Меч Кайгена

— И? — сказал он, она посмотрела на него, отвлекшись от мрачных мыслей. — Я справился? Или они притворялись, что я им понравился?

— Притворялись? Робин, нет. Ты им понравился, особенно Казу.

— Он бил меня сильно, несмотря на это, — Робин потер синяк на подбородке от кулака Казу.

— Ты принял приглашение на тренировку, — отметила она. — И он — шестнадцатилетний Цусано. Так он проявляет симпатию. Я переживала бы, если бы он не оставил тебе синяков.

— Тогда ладно, — Робин рассмеялся. — Поверю тебе на слово и буду гордиться.

— Спасибо, что не сжег его, — сказала она. — И дал ему пару побед. Ты был щедр.

— Дал? — повторил Робин. — Он хорошо бился.

Мисаки приподняла бровь, глядя на друга.

Робин вздохнул.

— Он так старался, — сказал он, и Мисаки закатила глаза.

— Боги, ты такой мягкий, Тундиил.

Цусано были мастера с мечом, но в рукопашном бою Робин был лучше. Казу глупо бросил вызов чужеземному гостю в бою голыми руками. Робин не мог отступить, но и не любил унижать бойца младше, который старался. Где Мисаки побила бы Казу и ушла, властно тряхнув волосами, Робин оставил мальчику гордость.

— И, — добавил Робин через миг, — я думал, что нужно было понравиться твоим родителям. Я думал, что избиение их наследника в додзе было плохим способом сделать это.

— О, Робин, — Мисаки рассмеялась. — Ты не понимаешь культуру Широджимы. Быть сильнее — это хорошо. Потому все сильные семьи Широджимы заключают между собой браки. Было ошибкой позволить Казу попасть по тебе, но мой отец видел хороший бой. Он был впечатлён, — она надеялась.

— Сила, — сказал Робин. — Это причина, по которой решаются браки?

Мисаки кивнула.

— Вся история с помолвкой… — она избегала этой темы все время, не знала, почему подняла ее сейчас. — Родители искали в регионе самый сильный дом для меня.

— И ты попала в хороший дом? — спросил ровно Робин, но Мисаки ощущала напряжение в его голосе.

— С кем ты говоришь? Ясное дело, — напряжённо сказала Мисаки, хотя пыталась скрыть это за возмущением. — Мацуда, Дом Шепчущего Клинка.

— Мисаки, неплохо! — Робин чересчур старался звучать как обычно. Он покачал головой. — Все кажется таким… старомодным.

От этого замечания Мисаки рассмеялась искренне.

— Ты только сейчас заметил, что мы старомодные? Ты не заметил, как мы освещаем дом? — она показала фонарь-кайири в левой ладони, правая все еще защищала Робина от дождя. — Или то, что отец звал тебя Сын Кри? — титул, который веками использовался для обращения к таджакам неизвестного происхождения. — Мы чтим старые традиции воинов, о которых забыл остальной мир, и мы гордимся этим.

Дождь усилился, Робин поймал ее ладонь, дал воде литься на него. Создания огня обычно дрожали под дождём, но Робин Тундиил отличался от остальных. Его кожа дисанки была темнее кожи Мисаки, но светлее, чем у ямманки, еще и сияла, как аура литтиги, но теплее. Он сиял в ливень. Капли испарялись, падая на него, тихо шипя. Туман ловил огненное сияние его кожи, укутывая его огненным паром.

— Я не хочу уходить без тебя, — сказал он.

Мисаки смотрела на него сквозь дождь, увидела незнакомые эмоции в угольно-черных глазах. Робин Тундиил, Жар-птица, борец с преступниками, заставляющих опытных преступников дрожать, боялся.

— Я буду за тобой, — она сжала его руку. — Как мы планировали.

— Неделя, — твердо сказал Робин. — Ты вернешься в Кариту через неделю?

— Да, — если все пройдет по плану. — Вернусь.

Если пойдет не по плану… Мисаки не могла сейчас думать об этом. Если она позволит разуму пойти в ту сторону, она не сможет отпустить рукав Робина.

— Да, — Робин кивал себе, а не Мисаки. — Ты умнее в этом, чем я. Я доверяю тебе.

«Глупый», — фыркнул голос в ее голове, но его заглушила часть нее, которая надеялась, что Робин был не так глуп, что его доверие не было ошибочным. Задумавшаяся, она не заметила, как Робин склонился, пока его губы не встретили ее.

Она напряглась с тихим звуком удивления. Вода, которая пропитала вещи Робина, нагрелась тайей, шипела паром, касаясь холодной кожи Мисаки. Робин не отпрянул от холода, как разумный таджака, а прильнул, пил холод, словно страдал от жажды. Мисаки таяла.

Поцелуй был одной из странных практик Кариты, которые сначала пугали Мисаки, а потом соблазнили. Романтический обычай попал в Кариту от белых рабов из Хейдеса на пике колоний Яммы. Многие таджаки не целовались, но Мисаки помнила, как думала, когда губы Робина впервые легли на ее, что она никогда не была так рада тому, что этот таджака рос в трущобах белых варваров.

Укутанная его жаром, она гадала, как это заманивало белых адинов без джийи или тайи. Где была магия, когда ничего не шипело между ними? Где был восторг в поцелуе, который не искрился, не вызывал пар и жжение? Робин держал ее, обвив паром, а потом прервал поцелуй.

— Прости, — сказал он, Мисаки коснулась покалывающих губ, стараясь выглядеть возмущённо, а не восхищённо. — Я должен был… на всякий случай… Прости. Я просто нервничаю.

— Почему? — Мисаки рассмеялась, чтобы скрыть, что и она нервничала, а то и сильнее. — Ты свое дело сделал. Ты был чудесен.

— А если этого не хватило? — спросил Робин. — Если они скажут нет?

— Этого не будет.

— А если будет?

Мисаки пожала плечами.

— Тогда ответ — нет.

— Просто для меня странно, что ты даёшь другим говорить, с кем ты проведёшь остаток жизни.

— Не другим, — сказала Мисаки. — Это мои родители. Они знают меня лучше всех, и я доверяю их суждению. Так я знала, что ты им понравишься, — она улыбнулась.

— Как скажешь… Придется довериться твоему опыту, — Робин рассмеялся. — У меня мало опыта… с семьями.

Робин потерял родителей и других родных, кроме брата-близнеца, Ракеша, в стычках на границы Ранги и Дисы, когда ему было пять. Такая потеря могла разбить ребенка, но Робин как-то собрал кусочки в широкую улыбку и сердце, открытое всем. Голос тех, кого заткнули, убежище беззащитных, кулаки бессильных.

Мисаки не соображала, она встала на носочки и поймала рот Робина в ещё одном поцелуе. Фонарь выскользнул из ее пальцев и плюхнулся на землю, забытый, ее волосы запутались в волосах Робина. Они были жёстче волос Кайгена, прямее кудрей Яммы — аномалия, как все в нем. Ее боец, который ценил жизнь. Ее теонит, который целовался как адин. Ее джиджака, пьющий холод так, словно он мог его питать.

Они разделились, когда автобус загремел на дороге, фары сияли в дожде. С румяными щеками они встали на приличном расстоянии, фары задели их пар, автобус остановился. Водитель вышел, щурясь, чтобы разглядеть подростков в дожде.

— Два? — спросил он на диалекте Широджимы с акцентом Ишихамы.

— Нет, — Мисаки покачала головой и указала на Робина. — Только один. Он не говорит на кайгенгуа или диалекте, так что проследите, чтобы он не пропустил остановку. Главная станция Широджимы.

— Конечно, Оджо-сама, — с уважением сказал водитель, заметив герб Цусано на юкате Мисаки. — О нем позаботятся. Есть большие сумки? — он указал на багажное отделение под сидениями пассажиров.

— Нет, — сказала Мисаки, Робин взял свою водонепроницаемую сумку и повесил на плечо. Близнецы Тундиил недавно разбогатели, но привычки Робина еще не изменились. Он все еще собирался как мальчик, выросший в приюте.

— Что ж, — Робин поправил мокрый плащ. — Прощай, Оджо-сама, — он поклонился низко и прижал костяшки к губам в очаровательно странном сочетании прощания Яммы и Кайгена, которое он только выучил.

— Ах, стой! — Мисаки схватила фонарь с лужи, куда выронила его. — Постой, Робин! — она высушила фонарь, вытянув джийей воду, и подняла его. — Пока ты не уехал…

— О, — Робин улыбнулся. — Конечно, — он прижал ладонь к фонарю, разжег огонь пальцем. Пар зашипел, когда загорелся фитилек внутри.

Фонарь озарял Робина, садящегося в автобус. Он улыбнулся ей еще раз. Дверцы закрылись, и автобус поехал прочь, гравий хрустел под шинами.

В Арашики путь был долгим, но фонарь Мисаки горел всю дорогу, хотя дождь не прекращался. Поцелуи все еще покалывали на губах Мисаки, как и ее обещание «Я буду за тобой». Она вышла из-за деревьев у утёса, спустилась по мокрой лестнице в склоне, фонари подмигивали, озаряя окна могучего Арашики. Почти весь регион использовал электричество в домах для освещения, но бури, бьющие по Арашики, делали электричество ненадежным. Они все еще использовали переносные фонари-кайири для света.

Лестница в Арашики была с грубыми перлами, чтобы Цусано и гости не рухнули в океан внизу. Мисаки не боялась упасть, как в детстве. Она уже не создавала тонкий слой льда под таби, чтобы каждый шаг был закреплен на камне в ветреную погоду. Камни и высота уже не пугали ее. За последние четыре года ее страхи стали крупнее и менее физическими.

— Ах, Мисаки, — Тоу-сама подарил ей широкую улыбку, когда она вошла. — Твой друг сел в автобус?

— Да, — волосы и юката Мисаки промокли, но быстрый взмах руками превратил воду в пар.

— Надеюсь, вы попали туда до дождя.

— Нет, но он будет жить. В Карите порой идет дождь. Он просто не привык к такому, как тут.

Робин провел неделю в Арашики. Некоторые говорили, что было глупо пересекать мир, чтобы остаться ненадолго, но Робин не мог долго быть вдали от своего города, все развалилось бы. За несколько дней в доме Цусано он смог подружиться со всеми, несмотря на языковой барьер. Это делал Робин. Он все сделал, чтобы это сработало. Теперь Мисаки нужно было постараться.

Она нервно вдохнула.

— Что-то не так, Мисаки?

— Он уехал, и мне… нужно поговорить с тобой, Тоу-сама.

Она хотела выждать до завтра. Было уже поздно, и ее отец скоро пойдет спать, но она не могла ждать. Она не сможет отдыхать, если вопрос останется в ее разуме.

— Буря только начинается, — сказал он. — Дальше нужно говорить внутри.

Мисаки прошла за отцом во внутреннюю гостиную Арашики, так глубоко, что она была, по сути, пещерой в склоне утеса. Даже тут дождь все еще громко бил по стенам Арашики, смешиваясь с шумом волн, бьющих по камням внизу. Мисаки села на колени напротив отца, опустила фонарь между ними.

— Ну, Мисаки, — мягко сказал Тоу-сама, — что такое, дитя?

— Тоу-сама… я не хочу тебя оскорбить…

— И не оскорбляешь, Мисаки, — его тон был легким, веселым. — А собираешься?

— Просто… Я знаю, что тебе тяжело далась моя помолвка с Мацудой Такеру. Я не хочу, чтобы ты думал, что я не ценю это. Я ценю. Правда. Но… П-просто… — Наги, почему она так запиналась? Она вдохнула, чтобы собрать слова. — Я знаю, что Робин сказал тебе… я просила его сказать тебе… что он тут был для проекта.

— Ты не поэтому привезла его сюда, — Тоу-сама точно увидел насквозь ее ложь, он мог читать людей так же хорошо, как и погоду.

— Прости, что врала, Тоу-сама, — она склонила голову. — Мне нужно было, чтобы ты встретил его, чтобы ты понял, что я… о чем я хочу тебя попросить.

— Цветочек, мне теперь интересно. Говори.

— Я, кхм… я не хочу выходить за Мацуду Такеру, — выпалила она, закрыв глаза. — Я хочу уехать с Робином в Кариту.

Она открыла глаза, выражение лица Тоу-самы было нечитаемым в мерцающем свете фонаря.

— Он согласился жениться на мне, — быстро добавила она, голова кружилась, словно в груди не хватало воздуха для всех слов, которые нужно было донести до отца. — Я знаю, что Каа-сан хочет, чтобы я вышла замуж юной, и ты хочешь, чтобы мое будущее было надежным. Ты видел, какой он хороший боец, и он унаследовал достаточно денег, чтобы содержать семью, и я буду в браке, подобающем моему статусу — технически, выше, ведь Тундиилы — благородные манга коро на их родине. Конечно, ты — мой отец. Я бы не стала без твоего разрешения…

Она посмотрела на Тоу-саму с тревогой. Она так крепко сжимала кулаки, ногти вонзили полумесяцы в ее ладони.

— О, Мисаки… он хороший, — голос Тоу-самы звучал искренне, так почему он был так печален?

— И, — она уже не могла слушать тишину. — Твой ответ?

— Нет.

Мисаки подавляла гнев — и горе — поднявшийся в груди. Она ожидала такой ответ. Она знала, что шанс был маленьким. Она не могла злиться на отца. Она могла злиться только на себя, что надеялась, что дала Робину надеяться. Когда близнецы Тундиил узнали о своем наследии, Мисаки увидела шанс. Робин хорошо сражался, был сыном хорошей семьи, с наследием. Вдруг он совпал со всеми требованиями для брака с дочерью крупного дома. Был шанс…

— Мисаки, — сказал Тоу-сама, и хоть она злилась, она не могла слышать у него такую печаль. — Прос…

— Прошу, — сказала Мисаки сдавленным голоском, который казался слишком хрупким для нее. — Не извиняйся, Тоу-сама. Я понимаю.

Она понимала. Робин был дисанка. Его народ унаследовал силы, смешав их с завоевателями из Яммы, его кровь не была чистой. Мисаки, конечно, видела достаточно, чтобы знать, что чистота рода не так сильно влияла на способности человека, как тут думали, но она не ожидала, что ее опыт изменит традиции приличия Кайгена.

Если бы Мисаки вышла за Робина, их дети были бы смешаны еще сильнее, были бы хуже по традиционным стандартам. Огонь и вода могли уравновесить друг друга, но плохо смешивались в детях. Она это знала. Почему она это делала? Как она могла думать, что ее родители позволят ей выйти за иностранца? Почему она думала, что это сработает? Почему она думала, что встреча с Робином заставит ее отца передумать?

— И… — она пыталась нормально дышать. — Ты заставишь меня выйти за Мацуду?

— Нет, Мисаки. Я не могу заставлять тебя делать то, чего ты не хочешь. Ты — Цусано, буря, но я приказываю тебе выйти за Мацуду Такеру.

Значение было понятным. Она могла бросить помолвку. Могла ухать в Кариту с Робином, но тогда она пойдет против отца. Осознание сдавило ее физической болью в груди. Почему? Боги, почему он делал это с ней?

— Мисаки… — голос Тоу-самы не был строгим или жестким. Он звучал тихо, казалось, страдал не меньше нее. — Я делаю это не для того, чтобы тебе было больно.

— Но почему? — Мисаки не могла сдержать слезы, льющиеся по щекам. — Только из-за того, что Робин — не джиджака? Потому что его сила генетически не сочетается с моей? Какая разница? Я — девушка. Я не собиралась продолжать род Цусано…

— Это для меня не важно, — решительно сказал Тоу-сама. — Он мог быть джиджакой или адином без сил и семьи, мой ответ не изменился бы.

— Не понимаю. Если дело не в крови, то в чем? Что с ним не так?

— Ничего, милая. Ничего. Мне не нужно было встречать его лично, чтобы это знать. Я не был идеальным отцом для тебя, но Наги знает, я вырастил не дуру. Ты бы не выбрала себе кого-то не гениального, а он такой. Умный, решительный и добрый… — он вздохнул, — но ты не должна идти за ним по его пути. Тебе нельзя выйти за него.

— Почему?

— Тот мужчина, каким он станет, приведет тебя в опасность и трагедию. Я не давил на тебя, когда ты ввязалась в жестокие дела в академии Рассвета, но он был источником этого, да?

— Я… — Мисаки не могла спорить, но и не могла озвучить проблему глубже.

«Меня влечет к опасности».

— Да, Тоу-сама, — тихо сказала она.

— Понимаю, — сказал Тоу-сама, — это часть очарования. Не думай, что я узнал это. Когда я был в твоем возрасте, учился управлять Бушующими волнами, я желал войны.

— Что? — удивилась Мисаки. Тоу-сама всегда был пацифистом, прощающим, хоть и сильным. Желание войны не было на него похоже.

— Я рос с прекрасными историями о Келебе и днях до нее, когда наши люди топили корабли и бились с нарушителями. Пока я тренировался, я жаждал шанса показать навыки в бою, как герои из легенд. Я мечтал, что ранганийцы или неизвестные враги приплывут к нашему Арашики, чтобы утолить эту жажду. А в один день жажда пропала. Ты знаешь, в какой день это было?

Мисаки покачала головой.

— Это было в день твоего рождения, Мисаки. Я начал строить нечто лучше и красивее славы воина, и мысль о войне была мне неприятна. Мысль, что моя девочка пострадает или моих мальчиков заставят идти на войну… Любящий родитель не хочет думать о таком, даже закаленный воин. Теперь я старик, уже не на пике, и я рад, что мне не пришлось доставать меч в настоящем бою. Я не хотел опасности тебе и твоим братьям, ради всей славы мира.

— Понимаю, Тоу-сама, — слезы все еще были на щеках Мисаки. Она понимала логику. — Но при чем тут…

— Жизнь опасных приключений манит сейчас, когда ты юна и якобы непобедима, но однажды у тебя будут дети, и ты не захочешь для них такой жизни.

— Робин не подвергнет своих детей опасности, — возразила она. — Он своей работой спасает детей. Он не подвергнет своих риску.

— Не намеренно, уверен. Но мужчины, как то… зло преследует их всюду. Он хороший, — снова сказал Тоу-сама, — но он — игрок, и я не могу рисковать жизнью дочери. Ты поймешь, когда у тебя будут свои дети.

Мисаки опустила голову, скрывая боль на лице. Она проиграла спор. Она ожидала что-то другое? Ее отец был мудрее и методичнее всех, кого она знала. Он продумывал все. Как она могла преодолеть э то полным сердцем и слезами?

— Мацуда Такеру — способный воин, а еще разумный, он может дать тебе и вашим будущим детям стабильную мирную жизнь, — сказал Тоу-сама. — Он не из тех, кто ищет проблемы и приносит тебе. Он убережёт тебя.

Тоу-сама ощущал агонию в своей дочери, понимал ее, но не мог ослабить боль.

— Я оставлю тебя, — сказал он и покинул комнату, буря завыла.

Свет в фонаре угас.

* * *

Через месяц Мисаки вышла за Такеру, второго сына дома Мацуда, мастера Шепчущего Клинка. В Такаюби было зловеще тихо. Она жаждала шума волн Арашики, постоянного гула Ливингстона, чего-нибудь, чтобы убрать давящую тишину вокруг нее. Может, из-за этой тишины шаги на крыльце тут же привлекли ее внимание. Она прошла и открыла дверь, ожидая, что увидит соседа с запоздалым свадебным подарком. Она не была готова обнаружить сияние и запах дыма, которые она пыталась забыть.

— Робин! — ее сердце дрогнуло от эмоций — шок, ужас и что-то, чего не должно было там быть. Надежда? Это было неправильно. Это не имело смысла.

— Мисаки! — его лицо озарила улыбка облегчения. — Все-таки, тут написано «Мацуда», — он перевел взгляд с записки в руке на каменную табличку над дверями дома.

— Что ты тут делаешь?

— Я должен был тебя увидеть.

— И ты пришел в дом моего мужа? Из Кариты? С ума сошел? — даже с новым богатством Робина путь был дорогим, и он прибыл сам.

— Я должен был убедиться, что ты была в порядке… и помочь тебе уйти, если не в порядке.

— Уйти? — Мисаки хотела прозвучать возмущенно, но прозвучало слишком высоко и беспомощно. — Робин, я вышла за Мацуду Такеру. Это теперь мой дом. Я не могу уйти.

— Конечно, можешь, — глаза Робина решительно пылали, это всегда влекло Мисаки в нем. — Ты — не пленница. Ты — Сираву, Тень. Ты можешь ходить всюду.

Он потянулся к ее руке, но она отпрянула.

— Не трогай меня. Ты не можешь… то есть… Робин, я замужем.

— Знаю. Я пытался связаться с тобой, как только услышал. Мисаки… почему? — его голос оборвался, и она отвела взгляд, не могла смотреть в его глаза. — Как это произошло?

— Это… не важно, — сказала она своим ногам. — Это произошло. Теперь это сделано.

— Нет, — Робин качал головой. — Я это не принимаю. Ты не можешь просто сдаться.

— Кто сказал, что я сдалась? Я приняла решение.

— Почему ты не сказала мне? — впервые обида проникла в голос Робина. — Ты просто пропала. Почему?

Надежда и отрицание покалывали в Мисаки, бились, пока она искала слова. Но их не было. Она не могла объяснить…

— Тебе нужно уйти, — сухо сказала она.

— Нет. Мисаки, я не уйду. Я не могу.

— Я тут в порядке, Робин, — соврала она. — Тебе нужно уйти сейчас. Обещаю, все хорошо.

— Ты так говорила в последний раз, — он звучал обиженно. — Я не должен был тебя оставлять, и я не сделаю это снова.

Конечно, простого «ты должен уйти» не хватило для Робина. Если она хотела, чтобы он ушел, ей нужно было ранить его, сделать себя врагом. Тогда он отвернется от нее и будет жить дальше. Робин всегда преодолевал врага, он плохо справлялся с совестью. Она всегда была беспощаднее, чем ее друг. Годами она использовала это, чтобы поддержать его, заполнить бреши, которые его темперамент оставлял в его работе. Теперь она этим ранит его.

— Я сказала, что поговорю с родителями. Я не обещала решить или сказать тебе, когда решение было принято.

— Это глупо. Ты…

— Я развлекала тебя, Тундиил, — сказала она, — из уважения к опыту, который мы разделили в Карите, но ты должен был знать, что это не могло произойти. Ты думал, что я могу выйти за сироту-дисанку? Мальчика, выросшего на улице?

Робин дрогнул.

— Нет, — очень тихо сказал он. — Не делай этого.

— Что? — рявкнула Мисаки. — Не говорить правду?

— Не пытайся защитить меня.

— Защитить тебя? — Мисаки фыркнула, пытаясь скрыть, как его мягкие слова потрясли ее. — Я пытаюсь заставить тебя уйти…

— Ты пытаешься ранить меня, — сказал он. — Чтобы я ушел отсюда без угрызений совести.

Она стиснула зубы.

— Я знаю твои уловки, Мисаки. Они не сработают на мне, — его голос стал нежным, невыносимо понимающим…

— А я знаю твои, — резко сказала она. — Не говори со мной таким голосом. Я не безумная с мачете у чьей-то шеи, — но могла быть такой. Напряжение и бессильная ярость между ними соперничали с любой стычкой с преступником. — Ты прибыл сюда, чтобы ворваться туда, куда тебя не звали. Если кого и нужно отговорить, то это тебя.

— Ты не отвечала на мои послания.

Мисаки помедлила в смятении. Она не получала послания. Почему? Ее муж и свёкор перехватывали письма? Они…? Нет, это было не важно. Она не ответила бы.

— Ты не думал, — сказала она, — что я не хотела с тобой говорить?

Она думала, что не могла никого расстроить. Если бы она слушалась отца и больше не общалась с Робином, ее старый друг забыл бы о ней, жил дальше, и ей не пришлось бы столкнуться с ним. Робин все это испортил. Проклятье!

— Мне просто нужно понять, — сказал он. — Мне нужно, чтобы ты была честной со мной. Ты этого хочешь?

Мисаки выпрямилась, применяя позу, какой научилась из-за высоких теонитов.

— Да, — сказала она ледяным голосом. Она не ощущала себя высокой.

— Я тебе не верю, — его нежный голос вызвал в Мисаки гнев.

Он сжала кулаки.

— Как ты смеешь?

— Что?

— Как ты смеешь говорить, что уважаешь мой выбор, а потом перечить с этим, потому что ты не согласен? Как ты смеешь говорить, что уважаешь мою автономию, а потом отрицать ее, потому что так ты не удержишь меня.

— Я… это не то, что я…

— Что, Тундиил? Ты уважаешь мои решения или нет?

— Да, — заявил Робин, повысив голос. — Ты это знаешь, Мисаки! Потому я переживал за тебя. Это… — он махнул вокруг себя, от сковывающего кимоно Мисаки до тихой деревушки и холодной горы вокруг нее. — Это не то, что ты выбрала бы по своей воле.

— Я это выбрала, — упрямо сказала Мисаки. Проклятье, почему слезы сдавили ее горло? Почему Робин прибыл сюда? Зачем делал это с ней? — Может, ты меня не так хорошо знаешь.

— Но…

— Ты думаешь, что понимаешь меня, потому что мы ходили в школу вместе несколько лет? — она подавляла слезы. — Кем ты себя возомнил?

— Твой друг, — сказал Робин, и Мисаки никогда не видела столько боли в его пронзительных черных глазах. — Мы не просто учлись вместе, мы сражались вместе, спасали друг друга…

— Я — дочь дома Цусано, — голос Мисаки стал выше, было сложно управлять им. — Думаешь, твои грубые мелкие драки в переулках были для меня чем-то больше хобби? Ты ожидал, что я останусь там, в том грязном городе с адинами?

Это попало в цель, вызвало первую искру гнева на лице Робина.

— Не говори так.

— Прости, — сказала она, давя на преимущество, хоть что-то в ней кричало. — Я думала, ты хотел честности, но ты не понимаешь…

— Так объясни мне, — сказал Робин, слова были умоляющими и напряженными. — Честно. Потому что это выглядит как навязанный брак.

Но Мисаки не могла объяснить честно. Для этого пришлось бы признать, что она все еще любила его. Она не могла сказать ему об этом. Она не могла никому рассказать.

— Сюро, Мисаки. Я знал, что ты любила свою семью, но не думал, что ты — трусиха.

— О, вот, кто я? Я приняла решение, которое тебе не нравится, и я — трусиха?

— Дело не во мне! — вспылил Робин. — Ты не обязана выходить за меня, если не хочешь, не нужно возвращаться в Кариту или видеть меня снова, если не хочешь, но прошу… не оставайся тут. Как твой друг, я не могу тебя бросить.

Мисаки не отпрянула, когда Робин взял ее за руку и потянул. Но она вздрогнула, когда волна ньямы пронеслась по крыльцу через миг. Такеру.

— Мисаки, — сказал ее муж, появившись у ее плеча стеной холода. — Что тут происходит? Кто это?

— О! — Мисаки вырвала руку, переводя взгляд с Такеру на Робина в панике. — Это… кхм…

Робин сжал кулаки. Он хмуро глядел на Такеру с пылающей ненавистью, которую он обычно оставлял убийцам. Мисаки поняла, что он заметил, как она вздрогнула, и подумал худшее. Боги, почему она вздрогнула? Почему?

Джийя Такеру понизила температуру до мороза. Он и Робин не говорили на одном языке, но их взгляды не требовали перевода. Оба показали, что кто-то вот-вот умрет.

— Стойте… — слабо начала Мисаки, но не знала, что сказать. Что делать в такой ситуации?

Робин не дрожал под силой холода, но Мисаки видела по его лицу, что он растерялся. Теониты, сильные, как Робин, не привыкли к тому, чтобы их ньяму подавляла другая.

— Так ты — муж Мисаки? — Робин заговорил на ямманинке, но это не помогало. В этой части Кайгена никто не говорил легко на ямманинке. — Ты разве не вдвое старше нее?

Такеру шагнул вперед, искры трещали на пальцах Робина.

Он не победит.

Робин был хорошим уличным бойцом, лучше, чем должен быть сирота-самоучка. Его естественная грация и тайя выше среднего делали его непобедимым против не обученных слабых преступников в Ливингстоне. Но это была не Карита. Это было место силы, которое охраняло Империю годами. Критическое мышление и сила воли Робина помогали в бою с теонитом сильнее, но Робин еще не сталкивался ни с кем уровня Такеру. Бой с Мацудой среди льда и снега был смертельным приговором.

— Робин, нет, — предупредила Мисаки на линдиш. — Ты ему не ровня.

— Потому ты остаешься тут? — осведомился Робин с отвращением на лице. — Потому что боишься его?

Выражение его лица сулило катастрофу. Он был готов избить кого-нибудь, но Такеру не отступит, как преступник из Ливингстона или боец с мачете. Он убьет Робина, если понадобится.

— Скажи этому мужчине, что ему тут не рады, — сказал Такеру. — Он должен уйти, пока его голова не отделилась от тела.

Слова напугали Мисаки. Она пыталась не выглядеть напугано, переводя их для Робина.

— Ты боишься его, — сказал Робин. — Я не могу бросить тебя тут.

Разум Мисаки кипел. Это была настоящая угроза Робину. Она не убедила бы его отступить, сказав ему, что Такеру был слишком силен. Нужна была другая тактика.

«Спокойно, Мисаки. Успокойся», — она подняла голову и постаралась говорить как можно холоднее:

— Правда, Робин? Ты думаешь, что я достаточно глупа, чтобы выйти замуж за того, кто мне навредит? Раз тебе нужно уточнить, мой муж пытается защитить меня о безумца, который появился из ниоткуда, чтобы мучить меня.

Темные сияющие глаза Робина, как живые угли, смотрели то на нее, то на Такеру. Она знала этот взгляд. Он думал, как поступить правильно. Это было непросто, но правильно. Он опешил на миг, но Робин всегда делал правильно, как бы тяжело ни было. Потому Мисаки всегда следовала за ним, потому любила его.

— Тебе тут не рады, чужак, — сказал снова Такеру, и Робин понял смысл. — Это твой последний шанс уйти целым.

— Я… — Робин был не уверен. — Мисаки, я не уйду без тебя.

Такеру шагнул вперед, воздух стал холоднее. Робин занял боевую стойку.

— Нет! — Мисаки не сдержалась, сжала запястье ведущей руки Такеру, сбив его джийю, пока легендарный Шепчущий Клинок не появился в его пальцах. Ее новый муж — все еще чужак — посмотрел на нее с долей удивления. — О-он просто мальчик, — попыталась объяснить она. — Он не в себе. Не стоит его убивать, Такеру-сама. Пожалуйста… я не хочу, чтобы это было на вашей совести.

Мацуда Такеру смотрел на нее с нечитаемым лицом.

— Ты можешь уговорить безумца отстать от тебя?

— Да, сэр.

Мисаки холодно посмотрела на Робина, ее лучшего друга, единственного, кого она хотела.

— Мой муж переживает за мою безопасность, но он щедро согласился не убивать тебя, если ты сейчас уйдёшь и больше тут не появишься, — Робин медлил, и она сделала голос ледяным. — Если ты не уважаешь мое решение, давай. Бейся с ним. Умри.

Огонь Робина дрогнул от его неуверенности. Его огромные глаза выражали смятение и предательство, но Мисаки видела, как он преодолевал ситуации хуже. Он всегда сражался. Он всегда поступал правильно.

Огонь между его пальцев угас, он опустил взгляд.

— Если ты этого хочешь.

— Хочу, — процедила Мисаки.

— Прости, что побеспокоил, — опустив голову, Робин повернулся и пошел прочь.

Джийя Такеру опустилась рядом с Мисаки, мороз пропал из молекул воды вокруг него. Но Мисаки вдруг стала задыхаться.

Робин уходил? Робин уходил.

Мисаки открыла рот, чтобы крикнуть ему: «Вернись! Прошу, Робин! Забери меня с собой!». Но звука не было. Дыхание замерзло в ее груди.

Такеру сжал ее руку.

— Идем, Мисаки. Тебе нужно быть внутри, где безопасно.

Она онемела, не могла сопротивляться, холодное существ, за которое она вышла замуж, увело ее в дом Мацуды и закрыло двери.

«Почему он ушел? — голос, полный боли, визжал в Мисаки. — Он — Робин. Робин всех спасает. Робин не бросит друга. Почему он ушел?».

Но честная часть нее знала правду: он был просто мальчиком. Несмотря на его способности и достижения, сверхчеловеческий дух, Робину Тундиилу было всего девятнадцать. Он был вне своей стихии, в культуре, которую не понимал, попал между людьми старше и, как он подумал, умнее него. Он поступил правильно, он мог сделать только так, когда она смотрела ему в глаза и сказала уходить.

Робин всегда обращался к ней в делах протокола, политики и людей. Почему она думала, что он магически поймет то, что она сама едва понимала? Почему она ожидала, что он прочтет ее и отреагирует как мужчина? Ответ был неприятный: «Потому что ты боишься сделать это сама. Ты — трусиха, Мисаки».

Если она не могла вести свои битвы, почему Робин должен был ей помогать? Как он мог спасти ее, когда она не поднимала и палец, чтобы спасти себя? Что Робин сделал бы? Бился с Шепчущим Клинком и остальной горой, чтобы забрать ее? Это было ему не по силам. У него не было силы изменить ситуацию… только она могла. И она была слишком слаба, чтобы сделать это.

Трусиха, как она, не имела права на кого-то, как Робин, на будущее с ним. Но она сжалась и рыдала. Громкие всхлипы потревожили бы тишину, привлекли бы внимание мужчин дома Мацуда, так что она заглушила звуки длинными рукавами.

Такеру нашел ее сам ваати спустя, сжавшуюся посреди спальни, трясущуюся.

— Мисаки…? — его обычно холодный голос приобрел нотку тревоги. — Ты в порядке?

— Да, — скрывая лицо, Мисаки заставила слезы испариться, подавила дрожь. — Да, Такеру-сама.

На следующий день Мисаки нашла сумку, которую Робин оставил ей, спрятанную под углом крыльца. Там была только одна вещь: меч, который был ее спутником во всех их приключениях — последняя просьба вспомнить все, что у них было.

Она сидела на коленях, пряча Дочь Тени, долгое время, гладила рукоять из зилазенского стекла. Тоу-сама говорил, что были вещи лучше и красивее, чем пыл боя.

«Ты поймёшь, когда у тебя будут дети», — это будет того стоить, когда у нее будут дети.

Тоу-сама обещал.

ГЛАВА 20: ПРОШЛЫЙ РАЗ

Мисаки пришла к логическому заключению, что она была в Аду. В пострадавшем мозге только это имело смысл. Ни одна ночь на Дюне не тянулась так долго, как та ночь в бомбоубежище в Такаюби. Где-то в хаосе пуля попала по ней и отправила ее душу в огни вечности. Ее искаженная душа не могла пройти в покой Лааксары. В этом был смысл.

Но утром громкоговорители сообщили, что место было безопасным, и двери бункера открылись, впуская свет смертного мира.

Яркость сначала ослепила. Мисаки моргала, растерявшись, оказавшись в реальном мире, тело болело и было живым. В тумане она опустила взгляд и поняла, что Изумо не было на ее коленях.

Паника подняла ее на ноги, посылая уколы боли в грудь. Она щупала себя, нашла пустые ножны Сираденьи, но ребенка не было.

— Изу-кун? — взволнованно повернулась она. — Нага-кун?

Глаза привыкли и увидели Аюми в руках одной из женщин Мизумаки, но где были ее сыновья? Она вдохнула для крика, когда нашла их. Ее плечи расслабились, она издала тихое:

— О.

Изумо был в руках в саже, спал у груди Ацуши. Ночью, наверное, в поисках контакта с человеком, или чтобы утешить рыдания, которые Мисаки не слышала, сын кузнеца забрал младенца. Нагаса пробрался под руку Ацуши и уснул с головой рядом с Изумо, а Хироши прислонился к ним спиной к детям.

Они выглядели странно, мальчик Котецу в тунике кузнеца и мальчики Мацуда в хороших кимоно, спутались вместе, забрызганные кровью и грязью. Слезы высохли в саже на щеках Ацуши, указывая, что он уснул, рыдая. Но десятилетний мальчик держал мальчиков Мацуда всю ночь, пока их родители слишком замерзли, чтобы это делать.

Хироши первым проснулся в свете утра. Или он и не спал. Круги под его глазами намекали, что он провел ночь, как Мисаки, глядя во тьму.

— Ты в порядке, Хиро-кун?

Глаза Хироши были налиты кровью, когда он посмотрел на мать. Он скованно кивнул. Та часть ее младшего сына, которая была ребенком, пропала.

Мисаки посмотрела на мальчика-нуму, держащего двух ее младших. Она не хотела будить его.

— Ацуши, — она нежно коснулась плеча мальчика. — Ацуши-кун.

Он пошевелился. Губы двигались.

— Каа-чан? — тихо сказал он, и Мисаки подавила волну вины.

— Нет, Ацуши-кун, — сказала она, пока он сонно моргал. — Это я.

Горе пробилось на его лице со смущением.

— О… Я… М-Мацуда-доно. Мне так жаль.

Мисаки хотела улыбнуться ему. Но ее лицо не смогло.

— Все хорошо, Ацуши-кун. Спасибо, что присмотрел за моими сыновьями.

Она склонилась за Изумо, но замерла, кривясь от боли в груди.

— Вы в порядке, Мацуда-доно? — спросил Ацуши.

— Да, — сказала Мисаки, хотя выдавить даже одно слово было больно.

— Я могу понести ребенка, если нужно.

— Я его заберу, — сказала другая женщина — младшая из двух Мизумаки, которые помогли нести малышей Мацуда ночью. Фуюко. Так ее звали. Ее отец и брат не вернулись из боя. — Если вы не возражаете, Мацуда-доно? — девушка протянула руки к Изумо.

— Т-ты… — ты не обязана, начала говорить Мисаки, но легкие не слушались.

— Мне не сложно, — сказала Фуюко и осторожно взяла Изумо на руки.

Мисаки дала женщине нести Изумо, жители деревни стали выходить из бункера. Она даже взяла Ацуши за руку, когда он предложил поддержать ее, остатки Такаюби выходили из убежища на свет.

Разрушение раскинулось перед ними, дымясь. Кабинет мэра возле входа в бункер был разгромлен, как и башня инфо-ком рядом с ним.

— Смотрите под ноги, мальчики, — предупредила Фуюко Ацуши, Хироши и Нагасу, поднимая край кимоно, чтобы переступить балку упавшей башни инфо-ком.

— Хоть для чего-то башни пригодились, да? — сказал Чоль-хи отцу на кайгенгуа. Он звучал подавленно.

— Причину не назвать хорошей, — сказал Тэ-мин.

Бомбы оставили зияющие дыры в некоторых домах, многие были полностью разрушены, стали щепками. Тела усыпали склон горы, многие были кусками, кайгенцы и ранганийцы смешались в крови и кусках костей. Пока они шли, Мисаки притянула Нагасу к себе и закрыла ладонью его глаза, словно могла оградить его от этого.

Авиаудар был разрушительным, но не был излишним. Судя по количеству тел в желтой и черной форме среди обломков, ранганийцы наступали по горе ночью, давая пилотам мишени. В результате деревню разгромили.

Оставшиеся жители Такаюби медленно расходились, вялые от горя и шока. Некоторые разгребали обломки домов, искали тела любимых. Некоторые просто стояли там, где они жили, растили семьи, лица были пустыми от потрясения.

Деревня была необходимой жертвой. Мисаки это понимала, с тактической точки зрения. Потому она не могла объяснить гнев и ужас, поднявшиеся к ее горлу.

Она уже видела разрушения. Она была в Ливингстоне во время правления ужаса Каллейсо, но тогда было не так плохо. Она поняла со стыдом, что те ужасы для нее принадлежали жестоким странам адинов, далеко за океаном. Не тут. Не в месте, где она баюкала детей и учила их первым словам. Не в месте, где она встретила Хиори, где она смеялась над шутками и блюдами Сецуко.

Много лет Мисаки думала, что ей не было места в Такаюби, но как-то, хоть она не заметила, это место стало домом. Кто-то бросил бомбы на ее дом.

Хиори, едва держащаяся на дрожащих ногах, рухнула перед черными руинами дома Юкино. Вырезанный символ Юкино из камня, который висел над дверями, теперь лежал, треснувший, в снегу. Пальцы Хиори гладили резьбу, дрожа.

Мисаки ощутила, как за пальцы потянули, опустила взгляд. Нагаса убрал ее руку со своих глаз. Он смотрел на останки дома Юкино, где он провел много дней, играя.

— Рёта-кун? — спросил он слабым голоском.

Хироши замер рядом с ними, проследил за взглядом младшего брата на дом Юкино.

— Думаю, Рёта-кун ушел, — медленно сказал он.

— Куда? — Нагаса перевел взгляд со старшего брата на мать с мольбой в глазах. — Куда ушел?

— Эм… нервно сказала Мизумаки Фуюко, — может, стоит увести ваших мальчиков отсюда, Мацуда-доно? — она посмотрела на Мисаки. — Может, в ваш дом?

— Нет, — Мисаки вытянула руку и не пустила Фуюко с Хироши и Нагасой в сторону дома Мацуда. — Там еще не убрали.

То, что Мисаки оставила в доме, было хуже того, что дети могли увидеть снаружи.

— Как…? — девушка гляделась. — Как все убрать? Нас так мало, и… — разрушений так много.

— Армия Империи должна скоро прибыть с помощью, — сказала Мисаки. Она не ждала много помощи от военных Кайгена, но было бы странно, если бы они не появились. Они хотя бы могли убрать тела.

Но первым делом помогло не правительство. Это сделали окружающие деревни. Рыбаки, фермеры и кузнецы, которые видели, как торнадо наступал с берега в их сторону, которые видели, где он остановился. Они появились, когда солнце прогнало туман. Когда жители Такаюби пошли встретить их, они увидели с надеждой, что некоторые волонтеры несли выживших с горы.

Ацуши первым нашел лицо, которое искал.

— Тоу-сан! — закричал он.

Котецу Каташи несли два рыбака. Он был почти без сознания, левой ноги не было ниже колена, но он все же смог широко улыбнуться сыну, подбежавшему к нему. Младший брат Ацуши и сестра тоже выжили, их несли две рыбачки. Один фина в синяках и пара испуганных детей были единственным выжившими в разгромленной западной деревне.

Мамору не было видно.

— Мы оставили нескольких мужчин ниже по горе искать выживших, — сказал старший из рыбаков.

— Хорошо, — сказал Такеру. — Спасибо за помощь.

— Это мы должны благодарить вас, Мацуда-доно, — мужчина встал на колени, и остальные волонтёры последовали примеру, низко поклонились в снегу Такеру. — Вы и ваш народ остановили эту армию, не пустив ее к нам. Мы не сможем никогда полностью отблагодарить вас.

Жители деревни со слезами воссоединялись с членами семьи, удивительно трезвый Котецу Каташи объяснил, что нуму, которые были на ногах, разбежались, когда ранганийцы напали. Конечно, многих поймали и убили, но пока ранганийцы ловили их, довольно много кузнецов смогли сбежать.

— Наш дом уничтожили почти сразу же, — сказал он, — мы даже подумать о побеге не успели. К счастью, малыши смогли выбраться из-под обломков и убежать раньше, чем фоньяки нашли нас.

Кроме Мацуда и Юкино, семьи кузнецов знали гору лучше всех. Брат и сестра Ацуши вместе с несколькими нуму укрылись в пещерах, которые не мог найти чужак.

Наложив на ногу шину, Каташи смог оттащить себя в ближайшую пещеру сильными руками. Камни Такаюби послужили убежищами от бомб, укрыли кузнецов не только от врагов, но и от авиаудара. Они скрывались под землей, пока не услышали голоса рыбаков, кричащих в поисках выживших.

Поразительно, трое мужчин выжили в резне на северном переходе: тридцатидвухлетний Гинкава Аоки, сорокатрёхлетний Икено Цуйоса и его кузен семнадцати лет Икено Шун. В бою с фоньяками Гинкава ударили по голове, он потерял сознание и лежал, его не задели другие атаки. Он очнулся в начале авиаудара и под бомбами смог пробраться среди трупов в поисках выживших. В темноте он утащил двух раненых Икено в убежище.

Он рассказал серьезно отчаянной группе жен и матерей, что больше бьющихся сердец во тьме не было. Икено Цуйоса потерял руку, а семнадцатилетний пострадал от множества ударов мечом, серьёзная травма головы привела к тому, что он бредил.

— Мы принесли его, надеясь, что тут есть медики для раненых, — сказал старший рыбак Такеру. — Может, здание для операций… — он огляделся среди дымящихся развалин главной деревни. — Мне очень жаль, Мацуда-доно. Мы не понимали, что это место было так сильно разбомблено.

— Мы устроим штаб в моем доме, — сказал Такеру, — указывая на оставшуюся половину дома Мацуда. — Придется убрать тела ранганийцев и подпереть крышу льдом, но, думаю, здание наиболее целое из всех в данный момент.

Такеру отвернулся от рыбаков, поднял джийю, где часть внешней стены дома была разрушена. Он сбил кирпичи, которые плохо держались, покрыл обломки дерева и камня плотным снегом, создавая тропу в ту часть дома, которая еще стояла.

— Ты и ты, — он указал на двух высоких рыбаков. — Помогите мне убрать тела и обломки.

— Да, Мацуда-доно! — сказали мужчины и стали выполнять приказ.

— Мы заморозим тела фоньяк во дворе, пока не представится случай избавиться от них, — сказал Такеру, не оглядываясь, мужчины шли за ним к дому. — Уберите как можно больше крови после того, как унесете трупы. Место нужно чистить, чтобы поместить тут слабых и раненых.

Рыбаки снаружи быстро стали помогать людям Такаюби создавать скамейки и укрытия изо льда у внешней стены дома. Для другого общества теонитов укрытие было бы первой тревогой посреди зимы на горе, но джиджаки Кусанаги были другими. Их джийя позволяла крови циркулировать, даже когда температура тела падала. Так Мисаки всю ночь провела босиком, не отморозив пальцы. Даже ребёнок, как Изумо, спал в руках Фуюко и не страдал от холода.

Конечно, даже хороший джиджака не мог выживать вечно снаружи зимой. Через пару дней у них начнет кончаться энергия, и они будут замерзать. Без еды это случится раньше. Одеяла доставали из обломков домов, накрывали ими ледяные скамьи, чтобы было удобнее сидеть пожилым и раненым, пока они ждали, что дом Мацуда уберут. Рыбачки создали колыбели для Изумо, Аюми и других детей, укрыли их одеялами и найденной одеждой.

Когда рыбаки устроились в доме Мацуда, прибыло больше волонтеров. Воины и кузнецы с двух гор рядом с Такаюби. Семья кузнецов Тецукаи привела врачей, из них двое учились в городе. Профессионалы тут же занялись предоставлением первой помощи, направляя других. Представители крепости Амено с соседней горы Тацуяма принесли корзины еды, привели дюжину воинов, чтобы помочь с поисками выживших.

Мисаки и детей увели в дом. Кабинет Такаши, который он редко использовал, стал госпиталем. Сецуко уже лежала на одеялах, все еще без сознания, два медика склонились над ней.

— Никто не ранен серьезно, — сказала Мисаки медику Тецукаи, когда он провел ее в комнату и попросил ее сесть.

— Простите, Мацуда-доно. Ваш муж настоял, чтобы мы осмотрели вас.

Из ран Мисаки тревожила настойчивая боль в груди от Лазо Лингун фоньяки с веерами. Если ее легкие были повреждены, это не исправить бинтами, но она дала нуму обработать и перевязать порезы на ее руках.

Как только медик стал проверять раны Нагасы, Мисаки встала на колени и притянула Хироши к себе.

— Следи за младшими братьями и кузиной, — шепнула она ему на ухо. — Каа-чан скоро вернется.

— Куда ты? — спросил Хироши.

— Я поищу твоего брата, — Мисаки опустила ладонь на его голову на миг, а потом вышла из комнаты и миновала коридор. Она замерла у выжившего чулана, чтобы скрыть ножны Сираденьи и взять себе таби.

— Здравствуйте, Мацуда-доно, — сказал Котецу Каташи, заметив, как она тихо пошла к задней двери дома. Ацуши и рыбак обрабатывали его раненую ногу, чтобы она не была заражена, а младшие дети сидели неподалеку. — Куда вы идете? — спросил он, стараясь звучать бодро, хоть потерял ногу и треть семьи.

— Я… эм…

Улыбка Каташи угасла, он опустил взгляд.

— Вы не найдете его на передовой, где умерли другие.

— Что?

— Ацуши, вроде, видел его последним, — Каташи посмотрел на сына, тот кивнул.

— В деревне кузнецов, мэм, возле нашего… того, что было нашим домом.

— Спасибо, — сказала Мисаки как можно теплее и выскользнула из дома.

Она не верила, что сольётся с другими волонтёрами. И она не была там единственной женщиной — жены и матери тоже искали своих воинов — но она была единственной аристократкой.

— Прошу, Мацуда-доно, — сказал рыбак, заметив символ на ее кимоно. — Вам нужно вернуться и отдохнуть. Мы принесем к вам мертвых и раненых. Это не место для леди.

— Я видела… — я видела лучше, хотела сказать Мисаки, но слова с болью застряли в горле.

Склон, ведущий к передовой, был ужасен. Тут лежали кузнецы, которые не смогли добежать до пещер. Дальше лежали тела воинов. Было сложно понять, прогнали их от северного перехода, или они поднимались сами, услышав крики жителей дальше по горе. Там был Амено Самуса, инструктор меча в начальной школе, который учил Хироши, а до этого — Мамору. Там был женщина-нуму, которая создала свадебные украшения Мисаки, рука об руку с мужем, который приходил раз в три месяца, чистил и чинил крышу дома Мацуда.

Волонтеры с надеждой замирали у каждого тела, искали признаки жизни, но пока им не везло. Любой, кого ранили тут, на открытых склонах, точно пострадал от пуль или обломков бомб императорской армии.

Мисаки видела расчлененные тела раньше, кровь и органы, разрубленных мачете людей. Но тогда она не чувствовала этого. Ливингстон в Карите был экзотической землей жутких диковинок и восхитительной опасности. Это было настоящей разницей между ней и Робином Тундиилом: для него трагедия трущоб Ливингстона была реальной. Для Мисаки, дочери неприкасаемого благородного дома в другой части мира, это была игра, трепет, утоляющий ее жажду приключений. Это не было настоящим.

Тут все было настоящим.

— Прошу, Мацуда-доно, — сказал рыбак, голос был далеким. — Леди не должна такое видеть.

— Нет, — тихо сказала Мисаки. — Никто не должен такое видеть.

Как она была такой надменной с жизнями, которые что-то значили для Робина? Как она стряхивала ужасы и звала это силой? Тут, на склонах ее горы, каждый труп был личной потерей, и она не ощущала себя сильной.

— Почему бы вам не вернуться к семье, Мацуда-доно? — спросил рыбак.

— Я ищу ее часть, — ответила она. — Мне нужно найти сына.

— Тогда… позвольте вас сопроводить, мэм. Части этого склона могут быть все еще опасны.

Мисаки не нужно было сопровождение, но она поблагодарила рыбака и позволила ему следовать. Он не мог приказать ей уйти в главную деревню, но манеры не позволяли пускать леди бродить после боя одну.

— Как тебя зовут, рыбак? — спросила она, пока они шли по тропе. Время для беседы было странным, но Мисаки не могла терпеть тишину. Так она могла думать о том, куда шла и что неизбежно найдет.

— Чиба Мизуиро, Мацуда-доно, — его голос звучал тревожно, мужчина редко говорил с членами высоких домов.

— Чиба, — Мисаки слабо улыбнулась, пытаясь успокоить мужчину. — Моя золовка — Чиба.

— Мацуда Сецуко-сама, — сказал он. — Да, я… слышал о том браке, — ясное дело. Это был скандал. — Моя ветка семьи… была близка с ее.

— Рыбацкая деревня у основания горы, — сказала Мисаки, — где торнадо ударил первым делом. В каком она состоянии?

— Она… ни в каком, Мацуда-доно. Ее нет. Если бы не кусочки дерева и старых неводов, нельзя было бы понять, что там вообще была деревня.

— Очень жаль это слышать, — Мисаки пыталась думать об этой трагедии, потере рыбацкой деревни и сочувствии к Сецуко. Мысль не была приятной — она причиняла боль, но в том был смысл — эта боль почти могла отвлечь ее от того, куда ее несли ноги. Почти. — Так выживших нет? — спросила она.

— Мы не смогли найти, — сказал Чиба, — хотя редкие из нас остались смотреть, те, что надеялись найти родственников.

Мисаки кивнула. Бедная Сецуко. Бедная Сецуко.

— Я видел торнадо, — сказал он. — Моя жена и дочери рыдали, когда он опустился. Мы думали, что мы все умрем.

— Мне жаль, — тихо сказала она. — Для вас это было ужасно.

— Прошу, не извиняйтесь, Мацуда-доно, — яростно сказал Чиба. — Если бы не вы и ваша семья, нас бы сейчас тут не было. Я жалею, что мы не можем помочь сильнее.

Мисаки взглянула на него, поймала его пылкий взгляд.

Мацуда Сусуму всегда жаловался, что простые люди и дома ниже на полуострове были не так верны, как когда он был юным. Он говорил о днях, когда все люди на Кусанаги уважали дом Мацуда, благоговели. Во время Келебы великие семьи Широджимы заслужили верность подданных, проявляя силу против врагов Кайгена. Дом Мацуда растил сильных бойцов каждое поколение после Келебы, но никто в поколении Мисаки не видел доказательства той силы… до этих дней.

Казалось, фрагмент древнего чуда пробудился, когда люди на берегу Кусанаги увидели, как торнадо пал от силы Такаюби. Верность родилась из восторга в глазах рыбака. И теперь коро двигались по горе, желая служить, как они могли.

— Ваш сын и брат вашего мужа… все, кто бился тут… герои, — сказал пылко Чиба. — Мы в долгу перед вами.

Она не знала, была рада или печальна, что Мацуда Сусуму не увидел, как эта верность вернулась. Она желала что-то чувствовать… хоть что-то, кроме неизбежности, с каждым шагом к концу ее мира.

Стало видно обугленные останки деревни кузнецов, они были ближе с каждым шагом.

— Я даже не побывала в других рыбацких деревнях этого региона, — сказала Мисаки слишком быстро, голос был сдавленным и высоким. — Расскажи больше о своей деревне.

— О, — мужчина был удивлен. — Но, Мацуда-доно, разве нам не нужно поискать вашего…

— Расскажи, — резко потребовала Мисаки, — о доме, лодке и семье. Расскажи о чем-нибудь, — забери меня отсюда.

Они обходили дымящиеся руины деревни нуму, знакомый запах горелого дерева и угля смешивался с жуткой вонью горелой плоти.

— Самая успешная рыбалка, — отчаянно сказала она. — Расскажи о ней.

— Хорошо, Мацуда-доно, — неуверенно сказал Чиба. — Эм… почти весь доход моей семьи не от рыбы. Моя жена умеет чудесно искать жемчуг. Она начала передавать навык дочерям. Мы продаем жемчуг нуму для украшений леди, как вы.

Мисаки пыталась слушать слова Чибы Мизуиро, а взгляд скользил по снегу в пепле и крови. Она пыталась быть с женщиной и ее дочерями в лодке, собиралась ловить жемчуг.

— Я переживаю порой за жену, она ныряет далеко во тьму в дни, когда вода жестока. Моя мать умерла, ныряя за жемчугом. Так со многими женщинами каждый год. Я переживал сильнее, когда старшая дочь стала нырять с моей женой. И когда мы решили, что младшая готова попробовать, я думал, что умру от нервов. Но вода была ясной в первый день, когда они нырнули втроем. Будто Нами была им рада, очистила берег от волн, акул и острых камней для них. Я едва поймал рыбу в тот день, но мои девочки достали горсти жемчуга.

— Звучит чудесно, — Мисаки пыталась изо всех сил ощутить радость семьи рыбака. Конечно, она не могла. Она никогда не ныряла за богатствами. Если она хотела украшения или заколки с жемчугом, ей их покупали. Она не думала о жемчуге или людях, которые рисковали собой, добывая его со дна океана.

— Думаю, в тот день я понял, что этот полуостров благословлён кровью богов. Горожане порой прибывают и говорят, что место умирает, но тут живет божественное.

— Божественное? — голос Мисаки доносился издалека. Ее взгляд упал на меч Мамору в снегу. Клинок был в крови.

— Я видел, как торнадо остановился тут, — говорил Чиба, — не дойдя до моей деревни. Думаю, это место чудес. Как моя мама говорила мне… за каждого забранного ныряльщика день идеальной погоды, когда она усыпает семью жемчугом и любовью.

Ноги Мисаки застыли в снегу, рыбак проследил за ее взглядом.

Солдат в черном перед ними был разрезан надвое решительным ударом катаны. И в шаге от него в снегу был Мамору.

Пули оставили дыры в его кимоно сзади, выжгли круги на бриллиантах герба Мацуда.

— Милосердная Нами! — воскликнул рыбак, не скрывая отвращения. — Пилоты расстреляли его! А если он еще был жив?

— Не был, — мягко сказала Мисаки. Слава богам за это. В ее сердце не было места, чтобы гнева было еще больше.

— Как вы поняли? — спросил Чиба.

— Из ран от пуль почти не вытекла кровь, — сказала скованно Мисаки.

— Что?

— Кровь не вытекла из ран от пуль. Его сердце перестало биться задолго до этого.

Рыбак тревожно смотрел на нее.

— Как вы можете знать…

— До того, как я попала в семью Мацуда, я была Цусано Мисаки. Я знаю кровь, — она заметила, что мужчина чуть отодвинулся. Суеверия. — Можно мне минутку с сыном?

— Да… конечно, Мацуда-доно. Просто… — Чиба Мизуиро встал на колени и поклонился телу, его лоб уткнулся в снег. Тихая молитва сорвалась с его губ. Он повернулся к Мисаки и поклонился так же еще раз. — Ньяма вам, Мацуда-доно, и вашему сыну.

— С божьей помощью, — шепнула Мисаки, и он ушел, оставив ее с телом, которое уже не было Мамору.

Мисаки сравнивала бункер с Адом, но это… эта ясность неподвижности была хуже. Странно, что Мисаки могла быть в Аду как дома. Хаос успокаивал ее. В бункере крики, пульс крови, выстрелы заглушали друг друга, погружали ее в туман. Тут не было течения крови или капания слез, чтобы отвлечь Мисаки. Эта кровь замерзла во что-то прочное. Не было движения, она ничего не могла исправить или разрушить. Была только замерзшая правда смерти сына.

Мисаки медленно опустилась на колени рядом с трупом.

Она разглядывала замёрзшие детали. Раны от пуль не истекали кровью, но много крови замерзло в карте мучений Мамору, ведущих к его смерти. Мелкие порезы усеивали его лицо и предплечья, кожа вкруг шеи покраснела, кто-то пытался его задушить, и его губа была рассечена от тупого удара по рту, но не это убило его. Было ясно, что смерть наступила от глубокой раны мечом в его боку.

Мисаки хотела бы не видеть такие раны раньше на жертвах мачете в Ливингстоне. Она хотела бы не видеть, как долго и мучительно люди умирали с этим.

Фоньяка напротив Мамору был рассечен пополам ударом меча, который тянулся от правого бедра до левой подмышки — такой удар убил мужчину мгновенно. Даже лучший боец в мире не мог встать после такой контратаки. Удар Мамору был последним… что означало, что ее мальчик боролся с раной, убившей его. Даже с жуткой раной в боку, лишающей его крови и отключающей важные органы, он боролся.

Его правая ладонь была без двух пальцев, и она коснулась левой, задела нежно разбитые костяшки. Когда Мисаки впервые держала Мамору крохой, она ненавидела ощущение его джийи, потому что она была как у его отца. От этого ей хотелось сжаться, ее мутило. Теперь она тянулась к ней, пальцы сжимали, чувства искали хоть каплю, но, конечно, ничего не было. Жизненная сила, которая делала его Мамору, ушла в другое измерение.

Всхлип вырвался из Мисаки. Ее пальцы во льду впились в кимоно сына, она желала всей грудью, чтобы ее когти могли вернуть жизнь в Дюну так же легко, как могли ее оборвать.

Следующий выдох был криком, а не всхлипом, и боль в лёгких от него была маленькой, по сравнению с отсутствием под ее руками. Она дала бы фоньяке вытянуть жизнь из ее рта, она отдала бы душу тысячу раз, только бы вернуть Мамору.

Ощутив кровь на пальцах, она отпрянула, поняв, что делала. Она так хотела ощутить пульс и ньяму Мамору, что ее подсознание потянуло за безжизненное тело. Это не вернуло настоящий пульс, конечно. Это разморозило артерии и заставило кровь вытечь из ран Мамору.

Мисаки в ужасе отпрянула на шаг от тела.

— Прости! — охнула она, вытирая кровь с рук об снег. — Мне так жаль! — она поклонилась, уперлась лбом в замерзшую землю, лед и камень впились в нее. — Прости.

Она долго так оставалась, прижавшись к земле, словно могла найти достаточно извинений, чтобы загладить то, как она подвела его. Закрыв глаза, она молилась Наги о силе и Нами о спокойствии. Ничего не появилось. Ладони в крови дрожали, когда она уперлась ими в землю в подобии стабильности. Всхлипы не прекращались, но она пришла сюда не смущать дух Мамору или тянуть его. Она пришла помочь ему, быть хорошей матерью, если Боги давали ей еще шанс.

Не нужно быть фина, чтобы понять, что сожаление было ядом для духов мертвых. Дух, который жалел, что не добился ничего в жизни, не мог пройти в покой Лааксары. Те духи застревали в пылающем царстве на краю Дюны, не могли умереть, их страдания усиливались, пока сожаления росли. Это было ужасное существование. И души тех, кто умер юным, посреди надежды, незавершенных дел и не исполненного потенциала, были в опасности.

Дрожа, Мисаки нашла голос, чтобы поговорить с сыном:

— Котецу Каташи и Ацуши выжили, — тихо сказала она. — Род Котецу живет, как и все знания, благодаря тебе, — это было первым, что ему нужно было знать: что он умер не зря. Для Мисаки жизни Котецу сейчас не были важными, но Мамору был лучше нее. Это было важно для него. — Знаю, ты сомневался. Знаю, ты переживал, что не знал, что делать. Но посмотри на себя… ты так хорошо сражался, — и Мисаки с горем ощутила и гордость в горле. Они сплетались с болью, усиливая ее. — Ты — лишь мальчик, но бился до конца, как мужчина. Ты постарался. Но я уверена, ты знаешь это… — уголки рта Мисаки дрогнули в почти истеричной улыбке. — Воин не мог бы биться с ранами, как твои, не будучи уверенным в себе.

Мисаки прикусила дрожащую губу, горло сжалось. Тут не было священников, которые могли идеальными словами проводить дух Мамору. Как его мать, единственный живой человек тут, Мисаки должно была найти слова. Это было последнее, что она могла сделать для него. Хоть ее тело дрожало, и было ужасно больно, она заставила себя говорить:

— Ты не подвел семью и страну, хотя, думаю, мы… плохо помогли тебе. Тебе не о чем сожалеть в этом мире. Не о чем.

Мисаки боялась не сожалений Мамору. Ее сын был честен с собой и другими. Он жил хорошо и умер с целью. Сейчас сама Мисаки была величайшей угрозой для духа ее сына. Сожаления любимых духа могли тоже его привязать. Горечь, которая поглощала ее, могла обречь его на вечность огня — если она не найдет способ быть лучше.

Вдохнув, она подняла голову и посмотрела на лицо Мамору, была удивлена, увидев там покой. Ужасный ущерб его тела не исказил его лица, бледные и чистые, как у его отца, но нежнее — словно яркие края луны были чуть смягчены туманом. Его челюсти не были сжатыми, он не хмурился от боли. Вместо этого невинное удивление было на его лице, словно он еще не до конца проснулся. Его глаза остекленели и замерзли, уже не работали, но где-то в месте между измерениями его дух еще видел ее. Он все еще слушал. Она смотрела в те глаза, закрепляя себя при этом на земле, и заговорила:

— Мамору-кун…

Звук ее голоса, дрожащего от неуверенности, вернул ее в первый раз, когда она поговорила с сыном по душам: на рассвете на крыльце пару месяцев назад, когда они смотрели, как восходит солнце. Она не знала, что сказать тогда, как ему помочь.

«Начни с малого», — сказала она себе. Верные слова придут, если она расслабит скованные за время губы.

— Помнишь то утро, Мамору? После того, как ты подрался с Кваном Чоль-хи и попросил моей помощи? Ты спросил… расскажу ли я тебе однажды о своих школьных днях, о своей жизни до Такаюби. Я была рада, услышав это от тебя, и хотела рассказать тебе истории, а теперь я думаю… может, те истории о Цусано Мисаки — Сираву, Тени — не были так ценны, как я считала. Может, их не стоило рассказывать или так держаться за них. Видишь ли, Мамору, в тех историях были люди, которые знали, за что сражались, благородные герои и силой воли, которых стоит помнить… как ты. Но я не была одной из них. Сираву была просто тенью. Это была чья-то еще история, и я проходила сквозь нее. Это… ты — моя история… и я была так эгоистична, так привязана к тени, что пропустила ее. И, сын мой, прости, что я так долго это понимала. Прости… — слова застряли в горле, душили ее, боль пронзила грудь, заставляя вытолкнуть их. — Я никогда не любила тебя так, как должна была.

Слезы катились по щекам Мисаки. Впервые с прибытия в Такаюби — может, впервые в жизни — она знала, что была человеком. Невыносимо человечной. Теперь было слишком поздно.

— Твоя мать — эгоистка, Мамору, — она сжала рукав и вытерла слезы, но новые полились на их место. — Я не буду это отрицать. Я всю жизнь не могла отпустить «если бы». Я не могла из-за них думать о муже. Я не могла забыть любовь своей жизни, и мы все пострадали из-за этого. Яд моих сожалений убивал моих не рождённых детей, которые могли быть после тебя и до Хироши. Мои сожаления травили семью годами, но, клянусь, Мамору, я не дам им коснуться тебя. Ты важнее, чем они. И то, что я не смогла сделать для своих родителей, Робина, Такеру или не рожденных детей, я сделаю для тебя. Мой сын, я сделаю это для тебя. Ты сделал в этом мире больше, чем кто-либо мог просить. Хоть раз позволь мне бить матерью, какой я должна была стать с самого начала. Дай мне позаботиться об остальных, хорошо?

Она подползла вперед и коснулась его ладони, но в этот раз не рыдала и не тянула. Ее джийя была под контролем. Она тихо плакала, слезы сами катились. Она не поднимала его.

— Я знаю, что не имею права ничего у тебя просить, но, пожалуйста… если твоя бедная глупая мать может попросить тебя об одном напоследок… дай еще раз обнять тебя. Всего раз дай Каа-чан обнять тебя и ценить так, как я должна была делать со дня твоего рождения. А потом я отпущу тебя с благословением. Хорошо?

Фины говорили, что женщине не стоило трогать мертвых, но фины Такаюби были потеряны в торнадо с их храмом. Некому было судить Мисаки, она обняла своего мальчика и прижалась к нему в последний раз.

«Прошу, Нами, прошу, Наги, — молилась она сквозь слезы. — Он такой хороший мальчик. Не давайте его глупой матери все испортить для него. Прошу… дайте мне силы отпустить его».

Мать должна была пойти в храм после смерти ребенка. Она должна была говорить с духами Мертвых, пока не выскажет все, что нужно, ребёнку, пока не выпустит все чувства, не решит все конфликты, не забудет обо всех ссорах, пока фины не скажут, что душа покоится с миром. Но храм пропал, как и все маски и мудрые монахи в нем.

Мисаки могла только держать ребенка, любить его и надеяться, что этого хватит, чтобы она смогла его отпустить.

— У тебя нет долга перед Дюной, — прошептала она, прижавшись щекой к его холодной голове. — Хватит того, что у меня даже на миг был сын, как ты. Хватит того, что Хироши, Нагасы и Изумо будут равняться на таком брате, как ты, когда они станут юношами. Этого хватит, — сказала она себе, хотя не услышит больше, как он смеется с младшими братьями, как красиво исполняет ката, как улыбается с ямочками, как улыбка из детской становится мужской. На миг ее ладони были полными жемчуга. Она качалась и повторяла. — Этого достаточно. Этого достаточно, — а потом Чиба Мизуиро вернулся с волонтёрами, чтобы помочь отнести тело на гору.

Перед тем, как они ушли, Мисаки замерла перед трупом солдата, убившего ее сына. Она опустилась на колени, провела ладонью над его глазами, закрывая их, давая себе простить его. Было просто простить юношу, выполнявшего приказы.

Слишком просто.

И это не убрало груз с груди Мисаки, потому что ей нужно было простить не солдата из Ранги.

ГЛАВА 21: ЛОРД ГРОЗЫ

Сецуко проснулась позже в тот день, жалуясь на головную боль, вместо юмора. Когда Мисаки тихо рассказала ей, что случилось с ее мужем, она притихла. Было ясно, что она ожидала новости. Если бы Такаши пережил бой, он был бы рядом с женой, когда она проснулась.

— Как он умер? — спросила она, наконец. — Это было ясно?

— В бою, — сказала Мисаки. Это было легко понять. Это было преуменьшением. Он умер, разрывая врагов, так было лучше описать сцену, которую Такаши оставил на южном переходе. — Послав Такеру в деревню защищать нас, он остался одним из последних из наших мужчин, — он и Мамору.

— Его тело? — спросила Сецуко, странно спокойная.

— Ну… тела нет, — объяснила Мисаки. Волонтеры создали плиты льда внутри дома Мацуда, где собирали тела. Но от Мацуды Такеру почти нечего было собирать. Его кости были сложены в корзину. — Волонтеры забрали его мечи, но его джийя в смерти была так сильна, что вся кровь в его теле стала шипами льда. Это было зрелищно, — добавила Мисаки. Может, леди не стоило так описывать нечто кошмарное, но она думала, что Сецуко хотела бы знать.

— Зрелищно? — довольное лицо Сецуко показало, что Мисаки правильно подумала.

— И жутко.

— Что ж, — Сецуко выдавила смешок. — От тебя это высокая похвала!

Уголок рта Мисаки дрогнул, но она не могла ответить на улыбку Сецуко. Часть нее надеялась, что удар по голове Сецуко убрал воспоминания об атаке на дом Мацуда, резне, которую устроила Мисаки, но если Сецуко было не по себе на одной скамье с монстром, она не подала виду, склонившись вперед.

— Расскажи мне больше, — сказала она.

Больше? Она хотела знать больше о жуткой смерти своего мужа?

— Я не видела еще такую смерть джийи, — сказала Мисаки и постаралась описать жуткие шипы. — Я не знала бойца, который был бы до конца так грозен в бою. Судя по полю боя, он забрал с собой несколько фоньяк в миг смерти, а до этого убил около сотни.

Сецуко странно улыбнулась, это было на грани между дикостью и восторгом.

— Это мой муж, — сказала она, в глазах были слезы.

«А это моя Сецуко, — подумала Мисаки, сжимая ее ладони, — яркая, прочная, даже перед немыслимым».

— Слышишь это, Аюми-чан? — Сецуко улыбнулась сквозь слезы малышке, которая проснулась и зашумела в ее руках. — Твой отец — герой и божество!

Мисаки хотела бы силу Сецуко. Она думала много лет, что у нее была сила — изображать улыбку сквозь боль и гнев — но честная способность улыбаться от сердца была тем, что у нее не было. Потому она шла за Робином, как мотылёк за огнем. Потому Сецуко была и всегда будет самой красивой женщиной в мире.

— Идем, малышка, — Сецуко встала, потёрлась носом об Аюми, вызывая ее смех. — Выразим уважение.

— Я же сказала, тела нет, — сказала Мисаки.

— Да, — улыбка на лице Сецуко увяла, она посмотрела на Мисаки. — Но мне нужно попрощаться с храбрым племянником, да?

Мисаки удивленно посмотрела на нее. Она только проснулась.

— К-как ты…?

Сецуко прижала ладонь к лицу Мисаки, провела нежно большим пальцем под ее глазом.

— Ты обычно не плачешь, сестренка, — мягко сказала она. — Я еще не видела у тебя такие красные глаза.

Что-то на лице Мисаки пробило спокойствие Сецуко, потому что на миг она показалась печальнее, чем Мисаки когда-либо видела ее. Ладонь потянула Мисаки за щеку. Она приняла приглашение, прислонилась головой к груди Сецуко.

Никаких слов. Беззвучная поддержка.

Мисаки закрыла глаза, вспомнив, как мама держала ее в бурю, убеждая детей, что ветер и гром им не навредят. Мисаки знала, что уже не ощутит такое утешение, которое она не могла предложить своим детям.

— Думаю, я должна извиниться, — сказал Сецуко, — раз мой муж уже не может сделать это сам.

— О чем ты?

— Такеру вернулся защитить нас по его приказу… Он мог послать Мамору и… — и Мамору был бы еще жив. Мисаки старалась не думать об этом. — Прости.

— Это не твоя вина, — сказала Мисаки. И не вина Такаши. Он должен был понимать, что место на передовой было верной смертью, и что тот, кого он послал на гору, будет управлять домом Мацуда без него. Такаши мог сам поменяться местами с Такеру, но Мамору был слишком юным. Мальчик четырнадцати лет не мог возглавить семью, не то что деревню в кризис.

Она игнорировала голосок в голове, который требовал узнать, поему Мамору не мог пойти на гору с отцом. Почему Такеру не настоял на этом? Как он мог оставить сына умирать без спора? Как?

— Это было необходимо, — настаивала Мисаки, словно это могло ослабить боль. — Тебе не нужно извиняться передо мной.

— Мм, — Сецуко гладила спину Мисаки. — Но кто-то должен.

Поток трупов на носилках двигался по горе весь день. Было ужасно слышать крики горя и отрицания от членов семьи, которые встречали каждое новое тело, но для Мисаки было куда ужаснее видеть, как тела несли в тишине. Некоторые из тех людей умерли со всеми, кто мог их помнить. Они лежали одни на ледяных плитах, никто не горевал по ним.

Сецуко ушла поговорить с рыбаками, которые собрали кости ее мужа. Мисаки стояла перед телом Мамору, одна ладонь лежала на голове Нагасы, другая — на плече Хироши. Она пыталась объяснить сыновьям. Нагаса не понимал. Как он мог в его возрасте? Он тряс Мамору, спрашивая, почему он не просыпался.

Нагаса сжимал рукав Мамору, а ладонь Хироши медленно скользнула к лакированным ножнам меча брата.

— Мамору-нии-сан был первым сыном… — медленно сказал он.

— Да, — ответила Мисаки.

— И… дядя Такаши был первым сыном.

— Был, — сказала Мисаки, глядя на Хироши. Она смотрела, как он прищурился, его пятилетний разум тщательно работал над иерархией, в которой он родился.

— И я…

Хироши не знал слово «наследник», но было ясно по вопросу в его глазах, что он понимал смысл.

За один день он из второго сына стал наследником Мацуды. Даже если он полностью не понимал перемену, он ощущал это. Его маленькие плечи напряглись, словно физический вес упал на них. Он сжал кулаки, и Мисаки поняла, что ее второй сын, крепкий, как лед, со дня рождения, дрожал. Когда она посмотрела в его глаза, она увидела то, что никогда там не видела. Даже когда он бился с солдатом в четыре раза больше него. Страх.

— Я еще недостаточно большой, — сказал он. — Недостаточно сильный.

— Нет, — Мисаки попыталась улыбнуться Хироши, гладя его волосы, опустила ладонь на его плечо. — Ты еще недостаточно большой, но ты довольно сильный. Ты сильный, Хиро-кун.

Хироши будто не слышал ее.

— Он еще не может уйти, — он смотрел сквозь нее, будто бредил. — Не может.

— Он уже умер, Хиро-кун. Мы ничего не можем с этим поделать.

— Но он не может, — лицо Хироши исказил гнев, взгляд был рассеянным. — Я его еще не догнал.

Нагаса рыдал, Хироши тихо дрожал под ее руками, и Мисаки поняла, как важен был для них Мамору. Не только первый сын, но и на десять лет старше братьев, он был для них таким большим. Он был ориентиром и мостом между ними и далеким взрослым миром. Для Нагасы он был другом и защитником. Для Хироши, может, он и не был другом, но был важнее: тем, за кем он гнался.

— Я еще не догнал его.

— Хиро-кун, все хорошо. Не переставай гнаться за ним. Он больше не будет тут с нами, но его дух будет рад знать, что ты следуешь его примеру. Ты все еще можешь вырасти сильным, как он, со временем.

— Но… я не первый сын, — возразил встревоженно Хироши. — Я недостаточно большой.

Мисаки поняла в тот миг, что Хироши пытался выразить ужас, но ему не хватало слов. Первые сыновья Мацуда — Такаши и Мамору — были для Хироши большими не только в плане возраста и размера. Он говорил о размере их навыков, их силе, их ответственности. Они оба были очень сильными фигурами в мире Хироши, разбирались с взрослыми опасностями, чего не могла остальная семья. Теперь они оба умерли, сражаясь с той опасностью, и Хироши стоял на их месте. Такой маленький.

— Я не готов.

— Знаю, Хиро-кун. Никто из нас не готов. Но мы постараемся вместе, хорошо?

Натянутый сильнее, чем тетива Катакури, Хироши кивнул.

— Сейчас мы должны помолиться за Мамору, помочь ему в пути. Мы можем теперь только отпустить его без переживаний за нас. Если хочешь сказать что-то брату, что ему нужно знать, говори сейчас.

Хироши стоял, долго смотрел на тело брата. Он отошел и встал на колени, прижался лбом к полу.

Мисаки могла лишь догадываться, что прошло между Хироши и духом его брат. Было невозможно сказать, ругал ли он Мамору за то, что он бросил их, просил ли он силы или прощения за то, что он занял его место, или он обещал стать сильнее и защищать семью, но он глубоко ощущал свою молитву, потому что его джийя поднялась с осязаемой силой, превращая снег вокруг него в лед. Нагаса все это время рыдал.

— Что делать с похоронами? — спросила Сецуко. Она и Мисаки сидели на отчасти разбитом крыльце дома с детьми.

— Не знаю, — Мисаки водила круги на спине Нагасы. Мальчик долго всхлипывал, но она дала ему держать Изумо, это успокоило его на миг. — Я не знаю, как Такаюби справиться с таким количеством смертей.

— У аристократов обычно много вычурных церемоний, да?

— Да, — через день после смерти Мацуды Сусуму каждый монах в Такаюби прибыл одеть тело, спеть Донкили, украсить гроб и подготовить место кремации. Мисаки провела ваатину, чтобы ее волосы, оби и белое кимоно были подготовлены, чтобы не оскорбить дух ее озлобленного свекра. После каждого выкидыша фины вели ее через молитву, пост и очищение, и он думала, что это никогда не закончится.

— Нужно было укрыть домашний храм, защитить его от злых духов, — сказала Мисаки, вспоминая ритуал, который всегда проводили после трагедии.

— О, — плечи Сецуко опустились. Храм Мацуда был в части дома, которая рухнула. — Можно посыпать округу солью? — предложила Сецуко.

— Точно, — Мисаки порой забывала, что у низших классов соль работала против всех суеверий. Для простых людей это было проще, чем звать монаха в дом каждый раз из-за призраков.

— Видно мое низкое происхождение? — спросила Сецуко от взгляда Мисаки.

— Нет, это неплохая идея, — утомленно сказала Мисаки, — но соль на кухне.

Кухня не пострадала от бомб, но была разрушена боем с двумя элитными фоньяками. Из разбитого крана лилась вода всю ночь, затапливая пол и комнаты вокруг. Когда Такеру и волонтеры убрали дом, кто-то заморозил кран и возвел ледяную стену, чтобы вода не затопила остальной дом, но кухня была за гранью спасения.

— И у нас нет кладбища, — сказала Мисаки. — Рыбаки, которые помогали искать тела, сказали, что оно разрушено, — торнадо прошёл дальше западной деревне, прежде чем мужчины Такаюби смогли его остановить, и кладбище, храмы и деревья на склоне были стерты.

— Так у нас нет места для праха мертвых? — спросила Сецуко.

Мисаки покачала головой. Могилы были готовы для Такаши и Такеру рядом с их отцом с тех пор, как братьям исполнилось тридцать, но ветер разметал надгробия, прах и кости десяти поколений Мацуда по горе.

— Я слышала, что Амено послали за монахами для всех церемоний, — сказала Сецуко.

— Это хорошо, — Мисаки пыталась звучать уверенно. — Они будут знать, что делать, — но что могли фина в такой ситуации? Столько мертвых детей. Столько умерло без предупреждения. Была церемония, которая могла очистить облако такой боли?

— Где Такеру-сама? — спросила Сецуко.

— Не знаю, — Мисаки пожала плечами. — Наверное, командует волонтерами. Я не знаю, — ей было все равно. Он бросил Мамору умирать. И ради чего? Чтобы он прибыл в деревню и попытался помешать Мисаки спасти Хиори?

— Он молился за Мамору?

— Не знаю, — Мисаки пожала плечами. — Не важно.

— Конечно, важно… — Сецуко умолкла, глядя на Мисаки в смятении. — Ты на него обижена, — сказала она через миг.

— А ты нет? — сказала Мисаки. — Он бросил твоего мужа умирать.

— Он спас меня.

— Твой муж спас тебя, — рявкнула Мисаки. — Такеру просто исполнял приказы.

— Ты не можешь винить его за то, что он покинул передовую, да? — сказала Сецуко. — Если он просто следовал приказам?

Мисаки не ответила. Но она потянула Сецуко за руку, когда на носилках понесли тело Юкино Дая. Лицо мечника было укрыто тканью, что делало его неотличимым от других Юкино, умерших в бою, но Мисаки узнала катану на носилках рядом с ним. Из всех красивых мечей в Такаюби Такенаги был тем, которому Мисаки завидовала. Легче других мечей Котецу и такой быстрый в руках Дая. Она знала с печальной уверенностью, что ни один мечник не будет снова достоин этого оружия.

— Нам нужно идти, — тихо сказала Сецуко.

Мисаки кивнула. Оставив детей под присмотром Котецу и рыбачек, женщины пошли к Хиори.

Они нашли ее там, где она рухнула утром, на каменном символе Юкино, упавшем с дома. Ее голова была уткнута в сгиб руки, словно она спала, но Мисаки знала раньше, чем села на корточки, что Хиори не спала. Ее плечи были напряжены, как могло быть только от боли бодрствования.

— Хиори-чан? — Мисаки коснулась спины подруги.

Она была такой напряжённой и неподвижной, что на жуткий миг напомнила труп в снегу, закоченевший и замерзший. Она не двигалась, когда мужчины опустили Дая на ледяную плиту рядом с укутанными останками его сына.

— Хиори-чан? — снова сказала Мисаки.

Ошеломлено моргнув, она жалобно сказала:

— Что?

— Они нашли тело твоего мужа.

Хиори отвернулась от Мисаки со сдавленным звуком отрицания, словно овечка в пасти волка.

— Нет, — она уткнулась лицом в руки. — Нет.

— Ты должна хотя бы помолиться за него, Хиори-чан, — мягко сказала Сецуко. — Чтобы он покоился с миром. Он так тебя любил.

Хиори сжалась сильнее на камне, подтянула колени к груди.

— Я не могу.

— О чем ты, Хиори-чан?

— Я не достойна, — голос Хиори был полон боли, приглушен рукавами. — Я не должна его трогать. Я не должна даже смотреть на него.

— Хиори-чан, о чем ты говоришь?

— Я подвела его.

— Что? — Сецуко растерялась. — Ты про Рёту-куна? Хиори-чан, это был не твоя вина…

Хиори отпрянула от ладони, которую Сецуко пыталась опустить на ее плечо, и сжалась, мотая головой. Мисаки не говорила Сецуко о том, что последний солдат из Ранги сделал с их подругой — и не сказал бы. Это леди Кайгена не должна была произносить. Это было постыдно.

Мисаки ждала, пока Сецуко выражала уважение Даю, а потом опустилась на колени в негу, обвила рукой плечи Хиори. Она пыталась говорить мягко и тихо, как всегда делала ее мать, пытаясь утешить той магической силой:

— Хиори, — прошептала она, прижавшись лбом к волосам подруги. — Это была не твоя вина.

Хиори не отпрянула. Она сжалась сильнее с жалобным звуком, но Мисаки не дала подруге погрузиться во тьму. Не из-за позорного поведения мужчины.

— Он был сильнее тебя. Ты ничего не могла сделать ради твоего сына и тебя. Твой муж понял бы это лучше всех. Любой воин, знающий победу и поражение, понял бы.

Хиори шмыгнула носом, и хоть Мисаки не видела слезы, она ощущала, как соленая вода текла из глаз Хиори в ее рукав.

— Дай-сан ценил тебя. Он не перестал бы любить тебя за то, что не было твоей виной.

— Д-думаешь… — пролепетала Хиори, и сквозь горе показалось мерцание того, что вызвало у Мисаки облегчение. Надежду. — Думаешь, он мог бы… простить меня?

— Нет, Хиори-чан, — Мисаки погладила голову подруги. — Он не обязан. Нечего прощать.

— Но я не… я уже не чиста.

— Кто-то лишил тебя этого, — яростно сказала Мисаки, — бесчестно. Как кто-то лишил его жизни.

— Думаешь, его убили подло?

— Не глупи, Хиори-чан. Кто мог убить Молнию Дая в честном бою? — Мисаки не упомянула, что голова Дая, казалось, была разбита атакой сзади. Такую деталь нежная Хиори не оценила бы — и это не требовалось, потому что на лице Хиори появилась хрупкая улыбка. Это было самое красивое, что видела Мисаки, и она сжала подругу, отчаянно пытаясь удержать это.

— Думаю, ты права… — робко сказала Хиори.

— Те, кто это сделал… кто бился без чести и уничтожал, не думая… они будут гореть в Аду за это. Не твой муж. Не ты.

— Т-ты уверена?

— Да, — сказала Мисаки. — Если кто и должен извиняться перед Дай-саном, то это я.

— О чем ты говоришь?

— Я должна была прийти раньше. Я знала, что ты могла быть в опасности, я должна была проверить тебя, как только мои дети были в безумности. Нами, я знала, что атака Ранги могла произойти. Я… у меня было много шансов что-то сделать, но я подвела тебя. Я подвела всех. Так что позволь попросить у Дай-сана прощения, а ты… — Мисаки отодвинулась, чтобы сжать плечи Хиори, пытаясь передать в нее силу. — Просто отправь ему всю свою любовь. Хорошо?

Хиори дрожала, слезы были в глазах, но она кивнула.

— Хорошо.

Хиори закончила молиться, и Мисаки с Сецуко сидели с ней. Слова не могли унять ее агонию. Но их слова и не были важны. Хиори просто сидела на коленях и смотрела на тело, не видела и не слышала ничего вокруг себя. Они все равно остались, держали ее за руки, словно могли хоть немного развеять одиночество.

Мисаки все еще шептала мягкие слова, когда трепет знакомых красок привлек ее взгляд.

— О, — она встала, гадая, привиделся ли ей символ, но он был настоящим. Волна с белым гребнем Цусано поднималась среди знамен Амено.

Сецуко кивнула Мисаки, словно говоря: «Я за ней присмотрю».

Мисаки сжала ее руку в безмолвной благодарности.

— Хиори-чан, я на минутку, — она задела ладонью спину Хиори и поспешила так быстро, как позволял статус леди, к Цусано.

Она тут же увидела сине-серебряное хаори отца, но, когда лидер Цусано повернулся, это был не ее отец.

— Казу-кун! — ее голос оборвался.

Она еще никогда не была так рада своему глупому братишке, и она спешила к нему. Может, пустота, оставшаяся от Мамору, была слишком свежа в ее сердце, может, лицо Казу было напоминанием о времени до всего этого. Она не смогла совладать с собой и обвила его руками.

Лорд Арашики удивленно охнул, открыл рот, чтобы что-то сказать, но закашлялся, когда Мисаки сжала его сильнее. От него пахло солью и морским ветром, как дом, которого уже не существовало. Ей пришлось отпустить Мамору, но хотя бы Казу был тут. Она могла держать его так, как в детстве, когда он прибегал в ее комнату, боясь грома.

— Нээ-сан! — Казу звучал бы не так потрясенно, если бы она ударила его по лицу.

Когда они были юны, она всегда ругала его за нарушение правил приличия. Если бы он повис так на ней на публике, он ударила бы его и шипела, что юный лорд так не может себя вести.

— Нээ-сан… ты в порядке? — спросил он, когда Мисаки отодвинулась. — Ты…? — безумна? Намек был таким. — Что случилось?

Мисаки покачала головой, не могла это озвучить. Люди Казу глядели, на лицах были шок и тревога. В тумане эмоций она поняла, что некоторых узнал. Это были члены семей, подданных Цусано, которые служили ее отцу и тренировались в его додзе детьми.

— Умииро-сан, Хакую-сан, — она отцепилась от Казу и поклонилась. — Рада снова вас видеть.

— Мацуда-доно, — они низко поклонились.

— К-как дела в Ишихаме? — Мисаки отвернулась от них к брату. — Как наша семья?

— Наши родители удобно устроились у родственников, и у всех есть место, чтобы остаться хотя бы на короткий срок.

— Хорошо, — Мисаки кивнула. — Я так рада.

В отличие от Такаюби, окружённой бедными деревнями рыбаков и фермеров, Ишихама была рядом с городами, способными принять горстку беженцев.

— Но на Ишихаму напали недавно. Как…

— Знаю, что ты хочешь сказать, — Казу виновато улыбнулся. — Не стоило покидать дом так скоро после… катастрофы, но я оставил Кайто и Райку приглядывать за семьей.

— Точно, — Мисаки забыла, что ее младшим братьям было за двадцать, они могли приглядеть за семьей без Казу. — Но… — время не сходилось. — Как ты попал сюда так быстро? — Ишихама была не так близко к Такаюби, и дороги были плохими. — Как ты…

— Мы отправились в путь два дня назад, — сказал Казу, — по морю.

— По морю! — удивленно воскликнула Мисаки.

Группа сильных джиджак могла двигать себя по воде на гидродинамических формациях изо льда быстрее машины или поезда. Но, несмотря на скорость, путешествие по открытому океану было опасным методом, обычно его использовали в экстренных ситуациях. Даже самые сильные джиджаки глупо рисковали в океане. Казу и его люди пересекли сотни кликов в открытом море, далек от берега, чтобы скорее попасть сюда. Это объясняло, почему они были такими уставшими.

— Ты покинул Ишихаму до того, как ранганийцы попали сюда, — в смятении сказала Мисаки.

— Мы обсудим это позже, — сказал Казу. — Прости, что я тут в таких обстоятельствах, но я рад тебя видеть, Нээ-сан.

Мисаки кивнула и окинула брата взглядом. В тридцать два Казу был мало похож на хихикающего активного мальчика, который плакал от звука гром. К удивлению Мисаки, он выглядел… как лорд с милосердным взглядом и широкими плечами под хаори их отца. Огромный меч рода Цусано, Анрю — Бушующая волна — был привязан к его спине, отмечая его не только как главу дома, но и как лучший воин Ишихамы.

Его кожа была в порезах и синяках, как от падения на обломки. Несколько ран глубже на его лице были с корками, которые он создал на них. Удивление мелькнуло в Мисаки, она поняла, что Казу хорошо смотрелся со шрамами. Он выглядел грозно. Он склонила голову, отыскав взглядом рану глубже у его правой ключицы, которая подозрительно напоминала работу меча.

— Ах… — Казу быстро прикрыл рану воротником кимоно. — Я забыл, как тут холодно.

Мисаки взглянула на него с пониманием. Младшие братья не разделяли ее умение обманывать, но Казу всегда врал хуже всех.

— А ты выглядишь так, словно… повеселилась? — Казу взглянул на синяки и порезы Мисаки на предплечьях от фоньяки с веерами. Нормальный брат переживал бы за сестру, но Казу точно помнил. Сколько раз Мисаки одолела его в додзе Цусано, так что за врагов переживать стоило больше. — Мисаки-нээ-сан… — он понизил голос, чтобы другие не слышали. — Ты же не ходила на передовую?

— О, Казу-сан, я польщена, что ты считаешь, что я пережила бы это, но мне не нужно было, — она указал на разбитую деревню за собой. — Передовая пришла ко мне.

— Мы должны были прибыть раньше, — в его голосе была боль. — Представители армии уже прибыли? — он огляделся, и Мисаки увидела в нем эхо мальчика, боявшегося грома.

— Нет. Самолёты разбомбили всех фоньяк на склоне горы, но никто с нами еще не говорил. Я не видела императорских отрядов на земле.

— Хорошо.

— Что?

— Не тут, — быстро сказал Казу.

— Так… ты знал? — спросила она. — Буря, о которой ты мне писал… это была буря или…

— Я сказал: не тут, — повторил он тверже. — Мисаки-нээ-сан, прости. Знаю, у тебя сложное время, но мне нужно поговорить наедине с братом твоего мужа. Можешь отвести меня к нему?

Мисаки покачала головой.

— Мацуда Такаши не пережил бой. Мой муж теперь глава дома.

— О… — сказал Казу, несколько его людей выразили удивление и потрясение. — Мне так жаль. Можешь тогда отвести меня к своему мужу?

— Да, — Мисаки кивнула. — Конечно. Прости. Ты и твои люди явно устали и голодны. Я пригласила бы вас на чай, но от кухни почти ничего не осталось… как и от дома, — она кивнула на дом Мацуда.

— А твоя семья? — с тревогой спросил Казу. — Кроме брата твоего мужа — ньяма его душе — все в порядке?

Мисаки опустила взгляд и сжала губы.

— Нээ-сан?

— Идем со мной, — тихо сказала она.

Казу и его люди прошли за ней в брешь в стене дома, где волонтеры собирали мертвых. Тело Мамору накрыли, но катана мальчика лежала рядом с ним, и Казу знал меч его племянника.

— О, Нээ-сан… — его голос дрожал.

Он выглядел мгновение как мальчик, на грани слез. Лорд дома не плакал при своих людях, но Мисаки была глупо благодарна брату за миг слабости. Было приятно знать, что один из мужчин в ее жизни переживал из-за смерти Мамору.

Один за другим Казу и его люди выразили уважение Мамору, низко поклонившись перед телом и помолившись. Мисаки не могла смотреть, отдёрнулась от сцены и пошла на поиски мужа, как просил Казу.

Она не говорила с Такеру с прошлого дня, когда он пытался помешать ей пойти за Хиори. Он уже должен был услышать, как нашли тело Мамору. Его первый сын был мертв. Но знания не повлияли на него, он шел по деревне, организовывая работу волонтеров.

— Я занят, — сказал он, едва увидел ее.

— Знаю, Такеру-сама, — она опустила взгляд, сделав голос тихим. Только так она могла скрыть гнев, бурлящий в горле. — Прости, но мой брат, лорд Цусано, прибыл к тебе. Говорит, это срочно.

— Амено-сан, — Такеру обратился к главному представителю семи Амено. — Прошу, руководи тут дальше.

— Да, Мацуда-доно, — мужчина поклонился.

— Надеюсь, я скоро вернусь, — сказал Такеру и пошел за Мисаки туда, где Казу ждал. Он прошёл мимо тела сына, толком не взглянув туда.

— Цусано-доно, — он поклонился. — Давно не виделись. Я рад, что вы здесь.

— Взаимно, Мацуда-доно, — Казу тоже поклонился, куда ниже, чем Такеру. Мисаки знала, что ее брат всегда опасался Такеру, но он восхитительно скрывал это, выпрямившись. — Я сожалею о вашей потере.

Такеру хмуро кивнул.

— Но приятно видеть, что муж моей сестры хотя бы пережил атаку, — добавил Казу. — Я рад знать, что о ней позаботятся.

Еще кивок.

— Мы можем поговорить в уединенном месте, Мацуда-доно? — спросил Казу.

— К сожалению, мой дом сейчас занят ранеными.

— Где-то еще? Чтобы не слышали другие?

Такеру кивнул.

— Идемте, Цусано-доно. Мисаки, ты можешь нас оставить, — добавил он поверх плеча.

— Нет… я предпочел бы, чтобы она пошла, если можно, Мацуда-доно, — сказал с запинками Казу. — Она — моя сестра, и я хочу, чтобы и она меня услышала. Думаю, как ее муж, вы не были бы против…

— Ладно, — Такеру мрачно посмотрел на Мисаки. — Но ты будешь молчать.

— Да, сэр, — тихо сказала она.

Казу перевел взгляд с сестры на Такеру с дискомфортом, но он ничего не сказал. Он не мог ничего говорить. Такеру не только был новым главой Мацуда, но он и был на десять лет старше Казу. Юный лорд не прокомментировал отношение другого лорда к его женщине, даже если женщина была сестрой, которая когда-то укачивала юного лорда и учила его первым приёмам с мечом.

— Вы хотите включить кого-то еще, Мацуда-доно? — спросил Казу.

— Что?

— Уверен, вы доверяете еще кому-то? — сказал Казу. — Кого вы хотели бы включить в эту встречу?

Казу был готов принять власть Такеру, но и не подумал, что второй сын Мацуда и дня не пробыл в роли главы дома.

— Верными помощниками моего брата были я и Юкино Дай, — сказал Такеру. — Последний мертв.

— Молния Дай? — сказал Казу в шоке. — И он мертв?

— Мы потеряли много лучших, — Такеру замедлил шаги перед остатками дома Мизумаки, где Кван Чоль-хи и его отец помогли мужчинам Амено распределят жалкие припасы, которые волонтеры принесли на гору. Он задумался на миг, скользнул взглядом по Амено высокого ранга, двум выжившим старейшинам Мизумаки, калеке Катакури, который не смог вступить в бой.

Амено прибыли на помощь, чудесно работали, но обычно не участвовали в делах Такаюби. Мизумаки и Катакури были близкими союзниками, но остались не их лидеры. Катакури Хисато с кривой ногой был пятым сыном, всю жизнь работал кассиром в магазине в западной деревне. Старейшины Мизумаки были хороши, когда были на пике, но теперь один помнил лишь половину того, что слышал, а другой не слышал вовсе. Такеру задумчиво прищурился.

Потом он принял решение.

— Кван Тэ-мин.

— Да? — северянин поднял взгляд.

— Твой сын может взяться за твою работу?

Тэ-мин взглянул на Чоль-хи.

— Конечно.

— Ты пойдешь со мной.

— О… — Тэ-мин удивился. — Конечно. Дайте минутку.

— Он… северянин, — прошептал Казу, с опаской глядя на Такеру. Кван Тэ-мин сменил хан бок и жилет с узором боголан на кимоно в стиле Широджима, но акцент его выдавал. — Он не один из нас.

— Он — гражданин Империи, как и мы, — сказал Такеру, — и он многое видел, так что у него есть знания, каких нет у нас, — у Мисаки тоже были такие знания, хотя Такеру не собирался слушать ее. — И он — один из немногих крепких мужчин, кто выжили.

— Он не бился? — сказал Казу.

— Его сила в других областях, — казал Такеру. — Мы несколько месяцев работали над проектом мэра.

Мисаки знала, что ее муж и Кван Тэ-мин работали над планом башен инфо-ком. Она знала, что Такеру предложил проект, и он явно сблизился с северянином, пока они работали вместе.

Такеру всегда был за современное развитие — мощеная дорога в один год, улучшенные линии электропередач в другой — и иногда его проекты одобряли, и ему приходилось управлять ими. Мэр был скучным, но безобидным чиновником, его устраивало, что работники выполняли работу лучше, чем он мог. Империя обычно не посылала лучших в мелкие горные деревни.

— А мэр? — спросил Казу.

— Мертв, — Такеру не показал эмоций, хотя работал на мужчину много лет. — Он был дома в западной деревне, когда они пришли.

Закончив давать указания сыну, Кван Тэ-мин поспешил к ним.

— Цусано-доно, это Кван Тэ-мин, представитель «Коммуникаций Геомиджул», — сказал Такеру. — Кван-сан, это Цусано Казу из Ишихамы, лорд Арашики и брат моей жены.

Мужчины поклонились и обменялись приветствиями, и Такеру увел их из деревни к вершине горы. Снег стал глубже, пока они поднимались, но разделялся от джийи Такеру.

Двое людей Казу следовали за ними, пока Казу не повернулся к ним.

— Оставайтесь тут, — приказал он. — Следите, чтобы никто не пошел за нами.

— Да, сэр.

Мужчины встали в снегу, и Мисаки казалось, что ее подозрения вот-вот подтвердятся. Эта атака и то, что случилось в Ишихаме, было связно, и правительству было сложно скрыть это.

Такеру привел их к снежной поляне с видом на академию Кумоно. Храм, ставший школой, был единственным зданием, не пострадавшим от бомб или фоньи. Здание стояло гордо и спокойно на камне. Может, оно было слишком высоко на горе, вдали от действий, и его не тронули. Подъем добавил боли ноющим легким Мисаки.

— Теперь, лорд Цусано, — Такеру повернулся к Казу, — что вы хотели обсудить?

— Я… — неуверенно начал Казу. — Сначала я хотел извиниться, что не предупредил вас должным образом.

— Объясните.

— Уверен, вы поняли, что не только на Такаюби ранганийцы напали за последние пару недель. Они пришли и в Ишихаму. Это уничтожило Арашики и город вокруг, а не буря, как говорили в новостях.

Такеру кивнул, словно так и думал все время, словно не побил сына в додзе за такое предположение.

— Судя по тому, где еще, так называемые, бури ударили по берегу, мы — отец и я — поняли, что ранганийцы целились в старые дома воинов Кайгена. Мы подумали, что Такаюби будет следующим. Конечно, мы надеялись, что этого не будет, но… — Казу покачал головой. — Я могу хотя бы предупредить, что будет дальше.

— О чем вы? — спросил Такеру. — Будет больше атак?

— Нет, Мацуда-доно, — быстро сказал Казу. — Не так. Я хотел предупредить о военных Кайгена раньше, чем они сюда прибыли.

От смятения на лице Такеру Казу продолжил:

— Я не просто так не мог объяснить ситуацию в письме сестре. Как только отряды кайгенцев прибыли в Ишихаму, они ясно дали понять, что нам нельзя обсуждать атаку между собой или кем-то еще.

Такеру задумчиво нахмурился.

— Почему?

— Я не знаю, — Казу покачал головой. — Они не сказали нам, но было ясно, что они пытались скрыть новости об атаках. Солдаты императора переместили нас в соседний город, пока отряды Яммы помогали им убирать ущерб.

— Ямма вовлечена? — спросила Мисаки.

Более сильный союзник Кайгена часто давал им военную поддержку, особенно, когда Ранга была задействована, но это добавляло еще слой сложности в ситуацию. Ямма была игроком со своими мотивами.

— Да. Солдаты Яммы были там почти так же быстро, как наши военные.

— Как они действовали? — спросила Мисаки. — Они что-то говорили или…

— Тебе сказали не говорить, — заявил Такеру.

— Эм… — Казу снова неуютно посмотрел на Мисаки, потом на ее мужа. У него не было смелости или власти заступиться за сестру, но он ответил на ее вопрос. — Ямманки едва говорили с нами. Многие общались только с воинами Кайгена, а потом помогли с уборкой или… тем, что они делают в зоне, задетой атакой. Нам не позволили пройти за телами членов семьи или вещами. Я не знаю, изменилось ли что-нибудь, но так было, когда я ушел.

— Думаете, подобное можно ожидать в Такаюби? — спросил Такеру.

— Возможно. Я просто хотел предупредить, пока не прибыли отряды Кайгена. Простите, что мы не прибыли раньше, — добавил он. — Простите, что мы не смогли предложить поддержку серьезнее.

— Не извиняйтесь, — сказал Такеру. — Как вы видели, наших воинов хватило, чтобы сдержать врагов, пока не прибыли силы императора, — он говорил это без интереса, как обычно, словно смерти брата, сына и многих жителей ничего не значили.

— Мы не столкнулись с таким в Ишихаме, — сказал Казу.

— Ранганийцы послали не так много солдат?

— Не знаю. Думаю, многие ранганийцы, вовлеченные в атаке, не дошли до нас.

Город Цусано был на вершине утеса, он был защищен лучше Такаюби — или любого места в мире, насколько знала Мисаки. Ни одна армия в истории не попадала туда, и она была рада слышать, что даже жуткая новая сила Ранги не была исключением.

— Они напали торнадо? — спросил Такеру.

— Изначально, да. Когда мы увидели его над водой, отец почти сразу понял, что это ранганийцы.

— О? Ваш отец встречал фоньяк раньше? — спросил Такеру, наверное, думая о том, как он и Такаши не сразу разобрались с торнадо, пока Мисаки и Чоль-хи не убедили их, что это была работа ранганийцев. Она раздраженно размышляла, хватило бы ему приличий смутиться.

— Нет, Мацуда-доно.

«Он просто не идиот», — гневно подумала Мисаки.

— Думаю, — сказал Казу тактичнее, — мой отец просто видел так много бурь в жизни, что смог ощутить сразу, когда одна вела себя не нормально. Зная, что дома ближе всего к краю были потеряны, мы эвакуировали как можно больше домов, собрали воинов, чтобы биться с ранганийцами, которые попали на берег.

— И?

— Торнадо разбился об утес, — сказал Казу, и это не удивило Мисаки — утес Ишихама сделал то, что камни и склон горы Такаюби не смогли. — Наша Арашики была разбита с домами у края. Ветер торнадо забросил на край утеса около двух десятков солдат. Мы убили их, — это объясняло рану на груди Казу. — Другие, думаю, пытались подняться по утесу, но не смогли, ямманки прибыли и застрелили их.

Такеру кивнул.

— Так у вас не было тяжелых потерь?

— Только два воина умерли в бою, но обломки разгромили все на клики вокруг. К сожалению, не было времени, чтобы эвакуировать весь район, и торнадо разбил слабые части утеса, камни падали размером с дома. Многих убили те камни. Около сотни, думаю.

— Думаете?

— Столько не хватало, когда мы добрались до безопасности и посчитали, но, как я и сказал, нам не дали вернуться в дома, солдаты ничего не говорят, — он покачал головой. — Я не пойму, чего они добиваются, скрывая все это.

«Ощущение защищенности», — подумала Мисаки. Если бы новости об атаках расползлись, люди запаниковали бы, ими было бы сложнее управлять. Но это не объясняло, что затеяли ямманки.

— Это не важно, — сказал Такеру. — Спасибо за предупреждение, но не нам сомневаться в воле императора. Если это его приказы, нам нужно их слушаться.

— Мацуда, — сказал тревожно Тэ-мин. — Думаю, тебе может не понравится то, о чем тебя попросит император.

— О чем вы? — спросил Казу, перейдя на кайгенгуа. Он повернулся к Тэ-мину.

— Я знаю, что медиа говорят, что сердце империи сильное и полное ресурсов, но я из Джунгсана, и я думаю… — Тэ-мин сделал паузу, с опаской глядя на мужчин Широджимы. Он рисковал, он не знал Казу, да и как хорошо он знал Такеру? — Реальность армии Империи очень отличается от картинки, — он повернулся к Казу. — Если военные уже появились на Ишихаме, ты уж знаешь.

— Ну… — Казу хмурился. — Я не общался толком с солдатами, — робость в его голосе раскрыла, что в словах Кван Тэ-мина была правда.

— Я не хочу оскорбить Империю или расстроить вас, Цусано, — сказал осторожно северянин. — Но Мацуда… — он посмотрел на Такеру. — Твоя деревня в сложном положении сейчас. Пока мы нашли сорок два живых, многие из них ранены. Дом Мацуда почти весь разбит, как и дом Мизумаки, и там укрылись все выжившие. Мой сын все еще составляет перечень всей еды, что у нас есть, но этого не хватит, чтобы прокормить много…

— Я в курсе, Кван, — едко сказал Такеру. — При чем тут армия?

— Я просто хочу предупредить… Я не хочу, чтобы ты ошибался, что можешь полагаться на поддержку Империи в это время. Я был там достаточно, чтобы знать, что ты будешь разочарован.

— Ты не должен так говорить об Империи, — Казу нахмурился сильнее.

— Ваш город получил нужную помощь, Цусано? — спросил Тэ-мин.

— Я не задерживался после атаки, — сказал Казу. — Уверен, уже получили, — он не звучал уверенно. — И Ишихама не нуждалась в помощи так, как Такаюби. Мой народ сохранил крышу над головой, мы можем подняться на ноги. Если этой деревне не помочь…

«Она пропадет», — мрачно подумала Мисаки.

— Что бы ни приказала Империя, мы должны слушаться, — твердо сказал Такеру. Его слова звучали просто, словно жизни не были на кону. — Привилегия — служить империи Кайген любым образом.

— Конечно, — согласился Казу, — но я признаю, что все это странно. Не только дело с отрядами империи и Яммы, но и атаки не кажутся логичными.

— О чем вы? — спросил Такеру.

— Умный боец бьет по слабым точкам врага.

— Да?

— Зачем Ранга бьет концентрированными атаками по городам с самыми сильными бойцами? Если их целью было проникнуть внутрь, и у них был элемент неожиданности, зачем бить по домам людей, которые дадут отпор?

Казу метко отметил это. Это было как удар мечом по броне или Кровавой Иглой по кости. В худшем случае — обречено на провал, в лучшем — пустая трата. У Ранги было много силы такого размера и навыков, что они могли выйти на берег и убить всех с лёгкостью или даже незаметно пробраться в ночи.

— Может, их цель — не проникновение, — предположила Мисаки, Такеру бросил на нее неодобрительный взгляд. — Эти атаки могли быть частью плана сложнее. Может, их намерением было ослабить великие дома.

— Ценой такого количества солдат? — потрясенно сказал Казу.

Он снова был прав. Были способы ослабить врагов, не теряя сотни хороших бойцов. Да, методы не были благородными — Мисаки сразу подумала об убийцах и ядах — но убийство детей не было благородным делом. Сжигание кузнецов в их домах не было благородным делом. Насилие женщин врага не было благородным делом. Если ранганийцы были готовы совершать такие ужасы, почему не опуститься до яда или меткой бомбы? Зачем жертвовать бойцами?

Солдаты в желтом могли быть пушечным мясом Ранганийского Союза, но солдаты в черном были один к десяти тысячам. Когда Мисаки была в Рассвете, особые силы Ранги были ограничены самыми сильными родами Ранги — Шэнь и Тян. Солдаты их калибра были очень ценными. Зачем посылать десятки таких умирать в бою?

Мужчины не успели это обсудить, один из бойцов Казу взбежал к ним по склону и остановился, тяжело дыша от карабканья.

— Прос… — он замолк, пытаясь перевести дыхание, его легкие не привыкли к разреженному воздуху Такаюби. — П-простите, что мешаю, Мацуда-доно, Цусано-доно, — он поклонился.

— Что такое, Хакую-сан? — спросил Казу.

— Отряды Империи прибыли. Просят главу деревни, — Хакую посмотрел на Такеру и выпрямился. — Я сказал им, что это вы, Мацуда-доно.

— Я сейчас приду.

ГЛАВА 22: СОЛДАТЫ

Отряды Империи не прибыли одни. Как и в Ишихаме, они были с солдатами Яммы. Мисаки давно не видела ямманок, да и вообще людей не из Кайгена. Для некоторых жителей Такаюби иностранцы были новинкой. Женщины и дети собрались и глазели, шептались, хотя держались на расстоянии от ямманок, словно переживали, что солдаты, владеющие огнем, могли случайно взорваться.

— Я не знала, что они такие высокие, — поразилась одна женщина.

— Они красивые, — вздохнула другая. — Такая темная кожа! Как в кино!

— А их волосы такие… пушистые, — добавила Мизумаки Фуюко, морща нос. — Думаете, я смогу уговорить их дать мне потрогать волосы?

— Не глупи, Фую-чан, — сказала девочка-подросток. — У тебя пальцы сгорят.

Фуюко склонила голову.

— Я думала, для этого они должны гореть.

— Нет, уверена, огонь внутри них, под их кожей, как внутри нас — кровь.

— И, погодите, то женщины? — Мизумаки Фуюко уставилась, словно это было более странным, чем мысль, что у людей огонь был вместо крови.

— Не может быть, — сказала ее мать. — У них копья.

— Но и груди, Мизумаки-сан, — изумленно сказала Сецуко. — Уверена, это женщины.

— Бред. Женщины не могут…

— Смотрите! — Сецуко была рада возможности смутить ее уже травмированных соседей. — У той большие груди! — она указала на ямманку неподалеку.

Та женщина посмотрела на болтающих женщин Кайгена и закатила глаза, вздохнув мучительно. Для женщины-солдата попасть в Кайген было утомительно. Мисаки была готова пожалеть ее, пока не увидела узоры на форме женщины — узоры пилота. Эта женщина и таджаки вокруг нее были в ответе за то, что бомбы превратили Такаюби в обломки.

Во тьме и смятении авиаудара прошлой ночью было невозможно сказать, какой стране принадлежали самолеты, но Мисаки не удивилась, что Ямма ответила быстрее армии Империи. Военные базы Яммы были по всей Кайгенской империи, и они быстро отвечали на проблемы. Но было жутко, что император позволял чужим самолетам сыпать бомбами на его землю.

— Они выглядят недовольно, — отметила женщина, глядя на солдат Яммы.

— Они — таджаки, — сказала Мисаки. — А тут середина зимы, и они на холодной горе.

Темнокожие таджаки дрожали в форме с узором боголан, выглядели решительно, но недовольно по голени в снегу. Они не прибыли хотя бы в сорокалетней форме, чего Мисаки не могла сказать о кайгенских отрядах, которые были в сине-коричневых ханбоках с Келебы.

Первым к Такеру обратился крупный офицер-кайгенец с выпирающим животом, который представился как полковник Сонг. С ним был джасели-кайгенец в мантии военного переводчика, что немного разозлило Мисаки. Эти люди считали их необразованными?

— Мне сказали, что вы — глава деревни? — сказал полковник Сонг на кайгенгуа.

— Да, сэр, — медленно ответил Такеру, имперский язык звучал неловко у него, в отличие от диалекта Широджимы, — со вчерашнего вечера.

— Да? — половник Сонг приподнял брови. — Вчера? — Мисаки было плевать на снисхождение в его голосе. — Можете объяснить, как это случилось?

— Мэр считается мертвым, ведь мы еще не нашли выживших из западной деревни, где он жил. Я был его счетоводом, помощником и человеком, управляющим вместо него, когда он отправлялся в штаб провинции. Пока что я выполняю обязанности, пока его не найдут или заменят. Мой брат, глава правящего дома воинов тут, погиб и был опознан за несколько ваатину до вашего прибытия, так что я занимаю его место в управлении…

— Ясно, — полковнику Сонгу явно наскучил медленный кайгенгуа Такеру. — Так все эти люди слушаются вас?

— Те, кто живет в Такаюби, сэр, да.

— Вы можете держать их под контролем?

Мисаки не нравилось, что Сонг говорил о них, как о беспокойном стаде скота. Ей понравилось еще меньше, когда Такеру ответил без колебаний:

— Да, сэр.

— Очень хорошо. Сначала мне нужно, чтобы ваши люди принесли все тела к останкам поселения на юго-западе этой деревни.

— Вы про деревню кузнецов?

— О, это была она? — сказал полковник Сонг, изумленно приподняв уголок рта, и Мисаки захотелось выбить ему зубы. — Тогда да, к, кхм, деревне кузнецов. Наши союзники из Яммы начали там устанавливать свое оборудование.

— Свое… оборудование? — медленно повторил Такеру.

— Их оборудование, — сказал переводчик на диалекте Широджима, и Такеру холодно посмотрел на него.

— Ямманки проводят важное судебно-медицинское исследование для нашего императора, — сказал Сонг. — Вы и все в этой деревне будете им помогать.

— Конечно, генерал, — сказал Такеру, хотя это был первый приказ, от которого он замер.

Ямманки могли быть союзниками Кайгена с Келебы, но они все еще были чужаками, а деревни, древне и изолированные, как Такаюби, не любили, когда чужаки лезли в их дела. В этой деревне просто присутствие людей не из Кайгена, как Кваны, вызывало шум.

— Я так понимаю, что ваши люди уносили тела в это здание?

— Только тела наших, — сказал Такеру. — Тех, чьим друзьям и семье нужно их похоронить. Мы ждали финов с соседней горы, чтобы похоронить их.

— Понимаю, — сказал полковник Сонг, — но нам понадобятся все тела в деревне кузнецов — кайгенцев и ранганийцев.

Последовала пауза.

— Вы… что? — сказал Такеру без эмоций.

Переводчик то ли хотел проявить презрение, то ли плохо выполнял работу, но сказал: