Мир Колодца Ангелов [СИ]

Практиканты

По столу, стуча копытцами, бегал туда-сюда розовый слоник. Думаете, не бывает? Тумбо с романтичным именем Офелия О'Нимфа еще и багровел, и раздувался от возмущения, словно огромная зефирина. Ременная сбруйка, поддерживающая кожаные шортики с картинкой Биг-Бена на заду, подозрительно потрескивала. Переводчик-«кирпич» на пузе захлебывался, вместо внятной речи все чаще выдавая судорожные «буль-буль». А едкая слюна разлеталась, оставляя дымящиеся пятна на полировке стола. Казалось, еще мгновение, шортики лопнут, и дело закончится галактическим конфузом. Максик[1] на всякий случай прикрыл глаза. Но обошлось. Одежки оказались эластичными, и бумца не случилось. Офелия уселся на хвост, сморщил хобот и хрустальным голосом толмача объявил:

— Мне стыдно за людей. Я полагало, человечество, породившее Вильяма нашего Шекспира, можно назвать цивилизованным. Я преодолело половину галактики, чтобы воочию… озаботиться его наследием. Инвестировать в театр «Глобус» в вашей провинции. Приобщить к величайшему искусству тех… — слоник наморщил хобот, — кому не нравится Лондон с его телефонными будками и туманами. И подумать только, они перенесли реплику «Глобуса» на целых двести пятьдесят метров от исторического фундамента! Вас, вот лично вас возмущает это вольное обращение со святыней?

Максик согласно кивнул. Альберт Мухин отрицательно покрутил головой. Тумбо раздраженно дернул ушами.

— Не имеет смысла говорить вам о высоком: о предназначении мецената, катарсисе и поэтике Аристотеля.

И заговорил. Не меньше четверти часа перечисляя способы скоростного выращивания деревьев для театральных стен, влагостойкие качества ланкастерского тростника для крыши. Описывая воспроизведение технологии гобеленного ткачества семнадцатого века, эталонные цветовые решения шекспировских пьес и проблемы клонирования театральной крысы. А под конец наизусть процитировал арендное обязательство актера и директора Бёрбеджа с поправками и дополнениями, вынудившее оного директора разобрать по бревнышку и перевезти свой «Театр» в Лондон, где тот и получил громкое название, хотя на деле был вовсе не круглым, а восемнадцатигранным…

Следователи тупо кивали, изо всех сил стараясь не утратить нити повествования.

«Подумаешь, — глухо бурчал Максик себе под нос, — я с выносной памятью тоже работать умею».

Следователи — звучит гордо. Особенно если это следователи по делам таинственным и необъяснимым, с бритвой Оккама охраняющие реальность от «лучей Лазаря» и летающих тарелок, скрупулезно отделяющие зерна от плевел по методу Сандрильоны. Но! Максим Лебединский и Альберт Мухин стояли в начале своей карьеры. Даже ступенькой ниже — у них была преддипломная практика. И почему многомудрый глава управления следственного комитета доверил зеленым практикантам дело галактического резонанса, оставалось только гадать. Может, эти двое ему категорически не нравились. А может, потому что солидные и надежные сотрудники сейчас находились в отпуске. Гадай — не гадай, а дело поручено, и точка.

— А почему он говорит о себе в среднем роде? — ошалевающий от избытка информации Бертик уцепился за простодушное и земное.

— У тумбо девять полов, непонятно, как переводить, — отшепнулся Максик.

Мухин икнул и вцепился в стул:

— И как они… договариваются о…

— По скайпу, видимо, — Лебединский пожал плечами.

— Эх, молодые земляне! Я подозревало, что пошлая проза для вас важнее шекспировского стиха! Совсем не зря великий отказался от актрис в пользу мальчиков! — выдал возмущенную реплику Офелия, раздуваясь и опадая. — Он избавил себя от множества проблем. Но… снисходя к прискорбному невежеству и достойной жалости дуали… в этом году я буду основой, могучим фундаментом, собирателем света для юной семьи, базовым черным.

Стол под слоником подозрительно затрещал.

— Позитивный цвет, — вклинился Максик, показывая напарнику кулак. — У Шекспира он обозначает постоянство?

О'Нимфа сделался серо-золотистым — признак снисходительной благосклонности — и предложил практикантам следовать за собой.

Марш-броском они миновали туристическую зону, где голограммы в коротких повторяющихся циклах представляли сценки английской жизни семнадцатого века или поставленных в «Глобусе» пьес. Офелия, как огромный шмель или Карлсон, живущий на крыше, жужжал впереди.

Максику с трудом удалось увести Мухина от Гамлета, с энергией экскаватора выбрасывающего виртуальную землю из виртуальной могилы. Бертика интересовало, с какой периодичностью на отвале возникает череп бедного Йорика.

— А сейчас мы с вами вступаем в храм! — пафосно объявил тумбо, отпирая квадратные зеленые ворота. Но не вступил, а влетел. Следователи синхронно шагнули следом.

Коренастый Бертик: широкий торс, короткие ноги, бритая голова, — и Максик: исхудавшая цапля в белом льняном костюме, — походили друг на друга, как отражения в кривых зеркалах. Но замерли, задрав головы, и восхищенно выдохнули одинаково. По обе стороны от них подковы трехъярусных деревянных галерей сходились к двухэтажной сцене, подпертой круглыми столбами с капителями и укрытой тростниковым навесом. Перед ними лежало круглое ристалище — на таком мог бы проводить домашние рыцарские турниры некрупный феодал. Или даже крупный.

Чувство сдержанной гордости окрасило тумбо в миртово-зеленое.

— Полная идентичность историческому зданию. На входе каждый наш зритель получает модуль для создания виртуального костюма семнадцатого века согласно купленному билету и бутылку сливового безалкогольного эля. Оплатившим стоячие места в «яме» вручаются также сувенирный пенни — цена за такое место при Шекспире — и на выбор орешки или апельсины. Ну, пройдите вперед. Послушайте, как хрустит! Граундлинги[2] лущили орехи себе под ноги, при раскопках нашли просто залежи скорлупы и апельсиновых косточек. А мы следуем традициям.

Практиканты охотно похрустели скорлупой, и Мухин прошептал:

— Фигасе! Семнадцатый век, а у них нищие апельсины трескают. Они ж в Англии не росли, или я чего-то путаю?

Тумбо насторожился, и Максик, еще раз погрозив приятелю кулаком, спросил громко:

— А почему эль?

Слоник погрустнел и усох.

— Двадцать шестого июня тысяча шестьсот тринадцатого года «Глобус» сгорел. На «Генрихе XIII» дала осечку театральная пушка. От зароненной искры вспыхнула кровля и подпирающие ее балки, огонь перекинулся на деревянные конструкции галерей... Единственный пострадавший зритель — на нем загорелись кюлоты — залил огонь элем.

— Так это ваш способ пожаротушения?

Офелия громко протрубил:

— Я оценил вашу шутку, молодой землянин. Увы, в данном случае мы пожертвовали достоверностью ради безопасности зрителей, заложив в крышу системы пожаротушения и грозозащиты. А так даже искусственное освещение не предусмотрено, пьесы, как и при Шекспире, играют днем. А сейчас я вынужден вас покинуть. Будьте бережны с храмом, хоть он и осквернен.

Стоило Офелии вылететь за ворота, как Максик деловито потер руки и запустил в воздух дрон с камерой.

— Реплика театра «Глобус». Шестнадцать, — сверился со служебным наладонником, — тридцать семь по местному времени. 9 августа. Год две тысячи надцатый.

— Координаты добавь.

— Автоматом вставятся. Чем займемся? — Лебединский поводил глазами. — Визуальным осмотром места происшествия?

— Давай еще раз по видеоряду пройдемся. А то как подумаю, что где-то тут эта змея бегает…

— Желтопузик — безногая ящерица, совершенно безвредная.

— Ага, — не сдавался Мухин, — но я когда увидел крупным планом, как она Паве Ротти за корсаж ползет, едва не уписался. Полчаса убеждал себя, что змея виртуальная.

Практиканты склонились голова к голове над планшетом Максика, изучая записи пристальней, чем молодожены — свадебный альбом. Камер наблюдения в «Глобусе» принципиально не было. Официальной трансляции с генерального просмотра «Антония и Клеопатры» не вели: «Несравненной» Паве Ротти, «звезде сцены первой величины, прервавшей свое триумфальное шествие по галактике ради открытия юного храма искусств» не нравилось, как она смотрится на больших экранах. Но частную съемку никто не запрещал. И техники управления восстановили ход инцидента из крупиц — буквально. И продолжали добавлять к нему детали, копаясь в обломках матриц, модулей и планок памяти.

Собственно, снаружи инцидент таковым не смотрелся. Скорее, спасательной акцией, перевернувшей замысел Шекспира с ног на голову как раз тогда, когда пьеса гладко подкатывала к финалу. На деле же присутствующие не осознавали себя, ломанувшись на сцену, едва египетская царица, отравив на пробу служанку, прижала желтопузика к широкой груди.

Затесавшийся на просмотр эколог громко требовал соблюдать права животных.

Туванский дипломат тискал визжащую диву четырьмя верхними конечностями, опираясь на две нижние и хвост. Желтопузик ввинтился в декольте Павы, вывинтился из-под юбки и благоразумно сбежал.

А сверху медленно и печально падали лепестки бело-красных роз. Сценарием, между прочим, не предусмотренные.

— На четвертой минуте сорок шестой секунде останови! — воскликнул Бертик. — Что-то здесь мелькнуло.

Максик остановил и увеличил изображение.

— Точно, рука. И горсть лепестков. Сеятель, блин!

— Может, в них был яд?

Лебединский пробежался по виртуальным кнопкам планшета:

— Вынужден тебя разочаровать, молодой землянин. Никакие известные яды в лепестках не обнаружены. Ни земные, ни инопланетные. Зафиксированные следы генетического материала с ДНК присутствующих не совпадают. Так что руку можем даже не сверять.

— Тогда яды неизвестные? А может, отравили орешки? Или эль?

— «Разве могут наши безотходные фабрики с замкнутым циклом самостоятельно изменить программу, производя нечто, вредящее потребителю?» Может, уже после в расфасовку каку подсунули?

— «Разве может наша славная молодежь, воспитанная в духе гуманизма и интеграции, позволить себе столь безответственное поведение?» — столь же удачно спародировал лаборантов Мухин. Практиканты переглянулись и негромко расхохотались, чтобы не будить эхо.

— И неизвестные яды не обнаружены тоже, — Максик ткнул пальцем в экран. — Вот, читай. «В крови пострадавших вредоносных примесей не наблюдается». Пробы воздуха брали тоже. Все чисто.

— Вызывающее массовый психоз излучение?

— Можно настроить генератор, чтобы он воздействовал на волны мозга землянина. Но чтобы накрыть инопланетянина, его придется перенастраивать. А тут попали три народа одновременно. Кстати, из модулей настройки вирт-одежды и личной электроники подобный генератор не слепишь, а ничего сложнее в «Глобус» не проносили. Ну и со сканером прошлись наши ребята. Нигде и ничего. Хотя вру, — Максик потянулся, — на скафандр высшей защиты командира оперативников в подвале упал здоровый клок паутины, а эксперт наступила на крысу. Визжали обе.

— Тогда призрак оперы?

— Не фиксируются поля, свойственные аномальным зонам. Расслабься, в алюминиевой шапочке нет нужды.

Альберт машинально подобрал с пола пару засохших лепестков, пробормотал мрачно:

— Никогда двухцветных не видел. Гибридный сорт?

— Не ешь! Козленочком станешь.

Мухин дернулся и уронил лепестки. Максик подцепил их пинцетом и сунул в прозрачный пакетик. Подманил дрон:

— Семнадцать ноль четыре. Взят образец.

— И зачем он тебе?

— А шоб було.

И на карачках пополз по сцене, сквозь лупу разглядывая пыльные доски.

— Что это тут у нас? — Лебединский выколупал из щели обрывок белого меха. — Образец номер два, — он отщипнул и поджег несколько волосков. — Мех искусственный, идентичный натуральному. Цвет — белый…

— А с изнанки характерное пятно, — добавил в тон Мухин, отбирая у приятеля лупу и разглядывая улику. — Похожее на кровь, только зеленое. Кстати, а служебную собаку привозили?

— Привозили. Но она след не взяла. Обстановка слишком нервная. И крысы, — рассеянно пробормотал Максик, бегая пальцами по экрану планшета. — Уфф! И зачем меня так пугать? У туванцев кровь алая, а у слоников синяя, на медной основе.

— А зеленая у кого?

— У биороботов старой модели. Бред какой-то. В общем, я в лабораторию, пусть решают, кровь или не кровь. И программистов потрясу: вдруг надыбали свежее. А ты мухой в больницу.

Альберт ненавидел, когда издевались над его фамилией. Потому отозвался нелюбезно:

— Их же допросили по горячим следам!

— Кого допросили, а кого ввели в искусственную кому. Придут в себя и вспомнят или случайно обронят что-то важное. Откуда всплыл этот, с рукой, у Павы за плечами.

Мухин фыркнул:

— Из люка, естественно. Их тут аж четыре: один с чердака, три из подвала, ведут на сцену и по краям.

Постучал ногтями по широкому браслету:

— У меня тут все размеры и схемы забиты: вот, амфитеатр диаметром от 97 до 102 футов (29,6-31,1 м), вмещает до трех тысяч зрителей; сцена имеет размеры приблизительно 43 фута в ширину (13,1 м), 27 футов в глубину и поднята почти на 5 футов (1,52 м) от земли. Только эта зараза, кроме лепестков и руки, следов нигде не оставила. А то и вовсе сбежала. Следящие камеры развесили ведь? И тишина. А если ни в жисть не покидала Землю, то поиск по ДНК — пустая трата времени.

— Оптимист ты, Бертя! — Лебединский зачехлил аппаратуру. — Я вот на все сто уверен, что он застрял в защищенном периметре.

— А жрет что? — оставил Мухин за собой последнее слово. — Крысиный корм? Или пуговицы от штанов? И почему нам его не видно?

— А я рад, что не видно, — бормотал Максик, поворачивая в амбарном замке на воротах огромный ключ. — Послушай, Мухин, если я вдруг начну к тебе с неприличными предложениями приставать, то это не я. Я на генетическом уровне натурал.

Сильнее других от коллективного безумия пострадали актеры, занятые в финальной сцене спектакля, туванский дипломат, желтопузик и растоптанная в хлам съемочная техника.

Большинство жертв, обработав синяки и царапины, передали на руки стресс-психологам, а после распустили по домам. Но Пава Ротти и туванец все еще пребывали в стационаре. С дивой случился гипертонический криз — болезнь, начисто позабытая века два назад. Многорукого поклонника актрисы тюкнул их местный «кондратий». Но сейчас здоровье пострадавших было вне опасности.

Из искусственной комы обоих вывели, но из палат не выпускали: должно быть, для того, чтобы пациенты не нанесли друг другу еще одну моральную травму, столкнувшись в коридоре.

Альберт побеседовал с каждым. Актриса, томно вздыхая и кося на следователя глазом с поволокой, поведала о ледяной бездне, распахнувшейся за спиной, в которой трещали пластмассовые крылья. После наводящих вопросов удалось определиться, что крылья все-таки трещали в бездне, и Мухин удалился, догадливо поцеловав протянутую на прощанье руку.

Туванский дипломат был по-военному краток. Он признался, что в тот миг узрел в Паве царицу гнезда из Внутреннего круга. И, естественно, любой ценой обязан был защитить ее от посягательств четырехногого летучего недоразумения с ушами и хоботом. Оравшего, к тому же, что она есть прозрачная жемчужина в вершине пирамиды любви, проливающая свет солнца до ее основания.

«О ревность, зеленоглазое чудовище!» — завершил туванец без переводчика, а Мухин понял, что зря потерял время.

Зато Лебединскому повезло несказанно. Он отнес улику в лабораторию, а на выходе столкнулся с практикантом из их потока, подвизающимся в отделе краж.

— Эй, жертва Эры водолея![3] — бодро проорал тот вместо приветствия. — Как продвигается расследование?

— А ваше как?

— Да куда мне с вами равняться! — практикант выпятил грудь. — У меня банальная кража банальных розочек из банальной оранжереи. Вот только сорт знатный — «Йорк и Ланкастер». И вора камеры наблюдения никак не ловили. А человек-невидимка или привидение — не наш профиль. Вот тумбо в состоянии прозрачности или другой народ-хамелеон… Или влияющий на электронику…

— Розы?! — Максик ухватил сокурсника за грудки. — Ты сказал — розы?!

— Ну, сказал, — покривился тот, аккуратно высвобождаясь и оправляя форменную рубашку.

— Красно-белые?

— Откуда ты… хотя, я только что сам тебе сказал.

Открыл «окно» в наладоннике:

— Любуйся.

Максик скользнул стекленеющим взглядом по картинкам и латинским названиям:

— Хоть бутончик! Хоть лепесток!! Дай! Сравнить! Идентифицировать! И фото преступника! А лучше два!!

Специалист по кражам решил, что Лебединский случайно заразился накрывшим «Глобус» безумием. А с психами лучше не спорить. Тем более что фото возможного преступника у него все-таки было.

Встреча коллег состоялась утром.

— И правда, крылья, — брякнул Мухин, разглядывая распечатку. — А я уж думал, фантазирует дамочка. А что это за раса?

— Это не раса. Это бред воспаленного анимэ воображения.

— Заодно заставивший спятить кучу народу в «Глобусе»?

Собственно, спятить можно было от одной только внешности. Узкое интеллигентное лицо не гармонировало со шрамом, рассекавшим его через левый глаз; а шуба цвета полярного песца никак не смотрелась поверх темно-синего делового костюма и рубашки с галстуком и пучком проводов. А уж сине-черные лохмотья пластика за спиной принять за крылья могло разве что совсем уж разгулявшееся воображение.

— Погрызли их, что ли? — Бертик задумчиво почесал переносицу.

— Художник так видит! — Лебединский прикрыл ладонью гнусное хихиканье. И продолжил торжественно:

— Наши лепестки те самые, из питомника. И генный материал на мехе и лепестках совпадает. А вот насчет андроида эксперты сомневаются. Упирая на три закона робототехники[4]. Впрочем, нашли для меня адрес школы, где сборка биоробота из устаревших деталей входит в летнюю практику.

— Так что, мы теперь в школу? — спросил Мухин без энтузиазма.

— Нет, на Грушевую, 19. Все, что нужно в школе, я уже узнал. Как только сборку завершают, робота отдают дизайнеру на память. И мне показалось, что конкретно от этого, Кенджи[5], там с радостью избавились.

От места встречи до Грушевой было рукой подать, приятная прогулка на десять минут. Кстати, и до «Глобуса» недалеко.

Дом в глубине большого сада на первый взгляд показался абсолютно пустым. Но из приоткрытого окошка с занавеской, разрисованной мирным атомом, вырывались такие умопомрачительные ароматы, что практиканты принюхались и взяли след.

Старушка на секунду отвлеклась от сковороды, на которой пекла оладушки с яблоками, и оглядела парней, повисших на ее подоконнике.

— Чем обязана, молодые люди?

Лебединский судорожно вздохнул и показал служебное удостоверение.

— Разувайтесь и полезайте в окно.

Без пяти минут следователей дважды уговаривать не пришлось.

— Вам сока или молока? — спросила бабуля, ставя перед парнями по глубокой тарелке с оладьями и предлагая к ним на выбор сметану и четыре вида варенья.

Практиканты закивали.

— И того, и другого, — прошамкал Бертик с набитым ртом.

— А хлеба можно не давать.

Хозяйка рассмеялась и вернулась к сковороде.

— А-а, так вам Ленка нужна? Так в саду где-то телепается, — объяснила старушка, вникнув в суть дела и рассмотрев фотографию. — А урода этого я выставила, прости Господи, — она перекрестилась деревянной лопаткой. — Это ж надо вкуса не иметь в тринадцать лет! Вона туда, через калитку, идите.

Но историческая встреча не состоялась. В Ленке не было не только вкуса, но и бабулиного гостеприимства. При виде следователей девчонка блеснула голыми пятками и, сиганув через забор, была такова.

— Эй, чего это она? — ошеломился Бертик.

— А не надо было от калитки орать: «Откройте! Инквизиция!»

— По крайней мере, на вид нормальная, — Мухин уставился в прозрачное небо, облизывая сметанные усы.

— Ну ладно, обойдемся пока без нее. Будем рассуждать логически, — разогнался Максик, точно циркулем, отмеряя шаги длинными ногами. Бертик катком катился следом. — Сведя с ума такое количество народу, Кенджи точно бы далеко не ушел, а стал искать, чем бы подкрепиться. Следовательно, он все еще там. Или в театре, или в туристической зоне. Наши ведь сразу охранный контур поставили.

— Да биоробот что угодно слопать может… Вплоть до тростника с крыши… — Бертик тоже не прочь был снова перекусить. — Или от грозозащиты запитается.

— Две недели гроз не было, — Максик ловко вспрыгнул на парапет, ведущий вдоль аллеи, и забалансировал на нем. — От защитного контура стремно, от следящих камер… Не-е, есть там одно место разом поесть и замаскироваться! И главное, что-то меня зацепило, — он зажмурился, припоминая. — Но этот Офелия…

В офис инвестора практиканты предусмотрительно заглядывать не стали. С них и первой лекции о «Глобусе» вполне хватило. Миновав охранный контур, побрели вдоль мирно пашущих голограмм.

— Ух ты! — не удержался от восклицания Альберт, застывая перед живой картинкой, на которой рыжеволосая дама надменно высилась над коленопреклоненным мужчиной со свитком в вытянутых руках. Прочитал вслух бегущую строку: «Елизавета IАнглийская принимает верительные грамоты русского посла».

— Скорее, бубликом его заворачивает, — фыркнул Максик. — Так и станет тебе самодержавица… самодержица менять абсолютную власть на брак с тираном (деспотом). Пример мамы[6], между прочим, налицо. Да и у папы ее, Генриха VIII, было восемь жен. И у Ивана IVвосемь. И с каждой случилась какая-то неприятность. Ты тоже это видишь?

Бертику понадобилось две секунды, чтобы отцепиться от матримониальных планов Грозного и проследить за взглядом друга. После чего следаки синхронно выхватили парализаторы:

— Попался, голубчик!

Кенджи резко развернулся к ним, поднимаясь с колен. Из шубы прорезались драные крылья, а во взгляде… В восприятии взгляда следователи разошлись. Максик прочитал в нем: «Ща я вам устрою!», Бертик — «Ну чего привязались, а?»

Но до того, как пружина времени сорвалась, чтобы надавать кому-то по голове, в игру вступил желтопузик. Злой и, вероятно, голодный, он точно выбрал нужное время и место, чтобы сигануть на шею врага.

Кенджи завизжал, следователи зажали уши, а безногая ящерица наслаждалась местью, подняв голову на манер очковой змеи. Все было кончено.

— Ну-у… — протянул Максик, вывешивая дрон над поверженным врагом и огласив место и время, — и зачем ты все это сделал?

Альберт нервно оглядывался на низкие декоративные кустики, в которых шуршал желтопузик, намекая на свое присутствие.

— Людям вред причинил?

— И гуманоидам.

— Я не причинял вреда. Я исполнял приказы моей госпожи. 17 марта текущего года Лена-тян[7] не смогла прочитать наизусть монолог Джульетты, потому что накануне смотрела анимэ с участием моего прототипа, — исповедовался Кенджи сухим механическим голосом. — Учительница отрицательно оценила ее знания и не сочла веской причину, почему не был выучен монолог. Кроме того, она публично иронизировала над пристрастием моей будущей хозяйки. Я являюсь актом мести Шекспиру и его поклонникам.

— Всех с ума сводить Ленка тебя научила?

— Это вышло спонтанно в связи с браком некоторых деталей, — глаза Кенджи засветились.

— Шуточки свои брось, у любого следователя есть защита от ментальных воздействий, — Мухин постучал по наладоннику и оглянулся на кустики.

— Я всего лишь хотел задать вопрос. Как вы меня вычислили? Из-под шубы виднелись каблуки современных туфель?

— Проще, мой юный биомеханический недруг, — Лебединский потянулся и вздохнул. — Во времена Ивана Грозного шубы носили мехом внутрь.

Не уточняя, что сам прочел об этом меньше часа назад.

Еще через полчаса, завершив формальности и попрощавшись с нарядом, увозящим Кенджи, Максик с фырканьем пил воду из уличного фонтанчика.

— «Исполнял приказы моей госпожи». Средневековье какое-то!

— А я чувствую себя предателем, — отозвался Альберт уныло. — Ведь мы ели оладушки Ленкиной бабушки.

— Эх! Не в коня корм.

Лебединский ободряюще толкнул приятеля в плечо:

— Зато ею займутся психологи. И у «госпожи», наконец, найдется много времени, чтобы подумать. А может, и всего Шекспира выучить. В подлиннике. Хотя учительницу я не одобряю.

Заметки служебного ИИ[8] управления, прилагаемые к отчету - см. примечания.