Мерцающие врата

Глава двадцать восьмая

Мои часы утонули во рву, а у Итана их вообще не было, так что я не знаю, сколько мы сидели под мостом, обнявшись. Могу сказать одно: долго, очень долго. У меня появился новый источник боли: видимо, у меня оказалась аллергия на волосы Водяной ведьмы, и там, где они оплетали мои ноги, теперь тянулись красные дорожки. Они горели и чесались, и к тому времени, как Алистер прислал за нами и люк открыли, у меня горели щеки, и я чувствовала, как поднимается температура.

Меня пришлось поднимать на тросах. Я бы испугалась, но мне было так плохо, что бояться не было сил.

Может, всем — и даже мне — было бы легче, если бы я разбилась еще при падении с моста?

Алистер и папа ждали нас наверху. Они помогли спасателям снять с меня тросы. Пока их снимали, я встретилась взглядом с отцом. Он выглядел бледным и встревоженным.

— Что с мамой? — спросила я испуганным шепотом, стараясь не расплакаться снова.

Отец ободряюще кивнул.

— Она в безопасности.

Больше я не пыталась сдержать слезы. Я не могла встать на ноги, так что когда тросы и ремни были с меня сняты, отец подхватил меня на руки и понес к машине, которую нельзя было не заметить на парковке — красную, блестящую.

— Подожди! — крикнула я, глядя через его плечо на Алистера.

Тот смотрел, как спасатели снова опускают тросы, но, почувствовав мой взгляд, обернулся.

— Тетя Грейс, — сказала я, — что с ней?

Тонкие губы Алистера превратились в ниточку, так плотно он их сжал. Он покачал головой.

— Она проскочила мимо меня.

Он сокрушенно покачал головой, но глаза его остались бесстрастны.

— Боюсь, я отвлекся, когда она сбросила тебя с моста.

Я посмотрела на дверь, ведущую в Волшебный мир, и Алистер кивком подтвердил мою догадку — она скрылась там. Но что-то подсказывало мне, что она не останется там навечно.

Я потеряла сознание прежде, чем папа донес меня до машины. Когда я пришла в себя, я обнаружила, что лежу на больничной койке. Боль, мучившая меня раньше, исчезла, но теперь пылала голова, и я потела так, будто в палате было сто градусов жары. Я застонала и повернулась на бок.

В кресле для посетителей сидел Финн — прямо между мной и дверью. Видимо, он снова выполнял обязанности телохранителя, но мне все равно было приятно обнаружить рядом кого-то знакомого. Финн читал журнал, но как только он увидел, что я открыла глаза, он закрыл его и отложил в сторону.

Желудок горел почти так же, как голова, и на миг мне показалось, что меня сейчас вырвет прямо на пол, но спазм прошел.

— Почему я в больнице? — спросила я Финна, убирая с лица прилипшие волосы. — Что со мной?

— Похоже, ты соприкоснулась с Подводной ведьмой, — сказал он.

— Серьезно?

Чем бы я ни была больна, я явно не страдала от амнезии, хотя лучше бы я стерла из памяти тот жуткий образ.

Финн продолжал так, словно я ничего не говорила.

— Длительный контакт с Подводными ведьмами, судя по всему, очень вреден для простых смертных.

Он нахмурился.

— Вообще-то длительный контакт с ними, как правило, убивает. Тебе очень повезло.

Я не сдержалась. Я рассмеялась.

— Да, «везунчик» — это про меня.

Смех перешел в приступ кашля. В груди все словно лопалось, но все-таки головная боль была сильнее.

— Сколько я здесь лежу?

Я не чувствовала времени. Возможно, прошло несколько часов, а возможно, и дней.

— Около четырех часов, — сказал Финн. Я порадовалась, что из моей жизни выпало не так много времени. — Целители позаботились о твоем физическом выздоровлении.

Вот оно что. Теперь понятно, почему исчезла боль в груди и в горле, а растянутые мышцы больше не беспокоят.

— Но целители не могут избавить меня от плохого самочувствия и тошноты? — догадалась я.

Финн кивнул.

— Волшебники сами не болеют, так что, боюсь, не могут исцелять от болезней и плохого самочувствия.

В каком-то смысле, подумала я, это к лучшему. Иначе каждый человек, едва почувствовав себя плохо, ехал бы в Авалон. А еще я подумала, что если бы Волшебники и могли исцелять от болезней, они все равно не признались бы в этом. Представляю, какой случился бы хаос, узнай люди, что где-то есть место, где лечат, скажем, рак.

Я почувствовала себя смертельно усталой даже от этого короткого разговора, но я успела задать еще один вопрос прежде, чем снова провалиться в сон.

— Сколько мне еще здесь лежать? — спросила я, и не только потому, что ненавидела больницы, как и всякий нормальный человек, но еще и потому, что даже с Финном в качестве охранника я не была уверена, что здесь я в полной безопасности.

— Возможно, тебе придется пробыть здесь еще пару дней. Тот врач, что из простых смертных, сказал, что должен тебя еще понаблюдать на тот случай, если температура поднимется слишком сильно.

Я с глубоким вздохом поняла, что мое заключение продлится еще какое-то время, перекатилась на другой бок и уснула.

Меня разбудили, осторожно касаясь плеча.

— Дана, — услышала я голос Финна, — проснись на минутку.

Голова все еще болела, и я по-прежнему одновременно и потела, и мерзла. Мне не хотелось просыпаться, но я заставила себя открыть глаза.

Финн сидел на краю моей постели, но мой взгляд тут же приковала к себе огромная фигура в дверном проеме. Это был Лаклан.

Я должна была запаниковать, увидев его, он же был… с тетей Грейс? Как-то язык не поворачивался назвать его ее любовником. А выражение «близкий человек» я терпеть не могла. Так что, пожалуй, его можно было назвать ее бойфрендом.

Так или иначе, я должна была напугаться, но я не напугалась. То ли мне давали какие-то очень хорошие таблетки здесь, в больнице; то ли я поняла, что Финн не впустил бы Лаклана, представляй тот угрозу; то ли я просто не могла представить себе Лаклана в роли злодея. Он был так добр ко мне, когда Грейс похитила меня, хоть и выступал в роли тюремщика.

Финн улыбнулся мне, но было видно, насколько он не привык улыбаться. Так улыбаются те, у кого болит зуб.

— Лаклан здесь для того, чтобы сменить меня на некоторое время, — сказал Финн. — Я разбудил тебя, чтобы сказать: с ним ты в безопасности. Он не Рыцарь, но не найдется таких дураков, чтобы нападать на тролля. И твой отец уверен: Лаклан не выдаст тебя Грейс.

Я увидела, как Лаклан моргнул.

— Спасибо, — пробормотала я.

Я хотела только одного: снова заснуть. Болеть — это так противно!

Финн по-деловому кивнул мне, как обычно, и вышел, не говоря больше ни слова. Лаклан подошел и встал у изголовья, возвышаясь надо мной. Он выглядел… очень печальным. В глубине глаз притаилась грусть; раньше ее не было. Плечи его были опущены, как у человека, который подавлен и несчастен.

Невзирая на усталость, я заставила себя улыбнуться ему.

— Все в порядке, Лаклан, — сказала я, — я знаю, ты не причастен к тому, что сделала тетя Грейс.

И я действительно так считала. Какими бы ни были их отношения, он не дал бы ей убить человека. Или бросить в ров.

Он немного расслабился и кивнул.

— Спасибо.

Потом он тяжело вздохнул и посмотрел на меня с мольбой.

— На самом деле в глубине души, она не такая. Просто она…

Я могла простить Лаклану любовь к тете Грейс, но я не хотела выслушивать, как он оправдывает ее за то, что она совершила. Видимо, он понял это, потому что больше ничего не стал говорить, а просто сел в то кресло, где раньше сидел Финн.

А я снова провалилась в сон.

Большую часть дня я то просыпалась ненадолго, то засыпала вновь. Медсестра приходила поставить мне градусник, дать таблетки, покормить и попоить. Есть и пить не хотелось — больничная еда была больничной едой даже в Авалоне. Но мне пригрозили, что если я не буду есть и пить, мне поставят капельницу с питательным раствором, так что пришлось давиться и глотать.

В какой-то момент, проснувшись, я обнаружила огромный букет желтых роз на тумбочке. Оказалось, приходил Итан, но, увидев, что я сплю, решил меня не будить. Я смотрела на розы — нежно-желтые, солнечные — и улыбалась. Занятно, что он все-таки принес мне розы, хотя выбрал не красный цвет и не белый.

Подозреваю, для Волшебника розы в подарок имеют больший смысл, чем для простого смертного.

Во второй половине дня спать уже не хотелось, хотя чувствовала я себя ужасно. А что еще хуже, я знала, что скоро принесут ужин — в больнице рано кормят ужином. По крайней мере, так было в Америке (мама пару раз попадала в больницу, сильно перепив).

У моей постели по-прежнему дежурил Лаклан, но ни он, ни я были не в настроении разговаривать. Так что мы с ним сидели в молчании, которое уже явно затянулось, как вдруг оказалось, что ко мне пришел еще один посетитель.

Я не виделась и не говорила с Кимбер с тех пор, как на нас напали в бутике. Наверное, я должна была позвонить ей и спросить, как дела — в конце концов, она тоже пострадала при нападении, — но из-за маминого приезда у меня все вылетело из головы. Кимбер стояла в дверях, покусывая губу, как все Волшебницы, когда они нервничают. У нее был немного виноватый вид, но я не понимала, в чем дело.

— Заходи же, — позвала я ее, приподнимая спинку кровати так, чтобы сесть.

Кимбер смущенно улыбнулась и переступила порог.

— Я подожду за дверью, чтобы вы могли спокойно пообщаться, — сказал Лаклан.

Я кивнула ему с благодарностью.

Когда дверь за Лакланом закрылась, Кимбер подошла к кровати и присела на краешек. Она посмотрела на букет роз и приподняла брови.

— Вижу, здесь побывал мой братец, — сказала она.

Тут оказалось, что я могу покраснеть даже с красным от температуры лицом.

— Да, он заходил, говорят. Но я тогда спала.

Кимбер посмотрела на меня озорным взглядом и полезла в сумку, которая висела у нее на плече.

— Я тут принесла тебе кое-что получше, — сказала она, потом достала из сумки термос и встряхнула его, как шейкер.

Нетрудно было догадаться, что внутри, и когда Кимбер отвинтила крышку, по палате разлился дурманящий запах поссета. У меня аж слюнки потекли. Кимбер осторожно налила полную чашку и протянула мне.

Мне хотелось проглотить все залпом, но я сомневалась.

— А можно? — спросила я. — Не знаю, что за лекарства мне дают, а поссет-то с алкоголем, и…

Кимбер только хмыкнула и повела плечом.

— Поссет — вот лучшее лекарство.

— Да, но многие медицинские препараты нельзя сочетать с алкоголем.

И я представила, как мы влипнем, если медсестра учует, чем от меня пахнет.

Кимбер хихикнула.

— На этот раз я приготовила его по рецепту, а не вливала туда виски, как обычно. Там алкоголя — чайная ложка, так что давай пей, пока он не остыл и не покрылся молочной пенкой.

Я сделала глоток и замычала от удовольствия. Поссет был густым, со сливочным вкусом и очень сладким — Кимбер не пожалела меда. К тому моменту, как я выпила всю чашку, моя головная боль исчезла без следа. Кимбер тут же налила мне еще. Она все еще выглядела немного смущенной и виноватой.

— Что-то случилось? — спросила я, отпивая еще поссета.

Она тяжело вздохнула, потом улыбнулась мне.

— Я думаю, Итан был прав: я — параноик.

Улыбка на ее лице погасла, она принялась рассматривать свои руки.

— Я боялась, что после всего, что случилось с тобой в Авалоне, после всего, что ты узнала про нас с Итаном, ты можешь подумать, что нападение в бутике — это моих рук дело.

Я была в шоке. Я, конечно, не самый доверчивый человек на свете, но я ни разу не заподозрила, что Кимбер как-то связана с нападением в магазине. Так я ей и сказала.

До этого момента я даже не понимала, в каком она напряжении, но стоило мне успокоить ее — и все ее тело расслабилось, спина распрямилась, на губах снова заиграла улыбка.

— С чего ты вообще взяла, что я могу предположить такое?! — спросила я.

Она пожала плечами.

— Наверное, меня все еще мучает совесть за то… что мы с Итаном обманывали тебя.

— Ну, это все в прошлом, — улыбнулась я и вдруг с облегчением обнаружила, что я не преувеличиваю. Вся моя обида куда-то улетучилась. — Я простила Итана, потому что он спас мне жизнь. А ты принесла мне поссет; так что на тебя я тоже больше не сержусь.

Кимбер лучезарно улыбнулась мне в ответ.

— Я же говорила: горячий поссет лечит от всего.

Возможно, это был эффект плацебо, но после двух чашек поссета я почувствовала себя намного лучше. Настолько лучше, что когда на ужин принесли резиновую курицу, порошковое быстрорастворимое пюре и мягкий зеленый горошек, все это показалось мне восхитительно вкусным.

К тому времени, как я решила, что вечер подошел к концу и пора ложиться спать, Финн снова сменил Лаклана. Я удивилась, почему ни папа, ни мама не навестили меня. Я подумала, что мама, возможно, слишком пьяна для этого. В конце концов, ей пришлось пережить настоящий шок. Но вот почему не пришел папа? Когда я спросила об этом Финна, он сказал, что у отца просто очень много дел. Он даже не постарался, чтобы это прозвучало убедительно. Но как я ни старалась расспросить его поподробнее, он молчал как рыба.

На следующий день родители снова не пришли, хотя и Итан, и Кимбер навещали меня. (Да, и Кимбер принесла еще поссета.) Я немного надеялась, что и Кин заглянет, несмотря на то, что состояние моего здоровья не располагало к той манере общения, какую он выбрал со мной. Но он не пришел. Глупо было ждать, конечно. И еще глупее — обижаться, что он не пришел. В конце концов, он был лишь моим тренером по самообороне, а не другом.

Я попыталась расспросить Лаклана, почему мама с папой не приходят, но он, как и Финн, ничего мне не сказал. У меня было нехорошее предчувствие на этот счет, но кого бы я ни спросила, все отвечали мне, что с мамой все в порядке.

На третий день моего пребывания в больнице наконец появился папа. У меня все еще держалась невысокая температура, но чувствовала я себя неплохо. Медсестра, дежурившая утром, сказала, что меня, вероятно, выпишут, после того как врач еще раз осмотрит меня.

Когда пришел отец, у меня в палате дежурил Финн, но он тут же вышел и закрыл за собой дверь. Я посмотрела на отца, и мне не понравилось выражение его лица — сосредоточенное и… усталое. Я подняла спинку кровати так, чтобы сесть поудобнее, потому что мне показалось, что разговор предстоит долгий.

Все это время я так волновалась за маму, не говоря уже о впечатлении, произведенном на меня купанием во рву, что я как-то ни разу не задумалась: а что должен был испытывать папа? Но теперь, вглядевшись в него, я поняла, что за чувства он пытается скрыть: ему было больно и обидно.

Я невольно отвела глаза и опустила голову. Я познакомилась с ним совсем недавно, а он вообще узнал о моем существовании меньше месяца назад, но он заслужил лучшего отношения к себе. А я сбежала из его дома, среди ночи, и даже записки не оставила. Даже если бы мой план удался, он-то все равно думал бы, что меня похитили у него из-под носа или убили.

— Прости, что я сбежала, — сказала я, глядя в сторону. Я не могла поднять на него глаза.

Отец не отвечал. Не вынеся молчания, я наконец посмотрела на него. Он качал головой, и мне потребовались все мои силы, чтобы снова не отвернуться, так мне было стыдно.

— Ты могла погибнуть, — сказал он тихо. — Ты чуть не погибла. А если бы Грейс удалось забрать тебя в Волшебный мир, было бы еще хуже.

Я снова опустила глаза.

— Знаю. Но вы втроем хотели запереть меня неизвестно где, и ты ясно дал мне понять, что мое мнение вам безразлично. С этим смириться я не могла!

— А что, лучше стать собакой Грейс в Волшебном мире?! — рявкнул он. — Нет, уж лучше жить взаперти, чем умереть!

Никогда еще я не видела отца таким злым. Это было страшно. Лицо его побагровело, глаза метали молнии, кулаки были сжаты так, что побелели костяшки пальцев. Я даже ощутила электрические разряды, несмотря на то, что камея лежала в шкафу. Видимо, мне больше не требовалась ее помощь, чтобы ощутить магические токи.

Я вся сжалась в комок и молчала; я едва осмеливалась дышать. Я не верила, что отец может ударить меня или что-то еще, но я чувствовала, что он на грани.

Наконец отец глубоко вздохнул и разжал кулаки. Электрические покалывания утихли, а его лицо стало почти нормального цвета. Он по-прежнему был зол на меня, но уже не настолько, чтобы ему хотелось прибить меня самому.

— Я изо всех сил старался обращаться с тобой как со взрослым, ответственным человеком, — медленно отчеканил он. — Я говорил тебе правду, хотя солгать было бы удобнее. Но, похоже, я ошибся в тебе.

Я моргнула. Отец оказался профессиональным манипулятором, как и все родители. Он заставил меня чувствовать себя настолько виноватой, что я принялась оправдываться.

— Дело не только в том, что я хотела сбежать из Авалона, — сказала я. — Мама пообещала, что если я поеду с ней, она постарается завязать с алкоголем и обратится за профессиональной помощью.

Я посмотрела на свои руки, теребившие уголок пододеяльника.

— Ты не знаешь, каково это: видеть, как она день за днем убивает себя! Она никогда раньше не признавала, что у нее проблемы, и уж тем более не соглашалась обратиться к врачу. И тут мне вдруг представился шанс! Как я могла его упустить?

Отец присел на край моей кровати. Я не хотела смотреть на него, не хотела снова прочесть на его лице горечь, а еще хуже — разочарование. Он накрыл своей ладонью мои руки. Но я все равно не могла поднять глаз.

— Дана, девочка моя, я уже совсем не молод. Вот уже несколько веков я живу в Авалоне среди простых смертных. И одно я понял точно: никто не может помешать им разрушать себя, пока они сами не захотят остановиться. Человека нельзя спасти насильно. Я понимаю, ты сочла возможным шантажировать мать, чтобы она бросила пить. Тебе это казалось выходом. Но поверь, даже если бы вы уехали и она сдержала обещание обратиться за помощью, из этого все равно ничего бы не вышло. Ты не можешь заставить ее бросить пить, во всяком случае, надолго. Может быть, она смогла бы удержаться от спиртного несколько недель, а возможно, и месяцев. Но потом она снова начала бы пить.

Я выдернула руки из-под его ладони.

— Ты не можешь этого знать! Если бы она прекратила пить, она бы увидела, сколько всего она пропускает, пока пьяна! Она увидела бы, что жизнь проходит мимо нее, и она захотела бы оставаться трезвой. Раньше у нее просто не было возможности осознать, что она творит!

Отец вздохнул.

— Я думаю, в глубине души ты знаешь, что я прав. Ты не случайно нашла меня и приехала в Авалон. И сделала ты это вовсе не потому, что надеялась, что твоя мать бросит пить…

Теперь пришла моя очередь разозлиться, и я метнула в него взгляд, полный ярости.

— Не пытайся говорить мне, что я думаю и что я чувствую!

От его сострадания я разозлилась еще сильнее, но он не дал мне сказать всего, что рвалось наружу.

— Подозреваю, нам придется согласиться, что в этом вопросе наши мнения расходятся, — спокойно сказал он.

Он выпрямился и стер сострадание с лица, меняя тему разговора.

— Медсестра сказала, в течение часа придет с осмотром врач, а потом тебя выпишут. У меня днем назначена встреча, но Финн проводит тебя домой и будет охранять, пока я не освобожусь. Когда я вернусь, мы перевезем тебя в безопасное место.

Ах да, ну конечно! Это страшное «безопасное место»! Иными словами, тюрьма. Спорить бесполезно, это я хорошо понимала. Но я скрестила руки на груди и упрямо вздернула подбородок.

Отец слегка улыбнулся.

— За глупость с побегом ты будешь сидеть взаперти неделю. Потом ты будешь жить в доме, где будешь в безопасности. Ты будешь жить там все время. И если ты расценишь это как тюремное заключение, — что ж, дело твое.

Я открыла рот. Меня никогда в жизни не запирали. А он говорит об этом, как о чем-то в порядке вещей. Конечно. Его мысль запереть меня казалась строже, чем простое человеческое наказание.

— По истечении недели, — продолжал он, — тебе будет позволено выходить, но только туда, где безопасно. Решать это будем мы.

— Кто именно «мы»?

— Алистер, я и… твоя мама.

У меня глаза на лоб полезли.

— Мама?

Отец кивнул.

— Она остается в Авалоне. Кстати, она передала мне право генеральной опеки над тобой. Так что, если ты вздумаешь снова сбежать, бежать тебе будет некуда.

Я помотала головой.

— Да мама ни за что на свете не отказалась бы от меня!

После всего, что она делала, чтобы удержать меня подальше от Авалона, она не согласилась бы стать частью плана по удерживанию меня здесь.

— Тем не менее это так. Я — генеральный опекун.

Выражение его лица смягчилось.

— Все, чего она хочет, — это чтобы ты была в безопасности. И она понимает, что здесь ты в большей безопасности, чем в Реальном мире.

Насколько я знаю, раньше отец никогда меня не обманывал. Но это не значит, что он не решил начать сейчас. Держу пари, он употребил все свое красноречие, чтобы убедить маму, что здесь мне будет лучше, но я все еще не верила, что мама могла «купиться» на это.

— Если она согласна с тобой, я хочу услышать это от нее лично.

— В данный момент это невозможно.

Сердце у меня упало, адреналин пробежал по венам.

— Почему нет? Что с ней? Все говорят, что с ней все в порядке, но…

— С ней все хорошо, Дана. Но она не пила вот уже три дня, и она… немного не в себе.

У меня челюсть отвисла; я не нашлась что сказать.

— Это не исцеление, — сказал отец, — я добился того, что ее по закону признали недееспособной, и теперь она под моим патронажем так же, как и ты. Я не дам ей пить и лишу возможности самой доставать алкоголь. Но стоит мне вернуть ей свободу, она снова уйдет в запой. Алкоголизм не лечится насильно.

Я задумалась.

— Ты добился, чтобы ее признали больной и поместили под твою опеку, — сказала я, и он кивнул. Боюсь, я поняла, что это значит. — Иными словами, она — такой же твой пленник, как и я.

— Да.

Я скривилась. Я забыла, каким до жестокости честным он может быть. С ударением на слове «жестокость».

— Помни, что пока она — моя пленница, она будет трезвой. Я уверен, это не большое утешение для тебя, и я знаю, что твоя мать возненавидит меня за это, но все же это кое-что.

Итак, я, можно сказать, продалась сама и продала маму — за ее трезвость. Я не была уверена, что это хорошая сделка. Тем более что она была заключена без моего ведома. Я покусала губу, размышляя об этом.

— Дана, — сказал отец ласково, — даже я не смогу удерживать тебя против твоей воли, когда тебе исполнится восемнадцать, если только ты не пристрастишься к наркотикам или алкоголю, как твоя мать. Как бы ни были тебе ненавистны мои методы, тебе придется смириться с ними всего лишь на год с небольшим. За это время я постараюсь убедить тебя остаться под моей защитой и после восемнадцати. Я — не дурак. Я не завоюю твоего доверия, плохо обращаясь с тобой или с твоей матерью. Все будет не так плохо, как тебе кажется сейчас.

Хммм… Год с лишним в золотой клетке. Это казалось очень долго, если вспомнить, сколько всего времени я провела в Авалоне. Но, с другой стороны, это еще и целый год с хвостиком, когда мама вынуждена будет оставаться трезвой.

Я отчасти соглашалась с отцом, что насильственная трезвость не исцелит маму. Но по крайней мере, ее здоровье хоть немного восстановится после всего вреда, которое она причинила себе. И — хотя бы на это время — у меня будет мама, с которой можно общаться, которую я не буду презирать и которой не буду стыдиться. У меня будет мама, которую я так редко заставала трезвой — умная, с чувством юмора и… классная.

Да, выбора у меня не было. Это отец ясно дал понять. Но я вольна выбирать, как отнестись к новым жизненным обстоятельствам. Свободы восприятия у меня никто не забирал.

Так что я проглотила слова протеста, готовые сорваться с губ, и сделала глубокий вздох. Я смогу. Я соглашусь на его условия и снова завоюю его доверие. А когда мне исполнится восемнадцать — если я, конечно, доживу до этого времени — я сама решу, где мне жить — в Авалоне или в Реальном мире.

Я кивнула.

— Хорошо. Я обещаю, что буду вести себя хорошо.

Если бы у меня сейчас руки были не на виду, я скрестила бы пальцы. В конце концов, это женская прерогатива — передумать, если захочется. Я не обязана говорить «правду, только правду и ничего, кроме правды».

Отец сдержанно улыбнулся, и это значило: «Поверю, когда увижу». Но он ничего не сказал, просто похлопал меня по руке настолько ласково, насколько это мог сделать сдержанный от природы Волшебник.

Он уже выходил, когда я вдруг остановила его.

— Пап? — позвала я, и он обернулся, приподняв одну бровь. — Спасибо, что послал Финна спасти маму.

У меня ком встал в горле при воспоминании о том, какая боль пронзила меня, когда Грейс крикнула в телефонную трубку: «Убей ее!»

Отец серьезно посмотрел на меня.

— Не благодари. Я тут ни при чем, я ничего не сделал. Алистер задержал Грейс, Финн спас твою мать. Я прибыл на место происшествия, когда все было кончено.

— Да, но ты живешь далеко от моста, на горе, — сказала я, осознав вдруг, что он искренне считает себя виноватым, что не он сам спас меня. — Итан позвонил сначала своему отцу, а уж потом тебе. И, я думаю, ты позвонил Финну, потому что он живет ближе к отелю, чем ты, верно?

Отец кивнул.

— Так что если бы ты сам бросился спасать маму, ты бы опоздал и она бы умерла. Ты все сделал правильно.

Отец улыбнулся мне, но глаза у него были грустные.

— Да, знаю. Но мне от этого не легче.

Что тут скажешь? Но в это время пришел врач, и мне не пришлось ничего отвечать.