Мир приключений, 1926 № 05

ЗА ПОЛЯРНЫМ КРУГОМ

Наконец, долгая и нудная полярная ночь окончилась. Шестого Февраля показалось солнышко, красное, румяное. Выглянуло самым краешком на три — четыре минуты, и вновь скрылось, как будто испугавшись картины зимы, среди снегов и льда.

Март месяц. Солнечный яркий день. Земля, как невеста, в белом подвенечном платье из снега, из льда, под взором жениха — солнца, оживилась, затрепетала разноцветными блесками безчисленных снежинок. Белые вершины гор как-бы потеплели — снег принял розоватую окраску.

Упряжка собак быстро мчится среди фантастических голубых дворцов, развалин и ледяного леса, образовавшегося еще с осени, от напора льдов. Снег, кромка и изломы льда под лучами солнца играют невиданной пляской огней и теней; из под нарт поднимается снеговая пыль, солнце и здесь шалит, образуя маленькую радугу. Все это светит и режет глаза. Во избежание снеговой болезни глаз, промышленники украшены громадными темными очками — консервами.

Приехали на место промысла. Темная, зеленоватая вода слегка колышется в изломаных ледяных берегах. От сильного мороза с воды поднимается пар. Десятки голов тюленей высовываются и снова исчезают в воде.

— Ой бяда, зверя-то сколь много! Наверно уж ветер близко…. Надо быть, скоро опять шторм падет, — говорит Пырерко и озабоченно осматривает безоблачное небо.

Летков с трудом раздвигает рот. Борода и усы заиндевели, образовав одну сплошную снеговую маску.

— Будет тебе каркать-то, Василий! Смотри, тишина какая. На небе ни облачка! Вот давай-ка, лодку-то с нарт в воду.

Безпрерывно гремят выстрелы. Летков делает чудеса со своим ремингтоном. На 500–600 шагов бьет в голову нерпу — только брызги мозгов да крови тюленьей летят от удара пули.

Увлеклись промышленники.

А по льду нет — нет, да и пробежит поземка — ветер, гоня и крутя кучи сухого снега. Ветер все крепчает, а охотники еще только больше в раж входят — уж больно много зверя.

Темнеет… Солнце закатывается за горы. Раздается протяжный треск и площадь льда, на которой были охотники, вздрагивает. Моментально весь промысловый угар точно рукой сняло! Уж больно жуткое значение имеет этот треск и колебание на припае! Что-же случилось? а вот что: от сильного мороза лед треснул; в образовавшуюся широкую трещину хлынула вода, а услужливый ветер с берега уже раздвинул трещину, отделяя льдину от матерого припая. Эту льдину с промышленниками унесет в неизвестные дали Карского моря и тогда им придет конец. Сколько таких катастроф ежегодно происходит на Новой Земле!

До сих пор мирно спавшие собаки вскочили и неистово Завыли. Умные псы почуяли близкую, но неизвестную опасность; шерсть стала дыбом на могучих шеях.

— Брось лодку, — чорт с ней! вались на нарты и держись, что есть силы! — командует Летков Василию.

Момент, и собаки, развернувшись, подхватывают нарты. Летков на бегу прыгает на спину лежащего ничком на нартах самоеда.

— Хать! Пырь, пырь! Ой, хать, хать! — неистовым голосом кричит на собак Летков, во всю ударяя по упряжке хореем.

— Ой бяда! Пырь, пырь! — хрипит и Василий на собак.

Фф! — пронзительно свистит Летков. Собаки вытянулись, и несутся, несутся. Нарты качаются, подпрыгивают и бьются о ледяные кочки и бугры. Вот-вот или перекувырнутся от бешеной езды, или в щепы разобьются о рапаки, но передовая собака Торос сама выбирает дорогу и увлекает за собой остальных собак. Темная линия трещины быстро приближается.

Пора! В последний раз Летков, гаркает на собак. Одновременно удар хореем, и он спрыгивает с нарт.

Вынесут? нет? собаки?

С полного разбега собаки махнули через саженную трещину, где бурлит черная вода, увлекая за собой нарты с Пырерко.

Хлоп! Фонтан брызг, это задок нарт ударился о воду, но Василий уже успел скатиться с нарт на лед, по другую сторону трещины. Собаки выдернули нарты и остановились, шумно дыша и дрожа от напряжения.

Летков, подтянув потуже пояс и скинув малицу на лед, сильно разбежался, затем, упираясь хореем об лед, — перемахнул через зловещую трещину.

— Нну! Спаслись, брат! Погоняй, Василий, до дому собак, а то замерзну, — говорит Летков.

Оторопелый и изумленный Пырерко только головой трясет, да покрикивает на несущихся собак. Мелькают торосья, льдины… подъем… и, наконец, желанный огонек! Дома! Посинелый и закоченевший Летков вваливается в кухню.

Анна ахает и разводит руками.

— Где малицу-то, Николай Семеныч, посеял? Случилось, поди, что не ладно?

На дворе лают и визжат распряженные собаки. За работу и спасение, Василий оделяет их пудовыми кусками мяса. Псы благодарно лижут руки. Летков у себя в комнате переодевается и согревается. Василий с азартом разсказывает Анне на кухне весь эпизод.

— Вот бяда, какой человек! Прямо, как черт, храброй, да сильной! Пропали бы оба, коли не Семеныч, — подтверждает возбужденно Анна.

— Первой ты удалец и промышленник Новой Земли теперь, Семёныч, — встречает Леткова Василий. — Всем самоедам сказывать буду, как ты меня да себя спас! Любить тебя станут все крепко; меня в беде не кинул.

Через неделю Анна подарила Леткову новые пимы и малицу, затейливо расшитые разноцветными сукнами.

Весь Февраль и Март шли усиленные промыслы песца, так как он теперь «дошел» вполне, и шел в ловушки, побуждаемый голодом. Приходилось осматривать пасники каждый день, не считаясь с погодой.

Промысел на песца, это один из самых выгодных на Севере. Чтобы удачно промышлять песца, надо хорошо знать его образ жизни, характер, привычки и прочее.

Живет песец, «норует», в песчаных буграх, сплошь изрытых дырами или входами в песцовую нору. Таких входов или выходов насчитывается от десяти до пятнадцати. На глубине аршина под землей идут корридоры, перекрещивающиеся самым запутанным лабиринтом. Такой ход весь бывает покрыт густой растительностью, цветами, мхом и какой-то резко пахнущей травой.

В одной норе иногда живет несколько семейств песцов. Самка приносит до двенадцати штук детей. Мать очень редко выходит из норы до трехмесячного возраста своих детей; за то самец песец целыми днями рыскает и таскает семье пеструшек, птичек, гусей, уток — словом все, что попадает ему в зубы. Не брезгует он и падалью. Трехмесячные песценята начинают выходить из норы со своими родителями, а на ночь все семейство возвращается в нору. До 1–1½ годовалого возраста, песец твердо держится своей родовой норы, а затем молодежь расходится на сторону, обзаводится своей семьей и норой. Попадаются норы, населенные десятью и двадцатью песцами.

За добычей песец выходит преимущественно ночью, хотя можно его видеть изредка и днем, но это будет очень голодный песец.

В поисках пищи он зашел далеко за пределы владения своей норы; день застал его на чужой, неизвестной территории, и он не смог к разсвету найти укромный уголок, где бы можно прилечь. Иногда песец «идёт», то есть переходит, ищет новых хлебных мест.

Пока есть пища в районе своей норы, а такой район исчисляется примерно верст в пятьдесят по радиусу, песец держится своего района. Причины, заставляющие песца переселяться, таковы: в силу большого прироста населения норы, старики прогонят более взрослых. Бывает также, например, очень дождливая осень, верхний слой земли делается мокрым, мох и травы намокают. Сразу ударяют дружные морозы без снега, — тогда вся мокрая почва промерзает, все травы и мхи смерзаются, превращаясь в лед (это явление поместному называется «гололед»), главная пища песца — полярная мышь пропадает, дохнет с голода, или переходит в другое место. Птицы к этому времени обычно улетают, и песцу волей не волей приходится оставлять знакомый район, насиженное гнездо, и всем семейством переходить в другие не пострадавшие от гололеда места.

Интересно песец промышляет себе в пищу мышь-пеструшку. Если песец по свежему следу найдет мышь в норе и если мышь забилась не глубоко в землю, то он просто разрывает передними лапами нору, — слышится легкий визг и — мышь выловлена. Бывает и так, что мышиная норка глубока, или идет под камень. Выяснив нюхом это обстоятельство, песец становится на задние лапки, подпрыгивает на воздух и грациозным броском обрушивается на снег, над норкой. Этот маневр он повторяет до тех пор, пока сама мышь не ошалеет и не выбежит из норки, пытаясь спастись бегством и, конечно, попадает в зубы хищника. Зимой полярная мышь — это самая легкая, постоянная и надежная добыча песца.

Промышляет песец еще белых уточек «чистиков», остающихся зимовать в чистой от льдов воде. Конечно, пока чистик в воде, он в безопасности, но стоит птице ночью вылезти на лед отдохнуть, тут его и сцапает песец, как кошка подкрадывающийся к чистику среди льдов. Вот почему всегда много песцовых следов по кромке льда.

Здесь же, правда редко, песец находит исдохшего тюленя. Тут уж пир горой! Этих белых бесенят на добычу сбегается сразу несколько штук. Рвут тюленя, лают и дерутся ужасно, так как песец по натуре вообще очень зол и беспощаден. Маленькому тюленю, «бельку», не успевшему нырнуть за своей матерью в отдушину, грозит неизбежная смерть в зубах песца.

Наблюдается еще и такая картина: как у акулы есть непременный спутник — рыбка «лоцман», так и у белого медведя сзади всегда идут два-три беленьких пажа, подбирающих остатки трапезы «его полярного величества». Таков зимний промысел песца.

Летом ему живется совсем легко. Песец отъедается и жиреет. Летом всегда бывает много мышей, много всяких маленьких, глупых пуночков и других птичек, схватить которых песцу очень не трудно. В большинстве случаев эти птички вьют свои гнезда прямо на земле, среди трав и камней. В гнездах так много вкусных яичек и еще более вкусных птенцов! Есть еще гнезда уток на болотах, а гнезда диких гусей на берегу ручьев и озер! яйца в них такие крупные! Спугнув с гнезда гусиху, песец выкатывает яйцо из гнезда и начинает его толкать о камни, пока оно не разобьется. Как славно слизывать с земли содержимое яйца! Плутовато и сладко жмурится разбойник на оставшиеся в гнезде яйца. Песец пирует, по уши вымазавшись в яичном желтке и ни мало не смущаясь горестными криками раззоренной гусихи; а иногда, как рьяная наседка, гусиха вздумает лететь над песцом да клюнуть его, тогда быстрый, неожиданный прыжок в воздух и… О! какое наслаждение запустить зубы глубоко в гусиную шею, схватить, вонзиться когтями в мясо, чувствовать, как гусиха не в силах взлететь и бежит по земле. Тогда волочиться за нею, ударяясь о кочки, стискивать и разрывать зубами кричащую шею птицы, чувствовать, как кровь вкусно бежит по морде, деснам и зубам; как гусиха, наконец, шатается, падает… Короткая борьба… Гусиха с силой и безмысленно толкает своими длинными лапами. Тогда песец прокусывает ей голову, разрывает живот и напившись теплой крови до сыта, нажравшись до отвала, лениво чистит лапу, морду, катается по земле… Он знает, что у него есть еще много, много свежего вкусного мяса. Сладко жмурится песец, вытянувшись рядом с телом птицы, довольно осматривается кругом. Тихо, сытно дремлется. Пройди сейчас перед ним какая угодно дичь, — он не шевельнется.

Но стоит другому песцу подойти к счастливцу — все добродушие исчезает! Учуяв соперника, песец уже стоит над птицей и немного по собачьи, отрывисто, взлаивает на пришельца; зубы свирепо оскалены, глаза, особенно вечером или ночью, светятся ярким зеленым огнем, хвост поднят и застыл в воздухе. Вся поза выражает напряжение и готовность к борьбе. Пришелец, тоже, очевидно, не робкого десятка, уверенно приближается, приняв соответствующий случаю «воинский вид». Некоторое время они кружатся, подступаясь друг к другу, но вид птицы подавляет пришельца. С хриплым мяуканьем бросается он на владельца мяса. Оба в прыжке сталкиваются в воздухе, падают на землю, снова прыгают, сшибаются и катаются по земле. Визг… Фырканье. В воздухе летают клочки шерсти. Наконец один из чертенят, пришелец, как наиболее слабый, оставив изрядную долю своей шерсти на поле сражения, покусанный, с позором скрывается в тундре. Победитель сердито зализывает раны, забирает птицу в пасть и уходит в другую сторону от места происшествия.

Нравится песцу в ручье выследить гусиху или утку с детьми, плывущих по воде в известном направлении, засесть в траве или камнях, на пути следования семейства, и ожидать, чувствуя судорогу в челюстях и когтях, ощущать глухую ярость и жажду убийства. Вот семейка выплывает из-за поворота. Птенцы беззаботно ныряют и барахтаются в воде, мать крякает. Плывут все ближе, ближе. Поровнялись — пора! Быстрый бросок. Что-то большое, серое, шлепается на перепуганных птенцов — это песец. Рвет и кусает направо и налево… Самка, в страшном смятении, улетает, и с громкими криками кружится над местом бойни. Вкусно хрустит косточками и закусывает птенцами песец после хлопотливой и шумной работы.

Хорошее для песца настает время, когда на тундре, на озерах, начинают линять гуси. Линяющие птицы собираются большими партиями и вместе с птенцами спускаются на озера. Песец — уже тут. Он «приглядывает» за гусями, как хороший пастух. Он твердо знает, что гуси, съев всю траву на озере, должны будут перейти по земле на другое озеро, и вот тут-то он уже рвет и грызет их сколько душе угодно. Да мало ли еще доходных статей у песца — всех не перечтешь!

Промысел на песца очень выгоден. Каждая песцовая шкурка стоит пятьдесят рублей, и уже давненько перевалило у промышленников за четыреста шкурок, тщательно высушенных и очищенных. Летков только руки потирал:

— Ну, брат Василий, в больших мы капиталах теперь состоим с тобою!

— Да, што говорить стану, ладно же промышляем, поди на западном берегу-то всего по десять песцей добывали самоди-то, а мы, вишь-то, уж близко пятьсот, да ешше ошкуй, да нерпа, да рыба, да ешше весенный промысел!.. Ой ладно, саво! Хорошо место выбрал ты, Семеныч.

— Да, ведь, Николай Семенович теперь, поди, пойдет пароходом на Большу Землю летом, здесь не будет жить-то с нами, самодями, — говорит печально Анна.

— Ну, ладно, ладно, может и пойду, а может и нет… Увидим, — говорит улыбаясь Летков, не горюйте рано-то!

Конец Марта. Самое скверное время в отношении штормов и снеговых бурь. Собаки нетерпеливо возятся в упряжке и раздраженно ворчат друг на друга, путаясь в постромках.

Пырерко ползает по снегу, тщательно маскируя гнездо капканов в снегу. Старается. Да и как не стараться, когда уже второй раз подряд на этом гнезде капканов попадается голубой песец. В обществе девяти штук белых песцов он мирно лежит на нартах, резко выделяясь своей темно-шеколадной шубкой, с седой густой полосой по хребту. Такая штука стоит рублей 200–250. Не замечает Василий, что уже наступили густые сумерки; не замечает, что уже свистит сильный ветер, взметая тучи сухого снега, с шуршанием несущегося вдаль по тундре. И только конец работы да жалобное завывание озябших псов приводит его в себя. С гордостью еще раз он осматривает свое артистическое творение.

— Не даром ведь голубяк то сюда попадат! Ничего не заметишь, как есть ничего, — шепчет самоед.

Собаки отряхиваются от занесшего их снега и дружно тянут нарты в наступившей темноте. Ветер дует сильными порывами. До дому еще добрых двадцать верст. Становится совершенно темно, собак впереди не видно из за массы кружащихся снежинок. Ветер гудит и свистит, бросая кучи мерзлого снега. Лицо обдирает и жжет ледяным дыханием шторма. Трудно дышать… Буря разыгрывается в течение каких-нибудь двадцати минут. Впрочем, столь внезапные изменения погоды далеко не редкость в этих местах и Василий знает это.

Нарты стали. Собак ветром сбивает с ног и они не в силах тащить воз. Пырерко слез с нарт. Кое-как раскромсал ножом мерзлого песца и роздал собакам — бедняги не ели весь день. Одну лопатку песца самоед спрятал себе за пузуху, чтобы она там оттаяла — нужно ведь и самому подкрепиться. В снегу вырезал ножом яму и зарыл туда всех песцов, затем сам лег на них, навалив на себя сверху нарты. Собаки улеглись вокруг, согревая его немного своими телами. Лопатка песца оттаяла, но есть ее очень неприятно, уж очень сильно отдает псиной мясо песца! Однако делать нечего, и Василий съел все, даже кости и те сгрыз крепкими зубами. Спрятав голову в капюшон, он заснул.

Ночью проснулся, ноги окоченели и были словно чужие. Выбравшись из под нарт и сугроба снега, Пырерко долго бегал и топтался, разминая ноги, среди темноты ночи и рева бушующей стихии. Миллиарды мчащихся снежинок, вой и рев ветра и пронизывающий холод заставили его снова забраться в снег, под нарты, к собакам. Но самоед был совершенно спокоен и уверен, что выйдет живым и невредимым из подобной переделки.

Двое суток свирепствовал шторм. Четыре песца были съедены Василием в компании с собаками. На третьи сутки шторм стих, и Пырерко днем лихо подъезжал к дому, где его встретил сильно тревожившийся Летков.

— Зря беспокоился, Николай Семенович. Мужик то у меня ведь привычный ко снегу да холоду. Поди разов десять ночевал в снегу, да ничего не было, — уверяла Анна.

Пятого мая промысел на песца закончили. Шерсть у зверька уже стала слегка линять, выползать, появились в шерсти сероватые пятна. Песец готовился к весне. Пасники и капканы были захлопнуты, но привады оставлены — пусть песец кормится и плодится. 531 шкурка песца украшала чердак и сарай. Солнце почти не заходило совсем — наступил полярный день. С подветренной стороны снег сильно подтаивал, хотя трех-саженные сугробы, закрывавшие сверхом даже крышу дома и сарая, давили всякую мысль о тепле и лете. На горах, местами, чернели лысины земли, вытаившей на солнце. Прилетели первые чайки и полярные воробьи — пуночки. Летков подолгу любовался их суетливой возней и чириканьем.

Все внимание промышленников теперь сосредоточилось на морском промысле на тюленя. За зиму было добыто и мирно покоилось в снеговой могиле до девяти сот голов нерпы, но промысел решили продолжать, ежедневно выезжая на припай. Снег со льда сильно таял и собакам было тяжело тянуть груженые нарты. Ласково светит солнышко и хорошо греет уставших охотников. Вода спокойна и прозрачна. Видно, как в глубине проходят стаи рыбы и гонится за ними нерпа. Тюлень теперь потерял много сала, плохо держится на воде да и охота на рыбу лишает его возможности часто показываться охотнику.

Прислонившись удобно к ропаку и положив винтовку на лед, сладко дремлет Летков.

…Зеленые деревья шумят вершинами, ветви ласково кивают, яркие травы и цветы что-то нашептывают на ухо. Речка на солнце блестит расплавленным серебром и режет глаза. Милое лицо склонилось к Леткову и тихонько тормошит нежная рука… Вставай, да вставай же ты, соня этакий! Вставай! — и тянет, и тормошит… Сильный толчек.

Грезы волшебного сна нарушены грубой и страшной действительностью. Пока Летков дремал, белый медведь невдалеке вынырнул из воды. Сильные лапы мощно загребают зеленую, прозрачную воду. Зверь трясет головой и жмурится от солнца… Вдруг его черный нос улавливает запах человека. Медведь моментально нырнул. К спящему охотнику по воде медленно двигается льдинка, кажется, самая безобидная льдинка, но за нею чуть видна голова зверя, подталкивающего льдинку мордой, медведь за ней прячется и подкрадывается к человеку. Маленькие черные глаза зверя налились кровью и злобно поблескивают.

Чуткие ноздри черного носа лихорадочно ходят, смакуя запах и вкус горячей крови и мяса, слюна с пеной падает с морды. Челюсти, с ужасными клыками, сводит свирепая судорога и зверь еле сдерживается, чтобы не испустить торжествующий, дикий рёв.

Еще одно осторожное движение и медведь с ревом схватил зубами Леткова за ногу и потащил в воду. Напрасно Летков пытается схватить винтовку, она уже осталась позади. Напрасно цепляется руками за неровности и выпуклости льда, обламывая ногти и до костей прорезая пальцы о лед…

Конец… Все пропало… Мелькает мысль у Леткова.

Ббахх! Ухает раскатисто винтовка Пырерко и он сам вылетает из-за ближайшего ропака, на бегу перезаряжая ружье. Летков чувствует, что его уже больше не тянет в воду, хотя обе ноги лежат в воде. Пытается приподняться и без чувств падает от боли в левой ноге. Гаснущим сознанием схватывает еще звук выстрела.

Очнулся уже дома, на койке.

— Ну, не помер, Анна! — кричит радостно сидящий у кровати Василий, — смотри поди!

— Ну, как, Николай Семенович? Уж и напугались же мы с мужиком то, бяда! Бледный да молчишь, как есть мертвый, думали. Лешак ошкуй ногу то до кости прокусил, мяса то с икры, поди, фунт оторвал — проклятый! — причитает Анна.

— Молчи жона, две-ли, три-ли недели ляжать будет Семеныч, а потом опять на промысла подёт — уверяет Василий, — А ведь, Семеныч, ошкуя то я все таки добыл, шкуру снял, да шкуру то сам сделаю, ты покрываться будешь, память тебе будет.

— Спасибо, Василий! Спас, теперь с тобой я квит — с улыбкой говорит Летков.

Половину мая пролежал Летков. Нога медленно подживала. Слегка опираясь на костыль, выходил он на крыльцо и смотрел как Василий, смастерив из полотна и обруча белый щит, ловко подкрадывался к тюленям, сотнями лежащим и греющимся на солнце, на льду залива.

На воде зверя теперь уже больше не промышляли, так как зверь, не имея сала, после выстрела сразу же тонул. Впрочем, весь вообще промысел на тюленя скоро пришлось прекратить, потому что шерсть со шкуры тюленя лезла клоками и летняя шкура не ценилась. Гуси и утки громадными табунами летели вдоль прибрежной полосы и Летков часто стрелял из винтовки в лет гусей и лебедей, к вящему восторгу Сёмки, который их бегал поднимать.

В середине июня солнце ярко светило. Дули теплые южные ветры и массы снегов быстро таяли. Гуси и утки начали вить гнезда, прямо на земле, по берегам ручьев и речек. Промышленники собирали большое количество яиц.

В начале июля утки и гуси начинают линять. Вместе с молодыми выводками они собираются в тысячные стада на озерах тундры. Здесь их находят и окружают самоеды. Начинается избиение. Бьют гусей палками, травят собаками и рвут… сами зубами. Самоедки, те в особенности азартно работают зубами. Поймав гуся, наскоро прокусывают ему голову, хватают другого и т. д. Гусей солят в бочки и вывозят из тундры к своим жилищам. С гусиных гнезд собирают пух и перо. Ранней весной гусей ловят даже капканами. Гуси откладывают в гнездо до 6–7 яиц.

Любопытно, что если из гнезда взять яйца, но оставить птице три штуки, то птица продолжает сидеть на гнезде и снесет еще яйца. Если же оставить только одно или два яйца, птица улетает и бросает гнездо. Очевидно, здесь наблюдается интересная способность птицы к счету до трех.

Сама гусиха все время сидит на яйцах. К ней можно подойти на 20 шагов. Если раньше не заприметить, где находится гнездо, то его можно легко пройти не заметив, до того ловко и умно бывает выбрано место и обстановка, под цвет самого гнезда и перьев птицы. Самец-гусь все время приносит своей подруге пищу. Он вообще совсем не бросает гнезда и ради его спасения готов пожертвовать своей жизнью. Увидав охотника, самец-гусь, с громким криком, бежит к нему навстречу, волоча одно крыло и прихрамывая. Не добежав до охотника шагов 40–50, он поворачивается в сторону от гнезда. Временами останавливается, падает, одним словом отводит от гнезда.

В конце сентября начинается отлет птицы на юг. На западной стороне Новой Земли есть так называемые «базары» гагарок. На скалистых и обрывистых островах сотни тысяч и миллионы гагарок устраивают гнезда. Здесь их более или менее правильно эксплоатируют. Когда гагарка снесет яйца, то промышленники начинают сбор, оставляя в гнезде не менее трех штук. Собирают за лето на каждого человека от 8 до 10 тысяч яиц, а всего сотни тысяч и миллионы штук! Молодых, а часть и старых гагарок, убивают и солят в прок.

В период сбора яиц на «базаре» буквально ступить некуда. Всюду гнезда, всюду лежат в них яйца и сидят гагарки. Птиц можно брать руками. От звука выстрела поднимается такая масса птиц, что среди ясного дня чувствуешь, как будто туча накатила на солнце. От крика птиц не слышно разговора. Впрочем птицы быстро успокаиваются и опускаются снова на гнезда. Собирается масса гагачьего пуха и пера.

Лед на море и в заливе посинел и вздулся. Все незначительные ручейки превратились в шумные, непроходимые речки, несущие в море массу вод от тающих снегов. Доселе унылая и безжизненная тундра покрылась зеленой травкой; запестрели колонии незабудок, альпийских маков и других простеньких и невзыскательных цветов Севера.

После длинной суровой зимы, когда так много и тяжело приходилось работать, собаки отдыхают, целыми часами валяясь на солнце.

Настоящих, породистых ездовых собак на Севере мало. Разве на станции привозят таких специальных собак. У самоедов Новой Земли в дело употребляются небольшие собаки, помесь Обдорских лаек и дворовых псов из Архангельска. Такому псу, очевидно, никогда не снилось находиться на Новой Земле и заменять лошадь. Вновь привезенная собака не знает, что такое хорей, вожжа, что значит ходить в упряжке.

Начинается суровая учеба. Бьют бедного пса нещадно. Старые собаки дают ему трепки по многу раз в день, а если пес оплошает, то и разорвут на куски. С утра запрягают в нарты, заставляя тащить тяжелые грузы. На холоде и ветру, на льду, пес мерзнет весь день. Вечером везет обратно домой тяжелый воз добычи, а выбившись вконец получает кусок мерзлой нерпы, съедает его (а иногда и другие собаки отнимут) и засыпает тут же, в снегу, на улице, до следующего трудового дня.

При таких суровых условиях и тяжелом труде многие из собак-новичков гибнут. Уцелевшие акклиматизируются и втягиваются в свою «собачью» жизнь. Впоследствии сама работа им нравится и пес прямо таки неистовствует, если его не запрягают в нарты, наравне с остальными собаками, а оставляют дома. А попробуйте подойти к нарте, запряженной собаками, если хозяина упряжки тут нет. Ни за что не удастся — собаки не допустят. Оскаленные клыки, неистовый лай и воинственные позы всей упряжки встретят вашу попытку.

Особенно сердитые и быстрые на бегу собаки специально натаскиваются на медведя. Собака неохотно оставляет своего хозяина. Случалось, что хозяин оставлял собаку и уезжал верст на 200, но стоило псу очутиться на свободе, как он удирал к старому хозяину. Собаки выносливы и сильны. Упряжка в 10–12 псов, десятки верст, рысью, везет груз пудов 30.

Без собак промышленник здесь пропал. Пространства здесь громадные, за сто верст здесь запросто друг к другу чай ездят пить! На промысел ежедневно выезжают за 20–30 верст. Приходится возить с собой лодку, провиант, ну а что сделаешь без собак? За то колонисты и ценят ездовых собак очень дорого. За хорошего передового платят по четыре песца. А про хорошего медвежатника и говорить нечего. Его самоед ни за что не продаст.

Собаки здесь запрягаются рядом, одна к другой, и бегут бок о бок. Передовик — это заправило всей упряжки.

Если потянуть передовика возжой налево, то он моментально взлаивает на упряжку и с силой тянет влево. Остальные псы тоже отвечают ему лаем и поворачивают за ним. Если нужно повернуть направо, то возжа перекидывается на правый бок передовика и одновременно седок слегка ударяет собак хореем слева направо. На ходу собаки смотрят только на передовика, следят за направлением хорея и слушаются возгласов седока. Налегке упряжка бежит верст 15–20 в час. Вся упряжь делается из сыромятных ремней.

Все собаки в езде очень сообразительны. Если передовик во время езды заметит, что какой-либо пес ленился или сбивался, то, как только распряжешь собак, передовик сразу же дает основательную потасовку оплошавшему псу, причем последний, даже будучи гораздо сильнее передовика, покорно принимает вздувку, жалобно повизгивая.

Остальные собаки хладнокровно глядят на потасовку, никогда не вмешиваясь в «дела управления» и расправу передовика. Все собаки, даже не в упряжке, слушают и уважают передовика: не дерут его, почтительно уступают дорогу и т. д. О хорошо подобранной упряжке и ея хозяине молва идет по всей Новой Земле. Всех лучших передовиков и медвежатников все промышленники знают по кличке и виду.

Хотя и очень ценят и любят промышленники собак, однако псов никогда не ласкают. «Собака гордой будет, портится станет» — так говорят самоеды, да, пожалуй, оно и верно. Редко-редко самоед, как бы нехотя, мимоходом, положит руку на голову собаки или ткнет ее. Пес от радости прямо с ума сходит. Прыгает на хозяина, лает, играет. А остальные псы с завистью смотрят на счастливца и в укромном уголке обязательно дают ему потасовку. Конечно, собак надо знать, понимать их. А главное — вразумительно и справедливо держать с ними «линию», иначе собака перестает понимать, что от нея требуется и портится. Летом собаки отдыхают и блаженствуют. Работы никакой, пищи много, тепло. Целыми днями бродят от пищи к воде и обратно, валяясь на солнце. Линяют. Зимняя густая и грубая шерсть лезет и выпадает кучами. Делаются настолько ленивыми, что даже драться лень! Пользуются вполне заслуженным отдыхом.

В середине июля вскрылись озера. При впадании речки в море во льду образовалась обширная полынья. Голец густыми стадами пошел по речке в озеро. Наступил усиленный промысел рыбы. 3а сутки Летков и Пырерко, мережами и неводами, добывали до ста пудов прекрасной, крупной рыбы. В промежутках очищали с тюленьих шкур сало и грузили его в пустые керосиновые бочки. Самые шкуры расколачивались и растягивались на стенах построек, где и сушились дня два, затем связывались в толстые тюки. В первых числах июля сильным южным ветром лед от берегов оторвало и унесло в Карское море. Под солнцем ярко блистают бесконечные просторы моря. Солнце умеренно греет. Южным теплым ветерком с тундры приносит терпкие запахи гниющих трав, прелой зелени и легкие запахи цветов. Волна, чистая, прозрачная, с шипением лижет берег. Чайки с криком носятся над прибрежной полосой. С озера доносится смутное гоготание гусей. В море, далеко от берега, вскрикивают утки-морянки, дерутся, таская друг друга за крылья и ныряют. Вся эта картина залита яркими лучами солнца.

25 Июля Летков, сопутствуемый наилучшими пожеланиями и советами самоедов и громким воем собак на берегу, поставил парус и быстро поплыл на лодке к проливу Маточкин Шар, чтобы, пройдя пролив, попасть в Поморскую Губу, к первому пароходу. Путешествие совершается вполне спокойно и благополучно. На радио-станции Леткову передают, что пароход будет в Поморской Губе через два дня. Отдых на станции, и ночь плавания проливом.

Высокие, до трех тысяч метров, мрачные горы, покрытые на вершинах ледниками и туманом, со всех сторон теснят узкий пролив, разделяя всю Новую Землю на два самостоятельных острова. Мертвая тишина нарушается лишь порывом ветра из ущелий и каменных разлогов. Мрачное и красивое место.

Осенью Летков из Москвы возвращается в Архангельск. Пароход идет обратно на Новую Землю, с заходом во все становища, колонии, в том числе и на промысел к Леткову, на Восточный берег.

Ясным, тихим вечером, пароход медленно отклеивается от пристани и разворачивается носом к выходу в море. На палубе задумчиво стоит Летков с женой и другом, наблюдая за исчезающими вдали постройками города. Последние очертания «Старой» Земли поднялись на воздух и исчезают в просторах моря. Солнце тонет, заливая зеленоватое северное небо пламенем заката. На гребнях валов горят пурпурные отблески заходящего светила.

Как и в прошлом году, снова уходит пароход с Новой Земли и исчезает в далях Карского моря. На берегу уже не две, а пять одиноких человеческих фигур провожают судно глазами. Сила, уверенность и бодрость видны на лицах колонистов.

— Дядя! так, поди, к нам кажной год будут новы русаки приходить? — пищит Сёмка, крутясь около Леткова, — надо ведь новый дом скоро строить?!

— Будут приходить, Сёмка, будут! Милости просим, места хватит, а работы хоть отбавляй, край непочатый, — отвечает Летков и все идут к дому.

Полярные сумерки быстро падают, окутывая горы и тундру тьмою. Море глухо шумит, волны тяжело дробятся о берег. В воздухе мелькают первые снежинки, вестники близкой полярной зимы.