сказал: в лесничестве коршуновская засада.

— Да наплету чего-нибудь, — сказал Филипп и вдруг засмеялся тихо и уверенно: — Отбрешусь!

Они уже подъехали к Дубовой поляне. Спутали лошадей, пустили пастись.

Андрей с Сергейкой пошли за хворостом. Филипп постоял немного — уже жалел, что сам напросился идти в лесничество: не потому, что боялся бандеровцев, — был уверен, что ему ничего не сделают, в крайнем случае задержат до утра, но было жутко идти одному по лесу, где в чащобе, наверно, водились лесовики и русалки. Филипп знал, что они никогда первые не трогают людей, и все же было страшно, да еще сыч завел свое монотонное “пу-гу, пу-гу”.

“Сыча испугался?” — подтолкнул он сам себя. Вырезал из орешника крепкую палку и неслышно скользнул в кустарник. Решил добраться до лесничества по балке, образованной небольшим ручьем.

Андрей поковырял веткой в пепле, выкатил картофелину. Сдул пепел, перебрасывая в ладонях, попробовал острием складного ножа и бросил картофелину Сергейке.

— Готова! — Выкатил вторую, разломил на две части, присолил и положил стыть на траву. — Что-то Филипп задерживается…

Сергейка не ответил. Ел картошку, громко вдыхая воздух, чтобы не обжечь нёбо. Достал еще одну картофелину, съел и только тогда предложил:

— А может, и нам туда смотаться?

— Скажешь! — язвительно заметил Андрей. — Коней бросим, да и те, — махнул неопределенно рукой в сторону, противоположную лесничеству, — могут подойти.

— С лошадьми ничего не случится, — легкомысленно возразил Сергейка. — И вообще…

Андрей понял. Пожалуй, Сергейка прав: разведчики не пойдут на костер — обойдут стороной. Правда, со всех сторон Дубовой поляны тянутся болота, но все равно в темноте, за деревьями можно проскользнуть незаметно и рядом. Они ведь разведчики, умеют ходить по лесу.

Андрей забыл про картофелину. Лег лицом вверх, положив ладони под голову. Смотрел в звездное небо, думал: когда же, наконец, не будет ни бандер, ни гитлеровцев, и в их селе откроют школу, приедут учителя, и он будет держать в руках учебники… Наверно, очень-очень далеко до этого дня…

Поднялся на локтях, спросил Сергейку:

— А ты не боишься смерти?

Мальчик подул на картофелину, ответил безразлично:

— Когда это еще будет… И в самом деле — когда!

Андрей и сам думал, что перед ним целая вечность, а пока он вырастет, люди что-нибудь придумают и победят смерть, потому что как можно не видеть эти леса, безбрежное звездное небо, не купаться в их теплом, щедром озере?

Вспомнил маму. Стало ее жалко до слез — закопали в сырую землю на сельском кладбище; вспомнил отца, о котором сказали, что погиб за Львов на седьмой или восьмой день войны. Андрей был уверен, что отец уложил не одного фашиста. Он гордился своим отцом, но никто не знал об этом, кроме Филиппа и Сергейки, потому что гордиться таким отцом было опасно. Северин Романович, сердясь на племянника, обзывал его красным бандитом и бурчал, что именно таких, как отец Андрея, должен презирать каждый настоящий украинец, потому что связался с красными и защищал Советскую власть. В глубине души Андрей не верил в гибель отца и ждал его.

Совсем недавно до Андрея дошел слух, уже давно ходивший по селу: мол, Северин сам пустил весть о смерти свояка, чтобы прибрать к рукам хозяйство сестры. Теперь Андрей твердо верил, что отец жив и скоро вернется, даже тайно надеялся, что он среди этих советских разведчиков. Почему бы нет? Ведь кто лучше его ориентируется в здешних лесах? А командование знает, кого посылать в разведку. Эта мысль тревожила, волновала Андрея, хотелось куда-то бежать, что-то делать.

Где же Филипп? Неужели сцапали бандеровцы? Андрей представил, как коршуновцы тянут товарища к полуразрушенному хлеву, оставшемуся на территории сожженного лесничества, и тревожно вздохнул.

— Ты чего? — спросил Сергейка.

— Да нет… подумал, не задержали ли бандеры Филиппа.

— А что сделают? Должны отпустить.

— Маленький ты еще и не знаешь…

Сергейка вытер руки о штаны, возразил с достоинством:

— Какой маленький, уже десятый пошел! И знаю, что к чему… Среди тех бандер есть не такие уж и злые. Вон дядька Евмен из нашего села — добрый.

— Так он же дурак, его кто хочет вокруг пальца обведет. Северин приказал — он и пошел в отряд.

— А Василий Байда? Тоже дурак?

— Горячий он, — вздохнул Андрей. — Когда Коршун впервые приехал в Острожаны и за бандеровцев агитировал, очень уж красиво говорил и оружие давал… Вот Василий и соблазнился на автомат. Ему всего шестнадцать было.

— Автомат — хорошая штука! — подтвердил Сергейка. — Я уже стрелял! За сто метров в бутылку попадал.

— Не бреши!

— За пятьдесят точно.

— Филипп давал “шмайсер”?

— А кто же еще?

Сергейка потянулся за картофелиной, но не взял, прислушался.

— Ходит кто-то…

В конце освещенного круга мелькнула тень, и Филипп, тяжело дыша, шлепнулся на теплую землю возле костра.

— Хорошо устроились: картошку едят, греются… — Сел, подставив огню забрызганные штанины. — Ночь росная, — пожаловался, — замерз я…

— Ну? — только и спросил Андрей.

Филипп выкатил большую картофелину, начал с жадностью есть, не очищая.

— Говори же!

— Две засады. Одна возле самого лесничества, а вторая на берегу ручья.

— Бандеры тебя не засекли? — спросил Сергейка.

— Скажешь! Я к лесничеству от сосняка вышел, где им заметить? Сидят, курят. А те, что у ручья, услышали — крикнули. Я затаился, они снова крикнули и успокоились. Пришлось назад продираться через молодняк. А у вас что? Греетесь?

— А что?

— Ну, — неуверенно сказал Филипп, — в лесу побродили бы… Подальше от костра…

— Ладно. Мы с Сергейкой пойдем, — согласился Андрей, — а ты погрейся.

— Может, Сергей с лошадьми останется? Маленький еще…

Андрей покосился на Сергейку, хотел уже сказать про автомат, но тот предостерегающе покачал головой.

— Не такой уж и маленький, — возразил Андрей. — Пойдет со мной!.. Пошли! — кивнул Сергею, и они исчезли за освещенным кругом.

Филипп, лежа на боку и грея спину, глядел им вслед. Потом съел еще несколько картофелин и пошел к ручью, где паслись лошади. Белка, стреноженная, подскакала к нему, ткнулась теплой мордой в плечо.

Вороной фыркнул недовольно, словно не одобрял угодничества Белки. Вдруг он навострил уши и втянул в себя воздух, фыркнул беспокойно, будто почувствовал опасность. Белка тоже насторожилась.

Тревога лошадей передалась Филиппу — метнулся, припал к могучему, в несколько обхватов, дубу.

Небо на востоке уже посветлело, между деревьями легли предутренние тени. Филипп выглянул из-за ствола, показалось, что кто-то осторожно двигается между дубами в сторону угасающего костра.

Филипп не спускал с движущейся тени глаз, понял, что человек, немного согнувшись, перебегает от ствола к стволу. Вдруг он исчез. А Филипп двинулся в заросли, где сгинул незнакомец.

Здесь пахло прелой травой, грибами. Филипп ступал осторожно, неслышно, отводя ветки молодых дубков, стараясь не дышать. Неожиданно увидел в нескольких шагах от себя человека, который смотрел из-за деревьев на костер. Он был в пилотке, плаще и держал в руке автомат.

Сначала Филиппу показалось, что это гитлеровский солдат, он попятился, но на какое-то мгновение взгляд его остановился на автомате. Это был не немецкий “шмайсер” с рожком, а советский автомат с круглым диском и деревянным прикладом. Филипп чуть не вскрикнул от радости.

— Дядя! — позвал он негромко. — Не стреляйте, дядя! Я здесь один…

Прошло несколько секунд… Наверно, солдат хотел убедиться, что Филипп действительно один. Наконец он вышел из-за ствола.

— Это ты развел костер? — спросил.

— Да.

— Что здесь делаешь?

— Ночуем. Кони у нас…

— Подойди!

Филипп как-то неуверенно пошел, вытянув шею и откинув назад голову. Только приблизившись к человеку в пилотке, понял, какой он высокий.

Солдат наклонился к нему, осмотрел внимательно, спросил:

— Говоришь, ночуете… А где же остальные?

— А они вас ищут.

— Как это нас? — Солдат схватился за автомат и быстро оглянулся. — Откуда знаете?

— Вы, дядя, не волнуйтесь, я сейчас расскажу. — К Филиппу возвращалась уверенность. — Вы ведь советские разведчики?

Солдат вдруг присел перед ним на корточки, теперь его глаза были вровень с лицом Филиппа. Солдат взял мальчика за плечи большими, тяжелыми руками. Филипп почувствовал, какие сильные эти руки, комок подкатил к горлу, и захотелось плакать, но он стоял, не отводя взгляда от внимательных и изучающих глаз. Филипп знал теперь точно, что это советский разведчик, которого они так долго ждали и уже почти не надеялись увидеть. Теплая волна подступила к горлу, он заговорил быстро, будто боялся, что его остановят и он не сможет сказать все, что должен.

— Если вы разведчики, то остерегайтесь! Мы специально здесь ночуем, чтобы предупредить вас… Андрей узнал, что бандеры охотятся за вами, это он точно знает, потому что слышал от самого Коршуна. Немцы Коршуну велели, и бандеры засели здесь…

Солдат слегка стиснул ему плечи, и Филипп остановился, будто конь, которого взяли в шенкеля.

— Что за Коршун и при чем здесь бандеровцы? — спросил. — Ну-ка, давай все по порядку.

Филипп шмыгнул носом, застеснялся, обтерся рукавом и рассказал то, что слышал от Андрея.

Солдат слушал, не перебивая, потом поднялся и погладил Филиппа по голове. Сказал, словно пожаловался:

— Не все слова твои я понял, но в основном ясно. Друзья твои пошли нас искать? Куда?

— К болотам.

— Это далеко?

— Версты четыре.

— Вот что, — решил солдат, — пошли!

Филипп оглянулся на Белку, что подошла совсем близко, и солдат понял его.

— О конях не тревожься, — успокоил, — здесь недалеко, расскажешь все лейтенанту. — Он взял парня за руку, будто боялся, что тот убежит, и пошел наклонившись, раздвигая плечом кустарники.

Лейтенант Бутурлак, выслушав Филиппа, помрачнел. Раскрыл планшет, подозвал мальчика.

— Карту понимаешь? — спросил.

— Нет, — покачал тот головой.

— Эх ты, а еще парень! — неодобрительно сказал лейтенант. — В каком классе учишься?

Филипп ответил, смутившись, будто виноват:

— Школы у нас нет…

Но Бутурлак уже понял свою ошибку. Глаза у него заблестели, похлопал Филиппа по плечу, пообещал:

— Не долго уже… Потерпи до осени. — Наклонился над картой. — Лесничество здесь помечено, а в нем, говоришь, засада? — отметил карандашом. — И здесь, где ручей…

— Они еще Змеиный яр стерегут. — Филипп тоже склонился над картой, стараясь что-то понять в линиях и значках. — Змеиный яр от Щедрого озера чуть ли не до Дубовой поляны. Мы ехали по нему, там бандеры тоже сидят.

— Змеиный яр — это, наверное, здесь… — Лейтенант провел на карте извилистую линию. — И много их там?

— Змей-то?..

— Да не змей! — нетерпеливо сказал Бутурлак. — Про бандеровцев спрашиваю.

— Мы видели двух, но еще есть…

— Почему так считаешь?

— В лесничестве в засаде не меньше пятерых, я сам туда ходил, и на ручье тоже. Андрейка слышал — четверо вас. Куда же двум против четырех?

— Логично. — Лейтенант покачал головой. — Все дороги перерезали, и остается болото.

— Не пройдете, — сказал Филипп, — там только мой отец ходит, он лесником был.

— Здешние болота — гибель! — Иванов, который стоял рядом, опершись спиной на ствол ольхи, вздохнул: — Почти такие, как у нас в тайге.

— Что ты предлагаешь? — сердито спросил Бутурлак.

— На мой характер, лучше принять бой.

— Переждем до вечера, — одобрил Горянский, — в сумерках ударим по бандеровцам и пробьемся.

— А если они днем лес прочешут? — ехидно спросил Бутурлак. — Будут охотиться на нас, как на куропаток.

— Может, Андрейка знает дорогу через болото? — раздумчиво сказал Филипп. — Он здесь все тропки знает.

— Давай сюда своего Андрейку! — приказал лейтенант. — Где он?

— Должен скоро быть. Пошли с Сергеем вас искать.

— Не можем терять время. Скоро уже совсем светло станет. Анисим, — попросил Иванова, — пойди, пожалуйста, с пареньком, поищи ребят. А мы в этом дубняке побудем.

Сержант, не говоря ни слова, взял автомат.

— Мы быстро, — пообещал.

И действительно, они увидели Андрея и Сергейку где-то в километре от Дубовой поляны. Вернее, увидел Иванов.

— Они? — указал пальцем.

Ребята сбежали с возвышенности, исчезли в подлеске и снова появились.

— Сергейка! — крикнул Филипп, но Иванов шикнул на него, дождался, пока мальчишки сбежали в лощину, и вышел им навстречу, держа Филиппа за руку.

Андрей остановился, закрыв собой Сергейку, так и стоял, пока сержант Иванов не подошел вплотную.

— Ты искал нас? — спросил сержант.

— Вы один?

— Нас четверо.

— Коршун так и сказал: четверо или пятеро, — почему-то облегченно вздохнул Андрей.

Хотел спросить об отце, но промолчал. Осмотрелся вокруг.

— Они возле Дубовой поляны, — объяснил Филипп. — Я первый их заметил.

— Да, первый, — подтвердил Иванов, и Филипп с благодарностью поднял на него глаза. Пошел бы сейчас за этим человеком в самое пекло.

…Лейтенант смерил Андрея изучающим взглядом. Парень понравился ему: высокий и, наверно, выглядит старше своих лет. Светлые волосы, глаза синие, лицо продолговатое, и подбородок не округлый, да еще и ранняя морщина прорезала лоб, — видно, волевой. Лицо умное, и смотрит открыто. Такому можно довериться.

Андрей посмотрел на двух солдат, что сидели на траве, и тень разочарования скользнула по его лицу: отца нет. Бутурлак заметил его взгляд, понял по-своему:

— Конечно, с раненым в болоте будет труднее, но что делать? Проведешь нас через болота, Андрей?

Мальчик замахал руками, словно защищаясь. Отступил на два шага:

— Нельзя, только безумный сейчас туда пойдет…

Бутурлак мрачно усмехнулся:

— Другого выхода нет.

— Есть, — возразил Андрей, — мы тех бандер, что в Змеином яру, возьмем на себя, а вам уже только ворон не ловить… — Сказал и спохватился: лейтенант может обидеться. — Мы им наплетем, что видели вас здесь, они — сюда, а вы в яр…

Услышав это, даже Васюта, который обессиленно дремал, привалившись спиной к дереву, открыл глаза.

— Ну а дальше? — спросил Бутурлак. — По яру выйдем к озеру Щедрому, а там — Острожаны…

— На берегу, недалеко от села, есть рыбацкая хижина. Его отец, — кивнул на Филиппа, — там сети держит, весла… В хижине побудете день, а ночью проведем вас дальше. Там вас искать не будут.

Лейтенант обвел взглядом своих подчиненных. Видно, что-то прочитал на их лицах, потому что ответил утвердительно:

— Хорошо. Но ведь… — вдруг остановил себя, — хижина на берегу, и если кто-нибудь…

— Хлопцы постерегут, — сказал Андрей, кивнув на братьев. — Закроют хижину на замок, а сами рядом будут крутиться. Да там днем никого и не бывает.

Горянский вдруг поднялся.

— Товарищ лейтенант, разрешите задать парню один вопрос!

Бутурлак пожал плечами.

— Твой конь? — коротко спросил Андрея Горянский, показав пальцем на Серко.

— Мой.

— Хороший конь! — почему-то неодобрительно сказал Горянский. — А тот тоже твой?

— Не мои это лошади, — вдруг сообразил Андрей и густо покраснел. — Дядьки моего, а вы, если не верите…

— Подожди, — приступил к нему Горянский. — Родного дядьки кони? И Коршун, я так понял, именно к нему приезжал в ту ночь?

Кровь отхлынула от лица Андрея. Сказал гневно:

— Можете не верить мне, потому что и Коршун — мой родной дядька. Брат матери, вот кто он! А я живу у дядьки Северина, потому что мать умерла, а отец в Красной Армии.

Он хотел еще добавить, как надеялся встретить отца среди них четырех, но горло вдруг перехватило, он задохнулся, на глаза набежали слезы, и Андрей отвернулся, чтобы этот недоверчивый солдат не заметил их.

— Ты что, с ума сошел? — дернул Горянского за галифе Васюта.

Горянский зло посмотрел на него, многозначительно кашлянул, глянул на Бутурлака, но тот махнул рукой:

— Отставить, Горянский!

— Слушаюсь! — ответил мрачно, но было видно — остался при своем мнении.

— Вперед пойдет Сергейка, — предложил Андрей, — он скажет бандерам, что мы увидели вас и пошли следом. А я буду все время с вами…

— Предлагаешь себя заложником! — невесело усмехнулся лейтенант. — Не надо, парень. Вот что, — сказал решительно, — вперед поедете вы все трое, потому что иначе постовые могут что-нибудь заподозрить.

Мальчики поймали и распутали лошадей, сели верхом, разведчики вереницей двинулись за ними.

Фрось, услышав фырканье лошадей, выступил из кустов.

— Это вы, хлопчики? — крикнул.

— Дядя, там… — притворившись взволнованным, сказал Андрей, — солдаты! Мы видели — несколько солдат обогнули Дубовую поляну и подались к болотам.

— Ох, боже мой! — захлопотал Фрось. — И много их?

— Трое или четверо.

— Точно, они. Ну-ка, хлопцы, вылезайте из кустов, за мной! Так говорите, что к болотам от Дубовой поляны подались? И как давно их видели?

— Да только что, дядя… Мы сразу же на коней — и сюда. Как вы велели.

Из кустов вылезли еще пять человек, одетых в ватники. Лица заспанные, недобрые.

— Ты, Сидорчук, давай к лесничеству, прошу пана, — распорядился Фрось. — Предупреди наших, чтобы поторапливались. Мы их, разведчиков, с тыла, а они с фланга; прижмем к болоту, никуда не денутся. Давайте, хлопцы, потихонечку за кустами, за деревьями, как тени, прошу пана. Мы сейчас этих советских вояк накроем. В спину им ударим, в спину, прошу пана, так, чтобы не убежал никто.

Бандеровец с карабином схватил Серко за уздечку.

— Ну-ка слезай! — приказал Андрею.

— Вы что? Не отдам коня, я дядьке пожалуюсь.

— Слезай! — замахнулся тот палкой.

— Потише, — перехватил его руку Фрось. — Я ведь говорю — тихонечко, прошу пана, ты тенью будь, растворись в лесу. На коне тебя за полверсты видно, а должен за кустами… Ну, чего стоишь? — обозлился он вдруг. — Я сказал — к лесничеству!

Бандеровец с карабином шепотом выругался, но отпустил уздечку. Фрось махнул рукой и побежал по тропе, что вела к Дубовой поляне, за ним остальные четверо.

Бандеровец с карабином двинулся направо, где начинался молодой сосняк. Остановился, пригрозил Андрею кулаком.

Проехали немного, Андрей соскочил с коня, передал повод Филиппу. Прислушался. Тихо, будто и не было здесь никого, только дятел долбит сухую ветку.

— Ждите, — шепнул Андрей и юркнул в чащобу.

Продрался сквозь густой орешник, которым заросли подходы к Змеиному яру, побежал к ольшанику, где оставили разведчиков. Вдруг дорогу ему преградил Иванов.

— Вы? — удивился мальчик. — Должны ведь ждать там…

Сержант снисходительно улыбнулся:

— Ребята ждут, а я хотел вас подстраховать, чтобы чего не случилось. — Он засвистел дроздом, прислушался и свистнул еще раз. — Сейчас будут здесь, — объяснил. — А ты молодец, здорово обдурил бандеровцев!

Невдалеке засвистел дрозд, и из-за деревьев выскользнули разведчики.

— Подождем немного, — предложил Бутурлак, видя, как тяжело дышит Васюта.

— Нет, — запротестовал тот, — нельзя тратить время! Они пробрались через орешник к лошадям.

— Дядя, ко мне, — похлопал по крупу Белки позади себя Сергейка. — Садитесь, дядя, держитесь за меня, я крепкий.

Горянский помог Васюте сесть сзади Сергейки. Старался не смотреть мальчику в глаза — наверно, корил себя за подозрительность, — но, встретив открытый взгляд Сергейки, дружелюбно улыбнулся. Взял кобылу за повод и хотел уже двинуться, но Иванов остановил его:

— Садись и ты. — Похлопал Серко по широкой спине. — И вы, товарищ лейтенант. Бандеровцы могут возвратиться, увидят следы…

— Резонно, — похвалил Бутурлак.

— Вы — ко мне, — позвал сержанта Филипп.

— Но ведь… — засомневался тот, — нас семеро…

— Я пойду впереди, — предложил Андрей. Покачал босой ногой: — Такой след никого не насторожит.

Иванов сломал ветку, осмотрелся вокруг, замел следы. Легко вскочил на Вороного.

— Поехали! И пусть все будет хорошо.

Солнце высоко поднялось над лесом, рыба клевала плохо, но Гришка упорствовал, бросал и бросал блесну, надеясь, что вытянет хотя бы подлещика. Здесь рыба брала всегда, сегодня же как отрезало. Это сердило. Хотел похвастаться перед Андреем. Все же братец убежал вчера в ночное с Демчуками, нашел себе компанию, такие же голодранцы, как и он сам. Вон чего-то с утра оба крутятся на берегу.

Он понял, что улова сегодня не будет. Тяжелая лодка шла медленно, наконец раздвинула носом камыши и ткнулась в песок.

Гришка вытянул весла, положил аккуратно вдоль бортов, выскочил на берег. Сдвинул соломенную шляпу на затылок, прищурился, подставил солнечным лучам веснушчатое лицо. Постоял немного. Хорошо жить, на свете, когда греет утреннее солнце и можно ничего не делать.

Если бы еще не задачки!

Мать опять будет сердиться, что не решил ни одной. Ну, поругается и перестанет, ему не впервой.

Гришка поплелся к рыбацкой хижине Демчуков, возле которой торчала из камышей голова одного из братьев.

Гришка понял, что это Сергейка, — ветерок ерошил черный чуб.

— Ого-го, Сергей! — позвал. — Иди-ка сюда!

Тот повернулся недовольно, приложил палец к губам, требуя тишины.

— Что там у тебя? — не успокаивался Гришка.

Сергейка задвигался. Вдруг послышалось хлопанье крыльев — молодая утка выскочила чуть ли не из-под ног Сергея, поднялась над камышами и сразу же тяжело упала, прячась в них.

— Эх, ты! — возбужденно закричал Гришка. — Палкой нужно было ее, здесь без палки ходить нельзя!

Сергейка выбрался из камышей. Стоял и смотрел исподлобья, и в выпуклых глазах его Гришка заметил страх. Но может быть, это только показалось ему?

— Пошли купаться, — предложил Гришка. — Рыба не берет, ну и бес с ней.

— Жара, — солидно объяснил Сергейка, — вот и не берет.

— А где Филипп?

Мальчик оглянулся, и Гришка опять заметил в его глазах тревогу.

— Домой побежал.

— Вы почему здесь с утра крутитесь?

— Отец сеть велел починить. — Сергейка кивнул в сторону растянутой на подставках рыбацкой сети.

— А-а… нудная работа. Так пойдешь купаться?

— Не хочу.

Вдруг Гришка прищурил хитро глаза, кивнул на руку, которую Сергейка заложил за спину.

— Что там у тебя?

Он заглянул пареньку за спину: держит сжатый кулак, а что в нем?

Гришка сделал вид, что все это ему ни к чему. Разделся, оставшись в синих сатиновых плавках с завязками сбоку. Такие плавки были в селе только у него — мальчишки купались голяком.

Он пошел к озеру. Камыши отступали здесь от берега, покрытого белым песком, вода была чистая, прозрачная, прогрелась на мели еще с утра; зайдешь немного глубже и видишь, как снуют у ног большие озерные раки. Купаться здесь — одно наслаждение. Но Гришка не вошел в воду. Любопытство мучило его.

— Иди сюда! — позвал он Сергейку, но тот не двинулся с места. — А ты знаешь, что у меня есть? Гранаты. Сегодня будем с Андреем глушить рыбу! Вечером поедем на лодке к сосновому берегу.

Сергейка облизал языком пересохшие губы, выжал из себя жалобно:

— Сегодня мы с Филиппом не сможем.

— Почему не сможете?

— Да отец велел… — Мальчик замялся. — Что-то там у них по хозяйству…

— Не бреши! По глазам вижу… — Гришка вдруг прытко подскочил к Сергейке, схватил его за руку, вывернул. — Ну, показывай, что у тебя?

— Не трогай! — Мальчик дернулся, но Гришка держал крепко. — Вот Филипп вернется, он тебе задаст!

— Мы твоего Филиппа — одной левой! — Гришка начал выкручивать Сергейкину руку.

— Пусти!

Вдруг Гришка закричал и выпустил мальчишку.

— Ты кусаться? — догнал Сергейку, который отскочил к камышам, подставил ногу, толкнул, навалился всем телом, выкрутил руку и наконец разжал все пальцы.

Сергейка лежал, уткнувшись в песок, и плакал.

Гришка держал красную звезду с серпом и молотом — такие звезды носили советские солдаты на пилотках и фуражках, он сам видел их, когда красные войска отступали с боями через Острожаны, даже сорвал одну с фуражки убитого командира. Хранил несколько дней, пока отец не увидел, выругал его и, отобрав, выбросил в мусор.

А здесь — блестящая красная звездочка…

— Где взял? — спросил он грозно.

— В лесу нашел. — Сергейка смотрел испуганно.

— Врешь! — схватил малого за ухо, прижал затылком к земле. — Скажи правду, где взял?

Сергейка захныкал:

— Пусти, больно ведь…

Вдруг Гришка увидел в глазах Сергейки торжество. Не успел удивиться, как что-то тяжелое и горячее навалилось на него, стиснуло шею.

Гришка закричал тонко, жалобно, потому что, казалось, пришла его последняя минута.

Филипп налетел, словно коршун, бросил узелок с продуктами, который прихватил из дома, упал на Гришку с разгону, схватил за чуб и ткнул лицом в мокрый песок.

— У-у, гад, на маленьких нападать! Ешь землю, ешь, вот тебе!

Гришка был сильнее Филиппа — быстро выкрутился и сделал попытку подмять его под себя. Но Сергейка потянул его за ногу, а Филипп навалился опять. Гришка понял, что с двумя ему не справиться, и сразу стал канючить:

— Пустите меня, двое на одного, не честно!

— А на маленького — это честно? — Филипп еще раз ткнул его носом в песок. — Ну-ка, просись!

— Простите… я не хотел…

— Так-то… — Филипп отпустил Гришку, тот быстро отскочил в сторону, пригрозил кулаком:

— Я вас, гадов, по одному поймаю! Голытьба проклятая!

— Ах ты ж и свинья! — удивился Филипп.

— Вот дядьке Кириллу скажу, кто красные звезды прячет. Вместе со своим отцом на дубу будете качаться!

Филипп посмотрел на Сергейку, который стоял насупившись, и, вспомнив, что раненый советский ефрейтор подарил мальчику звезды с пилотки, сообразил, что ссориться с Гришкой нельзя.

Махнул рукой, сказал примирительно:

— Когда-то и у тебя такую видели.

— То у меня, а то у вас…

Филипп поднял кусок сухого ила, швырнул в Гришку. Тот отскочил, погрозил кулаком, побежал в село. Вдруг остановился, постоял немного, оглядываясь по сторонам, и пошел, низко пригнувшись к земле, будто что-то искал.

Филипп слышал, как виновато дышит за спиной брат, но ничего не сказал, молча стал подбирать огурцы, высыпавшиеся из узелка.

— Я ему не показывал, — сказал Сергейка. — Он налетел и разжал пальцы.

— К хижине не подходил?

— Что ему там делать? А ведь дали мы ему! — Сергейке явно хотелось перевести разговор на другое. — Больше с нами не будет задираться!

Филипп поднял с травы полбуханки хлеба, строго предупредил младшего:

— Я взял из кладовой, и мать не видела. Если будет спрашивать, молчи.

— Дай, я отнесу, — протянул руку за хлебом Сергейка.

— Звезду спрячь в хижине.

— Наученный уже.

— Спроси, может быть, нужно чего…

Филипп осмотрелся, нет ли кого поблизости, и, сняв незапертый замок, пропустил Сергейку внутрь.

Тетка Анна не отлучалась ни на минуту, и Андрей никак не мог пролезть в кладовую.

Наконец, выглянув в окно, тетка увидела, что свинья подобралась к грядкам, она схватила палку и, громко ругаясь, побежала в огород.

Андрей юркнул в открытые двери кладовки, схватил кусок сала, подпрыгнул, сорвал кольцо копченой колбасы, все засунул за пазуху, осторожно выглянул из дверей и быстро пошел к веранде. Там нос к носу столкнулся с Гришкой.

Гришка возбужденно дышал, — видно, его что-то очень взволновало. Сразу спросил:

— В ночное оба Демчука с тобой ездили?

Андрей сложил руки на груди так, чтобы хоть немного прикрыть свою ношу под рубашкой.

— Ну, оба… А что?

— И ничего не произошло?

У Андрея похолодело внутри. И все же нашел силы ответить равнодушно:

— Ничего. А что?

— Понимаешь… — Гришка придвинулся, горячо задышал в ухо: — Что-то у них не то… Кто-то там в хижине… В их рыбацкой…

Наверно, Андрей побледнел, но, к счастью, Гришка ничего не заметил.

— Откуда знаешь? — как можно равнодушнее спросил Андрей.

Гришка рассказал о своей драке с братьями.

— Иду домой, — продолжал он, — вдруг вижу — хижина на замке. Никогда такого не было. Филипп с собой узелок притащил. Когда швырнул я его, узелок развязался — полхлеба выпало, огурцы рассыпались. Зачем хлеб, спрашивается?

— На обед, как зачем?

— Овва, на обед! Так им мать полхлебины и даст! На прошлой неделе у отца полпуда муки занимали — до урожая, понял?

— Может быть, стащил где? — предположил Андрей. Это было нехорошо — говорить такое о Филиппе, но ничего другое на ум не пришло.

— Где стащишь? Разве что у нас… Да кладовая на замке, ключ у матери.

Андрей чувствовал, как сало прилипает к потному животу.

— А-а… — сказал так, будто только что вспомнил. — Они пса привели, нашли где-то приблудного, наверно, его в хижину и заперли.

— И огурцы для пса?

— Ну-у, если голодный, и огурцы будет жрать. У хромой Текли сучка окурки глотала. Ей-богу, сам видел. Филипп сказал — пес большой. Хвастался: мол, выучу — никто к нам не подступится!

— Пойдем посмотрим!

— Сейчас не могу, надо за травой для коров ехать.

— Слушай… — В голосе Гришки появились льстивые нотки. — Если пес действительно хороший, скажи Филиппу, чтобы продал мне. Я ему две противотанковые гранаты дам. Мне свой пес во как нужен!

— Пес — и гранаты! Может быть, за миномет? — Андрей вспомнил вчерашний разговор.

— А вот это не хочешь? — Гришка скрутил фигу, но сразу же пошел на попятный: — Хотя, если пес действительно большой… Я могу еще сала кусок добавить.

— Завтра я с Филиппом поговорю, — пообещал Андрей.

— Сходи сегодня, когда привезешь траву… — сгорал от нетерпения Гришка.

— Там посмотрим…

Андрей шмыгнул в конюшню, спрятал сало и колбасу под какое-то тряпье в подводе, облегченно вздохнул. И как еще Гришка не почуял дух этой злосчастной колбасы! Андрей взял тряпку и обтер жирный от сала живот.

Только теперь он понял всю серьезность того, что произошло.

Хорошо, что Гришка наскочил на него и поверил в выдуманного пса. Но ведь он может рассказать обо всем случившемся и еще кому-нибудь. У Андрея похолодели руки. Слава богу, Северин Романович с утра поехал посмотреть на покосы и вернется только после обеда. А тетке Анне эти рассказы про хлеб да запертую хижину ни к чему — знает только свою кладовую и магазин.

Андрей вышел из конюшни, постоял, высматривая Гришку. Тревога все больше охватывала его. Вдруг решил: заложил два пальца в рот, свистнул пронзительно. Подождал немного и, не услышав ответа, свистнул еще раз.

— Чего тебе? — раздалось с веранды. Гришка стоял с учебником в руках.

— Поехали со мной за травой.

Тот безнадежно махнул рукой:

— Мать не пустит.

— Ну, сиди над своими задачками! — У Андрея немного отлегло от сердца: тетка Анна задержит Гришку часа на два, за это время можно обернуться.

Андрей быстро запряг Серка, и подвода покатилась дорогой, что вела к озеру. Филиппа увидел еще издали, он возился возле сети. Дорога здесь раздваивалась: одна вела в лес, куда и нужно было Андрею, другая шла вокруг озера. Остановив подводу на развилке, Андрей позвал друга.

— А где Сергейка? — спросил.

— В хижине… с ними…

Андрей достал из-под тряпья колбасу и сало.

— Держи!

— Где это ты?

— Где было, там нет. Что тут с Гришкой у вас приключилось?

— На Сергея наскочил. Ну, я ему и дал!

— “Дал, дал”… — передразнил Андрей. — Растяпа, узелок бросил, а Гришка хлеб увидел, полбуханки. Замок на хижине заметил. “Откуда и для чего?” — спрашивает.

— Что же будет? — испугался Филипп.

— Я ему про пса наврал. Мол, вы собаку приблудную в хижине держите. Хочет ее у вас купить.

— Плохо. Надо лейтенанта предупредить.

— Зачем? Пусть пока отдыхают спокойно. — Андрей вскочил на подводу. — В селе ведь бандеровцев нет. Если Гришка и скажет кому-нибудь, пока Коршуну сообщат…

— Страшно мне!

— А мне не страшно? — рассердился Андрей. — Жди меня. Я за травой еду. Должен вернуться, пока Гришка задачки решает.

Он отпустил вожжи, и Серко с места взял рысью.

Андрей вернулся перед самым обедом. Гришка только что закончил свой урок и, отложив тетрадь, скучал на веранде.

Увидел Андрея, обрадовался и побежал следом за подводой в коровник.

У Северина Романовича было пять коров, теперь осталось три — двух пришлось отдать немцам, и Жмудь целую неделю ругал их последними словами — что это за власть, которая берет даже у своих! — но быстро успокоился. Что коровы? Тьфу! Дай бог, чтобы все утряслось и красных остановили, тогда и о скотине можно будет подумать.

Андрей навалил полные ясли клевера. Чернявка потянулась к траве толстыми губами. Андрей ткнул ее коленом в бок — не любил эту корову за ненасытность, из-за нее тетка Анна часто отчитывала его и обзывала бездельником.

— Свинья, а не корова! — выругался он, а уголком глаза следил за Гришкой: зачем притащился в коровник?

— Видел Демчуков? — спросил Гришка нетерпеливо.

— Это ты про пса? Тонка кишка у тебя. Они за него хотят два кило сала.

Знал, что даже Гришка не сможет сразу достать столько сала, а ему нужна была отсрочка только до ночи.

— Два кило сала за них обоих не дадут! Вишь, чего захотели! — выкрикнул Гришка.

— Вот и я говорю — слишком много. Пробовал сторговаться за одно кило — не хотят. Говорят — овчарка…

— Что-что? — не поверил Гришка. — Овчарка?

Андрей знал, на какой крючок подцепить Гришку, — тот давно просил дядьку Кирилла достать ему где-нибудь овчарку, но овчарки были только у эсэсовцев, и раздобыть такого пса не мог даже Коршун.

— Наверно, от немцев как-то отбилась. Тощая, говорят, все ребра видны, и злая — не подступишься!

— Мне бы хоть глазком посмотреть на нее. Сбегаем вместе?

— А конюшню кто будет чистить?

— Так я сбегаю сам…

— Сердятся Демчуки на тебя, — предостерег Андрей. — Филипп грозился, что уши тебе оборвет.

— Ну! Неизвестно, кто кому! Когда освободишься, сбегаем?

Андрей неопределенно кивнул и, захватив вилы, пошел к конюшне. Не успел еще прибрать навоз из-под коней, как в дверях появилось возбужденное лицо Григория.

— Быстрее, — заторопил он. — Отец едет, а мать в кладовой. Скажи ей, отец зовет…

— А потом все шишки на мою голову!

Андрей знал, что Гришка не отцепится, но не хотел ему помогать. Пусть сам рискует. Если даже Гришке и удастся стащить сало, можно будет еще что-нибудь придумать. Главное — дотянуть до вечера.

Андрей воткнул вилы в кучу навоза, вышел из конюшни. Гришка с надеждой смотрел на него.

— Чего стоишь столбом? — прикрикнул Андрей.

Тот усмехнулся угодливо, юркнул за угол конюшни и спрятался в кустах смородины.

Увидев бричку Северина Романовича, что заворачивала к воротам, Андрей позвал громко:

— Тетка Анна, дядька приехали!

Тетка выглянула из кладовой, обтерла руки белой тряпочкой и захлопотала:

— У меня борщ остыл, а он того не поймет, что крутишься целый день…

Она исчезла в кладовке, появилась через несколько секунд с кольцом колбасы в руках. Андрею показалось, что задержалась на миг у дверей, и потом, охая, засеменила к кухне.

Гришка несколькими прыжками одолел расстояние от кустов к кладовой и быстро проскользнул в двери.

— Эй, — закричал с улицы Андрею Северин Романович, — умер ты, что ли? Открывай!

Андрей побежал к воротам. Чуть ли не в ту же секунду бесшумно открылись кухонные двери, и тетка Анна метнулась к кладовой.

Андрей взял коня за уздечку и завел во двор, Северин Романович спрыгнул с брички, сбросил фуражку, обтер потный лоб рукавом, хотел что-то сказать Андрею, но не успел, потому что в кладовке послышался крик, оттуда выбежала тетка Анна, замахала руками, подзывая мужа.

— Иди-ка сюда, Северин, посмотри на своего сыночка, вора проклятого! Он доведет меня до погибели, все ему даешь, все для него, а ему все мало и мало!

Северин Романович потянулся, разминаясь с дороги, спросил равнодушно:

— Чего напрасно расшумелась?

Бросил кнут на сиденье — видно было, что устал и ему не до семейных сцен.

— Это я напрасно? — выпалила тетка Анна. — Посмотри ты на него! — Она вытолкнула из кладовой испуганного Гришку. — Смотри, что у него за пазухой! — Засунула руку и вытащила огромный кусок сала. — Я еще днем заметила — кольцо колбасы исчезло. На голодранца нашего подумала, прости господи! — Кивнула на Андрея. — Ну, решила, я ж тебя подловлю! А оказывается, это вон кто! Скажи, для чего оно тебе? — Ударила салом по шее. — Не кормят тебя, что ли? Голодный ходишь?

Гришка стоял опустив голову.

Северин Романович потянул кнут с брички. Гришка увидел, заныл:

— Уже и куска сала жалко! Просил я когда-нибудь у вас? Может быть, мне вот как нужно! — Краем ладони резанул по горлу. — У кого же взять, как не у родимых родителей?

— Добро разбазаривать! — Лицо Северина Романовича начало наливаться кровью. Схватил сына за ворот рубашки, хлестнул кнутом.

— Не бейте! Хотите, на колени стану! Не бейте! — захныкал Гришка, крутя шеей. Дернулся, стараясь вырваться, но отец держал крепко. — Простите меня!..

— Для чего брал? — занес кнут Северин Романович, но, перехватив взгляд Андрея, опустил руку и подтолкнул сына к веранде. — Пойдем в дом, там разберемся.

Он швырнул кнут обратно в бричку, Гришка понял: пронесло, — незаметно подмигнул Андрею, но сразу лицо его стало жалобным, в глазах даже появились слезы, поплелся в дом сгорбившись.

— Мне, ей-богу, плохо сделалось, когда увидела его в кладовке! — добавила масла в огонь тетка Анна и, недобро посмотрев на племянника, пошла на кухню.

Андрей начал распрягать коня, но сразу же бросил. Прислушался. Голоса доносились из комнаты, закрытые окна которой выходили на улицу. Андрей перелез через перила веранды и пробежал в коридор. Стал у двери, прислушался.

— Я уже просил вас, — услышал плаксивый голос Гришки, — чтобы достали овчарку. А эти Демчуки где-то сцапали пса и хотят за нега два кило сала. Я и подумал…

— “Подумал, додумал”… — сердито пробурчал Жмудь. — А о том не подумал, что они все у нас вот где!

Андрей представил, как Северин Романович стиснул свой огромный кулак.

— Сами бы привели того пса, да еще и благодарили бы меня!

— Откуда я знаю?

— Ты сын хозяина, должен знать. Всякой шушере сало носить… За одно это тебя плеткой отхлестать надо!

— Уж и плеткой! — В голосе Гришки появилась нагловатость.

Северин Романович вздохнул:

— Благодари бога, что устал я. А то… Ты видел ее хоть, собаку эту?

— Андрей сказал — хорошая.

— “Андрей сказал, Андрей сделал”… Сам, спрашиваю, видел?

— Нет. Они его в рыбацкой хижине закрыли.

— Пойди посмотри.

— Я с ними подрался, не покажут.

— Из-за чего подрался?

— Да малец звезду не хотел показывать.

— Звезду? — удивился Северин Романович. — Какую звезду?

— Нашел, говорит. Обыкновенная звезда, красноармейская. Такая же, какую вы отняли у меня.

Пружины дивана, на котором сидел Северин Романович, громко застонали.

Несколько секунд длилось молчание.

— В самом деле мог найти, — вздохнул наконец Северин Романович. Помолчал и спросил: — А звезда, видно, что в лесу лежала? Заржавела или почернела?

Андрей уперся плечом в стену, потому что колени предательски задрожали.

— Я и сам подумал: почему новая звезда? — услышал Гришкин ответ. — Но все равно… — вздохнул Гришка. — Я вам про пса, а вы мне про звезду…

— Ну-ка помолчи! — приказал Северин Романович. Через минуту спросил: — Чужих людей поблизости не встречал? Красноармейцев?

— Откуда им здесь взяться? — удивился Гришка.

— Видел, что дядя Кирилл утром приезжал? Немцы советских разведчиков ловят.

— Слушайте, — быстро сказал Гришка. — А Филипп еще узелок нес. Полхлебины и огурцы… Сам видел, рассыпал он.

Диванные пружины снова застонали.

— Ну-ка позови Андрея! — приказал Северин Романович, но, видно, передумал, сказал: — Нет, не нужно. Бери коня, быстро скачи в Грабово.

Андрей стремглав выбежал во двор. Под стеной сарая перебрался к бричке, стал распрягать коня.

“Что делать? — думал взволнованно. — Неужели подозревает? Ведь ночью меня к Коршуну посылал”.

Северин Романович крикнул с веранды:

— Чего еще коня не распряг?

— Да я, дядя, конюшню заканчивал убирать, чтобы Серка уже на чистое завести.

— Я сам Серка выпрягу. Седлай Гришке Вороного.

— Куда это он на ночь? — как можно равнодушнее спросил Андрей. — Конь горячий и темноты боится.

Северин Романович не ответил, спустился с веранды. Сразу за ним выскочил Гришка, одетый в парусиновую куртку.

— Ты куда? — спросил Андрей.

— Дела, — ответил неопределенно.

— Овчарку уже завтра посмотрим? — спросил Андрей. Северин Романович подошел к племяннику:

— Ты сам пса видел?

Андрей сразу принял решение: “Если скажу, что видел собственными глазами, может, поверят, пойдут смотреть, а там будь что будет! Можно закрыть обоих в хижине, продержать до вечера”.

— Показывали… Хорошая собака, овчарка.

— И в хижину заходил?

— Конечно.

— Никого там не было?

— Кому там быть?

Северин Романович переглянулся с Гришкой. Видно, твердые ответы Андрея поколебали его решимость.

— Ну, пусть будет по-твоему, — сказал Северин Романович. — Выводи Вороного. А ты не гони, — обратился он к сыну, — заночуешь в Заозерном, сегодня не возвращайся, конь действительно темноты боится. Скажешь Ивану Иосифовичу, что я утром наведаюсь к нему.

Андрей понял, что все это говорится для него, чтобы сбить его с толку.

Гришка ответил уверенно:

— Я все сделаю, как вы велите. А пса уж правда завтра посмотрим.

— Будет у тебя пес, — пообещал Северин Романович.

Гришка вскочил на коня.

“Немедленно нужно действовать, — мучительно думал Андрей, — но как?”

Северин Романович крикнул от ворот:

— Чего ворон ловишь? Заводи Серка в конюшню. Сейчас я воды принесу. Потом поедим и бричку будем ремонтировать. Заднее колесо едва держится.

“Он не отпустит меня ни на шаг, — мелькнула мысль. — Но любой ценой нужно предупредить разведчиков. Правда, домой тогда возврата не будет… Пусть! Попрошу разведчиков, чтобы взяли с собой!”

Андрей метнулся в сарай, достал из тайника автомат. Завернул в ватник.

Северин Романович вытягивал воду из колодца и наливал в длинные деревянные корыта. Увидев Андрея, приказал:

— Заводи коня.

— Сейчас, только повожу немного, пусть совсем остынет.

— Хорошо, — согласился дядька.

Андрей взял Серка за уздечку. Шел немного сбоку, чтобы конь закрывал его от Северина. Открыл калитку. Щеколда звякнула, Северин Романович оглянулся, что-то крикнул, но Андрей уже не слышал. Вскочил на Серка, ударил голыми пятками в бока, пустил коня галопом — успел увидеть, что дядька выскочил на улицу и угрожает ему обоими кулаками.

Впереди заблестело озеро. Андрей натянул повод, осаждая коня возле ветхого забора Демчуков.

— Дядя Антон! — крикнул.

Демчук выглянул из-за сарая — в белых домотканых штанах и такой же рубашке навыпуск. Держал топор и смотрел недовольно, — видно, Андрей оторвал его от работы.

— Чего тебе? — Воткнул топор в колоду, потянулся к кисету с махоркой — курил он много, от курева усы и кончики пальцев были у него темно-коричневыми.

— Дядя Антон, — быстро заговорил Андрей, — нельзя терять ни минуты… В вашей рыбацкой хижине спрятаны советские солдаты, их надо скорее вывести. Сейчас здесь будут бандеровцы.

Демчук вытянул изо рта еще не прикуренную цигарку, подошел прихрамывая к забору: левая нога у него была немного короче, еще в детстве сломал, и кости срослись неправильно. Советовали поехать в город к врачу, да где тех денег на врачей наберешь?

Оперся на забор, спросил, внимательно глядя маленькими светлыми глазами:

— Ты что мелешь? Какие солдаты?

Андрея начала раздражать непонятливость Демчука.

— Мы, когда ходили в ночное, натолкнулись на четверых советских разведчиков. Спрятали их в вашей хижине, Филипп и Сергейка там присматривают. А дядька Северин узнал и Гришку к Коршуну послали верхом.

Демчук помрачнел, лицо даже почернело, размял толстыми, шершавыми пальцами цигарку, выбросил.

— Душу бы из вас вытрясти! — сказал угрожающе. — За это бандеровцы всех нас на сук…

Андрей вытащил из-под ватника автомат, повесил на шею.

— Если мы дадимся! — ответил дерзко.

— Дурак ты, вот кто! — вдруг рассердился Демчук. Потер подбородок, обернулся к хате, крикнул: — Катря! Слышишь, Катря!

Жена Демчука, полная, красивая и голосистая, — первая певунья в селе. Удивлялись, почему такая красавица пошла за бедняка, да еще и хромого, но со временем даже самые злые сельские сплетницы притихли, увидев, в каком согласии живут Демчуки.

Катерина Семеновна выглянула в окно, спросила:

— Что тебе, счастье мое?

Вот так всегда: “Счастье мое”, или: “Радость моя”, а он: “Птичка моя певчая…”

— Запрягай Белку, рыбонька, и побыстрее!

— Что так горит?

— Скоро здесь будут бандеры, и не сносить нам всем головы!

Демчук быстро, почти не хромая, взбежал на крыльцо, взял пиджак, карабин, выскочил обратно на крыльцо, жена за ним:

— Дети где?

— Там, — махнул рукой за озеро. — Со мной пойдут… Ты собирайся быстро, вещи возьми самые необходимые, продукты. Поедешь по лесной дороге до Заозерного, у тетки Митри переночуешь, а утром на хутор к сестре. Там и встретимся.

Она стояла, опустив безвольно руки. Вдруг сказала:

— Рассуждайте себе, как знаете… Никуда я не поеду и сыновей не пущу! Что нам делать у сестры?

Демчук подошел к ней:

— Знаешь, что твои сыновья натворили? Советских разведчиков прячут, а бандеры сейчас здесь будут. — Увидев, как побледнела жена, обнял ее. — Не бойся, ласточка, все, ей-богу, перемелется, были бы только живы.

Жена легонько оттолкнула его.

— Чего же ты стоишь? Торопись!

Демчук поцеловал жену. Залез на коня сзади Андрея. Тот пустил повод, и Серко, пританцовывая, двинулся к озеру. А Демчук все оглядывался назад, пока подворье не исчезло за поворотом.

Коршун, выслушав племянника, рассердился.

— Ну-ка, Алекса, позови Фрося! — приказал громко эсбисту10 — длинному и на первый взгляд хилому мужику с внимательными и хитрыми глазами, который торчал в дверях и слушал немного путаный рассказ Гришки.

— Сукин сын этот Фрось! — сказал эсбист уверенно. — К стенке бы его!

— К стенке всегда успеем. Позови, говорю!

Фрось появился минут через пять, протопал тяжелыми сапогами по ступенькам, остановился в дверях, заняв чуть ли не весь проем, приложил руку к грязной полувоенной фуражке:

— Явился по вашему приказанию, друг Коршун!

Коршун подошел к нему близко, пронзительно посмотрел в глаза:

— Прозевал разведчиков?..

— Ни! Нам сынок Северина Романовича сказал, что видел их за Дубовой поляной. Мы прочесали лес до болота, но никого не встретили.

— Этот? — Коршун отошел, показывая Гришку, что примостился на стуле.

— Нет, тот повыше был, курносый…

— Андрей то был, — вставил Гришка.

— Я и говорю, — обрадовался Фрось, — кони хорошие, такие кони только у Северина Романовича могут быть!..

— Почему решили, что разведчики в болоте погибли?

— А куда же им было подеваться? — совсем по-домашнему развел руками Фрось. — Мы же весь лес прошерстили; наверно, они нас заметили и решили пробиваться через болота, а там… сами понимаете…

— Да, через болота им не пройти, — согласился Коршун. — Но ведь мальчишки могли обмануть вас. Вы — к Дубовой поляне, а они провели их через Змеиный яр.

— Но ведь ваш племянник… — покачал головой Фрось, и Коршуну стало ясно, что Фрось был прав: кому же верить, если не родственнику самого Коршуна?

— Вот что, Фрось, — смягчился он, — поднимай хлопцев — и быстрее в Острожаны! Он вас проведет, — кивнул на Григория.

“Может, мне лучше самому?” — подумал про себя, но, вспомнив, что разведчики пробились через все эсэсовские засады и легко в руки не дадутся, решил не подставлять свою голову под пули. Стал распоряжаться:

— Часть отряда пошлешь по дороге левее села, в засаду, отрежут им путь к Темному лесу, а с остальными окружишь рыбацкую хижину — Гриша тебе покажет. Если они там действительно прячутся, — добавил вдруг неуверенно Коршун.

— Там они, там, вот увидите, — просунул голову в двери над плечом Фрося эсбист.

— Ну, с богом! Торопитесь, чтобы преградить им дорогу до темноты, — отпустил их Коршун.

Когда уже выходили, крикнул вдогонку:

— Постарайтесь захватить их живыми, хоть одного. Привезете сюда, вместе допросим.

Эсбист оглянулся, длинное и мрачное лицо его посветлело.

— Будет сделано! — рявкнул воодушевленно.

Андрей, спрыгнув с коня, направился к дверям хижины, но, вспомнив про замок, позвал Филиппа:

— Отпирай быстрее!

— Замок только для вида… Лейтенант так велел…

Андрей толкнул дверь плечом и чуть не попал в объятия Горянского. Тот мгновенно схватил висевший у мальчика на шее автомат.

— А-а… — догадался Андрей. Отдал солдату оружие. Привык к полутьме, увидел Бутурлака. Под его вопросительным взглядом сделалось стыдно, сказал понурившись: — Мы не виноваты, так вышло… Скоро здесь будут бандеры, надо бежать!

Бутурлак спросил кратко:

— Кто это с тобой?

— Дядя Антон, отец Филиппа.

— Хорошо, — кивнул лейтенант, — позови его сюда.

Старший Демчук зашел в хижину.

— Теперь рассказывай, — приказал лейтенант Андрею.

Андрей заговорил, сбиваясь и не очень складно, но Бутурлак слушал, не перебивая.

— Так вы сможете провести нас? — спросил Демчука. — Какой дорогой?

— Прошу, пан-товарищ, есть два пути: вокруг села к Темному лесу, но там на бандер можно напороться, или по болотам. Правда, опасно… Но пройдем.

— Там только дядя Антон дорогу знает, никто из села не ходит, даже я, — быстро вставил Андрей.

Лейтенант развернул планшет.

Андрей слушал, как лейтенант обсуждает со старшим Демчуком дорогу, удивлялся. Он до сих пор находился в сильном возбуждении, думал: разведчики встревожатся, сразу станут собираться, а лейтенант спокойно склонился над картой. Наконец щелкнул кнопками планшета, спросил:

— Бандеровцы, конечно, узнают, кто помог нам. Что будет с вами?

— Пусть господин-товарищ офицер не сушит себе этим мозги. Жена моя, наверно, уже ушла к сестре, а я с сынами, как проводим вас, пересидим в лесу. — Усмехнулся в усы: — Пересилим, если не очень будете медлить. Так и скажите начальству: заждались мы вас здесь.

Такая длинная речь далась ему нелегко.

— Что с этим? — Горянский взвешивал на руке отобранный у Андрея “шмайсер”.

Бутурлак скользнул взглядом по Андрею, сказал:

— Отдай!

— Спасибо! — Андрей радостно схватил оружие.

Филипп, увидев это, полез в угол хижины, отбросил старые сети, сдвинул ящик и тоже вытащил “шмайсер”.

— Ах ты негодник! — не выдержал отец. — Ну-ка, давай сюда!

Филипп вжался в угол, смотрел решительно, крепко вцепившись в “шмайсер”, сказал:

— Я за сто метров бутылку разбиваю.

Это прозвучало достойно.

— Что поделаешь, война… — сказал Бутурлак. — Во время войны все взрослеют раньше.

Демчук подумал: “Война, конечно! Этому лейтенанту самому двадцать — двадцать два, а уже офицер, и тот сорокалетний здоровяк подчиняется его приказам!”

Вышли за лейтенантом поодиночке.

Сергейка стоял снаружи у двери, сторожил. Последним вышел отец, потянул его за собой.

— Держись возле меня, — приказал. Огляделся вокруг, позвал лейтенанта: — Там лодка Жмудя. — Указал пальцем в камыши. — Мы все влезем в нее… Наискось через озеро — версты четыре; вокруг идти — девять.

Бутурлак слушал напряженно, засомневался:

— Лодка выдержит?

— Лодка хорошая, сам делал Жмудю, выдержит. Вы все ляжете на дно, чтоб не увидели вас. Будут думать — старый с мальчишками поехал рыбачить.

Бутурлак кивнул.

Филипп с Андреем сели на весла, Демчук взялся за руль, Сергейка примостился на носу.

Разведчики, лежа на дне, старались не шевелиться, лодка села глубоко и могла бортами зачерпнуть воду.

Бутурлак смотрел, как ловко и слаженно работают веслами ребята, стараясь не показать, что лодка тяжелая.

Славные ребята. Если бы не они, разведчики непременно напоролись бы ночью на бандеровскую засаду.

Андрей, перехватив внимательный взгляд лейтенанта, понял его по-своему.

— Мы привычные к веслам, — объяснил. — Вот дядя Антон не даст соврать: до Заозерного за час добираемся, а от Острожан туда напрямик шесть верст.

— Ты сколько классов кончил? — спросил Бутурлак.

Увидев, как мальчик помрачнел, понял, что коснулся больного места.

— Четыре… — Вдруг Андрей подумал, что лейтенант может понять это не так, как нужно, и уточнил: — Мы с Филиппом еще перед войной учились, семилетка у нас была.

— Фашисты закрыли школу?

— Сожгли!

— В Германию многих забрали?

— Конечно. Правда, кое-кто на хуторах спрятался, а два парня в бандеры подались, говорят: в бандерах как-то перебьемся, а в рейхе ихнем точно погибнем.

— Вот так так! — покачал головой Васюта. — Значит, перебьются… С автоматами в руках! Автомат — не игрушка, из него стрелять прикажут.

— А они несознательные, — подал голос Филипп. — Да и Коршун врал им, обманывал: с фашистами, мол, будут воевать…

— А воюют с нами!

— Ну, люди уже стали разбираться, что к чему, — сказал Демчук. — Поняли, что бандеры у фашистов в услужении…

— Ничего, дядя Антон, — пообещал лейтенант, — скоро мы им на хвост наступим! — Улыбнулся открыто: — Учиться хочешь?

Андрей утвердительно кивнул и стиснул зубы так, что выступили скулы и лицо приобрело решительно-упрямое выражение.

— Он у Гришки — это его двоюродный брат, в городе в школе учится — книжки таскает, — сказал Филипп. — Мы как-то попросили у него учебники, не дал, жадина. Вот и берем потихоньку, да он и не замечает, лодырь.

— Славное у вас озеро! — Лейтенант перебросил руку через борт, поплескался. — И большое, как море. А у нас на Днепре…

На берегу грохнуло. Лейтенант замолчал, напрягся, прислушался.

Тишина, только вода плещется…

И вдруг далекая и будто несерьезная автоматная очередь прострочила эту тишину…

Еще издалека увидев рыбацкую хижину, Фрось остановил коня, приказал:

— Давайте, хлопцы, спешивайтесь! Ты, Пецух, бери троих и заходи с той стороны! От леса их отрежем, чтобы не убежали, а мы отсюда навалимся!

Пецух с тремя стрелками побежали к опушке, которая начиналась метров за четыреста от берега.

Фрось в бинокль осмотрел хижину.

Спокойно, никого не видно, двери приоткрыты, замок висит на скобке. Рваная сеть качается на ветру.

Подозвал Гришку.

— Ты говорил, что хижина заперта? — Передал ему бинокль: — Ну-ка глянь!

Гришка сразу почувствовал свою значимость — сам пан Фрось советуется с ним! Засопел от удовольствия, растянулся на траве, оперся на локти, навел бинокль на хижину. Хорошо помнил: двери были заперты. А сейчас приотворены.

Вдруг дух перехватило, показалось, что кто-то высунул из дверей дуло карабина, что черный ствол наведен на него, сейчас выплюнет огонь… Гришка отбросил бинокль и испуганно вжался лицом в траву.

— Что там? — встревожился Фрось.

— Кто-то есть… — Губы у Гришки побелели. — Целился в меня…

Фрось отобрал у него бинокль. Отлично! Если красные разведчики в хижине, то их песенка спета. Фрось поднялся на колени, махнул рукой:

— Матлюк, ко мне!

Матлюк, парень лет двадцати, короткошеий, краснощекий, подбежал к сотнику, уставился преданными глазами.

— Возьми гранаты, прошу пана, — сказал Фрось, — и ужом, ужом под камышами. Посмотри, парень, кто там в хижине, брось им в дверь гранату, проверим, есть там кто?

Матлюк захлопал глазами, возразил нерешительно:

— Но тогда ведь они все… — провел ребром ладони по горлу. — А вы же говорили, нужно взять красных живыми.

— Ты, парень, не лезь поперед батьки в пекло, прошу пана! Гранатой их, потому что, пока будешь брать их живьем, они не одного нашего уложат. Понял?

— Слушаюсь! — Матлюк засунул гранаты за широкие голенища немецких сапог, проскользнул в редкий прибрежный лозняк.

— Ловкий малый, хороший… — засмеялся ему вслед Фрось. Вздохнул сокрушенно, но не очень искренне: — Жаль будет, если его скосит.

Он вновь вооружился биноклем и сразу отложил. Гришка было потянулся за ним, но Фрось оттолкнул его руку локтем.

— Сиди тихо, парень, прошу пана, — покосился на него Фрось, — и спрячься, потому что сейчас здесь такая стрельба начнется…

От хижины глухо ухнуло.

Фрось схватил бинокль, посмотрел, потом поднялся и побежал. За ним редкой цепью бандеровцы. На Гришку никто не обращал внимания, и он побежал следом, стараясь укрыться за спиной огромного стрелка.

Хижина горела, Матлюк стоял неподалеку, с удовлетворением наблюдая за пламенем.

— Там кто-нибудь был? — спросил на ходу Фрось.

— Никого, — вздохнул Матлюк с наигранным разочарованием. — Но если бы и были…

— Отлично сработал, прошу пана, — похвалил Фрось. Увидев Гришку, поманил пальцем. Сказал недовольно: — Так что, ошибочка вышла?..

— Но ведь мы предполагали…

— Предполагали, — поучительно поднял палец Фрось, — и не угадали!

— Не угадали, — понуро согласился Гришка. Вдруг вытянул шею, вглядываясь в камыши. — А где же лодка? — спросил растерянно. — Я оставил там лодку, — ткнул пальцем в камыши, — а ее нет.

Фрось сразу понял Гришку. Побежал к берегу, вскочил на мосточек и припал к биноклю. Гришка и невооруженным глазом заметил черное пятнышко на фоне темнеющего неба.

— Правее смотрите, дядя! — закричал взволнованно. — Видите — правее!

Фрось навел бинокль и замер.

— Вон они… — процедил сквозь зубы. — Не догнать… — Но вдруг решился. — Матлюк! — заорал изо всех сил. — Коней давай, прошу пана, побыстрее, а то убегут!

Матлюк замахал руками, выстрелил из автомата в воздух, и коневоды поняли его, погнали лошадей к хижине.

— Ну, дорогие мои, не тратьте даром время! — Фрось вскочил на своего коня. — По берегу, по берегу, прошу пана, и оружие держите наготове! Должны перехватить их!

— Они скачут по берегу… — Бутурлак оторвался от бинокля. — Садись, Иванов, на весла, теперь все равно, увидят нас или не увидят! Каждая минута дорога!

Иванов поменялся местами с мальчиками, налег на весла так, что лодка зачерпнула бортом.

— Не перестреляют, так утонем, — пробурчал Горянский.

— Лежи и помалкивай, — прикрикнул на него сержант. — Не так уж и далеко до берега.

Лейтенант следил за всадниками, сообщил:

— Быстро скачут!

— Нам бы до лесу добраться, — сказал Демчук. — Полверсты от берега. А потом еще полторы до болот.

Никто не ответил ему.

— Ветер встречный… — пожаловался Демчук. — Если бы попутный, уже причалили бы.

И действительно, встречный ветер гнал мелкие волны, они разбивались о носЧлодки. Сергейкина рубашка намокла и неприятно холодила, но мальчик не жаловался, лежал на просмоленных досках, напряженно всматриваясь в берег. Вдруг поднялся на колени, закричал тонким голосом, указывая на берег левее лодки:

— Глядите, глядите! И там конные!

Все смотрели на берег правее от лодки, и никто не заметил, как слева из прибрежного кустарника на песчаный холм за километр от берега выскочило несколько всадников.

Постояли, осматриваясь, и быстро поскакали вдоль опушки наперерез лодке.

А лодка уже уткнулась носом в берег.

Первым оценил ситуацию Бутурлак: выскочил прямо в воду и побежал к лесу, дав длинную автоматную очередь по всадникам. Видно, ни в кого не попал: стрелял на ходу и не очень целился, — но кое-чего достиг: двое передних резко осадили коней, а другие стали поворачивать к лесу.

— Быстрее! — замахал руками Бутурлак и дал вторую очередь, более прицельную, потому что одна из лошадей уткнулась с разбегу в землю, перевернулась через голову, подмяв под себя конника.

Лейтенант оглянулся; увидев, что его догоняет Андрей, указал на лес, а сам снова обстрелял бандеровцев.

Демчук бежал первым, держа Сергейку за руку и все время оглядываясь на Филиппа. Горянский поддерживал Васюту. До лесу оставалась половина пути. Бутурлак подумал, что, пока бандеровцы не опомнились и не открыли огонь, им, наверно, удастся добежать до леса. Он поднял автомат, чтобы снова обстрелять бандеровцев, но рядом уверенно застрочили, и один из всадников, взмахнув руками, упал с коня.

Бутурлак увидел — Андрей растянулся на траве, держит “шмайсер”, как на учениях, возле правой щеки, и стреляет короткими прицельными очередями.

— Быстрее к лесу! — закричал сердито Бутурлак; парень, наверно, не услышал, потому что продолжал стрелять. — Я тебе что сказал! — Подбежал и схватил Андрея за плечо. — Ну-ка, быстрее!

Андрей посмотрел удивленно — забыл обо всем, кроме всадников, вел бы бой с ними до конца, но, увидев рассерженное лицо лейтенанта, виновато улыбнулся и побежал вслед за другими. Слышал за спиной дыхание Бутурлака и не выдержал, чтобы не похвастаться:

— Видели, дядя, как я их?..

— Видел, хорошо стреляешь! — Бутурлак хотел добавить еще что-то, но не успел, потому что пули бандеровцев засвистели над их головами, и он инстинктивно пригнулся и запетлял между редкими кустами.

Васюта с Горянским уже добежали до опушки и… Где же Иванов?

Лишь подумал о сержанте, как увидел его. Иванов стоял на опушке и строчил по отряду Фрося.

Разведчики вслед за Демчуком взяли немного наискосок, к осокам, за которыми начинались болота. Перед осоками росли редкие дубы и деревья ольхи. Приходилось перебегать поляны. Бандеровцы воспользовались этим, с фланга ударили автоматные очереди. Слева приближался к ним второй коршуновский отряд Фрося. Бутурлак понял, что бандеровцы решили соединиться здесь, у мелколесья, и отрезать им дорогу к чаще, к болотам.

Переползли следующую поляну, за нею начинался редкий осинник, он постепенно становился гуще, под ногами уже была вода.

Демчук не выпускал руки Сергейки, пробирался среди деревьев, за ним шли Васюта с Горянским, немного отстал Филипп, замыкали группу лейтенант, Иванов и Андрей.

Бандеровцы наступали им теперь чуть ли не на пятки, и одна из автоматных очередей прострочила ствол осины за два шага от сержанта. Иванов плюхнулся на мокрый мох, крикнул Бутурлаку:

— Давай, лейтенант, отступай, я их задержу!

Бутурлак запетлял между тонкими осинами, но Андрей не побежал за ним.

— Дядя, — крикнул сержанту, — не теряйте времени, я здесь останусь… — Он поднял “шмайсер” и дал длинную очередь в сторону поляны, откуда наступали бандеровцы. — Отходите, дядя, быстрее!

— Я тебе дам — отходите… Голову сверну, — отозвался Иванов. — Беги, пока не поздно!

Андрей посмотрел на него с жалостью.

— Но вы же утонете в болоте, а я знаю тропку… В кустах что-то мелькнуло, послал туда очередь.

— Я догоню вас, скажите дядьке Антону, чтобы подождал возле пяти осин.

— Я тебе подожду! Ну-ка, марш отсюда!

— Но я ведь говорю… — Мальчик осекся — понял, что сержант давно уже все решил.

Осознав это, Андрей рванулся вперед, к кустам за поляной, откуда доносились очереди бандеровских автоматов, бежал и стрелял от пояса, не глядя, куда стреляет, — вызывал огонь на себя…

— Куда, сумасшедший? — послышался отчаянный крик за плечами. Припав к стволу дуба, обернулся назад и увидел, что сержант бежит следом.

Иванов догнал Андрея, схватил тяжелой рукой, прижал к земле.

— Дурак, — выдохнул сердито, — умереть легко, это не геройство!

Андрей хотел объяснить ему, что он и не собирался умирать, но не успел: в двух десятках шагов от них затрещали кусты и из них выглянул человек в фуражке с трезубцем.

Андрей чуть-чуть повел автоматом, нажал на гашетку и успел увидеть, как фуражка свалилась с головы бандеровца и он тяжело упал, ломая ветки.

— Ложись, — придавил его Иванов, — и смотри левее…

Андрей понял: сержант признал его.

Он оглянулся, увидел, что Иванов стреляет по кустам, за которыми перебегают бандеровцы. Вдруг он заметил, что пули не срезают ветки над их головой и стрельба отдалилась за поляну.

— Дядя, — начал возбужденно, — чего они?..

— Быстрее! — Сержант схватил его за руку, потянул за собой.

Вода чавкала под ногами, и скоро бежать стало невозможно — с трудом вытягивали ноги из вязкой топи. А выстрелы, отдаляясь все дальше, вдруг затихли.

— Встр-ре-ти-лись!.. — злорадно протянул Иванов и объяснил Андрею: — Две группы в чаще наскочили друг на друга! Жаль, что быстро разобрались… Могли бы еще немного и пострелять друг в друга.

Вода доходила Андрею до колен, и он остановился, чтобы сориентироваться.

Они перебрели озерцо, обошли лесной завал и наконец вышли на тропку, которая вела к пяти осинам. Точнее, тропки не было. Вокруг — гнилая вода, и осоки отражаются в ней…

Но Андрей шел уверенно — слышал, как тяжело ступает сзади сержант, и думал, что дядька Антон уже где-то совсем близко от заветных пяти осин.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

— Ребята, Шелюка убили!

Андрей увидел испуганное мальчишечье лицо над изгородью. Сергейка стоял на нижней перекладине и показывал рукой в сторону улицы, ведущей к озеру.

— Какого Шелюка?

Глупее задать вопрос было трудно, Андрей сразу понял это, но слова уже вырвались. Он швырнул тяпку и, перепрыгивая через грядки, бросился к забору.

— Ивана, “ястребка”, — услышал.

— Осторожно, картошку потопчешь! — крикнул сзади Филипп.

“К черту картошку! Шелюка убили!” — подумал Андрей, пробрался между густо посаженных подсолнухов вдоль изгороди и одним махом перепрыгнул через нее.

Сергейка мчался по тропинке вдоль огородов вниз к озеру, Андрей видел, как мелькают его черные, растресканные пятки, слышал сзади прерывистое дыхание Филиппа и Верки. Немного замедлил бег и, когда Филипп догнал его, сказал с присвистом:

— А я его сегодня видел… Шел с карабином и косой к Змеиному яру.

— Угу… — кивнул Филипп. — Он и отца звал косить, но отец не смог.

Еще издали увидели Белку и дядю Антона. Демчук тащился рядом с возом, тяжело припадая на левую ногу, в одной руке держал вожжи, в другой — карабин.

Андрей подумал: “Почему дядька Антон не повесил карабин на плечо, ведь так тяжело нести!” — и остановился, пораженный: с воза свешивалась рука — огромная рука с мозолями на ладони; она безвольно раскачивалась, и пальцы оставляли след на песке.

За возом шли несколько женщин, босоногая детвора бежала рядом, удивленно поглядывая на убитого, обегали Демчука, что-то спрашивали, но дядька Антон шел молча, кажется, ничего не видел и не слышал, смотрел прямо перед собой, иногда понукая Белку по привычке — кто же станет подгонять лошадь, если на возу покойник?

Андрей подождал, пока воз поравнялся с ним, и пошел рядом, не спуская глаз с руки, что мертво свисала с воза.

— Кто его?

Конечно, это могла спросить только Верка. Андрей глянул на нее недовольно, но сразу и поостыл: что с нее возьмешь — глупая девчонка, наверно, никогда в жизни не слышала стрельбы.

— Бандеровцы, кто же еще! — Веркины большие зеленоватые глаза стали еще больше от испуга, и он, смягчившись, добавил: — “Ястребок” он, ну и…

Девочка шла рядом по узкой тропинке, касаясь голым загорелым плечом руки Андрея. Вдруг он застыдился и замедлил шаг, пропустив ее вперед, — теперь Верка шла рядом с Филиппом и задавала свои наивные вопросы ему.

Андрей даже пожалел об этом, но сразу обо всем забыл, потому что из ворот выскочила женщина и заголосила пронзительно, тонко, и неподдельное отчаяние было в ее крике.

— На кого же ты покинул нас? — голосила женщина. Она схватилась за борт воза, стараясь откинуть ватник, которым было покрыто лицо убитого. — Родная кровь моя!

Это была тетка Текля, сестра Шелюка, и Андрей подумал, что действительно ей теперь будет плохо. Муж погиб на фронте, дождалась брата — дважды был ранен, но выжил и вот уже полгода, как вернулся в Острожаны. Жил у сестры, и она со своими тремя дочками — одна другой меньше — наконец хоть полегче вздохнула.

— Проклятые ироды! — Голос взлетел высоко и там, на верхней ноте, захлебнулся.

В конце улицы появился человек с карабином на плече, и Андрей издали узнал второго сельского “ястребка” — Богдана Вербицкого.

Демчук остановил воз, протянул Богдану карабин Шелюка. Тот взял молча, забросил на второе плечо, так и стоял с двумя карабинами.

Демчук отвернул ватник с лица убитого и, наконец, поднял руку покойного и уложил вдоль тела. Шелюк лежал на свежей траве — наверно, он сам накосил ее, — смотрел в небо раскрытыми глазами, прядь мокрых от пота волос прилипла ко лбу. Казалось, он живой, просто прилег на минутку отдохнуть, и коса с нестертой травой была рядом.

— Как случилось? — спросил Вербицкий.

— В спину из автомата, — объяснил Демчук. — Он косил на поляне, стреляли из леса. Подошли шагов на тридцать и ударили из кустов. Я гильзы нашел.

— Сколько их было?

— Двое. По следам определил… Убили и ушли, даже карабин не взяли.

Тетка Текля крикнула в отчаянии:

— В спину стреляли! Вы слышите, люди? В спину, бандиты безбожные! Что же это делается, люди?

— Такое и делается… — как-то безразлично сказал Богдан, а может, только показалось Андрею, что безразлично, ведь могли убить и его.

С прошлой осени не появлялись бандеровцы в Острожанах, люди уже привыкли к покою.

Половину дома занимал магазин, в двух комнатах находился сельсовет, красный флаг висел над крыльцом, и у входа была прибита дощечка, на которой печатными буквами по просьбе отца Филипп вывел: “Острожанский советский сельсовет. Добро пожаловать!”

В маленькой комнатке с окном на улицу, за простым сосновым столом, покрытым красной скатертью, обычно заседал Антон Иванович Демчук — председатель Острожанского сельсовета. Правда, застать его здесь бывало трудно: дядька Антон томился в комнате и решал иногда все вопросы на озере, на улице или на чьем-то огороде, тут же ставил печать, сначала долго и тщательно подышав на нее.

Тело Шелюка перенесли в сельсовет. Начали сходиться люди — известие об убийстве быстро облетело все село.

Андрей, Вера и Филипп стояли возле крыльца, прислушивались к разговорам.

— Теперь в лес не сунься! — возбужденно говорила молодица в цветном платке.

— А они только активистов трогают, — возразила тетка с длинным морщинистым лицом. — Мы им ни к чему!

— Активистов? — уперла руки в бока молодица. — У тебя сын где? Я ведь сама тебе от него письма читала: японцев бьет, значит, в Советской Армии. И ты, выходит, активистка…

— Ну их всех к черту, твоих бандер! — огрызнулась тетка.

— Моих? — взвизгнула молодица. — Да я бы их!.. — Вдруг оглянулась, видно испугалась. — Да бог с ними, — скривила губы в улыбке.

— Чего это она? — толкнула Андрея локтем Вера.

— А-а, — отмахнулся, — разве не понимаешь?

— Откуда же ей? — вставил Филипп.

В самом деле, откуда? Андрей глянул на девчонку, будто впервые увидел. В серо-зеленых глазах интерес и удивление — что поделаешь, нездешняя, про бандеровцев только слышала, да и то, наверно, лишь краем уха.

Вера тонкими длинными пальцами теребила конец туго заплетенной косы. Одета в дешевенькое ситцевое платье, коленями светит (сельские девчата носят широкие и ниже колен), на ногах желтые кожаные сандалии — предмет тайной зависти местных модниц. Но главное — Верка комсомолка. В Острожанах до войны была небольшая организация, которую возглавлял Степан Дуда. И теперь в селе есть один комсомолец — Богдан Вербицкий. Он вступил в комсомол в армии, демобилизовался по состоянию здоровья и приехал в Острожаны. Полсела гордится им, полсела боится за него: бандеры вот шастают.

Когда Верка сказала мальчишкам, что, перед тем как отец привез ее сюда, она вступила в комсомол, Андрей пренебрежительно захохотал. Тогда Верка показала им комсомольский билет — настоящий билет, с номером, фотографией и печатью.

Андрей даже растерялся.

Филипп взял у Веры билет, рассмотрел внимательно, чуть ли не понюхал, вздохнул, шмыгнул носом и спросил:

— Ну, хорошо, а правительственные награды имеешь?

— Нет, — замотала косами.

— А у Андрея медаль “За отвагу”!

— Не может быть! — округлила глаза Верка.

— Почему это не может быть? Мы советских разведчиков спасали, Андрей бой принял и скосил двух бандер.

У Верки вытянулось лицо. Это понравилось Андрею, но он сделал вид, что все, о чем шла речь, — пустяки, даже махнул рукой: мол, что же тут такого — принять бой! Но перехватил взгляд Филиппа и немного смутился. В самом деле, чего петушиться перед девчонкой!

А она протянула руку, потребовала:

— Покажи!

— И чего бы я ее с собой носил?

— Тогда пошли!

Андрею хотелось пойти показать награду. Иногда он доставал из сундука гимнастерку, ощупывал приколотую к ней медаль, любовался ею и даже надевал гимнастерку. Потом сам презирал себя за слабость. “Неужели, — думал, — и Петр Андреевич вот так вытаскивает свой офицерский мундир и примеряет его, когда оказывается один, перед зеркалом?” У Петра Андреевича три ордена и пять медалей, но “За отвагу” у него нет, и у Вербицкого нет, так что он один из их села удостоен такой награды. Солдаты сказали ему, что “За отвагу” — очень почетная медаль.

Выручил Филипп — вот что значит настоящий друг! — сказал небрежно:

— Я бы тоже посмотрел, давно не видел. Пошли втроем. С этого дня они с Филиппом признали Верку своей.

В тот же вечер они увидели во дворе школы директора, он что-то увлеченно строгал.

Петр Андреевич Ротач — демобилизованный капитан — носил пулю в легких, часто кашлял. Он умел плотничать и своими руками уже многое сделал в школе — выстругал доски для парт, отремонтировал в классах полы, сейчас хотел заменить ступеньки на крыльце — старые почти сгнили.

Завидев ребят, отложил топор, выпрямился, но сразу тяжело закашлялся. Когда успокоился, спросил:

— С чем пожаловали, друзья?

— Да как-то нехорошо получается, Петр Андреевич! — неуверенно начал Филипп. — Нам уже скоро по пятнадцати будет, а…

— А вы еще не комсомольцы, — опередил его директор.

Вот так всегда: не успеешь о чем-то подумать, а у директора уже и ответ готов.

— Я уже говорил в райкоме комсомола, на будущей неделе секретарь приедет к нам, соберем молодежь вашего возраста, потолкуем…

Ребята счастливо переглянулись.

— Может быть, что помочь вам? — спросил Андрей.

Петр Андреевич скосил хитро глаза. Вот как оно получается: так не допросишься, а услышали про комсомол — пожалуйста!..

— Пришкольный участок зарос сорняками, прополоть надо бы…

— Завтра сделаем, — пообещал Филипп твердо. — Детвору заставим и сами… — Осекся: достойно ли будущему комсомольцу вместе с малышней выпалывать сорняки?

— И сами обязательно! — понял его колебания директор. Андрей заглянул в конюшню, где когда-то стоял Серко.

Хороший был конь, где-то он теперь?

Года еще не прошло, как Андрей вернулся в Острожаны. Тогда, после боя с бандеровцами, Демчук провел разведчиков через болота, а сам с сыновьями подался на один только ему известный хутор разыскивать жену. Андрей вместе с разведчиками перешел линию фронта. Разведчики зачислили его в состав своего подразделения. Бутурлак пригрел его, как брата. Но когда фронт двинулся вперед и Острожаны были освобождены, лейтенант сам доставил его в село.

“Надо учиться!” — такой был его аргумент, и Андрей не мог не согласиться с этим. Тем более что на селе, в доме Северина Романовича Жмудя, который убежал с гитлеровцами, открыли семилетку.

В конюшне стоял неказистый рябой конь. На нем держалось все школьное хозяйство: завозили дрова, вспахивали жмудевский огород, который теперь назывался пришкольным участком, ездили в райцентр за стройматериалами и учебными пособиями.

— Петр Андреевич, — спросил Андрей, — а можно будет в пятницу в город съездить?

Директор посмотрел внимательно:

— Зачем?

Андрей вытянул из кармана серый конверт — не солдатский треугольник, а настоящий конверт, да еще с маркой в углу. Помахал с гордостью:

— От Бутурлака. Он был ранен, лежал в госпитале, а сейчас выписывается, спрашивает: может ли месяц пожить у нас? Ему отпуск дали. Пишет, что мечтает порыбачить, и вообще понравилось ему здесь.

Директор, который был наслышан о прошлогодних событиях, не удержался от иронии:

— Понравилось, говоришь? Едва голову не снесли — что же здесь может понравиться?

— Не об этом он… — попробовал объяснить Андрей. — Природа…

— Ну, если природа, то давай. Не возражаю.

— Мы с Филиппом вместе съездим, встретим его. — Андрей почему-то постыдился сказать, что собирается пригласить и Веру. Но может быть, она еще и не поедет.

— Заедете в роно, — поставил условие директор, — получите мел.

— Конечно, заедем! — обрадовался Андрей. — Может, еще чего?

Со времени того разговора прошло уже три дня. Ребята, как и обещали Петру Андреевичу, организовали работу на пришкольном участке, пропололи грядки, заканчивали взрыхлять землю на кукурузной плантации, когда прибежал Сергейка с сообщением об убийстве “ястребка”. И теперь, стоя у сельсовета, Андрей думал, что не следует завтра брать с собой в райцентр Веру. Если бандеры начали шататься вокруг села — опасно. Кому-кому, а бандитам год назад они хорошо насолили, могут и отомстить теперь. Андрей представил себе длинную дорогу через лес — выстрелить могут из-за любого куста, из-за любого дерева.

Отозвал Филиппа, спросил прямо:

— Как считаешь, будем завтра брать Верку?

— В райцентр? А почему нет?

— Да бандеры ведь появились…

— Может, это какой-то один, дурной? Случайно напоролся на Шелюка…

— Слышал, твой отец же сказал: двое!

— Если отец сказал, то это уже точно! — подтвердил Филипп. — Он по следам определяет.

— Возьмем! — решился наконец Андрей. — Раз обещали, нехорошо от слова отступать. Комсомолка она! И должна ничего не бояться!

Филипп не очень уверенно кивнул: девчонка остается девчонкой…

— Рыбная ловля, конечно, дело хорошее, — говорил райвоенком, но смотрел осуждающе, давая понять, что на словах он приветствует идею лейтенанта отдохнуть у Щедрого озера, на самом же деле относится к этому отрицательно. — А вы слышали о наших, так сказать, специфических условиях?

— Вы имеете в виду бандеровцев? — спросил Бутурлак спокойно.

— Здесь, знаете, до сих пор стреляют.

— Товарищ майор, — решил прекратить этот разговор Бутурлак, — вам известно, как я познакомился с Щедрым озером? Мы вчетвером пробивались через здешние леса после разведывательной операции и на берегу озера впервые столкнулись с бандеровцами.

— Вас было четверо, и вы были вооружены.

— Нас было больше, — уточнил Бутурлак, — с нами были еще трое симпатичных местных мальчишек. Кстати, они тоже были вооружены.

Лицо военкома расплылось в добродушной улыбке:

— Не про острожанского ли Андрея Шамрая вы говорите?

— Именно о нем.

— Ну, тогда я о вас наслышан!

— Пустяки… Теперь вы понимаете, что ваши специфические условия для меня не новы.

— Не говорите, — не сдавался военком. Он снял телефонную трубку и попросил Ярощука срочно зайти к нему. — Наш начальник милиции, — объяснил. — Милиция в соседнем доме, сейчас придет.

И действительно, начальник не заставил себя ждать. Был он уже в летах, о чем свидетельствовали морщины на лице и седина в волосах, но лицо было розовым, а глаза молодо блестели.

— Это лейтенант Бутурлак, разведчик. После госпиталя получил месячный отпуск. Хочет отдохнуть на Щедром озере — рыбу половить, так сказать…

Бутурлак сердито посмотрел на военкома: зачем так сразу настраивать человека против него?

— В Острожанах вчера “ястребка” убили, летчика демобилизованного. — Ярощук сел на стул напротив Бутурлака. — Косил сено, а они его в спину из автомата…

— Так вот я и говорю, — подхватил военком, — что же это за отдых, если все время должен будет оглядываться? Тебе лечиться надо. Бледный, щеки ввалились…

Бутурлак незаметно подвигал левой рукой. Пуля пробила ключицу, плечо до сих пор ныло.

— Ничего, — ответил весело, — гитлеровцев добили, с японцами на Дальнем Востоке разделаемся, а потом уже и здешним хозяйством займемся.

— Нет людей, — вздохнул капитан. — Леса бы прочесать…

— Год тому назад какой-то Коршун здесь шатался, — вспомнил Бутурлак.

— Убежал, — ответил капитан. — По нашим данным, подался на Запад вместе с братом — острожанским старостой Северином Жмудем. — Он улыбнулся Бутурлаку вдруг как-то предупредительно и сказал: — Ты, лейтенант, вот что… Мы тебя на всякий случай вооружим, хочешь? Ну, чтобы и рыбу ловил, и о себе думал!

Лукавый огонек блеснул в глазах Бутурлака.

— Хитрый ты, капитан, — засмеялся и похлопал Ярощука по колену. — Хочешь вот так, даром, еще одного “ястребка” заиметь?

— Я ведь о твоей безопасности забочусь. Да и боевой офицер — он всегда в строю! А в Острожанах еще один “ястребок” живет. Я ему прикажу: в случае чего — в твое полное распоряжение.

— Вот что, — уже серьезно сказал Бутурлак, — ты меня на пушку не бери! Я сам, если будет нужно, помогу Договорились?

Военком обошел стол, стал напротив Ярощука.

— Хитрый ты, капитан, — сказал. — Я тебя себе в помощь позвал, а ты за пять минут сам помощником обзавелся.

— На вас только и надежда, товарищ военком, — не принял шутки начальник милиции. — На демобилизованных. Иначе нам всем крышка.

За окном послышался скрип колес, Бутурлак выглянул и широко, радостно улыбнулся.

— Это за мной, — сообщил. — Персональная карета…

Военком подошел к окну, увидел рябого коня, запряженного в телегу.

— Андрейка Шамрай? — спросил удивленно. — Зачем это он?

— А я еще неделю тому назад из госпиталя письмо ему написал, — признался Бутурлак. — Выходит, почта у вас работает неплохо.

Он потянулся за маленьким обтрепанным чемоданчиком, что стоял возле стола, хотел встать, но двери резко распахнулись, и в кабинет ворвался возбужденный Андрей, а за ним дежурный по военкомату.

— Я ему говорю, у меня срочное дело, а он не пускает, — пожаловался Андрей майору, но, увидев Бутурлака, бросился к нему. Наверно, хотел обнять, но остановился в шаге от него, протянул руку — неумело и смущенно.

Бутурлак прижал его нестриженую голову к груди.

— А ты вырос, Андрейка, эк какой стал! — Взял ласково за ухо, отклонил голову, заглянул в глаза. — Как я рад тебя видеть! Но что случилось?

Тревожный огонек, который было погас в глазах Андрея при встрече с лейтенантом, снова вспыхнул при его вопросе.

— Что случилось? — повторил Бутурлак, и теперь Андрей увидел и военкома, и капитана в милицейской форме. Заговорил взволнованно:

— Мы только что Гришку видели. На рынке. Смотрим, идет с корзиной, а в корзине картошка и кусок сала. Заметил нас, опешил от неожиданности и постарался смешаться с толпой… Но мы его выследили…

— Подожди, — прервал его военком, — что это за Гришка?

— Да Жмудь… Гришка Жмудь! Сын Северина.

Военком переглянулся с Ярощуком. Капитан подошел к Андрею.

— Интересно, — сказал многозначительно. — Григорий Жмудь? Родственник Коршуна?

— Племянник, — подтвердил Андрей. И добавил с огорчением: — И мой двоюродный брат!

— Куда он пошел?

— От рынка по улице Первомайской. Потом свернул — не знаю, как называется улочка, на ней еще небольшой магазинчик, рамы на окнах зеленым выкрашены…

— Яблоневая, — уточнил Ярощук.

— Третий дом направо — из красного кирпича. Гришка туда пошел.

Дом на Яблоневой принадлежал бывшему преподавателю городской гимназии Ленартовичу. Два года назад он умер, в доме проживала его вдова — старушка лет семидесяти.

Работники милиции незаметно окружили дом. Лейтенант, заместитель Ярощука, одетый в гражданское, взошел на крыльцо, постучал. Открыла старушка, до бровей повязанная платком.

— Соседи сказали, комнату сдаете? — поинтересовался лейтенант.

— Сдавала, — ответила старуха, — но уже заняли.

— Жаль… А кто же занял?

— Не все ли равно? Заняли, и все.

— Но может, не надолго?

— Не знаю. Это мой старый постоялец, я незнакомым не сдаю.

— А можно его повидать?

— Ушел, нет его.

— Вот что… — Лейтенант вынул удостоверение. — Проверка документов! — Отстранил старушку, ступил в полутемный коридор. — Где его комната?

От калитки к дому уже бежали Ярошук и двое вооруженных милиционеров. Протопали по деревянным ступенькам на мансарду. Ярощук бросился в полуприкрытые двери гостиной, обставленной старинной мебелью. Никого, только кот спит на подоконнике. На кухне тоже никого.

Сверху позвал лейтенант:

— Идите-ка сюда, товарищ капитан!

В небольшой светлой комнате две кровати. Одна расстелена. На столе — прибор для бритья, зеркало. Дверцы шкафа открыты, на дне — грязное белье. Корзина с картошкой сиротливо стоит возле дверей.

Ярощук прошелся по комнате, заглянул под кровать, вытащил стоптанные домашние туфли. Осмотрел, бросил на пол. Спросил лейтенанта:

— Считаете, убежал?

— Не сомневаюсь.

Капитан кивнул. Спустился на первый этаж, позвал старуху, которая стояла в передней.

— Кому вы сдали комнату, гражданка Ленартович? — спросил строго.

— Грише, — спокойно посмотрела ему в глаза. — Он у меня всегда останавливался.

— Какому Грише?

— Григорию Жмудю из Острожан.

— Почему не прописан?

— Так только ведь позавчера приехал.

— Один?

Старуха отвела глаза:

— Один, конечно. Сказал, что снова будет учиться в нашей школе.

— Странно, — усмехнулся Ярощук. — Григорий Жмудь — подросток, а уже бреется и туфли сорок третьего размера носит.

Пани Ленартович не растерялась.

— Родственник какой-то с ним приехал. Сегодня должен возвращаться, вот и поехали…

— А прибор для бритья забыл?

— Неужели? — удивилась.

— Григорий с ним поехал?

— Не знаю.

— Какой он из себя, родственник Жмудя?

— Человек он в годах уже, лет за шестьдесят, сухой такой и кашляет.

— Климук, — обратился капитан к лейтенанту, который стоял на нижней ступеньке лестницы, — принеси, пожалуйста, сверху рубашки. В шкафу там, грязные, видел?

Когда лейтенант возвратился, взял рубашку за плечи, растянул перед старухой.

— Сухой, говорите, а рубашки почему-то пятьдесят шестого размера носит!

— Не знаю, не знаю… — смутилась. — Может, это не его.

— Все может быть, — ответил капитан. — Жаль, гражданка Ленартович. Да, — повторил, — жаль, возраст у вас такой…

— А я еще не жалуюсь! — блеснула глазами сердито.

— Позовите понятых, — распорядился капитан, — сделаем обыск.

Бутурлак сидел на скамейке в небольшом скверике за райотделом милиции. Рядом пристроилась Вера. Андрей и Филипп лежали животами на густом спорыше.

Филипп дрыгал голыми ногами, рассказывал оживленно:

— Школа у нас теперь — семилетка, и мы с Андреем за год прошли пятый и шестой класс. Петр Андреевич сам вам скажет — знания у нас и за седьмой есть, но не твердые…

— Кто это — Петр Андреевич?

— Директор школы. Он историю преподает. Еще и географию, и немецкий. Учителей не хватает, всего четыре, да из роно обещают еще прислать.

Бутурлак положил на колени чемодан, расстегнул.

— А я вам подарки привез, — сказал подчеркнуто равнодушно. — Это тебе, — протянул Андрею часы с черным циферблатом. — Трофейные, это от наших разведчиков. Васюта и Иванов персональный привет передавали. Тебе тоже привет и это… — протянул Филиппу почти такие же часы. — Еще и Сергейке подарок есть. — Переложил что-то в чемодане. — А тебе, Вера, вот…

— Шоколад! — радостно воскликнула девочка. Действительно, Бутурлак держал большую плитку шоколада, аккуратно завернутую в серебряную фольгу.

Андрей прижал часы к уху, слушал, как мягко и бесшумно тикают. Глянул на часы Филиппа: тоже хорошие, но, наверно, не такие, как у него. Вот это подарок! У них на все село только и есть одни ручные часы у Петра Андреевича, а так несколько ходиков по хатам, вот и все.

Филипп держал свои часы на ладони, смотрел, как двигается секундная стрелка, не отводил взгляда и даже побледнел от волнения. Поднял глаза на Бутурлака, сказал робко:

— Но ведь это такая ценность… Я не смею…

Лейтенант взъерошил ему волосы.

— Смеешь, смеешь! — засмеялся весело. — Ты, Филипп, все сейчас смеешь!

Послышался гул мотора, и во двор въехал милицейский газик. Ярощук соскочил с переднего сиденья и остановился перед скамейкой. Спросил Андрея:

— Какой из себя Коршун?

— Поймали Гришку? — вскочил на ноги Андрей. — И Коршуна?

Ярощук покачал головой.

— Опоздали. Наверно, вы спугнули их. Так какой из себя Коршун?

— А такой… Ну, как вы, огромный…

— Как я, говоришь? — задумчиво сказал капитан. — Что ж, это подходит.

— Что подходит?

— А-а… — махнул рукой Ярощук. — Предположение.

Капитан подозвал Бутурлака, рассказал про результаты обыска.

— Мне кажется, — сказал под конец, — проворонили мы сегодня самого Коршуна. И появился он здесь не случайно. Подумайте, лейтенант, может быть, и в самом деле не стоит ехать в Острожаны?

— Если уже и вы начинаете уговаривать меня не ехать, то я обязательно поеду, — ответил Бутурлак. — Иначе что скажут обо мне эти ребята?

— Ну, счастливого пути, — протянул ему руку Ярощук.

…Андрей проснулся, когда еще не начало светать. Бутурлак спал, сладко посапывая. Мальчик зажег свечку в сенях, написал лейтенанту несколько слов на оберточной бумаге. Достал из погреба кувшин молока, поставил на стол рядом с запиской и, не скрипнув дверью, вышел во двор. Подхватив плетеную из лозы корзину, побежал по тропинке между огородами к лесу.

Вчера вечером лейтенант спросил, есть ли в окрестных лесах грибы, и Андрей решил с утра пораньше набрать хоть половину корзины. Знал недалеко от села грибные места, там попадались и рыжики, и белые.

Небо на востоке посветлело, но в лесу еще было темно. От росы сразу намокли штанины стареньких брюк. Андрей шел быстро, скоро согрелся, даже захотелось пить.

Напился из лесного родника. Разгреб еще прошлогодние, полусгнившие листья, вода сразу набежала в ямку. Наклонился и пил прямо из нее, чувствуя приятный запад мха и какого-то горьковатого корня. Подумал, что вкуснее воды не пил еще никогда.

Начало светлеть и в лесу.

Андрей поколебался немного: куда идти? Налево, где начинался густой еловый лес, могли быть рыжики, а прямо под дубами — боровики. Решил: лучше принести боровики, все же считаются королевскими грибами, хотя сам считал: нет ничего вкуснее поджаренного елового рыжика — твердый, хрустящий и пахнет лесом!

Пошел к дубам неторопливо. Солнце еще не пробилось сквозь чащу, а боровик хорошо прячется в сухой листве, и в полумраке его не заметишь.

Время от времени Андрей прикладывал к уху часы и, услышав тихое тиканье, улыбался.

Думал о Бутурлаке. Лейтенант будет жить в Острожанах месяц. Тридцать дней. И эти дни представлялись ему сплошным праздником.

Поселился лейтенант в его хате, которую после смерти матери так бесстыдно присвоил себе его дядька.

Парня тревожило, сможет ли он прокормить лейтенанта. Собственно, картошка есть, у соседки была корова, Андрей обеспечивал ее сеном, а она его — молоком. Рыба ловилась, молодая морковь и другие овощи поспевали на огороде, но как быть с хлебом?

Андрей сам обходился почти без хлеба, лишь иногда получал буханку, когда привозили хлеб учителям, — Петр Андреевич оформил его школьным завхозом, и Андрей добросовестно работал. Но он — одно дело, а лейтенанту после госпиталя необходимо усиленное питание!

Бутурлак вытащил из солдатского мешка три большие буханки хлеба, несколько банок консервов и большой кусок сала.

— Это сухой паек на две недели. — объяснил, — а через полмесяца съезжу в город и получу еще по аттестату.

Теперь Андрей успокоился. К грибам можно будет сварить чугунок картошки с салом или поджарить леща… А днем Сергейка с товарищами притащит корзинку черники.

Чудесно жить в таком райском месте, как Острожаны!

Андрей присел под огромным деревом, ожидая, чтобы посветлело. Почему-то сразу подумал о Вере, как вчера, когда возвращались в Острожаны, она рассказывала о ленинградской блокаде.

Верина мама была острожанка. Давно, еще в гражданскую войну, когда красные полки громили Пилсудского и какая-то кавалерийская часть забрела в их село, она приглянулась красному командиру, и он увез ее с собой. Жили они в Ленинграде — большом и сказочном городе. Когда-то баба Мотря показывала несколько цветных открыток, полученных от дочери. Андрей сам видел их и не мог поверить, что все эти дома и дворцы можно было сотворить человеческими руками.

Видел он и первую фотографию внучки Мотри, она не понравилась ему: платьице с какими-то причудливыми финтифлюшками, смотрит важно, а на голове огромный бант. Не девчонка, а барышня какая-то…

Когда началась война, Вера с матерью остались в Ленинграде, отец бил гитлеровцев на разных фронтах и дослужился до полковника.

Мать умерла от голода, а Веру вывезли из блокадного города. Жила в детдоме, но отец, получив двухнедельный отпуск, забрал ее и привез в Острожаны к бабушке. Теперь баба Мотря ежемесячно получает с почты деньги по какому-то аттестату, как с гордостью она объясняла. Еще бы, никто и никогда в Острожанах не получал так деньги — ежемесячно из рук самого почтальона.

Сначала на Веру бегало смотреть все село: как-никак, а полковничья дочь! Но потом привыкли, и нарядная девочка с ее кожаными сандалиями уже не привлекала внимания.

Первый солнечный луч пробился сквозь крону дубов и осветил сухие листья на земле. Андрей посмотрел вокруг и сразу увидел в нескольких шагах от себя коричневую блестящую шляпку боровика. Срезал осторожно — ножка крепкая, белая, совсем не червивая. А рядом еще один…

Андрей спустился в лощину и вскоре набрал уже полкорзинки грибов. Вышел на небольшую полянку и остановился, пораженный: посередине ее вытянулся на толстой ножке огромный, может быть на килограмм, белый гриб.

Андрейка подошел осторожно, будто мог испугать его, обошел вокруг и сел рядом. Снял с шляпки сухой дубовый листок, погладил, ощутил ее здоровую упругость, вздохнул и срезал.

Действительно, гриб хотя был и огромный, но без единой червоточинки, и Андрей представил себе, как удивится Бутурлак. Наверно, и не видел таких грибов сроду, точно не видел, даже и в их грибном краю такие встречаются редко.

Боровик занял все оставшееся место в корзине, и Андрей по привычке посмотрел на небо, определяя время, но сразу вспомнил о часах — посмотрел, еще не было и шести.

Растянулся на траве, подложив ладонь под голову, лежал и слушал, как тикали и тикали возле уха маленькие секундочки и отбивали время. Тогда Андрей отбросил левую руку, чтобы не слышать этого мерного времени, чтобы покорить его себе, чтобы время принадлежало ему.

Было совсем тихо. Пахло медом, травами и грибами. Рядом раскачивался большой лиловый колокольчик, раскачивался гордо и победно, будто был настоящим церковным колоколом, и нужно лишь наклониться к нему, чтобы услышать тревожную музыку.

Андрей наклонил колокольчик к себе, и… автоматная очередь разорвала тишину.

Мальчик схватил тоненький стебелек, потряс его, автомат молчал. Но ведь он точно слышал очередь, даже узнал по звуку: очередь из “шмайсера”.

Схватив корзинку, Андрей перебежал в густые заросли ежевики, замер, прислушиваясь.

Кружат бабочки над поляной, голосистые птицы ссорятся на дубе.

Андрей спрятал корзинку в кустах и, обойдя ежевичные заросли, осторожно углубился в лес.

Сразу начинался орешник, потом шел молодой дубняк; дальше — мощные дубы, солнечные лучи почти не проникали сквозь их густые кроны, лес помрачнел.

Вдруг мелькнула тень, и Андрей, прижавшись к дубу, увидел: человек наклонился над чем-то, и автомат свисает у него с шеи. Он не разглядел ни лица, ни одежды — видел только, что незнакомец высокий, а на голове у него обыкновенная шляпа с полями.

Человек с натугой поднял что-то двумя руками с земли и забросил на спину.

“Косуля…” — догадался Андрей.

Согнувшись под тяжестью туши, человек двинулся между дубов. Что-то в его фигуре показалось знакомым, будто где-то уже встречался Андрей с этим великаном. Напряг память, но образ сразу расплылся. А высокий уже исчез за стволами, будто и не было ни его, ни косули, ни автоматной очереди. Лес молчал, и лишь вдали громко трещала сорока.

…Бутурлак, заглянув в корзину, покачал удивленно головой:

— Ну и ну! — Вытащил гриб-великан, поднял над головой — еще немного, и был бы зонтик. — Такой и на сковородку жалко класть.

— Ничего, — пообещал Андрей, хотя и не совсем уверенно, — еще найдем, у нас это не диво!

Лейтенант стал чистить картошку, Андрей нарезал полную сковородку грибов и только после этого рассказал про очередь из “шмайсера” и убитую косулю.

Бутурлак слушал молча и, лишь расправившись с картошкой, поставив чугунок на плиту и обтерев руки, лишь тогда попросил:

— Познакомь меня с вашим директором.

— А я пригласил его к нам на завтрак, он тоже грибы любит.

— Вот это хорошо. И еще такое дело: в селе есть оружие, не слышал?

— Конечно, есть. Два карабина у Богдана Вербицкого, свой и убитого Шелюка, да еще в сельсовете…

Бутурлак оборвал его нетерпеливым жестом:

— Не об этом спрашиваю! Если у мальчишек поискать, что-нибудь найдем?

— Но ведь был строгий приказ о сдаче оружия, я сам отнес автомат!

— Это я знаю! — Какая-то хитринка появилась в глазах лейтенанта. — Но ведь, думаю, что-то и осталось?

— Должно быть, — согласился Андрей.

— Нужны два — три “шмайсера”. И гранаты. Побольше гранат.

— С гранатами трудно, — ответил Андрей, будто с другим оружием вопрос был решен. — Гранатами рыбу глушат.

— Значит, так: после завтрака мы с вашим директором немного потолкуем, а ты пройдись по селу — выясни обстановку.

На месте сожженной рыбацкой хижины стоял стожок сена. Антон Иванович все время собирался построить новую хатку, но сельсоветовские и другие хлопоты совсем не оставляли времени: он едва выкроил несколько часов, чтобы скосить приозерный лужок, а уже Филипп и Сергейка сами подсушили сено и сложили его в стог, — накосить еще два таких, и корова на зиму будет обеспечена кормом.

Мальчикам не хватало рыбацкой хижины: как-то уж повелось, что принадлежала она больше им, чем отцу. Здесь хранился весь их немудреный скарб, начиная от различных приспособлений для рыбной ловли и кончая одним из двух стареньких кожухов; хижина была и крепостью, и местом разных игр, и все острожанские мальчишки завидовали Демчукам — еще бы: иметь хижину, да и где — на берегу озера!

Теперь, когда хижины не было, место это обезлюдело, но все же Филипп и Сергейка считали его самым лучшим для купания и с удовольствием плескались на прогретом солнцем мелководье. Да и красноперка брала здесь неплохо.

Сергейка забрасывал и забрасывал удочку, уже наловил полсадка, но никак не мог остановиться; какая-то рыбацкая ненасытность овладела им, не заметил даже, как из-за леса выползла черная туча и хлынул ливень.

Гроза не очень испугала Сергейку — он не был человеком легкомысленным и заранее позаботился об укрытии: сделал в стогу лазейку, которая вела в маленькую уютную пещерку — здесь можно было пересидеть любую непогоду, а спалось лучше, чем дома: там отец высвистывал носом такие рулады, что хоть ноги уноси, а в стоге лишь изредка шуршали мыши да неподалеку в густых камышах квакали нахальные озерные лягушки.

Когда упали первые дождевые капли, Сергейка сразу же смотал удочку и, оставив садок с рыбой в камышах, полез в свое убежище. Прикрыл сеном лаз, чтобы не затекала вода, да так было и уютней: лежишь на мягком сене в темноте, слушаешь, как бесконечными потоками льет дождь на землю, и думаешь о своем — сладко и приятно. В такие минуты, кажется, нет преград для исполнения всех твоих желаний. А желаний у Сергейки было много, а самое заветное из них — научиться играть на рояле.

На том самом лакированном черном “Беккере”, который привез когда-то в Острожаны Северин Романович Жмудь и который стоял сейчас в той же комнате, переоборудованной в школьный зал.

В первые дни после того, как Северин Романович, нагрузив полные подводы всяким добром, подался следом за немецкими войсками, его дом под железной зеленой крышей опустел; мальчишки повыбивали стекла и залезли в комнаты, тарабанили по клавишам кому не лень, чуть ли не бегали по ним босиком…

Потом в село возвратился Демчук, он взял на учет остатки вещей Жмудя и забил окна досками.

А Петр Андреевич Ротач, приняв дом Жмудя под школу, как-то привез в Острожаны из города настройщика — глубокого старика, который колдовал над инструментом целый день.

Сергейка весь этот день просидел рядом со стариком, и не было для него более значительного человека на свете, чем этот седобородый дед. Ведь Петр Андреевич сказал недаром: единственный специалист на всю область.

Старик был молчаливым, и за день они не перемолвились ни словом. Когда на дворе легли первые вечерние тени, он собрал весь свой инструмент и пробежал пальцами по клавишам — легко, быстро. Рояль отозвался звучно, сильно — дед только крякнул удовлетворенно. Оглянулся и поманил пальцем Сергейку; тот подошел несмело, на носочках, старик разрешил ему коснуться нескольких клавиш, а сам смешно склонил голову набок и прислушался, зажмурив глаза. Потом закрыл осторожно крышку и сказал с сожалением:

— Такой инструмент для концертного зала, а не для школьных хулиганов…

С того времени рояль стоял запертым, ключ хранился у Петра Андреевича, и директор говорил, что со временем добьется в роно учителя, который будет учить музыке его синеглазых полищуков11.

Сергейка положил под щеку ладонь и представил себе, как он играет на рояле. Музыка сразу заполнила его; так бывало часто: звуки возникали в его воображении, обволакивали, возвышали, он мог сложить их в мелодию, и она была такой величественной, что Сергейка изнемогал от ее мощи, звуки рвались из него, он смотрел в темноту широко раскрытыми глазами и летел, летел на волнах музыки куда-то далеко-далеко…

Музыка убаюкала Сергейку, и он уснул, пригревшись. Не знал, сколько прошло времени, — наверно, уже наступила ночь. Рядом кто-то сказал хриплым, простуженным голосом:

— Погода собачья, я уже не хотел идти, но условились… Хотя, — вздохнул, — в такую темень безопаснее, все по хатам прячутся…

— Так что же вам от меня нужно? — спросила тонким голосом женщина и, не дожидаясь ответа, снова спросила: — А кто застрелил Шелюка?

Только теперь до Сергейки дошел настоящий смысл разговора. Лежал, боясь шелохнуться, и даже едва слышное шуршание мыши до смерти напугало его. Все еще шел дождь, не грозовой, а монотонный, обложной, скрадывая голоса. Поэтому говорили довольно громко, но Сергейке все же приходилось напрягать слух.

— Кто застрелил, тот застрелил… — Видно, вопрос не понравился человеку, потому что он добавил недовольно: — Не твое дело. Что в селе делается?

— Какой-то лейтенант приехал. У младшего Шамрая остановился. Быстро снюхались.

— Учитель как?

— Он себе под жилье в доме Северина, что под школу взяли, кладовую переоборудовал. Пробил окно и печку поставил.

— Ладно, не долго ему уже теперь…

— Можно, я его?

— Можешь! — позволил хриплый. — Только осторожненько, прошу пана, без шума, чтобы знали: твердая у нас рука и дотянется повсюду!

Женщина засмеялась злорадно:

— Для него одной пули достаточно.

— Вот я и говорю: тихонько-легонько, пальнешь разочек ночью, чтобы советским активистам не спалось.

— Долго еще возле села будешь крутиться?

— Как бог пошлет и как пан Коршун прикажет…

— Святые хлебом не накормят.

— А ты для чего?

— У меня тоже уже нет. Здесь, в корзине, две хлебины.

— Пока хватит. Мясо есть, и картошка еще осталась.

— А когда же на село пойдете?

Хриплый ответил не сразу. Наконец сказал не очень уверенно:

— Сегодня Коршун пришел. Сказал — завтра ночью.

— Погуляем! У меня руки давно чешутся! — сказала женщина.

“Кто это? — подумал Сергейка. — Какая может сказать такое у нас в селе? Может, не женщина? И неужели вообще такое возможно?”

А женщина смеялась и говорила сквозь смех:

— Разговор очень полезный состоится. — Вдруг оборвала смех, и жуткая злость почувствовалась в ее голосе: — Я эту красную сволочь, Демчука, собственными руками задушу! Вместе с его выродками!

— Никому ничего даром не проходит, — подхватил мужчина. — Наш список, знаешь, большой, но мы не торопимся, тихонько, осторожненько…

— Слышать вас не хочу… Все тихонько, осторожненько! Жечь и стрелять нужно, а вы в укрытиях отсиживаетесь!

— Заткнись! — жестко сказал хриплый. — Ты в хате живешь, а мы всю зиму в укрытии гнили. Коршуну школа нужна, документы там какие-то остались. Слышал я, в доме Северина тайник есть, вот за школу ты и отвечаешь. Коршун тебе какой приказ давал? И смотри сиди тихо, учителя тебе разрешаем — и все. Завтра вместе развлечемся, черт бы их всех побрал. Ясно?

— Что же тут неясного?

— Иди уже!

Это было сказано грубо, и женщина, наверно, ушла, потому. что разговор прекратился. Но мужчина еще стоял возле стожка. Сергейка ощущал его присутствие и не ошибся, потому что человек крякнул и сказал женщине вдогонку:

— Руки чешутся? Может, у меня они и не так еще чешутся, но, извините, выдержку надо иметь.

Он постоял еще немного, что-то бормоча себе под нос, и затем пошел к лесу.

Сергейка, переждав еще с четверть часа, осторожно выглянул из стога и, не увидев никого, побежал, разбрызгивая лужи, домой.

Антон Иванович, выслушав торопливый рассказ сына, сразу распорядился:

— Филипп, беги позови Петра Андреевича и Вербицкого. — Немного поколебался, добавил: — Подними и лейтенанта, пусть тоже придет.

Первым Филипп разбудил Бутурлака — высшего авторитета в военных вопросах, чем лейтенант, у него не было. С Бутурлаком он поднял и Андрея, послал его к Вербицкому, а сам побежал будить директора школы. Филипп понимал, что дорога каждая минута, что боевые действия уже начались.

Вскоре все четверо были в хлеву во дворе Демчука. Антон Иванович не хотел будить жену и волновать ее.

Горько пахло навозом, жевала жвачку, громко дыша, корова, а Белка встревоженно переступала с ноги на ногу и била копытом.

Не сговариваясь, все закурили.

— А теперь, сынок (светлячок цигарки разгорелся, вырвав на секунду из темноты хмурое лицо председателя и возбужденное личико Сергейки), расскажи все по порядку, что слышал…

Сергейка успел прийти в себя, рассказывал уже не так торопливо и путано, как отцу, да никто и не подгонял его, слушали терпеливо, иногда только уточняли отдельные детали.

— Что это за женщина может быть? — растерянно спросил Вербицкий. — Неужто у нас в селе есть такая?

— Я уже думал, — отозвался Антон Иванович. — Может, Груздева?.. Во-первых, муж у нее — бандеровский вояка и исчез куда-то. Во-вторых, самогонщица. Я к ней меры применял, и зуб на меня имеет. В-третьих, в город на базар ездит, спекулирует и живет безбедно. Слышали: две буханки хлеба бандерам принесла и раньше продуктами обеспечивала. Кто, кроме нее?

— Может быть, — согласился Богдан, — но неужели сама будет стрелять?

— Языкастая она… — сказал Демчук. — Но никогда бы не подумал, что может стрелять. И все же Сергейка слышал…

Вербицкий не выдержал:

— Под арест ее сейчас же, и все!

— Как под арест? — удивился Петр Андреевич. — А если не она? Сергей, подумай, — обратился к мальчику, — ты помнишь голос Груздевой? Она это была?

— Кажется, нет… А может быть, и она… Дождь шумел, — пожаловался Сергейка.

— Вот видите, — уверенно сказал директор школы, — нет у нас оснований для ее задержания.

— Вчера самогон гнала, вот и основание, — выпалил Богдан.

— Откуда знаешь? — спросил Антон Иванович. — Причащался?

— Прошу не оскорблять! — обиделся Вербицкий. — Степан Кушнир в отпуск пришел, а я что, монах, по-вашему?

— Хватит, — прекратил неприятный разговор Антон Иванович. — Итак, решаем: гражданку Груздеву задерживаем до выяснения обстоятельств.

Никто не возражал, только лейтенант Бутурлак сказал директору школы:

— И все же, Петр Андреевич, вы не должны ночевать у себя. Приходите к нам. Места много, и всем вместе веселее.

Директор кивнул.

— Итак, давайте по порядку, — сказал Бутурлак. — Первое и самое важное, о чем мы узнали: бандеровцы завтра ночью пойдут на село. Мы должны организовать оборону.

— Нас здесь четверо. Как считаете, Богдан, тот парень, что приехал в отпуск…

— Не просыхает…

— Больше, кроме стариков, насколько мне известно, в селе мужчин нет.

— Еще Игнат, заведующий сельпо, — сказал Демчук, — Игнат Суярко.

— Слабый он какой-то…

Бутурлак вспомнил заведующего магазином: длинный, тонкошеий, а голова большая, тяжелая, всегда раздражен. Вчера лейтенант спросил, можно ли будет через две недели поехать вместе с ним в райцентр. Суярко посмотрел с неприязнью, ответил, что конь у него слабосильный, а придется везти товар; может быть, правда, товара и не будет, тогда…

— Больной он: не то почки, не то печень — бог его знает… По болезни и демобилизован из армии, — ответил Демчук. — Но ведь солдат и воевал!

— Для чего он нам? — вмешался Вербицкий. — На все село два карабина, а нас уже и так четверо.

— Мы с санкции Антона Ивановича, — возразил Бутурлак, и веселые нотки прозвучали в его голосе, — провели небольшую ревизию. Точнее, не мы, а Андрейка с Филиппом. Они знали, что год назад сельские мальчишки нашли в лесу оружие. Спрятали, да потом не могли найти. Так вот, наши ребята разыскали ту захоронку. Теперь у нас три “шмайсера”, ручной пулемет, не считая гранат.

— Вот это да! — с неподдельным удивлением воскликнул “ястребок”.

Лейтенант не выдержал и весело рассмеялся, и этот его смех немного разрядил сгустившуюся обстановку.

— А я уже думал, — сказал Вербицкий, — конец нам. Что сделаешь с карабином против автоматов? Как кроликов…

— Подождите, — сказал директор школы, — никак все же не могу поверить, что Груздева собирается меня убить. На днях разговаривал с ней, еще дочку ее хвалил… А что тот бандеровец говорил про какие-то документы, спрятанные в школе, и что сам Коршун интересуется ими? Я считаю, надо сообщить обо всем этом районному руководству.

— Связи с районом нет, — сказал Демчук. — Опять линия повреждена. Или повредили, — уточнил.

— Придется ехать.

— Вы и поезжайте, Петр Андреевич! — предложил Бутурлак. — Только не задерживайтесь, ведь каждый активный штык нам важен!.. А вы, Антон Иванович, все же поговорите с Суярко. Слышали, сам Коршун прибыл, и сколько их сейчас с ним, подручных, только бог знает.

— Бог богом, а нам бы стоило знать, — отозвался Антон Иванович. — Пока что их не больше четырех-пяти.

— Откуда знаете?

— Две буханки хлеба, — сказал рассудительно Демчук. — Для пятерых буханка на день — в обрез. Мясо у них есть — косулю убили, — так хлеба им как раз на два дня.

— Логично, — сказал лейтенант. — Но ведь к Коршуну могут прийти еще на помощь.

— Могут, — вздохнул Демчук. — Кстати, Петр Андреевич, вы сейчас в школе ремонт делаете, посмотрите: а вдруг найдете тайник Коршуна…

— Ремонт? — спросил с иронией Ротач. — Ну, если это называется ремонтом…

Бутурлак усмехнулся. Завтра на село налетят бандеровцы, и кто знает, останется ли кто из них в живых и останется ли целой сама школа, а они начинают спор о каком-то ремонте… Что ж, люди есть люди…

— Давайте подытожим, — сказал он. — Вы, Антон Иванович, сейчас или утром попробуете по телефону связаться с районной милицией. Если не выйдет, в райцентр едет Петр Андреевич. Богдан разговаривает с отпускником Кушниром. Если просохнет, дадим ему карабин. С Суярко я поговорю сам. Сейчас прошу не расходиться. Андрей! — крикнул. — Тащи сюда оружие! Пулемет беру на себя, вам — по “шмайсеру”.

— А карабины нам! — отозвался Андрей.

— Детям до шестнадцати… — начал Бутурлак шутливо, но сразу понял, что ребята не примут его шутки, и закончил серьезно: — Вы будете в резерве главного командования и, если останется оружие…

— Прошу вас, — сказал Антон Иванович, — извините, но я уж по старинке, с карабином… Не привык к этим тарахтелкам…

— Мы, дядя, с вами поменяемся, — обрадовался Андрей.

— Давайте сразу договоримся, — предложил Вербицкий, — начальником обороны села назначается лейтенант Бутурлак. Антон Иванович, не возражаете?

— Согласен.

— А то анархия какая-то начинается — “поменяемся”… Все будут выполнять приказ, и точка.

— Товарищ Ротач — старший по званию, — сказал Бутурлак.

— Нет, нет, — возразил Петр Андреевич. — Я политработник, а вы — строевой командир. Вам и карты в руки.

Бутурлак понимал, что для споров нет времени.

— Есть! Село объявляется в осадном положении, — серьезно сказал Бутурлак. — Но это строгая военная тайна! Вербицкий, когда будешь разговаривать с Кушниром, ничего прямо не говори. Если согласится помочь, веди ко мне. Гражданку Груздеву задерживаем сразу. А с дочерью ее как? К соседям, что ли?..

— Да не бросим же одну, — проворчал Демчук.

— Вот и хорошо. Сейчас мы с Вербицким немного посовещаемся, а на рассвете посмотрим, где будем ставить засады. Ребята, будете легкой кавалерией. Сергейка, это к тебе тоже относится. Подберите еще трех-четырех надежных людей, будете наблюдать, кто в село приходит, кто уходит из него. Понятно, для чего?

— Еще и как! — откликнулся Филипп. — Выявить, с кем бандеры имеют связь.

— Я всегда знал, что ты умница, — улыбнулся Бутурлак.

Антон Иванович постоял во дворе, глаза привыкли к темноте. Дождь все еще шел. Он натянул капюшон старого брезентовика, чтобы лучше замаскироваться. Забросил карабин за плечо, дулом вниз, как носят иногда охотники, пощупал гранаты в карманах. Подумал: “Сколько еще война напоминать о себе будет? За день Андрей с Филиппом нашли три автомата, пулемет. А сколько еще будут подрываться на минах люди, дети, женщины? Надо за это дело браться. Покончим с бандитами, тогда…”

Прижимаясь к заборам, направился к сельсовету. Постоял на крыльце, ища ключи в карманах. Не нашел и решил уже возвращаться за ними домой, но вдруг нащупал во внешнем кармане пиджака. Выругал себя: мол, стареем, уважаемый, и делаемся забывчивым, ведь ощупывал этот карман, черт бы его побрал…

Но в дом не вошел. Скрутил толстую цигарку, высек огонь огнивом, прикурил. Ну и махорку подарил ему Бутурлак! Не то что их горький самосад, от которого дерет в груди. Сладкая, и запах неземной, такую бы курил до конца дней своих. Еще бы настоящей газетной бумаги…

Антон Иванович глубоко затянулся. Выдохнул дым и прислушался. Показалось, будто кто-то прошел по улице.

Демчук перегнулся через перила крыльца, вглядываясь в темноту. Никого нет, только дождевые капли булькают в лужах.

Антон Иванович отпер двери, сбросил у порога брезентовик, повесил его на гвоздь, аккуратно вытер о тряпку ноги и зажег свечку. Любил во всем порядок и осуждающе смотрел на тех, кто вваливался в сельсовет, как в коровник, не сняв шапки и не вытерев ноги.

Сел на удобный, реквизированный у Северина Романовича Жмудя стул, придвинул телефон, покрутил ручку.

Сразу услышал в трубке далекий девичий голос, взволнованно закричал, прикрыв микрофон ладонью:

— Алло, девушка, это острожанский председатель говорит, слышите меня? Это райцентр?

— Нет, Заозерное.

— А с районом связь есть?

— Пожалуйста, кто вам нужен?

— С начальником милиции соедините меня, девушка, и держите связь, потому что дело у меня серьезное…

— Соединяю с коммутатором райцентра, — послышалось в ответ, и эти слова прозвучали для Антона Ивановича как самая лучшая музыка.

— Алло… Алло!.. — закричал, услышав в трубке какой-то шорох, но никто не откликался, и Антон Иванович сразу вспотел от волнения. Вдруг трубка отозвалась:

— Капитан Ярощук слушает.

— Товарищ капитан! — Антон Иванович обрадовался так, что чуть не стал заикаться. — Из Острожан Демчук. У нас неотложное дело, и лейтенант Бутурлак просил срочно переговорить с вами…

— Давайте, что там у вас? — Голос капитана звучал сонно. Демчук понял, что телефонистка включила квартиру Ярощука и разбудила его, но не стал извиняться — знал, что связь может прерваться в любую минуту.

— Есть сообщение, товарищ капитан, что завтра ночью бандиты пойдут на наше село. Кажется, появился Коршун. У него тайник с документами в школе…

— Какие документы, какой тайник? — не понял Ярощук. — Вы что-то путаете…

— Я говорю все правильно. Коршун сделал в свое время в нашей школе тайник, где хранятся какие-то документы. За ними он и вернулся. Нападение бандиты назначили на завтра, ночью. Бутурлак возглавил оборону села, и мы будем держаться до последнего. Но просим прислать подмогу…

— Откуда знаете, что бандиты нападут именно завтра? И про Коршуна? — спросил Ярощук.

— От надежного человека! И все точно, как я говорю.

— Хорошо… — Капитан уже принял решение. — Сегодня утром в Острожаны выедет мой помощник с двумя солдатами. Вы поняли меня?

— Большое спасибо, товарищ капитан!

— Передайте Бутурлаку, что я полагаюсь на него и прошу… Но в трубке раздался треск.

— Алло! — покричал еще на всякий случай Демчук, но никто не отозвался, и он положил трубку.

Антон Иванович погасил свечку, сидел за столом, думал: когда разобьют группу Коршуна, надо будет заняться школой. Конечно, искать бандеровские документы будут те, кому положено. А он договорится с женщинами, чтобы помогли привести школу в порядок, да и мужики пусть помогут с ремонтом, не все же директору одному надрываться — вон как кашляет! Для своих же детей пусть потрудятся: ведь теперь каждый может учиться, поступай хоть в университет в Киеве, а еще год тому назад из всего села учился один Гришка Жмудь.

Демчук растроганно подумал о своем младшеньком. Хороший мальчуган растет. Умный, любознательный, нужно все сделать, чтобы выучить его.

Да и Филиппу пальца в рот не клади: на будущий год пойдет в техникум или будет учиться в десятилетке. А Сергея он обязательно выучит на врача. Собственный врач в Острожанах — Сергей Антонович Демчук!

Что бы было, если б Сергейка не услышал разговора бандеровцев? Антону Ивановичу сделалось холодно, и он жадно затянулся махорочным дымом. Заявились бы в хату — мучили бы, истязали, резали. Пусть бы только его, а то всех: и Катерину, и детей…

Демчук встряхнулся, встал, натянул брезентовик, вышел на крыльцо, запер сельсовет и вдруг услышал: где-то совсем недалеко бахнуло. И сразу еще раз — из карабина или из пистолета.

Антон Иванович замер, прислушиваясь, — где-то возле школы…

Щелкнув затвором карабина, вгоняя патрон в патронник, побежал под хатамл, настороженно всматриваясь в темноту.

Возле школы, тяжело дыша, остановился. Услышав голоса во дворе, стал подкрадываться к калитке.

— Кто там? — спросили требовательно. — Стой, стрелять буду!

— Не надо, — услышал голос Вербицкого, — идите сюда, товарищ председатель.

Возле бывшей кладовой Жмудя, переоборудованной Ротачем под жилье, стояли трое: Петр Андреевич, без шапки, без плаща, видно, выскочил только что из дома, Бутурлак и Вербицкий.

Лейтенант осветил фонариком окно комнатки, позвал Антона Ивановича.

— Видите, — показал, — два выстрела из парабеллума — одну гильзу я уже нашел…

— По вас стреляли, Петр Андреевич, но промахнулись? — спросил Демчук.

Ротач не ответил.

Бутурлак зашел в комнату, и все двинулись за ним. Ротач зажег свечку, лейтенант наклонился над кроватью.

— Вот она, ваша смерть, Петр Андреевич, — ткнул пальцем. — Точно стреляли, и если бы вы уже легли…

Демчук увидел в ватном одеяле две дырочки.

— Да, — покачал головой, — целился в грудь. Вернее, целилась… — Сразу заторопился: — Давай, Богдан, быстрее, может быть, на горячем поймаем…

— Успеем, не ждет же нас. — Вербицкий отодвинул кровать, осветил свечой и выковырнул из деревянной стены пулю. Подбросил на ладони. — Точно, из парабеллума… — Подтвердил так, будто от этого зависело задержание преступника.

— Я решил переночевать в сарае, на сене, — начал объяснять Ротач. — Заснул уже, и вдруг выстрелы!

— Стрелял человек местный, — сказал Бутурлак. — Видите, знал, где кровать. Два выстрела в темноте, и обе пули попали в цель.

— Рука твердая! — отозвался Ротач. — Никак не могу поверить, что это Груздева.

— Пошли, — предложил Вербицкий.

— Пошли, — согласился Бутурлак, — нельзя терять ни минуты.

— Понятых бы… — засомневался Ротач.

— Понятых — потом, — решил Демчук. — Сейчас опасно, подстрелить может.

Бутурлак с Ротачем стали возле окон хаты Груздевой, Вербицкий с Антоном Ивановичем постучали в двери.

За занавеской маленького окна мелькнуло лицо. Прижалось к раме, разглядывая.

— Кто там? — послышался женский голос.

Демчук подошел к окну, стал сбоку — проклятая баба может и выстрелить…

Сказал требовательно:

— Откройте, гражданка Груздева! Из сельсовета к вам, по делу!

— Шляются здесь ночью… — послышалось из окна. — Не открою, приходите утром!

— Именем Советской власти! — повысил голос Демчук. — Открывайте, не то выломаем двери!

— Если тебе, старый дурень, выпить захотелось, так и сказал бы!

— Гражданка Груздева, за оскорбление Советской власти!..

— Тю, придумал! — пошла на попятный женщина. — Ладно, подожди, открою уже.

Она задержалась ненадолго — наверно, одевалась, — отодвинула засов и, увидев еще трех мужчин, не испугалась.

— Проходите, сейчас зажгу свет. — Отступила, пропуская их в дом. — Потише, дочь спит.

Груздева выгребла из печи уголек и стала его раздувать, чтобы зажечь свечу. Бутурлак потряс коробкой со спичками, женщина поднесла лейтенанту свечу. Отступила на шаг, рассмотрела их. Сказала с усмешкой:

— Такая славная компания, прошу… Если в самом деле захотелось, то бутылочка найдется.

Но свеча в руке мелко дрожала, выдавая волнение.

Демчук стоял молча, осматривая комнату. На кровати в углу, прекрасной кровати с шарами на спинках, спала девочка — разбросала руки, разметала волосы по подушке, тихо дышала. Мать, видно, спала рядом — одеяло отброшено, подушка примята.

Вербицкий, опередив Демчука, выступил вперед, забрал у Груздевой свечу, ткнул Ротачу.

— Подержите, — попросил и повернулся к женщине. — Руки, — приказал, — протяни ко мне руки!

— Что тебе нужно? — спросила Груздева тихо, оглядываясь на кровать. — Врываются в чужой дом!..

— Руки! — повысил голос, и она протянула голые по локоть, полные руки.

Вербицкий потрогал их, зачем-то нагнулся и понюхал ладони.

“Парень с головой, — с уважением подумал Бутурлак. — После пистолета должны пахнуть железом, а если ошибка — холодные”.

“Ястребок” отпустил руки Груздевой, подошел к кровати, потрогал подушку и простыню под одеялом.

— Гражданка Груздева, вы никуда не выходили сейчас? — спросил Демчук, поняв Вербицкого.

— Ты что, сдурел?

— Отвечайте на вопрос!

— Куда же могла? В такую ночь!

Проснулась девочка, испуганно села на кровати. Груздева бросилась к ней, обняла, прижала к себе, будто закрывала собственным телом от тех, кто ворвался ночью в их дом.

Вербицкий повернулся к Демчуку.

— Вроде правду говорит… — Пожал плечами.

— Позови кого-нибудь из соседей, — приказал Антон Иванович. — Мы вынуждены сделать у вас обыск. — Подошел к Груздевой. — С кем виделась сегодня вечером на озере? — спросил с угрозой.

— Ты что, в своем уме?

— Я, гражданка Груздева, при исполнении обязанностей, и прошу вас!..

— Ладно уж, — махнула рукой, — я думала, как порядочные, за бутылкой…

— Вы знаете, что самогоноварение…

— Да замолчи! Немцы за самогон расстреливали, и то гнала!

— Пользуетесь гуманностью Советской власти? — спросил Петр Андреевич.

— Чего это он? — набросилась на Ротача Груздева.

— Правильно говорит, — одобрил Демчук. — Власть к вам со всем уважением, а вы!

— Это ты — с уважением? Ночью и с оружием?

— Ты помолчи, Леся Устимовна! — как-то сразу перешел на домашний тон Демчук. — Должны сделать у тебя обыск, поняла?

— Если самогон ищете — пожалуйста, есть еще… Сама покажу. Больше ничего нет.

— Сами посмотрим…

Вербицкий привел двух понятых. Молодую женщину с живыми глазами и старика — ее отца. Стали в дверях, с интересом осматриваясь.

Демчук предложил:

— Начали, товарищ Вербицкий, времени мало.

Собственно, в хате и смотреть нечего было — какая мебель в сельском жилье: сундук, шкаф, полочка с посудой…

Бутурлак сел у дверей рядом с Ротачем. Сказал тихонько:

— Я не верю, что эта женщина вместе с бандеровцами.

Тот наклонил голову.

— И я тоже. Но Демчуку виднее. Здесь иногда такие нюансы бывают… Переплелось все так, что постороннему человеку и не понять.

Обыск ничего не дал. Две бутыли мутноватого самогона, и все. Демчук написал акт, дал подписаться понятым.

— Пойдем, гражданка Груздева, — приказал. — А ты, Настя, — повернулся к молодой женщине, — посмотришь за девочкой.

Наконец смысл того, что произошло, дошел до Груздевой.

— Ты что, сдурел? — подступила к Демчуку. — Или не допил с вечера?

— Сама знаешь, непьющий я.

— Лучше уж иметь дело с пьяницами.

— Тебе, конечно… — как-то мрачно согласился Антон Иванович. — Значит, задерживаем тебя, вот так…

— Я тебе задержу! — схватилась женщина за ухват, но Вербицкий быстро перехватил ее руку.

— Ну-ну, спокойно! — прикрикнул.

— За что? — побледнела Груздева, наконец поняв, что с ней не шутят. — Неужели и правда за самогон? Да ведь не одна я…

— И до других доберемся, — пообещал Демчук. — Возьми теплые вещи, потому что в подвале замерзнешь.

— Меня — в подвал?

— А кого же?

— Ну, — пригрозила кулаком Груздева, — отольются тебе вдовьи слезы! — Но не заплакала, не заголосила, только бросила злой взгляд на всех, взяла ватник и теплый платок, попросила соседку совсем спокойно: — Посмотри за Фросей, Настя. Долго они меня не задержат, не имеют права. Не оставляй девочку без присмотра.

Она набросила на плечи ватник и пошла к двери, не оглядываясь и не обращая внимания на плач дочери, только опять недобро глянула на Демчука.

Бутурлак случайно перехватил этот взгляд и сжался — так смотрят только на заклятых врагов.

“А здесь и в самом деле нюансы — и так просто не разберешься”, — подумал.

Светало, и сизая полоса тумана, что лежала над озером, растворилась в прозрачном воздухе.

Андрей и Вера сидели на краю неглубокого рва, по дну которого сбегал в озеро ручеек. Весной он выходил из берегов, но сейчас ручей можно было перейти, не замочив колен. Берега его поросли одуванчиками, и Вера плела широкий и очень красивый золотой венок. Она уже дважды примеряла его, смотрясь в спокойную, прозрачную воду, спрашивала Андрея, идет ли ей, а он только кивал в ответ, не зная, что сказать, — она была красива, настоящая принцесса из сказки.

Они сидели уже более часа, наблюдая, кто и куда выходит из села. На рассвете Андрей с Филиппом разбудили Веру и еще пятерых надежных ребят и девочек, разделились на пары и теперь следили внимательно за всеми, кто ходил по селу.

Вере выпало быть с Андреем. Ему хотелось этого, но для отвода глаз предложил Вере пойти с Филиппом. Девушка возразила: зачем, мол, разлучать братьев, пусть уже Филипп идет с Сергейкой, к тому же и пост у них важный — дорога, что ведет к райцентру.

…Проехал на телеге старый Иванцов — Вера насторожилась, спросила Андрея, не нужно ли последить за ним. Но он сказал, что старик второй день возит сено с приозерных лугов и не может быть у него никаких симпатий к бандерам, потому что “ястребок” Иван Шелюк, убитый бандеровцами, собирался жениться на его внучке.

Вера проводила глазами старика — Андрейке, конечно, виднее, но она все же выяснила бы, почему это деду так необходимо возить сено именно сегодня.

Андрей посмотрел на девушку и удивился, как внезапно изменилось ее лицо. Она сделалась настороженной, смотрела недоверчиво, сразу повзрослела, и Андрею показалось, что она утратила всю свою привлекательность.

Прошли две женщины с тяпками — Андрей не пошевелился: они шли к огородам, отсюда их будет видно.

Андрей опустил ноги пониже, так, чтобы голыми пятками касаться холодной родниковой воды. Разговор с Верой как-то иссяк, девушка напевала незнакомую Андрею песенку, в ней говорилось о синем платочке и чувствах девушки, которая обещала никогда не забывать встреч с парнем. Это нравилось Андрею, и он с удовольствием слушал и смотрел, как Вера вплетала в венок последние цветочки.

Бросив на Андрея быстрый взгляд, Вера надела венок.

Теперь она точно была прекрасной. И уж конечно, лучше той, что настороженно и недоверчиво следила за стариком. Он спросил:

— А кем ты будешь, Вера? Какое у тебя самое заветное желание в жизни?

Девушка засмеялась, заложила руки за голову и легла в своем легоньком ситцевом платьице спиной на влажную еще траву.

— Подожди… — Андрей поднял ее за руку, расстелил свой старенький ватник.

Девушка посмотрела благодарно и сказала с сожалением:

— Моя мечта никогда не осуществится, и это иногда угнетает меня. Точнее, я уже смирилась, но все же бывает грустно.

— Пустое! — резко сказал Андрей. — Теперь кем захочу, тем и стану, это я точно знаю!

— Маршалом Советского Союза!.. — не удержалась от иронии Вера.

— Захочу — буду маршалом!

— Да, — неожиданно быстро согласилась девушка, — захочешь — станешь!

— Почему же ты грустишь? Вера лежала и смотрела в небо.

— Вот так бы пела и пела целый день… — сказала вдруг жалобно.

— Так кто же мешает?

— А голос?

— А что? Голос у тебя хороший.

— Это тебе только кажется. А для певицы…

— А-а… — понял Андрей. — Тут действительно: нет так нет…

Он наклонился над Верой, заглянул в ее грустные, потемневшие глаза.

— Ты моя жаданка, — сказал и сам испугался своих слов.

— А что такое жаданка? — Видно, Вера догадывалась, но в ее глазах были вопрос и ожидание.

Но Андрей уже пришел в себя.

— Ты хотел сказать — жадная? Но ведь это неправда.

— Конечно. Я не это сказал.

— Я только к жизни жадная, — призналась девушка. — И чего нельзя, все равно добуду. А вот голоса нет… Раньше плакать хотелось, а теперь уже смирилась, но все равно — я артисткой буду. Выйду на сцену, а ты будешь мне аплодировать. Хочешь?

— Очень хочу, — искренне признался Андрей. — А ты будешь настоящей артисткой. Может быть, народной.

— Почему?

— Потому что хочешь.

— Пожалуй, этого мало, — сказала Вера. Поднялась, подвинулась к Андрею, заглянула ему в глаза. — Скажи, что такое жаданка?

Андрей вздохнул.

— Ну, желанная… — объяснил, краснея.

— Ты хочешь сказать — любимая? — Зеленый огонек вспыхнул в Вериных глазах, посмотрела серьезно.

Андрей тоже серьезно ответил:

— Да, я хотел сказать именно это.

— А ты — мой любимый! — Глаза у девушки смеялись и радовались. — Я это поняла сразу, как только увидела тебя.

Андрей осторожно взял Верину руку, впервые в жизни почувствовав, какие мягкие ладони у девушек.

— Ты будешь моей невестой?

— Да. Только никому не говори об этом.

Андрей представил себе, как насмешливо скривил бы губы Филипп. Пообещал совершенно искренне:

— Конечно. Это наша тайна.

Он стал колотить ногами в прохладной воде и понял, что жизнь у него изменилась.

— Я выйду за тебя замуж, как только ты захочешь, — совсем серьезно пообещала Вера.

— Девушкам можно после шестнадцати, — вздохнул Андрей. — А парням…

— Разве не все равно? Я всегда буду тебя ждать!

Вера сказала это так, что Андрей понял: будет ждать. Он с благодарностью посмотрел на нее и лишь теперь увидел по-настоящему, какая она красивая.

— Лучше тебя нет на свете. Твои глаза как наши зеленые леса, а сама ты как лесной цветок, и как весенний ландыш, и как золотой медок, и как лиловый колокольчик! Это правда? — спросил вдруг, потому что сам испугался своих слов.

— Если ты говоришь — правда… — И она засмеялась счастливо, потому что, наверно, не было в тот миг счастливее ее на всей земле.

— Я хочу учиться и много знать, — сказал Андрей. — И еще я хочу летать. Наверно, стану летчиком, но раньше закончу институт, поеду учиться во Львов или Киев.

— И я.

— Бутурлак рассказывал, какой огромный и красивый город Киев.

— Мне он нравится.

— Но ведь ты не была в Киеве.

— Какой ты непонятливый! Я про лейтенанта.

Андрей почувствовал, как встрепенулось у него сердце. Наверно, впервые в жизни узнал, что такое ревность. И все же никогда бы не простил себе, если бы сказал хоть одно нехорошее слово про лейтенанта.

— Нет на свете лучшего человека, — сказал убежденно.

Он хотел найти еще какие-нибудь более сильные слова, но замолчал, увидев, что из села вышли двое — женщина и мужчина.

Женщина шла немного впереди, с большим лукошком для грибов, и Андрей узнал в ней Настю, соседку Груздевой.

Андрей быстро сказал Вере:

— Вот за той женщиной последим.

— А за мужчиной? — Девочка села, поправила косы, но венок не сняла. — Кажется, лавочник?

— Да, заведующий магазином.

Только теперь Андрей увидел, что лавочник тоже нес плетеную корзину. Вспомнил, что Бутурлак собирался поговорить с ним об обороне села от банды, подумал, что разговор уже состоялся и Игнат Суярко специально идет за Настей. Но в таком случае Игнат должен знать, что они с Верой находятся здесь у околицы, и подать какой-нибудь знак. Но Суярко прошел мимо — не заметил или сделал вид, что не заметил их, шел, потупившись в землю. Огромная голова его, казалось, не держалась на тонкой шее и все время раскачивалась.

— Лавочник из армии пришел. Какие у него могут быть связи с бандеровцами? — сказал Андрей решительно. Подхватил корзинку, специально захваченную из дома. — А вот с теткой Настей поиграем в прятки.

— А если ее ждут бандеровцы?

— Возможно…

— Но тогда же… — Вера медленно поднялась. — Они же… как “ястребка”…

— Жаль, нет оружия. Лейтенант запретил… Вот что, — принял решение, — ты будешь держаться на расстоянии и при первой же опасности — сразу в село!

Вера отрицательно покачала головой.

— Я тебя одного не оставлю.

— Должна.

— Я же сказала — нет. — Глаза у девочки снова потемнели, и лицо приобрело упрямое выражение.

Андрей понял: не оставит. Предложил:

— Будем держаться подальше оба. В случае чего — быстро назад.

Вера подхватила свою корзину и побежала наискосок через луг к дороге.

Возле леса, где дорога превращалась в узкую тропинку, Настя сразу взяла направо, и подозрения Андрея усилились. Какие же там грибы? Скоро начинаются болота, места гнилые, грибы можно встретить лишь на возвышенных местах, да и тех немного. Настоящие грибники идут по тропинке к Змеиному яру — там можно набрать и боровиков, и подберезовиков, и рыжиков.

Вот и Игнат Суярко пошел по тропинке — оглянулся, постоял, прикуривая, увидел, что Настя, а за ней и ребята забирают вправо, покачал головой и побрел дальше проторенной дорогой — к грибным местам.

Лес становился гуще, дальше все чаще попадался мокрый мох, а Настя все шла, не торопясь и не оглядываясь. Андрей с Верой пробирались следом за ней, прячась в кустах.

Наконец Настя остановилась, поправила платок, огляделась по сторонам, и Андрей потянул Веру за огромную ель.

Может быть, здесь у нее назначена встреча?

Настя присела и сразу спряталась в кустарниках.

— Слушай, — придержал Андрей Веру, — стой здесь, а я посмотрю.

Он осторожно перебежал к соседней сосне, постоял, прислушался, присмотрелся — женщина собирала что-то в лукошко. Черника — сообразил парень. Действительно, здесь, в этой чащобе, начинаются сплошные заросли черники, и Настя могла податься сюда, чтобы набрать с утра детям ягод.

Андрей вернулся к Вере, рассказал, что делает Настя, но Вера покачала головой.

— Мы не пойдем отсюда, — сказала решительно.

— Подождем, — согласился Андрей, — в этих местах можно набрать лукошко черники за час. Увидел, что Вера стоит в мокром мхе, забеспокоился: — Там, левее, есть сухая поляна. Перебежим.

— Здесь мы в безопасности, — возразила Вера, — и все видим, а там нас могут выследить.

Но сможет ли девчонка простоять в болоте час? Андрей спросил об этом, Вера сердито блеснула глазами.

— А чем я хуже тебя? — только и сказала.

Андрей растерялся. Но все же он должен о ней позаботиться. Так уже повелось испокон веку, потому что он мужчина и сильнее!

Андрей осмотрелся вокруг, выбрал посуше место и потянул Веру за собой. Они сели на хвою, оперлись спинами об еловый ствол, Андрей, собрав немного прошлогоднего сухого мха, сказал:

— Сбрасывай сандалии.

Сам расстегнул пряжки и обтер покрасневшие Верины мокрые ноги мхом. Вытер и сандалии, поставил рядом.

— Пусть сохнут, — заметил деловито.

— А ты добрый, — сказала Вера, будто сделала для себя еще одно открытие.

— Неужели? — усмехнулся, покраснев, будто его поймали на чем-то нехорошем. — Просто вижу — зябко тебе…

— Лес здесь страшный, — перевела разговор на другое.

— Здесь еще не страшный. Вот за Дубовой поляной начинается болото…

— Мокрый лес — это нехорошо. Я люблю сухой. А болото очень смердит.

— Не говори глупости, — оборвал Андрей.

Посмотрела удивленно: впервые услышала от него резкое слово.

— Почему же глупости?

Андрей поднялся, выглянул из-за сосны — Настя собирала чернику. Сел и объяснил:

— А потому, что без этих болот не было бы речек.

— Скажешь! Из этих болот и стока нет.

— Это кажется, что нет. А попробуй высушить их — высохнет лес, даже наше Щедрое озеро.

— Ну, озеро! — не поверила. — Там подземные источники.

— А откуда они?

— И все же не люблю болот, отвратительные и страшные.

— Не такие они уж и страшные.

— Ну, и хвали свои болота! Каждый кулик свое болото хвалит.

Андрей обиделся:

— Конечно, мы — полищуки, болотные люди… Обжились здесь…

— И дальше своего носа ничего не видите! — уколола Вера.

— И вредная же ты…

— Вредная. — неожиданно согласилась. — Вернее, не вредная, а люблю возражать.

— Возражай, — махнул рукой Андрей. — Так даже интереснее. Хочешь есть?

Вытащил из кармана ватника завернутый в чистую тряпицу кусок хлеба с тонким куском сала. Разломил на две части, большую отдал Вере и с удовольствием смотрел, как смачно надкусила она острыми белыми зубами кусок.

Девочка увидела, что Андрей наблюдает за ней, сморщила нос, сказала, жалуясь:

— Это моя слабость: люблю поесть. После блокады…

— Я тоже люблю. Приходи сегодня к нам обедать, мы уху сварим.

— Бабушка будет ругаться.

— А ты пообедай у бабушки, а потом к нам на уху.

— Ладно, — согласилась Вера, — я уху всегда могу есть. Вдруг треснула ветка, и они припали к земле.

Настя прошла совсем рядом, удивительно, что не заметила их, и Андрей подумал, какие из них плохие дозорные: заболтались, как дети. А если бы появились бандиты?

Оказалось, Настя перешла на новое место, и опять ее платок замелькал под деревьями.

Женщина собирала чернику еще полчаса, и никто не появился в лесу, никто не искал ее. Когда она набрала полное лукошко, то сняла платок, поправила волосы и, повесив лукошко на локоть, направилась в село.

— Вот тебе и выследили! — разочарованно сказал Андрей. — Оказались в дураках.

Но Вера подошла к этому совсем с другой стороны:

— Выходит, Настя — честная, и мне это приятно.

— Конечно, но ведь полтора часа…

Они немного отстали от Насти, шли осторожно, не хотели напоследок попасть ей на глаза, и, оказалось, правильно сделали, потому что вдруг Вера остановила Андрея легким прикосновением руки и указала на чащу справа, из которой появилась фигура человека.

Они упали на мокрый мох, Андрей пополз к кустам, что росли в нескольких шагах. Вера протиснулась в них следом за ним, выглянула из-за его плеча, прошептала над ухом:

— Смотри, вооруженный…

— Тихо… — одними губами сказал Андрей. Он это заметил сразу — на груди у человека висел автомат.

Бандит, по-видимому, шел на встречу с Настей…

Но почему-то спрятался за дерево и следит за нею, как следят и они. Почему не зовет ее?

Когда Настя исчезла за кустарником, человек с автоматом пошел не за нею, а в чащу. Шел он осторожно, скользя от ствола к стволу, приближался к Андрею и Вере, должен был пройти совсем близко, и, когда их разделяло всего полсотни шагов, Андрей узнал его.

Ему сделалось холодно, он едва сдержался, чтобы не подняться и не броситься на проходившего.

Если бы у него было хоть какое-нибудь оружие… Лежал не дыша, держал Веру за плечо, чтобы не выдала себя неосторожным движением.

А по лесу шел Гришка — его двоюродный брат Григорий Жмудь. И Андрей знал точно: Гришка расстрелял бы его, не колеблясь, прострочил бы из “шмайсера” без сожаления, без угрызения совести.

Гришка остановился в нескольких шагах от их укрытия. Стоял и смотрел вслед Насте и, когда она исчезла, пошел, уже не прячась, по направлению к бывшему лесничеству.

Тогда, на базаре, Андрей видел Гришку лишь издалека, теперь же рассмотрел хорошо и вынужден был признать, что за год Гришка возмужал и вырос. А может быть, таким высоким делала Гришку высокая фуражка с лакированным козырьком.

Но все это было не важно, а главное было то, что по лесу шел Гришка Жмудь и чувствовал себя здесь хозяином, потому что ступал твердо и ветки трещали под его ногами, а он, Андрей, все еще лежал, втиснувшись лицом в прошлогодние листья, и гнев клокотал в нем.

Наконец Андрей поднял голову, оглянулся на Веру. Она смотрела темными от страха или злости глазами, зрачки у нее стали большими, лицо вытянулось и заострилось — кровь отлила от щек.

— Знаешь, кто это был? — тихо спросил Андрей.

— Бандеровец, кто же…

— Мой двоюродный брат Гришка Жмудь. Слышала?

Произнеся эти слова, Андрей почувствовал, что ему стало легче, будто избавился от чего-то унизительного. Теперь знал, что встретится с Гришкой, непременно встретится и отплатит ему за эти секунды безволия и унижения.

— Тот, которого ты выследил в райцентре? — спросила Вера и с интересом посмотрела на Андрея.

— Тот самый! — признался Андрей, вздохнув. — Если бы у меня было оружие…

— Раз он здесь уже появился, то увидитесь, — сказала Вера совсем легко, но вдруг поняла, каким именно может быть это свидание, и зрачки у нее опять потемнели от ужаса. — Но лучше, чтобы не виделись!

— Я все равно его подловлю, — пообещал Андрей. Знал, что говорит не напрасно.

Вдруг подумал, что в лесу, кроме Григория, есть еще бандеровцы, они могут обнаружить их, — взял девушку за руку и потянул к опушке. Только там почувствовал себя в безопасности.

— Надо немедленно сообщить лейтенанту, — сказал, и они побежали, продираясь сквозь кусты.

Уже начали густеть сумерки, а солдат из райцентра все еще не было. Демчук нервничал, крутил ручку телефона, но станция не отвечала.

Наконец, услышав на улице скрип колес и увидев в окно на пароконной бричке трех милиционеров, вооруженных автоматами, Антон Иванович обрадовался, выскочил на крыльцо сельсовета и засуетился возле брички. Пожимая младшему лейтенанту руку, радостно заговорил:

— Бричку поставим на школьном дворе, лошадей накормим, а для вас ужин давно готов. Игнат, — оглянулся на завмага, который стоял на соседнем крыльце магазина, — сбегай за Бутурлаком, пусть идет к школе. Мы едем туда.

Игнат Суярко ощупал солдат внимательным взглядом, забросил за спину карабин, пошел молча, покачивая тяжелой головой.

Бутурлак считал, что бандеровцы пойдут на село только ночью, но, как опытный командир, расставил посты заранее. Когда Суярко сообщил ему о прибытии помощи из района, оставил Игната на посту вместо себя и пошел к школе, где Антон Иванович уже кормил солдат горячей ухой.

При появлении лейтенанта все трое встали из-за стола, вытянулись по стойке “смирно”.

— Младший лейтенант Владимир Лебединский, — отрекомендовался тот, кто возглавлял группу, Бутурлаку, — прибыли в ваше распоряжение для выполнения боевого задания…

— Садитесь! — сказал Бутурлак, которому Лебединский сразу понравился.

Ему было лет двадцать — розовые щеки, округлый подбородок и розовые мальчишечьи уши, которые все время чуть заметно двигались, что делало младшего лейтенанта немного смешным.

Бутурлак смотрел, как младший лейтенант быстро расправлялся с едой, не подгонял его, но тревожно глянул на темное окно.

Лебединский перехватил этот взгляд:

— Не волнуйтесь, товарищ лейтенант. Я в этих местах уже второй год и немного изучил ситуацию. Как правило, они приходят на рассвете, когда людям лучше всего спится, — мы не опоздаем…

Бутурлаку понравилась его спокойная уверенность и отсутствие рисовки, как сказал: “…немного изучил ситуацию”, — так что не хвастун, а это самое главное.

— Пока вы ужинаете, я познакомлю вас с обстановкой в общих чертах.

Лебединский слушал внимательно. Когда узнал, что у острожан есть гранаты, сказал:

— В ближнем ночном бою гранаты незаменимы.

“А он опытнее, чем я считал”, — подумал Бутурлак, и от этой мысли стало приятно.

— Давай сделаем так… — перешел на “ты”. — Усилим твоими автоматчиками наши засады. В месте предполагаемого удара я разместил посты так, чтобы подступы к селу простреливались с флангов. Твои хлопцы здесь и пригодятся.

— Пошли, — уклонился от прямого ответа Лебединский, и это тоже понравилось лейтенанту. Не хотел принимать решение, пока сам все не посмотрит.

Совсем стемнело, ни в одном окне не было света — будто село затихло перед опасностью, затаилось в ожидании.

Бутурлак показал младшему лейтенанту намеченные им посты для автоматчиков. В полуразрушенном сарае занял позицию Вербицкий. Место в самом деле было удобное — проглядывались все подходы к селу от леса. Другой пост был через сто шагов, возле дровяника, — влево от дровяника лес немного отступал вглубь, и опасность нападения с той стороны была меньшей.

— А куда ты поставил пулемет? — поинтересовался младший лейтенант.

— В центре. Между дровяником и сараем. Бандеровцы выйдут из леса, там мы их и встретим в лоб.

Лебединский помолчал минуту.

— А если пулемет поставить в дровянике? — предложил. — Вместо двух автоматчиков. Тогда усилим левый фланг и поле обстрела пулеметчика сразу увеличится. С фланга будет косить, а ты знаешь, что такое фланговый пулеметный огонь. Он прижмет бандер к земле, а два автоматчика из сарая и третий с огорода легко их расстреляют.

— Слушай, ты давно в армии? — спросил Бутурлак.

— Два года.

— И где служил? Все время во внутренних?

— Закончил войну в Праге. Командир стрелкового взвода. А ты был разведчиком? Ярощук информировал нас…

— Принимаю твое решение.

— Не решение, а предложение.

— Не нужно… Мы с Вербицким заляжем с пулеметом в дровянике, а ты в сарае. Двух твоих ребят с моими ветеранами — Ротач и Демчук — поставим на посты справа от сарая. Игната используем как резерв. А вообще мобильность и быстрота маневра — наше спасение.

— Прикажи выдать моим хлопцам гранаты. Штуки по три — четыре найдется?

— Будет.

— Вот и хорошо.

Перед тем как занять свое место за пулеметом, Бутурлак обошел посты. Завернул и к Андрею с Филиппом, которые устроились на небольшом стожке сена, сложенном на пустыре, что вклинился между двумя огородами. В нескольких шагах от стога услышал сердитый шепот:

— Стой! Кто идет!

И щелканье затвора карабина.

— Это я, Филипп, Бутурлак, — отозвался.

— Проходите, Владимир Гаврилович.

Лейтенант перебежал к стожку, прижался к сухому, душистому сену. Хлопцы лежали вровень с его головой — утрамбовали сено, сделали даже небольшой бруствер из него, будто он мог защитить их от пуль. И все же Бутурлак похвалил:

— Хорошо придумали. Удобнее стрелять.

— Это Филипп, — не стал примазываться к чужой славе Андрей.

— Все спокойно?

— Видно все как на ладони. Заяц не проскочит! — Филипп обвел рукой вокруг.

— Не дремать, — строго предупредил Бутурлак, — и в случае чего ты, Филипп, сразу бежишь ко мне, а ты…

— Задерживаю их автоматным огнем, — подхватил Андрей.

— Ладно, ребята, все поняли, — похвалил Бутурлак. Хотел уже идти, но на миг задержался и предупредил: — Услышите стрельбу с той стороны села, не обращайте внимания. Оставайтесь здесь. Бандеровцы могут напасть с двух сторон, и вы оголите наш тыл.

— Угу… — буркнул Андрей.

— Не “угу”, а повтори приказ, — сказал строго лейтенант.

— Есть не оставлять пост, если на вашей стороне будет стрельба.

— Так-то!

Он исчез неслышно, растворился в темноте, и Андрей восхищенно прошептал:

— Сразу видно, настоящий разведчик!

— Хитрый… — не одобрил Филипп.

— Ты осторожнее…

— А чего он нас сюда загнал? Это так, видимость. Будто мы и делаем что-то, а на самом деле — пшик!

Андрей и сам догадывался, что лейтенант сознательно определил их на второстепенный пост, но не мог не возразить Филиппу:

— А если и правда ударят в спину?

Филипп лишь вздохнул разочарованно. Лег на “бруствер” грудью, всматриваясь в залитые лунным светом огороды и луга. Обычная картина: огороды — они всегда огороды… А ты сиди здесь и только думай, что выполняешь важный приказ. Просидишь до утра — и вот тебе фига, а не бандеровцы…

Парень вытащил карабин на “бруствер”, приноровился к нему и поискал мушкой цель на лугу. Какая-то тень, кажется, движется. Неужели человек?

Филипп оторвался от карабина, протер глаза. Нет, показалось. Куст, и тень от него неподвижна.

Подумал, как будет замечательно, если бандеровцы появятся с их стороны и они с Андреем первые заметят их. Понял, что в действительности это очень плохо: неизвестно, чем тогда все обернется, ведь бандеровцы могут проникнуть в село, прежде чем они их встретят. Но мысль о нападении именно с этой стороны волновала и возбуждала; он был все время в том приподнято-напряженном состоянии, когда не страшна никакая опасность и человек не колеблясь идет под огонь, не сознавая до конца, чем это ему грозит.

Андрей раскинулся на стожке лицом кверху, сказал рассудительно:

— Лейтенант велел, чтобы один отдыхал, а другой нес службу. Что-то меня сон одолевает. Сейчас около двенадцати, разбудишь в первом часу.

— А я бы не смог сейчас спать.

— Все же я посплю.

Андрей подмостил под голову немного сена, вздохнул, потянулся, закрыл глаза, думал, что заснет сразу, но в голове крутились разные мысли и видения, раздражал лягушачий хор и сонное воркование какой-то птицы. Андрей понял, что вряд ли уснет, покосился на Филиппа, который прижался к “брустверу”, и спросил:

— Филипп, чего бы ты больше всего хотел на свете?

— Уничтожить бандер! — ответил уверенно.

— Да нет… Какое у тебя заветное желание? Бандер мы и так уничтожим.

Филипп немного подумал.

— Отец говорил, какое-то там совещание будет в области, и обещал взять с собой. Вот хотел бы в цирк сходить.

— Дурной ты. Разве про это спрашиваю? Вот Вера сказала, что артисткой хочет стать. А ты ради чего хотел бы жить?

— Ради чего?.. Ради чего… — недовольно заерзал Филипп. — Это уже мое дело.

— Не хочешь не говори.

— А ты сам?.. Знаешь, чего хочешь?

— Я буду летать! — Андрей смотрел широко раскрытыми глазами в звездное небо: почему-то оно стало ниже, будто звезды приблизились к земле. — Буду летать! — повторил как-то торжественно. — Я буду летчиком и поднимусь в небо, а может быть, и к звездам. Ведь когда-нибудь же люди полетят к звездам, почему не я?

— Когда еще это будет!

— Скоро, Филипп. Вот мы с тобой выучимся и возьмемся за это дело…

Филипп крякнул совсем по-взрослому. Возразил веско:

— В Острожанах до сих пор электричества нет. Лучше уж с этого начинать.

— Во всех селах уже будет электричество.

— Будто это само собой сделается… Если все будут летать, кто в Острожанах будет порядок наводить?

Андрей уловил в словах Филиппа плохо скрытый упрек и подумал, что он прав. Действительно, кто будет работать здесь, в Острожанах? Вдруг решил: скоро возвратятся мужчины из армии, а провести электричество или починить трактор не так уж сложно — обойдутся и без них. Хотел сказать об этом, но Филипп опередил его:

— Я лесничим хочу быть и выучусь на него.

Андрей поднялся на локтях, чтобы заглянуть в лицо другу.

Неужели угадал его мысли? Ведь и он все время колеблется, кем стать: летчиком или лесничим?

Вот только теперь, всматриваясь в звездное небо, решил окончательно: летчиком. Но было тяжело, будто оторвал от себя что-то родное, переполовинил душу. А сейчас сделалось легче: он — летчик, а Филипп — лесничий. И теперь он уже знает, что острожанский лес будет в надежных руках. А этот лес и озеро — половина его, Андрея Шамрая, а может быть, не половина — значительно больше, потому что он когда-нибудь исчезнет с лица земли, а лес останется и вечно будет смотреться в синее небо око Щедрого озера…

Андрей хотел все это сказать Филиппу, но не успел, потому что тот сам начал неторопливо:

— Как подумаю, что куда-то из нашего леса ехать нужно, тоскливо становится. Поэтому и решил: в лесу мне жить. Только не в таком, какой он теперь, — жестокий и пахнет порохом и огнем.

— Точно, — согласился Андрей. — Я сегодня, когда увидел Гришку, ткнулся носом в листья — они гнилью пахнут и еще чем-то… Думал: чем? А теперь ты подсказал: порохом или ржавым железом… И почему это так? Нет же там ни пороха, ни ржавчины…

— А для меня сейчас все пахнет порохом, — признался Филипп. — После того как отец нес карабин Шелюка.

— И сейчас пахнет… — втянул ноздрями воздух Андрей.

— Сейчас не удивительно — оружие всегда порохом пахнет.

— А я люблю смотреть, как сыплются из автомата гильзы, — сказал Андрей, и в этих его словах не было никакой логики.

— А пули летят в людей!..

— Если в фашистов или бандер — что здесь плохого?

— Будто у тех автоматы молчат!

— Стал ты рассудительным.

— Да нет… Вот лежу и жду бандер — скорее бы шли.

— Ты слышал — Вера артисткой хочет…

— Пусть будет, она и сейчас — артистка.

— Почему?

— Ходит, как русалка, в веночке из одуванчиков.

— Ей идет.

— Что-то ты часто ее вспоминаешь.

Андрей смутился: неужели Филипп догадывается о чем-то? Ответил притворно-равнодушно:

— Девчонка, как все.

— Конечно… Вот Нюра Андрусишина — красавица!

— Нюрка — красавица? В веснушках вся!

— Ну и что? А глаза!..

— У всех глаза.

— Нам с летчиками спорить, известно, трудно, — не без ехидства сказал Филипп, — но и летчики иногда садятся на землю. И хотят есть…

— Хватит, — примирительно сказал Андрей, — потому что ты меня все равно не рассердишь. Я сам еще не знаю, может быть, вместе на лесничих будем учиться…

— Это было бы хорошо. И знаешь, Нюра тоже в лесотехнический будет подавать.

— Что-то у тебя Нюра с языка не сходит…

— А я и не скрываю, мы с нею поженимся, когда выучимся.

Андрей даже подскочил на стожке:

— И давно решили? Что-то раньше не слышал…

— Да сегодня. Сергейка к отцу бегал, а мы с ней за селом дежурили.

— Это новость! Ты же и не говорил, что она тебе нравится.

— А сегодня понравилась, — ответил Филипп, — мы и решили. А вы с Веркой не решили?

— Ну, скажешь! — Андрей отвернулся, чтобы Филипп не заметил, как вспыхнули у него щеки. Не признавался даже себе самому, что и летчиком решил стать только из-за Веры: что артистке делать в лесу? К ближайшему театру сколько километров? — Мы с Веркой товарищи. И все!

— А мы с Нюркой целовались, — признался Филипп.

Андрей представил себе, что бы произошло, если бы он осмелился поцеловать Веру. Пробормотал что-то невнятное, отвернулся и лег боком на нагретое сено. Лежал, думал: хорошо все у Филиппа. Хорошо и понятно: они с Нюрой закончат техникум, потом лесотехнический институт, поженятся и будут хозяевами в здешних лесах…

Вдруг встрепенулся. Как назвал Филипп лес? Жестоким? Да, теперь этот лес жестокий — сколько людей полегло в нем за последние годы и поляжет еще?!

А они сделают его мирным лесом, проложат дренажные рвы и спустят лишнюю гнилую воду, очистят от бурелома, разведут зверей, и будут ходить в их лесу вместо вооруженных автоматами людей зубры и лоси, и будет в нем всегда много грибов, ягод, цветов, и птицам в нем будет вольно петься.

А Филипп построит на берегу озера большой дом с широкими окнами на месте их рыбацкой хижины, и в этом доме всегда будет радостно, и в его окнах будет отражаться голубой простор…

Он еще подумал, что когда-нибудь пролетит над этим лесом и непременно снизится и покачает Филиппу крыльями, а потом свечкой пойдет в свое бездонное небо, где только он и солнце и нет ни жестокости, ни автоматных очередей, — солнце и он, и только гудят моторы… и заснул — сразу, не успев додумать про Веру, но она ему приснилась, и он улыбался во сне сладко и вздыхал.

…Ночь прошла спокойно, перед рассветом упал туман. Бутурлак решил, что именно его и ждали бандеровцы, чтобы незаметно войти в село. Приказал Вербицкому обойти посты и предупредить всех, чтобы были начеку.

Постепенно рассветало, небо на востоке светлело, и начал затихать лягушачий концерт. Темнота отступала неохотно, но звезды меркли, и черные силуэты сельских домов все четче выделялись в сизоватых клубах тумана.

Возвратился Вербицкий и доложил, что на постах не спят и держат оружие наготове. Бутурлак кивнул, не отрываясь от пулемета, знал: сейчас бандеровцы выйдут из леса…

А небо все светлело, и вот уже первый солнечный луч несмело выскользнул из-за горизонта. Бутурлак оторвался от пулемета. Вербицкий поймал его взгляд и кивнул.

— Все, — подтвердил, — бандеры уже не придут.

Когда солнце выкатилось из-за леса, к их укрытию пробрался Лебединский.

— Что же, лейтенант, ложная тревога? — спросил. — Может быть, твоему пареньку все померещилось?

— Не знаю, что и думать, — признался Бутурлак. — А если бандеровцы пронюхали про ваш приезд? Может, кто видел вашу бричку? Ты, Богдан, еще подежурь здесь, — приказал Вербицкому. — Сменим через час. — Взял Лебединского под руку. — Наверно, у них что-то случилось и пойдут они на село следующей ночью.

Младший лейтенант осторожно освободил свой локоть. Сказал, глядя прямо в глаза Бутурлаку:

— У меня приказ возвратиться сегодня днем.

— И бросить нас на произвол судьбы?

— Знаешь что, — опустил глаза младший лейтенант, — давай позвоним Ярощуку. Как он решит, так и будет.

— Если есть связь… Пойдем попробуем.

Бутурлак крутил ручку аппарата четверть часа подряд, старания его были напрасны.

Лебединский лежал со связанными за спиной руками в неудобной позе, поджав под себя ноги и уткнувшись лицом в траву. Коршун стоял над ним.

Боль, гнев и безнадежность переполняли лейтенанта, стон и рыдания рвались из уст. И он кусал их до крови, чтобы хоть как-то унять ту страшную боль, рвущуюся изнутри.

Они влипли, как мальчишки. Отъехали от Острожан километров за шесть-семь и думали, что ничто им уже не угрожает.

Младший лейтенант знал, чем может обернуться для них притупление внимания; сначала сам шел впереди коней с автоматом наготове, потом его сменил один из солдат. А потом они решили, что уже нечего бояться, уселись вдвоем на заднем сиденье, возничий подстегнул коней, и рессорная бричка запрыгала на выбоинах лесной дороги.

Первой очередью чуть ли не в упор бандеровцы скосили обоих бойцов. Лебединский успел схватить автомат и спрыгнуть с брички прямо в кусты, но зацепился ногой за какой-то корень, и это решило его судьбу. Навалились двое, оглушили ударом по голове, и, когда пришел в себя, увидел, что какой-то великан заглядывает ему в глаза.

— О-о, прошу пана, — усмехнулся зло. — Со встречей! Очень извиняюсь, что так невежливо с вами обошлись.

Лебединский рванулся, но руки были связаны за спиной в локтях, и он бессильно опрокинулся на спину.

— У-у, гады! — выдохнул гневно.

— Я не советовал бы пану так выражаться, — ехидно сказал бандеровец. — Ведь пан уже не офицер, а обыкновенный пленный, даже, прошу прощения, не пленный, а арестованный, потому что таких офицеров мы в гробу видали…

Он выпрямился — высокий, огромный, одетый в немецкий офицерский мундир без знаков отличия, — снял немецкую военную фуражку и вытер грязным платком потный лоб. Продолговатое лицо его окаймляла бородка, в которой кое-где пробивалась седина, глаза смотрели остро и безжалостно. Размахнулся и сильно ударил Лебединского носком сапога в бедро.

— Ну-ка, поднимайся! — заорал. — Мы не собираемся здесь валандаться с тобой!

Лебединский ударился головой о корень, что выступал из земли, в висках сразу зазвенело, резкая боль пронзила все тело, и он снова потерял сознание.

Фрось вздохнул, спрятал платок в карман, пожаловался:

— Хлипкие какие-то пошли люди: только раз стукнешь, а он уже и неживой…

Подбежал Гришка, покосился на Лебединского, напомнил Фросю:

— Дядька просил хоть одного живым…

— Куда он денется?

Фрось откупорил флягу, глотнул сам, скривился и, поколебавшись секунду — другую, приложил горлышко к губам Лебединского. Тот глотнул, закашлялся и сел, осматриваясь помутневшими глазами.

Фрось поболтал флягу, на слух определил, сколько осталось, и закупорил ее.

— Поднимайтесь, прошу пана, у нас нет времени.

Младший лейтенант встал на колени, качнулся немного и поднялся. Сделал несколько шагов, пробираясь сквозь кустарник, и вышел на дорогу. Увидел, как два бандеровца тянули с брички за ноги мертвого бойца.

— Второго уже оттащили? — спросил Фрось и, получив утвердительный ответ, приказал: — Закопайте их, прошу пана. Сапоги я уже осмотрел, кирзаки стоптаны и ничего не стоят. С этого снимете потом, — кивнул на Лебединского, — а пока двигайте дальше. Времени мало, и стрельбу могли услышать.

— Кто там услышит? — незлобиво отозвался один из оуновцев.

— Глупый ты еще, парень, — укорил Фрось, но вдруг взорвался гневом: — Я кому сказал — быстрее их в могилу! Самим пули захотелось?

Бандеровцы заторопились, и мертвая голова бойца запрыгала по дороге, оставляя извилистый след. Лебединский смотрел на этот след и думал: лучше бы его скосили первой очередью, чтобы не видеть такого… Но подумал, что у него все еще впереди: и позор, и пытка, и смерть, и он должен искупить свою вину, не склонить головы и принять смерть достойно.

Перед ним возник светловолосый парень с голубыми глазами. Задрав голову, посматривал с любопытством, на губах усмешка.

— Я этого видел возле милиции, — радостно сообщил Фросю. — Шел с самим капитаном Ярощуком и разговаривал…

— Цепкая память у тебя, Гриша, — одобрил тот, — это хорошо, пригодится в жизни.

Фрось обошел вокруг Лебединского, будто впервые увидел и хотел досконально разглядеть его, толкнул кулаком в спину к бричке. Младший лейтенант сделал два шага и остановился. Фрось толкнул двумя руками, и Лебединский упал грудью на дно повозки.

Фрось захохотал.

— Ну-ка, Гриша, — приказал, — привяжи его к подножке. Голову и ноги прикрепляй хорошо, чтоб лежал спокойно.

Лебединский дернулся, но на голову и ноги навалились, прикрутили веревками так, что невозможно было пошевелиться.

Фрось развалился на заднем сиденье, упершись сапогами в спину младшего лейтенанта.

— Садись здесь, — указал Гришке на место рядом. — Давно так удобно не ездил.

Гришка вскочил в бричку, поставил ноги на спину Лебединскому между связанными руками, ткнул больно каблуками. Подошли те, что закапывали убитых. Посмотрели, как устроились Фрось и Гришка, захохотали.

— Пан Фрось всегда что-нибудь интересное придумают! — льстиво сказал один.

Другой бандит влез на передок, прикрикнул на коней, второй стал на подножку, и бричка покатилась. Пыль и песок из-под колес забивали младшему лейтенанту рот и нос, бурьян стегал по лицу, а он, пока никто не видел, плакал от боли, гнева, обиды, от чувства собственного бессилия…

Проехали с километр, остановились, и бандеровцы отвязали Лебединского. Набросили на голову мешок, один из них затянул на шее веревку, взял конец в руки и повел за собой, как скотину.

— Недобрый ты, Матлюк, — осудил его Фрось. — Дал бы товарищу напоследок хоть на лес посмотреть. Человек все же.

— А что пан Жмудь скажет? — буркнул Матлюк, и Лебединский понял, что его ведут к самому Коршуну.

Сначала шли по сухому лесу, лишь изредка пробираясь сквозь кустарник. Потом под ногами зачавкало, вода прибавлялась, поднялась до колен.

Когда вода стала выше колен, Лебединский прыгнул в сторону, надеясь, что трясина затянет его, но, видно, выбрал неудачное место, потому что Матлюк дернул за веревку, а бандит, который шел сзади, схватил за связанные руки и сильно ударил в спину.

— Жить надоело? — зашипел в ухо. — Придется подождать немного.

…Коршун обошел вокруг скрюченного у его ног Лебединского, приказал:

— Ну-ка, хлопцы, поставьте его на ноги, что-то мне захотелось посмотреть ему в глаза.

Подскочили, подхватили, подвели. Младший лейтенант скользнул вокруг взглядом. Два небольших шалаша из веток стоят в еловом молодняке — увидеть их можно только вблизи. Рядом вход в землянку, дальше на веревке висит в беспорядке какое-то тряпье, на поляне горит костер, в чугунке что-то кипит, пахнет кулешом. Коршун стоит в двух шагах от него. Вот он какой: выбритый, короткая стрижка ежиком, поверх чистой и даже выглаженной рубашки серый пиджак.

Стоит расставив ноги и засунув руки в карманы синих с красным кантом офицерских галифе.

Коршун смерил Лебединского оценивающим взглядом, сказал ровным и спокойным тоном:

— Вот и увиделись! Вы нас ночью ждали и неплохую встречу подготовили, но извините, что нарушили ваши планы.

Младший лейтенант смотрел поверх его головы на лес, подступивший вплотную к поляне. Думал, в селе есть информатор. И еще: Коршун сейчас будет истязать его. Выдержит ли?

Будто отвечая на его мысли, Коршун спросил:

— Откуда в Острожанах узнали о том, что мы решили прошлой ночью идти на село? И про тайник в школе?

Лебединский продолжал смотреть поверх его головы, будто не слышал вопроса.

— Вот что, — распорядился Коршун. — Привяжите-ка его к дереву. А то разговор у нас начинается как-то вяло.

Бандеровцы подтолкнули Лебединского к старой толстой березе. Прикрутили так, что не мог пошевелиться.

— Хорошо, — одобрил Коршун. — А теперь оставьте нас наедине!

Когда все отошли, сел напротив младшего лейтенанта, прикурил цигарку, положил ногу на ногу. Помолчал немного и начал так, будто они вдвоем сидели в гостиной в удобных креслах и вели непринужденный разговор.

— Обстоятельства заставили меня взяться за оружие, а так, юноша, я адвокат — и по образованию, и по духу, то есть должен защищать права человека, вверившего мне свою судьбу. Думаю, если вы будете откровенны со мной, не раскаетесь.

Младший лейтенант смотрел на лес и небо, он уже не чувствовал связанных за спиной рук, казалось, не чувствовал и самого себя, тело сделалось невесомым, каким-то чужим, и Лебединский обрадовался: если станут пытать, наверно, не будет больно.

А Коршун продолжал:

— Я отослал своих людей для того, чтобы вы, не колеблясь, назвали имя предателя. Кроме меня, здесь четверо. От кого-то из них в Острожанах узнали о нападении и тайнике с документами в школе. Вам известно, от кого? Если вы назовете имя предателя, я подарю вам жизнь. А может быть, в селе каким-то другим путем узнали о наших планах?

“Ишь чего хочет! — подумал Лебединский. — Скажи я ему об услышанном Сергейкой разговоре, он отомстит мальчугану, и смерть ребенка упадет на мою голову…”

— Мы тратим напрасно время, господин Жмудь, — ответил, впервые посмотрев Коршуну в глаза.

— Не вынуждайте меня прибегать к крайним мерам воздействия. — Коршун поднялся, выпустил табачный дым прямо в лицо младшему лейтенанту и погасил цигарку о кончик его носа.

Лебединский закрыл глаза от боли; а казалось, что его тело уже не будет чувствовать ничего.

— Вот так, товарищ, — заговорил Коршун уже совсем другим тоном. — Хочу предупредить, что это только цветочки.

У Коршуна было хорошее настроение. Все шло так, как ему хотелось. Хорошо, что Гришка вовремя увидел Андрея и они успели навострить лыжи. Отличный парень растет — Гриша. Действительно их с Северином косточка. Надо будет помочь ему выбиться в люди. Отблагодарить Северина за давнюю помощь. Бедный Северин! Такой жизнелюб, человек с такой хваткой — и погиб от случайной бомбы.

Гриша рассказывал: на какой-то станции недалеко от Львова советские самолеты бомбили гитлеровские эшелоны с техникой, а Северин на своих подводах как раз проезжал через городок.

Гришка бросился к какому-то подворью, спрятался, а отец с матерью побоялись оставить подводы — от них не осталось ничего, прямое попадание…

Гришка добрался до Львова. У него был адрес старого приятеля Кирилла, и тот принял его.

Советские войска наступали так быстро, что Коршуну тогда не удалось попасть в Острожаны, где в конюшне Северина он соорудил тайник — не с документами, как говорил своим подчиненным, плевать он хотел на любые самые важные документы. В тайнике хранились деньги и ценности. Денег, правда, не очень много (где возьмешь валюту во время войны — всего тысячи три, если считать на доллары), но в железном сундучке, закопанном под яслями, было немало золота и ювелирных изделий, награбленных отрядом Коршуна в окрестных селах и местечках. Хватит на всю жизнь и ему, и наследникам, если они у него будут. А нет, повезет Гришке — тоже неплохо, все же своя кровь.

Убегая от Советской Армии, Коршун успел приказать Фросю, чтобы взял двух человек и остался возле Щедрого озера: должен обходить стороной Острожаны и вмешаться только тогда, когда сельские активисты вздумают перестраивать или сносить усадьбу Северина Романовича. К счастью, там оборудовали школу, директор оказался хорошим хозяином, и тайник был в безопасности.

Коршун пересидел зиму у львовских знакомых, восстанавливал контакты с оставшимися в подполье оуновскими проводниками, договорился о явках и паролях за границей — было намерение с небольшим отрядом пробиться через чехословацкие леса в Западную Германию, а там сам черт ему сват с его золотом и бриллиантами.

В начале лета послал Гришку в райцентр, где он когда-то учился и жил на квартире у вдовы директора гимназии. Парень должен был найти Фрося.

Получив известие от Гришки, Коршун в тот же вечер выехал в городок — и надо же, как раз накануне Гришка встретился на базаре с Андреем! И на ровной дороге случаются ухабы. Хорошо, что в Острожанах есть свой человек. Сегодня же ночью надо послать Фрося, чтобы разузнал обстановку в селе. И принесло же туда этого лейтенанта-разведчика как раз тогда, когда Коршун прибыл на Щедрое озеро!

Да обойдется. Как говорит Фрось: “Потихоньку-помаленьку, прошу пана”.

Мудрый человек этот Фрось, мудрый и преданный, таких нужно всегда держать при себе, даже там, на Западе…

Коршун почти забыл про Лебединского, привязанного к березе. Вот что значит размечтаться! На такое способны лишь настоящие интеллектуалы, люди высокой мысли.

Коршун поднялся, выпрямился. Заглянул близко-близко в глаза Лебединскому, спросил:

— Надумал? Будешь отвечать?

Младший лейтенант молчал.

Коршун подошел к костру, вытащил раскаленный острый железный шворень, шагнул пружинисто к Лебединскому и сделал выпад, как делают фехтовальщики…

Лицо младшего лейтенанта перекосилось от боли, но он не закричал, не застонал даже. Отбросил голову назад, смертельно побледнел и закрыл глаза.

— И все же ты будешь говорить!

Коршун почувствовал, что у него от гнева трясутся руки, тыкал раскаленным шворнем в грудь лейтенанта, молил бога, чтобы тот хотя бы застонал, хоть вскрикнул раз, один раз, больше не нужно, чтобы он, Коршун, хоть на миг почувствовал превосходство над этим зеленым юнцом.

Наконец, поняв, что тот будет молчать, раздраженно отбросил шворень и пошел к шалашам.

— Кончай его, — деланно-равнодушно махнул рукой. — Ничего он не знает…

— Так мы сейчас развлечемся, прошу пана! — обрадовался Фрось. — Гриша! — позвал. — Сможешь добраться до того дерева? — Указал на осину, что торчала посреди гнилого болота.

— Зачем?

— Я же говорю, развлечемся! Только осторожно, прошу пана, чтобы самому не увязнуть. Мы тебя веревкой обвяжем на всякий случай. Видишь вон ту ветку? Крепкая такая? Привяжи к ней веревку. Чтобы конец висел над болотом. На локоть над водой, прошу пана.

— Глупость какая-то, — пожал плечами Гришка. — Для чего эти детские забавы? — И потянулся за веревкой. Он привязал веревку к ветке и осторожно вернулся на островок.

— Давайте его сюда и развяжите, — приказал Фрось.

— Зачем развязывать? — не поверил Матлюк. — Я их больше связанными уважаю.

— Шутник! — усмехнулся Фрось. — Развяжите, когда говорят, прошу пана!

Теперь заинтересовался затеей Фрося и Коршун.

— В самом деле, зачем? — спросил. Фрось угодливо улыбнулся:

— Под той осиной страшное болото. Он сразу погрязнет, схватится за веревку. Ветка согнется, он руками будет перебирать по веревке, надеясь выбраться. Тихонечко так, ручками… А болото будет засасывать. Держаться уже сил не хватит, и он тихонечко так будет опускаться — долго на нас будет смотреть и просить о помощи…

Коршун внимательно посмотрел в холодные глаза Фрося.

— Развяжите! — приказал.

Лебединский пошевелил пальцами, еще не веря, что у него развязаны руки. Исколотая грудь страшно болела, глаза слезились, горел рубец на щеке, в кончики пальцев будто загоняли иголки — начинала пульсировать кровь. Сделал неуверенный шаг вперед, качнулся, но устоял.

— Вот что, — подошел к нему Фрось, — мы так решили, прошу пана: пройдете болото — живите. Не пройдете — что же, мы не виноваты. — Он указал пальцем на одинокую осину. — Там проход, туда идите.

— Стреляйте уж лучше! — сказал Лебединский.

— Странный человек, прошу пана. Сказано, стрелять не будем. Выберешься — будешь жить!

“В конце концов, какое это имеет значение — пуля или болото? — подумал Лебединский. — Болото даже лучше: может, перед смертью холодная вода зальет огонь в груди, уменьшит боль…”

Шагнул неуверенно к болоту, пошел, не оглядываясь, и сразу провалился по пояс. С трудом вытянул ногу, сделал еще шаг, еще и еще, поднял руки — вода доходила уже до горла, а боль в груди утихала, будто и не колол его раскаленный шворнем Коршун.

Еще несколько шагов. Бессильно взмахнул руками и заметил над головой привязанную к осине веревку. Инстинктивно схватился за нее, но выпустил сразу — увидел, как стоят на островке шестеро бандитов и жадно смотрят на него, ждут, что будет молить о помощи…

Взглянул на небо, на верхушки деревьев, сложил руки над головой, последний раз выдохнул воздух и глотнул воду. Трясина сразу затянула его…

— У-у, проклятый! — выругался Фрось. — Обманул, бес бы его взял! И здесь обманул, прошу пана!

Вид у него был такой, будто его и в самом деле одурачили.

Еще ночь просидели сельские в засаде, но бандеровцы так и не пришли.

Утром Бутурлак пошептался о чем-то с Антоном Ивановичем, и тот пошел в сельсовет. Дождался, пока собрались возле магазина женщины, высунулся в окно и позвал мальчугана, который крутился на улице:

— Эй, Юрко, сбегай к школе, скажи, чтобы Вербицкий с лейтенантом пришли сюда. На совещание в район их вызывают.

Он посмотрел, как хлопец понесся по улице, и сел за свой покрытый красным полотнищем стол.

Посетителей не было. Демчук покрутил ручку телефона — никто не отозвался. Скрутил цигарку, закурил.

Вскоре пришел к магазину Суярко.

— Когда керосин будет? — зашумели женщины, увидев его. — Уже два месяца керосина не было!

Демчук слышал, как Суярко снял карабин и поставил его на крыльцо, щелкнул замком, открывая магазин, — никто из женщин туда не зашел, и так знали, что полки пустые.

— Вот с бандерами покончим, — сказал Игнат, — тогда и в район поеду. Не могу сейчас, как мобилизованный, значит…

— Черт бы их побрал, этих бандер! — рассердилась какая-то женщина. — А ты, Гнатик, съездил бы.

— Съезжу, — пообещал Суярко. — Будто от меня что-то зависит… Расходитесь, бабоньки!

Антон Иванович хотел затянуться, вдруг подумал: “Что за голос у него? Какой-то не мужской!” Пальцы у него задрожали, подошел к окну, глянул исподлобья на продавца, сам себе сказал: “Нет, не может быть! Хотя почему не может быть? Все может быть. И если Игнат сейчас спросит…”

Суярко подошел к окну, поздоровался с Демчуком, спросил:

— Только что мальчишка прибегал в школу, сказал, что Богдана с лейтенантом в район вызывают. А как же мы здесь одни останемся?

Антон Иванович глубоко затянулся. “Так, значит, он!”

— Начальству виднее, — неопределенно ответил Игнату и затянулся еще раз, чтобы хоть немного успокоиться — пальцы мелко тряслись.

— Связь, значит, восстановили? — спросил Суярко и вопросительно посмотрел на Демчука.

— Начальник милиции звонил, — подтвердил Антон Иванович. — Совещание там у них какое-то, и оружие новое дадут…

— Ну! — радостно воскликнул Суярко. — Давно уж пора, потому что карабин — тьфу! А о своих “ястребках”-милиционерах, что нам на подмогу прислал, спрашивал?

Какой-то повышенный интерес прозвучал в этом вопросе, и Демчук понял, что Суярко задал его не зря. Антон Иванович развел руками:

— Начал что-то говорить, но я не разобрал — связь прервалась. А что с ними может быть? — Внимательно посмотрел на Игната.

Тот отвел глаза:

— Да ничего, так просто…

“Он, — окончательно решил Антон Иванович. — Точно он. И голос у него хрипловатый, но бабий, вот Сергейка и спутал. Послушаешь, закрыв глаза, — женщина, да и только!”

— А если лейтенант не захочет ехать? — продолжал допытываться Игнат.

— А мы его сейчас спросим. Идут уже…

Антон Иванович кивнул головой на улицу, в конце которой появились двое. Дождался, пока подошли. Суярко обернулся к ним лицом, а Демчук, стоя в окне, многозначительно подмигнул им.

— Кто звонил? — спросил Бутурлак, поняв, что Демчук призывает его к сдержанности в присутствии Суярко.

— Ярощук. Сказал, чтобы Вербицкий выезжал немедленно, новое оружие будут давать. А вы, — подмигнул опять, — по усмотрению.

Бутурлак сделал вид, что колеблется.

— А если сегодня нападут на село? — начал нерешительно.

— Не верю я этим сказкам, — вдруг вмешался Суярко. — Вторую ночь не спим, и все напрасно.

— Так считаете? — остро глянул на него Бутурлак. — Может быть, вы и правы. Поеду, — сказал нерешительно.

— Ну и правильно, — сказал Суярко, взял свой карабин и направился к дому.

Когда отошел подальше, Демчук спросил:

— Вы обратили внимание на его голос?

— Неужели он? — задохнулся Вербицкий.

Антон Иванович рассказал о разговоре с Суярко. Вербицкий почесал затылок.

— Как же он мог снюхаться с бандеровцами? — спросил. — И где? Служил в армии…

— Все может быть, — задумчиво сказал Бутурлак.

Ротач вывел на улицу запряженного в подводу коня. Вербицкий взял вожжи, сел на передок. Бутурлак растянулся на ватнике, наброшенном поверх сена, и подвода заскрипела по сельской улице.

За селом Бутурлак слез с подводы, пошел впереди, держа автомат наготове. Когда углубились в лес, Вербицкий свернул на едва заметную дорогу, и выехали на поляну. Здесь, сменяясь каждые два часа, они проспали до шести вечера. В начале седьмого часа Вербицкий запряг гнедого, и подвода погромыхала назад в Острожаны.

— Дядя, срочное сообщение! — Гришка достал из кармана куртки вчетверо сложенный клочок серой бумаги.

Коршун неторопливо развернул листок, прочел: “Друг Коршун! Вербицкий и лейтенант поехали в район, возвратятся завтра. Не теряйте времени. Жду ночью”. Коршун бросил письмо в костер, похвалил:

— Молодец, Ерема!

Велел Гришке позвать Фрося.

Антон Иванович, как условились, в семь вечера вышел за околицу к мостику. Подвода стояла в кустах на опушке. Бутурлак сидел на ней, свесив ноги, а Богдан выглядывал из зарослей.

Увидев Демчука, лейтенант с облегчением опустил оружие.

— Ну что? — только и спросил.

— Как только вы уехали, Суярко взял лукошко и пошел в лес. В сторону Змеиного яра, как и в прошлый раз. Вернулся через час. Я его вроде невзначай встретил, заглянул в лукошко — с десяток грибов для вида.

Бутурлак задумался.

— Наверно, положил письмо в условленном месте. Интересно, что запоет, увидев нас? Поехали!

Суярко жил во второй хате от магазина, у одинокой старой женщины. Подводу оставили возле сельсовета и пошли, не скрываясь, посередине улицы. Игнат должен был быть дома, потому что на магазине висел замок. Суярко столярничал у себя на подворье, он делал неплохие табуретки и стулья, пользовавшиеся спросом у острожанских женщин.

Заметив идущих по улице, отложил рубанок. Стоял, смотрел не мигая, и только голова его чуть-чуть покачивалась на длинной шее.

— Игнат, — крикнул ему Вербицкий, — иди-ка сюда на минутку!

Суярко обошел кучу досок, на ходу застегивая ворот рубашки, вдруг пригнулся и метнулся за угол дома, схватив карабин, который лежал на ступеньках крыльца.

— Стой! — сорвал с шеи автомат Бутурлак. — Стой, стрелять буду!

Суярко не оглянулся. Бежал по дорожке между грядками капусты, на ходу передергивая затвор карабина.

Лейтенант прицелился, дал короткую очередь, не попал. Бросился следом, обежал хату и застрочил короткими прицельными очередями.

Игнат добежал до кустов, что росли за огородами, не успел спрятаться — упал лицом в землю.

Бутурлак с Богданом перенесли тело в хату. За ними вошел Демчук.

Вербицкий осматривал вещи Суярко, а Бутурлак стоял посреди хаты, рассматривая найденный парабеллум.

— Из него и стрелял в Петра Андреевича, — сказал Вербицкий.

— Ничего здесь больше нет, пойдемте, — заспешил Бутурлак. — Нельзя терять ни минуты. Надо перекрыть все выходы из села, чтобы и мышь не выскользнула.

Бандеровцы вышли из леса, когда небо уже начало сереть и в последний раз неуверенно крикнул филин. Постояли немного на опушке вместе, потом четверо — по одному — двинулись к селу, а двое остались в кустарнике.

Бутурлак выругался сквозь зубы: Коршун оказался осторожнее, чем он думал, и решил начать с разведки боем.

Когда четверо подошли ко рву, который делил луг пополам, двинулись и те двое, что отстали.

Ударила автоматная очередь из риги — открыл огонь Вербицкий.

Бутурлак поддержал его длинной пулеметной очередью.

Вербицкий сразу понял тактику Бутурлака: отрезать бандеровцев от леса. Скосив первого, он выскочил из риги и увидел Ротача, бегущего из соседнего подворья и стреляющего на ходу.

— Вперед! — закричал Богдан, перепрыгнул через ограду и увидел, как взорвалась граната на подворье, с которого строчил Бутурлак.

Пулемет сразу замолк, к подворью метнулась черная тень. Вербицкий хотел прошить ее автоматной очередью, но не успел: сухо ударил выстрел, странный среди автоматной трескотни, и бандеровец упал.

“Хорошо бьет старый Демчук”, — подумал Вербицкий. И тут его ударило в плечо и отбросило на спину. Богдан упал, ударившись обо что-то затылком, но сознания не потерял. Хотел поднять автомат, рука не слушалась. Увидел, как юркнул к дому Ротач.

“Ну чего же не стреляешь?” — подумал Вербицкий.

Возле хаты, из-за которой били очередями, взорвалась граната, через несколько секунд вторая, и Богдан понял, что Петр Андреевич решил забросать бандитов гранатами.

После третьего взрыва стрельба прекратилась, стало тихо. Вербицкий, пошатываясь, поднялся. Сделал шаг к Ротачу, но в голове помутилось, и он упал на руки Петра Андреевича, успевшего подхватить его.

…Услышав стрельбу, Андрей соскочил со стожка, хотел бежать, но Филипп задержал его:

— Куда? Бутурлак приказал…

— Там люди гибнут, а мы отсиживаемся!

— Давай! — махнул рукой Филипп, и они побежали.

Петр Андреевич как раз положил на траву Вербицкого, когда хлопцы вбежали на подворье. Ротач приказал:

— Быстрее к сараю! Посмотрите, что с лейтенантом!

Андрею не нужно было повторять — уже перепрыгивал через забор. А Филипп задержался на мгновение, оглядываясь. Где отец?

Сердце сжалось, но сразу отлегло: увидел — отец перелезает через забор следом за Андреем.

— Живой! — закричал радостно Филипп, побежав за отцом. — Живой!

Лейтенант лежал на боку, отбросив руку. Андрей остановился в шаге от него, словно окаменев.

— Чего стоишь? — Антон Иванович отстранил его, взял Бутурлака за плечи.

Андрей встрепенулся, помог опустить лейтенанта на землю. Став на колени, прижался щекой к ладони, почувствовал тепло.

— Владимир Гаврилович! — поднял голову Бутурлака, погладив его лоб. — Очнитесь!

Лейтенант открыл глаза. Тряхнул головой.

— Что со мной? — спросил. Пощупал голову, посмотрел на ладони — сухие. Поднялся на ноги. — Кажется, порядок!

— Наверно, вас оглушило, — объяснил Антон Иванович.

— Что с бандеровцами?

— А постреляли…

— Всех?

— Надеемся. Нужно осмотреться. Вербицкий ранен.

— Куда?

— По-моему, в плечо.

Бутурлак вздохнул облегченно. Вдруг вскочил на дрова, начал всматриваться в луг.

— А те двое? — спросил.

— Какие? — не понял Демчук.

— Позади шли двое. Один из них, наверно, Коршун. Бутурлак схватил пулемет.

— Может, еще не успел убежать! — Перепрыгнул через дрова, побежал к ручью. Андрей рванулся за ним.

— Андрей! — послышалось со двора.

Это Вера… Уже рассвело, и он сразу увидел ее. Но узнал бы и в темноте.

— Ты чего? — остановился на миг.

— Куда ты?

— Коршун там. И Гришка с ним.

— Подожди, я с тобой.

Андрей увидел, как мимо прошмыгнул Филипп. Бежал, указывая Бутурлаку на кусты у леса. Андрей глянул туда и заметил человека, который уже почти скрылся среди деревьев. Увидел еще: Бутурлак стал на одно колено и из дула пулемета вырвались языки пламени.

“Не попадет с такого расстояния…” — подумал Андрей. И действительно, человек исчез за деревьями.

Андрей погрозил Вере кулаком и побежал к Бутурлаку.

От ручья послышались выстрелы, и Филипп, который тоже бежал к лейтенанту, взмахнул руками и зашатался. Бутурлак дал длинную очередь, потом еще короткую.

— Филипп! — крикнул Андрей. — Что с тобой?

Филипп поднялся, но сразу снова упал. Андрей подбежал к нему:

— Тебя ранило?

Филипп пожал плечами, пощупал ногу, закатал штанину.

— Нет, но и стать не могу.

— Подвернул. Это ничего.

— Как ничего? А Коршун!

— Коршун?

Андрей оторвался от Филиппа, увидел, что Бутурлак уже почти добежал до леса. Услышал за спиной взволнованное дыхание. Оглянулся: Вера…

— Филипп, — сказала девушка, — дай мне карабин. Я умею стрелять.

— А как же я?.. — спросил он, но тут же согласился: — На, бери.

Вера схватила карабин и побежала к лесу.

— Куда? — бросился за ней Андрей.

В лесу снова застрочил пулемет. В ответ коротко ударили из “шмайсера”. Теперь Андрей знал, что Бутурлак увидел Коршуна или Гришку и преследует их.

“Наверно, — подумал, — бегут к болоту. Антон Иванович говорил, что бандеры отсиживаются где-то на островке”.

— Вера, — крикнул, — подожди! Догнал ее уже на опушке.

— Побежим туда, там тропка…

— Но ведь Коршун побежал прямо…

— Мы перережем ему дорогу.

Они свернули с тропинки на узкую просеку, пробрались сквозь густые березовые заросли, бежали по мокрому ольшанику, пока наконец не добрались до старой дубовой рощи.

— Где-то здесь, — сказал уверенно. Указал Вере на удобное место за толстым дубом. — А я там…

Перебежал метров за сто и услышал треск бурелома под чьими-то ногами — человек, не разбирая дороги, продирался напролом через подлесок.

Андрей выглянул из-за дерева и увидел Коршуна.

Тот шел, пошатываясь и тяжело дыша, красный, без пиджака, расстегнув ворот рубашки. Держал автомат наготове, иногда оглядывался.

Подошел совсем близко, Андрей дал очередь над его головой.

— Стойте! — крикнул. — Бросайте оружие!

Выступил из-за дуба и дал еще очередь, Коршун бросил автомат. Стоял, уставившись на парня, наконец узнал, усмехнулся:

— Ты, Андрей? — Наклонился, чтобы поднять “шмайсер”.

— Не двигаться! — приказал Андрей, но Коршун не послушался.

Вдруг прозвучал короткий выстрел, Коршун схватился за руку. Сделал шаг назад.

Андрей оглянулся. Вера снова целится, из дула карабина идет дымок.

— Руки вверх! — скомандовал Коршуну, но тот не поднял, держал правой левую, а между пальцев проступала кровь.

— В кого стреляете? — выкрикнул с ненавистью и метнулся к автомату.

Андрей дал очередь под ноги Коршуну, и тот отскочил.

— Руки вверх! — повторил Андрей.

Теперь Коршун понял серьезность положения. Поднял руки.

— Спиной, ко мне спиной! — приказал Андрей.

Лицо Коршуна искривилось, хотел что-то сказать, но промолчал. Андрей быстро обыскал его, вытащил из кармана пистолет и две гранаты.

— Вера, — приказал, — держи его на прицеле, а я свяжу ему руки.

— Что ты хочешь делать со мной, Андрей? — спросил Коршун.

Мальчик, не отвечая, начал снимать с себя ремень.

— Молчать! — сказала Вера, но Коршун только блеснул на нее глазами.

— Андрей, — продолжал Коршун, — ты не сделаешь этого, ведь будешь потом себя проклинать! Должен выслушать меня…

— А я уже слушаю. Где Гришка?

— Гришка? Разве я знаю, где он? Наверно, спрятался где-то. Лес большой… А нам нужно поговорить наедине. У меня есть тайна. Она не для третьих ушей.

— Нет, вам не поймать меня.

Коршун посмотрел на Веру тяжелым взглядом.

— Ладно, — решился. — Пусть слушает. В конюшне у Северина, под желобом, закопан ящик с ценностями. Там хватит тебе и этой девчонке на всю жизнь. И мне тоже.

— Вот оно что! — удивился Андрей. — Теперь мне все понятно!

— А если понятно, беги в село…

— Оказывается, вы еще и грабитель!

— У тебя это последняя возможность выбиться из нищих в люди…

В мелколесье затрещали ветки, и из-за деревьев, тяжело дыша, выбежал Бутурлак. Андрей обернулся к нему, и в этот момент Коршун рванулся к кустам. Прозвучал выстрел, но он не остановил Коршуна.

“Шмайсер” в руках Андрея задрожал, он стрелял не целясь. А Коршун бежал, будто был заколдован. Наконец все же споткнулся и упал на бок, подвернув под себя руку.

Андрей подбежал, приказывая:

— Не двигаться!

Коршун поднял здоровую руку, стиснул кулак, будто угрожая Андрею, но сразу же разжал, рука мертво упала на грудь.

Подошли Бутурлак и Вера. Девушка всхлипнула виновато:

— Это я — мазила… Он же мог удрать…

— Ты храбрая, — возразил Андрей, — и ты мне еще больше…

Парень не договорил, устыдившись, глянул на Бутурлака: не заметил ли чего? Но лейтенанту было не до того.

Бутурлак перевернул Коршуна лицом вверх: мертвенная бледность проступила на лице бандеровца.

— Это Коршун? — спросил лейтенант.

— Да.

— Вот и конец… — сказал лейтенант хрипло.

Возвращаясь в Острожаны, они увидели в лесу редкую цепь вооруженных людей. Прибыл отряд из райцентра и прочесывал лес. Капитан Ярощук, возглавлявший операцию, подошел к Бутурлаку.

— Догнали? — спросил нетерпеливо.

— Коршун убит. Но убежал его племянник Гришка Жмудь.

Капитан пожал всем руки.

— За ликвидацию банды Коршуна большое вам спасибо! — сказал торжественно. Приказал помощнику: — Продолжайте операцию.

Андрей объяснил Антону Ивановичу, который вел отряд, где найти тело Коршуна.

— Что там в селе? — спросил Бутурлак Демчука.

— Три бандита убиты и один ранен, Фросем назвался. Признался, что ликвидировали группу младшего лейтенанта.

— Какого младшего лейтенанта? — не понял Бутурлак.

Ярощук снял фуражку, объяснил:

— Позавчера младший лейтенант Лебединский и его группа не вернулись в райцентр…

— Убит Лебединский? — все еще не верил Бутурлак.

— К сожалению, все трое.

Лейтенант помрачнел. Потом поднял автомат, прозвучали три одиноких выстрела. Прощался так, как прощался со своими солдатами, не вернувшимися из разведки.

Солнце коснулось верхушек деревьев, они словно загорелись, и Бутурлак закрыл глаза.

Вчера из Острожан уехал капитан Ярощук со своим отрядом. Гришку они так и не нашли — то ли утонул где-то в болоте, то ли удалось ему убежать. В конце концов, капитан не очень огорчался: главное — ликвидировали банду Коршуна.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

По небу плыли тучи, и лучи солнца, склонявшегося к горизонту, с трудом пробивались сквозь них. Андрей почти бежал по узким львовским улицам, думал: как хорошо жить на свете, когда есть и тучи, и солнце, когда пахнет недавним дождем и с листьев деревьев падают большие, теплые, прозрачные капли. Но все же в сердце затаилась тревога: сейчас он увидит Веру…

Она уже ждала его возле театра, Андрей издалека увидел ее и остановился. В его представлении еще жила девочка с венком из одуванчиков на светлой голове, а стояла и улыбалась ему высокая, стройная девушка, наверно самая красивая во Львове, нет, во всем мире. Он пересек улицу нерешительно, даже со страхом, а она протягивала к нему руки и, когда подошел, припала щекой к его груди. У Андрея перехватило дыхание. Он несмело коснулся ладонью ее светлых, шелковистых волос. Вера подняла глаза, и только теперь он понял: не изменилась совсем, такой же золотой одуванчик, каким была в Острожанах.

Наконец Вера оторвалась от него, положила ладони ему на плечи и начала с интересом разглядывать:

— Какой ты стал высокий, Андрейка, и… — Остановилась, но все же досказала: — И красивый!

Андрей почувствовал, что счастливая улыбка растягивает ему губы, но не мог ничего с собой поделать, только улыбался и молчал, потом осторожно взял ее руки, держал в огрубелых от тяжкого деревенского труда ладонях — и мог так держать целую вечность.

— Поступил? — спросила Вера.

Он не понял, о чем она, понял только потом, когда переспросила, встревожившись:

— Что с институтом?

Ему сразу сделалось легко, потому что в этом вопросе было столько заботы о нем, что Андрей понял: он не чужой Вере. Сжал ей руки и кивнул, потому что так и не мог вымолвить ни одного слова. Только увидел, как просияла Вера, и сказал то, что никогда не звучит банально, ведь в этих словах кроется, может, самая большая тайна в мире:

— Я люблю тебя!

Вера засмеялась счастливо, освободила одну руку из его ладони, потянула за собой, и они пошли, как дети, взявшись за руки и размахивая ими. Поднялись под портик театра, с неба упали первые капли, и хлынуло так, как бывает лишь в Прикарпатье, когда тучи останавливаются перед горами и сразу же обрушиваются ливнем на землю.

До начала спектакля еще было много времени, и Вера потребовала:

— Рассказывай, как все было…

Андрей посмотрел на нее сверху вниз. Ничего не хотелось говорить, потому что все его хлопоты, которые еще вчера были самыми важными и самыми необходимыми, теперь показались незначительными. Он махнул рукой и сказал небрежно:

— Прошло уже… — Но сразу подумал, что должен сказать Вере всю правду, и добавил, глядя ей прямо в глаза: — Честно говоря, на математике чуть не срезался, но потом подумал и как-то решил задачку. И Филипп поступил. В лесотехнический.

— Вы оба такие умные! — сказала Вера радостно, но Андрей возразил:

— Это ты у нас самая умная и… самая красивая!

Но Вера сказала:

— Ты увидишь наших актрис — вот красавицы!

Андрей промолчал, перевел разговор на другое:

— А ты по-украински теперь хорошо говоришь. Совсем как местная!

Вера заважничала:

— Год в сельской школе, два года во Львове. Но все же, когда принимали меня в студию, предупредили, что должна много работать. Я и сама знаю, что должна.

— Никак не могу поверить, что ты артистка.

— Какая же я артистка — в массовке бегаю! Сегодня увидишь в третьем действии. Мы там танцуем.

Андрей посмотрел на Веру с уважением. Ишь ты! Вера выходит на сцену, в костюме и загримированная, скоро она станет знаменитой и, возможно, не захочет смотреть на обыкновенного студента-политехника. Таких во Львове пруд пруди.

Вдруг Вера глянула на него искоса и спросила то ли с укором, то ли недоуменно:

— Но ведь ты хотел стать летчиком!

Андрей покраснел. Он не осмелился признаться, что не мог бы быть так далеко от Веры. Ответил рассудительно:

— Петр Андреевич сказал, что в наше время настоящий летчик должен быть инженером. Реактивные самолеты начали делать, а на них неучем не полетишь!

— Не полетишь, — согласилась Вера.

Ей вообще хотелось во всем соглашаться с Андреем. Она представила его себе в форме студента-политехника — темно-синий мундир с погончиками будет ему к лицу, и девчонки из студии умрут от зависти.

— Тебе нравится Львов?

Андрей кивнул не совсем уверенно. Город произвел на него двойственное впечатление. Узкие улицы центра, с двух сторон каменные громады, прижавшиеся друг к другу, наполняли сердце тревогой; он чувствовал их суровую угрюмость — простояли века и будут стоять здесь вечно. В такие минуты вспоминал прозрачное лесное озеро, луга, бескрайний лес; там, дома, все дышало, радовалось жизни. В лесу он мог целый день пробыть один, а здесь людской муравейник окружал его, он все время чувствовал на себе человеческие взгляды и еще не знал, что пройдет немного времени — и, как все горожане, он научится быть одиноким в толпе.

— Пора. — Вера взяла его под локоть, и они вошли в театр…

Отец Иосиф Адашинский знал, что перед ним сидит эмиссар12 Центрального провода Организации украинских националистов, но он не волновался: в конце концов, что такое теперь Центральный провод! Точнее, отец Иосиф немного обманывал себя, какой-то червячок тревоги все же копошился под сердцем. Сидят где-то там в Мюнхене и думают, что все здесь будут танцевать под их дудку. Нет уж! Он не такой глупый, чтобы добровольно подставлять свою голову под удар, она ему дороже, чем все идеи ОУН и ее главаря Степана Бандеры. И пусть этот эмиссар говорит что хочет, он, отец Иосиф, будет осторожным и мудрым, как змий.

— Так, так… — говорил и неопределенно качал головой. — Может быть, уважаемый господин хочет кофе?

Эмиссар как раз начал рассказывать о новых инструкциях зарубежного центра ОУН, и эта реплика отца Иосифа прозвучала до некоторой степени бестактно, сбила его с мысли и вернула к суровой действительности. Он пристально посмотрел на отца Иосифа — не издевается ли? Но его преосвященство смотрел на гостя доброжелательно, будто от того, хочет гость кофе или нет, зависело практическое внедрение идей, декларированных оуновским посланцем.

— У его преосвященства есть настоящий кофе? — усмехнулся недоверчиво. — Даже у нас там он стоит больших денег.

Отец Иосиф подумал, что этот зарубежный гость много чего не знает и ему придется здесь не сладко. Хлопнул ладонями, вызывая домашнюю работницу, и приказал ей мягко:

— Пожалуйста, кофе нам, Фрося, и пирожное.

Гость с удивлением посмотрел на красивую Фросю и невольно выпятил грудь. Хорошенький чертенок! Этот поп умеет устраиваться. Задвигался в кресле и положил ногу на ногу. Но, увидев свои неопрятные, в пятнах брюки, спрятал ноги. Привык носить хорошие костюмы, сшитые у модных портных, а здесь пришлось маскироваться под бедного мужичка, который донашивает штаны до того, что уже светятся, и даже тогда еще долго думает, стоит ли покупать новые.

Эта роль была не по вкусу оуновскому эмиссару — всегда жил в достатке, даже в роскоши; у отца был магазин в Коломые, сыну дал университетское образование, и он оправдал надежды отца — до прихода Советов редактировал одну из националистических газет, за что был пригрет самим Степаном Бандерой. А теперь — грязные, запятнанные штаны…

Эмиссару Центрального провода было уже за сорок. У него была спортивная фигура, и он подчеркивал это, туго затягиваясь поясом. Даже совсем голый череп не огорчал его: от этого увеличивался и так высокий лоб и делались выразительнее глаза под мохнатыми бровями. Все это должно было свидетельствовать о суровом нраве Юлиана Михайловича Штеха, его волевом характере, лишенном какой-либо сентиментальности.

Юлиан Михайлович знал, что борьба проиграна, еще тогда, когда захромала гитлеровская лошадка; но теперь, когда американцы ввязались в “холодную войну” с Советами, опять появились какие-то шансы, в ином случае он ни за что не согласился бы, рискуя жизнью, переходить границу, чтобы хоть немного расшевелить единомышленников, оставшихся во Львове.

Служанка принесла кофе. Юлиану Михайловичу захотелось сразу отхлебнуть, даже чтобы немного обжечь губы, но сдержался и медленно поболтал ложечкой в чашке, размешивая сахар. Один кусочек, чтобы только прибить горечь, — тогда можно пить маленькими глотками, ощущая, как постепенно исчезает усталость и появляется жажда деятельности.

Наконец пригубил и искоса посмотрел на отца Иосифа.

Поп не нравился Штеху. Бледное, удлиненное, нервное лицо, тонкий нос с чувственными ноздрями, узкие губы и живые глаза. Такие привлекают внимание женщин, а это несправедливо, потому что женщина во всем должна покоряться мужчине, а как она покорится такому тюфяку?

— Центральный провод рассчитывает на вас, святой отец, ибо наша борьба священная и церковь во всем должна поддерживать ее.

Его преосвященство легким движением остановил собеседника.

— Мы делаем общее дело, и возглавляющие ОУН деятели не могут обижаться на церковь, — ответил твердо. — Но необходимо учитывать новые условия и некоторую — я хочу подчеркнуть это — перегруппировку сил.

— Которая все время меняется в пользу Советов? Уголки губ у отца Иосифа опустились. Ответил с горечью:

— К сожалению…

Сплел тонкие пальцы на груди, стиснул крепко — даже побелели. Кто-кто, а он-то знает о связях униатской церкви с оуновцами. Разве можно подсчитать, сколько проводников организации происходят из семей священников, где их воспитывали в духе любви и уважения к князю церкви митрополиту Андрею Шептицкому? Сам Мельник, который возглавлял ОУН до сорокового года, — многолетний управитель владений митрополита. Не говоря уже о нынешнем шефе ОУН Степане Бандере, сыне священника-униата из села Угринова вблизи Калуша. Барановский — сын священника из прикарпатского села Дорогова. Личный знакомый и друг отца Иосифа капеллан батальона “Нахтигаль”, член Центрального провода ОУН Иван Гриньох — бывший приходской священник из Галича. А такая решительная, такая боевая и в то же время милая дамочка Гнатковская, жена самого начальника Службы безопасности ОУН Николая Лебедя, функционерка Центрального провода, — кто она? Дочь священника из Косова. А заместитель Бандеры Ленкавский? Родился в семье Станиславского греко-католического приходского священника. И все же, подумал отец Иоqиф, осторожность и еще раз осторожность!

Он пододвинул Штеху коробку с сигаретами, закурил сам. Спросил:

— Надеюсь, пан прибыл во Львов не ради спасительных бесед со мной?

— Конечно, нет! — раздраженно ответил эмиссар. — Во-первых, ваше преосвященство, наверно, догадывается, что я здесь инкогнито? Только один человек знает меня. Для всех я Николай Дейчаковский, работник Коломыйского райпотребсоюза. Здесь я в командировке. Разные заготовки и прочее…

— Об этом можно было и не предупреждать меня.

— Обязан, чтобы ничего нежелательного не случилось. Во-вторых, с вами встречаемся только в крайних случаях, когда возникнет острая необходимость при выполнении какого-либо задания.

Отец Иосиф побледнел, но сказал твердо:

— Прошу прощения, но я должен сразу предупредить: никаких ваших заданий выполнять не буду.

— Вы что? И нашим и вашим подыгрываете?

В тоне Штеха была открытая угроза, но это не испугало отца Иосифа. Заметил жестко:

— Вы побыли здесь — и адьё… — помахал рукой, — в Мюнхен. А мне жить во Львове, и иметь дело с их госбезопасностью не желаю.

— А за рубежом надеются, что святой отец возглавит движение наших верных сторонников.

— Передайте головным деятелям провода, что состояние здоровья не позволяет мне…

Штех покраснел.

— Болото! — выкрикнул. — Мы знали, что здесь вонючее болото, но чтобы такое! Забыть лучшие идеалы!

— Вы не понимаете одного, — возразил отец Иосиф, — эти идеалы можно распространить по-разному, и слово божье, тихо и своевременно сказанное, действует лучше, чем…

— Нам нужны действия, святой отец! — вырвалось у Штеха. — Мы должны доказать Западу, что здесь, на Украине, наша организация еще влиятельна, что с нами следует считаться, вот так!

Отец Иосиф пожал плечами:

— Центральный провод хочет дать мне в руки бомбу?

Но Штех уже овладел собой:

— Итак, ваше преосвященство, насколько я понял, отказывается активно сотрудничать с нами?

— Надеюсь, вы уже успели ознакомиться с советскими газетами? — уклонился от прямого ответа отец Иосиф. — В селах создаются колхозы, во Львове строят заводы, скоро здесь от рабочих прохода не будет…

— Вы правы, — согласился Штех, — но вы не учитываете зарубежной ситуации. Мы должны доказать американцам, что Украина не хочет идти с Советами. Нужны систематические акции, чтобы создать за границей общественное мнение! Нужно дать повод, за который могли бы ухватиться наши сторонники в правительстве Трумэна.

Отец Иосиф подумал, что Советы разгромили гитлеровскую Германию, на которую так надеялись оуновцы, теперь залечивают военные раны, и на это направлены все их усилия. Помешать им трудно, но возражать Штеху не стал. Промолчал, а тот продолжал:

— Мелкие акции, что осуществляют наши боевики, выходя из лесных убежищ, уже не производят впечатления. Необходимо заняться операциями, которые получили бы широкий резонанс. Святой отец, надо составить список видных советских работников во Львове и уничтожить их.

— Легко сказать! — Бескровные, узкие губы отца Иосифа скривились. — Наши явки разгромлены, лучшие люди давно арестованы.

— Хватит, святой отец, выкручиваться! У Службы безопасности пана Лебедя руки длинные.

В глазах отца Иосифа замелькали злые огоньки.

— Если глубокоуважаемый господин прибыл сюда, чтобы запугивать меня, он может сразу возвратиться в Мюнхен. Никто не пойдет за ним.

— Но вы должны знать свою паству…

— Хорошо, — перебил его отец Иосиф. — Я назову вам одного. И все.

— Только одного! — разочарованно ответил Штех.

— Я знаю еще кое-кого, но, насколько я понял, нужны абсолютно надежные люди. Без предрассудков и с твердой рукой… Этот один — племянник куренного Коршуна. Знали такого?

— Слышал. Коршун погиб где-то на Волыни.

— Племяннику удалось спастись. Сейчас работает на новом большом заводе.

— Что вы! — обрадовался Штех. — Отлично! Должен ликвидировать директора или главного инженера. Как с ним связаться?

— Давайте сделаем так: ждите его завтра в четыре часа в соборе святого Юра. Правый притвор. Он сам подойдет к вам. Спросит: не имеет чести видеть господина Габьяка? Запомнили? Габьяка. А вы скажете: “Не Габьяка, а Коструба”. Это и будет пароль.

Андрей с Филиппом постояли немного возле памятника Мицкевичу — романтический памятник поэту-романтику — и пошли по широкой аллее, ведущей к оперному театру.

Они перешли трамвайную линию, выбегавшую из соседней узкой улицы, пересекавшей аллею. Грохоча на рельсах, подошел старый трамвайный вагон, и люди, толпившиеся на остановке, двинулись к нему.

К трамваю подбегал высокий парень “голубой рубашке с закатанными выше локтя рукавами.

— Смотри! — закричал вдруг Филипп, схватив Андрея за руку. — Видишь? Неужели Гришка?

— Гришка! — воскликнул Андрей. — Точно, Гришка!

Парень взялся за поручни, вскочил на подножку, и трамвай тронулся.

— Гришка! — закричал Андрей.

Не услышать его было невозможно, но парень не оглянулся. Стоял на ступеньке, прижавшись грудью к спине пожилого пассажира, а трамвай уже набирал скорость.

— Гришка! — выкрикнул еще раз Андрей и бросился вдогонку за трамваем, но было уже поздно: трамвай повернул за угол. — Говорят, у каждого человека есть двойники, — сказал несколько растерянно Андрей, возвратясь к Филиппу.

Филипп пожал плечами.

— Наверно, мы все же ошиблись, — решил Андрей. Посмотрел на часы, заторопился: — Пошли, Владимир Гаврилович уже, наверно, ждет нас.

Бутурлак действительно сидел на скамье недалеко от оперного театра. Андрей думал, что увидит его в форме с погонами капитана госбезопасности, но Бутурлак был в скромном сером костюме и рубашке апаш. Шея и лицо загорелые, волосы почти выбелены солнцем, и ветерок играет ими.

Бутурлак увидел ребят издалека, подумал: они держали оружие, будучи еще детьми, а сейчас по аллее к нему идут совсем взрослые люди, с такими он уже ходил в разведку… Пусть судьба бережет их — чтобы никогда больше не пришлось им стрелять…

Он поднялся и протянул руки навстречу. Андрей, застенчиво улыбаясь, пожал руку капитану, но не выдержал и совсем по-детски прижался к нему. Он был уже на полголовы выше капитана, а форма студента-политехника делала его еще выше и стройнее.

Бутурлак повел парней в кафе на центральной улице, заказал неприхотливый обед и кофе.

Он расспрашивал их про Острожаны, про Петра Андреевича Ротача, про отца Филиппа — Антона Ивановича, который стал председателем острожанского колхоза “Красное Полесье”. Вспомнили, как дрались с Коршуном, и Андрей рассказал о встрече с Гришкой Жмудем или парнем, похожим на него. Бутурлак насторожился, слушал очень внимательно, переспросил даже, во что был одет парень.

— Считаете, что действительно Гришка Жмудь? — спросил его Филипп.

Бутурлак неопределенно хмыкнул, сказал, что ничего не считает, но никогда не следует относиться к таким фактам легко мысленно.

Андрей заметил, что Бутурлак глянул на часы — наверно, не хотел обижать их, но не мог и засиживаться, — и отодвинул недопитую чашку.

Они проводили Владимира Гавриловича до трамвайной остановки, и Андрей еще раз вспомнил, как садился в трамвай парень в голубой рубашке.

Штех внимательно посмотрел на высокого, светловолосого молодого человека в голубой рубашке, подошедшего к нему.

— Простите, вы ошиблись… — Ответил так, как было условлено. — Моя фамилия Коструб.

Парень переложил из руки в руку газету, ничуть не смутившись под испытывающим взглядом Штеха. Это понравилось эмиссару.

— Подожди меня возле собора, — сказал Штех и, не оглядываясь, направился к большой иконе святого Николая.

Поставил свечку — не потому, что верил в бога, давно уже привык верить лишь своему разуму, интуиции и сообразительности, просто в глубине души был суеверен. В конце концов, почему не поставить свечку? Что такое свечка? Тьфу, копеечное дело. А вдруг поможет?

Штех перекрестился, постоял немного, проникаясь молчаливой торжественностью храма. Людей в эти предвечерние часы было еще мало, пахло ладаном. Этот запах всегда нравился Штеху, возвышал и будто обновлял его.

Гришка стоял недалеко от входа, возле чугунной ограды сада митрополита. Штех сделал ему знак, чтобы шел за ним, и направился вниз, к парку Костюшко. Здесь, в боковой тенистой аллее, найдя свободную скамейку, он сел и поманил к себе Гришку.

Штех сказал, что знал Тришкиного дядьку и уважал его, что Григорий должен отомстить Советам за его гибель, а что сам Штех — функционер Центрального провода (на всякий случай Штех не сказал, что занимает положение намного более высокое) и прибыл сюда, чтобы передать Гришке приказ центра.

— Так вы оттуда? — Гришка выпрямился на скамье. Казалось, еще секунда — вскочит и станет смирно.

— Оттуда. И если ты не глупый, должен понимать, какая это честь — выполнять мои задания.

У Гришки даже просветлело лицо: он слышал, что такое приказы Центрального провода — их выполняют лишь самые достойные.

— Надеюсь, что смогу быть полезным, — отчеканил он, сжав кулаки.

— Расскажи, что делал после гибели дядьки.

— Дядька хотел взять Острожаны, наше родное село, у него там был какой-то свой интерес, но нас встретили огнем. Только мне удалось спастись. Добрался в Броды — это подо Львовом. Там жила моя тетка — сестра матери. Сын у нее погиб, мой двоюродный брат Алексей Иванцов. В лесу на мину напоролся. Говорят, ничего не осталось. А тут приехал я… Похож на Алексея, тетка и говорит: “Будешь сыном, о смерти Алексея в загс не сообщали…” Документы взял и сделался Алексеем Иванцовым. А тетка, чтобы никто не узнал об этом, переехала со мной в Бибрку. Представил справку, что отец погиб на фронте, и это правда: муж тетки был в Красной Армии и погиб за Советы. Закончил во Львове ремесленное училище, а потом поступил на завод. Место в общежитии дали…

Штех выдержал паузу, положил доверчиво руку Гришке на плечо — знал, какое это впечатление на него произведет, сказал весомо, глядя парню прямо в глаза:

— Ты должен сделать вклад в наше дело, в этом твое высокое предназначение.

— Да, — ответил Гришка, даже не зная, о чем идет речь. Готов был выполнить все, что скажут.

Но Штех спросил его о чем-то совсем прозаичном:

— Знаешь вашего директора Стефана Висловского?

— Да кто же его не знает?

Гришка представил себе седого, низкорослого мужчину, худого, подвижного, с умными глазами. Ему приходилось слушать директора на собраниях — на трибуне он становился как-то выше, находил какие-то особые слова.

— Говорят, он авторитетен в городе?

— Да, — ответил Гришка уверенно. — Завод большой, Висловского все знают.

— Нужно убрать его! — Штех посмотрел на Гришку внимательно.

Гришка сразу понял, о чем он.

— Убить? — спросил.

— Сможешь?

— Почему нет? Они убили моих родителей и дядьку. Должен отомстить!

— Держи! — Штех вынул из внутреннего кармана пиджака офицерский вальтер.

— Где вас найти?

— Нигде, — ответил жестко Штех. — Явок не будет. Если провалишься, выпутывайся сам. В крайнем случае пересидишь где-нибудь до холодов. Пока здесь успокоятся. Затем позвонишь отцу Иосифу, он скажет, что делать.

— Все?

— Нет. В доме Висловского оставишь записку, — протянул листок. — Перепишешь печатными буквами. — И добавил угрожающе: — Учти, мы не спустим с тебя глаз. Знаешь, что бывает с теми, кто обманывает нас?

Гришка злорадно усмехнулся:

— Пусть господин функционер не беспокоится, этому Висловскому уже не ходить по земле.

Сегодня Висловский проснулся поздно, солнце уже поднялось над деревьями. Воскресенье, и можно немного расслабиться. Он встал с постели, выглянул в окно — осень, но деревья совсем зеленые.

Скрипнули двери, в комнату заглянула сестра Зеня.

— Закрой за мной, Стефан, — попросила. — Я тороплюсь на рынок.

Висловский пожал плечами: Зеня ужасно боится воров, на дверях у них два самых лучших английских замка, но Зеня велела приделать еще стальную цепочку, и прежде чем впустить посетителя, внимательно осматривала его и даже расспрашивала: кто и зачем?

— Я закрою, иди, — пообещал Стефан Федорович.

Но Зеня все еще стояла в дверях. Висловский сдался и спустился за ней на первый этаж, щелкнул двумя замками и набросил цепочку.

Здесь же, на первом этаже, был его кабинет. Он зашел в кабинет, сел за стол и углубился в работу. Завтракать решил вместе с сестрой, когда она вернется с рынка.

Неожиданно в передней раздался звонок.

Стефан Федорович недовольно оторвался от дела и, вздохнув, пошел открывать двери.

Щелкнули замки, зазвенела цепочка. Директор вопросительно уставился на юношу с дешевенькой картонной папкой под мышкой, неловко переступавшего с ноги на ногу.

Юноша смотрел на него так просительно и растерянно, что он мягко спросил:

— Чем могу быть полезен?

— Рацпредложение у меня, — сказал Гришка, — хотел бы с вами посоветоваться.

— У меня есть часы приема.

— Но у меня такое важное дело, что ждать еще неделю…

Директор посмотрел на Гришку с интересом, отступил, пропуская в переднюю.

— Прошу в кабинет, — сказал совсем доброжелательно. — Как ваша фамилия?

— Иванцов. — Гришка не скрывал себя, ибо все равно отступления не было.

— Прошу вас, товарищ Иванцов, проходите. Что там у вас?

Директор протянул руку, указывая на пистолет под пиджаком, — и как он мог заметить его? Лицо Гришки вытянулось, покрылось мертвенной бледностью, он положил папку на стол и пробормотал, как провинившийся мальчишка:

— Ничего у меня нет, и я пришел…

— Не волнуйтесь так. — Директор взял папку в руки.

Только теперь Гришка понял, что Висловский протягивал руку к ней, а он испугался и едва не провалил дело.

— Посмотрим, что вы предлагаете, — сказал Висловский, развязывая тесемки. — Садитесь! — указал на кожаное кресло возле стола.

Гришка автоматически подался к креслу, но успел сообразить, что будет занимать неудобную позицию, что ему нужно быть непременно позади директора.

— А можно мне… — остановился на полдороге, — посмотреть книжки?

Висловский мягко улыбнулся.

— Здесь есть что посмотреть! — сказал с гордостью.

Гришка повернулся к стеллажу, который возвышался за спиной Висловского. Краем глаза наблюдал, как директор вытащил бумаги и стал рассматривать чертеж. Недавно Гришка узнал, что их бригадир придумал какое-то приспособление к станку, сделал вид, что изобретение его очень интересует, и попросил чертеж на воскресенье.

И вот сейчас Висловский изучает этот чертеж.

Гришка, взяв со стеллажа какую-то объемистую книгу, полистал ее, чувствуя, как колотится у него сердце. Поставив книжку на место, сделал шаг ближе к столу.

— Интересная мысль, — сказал директор с уважением, — непременно надо использовать ваше приспособление!

Гришка смотрел на Висловского сбоку, не знал, что ответить. Неужели начнет расспрашивать?

Висловский усмехнулся и снова углубился в чертеж.

Гришка осторожно вытащил пистолет, поднял его и сразу нажал на крючок. Звук выстрела оглушил его, и он чуть не выпустил оружие, но успел увидеть, как пуля пробила пиджак на плече директора.

Висловский медленно повернулся к нему.

Гришка отступил, отгородился от директора пистолетом, держа его неудобно, двумя руками, перед грудью.

— Вы что?.. — глухо спросил Висловский. Он смотрел на Гришку снизу вверх, и тот увидел в его глазах боль и удивление.

— Я… Я ничего… — Гришка прижался спиной к стеллажу и вдруг понял, что отступать некуда, поднял оружие и выстрелил директору прямо в лицо.

Висловский зашатался и упал на стол.

Гришка стоял и тупо смотрел, как стекает кровь из размозженного черепа на полированную поверхность. Наконец очнулся, засунул пистолет в карман, быстро схватил чертеж и, стараясь не запачкать его кровью, положил в папку, завязал тесемки. Делал все машинально, хотя был в напряжении и прислушивался к малейшему шороху в пустом доме.

Почему-то на носочках пробежал в переднюю, уже взялся за замок, но вспомнил, что забыл положить записку. Возвратился, тоже на цыпочках, положил на стол записку — так, чтобы бросалась сразу в глаза. Уже спокойно огляделся, не оставил ли следов, и уверенно направился к выходу. Осторожно открыл дверь и выскользнул на крыльцо. Замки щелкнули за ним. Перегнувшись через перила, посмотрел, нет ли кого на улице.

Никого…

Пробежал по дорожке к выходу, калитка не скрипнула, и солнце ударило ему в глаза. Голова закружилась, он чуть не упал, но сразу овладел собой и направился к воротам парка.

— Иванцов! — услышал вдруг. — Алексей!

Не остановился, шел ссутулившись, понимал, что произошло что-то ужасное и он пропал, но все-таки шел, не оборачиваясь, будто в парке было спасение.

— Лешка! — крикнул кто-то уже совсем близко.

Теперь нельзя было не остановиться. Оглянулся и узнал Клапчука. Улыбается, подает руку. Пожал нехотя.

— От Стефана Федоровича? — спросил Клапчук. Проныра проклятый, все он знает, повсюду сует свой поганый нос! Пролез в комсорги цеха, капитал себе зарабатывает!

И все же Гришка сделал попытку выкрутиться.

— Какого Стефана Федоровича? — сделал вид, что удивился.

— Нашего директора — Висловского.

— Разве он здесь живет?

— В том домике.

“Все… Теперь все… А если и этого гада?.. — Почувствовал холодную тяжесть оружия. — Заманить куда-нибудь и…”

— Нет, я мимо шел… — Но знал, что все это напрасно.

— А я к Стефану Федоровичу! — Клапчук взмахнул портфелем и добавил многозначительно: — Он просил материалы для доклада подготовить.

— Зачем же дома директора беспокоить?

— А он сам велел прийти. Ну, бывай, — помахал рукой. Гришка смотрел вслед Клапчуку: “У, гад проклятый!” Лихорадочно обдумывал, что делать.

А что делать? Бежать немедленно, пока есть время.

Гришка быстро пересек дорогу и затерялся в аллеях парка.

…Убийство Висловского взволновало весь город.

Хоронить директора вышли все рабочие завода. Из уст в уста передавали содержание записки, оставленной убийцей:

“Так будет со всяким, кто снюхается с большевиками, смерть и еще раз смерть. Беспощадный меч ОУН настигнет вас везде!”

Стояли на кладбище, стиснув кулаки, сотни и сотни — сильные, сплоченные, — и эта гневная, молчаливая толпа была самым красноречивым ответом на бандитские угрозы.

На похоронах было много молодежи, особенно из Политехнического института, где Висловский вел спецкурс. Пришли и Андрей с Филиппом.

— Какой же негодяй этот Иванцов! — сказал кто-то у них за спиной. — Втерся в доверие…

— Я тоже слышал, что Висловского убил какой-то Иванцов, слесарь сборочного цеха, — сказал Филипп, взяв Андрея под руку. — Директор принимал его дома, а он…

— Из-за угла они умеют!..

— Смотри! — сказал Филипп, увидев Бутурлака, который искал кого-то взглядом в толпе.

— Владимир Гаврилович! — крикнул Андрей. Бутурлак махнул рукой, подзывая.

— Вот так изредка и видимся, — сказал он невесело.

— Вы поймаете его? — спросил вдруг Филипп.

— Обязательно, — кивнул Бутурлак, — ему не скрыться.

— Откуда этот Иванцов? — не выдержал Андрей. — Если не секрет.

Бутурлак достал из кармана фотографию:

— Можете посмотреть.

Андрей глянул и побледнел.

— Он! — выкрикнул. — Смотри, Филипп, это же Гришка!

— Какой Гришка? — не понял Бутурлак. — Алексей Иванцов — убийца Висловского.

— Гришка это! Гришка Жмудь, мы ведь вам рассказывали о нем.

— Он! — подтвердил Филипп. — Точно он.

— Пошли, ребята, со мной! — сказал решительно Бутурлак.

Они вышли с кладбища на улицу, где прижался к тротуару черный трофейный автомобиль, капитан посадил в него ребят, сам сел рядом с шофером, приказал:

— В управление.

Андрею еще не приходилось ездить в таких больших и комфортабельных автомобилях, но он не обратил никакого внимания ни на обитые настоящей кожей сиденья, ни на множество никелированных деталей.

— Я знаю, почему он Иванцов, — сказал, нагнувшись к Бутурлаку. — Мать Гришкина, тетка Анна, в девках была Иванцова. А еще сестра ее тоже Иванцова.

— Сестра? Жива? Может, знаешь, где она живет? — нетерпеливо забросал его вопросами Бутурлак.

— Почему не знаю? Раньше в Бродах жила, а потом переехала в Бибрку.

— А мы ищем его… — начал Бутурлак, но не закончил. — Как зовут Иванцову?

— Мария, а отчество, наверное, как у Гришкиной матери, Петровна.

Машина остановилась возле областного управления государственной безопасности, и Бутурлак, оставив ребят в вестибюле, ненадолго отлучился. Вернувшись, сказал что-то часовому и проводил их на второй этаж, в кабинет, где за письменным столом сидел подполковник. Он предложил всем сесть, представился:

— Виктор Эдуардович Яхимович. О вас мне уже рассказывал Владимир Гаврилович. Что вы знаете про Иванцову?

Андрей смутился:

— Ну, тетка Гришки Жмудя, моего двоюродного брата. Он с Коршуном шел на Острожаны, и мы с Владимиром Гавриловичем…

— Знаю. Григорию Жмудю тогда удалось убежать. Вы утверждаете, что это он? — Яхимович положил на стол фото.

Андрей разглядывал внимательно. Гришка возмужал, конечно, но такие же пухлые губы и маленький шрамик над правой бровью. Указал пальцем на этот шрамик.

— Ты помнишь, Филипп, как Гришка упал в лодке и разбил лоб об уключину?

— Да, у него шрам на лбу, — подтвердил Филипп.

— Доказательство несомненно, — констатировал подполковник. — Теперь что вы знаете про Иванцову?

Андрей рассказал все, что знал.

— Как звали сына Иванцовой?

Андрей вопросительно глянул на Филиппа и покачал головой:

— Не знаю.

— Алексей?

— Не могу утверждать.

— Ну, ладно. Откуда узнали, что Иванцова живет в Бибрке?

— А в Острожанах старая Кухариха, родственница мужа Иванцовой, говорила. Еще говорила, что муж Иванцовой погиб на войне.

Подполковник перелистал какие-то бумаги в папке, лежащей перед ним.

— Вот что, ребята, — сказал, — мы здесь с капитаном немного посоветуемся, а вы посидите там, — кивнул на дверь.

Бутурлак проводил их в соседнюю комнату, дал несколько журналов и вернулся к Яхимовичу.

— Вызывайте машину, капитан. Опергруппу возглавите вы, Возьмите с собой Андрея Шамрая. Парень, кажется, умный, пусть, как родственник, придет к Иванцовой и постарается выведать, где сейчас Григорий Жмудь.

Дом Марии Петровны Иванцовой — оштукатуренный и опрятный — стоял посреди небольшого садика. Над самым крыльцом раскинула ветви яблоня, усыпанная желтыми большими плодами. От крыльца до калитки вела вымощенная красным кирпичом дорожка, обсаженная сальвинией. Георгины тянулись выше проволочной изгороди, а под окнами дома уже зацветали хризантемы.

Калитка была не заперта, и Андрей направился прямо к крыльцу. Постучал в дверь, но никто не отозвался. И услышал вдруг за спиной:

— Вам кого?

Оглянулся. Возле крыльца полная женщина, улыбается, смотрит добро.

— Я к Марии Петровне.

— Так я Мария Петровна.

— А я из Острожан. Может быть, слышали: Андрей Шамрай? Племянник Северина Романовича.

— А-а… Тот мальчик, которого он взял к себе? Ну ты и вырос! — На миг глаза ее стали грустными, и Андрей понял, что вспомнила сына. Вытерла руки, засуетилась: — Проходи, Андрейка, я сейчас ужинать тебе дам, изголодавшийся ты какой-то…

— Да нет, спасибо.

— Не говори. — Она легко взошла на крыльцо, отперла дверь и пошла вперед, говоря: — Ты не стесняйся, сынок, я тебе сейчас колбаски поджарю с картошечкой. Или, может, яичницу хочешь?

“Нет здесь Гришки”, — подумал Андрей.

Женщина излучала такую искренность и простоту, что Андрею стало неловко. Она даже не спросила, почему это Андрей пришел к ней. Если бы Гришка прятался здесь, непременно выдала бы себя — взглядом, вопросом, внутренней настороженностью, а она посадила Андрея за стол, застеленный чистой клеенкой, спустилась в погреб, принесла полный кувшин молока, нарезала хлеб толстыми ломтями, поставила перед парнем целую сковородку яичницы с колбасой и только потом присела напротив, с удовольствием наблюдая, с каким аппетитом Андрей ест.

— Мы в Бибрке со студентами. Самодеятельность. А я вспомнил, бабка Кухариха рассказывала, что вы здесь, вот и зашел…

Это объяснение, наверно, вполне удовлетворило Марию Петровну, потому что широко улыбнулась и сказала с напускным упреком:

— Старая трещотка, я же просила… — Вдруг спохватилась и не договорила, о чем именно просила бабку Кухариху, да Андрею и так было все понятно: не рассказывать про переезд Иванцовой в Бибрку.

— Спасибо, Мария Петровна! А здесь у вас хорошо. — Поднялся из-за стола, заглянул в комнату. Должен был осмотреть дом, хотя бы поверхностно.

В погребе Гришки не было — когда Мария Петровна спускалась за молоком, Андрей заглянул туда.

— Я здесь все одна да одна. Летом Алексей приезжает, зимой сдаю комнату командировочным, а так — тоскливо…

Она сказала “Алексей”, даже не сомневаясь, что их тайна никому не известна, и Андрей вдруг пошел на риск. Сказал, пристально глядя на женщину:

— Зачем это вы, тетя Мария? Передо мной можно и не таиться. Мы с Гришей двоюродные братья, а я все знаю.

Мария Петровна, прибиравшая со стола, уронила стакан и даже не заметила, что он разбился. Испуганно уставилась на Андрея:

— Откуда знаешь?

— А Гришка вам ничего про меня не говорил?

— Говорил, что Советам служишь.

— А вы разве не служите? — Андрей знал, что Мария Петровна работает шеф-поваром в местной чайной.

У Марии Петровны на шее выступили пятна.

— От работы не отлыниваю, — ответила.

— А Гришка зачем на заводе работает? Кстати, здесь он сейчас? — быстро спросил Андрей.

— Нет.

— Правду говорите?

Гримаса исказила лицо Марии Петровны:

— Ой, парень, какой же ты!

Андрей понял, что допустил промах, попробовал оправдаться:

— Нужен Гришка мне. Где он?

Мария Петровна глянула отчужденно, но Андрей смотрел искренне, как и раньше, и женщина спросила:

— Что с ним случилось?

— Почему так думаете?

— Странный был какой-то. Будто перепуганный. В воскресенье приезжал. Собрал вещи и сразу подался.

— Не сказал куда? Не чужой я, может быть, помогу Гришке. — Андрей опустил глаза — все же обманывал эту доверчивую женщину, но другого выхода не было: Гришка Жмудь мог натворить еще много бед.

— Ой, парень, помоги, очень прошу тебя! Что-то с ним происходит, кто-то сбивает его, подстрекает… Он мне не сказал, но знаю: в Ставное пошел, девушка у него там. Хорошая девушка, Анна Климашко, работает медсестрой.

— К ней подался?

— Куда же еще? Вечером и пошел. Если бы во Львов, то налево к автобусу. А он через переулок, там дальше дорога на Ставное.

— Что взял с собой?

— Денег попросил. У меня было девятьсот рублей, все отдала. Сала, хлеба, вещи зимние.

— Зимние? — переспросил Андрей. — Зачем сейчас?

— Я тоже спросила. Говорит, нужно. Неуверенный был какой-то.

Андрей заглянул в комнаты, у которых были отдельные выходы в переднюю. В каждой по кровати и дивану. В самом деле, Мария Петровна могла сдавать их жильцам. Подумал: “Бедная женщина, наверно, копила все Гришке, а он…”

Мария Петровна схватила его за руку.

— Ты уж не говори никому про Гришу! — горячо дохнула ему в лицо, став на пороге. — Он достоин лучшего, правду тебе говорю!

Андрей промолчал. Скоро она узнает, что натворил Гришка, и прозрение будет не из легких.

Андрей вышел, не оглядываясь. На улице было уже темно, и звезды сияли на небе.

— Будешь в Бибрке, заходи, — услышал он с крыльца.

Пробормотал что-то в ответ и направился к калитке.

Бутурлак вышел из-за кустов, спросил шепотом:

— Ну, что? Я уже начал волноваться.

— Гришки здесь нет. Он за семь километров, в селе Ставном.

Дом Климашко, один из лучших в Ставном, стоял сразу за церковью. За ним к леваде тянулся огород, засаженный картошкой, за речкой чуть ли не сразу начинался лес. Два автоматчика отрезали усадьбу от огорода, еще два контролировали ее с боков. Бутурлак в сопровождении председателя сельсовета и лейтенанта милиции прошли через подворье. Немного сзади держался Андрей.

Председатель сельсовета требовательно постучал в окно. Изнутри подняли занавеску, выглянул мужчина.

— Ты, Федор? — спросил. — Что случилось?

— Открывай, уполномоченный будет ночевать.

— Сейчас, только зажгу свет, — послышалось из-за окна. Чуть ли не сразу загремел засов, и хозяин открыл двери.

Стоял на пороге, держа в руке свечку.

Бутурлак проскользнул мимо него в дом. Старший лейтенант милиции потеснил Климашко в сени.

— Где Алексей Иванцов? — спросил угрожающе. — Здесь?

Хозяин стоял в одном белье, босой, молчал и смотрел испуганно.

— Какой Иванцов? — начал, заикаясь. — Никого н-нет.

— Алексей Иванцов! Тот, что ухаживает за вашей дочкой.

— Так они ушли… — Климашко немного пришел в себя. — Дома только мы с женой.

Старший лейтенант включил карманный фонарик, ощупал лучом сени. К стене приставлена лестница, над ней дверца на чердак.

— Стой здесь!

Старший лейтенант указал Андрею на входные двери, а сам ловко полез по лестнице. Отбросил дверцу чердака и, как на учениях, сделав упор на локти, проскользнул на чердак.

— Здесь никого, — появился в дверях Бутурлак.

— И на чердаке пусто, — отозвался старший лейтенант. Он медленно спустился по лестнице.

— Осмотрите подворье, — приказал Бутурлак, — я пока что поговорю с хозяевами. Оденьтесь, — повернулся к Климашко, переступавшему с ноги на ногу, — и попросите жену, чтобы поднялась.

Жена Климашко уже стояла одетая в комнате, служившей гостиной. Женщина лет за сорок, полная, но еще красивая. Климашко вернулся в комнату в штанах и рубашке, но босиком, стал рядом с женой, будто искал у нее защиты. Бутурлак попросил хозяина сесть, отодвинул лампу на край стола, чтобы лучше видеть, спросил прямо:

— Был у вас позавчера Алексей Иванцов?

Климашко искоса поглядел на жену, но она смотрела равнодушно, и он ответил:

— С Анной он нашей гуляет… этот Алексей. Так вот приходил… В воскресенье вечером. Ушли с Анной. Молю бога, чтобы были живы, не знаем, куда подались.

— И вы вот так отпустили дочь?

— А что делать? Взрослая уже. При Советской власти умные все стали. Что для них родители?

— Помолчи! — вдруг вмешалась жена. — Если на человека что-то свалится, — подняла глаза на Бутурлака, — то не знает, что и говорит. Они с Алексеем давно уже решили пожениться, ну, он и Анна наша. А в воскресенье он приходит, вызывает Анну во двор, пошептались, дочь и говорит, что едет с Алексеем.

— Куда?

— Мне и самой это очень хотелось бы знать.

— Предупреждаю, что речь идет о задержании опасного преступника. — Бутурлак достал из папки бумаги, сунул их супругам: — Познакомьтесь и распишитесь, за ложные. сведения…

— Да знаем… — не дал ему закончить Климашко. — И пусть пан-товарищ не думает, что говорим неправду, потому что сами не хотели отдавать Анну за этого парня.

— В котором часу пришел Иванцов?

— Наверно, за полночь. Зашли в дом, она и говорит: “Едем с Алексеем”. — “Куда?” — спрашиваем. А она: “Напишем”. Мол, у Алексея неприятности. А какие могут быть неприятности, если нужно прятаться? Я и подумал: или криминал какой-нибудь, или с бандерами… Вот и вы говорите: опасный преступник! А что натворил?

— В свое время узнаете.

— Вот-вот… — Климашко даже заскрипел зубами. — Такое наваливается на нашу голову! Говорю им: “Не делайте из меня дурака”. А они свое: “Надо идти!”

— Что дочка взяла с собой?

Опять Климашко переглянулся с женой.

— Да говори уж, — наклонила она голову.

— Когда ушли, я и увидел: ружья нет. Оно у меня висело в той комнате, — кивнул на двери справа. — Наверно, Анна через окно передала.

— Ну а вещи какие взяли? Продукты?

— Окорок копченый, кусок сала. Белье, обувь, одеяло. Зимнее пальто. Спрашиваю: “Зачем пальто?” — “Так, — говорит, — дело такое: может, и до холодов придется побыть”.

— И куда же они пошли? — допытывался Бутурлак. — Огородами к лесу?

Климашко заморгал, хотел что-то сказать, но вскочила жена:

— Я уже вам правду скажу. Это он, обормот, нашу дочку опутал, а она такая доверчивая и любит его. Поймайте же этого бандита, может быть, Анюте легче станет. Я слышала, в Сарны хотели ехать. На станцию пошли. Я во двор вышла, слышу: шепчутся, а Алексей и говорит: “В Сарны поедем, а там видно будет”. А увидел меня — осекся.

— Если узнаете о местонахождении дочери и Алексея Иванцова, — сказал официально Бутурлак, — немедленно сообщите органам госбезопасности.

Выслушав информацию, Виктор Эдуардович подумал немного и спросил:

— Итак, считаете, что они решили пересидеть в лесу?

— Куда еще могут податься? Про остров среди болот, где Гришка прятался с Коршуном, знают только местные жители, но ведь туда никто не ходит, болота черные, опасные — кому хочется жизнью рисковать? Жмудь недаром пошел к Анне. Ему одному на острове не выжить. В окрестные села не пойдешь, здесь тебе и конец. А женщину не заподозрят. Еще и с настоящими документами. До райцентра там километров десять, и раз в неделю за продуктами сходить можно.

— Решено! — Подполковник хлопнул ладонью по столу. — Сейчас я сообщу волынским товарищам, что Григорий Жмудь, вероятно, где-то в их краях, и договорюсь о вашей операции. А вы отдыхайте до двенадцати. В тринадцать выедете с оперативной группой.

— Надо бы взять с собой Шамрая. Можно найти проводника и среди местного населения, но Андрей уже в курсе дела.

— Не возражаю.

Оперативная группа прибыла в райцентр после одиннадцати ночи. Заночевали в гостинице, а в четыре утра Бутурлак разбудил людей. Газик подвез их километров за пять — шесть до островка в болотах, дальше дороги не было, и группа вместе с Андреем углубилась в лес. Шли не торопясь, но, собственно, и торопиться было невозможно: темень, под ногами хлюпает вода, надо продираться сквозь кустарники.

Как находил Андрей тропинку среди болот, было известно только ему, но шел уверенно, иногда останавливался для ориентации. За ним как тени передвигались два автоматчика — в прошлом разведчики, они чувствовали себя в лесу как в собственном доме. У одного из них, Валентина Соколова, высокого рыжего лейтенанта, была исключительная реакция. Рассказывали, что когда-то эсэсовец целился ему в спину с нескольких метров, но Валентин, подсознательно почувствовав опасность, отклонился, пуля чиркнула лишь по шинели, а Соколов, падая, сумел срезать эсэсовца автоматной очередью.

За Соколовым шел младший лейтенант Дмитрий Копоть, низкорослый и на первый взгляд даже тяжеловатый, но сильный и ловкий. Копоть, как и Андрей, был из местных жителей, родился и вырос в селе севернее Житомира, умел ходить по лесам, как волк, бесшумно и незаметно.

Бутурлак шел последним.

Светало. Над болотами полосами лежал туман, и Бутурлак подумал, что именно в тумане было бы хорошо подкрасться к островку. Спросил Андрея:

— Далеко еще?

— Подходим. За теми осинами болото, ну и по болоту метров триста. — Он вытащил из кармана пистолет и засунул за пояс. Перехватив одобрительный взгляд Бутурлака, покраснел, отвернулся и юркнул между ольховыми деревьями.

Тогда, три года назад, после разгрома Коршуна, Антон Иванович повел их на остров. У бандеровцев там было две палатки и довольно просторная землянка, которую зимой можно было переделать в укрытие. Антон Иванович решил не разрушать землянку. Зимой, когда болота замерзали и сюда можно было приехать на лошади, землянка служила бы неплохим прибежищем для лесников и охотников.

Даже в густом тумане Андрей увидел пять осин и показал на них товарищам. Осторожно, не хлюпая, вышли на берег острова. За кустами начинался густой лиственный лес, в его сердцевине, на поляне, и была когда-то база бандеровцев.

Бутурлак приказал всем рассредоточиться, и они пошли редкой цепью, бесшумно ступая между деревьями. Вдруг капитан остановился, подал знак другим, чтобы замерли. Стоял, глубоко вдыхая воздух.

По приказу Бутурлака Соколов пошел в разведку. Вернулся через несколько минут.

— Они там. Девка что-то варит на костре. Жмудь, видимо, еще спит или вышел на охоту.

— Соколов и Копоть — в обход, — скомандовал Бутурлак. — Андрей — со мной!

Они вдвоем неслышно подобрались к поляне и увидели шалаш из еловых веток и землянку. Немного дальше между стволами деревьев на веревке висела одежда, а перед входом в шалаш пылал костер, и девушка помешивала ложкой в подвешенном над ним чугунке.

Она сидела к ним спиной, до нее было совсем близко, шагов двенадцать, и капитан, шепнув Андрею на ухо: “Прикроешь меня”, пополз, как уж, к костру.

Он сразу затерялся в высокой траве. Когда-то это и было его профессией — бесшумно и ловко подползти, благодаря этому умению сохранил жизнь на войне.

Дрова в костре трещали, Бутурлак уже почувствовал тепло на лице. Быстрым движением он зажал девушке рот ладонью.

— Вот что, — наклонился над Анной, всматриваясь в полные страха глаза, — молчи, иначе будет плохо. Где Гришка?

Девушка показала глазами на шалаш.

— Тихо сиди! — повторил строго, отпустил Анну и метнулся в шалаш.

Гришка лежал в углу на постели, сделанной из еловых веток и укрытой одеялом. Спал в ватнике, раскинув руки, сладко похрапывая. Бутурлак приставил дуло пистолета ему к груди. Гришка раскрыл глаза и, наверно подумав, что это сон, закрыл их снова, пытаясь повернуться на бок.

— Поднимайтесь! — громко приказал Бутурлак.

Гришка быстро сунул руку под пальто, служившее ему подушкой, но капитан схватил его за локоть. Сам нащупал под пальто и достал вальтер. Спрятал в карман.

— Ну? — сказал грозно. — Поднимайтесь!

Но Гришка лежал, все еще не веря своим глазам. Вдруг всхлипнул и, встав перед Бутурлаком на колени, заголосил:

— Что вам нужно от меня? Я ни в чем не виноват!

Ломая ветки, в курень втиснулся Андрей, за ним Соколов. Не говоря ни слова, он связал Жмудю руки за спиной, поднял за воротник ватника, посмотрел на искаженное страхом лицо, подтолкнул Гришку к выходу.

Только теперь Гришка узнал Андрея, и лицо его исказилось ненавистью.

На первом же допросе Григорий Жмудь все рассказал.

— Что вы думаете об этом Кострубе? — спросил Яхимович у капитана.

— Неужели Штех? — с сомнением сказал Бутурлак. — Ведь есть сведения, что он в Станиславской области.

— Был в Закарпатье, — уточнил Яхимович. — А потом его видели в Яремче и Коломии. Дальше след утерян. Я так и думал, что он во Львове: город большой и затеряться легко. А по описанию Жмудя, он: мохнатые брови, голый череп, на подбородке ямочка. Штеха забросили в Советский Союз для организации террористических актов. Он может натворить много бед. Висловский был лишь первой жертвой.

— Как думаете, товарищ подполковник, действительно ли у нас в руках нить к Иосифу Адашинскому? Тот, кто вызвал Жмудя на свидание с Кострубом, ссылался именно на него.

— Нет доказательств, — покачал головой Яхимович. — Отец Иосиф скажет — провокация, а у нас нет доказательств.

— Установить наблюдение за священником. Ведь от его имени пришли к Жмудю.

— Штех мог знать о связях семьи Жмудя с Адашинским и использовать этот факт в своих целях.

Бутурлак задумался, предложил:

— А что, если искусственно ускорить развитие событий? Они долго сидели вдвоем и разрабатывали план операции.

Подполковник слушал Бутурлака, не перебивая и постукивая карандашом по столу. Когда капитан закончил, сказал взволнованно:

— Правильная идея, я целиком поддерживаю ее. Думаю, что начальник управления согласится с нами. Но давайте все обсудим еще раз: мы сможем выйти на Штеха в том случае, если с ним свяжется Адашинский. Но не исключено, что Штех постарается убрать Жмудя, как нежелательного свидетеля, ведь он понимает, что мы не спим и разыскиваем убийцу Висловского. Они назовут Жмудю место встречи и пошлют исполнителя…

— Но Жмудь может сам выбрать место встречи и продиктовать свои условия.

— Рискнем!

Яхимович снял телефонную трубку и попросил приема у начальника управления. Вернувшись, сказал:

— Начальство дает согласие. Под нашу персональную ответственность.

Бутурлак рассказал Жмудю, что он должен говорить Адашинскому. Они прорепетировали несколько вариантов разговора, и наконец Бутурлак набрал номер телефона.

— Слушаю, — прозвучал в трубке уверенный бас отца Иосифа, его голос был слышен даже в кабинете капитана.

Гришка смотрел на Бутурлака испуганными глазами и молчал. “Давай!” — кивнул ему капитан, но Жмудь только безмолвно шевелил побелевшими губами.

— Я вас слушаю, — повторил Адашинский нетерпеливо, и тогда Гришка сказал:

— Извините, святой отец, звонит вам Алексей Иванцов.

— Откуда ты? — От уверенного баса не осталось и следа, отец Иосиф явно перепугался.

— Из телефонной будки. У меня срочное дело к вашему преосвященству. Святой отец посылал ко мне господина Коструба, чтобы я сделал одно дело, так я выполнил его приказ и временно живу у знакомого. Но к нему приезжают родственники, надо переехать, у меня ни связей, ни денег. Так будьте добры, передайте пану Кострубу, что я буду ждать его завтра в полдень в парке Костюшко, возле кинотеатра.

— Я понял тебя, сын мой… — Голос отца Иосифа дрожал. — Я попробую исполнить твою просьбу. Если он не придет, больше мне не звони…

— Я полагаюсь на вас, святой отец, — ответил Гришка и по знаку Бутурлака положил трубку. Вытер рукавом пот со лба и вопросительно посмотрел на капитана.

— Хорошо, — похвалил тот, и Жмудь заискивающе улыбнулся.

Григорий Жмудь, в низко надвинутой на брови фуражке и черных очках, сидел на скамейке под ветвистым дубом в нескольких метрах от кинотеатра. В вестибюле кинотеатра два окна выходили на сквер — за одним притаился Соколов, за другим — Копоть. Мимо кассы с букетом, как нетерпеливый влюбленный, расхаживал капитан Бутурлак. В аллеях сквера на скамейках сидели несколько человек: один читал газету, два играли в шахматы, еще один углубился в книжку, качая коляску с ребенком, рядом парень что-то рассказывал девушке, нежно прижавшись к ней…

Сеанс недавно начался, и в сквере было малолюдно.

Бутурлак глянул на часы: без минуты двенадцать.

В центральной аллее парка появились двое — высокая, стройная блондинка и на небольшом расстоянии от нее мужчина в модном габардиновом плаще. За ними прихрамывал, опираясь на палку, старик в фуражке, дальше шли, взявшись за руки и оживленно болтая, две девочки.

На выходе из аллеи блондинка села на свободную скамейку. Человек в габардиновом пальто, не оборачиваясь, направился к кассе кино. Остановился и осторожно осмотрелся по сторонам. Увидел на скамейке Жмудя. Стрельнул глазом на Бутурлака и равнодушно обернулся к кассирше. Купив билеты, он засунул руку в карман пальто, направился обратно в сквер.

Бутурлак опустил вниз букет. “Он, — подумал, — это он!”

Человек вроде бы шел к блондинке. Бутурлак мог побиться об заклад, что они сообщники.

Обратил ли внимание на блондинку юноша, что читал книгу, машинально покачивая левой рукой детскую коляску?

А человек в габардиновом пальто, не дойдя до блондинки, остановился возле скамейки, на которой сидел Жмудь, и, наверно, что-то спросил у него. Жмудь обернулся. Человек выхватил из кармана немецкий парабеллум, но в ту же секунду пистолет выпал у него из руки…

Наверно, он еще не успел сообразить, что произошло, и, может, даже не почувствовал боли в пальцах, растерянно посмотрел по сторонам, но за эти мгновения Гришка успел сползти со скамейки и, прикрывая ладонями голову, спрятаться за толстый ствол дуба.

Наконец человек глянул в окно, за которым стоял Соколов, но, очевидно никого не увидев, метнулся к зданию кино, надеясь юркнуть за угол.

Навстречу вышли двое.

— Спокойно, — услышал, — руки вверх!

Блондинка резко поднялась — рука в кармане жакета — и быстро направилась к выходу из парка. Юноша, бросив книжку в пустую коляску, встал и пошел за ней следом.

Теперь Бутурлак был уверен, что блондинку не выпустят из виду: на улице стояли две оперативные машины…

В семнадцать часов Бутурлак докладывал подполковнику Яхимовичу:

— Блондинка села на Городецкой в трамвай. С ней вместе ехала Таня Громова. Вагон был полупустой. Доехала до предпоследней остановки. Живет в Хлебном переулке, дом номер четыре. Одноэтажный, принадлежит гражданину Эпендюку Афанасию Ефимовичу, блондинка — его дочь Галина Савицкая. Диспетчер трамвайно-троллейбусного управления, вдова, муж ее убит в сорок четвертом году. Служил в Украинской повстанческой армии. За домом установлено наблюдение.

— Хорошо, — сказал Яхимович. — Личность раненого установили?

— Пока что молчит. Документов при нем нет.

Галина Савицкая вышла из дома в начале седьмого. Дождалась трамвая. Сошла в центре и направилась к Драматическому театру. Шла, помахивая небольшой сумочкой, и, наверно, только Бутурлак да еще несколько оперативных работников, которые следили за ней с разных сторон, догадывались, что в сумочке рядом с пудрой и помадой лежит пистолет и блондинка неплохо им владеет.

Она шла по тротуару — высокая, элегантная, в цветастом шелковом платье, — и мужчины оглядывались на нее…

Спектакль в театре шел второй раз. Билеты были распроданы заранее, возле подъезда шумела толпа празднично одетых людей. Савицкая постояла немного, будто ждала кого-то, посмотрела на часы и вошла в театр. В зале прошла к одиннадцатому ряду и села в кресло рядом с лысым мужчиной. Бутурлак, делавший вид, что разыскивает свое место, чуть не вскрикнул — сомнений быть не могло: блондинка встретилась со Штехом.

Свет медленно погас. Бутурлак, пригнувшись, скользнул за бархатную штору. Капельдинерша, закрывая двери, шикнула, но капитан проскочил мимо нее в фойе.

— Телефон и два — три места в зале, — сказал Бутурлак администратору. — Одно — в ложе справа. Один стул приставьте в проходе к двенадцатому ряду.

— Сделаем, все будет сделано. — Администратор вышел, а Бутурлак позвонил Яхимовичу.

Подполковник, выслушав его, ответил коротко:

— Действуйте!

По распоряжению Бутурлака все выходы из зала были взяты под контроль, перекрыли парадный и служебный выходы из театра, а также выезд из внутреннего театрального двора, расставили посты вокруг всего огромного здания.

Приехал Яхимович. Бутурлак ждал его в администраторской. Выслушав донесение, подполковник спросил:

— А где Копоть?

— В левой ложе возле сцены. Оттуда хорошо видны Штех и Савицкая. Но вряд ли во время действия они выйдут из зала.

— Конечно. Но могут вообще уйти после первого же акта.

— Будем брать на улице. При выходе из театра.

— Кто?

— Соколов и я.

— Хорошо, — согласился Яхимович. — Только будьте осторожны. У этого Штеха какая-то звериная интуиция, сильный и владеет оружием блестяще.

— Что ж, — кивнул Бутурлак, — попробуем взять без шума.

…Штех только взглянул на Савицкую, как понял: произошло непоправимое. Умел читать по ее глазам. В зале начало темнеть, а затем свет погас совсем.

— Ну? — прошептал нетерпеливо в ухо.

— Ловушка… Там была ловушка, и Ярослава взяли.

Штех откинулся на спинку кресла. Смотрел, как медленно раздвигается занавес, и плохо понимал, что происходит на сцене. Какая-то хата под соломенной крышей, вишневый садик и панорама села на заднем плане. Зачем он здесь? Взяли Ярослава Доберчака, последнего его помощника, устроили вульгарную ловушку, куда мог попасть и он. Слава богу, Галина отсоветовала идти на встречу со Жмудем. Умница она, Галина, и любимая; более нежной и умной, наверно, нет на всем свете. Шевельнулся в кресле, почувствовал теплое Галинино плечо, прижался и спросил еле слышно:

— Гришка Жмудь там был?

— В том-то и дело, что был…

Штеху сделалось страшно. Если арестовали Жмудя, то в госбезопасности, наверно, знают, что связал его с Кострубом отец Иосиф Адашинский. Вот Гришка Жмудь и позвонил его преосвященству, назначил ему, Кострубу, свидание в парке, и он сразу понял, что Жмудя надо убрать. Но так попасться на удочку! Только случай спас его сегодня.

“Однако, — подумал, — дела не такие уж и плохие. Ярослав не знает, где я квартирую, отец Адашинский поддерживал со мною связь через Галину, вчера прислал какого-то старика с запиской. Галина меня не выдаст, Галина влюблена в меня, и я пообещал взять ее с собой за границу. Но надо сегодня же сменить квартиру. Есть еще один человек. Знает: в случае провала попадется и сам. А он служил в эйнзатцкоманде, вешал, расстреливал — за это по головке не погладят”.

Взял руку Галины, сжал осторожно и спросил:

— А ты как?

Она поняла его сразу.

— Проверяла, — объяснила. — Никого.

Если Галина говорит — никого, так оно и есть. Галина хитрая и осторожная, она хитрее и его самого…

На сцене парень в полотняных брюках выяснял отношения с девушкой, она плакала, а он кому-то угрожал, девушка была красивой, она нравилась Штеху, он старался понять, что делается на сцене, но никак не мог — эта история с Гришкой Жмудем выбила его из колеи. Незаметно взглянул на Галину. Вот характер: смотрит с интересом, переживает, спектакль увлек ее, забыла обо всем на свете, даже о нем.

Хотел что-то спросить, дотронулся до нее, но Галина остановила его:

— Поговорим в антракте, не мешай.

А в антракте их могут ваять.

Штех переплел пальцы, стиснул больно. Там, в Мюнхене, еще тешат себя иллюзиями, а он знает, что все их расчеты — мыльный пузырь. Хоть бы им удалось удрать отсюда, а дальше… Пока Запад как-то заинтересован в них, но кто знает, что будет дальше, как повернутся события.

В антракте Штёх отвел Галину в угол фойе. Сели так, чтобы не обращать на себя внимание, и Штех попросил:

— А теперь расскажи, как все было.

— Может быть, уйдем отсюда? — предложила.

— Лучше вместе со всеми. Затеряться в толпе. Уверена, что тебя не засекли?

— Да.

Она рассказала о том, как все произошло в сквере. Прозвенел звонок, и Штех сказал мечтательно:

— Вот так бы не думать ни о чем! Нет ни наших, ни ваших… Спектакль, ты рядом. Тишина и покой! — Он положил ладонь на Галинину руку, погладил. — Быстрее кончать здесь надо, задержались мы.

Галина отняла руку.

— Тишина нам может только сниться, — ответила сухо. — Тишина для нас подобна смерти, вот так-то. Сейчас бы гранату! — Обвела взглядом фойе. — Швырнула бы, не задумываясь.

Штех представил себе, что у него тоже не задрожала бы рука, но прежде всего надо думать о себе. Галина такая еще горячая и неопытная, и он должен сдерживать ее.

— Пошли. — Поднялся и почтительно подал руку. — Пусть пани думает не о гранатах, а об искусстве. — Штех притянул Галину к себе. Сказал нежно: — Скоро я поведу тебя в Миланскую оперу.

Она ответила легким пожатием руки и долгим, полным надежд взглядом. У входа в зал их вежливо пропустил вперед человек в сером костюме. Отстал в проходе и занял место на приставном стуле в двенадцатом ряду. Огляделся. Обратил внимание на человека, что сидел через несколько кресел от Штеха и его подруги и оживленно переговаривался со своей соседкой. “Нет, говорят, девушки, с которой не сумел бы познакомиться Валентин Соколов”, — подумал Бутурлак.

После окончания спектакля зрители долго не отпускали артистов, Штех аплодировал тоже, стоя наблюдал, как азартно хлопает Галина.

Занавес опустился в последний раз, и они протиснулись в проход. Штех шел за Галиной и вдруг перехватил взгляд человека в сером костюме — холодный, пристальный. Цену таким взглядам Штех хорошо знал. У него похолодело в груди, посторонился, вежливо пропуская вперед полную женщину, оглянулся, будто разыскивая кого-то. Этих двух — трех секунд Штеху было достаточно, чтобы сориентироваться и принять решение.

Галина шла не оглядываясь, уверенная, что он не отстает. Серый костюм шел немного впереди ее и тоже не оглядывался. Их со Штехом разделяло уже несколько человек, сзади медленно пробирались между рядами последние зрители, и проход к сцене оказался свободным.

Штех грубо оттолкнул какую-то женщину и несколькими прыжками одолел расстояние до барьера, отделявшего зал от оркестровой ямы. Боковым зрением заметил, как от дверей справа кто-то тоже метнулся назад, — значит, человека в сером подстраховывали. Ну, теперь кто кого!

Он прыгнул в оркестровую яму и бросился к узкой боковой двери, услышав, как преследующий загрохотал пюпитрами…

Сегодня у Веры была настоящая премьера — девушке дали роль со словами. Не имело значения, что слов было мало, всего три предложения, и находилась она на сцене минуты две, не больше, но это была роль, и в программе было написано: “Артистка В. Яхонтова”.

Андрей ждал ее возле дверей, ведущих из фойе за кулисы.

Как только Вера появилась, Андрей бросился к ней. Он перехватил ее испуганный, вопрошающий взгляд и воскликнул:

— Ты играла чудесно, я просто в восторге!

Она благодарно посмотрела на него и сказала:

— Наши девчата устраивают в буфете небольшой праздник по поводу премьеры, я приглашаю тебя.

Андрей вспомнил, что у него почти совсем нет денег, и покраснел.

— Неудобно, вы там все свои…

— У нас все готово. Несколько бутылок вина и пирожные. Я сказала, что ты будешь. Девочки ждут. Но сначала пройдем ко мне в гримерную, я оставила там шаль.

За кулисами Андрей был впервые в жизни и с интересом разглядывал все вокруг. Они вышли на сцену. Монтировщики декораций разбирали комнату, где происходило последнее действие. Работали быстро и ловко. Вдруг из-за левых кулис выскочил какой-то лысый человек в темном костюме. Он перебежал сцену, перепрыгнул через опрокинутый стул и, озираясь, исчез за противоположными кулисами.

— Шатаются тут! — с осуждением посмотрел ему вслед пожилой рабочий и подобрал стул. Он подозрительно глянул на Андрея, но, узнав Веру, приветливо улыбнулся: — Поздравляю тебя, Верочка! И дай бог, чтобы это было хорошим началом…

Он не договорил — из-за левых кулис выскочил Бутурлак, чуть не столкнулся с рабочим, сбил стул, заметил Андрея, крикнул:

— Лысый!.. Не видели лысого в темном костюме?

Андрей указал проход между кулисами, в который шмыгнул лысый, и Бутурлак метнулся туда.

— Ловят кого-то! — покачал головой рабочий сцены и с грохотом снова поставил стул.

Андрей хотел побежать за Бутурлаком, но Вера задержала его.

Перебежав сцену, Штех оказался в коридоре, куда выходили двери гримерных. Впереди маячила светящаяся вывеска “Служебный вход”, но он не тешил себя надеждой, что удастся выскользнуть на улицу. Понимал, что все выходы из театра блокированы.

Дверь в одну из артистических уборных была открыта. Штех заглянул — пустая, перед зеркалом горит лампочка, в углу висят какие-то платья.

Он юркнул за дверь. Слава богу, ключ торчал в замке, он быстро повернул его и, привалясь к двери спиной, провел ладонью по лицу, будто снимал напряжение и страх последних секунд. Затем сбросил пиджак, снял обувь, оборвал на левой туфле шнурок, потому что не развязывался. Вытащил из кармана штанов пистолет, быстро осмотрел платья — черт, все длинные, такие, наверно, носили в прошлом веке. Наконец наткнулся на темный жакет и юбку. Жакет жал в плечах, но выбора не было.

На стуле перед зеркалом лежала длинная шаль. Закутался так, что торчал только нос, и лишь теперь вспомнил, что он без обуви. Возле входа стояло несколько пар туфель на высоких каблуках, но ведь у него сорок третий размер! Штех сбросил носки, сунул босые ноги в собственные туфли. Схватил пистолет и, держа его наготове под шалью, выскользнул в коридор.

Вера потянула Андрея дальше по коридору.

Вдруг дверь одной из гримерных открылась, и в коридор вышла женщина в темном жакете, закутанная шалью. Она быстро пошла к выходу.

Какая-то неуклюжесть движений привлекла к ней внимание Андрея — шла широко, совсем по-мужски. Андрей невольно посмотрел на ее ноги и удивленно подтолкнул Веру: женщина была обута в мужские туфли, на одной шнурок был оборван и волочился по полу, но самое странное — кривые, мускулистые ноги были густо покрыты волосами.

Андрей пожал плечами — в конце концов, здесь, в театре, всякое увидишь, но Вера метнулась следом за женщиной и, догнав, коснулась ее плеча:

— Простите, пожалуйста, вы, наверное, по ошибке взяли мою шаль!

Женщина даже не оглянулась, схватила Веру за руку и прошипела:

— Молчи и иди рядом, если хочешь жить…

Она притянула Веру к себе и показала из-под шали дуло пистолета. Девушка споткнулась, но женщина удержала ее и потянула к выходу.

Секунду Андрей не мог понять, что произошло. Вдруг вспомнил Бутурлака, который исчез за кулисами, снова взглянул на волосатые, мускулистые ноги женщины, догнал и схватил ее за руку.

— Подождите… — начал, но вдруг почувствовал под пальцами железную твердость мускулов. Женщина вырвалась из его рук и бросилась вперед.

— Держите ее! — закричал Андрей и увидел, как от группы людей в конце коридора отделился человек в сером костюме. Узнал Бутурлака, который поднимал пистолет, но почему-то очень медленно. Женщина пригнулась, отклонилась к стене, в ее руке сверкнул парабеллум, и Андрея оглушил выстрел.

Штех умел стрелять, но узкий жакет сковывал движения, и он не смог как следует поднять руку для точного выстрела.

— Ложитесь! — закричал отчаянно Бутурлак Андрею и Вере, которые стояли в узком коридоре за спиной у Штеха.

А Штех уже снова целился. Бутурлак отклонился от пули и выстрелил Штеху в бедро — в ногу мог бить не колеблясь.

Штех прижался к стенке, но в этот момент бежавший по коридору сзади него Соколов, растолкав Веру и Андрея, выстрелил Штеху в правое плечо. Штех выронил пистолет, и сразу же на него навалились Соколов и Андрей.

Бутурлак, подобрав пистолет, оглянулся — в конце коридора, откуда выскочил Соколов, стояли растерянные артисты.

— Извините, — смущенно улыбнулся капитан, — испортили вам праздник.

Артисты расступились, и Штеха повели к выходу.

Андрей хотел пойти за капитаном, но Вера взяла его за руку и сказала:

— Пойдем. Нас ждут…

Загрузка...