Меч войны, или Осужденные

1. Благородный Ферхад иль-Джамидер, прозванный Лев Ич-Тойвина, и дева Мариана, его невеста

Это было, как во сне. Мариана шла по светлым прекрасным залам дворца Ферхади, по беломраморному полу, расчерченному полосами ярких солнечных лучей из высоких окон. И шуршало, струясь, платье из драгоценного глянцевого шелка, изумрудное с медным переливом, расшитое по подолу золотыми лилиями. И ноги в тоненьких шелковых туфельках ощущали то жар нагретого солнцем пола, то прохладу тени. И подаренные женихом шпильки – под платье, золото и изумруды! – удерживали кружевную вуаль, по обычаю скрывавшую лицо невесты.

Как во сне. И ничего Мариана не желала больше, чем проснуться.

Но гладкий шелк под пальцами, и шушуканье одевавших ее служанок, и ночь, когда она пыталась написать сэру Барти – и сжигала написанное, лист за листом, – все это было наяву. Наяву благословил ее добрый брат провозвестник… и принял единственное, что она решилась передать себастийскому рыцарю в качестве прощального дара, – отцовский флакон с гномьими зернами. Может, пригодится ему в дороге. Может, даже спасет…

Наяву грела пальцы о тонкую чашку, полную обжигающего ароматного чая.

Наяву сидела перед зеркалом, глядя, как вместо привычной косы воздвигается на голове высокая замысловатая прическа.

И благородный Ферхад иль-Джамидер, которого она должна будет называть «господин мой», как принято здесь, – тоже наяву. Идет навстречу размашистым шагом, цокают по мрамору пола сапоги, а на красивых губах пляшет улыбка победителя.

Лев Ич-Тойвина подошел к невесте вплотную, взял за подбородок твердыми пальцами, взглянул в глаза твердым взглядом хозяина.

– Ты зря боишься меня. Я буду с тобой нежен. Ты будешь жить так, как подобает женщине такой красоты и таких достоинств. А когда у тебя родится сын, я сделаю из него воина, и он покроет себя славой, и твои благородные предки будут гордиться таким потомком.

Да с чего ты взял, что я тебя боюсь, подумала Мариана. Я тебя ненавижу! И моим предкам не нужен потомок-ханджар, покрывающий себя славой в боях против Таргалы! А мне не нужны твоя нежность, и твои подарки, и твои обещания!

– Я знаю, ты меня не любишь, – сказал Ферхади, и Мариана, вздрогнув, прикусила губу. – Но я завоюю твою любовь, клянусь.

– Не клянись, – Мариана сама не поняла, с чего вдруг ответила, да еще так. Но ей стало вдруг жаль мужчину, потерявшего голову от ее, прямо сказать, сомнительной красоты. – Не клянись, клятвы до добра не доводят. Поверь, уж я-то знаю.

– Ты стоишь любых клятв, – глухо проговорил Ферхади.

А потом она ехала по Ич-Тойвину на белоснежной кобыле, неловко сидя боком в дамском седле, и Ферхади гарцевал рядом на тонконогом вороном, и лучшие удальцы из его сотни колотили саблями в щиты, наполняя воздух тягучим звоном. Сон ли, явь, – Мариана уже не думала об этом. Девушка отдалась на волю событий, плыла по течению, как лист, упавший в бурный горный ручей. Глухой шум толпы казался рокотом прибоя, заполнившие храм Капитула высокие гости слились в одно пестрое пятно, и назойливым слепнем бился в уши голос брата провозвестника: «Да забудет родной кров и да прилепится к мужу и станет с мужем одно».

Когда вернулись домой, Ферхади вывел молодую жену на балкон. Мариана не спросила, зачем, не заспорила. И правильно не заспорила. Оказалось, ее муж помнит о своей клятве и не собирается оставлять жене почву для сомнений.

Барти вышел вместе с братом провозвестником, сел в его карету. Не оглянулся.

– Теперь ты спокойна за него? – спросил Ферхади.

Мариана опустила голову. Ответила:

– Да, спасибо.

Ей хотелось плакать.

Даже не оглянулся… Ну а чего ты ждала? Брат провозвестник верно сказал: Господу виднее. Сэр Бартоломью ее не любит; что ж теперь? По ее вине он попал в беду, она же его и спасла. Квиты. И все равно ей некуда возвращаться.

Ферхади куда-то вел ее, чинно придерживая за кончики пальцев; девушка шла послушно и бездумно, как зачарованная. Лишь когда ударил в уши гул праздника, вздрогнула, и Ферхади шепнул, на миг остановившись в дверях:

– Не бойся, Мариана. Ты ведь не обязана развлекать моих гостей, как принято у вас в Таргале.

А как это у нас принято, хотела спросить Мариана; но Ферхади уже вел ее через толпу, перед глазами мелькали синие и багряные шелка, золотые галуны, серебряное шитье на черном и на алом, брызги драгоценных перстней… Иногда Ферхади останавливался, его поздравляли – так витиевато, что Мариана половины не понимала. Супруг, широко улыбаясь, обозначал по-военному короткий поклон. Мариана приседала в реверансе. Обмирала: пес его знает, как она должна себя вести. Но Ферхади не поправлял, да и вообще, кажется, был вполне доволен. Не соизволил объяснить, чего ждут здесь от новобрачной, думала Мариана, значит, сам и виноват будет, когда напортачу. Но выглядеть неотесанной дурехой девушке совсем не хотелось. Тем более – перед таким пышным обществом. Когда Ферхади подвел ее к креслу во главе стола и помог сесть, Мариана вздохнула с облегчением. Уж поесть-то она сможет, уверенно оставаясь в рамках приличий!

Однако скоро выяснилось, что какие-либо рамки ханджарам неизвестны вообще. Супруг вежливо поинтересовался, чего желает отведать роза его сердца, и, к ее тайной радости, помог определиться с незнакомыми блюдами, но сам просидел с нею рядом всего-то с четверть часа. После того, как молодые выпили общий кубок, Ферхади отправился бродить вдоль столов – и, к полному изумлению Марианы, он вовсе не был одинок в столь вызывающем поведении.

Пир в Ич-Тойвине походил на привычные девушке праздничные пиршества не больше, чем жаркий степной ветер – на морской бриз. Здесь не сидели чинно за столами, как в Таргале. Здесь не прислуживали господам ни виночерпии, ни пажи. Гости, даже весьма почтенные на вид, сами наваливали в тарелки еду, щедро лили вино в золотые кубки – и фланировали по огромной зале, собираясь в группки и распадаясь, постоянно перемешиваясь, бурля, как ведьмино варево. Только Мариана оставалась на своем месте: единственная женщина среди добрых двух сотен мужчин, она чувствовала себя настолько неловко, что обрадовалась бы любому предлогу уйти. Даже тому, который, несомненно, вскоре ее и ждет…

Ее о чем-то спрашивали, она что-то отвечала, не замечая толком, кому. Да, из Таргалы. Паломница. Нет, конечно, не грехи; за родителей помолиться. Нет, не ожидала (улыбнись, дура!). Ну что ж, видно, судьба такая: сначала повезло попасть в Ич-Тойвин, а потом… Как познакомились? Ой, пусть лучше он сам расскажет, право же, я смущаюсь!

Ферхади смеялся громко, пил весело, рассказывал о купленном на днях жеребце-трехлетке, норовистом, как любой истинный диарталец (к недоумению Марианы, на эти слова гости ответили одобрительным хохотом); но молодая жена чувствовала на себе взгляд мужа. Каждый миг. Даже когда Ферхади стоял к ней спиной.

Однако как он оказался рядом с нею, Мариана не заметила. Вроде вот только что слышала его голос с другого края стола…

Подал руку, хлестнул требовательным взглядом. Мариана оперлась о подставленную ладонь, встала. Гости вокруг расступились. Девушка вздрогнула, услыхав почти неслышный шепот:

– Надо проводить владыку. Потом, если хочешь, мы тоже можем уйти.

Вскинула на супруга испуганный взгляд. Но он глядел не на жену, – вперед. На грузного, с одутловатым круглым лицом человека в черном просторном одеянии, расшитом золотыми дубовыми листьями.

Ферхади опустился перед ним на колено, сказал, прижав руку к сердцу:

– Благодарю сиятельного владыку за честь.

Император?! Мариана, поспешно склонив голову, присела в глубоком реверансе.

– У тебя скромная жена, мой верный лев. Так и не рассказала, как ты с нею познакомился. – Император скривил толстые губы в улыбке. – Видно, история та стоит твоей славы.

– Она не стоит драгоценного времени сиятельного, – почтительно возразил Ферхади.

Сиятельный благодушно усмехнулся:

– Уж ты-то, мой лев, скромника из себя не разыгрывай. Все мы знаем, как умело ты загоняешь молодых газелей. Славный охотник, славная добыча.

Мариана прикусила губу. Интересно, сквозь вуаль видно, как она покраснела? Ох, наверное, да…

Император отбыл торжественно, в окружении свиты и охраны. В зале сразу стало просторнее – но отнюдь не тише. Похоже, веселье только начинается, растерянно подумала девушка. Ферхади проводил ее на ставшее уже почти родным место во главе стола, налил слабенького вина, поднес сластей. Присел на ручку кресла, по-мальчишески болтая ногой. Похоже, в спальню супруг не торопится… Радоваться ли? И здесь уже невмоготу, и уходить страшно до озноба – учитывая, куда и зачем уходить придется. А тут еще гости начали отпускать соленые шуточки. Мариана только воздух ртом хватала и надеялась, что под вуалью не видно ее наверняка пунцовых щек. Впрочем, после сочувственным голосом заданного вопроса: достаточно ли опыта объездки диартальского жеребца, чтобы совладать с таргальской кобылкой? – у девушки заполыхали и уши. Будь дело дома, она бы не постеснялась ответить; но здесь… Мариана не сомневалась: ляпни она сейчас дерзость, это вызовет лишь смех и совсем уж непристойные советы. Уж лучше промолчать.

Ферхади же отбивал удары умело и с явным удовольствием; но после очередного совета вскинул руки: сдаюсь, мол! – и, спрыгнув с подлокотника, выдернул Мариану из кресла. Молодая жена оцепенела, как зайчонок под носом у пса; кажется, даже сердце замерло в испуге. Ферхади подхватил ее на руки, крутанулся – удаль, что ль, показывал?! – и понес прочь. Вслед молодым летели смех и улюлюканье. Когда кто-то заржал, как призывающий кобылу жеребец, Мариана не выдержала, процедила:

– Убью!

– Не стоит, – рассмеялся Ферхади. – Он завидует, только и всего.

Ногой распахнул дверь, усадил жену на широкую кровать. Спросил вдруг, отсмеявшись:

– А хочешь, я сам его убью? Прямо завтра?

– В качестве свадебного подарка? – съехидничала Мариана.

– Почему бы и нет? – Ферхади присел рядом, приобнял жену за плечи. – Но если ты хочешь другой подарок, только скажи.

Его рука скользнула по шее к волосам. Упала на колени вуаль: Ферхади выдернул державшие ее шпильки. Мариана не шевелилась. Принять волю и власть похитителя, назвать мужем многоженца-ханджара казалось ей выше сил. Но не гордыня ли это? Сказал же светлый отец: такова воля Господня. Смирись, повторяла себе Мариана. Ловкие пальцы расстегивают частые пуговки на платье, словно невзначай касаются груди. Смирись. Горячие ладони скользят по плечам, сбрасывая одежду. Смирись, такова воля Господня. Платье летит на пол, отброшенное небрежной рукой, безо всякого почтения к его красоте и несусветной ценности. Сыплются под ноги шпильки, щекочут спину наконец-то освобожденные волосы. Жена да прилепится к мужу и станет с мужем одно… ты его жена, он твой муж, такова воля Господня. Смирись.

– Ты дрожишь. Мариана, прекрасная моя, не бойся.

Слишком близко стоят слезы, чтобы отвечать ему сейчас. А жаль.

Ферхади осторожно гладит ее плечи, горячие мужские ладони жгут хуже пламени под котлами Нечистого… не там ли быть тебе, Мариана? Жена не смеет ненавидеть мужа. Ты теперь его, такова воля Господня.

Ох, да скорей бы! Но супруг не торопится. А куда ему торопиться? Сел рядом с нею, откинул упавшую ей на лицо прядь, коснулся губами волос на виске. Провел ладонью по щеке. Муж. Господин. Да чтоб ты сдох! Мариана прикусила губу. Нельзя. Он свою клятву выполнил, теперь ее очередь.

И когда успел рубаху скинуть? Обнял за плечи, развернул, прислоняя спиной к своей груди. Господь всеблагой! Кожа к коже – как в костер швырнули. И в глазах темно.

– Господин! Господин!

В дверь забарабанили так настойчиво, будто в доме пожар или же сонный Ич-Тойвин взяли неведомые враги.

– В чем дело? – рыкнул Ферхади.

– Господин, гонец от сиятельного императора! Требует, дабы Лев Ич-Тойвина немедленно прибыл во дворец… незамедлительно!

Ого, какие ругательства знает ее благородный супруг! Яростный шепот наверняка не слышен за дверью: приказы владык не обсуждают, и тем более не обсуждают так. Господь всеблагой, спасибо! Отложим супружеский долг на завтра.

Лев Ич-Тойвина справился с собой быстро. Поцеловал жене кончики пальцев, вздохнул:

– Извини, Мариана. Щит императора не всегда принадлежит себе.

Быстро оделся, пригладил волосы. Подарил жене долгий взгляд – не то сожалеющий, не то обещающий. И вышел.

2. Император Омерхад Законник

Мраморные львы на крыльце императорского дворца смотрели, казалось, сочувственно. Ферхад иль-Джамидер, Щит императора, не замедлил шаг, как обычно это делал. Сейчас перемигивания с каменными тезками его не прельщали. Наметанный взгляд начальника императорский стражи отметил спокойную ночную тишину, пустые коридоры, расслабленно, вполглаза бдящих караульных. Этой ночью дежурит Амиджад, начальник столичной сотни. Что же стряслось такого, что потребовало присутствия во дворце его соперника? Чего ради владыка оторвал Льва Ич-Тойвина от молодой жены?

Император дожидался Ферхади в одиночестве, что лишь усугубило недоумение. Ни министров, ни главы Капитула – неизменного советника владыки в последние годы, ни даже Первого Когорты Незаметных, – а значит, речь не о заговоре, угрозе мятежа или состоянии умов. Лишь Верный свернулся клубком в углу. Леопард поднял голову на звук шагов; усы дернулись, поймали знакомый запах. Умостил голову на лапы, закрыл глаза.

Спит, кошка драная. Весь дворец спит! Так какого шакала?…

Сиятельный поглядел на верного своего льва испытующе и строго: будто мысли хотел прочитать, проверить, верен ли не только на деле, но и в самой глубине сердца. Этого взгляда, весьма удающегося владыке, многие его приближенные боялись до колик в печени. Многие – но не Ферхад иль-Джамидер. Лев Ич-Тойвина не опустил глаз, не смутился, даже не вздрогнул. Как всегда. Вот только ответный взгляд нынче, пожалуй, не слишком подобает верному подданному, чье единственное счастье – служить императору. Мелькнула злая мысль: и не надоело сиятельному в гляделки играть? Словно уловив неуместный вопрос, император взял со стола небрежно сложенный вчетверо лист бумаги, протянул начальнику своей стражи:

– Читай.

Ферхади пробежался глазами по строчкам. Перечитал. С трудом удержал первое побуждение: скомкать, швырнуть под ноги, растоптать, как ядовитую пустынную гюрзу. Ответил спокойно:

– Это ложь.

Сиятельный рассмеялся фальшивым смехом:

– Что мой верный лев надумал взять под крыло таргальских заговорщиков, дабы с их помощью покуситься на особу своего владыки, – то, без сомнения, ложь. Но сам заговор, увы, правда. Как правда то, что один из заговорщиков покинул твой дом сегодня днем, а вторая сейчас в твоей спальне. Тебя окрутили как мальчишку, мой верный храбрец. Таргальская змея пригрелась на твоей груди, дабы нанести удар, когда ты не будешь готов отразить его.

– И это ложь, о сиятельный. Я не знаю, кто захотел выслужиться перед сиятельным владыкой за чужой счет, но ни Мариана, ни тот рыцарь не могут быть заговорщиками.

– Они заговорщики. Сьера Бартоломью послал сюда его король, дабы лишить империю владыки и тем выиграть войну, не начав сражаться. Красивая спутница могла облегчить ему дело, потому и взял с собой Мариану. Рыцарь во всем признался, мой верный лев.

В сочувственном голосе императора Ферхади почудилась насмешка. Мол, не хочет удалец признавать, что таргальская девчонка вокруг пальца обвела, золотом волос глаза замутила. Да ведь не было такого! Сам ведь он на северянку глаз положил, не хотела она за него!

– Я думаю, о сиятельный, король Таргалы не станет уподобляться в решениях безмозглому ишаку. Если бы он хотел подослать к сиятельному убийц, нашел бы кого-нибудь более неприметного, чем рыцарь, расхаживающий по Ич-Тойвину в плаще его цветов, и девчонка, не умеющая даже целоваться, зато весьма несдержанная на язык. Из них убийцы, как из овечки леопард.

– Что я слышу! – нахмурился император. – Ты покрываешь врага?

– Я берегу силы сиятельного, дабы не растратились они поисками врагов там, где их нет. Рыцарь слишком беспечен для заговорщика и шпиона, мои люди захватили его врасплох, как ребенка. А Мариана, – голос Ферхади дрогнул, – она ребенок и есть, честью клянусь. Куда ей кого окручивать, она не знает, что мужчины делают с женами!

– Твой «не умеющий целоваться ребенок», – возвысил голос император, – привез с собой гномьи огненные зерна! Не надо уметь целоваться, чтобы прикрутить одно из них к стреле и запустить в мое окно! Подземельные крысы в дружбе с таргальскими выползками, и вот плоды этой дружбы! Сначала нелюди норовят распорядиться нашими копями, потом вступают в сговор с нашими врагами, а мой начальник стражи тем временем теряет голову от красоты таргальской шпионки, будто ему мало девиц во всей Великой империи!

– Мариана не шпионка!

– Она шпионка, а ты – упрямый слепец!

– Раз так, – Ферхади зло сощурился в ответ на гневный оскал императора, сорвал перевязь с парадной саблей, пожалованной три года назад за спасение жизни императора от диартальских мятежников, – я недостоин быть Щитом сиятельного!

Отделанные золотом ножны утонули в медвежьей шкуре у ног императора. Рубины на рукояти, напоминание об отданной за владыку крови, вспыхнули и угасли; зато загорелись глаза вскочившего Верного. Леопард оскалился, длинный хвост стеганул по бокам. Будь у Льва Ич-Тойвина хвост, так же хлестал бы…

– Пусть сиятельный поручит хранить свою священную особу тому умнику, чье лживое перо потрудилось над этим! – Злополучный донос, безжалостно смятый, отправился вслед за саблей.

Император побагровел:

– Твою таргальскую змею доставят к палачам! Ты сам услышишь ее признания!

– Еще бы, у палачей-то! Признания рыцаря того же свойства? Может, так и меня признаться заставят? Попробуем, мой император?

Омерхад шагнул к непокорному и с маху влепил ему пощечину.

Голова Ферхади мотнулась; Лев Ич-Тойвина медленно выдохнул сквозь стиснутые зубы, завел руки за спину и сцепил там в замок. В кабинете установилась тишина, нарушаемая лишь горловым рычанием Верного.

– Поди на место, – бросил леопарду владыка.

Верный растянулся у подножия императорского кресла, но злые огоньки в глазах не притушил. Одно слово – и кинется.

– И ты, Ферхади, – буркнул сиятельный. – Зачем так говоришь? Я знаю, ты верен. Другого начальника стражи не хочу. Но ты воин и не лезь в политику.

– Мариану не отдам, – зло отчеканил Ферхад иль-Джамидер. – Ее честь – моя честь, ее жизнь – моя жизнь, ее вина – моя вина.

– Дурак, зачем себя с бабой вяжешь? А ну как вправду повинится?

– Повинится – отвечу. Она жена мне.

– Тогда, – скрипнул зубами император, – запри свою жену в доме, и чтобы ни одна живая душа из посторонних словом с ней перемолвиться не могла. Будет тихо сидеть – будем считать, что зря ее оговорили. Понял?

– Понял, – склонил голову Ферхади.

– Саблю подбери. Я тебя не отпускаю. Ишь ты, швыряется…

Благородный Ферхад иль-Джамидер преклонил колено у ног владыки:

– Молю сиятельного о прощении.

Впрочем, все трое – включая Верного – прекрасно слышали, сколько на самом деле в голосе молодого императорского родича мольбы, сколько – подобающей подданному почтительности, а сколько – всего лишь холодноватой вежливости. И все трое понимали, что такой демарш от доселе безоглядно верного начальника стражи император вряд ли оставит без последствий. Просто не должен оставлять.

Когда Лев Ич-Тойвина вернулся домой и заглянул в спальню молодой жены, Мариана спала. Ферхади тихо прикрыл дверь. И лишь на пороге собственной спальни подумал: а когда это рыцарь признаться успел, да еще так, чтоб до императора дошло? Никак ведь такого быть не может!

Впрочем, нет, грустно усмехнулся Щит императора. Может. Если злополучный сьер Бартоломью такой же шпион и убийца, как Мариана, – и не больше Марианы знает о собственных признаниях.

3. Благородный Ферхад иль-Джамидер, прозванный Лев Ич-Тойвина

Обычно, стоя у трона императора, Лев Ич-Тойвина не вслушивался ни в речи владыки, ни в доклады его приближенных. Дела государственные – не по его чину и разумению, его дело – хранить. А здесь, в тронном зале, и хранить-то не особо нужно: трудами придворного заклинателя трон сиятельного недоступен для стрел и клинков, а сторонним чароплетам во дворец хода нет. Ферхад по левую руку и Амиджад по правую – всего лишь зримые символы нерушимости воли владыки. Устрашение непокорным, напоминание верным. И что за дела, если Амиджад мечтает выслужиться и сместить соперника, а Ферхад вспоминает вчерашнюю пирушку или объятия очередной красотки; лишь бы на лицах – суровая бдительность.

Но сегодня воспоминания о минувшей ночи то заставляли Ферхади хмуриться, то вгоняли в ярость. Щит императора гнал неподобающие мысли, но непокорные возвращались – и грызли, и терзали подобно смрадным гиенам. И одно оставалось спасение: слушать в оба уха сетования военного министра, а потом – жалобы казначея, а после – оправдания сборщика налогов. Укладывать в голове их речи, прикидывать, где соврали. Представлять, как бы ответил он, и размышлять, почему владыка отвечает иначе. Глупое развлечение, но все ж интересней, чем подсчитывать, сколько светлых отцов встретил сегодня во дворце.

А потом в зал ввели таргальца, и Льву Ич-Тойвина стало не до развлечений. Ферхади бросило в жар; затылком чуя торжествующий взгляд императора, сам он жадно вглядывался в лицо рыцаря. Искал страх, досаду, растерянность, злость, отчаяние, – все, что привык видеть на лицах разоблаченных врагов сиятельного. И не находил.

Рыцарь был невероятно, запредельно, мертво спокоен. Ему задавали вопросы, он отвечал. Признавал вину, и всякому видно было, что признаёт чистосердечно: палачи, бесспорно, рыцаря и не коснулись. Скрипели перья писцов, и возмущенный шепоток разливался среди придворных: надо же, совсем Таргала обнаглела, пора, ох пора поучить смирению! А Лев Ич-Тойвина чуял тухлый запах лжи.

С таким лицом – не каются. С таким лицом без вины на себя вину берут. А то он в своей сотне подобного не видел, а то самому не приходилось по молодости да глупости!

Чем дольше слушал Ферхад иль-Джамидер признания таргальского рыцаря, тем явственней слышал фальшь. А уж когда Мариану помянули… Глазки, говоришь, капитану строила? В каюте, говоришь, запереть пришлось? Постой, сьер рыцарь, да уж не ради ли Марианы вся ложь твоя?! Сердце Ферхади кольнула игла ревности. Тоже любишь. Все с тобой ясно, рыцарь. Показали тот же донос, что владыка мне под нос ночью сунул, пригрозили девицу палачам швырнуть, – и ты отдал свою честь в обмен на ее жизнь. Оговариваешь себя, короля своего предаешь… и я бы должен презирать тебя и ненавидеть, но вот не могу. Потому что не знаю, как бы сам поступил на твоем месте. Еще вчерашним утром – знал, а сейчас не знаю.

Когда рыцаря увели, император подозвал начальника стражи. Наклеил на толстые губы благосклонную улыбку, повелел во всеуслышание:

– Через десять дней, в канун дня памяти святого Джамидера Строителя, мы собираемся подняться на Поющую гору, дабы испросить у предка покровительства в грядущей войне. Мой верный лев может отдыхать до того дня; мы помним, что дома его ждет молодая жена, и желаем провести время с удовольствием.

По залу пробежался смешок. Ферхади опустился на колено, склонил голову:

– Благодарю сиятельного за милость.

Успел увидеть торжествующий блеск в хитрых глазах Амиджада. Думаешь, как с толком использовать нежданные дни единоличного начальствования? Думай-думай. Крепче подгадить Льву Ич-Тойвина, чем сумел этой ночью он сам, ты все равно не сможешь, как ни извертись.

А самое мерзкое, думал Щит императора, покидая тронный зал, с гордым видом шагая по коридорам, спускаясь по ступеням парадного входа, самое гадкое и мерзкое то, что меня и впрямь окрутили как мальчишку. Только не Мариана окрутила. Не гнусная таргальская шпионка, а свои, родные, с детства знакомые. Любимый владыка, за которого всю кровь отдать готов был, не моргнув, да отец духовный, коему верил больше, чем себе. И как теперь Мариане в глаза посмотреть? Как объяснить?…

Соль-Гайфэ, Яростный Ветер, ласково фыркнул в ухо. Ферхади потрепал любимца по шее, вспрыгнул в седло. Отпустил поводья: вороной диарталец дорогу знает. Подумал: может, за город свернуть? Развеяться, утолить злость бешеной скачкой по степи? Качнул головой: нет. Малодушно бежать – не для него. Умел глупостей натворить – умей за них и ответить. Даже перед женой… нет, тем более перед женой!

А про таргальского убийцу уже и на площадях кричат. Быстро же сиятельный за дело взялся. Десять дней, услужливо подсказала память. Через десять дней владыка поднимется на Поющую гору, дабы просить удачи в войне. Это уже серьезно: все равно, что официальный вызов послать. Значит, владыка считает, что империя к войне с Таргалой готова. Или Таргала очень уж не готова, поправил себя Ферхади. В любом случае, скоро таргальцам в Ич-Тойвине станет жарко.

Уже, болван. Вспомни сьера Бартоломью. И не забывай, что он такой же убийца, как ты – император. Рыцарь подвернулся под руку. И Мариана заодно; и кто знает, что было бы сейчас с нею, если бы не дурной на всю голову Щит императора. Но теперь, Ферхади, ты обязан ее защитить. Потому что ничего не кончилось; все только начинается.

Дома новости знали; впрочем, как всегда это бывает, принесенные служанками базарные сплетни сильно отличались от истинного положения дел. Конюх встретил Соль-Гайфэ так, будто вороной только из битвы; начальник караула спросил, правда ли в сиятельного императора стреляли, и чем же таким надо было стрелять, чтобы полдворца сгорело напрочь; а Гила, пятая и самая любимая жена, вопреки всем обычаям слетела навстречу и кинулась на шею, причитая, что не чаяла увидеть супруга живым.

– Ну что ты, – шептал Ферхади, целуя макушку Гилы и слегка отодвигаясь, чтобы не помять ее выпирающий живот, – что ты слушаешь всякую ерунду, звездочка моя, разве так можно? Ты о ребенке должна думать, ясная моя, а с твоим непутевым супругом ничего страшнее очередной свадьбы случиться просто не может.

Ферхади хорошо знал, какую жену чем успокоить. Гила утерла слезы о плечо мужа, спросила:

– А как она?

– Да чтоб я знал! – от души воскликнул Лев Ич-Тойвина. – Она боялась даже сильней, чем Ирула, а только начала успокаиваться, как меня вызвали к владыке. Нет, ты представь!..

Гила потерлась щекой о рукав мужнего дворцового мундира, сочувственно вздохнула:

– Бедная девочка. Надо было мне к ней зайти.

– Ничего, – вздохнул Ферхади, – справлюсь. Теперь с этой бедной девочкой намечаются совсем другие сложности. Ты иди, Гила. Я к тебе зайду вечером, поговорим. Хорошо?

Гила кивнула; она всегда была послушна в мелочах. Ферхади смотрел вслед уходящей наверх женщине и ощущал себя распоследним подлецом. Он подставился под гнев владыки ради Марианы; но ведь за остальных он тоже в ответе. Одно дело погибнуть за императора; тогда о семье позаботятся. Но Лев Ич-Тойвина видел, как поступают с домочадцами мятежников, и знал, что порой в мятежники попадают за меньшее, чем позволил он себе этой ночью.

Он все-таки смалодушничал. Оттягивая тяжелый разговор, поднялся на женскую половину. Передал Юланне привет от батюшки: с господином первым министром Щит императора пребывал в дружбе именно благодаря жене и сыну – старшенькому, наследнику. Зачем-то заглянул к Лисиль; спросил, оправдывая визит, не хочет ли чего, выслушал обычное тихое «нет, господин» и ушел, чувствуя себя виноватым. Безродная диарталка, взятая им три года назад по минутному побуждению – негоже такую красоту да солдатам, подумаешь, муж мятежник, не жене за грехи мужчины отвечать! – все еще дичилась спасителя. Может, зря ее не тронул, в который раз подумал Ферхади, глядишь, утешилась бы; но такое слишком отдавало платой за спасение, а Лев Ич-Тойвина не признавал любви за плату. Не хочет – не надо, пусть живет памятью о настоящем муже. В конце концов, что ему, других жен мало?

Выпил чаю с двумя хохотушками-морянками, любительницами заполучить его в постель «на двоих». Аннита ждала сейчас первенца, ее беспрерывно мутило, и помогал только крепкий зеленый чай; Элеа подружку жалела, с мужем на ее глазах не заигрывала, и Ферхади в кои веки чувствовал себя с морянками спокойно: как бы ни был горяч мужчина, иногда ведь хочется просто посидеть, поболтать о пустяках и расслабиться. Но когда Аннита, допив вторую чашку, прилегла, понял, что дольше откладывать разговор с Марианой не стоит.

«Таргальская змея, шпионка и убийца» плакала. Тихо, по-детски, совсем не напоказ, как любят иной раз женщины. За дверью и не слышно было, а то Ферхади, пожалуй, трижды подумал бы, прежде чем войти.

Вскинула на него больные глаза. Спросила:

– Это правда?

– Смотря что, – вздохнул Ферхади. Придвинул кресло ближе к кровати, сел. Подумал некстати: как сложился бы этот разговор, вызови его сиятельный получасом позже? – Я тоже хотел бы знать, сколько правды в том, что я сегодня слышал.

Не лги хотя бы себе, всплыла мысль. Ты прекрасно знаешь, просто тебе не нравится это знание.

– И что ты слышал? – Мариана вытерла слезы краем простыни, в голосе прорезалась злость. Слезла с кровати: неловко, придерживая на груди халат. Надо спросить, в чем она привыкла ходить дома…

Не отвлекайся. Имей мужество ответить прямо.

– Твоего рыцаря арестовали. Его приводили сегодня к императору, я слышал его признания…

Ферхади рассказывал, стараясь не упускать подробностей; глаза Марианы потрясенно округлялись, и, пожалуй, других подтверждений ее невиновности Льву Ич-Тойвина не требовалось. Вот только доказать ей свою невиновность будет потрудней.

– Теперь нас ждет война, – закончил Ферхади. – А меня… не знаю еще, что, но, клянусь, тебя я защитить смогу или сам погибну.

– Не клянись, – яростно прошипела девушка. – Клялся уже раз.

– Хорошо, – согласился Ферхади. – Я просто обещаю. У меня ты в безопасности, хотя, признаю, твой сьер Бартоломью сделал для этого больше, чем я.

– И не нужна мне твоя защита, – вспыхнула молодая жена. – Если бы не ты, мы с Барти уже ехали бы домой! Это ты виноват!

Лев Ич-Тойвина с немалым трудом подавил вспышку ярости. Неужели она не понимает?!

– Если бы не я, ты б сейчас тоже признания твердила! И плевать, что без вины! А то не ясно, что рыцарь твой такой же шпион и заговорщик, как его конь! Императору нужна война, и никуда бы вы не уехали! Повязали б вас на выезде из города, и оба к палачам бы угодили! Ты, дура, судьбу благодари, что я тебе на пути попался…

Дура не дура, а на руку его новая жена оказалась быстра. От оплеухи зазвенело в ушах; Ферхади вскочил. И сел обратно. Спрятал лицо в ладонях. Выдавил:

– Прости. Я повел себя недостойно мужчины.

Мариана удивленно разглядывала свою ладонь. Губы ее дрожали.

– Поверь, я не знал, – сказал Ферхади. – Я клялся, что он уедет из Ич-Тойвина свободно, а вместо этого… А получилось так, что сам отдал его в руки врагов. Я не хотел, честью клянусь.

– Уходи, – выдавила Мариана. – Уходи, пожалуйста. Видеть тебя не могу.

– Прости, – снова сказал Ферхади. Вышел, спустился во двор. Велел оседлать Ветра. И все-таки поехал за город. Ведь теперь это уже не было бегством.

4. Две жены

К вечеру Мариана извелась. Молодая жена не знала, что делать, если муж потребует исполнения супружеского долга. Отказывать – против установлений Господних; но отдаться человеку, по чьей вине Барти в руках палачей и будет казнен как убийца?! Да она скорей его убьет, вот хоть этим кувшином – а что, тяжелый, если как следует по голове заехать… Убьет, а потом – следом за Барти. И пусть это грех, так и так ей прямой путь к Нечистому котлы драить, зато перед смертью удовольствие получит.

Но супруг так и не появился. Видно, принял ее «уходи» всерьез. Умный, гиена ич-тойвинская. Мариана ночь провертелась ужом, вскидываясь на каждый шорох, и заснула лишь под утро.

Проснулась она совсем не от того гостя, которого ждала.

На край постели присела женщина лет, пожалуй, двадцати пяти. Маленькая, кругленькая, с оттягивающим халат животом скорой роженицы. Спросила, выговаривая таргальские слова с певучим ханджарским акцентом:

– Что, проплакала ночь? Полдень скоро, просыпайся.

– Вы кто? – Мариана потерла глаза, зевнула. В окно бил полуденный свет, ослепительно яркий даже сквозь задернутые занавески. Надо же, и впрямь заспалась.

– Я Ферхади жена старшая, – усмехнулась гостья. – Тебе, значит, инджар-тайра, сестра-в-муже по-вашему. Гила меня зовут.

Мариана села. Жена? Старшая? До сих пор она как-то не думала о своих сорока семи подругах по несчастью. Впрочем, Гила несчастной не казалась.

– Иди умойся. – Маленькая старшая жена, неловко переваливаясь, пересела в кресло. – Умойся, оденься, с мыслями соберись. Потом говорить будем.

– О чем нам говорить? – буркнула Мариана.

– О тебе, – как само собой разумеющееся, ответила Гила, – а о чем же еще?

О ней? Интересно, интересно…

Умылась Мариана быстро. Запахнув халат – она уже начала привыкать к этому дикарскому одеянию, – села напротив Гилы. Усмехнулась:

– Слушаю.

– Нет, – строго возразила ханджарка, – это я слушаю. Ты Ферхади не любишь, так?

– Так, – растерянно кивнула Мариана.

– А зачем замуж шла?

Мариана чуть не поперхнулась:

– А кто меня спрашивал?! Заснула в гостинице, проснулась здесь! Здрастьте, вы моя невеста, добро пожаловать, свадьба завтра!

Гила рассмеялась. Смех у нее был красивый и заразительный, Мариана невольно улыбнулась в ответ.

– У нас так часто бывает: если парню нравится девушка, а ее отец против, или если соперник, или просто удаль показать хочет. Похищение не считается вне закона, понимаешь? Это просто еще один способ сватовства.

– Да мне-то что с того! Пусть бы и похищал своих! У нас так не сватаются! И что-что, а согласие девушки у нас спрашивают!

– Постой, – насторожилась Гила. – Мариана, тут что-то не так. Бывает, что мужчина похищает девушку, не спросив ее согласия, даже часто бывает. Но потом… Как же вас тогда обвенчали, если ты была не согласна?

– Да разве я могла?…

– Конечно, могла! Для чего ж еще в храме согласие спрашивают, девочка?!

– Традиция такая, – пожала плечами Мариана.

– Глупенькая. – Гила укоризненно покачала головой. – На то и традиция, чтобы ею пользоваться. Тебе достаточно было сказать «нет». Просто сказать при всех, что ты не хочешь этой свадьбы, понимаешь?

– Но… – Почему-то Мариана не хотела говорить Гиле, как ее муж заставил подчиниться таргальскую невесту. Не то чтобы из сочувствия к Ферхади; нет уж, не станет она сочувствовать похитителю и клятвопреступнику. Но Гиле скоро рожать, ей волноваться нельзя.

Гила покачала головой.

– Я ему вчера сказала, и тебе сейчас повторю – вы два дурака, которые друг друга не поняли. Рассказал он мне про рыцаря твоего, не мнись. Мог бы подумать, что раз у вас невест не похищают, то тебе и в голову не придет… это тоже традиция, понимаешь? Если у парня соперник есть, похитить и его тоже. Чтобы девушка выбрала сразу и навсегда, чтоб на потом вражду не оставлять.

– То есть?…

– То есть он тебе выбрать дал по обычаю, как принято у нас. Сравнить обоих, кто чего стоит, понимаешь?… Нет, – вздохнула Гила, – вижу, не понимаешь. А я ведь тоже из тех, кого похищали. Только моего жениха похититель так просто не отпустил бы, да. Злой на него был сильно.

Мариана икнула. Выдавила:

– И ты с ним живешь? Нет, извини, но я точно не понимаю…

– Да в том-то и дело, что не с ним. – Гила расцвела счастливой улыбкой. – Расскажу тебе. Погоди, велю чаю принести… – Маленькая рука погладила живот. – Доченька кушать просит.

Чай подали быстро. Чай, сласти, сыр на тоненьких лепешках… Мариана накинулась на еду с жадностью: вчера, как новости услыхала, кусок в рот не лез, а уж после разговора с супругом и подавно. Гила посмотрела на молодую жену одобрительно, отослала служанок. Взяла ломтик пастилы. Сказала:

– Ну, слушай. Только спрашивай, что не поймешь. Тебе трудно будет понять, у вас по-другому живут. Потому и вышло всё, как оно вышло, что обычаи разные, а ни ты, ни Ферхади о том и не подумали.

Сказала б я тебе, почему так вышло, подумала Мариана. Но Гила ей нравилась: маленькая ханджарка светилась уютной теплотой и добром, и, каков бы ни был ее – то есть их общий! – муж, обидеть ее неосторожным словом Мариана совсем не хотела.

– Меня за Ферхади отец его сосватал. – Гила отхлебнула чаю, улыбнулась. – У него отец был, да примет почтенного Свет Господень, знаешь какой? У-у-у… Во всех интригах главный, на милости сиятельного всегда первый, и дружить с ним было выгодно, а враждовать опасно. А мой отец был главным судьей Ич-Тойвина и дружить с первым министром ой как хотел. Вот и принял сватовство, минуты лишней не раздумывая.

Ну, таких историй и у нас пруд пруди, подумала Мариана.

– А за мной тогда другой парень ухаживал, – продолжала Гила. – Тоже свататься собирался. Батюшка не против был… пока Ферхади не появился, да.

Гила снова улыбнулась. Мариана кивнула:

– Что может быть яснее?

– Мне Джодах больше нравился, – призналась Гила. – Он был сильный, обнимал – сердце замирало. И он был старше Ферхади, а мне тогда казалось, что муж с женой не должны быть погодками. Что муж должен быть разумным и поучать жен, как мой отец.

Почему мне кажется, что твоего ума на вас с Ферхади двоих хватит и еще останется, подумала Мариана.

– Когда Джодах узнал, что меня отдают за другого, он обозлился. Он поклялся, что я буду его, а я была глупая тогда и не стала спорить. Я не знала Ферхади… Джодаха я, правда, тоже не знала, но думала иначе.

– Он тебя похитил? – спросила Мариана.

Гила кивнула. Сказала:

– У Ферхади, видно, последние мозги не отшибло, что рыцаря твоего усыпил. Подумал: как бы драки не вышло, да и паломник все-таки, чужого короля рыцарь. Хотя… – Гила задумчиво покачала головой. – Может, и не о том он думал. Это ведь как игра, понимаешь? Кто чего стоит. Он мог решить тебе показать: смотри, девочка, твой спутник ни тебя, ни себя защитить не в силах. Для Ферхади это важно: мужчина должен защищать своих женщин. Знаешь, Мариана, это хороший обычай. Умный, да. Девушке полезно знать заранее, чем ее жених в себе гордится. Вот для Джодаха главное было – сила. Он мне как Ферхади показал, так у меня и сердце оборвалось. Связан, избит… только глазами сверкал… Ух, злой он тогда был!

– Ничего себе игры! – буркнула Мариана.

– А что ж, – пожала плечами Гила, – они мужчины. Они должны показывать, чего стоят. Вот и показали, оба. Тебе Ферхади что сказал? Про рыцаря?

– Ну… он спросил, будет ли мне все равно, что с ним станет.

– Ты ответила?

– Я… – Мариана запнулась. Прошептала: – Не помню.

– Ты и не подумала, что надо обязательно ответить. – Гила смотрела на младшую жену с открытой жалостью. – Ты решила, что это просто угроза. Ты промолчала. А потом Ферхади хотел тебя обнять, а ты стала вырываться. А он, дурень, решил, что это просто девичья стыдливость. А помнишь ты, что он потом тебе сказал?

– Чтобы я не боялась, – нахмурилась Мариана. – Что он отпустит Барти… даст ему уехать свободно. Так он что?…

– Он успокаивал тебя. Объяснял, что чтит обычай, что не держит на соперника зла. Он и подумать не мог, что ты поймешь его настолько неправильно.

– Гос-с-споди! – Мариана схватилась за голову. – Так это что получается? Что я могла… что я должна была просто сказать «немедленно нас отпусти»? И всё?!

– И всё, – кивнула Гила. – То есть я не говорю, что он бы вот тут же взял и отпустил. Он такой… иногда поддается страсти, да. Присаливает иногда круто. А ты ему понравилась, очень понравилась. Он мог попробовать все равно завоевать тебя. Но он не взял бы тебя силой, никогда. Он ценит любовь, и ему интересно искать, как можно завоевать сердце строптивицы, а не ее тело.

– Но он угрожал мне, – уже без прежнего запала сказала Мариана.

Гила вздохнула:

– Он может. Я и говорю: иной раз круто присаливает. Обычно тогда, правда, когда чует слабину. Ты вспомни, как и о чем вы говорили. Подумай, что он мог принять за слабость.

– Я плохо помню, – призналась Мариана. – Я ведь и правда его боялась.

– А сейчас? – Гила подняла тонкие брови.

Мариана не ответила. Что отвечать? Что сейчас она уже не знает, кого винить? Что думает только о том, что будет с Барти? Или – что мужчина, которого любит такая женщина, как Гила, вряд ли может быть совсем уж мерзавцем?

Несколько минут две жены Льва Ич-Тойвина сидели молча. Гила откусывала пастилу, прихлебывала чай. Улыбнулась вдруг, положила на живот ладошку. Сказала:

– Пинается. Уже скоро, маленькая.

– Послушай, – спросила Мариана, – а тогда… ну, с тем твоим женихом… значит, ты все-таки выбрала Ферхади? Почему? Тебе ведь тот больше нравился?

– Мужчины, – задумчиво повторила Гила, – показывают, чего они стоят. А мы, женщины, – оцениваем. Джодах сказал мне: «Ты будешь моей, и вот что будет со всяким, кто захочет нас разлучить». А Ферхади он сказал: «Я научу тебя не зариться на чужих невест». А я… я поняла, что не хочу жить с мужем, который способен избивать связанного соперника на глазах у любимой женщины. Что мне больше по сердцу стойкость, чем сила. Быстро поняла. Нескольких минут хватило.

Когда Гила допила чай и ушла, Мариана долго сидела молча. Ты не бойся, сказала на прощание старшая жена, он тебя не тронет, пока сама не скажешь, что хочешь его. Но я тебе советую поговорить с ним. Объясниться.

Объясниться… Легко сказать!

А Гила вышла в сад, подумала несколько мгновений и свернула в беседку-кабинет. Как она и ожидала, Ферхади был там. Сидел, сцепив пальцы в замок и закрыв глаза, и хмурое его лицо яснее слов сказало жене, о чем думает супруг.

Гила села рядом, потерлась щекой о его плечо:

– Прости, я опять наговорила лишнего. Я знаю, ты не любишь ту историю. – Дождалась обычного укоризненного взгляда, вздохнула. – Но ты ошибся, Ферхади, так ошибся… и эта милая девочка теперь боится тебя и считает негодяем. Сам подумай, милый: она из другой страны, там живут совсем-совсем по-другому, так откуда ей было знать?… А ты еще додумался ей грозить! Словно перед тобой младшая дочь писца, а не благородная девушка из страны рыцарей. Олух ты!

– Ишак безмозглый, – согласился Ферхади. Обнял жену, прислонил к себе. – Гила, Гила… Для того ли ты меня спасла тогда, чтобы я теперь вас всех погубил?

– Ну что ты, – пробормотала Гила. – Все будет хорошо.

– А если нет?

Гила отстранилась, посмотрела строго:

– А если нет, то мы – твои жены, и твоя судьба – наша судьба. Львы не впадают в уныние и не сдаются заранее. Сражайся, Ферхади. Если ты проиграешь, то пусть это случится не от слабости и малодушия, а потому, что выиграть было не в силах человеческих.

– Ах, Гила, звездочка моя, – Ферхади покачал головой, – тебе надо было родиться мужчиной. Славный вышел бы удалец!

– Спасибо, – насмешливо фыркнула Гила. – Мне и в женщинах неплохо. Лучше иметь одного мужа, чем сорок восемь жен. Спокойнее, знаешь ли.