Мир для тусклой ведьмы

Глава 5. Сашка. Орлятки; начало сентября

Он чувствовал себя предателем.

Сашка убегал от клокочущих в нем ярости и боли и очнулся лишь за речкой, когда старый валун перед ним растекся стеклянистой жижей. Парень курткой прибил затлевшую траву. Домой он в тот день не вернулся. Поехал на квартиру родителей, где пахло свежей побелкой и клеем, улегся на живот на раскатанные по паркету обои перед стареньким ноутом и набрал в поисковике «тусклые».

Полезной информации даже с его допуском оказалось немного. Не считать же за таковую сплетни, слухи и треп в чатах и публичных дневниках, с десяток смутных пророчеств и таких же смутных опровержений и несколько явно заказных статей с тенденциозным подбором фактов и сопроводительных материалов.

Дознаватель нашел еще несколько картин по теме, пару роликов и совсем не плохой исторический роман.

История тусклых уходила в глубину времен и тесно переплеталась с историей инквизиции. Если где-то рождался лишенный магии ребенок — с ним обходились просто: сжигали в избе вместе с родителями, а то и вместе со всей деревенькой. Или слободой — если дело происходило в городе.

Многие бросались в бега; ходили неподтвержденные легенды о существовании целых поселений тусклых у границы, в непроходимых чащах и болотах. Если сведения подтверждались — туда высылался карательный отряд. Удалось ли кому-то из тусклых спрятаться достаточно надежно или отбиться, осталось неизвестным. Информация о таких поселках на настоящий день отсутствовала либо была надежно закрыта.

Лет триста тому общественное мнение развернулось в сторону милосердия. Тусклых перестали истреблять без разбору, неумение колдовать признали болезнью, начали действовать благотворительные общества по оказанию помощи таковым и создаваться дома призрения. В них часто работали матери тусклых детей. Сашка наткнулся на ссылку о любопытном эксперименте, в котором был задействован целый ковен. Глава его выдвинула любопытную посылку: «Тусклый — не сосуд, который надо наполнить, а факел, который надо зажечь». Понимая под этим вовсе не то, что понимали инквизиторы в свое время. Ведьме удалось то ли убедить своих товарок, то ли она употребила власть, и ковен в полном составе попытался пробудить способности к магии в одном тусклом ребенке. Результат был ужасен. Ребенок магических способностей не обрел, зато вся верхушка ковена, все тринадцать ведьм их утратили. Последовало массовое самоубийство и бунт горожан, во время которого приют сожгли вместе с воспитанниками и персоналом. И впредь подобные эксперименты были запрещены на государственном уровне. А если и случались на свой страх и риск одиночные инциденты — то заканчивались обычно столь же печально.

Общество разделилось на два лагеря. Одни требовали решительных действий против опасности, вторые ратовали за милосердие. Были и третьи, которые методично, иногда рискуя собственной жизнью, изучали проблему. Но по недостаточности материала и неэтичности проведения экспериментов на людях до сих пор прояснили немногое. Отсутствие способностей к волшебству окончательно признали болезнью, генетическим дефектом. Но на чем он был завязан и как возникал, определить не удалось. Феномен не был наследственным, не опирался на природные либо техногенные факторы, не уменьшался, но и не рос в размере. Количество тусклых всегда было стабильно более или менее и составляло примерно пол процента от общего количества населения.

Генная хирургия развивалась, но риск применения ее на человеке считался до сих пор неоправданно великим. Так что Реабилитационные центры для тусклых в столице и областных центрах были скорее комфортабельно оформленной тюрьмой. С другой стороны, содержащиеся там тусклые были защищены от неконтролируемой агрессии волшебников и среди себе подобных не чувствовали себя изгоями. Сеть утешала, что исследования феномена активно ведутся и возможность исцеления не за горами.

Сашка бегло просмотрел фотографии: чистенькие светлые корпуса, пышная природа, милые, ничем не похожие на больных пациенты. В нем шевельнулась мысль устроить туда Настю, провести ее полное обследование, определиться раз и на всегда, больна ли она или потеряла способности к магии от непосильного напряжения при пересечении границы. Ясно тогда, что рано или поздно, пусть даже урезанные — они вернутся. А если больна…

Настю и так уже изучают несколько месяцев. Значит…

Бабе Степе правда уже известна. И разговоры об отсрочке свадьбы — просто повод, чтобы он не наломал дров в отчаянье. Сашка протянул руку за мобильником — в столице они работали. Выбрал в списке номер. И когда Стефания отозвалась хрипловатым со сна голосом, произнес:

— Я согласен на стерилизацию. Свою.

— В сентябре.

И веером точек короткие гудки.

Сашка вскинулся от подозрительного треска. Рядом села в постели Марина, правой рукой прикрывая зевающий алый рот, а левой — пышную грудь. Ну, по крайней мере, попыталась прикрыть — одной ладони явно для этого недоставало.

Что-то мелькнуло на краю зрения. Сашка перевел взгляд на джинсы, сложенные на стуле, и выругался от души. Крепкая синяя дерюга была послюнена, пожевана, растерзана когтями и сверху припечатана вонючей кучкой.

— Ах ты, морда ушастая! — взвизгнула Марина. — Все, ты попал! Простите, — схватила она Сашку за плечи. — Я все постираю и заштопаю!

Дознаватель неловко опустил глаза. Хотя ведьмы-утешительницы по традиции можно не стесняться. А Марина оказалась именно такой ведьмой. Интересно, что он ей давеча наговорил?

Сашка вылез из постели, стыдясь своей худобы и роста, потоптался на теплых половицах:

— Ничего страшного. У меня шорты есть. Все равно жара.

Он зачем-то вылез через окно и по горячим кирпичам дорожки добежал до своей комнаты. И вправду припекало, хотя день только начинался. Сашка натянул кремовые шорты и футболку, надел на босу ногу сандалии, еще раз заглянул в загодя собранную сумку, проверяя, не осталось ли там чего синтетического. А наладонник с зарядником, электробритву и миниатюрный фотоаппарат он выложил еще вчера. Зачем таскать с собою то, чем все равно не сможешь воспользоваться?

На поезд дознаватель не опоздал. И через каких-то сорок минут спрыгнул из вагона на скрипнувшую щебенку насыпи. Покачнулся и громко чихнул от полезших в нос пушистых семян чертополоха. Вытер локтем потное лицо. Оглядел поле перед собой, заросшее лозняком по дальнему краю, вытянутый запятой пруд с уточками и далекий станционный домик в окружении тополей. Не торопясь, побрел к нему, поправляя ремешок сумки на правом плече. С поезда расходились по змеящимся в траве тропинкам пассажиры, кто-то помахал Сашке рукой.

Здание станции недавно отремонтировали, покрасив в синее и белое, и оно — с прорезными буквами «Орлятки» — было похоже на весеннее небо. По обе стороны от станции цвели ноготки и гладиолусы. Девушка в яркой косынке терла щеткой деревянный тротуар перед дверью, обмакивая ее в мыльную воду. Ее приветствовали и обходили стороной, чтобы не мешать. Чуть подальше, под большим зеленым зонтиком торговали пивом. Сашка взял себе бокал, удостоившись слегка насмешливого, улыбчивого взгляда продавщицы. Темное пиво тяжело перекатывалось между стеклянных стенок, и вкус был тягучий, травяной и медовый. Утоливший и жажду, и голод разом. На Сашку снизошло патриархальное умиротворение. И вели все себя в Орлятках уважительно и спокойно, словно и не было в трех-четырех верстах отсюда границы с нежитью, нечистью, гнилыми болотами и боями.

Дознаватель спросил у продавщицы, как лучше добраться до Ольгиной заставы. Девушка внезапно хихикнула, вытерла нос кулачком. Указала большим пальцем за спину:

— Вы вон туда ступайте. На почте лошадь возьмете али к возчику присуседитесь. Дядь Миша им продукты должен везти сегодня.

И опустила лукавые глазки, старательно протирая перед собой прилавок.

Причину ее хихиканья Сашка узнал, когда сговаривался в попутчики к этому самому дяде Мише — кряжистому мужику в соломенной шляпе и комбинезоне на пряжках поверх вышитой льняной рубахи.

Дядька умащивал, как ему казалось удобнее, на устланной сеном телеге окованные железом сундуки, бочки и деревянные ящики. Два впряженных в телегу гнедых широкогрудых и мохноногих лабуса помавали хвостами, провожая флегматичными взорами мини-трактор, опасливо юркнувший мимо. На задах почты было солнечно, воняло лошадиным потом, навозом, сургучом, дерюгой и полынью.

— Из столицы, небось, — буркнул Миша, когда Сашка изложил свою просьбу. — Штаны у тебя длинные-то есть? А-то ведь загрызут ни за что, ни про что не комары, так слепни и оводни.

Сашка кинул взгляд на свои шорты. М-да, надо же лопухнуться так! Кем же еще считать его, как не придурком из столицы, к жизни вовсе не приспособленным? Коня бы брал — так позорища вовсе не оберешься. Поди усядься на него в шортах — от конского едкого пота ноги язвами пойдут. Верхом Сашка, по должности, ездить умел, но, как всякий городской житель побаивался здоровых желтых зубов, копыт и загадочности норова. Вот поди разбери, что в конскую башку треснет: понесет на себе али скинет коварно под кусток? Потому и предпочел путь до заставы проделать в телеге, с надежным попутчиком.

— А пузырь защитный держать замаешься, — вещал мужик. — Особо, когда по краю Горелой рощи поедем.

— У меня реппелент есть.

Дядь Миша гыгыкнул:

— А засунь ты его себе… То есть, на, того, пользуйся. На обратной дороге вернешь, — и достал из-под передка такой же, как у самого, джинсовый комбинезон, длиннорукавую рубаху и шляпу с широкими полями и искусственной ромашкой, заткнутой за волнистую ленту.

Сашка, в свою очередь, вытянул из сумки берестяную коробочку:

— А ты попробуй все же.

Здоровяк сцарапал крышку, принюхался к зеленоватой жирной мази и втер в ладони и лицо. Сашка проделал то же. В сваренной бабой Степой реппеленте он не сомневался.

Возчик вернул бурачок хозяину, указал на сложенный вчетверо дерюжный плащ под кованым сундуком:

— Устраивайся. Поехали.

Вскочил на передок, пропустив между пальцами вожжи, и чпокнул на лабусов. Гнедые здоровяки плавно тронулись с места.

Это ничуть не напоминало езду на машине, комфортную и быструю, как в квартире, поставленной на колеса. Дорога проникала в Сашку, пахнущая не пластиком и искусственными ароматизаторами, а хвоей и полынью. Небо над головой было изжелта-синим, солнце грело лицо, а глаза ловили то синий горизонт впереди, то внезапное качание ветвей на обочинах, пробегающих белок и порхающих пичуг, орущих во все горло. Колеса подскакивали на гравии, кони выступали важно, как возница их ни подгонял; и горчила зажатая в зубах травинка.

А в общем, к рубежу и не подъедешь на машине, останешься валяться среди ржавчины на шоссе. Граница с тупым упрямством отвергала синтетику, технику, массовое машинное производство. Один из столичных исследователей провел любопытную аналогию. Если бы свет замедлялся по мере отдаления от наблюдателя, то с башни в центре столицы можно было бы увидеть, как мир за ее периметром выглядел лет четыреста назад.

А тут и со светом ничего делать было не нужно. И без того с каждым поворотом окованных железом колес их телеги позади оставалась цивилизация с железной дорогой, курами, роющимися в пыли, свесившими языки собаками, которым было даже лень облаять проезжих, со смешными фарфоровыми изоляторами на просмоленных телеграфных столбах. С укреплениями, загодя выстроенными на всякий случай (не знаешь, что они есть — не заметишь). Вчерашний век Орляток превращался в позавчерашний и далее. Подъезжая к Меловой пограничной речке, ты продолжал помнить формулу бензина, но сам бензин обращался в воду или переставал гореть. Знатоки вертолетов или телевизоров могли запросто воспроизвести чертежи, а вот сами предметы — уже нет. Достижения прогресса на определенном (с небольшой погрешностью) расстоянии от рубежей изменялись, распадались, не работали. Физики, химики, инженеры звезденели от такого попрания мировых законов; исследовательские институты пахали с полной отдачей и более, но научный воз буксовал. Зато магические способности любого, даже самого посредственного волшебника вблизи границы возрастали многократно. И не потому ли стремились тусклые убежать в эти места? Знать бы точно! Знать бы, что это поможет, Сашка наплевал бы на все запреты и привез сюда Настю. А победителей не судят.

Парень приподнял шляпу и вытер потный лоб:

— А не страшно вам так близко жить к границе?

— А чего страшно, — откликнулся дядя Миша, хлопая кнутом на нерасторопных тяжеловозов. — Ни нежить, ни нечисть воду не пересекут. Не дано им. Так что пусть себе молодые волю куют, в драку лезут. Пусть узнают, каково это — жить без костылей.

Возчик поглядел на легкое облачко в знойном небе над головой. Хмыкнул:

— Граница влечет. Хочется залезать все глубже, узнавать, на зуб пробовать. Это такой соблазн, с которым мало кто сумеет спорить. Сам вот узнаешь, если немного задержишься.

Но Сашка задерживаться не мог и не хотел.