Металлическое чудовище

15. ДОМ НОРАЛЫ

Она закрыла глаза, тело ее расслабилось, средство подействовало быстро. Мы положили ее рядом с Вентнором на груду шелков, укрыли их складкой, потом молча взглянули друг на друга, и я подумал, такое ли у меня мрачное и изможденное лицо, как у него.

– Похоже, нам стоит посовещаться, – сказал он наконец коротко. – Надеюсь, вы не хотите спать.

– Нет, – так же коротко ответил я; такая манера спрашивать не успокаивала нервы. – И даже если бы хотел, вряд ли взвалил бы на вас все проблемы и отправился спать.

– Ради Бога, не разыгрывайте примадонну! – выпалил он. – Я не хотел вас обидеть.

– Простите, Дик. Мы оба немного нервничаем. – Он кивнул, сжал мою руку.

– Было бы не так плохо, если бы все четверо были бы в нормальном состоянии. Но Вентнор отключился, и один Бог знает насколько. А Руфь… у нее все наши неприятности и еще вдобавок свои. Мне кажется… – он помолчал в нерешительности… – мне кажется, что она не преувеличивала в своем рассказе. Может, наоборот, преуменьшила.

– Мне тоже, – мрачно согласился я. – И для меня это самое отвратительное в нашей ситуации – и причина не совсем в Руфи, – добавил я.

– Отвратительно! – повторил он. – Немыслимо, все это немыслимо. И тем не менее оно существует! И Вентнор – как он пришел в себя, что он говорил. Как будто заблудившаяся душа обрела голос.

– Был ли это бред, Гудвин? Или – если можно так выразиться – он вступил в контакт с этими существами, узнал их цель? Правда ли в его словах?

– Спросите себя сами, – ответил я. – Да вы знаете, что это правда. Разве вам и до его слов не приходили в голову такие мысли? Мне приходили. Его слова – лишь интерпретация, синтез фактов. Мне не хватало смелости сделать это самому.

– Мне тоже, – кивнул он. – Но он пошел дальше. А что он имел в виду, говоря о Хранителе конусов и о том, что эти существа подчиняются тому же закону, что и мы? И почему велел нам возвращаться в город? Откуда он мог знать?

– В этом-то как раз ничего необъяснимого нет, – ответил я. – Сверхъестественная способность к восприятию благодаря тому, что отрезаны остальные, естественные каналы. В этом нет ничего необычного. В самой привычной форме мы находим это в чувствительности слепых. И вы, наверно, видели эксперименты с гипнозом, когда достигается тот же результат.

– Действуя вполне объяснимым способом, мозг приобретает возможность реагировать на то, что в нормальном состоянии не замечается; способен проникнуть восприятием в сферы более широкие, чем в нормальном состоянии. Есть такие болезни, при которых человек глохнет, но зато может воспринимать колебания, намного выше и ниже обычного уровня человеческого восприятия.

– Знаю, – сказал он. – Меня не нужно убеждать. Но мы все это воспринимаем теоретически – а когда сталкиваемся сами на практике, начинаем сомневаться.

– Многие ли христиане, по-вашему, не сомневаются, что Спаситель воскрес их мертвых, но если бы увидели это сегодня, стали бы настаивать на медицинском осмотре, помещении в клинку? Я не богохульствую, просто констатирую факты.

Неожиданно он встал и подошел к занавесу, через который исчезла Норала.

– Дик! – воскликнул я, торопливо идя за ним. – Куда вы? Что собираетесь делать?

– Иду за Норалой, – ответил он. – Хочу поговорить с ней и разобраться.

– Дрейк! – в ужасе воскликнул я, – не повторяйте ошибки Вентнора. Так мы ничего не добьемся. Не нужно, прошу вас, не нужно.

– Вы ошибаетесь, – упрямо ответил он. – Я до нее доберусь. Ей придется говорить.

Он протянул руку к занавесу. Но не успел его коснуться, как он раскрылся. Показался черный евнух. Он стоял неподвижно, разглядывая нас; на его черном лице горело пламя ненависти. Я протиснулся между Дрейком и им.

– Где твоя хозяйка, Юрук? – спросил я.

– Богиня ушла, – мрачно ответил он.

– Ушла? – Я не мог ему поверить: Норала мимо нас не проходила. – Куда?

– Кто может спрашивать у богини? Она приходит и уходит, когда ей вздумается.

Я перевел все это Дику.

– Он должен мне показать, – сказал Дик. – Не бойтесь, Гудвин, я не стану распускать язык. Но мне нужно с ней поговорить. Правда, нужно.

Что ж, подумал я, в его действиях много разумного. Совершенно очевидное решение – если, конечно, мы не признаем Норалу чем-то сверхъестественным; а я не мог признать этого. Она распоряжается неведомыми силами, она в контакте с металлическими существами, на ней печать их разума, описанная Руфью, – все это да. Но она по-прежнему женщина, я был в этом уверен. И, конечно, Дрейк не повторит ошибки Вентнора.

– Юрук, – сказал я, – мы думаем, ты лжешь. Мы хотим поговорить с твоей хозяйкой. Отведи нас к ней.

– Я уже сказал вам, что она ушла отсюда, – ответил он. – Если вы мне не верите, мне все равно. Я не могу отвести вас к ней, потому что не знаю, где она. Вы хотите, чтобы я провел вас по ее дому?

– Да.

– Богиня приказала мне подчиняться вам. – Он сардонически поклонился. – Идите за мной.

Поиски наши были коротки. Мы вошли в то, что за неимением лучшего описания я назову центральным залом. Он круглый и весь покрыт грудами толстых небольших ковров; их цвета смягчились от времени.

Стены из того же подобия лунного камня, что и то помещение, в которое мы вошли через внешнюю дверь. Они поднимались вверх, к куполу, хрустальным цилиндрическим конусом. В стенах четыре двери, такие же, как та, через которую мы вошли. Мы по очереди заглянули в каждую дверь.

Все помещения оказались равными по размеру и форме, они расходились радиально от центрального зала. В каждом внешняя стена купола образовывала стену и потолок. Боковые стены – полупрозрачные перегородки; в каждой комнате стена, примыкающая к центральному залу, – дугообразная.

Первое помещение оказались абсолютно пустым. Во втором мы увидели с полдесятка наборов лат, множество коротких обоюдоострых мечей и длинных копий. Третье, я решил, логово Юрука; внутри медная жаровня, стойка с копьями и огромный лук; рядом прислонен полный стрел колчан. В четвертой комнате много больших и маленьких сундуков, деревянных и бронзовых; все прочно закрыты.

Пятая, несомненно, служила спальней Норалы. На полу толстый слой древних ковров. Рядом в домашнем беспорядке много пар сандалий. На одном сундуке груда гребней, поясов и лент, украшенных драгоценными камнями, алыми, синими, желтыми.

На все это мы едва взглянули. Искали Норалу. И не нашли ни следа. Она ушла, как и уверял нас евнух; невидимо мелькнула мимо Руфи, может быть, когда та не отрывала взгляда от брата; а может, в доме есть еще один тайный выход.

Юрук опустил занавесы и вернулся в первую комнату, мы за ним. Двое остававшиеся в ней не пошевелились. Мы подтащили седельные мешки и уселись на них.

Черный евнух присел в десяти шагах, лицом к нам; подбородок он опустил на колени, глядя на нас немигающими, лишенными всякого выражения глазами. Потом его удивительно длинные руки медленно двинулись, неторопливо, размеренно он описывал ими круги и дуги, касаясь пола когтями. Казалось, эти руки наделены собственной волей, независимы от остального тела.

Теперь я видел только его кисти, ритмично двигающиеся взад и вперед, так медленно, так усыпляюще – взад и вперед… – с этих черных рук стекал сон, они гипнотизировали…

Гипнотизировали! Я сбросил сонливость. Быстро взглянул на Дика, у того голова повисла, кивала, кивала ритмично, в такт движению черных рук. Я вскочил на ноги, дрожа от незнакомого чувства гнева, сунул пистолет прямо в сморщенное лицо.

– Будь проклят! – крикнул я. – Прекрати! Прекрати и повернись к нам спиной.

Мышцы руки сжались, когти напряглись, готовые схватить меня; глаза затянулись пленкой ненависти.

Он не мог знать, что эта за трубка, которой я ему угрожаю, но ощутил угрозу. Обхватив руками колени, повернулся ко мне спиной.

– В чем дело? – сонно спросил Дрейк.

– Он пытался загипнотизировать нас, – коротко ответил я. – И это ему почти удалось.

– Да. – Дрейк совершенно пришел в себя. – Я смотрел на его руки, и мне все больше хотелось спать… мне кажется, лучше связать Юрука. – Он встал.

– Нет, – удержал его я. – Пока мы настороже, он нам не опасен. Не хочу применять насилие. Подождите, может, это понадобится позже.

– Хорошо, – мрачно кивнул он. – Но говорю вам, доктор, когда наступит время, я буду действовать решительно. В этом пауке что-то такое, отчего мне хочется раздавить его… медленно.

– У меня нет угрызений совести – когда это полезно, – так же мрачно ответил я.

Мы снова опустились на седельные мешки; Дрейк достал черную трубку, печально посмотрел на нее, потом вопросительно на меня.

– Все мое было на убежавшем пони, – ответил я на его немой вопрос.

– И мое на моем пони, – вздохнул он. – И во время бега в развалинах я потерял свой кисет.

Он снова вздохнул и сжал трубку зубами.

– Конечно, – наконец сказал он, – если Вентнор прав… в этом своем бестелесном анализе… есть от чего прийти в ужас.

– От этого и еще от многого другого, – согласился я.

– Он сказал «металл», – размышлял Дрейк. – Металлические существа с кристаллическим мозгом и с молниями вместо крови. Вы принимаете это?

– Насколько я мог заметить, да, – ответил я. – Металлические, но подвижные. Неорганические, но со свойствами, которые мы до сих пор считали возможными только у органического вещества. Кристаллические, конечно, по строению и очень сложные. Магнитно-электрические силы составляют часть их жизни, как энергия мозга и нервных тканей – часть жизни человека. Одушевленные, подвижные, разумные комбинации металла с электрической энергией.

Дрейк сказал:

– Мы видели, как шар превратился в диск, а две пирамиды в звезды. Значит, их верхняя… оболочка способна изменяться. Думая об этом, я все время вспоминаю броненосца.

– Возможно… – у меня появилась новая мысль… – возможно, под этой металлической оболочкой есть органическое тело, что-то мягкое, животное… как в панцире черепахи, в перламутровой раковине устрицы или ракообразного..

– Нет, – прервал он, – если там есть тело, оно должно находиться между внешней оболочкой и центром. Потому что в центре что-то кристаллическое, очень твердое, непроницаемое…

– Гудвин, Вентнор попал в цель. Я видел, как ударила пуля. Но не отскочила, просто упала вниз. Как муха, ударившаяся о камень… и существо даже не почувствовало этого удара, как камень не почувствует столкновения с мухой.

– Дрейк, – сказал я, – я считаю все-таки, что эти существа состоят исключительно из металла, они неорганические, в какой-то невероятной, неведомой нам форме. Будем действовать, исходя из этого.

– Вы правы, – согласился он, – но я хотел, чтобы вы первым сказали это. Разве это так невероятно, Гудвин? Как вы определите разум, сознание?

– Общепринято определение Геккеля. Все способное воспринять стимул, реагировать под воздействием этого стимула и запомнить свою реакцию, может быть названо разумным, сознательным существом. Пропасть между тем, что мы называем органическим и неорганическим, постоянно сокращается. Вы знакомы с замечательными экспериментами Лилля с различными металлами?

– Очень поверхностно.

– Лилль доказал, что под воздействием электричества и других факторов металлы проявляют почти те же свойства, что нервы и мышцы человека. Они устают, отдыхают, а после отдыха становятся заметно сильнее; и у них бывает несварение, и они проявляют явные свойства памяти. Он также обнаружил, что они могут заболеть и умереть.

– Лилль заключает, что существует металлическое сознание. Ле Бон первым доказал, что металл чувствительнее человека, что его неподвижность только видимая (Ле Бон. Эволюция материи, глава одиннадцатая. – Прим. автора).

– Возьмите брусок магнитного железа, кажущийся таким серым и безжизненным, и подвергните его воздействию магнитного поля. Что произойдет? Железо состоит из молекул, которые в обычном состоянии повернуты во всех направлениях, совершенно беспорядочно. Но когда через него проходит ток, в этой внешне неподвижной массе происходят большие изменения. Все крошечные частицы поворачиваются своим северным концом в направлении движения тока.

– И тогда сам брусок становится магнитом, окруженным и наполненным магнитной энергией. Внешне он остался неподвижным; в действительности произошло большое передвижение.

– Но это бессознательное движение, – возразил я.

– Откуда вы знаете? – спросил он. – Если прав Жак Леб [5], это сознательное движение молекул, не менее сознательное, чем наши движения. Между ними нет никакой разницы.

– Все наши движение – не что иное, как невольная и неизбежная реакция на определенные стимулы. Если Леб прав, тогда я лютик на поле. Ведь Леб всего лишь восстановил провидение, одну из древнейших идей человечества, и сформулировал ее в терминах тропизма. Омар Хайам, химически возрожденный в Рокфеллеровском институте. Тем не менее те, кто признает его теории, утверждают, что нет разницы между их собственными импульсами и перемещением молекул в магнитном поле.

– И все же, Гудвин, железо соответствует трем критериям Геккеля: оно воспринимает стимулы, отвечает на них определенными действиями и сохраняет память об этом; когда ток перестает идти, у железа меняется степень деформации при растяжении, проводимость и другие свойства; они были изменены током; но с течением времени воспоминание об этом воздействии сглаживается. Точно так же ведет себя человеческий организм.