Миллениум (СИ)

Глава 67 +

— Пусть.

И тишина.

Мел ничего не почувствовала, когда последняя, маленькая трещинка, через которую пробивался свет внешнего мира закрылась, и перед ней воцарился непроглядный мрак. Всё произошло плавно. Постепенно. Деревья притихли, замолчали птицы, которые резвились в небесной вышине, и даже мальчик перестал хныкать и шмыгать носом. Впрочем, возможно, у этого была другая причина. Возможно он слышал легенду про таинственного монстра, который исполняет желания, и сейчас бежал проверить свою собаку.

Ей было всё равно.

На самом деле Мел помогла ему вовсе не потому, что хотела помочь или потому, что ей было его жалко — было, немного, но дело не в этом. Если бы её волновала судьба других, она помогла бы людям из Гильдии Авантюристов. Они хотели её использовать, это правда, но ради благой, великой цели, намного более великой, чем спасения единственной собачки.

Мел не стала им помогать.

И тем не менее помогла мальчишке.

Почему?

Потому что ей надоело. Надоела собственная жизнь, пустая и страшная, надоело слышать крики людей, которые прогоняют её прочь, надоело слышать их восторженные возгласы, когда они видели нечто прекрасное, чего сама она увидеть была не в состоянии, надоело… страдать. Мел была сильной. Очень сильной… Но не настолько.

Она устала.

Ей было больно.

Вот почему она решила всё закончить. Если жизнь её превратилась в пытку, она была не против покончить с этой жизнью; к тому же в ближайшее время последнее хорошее неминуемо должно было исчезнуть. Гильдия Авантюристов ещё вернётся, а если не они, то другие. Весь мир хотел использовать её желание, а потом, разумеется, запереть её под семью замками, ибо она представляла для этого мира великую опасность. Её жизнь могли превратить в сущую пытку. Она здраво оценивала свои силы и понимала, что сбежать у неё больше не получится. Если только в саму себя, в своё собственное тело — и она сбежала. Обрезала последние верёвки — потому что устала и потому что ей было страшно.

Она могла, в качестве своего последнего поступка, совершить нечто великое. Благородное. Изменить весь мир. Но Мел этого не хотела, и вовсе не потому, что этот мир её преследовал и превратил её жизнь в сущую пытку. Нет, ведь она сама, по своей собственной воле совершила все эти жертвы. Ради чего? Ради других.

В свою очередь последняя её жертва стала формой протеста. Собака? Просто средство. На самом деле её поступок был предельно эгоистичным. Ей захотелось отомстить всему миру. Забрать желание. Выбросить его в небо. И она это сделала. Просто чтобы насолить.

Если бы у неё был ещё один шанс… Впрочем, пусть. Его не было, и темы для размышления постепенно заканчивались.

Отрезанная от внешнего мира, Мел погрузилась в кромешный мрак. Возможно, это было наказанием за то, что она так бездарно использовала свою силу.

Может быть.

А может быть и нет.

Мел не знала и не узнает.

Она представила саму себя.

Брошенную, уродливую куклу, которая лежит посреди леса, упираясь спиной о древесную крону. Так она пролежит ещё много дней, если её не найдут (представим, что её не найдут и не будут разбирать на кусочки). Зарастёт травой. Скроется в земле. Исчезнет. И хотя они больше не связаны, по мере того, как растворится её физическая оболочка, исчезнет и сознание. Душа — зеркало. Если ему нечего отражать, его всё равно что и нет.

Казалось, Мел снова попала в маленькую комнату на втором этаже гильдии авантюристов. На серых стенах были развешены фотографии — её воспоминания. Слепки реальности, но вовсе не сама реальность, которые постепенно исчезали, ибо, как фотография со временем выцветает, так и память теряет детали. Мел давно не помнила, как пахнут вещи — ведь запах она потеряла первым. Она не могла даже представить себе запах. Рано или поздно подобное случится с её осязанием, зрением, слухом; и тогда останутся только серые стены, а затем они тоже исчезнут, и Мел забудет, что она — Мел. И останется только пустота на месте сердца. И живая кукла тогда станет деревянной.

Мел не помнила, как надо шевелить губами, чтобы улыбнуться.

Она попыталась.

Её пожирал зыбучий песок забвения… Медленно, медленно, медленно и верно…

…

…

…

…

…

…

…

…

— Мел.

— Ах?

Мел вздрогнула.

Что это?

Голос?

Знакомый голос, но чей? Нет, не важно. Почему она его слышит? Она ведь потеряла слух? Или нет? Или мальчик передумал? Его желание было недостаточно сильным? Но ведь всё застыло, замолчало, почему же теперь она снова слышит?

Мел задрожала… и медленно приоткрыла веки.

Свет.

Небо.

Воздух, ветер, трава, земля и грубые древесные корни, на которых она лежала, которые чувствовала своей спиной и своими ладонями.

Всё произошло настолько внезапно, что все эти образы, столь привычные для простого человека, захватили её дыхание и не отпускали добрую минуту.

Затем, медленно, она приподнялась. Её ноги дрожали, у неё кружилась голова; постепенно, она приходила в чувства, постепенно, внутри неё натягивалась золотистая струна. Она не смела, не могла поверить, что действительно видит и слышит. Может, она сошла с ума? Погибла и попала в обитель душ? Нет. Мел никогда не видела лес своими глазами, и всё же знала, по голым чёрным веткам, которые, словно подтёки чернил, закрывали небеса, что это был именно он.

Мел сглотнула… ей было страшно, очень страшно, что сейчас всё исчезнет, что мир растворится, стоит ей шагнуть вперёд или сосредоточиться, но вот, наконец, в порыве дерзкой храбрости она посмотрела перед собой.

На него.

И Мел спросила своим голосом — звонким, свежим, молодым, который немедленно подхватил свистящий ветер:

— Отец?..