Мир приключений, 1928 № 11-12

ТЯЖЕЛЫЕ ДЕНЬГИ

Рассказ　Л. Оливера

Иллюстрации　Е. Осмонда 　

За исключением мистера Сиркитля, баптистского пастора, у Болтов не бывал в гостях никто. К ним заходили только по делам. И хотя мистер Сиркитль и отрицал бы это перед собственной совестью, причиной его аккуратных, но редких посещений была главным образом забота о церковных нуждах.

Единственным проявлением расточительности, которое позволял себе Амос Болт, было ежегодное пожертвование в два фунта[4] на поддержку баптистской церкви.

Молва говорила, что Амос Болт — богатый человек. У него, конечно, была самая большая ферма в округе, 450 акров прекрасной земли, прекрасно возделываемой, новейшие машины и такие отличные подстройки, каких нельзя было найти во всей местности. Большие часы, вделанные в стену над каменным коровником, отмечали приход и уход работников. А каждое утро Амос Болт был на ногах, чтобы видеть, как они начинают работу. Для всякого человека, нанимавшегося на Брук Фарм[5], каждый день был, действительно, рабочим днем. Возраст, болезнь, долгая служба, ничто не спасало человека от расчета, если силы его ослабевали. Силы Амоса Болта не ослабевали никогда.

Мистрис Болт умерла, когда Эми едва исполнилось девять лет. Других детей не было. Эми росла одна в старом, тщательно содержавшемся фермерском доме. Одна, потому что никто не мог счесть мистрис Гатлинг за общество, а сам Амос Болт никогда не тратил понапрасну слов и не выказывал своих чувств даже к дочери. Мистрис Гатлинг, глухая, молчаливая, вечно раздраженная своим пьяный мужем, ежедневно приходила на ферму убирать и готовить, за что получала еженедельное жалованье в десять шиллингов[6]. Она прекрасно исполняла все это втечение шести лет, не пропустив ни одного дня по болезни или ради развлечения, пока Эми не исполнились пятнадцать лет и она не научилась готовить мясо и печь пироги. Тогда мистрис Гэтлинг рассчитали и Эми было сказано, чтобы она делала ее работу. Готовила Эми не так хорошо, особенно вначале, но Амос Болт сберегал десять шиллингов в неделю.

Кроме домашней работы, на попечении Эмм был и птичник около пятисот цыплят, несколько уток, гусей и индейских петухов. А когда один из рабочих заболевал или по другой причине получал немедленный расчет, подразумевалось, что Эми если и не заместит его, то все же может заполнить пробел и возьмет на себя и какую-нибудь работу по ферме. Она часто исполняла работу коровницы.

Эми не любила отца и не ненавидела его, а просто боялась. Их отношения были почти такие же, как между хозяином и прислугой. Она слушалась его, никогда не спорила, да и редко разговаривала с ним. Сидя друг против друга за кухонным столом в будни и за столом красного дерева по воскресеньям, отец и дочь молча ели свой бед. Эми никогда не могла забыть, как он побил ее, когда еще маленькой девочкой она продолжала говорить, когда он сказал ее замолчать. Он пустил в ход легкую тростниковую трость и рубцы оставались на спине Эми почти две недели.

Когда Эми исполнилось девятнадцать, Амос Болт сказал:

— Тебе сегодня девятнадцать лет, правда? Растешь! Я хочу тебе дать денег. Ты должна узнать цену деньгам и лучше начать теперь же.

Он давал ей три фунта первого числа каждого месяца на одежду, мелкие расходы и для помещения в почтовую сберегательную кассу. Он поучал ее, чтобы она откладывала, на крайней мере, половину.

Года два после этого, когда ей было около двадцати одного года, Эми встретила в жаркое июньское воскресенье Дика Меррелл. Эми навсегда запомнила точное время и место этой встречи. Люди говорили про нее, что она скупа. — Такая же, как отец; скоблила бы дорогу руками, чтобы найти грош.

И говорили, что она гордая.

— Никто не хорош для нее.

Во многом она, действительно, была похожа на отца. Она унаследовала его красоту, его силу, его суровые черные глаза. И она была также сдержанна, как он, не искала ничьей дружбы. Единственное дитя, выросшее в одиночестве, она считала, что одиночество это в порядке вещей. Иной раз в воскресный день кто-нибудь из деревенской молодежи пробовал подойти к ней, но ей всегда были неприятны неловкость, полунервность, полугрубость, которую парни вносили в свои любовные дела.

Это превзошло, когда Эми возвращалась от старой тетки Бетти. Он стоял возле дороги, прислонившись к изгороди, смотрел на Эми и улыбался. Эми на мгновение остановила на нем свои черные глаза. Потом вдруг смутилась и поспешила мимо его дерзкого, красивого лица.

— Идете домой? Мне по дороге о вами!

Ей нравился его голос. В нем точно был скрытый смех и в тоже время он был почтителен, мягок. Ей нравились его светлые волосы, кудрявые, спутанные, с рыжеватым оттенком. И манеры такие не похожие на то, что ей уже приходилось встречать и отталкивать. Дик Меррель не был похож на других молодых людей.

Она улыбнулась, кончики ее полных, красных губ поднялись, темные глаза вдруг засияли…

Было половина одиннадцатого, когда она вернулась домой. Но она не боялась. В первый раз в жизни она чувствовала себя равной отцу.

На кухонном столе были остатки его ужина. Сам он ушел в комнату, которую называл «конторой». Тут он хранил свои бумаги и расчетные книги и принимал по делам торговцев. Эми подметала и убирала эту комнату каждый четверг, но никогда в другое время не бывала в ней. Комната эта едва входила в план ее жизни. Это — было просто «там», место, куда отец уходил каждый день после ужина. Он никогда не звал ее туда с собой.

Но сегодня все было иначе. Она подошла к двери, постучала и вошла.

Отец сидел за большим столам посреди комнаты, и она заметила, как подозрительно он прикрыл кучку денег, лежавшую на зеленой скатерти. Она заметила и то, что это была кучка золота, а рядом лежал замшевый мешочек.

Он взглянул на нее и нахмурился.

— Что тебе нужно? — грубо спросил он.

Но она, все-таки, не испугалась. Необычно было, что она спокойно встречалась глазами с его взглядом, рассматривала его и критиковала его манеры.

Она стояла в дверях и рассказывала ему про Дика Меррелл. Ей и в голову не пришло скрыть это от него. Она совершенно откровенно сказала, что снова встретится с Диком на следующий день Она говорила спокойно, без следа самоуверенности.

Амос Болт откинулся на спинку стула и — следил за ее лицом. Он как будто понимал ее новый тон, эту внезапную смелость и доверчивость. В глубине сердца он любил ее. Она была его дочерью, большой, сильной и решительной, как он сам. Она не хуже сына могла унаследовать его фэрму и его деньги. Но этот человек, этот Дик Меррель, каков был он?

— Это не сын Джорджа Мерреля? — спросил он. — Джорджа Мерреля из Чиплинга? Он негодный человек.

— Кто негодный человек? — возмущенно спросила она.

— Его отец — если Джордж Меррель его отец.

— Мне все равно, кто его отец. Я выйду замуж за Дика.

Это было спокойное подтверждение факта. Она решила выйти за него замуж. Как и отец, она быстро принимала решения и, как и у него, у нее была сила воли добиваться того, чего она хотела. То, что она всего три часа назад встретила Дика, было безразлично. Не имело значения и то, что они ничего нс говорили о браке, что она еще не знала мнения Дика по этому поводу. Он целовал ее, — несколько раз. И она целовала его горячо и жадно, обняв его за шею сильными руками и прижав к его губам красные, нежные губы. Она целовала его. Он был ей нужен. Этого было довольно.

Амос Болт ничего не ответил. Он просто снял руку с кучки золота на столе.

— У меня есть еще, — сказал он, — гораздо больше этого.

Он говорил вкрадчиво и таинственно и глаза его смотрели весело и хитро. Она никогда не видела его таким прежде. Может быть, и он изменился? Или она просто видела все и всех в новом свете?

Он встал и прошел к большому дубовому шкафу, вделанному в стену возле камина. Эми никогда не видела внутренности этого шкафа, но смутно знала, что он держал в нем «бумаги». И она часто удивлялась, почему в шкафу два замка. Амос вынул из кармана связку ключей, повернул замки, открыл дверцу и подозвал дочь.

Верхняя полка была набита пачками денег, аккуратно перетянутыми резинками. Эми удивленно смотрела на них.

— Видишь? — шептал он. — Видишь? В каждом пакете сто фунтов. Тридцать два пакета.

Голос его взволнованно дрожал, и Эми заметила, что руки его слегка трясутся.

Од указал на вторую полку.

— Акции, закладные… И в банке тоже есть деньги, почти столько же.

— Я думала, что люди держат все свои деньги в банке, — Эми вспомнила, как отец наставлял ее «откладывать каждое пенни туда, где оно лежит в сохранности».

— Иногда, пробормотал он, — иногда, — и он торопливо закрыл и запер дверь шкафа.

Эми как-то чувствовала, что ему не хотелось, чтобы она слишком заинтересовалась шкафом.

— Как странно, — подумала она, — держать тут столько денег.

Она просто отметила это, как необычный факт, про самые же деньги она и не думала. Они не казались ей настоящими деньгами.

— Все это будет когда-нибудь твоим, — сказал отец. — И еще больше денег. Мне еще только шестьдесят девять лет. Гожусь еще лет на десять. Могу еще накопить много денег.

Он говорил все тем же странно взволнованным голосом и положил ей на плечо костистую руку.

— Ты видишь, что у меня есть, — продолжал он. — Видишь, что ты получишь? Ты можешь выйти замуж только за человека. который стоит всего этого. Слышишь? За человека, которому я буду доверять. За человека, который поможет тебе сберечь это, прибавит к этому. Ни один из этих пьющих и транжирящих парней! Человек, который станет работать и сберегать деньги!

Он ближе склонился к ее лицу и крепче сжал ей плечо.

— Не смей и заикаться об этом. Никто не должен знать. Никто. Понимаешь? — потом пробормотал: — Приведи мне завтра этого Дика Меррелл.

Шесть месяцев спустя Дик и Эми были женаты. Амос Болг не только дал свое согласие, но даже торопил со свадьбой. Дик был сильный и здоровый с виду, он не пил и мог работать почти столько же, сколько сам Амос. Правда, он не был так бережлив.

— Но он образуется, — думал Амос, — он образуется.

Дик был беден, он был сыном негодного отца, не мог увести Эми в свой дом, как это сделал бы другой человек. Ему пришлось переехать к жене в Брук Фарм, переехать к Амосу Болту, который сделал его у себя старшим работником и платил ему три фунта в неделю. Хороший работник. Дешевый!

Но когда прошло три года и Эми не обнаруживала никаких признаков материнства, Амос стал косится на своего зятя.

— С парнем что-то не ладно, — думал он.

Это не могло быть виной Эми. У нее была великолепная фигура, полная грудь, сильные, округлые члены, — тут не могло быть никакого порока.

Он мысленно строил планы на будущее, когда Эми и Дик женились. Внук, которому перейдет его имя, Болт. Может быть два внука. Не больше. Он даже опасался, что Эми окажется слишком плодовитой. Он говорил своему зятю:

— Не больше двух. Больше вам не по средствам.

Но ни одного! Ну, и зять! Люди судачили в деревне, смеялись. Он знал это. Гордость его страдала.

Четыре года спустя после их свадьбы, в феврале, Дик простудился. Он был неосторожен. Предпочитал старые, удобные сапоги непромокаемым. Он считал себя слишком крепким, чтобы простудиться.

Эми, как и Амос Болт, не знали ни одного дня болезни с самого детства. Она никогда же думала о том, что люди могут заболеть. и меньше всего представляла себе больным Дика. Она заметила его простуду, но это не обеспокоило ее, Амос же тотчас заметил и сказал себе: «слабое здоровье». Еще один недостаток у этого несчастного зятя!

Эми не встревожилась и тогда, когда Дик пожаловался на слабость и на то, что его бросает то в жар, то в холод. А когда на следующее утро ему не стало лучше, она посоветовала ему остаться в постели.

Амос, по обыкновению, поднялся в этот день рано утром. Он ничего не сказал, ветла Эми сообщила ему про Дика. Он подождал, пока у него на глазах началась дневная работа, и затем прошел к Дику. Ов встал в ногах кровати и смотрел на бального. Бесполезный, слабый человек! Лежит в постели в девять часов утра!

— Вставай! — крикнул он.

Дик слышал, что кто-то вошел в комнату, но ему было так плохо, что он не обратил на это никакого внимания.

— Ты думаешь, что я плачу тебе, чтобы ты валялся?

Дик открыл глаза. Что это его тесть говорит? Разве старый дурак не видит, как он болен? Смотрит на него, как сумасшедший. Может быть, он на самом деле сумасшедший…

— Вставай! Выходи на работу! Вставай!

Вне себя от молчания зятя и его тупого, полубессознательного взгляда, Амос сорвал с больного одеяло и швырнул его на пол.

Дик вскочил на ноги. Вставать? Да, он встанет. Возьмет Эми и уйдет отсюда… Пол колыхался под его ногами. Он ухватился за кровать, чтобы не упасть.

— Ты никуда не годишься для меня в никуда не годишься для Эми. — Ты и не мужчина совсем.

Железо кровати было как лед для его горячих пальцев. Оно оживило Дика. И комната перестала кружиться. И он мог говорить… он мог говорить, если делал усилие.

— Хорошо. — Неужели это был его голос? Точно он доносился откуда то сзади. — Я встану. Я сделаю работу, за которую мне платят. Но я уйду отсюда… уйду. И Эми возьму с собой… Старый вы… зловредный ублюдок!

В это время в комнату вошла Эми. Она слышала последние слова, видела лица обоих мужчин, но не поняла сути их ссоры.

— Что ты тут делаешь, отец? Тебя ждет покупатель. Иди! — Она вытолкнула его из комнаты и закрыла дверь.

Но с Диком было не так легко справиться. Он не хотел лечь снова в постель. Он доплелся до стула и принялся натягивать платье.

Она, наконец, оставила его в покое. Ему, вероятно, лучше, если он встал с постели. Она подняла одеяло с полу, не придавая значения тому, что оно было так небрежно брошено. Дик всегда бросал все, как попало, когда вставал с постели.

Дик двигался медленно, но совершенно спокойно. Ее обманули его усилия. В конце концов, у него была только простуда, ничего серьезного.

После полудня с ним сделался во дворе обморок. Двое работников принесли его в дом и помогли Эми уложить в кровать. Она молчала, но руки ее тряслись и что-то встало комком у нее в горле.

Он пришел в сознание, но был так слаб, что мог только бормотать что то. Она уловила слова: «Эми… мне очень жаль…».

Она села у его кровати и не спускала глаз с лица мужа. Оно казалось ей чужим и пугало ее. Глаза его были закрыты и под ними виднелись черные круги. Губы его пересохли. Она положила ему руку на лоб и почувствовала, что он точно в огне.

Она встала. Надо что то предпринять. Но что? Она чувствовала себя такой беспомощной перед болезнью.

Доктор! Надо достать доктора! Доктора Ридинга. Она торопливо выбежала из комнаты. Она вспомнила: отец отправляется в Чиплинг. Он поедет мимо Ридинга.

— Отец! Скажи доктору Ридингу, чтобы он сейчас же приехал. Дику очень плохо.

— Вот еще! — фыркнул Амос Болт, — он простудился и больше ничего.

Глаза Эми засверкали:

— Я пойду за ним сама, — сказала опа.

Отец увидел ее глаза.

— Хорошо, — проворчал он. — Я скажу доктору. Я, ведь, еду мимо. Только помни, платит доктору он, а не я. — Амос указал на комнату, где лежал Дик.

Было уже около девяти часов, когда Амос вернулся на ферму.

— Где доктор? — спросила Эми. — Ты не сказал ему?

— Да, я сказал, — ответил Амос, — я сказал, что Дик немножко простудился. Но доктору нужно было ехать в Беклей.

Кухонная дверь хлопнула.

— Дура, — пробормотал Амос, разуваясь.

Она бежала всю дорогу по лугу, через деревню, мимо церкви и потом по проезжей дороге к Чиплингу, Ночь была темная. Она споткнулась на что то в упала на руки в грязь, но сейчас же вскочила и побежала дальше, пока не пробежала всех четырех миль до Чнплинга и не очутилась у дверей доктора Ридинга.

Доктор потом рассказывал, что она была удивительна. Спокойная, быстрая, почти такая же ловкая, как опытная сестра милосердия. Ей нужно было только знать, что делать, знать, что она могла что то делать. Она могла помочь, она могла бороться, она перестала чувствовать себя беспомощной. Она была испугана, ужасно испугана, но пока было за что бороться, оставалась и искорка надежды. Эта искорка не потухла до последней минуты. Не потухла, пока часы утром на третьи сутки не показали десять минут третьего.

Она была с ним одна. Она стояла возле него и смотрела, как он ловил воздух… ловил воздух. Этот хрип в его горле! Ужасная тишина! Белое лицо на подушке.

Умер! Дик умер! Все умерло, все умолкло, все умерло. Она опустилась на стул возле кровати, вдруг почувствовав ужасную усталость, Если бы она могла закрыть глаза и тоже умереть. Но глаза ее не могли оторваться от него.

Вот его глаза, его рот, его уши… как смеялись его глаза! Вот его руки, как он трогал ее ими! Его доброта, его любовь! Умер. Разве все это может быть мертвым? Красноватый оттенок его волос. Она дотронулась рукой до его светлых кудрей. Эми задрожала. В гробу, глубоко под землей, мертвый и похороненный…

Эми встала. Она взглянула на горящую на столе лампу. Лампа должна была бы потухнуть. Эми взяла лампу, тихонько открыла дверь и механически прошла на кухню. Там стояли возле отцовского стула его сапоги. Отец! Это он сделал. Он убил Дика. Он сказал тогда доктору, что Дик только «немножко простудился». Как глупа она была, что доверила отцу. И то утро, когда он заставил Дика встать и выйти на сырость!..

Эми сжала руки, пока ей не стало больно. Если бы она могла сделать больно ему, отцу. Убить его? Он убил Дика, почему же она не может убить его?

Это была его жадность: пусть лучше Дик умрет, чем заплатить доктору. A у него столько денег! Опа вспомнила про шкаф. Тысячи фунтов! В голове у нее вдруг мелькнула мысль. Почему бы и нет? Это лучше, чем убить его.　

Она снова взяла лампу, прислушалась и вошла в «контору».

Там все было аккуратно. Шкаф возле камина старательно заперт. Эми торопливо вернулась в кухню и схватила ящик с инструментами. Долото и молоток! А как же шум? Он проснется и придет сюда. Тем лучше! Пусть слышит, пусть видит! Пусть испытает все страдания…

Войдя в комнату, Эми заперла дверь и задвинула засов. Она тронула засов и улыбнулась. Отец запирался в этой комнате со своими деньгами, чтобы быть совсем спокойным.

Эми поспешно прошла к шкафу. Трах! Трах! Молоток колотил по долоту, гремел на весь дом. Можно было бы разбудить мертвого! Ах, если бы она только могла разбудить мертвого. Эми все сильнее ударяла молотком. Это облегчало: ударять, разрушать!

Вот! Она рвала дверь руками, похожими на когти, пока створка не поддалась с громким треском.

Большая часть пакетов была в камине, когда она услышала за дверью шаги отца.

— Кто там? — закричал Амос Болт, всей своей тяжестью напирая на дверь.

Она громко и насмешливо рассмеялась в ответ:

— Пойди, посмотри на человека, которого ты убил. Пойди, посмотри!

— Эми! Эми! Что ты делаешь?

В голосе его были ужас и отчаяние. Она снова рассмеялась и стала торопиться со своим делом. Верхняя полка была опустошена, шуршавшие бумажки высокой грудой лежали в камине. Эми зажгла спичку..

— Они горят! Они горят! — крикнула она Амосу. — Все деньги, которые ты копил. Пылают в камине. Тысячи фунтов. Ты слышишь, как они трещат? Слышишь?

— Ах, ты, сука!

Она едва узнавала его голос. Он был ужасен, как голос сумасшедшего.

Снова и снова бросался он на дверь. Эми выхватывала из шкафа бумаги и кидала их в огонь, все эти акции, закладные, рассчетные книги, все! Последним она схватила мешок с золотом, развязала его и высыпала сверкающие монеты в самое пламя.

— Разбивай дверь! — кричала она. — Разбивай! Только денег ты уже не спасешь! Они ушли! Навсегда! На плату доктору! Доктору, которого ты не хотел позвать. — Она тряслась от истерического смеха. — Хи-хи-хи! На плату доктору.

Трах! Амос Болт схватил кухонную сечку. Ей надо торопиться! Часть плотной бумаги плохо горела. Она руками вытащила ее из огня, разорвала на мелкие куски и снова бросила в огонь.

Удар за ударом в дверь. Щепки летели в комнату и Эми увидела просунувшуюся сечку.

Потом оторвался большой кусок дерева, открывая безумное лицо и руки Амоса Болта, рвавшие и ломавшие.

Она поднялась от камина и крикнула ему:

— Взгляни! Каждое пенни, каждая бумага! Все твои любимые деньги! Я хотела бы, чтобы ты сам был в этом огне, горел, горел бы!

Руки Амоса пытались через проломанное отверстие достать засов. Она насмешливо смотрела на него.

— Скорей! Торопись! Ты еще можешь собрать пепел. Он стоит тысячи фунтов! Скорей! Скорей!

Потом она распахнула окно и бросилась во мрак ночи.