Место покоя Моего

ДЕЙСТВИЕ — 4. ЭПИЗОД — 6 ИУДЕЯ, ИЕРУСАЛИМ, 27 год от Р.Х., месяц Нисан (Окончание)

Времени до прихода стражников Кайафы оставалось всего ничего, а сказать следовало еще столько, что не просто получаса-часа не хватит — суток беспрерывных разговоров мало окажется. А рассказать все, как попросил Иешуа, нет, этого Петр вообще сделать не мог технически. Он сам о своем мире знал далеко не все. Но даже если вести речь об истории христианства на планете — и это лучше бы к Клэр или еще к какому-нибудь высоколобому… А Петр может только конспективно, вычленяя главное. И для него сейчас самое важное — это понять, что счесть главным для того, чтобы убедить Иешуа в единственности варианта, который Петр поначалу назвал страховочным.

Поэтому Петр продолжил торопливо, сбивчиво, перескакивая с мысли на мысль:

— У нас будет время, чтобы я мог рассказывать, а ты спрашивать. Ты просил всех — и меня тоже! — верить тебе. Наша вера поначалу помогала тебе обретать силу, умножать ее, так?.. Не отвечай, я знаю… Так и мне сейчас очень нужна твоя вера, чтобы не сломать все, что построено твоим именем за две с лишним тысячи лет. И реально построено, я имею в виду крепости, города, храмы, монастыри и, главное, целые миры в душах людских…

— Две с лишним тысячи… — будто и не слушая, выхватывая из целого лишь частность, но наиболее поразившую, перебил Иешуа. — Ты так издалека…

— Твой год рождения станет годом начала нового летосчисле-ния. В определении года, правда, есть ошибка, но это несущественно. Важно, что я-из две тысячи сто пятьдесят седьмого года от Рождества Христова.

— Моего рождества?! Но как ты оказался здесь?

— А как ты умеешь создавать мир внутри мира?

— Не знаю. Умею — и все.

— Вот и я так же… — Если это и была ложь, то не полная: Петр действительно не понимал и не собирался понимать, как действует тайм-капсула.

— А в будущем все могут передвигаться по времени?

— Нет, — ответил Петр и тоже не соврал, — только очень немногие…

Его поражала сейчас — хотя он устал поражаться способностям ученика, плюнул давно на это дело! — удивительная даже для современников Петра гибкость мышления, его мгновенная адекватность узнанному. Он сразу принял как аксиому, хотя Петр никаких подробностей не добавил, возможность путешествий во времени, то есть факт одновременного сосуществования в каком-то неведомом измерении момента будущего и момента прошлого. Он ничуть не удивился тому, что эти моменты доступно совместить, а значит, он, Иешуа, может однажды оказаться где-нибудь рядом с Авраамом или Моисеем. Судя по всему, это для него очевидно по определению. Интересовало иное.

— Значит, ты знаешь все, что произойдет завтра? И через десять лет? И через сто?..

— Знаю.

— Тогда зачем ты здесь? Тебе было любопытно увидеть, как тот, кому вы поклоняетесь столетия, начинал свой путь?

Хороший вопрос! Не без тайной обиды. За туриста Петра посчитали… Только тоже трудновато на сей вопрос коротко ответить.

— Нет, конечно… Кстати, там, в моем времени, лично я тебе не поклонялся. Мне было, прости, не до тебя. Это теперь, когда мы вместе уже больше двадцати лет… Но все дело в том, что История — как ветвистое дерево: кто знает, в какую из сотен веточек попадет капля воды, впитанная корнями. Представь, что твоя мать не встретилась бы с твоим отцом…

Если уж он представил себе существование некоей ленты времени, то уж такое простенькое предположение сумеет осилить.

Сумел. В первый раз улыбнулся — чуть-чуть, уголками губ.

— Я бы не родился.

— И кому бы мы тогда, как ты говоришь, поклонялись?

— Кому-нибудь еще…

— Но это уже был бы не Иешуа из Нацерета, не Иисус Христос, как тебя именуют столетиями, а кто-нибудь еще. И жили бы мы совсем в другом мире… Петр говорил, повторим, торопливо и несвязно, он упирал только на ключевые моменты, полагая с уверенностью, что Иешуа поймет, сумеет выстроить для себя общую схему, а что останется за ее пределами — это потом, на это действительно времени будет еще много. — Понимаешь, когда открыли возможность передвигаться во времени, возникла Служба, проверяющая историческую точность тех моментов прошлого, которые можно считать узловыми. Что значит узловыми?.. Брось камень в реку: пойдут круги, что-то внутри всколыхнется, сдвинется, но круги быстро улягутся, и река не изменит своего течения. Например, я не знаю, кто такой наш сегодняшний хозяин из Нижнего города, поэтому мне не важно — встретятся его родители сорок или пятьдесят лет назад или не встретятся. Ну не родится он круги угаснут, река течения не изменит, а человек просто не сохранится в Истории…

— А если его потомок в четвертом или пятом колене — великий ученый или историк, мысли или свитки которого дошли до ваших дней?

Точный и цепкий ум! Очередное, ненужное уже тому подтверждение…

— Однажды, когда дело дойдет до этого историка или ученого, мы проверим, как он растет, живет, работает, и если его родители не встретились и его просто в его времени не существует, значит, мы сделаем так, чтобы они повстречались. Потому что этот факт уже станет узловым для Истории. То есть если вернуться к примеру с рекой, то речь идет уже не о камне, а о скале или осыпи, изменившей течение реки.

— Вы проверили и меня не оказалось? Эффект измененного течения?.. Но у вас-то все было по-прежнему, значит, изменение до вашего времени не дошло…

Петр услышал снизу взволнованный голос Симона:

— Равви, Кифа, там, внизу, какие-то огни. Вроде факелы. Похоже, люди движутся сюда… Время истекло!

— Ты был другим, — сказал Петр. — Просто плотником. И никем больше. Женатым человеком, с детьми. Ты ничего не ведал об истинной Вере, об истинном своем предназначении в Истории. И я прибыл в год, когда тебе исполнилось двенадцать, чтобы научить тебя стать таким, каким ты стал, пока река не сменила русло, пока упавшую скалу можно было убрать. Точнее, вообще не позволить упасть… Все, Иешуа, вопросы — потом. Сюда идут люди первосвященника.

— За мной?

— Да. Тебя схватят и отведут в дом Кайафы. Будет суд. Тебя приговорят к смерти. Утром префект Пилат утвердит решение суда. Тебя распнут.

— Это, наверно, больно, Кифа…

— Не знаю, Иешуа. Не мне тебя учить, как утишать боль, как ее убирать совсем. Главное, ты умрешь — для всех. Кроме меня. А на третий день — уж извини, так в Истории! — ты воскреснешь и появишься перед учениками. За эти дни, что мы будем вдвоем, наговоримся…

— Хорошо, я готов. Я верю тебе, Кифа. Собственно, я всегда верил тебе… И знаешь: запах кислого вина пропал…

Собственно, пока я тебя и не обманывал, подумал Петр. Три дня до Воскресения. Потом сорок дней до Вознесения. А что потом делать с тобой? Придумывать судьбу, схожую с судьбой Иоанна? Но он умеет быть вторым, а ты нет. Ты только первый. После Бога. Так по Истории…

И опять повторил любимое: будет день — будет пища. Сорок дней колоссальный срок. Что-нибудь да придумается. А пока хорошо хоть запах прокисшего вина пропал…

А их уже окружили стражники Храма, одетые в римские кожаные кирасы, вооруженные короткими римскими же мечами, на что было специальное дозволение Императора Августа — только для стражи Храма, поскольку римский гарнизон в Иерусалиме невелик, основные силы рассредоточены в Кесарии, а Храм все-таки нуждается в защите. Вот хотя бы от бунтовщика из Галилеи.

Стражников вели два левита, одетые вполне по-римски. Один из них, видимо, старший, спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Кто из вас Иешуаиз Нацерета, сын плотника Йосефа, выдающий себя за Машиаха?

Мечи обнажены, луки на изготовку…

— Я, — шагнул вперед Иуда.

— Нет, я, — сделал шаг Андрей.

— Разве они похожи на Машиаха? — открыто улыбнулся Яаков. — Они лгут. Вы ищете меня.

И так бы продолжалось красивое и, самое главное, неподдельно искреннее действие, когда ученики легко и желанно готовы были взять неведомую вину на себя и пойти на крест вместо Учителя, но Петр решил не тянуть кота за хвост, а достойно и, главное, грамотно завершить эпизод и плавно перейти к следующему.

Он выхватил меч из поножей и встал в стойку.

Ничего особенного не стоило бы ему порубить к такой-то матери всех этих надутых от важности стражей числом в две дюжины. Да и все делать самому не пришлось бы: встал бы рядом Симон с мечом, а остальные, вооружившись обломками веток, в изобилии заброшенных в сад рукотворным землетрясением, помогли бы им. Но мгновенно были натянуты тетивы на луках, ощетиненных стрелами с бронзовыми наконечниками, и каждая нацелилась на каждого ученика, а на Петра — так и вовсе штук восемь.

И опять — ушел бы Петр от стрел, он от пуль умел уклоняться, но что делать с остальными одиннадцатью? Они должны остаться живыми, стерва История не поймет преждевременной смерти будущих апостолов. Как там в старой доброй песне: «А пуля знает точно, кого она не любит: кого она не любит, в земле сырой лежит…» Здесь не пули, здесь стрелы, но Петр знал: среди стражников, посланных Кайафой, вряд ли были мазилы…

— Стойте! — поднял руку Иешуа. — Не нужно кровопролития. Я — тот, за кем вы пришли. Не трогайте моих друзей, они просто хотели защитить меня. Разве всякий из вас не поступил бы так же со своим другом?..

Тщетный призыв к добросердечию стражников. Они — профессионалы, а для профи слова — всего лишь слова. За ними — пустота. Поэтому луки по-прежнему остались натянутыми, а меченосцы быстро окружили Иешуа, оттеснив от него учеников, и повели вниз, освещая чадящими факелами еще недавно исхоженную, теперь заваленную камнями, ветками, просто грудами рыхлой земли дорогу в город.

Петр смог услышать странно замедленную, тягучую — вот она, прыгающая кошка! — мысль, хорошо знакомую, но сформулированную впервые, не исключено Петру и адресованную, хотя официально адресат был другой:

«Господи, прошу Тебя, пронеси эту чашу мимо меня…» И все. Тишина. Безмыслие.

Петр только успел назвать про себя имя: — «Йоханан…» — как тот, опередив мысль учителя и друга, уже исчез в темноте, зная, что должен поспеть в дом Кайафы раньше процессии с арестованным. Он тоже был профи, и ему не стоило напоминать о необходимом. А вот остальные десять повели себя по-разному. Симон и Иуда, не заметив, впрочем, маневр Иоанна, тоже нырнули в темноту следом за Иешуа, окруженным стражниками, Симон даже меч не спрятал. Петр хотел было задержать их, но не успел, подумал: вряд ли они станут ввязываться в бой, не дураки ведь, скорее — проследят конвой до дома первосвященника. Пусть их. Был уверен: Иоанн почувствует их, не позволит увидеть, что он вошел в дом врага… Андрей сидел на земле, плакал, не стыдясь слез, все время бессмысленно и неизвестно кого спрашивая:

— Что же теперь будет? Что же теперь будет?..

Яаков и Фома смотрели на Петра с немым ожиданием: что делать? Как действовать? То же, что и Андрей, только — молча и без слез.

Кто-то не успел еще отойти от той минутной силы, которая совсем недавно обрушилась на них невесть откуда, двигался замедленно, не совсем ощущая себя в реальности. Кто-то просто сидел и ждал — тоже непонятно чего. Чуда? На сегодня — все, чудеса исчерпаны…

Петр взял командование на себя, что, впрочем, от него ждали.

— Всем — в дом камнереза, где провели седер. Выяснить: что там натворило землетрясение, что с женщинами. Если надо — помочь. Оставаться в доме до моего прихода. Никаких самостоятельных действий. Это — приказ.

— А ты куда? — ревниво спросил Яаков.

— Я послал Йоханана проследить, куда поведут Машиаха. Очень надеюсь, что эти два сумасшедших, Иуда и Шимон, не испортят Йоханану слежку, не вспугнут стражников… Я иду к дому первосвященника: не может быть, чтобы захват Иешуа обошелся без него. Все встречаемся в доме камнереза. Никому не расходиться, иначе потеряемся — и Иешуа не поможем, и сами дурных дел наделаем… Все поняли?.. В путь, быстро!

Петр знал, где Иешуа дождется утра: в одной из каменных пещер под домом Кайафы, откуда выбирался камень для строительства дома. Иоанн пройдет в дом, выяснит у Кайафы подробности суда или заседания Малого Совета, что это было не суть важно, и очень желательно, чтобы он — закулисно, естественно! — поприсутствовал во время разговора первосвященника с Машиахом. Если он состоится, этот разговор… В канонических евангелиях написано, что «книжники, фарисеи и синедрион», то есть скорее всего вышеназванный Малый Совет, собрались у Кайафы этим утром и лично допрашивали Иешуа. На самом деле это было вряд ли возможно. Кайафа наверняка с немалым трудом и хитрыми интригами собрал голоса того минимума священников, которые поверили ему или просто послушались его и заочно приговорили назаретянина к распятию, позволив Кайафе арестовать его, вырвать разрешение у Пилата и успеть казнить до заката, до начала субботы, которая, как и любые следующие сутки, начинается здесь в шесть пополудни накануне. И так уж, как говорила Клэр, уломанный авторитетом Кайзфы Малый Совет пошел на немыслимое нарушение традиций: в пасхальную неделю казни запрещены. Пилату на то, конечно, наплевать, но правоверным — вряд ли… Так что Кайафе отдуваться за всех, хотя, не исключал Петр, на суде у Пилата появится и близкий Кайафе человек — саган, священник второй чреды, и вообще второй человек в Храме. Возможно явление и кое-кого из коэнов третьей и четвертой чреды, но это уж как получится. При всей боязни ими первосвященника, зря светиться перед народом они не захотят, большинство из них свое дело сделали, осудили к распятию — и свободны.

Если бы в Службе Времени существовали возможности поощрения своих секретных сотрудников, Петр с удовольствием выторговал бы для Кайафы по максимуму. Но это уже бред и совсем не научная фантастика. Ведь секретные они еще и потому, что даже не подозревают о своей высшей секретности.

Но Кайафа был хорош, очень хорош!..

Все эти вольные размышления привели Петра к простеяькс мысли о том, что он сам преотлично может появиться в доме первосвященника, как известный тому эллин Доментиус, тем более что ему до суда у Пилата делать, по сути, нечего, только дожидаться рассвета в своем доме в Нижнем городе, а потом идти и всемерно утешать мать Марию и учеников. Только в чем утешать? В том-то и штука, что Петр не знал — в чем. Говорить, что не казнят сына и Учителя, — вранье, всем понятное. Нести высокие слова о Вере, которой, как сказал Машиах, они все беременны, — не его это занятие. Успеет он прийти к ним до суда у прокуратора, а пока — переодеться и к Кайафе. И сам оправдал свое решение: Иоанн твердо помнит, что он у первосвященника — человек Доментиуса, а ученик-отличник Кайафа может самостоятельно ненароком и дров наломать, обвинить, например, назаретянина в работе на заговорщи-ков-эллинов…

Вот уж что тайна, то тайна! Только Клэр могла с сомнением предположить здесь эллинский заговор, на самом деле — никаких эллинов нигде не наблюдается, и в Истории они в данном конкретном случае отсутствуют, их сам Петр одушевил и виртуально воплотил в жизнь.

А судят всего лишь провинциального пророка, замахнувшегося на титул Царя. Иначе — богохульника.

В дом к Кайафе Петр в облике эллина прошел беспрепятственно. Времени было — три часа сорок две минуты. Хотите — ночь, хотите — утро.

Кайафа не ложился. Он встретил Доментиуса во всем домашнем, без давешнего парадного кидара с золотой табличкой. Не здороваясь, спросил удивленно:

— Ты откуда? — добавил, не скрывая радости: — Хорошо, что ты здесь…

На вопрос Петр отвечать не стал, сразу перешел к делу:

— Где нацеретянин?

— В пещере под домом… — Почему-то добавил: — Там сухо…

— Да хоть бы и мокро, — усмехнулся недобро Доментиус-Петр.

— Ты с ним встречался?

— Зачем? — удивился Кайафа. — Его уже осудили к смерти. И не его одного. Еще Варавву, зилота, которого захватили воины префекта, и его помощника Ахава, тоже разбойника…

— Не понимаешь ты… — досадливо сказал Петр. — Есть в доме кто-то из твоих людей? Я имею в виду священников, членов Совета.

— Йонатан, мой коэн-саган, в трапезной. С ним — Анан и Йосеф, коэны третьей чреды.

— Они пойдут с тобой к префекту?

— Обязательно.

— Тогда позови их сюда, и пусть приведут нацеретянина. Он должен знать, в чем его обвиняют.

— Одного его? А зилотов?

— Этим-то что объяснять? Их взяли сами римляне и с оружием в руках. Преступление — налицо. Да и о чем с ними говорить? Они пусты, как бой большого тофа. А с нацеретянином не грех и побеседовать. Разве тебе самому это не интересно?

Петр легко услышал быструю мысль: нет, неинтересно. Плюс удивление: а о чем с ним беседовать?.. Но вслух было иное:

— Поговорю, если надо.

— Поговори, Кайафа. Ты должен знать, кого пошлешь на смерть.

— Ты побудешь с нами при допросе?

— Ага, все-таки — допрос, а не беседа. Куда достойнее для первосвященника!.. Петр посмотрел на него, как на отличника, вдруг ответившего ахинеей на простой вопрос.

— Одумайся, Кайафа! Что здесь делать эллину?.. Я подожду там. — Он кивнул на тяжелую красную занавеску, отделяющую зал для гостей от соседней комнаты. Я услышу вас?

— Встань за занавесом, все будет прекрасно слышно.

— Только помни: ты обвиняешь его в присвоении великого титула Царя Иудейского, на который он бесчестно посягнул и повел за собой как воинов-зилотов, так и простых людей. Это уже святотатство. А обещание разрушить Храм и выстроить свой? А осуждение ритуала принесения жертв Богу, который идет от отца вашего Авраама?..

— И никаких эллинов? — хитро улыбаясь, спросил Кайафа.

— Какие эллины? — удивился Петр. — Не вижу никаких эллинов.

— Два замечания, если позволишь, — сказал отличник Кайафа. — Теоретически он имеет право на трон: он по отцу из рода Давидова. И еще. Есть в Законе некоторые места, где говорится о том, что Богу противны жертвы…

— Пустое! — отмахнулся Петр. — Эти места вы все давно и прочно забыли. А что до рода — так Давид жил тысячу лет назад. Сколько у него потомков сегодня бродит по твоей земле? Тоже тысяча? Или больше? А если все они захотят в цари?.. Пустое, Кайафа, — повторил, — вы его уже осудили, так сообщите — за что. И — с Богом! Да, — вспомнил неожиданно, — что это за землетрясение случилось в Иершалаиме? С каких таких пор здесь трясется земля?..

— Бывало и прежде… — пожал плечами Кайафа. — Жертв, насколько мне доложили, нет, только земля за восточной стеной ушла глубоко вниз. Но это не страшно.

— Вот и ладно, — вроде бы успокоился Петр. — Тогда зови своих людей.

И, отодвинув занавеску, оказался в небольшой комнате, явно — в спальне Кайафы. Взял кушеточку, стоявшую у изножья кровати, поставил ее около занавески и прилег в ожидании.

Он хорошо слышал, как сначала пришли священники, как они тихо переговаривались с Кайафой: больше всего их пугала утренняя встреча с Пилатом, которую прокуратор назначил на одиннадцать тридцать утра, ничуть не заботясь о том, что ровно через полчаса наступало время второй молитвы и правоверным — а священникам тем более! — следовало бы помолиться Господу. Хотя бы за то, чтоб он простил их, нарушающих традицию не проливать человеческую кровь в неделю Песаха. Петр полагал, что прокуратор сделал это ненамеренно. Вряд ли он вспомнил о времени какой-то еврейской молитвы. И уж тем более не слыхал о чуде, когда Бог отвел руку Авраама с ножом, занесенным над сыном его Исааком. Пилат, как известно, Тору даже в руках не держал.

Кайафа помощников успокаивал, но Петр чувствовал, что сам он не был уверен в том, что вредный Пилат утвердит решение суда, От Пилата, ненавидящего Кайафу, ждать можно было любой пакости. К примеру, помилования назаретянина. И опять Петр чувствовал — Кайафа не Иешуа, мысли его читались легко! — что первосвященник не слишком волновался. Ну, помилует и помилует. Доментиус же заявил прошлый раз: Пилат — не его, не Кайафы, проблема. Сам пусть и расхлебывает. Как ни забавно, но первосвященник по-прежнему не слишком верил в опасность для себя и Храма от какого-то галилейского Машиаха. Принял это как должное, а все должное для него — почти закон.

Да, еще вопрос — к месту: где Иоанн? Не спросил у Кайафы, а уже поздно. Сейчас приведут Иешуа. Жаль, лучше бы Иоанн был рядом…

Но и впрямь было поздно: Иешуа привели.

Петр услыхал, как он вошел и ясно, без какого-либо малейшего страха, произнес:

— Мир тебе, коэн-гадол Кайафа. Мир и тебе, коэн-саган Йонатан. Мир и вам, коэны Анан и Йосеф.

— Откуда ты знаешь наши имена? — это, судя по голосу, спросил кто-то из помощников Кайафы, и изумления в голосе было — через край.

— Я как-то говорил в Храме вашему священнику: я знаю все, что знает Господь о моей земле и моих подданных. Почему бы мне не знать ваши имена?

— Что это значит: «твои подданные»? — это уже Кайафа, тут уже никакого изумления — одно высокомерие. Так по роли, но так, понимал Петр, и по жизни. Кто ему этот галилеянин? Он уже практически мертв. Вот если только не Пилат… — Ты считаешь себя Царем Иудейским?

— Это ты сказал, — традиционно ответил Иешуа. Петр чувствовал улыбку в голосе ученика. И сразу же — звук пощечины. И голос другого помощника первосвященника:

— Знай, с кем говоришь!

— Что плохого я сказал? — спокойно, никак на пощечину не реагируя. — Если что-то плохое, то объясни, я извинюсь. А если нет, то за что ты ударил меня?

— Уймись, Анан, — с раздражением произнес Кайафа. — Я не давал тебе слова… Ответь, нацеретянин, в таком случае: верно ли сказал?

— Зачем тебе мой ответ, Кайафа? Если я соглашусь: да, я — Царь Иудейский, вы мне не поверите и убьете меня. Если я стану отрицать это, то кем же я буду в глазах тех, кто назвал меня Царем? Спроси людей, Кайафа. Спроси тех, кто дал мне, человеку из рода Давидова, это имя, и пусть они тебе ответят. Меня ты можешь убить, это просто, а всех их? Их много, Кайафа…

— Сколько много?

— Я не считал. Вчера было просто много. Завтра — очень много. А когда ты завершишь свой земной путь и твои потомки, и потомки твоих потомков тоже упокоятся в мире, тогда тех, кто назовет меня Царем Иудейским и Израильским, будет немерено… Пойми, Кайафа, не только люди слышат меня, но и я их слышу. Почему тебе не поверить им, как я им верю?..

— Ты собираешься разрушить Храм и построить новый? Иешуа молчал. Вопрос был трудным для него. Особенно после того, что произошло — а вернее, не произошло! — нынешней ночью.

— Почему ты молчишь? — спросил Кайафа.

— Думаю, — ответил Иешуа. — Вчера я сказал бы: да, это так. Собираюсь. Но сегодня скажу иначе: нет смысла. Тот Храм, который построен Иродом на горе из камней галилейской долины Бет а-Керем и украшен золотом и мрамором Карарры, он давно мертв. Там нет Бога. Пусть пока стоит… А Храм внутри людей я давно начал строить и много в том преуспел, и он заменит все Храмы, известные в земле Ханаанской и далеко за ее пределами…

Ученик умел признавать поражения и делать из них здравые и точные выводы. Не получилось реально разрушить Храм, значит, прав Петр, утверждая идею Храма в душе. Тем более после всего, что сегодня ночью было поведано.

— Только зачем я тебе это говорю? — продолжал Иешуа. — Ты же все равно мне не веришь. Так верь в свой Храм. Верь, что он вечен. Только знаешь пророчество?..

— Пророка Захарии? О Храме?

— Нет. Пророка Иешуа из Нацерета. Твой Храм будет стоять, пока жестокий огонь не начнет разрушать его, пока верхние камни не станут падать со стен и тащить за собой другие камни, пока не останется от него на земле только мертвое поле камней. И я к этому не буду иметь никакого отношения.

Кайафа совершенно искренне засмеялся:

— Когда же это случится, пророк?

— Я бы назвал тебе срок, он уже виден, но ты опять не поверишь. Не томи себя и своих помощников, вам я неинтересен. Отправь меня обратно в пещеру, там сухо, спасибо на этом, и я буду ждать своей судьбы с именем Господа моего в сердце.

— Тебе недолго ждать, нацеретянин…

И зашевелились в зале, чем-то задвигали, загремели, а через минуту за занавеску заглянул Кайафа, увидел Петра-Доментиуса, возлежащего на кушеточке, не сдержался — позволил себе усмехнуться:

— Удобно тебе было, Доментиус?

— Вполне, — сказал Петр и встал. — Все прошло замечательно, хотя согласись, Кайафа, он — умный собеседник, этот Иешуа из Нацерета.

— Я так не думаю, — не согласился осторожный Кайафа, хотя он вообще не думал о Иешуа даже как о человеке — не то чтобы о собеседнике. — Ты знаешь, что Пилат назначил суд на полчаса после одиннадцати?

— Знаю. Не беспокойся. Все будет в порядке… Они вышли в зал. Конспиратор Кайафа не оставил в нем своих помощников: зачем им знать о существовании некоего эллина, который вправе подслушивать за занавеской.

— Ты придешь на суд?

— Вряд ли. Любимый ученик мне доложит… Кстати, а где он?

— Ждет тебя внизу. Он знает о допросе.

— Тоже подслушивал?

— Знает, — упрямо повторил Кайафа.

— Не прощаюсь, — сказал Петр, кладя руку на плечо первосвященнику. Вольность, конечно, но это — за Иоанна, который «ждет внизу». — Я еще увижу тебя, Кайафа. Благодарю за хорошо выполненное дело.

Услыхал мысленное: да уйдешь ты когда-нибудь?! Не стал испытывать терпение хозяина, быстро вышел, спустился вниз. У выхода на каменной скамеечке сидел Иоанн. Увидел Петра, с почтением встал, склонил голову. Двое здоровых охранников-левитов с любопытством наблюдали эту сцену. Иоанна они, не исключено, запомнили, он здесь не раз бывал, а эллина видели впервые. Тогда, когда Петр приходил к Кайафе, у дверей караулили другие. А этим интересно было: что общего между каким-то местным стукачом первосвященника и богатым эллином. Интересно? Пусть мучаются…

Кивнул Иоанну: мол, следуй за мной, И исчез в ночи Верхнего города.

Некоторое время шли молча.

Иоанн спросил:

— В дом к камнерезу?

— Сначала переодеться. А потом — к своим.

— Что мы им скажем?

Петр задумался на мгновенье, потом сказал:

— Правду, Йоханан. Завтра — суд. Ты все слышал?

— Все, — кивнул Иоанн. — Я стоял у входа, по ту сторону двери. А дверь была приоткрыта.

Петр не понял, почему первосвященник так настаивал на термине «знает» вопреки реальному «слышал». Не хотел обижать Пера сравнением с каким-то иудейским шпионом, который тоже подслушивал? Так Петр, в отличие от шпиона, делал это комфортнее — лежа…

— Завтра все мы будем стоять на площади перед крепостью Антония, где объявят приговор Машиаху. Пусть наши узнают его раньше. Особенно — мать Мария. Может, чуть легче им будет завтра.

— Вот тут я сомневаюсь, — не согласился Иоанн. — Легче им не будет никогда.

Он еще не знал, что ошибается.