Меж двух огней (СИ)

Глава 25. Елизарова

В туалете Челси агрессивно вытащила почти пустую пачку сигарет, достала две последние — и смяла ее.

Она держала свою, зажав между указательным и большим пальцами, придерживая средним; обычно это означало, что Челси злая как самка сербского вислоухого дракона, оставшаяся без яйца.

Она затягивалась, глядя на меня в упор — мне не нравились ее прищуренные глаза — и за все время не произнесла ни слова. Докурила, швырнула окурок на пол, затоптала, прошла в ближайшую кабинку и, сняв трусы, уселась на унитаз.

Ну, мы друг друга давно не стеснялись.

— Не в курсе, чего Верейский ломается? — отрывисто спросила Челси.

Я помотала башкой — в конце концов, я до сих пор прикидывалась, что в общей комнате меня поразила временная глухота.

— Сейчас все нервничают, — предположила я, — не каждый день кого-нибудь убивают в Виридаре. Может, нет настроения или… не знаю, мне кажется, это я его расстроила своими разговорами.

И чего я к нему пристала? В конце концов, все это не мое дело. Иногда я забываю, что дружба не обязывает человека всякий раз выворачивать перед тобой душу. Может, Нику вообще неприятно об этом говорить. Вдруг там проблемы с взаимностью, хотя я не представляла девушку, которая могла бы ему отказать — даже если это одна из тех сучек с Виредалиса.

— И о чем болтали? — легко поинтересовалась Челси, спуская воду.

— Да так. — Мои глупые вопросы сейчас казались мне совсем тупыми. — Он удивлен, почему никто не расстроен из-за Дениса.

— Ну как это никто не расстроен. Вот ты, например, расстроена. Курицы с пятого тоже. Родители его больше всех расстроены наверняка.

— Думаю, Ник просто имел в виду, что у каждого должны быть близкие, которым он дорог.

— О боже, ну зачем ты дала ему эту дурацкую кличку! — взвыла Челси, как будто речь шла о собаке, и вернулась к теме: — Так и я о том же. Запомни, Елизарова, громче всех тебя будет оплакивать тот, кому ты давала. Или тот, кто хотел бы этого, но не дождался, потому что ты померла.

— Я бы не хотела умереть раньше человека, которого люблю. Которому давала, — пояснила я на понятном Челси языке.

— Типа ты хочешь, чтобы муж преставился раньше, а ты могла завести себе молодого любовника? Это правильная позиция, Елизарова, очень правильная, — заржала Челси, впервые за все время в туалете развеселившись.

Она ничего не понимала. Тяжелее тому, кто остается живым, и я не хотела такой судьбы для того, кого полюблю.

— Лучше в один день, — в шутку вздохнула я. — И никому не обидно.

— Я, конечно, не эксперт, но, по-моему, так только в сказках бывает. Там вечно все в один день помирают. И обычно все этим заканчивается. Ну или с этого начинается, смотря какая сказка.

Я достала из кармана расческу и принялась собирать волосы. На это обычно уходила куча времени.

— Не останется твой Кирсанов без девичьих слез, поверь мне, Елизарова. Ну были же у него девки, кроме тебя. Да десять штук! Не девственником же он умер. Вот ты будешь рыдать, если Исаев помрет? Будешь, конечно.

С утра она пыталась вытрясти из меня, что же я буду делать, если Исаев окажется убийцей.

И обязательно вытрясла бы, будь у меня этот ответ.

— А ты будешь рыдать, если что-то случится с Никитой? — резко спросила я. Хватит ей уже считать себя неуязвимой, а остальных — слабаками.

Челси быстро повернула голову в мою сторону. Я видела ее отражение в зеркале.

— А ты?

— Ты знаешь, что речь сейчас не обо мне. Твои отношения с Ником — о которых, я к слову, три года не подозревала, спасибо-что-все-мне-рассказываешь, — я не преминула напомнить ей об этом, потому что до сих пор слегка обижалась, — и мои с ним отношения несколько отличаются, не находишь?

— Да в чем разница-то? В том, что я видела его член, а ты — нет? Невелика разница. Хотя член у него большой.

Я старательно пропустила подробности мимо ушей.

— Почему бы тебе уже не признать, что ты по нему сохнешь? — я закончила с волосами и развернулась к ней. Маше же можно ковырять пальцем в моей душонке, чем я хуже.

Челси замолчала и целую минуту пялилась на меня. Она словно уменьшилась с начала года, подбородок стал острее, а сама Маша — как-то взрослее. И, кажется, я ее все же чуть переросла.

Наверное, не стоило донимать ее, но почему все вокруг строили из себя равнодушных тварей и отказывались говорить правду? И я, чтобы не выглядеть среди них всех дурой, — тоже. Мне было бы гораздо легче признаться Исаеву хоть в чем-нибудь, будь у меня уверенность, что сейчас это вообще в моде.

Я заставила себя вспомнить, что когда-то считала правду самым простым решением всех проблем.

— Почему бы тебе не закрыть рот, Елизарова, — вкрадчиво посоветовала Маша. — Нет, я не люблю Верейского. Я даже слова такого не знаю.

— Это нормально, Челси, любить того, с кем трахаешься, — спокойно сказала я в ее обычном снисходительном тоне, выдержав тяжелый взгляд.

— А еще нормально — его не любить, — фыркнула она. — У меня любилки не хватит любить всех, с кем я перепихнулась.

— Я и не говорю про всех.

Кажется, терпение Челси лопнуло, и она отчеканила:

— Я не буду любить того, кому на меня плевать. Ну, то есть Верейский, конечно, охуенен и всегда готов — или почти всегда, — но ему плевать. — Челси почти правдоподобно делала вид, что ей все равно. — И мне тоже. Закончит академию — найду другого.

— И ты даже не будешь скучать по нему? — Я искренне не понимала, как можно одним махом забыть четыре года жизни.

— Ну, письма буду писать. Если освоит телефон, позвоню. Глядишь лет в тридцать встретимся, покувыркаемся, молодость вспомним. Представляешь его в тридцать? — она заржала и похабно облизала нижнюю губу.

Я не думала об этом. Наверное, в тридцать у Ника будет густая борода и двое детей. Или трое. Может, даже от разных жен, зная его любвеобильность.

— А ты что же, Елизарова, собралась по нему скучать? Боюсь, Исаев этого не одобрит, — Челси издевательски захихикала и машинально полезла под подоконник, но пачки там естественно не оказалось. — Слушай, зря мы скурили последнюю, ее же можно было размножить, а так придется искать кого-то, кто знает чары Воплощения. О, вот Верейского и попросим.

Я без особой надежды порылась в сумке, но не нашла там чудесным образом появившейся новой пачки.

— Нет, это твое право, Елизарова, — продолжала Челси, — по Верейскому сложно не скучать. Будешь ему письма строчить, пока Исаев не видит. Хотя Исаев — и это просто невероятно — удивительно слеп, когда дело касается Никиты.

— Что ты имеешь в виду? — пробормотала я.

— Ну, у Верейского такие глаза, — она снова облизала губы, — девки смотрят в них — и сами к нему в кровать укладываются, а ты с ним проводишь в среднем три часа в день. У Исаева что, совсем отсутствует интуиция, раз он грохнул — а может, и не грохнул — Кирсанова, а Верейского пальцем не тронул?

Как странно сходятся наши с Машей мысли. Я ведь буквально сегодня об этом думала.

Или она тайно выучилась читать мысли?

— Может быть, потому что мы с Никитой дружим со школы? — холодно предположила я. — И по мне видно, что я ничем таким с ним не занимаюсь. И никогда не занималась. И не думала заниматься.

«Хотя по тебе, например, нельзя было сказать, что ты с Ником спишь с восемнадцати. И сейчас не скажешь», — хотела добавить я, но прикусила язык. Челси явно на что-то намекала, но я не понимала, к чему она ведет.

— Точно не думала? — она заржала. Как будто ее возбуждали мысли о Никите с другими девками. Как иначе объяснить, что Челси бровью не вела все эти годы, пока Ник целовал всех подряд в коридорах. — Ну, это ты не думала.

Я снова увидела этот ее оскал. Он появлялся редко и обычно предвещал какой-нибудь пиздец. В прошлый раз этот оскал я видела перед рассказом Челси о том, как Ветроградов с Меркуловым пытались насильно ее трахнуть.

— О чем ты?

Мы стояли в полуметре друг от друга, и я внимательно всматривалась в ее жадные темно-серые глаза. Челси подошла ко мне и обняла за плечи, прислонившись лбом к моему виску.

— Ты правда ничего не видишь или дурой прикидываешься? Хотя нет, так правдоподобно даже у тебя не получилось бы. Но я ума не приложу, как можно не заметить, что он на тебя запал.

Я взяла ее за плечо и заставила отстраниться, чтобы видеть лицо. Потому что Челси явно меня разыгрывала.

— Да разуй ты глаза, Елизарова, — легко посоветовала Маша, как будто я не могла найти брусничные тянучки на витрине «Дворца-леденца», а они лежали прямо перед носом. — Верейский на тебя запал.

Эта абсурдная идея хлестнула меня по лицу. Я даже засмеялась:

— Это самая идиотская шутка, которую я слышала от тебя, Челси.

Я ожидала, что она тоже заржет, но Маша склонила голову набок и с толикой снисхождения в голосе продолжила:

— Я в таких вещах никогда не ошибаюсь, Елизарова, и ты об этом прекрасно знаешь. У него это на роже крупными буквами написано. Ты просто читать не умеешь. Или не хочешь.

Мне начала надоедать эта затянувшаяся и не очень смешная шутка.

— Не выдумывай, Челси. — До меня вдруг дошло, что именно ее беспокоит, и я вздохнула с облегчением. Ну какая же она все-таки дура, строит из себя всю такую равнодушную, а сама сходит с ума от ревности. — Я тебе клянусь, у меня с Никитой ничего нет. И никогда не было. Мы с ним ни разу не целовались, а это, между прочим, показатель, если речь идет о нем, — я хихикнула. — Ну не захотел Ник сегодня трахаться, ты расстроена, но это не означает, что…

— Да мне насра-а-ать, — перебила она, закатив глаза и по-дурацки оттопырив губу. — Я просто терпеть не могу, когда я права, а мне не верят. А потом вы еще удивляетесь, почему все язык в жопу засунули и молчат в тряпку про Кирсанова и его скорбную кончину. Да вы на себя-то гляньте. Все меня отмороженной считают, но я никогда не стыдилась признаться, что мне плохо, больно, паршиво, или что я дура, или что мне хочется ебаться. А вы? Да ну вас.

Челси схватила потрепанную кофту с подоконника и двинулась мимо меня к выходу.

Я сцапала ее за руку и, добавив в голос всю свою уверенность — пусть я и знала, что эта уверенность надуманная, — сказала:

— Сама подумай. Он ведь выбрал тебя, он сделал это очень давно, и вы до сих пор вместе. Зачем ему кто-то еще, тем более я? Ну чем я могу его удивить? — я увидела, что она сдерживает улыбку. — Я тебе не вру, Челси. Как ты вообще до этого додумалась?

Маша поводила языком за щекой.

— Вообще, это я его выбрала.

По глазам я видела, что она мне не поверила.