Глава 3 ЛЕТИ НА ЮГ

Зимнее родовое гнездо Лоухи издревле занимало лучший утес на солнечной стороне главной похъёльской гавани. Внизу шумело море, волны грохотали, разбиваясь о прибрежные скалы, белые от птичьего помета. Вдоль побережья на узкой полоске ровной земли теснились длинные приземистые дома под земляными крышами. Луотола, единственный порт в Похъёле, где разрешалось временно жить людям. По большей части здесь селились варги-мореплаватели, купцы и воины, наемники тунов.

А над крышами, в зеленых и бурых пятнах лишайников темной громадой нависал отвесный утес, испятнанный черными точками пещер. Настоящий скальный дворец, уходящий под облака, продуваемый всеми ветрами. Он не был рукотворным – туны никогда не занимались строительством, только кое-где пробили ходы из зала в зал. В нем не было ни дверей, ни лестниц. Пещеры, лазы, трещины и отнорки, и в каждом – гнезда рода Ловьятар. Десятки, сотни гнезд. Род Ловьятар – самый многочисленный в Похъёле. А последние двадцать лет – с тех пор как Лоухи добыла сампо, – и самый сильный. И с каждым годом его сила возрастала.

Кто такая была эта Ловьятар, в Похъёле уже никто толком не помнил. Легенды говорили, что она была человеческой женщиной, забеременевшей от северного ветра. Ловьятар пришла в Похъёлу с юга, из карьяльских земель, откуда ее изгнали местные боги. Она не могла разрешиться от бремени и мучилась, пока Калма-Смерть, Алчущая Хорна, не согласилась стать ее повитухой. Она и нарекла ее Ловьятар – «Дева боли». Ловьятар родила пятнадцать крылатых дочерей, от которых и пошли все остальные кланы Похъёлы.

«А в землях карьяла наших матерей-прародительниц считают демонами болезней», – злобно подумала Лоухи.

О чем бы она в последнее время ни думала, ее мысли все время возвращались к племени карьяла.

Лоухи сидела на пороге своего холодного одинокого гнезда и смотрела с высоты, как искрится в утренних лучах гавань и уплывает вдаль полосатый парус. Слепящий свет северного солнца отражался в ее немигающих глазах, ветер холодил сухую кожу, костистые руки, унизанные перстнями, перебирали дорогие бусы из заморского золоченого стекла. Снизу и сверху, из невидимых впадин, время от времени доносилось хлопанье невидимых крыльев и лязг металла. Не было в Похъёле гнездовья, которое охранялось бы строже утеса рода Ловьятар.

Лоухи размышляла.

За прошедшие двадцать лет она обрела верховную власть и стала Хозяйкой Похъёлы не только по имени. Но с тех пор у нее не было ни единого спокойного дня, – и все из-за сампо. Оно оказалось гораздо опаснее, чем предполагали они с Филином, затевая поход к Мировой Оси. Сампо приносило блага, но не всегда, а только тогда, когда, казалось, само этого хотело, и часто даровало своей владелице совсем не то, что она просила. Порой Лоухи казалось, что коварная и непредсказуемая мельница обладает собственной волей. Иногда она с тоской вспоминала о тех временах, когда ее орудиями в борьбе за власть были только ее собственное чародейское мастерство, ум, хитрость и поддержка клана. Тем не менее мельница исполняла желания, и главное из них – власть над всей Похъёлой – уже сбылось. Теперь главным стало второе желание – не утратить ее.

Лоухи прилагала все усилия, чтобы другие туны знали о волшебной мельнице как можно меньше. С помощью хитрой магии сампо было спрятано так, что самый ловкий вор не смог бы до него добраться. Но оставалось еще проклятие Филина: «Сампо пробудет в руках рода Ловьятар недолго».

– «От карьяла пришло, к карьяла и уйдет», – пробормотала Лоухи, глядя прямо в огненный глаз солнца. – Но когда? Как?

За прошедшие годы она перепробовала все способы уточнить проклятие. Ее придворные колдуны прибегали к сложным чарам, чтобы развеять недоговоренность и пройти дальше по туманным словам, как по гати через трясину. Другие снова и снова пробовали вызывать дух Филина, чтобы вынудить его объясниться самолично. Но видимо, старый тун предусмотрел такую возможность и, растворившись в Мировом Древе, на призывы не откликался. В южные хвойные леса, где под покровительством враждебных Похъёле богов мирно жил народ карьяла, было заслано множество шпионов-инородцев, большинство из которых даже не подозревали, для кого собирают сведения. Их многочисленные донесения лишь сбивали с толку. Была даже кровавая попытка разом избавиться от целого подозрительного рода, о чем Лоухи уже много лет вспоминала со стыдом и досадой – потому что злодейство привлекло внимание карьялских богов, а несчастный род оказался совершенно ни при чем…

Как же узнать истину? Оставался еще один, последний и самый верный способ, и Лоухи всегда о нем помнила. Но уж больно ей не хотелось снова расплачиваться собственной кровью. Она еще не выяснила, может ли сампо продлевать жизнь. Но, похоже, иного выхода не оставалось.

Хозяйка Похъёлы встала и ушла внутрь горы, в сумрак своей пещеры.

Личные покои Лоухи являли собой смесь крайней скудости и бестолковой роскоши. Заберись сюда какой-нибудь отчаянный варг, он без колебаний решил бы, что попал в пещеру тролля. Скверно пахнущее ложе из сухих водорослей в дальнем «теплом» углу, куда не забирался ветер, – и сияющие сокровища со всех берегов великого Закатного моря, развешанные по стенам, наваленные кучами на неровном полу. Туны ничего не производили сами, но обожали рукотворные сокровища и, как сороки, тащили себе в гнезда все яркое и блестящее. Нет, встречались среди скальных гнездовий Похъёлы и настоящие обустроенные дворцы, где наемные мастера из южных стран устраивали всё по изысканному человеческому вкусу. Но только не в доме Лоухи. Хозяйка Похъёлы строго придерживалась обычаев старины. Тунам нельзя разнеживаться. Тун, который пристрастился спать на пуховом ложе и разучился переносить мороз, который не может сам догнать и на лету убить альбатроса или выхватить жирную треску из морских волн, на севере долго не протянет.

На одной из стен пещеры висел вырезанный из кости и раскрашенный скромный идол саамской работы. В отличие от прочих предметов в гнезде Лоухи, он был не куплен, не отобран и не украден, а сделан по заказу. Идол изображал пожилую человеческую женщину в саамской парке, с маскоподобным узкоглазым лицом. На правую половину женщина выглядела обычной старой саами. Но левая ее половина была угольно-черной.

Лоухи встала перед идолом, тяжело вздохнула, закрыла глаза и вызвала в памяти воспоминание-видение Проруби.

Каждый человек знает, что умрет. Но только тун точно знает, как и где он умрет, если, конечно, не погибнет случайно раньше срока. Это подобно памяти наоборот. Как только юный тун начинает выходить из детского возраста, ему начинает сниться Прорубь. Сначала каждую ночь, потом реже, в мельчайших подробностях – чтобы через много лет (а туны живут гораздо дольше, чем люди), в старости, услышав Зов, тун не заблудился в своем последнем полете на север. Прорубь эта – Врата Хорна. Отдельные туны-колдуны, многознающие и твердые духом, могут обращаться к Той, кто ждет по ту сторону Проруби, и даже получают от Нее ответы на вопросы. Но этого нельзя делать безнаказанно.

Сначала мыслями, потом и духом, Лоухи перенеслась на Вечный Лед.

…Ночь, которая никогда не кончается. В небе полыхает северное сияние. Остроконечные, изрезанные играми ветра и мороза ледяные горы. В глубоких сколах, словно аметист, вспыхивает синий паковый лед. Переливаются отблески хаотического чередования световых потоков. Только вода Проруби – неподвижна и черна, как беззвездное небо. Здесь начинается дорога в Хорн, Ледяной Ад – единственное доступное тунам посмертие.

– Мать Калма! – воззвала Лоухи. – Явись, выслушай!

И вот видение вздрогнуло, ожило. У самых ног Лоухи побежали по воде круги, и навстречу ей всплыла гигантская белая косатка. Если Прорубь – вечность, то Алчущая Хорна – проводник и привратник. Косатка сделала медленный круг. Она ждала жертву. Как ни привыкла Лоухи к этому зрелищу, а все же ее снова охватил смертный холод. Как наяву, ей представилось: когда придет ее срок, Калма призовет ее туда, и она, сильнейшая из всех, покорно полетит, как тысячи тунов до нее; как упадет в эту черноту, как намокнут крылья, потянут в ледяную бездну, в невообразимые глубины…

А то, что она сейчас сделает – и уже не в первый раз, – многократно приближает этот день…

– Мать Калма, испей моей крови! Лоухи уколола руку обсидиановым ножом, и в воду закапала драгоценная кровь.

Северное сияние вспыхнуло и угасло.

Видение отступило.

…Лоухи открыла глаза. Она снова была в собственном гнезде. Но больше не было маленького грубого идола не стене. Перед ней, полускрытая густой тенью, стояла маленькая саамская старуха. У старухи была только половина тела – одна рука, одна нога, один глаз. Все остальное отсутствовало. Оно принадлежало Хорну.

– Яви милость, Калма-Смерть, – склонилась перед ней Лоухи. – Вопрос тебе ведом, цена уплачена.

Половина старухи долго молчала, пристально глядя на Хозяйку Похъёлы одним прищуренным глазом. Потом прошамкала:

– Герой придет из рода Калева. И исчезла.

Лоухи с трудом доковыляла до ложа и упала на него без сил. Ее сжигал изнутри мучительный холод, уколотую руку рвала боль. Вот когда пожалеешь, что в гнезде ни пуховых перин, ни защищающих от ветра пологов, а только жесткое старческое ложе из сушеных водорослей, тронутых инеем!

У порога громко захлопали крылья, заскрежетали когти о камень.

– Акка Лоухи!

– Не входить! – грозно крикнула она, собрав последние силы. Хозяйке Похъёлы нельзя показывать слабость. Особенно родичам. Со времен собственного предательства Лоухи никому не доверяла.

– Всё сама, всё сама! – проворчала она, когда холод и слабость слегка отпустили. – Вот она, хозяйская доля! Вас бы бросить в Хорн живьем, дармоедов!

Только теперь Лоухи ощутила забытое чувство – бесконечный, безмятежный покой. Ответ получен, настало время действовать. Она с кряхтением поднялась на ноги и крикнула:

– Найдите мне Рауни! Пусть немедленно летит сюда!

На том же самом утесе, только еще выше, в том месте, где плоский расщепленный край скалы далеко выдавался над морем, стояли на порывистом ледяном ветру несколько молодых тунов. Под ними галдел птичий базар, еще ниже море билось об острые каменные зубы, оставляя на них клочья водорослей. Теплое, щедрое море, полное рыбы.

– Вон она! – крикнул один из тунов. – Плывет сюда!

– Давайте! – эхом отозвался Рауни, распахивая крылья.

Двое приятелей опрокинули над ним бочку, и на плечи и спину туна хлынул поток теплого китового жира. Рауни зажмурился от удовольствия, когда медленные ручейки защекотали кожу, пробираясь между перьями. Какой дурак сказал, что туны не любят тепло? Да они ценят его так, как людям и не снилось. Каждый хранит в памяти ласковый жар материнского гнезда, выстеленного нежнейшим пухом с ее груди. Но ворвань была нужна Рауни вовсе не для того, чтобы согреться. Он расправил крылья, встряхнулся. Крылья стали как чужие – словно свои оторвал, а каменные приставил. То что надо.

– Она приближается! – тревожно сказал другой тун, глядя в море. – Поторопись!

Тяжело ступая и оставляя за собой липкий след, Рауни подошел к краю утеса и там завершил превращение. Помедлил, издал пронзительный вопль, согнав несколько десятков крачек с соседних каменных карнизов, и кинулся вниз.

Он падал как камень, чуть шевеля маховыми перьями. С оглушительным плеском врезался в волны – и вот он под водой, в туче веселых белых пузырьков.

Звуки отдалились, стали гулкими. Туна окружило зеленоватое, сумрачное пространство. Стаи рыб в полном изумлении удирали с его пути. Тун – под водой! Кому скажи – не поверят. Все равно что по доброй воле нырнуть белой сове!

Туны избегают воды. Даже на охоте, на лету выхватывая из моря неосторожную рыбу, внимательно следят, чтобы не накрыло волной. А теперь, в перьях, пропитанных вязким жиром, Рауни скользил под волнами легко, как морянка.[10] Вода сама держала его, выталкивала наружу. Едва успел погрузиться – и уже влечет наверх. Силуэты рыб внезапно прыснули в разные стороны. Кроме одного, самого большого, который направлялся прямо к нему.

А вот и косатка! Быстро же она подоспела!

Рауни рванулся, помогая воде, выскочил на поверхность, как поплавок, и изо всех сил забил крыльями. Они словно стали впятеро тяжелее. Понадобились все силы, чтобы оторваться от воды и взлететь. Косатка выпрыгнула из воды, раскрывая зубастую пасть, – но Рауни уже был в воздухе. Низко, редко взмахивая крыльями, он полетел к берегу. С утеса донеслись далекие вопли восторга. Юные родичи один за другим срывались с края и летели вниз, к нему. Снизу они казались крошечными комочками темных перьев.

Первый, самый маленький, летел чересчур быстро, почти падал. Оперение вспыхнуло на солнце сизым радужным отливом. Тун пронесся мимо него, вошел в волны, как стрела, – почти без всплеска.

Рауни опустился на ближайший торчащий из воды камень и с тревогой обернулся. Маленький тун долго не выныривал. Плавник косатки промелькнул неподалеку и исчез. Наконец шагах в ста показалась мокрая голова, раздался хохот. Тун взмахивал крыльями, но не мог взлететь. Тогда он широко раскинул на воде пропитанные жиром крылья и поплыл. Рауни узнал сестру и аж зашипел от злости.

– Дура! – заорал он. – Улетай оттуда! Там косатка!

– Я знаю!

Косатка красиво вынырнула гораздо ближе, чем в прошлый раз, и снова ушла в глубину. Рауни знал их повадки – сейчас нападет снизу.

– Ильма! – пронзительно завопил он. – Улетай!

Мокрая голова пропала под водой. Рауни разразился бранью. Довольно долго поверхность моря оставалась пустой. Наконец прямо рядом с его камнем, кашляя, вынырнула сестрица. Вынырнула и встала на ноги – вода оказалась ей по пояс.

– Вот так бы уйти из-под носа Калмы! – сверкая глазами, заявила она.

Рауни молча ударил ее наотмашь. Сестра отлетела назад и плюхнулась в воду. Но через мгновение выскочила наружу не хуже косатки, с яростным воплем вцепилась брату в крыло, стащила его в море и принялась радостно топить.

– Мне тоже захотелось ее подразнить, – прохрипела она, когда они оба, измотанные, встопорщенные, нахлебавшиеся воды, выползли на берег. – Почему тебе можно, а мне нельзя?

Рауни закатил глаза. Спорить с сестрицей иногда было просто бесполезно.

– Между прочим, я здесь по делу, – важно сказала сестра, отряхиваясь. – Меня послали найти тебя и сказать: тебя срочно зовут к матери.

Наследники влетели в пещеру, завершили превращение[11] и склонились перед Хозяйкой Похъёлы. Лоухи взглянула на них сурово, но не без удовольствия. Рауни стал настоящим молодцом, хотя до взрослого туна ему, конечно, еще расти и расти. Высокий, стройный, весь в мать. Жесткие черные волосы, синевато-аметистовые глаза, хищное лицо – красавец, да и только. И, конечно, неизменное костяное кантеле на плече. Рауни – способный чародей. Не будь он старшим сыном-наследником, вырастила бы из него рунопевца посильнее Филина…

И сестрица Ильма, маленькая красотка с радужными перьями, здесь, ни на шаг от него не отходит. Оба причесаны, умыты, на лбах – железные обручи, на шеях ожерелья, но перья и волосы мокрые, вымазаны какой-то липкой дрянью, и несет от детей вонючим китовым жиром.

– Я сегодня говорила с Калмой, – небрежно сказала Лоухи, словно речь шла о соседке из дружественного клана.

Сколько лет жизни стоил ей этот разговор, никто узнать не должен.

Царские дети вытаращили глаза, почтительно помалкивая. Лоухи жестом пригласила их подойти поближе.

– Помнишь проклятие Филина, Рауни? Брат твоего деда был прав. Герой придет, чтобы отобрать у нас сампо.

Помолчала и добавила тихо:

– Он придет из карьяльского рода Калева. Рауни нахмурился. Лоухи не делилась с ним своими многолетними страхами и предусмотрительно не подпускала наследника к сампо. Но он понимал – вопрос важный.

– Ты хочешь сказать, он там родится?

– Это возможно, сын. Но я боюсь, он уже родился. Скорее всего, вскоре после того, как мы добыли сампо.

Рауни быстро подсчитал.

– Так он уже вырос! По человечьим меркам он уже взрослый!

– Ну, не настолько. Такой же птенец-подлеток, как и ты. Надо его найти.

Лоухи принялась ходить туда-сюда по пещере. Дети следили за ней глазами.

– Что такое этот род Калева? – спросил Рауни. – Могущественный клан, вроде нашего?

– Ах, я уже все узнала. Благодаря моим шпионам у нас столько сведений о карьяла, что в них можно утонуть. Есть у них многочисленные сильные племена, но это не про тех, кого мы ищем. Род Калева – одно-единственное поселение недалеко от озера Кемми, в шести дневных перелетах на юг отсюда. Они всего лишь лесные жители, рыбаки и охотники. К северу от них больше деревень нет, сплошь глухие леса, потом тундра и земли саами.

Наши земли, – уточнил Рауни.

Обдумав слова матери, он пренебрежительно сказал:

– Всего лишь мелкое человечье племя. Почему бы не уничтожить их всех, для надежности?

Лоухи с досадой поморщилась.

– Хватит, уже пытались. Даже не думай!

– Но почему?

– Я не сказала вам самого главного. На горе, недалеко от селения Калева, живет один человечий колдун, – с отвращением произнесла Лоухи. – Его зовут Вяйнемейнен. Я давно его знаю, и он меня, к сожалению, тоже. От этого чародея надо держаться как можно дальше, потому что он единственный, кто может нам всё испортить. Если он что-то разнюхает, то может взять того, кого мы ищем, под свою защиту. Или попросить защиты у карьяльских богов, которые ненавидят Похъёлу, и тогда мы точно никого не найдем.

– Но, мама, – подала голос Ильма, все это время внимательно слушавшая мать и брата. – Как мы узнаем, кто именно из этого рода – будущий похититель сампо?

– Резонный вопрос, – кивнула Лоухи. – И ты, если уж пробралась сюда без приглашения, им и займешься. Попробуй найти его сама. Если вор родился вскоре после нашего похода, я назову тебе его точный возраст.

– Но, мама, у меня не получится! Я же только начинаю учиться смотреть сквозь воду…

– Ничего, тебе полезно упражняться. Так и быть, можешь взять мою гадательную чашу. А когда найдешь нужного человека, покажи его нам с Рауни. Потом Рауни отправится в южные земли – и убьет его.

Брат и сестра взглянули на мать с одинаковым изумлением.

– Но разве туны могут пересекать Борозду Укко?!

– Мир изменился, – ответила Лоухи с кривой улыбкой. – Что-то мы с Филином там нарушили, что-то надломили, когда добывали сампо. Все больше брешей в невидимой границе. Хийси и раньше тайком пробирались из Похъёлы на юг, теперь же хлынули ордами. Думаю, незамеченным проскользнет и один тун.

– О-о-о! – Глаза Рауни загорелись. – Значит, сампо уничтожает границы, установленные богами?! Мать, а ведь это хорошо!

– Нет! – каркнула Лоухи. – Знаю, о чем ты думаешь. Оставь эти мечты, сын. Мы пока не готовы к войне. Пусть тунам нет равных в колдовстве, но нас слишком мало, чтобы подчинить себе южные земли, и я не уверена, что остальные четырнадцать кланов нас поддержат. Тут надо действовать хитрее, исподтишка. Ты отправишься в земли карьяла один, Рауни. Полетишь до границы саамских земель, дальше пойдешь пешком, в людском облике. Летать будешь в крайнем случае, только по ночам. В тех краях живет один человек… он принадлежит мне, хоть и сам об этом не знает. Я научу тебя, что ему наплести. Иди прямо к нему, будет тебе и убежище, и помощь. Найдешь будущего похитителя сампо – убей. Но только наверняка. И чтобы это выглядело случайностью, а еще лучше – естественной смертью. А что до войны… мы к этому еще когда-нибудь вернемся.

«Когда-нибудь!.. Можно подумать, старуха, у тебя впереди вечность!» – подумал Рауни, вслух же спросил:

– А если я ошибусь и убью не того? Или Ильма напутает с чашей?

Лоухи захихикала:

– Если ты пару раз ошибешься, большого вреда не будет.

– А мне можно полететь на юг с братом? – спросила Ильма. И тут же сама себе грустно ответила: – Ну конечно, так я и знала…

Загрузка...