Милость крестной феи (СИ)

ФИНАЛ

Что же ощутила Эли, избавившись от проклятия? О том, как злые чары изводили ее, было сказано так много, что справедливо было бы описать и чувства, охватившие ее после того, как волшебство ушло.

Она и сама хотела бы знать, что именно чувствует — ведь человек, столько дней изнывавший под гнетом чужой воли и навязанных желаний, начинает особенно ценить проявления собственной воли. Со стороны могло показаться, что Эли проявляет несвойственную ей жестокость, молчаливо слушая признания Ашвина. Но на самом деле она лихорадочно пробовала на вкус каждую мысль, каждое вернувшееся к ней ощущение — и голова ее кружилась от восхитительной свободы и полноты чувств.

«Я… я вновь люблю свой дом! — думала она, едва понимая, о чем говорит принц. — Ох, как же я люблю своих родителей!.. Я так соскучилась по ним, и по бабушке… Только бы с ней все было в порядке — наверняка она ужасно расстроилась, когда я пропала! А эти чудесные мыши и крысы — они приходят ко мне, как раньше, и я, кажется, могу вновь часами с ними разговаривать… Скорее бы вернуться в лес и промчаться верхом по тропинке к лисьим норам! Наверняка лисята уже подросли и не узнают меня — ну и пусть, ведь я-то их помню, — тут брови ее сами по себе начинали хмуриться. — Как же я… зла! Я злюсь на эту мерзкую фею за то, что она со мной сотворила! Украла у меня столько чувств, столько времени, столько радостей! И еще меня выводит из себя мысль, что в самое важное время, когда решалась моя судьба, я просто лежала, как дурацкое бревно и хлопала глазами. Все говорили, спорили и что-то делали — одна я просто ждала, пока меня спасут. О, это невыносимо!.. А еще дурацкими мне кажутся эти туфли — от них ноги болят, и я едва могу шаг ступить!..»

Надо ли говорить, что Ашвин, все это время продолжавший печально рассуждать о неизбежности прощания и невозможности быть вместе, был совершенно не готов к тому, что Эли, чертыхнувшись, снимет с себя хрустальные туфельки и яростно вышвырнет их в окно — одну за другой.

— Э-э-эли?.. — с опаской позвал он. — С тобой все в порядке? Я тебя огорчил?..

Но она, словно не слыша его, топнула ногой по полу, затем снова и снова, словно споря с голосами, которые слышны только ей одной — и, возможно, еще мышам и крысам; они распищались так возмущенно и сурово, что посрамили бы и самого господина Эршеффаля.

Но не успел Ашвин спросить, что все это значит, как Эли стремительно подбежала к нему и, обняв, поцеловала в губы. Хотелось бы сказать, что первый поцелуй показался принцу романтичным, но, увы, даже всей фейской магии мира не хватило бы для того, чтобы придать ему должную изысканность: это было чертовски неожиданно, пугающе, да еще и под мышиный писк — и Ашвин был готов поклясться, что кто-то из этой братии ткнулся любопытным носом ему в ухо. А где-то в кармане у Эли — не забываем об этом! — пряталась ящерица и бог знает кто еще. И все же это был совершенно чудесный поцелуй, от которого все мысли в голове у принца перепутались

— Пфххх! — вот что получилось сказать у него после всего этого. — Ты что⁈.. Зачем?..

Тут девушка улыбнулась и если до того Ашвин мог в глубине души счесть, что у их поцелуя имелись некоторые недочеты, то теперь уж он полностью утратил способность рассуждать о мышах, крысах и ящерицах — так преобразилось и похорошело лицо Эли из-за этой загадочной, мечтательной и чуть насмешливой улыбки.

— Ох, да неужели тут нужны объяснения? — сказала она. — Ну что ж, слушай Ашвин! Если разобраться, то я никогда в жизни не была влюблена по-настоящему — не считать же любовью эти фейские глупости. Там не было ни капли правды, и вообрази, как ужасно все могло бы сложиться, окажись ты плохим человеком!.. Я бы избавилась от власти чар и поняла, что все это время меня принуждали восхищаться какой-то пустышкой!.. Фу, гадость!.. Но в том-то и дело, что во всем этом нагромождении лжи и чар если и было что-то правдивое и настоящее — так это твои честность и доброта. Слепо любить кого-то по волшебному принуждению — совершенно ужасная и унизительная штука, очнувшись от которой хочется сгореть со стыда. Но я смотрю на тебя и понимаю, что не жалею ни о единой минуте, проведенной с тобой вместе, и не отказываюсь ни от единого слова, сказанного тебе — пусть даже мной тогда распоряжалась магия фей. Но магия ушла — а ты остался таким же, каким мне казался. Даже лучше!.. Все равно, что поскрести фальшивую позолоту — и найти под ней что-то во стократ более ценное! То, что предназначила мне фея, сделало меня самым несчастным человеком в мире — и, следовательно, это и любовью-то называть нельзя. А то, что ты безо всякого морока оказался еще замечательнее, чем это внушала мне магия… это сделало меня счастливой.

И произнеся эту долгую речь безо всякой неуверенности и запинок — вот что бывает, когда поговоришь сам с собой как следует! — Эли счастливо рассмеялась и вновь обняла Ашвина, из-за чего тот разволновался так, что в ответ смог только взмолиться:

— Ох, Эли, я с ума сойду ото всех этих сложностей и объяснений!..

— Что же тут сложного? — воскликнула Эли. — Я ведь поцеловала тебя — уж не думаешь, что я бы поступила так, если бы сама не захотела? Да я в жизни своей теперь не сделаю ничего, к чему меня будут принуждать люди или нелюди, чужое мнение или хитрые чары!.. А если уж я захотела тебя поцеловать… что тебе еще нужно, чтобы разобраться во всем⁈

И, наверное, никто не удивится тому, что Ашвину потребовался еще один поцелуй. А затем еще несколько, и каждый из них объяснял все лучше предыдущего — такова уж природа поцелуев.

— Значит, я все-таки тебе нравлюсь! — несколько запоздало заметил Ашвин, когда они окончательно сбились со счета.

— Почти во всем, — ответила Эли, грустно вздохнув.

Лицо Ашвина помрачнело — счастье, обманчиво казавшееся безграничным и затмевающим все на свете невзгоды, исчезло, как невесомые согревающие пушинки, подхваченные порывом ветра.

— Кажется, я знаю о чем ты говоришь, — помедлив, ответил он. — Признаться, мне и самому это не по нраву, — и он, сняв с головы корону, принялся вертеть в пальцах золотой ободок, с неприязнью его разглядывая.

…Увы, дары, получаемые людьми от людей, нередко оказываются такими же тягостными, как милости фей, если не хуже. Как ни пыталось проклятие феи разбить хоть чье-нибудь сердце — ему это не удалось. Настало время короне показать, что в ней тоже заключена жестокая сила, сковывающая людей по рукам и ногам обязательствами — и ничуть не склонная потворствовать сердечным велениям.

— Ты не захочешь покинуть свой лесной край, — сказал Ашвин тихо. — И не будешь счастлива, если отправишься со мной… Мне ли не знать — я и сам не буду там счастлив.

— Но это теперь твой долг…

— Я бы ни за что признал бы его, — воскликнул Ашвин с горечью, — не будь это единственным способом освободить тебя от проклятия!

— Я знаю, — вновь вздохнула Эли.

Юноше хотелось сказать, что никогда еще не ощущал такой несправедливости — ведь на самом деле никто не хотел видеть Ашвина на троне — ни он сам, никогда не мечтавший о власти и почете; ни госпожа Беренис, узнавшая, что он не согласен жениться на какой-то из ее дочерей; ни господин Эршеффаль, привыкший жить в спокойствии и достатке подальше от родных мест и бурных волнений. Прочие и вовсе не подозревали о существовании наследного принца! Казалось бы — откуда тут взяться весу у королевского долга? Однако он был — и немалый. По крайней мере, Ашвин твердо знал, что не сможет попросту сбежать, притворившись, будто ничего в его сиротской жизни не изменилось.

Знала это и Эли — иначе ее взгляд не был бы так печален, — и потому Ашвин не стал ничего говорить, а попросту поцеловал ее еще раз — напоследок.

И, словно узнав откуда-то, что время волшебства окончательно ушло, в двери вошли сразу несколько заспанных слуг, освещающих себе путь тусклыми светильниками. Они недовольно переговаривались между собой, кляня ночной переполох, и были очень удивлены, обнаружив среди зала упоенно целующихся юношу и девушку.

— Это, должно быть, новые гости его светлости! — вполголоса сказал кто-то из челяди.

— В таких-то обносках?

— Чего только не случалось за последние дни!..

И слуги с умеренной любезностью поприветствовали юных оборванцев, впрочем, держась от них на безопасном расстоянии.

— Управляющий разбудил нас и сказал, что слышал звон разбитого стекла, — сказал кто-то из них, обращаясь к гостям. — Не случилось ли здесь чего?

— Наверное, он слышал, как разбились стекла в окнах — их открыло порывом ветра, — вежливо ответил Ашвин, про себя удивляясь тому, что будничный мир все еще существует; ему казалось, что теперь ничего уже не будет прежним — а вот, поди ж ты, сердитые слуги совершенно обычным образом причитают из-за порчи хозяйского добра и спорят, кому же идти за метлой!..

— Пора идти, — нарушила тишину Эли, по лицу которой легко можно было догадаться, что думает она ровно о том же. — Нужно найти… старших и успокоить их — они наверняка думают, что мы сходим с ума от горя!.. Впрочем, мне и в самом деле грустно…

— И мне, — согласился Ашвин. — Но, честное слово, это совершенно не такая грусть, как та, что я испытывал, когда думал, что ты меня совсем не любишь! Тогда я жалел, что это с нами случилось и больше всего хотел, чтобы мы никогда не встречались!.. А теперь… теперь я печален, но ни о чем не жалею…

— И я, — сказала Эли, улыбаясь. — Может нам и не суждено быть вместе, но я так рада, что узнала тебя!

И они, не размыкая рук, отправились на поиски господина Эршеффаля, Одерика и Маргареты, не решившись беспокоить сердитых слуг расспросами.

…Искать долго не пришлось — вскоре они услышали отзвуки разговора и увидели отблески света: хозяин дома, расположившись в своем кабинете, вел горестную беседу с Одериком и Маргаретой, подливая им в бокалы славное старое вино, крепостью не уступающее наливкам, имеющим хождение в лесном крае. Как было сказано выше, никто из них не верил, что у истории этой возможен сколько-нибудь счастливый исход. Оттого у господина Эршеффаля были красны не только щеки, но и глаза, Одерик молчал с каждой минутой все мрачнее, а бедная Маргарета тихо роняла слезы, отворачиваясь ото всех — но разве могла эта безыскусная хитрость кого-то обмануть?..

Стоило Эли и Ашвину показаться на пороге, как остатки сдержанности улетучились: Маргарета, разрыдавшись, обняла юношу, приговаривая: «Прости, прости меня, милый добрый мальчик!», господин Эршеффаль шумно утер нос кружевным платком, и только Одерику волнение не помешало заметить, что его дочь держит своего спутника за руку.

— …Прости, что обрекла тебя на несчастье! — повторяла Маргарета, гладя волосы Ашвина. — Ты этого вовсе не заслужил! Это все я, я виновата!..

— Ох, матушка, но мы вовсе не виним тебя! — воскликнула Эли, обнимая Маргарету. — Если бы не ты — мы бы с Ашвином никогда не встретились!..

— Я буду вечно благодарен вам за это, сударыня, — искренне прибавил к этому Ашвин, и тоже обнял опешившую Маргарету.

— Но… но… — Маргарета с недоумением и надеждой смотрела на них, утирая заплаканные глаза. — Вы хотите сказать…

— Мы хотим сказать, — объявила Эли, — что волшебству не удалось ничего испортить, и мы с Ашвином любим друг друга.

Маргарета охнула, господин Эршеффаль едва не выронил бокал с вином, а Одерик, расхохотавшись до слез, промолвил:

— Какие замечательные дети! Вы только посмотрите на них — влюбляются, как и положено в их возрасте, безо всякой помощи магии! До чего же хорошо, когда обычная жизнь идет своим чередом и чудесам в ней не остается места!..

— Как же я за вас рада, — вскричала Маргарета, тоже смеясь сквозь слезы и расцеловывая в щеки и Эли, и Ашвина. — Вы прекрасная пара, лучшего жениха для Эли я и представить не могу! И вовсе не потому, что Ашвин — принц!.. Ох, как глупа я была, когда думала, что это — самое главное…

— Но мы все равно не можем быть вместе, — перебила ее Эли, и голос ее зазвенел, выдавая то, какой дорогой ценой ей дается спокойствие.

— Именно потому, что я принц, — продолжил Ашвин, невесело усмехнувшись.

— Да что же это такое! — взревел тут господин Эршеффаль, все это вертевший головой, чтобы не пропустить ни слова, и успевший побагроветь до самых кончиков ушей. — Вы опять за свое!..

— Но ей и правда не место в большом городе… в столице… — Ашвин развел руками. — Для Эли такая жизнь — еще хуже проклятия!

— А он не может остаться со мной, потому что у него теперь есть долг королевской крови, — сказала Эли.

И они, понимающе улыбаясь, взглянули друг на друга с такой тоской, что Маргарета вновь всхлипнула, а Одерик, оставив в сторону вино, обреченно пробормотал: «Да уж, это еще безнадежнее, чем проклятие!».

В кабинете на некоторое время воцарилась тишина, нарушаемая только тихим плачем Маргареты. Нарушил ее в конце концов господин Эршеффаль, непрерывно морщившийся, хмурящийся и постукивавший пальцами о столешницу — то есть, проявляющий все признаки душевного смятения и внутренней борьбы.

— Довольно! — наконец вскричал он, хлопнув по столу ладонью так, что все бокалы и бутылки зазвенели. — Ну и ночка! Да мне никто не поверит, если я вздумаю об этом рассказать!.. Может, оно и к лучшему…

И с этими словами он, поднявшись с места, шагнул к Ашвину, глядя на юного принца с высоты своего немалого роста.

— Позвольте, ваше высочество, — пророкотал он, — вновь говорить с вами, как со своим воспитанником, а не как с будущим королем.

— Как скажете, почтенный крестный, — ответил Ашвин, склонив голову.

— Возможно кое-кто снова скажет, что я малодушно преследовал свои собственные цели, когда решился дать вам один небольшой совет, — начал господин Эршеффаль, кося взглядом куда-то в сторону. — Но еще возможнее, этот кто-то промолчит, ведь вы теперь для него, скорее, помеха… — и он снова отпил вина, а затем принялся утирать платком лоб.

— Продолжайте, прошу вас, — сказал Ашвин, удивленный не столько крамольностью этих речей, сколько тем, что опекун решил в кои-то веки побыть с ним откровенным.

— Так вот, — господин Эршеффаль мученически вздохнул. — Вы, должно быть, не расслышали, как я пытался воспрепятствовать вашим намерениям, когда вы предлагали руку и сердце юной даме… Поверьте, я делал это вовсе не из злых побуждений — и, к тому же, я не знал, что от этого зависит ее жизнь!..

— Да, пожалуй, мне было не до того, — согласился принц.

— Как бы то ни было, я весьма рад, что вы спасли девочку, — сказал Эршеффаль, и слова эти прозвучали внезапно куда искреннее, чем добрых две трети сказанного им до этого. — Но вам бы следовало знать, что по законам нашего королевства вы, как наследник трона, не имеете права жениться на особах, не состоящих в родстве с королями или же прочими правителями. Эта добрая семья, с которой я был счастлив познакомиться, — он повернулся к Одерику, утешавшему Маргарету, — достойна всяческого восхищения, но, как мне кажется, вряд ли в их жилах найдется хотя бы одна капля королевской крови!..

При других обстоятельствах Ашвин наверняка бы заявил, что Эли и ее родители в его глазах выглядят достойнее, чем все короли и императоры мира, вместе взятые, но ему начало казаться, что он понимает, куда клонит хитроумный господин Эршеффаль — и потому он промолчал, чувствуя, как сердце забилось быстрее от доброго предчувствия.

— …И, представьте себе, что бы могло случиться, если бы вы, не зная об этом, скоропостижно женились на неподходящей девушке! — продолжал господин Эршеффаль, покраснев до кончиков ушей от осознания собственной изворотливости, которая, к тому же, могла послужить в кои-то веки доброму делу. — Ужасно! Катастрофа!.. Вы и ваши потомки немедленно лишились бы права на трон — окончательно и бесповоротно. Согласно закону, заметьте!.. И единственное, чем я мог бы вам помочь — так это назначить от своего имени содержание, которого хватило бы на скромную тихую жизнь где-то в лесной глуши…

А пока Ашвин, онемев от восторга, силился что-то сказать, Одерик, переглянувшись с улыбающейся Маргаретой, восхищенно заметил:

— Ну вы и пройдоха, сударь!..

— Мы даем свое родительское согласие! — торопливо прибавила к этому Маргарета. — Пусть женятся как можно быстрее!

— Крестный!.. — вскричал Ашвин, обнимая Эли и кружа ее по кабинету. — Ах, крестный!.. Да вы совершили самое большое чудо в этой истории!..

— Только никогда и никому об этом не рассказывайте, — умоляюще сказал господин Эршеффаль, оглядываясь по сторонам. — Я давно уже понял, что не желаю входить в историю — ни как герой, вернувший на трон короля, ни как безнравственный подлец, лишивший королевство наследника…

— Я полагаю, госпожа Беренис что-нибудь придумает и трон не будет долго пустовать, — отмахнулся Ашвин. — Наверняка у нее на примете есть кто-то, куда более подходящий на роль правителя!..

И он принялся хохотать так заразительно и искренне, как только может хохотать человек, избежавший чего-то воистину ужасного. Вместе с ним хохотала и Эли, а еще, конечно же, они обнимались и целовались бесчисленное количество раз — не забывайте, что наш герои были совсем юными влюбленными людьми, успевшими за одну ночь несколько раз попрощаться навеки и вновь обрести друг друга!..

— …Удивительно! — сказал Одерик, отпив в очередной раз вина, которое разволновавшийся господин Эршеффаль разливал теперь вдвое щедрее. — Происходило столько всего волшебного, магия была повсюду — куда ни плюнь! — но самое полезное из чудес сотворилось скучнейшим образом — из пресной буквы закона! Господин крестный, вы соединяете влюбленные сердца куда лучше, чем любая фея!

— Чем меньше волшебства — тем лучше! — поддержала его Маргарета, с умилением глядя, как уставшие Эли и Ашвин, так и не разомкнув объятий, задремали, устроившись в уголке дивана. — Все устроилось, как нельзя лучше. Мы будем вечно помнить вашу доброту, сударь, и надеемся, что вы станете частым гостем в лесном крае. Наш дом, разумеется, не сравнится в роскоши с вашим, но мы всегда будем рады вас видеть. Тем более, что мы теперь в некотором смысле породнились. Меня, правда, немного волнует то, что наши дети слишком юны для брака…

— Ох, давай начнем беспокоиться об этом хотя бы начиная с послезавтра, а еще лучше — как вернемся домой и отдохнем как следует после всех этих приключений! — взмолился Одерик. — Дворец господина Эршеффаля прекрасен, а его вино — еще лучше, но я так соскучился по прежней жизни, что больше думать ни о чем не могу! Никогда бы не подумал, что скажу это, но я бы все отдал, чтобы сейчас расцеловать свою почтенную тещу и узнать, что она по-прежнему в добром здравии. Дети живы и счастливы — вот что главное. Чудесный финал ужасной истории… Точнее говоря, наоборот — финал совершенно лишен чудес, и это замечательно! Скажем еще раз спасибо господину Эршеффалю, лучшему из крестных, да не прогневаются сударыни феи на меня за эти слова…

— Вы преувеличиваете мои заслуги, — сказал Эршеффаль, порозовев на этот раз не из-за вина, и даже не из-за волнения, а исключительно от чистосердечного удовольствия с небольшой долей смущения. — Если разобраться, я окончательно испортил эту историю. Вы, как смогли, избавились от волшебной составляющей, а я сделал так, что в ней теперь нет даже принца!..

— Лучше и не придумаешь!.. — хором ответили на это Одерик и Маргарета, а господин Эршеффаль немедленно наполнил бокалы, чтобы успеть выпить за это до рассвета.

Прибавить к этому, пожалуй, нечего, не считая того, что одна крошечная старушка, живущая в старом домике среди яблоневого сада, услыхав от пары летучих мышей-сплетниц про поспешную свадьбу Эли и Ашвина, долго гневалась и колотила поварешкой по котлу с колдовским зельем, пока ядовитая пена не пошла через край.

— Ну что ж, — проворчала она, немного успокоившись. — И все-таки моя взяла! У девчонки не будет особой судьбы, как я и обещала. Выйти замуж за обыкновенного человека и жить с ним счастливо в лесной глуши — что за пошлость! Что за дурновкусие!.. Воистину, они не достойны не только моих милостей, но и мести! Сосредоточусь-ка я на ком-нибудь поинтереснее… Эй, совы! Что там слышно о гордячке Беренис? Поговаривают, она вот-вот сама станет королевой — самое время напомнить ей о нарушенном уговоре и стребовать долг!..

…Но, как вы понимаете, Ашвина и Эли, а также всех их родных и близких это все уже совершенно не касалось — они жили совершенно мирно и счастливо. Разве что умение говорить с волшебными созданиями у женщин этого семейства — а рождались в нем по-прежнему почти что одни девочки — никуда не подевалось. Временами они уступали этой неразумной склонности, а их мужьям, зятьям и отцам приходилось как-то с этим мириться. И, надо сказать, никто из них не жаловался.

Или, по меньшей мере, не решался.