Механика вечности

Часть 2 ПОБЕГ НА ОЩУПЬ

Живот не болел – это первое, что я отметил, как только пришел в себя. Не открывая глаз, я осторожно ощупал рану… и не нашел ее. На месте пореза пальцы обнаружили едва заметный рубец, отозвавшийся на прикосновение легким зудом.

– Шрам останется, но для мужчины это не страшно, – сказал кто-то рядом.

Разлепить веки оказалось гораздо труднее, чем пошевелить руками. Я пожалел, что проснулся – спать хотелось смертельно.

– Вставай, нужно уходить.

Голос был женский. Молодой. Одна из подружек Кнута? С каких это пор он стал водить их домой?

Я собрал всю силу воли и открыл один глаз. Брюнетка.

– Не прикидывайся умирающим.

Девушка сдернула с меня одеяло, и я, скосив открытый глаз, увидел, что лежу совершенно голым, однако незнакомку интересовал лишь мой шрам. Она деловито помяла мне живот и кинула в ноги одежду.

– Собирайся. Твои вещи я уничтожила, поскольку они пришли в негодность.

Обиженный таким невниманием к своему телу, я робко перевернулся на бок.

– Ты мне все назад положила? Кишки, печенку? В машине ничего не осталось?

Незнакомка улыбнулась и осмотрела меня еще раз, более внимательно. Я торопливо прикрылся. Прыснув, она отошла в дальний угол и присела на подлокотник кресла. Нет, это не квартира Кнута.

– Меня зовут Миша, – сказал я, натягивая носки.

– Буду знать.

Я оделся и зашнуровал кроссовки, точно такие же, как и те, что были раньше, только новые.

– Ты не представишься?

– Ксения, – ответила девушка, поднимаясь. – Пошли.

Она накинула куртку из толстой кожи, потом взяла с тумбочки и опустила в карман какой-то продолговатый предмет. Его черный край выглядывал наружу, и я понял, что это такое.

– Откуда она у тебя?

До меня вдруг дошло, что сюр, в котором я увяз по уши, с аварией не закончился – он прогрессировал, становясь все более детальным и правдоподобным.

Я уселся на кровать, достаточно мягкую для дешевого гостиничного номера. Коричневый гардероб, цветастое кресло, стул и тумбочка перед зеркалом. У изголовья – торшер с пошлым розовым абажуром. Кнут много рассказывал о таких комнатах: их сдавали по семь рублей за сутки и по пятерке за двенадцать часов. Окна были оснащены светомаскировкой, и апартаменты не простаивали ни ночью, ни днем. После обеда мелкие женатые боссы приводили сюда молодых сотрудниц, желавших продвинуться по службе.

Несмотря на дерзкую куртку со множеством осклабившихся «молний», Ксения на шлюху не походила. Даже если нарядить ее в короткую юбку и высокие сапоги, увешать блестящими цацками и покрыть кричащим макияжем, все равно будет ясно, что она не из тех, кого можно купить.

Подбородок, достаточно твердый, чтобы быть волевым, но при этом не портить благородного овала лица. Большие, но умные глаза. Таких глаз я никогда не видел. Они знают все, им достаточно одного взгляда, чтобы просветить человека насквозь. И при этом не злые, не надменные… дьявольски красивые. Темно-карие, почти черные. Полные чего-то такого…

– Быстрее.

То, как Ксения двигалась, как спокойно она положила в карман машинку и особенно ее фраза «я уничтожила вещи» говорили о многом. Например, о том, что я в безопасности. Во всяком случае, до тех пор, пока с ней не поругаюсь.

– Как я сюда попал?

– Тебе нужно было отлежаться.

– И сколько я спал?

– Пока не зажила рана. Со вчерашнего вечера.

Я невольно погладил шрам под рубашкой. Его можно было принять за жировую складку – если забыть о том, что недавно он был дырой, из которой хлестала кровь.

– Я стал бессмертным?

– Нет, это регенератор, – туманно пояснила Ксения. – Хватит трепаться, пошли.

– В такси я был не один.

– Водитель погиб, – сказала она, не моргнув. – Второму, как и тебе, посчастливилось. Для двойного сальто с приходом на крышу несколько синяков – это подарок судьбы.

– Что с ним?

– Твой друг меня не интересует. Еще вопрос, и я ухожу одна, – Ксения выразительно покосилась на торчавшую из кармана машинку.

Гостиница, как я и предполагал, находилась недалеко от места аварии. Тихая, тенистая улочка, отгороженная от магистрали сквером, – идеальное место для детских садов, музыкальных училищ и домов свиданий. Мама Кнута никогда бы не смирилась с интенсивностью частной жизни своего сына, и ему нередко приходилось проводить время в таких вот номерах. Возможно, он бывал и в этой гостинице тоже.

– Куда мы? – Спросил я.

– Домой. Твоя экскурсия затянулась.

Действительно. Я полагал, что независимо от того, сколько я проживу в прошлом, машинка вернет меня в нужный день, и совсем забыл о реальном времени. Что, если включения машинки где-то фиксируются, и ее владельцам известно о моей тайной миссии? Они ждали почти неделю, но их терпение лопнуло, и за мной прислали. Выглядит довольно лубочно, но вот Ксения, и вот машинка.

– Мы не можем отсюда уйти, здесь кое-что осталось.

– Тебя это не касается.

– У моей бывшей жены…

– Забудь. Лучше подумай, где нам укрыться.

– Зайдем в любой подъезд, – заявил я со знанием дела.

– А свидетели? К рыбалке, наверное, ты относишься серьезнее.

– Только не надо во мне развивать комплекс неполноценности! – Разозлился я. – Богиня нашлась! И чего я за тобой тащусь, как привязанный?

– Можешь не тащиться, – проговорила она тихо. – Но если я вернусь без тебя, то за тобой придут другие. И забирать пассажира в две тысячи шестом мне уже не придется.

– Кого-кого?

– Одного путешественника, – она испытующе посмотрела мне в глаза. – Некоего Ташкова. Вы, случайно, не родственники?

– Просто не люблю рыбалку, – буркнул я, оправдываясь. – Есть на примете местечко. Парк подойдет?

Я махнул рукой, и желтая «Волга», лениво тащившаяся вдоль тротуара, устремилась к нам. Она подъехала уже достаточно близко, водителю давно пора было затормозить, но он только сбросил газ, и такси продолжало катиться с прежней скоростью. Стекло в задней двери опустилось, и я удивился, как это водитель сделал, не оборачиваясь. Такси уже поравнялось с нами, но ехало все еще слишком быстро, чтобы успеть остановиться. Может, таксист думал, что мы запрыгнем на ходу? В открытое окно?

– Ложись! – Крикнула Ксения.

Ее вопль вывел меня из стопора, и я понял, что произойдет в следующую секунду. Поведение «Волги» не вписывалось в привычную схему, но стоило забыть о «шашечках» на ее боку, как стало ясно, что логика есть. Есть и схема, она проста и надежна: безлюдный переулок, одинокая парочка, машина с открытым окном, из которого неожиданно выглядывает ствол.

Я упал на Ксению и распластался, накрывая каждый сантиметр ее тела. По серой облицовке дома разбежались конические ямки, и мне в лицо брызнула острая гранитная крошка. Выстрелов я не слышал – только свист пролетавших над головой пуль. Потом до меня донесся затихающий рев мотора. От начала и до конца прошло не более пяти ударов сердца. Десяти, если сложить наши сердца вместе.

– Вот этого не надо, – сказала Ксения.

Я поймал себя на том, что глажу ее длинные, чуть вьющиеся волосы, и неловко отстранился. Несколько человек, сидевших в сквере, не обращали на нас никакого внимания.

– Почему ты им не ответила?

– Я должна была отстреливаться?

– Тебе пошел бы маленький изящный пистолетик.

– Знаешь, чем мы от них отличаемся? Они нас могут убить, а мы их – нет. Вдруг один из тех гадких ребят сделает сына, который в будущем… Ну, дальше сам придумаешь, ты же писатель. Подожди, что это у тебя? Закрой глаза.

Ксения принялась стряхивать с моего лица прилипшие песчинки.

– А на спине? Ну-ка, сними.

Сзади, у левой лопатки, куртка была распорота.

– Показывай плечо! – Распорядилась Ксения.

Я покорно стянул футболку, наполовину пропитавшуюся кровью. Как раз в это время подул ветерок, и левую сторону спины защипало.

– Везет тебе на такие ранения. Но это просто царапина, даже следа не останется. Часто у вас такое?

– До тебя вообще не было. Разве что в кино.

– Средь бела дня, прямо на улице, из автомата… фи! Это из местных кто-то. По твою душу, не иначе.

– Да кому я нужен? Разве что… Есть тут один. Разгуливает по Москве с пистолетом, а как напьется, начинает стрелять. И никто его не ловит, вот что примечательно.

– Раньше вы с ним не встречались?

– Несколько дней назад он утверждал, что я угнал его машину. Потом, правда, передумал.

– Это плохо.

– Что плохо? Что передумал?

– Что такие вещи происходят. Все имеет свою причину. Зря ты здесь задержался.

Девушка без стеснения задрала водолазку. На ее талии был закреплен широкий пояс с рядом узких кармашков. Она достала два металлических стержня и, соединив их наподобие карандаша, занялась моей спиной.

– Может, не здесь? Люди все-таки.

– Готово, – тут же отозвалась она.

– Так быстро?

– Майку выброси, а куртку застегни.

– Это и есть регенератор? – Спросил я, показывая на обыкновенные с виду железки. – Какого века чудеса? Двадцать второго, небось?

– Не важно.

– Ксения, откуда ты? Из какого года?

В ответ она лишь улыбнулась и взяла меня под руку.

– Давай, Миша. Такси, гелиоплан, что хочешь, только быстрее. А то как бы они не вернулись.

Болтливостью Ксения не страдала, и ловить ее на слове было бесполезно, поэтому я пропустил «гелиоплан» мимо ушей и повел ее к метро. Это будет недурная проверка, решил я. Посмотрим, как Ксения ориентируется в названиях станций, как переносит давку и не шарахается ли от летящего из тоннеля состава. Кроме того, нам надо было сделать пересадку на «Третьяковской», и показывать дорогу я не собирался.

Подойдя к кассам, я запоздало вспомнил про деньги.

– А что это такое? – Нахмурилась Ксения. – А, веселые разноцветные бумажки?

– И веселые круглые монетки, – добавил я, закипая. – Придурка из меня делаешь?

– Тебе так хочется вычислить год моего рождения, что это становится неприличным. Деньги я тебе переложила в новые брюки.

Все мое имущество вплоть до носового платка было на месте.

– Два жетона, – попросил я и положил на блюдце десятку. Кассирша замешкалась, и я, нагнувшись к окошку, отчетливо повторил. – Два жетона.

– Сказал, а чего сказал, и сам не понял, – раздраженно ответила женщина с розовыми, упругими на вид щеками.

– Дайте ему карточку, – вмешалась Ксения.

Мне выдали белый картонный прямоугольник.

– Чего, сдачу ждешь, оглашенный? – Захохотала кассирша.

– Банкоматом пользовался? – Спросила Ксения. – Тогда справишься.

Вот и проверил. Я уставился на билет. «Действителен в течение 30 дней с момента первого прохода». Благодарю, но так долго мне не надо. Под надписью – черная магнитная полоса и стрелка, указывающая на маленькую дырочку. Намек, что пора отсюда убираться?

– Пять дней назад в метро пускали за жетоны.

– Ты уверен?

– Да чтоб мне…

– Это плохо, – снова сказала она. – Очень плохо.

Свободных мест в вагоне было достаточно, и мы сели. Ксения держалась естественно, но все же чем-то выделялась, скорее всего именно чрезмерной, показной непринужденностью. Кроме того, она была слишком привлекательной, чтобы не обратить на себя внимания. Ее яркая внешность вызвала шквал заинтересованных взглядов. Ксения не оставила равнодушным даже пришибленного клерка, вошедшего вместе с нами и севшего напротив. Щуплый мужичок в сером костюмчике и блеклом галстуке был похож на крысенка. Над его головой висела реклама какого-то ялтинского отеля с загорелым крепышом, и от такого соседства клерк выглядел еще более ничтожным. Вдоволь налюбовавшись моей спутницей, он положил на колени маленький чемоданчик и задремал.

Ни с того ни с сего Ксения потерлась носом о мою щеку и вполголоса проговорила:

– На следующей выходим. Не сразу, по команде.

В ответ на мой беззвучный вопрос она утвердительно прикрыла глаза: так надо.

За окнами вспыхнул светлый вестибюль станции, и поезд, останавливаясь, натужно загудел. Двери открылись, и люди не спеша потянулись к выходу. Я подался вперед, чтобы подняться, но Ксения накрыла мою руку своей и успокаивающе похлопала. Скромно зевнув, клерк обвел нас скучающим взглядом и взялся за ручку чемодана. В вагон уже заходили новые пассажиры – Ксения не двигалась, лишь сильнее сжала пальцы. Двери начали съезжаться.

– Сейчас, – тихо сказала Ксения и вскочила.

Я вылетел на платформу вслед за ней, едва не застряв в дверях. Состав тут же тронулся, увозя крысенка в темный зев тоннеля. Его реакция вызывала зависть – он чуть не сцапал меня за ворот, однако ему не хватило какой-то доли секунды, и он остался по ту сторону стекла с просьбой не прислоняться.

Ксения дождалась, пока последний вагон не скроется из вида, и заметила:

– Серьезно ты им насолил.

– Знать бы, кому. У тебя что, дар предвидения?

– Нет, к сожалению, просто я уже встречала такие чемоданы. В музее спецвооружения. После него моя аптечка не поможет. Метро исключается, пойдем наверх.

– Лишь бы не сесть в то же такси, – мрачно пошутил я.

– Вот будет потеха, – отозвалась Ксения.

Мы спешно направились к выходу. Стоя на эскалаторе, Ксения достала зеркальце и деловито поправила прическу.

– Кажется, это называется балюстрадой? – Спросила она невпопад, кивая на широкий барьер с круглыми светильниками.

– По-моему, да.

– Перепрыгнуть сможешь? – Ксения была так спокойна, словно речь шла об элементарном физическом упражнении.

– Не пробовал.

– Переносишь центр тяжести на поручень и отталкиваешься ногами, вот и все, – она мило улыбнулась. – После вон того фонаря.

– А ты?

– Куплю мороженое, и сразу назад. Не спорь.

Больше всего меня смущало то, что люди вокруг могут засмеяться. К тому же внизу, в стеклянной будке сидела строгая женщина в красной шапочке, и она могла вызвать милицию. Что бы ни было спрятано в неприметном чемоданчике – духовое ружье, заряженное иглами, или пятиствольный пулемет, я не особенно его боялся, поскольку он был из другого мира. Это там раздаются крики, взрывы и визг тормозов. Кровь там проливается ведрами, а стреляные гильзы сыплются, как джек-пот из игрового автомата. Этот мир у нас называется киноискусством, и с реальностью он не имеет ничего общего.

Здесь же присутствовала дежурная в будке и постовой с твердой дубинкой, ложащейся на спину тяжело и плотно. Однако последнее время эти вселенные частенько проникали друг в друга, а встреча с Куцаповым и неудачная посадка в такси окончательно сплели их в единый континуум. Пьяные головорезы и скучные убийцы просочились сквозь кинескопы и продемонстрировали намерение меня прикончить.

Я прыгнул. Проводил глазами бронзовую стойку с молочным плафоном и сиганул, очутившись в гуще пассажиров, ехавших навстречу. То же самое сделала и Ксения. Она пружинно приземлилась на ноги почтенному господину и, мяукнув «пардон», помчалась вниз.

Мы бежали по ходу эскалатора. Суть маневра была мне непонятна, я просто следовал за Ксенией и надеялся, что поступаю правильно.

Слева, на лестнице, ползущей вверх, тоже происходило замешательство. Приличного вида мужчина, не чета давешнему хлюпику со спецчемоданом, отчаянно пытался нас догнать, но против него работали два эскалатора и возмущенная толпа. Прорываясь сквозь поток пассажиров, он всего-навсего буксовал на месте, в то время, как мы с Ксенией были уже внизу.

Добравшись до платформы, она оглянулась и, убедившись, что я рядом, понеслась дальше. Поспевать за ней на прямой дистанции оказалось еще труднее, и я конечно же решил, что брошу курить, впрочем, эта глупая мысль тут же улетучилась, поскольку я был занят совсем другим. Я маниакально выискивал взглядом мужиков среднего роста в неприметных костюмах. Гордость говорила мне, что пора перестать быть балластом на хрупких плечах Ксении, нужно ей хоть чем-то помочь.

Внезапно девушка остановилась. Засмотревшись на какого-то типа, я чуть в нее не врезался, успев затормозить лишь благодаря резиновой подошве кроссовок.

Из противоположного конца вестибюля к нам шел брат клерка, его близнец если не по плоти, то по духу: тот же неопределенный возраст, то же незапоминающееся лицо и затрапезный чемоданчик в руке. Мужчина изо вех сил старался изобразить равнодушие, но увидев, как бережно он держит портфель, я с ужасом понял, что мы находимся под прицелом.

– Гадкие ребята пошли ва-банк, – сказала Ксения упавшим голосом. – Это профессионалы, Миша. Сейчас нас убьют. Я так и не показала тебе свою любимую родинку.

Губы клерка номер два чуть дрогнули – это означало, что он позволил себе засмеяться. Ксения повела рукой, и из рукава куртки ей в ладонь выпала машинка. В ту же секунду воздух между нами и убийцей сгустился, формируясь в колышущуюся полупрозрачную поверхность. По ней, искажая силуэты людей и прямоугольную геометрию станции, мелкой рябью разбежались волны.

Ксения толкнула меня в спину, и я рыбкой влетел в мутную плоскость. Наше появление из ничего заметили только двое – их отличали выпученные глаза и отвисшие челюсти.

– У психиатров прибавилось работы, – проговорила Ксения. – Можешь перевести часы.

– Я догадался. Но в какую сторону и на сколько?

– Минус тридцать минут. Сейчас нас обстреливают из такси.

– Полчаса? У тебя другая машинка!

– Ты так и нарываешься на неприятности. Хочешь схлопотать коррекцию памяти?

Мы сели в подошедший поезд, оставив двух очевидцев наедине с их прострацией.

– А что ты говорила насчет родинки?

– Он наверняка читал по губам.

– Значит, для артикуляции… – Разочаровался я.

До конца поездки Ксения не сказала ни слова. Напуганный коррекцией памяти, я тоже старался помалкивать. Она не сразу сообразила, где находится нужный выход, и тогда я взял ее узкую ладонь в свою. После всего того, что Ксения для меня сделала, продолжать выкобениваться было бы с моей стороны свинством. Охотники больше не показывались, из чего следовало, что машинки у них нет.

– Чего они от тебя хотят? – Спросила Ксения. – Очень серьезные ребята, даже не представляешь, насколько.

Вместо ответа я закурил. Меня и самого тревожил этот вопрос.

– Что ты называл парком? Вон тот плешивый садик? И сюда мы тащились через весь город! Здесь же полно народа.

Я почувствовал себя полным идиотом и, чтобы как-то занять руки, закурил вторую.

– Придется ждать дотемна, путешествий на сегодня достаточно.

– В две тысячи шестом будем тоже ночью?

– Разумеется. Хватит тех двоих, что видели нас в метро.

С Мефодием мы договаривались, что я вернусь с шести до двенадцати вечера. Что ж, я даже не опоздаю.

У меня кольнуло сердце – ведь я вывожу Ксению прямехонько на ее «пассажира». Ничего не пропадает и не возникает из пустоты, все уже есть: младший бросил меня в мексиканском ресторане, а я, такой умный и благородный, сдаю с потрохами старшего. Вряд ли Мефодия похвалят за его самодеятельность.

С другой стороны, у нас с ним была одна машинка на двоих, и она пропала. Какой бы приговор ему не вынесли, это будет лучше, чем навсегда остаться в прошлом.

До наступления сумерек мы просидели на скамейке, но никакой информации я из Ксении не выудил. Возможно, Кнуту и удалось бы ее разговорить, но я, несколько раз услышав «не твое дело», заткнулся. К вечеру у меня кончились сигареты, и я купил новую пачку.

– Оставишь здесь, – приказала Ксения.

– Да ничего не будет.

– Уже есть.

Она была права. К вопросам, на которые я так и не нашел ответа, прибавилась история с билетами на метро. О стрельбе из такси думать не хотелось. Я старался себя убедить, что это всего лишь недоразумение, такое же, как и с угоном «ЗИЛа», хотя было ясно, что люди со спецвооружением не ошибаются. По крайней мере, три раза подряд.

Ксения вынула машинку и потыкала пальцем в круглые кнопки-пуговички.

– Что, так интересно? – Усмехнулась она, перехватив мой взгляд. – Ну, посмотри.

На табло горело: 2006.09.20.23.30.

– Во сколько ты со своим приятелем договорился встретиться?

– До двенадцати, успеем. Только он мне не приятель.

Мы шагнули в зыбкую, слабо светящуюся плоскость, и рябина, одиноко торчавшая слева, из чахоточной веточки превратилась в молодое самоуверенное деревце. За жидкими кронами виднелись желтые пятна горящих окон, и, пройдя совсем немного, мы оказались перед стеной многоэтажек.

– Куда сейчас?

От автобусной остановки расходилось несколько тропинок, в том числе и та, что вела через пустырь прямо к моему дому.

– Мимо стройки будет быстрее.

– Стройка – это хорошо. Сразу видно, все ли по-прежнему.

– Ты на самом деле беспокоишься? Значит, повлиять на будущее все-таки можно?

– А разве не за этим ты возвращался в две тысячи первый год?

Мысль была настолько простой, что я удивился, как это она до сих пор не пришла мне в голову. Конечно, будущее меняется! Я же сам отнес в «Реку» рукописи, теперь я маститый писатель. В меня стрелял долбанутый Куцапов, и на моем животе белый рубец, точь-в-точь, как у Мефодия. Ко всему прочему я помирился с Аленой – помирился до того, как развестись, и теперь… Теперь я женат?!

– Ксения, возможно, мы идем не туда. Я должен жить в другом месте.

– Надеешься, что прославился и переехал в особняк с павлинами?

Из-за дома выглянула югославская стройка, и я машинально подсчитал количество готовых перекрытий.

Двух этажей не хватало.

Я повторил попытку. Так и есть. Днем, когда я ходил за яблоками, – сегодня днем! – их было двенадцать, к вечеру же осталось лишь десять. Даже если кому-то приспичило демонтировать здание, сделать это так быстро он бы не смог.

– Не сходится? – Угадала Ксения.

– Чуть-чуть, – ответил я, улыбаясь как тот ребенок, что по шалости спалил деревню.

Мостки, проложенные вдоль забора, куда-то исчезли, и, добираясь до асфальта, мы изрядно перепачкались в глине и отсыревшей извести. Лампочка в подъезде не горела, и кодовый замок мне пришлось открывать наощупь. Ксения молчала, изредка посматривая на улицу. Когда мы оказались в лифте, она спросила:

– У вас всегда так безлюдно?

– Что ты имеешь в виду?

– Мы никого не встретили. Ни одного человека.

Я пожал плечами, потому что не знал, что ответить. Шляться по стройке в полночь никто не обязан.

Подойдя к своей двери, я немного успокоился. Дверь была моей, это подтверждали и цифры «88», прибитые мною не совсем ровно, и царапина на коричневом дерматине, появившаяся уже при мне. Ксения коротко на меня взглянула и надавила кнопку звонка. Потом еще раз.

– Куда он мог деться?

Я вставил ключ и осторожно повернул. В прихожей висело родное залапанное зеркало, из встроенного шкафа высовывался знакомый рукав. На сердце отлегло. Я прошел на кухню. Пепельница была полна окурков и пакетиков из-под «Липтона». Других следов Мефодий не оставил.

– Так где же пассажир? – Спросила Ксения

Я разыскал пульт от маленького «Витязя» на кухне. По всем каналам показывали только черно-белую рябь. Будильник также не работал. Я достал его из серванта и встряхнул – иногда это помогало. Часы были подозрительно легкими. Я откинул тонкую пластмассовую крышку и обнаружил, что батарейка исчезла. Странно, совсем недавно я поставил новую «ВЭФ» рижского производства.

– Ты что, живешь без телефона? – Поинтересовалась Ксения. – Я забыла, вы пользуетесь мобильными, или их изобрели позже?

Телефонный аппарат пропал, и это было уже слишком. Что же, Мефодий совсем очумел? Ладно, на месте старику не сиделось, но на фига, спрашивается, ему мой телефон – допотопная модель с дисковым набором. Я как-то пытался в него залезть – ни одной пайки, все на винтиках. Говорят, их собирают эстонские зэки.

– Можно разбудить соседей. Постучимся и спросим, не встречался ли им пришелец из будущего.

– Смешно, – она села на диван и закурила.

Сделав несколько затяжек, Ксения затушила сигарету и, прикрыв глаза, процитировала:

– «Они знали, что плохо будет всем, но каждый верил, что его не коснется.»

– Откуда это?

– Так, неважно. Вот что, Миша, проверь квартиру. Мебель, одежду, посуду и так далее. Все, что найдешь необычного, диктуй.

– Для чего?

– Составим список изменений, так будет легче. Не к соседям же идти, в самом деле. Тем более, что они ничего не помнят. Вернее, не подозревают, что был и другой вариант настоящего, тот, который благодаря двум идиотам превратился в побочную ветвь истории.

Я хотел возразить, но Ксения молча указала на окно, и я, вспомнив о пропаже двух этажей, осекся.

– Может, хоть на завтра отложим? Утро вечера мудренее. Да и с телевизором придумаем что-нибудь.

– Спать хочешь? – Спросила она, но ее сострадание было сродни участию опера, заарканившего меня по дороге в издательство. – Покури, пройдет.

Ксения вытрясла из своей пачки сигарету и даже поднесла мне зажигалку. Сигарета ничем не отличалась от тех, к которым я привык, да и дым был самым обыкновенным, разве что полегче, как у дамского «Пегаса». Однако после третьей или четвертой затяжки я понял, что табачок у девочки не простой.

– Долбитесь, стало быть, в своем будущем.

– Это как?

– Травкой балуетесь.

– Обычный стимулятор. Его даже беременные курят, особенно если двойня.

Дотянув бодрящую цигарку до самого фильтра, я принялся за осмотр. Движения мои стали точны и выверены, мысли дисциплинировались и потекли, против обыкновения, в нужном мне русле. Методично проверяя свое имущество, я попутно сочинил недурственный сюжет для рассказа, и решил, что было бы здорово запастись волшебным куревом впрок.

Результаты ревизии были следующими. Не считая батарейки в будильнике и телефона, из квартиры исчезло: кофемолка, сломанный тысячу лет назад миксер и не новая, но еще приличная куртка. Кроме этого не работал телевизор, а парадно-выходная рубашка лишилась всех пуговиц. Кажется, еще пропало несколько дискет с играми, впрочем, они всегда валялись где ни попадя и могли потеряться задолго до встречи с Мефодием.

– Теперь нужно найти связь между этими предметами, – проговорила Ксения, покусывая ручку. Ручка была моей, но я не возражал. Мне было приятно, что на колпачке останутся следы ее ровных белых зубок. – Куртка – понятно. Телефон и кофемолка… допустим. Но зачем срезать пуговицы?

– Есть предположение. Он забрал все, что сделано в Прибалтике. Даже батарейку. Вероятно, пуговицы тоже оттуда. Сделаны в каком-нибудь Шауляе или Паневежисе.

Версия родилась сама собой. Я просто выплюнул ее, не подумав, но теперь мне казалось, что она близка к истине.

– А телевизор? Не смог унести и сломал?

– Что ты меня допрашиваешь? Хочешь яблоко?

– Хочу.

Мы вышли на кухню, и я поставил чайник.

– Извини, ничего вкусного нет. Только макароны и тушенка.

– Пойдет. Отдыхай, я сама сделаю.

Пока вода закипала, мы дружно грызли яблоки, и мне уже не было жалко того рубля, что я переплатил наглому латиносу. Потом я выкурил сигарету – свою, поскольку Ксения больше не угощала.

– Макароны сейчас варить, или на завтра оставить? – Спросила она.

Значит, завтра мы проведем вместе!

– Нам еще пассажира разыскать нужно, – сказала она, заметив мою радость. – Молитесь оба. Если недостроенный дом – единственный ущерб, который вы нанесли человечеству, то считайте, что вам повезло. Но думаю, этим не ограничится. Куртка, кофемолка и телефон. Для чего? Стели себе на кухне, – неожиданно закончила она и встала из-за стола.

– Спокойной ночи, – вежливо сказал я, но Ксения не ответила. Наверно, у них это не принято.

Я долго ворочался, задевая ногами табуретки и мечтая о том, как наберусь храбрости и прилягу рядом с Ксенией – хотя бы на самый краешек.

– Ты не спишь? – Сказала она из комнаты.

В голове взорвались тамтамы, и сердце, воя от радости, погнало горячую кровь к отдаленным участкам тела. Я лежал ровно одну секунду, дико соображая, что мне делать – ответить, что да, мол, не сплю, или сразу пойти к ней, ведь она этого ждала!

Я отбросил одеяло и вскочил. Вот оно как! Мир устроен куда проще, чем кажется на первый взгляд. Долой условности, на дворе двадцать первый век! Под одной крышей мужчина и женщина, оба молоды, и оба хотят одного и того же!

Мои босые пятки успели сделать два гулких шага.

– Я прошла специальный курс рукопашного боя, – томно сообщила Ксения. – Спи, Миша.

Мне снились люди. Обычные милые люди, спешащие по своим делам. Каждый нес в правой руке какой-нибудь чемодан или сумку, из которых мне в лицо смотрели зоркие зрачки стволов. Немощная старушенция с седым пучком на затылке остановилась рядом, чтобы поправить кошелку. Между пакетом молока, батоном хлеба и двумя луковицами в сетке что-то блеснуло. Старушка прицелилась и улыбнулась…

Утром Ксения сварила макароны – из ее рук они казались амброзией даже без тушенки. Затем мы выпили жидкого чая – сволочь Мефодий оставил только один пакетик, и нам пришлось заваривать его на двоих. После завтрака Ксения вымыла посуду. Она сделала это так естественно, что я невольно вспомнил Алену.

Пульт от телевизора лежал прямо под рукой, и я, ни с того, ни с сего, нажал на зеленую кнопку.

– Вчера о своем присоединении к экономическим санкциям против Российской Федерации объявили Австралия, Объединенная Англия, Заир и Лесото, – сказал, фотогенично улыбаясь, незнакомый диктор. – Таким образом, на сегодняшний день в эмбарго участвуют уже пятьдесят две страны, причем сорок одна из них заявила о полном разрыве всяческих отношений с Россией и отозвала своих дипломатических представителей. Продолжается массовый отъезд лиц, временно проживающих на территории Российской Федерации.

Ксения остервенело щелкала зажигалкой. Я попытался ей помочь, но мои руки тряслись еще сильнее.

– Что он говорит? Это шутка, да?

Она сделала несколько затяжек и передала сигарету мне.

– Какие санкции? Какое, на хрен, эмбарго? – Я переключил на другую программу, но лучше бы я этого не делал.

– …поэтому еще раз напоминаю, – с несильным, но раздражающим акцентом говорил мужчина в иностранной военной форме. – В городах Абакан, Актюбинск, Алма-Ата… – он нудно перечислил все мало-мальски значимые населенные пункты Федерации, при этом назвал Петроград Петербургом, и упомянул какой-то Волгоград. – …с четвертого августа введен комендантский час. На улицах этих городов после двадцати двух ноль-ноль могут находиться лишь лица, имеющие пропуск, выданный районной комендатурой. Всякое передвижение…

Из тридцати шести каналов работали только два государственных. Все остальные показывали либо «сетку», либо вообще ничего.

– Беда, – проронила Ксения.

– Бред, – уточнил я.

– Бред? Так сказал лаборант, который собственноручно ввел крысе цианид, а через пять минут увидел ее живой и здоровой.

– Я в курсе.

– То, о чем объявил полковник, – это тоже про крыс. Про триста миллионов крыс, пострадавших неизвестно за что.

– Вот почему стройку забросили, – не к месту догадался я. – Бегут югославы.

– Бегут. А что у меня дома? Двадцать лет экономической блокады. Кошмар.

– И все из-за меня?

– Вчера думала – да. Там, в две тысячи первом, за тобой подчистили, но что-то могло и остаться. Авария, например. Куда ее денешь? Но пять лет, и такие последствия! Вряд ли.

– Сначала надо узнать, в чем дело. С какого перепугу вдруг санкции, комендантский час и прочее. Сходить, что ли, правда, к соседке? Она бабулька словоохотливая, только спроси, не отвяжешься.

– Какая соседка? Очнись же, наконец! – Разозлилась Ксения. – Это ты считаешь, что отсутствовал несколько часов. А для остальных все случилось не сегодня и не вчера. О чем ты ее спросишь? Что произошло пять лет назад? Или четыре? Что было потом? В две тысячи первом мы перевели стрелку. На один градус, на пятнадцать – неизвестно. И все пять лет поезд ехал с прежней скоростью, и где он оказался в результате…

– Мы? – Переспросил я.

– Ты, – поправилась Ксения не очень уверенно. – Ну ладно, я там тоже кое-что… Чуть-чуть. Но это касается только одного человека, – добавила она скороговоркой.

– Так и я кроме себя никого не трогал.

– А вышло вон как…

– Вообще-то, не все еще потеряно. Машинка у нас, значит есть возможность все переделать, расставить так, как было.

– Что переделать?

– Ну, взять меня. Отнес в издательство ненаписанные романы – это первое. Их можно забрать обратно.

– Не беспокойся, уже сделано.

– Премного благодарен. То-то я смотрю: ни особняка, ни павлинов. Второе – потасовка в ресторане. Вернуться и предупредить себя, чтобы прошел мимо. Куцапов, конечно, все равно нажрется и может быть даже кого-то подстрелит. Но не меня. Я имею в виду не то, что…

– Ой, да правильно я тебя поняла! – Скривилась Ксения. – Только ерунда все это. Так ты еще хуже сделаешь. Появишься в прошлом уже не в двух, а в трех экземплярах. Потом помчишься исправлять сделанное уже тем, третьим. Абсурд. Ну и самое главное: авария. Я ведь ее наблюдала от и до. Знаешь, сколько народу побилось? Как ты ее собираешься предотвратить – броситься под такси, в котором ехал со своим другом?

– Если б знать, из-за чего она произошла.

– Самое интересное я пропустила. Слышу только – грохот, и машина ваша переворачивается. Спасибо, грузовик подстраховал.

Мы еще с полчаса смотрели телевизор, однако ничего нового не увидели. Никакой рекламы, никаких фильмов и развлекательных программ, только постоянные напоминания про комендантский час и предупреждения о необходимости быть бдительными, не поддаваться на провокации и по любому поводу набирать «02».

Для того, чтобы получить представление о происходящем, нужно было выйти на улицу, и я стал собираться.

– Документы возьми, – посоветовала Ксения, но тут же раздумала. – Нет, не надо. Вдруг здесь новые образцы какие-нибудь ввели.

– Если б ввели, они бы у меня были. Я же эти пять лет прожил вместе со всеми, а не в воздухе провисел. Хотя не представляю, как это может быть.

– Мы оба выпали, Миша. Ты – из своего времени, я – из своего.

Мне хотелось ее утешить, сказать, что все будет пучком – вот только сгоняем в две тысячи первый, но врать было противно. Когда дяденька с орденом за заслуги перед Отечеством – не твоим, а его, далеким и чужим отечеством, – говорит тебе: «хароший мальчик пит вотка и играйт балалайка, плахой мальчик висет на верофка», то вера в светлое будущее начинает таять.

Из дома я выполз как вор, пригнувшись и подозрительно вглядываясь в каждого встречного. Ксения предложила составить мне компанию, но я приказал ей остаться дома. Второй выпуск новостей, в котором говорилось о том, что правительство планирует ввести продовольственные карточки, подкосил ее окончательно.

Прохожие, такие же сгорбленные, как и я, отвечали мне такими же косыми взглядами. Люди – их было совсем немного – шли быстро и не дыша, будто протискивались в узком коридоре между пьяными хулиганами. Так ходили только беженцы из фашистской Монголии, и то неделю-две, пока не привыкали к тому, что их никто не схватит и не бросит в застенок.

Сначала мне почудилось, что над Москвой навис туман: дома были серыми и какими-то влажными, улицы жаждали уборки и солнечного света. Потом я сообразил, что во всем виновата реклама, вернее ее отсутствие. Привычные транспаранты и щиты исчезли, остались только ржавые рамы вдоль проезжей части. Машин почти не было. Даже деревья тяготились своей осенней наготой и от этого казались еще более убогими и совсем черными.

У магазина «Автозапчасти» копошились двое рабочих. Тот, что повыше и помоложе, стоял на складной дюралевой лестнице и колотил молотком по ярко-красной вывеске над входом. Я деловито поздоровался. Он посмотрел на меня сверху вниз и шумно утер нос.

– Сигаретой не угостишь? – Спросил второй, сидевший на деревянном ящике.

Я полез в карман, но вспомнил, что оставил почти полную пачку на лавке в две тысячи первом. Дома сигарет не нашлось; сегодня было первое утро, когда я не покурил перед завтраком.

– А что, магазин закрывается?

– Почему закрывается? Оформление меняем, как положено. Теперь на двух языках будет – на русском и на английском.

– Зачем?

Мужик на стремянке перестал стучать и, сунув молоток за ремень, снял с кронштейна правую часть вывески.

– Ты че, парень, только проснулся? – Он спустился вниз и передвинул лестницу. – Как Ричард велел, так и делаем.

– А нам что? – Сказал второй. – Мы их не рисуем. Повесить? Пожалуйста. Убрать? Пожалуйста. Работа!

– Ты иди, куда шел, не мешайся тут.

Я приблизился к метро и растерянно остановился. На месте гомонливого рынка зябли пустые ряды. У перекрестка высилась пирамида из желтого песка. Несколько человек наполняли им брезентовые мешки. Неподалеку стоял голубой джип с большими буквами «UN» на двери. Это не мой город, не моя страна. Это не моя жизнь.

– Здравствуйте, Михаил Алексеевич!

Сзади неслышно подошел пожилой мужчина. С его шляпы тоненькой струйкой стекала вода. Дождь. А я и не заметил.

– Здравствуйте, Михаил Алексеевич, – повторил он, старательно выговаривая отчество. Незнакомец улыбался так заискивающе, что мне за него стало совестно.

– Здрасьте. Не припомню…

– Одоевский, – услужливо подсказал он.

Я подумал, что люди с такой фамилией не должны кланяться тому, кто им годится в сыновья.

– Хотел вот справиться, Михаил Алексеевич. Извините, вижу, вы не в настроении, но все же… Как там мое…

«Дельце», подумал я. Если он скажет «дельце», я плюну ему в лицо. Потому что Одоевские не должны…

– …заявленьице.

Он безнадежен. И как в тот раз, после выстрела Куцапова, я удивился: где я?

Не говоря ни слова, я направился в сторону «Покушай».

Внутри было пусто. За стойкой дремал усатый здоровяк в мятом фартуке. Дверь хлопнула, стекло в ней задребезжало, и человек сонно поднял голову. На его румяной физиономии возникло недовольство, но через мгновение оно сменилось подобострастием.

– О, какие гости! Михаил Алексеевич!

– А где Ян? – Спросил я, про себя отмечая, что никогда раньше усатого не встречал.

– Ян? – Озаботился тот. – Извините, не…

– Хозяин кафе.

Мужчина побелел.

– Так… я и есть хозяин.

– Ах, ну да.

– Михаил Алексеевич… уф-ф, так ведь и до инфаркта… – промямлил он. – Вам посмеяться, а у меня дети.

– Налей-ка ты мне водки.

– Водки? – Заулыбался он. – Вы бы, Михаил Алексеевич, лучше героину попросили. Или уж сразу атомную бомбу, – усатый несолидно захихикал. – Нет, мы люди честные. Законы уважаем. Они ведь для чего писаны – чтоб простой человек их соблюдал. Неукоснительно.

Слово «простой» он произнес с едва заметным ударением: кто захочет – расслышит, кто нет – пропустит мимо ушей. Я расслышал. И догадался, что с усатым нас разделяет не столько прилавок, сколько разница в положении. Как и с тем, в мокрой шляпе. С Одоевским.

Положение – у меня?

– Значит, водку не наливаешь. Ну, а поесть-то у тебя можно?

– Вы, Михаил Алексеевич, сегодня такой загадочный… Проверяете нашего брата? Это правильно.

– Нет, я серьезно. Кушать хочется. Написано же: «покушай».

– Приготовить, конечно, недолго, но если честно, Михаил Алексеевич… Я ведь не ожидал, что вы заглянете, – снова разволновавшись, залебезил хозяин. – Если б заранее – тогда другое дело…

– Короче, – оборвал я.

– Может, как всегда, обойдемся наборчиком?

– Давай как всегда.

Хозяин убежал в подсобку и вынес оттуда бумажный пакет, доверху набитый консервными банками.

– Вот так, за донышко, – заботливо проговорил он. – Порвется, не ровен час.

– Спасибо. Сколько с меня?

– Ну что вы, Михаил Алексеевич! Обижусь.

– Бесплатно, что ли?

– Вы так спрашиваете, я прямо не знаю, – засмущался усатый. – Ведь я вас очень уважаю, мы все вас очень уважаем, поверьте.

– Послушай, скажи мне одну вещь. Считай за шутку, или как хочешь, – я поставил пакет на стойку и положил руку ему на плечо. – Кто я?

– Заступник наш, спаситель…

– Кто я такой? По должности.

– Ну, если угодно… Вы заместитель куратора муниципального района «Перово», Николая Трофимовича заместитель. Кланяйтесь от меня, как увидите. Очень все…

– Что еще за куратор?

– Уполномоченный наблюдателя по Восточному сектору, – испуганно проговорил хозяин.

– Какой наблюдатель, какого сектора? Рожай быстрее, что мне из тебя по капле выдавливать приходится?

– Восточного сектора. Наблюдатель ООН, мистер Ричардсон.

– Англичанин?

– Американец.

– Вот теперь ты мне скажи, мурло, откуда в Москве взялся какой-то Ричардсон?

– Не знаю. До него Баркер был.

– А до Баркера?

Усатый прищурился, сканируя меня своими холодными глазами. Маска лакейства вдруг спала, и за ней проступила горечь. Нормальное человеческое чувство. Я перегнулся через прилавок и прислонился лбом к его жесткой шевелюре.

– Ташков я, да. Только не тот, не иуда. Маминой могилой клянусь.

– До Баркера я служил в милиции, – прошептал усатый. – Ничего жили, нормально. Всем было хорошо. А потом мы на гансов сбросили бомбу. Прямо на Ригу. А потом на Вильнюс. И правильно сделали.

Он рассказывал, а я слушал и тихо сходил с ума. Мои фантастические придумки не шли ни в какое сравнение с тем, что случилось в действительности.

Я плохо помню, как вернулся. С кем-то здоровался, кого-то спрашивал, кому-то обещал. Все, кто меня узнавал, стремились показать, как они меня любят. И Николая Трофимовича тоже. И мистера Ричардсона. Они растекались в слащавых улыбках, изгибались, как раненые черви. Их лица говорили: да, Михаил Алексеевич, мы черви. За их зрачками прятался страх.

Ксению я застал в полном оцепенении. Она сидела на кухне, прямо на полу. Рядом стояла пепельница, но похоже, она в нее ни разу не попала.

– Поздравь меня, я здесь популярен. Книжки уже не пишу, служу полицаем.

Она оторвалась от созерцания своей коленки и затравленно посмотрела на меня.

– Ты не взял деньги.

– Меня кормят бесплатно. Они меня ненавидят, все! За что? Меня!!

– Деньги, – потерянно молвила Ксения, рассыпая по линолеуму ворох синих, с желтыми разводами, бумажек. – Это рубли. Наши новые рубли. Ты богатый человек, Миша. Но это… ладно. Я смотрела телевизор. Много интересного…

Мы собрали все, что нам стало известно, и из этих осколков составили относительно полную картину. Некоторые фрагменты в ней отсутствовали, но того, что мы узнали, было достаточно.

В две тысячи третьем году Латвия, Литва и Эстония вышли из состава России и объединились в Балтийский Союз.

Через год, в две тысячи четвертом, отношения между Россией и Балтией испортились, и Союз попросился в НАТО.

В две тысячи пятом Российская Федерация нанесла ядерные удары по Риге и Вильнюсу. Сто двенадцатая воздушно-десантная дивизия захватила территорию бывшей Эстонии. Причину военного конфликта мы с Ксенией так и не выяснили.

По роковому стечению обстоятельств за два часа до бомбежки Балтийского Союза в Женеве собрались главы государств – членов НАТО. Вопрос о приеме Балтии в свою организацию они решили положительно. Юридически Российская Федерация атаковала одну из стран НАТО.

Россия вывела войска с территории Эстонии и принесла Союзу свои извинения. НАТО это не удовлетворило. В течение нескольких месяцев вся европейская часть России была занята так называемыми миротворческими силами ООН.

Вскоре состоялись внеочередные президентские выборы. К тому времени вся Россия уже была под контролем «голубых касок». Страну потрясла волна протестов и мятежей. Президентом, как ни странно, был избран молодой, малоизвестный политик, абсолютно лояльный новым властям.

Ведущую роль в управлении Россией на себя взяли Соединенные Штаты. Несмотря на то, что московское правительство было марионеточным, экономическая блокада Федерации продолжалась и набирала силу. Под давлением США от сотрудничества с Россией отказывались даже те страны, что были в нем кровно заинтересованы.

После национализации все стратегические отрасли промышленности были отданы под временное управление иностранных специалистов.

Летом две тысячи шестого патриотически настроенные офицеры подняли в Краснодарском крае мятеж, который через двадцать дней был задушен. ООН это дало повод затянуть гайки еще туже.

На сегодняшний день Российская Федерация находилась в условиях чрезвычайного положения. За год с небольшим страна оказалась отброшенной далеко назад, превратившись из сверхдержавы в колонию.

– Мы вернемся, – сказал я. – И постараемся исправить.

– Вот этого мы больше всего и боялись. Последствия любого вторжения в прошлое непредсказуемы. Его влияние со временем нарастает в геометрической прогрессии.

– Ага, нарастает. Драка в гадюшнике и десяток разбитых тачек. Чушь! Но исправлять все равно надо. Надеюсь, ты в этом не сомневаешься?

– Нет. Только ты напрасно развоевался, ты там не нужен. Хватит и одного раза.

– Я понял, в чем дело. У моей бывшей осталась машинка. Машинка – это джокер. Никакие выстрелы и даже горы трупов не сравнятся с тем, что можно сделать с ее помощью.

– Хватился! Кто же позволит твоей Алене владеть таким прибором! Давно уже забрали.

– Значит, все-таки она ее сперла?

Ксения кивнула, но как-то неопределенно, словно не мне, а своим мыслям.

– Я здесь не останусь, – заявил я со всей твердостью, на какую только был способен. – Прошу считать меня политическим беженцем.

– За тобой там охотятся.

– В две тысячи первом меня не убьют, потому что в две тысячи шестом я все еще жив.

– История обратима. Хочешь проверить, обойдется ли человечество без твоей персоны?

– Ты все равно не пойдешь без меня. Ведь это ты звонила Кнуту, тому парню, что вез меня к врачу.

– Я, – призналась Ксения.

– А теперь вопрос на засыпку. Откуда у тебя его телефончик?

Ксения покусала губу, потерла пальцами лоб, но так и не ответила.

– Не тужься. Это очевидно.

– Что же, у меня нет выбора? – Усмехнулась она.

Я хотел оставить Мефодию записку, но решил, что это не имеет смысла. Ксения открыла шкаф, чтобы убрать консервы, но оказалось, что он уже набит до отказа.

Обогнув мертвую стройку, мы вошли в лес в том же месте, откуда вышли вчера. По размокшей тропинке прохаживалась пожилая дама.

– Добрый день, Михаил Алексеевич. Воздухом подышать вышли? Это правильно.

– Всем, кого увидите, передайте…

– Ксения схватила меня за рукав, но я вывернулся и сделал два шага в сторону женщины.

– Передайте: Михаил Алексеич – подонок.

Человек редко знает день своей смерти. Еще реже ему удается перескочить через роковую дату.

Если это и случится, то никак не раньше четверга. Четверг нам был не нужен – все, из-за чего мы вернулись, пришлось на среду. А днем позже я превратился в мишень, и моя голова стала для кого-то тем заветным кружочком, за попадание в который полагается приз.

Киллеры. Это слово я услышал от Миши-младшего, но тогда не обратил на него внимания. Теперь я понял, что ни с килем, ни с килькой оно не имеет ничего общего, и в сложном причинно-следственном ребусе стало одной загадкой больше: мое собственное прошлое, кроме неизвестных мне событий, хранило еще и новый жизненный опыт.

Я опять переставил календарь в часах на две тысячи первый год, но Ксения, посмотрев на циферблат, сказала:

– Не среда, а воскресенье. Я ведь тоже руку приложила. Исправлять будем все.

– И что ты сделала? Подожди, я сам догадаюсь. Открыла счет в банке? По дешевке купила акции перспективной компании?

– Как ты примитивен. Хорошо, если хочешь… Я совершила самое безобидное и, наверно, самое опасное, что только могла: передала матери лекарство.

– Извини.

– Она крепко выпивала и… как бы это сказать… плохо кончила. А через несколько лет алкоголизм перестал быть проблемой. Ей бы протянуть еще немного…

Ксения опустила голову. Мне хотелось ее утешить, изречь что-нибудь оптимистическое, но я удержался. Она собиралась лишить маму единственной возможности начать новую жизнь. Мы словно оказались на разных полюсах: спасти мать – и протолкнуть рукописи.

– Похоже, все в порядке, – заметила Ксения.

Нас окружал свободный город. Вряд ли кто-то из прохожих ощущал себя счастливым, но если им рассказать, что ожидает их в будущем… Что может их ожидать через каких-то пять лет… Поверят ли они? Узнает ли себя чопорный Одоевский в раздавленном старике? Что скажет крепкий розовощекий лейтенант на предложение поработать буфетчиком?

«Мы все очень уважаем мистера Ричардсона».

Москве полагалось быть живой и суматошной, и она такой была – пока еще. Люди не имели понятия ни о каком Восточном секторе, они называли районы привычными именами. На пересечениях проспектов не стояло голубых ооновских джипов, и каждый ехал, куда хотел. Я вернулся в родной город, он казался мне ближе и понятнее, чем Москва две тысячи шестого. Несмотря на присутствие неопознанного Костика, странного следователя Федорыча, несмотря на выходки Куцапова и недвусмысленные намерения киллеров, здесь мне дышалось легче. Во всяком случае, здесь я еще не был предателем.

– Где жила твоя мама? – Спросил я.

– Тебе не надо со мной ехать. Подожди, к вечеру я вернусь.

– Нет, я буду волноваться. Не хочешь, чтобы я узнал адрес, – не надо, но одну я тебя не отпущу.

– Я поеду на метро. Все будет в порядке.

– Метро! Успокоила. Слушай, а может, не стоит? Исправим только мои ошибки, вдруг этого будет достаточно?

– Сомневаюсь, что у нас это вообще получится, слишком многое не на своем месте. Дело ведь не только в бомбах, сброшенных на Прибалтику. Сначала они отделились, все три республики, и это тоже произошло не сразу.

– Чего им не жилось в Федерации?

– Вот и я о том же. Надо искать первопричину, а раз она не известна, то придется вычищать все.

Ксения и сама не очень верила в то, что говорила. Одинокая алкоголичка бросает пить – следует ядерный удар по Риге. На московском перекрестке сталкивается несколько машин, в результате начинается международный бойкот России. Нет связи. Это события разного порядка, и чтобы найти между ними хоть что-то общее, недостаточно даже моего тренированного воображения.

Мы подошли к метро, и я с тоской посмотрел на сияющие окна «Покушай». Бедолага Ян не догадывается, что отказ в получении гражданства – не самое страшное. Он возьмет семью и вернется домой. Одоевским и милиционерам, неугодным оккупационным властям, ехать некуда, им придется остаться здесь. И устраиваться – кто как сможет.

Капризно бибикнув, с проезжей части на газон перед кафе заехала красная машина.

– Совсем распоясались, – раздраженно буркнула женщина рядом.

Чтобы узнать спортивный «ЗИЛ-917», мне хватило одного взгляда. Я не удивился. Давно уже было ясно, что мы с Куцаповым – фигуры из одной и той же игры. Как бы мы не перемещались, далеко друг от друга нам не уйти, похоже, на этой доске не так уж много свободных клеток.

Куцапов вылез из машины и расслабленно прикрыл дверцу. Ему нравилось производить впечатление. Он любовно погладил сияющую крышу «ЗИЛа», едва достававшую ему до груди, и с превосходством оглядел пешеходов. Его самодовольный взор коснулся и меня, но не выделил среди прочих.

Словно он меня не помнит. Как будто я не угнал его машину, а он не хотел меня за это убить. Стоп. К Федорычу меня таскали в понедельник, а Ксения сказала, что сегодня воскресенье. Еще ничего не случилось.

Куцапов сладко потянулся и зашел в «Покушай». Сквозь стеклянные стены я видел приветственные кивки Яна и его радушную улыбку. Я умудрился пересечься с Куцаповым даже здесь.

– Нам нужен транспорт, – сказал я.

– Ну и что? – Не поняла Ксения.

Ей известно далеко не все.

– У меня как раз завалялась индульгенция на угон, – я похлопал себя по животу, и Ксения сразу же нахмурилась. Для женщины с правильными чертами лица она соображала слишком быстро. – Наказания без преступления не бывает, верно? Восстановим справедливость.

– Мы вернулись не для этого, – быстро проговорила она. – И как ты собираешься ее завести?

Я расстегнул на рубашке две пуговицы и показал ей шрам.

– Он есть. Он существует независимо от моего выбора. Следовательно, выбор уже сделан. А ключи наверняка торчат в замке зажигания, иначе у меня не получилось бы.

Я был прав: Куцапов даже не потрудился заглушить мотор. Он не привык опасаться за свое имущество. Любопытно, кем он станет при мистере Ричардсоне? Кем-нибудь да станет, обязательно. Это его карма – быть в струе.

Не представляю, сколько на «ЗИЛ» пошло лака, но его низкий, сужающийся к носу капот казался облитым стеклом. Впереди капот плавно переходил в узкую монофару, между ней и землей оставалось расстояние не более ладони. Колеса «ЗИЛа» были спрятаны за чуть выгнутые крылья, отчего возникало впечатление, что это вовсе и не машина, а торпеда, решившая передохнуть на бережку.

Я не был большим знатоком автомобилей, однако о девятьсот семнадцатом кое-что слышал. То, что спортивная машина собирается не на конвейере, а вручную, в количестве двенадцати штук в год – это естественно. Обивка салона а также всякие навороты вроде компьютера и спутниковой связи подбираются индивидуально, и в этом тоже нет ничего необычного. Но сидение, изготовленное на заказ… Я помнил, как Кнут, брызгая слюной и тыча мне в лицо автомобильным каталогом, расписывал процесс снятия мерок. Для сидения самая важная часть тела – это задница. Задницы у нас с Куцаповым были разные.

Я кое-как устроился в чрезмерно глубокой впадине и нежно взялся за руль. В принципе, было удобно.

– Случай с угоном – один из тех немногих, что закончатся благополучно, – заверил я Ксению, примериваясь к педалям. – Отметина на пузе – вполне умеренная плата за такое большое удовольствие.

– Удовольствие? – С сомнением переспросила она.

Я нажал на газ как можно мягче, но этого было достаточно, чтобы «ЗИЛ» перепрыгнул через пешеходную дорожку и, в мгновение ока долетев до рынка, зарылся в пирамиде пустых коробок. Я включил заднюю скорость и, едва коснувшись педали, так же молниеносно вернул автомобиль на прежнее место. На газоне остались две черных борозды, а у торговцев фруктами появилась новая работа: смятые картонки веером разлетелись по траве. В большой и чистой витрине «Покушай» было видно, как Куцапов бросает наполненную рюмку и устремляется к выходу.

– Что такое удовольствие? – Спросил я сам у себя. – Да вот оно!

Я вывернул руль и снова дал газу. Когда автомобиль выскочил на асфальт, я просунул руку в открытое окно и, подняв ее вверх, сделал Куцапову «бай-бай».

Москву я знал неважно, а электронный навигатор попросту не смог включить, однако для первого вояжа результат был сносным: те несколько крюков, которые нам пришлось сделать, с лихвой окупились скоростью. Инспекторы на мои выкрутасы не обращали внимания, видно, машина Куцапова была заговоренной.

– Здесь останови, – попросила Ксения, когда мы выскочили на площадь Ермака.

– Я подвезу поближе.

– Ты не узнаешь, где я живу. Жила.

Своего адреса она, конечно, не сказала. Позволить человеку заглянуть в твое прошлое – это то же самое, что перед ним раздеться. Хотя на последнее я все еще не терял надежды.

Магнитофон у Куцапова стоял классный – квадросистема «Вега». Мой компьютер вместе с принтером наверняка не стоили столько, сколько одни его динамики. Я смело ткнул в первую попавшуюся кнопку, и каждый уголок кожаного салона возвестил:

– …аналитического отдела городского ОВИР о том, что за последние шесть месяцев количество обращений иностранных граждан за въездными документами на территорию Российской Федерации увеличилось по сравнению с аналогичным периодом прошлого года в четыре и семь десятых раза. Россия становится все более привлекательной как для гастарбайтеров с Запада, так и для беженцев из стран с неблагополучной экономикой.

Слов диктора я не слушал – я в них купался. Это была самая сладкая музыка на свете. Все еще впереди! В две тысячи третьем году иммиграционный бум достигнет пика, и властям придется вводить ограничения на въезд иностранцев.

Я закурил и с тоской подумал о стимулирующих сигаретах Ксении, а вместе с ними и о новостях, которые мы смотрели по телевизору в моем две тысячи шестом. В моем ли?

На меня напало уныние, необходимо было как-то отвлечься. У Куцапова наверняка валялась куча кассет, только где их найти? Открыв «бардачок», я запустил в него руку и извлек целую стопку пластиковых коробочек в разномастных обложках. В основном – сборники блатных песен. Я покопался еще и наткнулся на что-то тяжелое.

Куцапов держал в машине пистолет. Ствол был похож на тот, что приставляли к моему носу. Внезапно мне в голову пришла одна идея. Я выщелкнул из рукоятки обойму и сунул ее в карман, затем проверил рубец на животе. Ничего не изменилось. Глупо. Конечно, глупо!

Я вставил обойму обратно и хотел было вернуть оружие на место, но, повинуясь какому-то неосознанному порыву, спрятал пистолет в куртку.

Это было большой ошибкой. Через площадь, мимо памятника с почетным караулом скаутов, ко мне направлялся постовой. Не переставая крутить на пальце свисток, он вальяжно поправил портупею – и кобуру. Выбросить из кармана ствол я не решался, поскольку в огромном лобовом стекле наверняка был виден чуть ли не до пят.

Спина похолодела, а руки непроизвольно напряглись. За угон не посадят, уж в этом-то Федорыч понимает. Но пистолет…

– Старший сержант Алехин, добрый день.

Машинку Ксения унесла с собой.

– Здрасьте.

– Отличный автомобиль.

Что, если стволом уже пользовались?

– Н-да, спасибо.

– Здесь остановка запрещена. Лично мне все равно, но гибель эту площадь очень любит.

– Какая гибель?

А вдруг ствол «мокрый»?

– Инспекция.

– Вы имеете в виду ГАИ?

Нет, Куцапов, конечно, псих, но не настолько. «Мокрый» пистолет он бы в машине не оставил.

– Не ГАИ, а гибэдэдэ. Вы что, только проснулись?

Кто-то меня об этом уже спрашивал. Попробовать убежать, а пистолет по дороге выбросить.

– Я сейчас уеду.

– Простите за нескромный вопрос, почем такая роскошь?

– Знаете, не в курсе. Подарок… друга.

Взгляд милиционера ощупал меня с головы до ног, особо выделив оттопыренный карман куртки. Старший сержант постоял еще немного, крутя туда-сюда свисток, пока тот не попал ему по ногтю.

– Всего хорошего, – козырнул он.

Почти сразу же подошла Ксения, мне даже подумалось, что она вернулась намного раньше и все это время наблюдала издали. Она была не грустной, но какой-то потерянной, точно забыла что-то важное и никак не могла вспомнить.

– Мужайся, Ксюша, – неловко выдавил я.

– Ой, только не надо этого! – Неожиданно взорвалась она. – И не смей называть меня Ксюшей. Я тебе не подружка, и ты мне – никто.

Сознавая, что потепление закончилось, я молча завел мотор.

– Машину бросим здесь, – сказала она, успокаиваясь. – Ее наверняка ищут.

– У меня мыслишка появилась. Тот коридор, через который мы проходим…

– Дыра, – подсказала Ксения.

– Дыра? Хорошо. Я никогда не видел, где она кончается. Какие у нее размеры?

– Ты хочешь знать, пролезет ли в нее автомобиль? Ты это серьезно?

– Ну так можно или нельзя?

– Этого никто еще не делал, но дырокол такую возможность предусматривает.

– Дыра – дырокол. Изящно. Так ты не возражаешь?

– Твои выдумки начинают пугать.

Мы покинули площадь, где, по словам милиционера, с минуты на минуту могла появиться некая гибэдэдэ с неподходящей для дороги кличкой. Мы собирались перебраться в среду, но для этого нужно было найти какое-нибудь тихое место.

– Видела себя? Я хочу сказать, тебе удалось с собой встретиться?

– Да, – ответила Ксения, подумав. – Странно, теперь я вспомнила эту встречу. Иногда в памяти всплывают события такой давности… Удивительно, как они могли там сохраниться.

– Проделки подсознания. Что ты можешь помнить, если с тобой этого не было?

– Почему же не было? – Запротестовала Ксения. – Я только что с ней разговаривала!

– Вот видишь, ты говоришь о ней в третьем лице. Она – это не совсем ты. Другая личность. Я со своей младшей версией общался аж несколько дней, и ничего, никаких лишних воспоминаний. Потому что в моей жизни таких встреч не было.

Она с сомнением покосилась на меня и заулыбалась. Кажется, до нее дошло: я спорил не для того, чтобы в чем-то ее убедить, а лишь за тем, чтоб отвлечь.

– Мне кажется, вон тот переулок подойдет, – сказала Ксения.

Она уже не сердилась, а я радовался тому, что все же сумел кое-что узнать: Ксения родилась до две тысячи первого года, и нас разделяли, по крайней мере, не века.

Переулок и впрямь оказался симпатичным: он оканчивался каким-то складом, обнесенным ржавым металлическим забором. Такие заборы строятся на месяц и стоят потом несколько лет. Дома вокруг выглядели пустыми и безжизненными – просидев в машине с полчаса, мы не увидели ни одного человека.

– Дождемся темноты.

– Опасно, – возразил я. – Тачку действительно ищут, причем не только милиция. Если Куцапов доберется до нас первым, мое тело может украситься новыми шрамами. Продырявливать будем сейчас. Я правильно выразился?

– С каких это пор ты начал решать за меня? Дырокол мой, и эта операция – тоже.

– Я в начальники не лезу. Просто твоя боязнь быть замеченной переходит в манию. Мы ведь и так наследили, где только могли, о соблюдении секретности речи уже не идет. Важно добиться результата.

– Любой ценой… – проговорила она задумчиво.

– Что?

– Ты забыл добавить: любой ценой. Заводи, – сказала Ксения и вышла из машины.

Я не заметил, как она включила дырокол, лишь увидел впереди знакомое колебание воздуха.

– Давай, – махнула она.

Дверь в другое время – дыра, как называла ее Ксения, была по площади значительно больше тех, через которые мне доводилось проходить. Я медленно подъехал к мерцающей плоскости и вопросительно глянул на девушку.

– Вписываешься, – ответила она, неверно истолковав мои сомнения.

Я нажал на газ, подавив в себе желание выпрыгнуть. Куда вела открытая Ксенией дыра? С чего я взял, что обязательно в среду? Почему не в пятницу какого-нибудь тысяча девятьсот восемьдесят пятого? Даже если ее дырокол, как и машинка Мефодия, пробивает время только на двадцать лет, этого достаточно, чтобы отправить меня к черту на куличики.

Вползая в полупрозрачную поверхность, «ЗИЛ» постепенно в ней исчезал. Сквозь струящуюся дымку проглядывал и грязно-желтый угол дома, и кривые прутья ограды, и даже кое-какой мусор на дороге, не было только красного капота, с отсутствием которого рассудок никак не мог смириться. Автомобиль обрывался там, где начиналась дыра, и она продолжала не спеша пожирать его кузов. Наконец настал тот момент, когда нужно было выбирать. В салоне под приборной доской уже образовалась брешь, и педали торчали прямо из пустоты. Я инстинктивно отдернул ногу, и машина остановилась. «ЗИЛ» реагировал! Он был не просто разрублен надвое – эти части еще и разбежались по разным временам, однако машина по-прежнему являлась одним целым. Педаль находилась здесь, а двигатель – на расстоянии трех суток, и они каким-то образом взаимодействовали!

Я обернулся – Ксения шла позади. Это ничего не значило, но мне стало легче. Я проехал еще немного, пока не уперся в забор. Те же прутья, тот же облупленный дом слева, будто мы никуда и не переносились.

Мы?.. Я выскочил наружу. Дыра – мутное пятно трехметрового диаметра – продолжала стоять поперек улицы, уходя основанием в серый асфальт. Ксении не было. Все-таки я оказался прав. Жалко, что меня одурачили так незатейливо, она могла бы придумать что-нибудь поинтересней.

Первый вопрос: куда она меня закинула? Я вернулся в машину и включил радио. Все станции передавали одну лишь музыку, но их было много – работавших станций, и уже одно только это радовало.

Правая дверь открылась, и рядом села Ксения.

– Я не очень задержалась? – Невозмутимо спросила она.

– Ты меня не бросила?

– Нет, конечно. А ты подумал, что я…

– Что еще я мог подумать? Опять бегала за мороженым?

– Не злись, я минуты забыла.

– Какие минуты?

– Которые на табло выставила. Когда ты заехал в дыру, я решила проверить, отразилось ли на будущем то, что я забрала у матери лекарства.

– Ну и?..

Ксения медленно покачала головой.

– Так это же хорошо! Значит, твои таблетки ни на что не влияют. Можешь снова сходить домой и отдать.

– Ты правда принимаешь мои проблемы так близко к сердцу?

– Ты что там, в своем будущем, совсем одна? – Серьезно спросил я.

– С чего ты взял? – Ксения снова захлопнулась как моллюск в раковине. – Поехали. И прекрати дергать часы. Я все скажу, когда сочту нужным. Среда, без пятнадцати два, – добавила она после паузы.

Свой «ЗИЛ» Куцапов разыскивал уже четвертый день – об этом я вспомнил, когда с нами поравнялась белая «Волга» «гибели», и один из ее седоков на ходу заглянул в наш салон.

– Расслабься, – посоветовал я Ксении, вцепляясь в руль мертвой хваткой.

Она непринужденно закинула ногу на ногу и отвратительно подмигнула молодому инспектору.

– Может, воздушный поцелуй ему пошлешь? – Проскрежетал я.

– Отстань, мне нравится, – нагло ответствовала она, не сводя глаз с разомлевшего парня.

– Вот так вы нашего брата и дурите, – сказал я, когда «Волга» отклеилась и куда-то свернула.

– Не о том думаешь. Лучше соображай, что в ресторане делать. Скоро начнется.

Мы прибыли как раз вовремя: ансамбль на грузовике уже играл вступление. Я проехал еще два квартала и, развернувшись, заглушил мотор. Отсюда зрители казались пестрой однородной массой, но ближе останавливаться было нельзя: уж больно приметная у Куцапова машина.

– Пожелай мне чего-нибудь, – попросил я.

– Ты что, в одиночку идти собираешься?

– Конечно. Там стрелять будут, и вообще… не хочу, чтобы ты видела, как Миша… не я, а местный…

– Твой Миша поганец, но я вас с ним не отождествляю.

– Вот и Куцапов тоже, – пробормотал я. – А чем мы отличаемся, я и сам до сих пор не разобрал.

Затеряться среди пяти десятков зевак было не трудно. Я встал сзади так, чтобы видеть все спины одновременно, и прислушался к выкрикам дородного мексиканца. Он уже заканчивал охаивать конкурентов и с минуты на минуту должен был перейти к дифирамбам в адрес вновь открывающегося заведения.

Я тревожно посмотрел в сторону припаркованного «ЗИЛа», и у меня подкосились ноги: мимо него проезжал точно такой же автомобиль. Ярко-красный «ЗИЛ-917» подрулил к ресторану и влез передними колесами на газон. Двери открылись, и из машины появился не вполне трезвый Куцапов. За ним вывалились Кеша и третий субъект, имени которого я не знал.

– …вторая за копейку, третья бесплатно, – объявил мексиканец.

Сейчас кто-то крикнет про четвертую.

– Отвечаешь? – Проревел Куцапов.

– Зайдите и убедитесь, – предложил зазывала.

Троица поднялась на невысокое крылечко и скрылась внутри. Я опять оглянулся на машину с Ксенией. Не могли же мы перепутать! Да и что, собственно, путать? Вот ресторан, вот мексиканец и вот воздушные шарики.

Через некоторое время Куцапов вышел на улицу и, шатаясь, приблизился к «ЗИЛу». Он открыл дверцу и встал на сидение коленями так, что снаружи остались лишь его пыльные подошвы и широкий зад. Повозившись в машине несколько секунд, он вернулся обратно.

– Лучшая еда, лучшие напитки! – Выкрикнул мексиканец.

Худощавый гитарист завершил песню головокружительным пассажем и сразу же, без паузы, вернулся к предыдущей. У меня появилось подозрение, что музыканты играют под фонограмму, которая состоит всего из двух вещей.

– От Москвы до самых до окраин… – затянул глашатай, потрясая высоко поднятыми руками, и тут я заметил в толпе свой затылок.

Это было непривычно – узнать себя сзади. Спина – совсем не то, что человек видит в зеркале, тем не менее, я ее узнал. Гораздо труднее было угадать в сутулом, давно не стриженом мужике Мишу-младшего. Вряд ли кто-то мог догадаться, что двое типов, стоявших впереди, – это одно и то же.

– А за четвертую доплачиваете? – Услышал я рядом надтреснутый голос.

Оба Михаила немного подождали и, перекинувшись короткими фразами, направились к ресторану. Я потихоньку двинулся за ними, но у самого входа остановился. Чуть позже.

Изнутри несся обычный гомон, в котором не выделялось ни одной напряженной интонации. Я потрогал живот, чтобы проверить, не выпал ли пистолет.

Наконец в кафе раздался первый визг – пробный, неуверенный, будто дамочка, раскрывшая рот, вдруг засомневалась: а есть ли повод? Повод был, это подтвердили несколько воплей, расцветивших внезапное затишье.

Я ринулся внутрь, обегая «ЗИЛ» слева. Только сейчас я обнаружил, что сбоку машина разбита, но времени не было совсем: на улицу, давясь в дверях и пихая друг друга, выбегали багровые посетители. Пробиться сквозь обезумевшее стадо было невозможно, и в помещение я попал только после того, как его покинул последний едок, до ушей перепачканный в горчице.

Мелькнула тревожная мысль: не опоздал ли?

В кафе царил хаос. Столы с остатками закуски были сдвинуты к стенам, опрокинутые стулья громоздились, как противотанковые ежи. Пол представлял из себя огромную палитру, на которой преобладали алые тона кетчупа.

В дальнем углу стояли четверо: я, Куцапов и оба его подручных. Миши-младшего нигде не было, видно, ему удалось вырваться вместе с толпой. Я остановился посередине, дико соображая, что делать дальше. Я не учел, что любая операция начинается с плана, но думать об этом сейчас было уже поздно.

Похоже, меня не заметили. Немая сцена в углу продолжалась: Куцапов медленно и тягуче расстегнул пиджак и сунул правую руку под мышку.

Пора что-то предпринять, иначе зачем я здесь?

Я выхватил из-за пояса пистолет и, направив его вверх, нажал на курок. Выстрела не получилось – на то и предохранитель, чтобы раздолбаи вроде меня случайно не прострелили себе мошонку. Кеша озадаченно посмотрел в мою сторону и что-то сказал. Вслед за ним обернулся Куцапов. Возможно, бывают и более нелепые ситуации, но я таких не видел. Черный ствол нацелился мне в грудь, и я ощутил его притяжение.

– Пошли все вон отсюда!! – Заорал я что было сил и, справившись, наконец, с предохранителем, два раза пальнул в потолок.

Как ни странно, это возымело действие. Сгибаясь и прикрывая головы, культуристы побежали к выходу. Миша казался обескураженным не меньше, чем Куцапов.

– Ты?.. – Только и вымолвил он.

На улице послышалось завывание сирены.

– Линяй! – Приказал я Мише и выглянул за двери.

«ЗИЛа» Куцапова на газоне уже не было, зато к кафе подъезжал другой «ЗИЛ», без вмятины. Ксения энергично жестикулировала, призывая меня к себе. Я на ходу запрыгнул в машину, и мы понеслись прочь.

– Давай заберем второго, – попросил я, но ресторан был уже далеко.

– Почему ты не сказал, что у тебя есть оружие?

– Это не мое. Бесплатное приложение к тачке, – я обнаружил, что до сих пор держу пистолет в руке, и брезгливо бросил его в бардачок.

– Достань, – велела Ксения. – Возьми платок и оботри рукоятку.

– Почему я ляпнул именно это?

– О чем ты?

– «Пошли все вон отсюда» – я так сказал. Откуда этот «вон», зачем он?

– А как надо было?

– Не знаю. Без «вон», хотя бы.

– Что ты мне голову морочишь?

– Ах, да, нужно еще Кнуту позвонить! – Вспомнил я.

– Зачем?

Я снова задумался. И правда, зачем? Миша не ранен, это я видел собственными глазами, стало быть помощь Шурика не требуется.

– Ксения! – Воскликнул я неожиданно для самого себя, и автомобиль испуганно дернулся. – Куцапов в меня так и не выстрелил. Мне не нужен врач, и мы с Кнутом никуда не поедем!

Я торопливо расстегнул рубашку и взглянул на живот. Шрам остался на месте.

Откуда он у меня?

– Я не специалист, – не совсем понятно ответила Ксения.

Она свернула во двор и заглушила двигатель. Ксения держалась за рулем свободно и уверенно, более того, ей чертовски шла эта развратная машина, созданная с одной лишь целью: вызывать зависть. Они были хорошей парой – Ксения и красный «ЗИЛ-917», я же в их компании выглядел гадким утенком.

– Объясни, почему ты меня взяла. Ведь это просчитывается элементарно: если остановить Куцапова, то звонить Шурику не придется. Тебе не нужен его номер.

– Телефон я могла бы узнать и без тебя, – кивнула она. – Но кто-то должен был помешать… как его?.. Куцапову.

– Только не говори, что ты не в силах сделать этого сама. Причина в другом, так?

– Я не имею права тебе ничего рассказывать, – монотонно проговорила Ксения. – Любая мелочь может обернуться чем угодно, – она показала большим пальцем куда-то назад, намекая на скорую войну с Прибалтикой. – Но если ты догадаешься сам, это будет совсем другое дело.

– Что сейчас? Возвращаемся?

– Необходимо убедиться, что аварии не произошло.

– Но ведь мы в ней не виноваты. Она состоялась сама по себе, а наше такси оказалось там случайно.

– В начальной версии никакой аварии не было, – грустно сказала Ксения. – Ни ты, ни я к ней не причастны, это чья-то чужая ошибка, но кроме нас ее исправить некому. Мы должны свести последствия к минимуму. Предотвратить хотя бы несколько смертей, что мы еще можем? Если нам снова повезет, а пока нам везло, то ты вернешься во что-то похожее на свое время.

– А ты – нет?

– Есть две теории: энтропийная и антиэнтропийная. Нарушение причинно-следственных связей либо поглощается инерцией естественного хода событий, либо наоборот, вызывает новые нарушения. В этом случае процесс развивается лавинообразно, и остановить его нельзя.

– Ну и какая же из этих теорий верна?

– А кто его знает… – проронила Ксения, задумчиво глядя в окно. – Вот вернусь и посмотрю.

– Так у вас нет никаких сведений? Ты первая?

– Вторая. Первым был некто Мефодий Ташков.

– Значит, он не врал…

– В этом – нет, – Ксения повернулась ко мне и посмотрела так, будто видела меня в первый раз. – Пора, Миша.

В каком-то две тысячи первом, давно прожитом и забытом году, недалеко от дома Кнутовского разбилось несколько машин. А девушка, которая, скорее всего, еще ходит на горшок, пыталась этому помешать. Почему я с ней? Почему все веревочки завязываются на мне? Даже катастрофа, которая не имеет ко мне никакого отношения, произошла именно в тот момент, когда я находился рядом. За что такая честь?

Я не представлял, что нужно сделать, чтобы предотвратить столкновение. Наверно, это будет опасно, ведь в том такси сидел я сам, и я находился в одном шаге от смерти. Если наше вмешательство окажется неудачным, Ксения может меня и не откачать. Нас с Кнутом и тогда спасла чистая случайность, так стоит ли испытывать судьбу еще раз?

Мы проезжали мимо той гостиницы, куда Ксения притащила меня после аварии, и я подумал, что обязательно выживу, ведь не будут же киллеры стрелять в покойника. Выглядел этот довод сомнительно, однако ничего лучшего для самоуспокоения у меня не нашлось.

В четверг меня начнут убивать по-настоящему. Завтра. Единственное, что угрожает мне сегодня, – это какой-то кусок металла, рухнувший на дорогу. Железо с неба не падает, науке, по крайней мере, такие факты не известны. На все есть своя причина, и мы ее обязательно найдем.

Мне хотелось в это верить.

Мы выехали на проспект и медленно потащились в правом ряду – перестроиться мешал белый фургон с броской надписью «Москарго». Впереди я разглядел желтый «ГАЗ-37». Гребешок на его крыше не горел – такси было занято, и я начинал догадываться, кто сидит внутри.

Мы остановились у того перекрестка, где я, истекая кровью, прощался с жизнью. «Волга» уже стояла слева от нас, кроме водителя в ней находилось еще двое пассажиров. Я что-то втолковывал Кнуту, бодро жестикулируя обеими руками, и это ясней ясного говорило о том, что со мной все в порядке. Шурик изредка кивал, но его мысли, кажется, были заняты чем-то другим. Таксист то и дело посматривал на наш «ЗИЛ». На его лице были написаны восхищение и черная зависть. В какой-то момент наши взгляды пересеклись и я вздрогнул, однако тут же успокоился: стекла в «ЗИЛе» были тонированными, и увидеть меня таксист не мог.

Рядом с «Волгой», мягко фыркнув, пристроился фургон «Москарго», не дававший нам разогнаться. Белый грузовик и красный «ЗИЛ», а между ними – желтая «Волга». Расклад в точности повторялся, за исключением такой мелочи, как рана на животе. Чтобы разыграть эту партию по-другому, нужно было не просто поменять очередность ходов, а изменить события принципиально. Самое важное – спасти таксиста.

Зачем мы вообще поперлись на такси? Допустим, я все же навестил Шурика, и мы с ним о чем-то поговорили. Но куда мы так заторопились, если не к сердобольному хирургу, приятелю его матушки?

Курить хотелось так сильно, что кружилась голова. Я покопался в вещах Куцапова и обнаружил пачку незнакомых сигарет. На плоской коробке, раскрашенной в радужные цвета, был изображен герб Российской Империи, под ним находилось русское слово, написанное по-английски: «Sobranie». Откуда они здесь? Им место в очумелом две тысячи шестом, ведь это там Ричардсон приказал менять вывески на двуязычные.

Сигарета была розовой, как фломастер, и отдавала одеколоном.

– Что за гадость ты куришь?

– Других нет.

– Сейчас дадут «зеленый», а мы так и не определились, – напряженно сказала Ксения.

– Дай-ка я за руль сяду. А лучше – выметайся и подожди снаружи.

– Не надо самодеятельности. Подойди к водителю, скажи, чтобы отъехал в сторону и проверил колеса.

– Да при чем тут колеса? Когда мы разогнались, сверху что-то упало. Таксист сразу погиб, поэтому мы и перевернулись. Нужно задержать не одну машину, а всю колонну – вон сколько их скопилось. Пусть эта штука валится прямо на дорогу, а там разберемся, откуда она взялась. Вылезай, а то не успеем.

Мы поменялись местами, благо салон «ЗИЛа» был достаточно просторным, и Ксения вышла с правой стороны.

– Подальше отойди, – крикнул я ей, но она сделала вид, что не слышит.

Ксения едва заметно улыбнулась и показала на карман, из которого выглядывал черный край машинки. Это придало мне уверенности. Пока машинка, то бишь дырокол у нас, мы можем пытаться снова и снова.

Ксения продолжала смотреть мне в лицо. Ее глаза говорили одно: «не ошибись». Странно, ведь она как будто не хотела возвращаться сюда из две тысячи шестого, не верила, что нам удастся что-то исправить. Собственно, она не верит в это и сейчас, но что-то поменялось. Может, начальство спустило Ксении какие-то новые указания? Или она сама узнала нечто такое, что заставило ее передумать? Ведь она без меня куда-то отлучалась. Что она там увидела?

Я приоткрыл окно и выбросил окурок. Миша в такси с интересом рассматривал мой «ЗИЛ». Ищет вмятины, догадался я. Будут тебе вмятины.

Светофор показал «зеленый», и грузовик, ошпарив асфальт струей черного дыма, тронулся с места. За ним рванулась и желтая «Волга» – таксист, насколько я помнил, был мужиком азартным. Я сообразил, что могу опоздать, и устремился за ней.

Мы шли бампер к бамперу, быстро набирая скорость. Я усиленно вглядывался вперед, пытаясь сообразить, что же могло на нас свалиться. Дорога была совершенно свободной. Мы давно миновали перекресток и уже подъезжали к тому загадочному месту, где все произошло… где это произойдет вновь, если я, наконец, не решусь.

Я судорожно пристегнулся и, обогнав такси на полкорпуса, повернул руль влево. Раздался тонкий хруст, затем послышался скрежет: это «Волга», не успев выровняться, врезалась в крутящееся колесо фургона. Водитель грузовика и я одновременно дали по тормозам, и такси забилось между нами, как пойманная рыба, однако эти удары были уже не опасны: клещи понемногу сжимались, не позволяя «Волге» пойти вразнос.

Мы с фургоном сблизились еще немного и, когда такси окончательно между нами застряло, остановились. Я задрал голову вверх, мне хотелось разглядеть шофера «Москарго» и выразить свою благодарность, ведь если б не он, все могло бы закончиться иначе. Его действия были абсолютно правильны. Слишком правильны. Словно продуманы заранее.

В высокой кабине я заметил лишь огненные кудри и такие же рыжие запущенные бакенбарды.

Таксист пытался выбить ногами треснувшее стекло, но у него ничего не получалось, и он страшно матерился. Кудрявый водитель фургона вдруг мелко затряс головой, и я понял, что он смеется. За нами собралась целая толпа автомобилей, но никто из них не пострадал: мы тормозили достаточно плавно, и они успели среагировать. К нам, на ходу крича в рацию, бежал инспектор.

Неожиданно грянул гром. В нескольких метрах от капота «Волги» я увидел то, чего так ждал: толстый вогнутый лист металла. Больше всего он походил на аккуратно вырезанный кусок обшивки. Промедли я еще пару секунд, и он приземлился бы прямо на крышу такси. Откуда он взялся? Разве что с неба…

Ну конечно с неба, почему-то обрадовался я. И цвет – бледно-голубой, в самый раз для самолета. Впрочем, это тоже не сахар. С такой пробоиной самолету далеко не улететь. Ладно, теперь у нас есть хоть какое-то объяснение.

Лист еще продолжал покачиваться, когда грузовик надсадно взревел и подался вперед. «Волгу» вконец разворотило, зато таксист смог из нее выбраться.

– Все целы? – Спросил я, заводя мотор.

– Сейчас ты у меня… – заорал он, и я последовал примеру «Москарго». Немного отъехав, я посмотрел в зеркало. Шурик и я стояли рядом с покореженным такси. Они не пострадали.

Белый фургон просигналил на прощание и помчался прочь. Извергнутые им темные клубы повисли над лежащим куском металла грязным облачком и стали постепенно растворяться. Когда они превратились в серую многослойную дымку, мне показалось, что я вижу в ней легкое волнение, не такое, как бывает от ветра. Зрелище напоминало что-то знакомое, но анализировать времени не было: таксист уже достал монтировку.

Я выскочил на встречную полосу и, развернувшись, поехал обратно к перекрестку. Увидев это, Ксения перебежала на другую сторону. Я успел подобрать ее как раз в тот момент, когда на проспекте послышалась сирена «гибели». В суматохе никто так и не понял, что случилось. Водители побросали свои машины и собрались вокруг останков такси. Фрагмент обшивки, лежавший поодаль, их не интересовал.

Погони не получилось. «ЗИЛ», даже порядком помятый, сохранил свои ходовые качества, и спустя несколько минут мы уже были в другом районе Москвы. Однако для поездок машина больше не годилась, теперь нас могла узнать каждая собака. Я заехал в какой-то двор и припарковался за мусорными баками.

– Ну как? – Спросил я не без гордости.

– Что там свалилось?

– По-моему, кусок самолета.

– Тогда должен был упасть и сам гели… самолет.

– Кто из нас эксперт по всяким неурядицам во времени?

– Никто, – просто ответила Ксения.

– Ну хорошо, если ты тоже не специалист, пускай этим занимаются ваши ликвидаторы. Или компенсаторы? Как вы их называете?

– Никак не называем. Некого называть.

– Постой, ты же грозила мне какими-то неприятностями – мол, придут, устроят кузькину мать…

– Я пошутила, – улыбнулась она. Нет никаких ликвидаторов. Есть только старый осел Мефодий, решивший всех перехитрить, и я – та, которой поручили вернуть его назад. И еще ты. Жертва собственного идиотизма.

Это известие меня потрясло не меньше, чем кусок железа, рухнувший прямо на голову. Я был уверен, что где-то рядом действует команда крепких парней, настоящих профессионалов, и в случае чего они помогут. Теперь выходило, что единственный парень – это я.

– Что дальше?

– Сначала нужно отсюда выбраться. И вернуть вот это, – она похлопала по сидению. – А там посмотрим.

– Мы сделали все, что могли.

– Да, – согласилась она.

Продолжать маскироваться не имело смысла. Мы перенесли «ЗИЛ» в воскресенье прямо во дворе, окруженном жилыми домами, – пусть думают, что хотят, пусть сходят с ума сколько угодно. Единственной предосторожностью, которую Ксения себе позволила, был выбор времени.

Воскресенье плавно переходило в понедельник, во всей округе горело лишь десять или пятнадцать окон. Неутомимые любовники, исступленные сочинители, злые гении, планирующие гибель этого мира, – кто мог не спать в четыре утра двадцать третьего сентября две тысячи первого года? Что мешало заснуть людям, живущим в счастливой стране?

Ксения достала носовой платок и принялась педантично вытирать руль, ручки дверей и прикуриватель.

– Брось, – сказал я лениво. – Похититель уже найден. Задержан, доставлен на Петровку и отпущен на все четыре стороны.

– Нетрудно догадаться, – буркнула она. – И кто же тебя отпустил?

– Сам хозяин, Куцапов.

– В понедельник прощает, а в среду пытается пристрелить.

Ксения осмотрела платок – он выглядел так, будто им подметали пол. Она без сожаления кинула его в помойку и вытащила из кармана дырокол.

– Подожди, – попросил я.

Я обошел дом и, найдя табличку, прочитал: «улица Д.Андреева». Федорыч не врал, именно здесь ее и найдут. Два литра бензина – столько нам понадобилось, чтобы вернуть время вспять. Мне неожиданно вспомнилась та нелепая реплика в ресторане. Я действительно ее уже слышал и автоматически повторил, вплоть до нелепого «вон». Я был там – оба раза, только в первой версии чуть-чуть опоздал. Ксения знала об этом, потому и взяла меня с собой. Что из этого следует? Трудно сказать. В ушах непрерывно шелестело, голова была пустой и невесомой, как воздушный шар. Потом. А сейчас просто завязать узелок на память. Который по счету?

– Ты где? – Нетерпеливо позвала Ксения. Рядом с «ЗИЛом» уже поблескивала, преломляя лунный свет, поверхность дыры. – Быстрее!

Мы снова оказались в две тысячи шестом. На месте мусорных баков возникла неряшливая свалка, воняющая чем-то кислым. Автомобиль Куцапова исчез, остальные машины тоже пропали, и во дворе стало просторней.

– Интересно, сколько отсюда до Перово? Надо было перенестись где-нибудь поближе.

– Ничего, доберемся. Выйдем на трассу, поймаем такси… – сказала Ксения с издевкой, и мы рассмеялись. – Покури, а то заснешь по дороге.

Район мне был совершенно не знаком, и мы пошли наугад. Москва – не лес, не заблудишься.

Каждая затяжка прибавляла бодрости. Вскоре извилины в моей голове проснулись и задышали, мозг наполнился свежим воздухом.

Шесть утра. Ни души. Ни звука. Ни одного светлого окна.

– Ты время не перепутала? Людям на работу пора.

В ответ она лишь пожала плечами.

Темень в небе постепенно расходилась. Глухую черноту разбавили грязно-серые тона, над крышами догорала последняя звезда. Под ногами хлюпала жирная грязь, даже на вид казавшаяся холодной. Пройдя через вереницу одинаково мертвых дворов, мы попали на широкую улицу. «Проспект Независимости» – значилось на доме.

– Я такого не помню, – обеспокоенно проговорил я. – Какая еще независимость? Кого от кого?

– Мало ли у нас нелепых названий.

Никакого движения на проспекте не было, и это тоже настораживало.

– Вымерли все, что ли?

– Рано еще.

– В Москве никогда не бывает рано.

– Сама знаю, – в голосе Ксении прозвучала тревога, и от этого мне почему-то стало легче.

Мы продолжали брести, надеясь, что так или иначе выйдем к какому-нибудь метро. Наконец на улице появился первый прохожий – маленький сгорбленный старик, копавшийся в мусоре. Как только мы с ним поравнялись, он оторвался от урны и неожиданно схватил меня за рукав.

– Дай! – Требовательно крикнул он.

– Тебе чего, дедушка? – Спросил я, пытаясь отцепить его костлявые пальцы.

– Дай! – Повторил тот.

– Он же голодный, – догадалась Ксения. – Я захватила денег. Тех, новых.

– Думаешь, мы ничего не исправили? И здесь все по-прежнему?

– Сейчас проверим, – Ксения достала из разных карманов по банкноте и вручила их старику. – Какая вам больше нравится?

Дед поднес обе бумажки к носу и несколько секунд их изучал. Потом откинул голову назад и произнес:

– Ха. Хх-ха.

– Вам плохо?

– Ххаха, хха-хха-ха, – хрипло зашелся старик. Это был смех, но какой-то скорбный, похожий на рыдание.

Связываться с больным не хотелось, и мы торопливо пошли дальше.

– Эй! – Крикнул дед. Он сидел на урне, небрежно помахивая купюрами. – Вы опоздали! Да. Опоздали.

– Наши деньги не годятся.

– Ни те, ни другие.

Впереди послышался шум мотора – кто-то ехал нам навстречу. Машина выглядела под стать безумному старику: это была допотопная модель «Жигулей», даже не помню какого года выпуска. Тарантас паралитично трясся, выстреливая из глушителя снопы искр. Ксения проводила автомобиль недоуменным взглядом. Через минуту по дороге проехала еще одна машина, затем пронеслось несколько мотоциклистов; на тротуарах стали появляться пешеходы. Проспект постепенно наполнялся движением. Город мучительно пробуждался.

Впереди замаячил вход в метро.

– Вот и пришли, – с облегчением вздохнула Ксения. – Интересно, что за станция?

Мы прошагали еще метров сто, и серые букашки на алюминиевом козырьке превратились в отлитые из белого металла буквы, достаточно большие, чтобы их можно было различить.

«Проспект Независимости».

Мы спустились по пыльным ступенькам. Кроме нас в подземном переходе никого не было. Стеклянные двери оказались закрыты, свет на станции не горел. В потемках угадывались два окошка кассы, круглая будка дежурной и ровная шеренга турникетов. Станция не работала.

– Половина седьмого, – сказала Ксения, и ее голос разметался по переходу слабым эхо.

– Мы снова вернулись не туда, – проговорил я. – И мы должны это признать.

Ксения молча взяла меня за руку и потянула наверх.

Народу становилось все больше, но вот что было странно: никто никуда не спешил.

– Сонные все какие-то.

– По-моему, просто грустные.

– Город грустных людей? – Задумался я. – В этом что-то есть.

– Зато тебя здесь никто не знает и не лезет со своим почтением.

– Может, мы в другом секторе? Не в Восточном?

Мы двинулись дальше. Машин по-прежнему было мало. Прохожие упорно не поднимали глаз, будто боялись увидеть, какая их окружает серость, и тем самым придавали пейзажу еще больше уныния.

Примерно через полчаса мы все же достигли относительно оживленного места. Проспект Независимости пересекался с другой широкой улицей, и движение здесь было поактивнее. На перекрестке даже стоял регулировщик в каске с красно-белыми полосами. В углу я увидел голубой джип с черными буквами «UN», и все окончательно прояснилось.

– Можно сразу возвращаться. Чего-то мы не доделали.

– Куда возвращаться? – Спросила Ксения.

– В две тысячи первый. Там хотя бы можно жить.

– Только не тебе.

– Тогда еще дальше, в семидесятые, шестидесятые.

– Я туда не хочу, да и не нужны мы там.

Из джипа вылез долговязый молодец в военной форме и фамильярно поманил нас пальцем.

– Это что за телодвижения? – Процедил я вполголоса.

– Давай подойдем. Ведь они здесь… хозяева, – сказала Ксения. – Ты ствол точно оставил?

– Оставил. А зря.

Вблизи солдат выглядел еще моложе, выше и костлявей. Из-под голубого берета выбивалась вялая челка альбиноса, большие водянистые глаза смотрели на нас весело и совсем не враждебно.

– Паспорт, – потребовал он, делая ударение на последнем слоге.

Тайная надежда на то, что юноша – рекрут из какой-нибудь Рязани, рассыпалась.

– Паспорт нет? – Сказал солдат равнодушно. – Так стоять.

Он что-то негромко вякнул своему напарнику, наблюдавшему за нами из машины. Тот связался с кем-то по радио и, пролаяв несколько непонятных фраз, удовлетворенно откинулся на спинке сидения.

– Сам-то откуда будешь? – Спросил я. – Спик инглиш? Уот кантри ю фром?

– Юроп, – охотно отозвался долговязый. – Можно по-русски, я понимаю. Оружие, пропаганда? Недозволенные вещества?

– Никаких веществ, – я демонстративно развел руки в стороны. – У нас все в порядке. Фрэндз, андэстэнд? Ну что, мы пойдем?

– Так стоять, – приказал он. – Сейчас комендатура и протокол, потом свобода.

Второй солдат вышел из машины и начал меня педантично обыскивать. Не найдя ничего подозрительного, он занялся Ксенией. Увидев, как он ее лапает, я закусил губу. Это была не ревность, а нечто гораздо более жгучее. Если бы так обошлись с девушкой Куцапова, он бы, наверное, не стерпел. А я ничего, я выдержу. Потому что у них есть маленькие красивые автоматы. И потому что я тряпка.

– Мадам не может жить без телевизора? – Насмешливо поинтересовался ооновец, поигрывая дыроколом.

– Я официальное лицо! – Опомнился я. – Свяжите меня с Николаем Трофимовичем из Восточного сектора.

– Сожалею, – солдат отрицательно качнул головой.

– Тогда с мистером Ричардсоном. Я требую!

– Требовать не надо. Паспорт нет – нарушение режима. Сейчас комендатура.

К нам подъехал бронированный грузовичок, также выкрашенный в нежно-голубой цвет. Сзади открылась широкая дверь, и из кузова выпрыгнули двое в черных рубахах. На плечах у них висели знакомые автоматы Калашникова, а их рукава, несмотря на прохладную погоду, были закатаны до локтей. Под эсэсовцев косят, решил я. Это могут быть только наши.

Молодчики затолкали нас в машину и подошли к ооновцам. Они перебросились краткими репликами, дружно захохотали и снова разделились на две пары: голубую и черную. Первая уселась в джип, а вторая направилась к нам.

– Подожди! – Крикнула Ксения солдату в берете. – Пульт отдай, зачем он тебе?

– Извиняйте, – оскалился он и бросил ей дырокол.

Дверь тут же захлопнулась. Мы очутились внутри металлической коробки с жесткими лавками по бокам и крохотной зарешеченной лампочкой на потолке. В кузове было нестерпимо душно, пахло блевотиной и застарелой мочой.

Дверь снова распахнулась, и к нам присоединился один из чернорубашечников. Он устроился в противоположном торце и два раза хлопнул по стенке. Двигатель заурчал, и грузовик медленно тронулся.

– Здесь недалеко, – зачем-то сообщил «эсэсовец».

– Ты русский?

– Какая разница?

– Рукава хоть отверни, не позорься!

Он закурил и начал насвистывать. Машина наехала на какой-то камень, нас подбросило и боец закашлялся. Когда он задрал голову к лампочке, я успел рассмотреть его морду. Бойцу не было и двадцати.

– Мамка не ругает, что Родину продал?

– Где ты ее видишь, родину? – Огрызнулся тот.

Ксения ткнула меня ботинком и сказала:

– Отстань от него. Лучше подумай, как нам включить телевизор.

Я нахмурился, соображая, что она имеет в виду, и Ксения показала глазами на дырокол.

– Это надо сделать до комендатуры, там кино не любят.

Боец тревожно зашевелился, пытаясь расшифровать наш разговор.

– По пути из машины в комендатуру не успеем, – продолжал я. – Зрители набегут. А здесь… Я не представляю, куда… то есть где его смотреть.

– Где-где… Откроем передвижную киноточку. Каскадеры хорошо зарабатывают.

– И часто сворачивают себе шею.

– Это лучше, чем всю жизнь… смотреть рекламу.

– Пожалуй, да. Где экран установим?

– Сзади.

– Заткнитесь там, – не выдержал солдат.

– Как скажешь. А скоро на месте будем?

– Считай, уже приехали.

Мы с Ксенией переглянулись.

– Ноги не сломай, – прошептала она.

Задняя стенка грузовика мгновенно исчезла, и в глаза ударил яркий свет.

– Что это? – Испуганно воскликнул конвоир, вскакивая с места.

Я встал на самый край пола. За ним неслась дорога – слишком быстро, чтобы прыгать.

– Стрелять буду, – неуверенно предупредила черная рубашка.

– Он может, – сказала Ксения.

– Да.

Пуля от этой твари или раздробленные кости, ничего себе альтернатива! Или всю жизнь «смотреть рекламу». Ну уж нет.

Я развернулся спиной к дыре и, взявшись за скамейку, опустил ноги на летящий асфальт. Поймать скорость и побежать за машиной не удалось, и я потащился по асфальту как куль с песком. Подтянуться и залезть обратно я не мог – пальцы соскальзывали с гладкой доски, а больше уцепиться было не за что.

Я смотрел вниз, с ужасом понимая, что долго не продержусь, а в голову лезло совсем не то, что нужно. Узелки. Кажется, часть из них развязывается. Она сказала, что машинку у Алены забрали. Кто? Некому. Ксения не возражала, чтобы машинка осталась у Алены. И она… знала это заранее. Почему Ксения не могла отдать ей свою, ведь ее машинка лучше, без трехчасовой погрешности. Зачем я им нужен? Кого я играю в этом безумном представлении?

– Ну что же ты? – Прокряхтел я. – Давай за мной!

– Отпусти лавку, а то руки здесь останутся!

Я не собирался прыгать, но пальцы сорвались сами. Я по инерции покатился за грузовиком, и мокрый, весь в мелких трещинках асфальт завертелся вокруг, врезаясь то в грудь, то в спину. Ожидание очередного удара растягивалось в вечность, и каждый раз я успевал побеседовать с Всевышним, исповедаться в грехах и попросить о милости.

Через пятнадцать или пятьсот вечностей – кто их считал! – смертельная карусель, наконец, остановилась. Я лежал на дороге и гадал, осталось ли в моем организме хоть что-нибудь целое. Потом приподнялся и сел – было очень больно, но мне это все же удалось. Впереди я увидел Ксению. Она дышала, и одно только это сделало меня счастливым. Ксения подняла голову и часто заморгала. Ее левая щека была обезображена большой ссадиной, на которую уже налип песок. Она тронула подбородок, и уставилась на свои окровавленные пальцы.

– Лицо? – С ужасом спросила она.

– Пустяки.

Я поднял Ксению на ноги и начал отряхивать.

– Смотри! – Крикнула она.

Сзади двигался белый фургон. Он развернулся боком, и на его кузове я прочитал: «Москарго». Рядом с ним давилась плотная очередь столкнувшихся автомобилей. В начале цепочки лежала бесформенная жестянка желтого цвета. Такси.

– А ты говорил, гелиоплан.

Кусок голубой обшивки принадлежал, конечно, не самолету. Но откуда я мог знать, что лист брони, свалившийся перед нашей «Волгой», прилетел из будущего?

Единственная машина, не пострадавшая в аварии, медленно отъехала в сторону и, свернув на перекрестке, умчалась прочь. Это был… ярко-красный «ЗИЛ-917». Но почему он повернул? Он должен либо поехать прямо, либо врезаться.

– Значит, все произошло из-за нас, – сказал я. – Ты специально выбрала эту дату?

– У меня не было времени.

На нас стали обращать внимание, и мы доковыляли до тротуара.

– Снимем в гостинице номер, – предложил я. – Перемажемся йодом, отлежимся. У меня еще остались деньги. Наши нормальные деньги.

– Нельзя, завтра четверг.

– Будем перемещаться по полдня назад до тех пор, пока раны не заживут.

– Хорошая идея. Ты делаешь успехи.

– Мы теперь знаем, с чего все началось. Мы сможем не откорректировать аварию, а вычеркнуть ее совсем, – сказав это, я внимательно посмотрел на Ксению.

– Правильно, – согласилась она.

– Мы предотвратим все это безобразие, не вмешиваясь в прошлое: просто не позволим нас арестовать там, в две тысячи шестом.

– Да-да, – ответила она невпопад.

– Ксения… я тебе не верю.

Она поняла сразу. Она не пыталась уйти от ответа, хотя могла бы, ведь я стал ее заложником – ее и проклятого дырокола.

– Немудрено, что ты догадался. Все пошло кувырком, ты и сам видишь. Никто не предполагал, что операция закончится так плачевно. Надеюсь, в этом ты не сомневаешься?

– Кто вы такие?

– Ты ведь в штабе служил, да Миша?

– Мы встретились не случайно.

– Разумеется. Ты помнишь, что означает гриф «три нуля»?

– Наивысшая степень секретности.

– Там, где я работаю, на документах ставят не три нуля, а четыре. Можешь представить, что это такое?

– С трудом. О вашей конторе не знает никто. В принципе, вас вообще нет.

– Нас не существует даже для президента. И ты требуешь, чтобы я тебе открылась.

Мы дошли до узкой улицы, застроенной панельными семиэтажными домами. Здесь было не так людно, и мы остановились отдышаться. Ксения протянула мне свою сигарету.

– Ты здорово придумал насчет вечной среды. В четверг нам соваться нежелательно, – сказала она, морщась от боли. Кровяная корка на ее щеке начала подсыхать. – Миша, мне требуется твоя помощь. Я могу на тебя рассчитывать?

– Хотя бы минимум информации, – сказал я. – Мне надоело быть безмозглой кеглей. Что мы собираемся делать, а главное – для чего?

– Нужно взять у Алены твой дырокол. Почему – тебе известно.

– А что же ты с самого начала?.. На кой черт мы лезли во все эти аварии? И… ты правда забрала у матери лекарство?

– Да. Я надеялась, что во всем виноваты мы. Так было бы лучше. А теперь придется отменить операцию. Пойдем, поищем, где можно отдохнуть. На стимуляторе долго не продержишься.

Гостиница, в которой мы ночевали в прошлый раз, находилась в двух шагах от перекрестка, но туда нам было нельзя. Там уже сняли номер другие Ксения и Миша. Он подыхал, а она его лечила. Завтра он поправится и втрескается в нее по уши. За ними начнут охотиться скучные мужички с задрипанными чемоданчиками. Завтра будет тяжелый день.

Мы сказали дежурной, чтобы нас разбудили в десять вечера. Нормальная просьба, если не считать того, что часы уже показывали половину девятого. Потом Ксения отошла в дальний угол и открыла в центре комнаты дыру. В темноте плоскость была почти не заметна.

Мы перебрались в блеклый полдень. Номер только что убрали после предыдущих постояльцев, и аромат чужих духов перемешался с удушливыми запахами моющих средств.

Ксения приняла душ и, натеревшись бесцветным гелем из своей аптечки, стала собирать уже знакомый стальной карандаш. Теперь он состоял из трех частей и был в полтора раз длиннее. Ксения показала, как с ним управляться и, скинув халат, легла на живот.

Пока она устраивалась на кровати, я успел мельком увидеть ее грудь. Второй размер, отметил я, и тут же устыдился: негоже это – переводить совершенство в номера и сантиметры. Скорее всего, Ксения была чуть помладше меня. После двадцати пяти фигура у женщин начинает портиться, но Ксения сохранила ту необычайную гибкость, которой обладают лишь совсем юные девушки. Она подтянула руки к голове и не заметила, как сбоку выглянула правая грудь – почти вся, до темно-коричневого полукружья, упиравшегося в накрахмаленную простынь. Сквозь тонкую блестящую ткань ее трусиков легко угадывались очертания того, что было под ними спрятано. Резинка чуть сбилась вниз, и за ней, между двумя сходящимися пригорками, показалась маленькая родинка. Не ее ли она обещала показать?

Как только я приблизил регенератор к ее коже, Ксения застонала и томно выгнулась. Рана затягивалась на глазах. Вскоре капельки засохшей крови осыпались, и на месте глубокой царапины осталось лишь розовое пятнышко. Минут через двадцать спина Ксении была в полном порядке.

– Спасибо. Лицом я сама займусь, давай теперь тебя.

Она поднялась с кровати, и я снова впился взглядом в ее тело. Ксения даже не собиралась прикрываться, только накинула гостиничный халат, но пояс завязывать не стала.

– Ложись, чего ты ждешь?

Уже не отдавая себе отчета, я взялся за края халата и развел их в стороны. Ксения не сопротивлялась. Она позволила себя поцеловать, потом мягко улыбнулась и сказала:

– Сначала обработаем ссадины.

Она уселась на мои ноги, и я почувствовал, какая она теплая.

– Будет щекотно, – предупредила Ксения.

Первое же прикосновение металлического карандаша заставило меня вскочить. Это был самый натуральный электрошок.

– Ты что делаешь? – Воскликнул я, уворачиваясь.

– Терпи, – Ксения придавила меня к матрасу и наступила на шею коленом.

Внезапно в комнате появился кто-то посторонний, и она сказала:

– Вы тут отдыхайте, а нам пора.

Голос принадлежал Ксении, но доносился откуда-то сбоку. Перед кроватью стояли двое: еще одна Ксения и еще один… я.

– Совсем не больно, – утешил меня я-второй. – Для твоей же пользы, так что не возникай.

– Все нормально? – Спросила Ксения, сидевшая на мне. – Одежду поменяйте, а то на беглых каторжников похожи.

Двойники прошли к выходу и пожелали нам хорошего отдыха. Кажется, Миша хотел меня о чем-то предупредить, но не решился.

Когда дверь за ними закрылась, Ксения продолжила экзекуцию и не слезала с меня до тех пор, пока я, измотанный до смерти, не замычал.

– Ну, все. Теперь… – она провела ладонью по моей щеке и засмеялась. – Выдохся?

Я не мог пошевелить и пальцем, какая уж там любовь! Ксения предвидела, что спать в одной постели со мной ей будет хлопотно, и намеренно измотала меня своим регенератором. Или это я такой немощный?

– Не волнуйся, форсированная терапия всегда тяжело переносится, просто я привыкла.

Ксения включила лампу над зеркалом и, взяв со стула свой пояс, извлекла из кармашка четвертый стержень. Я не представлял, как она выдержит такую боль.

– Мне еще надо с лицом поработать, а ты спи.

Нашла дурака, подумал я. Вот только отлежусь, малость приду в себя и…

Сквозь сон я почувствовал, что кровать прогнулась, и у меня отняли часть широкого одеяла. Мне было не до комфорта. Вокруг по двое бродили незнакомые люди, но стоило мне к ним приблизиться, как прохожие превращались в меня и Ксению. Парочки удивленно таращились и делали вид, что не слышат моих вопросов, а я так хотел их спросить, так хотел…

– Да? – Сказал женский голос. – Да, спасибо. Вставай, уже десять.

Ксения спрыгнула на пол и удалилась в ванную.

Мы спали вместе. Вот, черт! Мы лежали под одним одеялом, и я даже не… Или все-таки… Я отчаянно напрягал память, но не мог вспомнить ничего, кроме танка под раскидистым деревом. Откуда это? Ах, да, с обложки.

Плеск за дверью прекратился, и Ксения, тряся мокрыми волосами, вошла в комнату. Трусики, которые и так мало что скрывали, остались в ванной. Значит, все же…

Спохватившись, она убежала за халатом, а когда вернулась, на ее лице, восстановленном и, как прежде, прекрасном, сияла загадочная улыбка. Чтобы не остаться в долгу, я тоже улыбнулся – нежно и многозначительно. На всякий случай. Спрашивать о чем-то было бы верхом идиотизма, и я решил, что все прояснится само собой.

Мы снова вошли в дыру, за которой среда еще только начиналась. На полу валялись грязные джинсы, а на спинке стула висела кожаная куртка, такая же, как у Ксении. Кровать была занята двумя полуобнаженными телами: одно – мое – неэстетично развалилось на простыне, другое – Ксении – сидело верхом и гладило мне спину. Выглядела композиция чертовски привлекательно. Как я мог не запомнить самого главного?!

– Вы тут отдыхайте, а нам пора, – буднично произнесла Ксения.

Миша смотрел на нас, как на инопланетян, и я решил хоть как-то его успокоить.

– Совсем не больно. Для твоей же пользы, так что не возникай.

– Все нормально? Одежду поменяйте, а то на беглых каторжников похожи.

Пропуская Ксению вперед, я мимикой попытался предупредить Мишу, чтобы он не терялся и не был тюфяком, но до него, похоже, не дошло.

В цокольном этаже гостиницы располагался маленький магазинчик, в котором мы и переоделись. Поначалу нас приняли за панков, но когда мы стали вынимать из карманов деньги, нам тут же предложили кофе и угостили сигаретами. Продавец, не сводивший глаз с вороха купюр, не мог знать, что половина из них – «новые рубли». Фантики.

Мне пришлось сменить все, за исключением обуви. В новом наряде я смахивал на средней руки ковбоя: голубые джинсы, плотная клетчатая рубаха и рыжая жилетка. Продавец хотел «для ансамбля» всучить мне широкополую шляпу, но это было бы перебором. У Ксении кроме прочных армейских ботинок уцелела еще и куртка. Протертая в нескольких местах до естественного цвета кожи, она не выглядела испорченной, напротив, даже приобрела некоторый шарм. Ксения выбрала черные брюки и свитер цвета «кофе с молоком».

Через час мы были у Алены. Я вдавил кнопку звонка и держал ее, пока не надоело.

– Нет никого, – предположила Ксения.

– Сидим на кухне и торгуемся, кому открывать.

– Ну и кому?

– Мне.

Внутри зашуршали, и я поднес к глазку кукиш. Любимая Мишина шутка. Негромко лязгнул хорошо смазанный засов, и из-за двери вышел Михаил. Это был действительно он, только не тот, которого я ждал. Не Я.

– Где тезка? – Спросил я, нахально отталкивая Мишу-младшего вглубь прихожей. Уж мне-то известно, как можно и нужно с ним обращаться.

– Опять ты? Никуда от тебя не деться, – проговорил он раздраженно, но, присмотревшись к Ксении, застеснялся и утих. – Ты, вроде, рукописи повез.

– Сегодня что, понедельник? – Насторожился я.

– Среда, – уверенно ответила Ксения.

– Конечно, среда, – подтвердил Миша-младший.

– В издательстве я был позавчера, а сегодня мы с тобой поедем к Кнуту.

– На кой он нам сдался? Ты же его сам выгнал.

Желудку вдруг стало неуютно, и он зашевелился – в пределах, отпущенных ребрами. Я пока еще был не в состоянии осмыслить слова Михаила, но что-то подсознательное, забегая вперед, кричало: беда! Здесь, в две тысячи первом, события не имели права изменяться без моего ведома. Алена еще не заполучила машинку, она только-только тянется за ней и даже не знает, как та включается.

Однако дверь открыл не я, а Миша-младший, и все остальное уже не имело значения. История не согласилась с поправкой, которую я внес своим появлением в прошлом, она все переиначила, и какая теперь разница, в понедельник я был в «Реке», или в среду, куда на перекрестке свернул «ЗИЛ» и откуда в моей жизни появился приятель Костик.

– Что-то не так? – Догадалась Ксения.

– Все. Все не так.

Я вбежал в комнату. Алена сидела на диване с неприкуренной сигаретой в зубах.

– Кого ты там привел? Совсем совесть потерял? Со своими шалашовками сюда являешься!

– Машинку, – коротко сказал я и протянул руку.

Алена покосилась на ладонь и демонстративно отвернулась.

– Не знаю, что ты собираешься с ней делать, – проговорил я, присаживаясь рядом. – В любом случае у тебя ничего не выйдет. Это не так просто, как кажется, машинка – штука непредсказуемая. Заказываешь сто грамм икры, а получаешь тонну песка – и попробуй не съесть. Отдай, Алена. Все равно я ее заберу.

– Мефодий, я давно подозревала, что ты шизофреник. Тебе нужно лечиться.

– Ты не брала?

– Ты же с нее глаз не спускаешь! Спал с ней в обнимку. И зачем она мне нужна?

– Отвяжешься ты от нас или нет? – Миша-младший встал между мной и Аленой, недружелюбно сунув руки в карманы.

– Ну-у, без тебя бы мы не разобрались, – сказал я, отодвигая его в сторону. И, не сдержавшись, добавил. – Без твой храбрости нам кранты.

– Какой храбрости? – Опешил он.

– Ну как же! В ресторане у мексиканцев, не помнишь, что ли? Главное – вовремя смыться, правда, Мишаня? И плевать, что тот, кого ты бросил, – ты же сам.

– Да ты… заткнись ты, понял!

Я поднялся и несколько секунд смотрел в его снующие глаза. А когда его зрачки остановились против моих, я коротко размахнулся и двинул ему в челюсть. И испытал от этого настоящее удовольствие.

– Все, хватит комедию ломать, – заявила Ксения.

Она вплотную подошла к Алене и тихо, но достаточно внятно произнесла:

– Улитка, акция «гонец» отменяется. Пакет поступает в мое распоряжение.

– Сама ты улитка! – Разозлилась Алена. – Мефодий, вы с ней что, вместе колетесь?

– Сделай громче! – Вдруг крикнула Ксения.

Не дожидаясь, пока мы сообразим, чего она хочет, Ксения схватила пульт от телевизора и нажала на кнопку.

– …и массовые митинги, о которых сообщил наш корреспондент в Вильнюсе. Теперь о новостях из-за рубежа…

– Что они сказали? В Вильнюсе?

– Вы точно оба… совсем…

– Что в Вильнюсе? – Заорал я, хватая Мишу за рубашку.

– Давно уже… Ты как будто не проснулся! Не только там, вся Прибалтика с прошлого года…

Его прервал длинный звонок в дверь.

– Еще гости! – Взбеленилась Алена.

– Ну! С прошлого года! Дальше!

Ксения опустилась на диван возле Алены и потрясенно молвила:

– Она верна.

– Кто?

– Энтропийная теория.

– Отодвинься от меня, – зашипела Алена.

В дверь начали стучать. Нет, это не истеричная соседка барабанила кулачками – дверь выламывали. И выламывали, судя по треску, умеючи.

– Что «с прошлого года»?! – Требовал я от Миши-младшего, мотая его за плечи.

– Заваруха эта. С независимостью. Хотят отдельно жить. От нас, – промямлил он.

Ксения молниеносным движением скинула Алену на пол. Рука Алены оказалась вывернутой за спину, а кисть – заломленной. Ксения держала ее за мизинец легко и без всяких усилий, но та выла от боли.

– Дырокол сюда, – спокойно приказала Ксения. – Мы торопимся.

– Не-е-е… – заскулила Алена.

– С-сука! – Выдохнул Миша и ринулся к женщинам, но я его снова ударил. На этот раз я попал в ухо, и он, отлетев к столу, врезался в монитор.

– Все, все, Мишка, я поняла!

Дверь с грохотом упала на пол, и по ней тяжело пробежали чьи-то ботинки.

– Ксюша! Дыру!!

Ксения перекувырнулась через голову и растворилась в воздухе. Сзади раздался какой-то звук – передернули затвор? – и я, не разбираясь, рыбкой запрыгнул в ту точку, где только что исчезла Ксения.

Прежде, чем покинуть последнее место на Земле, считавшееся родным, я разобрал пару яростных реплик, брошенных странно знакомым голосом.

Приземляясь на чужой пыльный палас, я толкнул Ксению под колени, и она завалилась на меня.

– Вот так и лежите, – прохрипел кто-то. – Не вставайте.

Послышался металлический «клик-клак». Теперь уже я не сомневался: это был затвор.

Со стены на нас смотрела печальная кабанья морда. Рядом с ней висела большая фотография: крепкий мужчина в камуфляже держит за уши двух убитых зайцев.

– Шевельнетесь – пальну, – сипло предупредил незнакомец. – Тушками сдам, – добавил он и нетрезво заржал.

На вид ему было лет шестьдесят: безнадежно спившийся мужик, вся старость которого заполнена водкой и грезами о славном прошлом. Хозяин квартиры производил впечатление человека беззлобного, однако он был пьян, и это обстоятельство вкупе с карабином калибра 7,62 в дрожащих руках не сулило ничего хорошего. Рыло убиенного зверя со стеклянными глазами, давний снимок, увековечивший один из подвигов, и – возможность вновь стать героем.

– Я считала, что настоящие охотники уже перевелись, – уважительно заметила Ксения. – Сибирь там, или Африка – это другое дело. Но чтобы встретить родственную душу здесь, в Москве…

– Пой, птичка, – осклабился мужчина, усаживаясь на скрипучий стул. – Сейчас за вами приедут.

– Кто приедет, милиция?

– Городской патруль. К соседу на той неделе тоже вломились. Трое, с ножами. Прямо в ванной их и казнили, вот так-то.

– А почему в ванной?

– С плитки кровь легче отмывается.

– Куда нас занесло? – Спросил я у Ксении.

– Все туда же, в две тысячи шестой.

– Когда это кончится?

– Скоро уже, – заверил охотник. – По законам военного времени. А иначе с вами, барбосами, нельзя.

– Что же ты нас сразу не убил? В газете напечатали бы: «не растерялся». И харю твою пьяную на всю полосу.

– Мне слава без надобности.

– По законам военного времени, говоришь? А за ружьишко тебя не накажут? Обидно получится.

– Не стращай. Мы правила знаем: ствол пропилен, боек сточен.

– Что же ты, урод, затвором клацал? – Воскликнул я, поднимаясь с грязного пола.

Мужик осознал, что проговорился, и его лицо приобрело плаксивое выражение. Он даже не пытался нас задержать.

– Берите, сволочи, все берите, – захныкал он. – Грабьте старика!

– Завтра ограбим, когда проспишься.

Как только мы отошли от дома, рядом с ним затормозил открытый джип с четырьмя солдатами в голубых касках. Один остался за рулем, а трое вбежали в подъезд. Мы поспешили свернуть за соседний корпус.

В нормальном времени от Коньково до Перово можно было добраться минут за сорок, но теперь оно испарялось, превращаясь в другое время – военное. Так сказал охотник.

Метро по-прежнему не работало. На автобусной остановке отирались какие-то угрюмые люди, и мы присоединились к ним. Вскоре подошло и само транспортное средство – назвать автобусом ржавый сарай на колесах не поворачивался язык. «Лиаз» без единого целого стекла был полон. Его бока украшали непотребные рисунки, а двери и вовсе отсутствовали – пассажиры висели на ступеньках, рискуя сорваться.

Мы чудом втиснулись в салон и поехали. Как выяснилось позже, автобусы здесь были единственным общественным транспортом, и их маршруты пролегали вдоль веток метро. Соваться в центр мы не отважились, и сделали пересадку на Садовом кольце.

То, что я увидел из окна автобуса, было гораздо хуже, чем диктатура мистера Ричардсона. Большинство витрин оказалось заколочено высокими щитами, похожими на забор сельского куркуля, но толку от них не было. Тут и там юркие людишки, раздвигая болтавшиеся на одном гвозде доски, проникали внутрь. Из других калиток уже выглядывали осторожные мордочки, набившие добром мешки и коробки.

На всю Москву патрульных не хватало, поэтому они стерегли лишь особо важные объекты, в то время, как мелкие склады и лавчонки беззастенчиво грабились. Некоторые магазины охраняли сами хозяева или нанятые ими бойцы с цепями и дубинами. Между ними и мародерами постоянно вспыхивали короткие стремительные драки, в результате чего и тех, и других увозили в маленьких голубых грузовичках, а товары, оставшиеся без присмотра, немедленно растаскивались. Торопливо унося свои трофеи, люди спотыкались, разбивали о мостовую бутылки и электронику, а за прохудившимися пакетами с крупой тянулись длинные варварские шлейфы.

Когда мы с Ксенией вошли в квартиру, было уже темно. Я запер дверь, прикрыл форточки и сдвинул занавески. Перед глазами стояли серые лица, размалеванные автобусы и редкие двойни патрульных, шлявшиеся по одинаковым улицам.

– Кушать будешь? – Спросил я.

– Если хочешь, я что-нибудь приготовлю, – устало проговорила Ксения.

– Я сам. В прошлый раз у него было полно жратвы.

– У кого?

– У иуды.

Ксения не стала напоминать, что иуда – это Михаил Алексеевич. То есть я.

Полки на кухне были пусты, но меня это обрадовало. Может, в новой версии настоящего я уже нигде не служу? Не обираю харчевню бывшего лейтенанта, не внушаю страх бедолаге Одоевскому – просто живу. Не самое позорное занятие.

В холодильнике нашлось несколько яблок. Удивительно, как они сохранились. Все торговцы давно разъехались по своим колумбиям и коста-рикам, а их фрукты остались здесь.

– С тобой привыкаешь к здоровой пище, – засмеялась Ксения.

– Похоже, это мое единственное достоинство.

– Я ожидала худшего, – она аппетитно хрустнула яблоком и пояснила. – Человек берет чужие книжки и отправляется в прошлое, чтобы выдать их за свои. Как прикажешь к нему относиться? Мало того, он еще и непролазно глуп: верит, что случайно узнал о секретной операции, и что испытателя подбирает какой-то лаборант.

Наконец-то она заговорила. У меня скопилось столько вопросов, что я начал в них путаться.

– Давай по порядку. Сначала про рукописи.

– Странное у тебя представление о порядке. Ну, хорошо. В издательстве тебя ждали. Рукописи уничтожили сразу же, как только ты их принес. Эти книги должны выйти позже.

– И под другой фамилией, – добавил я.

– Не все. Мефодий передал тебе и свои романы тоже. Какие – не скажу, Ташкова я не читала. И давай с темой творчества закончим, есть вещи поважнее.

– Например, машинка, которая все-таки осталась у Алены. Ты знала о ней с самого начала, но забирать не торопилась.

– Ты так и не понял. Операция задумана для того, чтобы переправить дырокол из две тысячи двадцать шестого в две тысячи первый. Все остальное – пшик, дымовая завеса.

Я перестал жевать и положил надкусанное яблоко на стол. А что я, собственно, хотел услышать – сагу о борьбе добра и зла? Примерно так все и бывает: полтора часа стрельбы, а в конце шкатулка, и вместо сокровищ – старая пуговица. Кругом одно вранье.

– Но для чего весь этот маскарад? Не проще ли было тебе самой отдать Алене дырокол, выпить за встречу и спокойно вернуться в свое будущее?

– Он пробивает время в пределах двух десятилетий, – проговорила Ксения. – В этом и заключается вся сложность. Можно перенестись в прошлое, открыть оттуда дыру и вернуться, а дырокол оставить там. Но только не в нашем случае. Проект «четыре нуля» и Алену разделяют двадцать пять лет, одним прыжком их не покрыть. Кое-кем пришлось пожертвовать.

– Мефодием!

Ксения медленно кивнула.

– И тобой, Миша. Но теперь…

Не дослушав, я вскочил и в бешенстве заходил по кухне.

– Кто вы такие?! Кто вы такие, чтобы…

– Прогресс – это не обязательно очкарик в белом халате. Иногда он становится хищной тварью. Вспомни тот же Чернобыль.

– Вспомнить – чего?

– Атомная энергетика… – начала она, но осеклась. – Ты не помнишь Чернобыльскую АЭС?

– Про городишко слышал.

– Миша… – Ксения побелела. Такой я ее еще не видел. – Восемьдесят пятый год. Шесть тысяч погибших. И ты не в курсе?

– Что ты несешь?

– Да. Это то самое, чего я боялась, – пробормотала она.

– Можешь толком объяснить?

– Я тоже знаю далеко не все. Дырокол появился в две тысячи двадцать пятом году. По официальной версии его собрал неизвестный самородок, кустарь-одиночка. Это, конечно, ересь. Я уверена, что дырокол просто подбросили. Если целый институт бьется больше года и не может понять принципа его работы, то ясно, что он… не отсюда.

– По-моему, ты слишком трепетно относишься к электронике. Любая, самая хитрая штука – это провода, по которым бежит ток. Не более того.

– Эдисон разбирался и в проводах, и в токе, но что он мог знать о компьютерах? В общем, ученые долго мудрили и не придумали ничего лучше, как отправить дырокол в прошлое. Они хотели иметь не черный ящик, а чертежи и схемы. Еще сильнее этого желали военные. Им нужен был не один прибор, а несколько. Машина времени в единственном экземпляре бесполезна, никто не осмелится ее использовать.

– Выиграть время на исследования дырокола при помощи самого дырокола. Оригинально. Только если ваши специалисты оказались бессильны, чего вы ждали от ученых прошлого?

– Практики ничего не добились. Нужно было обращаться к теоретикам, тормошить фундаментальную науку, а это очень долго. Лабораторию, изучавшую прибор, преобразовали в Отдел «четыре нуля» с собственной службой безопасности и прочими прелестями. Все другие программы закрыли. Сотрудников вместе с семьями вывезли куда-то за город.

– А как вы нашли Мефодия? Нарочно искали никчемного придурка?

– Ученые боялись нарушить естественный ход событий, но кое-кто покопался в архивах Министерства Национальной Безопасности и выяснил, что дырокол уже передавали, в сентябре две тысячи первого. Все было известно заранее: кто, кому и когда. Агент, участвовавший в акции с той стороны, то есть в прошлом, в двадцать шестом году оказался еще жив. Бодрая такая дамочка лет пятидесяти. Ты с ней знаком.

– Алена? Улитка?

– Ее агентурная кличка. Алена уточнила некоторые подробности, и все окончательно убедились, что это уже было. Начальство получило готовый сценарий.

– Актер не сопротивлялся.

– Конечно, нет. Когда подставной человек проболтался Мефодию о готовящемся эксперименте, тот сразу понял, что это его шанс.

– Они также знали, что он повезет с собой тексты, отдаст их мне и так далее.

– Да. Правда, одна деталь из общей картины выпадала. В документах МНБ говорилось, и Алена это подтвердила, что вас с Мефодием ликвидировали.

Ксения замолчала, ожидая моей реакции, однако меня эта новость не встревожила. Мне и самому было не совсем ясно, почему я все еще жив.

– Здесь у вас неувязочка выходит. Допустим, меня убрали. В две тысячи первом или в две тысячи шестом – не важно. Откуда, в таком случае, взялся Мефодий, ведь он – труп.

– Во-во. То же самое решили и аналитики. В тридцать лет человек мертв, а в пятьдесят – вроде уже нет. Та еще задачка.

– Но его все равно послали.

– Так было. Все встало с ног на голову: теперь уже не отправить Мефодия, означало бы изменить прошлое.

– Дальше я знаю. Он пришел и вручил мне рукописи. А потом его посетила новая идея: чтобы я перенесся еще на пять лет. Я так и сделал. В итоге Улитка получила машинку. Все счастливы. Зачем же ты меня спасла? И после аварии, и в метро?

– Ты крайне неусидчив, – сказала Ксения. – Сосредоточься. Прибор был один, и сейчас он у Алены. Что у меня в руке? – Она извлекла из кармана и положила на ладонь свой дырокол. – Примерно через месяц после отправки в прошлое наши мудрецы его раскололи. Они не только создали копию, но и сумели ее усовершенствовать.

– Всего один месяц. И вы не могли подождать. Что же ваши эксперты, не чувствовали, что стоят на пороге?

– До того порога было ровно двадцать пять лет. Они справились только благодаря тому, что вы передали дырокол. Вот тебе и ответ, почему Мефодий оказался жив: появилась возможность вернуть вас назад.

– Благодарствую, – равнодушно отозвался я.

– Просто они не хотели ломать логику событий. Раз Мефодий существует в две тысячи двадцать шестом, значит, в две тысячи первом тебя спасли.

– Так мы ушли из-под носа самой ФСБ?

– Те, кому полагалось тебя ликвидировать, погонями не занимаются. Это были ребята пожиже, хотя, уверена, из той же фирмы. Чем-то ты им помешал.

– Будем считать, что ФСБ распалась на две фракции: первая вербует Алену и убирает людей без лишнего шума. Вторая действует отдельно от первой и предпочитает стрелять у всех на глазах. Интересно, где они сейчас – и та, и другая.

Я отдернул занавеску и выглянул на улицу. Стройка, издохшая на уровне четвертого этажа, горы хлама и проросший сквозь мусор темный бурьян. В нескольких окнах желтели узкие полосы – так свет пробивается сквозь щели между плотными шторами. Бояться легко. Учатся этому быстро.

– Не хотели менять историю, – усмехнулся я. – Переживали за логику событий.

– Я тоже думала, что виноваты во всем мы, оттого и загорелась идеей предотвратить аварию. Я надеялась, что аналитики все просчитали, но видимо, это невозможно. Мы платим слишком дорого. Я решила все вернуть на свое место. Но к Алене мы опоздали.

– Тот, кто владеет машинкой, не может опоздать.

– Ну, я не так выразилась. Ты сам слышал, что передали по телевизору, и что сказал твой младшенький. Волнения в Прибалтике начались до того, как Алена получила дырокол. Ты понимаешь, что это значит?

– Нет.

– Вот и я тоже. Следствие не может опережать причину. Остается одно: в две тысячи первом году дырокол, вместо того, чтобы лежать под микроскопом, работал.

– Это мог сделать кто-то из ваших.

– Пока я не верну Мефодия, они не рискнут.

На столе осталось одно яблоко, и я тихонько подвинул его Ксении, но та откатила его обратно. Я достал нож и разрезал яблоко пополам. С таким решением она не спорила.

– Ксения, я ведь тебя совсем не знаю.

– И не узнаешь, – ответила она. – Не потому, что мы с тобой из разных времен. С тех пор, как я связалась с Отделом, я перестала себе принадлежать.

– Потом подвергнешь меня коррекции памяти, как обещала.

– Нельзя же верить всему, что тебе говорят, особенно – женщины. Читала в какой-то книжке, вот и ляпнула для поддержания авторитета.

От нечего делать я включил телевизор. Работал только первый канал, и то без звука. Мужеподобная дикторша что-то быстро проартикулировала маленьким злым ротиком, и на экране возникли два фоторобота. На одном была изображена кукольная мордашка с гипертрофированными губами и похотливым взором, на другом – типичный уголовник, замышляющий очередное преступление.

– У старого охотника довольно своеобразное видение человеческой сути, – отметила Ксения. – В город нам больше нельзя.

Изображение поменялось: теперь показывали бесплатную раздачу продуктов с ооновских грузовиков. Солдаты старались демонстрировать уважение, но как лицедеи они никуда не годились.

– Что дальше, Ксюша? За что хвататься?

– Тебе нравится меня так называть? Ладно, не возражаю. А хвататься мы будем за то же, за что и раньше, – она положила машинку на стол и, подперев щеку кулаком, задумалась. – В две тысячи первый вмешиваться поздно, там уже все поплыло. Остается нырнуть еще глубже.

– Куда же? На сорок лет назад, на восемьдесят?

– К отправной точке. К тому, с чего началась операция. Я остановлю гонца.

Как и тогда, в кабинете на Петровке, дырокол лежал всего в нескольких сантиметрах от моей руки, и в мозгу снова заныла та же свербящая мысль: «через секунду будет поздно». Я рванулся к машинке. Мне показалось, что я был достаточно быстр, но Ксения меня обогнала. Она перехватила мое запястье и отвела руку в сторону, от чего у меня в локте что-то щелкнуло. При этом Ксюша оставалась расслабленной и даже не поменяла позы.

– Прости. Рефлексы.

– Да, в обиду ты себя не дашь. Но одну тебя я все равно не отпущу. Что здесь будет в двадцать шестом – концлагерь, пепелище?

– Ты хочешь отправиться со мной?

– Я настаиваю.

– А если действительно пепелище?

– Сгорим вместе.

Ксения улыбнулась.

– Как рука?

– Превосходно.

– Дай-ка, – она взяла меня за локоть и сделала какое-то неуловимое движение. Боль постепенно прошла.

Эта ненавязчивая демонстрация силы была мне до лампочки. Пусть потешится. Тот, кто постоянно доказывает свое превосходство, больше всех нуждается в защите.

– Я не могу предложить тебе ничего, кроме моральной поддержки. Такая малость. Но без нее ты пропадешь.

– Ты прав, – прошептала Ксения.

С улицы послышался заливистый лай – кто-то выгуливал собаку. Передачи закончились, и экран покрылся рябью. Я выглянул в окно – то ли поздний вечер, то ли раннее утро. Молодая овчарка неслась по стройке, догоняя брошенную хозяином палку. Собаки не носят часов, их не волнует, что будет завтра, и в этом им крупно повезло.