Глава 4 Выдрин пух

– Тут уже рядом, – сообщил Курок. – До того места.

Он сверился с картой.

– Направо.

Повернули направо.

Улица была заполнена пухом. Примерно таким же, какой от тополиного цвета получается, только красивее, к каждой пушинке приделана маленькая сияющая капля. Ветра не было, и пух висел в неподвижном воздухе, покачиваясь и вращаясь, медленно, как часовая стрелка. Как-то все это выглядело ненастояще, вот как снег в стеклянном пузыре.

– Выдрин пух, – сказал Курок. – Не сезон ведь еще вообще-то…

– Жарко, вот и вырос.

Я задрал голову. Самой выдры не видно, ее всегда не видно, притаилась на чердаке или в квартире пустой и расцвела.

– Надо осторожно ходить, – Курок кивнул на пух. – Он на движение летит. Жирный уже, может и слипнуться… Смотри.

Курок подобрал камень. Осторожно, без резкого замаха швырнул в скопление.

Булыжник сбил несколько пушинок, другие вдруг пришли в движение, как будто схлопнулись, и вот уже вместо камня по асфальту катился небольшой пушистый шар.

– Потом три часа выбирались бы, – усмехнулся Курок. – А эти капли еще и едучие, всю рожу бы разъели… Знаешь Валеру? Она из этой пакости носки вязать умеет. Вот к ней Япет приходит и говорит: Лера, всем известны твои носки, а трусы тебе не трудно связать? Валера отвечает: нет, не трудно, только он же едучий, сами знаете, можно пострадать. Одно дело пятки, другое дело… А Япет и отвечает: да мне это не страшно, у меня пять лет назад все уже отвалилось… Давай, потихоньку.

Мы двинулись через выдрин пух. Неприятная штука, аккуратнее надо с ней. И капельки эти жгучие, и сам опасный, легко в такой ком закататься, что и не вылезти. Хотя и польза есть – из капель горючку добывают. Причем хорошую очень, медленную, долго горит, и горячо очень, если требуется, к примеру, сейф прожечь. Если бы в сейфах что-то ценное лежало, то и прожигали бы, а то там, в сейфах, дребедень одна обычно. Алмазы, золото. Нет, конечно, от золота тоже польза есть. Если вот желудок прихватило, то надо делать вот что: столовую ложку золотого порошка, ложку спирта, ложку меда. Все смешиваешь и глотаешь. Помогает здорово. Или зубы золотые делать, короче, от золота польза есть, а алмазы только на блесны годятся, подземных рыб удить. Петр пытался как-то алмазную броню построить, красиво получилось. Непрактично только. Тяжело, блестит здорово.

Я шагал первым. Пух касался одежды, покачивался над головой, складывался в узоры. Говорили, что при определенных условиях пух образует огромные сети-ловушки. И стоит какому-нибудь неудачнику в эту сеть забрести, как срабатывает спусковой механизм, что-то щелкает – и весь пух устремляется к тебе. Химические ожоги, удушение, переломы, почему выдра – непонятно.

Улица выдрина пуха осталась позади, удивительное разнообразие все-таки погани, подозрительное разнообразие. Точно сидит где-то в подвале психопат и придумывает все это омерзительное великолепие. Мы остановились посреди дороги и стали стряхивать пух, осторожно.

– Зебру знаешь? Ну, рожа у него полосатая еще, он в рогатку попал, и его в колючку зашвырнуло. Так вот, он наделал из выдрятника самогона и нажрался. А если из выдрятника пьешь, надо углем сразу закусывать, а у него уголь кончился! Ему все кишки и прожгло! Доктор ему резиновые вставил, из клизмы. Теперь можно спокойно нажираться.

Зебру я знал, рожа у него действительно полосатая.

– Слышь, Дэв, а что это Серафима вчера с синей мордой, а? Ты настучал?

– Она с лестницы упала, – ответил я. – Слишком залюбовалась своей красотой, вот и обвалилась. Лицом ушиблась.

– Ага, знаю я, как лицом ушибаются. Она Япету, небось, наболтала. Поговаривают, что она Япетова внучка, между прочим.

– И что?

– Как что? Не въезжаешь? Ты настучал по морде внучке начальника, а на следующий день тебя в зоопарк отправляют. Туда дойти нельзя, это стопроцентно. Так что на полпути ты развернешься и воротишься с позором!

Курок руки потер даже, видимо, представил, как я вернусь с позором.

– Вот почему нельзя напрямик идти? – Он достал карту. – Гораздо ближе ведь получится, вот так. Нет, придумали какие-то зигзаги. Зачем на север, а?

– Вдоль кольца всегда удобнее пробираться. И заблудиться сложнее.

– В Москве вообще заблудиться нельзя, это не Старые Блевотины. Тут либо кольца, либо проспекты… А, что тебе говорить…

Курок собрался произнести еще что-то, но не получилось, чихнул от пыли, резко вдохнул, несколько пушинок ворвались в легкие. Курок замер. Лицо покраснело, затем посиреневело.

Он закашлялся, сильно и неприятно, я попробовал похлопать по спине, но Курок отодвинулся, не любит, когда до него дотрагиваются. Частый недуг среди наших – это оттого, что под землей живем. Подземность на психику сильно действует, да и не на психику – вон, шахтеров вспомни.

– Готов, – сказал уныло Курок. – Теперь она внутри вырастет.

– Кто вырастет? – не понял я.

– Выдра. Знаешь, почему это выдрой-то называется?

Я не знал.

– Ясно, – покачал головой Курок. – Счастливчик… Сейчас я тебе объясню. Вот такая штука в горло попадает, потом в желудок лезет, сидит, откармливается. Потом распространяется, больше становится, а потом все и выдирает.

– Что все? – спросил я.

– Кишки, – Курок достал красную коробочку. – Всякий знает, что выдрин пух нельзя вдыхать…

Курок вытряхнул на ладонь капсулу, глотать не стал, обратно спрятал.

– Придется теперь на Вышку топать, – сказал он. – Только там мне помогут, только там. На Вышке есть умельцы-живорезы – пузо разнимут, личинки… то есть пушинки вытащат и чревеса тебе промоют марганцовкой…

Курок огляделся.

– Вышка там. Надо срочно пожрать. Знаешь, раньше была поговорка – заморить червяка. Мне требуется срочно заморить червячков, пока они меня самого не заморили…

– Может, тогда…

– Это шутка, – Курок расхохотался. – Шутка. Этого пуха надо здорово наглотаться, чтобы выдра внутри поселилась. Килограмм слопать, не меньше. Давай пожрем, а? А то внутри как-то екает…

Он прав, пора пожевать.

– Ладно, – согласился я. – Давай перекусим.

Курок тут же достал кружку, кинул в нее пищевой кубик, залил водой. Обед. Здесь у них все так – завтрак, обед, ужин, порядок – цивилизация. Там, у себя, я ел, когда получится. Кролика прибьешь – и сыт на два дня, карася прожуешь – и жизнь хороша. Здесь все по-другому, регулярно. Каждый день обязательный витаминный бульон, чтобы энергия повышалась и чтоб с желудком проблем не возникало. Каждое утро белковая скрутка – для тонуса мышц. Иногда я, конечно, жарю крысу или кабана, чтобы не забывать настоящую еду. Кубик, конечно, полезная штука, удобная опять же, но все равно не мясо. И даже не макароны.

В кружке забурлило, пошел пар, Курок понюхал воздух, облизнулся, сунул кружку мне.

– Ешь, давай, – кивнул Курок. – По правилам на обед отпускается двадцать минут, это если без компота.

Он постучал по часам грязным ногтем. Часы – тоже штука полезная, хотя я и по солнцу неплохо определяюсь, но с часами удобнее. Единственный минус – тикают, а у погани чрезвычайно тонкий слух.

– Сегодня рыбный суп, – сказал Курок. – То есть из сушеных головастиков. Очень, очень питательный.

В питательности супа я не сомневался, смущали головастики. Конечно, Курок врал, не головастики, рыба, правда, рыба у нас приключается разная. Однажды мы с Шнырем отправились на рыбалку. Почти три часа ползли по тесным трубам, вниз, на двести метров. Выбрались к реке – в широченной трубе катился мощный поток, мы повисли над ним в железной люльке, погасили большой свет и зажгли карбидные лампочки, прилаженные к шлемам. Шнырь достал короткие удочки, и мы опустили в воду крючки с бриллиантами. Клев начался почти сразу, и за полчаса сумеречной ловли мы натягали почти по пуду на каждого. Рыба, правда, попадалась необычная – безглазые прозрачные сомы, с неожиданно красными плавниками, с короткими щупальцами вокруг рта, с острым, как бритва, хвостом. Но на вкус они оказались, кстати, вполне ничего, главное, про вид не вспоминать. Головастики…

Головастики почти как лягушки, есть можно.

Курок навертел супа и себе, мы чокнулись по древнему человеческому обычаю, накрошили в кружки кукурузных сухарей и принялись есть. Привлеченный запахом еды, очнулся Папа, я сунул ему сушеную рыбью голову.

Я ел спокойно, медленно, чтобы усваивалось, Курок болтал и плевался косточками:

– Чужак добрался до библиотеки, на карте она обведена кружком. В библиотеке живет один хмырь, его Ткач зовут. Вполне может…

Вполне может быть, что этот самый Ткач что-то знает. Про чужих, про спутники, вот уж не думал, что когда-нибудь буду иметь дело со спутниками.

– Они еще тогда рассорились, я маленький был, хомячков разводил. А может, вообще еще не был, не помню. Тогда плохо жилось, жрецы расплодились, прямо так и лезли, так и лезли, из вентиляции высовывались, все только и делали, что отбивались. Мы, кстати, тогда еще не на Варшавской жили, а в трубе какой-то, не знаю. Все со жрецами воевали, а этот Ткач не хотел, говорил, что это бесполезное занятие, надо по-другому. И книжки все читал, те еще, старинные. Ну, его и выгнали.

Курок захрустел сухарями.

– Ткач ушел, а потом вернулся и показал дорогу на Варшавскую, мы туда и переселились. С тех пор его все уважать очень стали, но он все равно не вернулся. Стал жить сам по себе. Тут, в библиотеке.

Курок показал кружкой.

– Этот Ткач – еще вонючее Япета, я его один раз видел. Он книжки читает, бродит туда-сюда, календари ищет, вынюхивает… Разгадать хочет.

– Что разгадать?

Курок повертел пальцем вокруг.

– Все. Про все то есть. Поэтому Япет его и не любит.

– Не любит?

– Угу, – кивнул Курок. – Япет про то, как сейчас, думает. Как помидоры зреют, как кабанятина коптится. А Ткач про то, как потом. Прозирает грядущее.

Курок расхохотался.

– Сначала прозирает грядущее, потом его же просирает! Так вот, Ткач как-то в очередной раз прозрел грядущее и явился к Япету с советами, как очистить пространства, а Япету советы не нужны, вот они и поссорились. И даже подрались, Ткач нашего за бороденку оттаскал, да.

– А как же Поход на Запад? – перебил я. – Япет же собирался разведывать…

– А, – Курок махнул рукой. – Я про этот Поход всю жизнь слышу. Собираются, собираются, да никак не соберутся. С кем в поход-то идти?

Курок поморщился.

– Запад – это тебе не тут, это круть. Чуть зазевался – и все, суши ногти. Да сам увидишь…

Курок замолчал, болтал кружку.

– Кстати, вполне может быть, что Ткач нам чего и подскажет, опытный чумарез. Только сумасшедший. Если жив, конечно, его года четыре уже не было видно, а ходить к нему Япет запретил.

– Почему?

– Чтобы умы не смущать.

– Как это? – не понял я.

– Ну… – Курок почесал подбородок. – Я не очень хорошо знаю… Короче, этот Ткач, он очень много читал. Не просто много, а очень много. Четыре книжки в день. Вот он читал-читал, читал-читал и сдернулся. Он вдруг понял, что все решают герои.

– Кто-кто?

– Герои. Ну, герои. Такие простые сверхличности, как ты, как я.

Курок хохотнул.

– Как?

– Герои, – повторил Курок. – Они все решают. Вот смотри. Живет какой-нибудь там народец, рыбу ловит, корову доит, а тут чудище. И давай это чудище жрать мужиков, а девок в пещеру таскать с паскудными целями. Никто ничего не может, все только стонут и лбами стукаются. Короче, все, тупик, кажется – и вдруг бац, Беовульф приехал.

– Кто? – спросил я.

– Беовульф, кто еще.

Курок почесался, отхлебнул бульону.

– Беовульф – это дядька такой беспощадный. Приехал – и раз-два, разобрался с пакостью по-быстрому. А потом еще дракона зарубал, ну, короче, времени даром не терял. Старинная история, достоверная. И в другие времена тоже очень похоже все происходило – герои всегда проблемы решали. Вот Ткач и решил, что у нас то же должно быть. То есть должен появиться такой вот герой, который положит предел этому всему.

– Как именно положит?

– Ну, не знаю, – Курок икнул. – Например, так. Герой проникнет на Запад – и выяснит, как именно.

Я поглядел на него.

Рожа у Курка была прыщавая и оплывшая, как он жив до сих пор с такой рожей? И с такими космами.

Курок рассказывал дальше:

– Япету не нужно, чтобы народ на Запад сигал, ему не нужны герои, ему нужны твердые выживатели. К тому же…

Курок поморщился.

– Этот Ткач все эти свои идеи не просто так рассказывал, а с призывами. Ну, у нас человек пять понаслушались – и на Запад двинули. Никто их с тех пор не видел. Вот Япет и рассвирепел. Велел Ткача не пускать и самим к нему не ходить. Ясно?

– Вполне. Но нас не отправили на Запад. Тот не Япет. Значит…

– Значит… Ничего это не значит! Бросок на Запад, как же. – Курок поболтал кружку. – Ты вот собираешься спасать мир? Собираешься, знаю. Все собираются. Только никак не соберутся.

– А ты?

– Само собой. А почему нет? Почему не я? Кто-то же должен положить предел всему этому безобразию? Наверняка ведь есть способ…

– А сколько лет было этому Беовульфу? – спросил я.

– Не знаю, – пожал плечами Курок. – Вряд ли он был стариком.

Это точно. И остальные герои тоже до морщин не доживали. Герой – он всегда молод. Чем старше человек, тем меньше он на героя годится. Зрение ухудшается, руки дрожат, скорость не та. Взрослый герой не может быть физиологически. Так что получается, что я вполне подхожу. В Беовульфы эти.

Мы доели обед, ополоснули кружки и направились дальше.

– Я тоже раньше думал, – болтал Курок. – Тоже думал – вот вырасту, и всех спасу. Вырос. Прихожу к Япету, спрашиваю – что делать, а он мне говорит – капусту жрут бабочки…

Мы пробирались через старый и скучный город, однообразный и безликий, не выделявшийся ни архитектурой, ни высотой, ни зеленью, тяжелый город. Я это только сейчас стал замечать, раньше город казался совсем одинаковым, теперь я стал различать степени, некоторые районы были гораздо хуже.

Вот как этот. Одинаковые, серо-коричневые.

– А мне совсем не так хотелось. И всем у нас не хочется, но Япет всех заставляет репу сажать… Вот поэтому он и Ткача выгнал – тот мечтал слишком много, а репу сажал мало. Давай скорее, тут надо быстро. Кладбище рядом, сам понимаешь… Вон, смотри, пришли уже почти, вон там.

Я прочитал – «Ткацкая улица», понятно теперь, почему Ткач.

Ткацкая оказалась совсем небольшой. Узкая, невысокие дома с обвалившимися балконами, почерневшие непонятно от чего деревья, то ли от засухи, то ли в корнях завелось что, не понять. Преодолели ее без труда, шагали по правой стороне.

Библиотеку я сразу узнал, не узнать трудно. Невысокое, этажа в четыре здание, пристроенное торцом к полуразрушенной многоэтажке.

Бумаги много. Под ногами, вокруг. Давно началась уже, с полкилометра. Выцветшая, слипшаяся, скатанная в шары, сложенная в высокие стопки, совсем новая и древняя, распадающаяся в прах от солнца, даже на деревьях, вместо листьев. А потом…

Бумага почернела.

– Так… – протянул Курок и снял с плеча автомат.

У Курка интересное оружие. Самодельная штурмовая винтовка. Облегченная, со складным прикладом, с четырехкратным прицелом, с необычным магазином – вокруг ствола. Калибр небольшой, отчего почти сто двадцать патронов влезает, безгильзовых, конечно. Два запасных магазина, стреляй – не хочу. Я к такому оружию не склонен, остальные часто используют. Ленивые потому что, настолько ленивые, что иногда даже не чистят, к Петру волокут. Вот и Курок к своему автомату прохладно относится, то в песок уронит, то об асфальт ушибет, говорит, что у Петра в карты выиграл.

Курок устроил автомат под мышкой и пнул пепел.

Пепел был везде. Никакого плавного перехода между бумагой и пеплом, вот бумага, вот пепел. Выгорело все.

Сквозь окна самой библиотеки, из первого и второго этажа выдавливалась паленая бумага, отчего казалось, что здание залито ей под самую крышу.

– Выгорело все, – поморщился Курок. – Этот Ткач… Тут раньше центр библиотечный располагался… Места всем не хватало, вот и укрупняли. Книжки в одно место свозили, тут и под землей тоже есть… Ах ты…

Воздух колыхнулся, с крыш спрыгнул смерч, поднял бумагу, Ткацкая улица мгновенно стала непроходимой, пришлось сесть на асфальт, вертящийся пепел старался залепить лицо и выцарапать глаза. Смерч гулял долго, минут пять мы сидели в центре шуршащего угольного водоворота, убаюканные странным звуком и тишиной, повисшей за этим звуком, как купол.

Прекратилось все разом, смерч умер, стало совсем тихо, некоторое время мы наблюдали, как вокруг оседает черный снег, бывший когда-то газетами и книгами. Курок поймал уцелевший лист, спросил:

– Какая строка?

– Что? – не понял я.

– Номер строки. Погадаем. Прозрим будущее, плюнем в глаз настоящему. Давай, Дэв, не дрягайся.

– Ну, восемнадцатый.

Курок распялил лист на коленке, прочитал:

– Редкие вспышки молнии выхватывали из сумрака сгорбленные фигуры людей… Все. К чему бы это?

– Что непонятного? Молния, гроза, все сгорело… Дождя в этом году еще нормального не было, так что к дождю.

– Что делать будем?

Курок скомкал лист, спрятал в карман. Достал карту.

– Похоже, что Ткач немножечко испарился…

Курок зачерпнул горсть пепла, дунул.

– Что делать будем… – я оглядывал улицу. – Делать будем… Устраиваемся на ночлег, вот что. И поскорее.

– Рано ведь еще.

– В самый раз. Торопиться нам некуда, хороший сон – залог здоровья. Вон туда.

Я указал на четвертый этаж дома напротив библиотеки.

– Почему четвертый? – спросил Курок. – Четвертый ведь не очень…

– Можешь на пятый, – пожал я плечами.

– Да не, мне все равно, четвертый так четвертый.

Подъезд был закрыт, пролезли через второй этаж, выбили дверь квартиры изнутри, выбрались на лестницу. На четвертом этаже располагались три номера, мы вошли в сорок пятый.

Квартира была пуста, без мебели, без скелетов, похоже, что в ней вообще не жили, хотя в большой комнате в углу догнивали дрова, а в другом углу газеты и журналы. И книг стопки, посредине кострище и прогоревший котелок.

Курок потрогал пальцем сажу, сказал:

– Недавно останавливались. Может, этот чужак и ночевал. Костер разводим?

– Нет, в газеты завернись, в них тепло.

Курок так и сделал. Бухнулся в угол, нагреб вокруг бумаги, привалился к стене.

– Люблю спать сидя, – сказал он. – Даже стоя, очень удобно.

Я устроился напротив окна. На дверях засов, если кто в окно полезет, встречу. Папу, опять же, под окном выставил, Папа чувствителен к посторонним.

Курок зевнул, выпростал из-под бумаги руку с плиткой табака, откусил, зевнул.

– Жалко, – сказал он. – Жалко, что Ткач сгорел. Подсказал бы нам.

– А может, он спасся? – возразил я.

– Сгорел. Все сгорят, и все подохнут. А Ткач хотел нас культуре научить, он все-таки не мурзик, библиотекарь…

– Чему научить?

– Культуре. Ну вот, к примеру…

Курок выпростал из-под бумаги другую руку, дотянулся до журнала, поглядел, отбросил, дотянулся до книжки.

– Культура – это вот… Какао будешь?

Кто ж от какао откажется?

Курок кинул мне термос.

– По рецепту матушки. Надо выпить, пока не остыло.

Я свинтил с термоса крышку, налил. Какао оказалось густым и сладким, не какао, а почти шоколад, две кружки выпил, кинул термос обратно. Курок тоже отпил.

– Так бы всегда жить, – сказал он. – С какао. А кошак твой его пьет?

– Не знаю…

– Давай попробуем.

Курок подошел к Папе, налил в поилку какао. Папа немного подумал, затем принялся хлебать.

– Сладенькое все любят, – Курок добавил из термоса еще. – Все мы, в сущности, звери.

Папа лакал.

– О чем мы там говорили? – Курок вернулся в угол.

– О культуре.

– Ах, да. Культура – это культура. Литература, например. Тебе мама перед сном читала? А, извини… А мне читала. Очень интересно. Обогащает духовный мир. Вот сейчас я немного почитаю.

Я зевнул, Курок на это внимания не обратил вовсе, прокашлялся и стал зачитывать:

– Все будет, как было уже много раз. Мир исполнится злом и, не выдержав тяжести, падет на колени. Вода станет горька, и воздух сух, земля перестанет родить, птицы же, все до единой, рухнут на землю черным дождем. И будет стон…

Не умеет Курок читать, зря его мама старалась. Механически он как-то это делает, как шестеренки перекатываются, тук-тук-тук, и в голове от них тоже тук-тук-тук, шмяк-шмяк-шмяк, и какой-то полусвист неприятный.

– Похоже, это пророчество, – сказал Курок. – Ты как, пророчества уважаешь?

– Очень.

– Я тоже. Интересная книжка, называется… «Предсказания Старицы Ефросиньи». Ефросинья, значит, предсказывает… Когда терпение уже почти иссякнет и надежд не останется, придет герой со стороны студеного ветра… Это почти про нас…

Курок читал, а я уже немножечко спал, пророчество оказалось довольно занудной вещью, наверное, все пророчества такие, но это было просто утомительно, наверное, эта Ефросинья редкая дура. Вообще, я две штуки слышал, пророчества два то есть, одно – что снега много выпадет, – и сбылось, не замедлило. А второе было серьезней, про Гомера. Что будет Гомер жить долго, даже очень долго, главное, от воды подальше держаться, потому что написано у него на руке, что утонет он и никак этого не миновать. А не утонул Гомер. Вот и получается, что к пророчествам я вполне преспокойно относился, особенно к таким вот – нараспев которые, разморился, а тут Курок бу-бу-бу.

– …С холодной головой, с руками, твердыми, как сталь, с верным, как у сокола, глазом, Освободитель с Севера…

Интересно, почему все эти предсказания вот так вот составляются? Почему нельзя просто – придет герой и всех перебьет.

– …явится и вызовет на бой чудовище, оскверняющее пятой своей землю нашу…

Курок зевнул.

– Пятой вашей, землю нашу… Что-то Ефросинья не то пророчествует, криво. Хотя ты вроде с Севера. Да?

Я промолчал.

– Ясно, с Севера. Наверное, это ты…

Курок сплюнул жвачку.

– …сразит, как царь Давид сразил из пращи мерзкого Голиафа… Вот так так! Из пращи мерзкого Голиафа. Голиаф – это, я думаю, голем. А праща – это некое оружие, его камнем отравленным заряжают… Царь Давид. Ты точно из Рыбинска?

– Ага.

– Из Рыбинска. Рыбинск – это какая-то… Ты не обижаешься?

Я не обижаюсь. Чего мне обижаться, у меня терпение, как у носорога, а если кому-то очень шею свернуть хочется, то я до десяти сначала считаю, потом тропарь Терпения, а потом уже прощаю, пусть с ним.

– Старая история, ее тоже мама рассказывала, пока булавкой не подавилась. Давид замочил Голиафа. Голиаф – это не голем, это просто великан, здоровенный, с одним глазом и хвостом, с грыжами по всему туловищу, и рожа еще кривая. Давид его подстрелил, отрезал башку и… и вообще, навел порядок.

– И что?

– Ты что, не понимаешь? – Курок постучал по лбу. – Тебя зовут Дэв…

– Это в честь демона огня.

– Это в честь древнего героя! Только сокращенно! Ты – Герой с Севера, я – твой верный оруженосец!

– Что-то ты не носишь оружия.

– Это так называется просто. Ты герой, я с тобой! Не, хоть в люк прыгай, а?!

Я молчал. Думал. Про этого Давида. У нас в Рыбинске… тьфу ты… У нас всем мальчикам какие-то необычные имена давали, Гомер говорил, что это специально, чтобы не забывалось. Читали какую-нибудь книжку и из нее имена и давали. Ной, например, очень удачно – он ныл всегда… А сейчас кликухи какие-то поганые. Шнырь, Ткач, Окурок… Хотя Серафима тоже имя красивое, приятно произносить, жаль, что дура.

Алиса. Алиса еще красивее.

– К тому же ты из Рыбинска, – Курок выплюнул жеваный табак. – Это многое объясняет.

– Что объясняет?

– Ты рыбак?

– Ну да…

А что, я действительно рыбак.

– Рыбак из Рыбинска… Как все те…

Курок замолчал. Закинул в пасть табак, стал жевать сосредоточеннее. Темнело, чавкал Курок, мне хотелось спать, даже Папа в своей клетке позевывал.

– В этом пророчестве – в конце там что?

Курок уставился на меня.

– В пророчестве, говорю, что?!

– Ах да. В конце вот так… «И Сатана будет попран. И он вместе со своим нечестивым воинством низринется в бездну, откуда, собственно, и вышел. И станет тишь и покой». Вот как Старица Ефросинья завещала.

Курок захлопнул книгу, швырнул в другой конец комнаты.

– Сатана падет, зацветут цветочки. – Курок поковырялся в зубах. – Все понятно с вами. Хорошее пророчество. Герой с Севера, карающая длань, до седьмого колена… Складно, прямо, как маму встретил. Потом как-нибудь перепишу… Ладно, спать давай.

– Давай…

Я закрыл глаза. Странный этот Курок. Что-то неправильно в нем, только что, непонятно. Умный слишком для своих лет. Много знает, больше, чем я. Не мог Япет ко мне болвана прицепить, маму помнит, мама ему книжки читала…

Сон отвоевывал пространство, мысли ворочались все тяжелей и тяжелей, тени вытянулись и исчезли, став ночью. Я уснул. Закопался в бумагу, успел подумать, что все это как-то глупо, что…

Мне снился вполне приятный сон про жареную картошку. Большая сковородка жареной картошки и я. Сначала ел вилкой, потом бросил и ел уже руками, и все время попадались какие-то кирпичи, скрежетали на зубах, а потом сразу пошло про душителя. Темная фигура, обряженная в длинный кожаный плащ, я пытался разобраться с ним по-разному: и секирой, и из мушкета, и даже пробовал жечь огнеметом, но душитель был неуязвим. Душил. Душить умудрялся на расстоянии, просто смотрел из-под черного капюшона – а я удушье ощущал, все просто. Чем пристальнее смотрел, тем сильней я задыхался.

В конце концов я стал задыхаться, перед глазами поплыли красные овалы, умирать во сне не хотелось, я проснулся от боли. Но не в горле, а почему-то в ноге.

Темно. Что-то дико зашипело рядом, и я тут же почувствовал, как в мясо впоролись когти. Папа. Папа шипел и царапался. Он как-то умудрился доползти ко мне от подоконника. Я открыл глаза…

Комната. Ничего не видно. Звук. Громкий и противный, похожий на крысиный писк, только не настоящий, а железный, точно наступили на хвост жестяной крысе, и она проявляла теперь неудовольствие.

– Курок! – позвал я.

И тут же почувствовал жар. Внутри, в желудке. Как-то раз я съел маленький красный перец, по незнанию, в Рыбинске подобные не водились. И два дня в желудке у меня бушевал хорек, ни есть, ни пить, ни спать я не мог. Это было похоже, только никакого перца я не ел.

Боль усилилась и поползла вверх. И Папа уже заорал, дико и страшно, как могут орать одни только кошки.

– Курок!!!

– А-х-х! – очнулся Курок.

Глаза, по ним ударило, мощно, сильно, будто скунсом, резь… Захотелось пить, полез за бутылкой…

– Нет! – крикнул Курок. – Нельзя!

Он разметал газеты, вскочил, залез под куртку, выхватил продолговатую коробочку.

Навигатор. Тот самый, нерабочий, который нашли у чужого. Только теперь он вполне себе, кажется, работал, мигал красной лампочкой. И пищал. Еще чаще и надрывнее.

– Уходим! – заорал Курок.

Он подхватил автомат и кинулся прочь из квартиры, загрохотал по лестнице. Папа выл. Я прицепил его к рюкзаку, рванул за Курком.

Бежать оказалось неожиданно тяжело. Казалось, что внутренности повисли внутри тела на тонких болезненных ниточках, и при каждом шаге они ушибались друг о друга, стремились оторваться, скручивались и растягивались, по лестнице я скатился с трудом.

Выбрался на козырек подъезда. Курок бежал по улице. Охая, сквернословя и как-то умудряясь извиваться прямо на ходу.

Спрыгнул на асфальт. Внутри лопнул пылающий болевой пузырь, я не удержался и заорал.

– Догоняй! – крикнул Курок.

Я стал догонять. И сразу понял, почему извивался Курок. Каждый шаг отдавался болью. Печень, сердце, желудок, мозг отслоился и теперь стукался изнутри о череп. Пот. Он проступил через поры, я взмок, точно пробежал несколько километров по жаре.

Курок оторвался уже изрядно, метров на двести, пришлось подналечь. Стиснуть зубы, втянуть живот, напрячь все мускулы, чтобы уменьшить этот кишкотряс, дышать вполовину.

Догнал.

Курок уже сдыхал. Шипел, плевался желтой табачной слюной. Прибор пищал уже почти без перерыва.

Забрал у Курка автомат, всё тяжесть. Это не очень помогло, Курок отставал. Тогда я схватил его за пояс и поволок за собой.

Считая шаги.

Почему Курок убегает? Почему воду нельзя? Значит, знает. Что убежать можно, а воду нельзя.

Правая нога провалилась в трещину, запнулся, покатился.

Курок остановился.

– Вперед! – рявкнул я.

Нога цела. Попробовал встать…

Щелк. На секунду я потерял сознание. В солнечном сплетении что-то щелкнуло, выключился, очнулся, от шума. В животе образовалась дыра, через нее выливались кишки, дымящиеся и разбухшие.

Ощупал себя. Ничего. Примерещилось. Еще чуть – и не примерещится, в груди просто бомба. Папа уже не хрипел, просто извивался.

Курок стоял. Придурок, что стоит, надо уходить. Вскочил рывком.

– Вперед!

– Провал… – прошептал Курок.

На губах выступила кровь.

– Все…

Курок сел, глаза у него выпучились и налились.

Выкипевшие глаза. Прекрасно.

Прибор выл.

Провал. Пять метров, может, чуть больше. Внизу темнота. По краям не обойти, длинный.

– Надо прыгать.

Я размахнулся, перекинул автомат Курка на ту сторону.

– Не допрыгну… – по подбородку у Курка потекла пена. – Больно…

Я не стал его уговаривать, отступил для разгона, разбежался.

Спасибо Гомеру, прыгать тоже научил, между домами скакали. Для эффекта. Перелетел легко, сжался в комок, перекатился, все равно больно.

– Это легко! Курок! Давай сюда!

Курок поднялся на ноги, покачиваясь.

Навигатор завывал.

– Скорее!

Курок разбежался. Прыгнул.

Не долетел, скрючился, ударился о выступающий край асфальта, рухнул вниз.

Я прыгнул за ним.

Загрузка...