Механика вечности

Часть 3. ДИ-ВЕРСИЯ

Через двадцать лет после сонного, угасающего две тысячи шестого на Москву свалился какой-то трагический карнавал. Улицу рвало транспортом. Машины с нагруженными багажниками газовали и беспорядочно сигналили, но продолжали ползти со скоростью пешехода. Затор простирался до самого горизонта; светофоры спонтанно переключались, но на них никто не обращал внимания. Оба перекрестка, находившиеся в поле зрения, давно захлебнулись: несколько автомобилей развернуло поперек движения, и, сдавленные со всех сторон, они никак не могли разъехаться.

Среди машин я не нашел ни одной знакомой модели. В некоторых из них еще угадывались силуэты громоздких «Волг» или остроносых «Москвичей», но большая часть была иностранного производства и имела довольно странные очертания. На капоте пикапа, стоявшего в крайнем ряду, я разглядел андрологический символ, но понять, действительно ли это «Вольво», было невозможно.

Повсюду слышались негромкие хлопки столкновений, однако машины продолжали упрямо тащиться вперед – с разбитыми фарами, с оторванными бамперами, со скребущими по асфальту глушителями.

Глинистые бесплодные газоны вдоль дороги были завалены мятыми кузовами – тех, кто не мог ехать дальше, перекантовывали на обочину. Я видел, как из окна обшарпанной малолитражки выскочил котенок и заметался между машинами. За ним протянулись маленькие ручки, но мамаша втащила ребенка обратно и подняла стекло – лишь бы не останавливаться.

По тротуару текла плотная людская масса. Ее движение напоминало плохо организованную эвакуацию. Старики попадались редко, в основном это были молодые семьи, похожие на крохотные дилетантские таборы: взрослые несли чемоданы и узлы, дети, надрываясь, волокли сетки с консервами или перевязанные крест-накрест подушки. Стайка свирепых малолеток внаглую грабила брошенные машины, но до них никому не было дела.

Негры, монголоиды, латиноамериканцы брели вместе со всеми, и ничем особенным не выделялись. Они также перли какое-то барахло, толкая перед собой тележки и детские коляски со скрипучими вихляющимися колесиками. По идее, они должны были выехать еще во время Балтийского кризиса. Может, потом все наладилось, и они вернулись? Лишь для того, чтобы в две тысячи двадцать шестом вновь стать беженцами…

– Как ты? – Осторожно спросил я.

– Веселого мало, но я уже смирилась. Наверно, это самое лучшее из того, что мы могли увидеть, – ответила Ксения.

– Сколько же нам придется добираться?

– Уже пришли. Мы ведь с тобой соседи.

Ксения указала на высокую остроконечную башню – двадцать лет назад ее еще не было. Я огляделся, запоминая место и пытаясь найти знакомые ориентиры.

Квартира Ксении представляла собой квадратное помещение примерно десять на десять метров. Ее можно было принять за что угодно, только не за жилье. Стена напротив двери была пустой и гладкой, как столешница.

– Вид – да, – сказала Ксения.

Темно-зеленое покрытие стены посветлело, стало сначала песочным, потом матово-белым и наконец прояснилось, открыв захватывающую дух панораму. С высоты тридцать второго этажа остальные дома казались скоплением картонных коробок, а кишащие между ними люди – густой грязной пеной.

– Нравится?

– Лучше закрой.

– Вид – нет.

Окно тут же помутнело и окрасилось в прежние цвета.

– Свет – да, девять.

Поверхность потолка засияла так, что мне пришлось приставить ко лбу ладонь.

– Слишком ярко? Свет – четыре.

Невидимые лампы притухли, и глаза перестали слезиться.

– Хочешь удивить? – Спросил я. – Мы и не про такое читали.

У стены, примыкавшей к окну, лежал высокий матрас, такой же квадратный, как и сама комната. На полу рядом с ним стояло несколько устройств, часть из которых мне удалось узнать.

– Телевизор?

– Вроде того.

– Телевизор – да, – приказал я, желая не выглядеть олухом, но ящик не откликнулся.

– Телеприемник – да…

Снова никакой реакции.

– Экран – да… Кино – да…

Ксения засмеялась и, скинув ботинки, залезла на матрас.

– У него есть имя. Его зовут Ванек.

– Ванек – да!

– Нет, Миша, это тебе не гриль. Ванек – связь, сеть Б.

– Говорите, – раздалось из телевизора, хотя экран остался черным.

– Буфер ноль сорок три, пожалуйста, – сказала Ксения, не повышая голоса.

– Ноль сорок третий вас слушает.

– Сообщение на адрес двадцать четыре – триста двенадцать. Кенгуру проголодалась.

– Двадцать четыре – триста двенадцать, сообщение записано. Спасибо за звонок.

– И что это было? – Поинтересовался я.

– Сейчас начальство получит послание, и за нами пришлют. Перекусить пока не хочешь?

Я понял, что Ксении интересно не столько меня покормить, сколько похвастаться своей техникой, и отказывать ей в этом я не видел причин. Обед из трех блюд она приготовила, не вставая с матраса. Несколько имен, несколько чисел, пара команд – и в стене над телевизором неожиданно открылась ниша, из которой выехали две полочки с подносами.

– Как ты запоминаешь всю эту абракадабру?

– Это гораздо легче, чем чистить картошку.

– А где у тебя стулья?

– А зачем они нужны? Садись на кровать или на Ванька, он выдержит.

– Да, шагнули потомки, ничего не скажешь.

– Вообще-то, у нас так живут немногие.

– Сейчас, наверное, уже никто.

Я хотел выглянуть в окно, но вспомнил, что Ксения его выключила. То, что происходило на улице, никак не сочеталось с Ваньком, интеллектуальной люстрой и бифштексом, который жарится самостоятельно. Когда Россия напала на Балтийский Союз, у меня исчезли даже пуговицы с рубашки, а здесь, в квартире Ксении, все оставалось по-прежнему мило и уютно.

– Есть такие категории госслужащих, которые нужны любой власти, и она всегда будет о них заботиться – несмотря ни на что.

Доев мясо с картошкой и выпив стакан теплого лимонада, я вопросительно посмотрел на Ксению. Она убрала подносы в нишу и закрыла дверцу.

– Что-то они опаздывают, – забеспокоилась Ксения. – Ванек – связь, сеть Б. Буфер ноль сорок три.

– Ноль сорок третий вас слушает.

– Подтвердите мое сообщение на двадцать четыре – триста двенадцать.

– Сообщение записано.

– Его получили?

– Минуточку… Сообщение не востребовано.

– Этого не может быть. Проверьте адрес.

Ванек замолчал и после долгой паузы объявил:

– Адрес двадцать четыре – триста девятнадцать разбронирован. Хотите отозвать сообщение?

– Что?! Проверьте еще раз.

– Адрес не занят.

– Отзываю, – Ксения обхватила голову руками и принялась раскачиваться из стороны в сторону. – Вот так номер. Это не пропажа кофемолки. Это…

– Ты потеряла связь?

– Не знаю. Есть еще один канал, аварийный. Так, мне нужно в город. Заодно послушаю, что там говорят.

– Одна не пойдешь.

– Сиди, помалкивай, – раздраженно бросила Ксения. – В шпионов играть надумал? – Она быстро зашнуровала ботинки и, превратив часть стены в зеркало, поправила прическу. – Миша, я скоро вернусь. Ванек – показывай.

Экран засветился, послышалась легкая музыка.

– Захочешь переключить канал – назовешь номер. Еще он понимает «громче – тише». Чтобы выключить, нужно сказать «надоело».

Умный телевизор распознал кодовое слово и отключился.

– Теперь о сантехнике. Вон в том углу…

– В этом пока нет необходимости, – процедил я.

Приказав Ваньку показывать, я некоторое время созерцал красивые пейзажи, потом опомнился и потребовал:

– Четвертый.

На экране возник обаятельный дядя, ловко колотящий двух дебилов.

– Седьмой.

– Не верьте сплетням, не верьте слухам. Верьте живым людям, – произнес голос за кадром. Это, безусловно, была реклама. – Человек, обещающий миллионам, не может соврать.

Я усомнился в бесспорности этого заявления, но переключать Ванька не спешил. Мне стало жутко интересно, какой товар будут навязывать через двадцать лет.

По зеленому полю гуляла девочка-подросток и собирала цветы. Якобы случайно заметив камеру, она обернулась и проворковала:

– Папа всегда говорил, что если хорошо учиться, то в жизни можно добиться многого. Раньше я думала, что папа обманывает, ведь он тоже хорошо учился, но…

К девочке подошел высоколобый мужчина и, пополнив ее букет крупной ромашкой, продолжал:

– Я получил диплом окулиста, но не смог найти работу по специальности. Нужно было кормить семью, и я устроился на мусоросборник. Дочь меня стеснялась, но больше всего я боялся, что жене надоест такая жизнь, и она…

К ним присоединилась женщина в легкомысленном сарафане.

– Я понимала, что муж не виноват, но мне так хотелось второго ребенка. Это было невозможно, потому что я должна была подрабатывать – зарплаты мужа не хватало. Но теперь…

– Мы приехали на Свободную Землю, и я занимаюсь своим делом, – сказал мужчина.

– Я хорошо учусь, потому что папа прав, – сказала девочка.

– Свободная Земля даст вам то, к чему вы стремитесь, – сказал голос за кадром.

Камера отъехала назад и показала выпирающий живот женщины.

– Врачи говорят, что у нас будет двойня, – сказала она.

По экрану проплыли пологие холмы, просторные луга и кудрявый лесок вдали.

– Двойня, так двойня. Места хватит на всех, – подытожил голос. – Свободная Земля. Обратитесь в региональное представительство.

– Кто сказал, что водка должна быть вкусной? – Гаркнул новый персонаж так, что я вздрогнул. – Водка – это просто водка. Пейте водку!

– Проблемы с потенцией? – Презрительно скривилась сисястая баба. – Никаких проблем! Нейростимулятор «Шалун». Тс-с-с! Никто и не заметит!

– Все мы смертны, – изрек симпатичный старикашка с мудрыми морщинками под глазами. – Жизнь каждого из нас когда-нибудь, да закончится, но прожить ее можно по-разному, – он прикурил и с наслаждением затянулся. – Сигареты «Ангел». Успевает тот, кто не торопится.

– Вы слышали о новом белье «Венера»? О-о-о! Оно не только хранит мои регулярные тайны, но и помогает чувствовать себя желанной для моего супруга и кое-кого еще.

Я откинулся на кровати и в нижней части живота почувствовал легкий дискомфорт. Шрам тут был ни при чем, просто мне захотелось в туалет. Ксения обещала скоро вернуться, и я решил потерпеть, но вспомнил, что в квартире нет перегородок, и стало быть удобства находятся здесь же, в общей комнате. Справиться с моей маленькой проблемой нужно было до того, как придет Ксения.

Я подошел к углу, на который она показывала, и сказал:

– Туалет – да.

Ничего не произошло, и меня охватили тревожные предчувствия. Чтобы угадать, как зовут унитаз, нужно перечислить сотню имен, а чтобы выбрать правильную команду, не хватит и недели.

– Санузел – да. Клозет – появись. Гришка – откройся, – стесненно забубнил я.

Если бы сейчас вошла Ксения, я бы этому только обрадовался. В конце концов, потомки этот вопрос как-то решают. Например, здесь может находиться потайная комната, или угол изолируется ширмой, или Ксения просто отойдет к окну. Меня устроил бы любой вариант.

– Машка – да, Галька – да, Надька – да…

Мне пришлось стиснуть колени. Заказать суп и помочиться в тарелку, мелькнула шальная мысль. Все равно они моются автоматически.

– Эй, как тебя там? – Отчаянно крикнул я в сторону закрытой ниши. – Никодим? Степан? Варвара?

Неожиданно в стене выделилась прямоугольная панель и, развернувшись, подставила мне маленькую раковину. Для писсуара она висела слишком высоко, но мне уже было все равно. Я с наслаждением опорожнил мочевой пузырь и только потом спохватился, что это безобразие нужно как-то убрать.

– Варвара!

Белая изогнутая емкость вздрогнула.

– Смойся. Скройся. Спрячься. Давай быстрее, пока хозяйка не пришла! – Заорал я.

Варвара бесшумно повернулась на сто восемьдесят градусов и въехала в стену. Я утер лоб и снова лег на кровать.

– Вас опять приглашают на так называемую Свободную Землю? Попробуйте отыскать ее на карте. Попробуйте связаться с ней по сети. Попробуйте найти того, кто там побывал. Хотите уехать – выбирайте Австралию! Австралия. У всех трещит, но у нас не зашкаливает.

Никаких пояснений за этим не последовало – на экране закрутился глобус, выплевывающий сияющие точки. Светлячки покружились над земным шаром и упали обратно. В месте их приземления выросли стилизованные грибы ядерных взрывов, из которых сложилось прозаическое слово «новости».

Диктор поковырял в ухе и осклабился:

– Мы тут в студии поспорили, смотрит ли нас хоть кто-нибудь. Ручаться нельзя, но надеюсь, что говорю не в пустоту. Итак, в ваших ваньках и митьках новости, и их ведущий – Петр Вельяминов. Главные события сегодняшнего дня. Репортаж из Попечительского Совета: бизнесмены Ирака и Кувейта оспаривают право на приобретение Эрмитажа. Скандал на аукционе «Кристи»: карета государя-императора Александра Первого, проданная за семь миллионов динаров, оказалась подделкой. И в рубрике «Обломки империи» – наше журналистское расследование о подтасовках в сводках Комитета Радиационного Наблюдения Свободной Земли.

У меня возникло ощущение, что я ошибся дверью. Со мной говорили по-русски, и значение каждого слова вроде было известно, но вот складываться в мысли эти слова не желали. Я таращился на заседание Думы, которая здесь почему-то называлась Попечительским Советом, и не мог понять, откуда там взялись арабы. Я не возражал против того, чтобы все национальные меньшинства выбирали своих депутатов, но бородатых стариков с белыми накидками на головах в зале было примерно две трети. Они по очереди восходили на трибуну и что-то гортанно выговаривали, а переводчик доводил до моего сведения, что господа парламентарии не могут поделить экспонаты Эрмитажа.

Затем телевизор показал лондонский Биг Бэн и карету, оказавшуюся ненастоящей. Диктор еще раз упомянул про динары, и у меня сложилось впечатление, что другой валюты в Англии нет.

Тихо клацнул дверной запор, и в квартире появилась Ксения. На ней не было лица.

– Я получила счет за электричество, – сказала она многозначительно.

– И что?

– Сумма указана не в рублях.

– В динарах?

– Ты уже осведомлен?

– Сам догадался. От Ванька я услышал только то, что в Австралии не зашкаливает.

– А я кое-что узнала, – Ксения разулась и прошла через комнату. – Варвара – воду. Холоднее. Ой, что это здесь?

Я сделал вид, что увлечен новостями.

– Не красней, – рассмеялась она. – Ничего страшного, но на будущее запомни: Антошка.

Ксения вымыла руки и, высушив их под тем же краном, откуда только что лилась вода, скомандовала:

– Варвара – пока.

– Так что ты выяснила? – Спросил я, желая побыстрее переменить тему.

– После того, как мы разбомбили Прибалтику… – отрешенно проговорила Ксения и вдруг умолкла. Мы некоторое время смотрели друг на друга, потом она вздохнула и продолжила. – После этого ее приняли в НАТО. Вскоре европейские страны окончательно объединились в Единую Европу. А еще через несколько лет Единая Европа начала войну с США, теперь она могла себе это позволить. Воевали ни за что иное, как за Россию.

– И кто победил? Ставлю на Европу.

– Не юродствуй.

– Надоело, – отмахнулся я.

Телевизор, о котором мы забыли, послушно выключился.

– Победила действительно Европа, если это можно назвать победой. Россию они все равно не получили, им теперь не до нас. Пока две империи колошматили друг друга, на окраинах кое-кто поднял голову и окреп.

– Кувейт, Ирак и прочие.

– Они озолотились на топливе и чистых продуктах. А когда война прекратилась, они пришли на руины и объявили их своей собственностью.

– Руины?!

– Нас это не коснулось. ООН лишила Россию вооруженных сил и необходимости занимать чью-то сторону.

– Теперь я понял. «У всех трещит» – это про счетчик Гейгера, что ли?

– Наверное.

– А Свободная Земля – это, стало быть, Америка. По ящику показывали рекламу, звали туда на поселение.

– Возможно, это последнее, что нам осталось. Я ведь не рассказала тебе самого главного.

Еще до того, как она произнесла следующую фразу, я уже все понял. Ксения вернулась одна. Она никого не нашла. В две тысячи двадцать шестом тоже что-то сместилось: не пуговицы, не кофемолка, а то единственное, что могло остановить этот кошмар. Ее секретный Отдел.

– «Четыре нуля»?

– Отдела не существует. Он остался в другом настоящем, в правильном двадцать шестом. Здесь есть свои спецслужбы, но к дыроколу они не имеют никакого отношения.

– Откуда такая уверенность?

Ксения включила окно и, приложив ладони к прозрачной поверхности, долго вглядывалась в темнеющее небо.

– Я по-прежнему работаю в разведке, – сказала она. – В Гвардии Исламского Порядка. От судьбы не уйдешь.

– Значит…

– Все потеряно. Чтобы выйти на Отдел, нужно вернуть историю в старое русло, а для этого необходимо остановить эксперимент, начатый Отделом. Это круг, и нам из него не выбраться.

– А если разыскать того, кто был связан с Отделом в твоем настоящем? Вдруг он даст какую-нибудь зацепку?

– Я почти никого не знаю.

– А Мефодий? Он подойдет?

– Ты можешь его найти? – Встрепенулась Ксения.

– Он сказал, что сохранил квартиру в Перово. Там еще музей открыть собирались. Но это он врал, конечно.

– Мы же недавно оттуда!

– Надо было переходить прямо в квартире. Если б не твоя конспирация, мы давно бы с ним встретились.

За несколько часов на улицах ничего не изменилось: то же море автомобилей, едва ли продвинувшихся на километр, те же скорбные, сосредоточенные беженцы с узлами и чемоданами. На шестиполосной проезжей части машины выстроились в восемь рядов и все ехали по направлению к кольцевой. Москва отторгала людей, не заботясь о том, что станет с ними завтра. В своем упорном стремлении к одиночеству город беспощадно выдавливал лишнюю биомассу.

Теперь мы шли по течению, и уже через полчаса были на месте. Стройка окончательно рассыпалась, и определить, сколько этажей существует в этом времени, стало невозможно. Нижние окна здания кто-то затянул мутной полиэтиленовой пленкой, за которой виднелись приметы нищего быта: бельевые веревки, снующие силуэты обитателей и дровяные печки, чьи пыхтящие трубы выходили прямо на второй этаж. По сравнению с этим бараком мой старый дом казался воплощением совершенства. Трещина в стене, забитая почерневшим тряпьем, и деревце, проросшее на крыше, не могли отнять у дома его главного достоинства: он все еще был пригодным для жилья.

Мы зашли в подъезд. На внутренней стороне двери я разглядел истертый, много раз закрашенный, но по-прежнему читающийся автограф «Димон», и чуть не завыл от тоски. Я попытался представить то, чего лишился, нажав ребристую кнопку на машинке, но список потерь выходил слишком длинным. В том списке было все.

Циферки давно отлетели, оставив на ветхом дерматине два темных пятна. Звонок не работал, и я несколько раз ударил в дверь ногой. По ту сторону загрохотали какими-то железками, и в узкой щели между дверью и наличником появились настороженные глаза.

– Чего надо? – Подозрительно спросил хозяин, заглядывая за наши спины. Костлявый подбородок старика уперся в стальную цепочку, и его нижняя губа оттопырилась, обнажив редкие гнилые зубы.

– Нам бы Ташкова повидать, – сказал я как можно ласковее.

– Нет таких, – быстро ответил хозяин, но уходить почему-то не торопился.

– Ташкова нам, Мефодия, – умоляюще проговорила Ксения. – У нас к нему важное дело.

– Какое? – Оживился он, не теряя, впрочем, бдительности.

– Нам нужен Ташков, – настойчиво повторил я.

Дверь захлопнулась, внутри что-то звякнуло, и она открылась снова.

– Заходите, – пригласил старик, тревожно прощупывая взглядом лестницу. – Быстрее, тепло уйдет! На кухню пожалуйте.

Я узнал свой гарнитурчик и квелую занавеску, из которой солнце за двадцать лет выело так раздражавшие меня розовые цветочки. Вместо допотопной газовой плиты стояла покрытая ржавчиной «буржуйка», на ней, наполняя помещение смрадом, кипела кривобокая алюминиевая кастрюля. Трудно было поверить, что в нескольких остановках от этого убожества находится квартира Ксении, напичканная умопомрачительной техникой. Казалось, мы вновь перенеслись в прошлое, в какие-то дикие времена, где люди питаются собачьими консервами, а шедевры литературы полосуют на самокрутки.

– Слушаю вас, – напомнил о себе хозяин. – Учтите: в долг больше не даю, только за наличные. Есть тушенка, фасоль, сухой картофель, – скороговоркой перечислил он. Затем повернулся к Ксении и добавил. – Утонченным натурам могу предложить духи.

– Какие духи?

– Что значит «какие»? – Возмутился старик. – Духи – они и есть духи! Пахнут приятно.

– Мы не за этим, – сказал я. – Нам бы Ташкова разыскать.

– Не за едой? – Растерялся он. – Зачем же я вам понадобился?

Ксения носком ботинка подвинула мне табуретку – я собирался сесть прямо на липкий пол.

– Дедуль, не шути так, – предупредила она, но я уже знал: он и не шутит.

Человек выглядел гораздо старше Мефодия, передавшего мне дискеты. Ни лоска, ни блеска – лишь сгорбленный скелет, обтянутый пупырчатой кожей. Вместо мускулатуры – стариковские сухожилия, похожие на лапки насекомого. Крупный нос между дряблых щек заострился и приобрел форму маленькой чахлой свеклы. Одет, вернее, завернут старик был во что-то такое, что одновременно напоминало и плед, и мешок. Глаза… нет, посмотреть ему в глаза я не решился.

– Так это и есть Мефодий, – сказала Ксения и тактично покинула кухню.

Проводив ее тревожным взглядом, Мефодий воззрился на меня, требуя объяснений.

– Не бойся, – успокоил я.

– Я, милок, давно ничего не боюсь, – проговорил он, разворачивая один из слоев своей одежды-капусты.

В его ладони появился компактный хромированный револьвер. Мефодий не угрожал, он лишь показывал, что обидеть его будет не просто.

– Узнаешь? – Спросил я, поворачиваясь то анфас, то в профиль.

По дороге сюда я мечтал только об одном: плюнуть Мефодию в морду, но, глядя на это ничтожное существо, разгуливающее по собственной квартире с дамским револьвером, я растерялся.

Мефодий-плагиатор тоже был жалок, однако им двигало тщеславие – черта низменная, но человеческая, родная. Пытаясь обыграть судьбу, он оставался по-своему честным и принял личное участие в тотальной лотерее под названием «перекрои историю». Кто мог предвидеть, что тираж обернется гусарской рулеткой, где вместо полупустого барабана – пулеметная лента, которой хватит на всех. Он был подлец, но его подлость вписывалась в какую-то логику.

Мефодий, которого я встретил здесь, вызывал лишь чувство гадливости. Меня не интересовала его биография – человек зарабатывал на чужой беде, и какое бы он не пережил лихо, оно не могло этого ни оправдать, ни объяснить.

– Послушай, Ташков, ты серьезно меня не помнишь?

– Вроде, на меня похож – в молодости. Нет.

– Да, Ташков. Тебе привет от… – я назвал десяток имен, начиная с родителей и заканчивая Кнутом.

– Откуда? – Испуганно спросил Мефодий. Он потрогал свободной рукой револьвер, словно почувствовал, что тот стал мягким.

Доказывать наше родство было противно, но необходимо. Когда Мефодий понял, что о первых тридцати годах его жизни мне известно все – лучше, чем ему самому, ведь моя память моложе, – он принял меня за приблудного отпрыска. Потом он решил, что я собираюсь его шантажировать, и вновь затеребил блестящий пистолетик.

Ксении надоело отираться в коридоре, и она вернулась на кухню. Послушав минут пять, она зевнула и сказала:

– Брось его. Неужели ты не видишь? Это не тот.

Я отвлекся от бесплодного спора и пожалел, что битый час выворачивался перед каким-то коробом с костями. Действительно, если б Мефодий участвовал в эксперименте, он давно бы уже согласился с тем, что я – это он. Я умолк и встал, чтобы уйти, но в этот момент его ссохшийся, измельчавший мозг наконец проснулся.

– Получается, мне сейчас одновременно и пятьдесят, и тридцать?

– Нет, тридцать – это мне.

– Миша, Мишенька! – Зашептал вдруг он, хрипя и хапая меня за лицо. – Я так хотел… так сильно!

– Пушку убери, застрелишь ненароком!

Я стыдливо уворачивался от Мефодия, как от родственника, больного сифилисом, но в своей нежности он был слеп и настойчив.

– Вот ведь как, а! Счастье-то!

– Счастье? – Крикнул я, негодуя. – Не смей произносить этого слова.

– Да, Мишенька, счастье. Ты мной не брезгуй, не надо. Ты ведь сам и есть… Гадко тебе, да? Вот какая теперь коммерция. Куда старику деваться? Ничего, ничего. По три динара покупаю, по пять продаю, вот такой бизнес.

– Что ты несешь? Какое счастье? Посмотри на себя!

– Счастье, счастье… Наверно, хорошо молился. Как я, Мишенька, молился, чтоб такое вот свиданьице у Бога выпросить! Не зря, значит. Я ведь кто сейчас? Червь? Червь! А раньше? О-о-о! Да ты сам помнишь: планы, черновики – черновики, планы. Ночи напролет. Мечтал удивить – себя, других… Алену особенно. Ты это… не вздумай! Ты сможешь! Не повторяй ошибок. Не для себя прошу, для тебя. Хоть ты без этого поживешь, – Мефодий выдохся и бессильно опустился на табуретку, но, будто испугавшись, что я уйду, взял меня за полу жилетки. – Не соглашайся с ним, ни в коем случае. Будет золотые горы сулить – не слушай. Не так все выйдет. Заработать хотел. Писанина – писаниной, а денежки не помешают. Связался с гадами этими, будь они прокляты… А ты не смей! У них свое, у них все легко и просто. Не для тебя это. Бизнес сраный. Вся жизнь к чертовой матери…

Мефодий уронил голову и заплакал. Я погладил его по плечу – мне не пришлось себя заставлять, это получилось само собой.

– Как же тебя скрутило…

– Не то слово, Мишенька. Может, ты по другой дорожке пройдешь? Запомни: не слушай их, своим умом живи. Я, идиот, согласился… Костик этот, сволочь, и Куцапов, падла…

Сердце провалилось вниз и там бешено заколотилось.

– Куцапов?! И Костик? Какой Костик?

– Костик-то? Афанасьев, какой еще… Это поначалу все гладко пойдет: тачку купил, двух любовниц завел – нашу и француженку… простите, девушка. Алена тоже довольна была. Работу бросила, зимой и летом в шубах рассекала… Только не долго.

– Алена? В каком году это было?

– В две тысячи третьем. А потом следствие. Колыма на горизонте замаячила, каторга. Колян ни при чем, подпись везде моя… Хорошо, нашлись людишки, помогли отмазаться. Но я все отдал, все, что было! А потом… Эх!

– А что с Аленой?

– С благоверной? Так что ей сделается? Лежит, голубушка, на Востряковском.

– Значит, она не ушла?

– Куда? Все, как и я, надеялась на новый взлет, верила, что опять в струю попадем. Вот я и попал, видишь? Весь в струе, аж захлебываюсь.

– Объясните, что в Москве творится, – попросила Ксения. – Я ведь тоже отсюда, с улицы Кандинского, а ничего не понимаю.

– Кандинского? – Удивился Мефодий. – Партизан из Сопротивления, девушка, не боитесь? В богатых кварталах они особенно лютуют. А что творится? Как всегда – новый виток истории. Под татаро-монголом жили? Жили. Под немцем? Тоже было, – он принялся загибать пальцы. – Потом под американцем, а теперь эти объявились – волки зеленые.

– Почему все из города уезжают?

– Кому же охота во двор бомбочку схлопотать?

– Какую бомбочку?

– Вакуумную, водородную, генно-синтетическую – там выберут, какую. Уж очень Китаю Москва нравится. Кремль, Алмазный фонд… Оружейная палата, опять же, не вся еще распродана. Так что, ребята, не задерживайтесь. Пока есть здоровье, сматывайтесь, и подальше. Ничего интересного здесь не предвидится. Подождите только, я вам деньжат дам. Под низкий процент, – невесело пошутил он.

– Нет, не надо, – сказала Ксения.

– Брезгуете, – опечалился Мефодий.

– Просто они нам не понадобятся.

– Тогда вот… – он уковылял в комнату и вынес оттуда черную брезентовую сумку. – Тушенка, бобы в томате. С продуктами сейчас трудно. Возьмите, не ломайтесь. Когда жрать охота – все равно, из чьих рук.

Консервы нам были не нужны, но мне не хотелось обижать Мефодия – жизнь и так его обделила, дальше некуда. Ксения заметила мои сомнения и, чуть улыбнувшись, кивнула. Повисло неловкое молчание. Неизвестно, сколько бы оно продлилось, но мне на память пришла одна деталь, давно не дававшая покоя.

– Мефодий, у тебя шрам на животе есть?

– Аппендицит, что ли?

– Большой такой, горизонтальный, выше пупка.

– Нету.

Ну и хорошо, подумал я. Лишнее подтверждение того, что мы с ним разные. Меня Алена бросила, а его – нет. Да и Куцапов теперь вряд ли предложит совместный бизнес. И не надо. Но почему он простил мне раскуроченную машину?

– Пустышка, – подытожила Ксения, когда мы вышли на улицу. – Придется жить с тем, что имеем.

Имели мы всего ничего: побочную ветвь развития, которая, отделившись от основного ствола, повела древо истории куда-то вкось. Вероятное стало реальным, а реальное?.. Чем стало оно – тенью? Призраком несбывшегося, смутным отпечатком ложной памяти?

Где и когда произошел вселенский сбой, как теперь вычислить переломную точку? Для этого понадобится огромная команда историков, математиков и черт знает еще кого. Даже если удастся их найти и собрать вместе, придется им объяснять, «как должно быть», а для этого хорошо бы хоть что-то понимать самому.

Спустился осенний непроницаемый вечер, однако фонари не зажглись. Движение продолжалось, но перестало быть таким шумным и суетливым, как днем. Мимо брели историки, математики и все прочие. Подойди к любому и расскажи, что ему ничего не угрожает, что его страна – не оккупированная территория, а Великая Империя, правящая миром.

Они не поверят. И будут правы, потому что это застряло где-то позади, в сказочной жизни под названием «первичная версия». Что же остается?

– Нет. Будем дырявить время столько, сколько потребуется, – хоть до Наполеона, хоть до динозавров. Пока не…

Я замялся, раздумывая, что именно «пока», однако закончить мне не удалось: воздух сзади неожиданно сгустился и ударил по затылку. Тело сразу стало невесомым, и я начал взлетать, но почему-то очутился на земле. Кто-то аккуратно придержал мне голову, чтобы я не треснулся об асфальт. Потом меня встряхнули, перехватили под мышки и поволокли спиной вперед. Пытаясь поймать точку опоры, я начал перебирать ногами, но земля была слишком низко.

– Ты дергалками, слышь… не дергай, – сказали сверху.

Ксению тащили быстрее, поэтому мне были видны лишь ее ботинки, взрыхляющие каблуками сырой грунт. Нас волокли не к проспекту, а в обход, через маленький загаженный садик. Что нас ожидало по ту сторону дома, я не знал, но примерно догадывался.

Из темноты возникла новая фигура и, заведя мои ладони за спину, сухо щелкнула чем-то металлическим. Запястьям стало холодно, а руки оказались склеенными в одну вывернутую, никчемную конечность. Потом меня перевернули на живот и обшарили карманы – более профессионально, чем патруль ООН, но все же не так ловко, как оперативники Федорыча. Кажется, я стал настоящим знатоком ареста. Браво.

Меня поставили на ноги, и я, наконец, осмотрелся. Повсюду была непроглядная тьма, в которой выделялось лишь светлое лицо Ксении. Три широких силуэта сливались с деревьями и становились заметны, только когда начинали двигаться.

– Что вам надо? – В меру дерзко спросил я.

– Ты, слышь, помалкивай, – ответил тот же голос.

Затем кто-то коротко свистнул, и к нам, сминая кусты, задом подъехал джип, такой же черный, как и все вокруг.

Салон был перегорожен неровной решеткой, а окна в заднем отсеке грубо заварены толстыми листами железа. Скамеек в тюрьме на колесах не было, и Ксения опустилась на пол, скрестив ноги по-турецки. Двигатель мягко зашелестел, и мы тронулись. Лампочку в салоне не включили, но в блеклом свете приборной доски было видно, как два похитителя снимают черные маски. Привыкнув к темноте, я разглядел, что двое других – водитель и тот, что сидел рядом с ним, ни в каких масках не нуждаются. Они были неграми.

Джип миновал садик и выехал в узкий переулок. Ни машин, ни пешеходов здесь не было, беженцы, давившиеся на магистралях, будто забыли о его существовании.

– Как насчет повторного сеанса? – Прошептал я.

Выпрыгивать на ходу со связанными руками казалось полным безумием, но ничего другого на ум не приходило, да и скорость была значительно меньше, чем в прошлый раз.

Ксения отрицательно покачала головой.

– Они взяли… кинопроектор? – Ужаснулся я.

– Слышь, ты! Я тебе щас такое кино устрою, – пригрозил чернокожий на переднем сидении. Из всей компании он был самым крупным и, похоже, самым злым.

– Куда вы нас везете?

Он грузно развернулся и погрозил мне толстым пальцем.

– Надо было ему кормушку залепить, – заметил водитель.

– Никогда не поздно, – отозвался пузатый, показывая мне широкий моток пластыря. – Слышь? Еще слово, и будешь дышать носом.

– Молчи, – шепнула Ксения.

Мы выбрались за город и поехали по темному шоссе. Что это была за дорога, я не понял. Луна истаяла до острого серпика и света совершенно не давала. Вглядываясь через решетку в окна, я видел лишь сплошную стену деревьев. Спидометр горел закругленным рядом символов, обрывавшимся на числе «85».

Внезапно машина вильнула в сторону, и справа взметнулся ослепительный столб пламени. Водитель вернул джип на свою полосу, и меня прижало к задней стенке. Тусклая радуга из фосфоресцирующих цифр начала клониться вниз, обрастая недостающими фрагментами: «90», «95», «100»…

– Слышь, дурень! Убьемся! – Воскликнул тучный негр, выставляя руки вперед.

– Чего расселся? Вызывай прикрытие! – Гаркнул водитель.

Здоровяк закряхтел, тщетно пытаясь нагнуться к ногам. Двое белых молчали и лишь беспокойно возились на заднем сидении, изготовив к стрельбе бесполезные на такой скорости пистолеты.

Впереди ухнул еще один взрыв, на этот раз – ровно посередине дороги. Сворачивать было некуда, и водитель ударил по тормозам. Мы влетели в опадающий огненный цветок, и через секунду послышался адский вой рвущегося железа.

– Эй, сзади! Держитесь! – Бросил пузатый, так и не найдя рацию.

Я почувствовал, что джип заваливается набок. Это продолжалось долго – гораздо дольше, чем он мог проехать на двух колесах. Машина давно должна была опрокинуться, но она продолжала плавно переворачиваться, будто находилась в невесомости.

– Тут скоба, хватайся! – Крикнула Ксения.

Пламя уже иссякло, и салон забил густой, едкий дым. Тьма, резь в глазах, судорожный поиск чего-нибудь выпирающего, во что можно было бы вцепиться, и ощущение полета – знакомое и от того вдвойне жуткое.

– А-а! Маму-папу! – Заорал, не выдержав, кто-то рядом, и его растянутое «у-у» влилось в длинный, надрывный скрежет.

Джип упал на дорогу, и этот момент я еще помнил – значит, был жив. Машина покатилась – теряя по пути крылья, колеса, никелированные пороги – превращаясь в железного колобка, который ушел от всех, кроме радиоуправляемой мины.

Шесть тел – четыре в мягком салоне и два в квадратном металлическом коробе – летали, сталкивались, бились о стены, как горошины в погремушке, и нельзя было понять, кому повезло больше: нам с Ксенией или похитителям, проламывающим грудные клетки о спинки сидений.

Наконец кувыркание прекратилось. Джип последний раз встал на нос и, едва качнувшись, рухнул в ту сторону, что когда-то называлась низом. В уши воткнулась могильная тишина, но и она вскоре рассыпалась от беспорядочных выстрелов, доносившихся из леса.

Стрелявшие окружили автомобиль и принялись чем-то скрипеть.

– Заднюю заклинило…

– Выбивай лобовое…

– Оно бронированное…

– Эй, слышь… Вы только не умирайте, – раздалось спереди.

Я открыл рот, позволяя комку солоноватой гущи вывалиться на пол – сплевывать не было сил.

– Ксения…

– Живая. А ты?

– Вроде.

Снаружи раздалось дружное «ух», и задняя дверь вырвалась вместе с замком и петлями. Меня ослепили ярким лучом света и удовлетворенно отметили:

– Моргает!

– Слышь! – Зашевелился темнокожий. – Про меня не забудьте! Сжало всего, как персик в компоте.

– Персик! – Заржал человек с фонариком. – Левша, ты домкрат не забыл?

– А чего?

– Веселый застрял. Говорит, как персик!

– Ха-ха-ха! – Залился неведомый Левша. – Может, его теперь так и звать?

– Лучше повидло. Веселый! Ты себе не все там отдавил?

– Вот щас вылезу, и проверим.

К машине подошел еще один человек и, включив плоскую лампу, просунул ее в разбитое боковое окно. Я увидел такое, от чего меня чуть не стошнило: одно из тел лежало на заднем сидении лицом кверху, точнее сказать – вверх животом, поскольку его лицо превратилось в изжеванный кусок мяса, из которого торчал лишенный века глаз.

Нас с Ксенией аккуратно извлекли из машины и перенесли на разложенное одеяло. Чуть позже к нам приковылял толстый негр, которого почему-то звали Веселым, и близоруко склонился над сложенными ладонями.

– Слышь, посвети. Ключик выбрать не могу.

Когда ключ нашелся, Веселый без всяких условий разомкнул наши наручники и сел рядом.

– Ничего не поломали? – Поинтересовался он. – Странно.

Спустя некоторое время подтянулись и остальные. Кроме Веселого я насчитал еще четырех. У каждого на шее висел легкий асимметричный автомат без приклада с коротким стволом и длинным изогнутым магазином. Все были белыми, небритыми и одинаково взлохмаченными. В их лицах не было ни жестокости, ни даже азарта – лишь усталость и умиротворение. Дело сделано, говорили их глаза, в машине осталось три трупа – что ж, помолимся за их души.

– Ты прямо добытчик! – Сказал один из партизан, обращаясь к Веселому. – Харчей целую сумку притащил.

– Это не мое. Ребята с собой несли.

– Ты у меня штуку одну отобрал, помнишь? – Сказала Ксения. – Черная такая, пластмассовая. Не потерял еще?

– Синхронизатор, что ли? – Отозвался Веселый. – Как можно? Вот, в целости и сохранности, – он открыл металлический футляр и вытряхнул на ладонь дырокол. – Забирай.

– Один шевелится, – крикнул кто-то, вернувшись к джипу. – Оставить?

– Смотря кто, – ответил, с трудом поднимаясь, Веселый. Он приблизился к машине и, взяв водителя за шкирку, вытащил его на асфальт. – Не, – сказал он. – Этого оставлять никак нельзя, умный больно.

– Тебе виднее.

Негр достал пистолет, уткнул ствол в голову водителя и, что-то пробормотав, нажал на курок.

– Кажется, вертолет, – молвил Левша, прислушавшись. – Надо убираться.

Он достал из-за пазухи блестящую коробочку и осторожно открыл. В ней, бережно завернутая в бархатный лоскут, покоилась… еще одна машинка.

– Откуда? – Воскликнула Ксения.

– Синхронизатор?

– Почему «синхронизатор»?

– А что же еще?

– «Дырокол», – уверенно ответила она и, взглянув на меня, добавила. – Или «машинка».

– Мне нравится, – заявил Веселый. – Машинка… – повторил он задумчиво. – Слышь, Левша, в этом что-то есть. Просто и по-нашему, без всяких выкрутасов.

– А мне все равно. Как Лиманский скажет, так и будет. Ну, пошли, а то накроют.

Он направил машинку в сторону и открыл дыру. Партизаны выстроились в очередь и один за другим запрыгнули в плоскость. Похоже, перемещаться во времени для них было так же привычно, как видеть висящий на нерве глаз или добивать раненого врага.

– А вы чего стоите? – Нетерпеливо спросил Веселый, когда трое бойцов исчезли.

– Чтобы пойти с вами, нам надо знать, кто вы такие.

– Сопротивление, – просто ответил Левша. – Слышали, нет?

– Да, один приятель как-то упоминал.

– Приятель, – усмехнулся Веселый. – Это не тот, который вас консервами одарил?

– Допустим.

– Хорошие у тебя приятели. Вручают под видом тушенки радиомаяк, а потом звонят в ГИП. Скажи спасибо, что за вами послали мою группу, а то уже получил бы пяток иголок под ногти.

– Ты служишь в Гвардии Исламского Порядка? – Спросила Ксения.

– Уже нет, – ответил он, глянув на дымящийся джип. – Пора, ребятки.

Веселый указал на небо. Со стороны Москвы к нам приближалось какое-то светлое пятнышко.

– Пойдем, Ксюша, хуже не будет.

– Это точно, – подтвердил Левша.

Я шагнул в дыру и невольно посмотрел вверх. Над лесом занимался чистый рассвет.

– Лето?

Партизаны вразнобой закивали и подставили лица восходящему солнцу. Воздух быстро прогрелся, и в деревьях беспечно запели птицы.

– Зачем мы понадобились Гвардии?

– Не вы, а синхронизатор. Без него им до Сопротивления не добраться.

Мы стояли на дороге, как заправские туристы. Если бы не оружие и мрачный вид бойцов, нас и впрямь можно было принять за путешествующих автостопом.

– На приличных людей мы не похожи, – заметила Ксения. – Не боитесь, что кто-нибудь увидит и снова донесет?

– Здесь нет посторонних. Сюда попадают только с дыроколом.

– В каком мы году?

– Недалеко, в тридцать восьмом.

– Всего двенадцать лет? В тридцать восьмой можно попасть и без машинки. Просто дожить.

– Нельзя, – отрезал Левша. – Этого никому не удалось – дожить.

Из-за поворота показался какой-то железный монстр. Он был собран из разных частей по принципу «лишь бы ехало»: основой послужила ходовая часть легкого трехосного вездехода с огромными, как черные бегемоты, колесами, спереди была приделана наклонная решетка вроде тех, что стояли на паровозах, а сзади поднималась к небу длинная выхлопная труба с треугольной заглушкой на конце. Венчал этот образчик автомобильного зодчества корпус от старого автобуса со спиленной крышей. Забраться в машину можно было только по лестнице, сваренной из толстой арматуры.

– У нас тут холодов не бывает, – пояснил Левша.

– Пополнение? – Спросил водитель с длинными волосами, собранными в хвост. – Чего там новенького?

– С начальством поссорился, – сказал Веселый.

Автобус кое-как развернулся на узкой дороге, и мы поехали обратно в Москву.

– Не забывайте оплачивать проезд, – крикнул хвостатый.

Один из бойцов достал полуторалитровую бутыль с темной жидкостью и пустил ее по кругу. Каждый отхлебывал из горлышка грамм сто, затем передавал спиртное дальше. Вскоре настал и мой черед. Пить мне не хотелось, но отрываться от коллектива было нельзя. В посудине оказалось поганое бренди, и я закашлялся после первого же глотка.

Ксении бутылка досталась последней. Она тоже пригубила, но чисто символически, и вопросительно посмотрела на Веселого.

– Отдай Коню, – кивнул он на водителя.

Ксения с сомнением взболтнула бутыль – там оставалось не меньше трети, но все подтвердили, что теперь очередь шофера. Конь умело закрутил жидкость в спираль и, задрав голову, вставил горлышко себе в рот. Раздались дружные аплодисменты. В считанные секунды спиртное перебралось в желудок, после чего водитель отбросил бутылку в кусты и затянул какую-то грустную песню. Все это время автобус двигался с прежней скоростью.

Алкоголь побудил к общению, и мы принялись знакомиться. Каждый партизан имел прозвище, за которым стояла целая история.

Веселый получил свою кличку вовсе не за чувство юмора, а потому, что его настоящее имя было Роджер. Однако «Веселый Роджер» звучало слишком длинно, и второе слово частенько проглатывали, пока не отбросили совсем.

С Левшой была целая эпопея. Ни левая рука, ни его мастеровитость оказались ни при чем – там имел место неприятный случай со вшами, которых он подцепил, переночевав в одном бараке с беженцами. Чем все закончилось, никто толком не помнил, а сам Левша распространяться на эту тему отказался.

Кроме Веселого, Левши и Коня в группе были Радист, Сыр и угрюмый мужик лет сорока с трогательной кличкой Мама.

Слушая их россказни, мы с Ксенией так развеселились, что забыли о страшной фразе, произнесенной Левшой. И, только въехав в Москву, мы поняли, что означает «никому не удалось дожить».

Города, как такового, не было. Миновав кольцевую дорогу, засыпанную песком и скрюченными листьями, мы взобрались на бескрайнюю черную возвышенность. Слева, справа, впереди – везде взгляд царапался об одно и то же: низкие развалины, груды битого кирпича и осколков бетона, тощие змеи проволоки, скорчившиеся в тщетной попытке выползти наружу.

То, что некогда торчало, выпирало, громоздилось, было сметено, просеяно сквозь мелкое сито и снова размолото. Москва распалась на миллиарды тонн обугленного щебня, и любой ее осколок легко уместился бы на ладони.

Напрасно я потешался над конструкцией нашего автомобиля – он как нельзя лучше подходил для поездок по руинам. Большие шины с грубым рисунком протектора легко преодолевали ухабы, каждый из которых для обычных колес мог бы стать роковым. Решетка спереди действовала наподобие совка: она срезала бугры и тащила их дальше, пока на пути не попадалась яма, принимавшая в себя лишний грунт.

Исчезнувшие здания открывали фантастически далекую перспективу, однако все, находившееся дальше нескольких сот метров, сливалось в сплошную выжженную поверхность.

В лицо мягко давил теплый ветерок, но пыли нигде не было: дожди унесли ее вниз, под обломки, туда, где раньше кто-то ходил, гулял, бегал. Сейчас этот нижний уровень засыпал новый культурный слой – несколько метров перекаленного крошева. Последний слой цивилизации.

– Нам легко пополнять свои ряды, – сказал Левша. – У власти есть все, у нас – только один аргумент. Вот этот, – он сплюнул на камни. – Тот, кто здесь побывал, возвращается домой сторонником Сопротивления.

– Мы видели, как люди уезжали, – проговорила Ксения.

– Никто не знает, сколько их осталось в городе, но это и не важно. После ядерного оружия Китай применил генное.

– Слышь, я думаю, на Земле вообще никого не осталось.

– Это ты, конечно, загнул. Где-нибудь, да остались. Но здесь точно нету, мы проверяли, – возразил Левша.

– А радиация? Счетчик Гейгера у вас хоть есть?

– Зачем? Трещит, как бешеный, только на нервы действует.

– Трещит? Так местность заражена?

– Есть маленько, – безалаберно откликнулся чернокожий и, помолчав, присовокупил. – Пидоры азиатские!

– Выходит, до войны еще семь лет?

– Смотря откуда считать. У Петровича своя арифметика. А у Тихона, может, еще лучше. Да, Миша?

Не дождавшись ответа, Левша нахмурился и медленно повернулся ко мне. Остальные, уловив его напряжение, сразу затихли.

– Слышь, как он там? Живой еще? – Спросил Роджер с фальшивой невозмутимостью. – Ничего не передавал?

– Кто? – Я увидел, как Левша снял с плеча автомат и положил себе на колени, направив ствол в мою сторону.

– Это мы с Петровичем обсудим, – вмешалась Ксения.

– Поглядим, – Веселый достал пистолет и начал демонстративно крутить его на пальце.

Ориентируясь по одному ему известным приметам, Конь несколько раз повернул и остановился у огромного кургана, к основанию которого была прорыта узкая тропинка. Мы спустились на землю и, выстроившись гуськом, пошли по углубляющейся траншее, выложенной относительно ровными кусками серого камня. Наши новые товарищи случайно расположились таким образом, что мы с Ксенией оказались блокированы и спереди, и сзади. Пресекая возможную попытку о чем-либо договориться, между нами влез плечистый Сыр. Дружественный конвой молча повел нас вниз – туда, где в насыпи был выкопан фрагмент темной стены с щербатым зевом пустого оконного проема.

Спрыгнув с подоконника на пол, мы попали в просторное помещение. В комнате имелось еще пять или шесть окон: все они были разбиты, и под каждым возвышалась горка ссыпавшегося снаружи щебня.

Мы вышли через богатую дверь из красного дерева и куда-то направились по гулкому мраморному коридору. Рассредоточившись, конвоиры окружили меня с четырех сторон, словно опасность, которую я для них представлял, увеличивалась с каждым шагом. Чем дальше мы отходили от кабинета, тем сильнее сгущались сумерки. Вскоре партизаны зажгли карманные фонарики, и стены отшатнулись в темноту – зрение уже не воспринимало ничего, кроме нескольких желтых овалов, скачущих перед ногами.

Добравшись до тупика, мы свернули влево, и Веселый предупредил:

– Слышь, осторожно. Лестница.

Вниз вели широкие ступени, и я окончательно убедился, что мы находимся в каком-то официальном учреждении, разумеется – бывшем. Здесь даже сохранилась пыльная красная дорожка, забранная под латунные прутья.

По мере того, как мы спускались, становилось все светлее, и на минус третьем этаже фонари были экономно выключены. Внизу, между лестничными пролетами, мерцал тоскливый огонек.

Следующая площадка заканчивалась не ступеньками, а новым коридором, и, ступая на него, Левша громко объявил:

– Фили.

– Шаболовка, – лениво отозвались из затененной ниши.

– Вперед, – подтолкнул меня Веселый.

Мы остались вчетвером, остальные свернули в какую-то комнату, из которой тут же донеслись приветствия братьев по оружию. Через каждые десять метров на стенах висели керосинки, поэтому здесь было не так одиноко, как наверху.

Справа открылась дверь, и в светлом проеме показался невысокий человек со шкиперской бородкой. Чуть повыше ушей его борода плавно переходила в венчик седых волос вокруг вытянутой блестящей лысины. Мужчина выглядел на полтинник и был одет в бледно-зеленую полевую форму, которая ему совершенно не шла. К армии он имел такое же отношение, как я к пчеловодству.

– Петрович, они не от Тихона! – Возмущенно объявил Роджер.

– Евгений Петрович! – Неожиданно вскрикнула Ксения и бросилась к бородатому.

Веселый попытался ее остановить, но Ксения не собиралась делать ничего дурного, наоборот: обняв мужчину, она закружила его по коридору, и чернокожий застыл в неловкой позе.

– Они не от Тихона! – Повторил Левша.

– От какого Тихона, Евгений Петрович? – Остывая, спросила Ксения. – Это же я, Кенгуру!

Тот озабоченно посмотрел на Ксению – он явно видел ее впервые.

– Заходите, – коротко сказал он.

– Евгений Петрович! Я Ксения!

– Очень приятно, – молвил бородатый и, основательно усевшись в глубокое кресло, обратился к Левше. – Если они не от Тихона, то зачем вы их притащили?

Тот лишь пожал плечами и отошел к дальнему углу, словно снимая с себя всякую ответственность.

– Это я, – признался Веселый. – По каналам ГИП прошла информация о людях с синхронизатором. Откуда он у них, как не от Тихона?

Петрович скрестил руки на груди и развернулся ко мне.

– Если вас прислал Тихон, то почему вы отказываетесь? Что с ним? Почему Тихон не вернулся сам? – Он задумчиво погладил острый кадык и вдруг догадался. – Может, не Тихон, а Кришна? Или они назвались как-то иначе? От кого вы?

– От вас, Евгений Петрович, – сказала Ксения, хотя оптимизма в ее голосе поубавилось. – Не было никаких посредников, вы сами вручили мне и дырокол, и задание.

– Дырокол?

Ксения предъявила ему машинку.

– Ну да. Вот с этим синхронизатором они и отправились.

– Кто «они»? – Топнула ногой Ксения. – Вы же меня одну посылали!

– Нет, – уверенно ответил Петрович. – Были только Тихон и Кришна.

– На ГИП непохоже, – высказался Левша. – Попади к ним синхронизатор, они бы не двоих прислали, а сотню.

– Если бы его заполучила Гвардия, сейчас или в будущем, они бы давно уже нагрянули, – согласился Евгений Петрович. – Тут что-то другое. Вы, как я понимаю, из тысяча девятьсот девяносто восьмого?

– Тогда почему я вас знаю? – Проговорила Ксения. – В девяносто восьмом вам было лет двадцать, не так ли? А мне – годик или два.

– Ах, вот как? Мы с вами знакомы? – Не то удивился, не то усмехнулся он.

– Евгений Петрович Лиманский. Вы были жутко засекречены. Все, что мне о вас известно… – Ксения умолкла, вспоминая. – Ожог от кислоты на правом предплечье. В молодости носили очки, потом сделали операцию, но привычка осталась.

Лиманский машинально потянулся к уху, намереваясь поправить несуществующую дужку, но спохватившись, сделал вид, что почесывает затылок. Интеллектуала такой жест не красил.

– Нам запрещали приносить на Базу личные вещи, – продолжала Ксения. – Но у вас всегда была с собой фотография жены и сына. Мальчика звали Егором, а жену, простите, не помню. Но могу описать.

– Не надо.

Петрович вынул тощий, потрепанный бумажник, в котором хранился только один листок – маленькое фото с изломанными углами, и грустно на него посмотрел.

– Откуда вы?

– Из двадцать шестого. Только из другого.

– Значит, он все-таки есть, другой двадцать шестой?

– Скорее даже другие.

– И что, в одном из них мы встречались? И… – Лиманский неопределенно помахал фотографией. – Вы слышали о моей семье? То есть Ирина и Егор… в том двадцать шестом они были живы?

– Этого я не знаю, – призналась Ксения. – Но вы часто говорили, что скучаете.

– Живы, – прошептал Лиманский, убирая бумажник. – Извините, как вас, Кенгуру?

– Ксения.

– А вы, молодой человек?

– Михаил.

– Ксения и Михаил. Садитесь, разговор долгий будет. Веселый, сходи за Фирсовым.

Мы разместились на узких неудобных стульях, Левша занял место в углу. Автомат он так и не убрал, лишь опустил стволом вниз, готовый в любой момент перевести его в положение для стрельбы. Евгений Петрович скорбно разглядывал свою обувь и с дальнейшими расспросами не торопился – судя по всему, мы ждали какую-то важную птицу и берегли красноречие для нее.

Партизанский отряд совсем не был похож на Отдел «четыре нуля», о котором с таким трепетом рассказывала Ксения. Горстка небритых злодеев, носящих в сердце благородную идею освобождения Родины и совершающих набеги на измученный город, – вот чем было местное Сопротивление. Каким образом они собирались вернуть стране свободу – устранением отдельных функционеров оккупационного режима? Или Сопротивление – только ширма для разбойничьего раздолья?

Одна из ламп, расставленных на полу в огромном количестве, затрещала и погасла, испустив тонкую струйку копоти. В комнате горело еще около десятка таких же, тем не менее, Лиманский поднялся с кресла, открыл мощный сейф и вытащил оттуда белую пластиковую флягу. Аккуратно добавив керосин, он поставил канистру на место, и вновь зажег фитиль. В его неторопливых действиях виделась въевшаяся привычка к порядку. Нет, Евгений Петрович не мог получать удовольствия от жизни в подполье. Вряд ли этот флегматичный человек примкнул к Сопротивлению из-за любви к насилию.

В коридоре послышались мягкие шаги и негромкий голос. Каждая вторая реплика сопровождалась дурацкой присказкой «слышь» – Веселый что-то кому-то доказывал. Его собеседник отвечал скупыми односложными фразами, и у меня появилось тревожное ощущение, что сейчас я снова встречу знакомого.

– Не от Тихона, – как заклинание повторил Роджер, вваливаясь в кабинет.

За ним вошел тщедушный старичок, которому Евгений Петрович тут же уступил место. Последним из коридорного полумрака вынырнул здоровенный мужик лет сорока пяти. Над его могучими плечами возвышалась непропорционально крупная голова, которая казалась не выросшей из тела, а ввинченной в него насильно.

– Колян? – Вырвалось у меня.

– Ну? – Куцапов, постаревший, но почти не изменившийся, остановился и слегка нагнулся, чтобы разглядеть меня получше. – Кто такой?

Ксения сказала «кхм-кхм» и потрогала указательным пальцем висок.

– А, нет… обознался, – пробормотал я.

– Вот, Иван Иванович, – обратился Лиманский к старику. – Я ведь предупреждал…

– Пока не вижу никакой трагедии, – проскрипел тот.

– Вернулись вместо Тихона.

– Как вернулись, с синхронизатором?

– Естественно.

– Та-ак… Тихон сам на вас вышел? – Спросил Фирсов, впиваясь в меня взглядом.

Иван Иванович был похож на злого, нахохленного воробья. Его лицо покрывали морщины столь глубокие, что в них запросто можно было устроить тайник. Веки Фирсова вытянулись и превратились в две тонкие складки, мешавшие ему моргать. Из-под кожистых козырьков выглядывали маленькие воспаленные глаза, склонные подолгу смотреть в одну точку. Узкие, как у ребенка, запястья были покрыты старческими пятнами. Иван Иванович носил нарочито старомодный классический костюм, словно подчеркивал, что душою находится в прошлом.

– Ну? Не молчи!

– Вы, наверно, решили, что мы воспользовались вашим прибором? У нас есть свой.

– Сами сделали?

– Да нет же! – Возразила Ксения. – Дырокол мне передал Евгений Петрович.

– Любопытно… – Фирсов перекатил зрачки в сторону Лиманского, и тот боязливо съежился.

– Она утверждает, что мы с ней общались в ином э…

– В иной версии, – подсказала Ксения.

– Ну, допустим. В иной версии. И, мне кажется, это похоже на правду.

– Во всем виноват Отдел, – Ксения встала и прошлась по комнате. Левша внимательно следил за ее передвижением, опуская руку на автомат всякий раз, когда Ксения приближалась к Фирсову. – Война с Прибалтикой, вторжение ООН и новая война – ничего этого не случилось бы…

Все присутствующие перестали дышать и, как один, уставились на Ксению.

– Этого, возможно, не случилось бы, если б не эксперимент, затеянный Отделом. Решение принимал не Евгений Петрович, и уж конечно не я, мы с ним только исполнители…

Левша, качавшийся на металлическом ящике, гулко стукнулся спиной о стену и чуть не выронил оружие.

– Вообще-то всю кашу заварил я, – это признание гортань исторгла с большим трудом, но дальше говорить было намного легче. – Первоначально в прошлое послали меня, вернее того, кем я стал в две тысячи двадцать шестом. Послали с одной лишь целью: переправить синхронизатор на двадцать пять лет назад, чтобы выиграть время на его изучение.

– Две тысячи первый! – Воскликнул Лиманский. – Иван Иванович, вот вам и ответ.

– Гражданка Ташкова передает ФСБ неизвестный прибор, происхождение которого объяснить не может, – не спеша произнес Фирсов, будто восстанавливая в памяти строку из отчета.

– Ташкова – это моя бывшая жена.

– Однако, – крякнул Веселый.

– Я получила задание вернуть Мишу домой, – сказала Ксения. – Но две тысячи шестой сильно отличался от того, что мы ожидали увидеть.

– Продолжайте, – поддержал Фирсов.

– Я хотела предупредить Отдел о последствиях операции, но, как я понимаю, никакого Отдела в данной версии нет.

– Вы сказали, что жили в другом времени – без войн и катаклизмов, – проговорил Иван Иванович. – Пожалуйста, подробнее.

– В каком смысле?

– Прочтите альтернативный курс новейшей истории, – он жестко посмотрел на Ксению. – Хочу проверить, насколько глубоко проработана ваша легенда.

– Поня-ятно, – протянула Ксения и села рядом со мной. – Приняли нас за шпионов.

– Слишком красиво все выходит. Мы двадцать пять лет не могли понять, откуда взялся синхронизатор, а вы приносите готовый ответ. Мы послали людей, чтобы они хоть как-то изменили ход событий, – на следующий день приходите вы и рисуете прямо-таки райскую жизнь. Скажи людям то, что они хотят от тебя услышать, и бери их голыми руками. Я угадал?

– Прибор действительно взялся из ниоткуда. Но это не так важно. Отдел, развернувший эксперимент, исчез. Что теперь делать, я не представляю.

– А делать ничего не надо, это забота Тихона, – подал голос Левша. – Без вас обойдемся.

– Тихон – голова, – поддержал его Веселый.

– Значит, сидим и ждем, когда вернется ваш Тихон и принесет с собой чистое небо и… что там еще?

– И детский смех, – подсказал я.

– В какой год он отправился?

– В тысяча девятьсот девяносто восьмой.

– Вот оно! – Воскликнула Ксения, хлопнув себя по коленке.

– Так-так, – оживился Иван Иванович. – Что вы там еще открыли?

– Кроме Тихона дыроколом кто-нибудь пользовался?

– Это государственная тайна, – сказал Фирсов.

– Тихон первый, кто забрался так далеко?

– Да, – ответил Лиманский, не взирая на протестующие жесты Ивана Ивановича.

– В две тысячи третьем Латвия, Литва и Эстония вышли из состава России. В две тысячи пятом – война с Балтийским Союзом. Потом ввод войск ООН. Для вас это реальные исторические факты, для нас – последствия вмешательства в прошлое.

Иван Иванович запрокинул голову и мелко, по-стариковски, засмеялся. Куцапов выудил из склянки какую-то пилюлю и подбежал к Фирсову, но тот оттолкнул его руку и продолжал трястись, пока на глазах не выступили слезы.

– Наконец-то! – Всхлипнул он. – Я все ждал, когда же вы объявите, зачем пожаловали. Отозвать Тихона! Дескать, все было замечательно, а он взял и испортил. А вы, бугаи, чего уши развесили? Вам бабу симпатичную показали, вы и растаяли! А я еще кой-чего соображаю, – удовлетворенно заметил Иван Иванович. – Варит еще умишко! Николай, давай лекарство.

Куцапов поднес ему новую таблетку, которую Фирсов проглотил, не запивая. Потом он похлопал себя по груди, помогая таблетке провалиться в желудок, и невыразительно, как-то бесцветно, приказал:

– Казни их.

Левша бдительно вкинул автомат, а Веселый, растянув резиновые губы в безразмерной улыбке, отобрал у Ксении машинку.

– Иван Иванович, отложим до завтра! – Запротестовал Лиманский. – Дождемся Тихона с Кришной, а там посмотрим.

– Если б им удалось что-то сделать, вы бы почувствовали перемены уже сейчас! – Отчаянно крикнула Ксения.

– А как же погрешность? Сутки – туда, сутки – сюда.

– Сутки?! У нас разные дыроколы, сравните их!

Ксения порывалась что-то объяснить, но Куцапов уже толкал нас к выходу. Его каменные ручищи работали как поршни – за двадцать пять лет здоровья у этой сволочи только прибавилось.

– Кришна! – Осенило меня. – В каких годах они делали пересадки?

– Не задерживайся, Колян, – сказал Левша.

– Кришна давно в земле! С две тысячи шестого!

– Что ты мелешь? – Приподнялся в кресле Иван Иванович.

Куцапов замер и уставился на Фирсова. Ксения смотрела на меня с надеждой и недоверием. Она считала это уловкой – так же, как и все остальные.

– Я видел репортаж, в котором показывали неопознанный труп. Ничейных покойников не бывает.

– Ближе к делу!

– Длинные волосы, прямой пробор, нос с горбинкой. И две татуировки: одна – «Кришна», а другая…

Второе слово вылетело из головы. Я исступленно тер виски, но ячейка памяти, хранившая эту кроху информации, скрылась под напластованием последних впечатлений.

– Это твой шанс, – тихо сказал сзади Куцапов.

– Иван Иванович, разрешите я их лично кончу? – Попросился Веселый.

– Добро.

– Навсегда! – Выкрикнул я, когда Роджер за спиной уже щелкнул предохранителем. – «Кришна – навсегда»!

– Точно, – сказал Левша. – Есть у него такая наколка.

– По телевизору видел? И что там еще было?

– Ничего.

– Две тысячи шестой? – С сомнением спросил Фирсов. – Тридцать восьмой – восемнадцатый – девяносто восьмой. Что они забыли в две тысячи шестом?

– Узнайте у своего Тихона.

– Гм… Ладно, Николай, запри их где-нибудь.

Куцапов отвел нас в дальний угол коридора и отодвинул грубый самодельный засов на железной двери.

– Что, голуби, струхнули? – Осклабился он. – Я бы вас убивать не стал. Я ведь тебя признал, – он хлопнул меня по плечу так, что чуть не проломил ключицу.

– Сначала взыскал бы за разбитый «ЗИЛ»?

– Какой еще «ЗИЛ»? – Удивился Куцапов. – Грузовик, что ли?

– Спортивный, «ЗИЛ-917».

– Спортивный грузовик? Нормально, – Колян пригляделся ко мне внимательнее. – Ты же Миша, так? Тачку у меня увел. В две тысячи втором, кажется.

– В две тысячи первом. Красный «ЗИЛ-917».

– Я всегда на «БМВ» ездил. Тот у меня первый был, самый любимый, а ты ему всю правую бочину разворотил.

– Левую, – поправил я.

– Что ты меня путаешь?

– Это Тихон все перепутал. Тебе не в подвале сидеть положено, а водку с Федорычем кушать, – сказал я, подстраховываясь.

– Федорыч – да, человек был…

– Я, между прочим, так и не понял, почему ты меня тогда отпустил.

Куцапов сосредоточился и часто заморгал.

– Не знаю, – пробормотал он. – Помню, что охранял тебя, а с какой стати…

– Вот так охрана! А в мексиканском ресторане? Ведь чуть не застрелил!

– Ты что? – Испугался Колян.

Я молча расстегнул рубашку и продемонстрировал ему белый рубец на животе. Куцапов выглядел совершенно растерянным.

– Это не я, – выдавил он. – Сейчас бы я не стал. Веришь?

– С трудом.

Колян тактично подвинул нас к камере и пообещал:

– Все прояснится. Вот только Тихона дождемся.

Петли оглушительно взвизгнули, затем тяжко лязгнул засов, и все смолкло. Мы с Ксенией оказались в кромешной тьме, и наощупь добрались до стены, хотя необходимости в этом не было.

– Хорошо, что ты про покойника вспомнил, – похвалила она.

– Повезло. Опять повезло, – развел я руками, и случайно наткнулся на ее ладонь.

Ксения жадно схватила мои пальцы.

– Темноты боишься?

– Нам теперь, как Кришне, бояться нечего. Поздно бояться. Завтра нас расстреляют.

– С чего ты взяла?

– Я об этом Фирсове кое-что слышала – еще там, в своем времени. Крутой он мужик.

– Куцапов тоже когда-то был крутым. Ничего, укатали Сивку одноименные горки.

– Все смеешься? Наверно, правильно. Последние часы…

Ксения подошла совсем близко, так, что я ощутил тепло ее лица. Я ткнулся губами наугад, но попал в лоб.

– Это ведь не самая большая дерзость, на которую ты способен? – Горячо шепнула она.

Я услышал звук расстегивающейся на джинсах «молнии» и почувствовал ее прохладную ладонь. У меня закружилась голова. Руки сами потянулись к Ксении, но вместо скрипучей куртки они нащупали ее мягкую грудь.

– Ксюша…

– Что?

– Ксюша. Такое сладкое имя…

– Скажи еще. Скажи!

– Ксюша. Сладкая девочка.

Мы стояли, прижавшись друг к другу телами, и я касался ее везде, где только хотел, и где хотела она, и нам было все равно, что происходит за пределами камеры.

Этой ночью я впервые увидел хороший сон. Что-то теплое и яркое. Оно опустилось с небес и окутало меня пушистой шалью, и я испытал настоящее счастье. Я долго думал, как назвать сновидение, и вверху новой страницы вывел: «Цветы».

– Тихона нет, – сообщил Колян, вгрызаясь в большой бутерброд. – Пошли, Фирсов кличет. Нате вот, перекусите, – он вручил нам два теплых сэндвича, из которых выглядывали бледные листья салата.

– У вас что, подсобное хозяйство?

– Ребята доставили, – шутить с Куцаповым было бесполезно. – Пока вы дрыхли, у нас тут маленькое чэпэ вышло. Фирсов с Лиманским в ужасе. Короче, вас амнистировали. Как там в темнице, не замерзли?

– Нет, нормально, – ответила, запнувшись, Ксения.

– Колян, а откуда в Сопротивлении негр? – Спросил я.

– Веселый? Он русский.

– Не понял.

– Ну, родился в России. И родители его тоже отсюда.

– А то, что он в ГИП работал, вас не смущает?

– Так это по заданию Фирсова. Расслабься, Миша, мы солидная организация.

Иван Иванович встретил нас скупой улыбкой, которая, по всей видимости, означала сожаление. Аудитория была та же, что и вчера, только вместо Роджера присутствовал Мама, а Левша уже не подпирал угол – он притащил высокий барный табурет и теперь восседал на нем, словно волейбольный судья. Оружие при этом он держал на коленях.

– Жертв из себя строить не надо, – неожиданно начал разговор Фирсов. – Переломные моменты истории всегда сопровождались некоторыми накладками. Я, кстати, по-прежнему не склонен доверять вам всецело. Любой предсказатель вызывает подозрения.

– Особенно тот, чьи предсказания сбываются, – вставила Ксения.

Иван Иванович сморщился и закинул в рот таблетку.

– Тихон не вернулся, хотя времени прошло достаточно. Но это еще полбеды. Самое неприятное то, что он пропал.

– Мы же говорили.

– Нет, не в том смысле. Он вообще исчез. Не только из документов, но даже… как бы это… из памяти. Левша с вашим синхронизатором ходил на двое суток назад, туда, откуда стартовал Тихон. Давай сам, Левша.

Тот неловко поднялся и, положив руку на автомат, как на библию, поведал:

– Дырокол без погрешности – очень полезная штука. Прибыл я секунда в секунду. Только Тихона не было ни в бункере, ни снаружи. Куда же, думаю, он мог запропаститься? Подхожу к Сыру, спрашиваю. А он мне: «какой еще Тихон?». Я к Веселому – он то же самое: «не знаю никакого Тихона». Тогда разыскал самого себя. Но и я его не помнил. Вот ведь! В четверг Тихона помню, а во вторник – нет. Обратился к вам, Иван Иванович. Вы сначала решили, что я тронулся, но когда увидели меня и того меня, который оттуда… – доклад становился все более бессвязным, и, почувствовав это, Левша неловко замолчал.

– Нормально излагаешь, продолжай, – сказал Фирсов.

– Когда вы поняли, что дело серьезное, стали проверять какие-то бумаги. Потом собрали народ, всех опросили. О нем никто и слыхом не слыхивал. Будто в прошлое послали одного Кришну. Я еще удивился: зачем? Он же кроме как голову свернуть, ничего не может.

– Достаточно, – перебил Иван Иванович. – Ну, как вам политинформация?

– Заметает следы?

– Заметает! – Восхитился Фирсов. – Это вам не ножик с отпечатками пальцев. Был человек – и нет человека. Петрович, разве такое возможно?

– Теоретически – вполне. Если в прошлом он сделает так, чтобы не попасть в Сопротивление, то все свидетельства его пребывания в бункере исчезнут.

– Но мы-то Тихона помним. И вещички его у меня остались. Как это объяснить?

– Вот у него и спросите, я же не ясновидящий. Может, недоразумение какое-то?

– Я тоже так думаю, но побеседовать с Тихоном крайне желательно. Нужно перехватить его по дороге в девяносто восьмой и доставить сюда. Пойдут Левша, Николай, Михаил и Мама.

– Прямо семья, – хохотнул Куцапов.

– И я, – добавил Лиманский.

– Само собой, куда же без вас?

– Не годится, – отрезала Ксения. – Пять человек – много шума.

– А вас я бы попросил…

Закончить Фирсову Ксения не дала.

– Нельзя врываться в прошлое галдящей оравой. Время – субстанция капризная, мы в этом убедились.

– И кто же, по вашему мнению, должен идти?

– Я, – звонко ответила Ксения.

Вопреки моим ожиданиям оглушительного хохота не последовало. Засмеялся один Левша, да и тот, не получив поддержки, быстро умолк.

– Как же вы собираетесь искать Тихона, если никогда его не видели?

– Хорошо. Я и Евгений Петрович.

– Вы не учли вот чего: возможно, не все пойдет гладко, и в девяносто восьмом вам придется задержаться. Кто помнит это время лучше всех и в состоянии… ну, хотя бы пройти по улице, не привлекая внимания? Люди очень остро реагируют на чужаков.

– Внедрение в социум. По этой дисциплине у меня пятерка. Мы с Евгением Петровичем представляем Отдел, нам и расхлебывать.

– А по психологии, наверное, был трояк, – улыбнулся Фирсов. – Думаете, я позволю забрать единственного специалиста и увести его неизвестно куда? Ладно, пятерых действительно многовато. Левша остается.

В коридоре к нам присоединился Конь, и мы поднялись наверх. Длинный ряд стиснутых лифтовых дверей указывал на то, что здание когда-то было многоэтажным. Однако разногласия между Ираком и Китаем превратили его в подземелье, засыпанное радиоактивным мусором. Сейчас мы поймаем одного негодяя, Куцапов сломает ему челюсть, и Москва восстанет из пепла аки птица Феникс. Славно. Жаль только, что ничего не выйдет, или выйдет, да снова не так. Уж очень красиво задумано: спасти мир, не напрягаясь. Вот сломать, не напрягаясь, уничтожить, размолотить в труху – это пожалуйста.

– Как насчет оружия? – Поинтересовался я.

– Куда тебе? Ты у нас консультант по жизни в прошлом веке, – ехидно проговорил Куцапов. – Если что, мы с Мамой прикроем.

– А зачем нам Лиманский?

– Он начальник. Меня Тихон не послушает – гордый больно. Да, вот, Фирсов велел отдать, – Колян протянул мне дырокол, обернутый несвежей тряпицей. – Левше понравилось. Нам бы такую технику…

– И что бы вы сделали?

Куцапов промолчал и ускорил шаг. Он, возможно, был хороший тактик, но не стратег. Ему говорили: убей, и он убивал, свято веря, что каждый новый труп приближает его к свободе. А потом возвращался в тридцать восьмой и по знакомой тропинке спускался к бункеру. И снова спускался – на самый нижний из трех уцелевших этажей. Потому, что забиться в нору – это в человеческой природе. Лучше дышать керосиновой вонью, чем созерцать пятьдесят километров руин и постепенно догадываться, что это – навсегда.

Мы погрузились в чудовищный шестиколесный автобус, и Конь, напевая какую-то скорбную мелодию, направил машину к светлеющему вдали лесу. Ко мне подсел Лиманский и, потеребив бородку, спросил:

– Миша, можно с вами на «ты»?

– Конечно, Евгений Петрович.

– Просто Петрович, без Евгения. Здесь так принято. Расскажите мне о другой версии.

– Опять проверяете легенду?

– Да ну, это Фирсов. Ему по должности положено, ты на него не обижайся.

– Когда получаешь что-то бесплатно, о цене не задумываешься. Теперь кажется, что каждый час, прожитый до первого нажатия на эту проклятую кнопку, был наполнен счастьем. И смыслом. Как описать? Ваша молодость, она ведь тоже прошла в спокойную пору. Реформы восемьдесят второго…

– Экономический бум, тридцать семь копеек за доллар, возвращение эмигрантов, реставрация храмов, – мечтательно произнес Лиманский. – Нет, Миша, ничего такого у нас не было. Распад России на карликовые государства, безработица, преступность и гражданская война. Единственное, что не сумели выменять на хлеб и водку – это ядерное оружие. Оно-то нас и сгубило. Мне тогда было двадцать три года, и я не очень переживал за далекий эстонский город. После мехмата МГУ я работал в одном институте, закрытом, но таком же нищем, как и все остальные. Я кушал через день и донашивал дедовы туфли. Какое мне было дело до тех людей на берегу холодного моря? А потом – танки, английские и немецкие. Танки везде. И, знаешь, никто не сопротивлялся. Просто надоело. Пропало что-то такое, ради чего стоило умереть.

– Но вам показали развалины, и оно снова появилось.

– Да, Миша, как ни странно.

– Только я не понял, про экономический бум – это откуда?

– Прожекты Тихона. Он мечтатель. Сядем вечерком, как начнет расписывать… И вот, гляди ж ты, угадал.

– Действительно угадал. Особенно курс американского доллара.

– Неужели? – Поразился Лиманский.

– С точностью до копейки.

Впереди лежал разрушенный мост. Автобус свернул в сторону и, спустившись по откосу, медленно преодолел тухлое болотце, оставшееся от реки. Узкая дорога, уходившая в лес, была сплошь засыпана гниющим хворостом и напоминала старый тракт, самостийно вырубленный где-то в Сибири.

Природа выглядела почти здоровой: повсюду пестрела зелень, цветы, с веток верещало множество бодрых, успевших позабыть о человеке, голосов. Я даже заметил за ближними стволами чей-то пушистый хвост. Куцапов выхватил пистолет, но Мама заслонил ствол ладонью и сдвинул брови – этого было достаточно, чтобы Колян раздумал.

Справа лес оборвался не то полем, не то лугом, и Конь, съехав с дороги, направил машину прямо через него. На поразительно ровных угодьях буйно разрослась какая-то лебеда, заглушившая все остальное. Мощные растения с фиолетовыми зонтиками на верхушках стояли так плотно, что их можно было принять за новую культуру, высаженную здесь специально.

Конь прибавил скорости, и мы понеслись по полю, валя огромными колесами снопы сорняка. Толстые стебли не ломались, они тут же вставали и, расчесанные ветром, вливались в бунтующее зелено-фиолетовое море.

– Как он не заблудится? – Спросил я.

– Видишь старую сосну? Под ней – два сарая.

Сараи при ближайшем рассмотрении оказались обыкновенными строительными бытовками на салазках. Оба вагончика давно сгорели, их дырявые крыши провалились вовнутрь, а из окон беспардонно высовывались кусты все того же бурьяна.

Я тронул косую обугленную дверь, и она упала, развалившись на ворох черных досок.

– Не сюда, – Куцапов приобнял меня за плечи и подвел ко второй бытовке, пострадавшей от огня еще сильнее. – На всякий случай запомни: вон та, у дерева, – жилая, а это – паром. Заходи.

Внутри было сыро и душно, под ногами скрипели осколки мутного стекла и хрупкие хлопья ржавчины. Сверху нависала рваная кровля, не дававшая солнечному свету достичь хлюпающей мерзости на полу. Сквозь трухлявую древесину проросла чахлая трава.

– Побыстрее там, – беззаботно бросил Конь. – Топливо не забудьте, – он поскреб ногтями заросшее горло и улегся на сидениях.

Мы встали в центре бытовки, и Куцапов включил свой синхронизатор.

Окна застеклились, крыша выгнулась, приняв прежнюю форму, а доски на полу перестали шататься и покрылись паласом – горелый сарай преобразился в скромный, но приличный летний домик. Мама толкнул дверь, и мы вышли на ухоженную лужайку под шикарной столетней сосной.

– Две тысячи восемнадцатый, – сказал мне Лиманский.

– Хозяин! – Позвал Куцапов. – Пузырь, ты где?

Из соседней постройки выглянул толстомордый мужик с необъятным животом.

– Зачастили, вы, ребята, – сказал Пузырь.

– Тихон был?

– Аж два раза.

– Как это – два?

– А кто мне докладывается? Сначала через паром куда-то мотался. Вылез, вот, сувенирчик поднес, – он показал бутылку. – Потом сел в машину и поехал в город.

– Черт, как неудачно! А другой у тебя нет?

– У меня что, таксопарк?

– Коля, не бесись, – сказал я. – Нам нужно встретиться с Тихоном? Прыгнем назад, он сам к нам придет.

– Промахнемся.

– С моим дыроколом – нет. Появимся на полчаса раньше него и подождем.

– Рискни. Только смотри, не ошибись. Баба твоя у нас осталась. Давно он здесь был?

– С утра. Часов в восемь, – ответил Пузырь.

– Заводи на семь, – распорядился Куцапов и пошел к парому.

– Эй, а на свежем воздухе нельзя?

– Там дачи, домов триста, – сказал Пузырь, вытянув руку в сторону жидкого леса за полем. – Грибы, ягоды. В кустах – спаривание бесконечное. Зря, думаешь, сюда эти коробки волокли?

Я послушно спрятался в сарае и, убедившись, что все на месте, утопил ребристую кнопку.

– Пузырь, выходи! – Крикнул Куцапов, высунув голову наружу.

– Привет, – зевнул заспанный паромщик. Желтая майка на бретельках и семейные трусы в горошек делали его похожим на клоуна. – Машины нет. Погодите, он обещал скоро вернуться.

– Кто?

– Тихон.

– Он здесь был?

– Только что уехал.

– Ты же говорил – в восемь! Сколько сейчас?

– Семь, – недовольно произнес Пузырь, посмотрев на часы. – А говорить я тебе ничего не мог. Мы с тобой уж месяца два, как не виделись.

– Тихон давно отчалил?

– Полчаса примерно, – паромщик, наконец, проснулся и с ненавистью зыркнул на солнце.

– Как же это? – Растерялся Куцапов.

– Что-то похожее я и сам вытворял, – сказал я. – Есть только одно объяснение: Тихон знает, что его ищут, и не хочет попадаться нам на глаза.

– Давай сразу на несколько дней. Скажем Пузырю, чтоб его задержал. Тоже мне, кошки-мышки!

Я снова включил машинку, и мы перебрались в прошлую неделю. На крышу неожиданно упал дробный шум ливня. Через запотевшее окно нельзя было разглядеть даже сосну, стоявшую в пяти метрах.

– Тихона? Конечно, видел, – ответствовал, пошатываясь, Пузырь. – Я здесь для того и дежурю. Где он сейчас? В Москве. Вам бы минут на двадцать пораньше.

– Опять! – Обозлился Куцапов. – Тихон один приходил, или с Кришной?

– Сначала с Кришной. Слетали куда-то вдвоем, Кришна там остался. А Тихон вернулся, презентовал мне бутылку и поехал. Что, нельзя?

Колян выгнал Пузыря из бытовки и присел на корточки.

– Не нравится мне это. Видать, он и правда что-то замыслил. Шевели мозгами, Петрович, ты ж у нас наука.

– Так мы его не отловим. Он знает даты наших перебросов, и будет постоянно опережать. Но одно уже ясно. Синхронизатор у Тихона не хуже, чем у Михаила. В Сопротивлении такого нет. Миша, ты говорил, что вдоволь напутешествовался. Как ты считаешь, удастся нам с ним пересечься?

– Если б я хоть что-то понимал в ваших маневрах. Я же у вас пассажир!

Так Ксения называла Мефодия и, кажется, меня. Из всех слов это было самое подходящее.

– Какой-то паром, какой-то Пузырь. Специально, что ли, путаете?

– Петрович, твой недочет, – хмуро сказал Колян.

– Очень важно, чтобы не было свидетелей, – Лиманский приоткрыл дверь, проверяя, нет ли поблизости Пузыря. – Свидетели все равно появятся, но если перемещаться скрытно, их будет меньше. С девяносто восьмого года существует перевалочный пункт. Паром, – Петрович погладил обитую фанерой стену. – По эту сторону дежурит человек из Сопротивления, по ту – кто-то из ФСБ.

– С девяносто восьмого? Дырокол нашли только в две тысячи первом.

– У Фирсова полно таких штучек. Как он умудрился зарезервировать в прошлом место для перебросов – его трудности. Но он говорил, что в ФСБ синхронизатором так и не воспользовались, кишка у них оказалась тонка. А Сопротивление дальше восемнадцатого года не проникало.

– Тихон, получается, первопроходец.

– Он, и еще Кришна.

– Бабу его так звали, – пояснил Колян. – От того и наколку сделал. В молодости, конечно. А ты думал, у нас тут кто-то верует?

Лиманский вздохнул и с неприязнью отвернулся от Куцапова.

– А в девяносто восьмом – где вы там их искать собираетесь?

– Там, где они будут, – Петрович позвенел связкой из трех ключей. – Фирсов дал им адрес служебной квартиры, которая с пятнадцатого по двадцать пятое июля была свободна.

– И он это помнит?!

– Наш Иван Иванович – человек не простой, – гордо заявил Колян.

– Ну что ж, если мы знаем, где и когда, зачем терять время?

Я открыл дыру, и мы ушли от дождика и от Пузыря с его заветной бутылкой. Сосна за окном посвежела и обзавелась небольшим муравейником.

В тысяча девятьсот девяносто восьмом вахту нес молодой парень, почти юноша, с полными губами и томным взглядом налима. Он дремал в низком шезлонге, но как только мы появились, тут же вскочил и нервно задвигался. Четверо незнакомцев, вываливших из пустой будки, могли повергнуть в шок кого угодно.

– Все в порядке? – Спросил Куцапов, привычно забирая инициативу в свои руки.

– Так точно.

– Какой сейчас курс доллара? – Неожиданно поинтересовался Лиманский.

– Сорок девять, – доложил часовой.

– Что «сорок девять»?

– Копеек, – ответил он, удивленно вращая глазами-блюдцами.

– Не может быть! Миша, ты слышал? Николай! – Лиманский чуть не пустился в пляс. – Сорок девять копеек! Копеек! – Выкрикнул он в светлое небо.

– Ты чего, Петрович? – Осадил его Куцапов. – Забыл, где мы? Ну, сорок девять, и хрен с ними. Когда это было? А в двадцать шестом твоими долларами задницу подтирают. До нас кто-нибудь проходил? – Спросил он у дежурного.

– Нет, вы первые, – торжественно объявил тот.

– Отлично! Все-таки мы его обставили.

– Ой, забыл! – Спохватился часовой. – Вам же пакет, – он сбегал в свой домик и вручил Куцапову обычный белый конверт.

Разорвав его, Колян выудил красочную открытку с видом Кремля.

– «Не ищите, встречи не будет. Вернусь сам, когда сочту нужным. В город не суйтесь, но если сильно неймется, то поаккуратней. Левый «стоп» у Савельева не работает. Вечно ваш, Тихон», – прочитал Куцапов вслух. – Вот, гнида! Кто такой Савельев?

– Я, – робко отозвался юноша.

– Когда он здесь был?

– Кто? Не было никого.

– А письмо откуда?

– Кажется от… не помню, – растерялся часовой.

– Ну, работнички! Какое сегодня число?

– Пятнадцатое.

– Июля?

– Так точно.

Куцапов одарил меня поощряющим взглядом и направился к синему «Вольво» под брезентовым тентом.

– Николай, постой! – Крикнул Лиманский. – Мы его не достанем. Неужели ты не видишь, что он с нами играет?

– Я ему поиграю!

– В лучшем случае он просто издевается. В худшем – заманивает в ловушку. Зная твой темперамент, легко догадаться, куда ты поедешь.

– И поеду, – подтвердил Колян. – Чего мне бояться, засады? Да я его соплей перешибу!

– Он это знает, – сказал Петрович. – И если зовет, значит может твоей сопле что-то противопоставить.

– По части мозгов, профессор, ты у нас номер один. Но когда нужно действовать, позволь решать мне. Савельев! Ключи! Продолжай бдить, – распорядился Колян. – И не кури возле домиков, сгорят когда-нибудь. Встретишь Ивана Ивановича – передавай привет.

– Ивана Ивановича? Я такого не знаю.

– Тогда не передавай, – решил Куцапов.

Клеверное поле мы объехали по длинной дуге: на границе леса была укатана колея с непересыхающими лужами и полоской пыльной травы посередине. Качка в «Вольво» почти не ощущалась, салон был большим и прохладным, и от плавных нырков машины меня потянуло в сон.

Выбравшись на асфальтовую дорогу, Куцапов опустил стекла и включил магнитофон. Водянистый тенорок запел что-то такое про эскадрон и про коня, которого непременно нужно было пристрелить.

– Петрович! А?! – Колян сделал звук тише и нажал на перемотку. – Девяносто восьмой, Петрович! Эх, времечко! Мне сейчас двадцать пять, а тебе?

– Семнадцать, – ответил Лиманский, неохотно отрываясь от своих мыслей.

– У, какой ты молодой. А тебе, Мама?

Тот отмахнулся, продолжая пялиться в окно.

– Двадцать два, – сказал я, не дожидаясь вопроса.

– В ваше время все песни были такие идиотские?

– Всякие были песни. Сам вспоминай, мы же с тобой почти ровесники.

Куцапов перевернул кассету, и динамики заныли про путану, которую почему-то сравнивали то с бабочкой, то с рыбой. Настроение сразу упало, и дальше мы ехали молча.

Навстречу попались две машины: рефрижератор и старая модель «Жигулей». Я успел разглядеть девушку на заднем сидении – блондинка в цветастом сарафане томно подносила к губам длинную сигарету. Зверски захотелось курить. Я порылся в карманах и, найдя несколько старых рублей, попросил Куцапова остановиться у какого-нибудь придорожного магазинчика.

– Нельзя, – сказал Лиманский. – С местными никаких контактов. Скоро приедем на явку, там все есть.

Я представил, как Тихон мечется по чужому городу – без денег, документов, без единого знакомого, и понял, что его шансы невелики. Служебная квартира освободится только сегодня, и здесь его фокусы не сработают. Попробует снова нас опередить – нарвется на спецуру из ФСБ, и тогда я ему не завидую.

Воздух постепенно пропитался гарью и приобрел сизый оттенок.

– Вот она, цивилизация, – буркнул Колян, закрывая окна.

Мы приближались к Москве. Куцапов выключил магнитофон, но облегчения тишина не принесла. Каждый нервничал по-своему, однако основной груз лег на меня, ведь это мне требовалось определить, отличается ли нынешний мир от эталонного – того, который я запомнил двадцатидвухлетним парнем. Наши дальнейшие действия зависели от моего вердикта: узнаю свой девяносто восьмой – остановим Тихона, и тогда появится надежда, что все беды, начиная с Балтийского кризиса, будут похоронены в побочной ветви развития – вероятной, но не реализованной. А если не узнаю… Если выяснится, что и здесь уже все по-другому… нет, такой вариант я рассматривать не желал.

По кольцевой дороге автомобили двигались сплошным беспросветным потоком, и Куцапов притормозил у обочины.

– Что случилось?

– Фу, черт! Давно столько машин не видел. Дай привыкнуть.

Он просидел так несколько минут, затем осторожно выехал в правый ряд и пристроился между двумя грузовиками.

– Нам нужна улица Замятина, – бросил он, не оборачиваясь.

– Это в центре, – сказал я. – Там спросим.

Куцапов свернул на какой-то бестолковой развязке, и мы попали на Ленинградский проспект.

– Миша, ну что же ты молчишь? – Не выдержал Лиманский.

– Пока сказать нечего. Дома – по ним ведь ничего не видно.

Это была неправда. В большом городе, тем паче – в столице, все всегда видно невооруженным глазом. Как организм чутко реагирует на недомогание, так и мегаполис мгновенно изменяется при малейшем нарушении привычного уклада жизни, и в этом я неоднократно убеждался. Достаточно посмотреть на прохожих, чтобы понять, те ли это люди, которых ты знаешь и помнишь.

Но на сей раз все было иначе. Москва выглядела нормальной, она вполне могла быть такой в девяносто восьмом году, однако за этой нормой таилась какая-то неопределенность, словно город только что построили и заселили, и он пока не успел обрести собственного лица.

Меня одолела та же оторопь, что и Куцапова, когда он силился уразуметь, почему не отомстил за любимую машину. Кажется, в одном котле перемешались все известные версии настоящего, и отличить подлинные воспоминания от вымышленных стало невозможно. В этом районе я бывал много раз, но сейчас он не привлекал и не отталкивал: он разворачивался пустым пространством, в которое мог уложиться любой вариант истории.

– Как вам наше прошлое? – Спросил я у Лиманского.

– Де жа вю. Ясно, что я не отсюда, – у нас был кризис и полный развал, но меня не покидает ощущение, что все это мне знакомо.

Через площадь Маяковского был натянут трос с желтыми флажками, и нам пришлось свернуть вправо, к Парку Культуры. На Октябрьской площади около памятника Ильичу толпилось несколько сот человек с красными флагами. Люди слушали оратора, стоявшего на передвижной трибуне, а вокруг сновала молодежь, раздавая прохожим газеты и листовки. Несмотря на то, что митинг проходил спокойно, десяток дорожных инспекторов перекрыл проезд к центру, принуждая всех двигаться дальше по Садовому кольцу.

– А красные у вас были? – Ревниво спросил Куцапов.

– Были.

– А форма у гаишников такая же была?

– Такая же, – выдавил я, начиная злиться.

И даже название. Именно так: «гаишники». Это потом ГАИ превратится в «гибель». Через три года все уже будет по-другому: волнения в Прибалтике, билеты на метро и новые друзья.

– Колян, кто такой Костик?

Не успев ответить, Куцапов притормозил рядом с сержантом, ожесточенно размахивавшим полосатым жезлом, и справился насчет улицы Замятина. Тот, неожиданно просветлев лицом, прожужжал что-то нежное и, образцово вытянувшись, отдал честь.

– Совсем близко, – передал Колян. – Замятина – это бывшая Павлова. То есть будущая.

Инспектор поспешно разогнал машины в стороны и, обеспечив нам беспрепятственный проезд, еще раз козырнул.

– Нет, – вздохнул Лиманский. – Все-таки я не отсюда.

– Не будь ребенком, Петрович! Ему наши номера понравились. Тачку-то мы у ФСБ одолжили.

– Какая проза, – разочаровался Лиманский. И ни с того ни с сего добавил. – Перепутье.

– Почему перепутье?

– Мы с тобой из разных миров, Миша. Абсолютно разных. Но вот, мы возвращаемся назад, и каждый узнает свое прошлое.

– Думаете, здесь находится точка расхождения?

– Скорее, пересечения, но это тоже не мало. Если битве и суждено случиться, то она будет здесь.

– Битвы я люблю, – заявил Куцапов.

Лиманский снисходительно взглянул на его покатый затылок, потом посмотрел на меня – долго и тоскливо. До самой квартиры он больше не проронил ни слова.

Явку ФСБ расположила, исходя из правила «чтоб никто не догадался»: два нижних этажа здания занимал магазин «Модная одежда», рядом находился подозрительный ресторанчик, чуть левее, во дворе – детская площадка с хромыми качелями и широким столом для домино. Подобное соседство гарантировало жильцам дневную ругань очередей, вечерние пьяные визги и ночное битье посуды с обязательной песней «Из-за острова на стрежень». В таких домах никто никем не интересуется. Люди мечтают только о том, чтобы провести свои законные полтора часа у телевизора в тишине и покое.

Мы поднялись на пятый этаж, и Куцапов, не колеблясь, вставил ключ в скважину. Пока открывались все три замка, Лиманского чуть не разбил паралич – он вздрагивал от каждого шороха, но еще сильнее Петрович перепугался, когда дверь распахнулась.

Положив руку на кобуру под мышкой, Куцапов зашел внутрь. Я отступил, пропуская вперед Маму, но тот категорично мотнул головой, давая понять, что прикрывает нас сзади.

Квартирка была так себе: две комнаты, обставленные недорогой ширпотребной мебелью. Если честно, то ФСБ я ожидал большего. В одном отделении шкафа нашелся блок каких-то импортных сигарет, в другом – целый винный склад, и мы с Куцаповым немедленно вцепились, каждый – в свое. Кроме того, в нижнем ящике лежали деньги – судя по пачке, сумма довольно приличная. Затягиваясь незнакомым дымом, я внимательно рассмотрел купюры: несомненно, они были теми, к которым я привык. Желая удостовериться в этом полностью, я сравнил деньги из шкафа с давешним завалявшимся рублем, и, только убедившись в их идентичности, вздохнул спокойно.

– Свет не включать, к окнам не подходить, – предупредил Куцапов. – Переговариваться шепотом. Чует мое сердце, Тихон придет сегодня. Если упустим – кранты. Другой возможности уже не представится.

Петрович потянулся к телевизору, но Колян настиг его одним прыжком и схватил за руку.

– Для профессоров и прочих шизиков повторяю отдельно: не шуметь!

– Верно, Николай, – послышалось сзади.

Сначала я решил, что это сказал Мама. За двое суток он ни разу не раскрыл рта, и я уже засомневался, умеет ли он вообще говорить. Я даже немного обрадовался, что у него наконец-то прорезался голос, но обернувшись, застал Маму в странной позе: он стоял на коленях, а его пальцы были сцеплены за головой.

– Николай и новенький, как тебя? Лечь обоим. Петрович, извини, но ты тоже.

Рядом скрипнул пол, и я увидел пятого человека, находившегося у окна. На мужчине были серые полотняные брюки и рубашка с коротким рукавом, но кое-что в его костюме с летней одеждой не увязывалось. Тяжелые черные ботинки из толстой кожи с хромированными заклепками на швах, точно такие же, как у Ксении. Мужик носил военную обувь в то время, как на улице было под тридцать жары. Рядом с ним поблескивала, постепенно тускнея, лоснящаяся плоскость дыры, затянувшая часть тюлевой занавески.

Незнакомец сжимал странный предмет, похожий на уменьшенную вдвое совковую лопату. Расширяющаяся, слегка изогнутая часть приспособления огибала его ребра справа и скрывалась за спиной. Рукоятки оно не имело; гладкий металлический ствол овального сечения лежал в ладони и заканчивался блестящим шаром с расположенными по кругу маленькими углублениями. Шар мог оказаться и дулом, и разрядником. Наверняка было известно лишь одно: это какое-то оружие.

– Ты че, брат? – Протянул Николай, непринужденно поднимая руку к животу.

Я хорошо помнил этот прием: сейчас последует молниеносное движение кисти влево-вверх, а через мгновение – выстрел. Даже в ресторане, нажравшись до осатанения, Куцапов не потерял своих навыков. «Раз-два», отсчитывает метроном, настроенный на «престо», и в теле противника становится одним отверстием больше.

У окна что-то свистнуло – мне показалось, что этот звук издала закрывшаяся дыра, но она была ни при чем. Куцапов с коротким хрипом схватился за ухо, и по его рубашке быстро расползлось темное пятно. Незнакомец наставил диковинное ружье на Маму и монотонно произнес:

– Что непонятно?

Мы послушно улеглись. Под головой Коляна образовалась багровая лужа. Он нетерпеливо пошевелился, но человек снова выстрелил, и серая паркетина перед лицом Куцапова взорвалась копной мелкой щепы.

– Снайпером стал, сука, – прошипел Николай. – Молодец. А то – графики, формулы. Несерьезно для мужика.

– Тихон, что ты делаешь? Мы не желаем тебе зла, – запричитал Лиманский.

Вот он, значит, какой. Вьющиеся волосы ненатурально красного цвета, кудрявые бакенбарды, спускающиеся к самой шее, розовая, кажущаяся болезненно тонкой, кожа. У Тихона проблемы с загаром, зачем-то отметил я. Редкие брови, белесые ресницы и влажные серые глаза. Нехороший взгляд. На щеках множество крупных веснушек, похожих на бледные родинки. Черты лица – мелкие, невыразительные, ускользающие от внимания. Как и весь девяносто восьмой год.

Тихон и сегодняшняя неопределенность – они встретились в одной точке не случайно. Петрович назвал ее перепутьем. Перепутье – это и есть Тихон. Человек-стрелка. Паровоз поедет туда, куда Тихон захочет. Этого не изменят даже те, кто мнит себя машинистами. А он способен. Не знаю, почему я так решил, но уверенность пришла сразу. Уж очень легко он нас обыграл. Всей нашей хитрости хватило лишь на то, чтобы вляпаться в его немудреный капкан.

– Николай, мне нужны только две вещи, – невозмутимо проговорил рыжий. – Синхронизатор и пистолет.

– Я догадывался, что у тебя беда с котелком, но считал тебя добрым, безобидным маньяком.

– Ты ошибался. Сказать, чем отличается глухой от мертвого?

Куцапов с проклятиями сунул руку в карман.

– Аккуратно.

Колян медленно вытащил дырокол и швырнул его к ногам Тихона.

– Пушку хоть оставь, у тебя вон какая есть.

– Э, нет. Ты ведь и в спину пальнешь, с тебя станется.

– Тихон, зачем? – Воскликнул, чуть не плача, Петрович. – Мы же вместе! Кто тебя отправил, как не я с Фирсовым? За тобой пошли, чтобы предупредить, только и всего. А то, что у Николая с собой оружие, – так ты же его знаешь.

– Предупреждайте. Но сначала – ствол.

Куцапов положил пистолет на пол и с силой оттолкнул. Тот с сухим шорохом проехал по паркету, и рыжий прижал его подошвой.

– Тебе Михаил все объяснит, – сказал Лиманский.

Я не знал, с чего начать. Партизаны так и не удосужились посвятить меня в суть миссии Тихона. Я мог утверждать, что Тихон не прав, но взамен мне пришлось бы предложить какую-то другую правду. Где ее взять?

– Это что, ваш новый идеолог? Да, измельчало Сопротивление. Пока готовится речь, я хочу, чтобы Мама освободился от своего кухонного набора. Ножи метать будешь в бункере, а здесь все-таки казенная обстановка.

Перекатясь на спину, Мама расстегнул кожаную жилетку, внутри которой на специальных петлях покоился целый арсенал клинков. Он не торопясь вынимал их один за другим и ожесточенно кидал в дверцу шкафа, пока они не образовали законченный рисунок в виде сердца.

– У тебя есть еще.

Мама что-то презрительно пробормотал и, сняв жилетку, бросил ее на пол. Кожа упала с твердым стуком – со спины она также была оснащена многочисленными кармашками, в каждом из которых хранилось что-нибудь колющее.

– Где Кришна? – Опомнился Лиманский.

– Он заблудился, – ответствовал Тихон.

– Кришна валяется в кустах, в две тысячи шестом, – возразил я. – Он тебе мешал, и ты он него избавился, но это еще можно понять. Зачем тебе понадобилось ломать целый мир?

– Э-э, Михаил, да? Так вот, Миша, твой обожаемый мир сломался сам, а то, чем я сейчас занят, – это как раз его восстановление.

– Я из другой версии. Про восстановление можешь втирать им, а я своими глазами видел, что было до того, как ты вмешался. Я жил там, тот мир был реален, устойчив и почти счастлив.

– Почти?! – Тихон внезапно вышел из себя, оружие в его руках опасно заплясало, все чаще поворачиваясь в мою сторону. – На каких же весах ты его взвесил, это «почти»?

Его ярости хватило не надолго, и вскоре он успокоился, но лицо по-прежнему оставалось суровым.

– Сам сломался? – Спросил Лиманский. – А Третья Мировая, она тоже – сама?

– Тупые политики, обычные люди, – Тихон горько усмехнулся – в его усмешке не было ни грамма раскаяния. – Обычные, – повторил он и посмотрел на меня. – Почти счастливые.

– Значит, Мишка не врал? – Куцапов попытался встать, но поскользнувшись на крови, снова распластался. – Есть и другая версия?

– Их много, но все они временные, переходные. Могу вас утешить: война с Китаем – не самый поганый вариант. Я видал и похуже. Ничего, переживем. Все будет хорошо. Не сразу, конечно.

– Ты ненормальный, – простонал Петрович.

– Норма – убежище посредственности, – нагло улыбнулся Тихон. – Гений ей соответствовать не обязан.

Он подобрал машинку и пистолет, с сожалением посмотрел на испорченный шкаф и открыл дыру.

– Да, я забыл вас предупредить: мы ведь больше не встретимся.

Тихон помедлил, решая, кого прикончить первым. Его выбор пал на Куцапова – даже раненый и безоружный, тот оставался опасным. Я, не отрываясь, разглядывал веснушчатую физиономию. Мне хотелось запомнить ее навсегда.

Мама еле заметно шелохнулся, и Тихон, взвыв, закрутился на месте. Из его плеча торчал узкий кинжал – он пробил плоть насквозь и вышел с другой стороны. Тихон выронил трофеи, отобранные у Куцапова, но прежде, чем их поднять, перекинул свое ружье в левую руку. Снова раздался пронзительный свист, и от круглого набалдашника на «лопате» к груди Мамы протянулась тонкая огненная нить. Мама выгнулся, его ногти процарапали по паркету восемь светлых бороздок, а губы скривились в беззвучных проклятиях, но уже через секунду он замер и обмяк.

Я так и не услышал от него ни единого слова. Незаметный человек, всегда становящийся за спиной, кем он был в моей версии? Артистом-эксцентриком, инструктором спецназа, уголовным элементом? Теперь этого не узнает никто. Новый мир требовал от метателя ножей использования его таланта напрямую. Судьбу Мамы определило само время. Вернее – Тихон, взявший на себя право экспериментировать с человечеством.

Тихон нагнулся, однако на полу лежал только дырокол. Он покрутил головой в поисках пистолета, но его нигде не было. Пользуясь тем, что противник отвлекся, Куцапов вскочил, и тогда Тихон наконец увидел потерянное оружие. Ствол смотрел ему прямо в лоб.

– Ловкий ты мужик, Колян. Мне б такого помощника.

– Ты бы его грохнул, как Кришну. Брось ружьишко. Где взял? Небось, в будущем позаимствовал? И отдай синхронизатор.

– Хорошо, только не волнуйся.

Тихон нетвердо отступил на два шага и вдруг, оттолкнувшись, прыгнул спиной вперед. Куцапов, не раздумывая, открыл огонь. Колян выстрелил семь раз подряд, укладывая пули в пунктирное копье, но войдя в дыру, оно унеслось в какие-то неведомые дали.

Тихон исчез. От него можно было ожидать очередного высокоинтеллектуального выверта, но о том, что он просто смоется, никто не подумал. Все, что от него осталось, – это несколько капель крови на чисто вымытом полу.

Куцапов склонился над Мамой.

– Пули. Сколько же их здесь? Сплошная каша! Я думал, у Тихона лазерная винтовка, а это пулемет какой-то.

Он пощупал пульс – на всякий случай. Чуда не свершилось: тело, напичканное металлом, – лишь тело, и ничего более. Николай мягко провел ладонью по лицу Мамы, словно закрывал в душе какую-то дверку. Кто знает, сколько их нам отведено, этих дверок, и что произойдет, когда будет заперта последняя?

Его ухо с оторванной мочкой продолжало кровоточить, и я принялся разыскивать аптечку. Вместе с Лиманским мы продезинфицировали рану и кое-как наложили повязку. Теперь Куцапов, угрюмый, перепачканный, забинтованный, был вылитый «лесной брат». Смуглые хозяева жизни из двадцать шестого бросились бы врассыпную от одного его вида, но по Москве девяносто восьмого такой типаж не прошел бы и ста метров.

– Как он, собака, сюда пролез? – Спросил Николай. – Ведь вчера квартира была занята.

– Зато она свободна целых десять дней, начиная с завтрашнего, – заметил Петрович. – Скорее всего, он специально дразнил нас на пароме, все время опережая на полчаса. Тихон хотел, чтобы мы появились здесь как можно раньше. Теперь он нас запер, и в его распоряжении полторы недели.

– Это он так думает, – уточнил я.

– Мишка! У тебя же есть свой синхронизатор! Но зачем Тихон приходил?

– Он взял то, что ему требовалось, – машинку. Только для чего ему две штуки?

Петрович схватился за голову и, взъерошив небогатую шевелюру, забегал по комнате.

– Два синхронизатора! У Тихона была идея. Спорная, конечно, но последнее время многое из его бреда становится явью. Он подбивал меня на одну авантюру, только Фирсов запретил рисковать, и я не решился. Ты ведь знаешь, откуда взялся этот предел – двадцать лет?

– Я об этом не задумывался.

– Напрасно. Земля движется.

Куцапов хмыкнул, давая понять, что это известно даже ему.

– Переместившись хотя бы на один день, ты вынырнешь в открытом космосе. Чтобы этого не случилось, синхронизатор связывает каждый момент времени с определенной точкой пространства. Синхронизирует, если угодно. Чем больше дистанция, тем сложнее расчеты. После двадцати лет вероятность ошибки очень велика. Создатели прибора намеренно ограничили его возможности.

– Несчастных случаев, значит, боялись, – заключил Колян. – Вдруг какой-нибудь урод запрыгнет слишком далеко.

– Тихон решил объединить два дырокола и выяснить, что из этого получится?

– Примерно так. У него действительно серьезные планы.

– Будем рушить, – решительно заявил Куцапов. – Он – нас, а мы – его. Поехали, Миша.

– Стоп! Разогнался! – Раздраженно выкрикнул Лиманский. – Уже съездили!

– Ну, Петрович, это не в счет! Он же, падла рыжая, заманил, одурачил.

Лиманский тяжко вздохнул и, неумело прикурив, выскочил из комнаты.

– Петрович, ну что ты? – Примирительно позвал Николай. – Куда ты ушел?

Тот вернулся уже без сигареты и прислонился к шкафу, нервически пощипывая бородку.

– Идти действительно надо, – поддержал я. – То, что он совершил, не так страшно по сравнению с тем, что собирается.

– Петрович, Мишка дело говорит. Он на этом собаку съел. У меня, кстати, такая задумка появилась! Сейчас нас трое. Вернемся немного назад, там нас еще четверо, всего – семь. Встанем со всех сторон и…

– Нет, мы сделаем наоборот: сами придем к нему в гости. Допустим, в семнадцатое июля, или в восемнадцатое. Он застал нас врасплох, мы ответим тем же. Тихон ведь не знает, что у нас есть еще один дырокол.

– А если б не было? Мы бы сидели тут, как крысы, – и сегодня, и завтра, и восемнадцатого. И все равно с ним столкнулись бы. Или вот: он хотел нас убить. Как он собирался жить в одной квартире с четырьмя трупами? Летом, когда…

Куцапов, не закончив, умолк и прислушался. Из прихожей донеслось позвякивание – кто-то возился с замком. Передо мной, как наяву, предстал человечек с серым затертым лицом и таким же чемоданчиком. Я нисколько не сомневался, что нас решили побеспокоить не вдруг, а с подачи Тихона. Свои оплошности он исправлял с завидной прытью.

Я выставил на табло половину пятого утра восемнадцатого июля. В такую рань все нормальные люди обязаны спать, впрочем, Тихона это могло и не касаться. Колян наскоро переоделся, благо в гардеробе нашелся свитер подходящего размера. Потом он выдернул из дверцы два ножа подлиннее и, перезарядив пистолет, первым нырнул в дыру.

Тихона здесь не было, это стало ясно сразу же, как только я осмотрелся на новом месте. Кто-то передвинул в комнате шкафы, убрал кресло и поставил софу с ободранной черной спинкой. У стены появилась тумба с большим телевизором и видеомагнитофоном, над ней прилепилась картонная репродукция Айвазовского. Изменения были незначительными, однако явка сразу приобрела несколько мещанский вид. Для полной гармонии не хватало только выводка фарфоровых слоников на кружевной салфетке.

В нос ударили запахи теплой водки и скисшего кваса. На кухне кто-то немузыкально распевал, гремел посудой и непрерывно чиркал спичками.

– Стойте здесь, – шепотом приказал Колян. – Я сам разберусь. Кажется, он пьяный.

– Не вздумай его убивать! – Предупредил Петрович, делая страшное лицо. – Тихон нам нужен живым.

Спорить с ними я не стал, это было бы гораздо дольше, чем позволить Коляну самому убедиться, что Тихон опять нас провел. То ли из-за охотничьего азарта, то ли из-за отсутствия практического опыта Куцапов и Лиманский не придали значения переменам в комнате, а напрасно. Здравый смысл подсказывал, что обновлять на явке мебель Тихону незачем, да и не был он похож на человека, влюбленного в быт.

Николай еще раз проверил пистолет и крадучись проследовал на кухню. Жилец-полуночник продолжал фальшиво мурлыкать, шаркая шлепанцами по линолеуму. Неожиданно все издаваемые им звуки стихли, затем раздался звон упавшей кастрюли, и дрожащий фальцет взмолился:

– Не надо, у меня семья!

– Не стрелять! – Крикнул Лиманский, вылетая из комнаты.

Весь пол в кухне был залит коричневой гущей, от которой поднимался плотный едкий пар. Куцапов стоял у плиты и брезгливо отряхивал брюки, однако это не мешало ему держать на мушке заплывшего жиром мужика, тщетно пытавшегося схорониться под столом. Тучный жилец жалобно скулил, пряча лицо в ладони.

Петрович сходу повис на Куцапове, вырывая у него пистолет. Николай воткнул Лиманскому палец в солнечное сплетение и отодвинул его на расстояние вытянутой руки.

– Не трогал я никого, – раздраженно проговорил Колян. – Просто он испугался.

– Кто это?

– Да уж не Тихон, – Куцапов плебейски высморкался в раковину и, открыв кран, загадочно покосился на меня. – Это Федорыч. Мишка его знает.

Следователь с Петровки выглядел точно так же, как и в день моего задержания. Три года, сброшенные с плеч, не добавили ему ни бодрости, ни свежести. Запихнуть складки в пиджак, стянуть дряблую шею галстуком, и свиноподобная фигура снова станет Федорычем, грозным и могущественным. Расслабленным.

– Отпустите! – Попросил он, задыхаясь. – Детей еще на ноги поставить. Жена не работает. Отпустите, я хорошо заплачу. Ганевскому скажете, что дома не застали.

– Ты как сюда попал, Федорыч?

– Это вы попали. А я здесь живу.

Следователь перестал ползать и, отерев липкие ладони о трусы, закурил.

– Вас послал не Ганевский, – сказал он с неимоверным облегчением.

– Федорыч, ты меня не помнишь, что ли? С Луны свалился? Это же я, Николай. Хватит трястись!

– Если не Ганевский, то кто? – Вновь насторожился следователь. – Малашенко?

– Вы не можете здесь жить, – сказал Лиманский. – Либо до, либо после, но только не сейчас.

– Петрович, не сбивай его с толку, он и так в отпаде, не видишь? Замятина, двадцать один, квартира восемнадцать?

– Нет, – мотнул головой Федорыч и вдруг захохотал. – Ну, вы даете! Вломиться – вломились, да не по тому адресу! – Он согнулся, насколько это позволяло пузо, и его багровые щеки заколыхались над коленками. Сигарета упала в густую массу, похожую на блевотину, и омерзительно зашипела. – Кто вы тогда? Грабители?

– Не улица Замятина? – Всполошился Куцапов. – Как же так?

Не поверив, я выглянул в окно. На кособоких качелях без сидения дремал худой голубь, сквозь вялую зелень никому не нужных деревьев был виден стол с пустой бутылкой и промасленной газетой.

– Номер дома и квартиры сходится? А год – девяносто восьмой?

– Да вы свихнулись! Восьмой, восьмой, – заверил Федорыч, стоило Николаю поднять пистолет.

– И давно ты здесь обитаешь?

– Ну как давно, – задумался он. – Лет пятнадцать.

– Странно.

– Вот и я говорю: врываются трое с оружием. Думаю, из прокуратуры. Нет. Ограбление? Не похоже, – Федорыч взял новую сигарету и в ожидании объяснений уставился на Куцапова. – Не из-за этого же, – кивнул он в сторону плиты.

На маленьком огне грелась скороварка. От парового клапана отходил резиновый шланг, надетый на извилистую трубку. Трубка была запаяна в стеклянную колбу, к которой также подсоединялось несколько шлангов – вся конструкция напоминала аппарат для приготовления героина из малобюджетного кино про мафию.

– Самогон, – определил Колян, нюхнув эмалированный ковшик. – На кой он тебе сдался?

– Пить, – недоуменно пояснил Федорыч.

– А водка что, не нравится?

– Где же ее взять, водку?

– Где все берут? В магазине.

– Это не я, это ты с Луны свалился, – проговорил следователь.

– Я ничего не понимаю, – вышел из себя Лиманский.

– Тихон, – лаконично ответил я. – Улица Замятина превращается в…

– Гудронная, – подсказал Федорыч.

– Ага, в Гудронную. Явка становится обычной квартирой, а большой человек с Петровки не может найти себе нормальную выпивку.

– Бывший, – буркнул тот. – Потому и не могу.

– Федорыч! Тебя списали? – Изумился Колян.

– Ничего, мы еще тряхнем стариной, – пообещал тот.

– Обязательно тряхнем. В начале двухтысячного у нас с тобой такие дела развернутся!

У меня защемило сердце. Еще как развернутся! Дела Куцапова для кого-то обернулись трагедией. Мефодий, торгующий тушенкой… Он заклинал меня не связываться с Коляном – и вот мы вместе, ищем какого-то чокнутого.

– Николай, не трепи языком, – предупредил Петрович. – Душно тут у вас. Мы, наверное, пойдем, – он взял Куцапова за рукав и потянул к выходу.

Задерживаться у Федорыча не имело смысла. Тихон вновь исказил, переиначил реальность – неизвестно, что и в каком году он совершил, но факт оставался фактом: открытая дверь обернулась каменной стеной. Продолжать в нее долбиться было бессмысленно. Я распрощался с обескураженным следователем и пошел за Лиманским, как вдруг меня осенило.

– Федорыч, а давно вас выперли?

– Скоро год.

– Но связи-то, наверное, остались?

– Есть люди, – деловито ответил тот.

– Нам бы справочку получить. Человека одного ищем.

– Это не проблема, – Федорыч взял трубку, но накрутив на диске несколько цифр, положил обратно. – А почему я должен вам помогать?

– Потому, что у нас с тобой дружба, – заявил Куцапов, ненароком показывая убранный было пистолет.

– Золов Тихон Базильевич, – продиктовал Лиманский.

Федорыч старательно записал имя на обрывке газеты и спросил:

– Может, Васильевич?

– Базильевич, – отчетливо произнес Лиманский. – Год рождения… где-то середина девяностых. Место рождения неизвестно.

– Н-да. Если б он не был Золовым, да еще и Базильевичем, я бы и пытаться не стал.

Следователь набрал номер и, дождавшись, пока позовут какую-то Ниночку, назвал данные, особо выделив редкое отчество. Затем он перевернул газету на другую сторону и приготовил карандаш. Трубка ответно замурлыкала, и Федорыч, прикрыв ладонью микрофон, сообщил:

– Золов Тихон Базильевич в базе данных отсутствует.

– Жаль, – равнодушно отозвался Лиманский. – Значит, он еще не родился.

На Федорыча эти слова подействовали сильнее, чем ствол Куцапова.

– Ниночка, всех, кто близко, пожалуйста.

На том конце снова заговорили, и Федорыч принялся покрывать поля газеты мелкими каракулями.

– Никаких Базильевичей нет и в помине. Золовых за последние годы было только двое: Сергей и Елизавета. Золова Елизавета Максимовна, та-ак… город Тула, недавно вместе с родителями выехала на постоянное место жительства в Канаду. Золов Сергей Аркадьевич, москвич, погиб трех лет от роду. Собственная мамаша из окна выбросила, я этот случай помню. Теперь по Тихонам. За пять лет их уродилось всего четырнадцать – удача, я вам скажу, необыкновенная. Однажды разыскивали Епифана, так их по стране штук сорок нашлось.

– Из этих четырнадцати сколько живет в Москве?

– Трое, – ответил Федорыч, сверившись с записями. – Одному два года, другому четыре, третьему несколько месяцев. Мать отказалась, из роддома переведен в дом младенца… а, вот, из сводки: похищен неизвестным.

– Когда?

– Вчера вечером. Точно, еще репортаж по телевизору показывали.

– Похищенный новорожденный, случайно, не рыжий? – Горячо спросил Куцапов.

Федорыч выразительно посмотрел на Николая и, не ответив, принялся вытирать пол.

– Была надежда, и вся вышла, – подытожил Лиманский. – Того Тихона украли или не того, что сейчас гадать?

– Вообще, странное совпадение, – сказал я. – Нам такие случаи на руку, по ним мы его и вычислим.

– Случаями всякими интересуетесь? – Обрадовался Федорыч. Перешагнув через лужу выгнанной браги, он удалился в комнату и принес кусок желтоватого тюля. – Забирайте, может, вам от него какой прок будет.

– Что это за тряпка?

– О-о! Тряпка не простая. Видите дырочку? Сигаретой прожег – давно, еще до отставки. А вот здесь, с краю, вином залито. Это часть занавески. Вчера утром нашел, у окна.

– Ну и что?

– Моя-то занавеска целая. И на ней – я проверял – и дырка, и пятно. Все сходится. А рядом с окном, в стене – семь пулевых отверстий, кучненько так, в «десяточку». Стреляли в упор, это я как специалист говорю, то есть прямо в комнате кто-то взял и разрядил целую обойму. Вчера. А я, представьте, не заметил, хотя всю неделю из дома не выхожу. Аномальное явление, – заключил Федорыч. – Если б меня замочили, тьфу-тьфу, то все было бы ясно. А так – пробрались в квартиру, постреляли, подкинули копию занавески и скрылись.

С Федорычем мы распрощались почти по-дружески. Вряд ли он понял, кто мы такие, однако его вполне устраивало, что мы не от Ганевского. Тюль я посоветовал ему выкинуть, а стену зашпаклевать, чтобы и воспоминаний никаких не осталось.

Бывший следователь проводил нас до лестницы и, стоя в дверях, смятенно обратился к Николаю:

– Ты думаешь, все образуется?

– Уверен. Будешь, Федорыч, снова на коне, так что держи форму. Товарища моего запомни получше, – наказал Куцапов, похлопывая меня по плечу. – Придет время, выручишь человека.

– Постараюсь, – покладисто отозвался Федорыч. – Смотрите там, осторожнее. Лунатики.

– Петрович, а как же Мама? – Спросил Колян. – Где он теперь лежит?

– Где-то лежит, – грустно сказал Лиманский.

Мы вышли из дома и заглянули во двор – «Вольво» на месте, естественно, не оказалось. По улице проехала поливальная машина, и дышать стало легче. Часы, которые я автоматически переводил с каждым новым броском, показывали семь утра. Автобусная остановка наполнялась сонными, разбитыми после душной ночи людьми. По мостовым, шурша свежеразлитой влагой, пробегали недорогие автомобили, развозящие рабочий класс. Время служащих еще не пришло. Строгие мужчины в галстуках и их томные секретарши, фригидные бизнес-леди и моложавые клерки в одинаковых белых рубашках – все они возникнут позже, часам к восьми.

Денег со служебной квартиры мы не взяли – не из-за щепетильности, конечно, а по недомыслию. У меня в кармане по-прежнему лежало три рубля, для оплаты загородной поездки – маловато.

Первый же водитель, которого мы попросили довезти нас бесплатно, испуганно умчался прочь. В принципе, я и Лиманский могли бы сойти за обнищавших ученых и сподвигнуть какого-нибудь автолюбителя на порыв бескорыстия, но все портил Куцапов, мощный и сытый мужчина, на лице у которого был нарисован диплом колымского университета.

Пользоваться дыроколом в Москве было бы безумием: в две тысячи восемнадцатом нас мог ждать либо патруль ООН, либо Исламская Гвардия. Я не помнил, в каком году вторые победили первых, мне это было безразлично, но встречаться не хотелось ни с теми, ни с другими.

– Придется нарушать УК. Выбирайте: угнать машину или украсть деньги, – предложил Куцапов, потешаясь над корчами Петровича. – Лично я – за первое. Еще можно захватить тачку прямо с шофером и заставить его отвезти нас к парому, но это уже терроризм, – уведомил он, откровенно любуясь, как в Лиманском борются страх, совесть и здравый смысл.

Движением бровей я показал, что согласен, поскольку другого выхода нет. Дело оставалось за Петровичем.

– Угоняй, – решился он.

Следующий час мы потратили на поиск подходящего автомобиля. Колян придирчиво рассматривал каждый вариант, и что-нибудь все время оказывалось не так: то машина была чересчур броской, то наоборот, колымагой, которая могла заглохнуть, не проехав и километра. Наконец Николаю понравилась чумазая «ГАЗ-31», сиротливо гниющая в одном из дворов. Машина выглядела бесхозной, однако по каким-то незримым признакам Куцапов определил, что «Волга» все еще на ходу.

Я встал «на стреме» у выезда под аркой, Петровичу же Колян приказал погулять в сторонке и постараться не упасть в обморок раньше времени. Не успел я докурить сигарету и до половины, как подкатил Николай и торопливо открыл мне дверь. Лиманский сидел сзади ни жив ни мертв.

Двор к свершившемуся преступлению отнесся спокойно. Три бабульки, лопотавшие на лавочке, смотрели на нас с потаенным одобрением – видно, хозяин «Волги» был у них не в чести. Только дедок с самодельной клюкой и юбилейной медалькой на синем пиджаке внутренне возражал против произвола, но протест бушевал в нем так смирно, что остался практически незамеченным.

– Ты, Петрович, пригнись, – посоветовал Куцапов. – Такой пассажир, как ты, хуже кишок на капоте. Настоящее искусство не в том, чтобы украсть, а в том, чтоб не поймали.

По городу Николай ехал аккуратно: вперед не лез, правил не нарушал. Один раз он попытался у меня узнать, нельзя ли объехать Таганку, – уж больно там гнусный перекресток, но услышав, что я садился за руль три раза в жизни, ухмыльнулся:

– И этот засранец летал на моей ласточке! Теперь понятно, почему ты разбился. Куда хоть ездил-то?

– Позже расскажу.

Мне было не до бесед. Я зорко оглядывал окрестности в поисках погон, фуражек и прочих атрибутов власти. На мне лежала ответственность за эвакуацию группы в случае, если те же фуражки или погоны заинтересуются нашей машиной. После долгих сомнений я выставил на табло семнадцатое июля, то есть вчера. Если придется бежать, то лучше остаться здесь. Нынешний девяносто восьмой, пустой и безымянный, все-таки был предпочтительнее любого другого года. Неуклюжие милиционеры, приседающие, словно девицы, перед каждой дорогой тачкой, – это бесспорная мерзость. Однако броневики с буквами «UN» на московских улицах – мерзость более обидная.

Бежать не пришлось. Куцапов продемонстрировал максимум лояльности к правилам дорожного движения и, как ни странно, изрядную выдержку.

На выезде из Москвы проверяли документы. У поста ГАИ выстроился хвост, впрочем, небольшой: в этот час основная масса направлялась в город. Двое инспекторов, отягощенных бронежилетами, барабанили в окна и подставляли руку ладонью вверх, в которую незамедлительно вкладывались права и техпаспорт. Гаишники подходили не к каждой машине, видимо, у них был приказ интересоваться только определенными марками, а может, они просто ленились.

Потные, неподвижные, мы сидели и напряженно ждали своей очереди. Лиманский сзади выпрямился и малодушно прикрыл глаза. Вспомнив хитрость Ксении, я сунул дырокол в рукав и нащупал широкую кнопку. Николай положил пистолет под сидение, но сначала он зачем-то снял его с предохранителя. Воспротивиться этому у меня не хватило силы воли, к тому же было слишком поздно. Инспектор вплотную подошел к нашей «Волге» и отвел руку, намереваясь постучаться, но в этот момент его окликнул напарник. О чем они говорили, я не слышал, но диалог продолжался не меньше минуты. Мы зачарованно следили за толстым скрюченным пальцем в пяти сантиметрах от стекла и думали об одном и том же: пронесет – не пронесет.

Инспектор все-таки постучал – так, что не подчиниться, означало бы объявить войну всему московскому ГАИ. Куцапов выдохнул и медленно опустил стекло.

– Здорово, – сказал инспектор, и мне почудилось, что в его приветствии кроется нечто большее, чем обычная милицейская фамильярность.

– Здрасьте, – обронил Николай.

– Ты чего, Колян, с перепоя?

Лиманский на заднем сидении подпрыгнул, а Куцапов непроизвольно потянулся к пистолету, но инспектор не собирался требовать водительское удостоверение – оперевшись на крышу, он наклонился и простер в окно руку. Николай озадаченно ее пожал и произнес:

– Вот, с корефанами едем. По делам.

– Вижу, что не с телками, – рискованно пошутил милиционер. – Где такую рухлядь откопал? Или маскируешься?

– Вроде того, – брякнул Куцапов.

– Ладно, некогда мне. Лазутчиков ищем, понял? Иностранных, – инспектор рассмеялся и отклеился от машины. – Давно не звонил. Телефон помнишь?

– Записан где-то.

– Ну, счастливо.

– Бывает такое! – Воскликнул Куцапов уже на кольцевой.

– Не бывает, – категорично возразил Лиманский.

– У меня в девяносто восьмом много дружков было, всех и не упомнишь.

– Как он тебя узнал? Ты же на тридцать лет старше.

– Точно, – растерялся Колян. – Петрович, меня эти непонятки просто убивают.

Мы свернули на какую-то дорогу местного значения, находившуюся вдали от шоссе. Это был тот самый путь, что вел от бункера к парому. Я невольно оглянулся – сразу после кольцевой начиналась стена одинаковых домов. Это они превратятся в опаленный холм, на который с таким трудом забирается шестиколесный автобус Коня. Правее башен – захламленная степь. Жилищный кризис двадцать первого века не позволит ей пустовать долго, и все пространство в округе покроется коростой безвкусных, но рентабельных зданий – будущих братских могил.

Прежде, чем мотор стал глохнуть, мы пролетели несколько километров. Еще метров триста машина прокатилась по инерции. Куцапов съехал на обочину и остановил «Волгу» у самой канавы.

Мы зашли в лес и побрели вдоль дороги. После городской суматохи это доставляло большое удовольствие. Идти было трудно: мешали кусты и горбатые корни деревьев, с травы еще не испарилась утренняя роса, однако на асфальт не тянуло. Мы вернемся в мертвую пустыню, спустимся в пропитанный керосином бункер, и роса на брюках, несколько травинок, прилипших к ботинкам, будут как привет от одного мира другому. Там тоже полно травы, но она видела гибель человечества, в ее фенотипе навечно закодированы воспоминания о взорвавшихся солнцах и черных дождях.

Скоро, гораздо раньше, чем я думал, возникло и поле, наискосок от которого стояли две бытовки, чудно названные паромом. Домиков мы не видели: с проселочной дорогой закруглялась и густая осиновая посадка, скрывавшая за своей пестротой даже яркое небо.

Колея круто и неожиданно вильнула к дачам, а рощица оборвалась как недопетая песня, и вместе с ней оборвалось что-то в груди. Вагончики были сожжены – не то, чтобы дотла, но примерно до такого состояния, в котором я их впервые увидел в две тысячи тридцать восьмом. Огонь, скорее всего, погас сам – если б его тушили, то со стен смыли бы всю золу. Бытовки стояли не обугленные, а какие-то свинцовые, будто о них почесалась большая линяющая кошка.

– Недавно горело, – сказал Николай, загребая ногой пушистый пепел. – Вчера или, может, позавчера.

– Пузырь! – Вспомнил Петрович. – С ним-то что?

Мы зашли в паром. Неизвестно, что нами руководило, лично я просто знал, что так надо. Раз паром существует, нужно им пользоваться. Мы боялись замараться о стены, и от этого помещение казалось тесным и особенно неуютным. Под ногами вздымались облачка серой пыли, над головой наметилась прореха, которая спустя сорок лет разойдется до огромной дыры. На полу проклюнутся больные растения, и в окно, которое к тому времени растеряет последние осколки стекла, вылезет бурьян.

В две тысячи восемнадцатом стены уже не пачкались, зола давно превратилась в удобрение для сорняка. Полы сгнили, зато сосна рядом с вагончиком залечила ожоги и подтянулась. Единственное, что напоминало о Пузыре, – это пустая помутневшая бутылка с облезшей этикеткой, впрочем, сколько их валяется по лесу?

Следующий переброс мы совершили с тяжелым сердцем. Самая малая беда, которая могла подстерегать нас в тридцать восьмом, – это отсутствие Коня, бункера и всего Сопротивления. Страшно не умереть, а выжить, когда остальные погибли. Выжить и остаться в одиночестве – для чего?

Я отодвинул жесткие стебли, закрывавшие выход, и, еле удержавшись от того, чтобы не зажмуриться, шагнул наружу. Нога погрузилась в сырую теплую труху, кишащую какими-то жучками. Труха оказалась дверью, съеденной за какие-то десять минут, что мы отсутствовали в две тысячи тридцать восьмом, – за долгие сорок лет, что она пролежала рядом со сгоревшим паромом.

Сзади меня подтолкнул Куцапов, ему также нетерпелось выбраться из обугленной коробки. Мои мрачные прогнозы относительно Сопротивления Колян пропустил мимо ушей, головоломки были не по его части.

Выйдя, он потянулся и неторопливо направился к автобусу. Да, вездеход стоял там, где ему полагалось, и я воздал хвалу небу, синхронизатору и черт знает еще кому, но отдельно – Куцапову. Быть может, благодаря его псевдоматериализму и тупому неверию во всякие там парадоксы в тридцать восьмом еще сохранилось какое-то равновесие.

Конь спрыгнул вниз и пошел нам навстречу.

– Быстренько вы, я даже покемарить не успел. А где гостинцы? – С детской непосредственностью потребовал он.

– Отвали, – бросил на ходу Николай. – Мы потеряли Маму.

– Да, несчастье, – фальшиво огорчился Конь. – А я думал, твои родители уже померли.

– Мама! – Раздраженно рявкнул Колян. – Не мама, которая рожает, а наш Мама, с ножами.

– Ну ваш, так ваш, – обиделся Конь. – Мне что? Мое дело – баранка. А бухла мог бы и захватить.

Вскарабкавшись по лесенке, я сел сзади и незаметно для себя задремал. Когда я проснулся, мы уже подъезжали к бункеру.

– Мама? – Оторопело переспросил Левша. – А папу вы с собой не брали?

– Точно вчетвером уходили? – Не поверил Фирсов. – И, говорите, я сам его отправил?

– Ну что мне, Иван Иванович, крест целовать? – Воскликнул Колян.

– Ксюша, хоть ты-то его помнишь? – Спросил я. – Скромный такой, молчаливый, мы еще над его кличкой смеялись.

– Нет, вас трое было. Иван Иванович хотел, чтобы с вами пошел Левша, но потом передумал.

Ксения виновато улыбнулась и встала совсем рядом, так, что наши ноги соприкоснулись. Теперь, после ночи в темнице, близость ее тела уже не вызывала такого трепета, зато я испытал чувство другого, более высокого порядка: ее ступня в армейском ботинке, ее колено под плотной джинсовой тканью принадлежали мне.

Очень скоро смерть Мамы из трагедии превратилась в воспоминание о ней. В конце концов, при мне Веселый добил раненого водителя, при мне Мефодий из падшей личности стал просто падалью; сверхдержавы, столкнувшись лбами, расплескали мозги по континентам – тоже при мне. Где же обычному человеку взять столько душевных сил, чтобы оплакать каждую жертву отдельно?

В путанице с Мамой меня тревожило совсем другое. Раньше мы с Ксенией помимо дырокола были связаны еще и общим взглядом на события. Обладание невзрачным приборчиком ставило нас по другую сторону реальности, мы существовали особняком от гибнущего мира, и эта обособленность сближала. Однако стоило нам ненадолго расстаться, как мы перестали быть абсолютными единомышленниками. Нарушение причинно-следственных связей стерло из памяти Ксении все, что касалось Мамы, и таким образом прочертило между нами тонкую линию – даже не трещинку, а лишь бледный пунктир, но кто знает?..

Больше всего Иван Иванович расстроился из-за потерянной явки. Паромом, даже сгоревшим, все еще можно было пользоваться, хотя мне это казалось чистой воды формальностью. С Пузырем тоже было не ясно, однако после расстрела Мамы в его гибели никто не сомневался. Нехватки в людях Сопротивление не испытывало, но вот служебная квартира, перевалочный пункт для гонцов в прошлое, существовала в одном экземпляре, и ее Фирсов простить не мог.

– Где вы откопали своего Тихона? – Спросила Ксения.

– Я виноват, – сказал Лиманский. – Не разглядел. Несколько лет в одном институте проработали. Кто мог подумать, что у него на уме такое? Вроде, человек как человек: кандидатскую защитил, докторскую готовил. Историей увлекался. Золото, одним словом.

– Петрович, кончай свои интеллигентские слюни, – оборвал его Фирсов. – Тоже мне, ответчик. Без тебя найдем, с кого спросить. Левша, будь добр, разыщи Майора.

– Тихона мы готовили, как настоящего диверсанта, да он фактически им и был, – сказал Лиманский. Потом бросил озорной взгляд на Ивана Ивановича и, не заметив его гримасы, продолжал. – Долго сомневались, как бы дров не наломать, ведь если синхронизатором за двадцать пять лет так ни разу и не воспользовались, значит была какая-то причина. Ну, а когда ГИП совсем прижала, и мы эвакуировались сюда, в тридцать восьмой, когда увидели, чем это закончится, то выбора не осталось. Историю столько раз перекраивали, но все на бумаге, а нам вот выпало действительно что-то изменить.

– Вашу бы, Евгений Петрович, ответственность, да в мою версию, – сказала Ксения. – Глядишь, и обошлось бы.

– А вы не боитесь, что ваша версия – всего лишь фантом? Где оно, это счастливое прошлое?

– Здесь, – Ксения поднесла палец ко лбу.

– Если б мы с Иваном Ивановичем принимали во внимание такие доводы, то я никогда не стал бы профессором, а он – генерал-лейтенантом, – улыбнулся Лиманский.

– Петрович, дорогой мой! – Возмутился Фирсов. – Что за удивительный талант – одной фразой выболтать сразу десять секретов!

– Да будет вам. Последний секрет, которым владела Россия, – это синхронизатор. У молодых людей он есть, причем более совершенный, чем наш.

– И все-таки. В тридцать восьмом вы обнаружили развалины и решили, что какой-то доктор наук сможет остановить войну?

– Задание было намного серьезней: не допустить нападения на Прибалтику. Ведь черная полоса началась с бомбардировки Таллина.

– Вильнюса, – уточнила Ксения.

– Риги! – Крикнул я.

Исторические факты на глазах превращались в песок. Мир трещал по швам – пока еще только в моем воображении, но когда-нибудь, я чувствовал, он не выдержит такого насилия и рухнет по-настоящему.

– Теперь это не так важно, – сказал Лиманский. – Тихон должен был не ловить падающие бомбы, а предотвратить конфликт, не дать ему развиться. Для этого он и отправился с упреждением, в девяносто восьмой. Иван Иванович ознакомил его со своими архивами…

– С некоторой информацией, обладая которой, можно слегка надавить на ту власть, – пояснил Фирсов.

– И вы полагали, что с помощью шантажа Тихон изменит мировой порядок?

– Поскольку наш ученый муж проболтался, и вы знаете, кто я такой, то поверьте мне на слово: мировой, как вы выразились, порядок всегда был заложником каких-нибудь снимков или записей.

– И Тихон, вместо того, чтобы образумить политиканов, сам спровоцировал Балтийский кризис.

– Все зависит от точки зрения. Для вас он – тот, кто уничтожил страну, для нас – человек, способный ее воскресить. Тихон – блестящий аналитик, разбирается в истории, представляет, как работает синхронизатор. Другого кандидата у нас не было.

– Кришну с ним послали для прикрытия?

– Прикрываться теперь нужно от него самого, – проговорил Лиманский. – Сомнений нет, – обратился он к Ивану Ивановичу. – Тихона следует нейтрализовать, чем быстрее – тем лучше. Не знаю, что и как он собирается делать, но мы его не контролируем.

В комнату вошел Левша, за ним, пряча глаза, появился Майор.

– Как же ты, мил друг, его проворонил? – С ходу набросился на него Иван Иванович. – Специалист, все-таки. Инженер… чего там?.. душ? Ты ведь с ним разговаривал, я имею в виду, как психолог. Тесты разные, то-се. Неужели наука не может четко определить, кто нормальный, а кто помешанный?

– Не может, Иван Иванович, – с сожалением констатировал Майор. – Одно ясно: серьезных расстройств психики у него нет. Волевой, целеустремленный, не без способностей. Изобретателен, склонен к неординарным поступкам…

– В общем, классический случай шизофрении, – сказала Ксения.

– Просили рискового человека с воображением, вот и получайте.

Фирсов выбрался из кресла и подошел к сейфу. Сначала я решил, что ему зачем-то потребовался керосин, но вместо пластмассовой фляги он выволок из шкафа потертый брезентовый мешок.

– Николай, помоги. Проверим, что нам от Тихона осталось в наследство.

Куцапов перевернул рюкзак, и по полу разлетелось барахло, которое могло валяться в столе у любого мальчишки: выломанные откуда-то платы, насмерть зачитанная книжка, несколько мотков проволоки и…

Николай с Левшой одновременно бросились к черной металлической болванке, покатившейся под ноги Фирсову.

– Аккуратней надо! – Укорил Левша. – Граната, Иван Иванович.

– Сам вижу, что не репа.

– Да он у вас еще и шутник, – заметила Ксения, мягко отнимая у Левши опасную игрушку.

Ксения передала гранату мне, и я понял, что она имела в виду. К узкой части корпуса, там где находилась чека, была приклеена бирка, извещавшая: «ПРОВЕРЕНО ЭЛЕКТРОНИКОЙ. ГАРАНТИРУЕТ ПОЛНОЕ УДОВЛЕТВОРЕНИЕ».

– Цинизм и чувство юмора. Без них в наших условиях хана, – объяснил психолог.

– А как же водка? – Проревел Колян, толкая его локтем. – Против стресса – первое дело.

– Тихон ей не увлекался. Вот, – Майор поднял с пола книгу. – Вот его пунктик.

Я снисходительно оглядел брошюру – оторванные страницы высовывались, как закладки, обложка держалась на честном слове, однако стоило мне прочитать название, и книга моментально стала бесценной. Боясь ошибиться, я стер с нее пыль, но слова от этого не поменялись местами, а лишь стали контрастнее.

«НИЧЕГО, КРОМЕ СЧАСТЬЯ». Я уже видел этот роман, когда-то держал его в руках и – было время! – считал его своим. Имя автора, набранное мелким шрифтом на фоне звездной бездны, я разобрал не сразу. И все же это был Кнут. «Александр Кнутовский» совсем не похоже на «Михаил Ташков». Напрасно я всматривался в крохотные буковки, мне не померещилось. Книжку действительно написал Кнут. Мефодий всучил мне чужие рукописи – это было ясно давно, но теперь я убедился окончательно.

– Странно, почему Тихон ее оставил, – сказал Майор. – Книга была ему очень дорога, и если он знал, что не вернется…

– Затем и оставил, чтоб мы этого не поняли. Эх, психолог!

– Книга была его Священным Писанием, а Кнутовский – пророком, – настаивал Майор. – У каждого из нас есть какая-то отдушина, без нее нельзя, особенно когда сидишь под землей, а вокруг – только прах. У кого – спиртное, у кого – старая фотография. Не знаю, что Тихон нашел в этом романе, но для него он был и другом, и любовницей, и психоаналитиком.

– И если б его автору угрожала опасность, а он смог бы ее отвести… – начал я.

– Безусловно. Он сделал бы все, чтобы книга состоялась.

– Сдается мне, ты что-то придумал, – оживился Фирсов.

– Ксюша, помнишь тот грузовик в две тысячи первом? Длинный такой фургон, «Москарго», кажется.

– Ты уверен?

– Нет. Но там, на перекрестке, он вел себя так, будто заранее знал, что произойдет. И появился только для того, чтобы не дать нам разбиться.

– Ты был знаком с этим писателем?! – Воскликнул Петрович.

– И ты сможешь на него выйти? – Страстно спросил Куцапов.

Все повернулись ко мне. Мой ответ был известен, ведь кроме этого ничтожного шанса мы не имели ничего.

– Мы пойдем вдвоем, – сказал я. – С Коляном.

– Как это? – Не поверила Ксения.

– Ксюша, ты останешься. Если ты будешь там, то роль зрителя тебя не устроит, я знаю. А вставать на его пути… это почти самоубийство, – закончил я шепотом.

Ксения смерила меня гневным взглядом, но я не уступил. Она могла демонстрировать свое негодование всеми доступными способами, это все же лучше, чем разделить участь Мамы.

– У Тихона есть что-нибудь, кроме синхронизатора и компромата? – Спросил я.

– Есть, – опечалился Лиманский. – Масса планов.

Фирсов, надрывно закашлявшись, кинул в рот очередную таблетку.

– И еще – абсолютные полномочия.