Месяц в Уэлене

= День второй =

Алексей проснулся от холода. Повернулся на бок, чтобы обнять жену. Слепо хлопнул рукой по пустой половине кровати. И вспомнил вчерашний день. Суету поселка. Чувство пустоты, когда утром обнаружил, что супруга ушла в море в числе других.

Он заперся у себя и не отвечал на стук в дверь и крики в окно от Петра. Сосед, с которым много был пройдено и пережито, так и не добрался до потерявшегося приятеля. А тот целый день пусто шатался по дому, стараясь не смотреть в сторону моря. Он не вышел ни на гул проехавшего по дороге вездехода, ни на призывную сирену у администрации.

Верх нереальности, так он назвал свое состояние. Марты не могло «не быть». Со второй половины дня он бродил по ее опустевшим владениям с бутылкой в руках. Прикладывался к водке, как к лимонаду — жадно. Сам не заметил, как выключился.

И сейчас сухость в горле, да сжатая тисками инквизиции голова сказали ему: «это явь, это не кошмар». Он скривился, как готовый заплакать ребенок. И тут увидел Марту. Она стояла в углу комнаты, в той самой ночной рубахе, в которой ложилась спать вчера. Ее волосы плавали, словно попавшие в невесомость водоросли.

— Господи, — всхлипнул Алексей. — Марточка. Марта… Как ты меня напугала!

Он вскочил с кровати, подбежал к жене и обнял ее. Холодная вода, невидимым коконом окружающая супругу, обожгла кожу. Алексей отпрянул, но руки Марты морскими змеями обвили его и притянули к себе. Прижали к мертвому телу, затянув в едкую оболочку.

Глаза защипало от соли, но даже сквозь боль он не закрыл их, глядя в разинутый рот жены, и закричал в воду, выдувая истеричные пузыри. Море хлынуло в ноздри, в горло. Алексей рванулся, но хватка супруги не ослабла. Руки увязли в теле жены, будто он состояло из разогретого пластилина, чудом сохраняющего форму, но твердеющего там, где с ним не боролись.

На улице кто-то закричал. Грохнул выстрел, и криков стало больше. Андрей слышал это сквозь заложившую уши воду, уже не сопротивляясь и проваливаясь в небытие.

По подмерзшей дорожной грязи на четвереньках полз ребенок. Петр стоял с ружьем у детского сада, где сегодня собрали женщин, и не мог заставить себя поднять оружие. Малыш смотрел на землю, тараня светлой головкой холодный мир.

Морзверобои из кооператива, вместе с Петром сторожащие детский сад, попятились.

В свете качающихся на ветру фонарей наискось падал мокрый снег. На мальчике он не таял.

— Смотрите…

У магазина, со стороны моря, появился голый толстый мужчина. Бледное пузо свисало и билось о бедра. Тимур-вертолетчик. Ушел той ночью. За ним брела старуха Клава Никифоровна, медсестра из школы. Оплывшая, отекшая, с гривой седых всклокоченных волос.

— Бейте в голову. Бейте в голову! — сказал Игорек, самый молодой из морзверобоев. Он учился в ПТУ в Лаврентия и вернулся в родной поселок после отчисления. — Это зомби! Бейте!

Он выстрелил первым. Следом загрохотали ружья остальных. Целились, как и было сказано, в голову. Но никто будто бы и не попал. Ни Игорь, ни самый меткий в Уэлене стрелок — старый Михаил Вуквукай. Последний с невозмутимым видом расстрелял весь магазин своего «СКС». У головы Тимура-вертолетчика вспыхивали водяные всплески, он качал в такт выстрелам головой, но так и не остановился.

Петр все смотрел на малыша, ползущего по улице. Ребенок перебирал руками и ногами, не поднимая головы, не меняя темпа. В холодном Уэлене стало еще холоднее. Его сын мог бы быть сейчас таким же. Если бы не выкидыш у Леры.

— Что это такое, что это? — закричал кто-то.

Вуквукай сменил магазин, вскинул карабин. Выстрелил, выстрелил, выстрелил. Он бил как учил отец, которому передал знания дед, узнавший о мастерстве охоты от прадеда. Свинец искал суставы, сердце, глаза, но вертолетчик лишь покачивался и шел дальше.

— В дом, — сказал кто-то. — Уходим.

Ребенок поднял голову. Петр сделал шаг назад. Заскрипела калитка от забора, окружающего детский сад. Вуквукай все стрелял, и его обычно отстраненное лицо кривилось от злости.

Охотника затащили во внутренний дворик. Калитку заблокировали. Вуквукай обмяк, опустил руки. Когда Тимур-вертолетчик подошел к забору из рабицы, старик плюнул в него. Толстяк же сделал шаг вперед. Сетка натянулась и утонула в разбухшем от воды теле. Старуха, шедшая с ним, тоже навалилась на забор, и металл не удержал ее. Исчез в вязком теле. Пропустил мертвецов. Заорал, забулькал Игорек. Петр увидел, как прыгнул на парнишку ребенок Марии и вцепился ему в лицо. Кто-то пытался оторвать малыша, но руки проходили сквозь мертвое тело.

— Это вода. Они вода!

— В дом, в дом!

Петр, наконец, поднял ружье и выстрелил. Прямо в голову Игорьку. Тот застыл, успокоившись, а ребенок поднял лицо к стрелку. Равнодушное, белое лицо утопленника, вокруг которого в невидимом водяном коконе плыли кляксы крови.

На Петра навалился Тимур, обнял, и в глаза хлынула соленая вода; морской яд обжег легкие. В заложенных ушах кто-то голосил, трещали далекие выстрелы. Под весом вертолетчика колени Петра подогнулись, и он упал на землю, кашляя и выблевывая холодную воду, которой некуда было выходить. Глаза пучились, горло рвало, тело каменело.

А потом пришел покой.

Мобильный телефон лежал возле шипящей помехами радиостанции. Лера включила экранчик и убедилась, что связи так и нет, наверное, уже раз в пятый за последние десять минут.

— Частишь, — сказал Михаил Вуквукай. Чукча сидел у обогревателя и чистил оружие. Головы он не поднимал — угадал по жестам.

— Частю, — согласилась Лера. В уголке рта качнулась в ритм словам — папироса. Эту привычку она побороть не могла. Никак не могла. Вся деревня знала о ней, кроме мужа Петра. А ему не говорили, боялись тяжелого характера. Боялись, что он мог с ней сделать.

Сердце заныло. Вуквукай рассказал ей о том, что случилось во дворе. Он всем рассказал. И она, почему-то, почувствовала облегчение. Люди подходили, обнимали, говорили теплые слова, а она представляла себе, как теперь спокойно закуривает. Без оглядки.

Она затянулась покрепче, так чтобы сдавило горло. Выпустила клуб дыма, как героиня хорошего, правильного фильма. Будто не статистка с сиськами и поцелуем в финале, а сильная, независимая с личной драмой. Не курица, которую вечно топчет муж.

Окно, напротив которого она сидела, выходило на море. Но сейчас она не видела ничего кроме косого снегопада под яркими фонарями и забора детского сада. В котором сейчас было очень тесно. Лев Васильевич собрал здесь под сотню человек. Еще группу расселили в школе, кто-то остался в доме. Но скорее всего утром, после такого, все будет гораздо организованнее.

Вышедшие из моря бродили вокруг сада, упирались в стены, обнимали их и отходили. Мертвые лица тянулись к свету в окнах. Мертвые руки ласкали свежую краску. Лера помнила, как заказывала ее и как ее разгружали с баржи.

Пальцы мертвецов, вязких для пуль, неожиданно крепко крутили дверные ручки. Она щелкнула мобильным. Связи нет. Радио шипело на всех волнах.

— Кто-нибудь ходил к погранцам? — спросила Лера. — У них аппаратура должна быть лучше, может, у них есть связь? Вообще сразу надо было к ним идти!

Ей никто не ответил, и она обернулась.

— Михаил Алелэкович?

Вуквукай сидел на стуле, вытянувшись псом, учуявшим вкуснятину. Локоть его резко дернулся. Заплясала нога. Карабин грохнулся на пол и зазвенел рассыпавшимися деталями.

— Михаил Алелэкович? — тихо спросила Лера.

Мужчина содрогнулся. Встал, пританцовывая. Невозмутимое морщинистое лицо чукчи побелело.

— Что с вами?

Охотник ринулся вперед, оттолкнул Леру в сторону и вскарабкался на стол. Сбросил рацию, телефон и рванул раму на себя. В комнату ударил снег и холод, заревело море, а чукча прыгнул вниз, со второго этажа. Внизу под телом охотника заскрипела рабица.

Лера захлопнула окно и очистила стол от налетевшего снега. Села назад и отыскала в кармане пачку папирос. Еле закурила — руки трясло так, что не получалось угнаться за огоньком зажигалки.

Внизу кричали женщины.