Мать Сумерек

Глава 5

Снятие осады с Красной Башни должно было быть поистине триумфальным — чтобы к Таммузу наверняка отнеслись всерьез. Поэтому о легкой победе, без жертв, и речи идти не могло. Благо, стычки случались регулярно, но даже в отсутствие затяжных боев, аданийцы упорно несли потери и вскоре вынуждены были снова прибегнуть к осторожнической тактике выжидания. Таммуз старательно нагнетал атмосферу, хмурясь по любому поводу. Ибо чудо тем внушительнее, чем в более безвыходной ситуации оно свершается.

Поэтому, позволив аданийцам достичь начальной стадии отчаяния и тревоги за возможных близких, запертых голодной смертью в Красной Башне, Таммуз, наконец, воспрял духом и перво-наперво (следуя указке Змея) велел разделить собранное войско на три части и использовать против ласбарнцев ту же тактику, что они применяли против Даната.

— Почему Данат никак не решался подойти вплотную к крепости, раздавив первое осадное кольцо? Потому что боялся быть смятым в тыл разбросанной ласбарнской ордой? — нравоучительно разглагольствовал юный полководец. — Нет! — воздевал он палец к небу. — Потому что не знал, откуда ждать удара. Данат был вынужден разделить огромную орду, чтобы оборонять целое кольцо вокруг крепости. Ведь, после того, как он оказался в западне, собери он все силы в одном месте — и его бы точно раздавили, как зерно меж жерновами. А растягивая войско по окружности, он существенно ослаблял все позиции: когда надо оборонять много, обороняются малые. Данат не знал, откуда ждать нападения ласбарнцев, его люди быстро утомлялись.

— Командующий Данат прекрасно организовал смену караулов! — вступались за народного героя аданийцы.

— Разумеется, — соглашался Таммуз. — Но разве позиция постоянного напряженного ожидания внезапной атаки не изматывает сильнее, чем бессонница?

— Да, но…

— Данат делал все, что мог! — протестовали командиры.

— Я и не спорю, — поддерживал царевич. — Он делал сверх того, что мог, с силами, которыми располагал. И жаль, что столь славный генерал не дожил в здравии до прибытия подкреплений.

Покладистость царевича разоружала его негласных противников, вынуждая следовать приказам хотя бы потому, что здесь и сейчас он был наиболее высокопоставленным господином из всех — зятем династии. Потому, когда армия аданийцев оказалась разбита на три части, одну из них Таммуз приказал разбить еще на пятнадцать небольших подразделений и растянуть их вдоль выстроенного вражеского лагеря перед крепостью. Капитану каждого подразделения был дан приказ разбить собственный лагерь так, чтобы всякий солдат зажег на расстоянии друг от друга по три костра вместо одного, а потом — посменно производить шумные подготовительные работы, будто войска собираются в атаку.

Через час такой подготовки первый лагерь гасил костры, и они вспыхивали в совершенно другом конце линии ласбарнской обороны, заставляя маневренных конников мчаться туда. Потом снова загорались костры в первом крыле нападения, затем — опять во втором. Костры разгорались и гасли, приближаясь все ближе к центральной точке армии. Замысел наверняка раскроется, говорили командиры Таммузу, и их удар лоб в лоб достойно встретят.

Конечно, замысел разгадают, согласился царевич. И стянут отборные части ласбарнцев к центру до того, как там досияют последние костры. А когда это случится, огонь лагерных пожарищ снова вспыхнет с западного крыла линии атаки аданийцев, но не у самого края, а недалеко от центра. Измотанные неустанными перемещениями врага ласбарнцы рванутся туда, опасаясь атаки незащищённых частей. И так будет продолжаться до тех пор, пока не станет ясно, какой угол из всех ласбарнцы стараются отстоять особенно рьяно, и пока утомленные солдаты не растратят в конец боевой пыл.

А главное, размышлял вслух Таммуз, пока конники-ласбарнцы и их незванные помощники саддары из Ургатской степи, не превратятся в пехоту.

Кони наверняка утомятся быстрее людей, и даже если враги все еще будут верхом, выбить их из седла, стянуть на землю с помочью коротких мечей с крюками на острие, спешить ударом копий по могучим конским коленям, окажется стократ проще.

И вот когда эти два условия случатся, когда утомленный враг в очередной раз кинется или даже не кинется, не поддастся на уловку, нужно будет нанести удар в противоположном конце линии обороны собственной отборной частью.

Чтобы обеспечивать такое количество костров деревом, вторая треть армии фуражировала окрестности с настойчивостью саранчи, а, чтобы нанести решающий, сокрушительный удар последняя треть отсыпалась несколько часов и теперь, стояла, укрытая покровом тьмы, в ожидании своего судьбоносного решающего броска.

Бросок удался. Отборные части воинства Хртаха, неведомого прежде лидера ласбарнского вторжения, оказались повержены и откинуты назад с невообразимой легкостью. Крепость была отбита.

Таммуз ликовал.

Он вошел в Красную Башню спасителем и стремительно бросился к сестре. Танира сильно исхудала, её прекрасные аметистовые глаза поблекли. Но она столь же радостно, как многие дни их юности, кинулась брату на шею. Обнимая тощее, слабенькое тело сестры, лишенное голодом едва наметившихся округлых очертаний, Таммуз плакал, прижимая крепче. Совсем же еще ребенок — а уже изнасилована аданийским выродком только потому, что достигла супружеского возраста.

Впрочем, Салмана, дважды родича, Таммуз тоже с радушием поприветствовал. Спасители доставили в крепость самыми быстрыми лошадьми и самыми прямыми маршрутами подводы с провизией и водой. Правда, перебитые вражеские кони, как и, к сожалению, свои, могли с лихвой утолить голод усохших животов всех выживших в дни осады.

Гуляния вокруг разгорелись, как пожарища в летний сорокоднев засухи. Надежда вспыхнула неугасимой звездой в небесах и ослепила всех исстрадавшихся аданийцев. Народ нашел время по-божески почтить память великого генерала и вовсю славил Таммуза. А тот, подчеркивая скромные черты нрава, писал письма беременной жене и не отходил от сестры, ухаживая за Танирой со всей неподдельной — в этом он мог поклясться перед собой — заботой ночью и днем.

И глядя, как сестра потихоньку набирается сил, как возвращается к ней былая крепость духа, почти сломленного, Таммуз креп сам. Все не зря. Он правильно выбрал путь. Он все. Сделал. Правильно. И по-прежнему действует согласно Божьему велению.

А раз так, никакой никчемный брак с дурочкой Майей ему не страшен. Никакая гнусность более ему не противна. Он может, действительно может, по-настоящему, свершить месть, в которой ему отказал отец.

Прошла неделя, прежде чем вернулись посланные Таммузом вслед за отступавшими ласбарнцами разведчики. Никто, впрочем, понятия не имел, когда Таммуз успел, но да ладно, похоже, парень оказался действительно не глуп. Может, раз уж он зять Салинов, имеет смысл не сгноить его побыстрее, а заграбастать себе в союзники, прикидывали командиры из знатных семей.

Заявив, что забота о сестре не дает ему выдвинуться следом за негодяями, что подвергли подданных Адани такому суровому испытанию, Таммуз отрядил нескольких с наиболее важными рожами в погоню, ибо донесения разведки сообщали, где именно подлые ласбарнцы встали лагерем зализывать раны. Еще бы, за ними ведь не погнались сразу, вот и расслабились. Варвары. Варвары и голодранцы — что с них взять? — бахвалились командиры.

Таммуз согласно кивал. Верные размышления. А еще — отличный шанс. Не все же ему лезть вперед, наверняка среди командиров найдется немало достойнейших командующих, которым он не дал выступить, взяв на себя слишком большие полномочия для своего возраста.

От таких заявлений, знатные командиры расцвели пуще прежнего, махнули рукой на мальчишку, которого уж точно не след опасаться, но хорошо бы прибрать к рукам, чтобы иметь вес в совете, и увели большую часть армии вслед за бежавшими ласбарнцами и саддарами.

Бансабира промчала стрелой через ворота, когда предрассветная непроглядная мгла впервые дрогнула от далекого загоризонтного мерцания солнца. Предутренний прохладный ветер бодряще бил по щекам, не давая замедлиться или задремать.

— Госпожа, — заспанный Раду с трудом проковылял по лестнице, приветствуя таншу и принимая поводья, которые Бану, быстро соскочив с лошади, наскоро бросила телохранителю.

— Маатхас еще здесь?

Раду душераздирающе зевнул, потом извинился, снова, было, открыл рот, чтобы ответить, но Бану тут же пресекла его слова жестом: по парадной лестнице навстречу сбежал тан Лазурного дома.

Сбежал так, будто давным-давно живет в этом чертоге, с улыбкой подумала Бану.

Воистину, когда они расстаются, тысячи сомнений валятся на многострадальную голову Маленькой танши, но, когда снова встречаются, как вот сейчас, становится ясно, что все идет так, как завещало небо.

Бансабира верила в предопределение избирательно. Мы рождаемся в крови и умираем в крови — другого не дано. Только если пальцы твоей руки приросли к рукояти меча, можно отстоять свою жизнь. Если не можешь выиграть своими силами, заимствуй чужие.

Во все это Бансабира верила. Но в то, что предопределение Богов, какими бы Они ни были, существует промеж сердец было танше невдомек. И даже такие неоспоримые доказательства, как волнение и нехватка воздуха при одном взгляде на Маатхаса, не убеждали молодую таншу, что любовь и есть самое неистовое и неизбежное предопределение из всех.

Сагромах дрогнул всего за пару шагов до того, как встретиться с Бану лицом к лицу. А потом снова засиял, словно самая яркая звезда в небе, освещая все вокруг.

Бансабира улыбнулась в ответ, но, стоило Сагромаху приблизиться, вдруг очевидно забеспокоилась.

— Тан, — кивнула она, поднимаясь по лестнице, посреди которой они и столкнулись. Пробежала взглядом по укутанной в домашние тунику и штаны фигуре. — Почему вы не спите в такой час? Вас не расположили? Не встретили? — перевела грозный взгляд на Раду, который, с трудом фокусируясь на лице танши и не обращая внимания на фырканье коня, постарался изобразить серьезный вид.

Сагромах, приметив эти маневры, заулыбался в открытую. Вот уж кому надо было дать прозвище Свирепой, улыбнулся тан в душе.

— Что вы, тану, — отозвался Сагромах вслух и кивнула в ответ. — Тахбир принял нас лучшим образом. Все с нами радушны.

— Так почему вы не спите в такой час? — не унималась Бану, проклиная себя за собственную глупость. Неужели ни о чем другом поговорить сейчас не хочется?! Неужели ей вообще сейчас хочется говорить?! Чертов Раду, вот бы смылся куда!

Раду, сообразив, что, кажется, ни в чем не провинился и дел ему никаких нет, повел животное в стойло. И надо было его поднимать ради этого? Встретить таншу Русса мог бы и сам. А принять её коня сумел бы и самый бестолковый конюх.

— Серт сказал, что послал за вами. Я не смог уснуть. Когда стражник на воротах сообщил, что вы подъезжаете…

Бансабира посмотрела на мужчину как-то особенно, и тот понял, что можно не продолжать. Он так ждал её. Не зря она торопилась. Не зря и он ждал и не спал — она мчалась домой так, как если бы у животного, которое сейчас обихаживал Раду, выросли крылья.

— Вы хотели поговорить, и я дала вам слово. Я не могла не послать, — деловито начала Бану, но в голосе слышались куда более мягкие интонации вопреки обычному тону. От Сагромаха не укрылось. Она будет сейчас как обычно говорить длинными важными фразами, потому что не допусти Праматерь, кто увидит их отношения. Сагромах в душе хохотнул, когда представил назидательный тон, каким Бану могла бы сказать такие слова вслух. Впрочем, её осторожность не лишена смысла: их и так уже, похоже, пытается свести собственное окружение.

— Тан? — напомнила о себе Бану.

Маатхас бегло оглядел Бану с ног до головы: бледнее обычного, худее привычного, с глубокой тенью под веками — чувствовалась печать долгих изнурительных странствий. Маатхас в душе вздохнул: ладно уж, ничего не попишешь.

— Отдохните для начала.

Бану — чего еще ожидать, устало усмехнулся Сагромах — тут же встревожилась.

— Что вы. Я вполне в состоянии сейчас же…

— Бансабира, — тихонько позвал тан и ласково взял женщину за плечо. — Просто поспите немного. Вам это сейчас нужно.

Бану сжалась от его нежности — в голосе и прикосновении. В такой ситуации она чувствовала себя из рук вон неуютно. Помимо прочего, тан, хоть и стоял на той же ступеньке, что и она, был выше почти на голову, и сейчас нарочно подталкивал Бансабиру каждым словом и интонацией поднять голову.

От его взгляда Бану едва ни покрывалась багряными пятнами. Поэтому всячески старалась отвести глаза в сторону и по привычке отшутиться:

— Неужели я так плохо выгляжу, что вы отсылаете меня?

Маатхас сжал губы, вздохнул.

— Вы всегда выглядите для меня лучше всех женщин мира, тану, и прекрасно осведомлены об этом. Но вы действительно нуждаетесь в отдыхе, не спорьте. Сейчас здесь нет ни назойливой Тахивран, ни кого еще, кто мог бы помешать нашей беседе. Так что поспите, а после пошлете за мной. Я никуда не денусь, пока не поговорю с вами, — решительно настоял тан и, отпустив плечо женщины, уступил ей дорогу внутрь.

Бансабира шла с мужчиной бок о бок. Чуть скосила взгляд вверх — поглядеть за лицом собеседника — и внутренне вздрогнула, как вздрагивает каждая лань перед убийственной решимостью тигра.

Маатхас тут же всполошился:

— Вы в порядке?

— Конечно, — отозвалась Бану.

Он довел её до двери спального покоя, где передал с рук на руки Лигдаму. Чем ближе она становится, тем больше Сагромаха начинает злить её окружение, сплошь состоящее из потных заносчивых мужиков. Когда они поженятся, надо непременно настоять, чтобы в жизни о ней заботились женщины. А всяких Лигдамов гнать взашей.

Бану и впрямь серьезно вымоталась, но волнение в душе едва ли позволит ей спать долго. Поэтому, пока Лигдам мыл ей волосы и растирал ноги, Бану сказала, чтобы к завтраку нашел Сагромаха и попросил обождать. Когда она проснется, поедят вместе.

Стоя перед зеркалом в полный рост, Бансабира, придирчиво оглядывая себя, закусывала губы.

Солнце за окном обширного танского покоя давно поднялось. Было десять или около того, и большинство домочадцев уже занимались привычными делами. Бану же, убранная как никогда просто, переминалась с ноги на ногу, не зная, как заставить себя переступить порог спальни. Лигдама отослала с повелением накрыть на двоих в Малой зале и пригласить тана Лазурного дома. Сколько времени, кстати, прошло?!

Праматерь… От волнения к горлу подступало мерзкое чувство тошноты, дрожали руки, сводило как в ознобе легкие. Въедливый взгляд в последний раз прошелся по отражению: золотистая коса набок подвязана на конце черным шнурком, мелкие серьги с опаловой точкой в серединке почти терялись на фоне ослепительной белизны кожи; простое платье с длинными рукавами имело равномерный выкрас цвета молодой зелени и было перетянуто черным поясом шириной в две ладони, а на длинных пальцах с отполированными ногтями красовалось лишь одно украшение.

Украшение из Храма Даг — места, навсегда связавшего её с Гором.

Сейчас, поставленная перед выбором союзника между Маатхасом и Дайхаттом, Бансабира больше всего желала, чтобы соратником, который встанет с ней плечом к плечу против раману Тахивран, был именно Гор.

Если подумать, совсем не ужасный и даже наоборот. Лучший друг из всех, что она могла бы иметь. Ей следовало поблагодарить его за науку, например, письмом, вроде тех, что она пару раз писала Шавне. Чтобы было ясно, что Бану не ненавидит его, надеется на него и, может, чуточку сожалеет, что ей так и не удалось в юности проснуться вместо объятий Астароше — в его.

Уступи Бансабира Гору, сейчас бы не мучилась выбором между Аймаром и Сагромахом. У неё был бы надежнейший союзник, чье хитроумие стоило бы тридцати тысяч Дайхатта и пятнадцати Сагромаха вместе взятых. Но, следуя какому-то прежде решенному плану, Бану упустила шанс, не разглядев выхода из ситуации, в которую вошла, ведомая отцом, происхождением, условностями.

Каждый раз, когда вступаешь на дорогу, протоптанную другим, тащишь его поклажу. Стоит лишь раз заглянуть внутрь одного сундука — и становится ясно, что нечего ради волочь груз чужого замысла.

Бану положила ладонь на сердце, прислушалась. Говорят, настоящая любовь бывает одна. Слышала она от кого-то нечто подобное. Да и её отец, как известно, любил только одну женщину. Маатхас, наверное, тоже любит только её. А как быть ей, самой Бану? Ей был дорог Сагромах, и выбирать между ним и Аймаром попросту смешно — не было у неё здесь никогда и никакого выбора. Даже без замысла Сабира Свирепого.

Но выбор быть Матерью Лагерей или Бансабирой Изящной у неё все еще есть. И как в её душе находилось место для двух разных Бану, так и в сердце каждой из них находилось, кажется, место для отдельного мужчины.

В свое время её бы вывернуло на изнанку от одного предположения, что можно быть близкой с Гором. Но сейчас подобная выходка казалась сущим избавлением в сложившейся дурацкой ситуации.

Бансабира вдохнула глубоко — и потому болезненно. Заломила кисти рук, покусала губы. Ну же, трусиха, разворачивайся от зеркала и иди в Малую Залу. Иди же…

— Госпожа? — Лигдам постучал в дверь. — Не хочу торопить, но, если не поспешите, тан Маатхас определенно съест все сам.

Точно, Маатхас ждет.

Бансабира пропустила удар в груди и просела в коленях: так страшно ей не было воистину никогда.

Стол накрыт в спешке, сообразил Маатхас, едва устроился в приемной зале танши. По паре всех приборов и посуды, большая чаша овсяной каши, над которой курится дымок; горячие свежевыпеченные лепешки с маслом, сыром, творогом, яйцом; зелень, булочки, молоко в глиняном кувшине, мед….

Хабур обожает молоко с медом и перцем, вдруг подумал Сагромах и тут же мотнул головой. Хорошо, что он отправлен на местные псарни перенимать всякие ненужные и неподъемные в Лазурном танааре традиции. Сейчас бы наверняка во всю подтрунивал над Сагромахом. В конце концов, где видано, чтобы у тана одного из северных домов так беспощадно бушевала бессонница до самого рассвета и так безостановочно тряслись колени.

Сагромах со звонким шлепком дал себе по щекам. Надо взбодриться — она скоро придет. Мужчина огляделся и, подтянув на бедрах черные штаны, сел на ближайшее место по правую руку от танского кресла. Закатал рукава белоснежной рубашки, налил молока. Поднял бокал, поглядел внутрь, гоняя содержимое по высоким бортикам. Да уж, храбрости так точно не прибавить. Впрочем, альтернативой была разве что вода, поэтому Маатхас решительно опрокинул содержимое сосуда — и тут же закашлялся, когда холодное молоко ободрало горло. Подозвал слугу, попросил заварить чая. Тот ретировался, а Маатхас принялся ждать.

Чай подали куда раньше, чем явилась Бану.

Явилась совсем не такой, какой он встретил её когда-то. Краем уха он услышал, как Бану отослала стражу. Потом затворила дверь и осторожно, робко обернулась.

— Тан, — растерянно протянула в знак приветствия.

— Тану, — выдохнул Сагромах, скорее по привычке, безотчетно, чем вкладывая в этот титул хоть что-нибудь вообще. Опомнившись, подскочил, приветственно кивнул.

Бансабира замерла, прислушиваясь к ощущениям. Волны смятения и ужаса накрывали с головой, и танша с трудом различала перед глазами картинку, которая все равно, нет-нет, теряла ясность очертаний.

Облизав губы, чтобы хоть как-то вернуть себя в реальность, Бансабира насколько могла твердо шагнула внутрь комнаты и прошла не на положенное место во главе стола, а остановилась строго напротив мужчины. В каждом жесте, в каждом взгляде, которым она окинула его у дверей и теперь, из-за стола, чувствовалась перемена, и Маатхас смутно улавливал её. Наконец, они сели — по две руки от пустующего танского кресла, как только и могли рассесться люди, сознающие себя равными.

От Сагромаха не укрылся подобный жест, но он не подал виду.

— Выглядите бодрее, — заметил тан. Бансабира улыбнулась — сказать что-нибудь вразумительное точно бы не смогла.

Замолчали оба — неловко и надолго. Казалось бы, им ведь нужно обсудить нечто столь важное, нужно обсудить так давно, нужно все, наконец, прояснить и раз и навсегда решить вопрос, который мучает обоих! Но именно сейчас ничего не шло с языка, ведь, когда становится ясно, что разговор предстоит последний, каждое слово делается страшнее стрелы, спущенной в яблоко на голове говорящего, и будто бросает вызов: все или ничего.

Поскольку смелости заговорить не хватало обоим, ничего другого не оставалось, как начать завтракать. К тому же, сразу два желудка напоминали, что чуют близость еды. Маатхас бодрствовал всю ночь, предвкушая встречу, да и вечером кусок едва лез в горло. Бану вовсе, едва получила послание, наскоро вскочила в седло, прихватив мех с водой, и рванула в чертог. Так что поесть сейчас было бы в самый раз, успокоила совесть Маленькая танша.

Маатхас давился каждым куском. Как начать-то? А начать всяко должен он. Он же, яды Шиады, сказал, что намерен серьезно поговорить! Серьёзно поговорить! Шут — иначе не сказать! — мысленно костерил себя тан. Заговорить о том, что у них много общих воспоминаний, вроде этого завтрака, казалось плохой идеей. Вспоминать запреты Свирепого и жаловаться, как долго он ждал, было мужчине вовсе не по душе. Спрашивать в лоб выглядело натурально рискованным и бессмысленным.

И когда, казалось, их завтрак так и закончится в гробовой тишине, Бансабира поправила пояс, перетягивавший талию в том месте, где вдруг засаднили пострадавшие недавно ребра.

Пояс.

Решение отыскалось само собой.

— С нашего поединка на берегу Бенры прошло три года. Клянусь, ни одна помолвка среди людей брачного возраста не длилась так долго, — твердо пригвоздил тан и залпом осушил бокал молока, заметив краем глаза, как дрогнули женские пальцы вокруг бокала.

Отставив чашу, Маатхас строго уставился на Бану, в душе с трепетом ожидая реакции. Но та задумчиво поглядела в бокал с молоком, а после подняла ответный прямой взгляд.

— Пожалуй, — выдохнула Бану, наконец, и Сагромах Маатхас воссиял до кончиков волос. В груди с силой осадного залпа шарахнуло о ребра, потом ударило в голову, и перед глазами мужчины вспыхнула неуправляемо яркая картина счастья. Он с трудом перевел дыхание, поймал, наконец, взгляд Бану, и проникновенно шепнул:

— То, что начертано среди звезд, не стереть никакой смертной рукой.

Бану сглотнула, не в силах унять дрожь в пальцах.

— Я мало, что знаю о звездах, — невпопад ответила танша.

— Я расскажу вам, — пообещал Маатхас, откладывая приборы. Силы действовать прибыли, взвив тана. Он обошел стол и, развернув высокий стул вместе с сидевшей Бану к себе лицом, опустился на колени рядом. — Я столько всего хотел бы вам рассказать…

И так переполнили тана чувства от осознания взаимности, что теперь он задохнулся и сглотнул комок сентиментальности, замерший поперек горла безоговорочным доверием Судьбе. Растерянно Сагромах уставился на полное эмоций лицо Бану, не зная, с чего начать, что сказать, сделать, пообещать. Затопленный собственной любовью, он лишь облизывал пересыхавшие губы.

Глядя на силу его переживаний, Бану понимала, что не может обманывать его ожиданий.

— Я не хочу портить вам этот момент, — с трудом проговорила танша, не сводя глаз с мужского лица, — но вы должны знать, что пока я не поговорю с Дайхаттом, мы не сможем объявить о помолвке.

Лицо Маатхаса дрогнуло: причем тут вообще Дайхатт? Какой еще Дайхатт? В такой момент?!

— О чем поговорите? — настороженно спросил тан, скорее для того, чтобы вывести Бану на объяснение ситуации в целом.

— Мне нужны его тридцать тысяч, — Маатхас отвел глаза, а потом и вовсе отвернулся. — И я получу их, — закончила Бану, приобретая должное мужество.

Маатхас встал и отошел. Бансабира распрямилась:

— Получу, чего бы ни стоило, тан. Но если Аймар узнает, что я согласилась на брак с вами, он воспримет новость, как предательство, и убедить его играть на моей стороне уже не удастся.

Маатхас взвился. Тысячи вопросов пронеслись в голове одномоментно. Мужчина обернулся на Бансабиру, которая тоже поднялась и теперь узнавала безумное выражение в лице Сагромаха, с каким тот казнил Сциру Алую.

— И почему это Аймар воспримет ваш брак со мной, как предательство? И… Аймар? АЙМАР?!

Неудержимая ярость, обида и досада, что даже сейчас она думает о чем-то еще, кроме него, переполнила Маатхаса. Неужели ей не понять, как он ждал этого дня? Неугасимый огонь гнева охватил душу — мало того, что танша вспоминает о главном его сопернике, который увел её из-под носа в столице, который раздевал глазами её, от головы до ног принадлежавшую ему, так Бану еще и зовет его по имени!

— Не вы ли, — загремел Маатхас, размашисто надвигаясь на Бансабиру, — не вы ли говорили, что не можете звать по имени кого-то, кто вам не родич и не подданный?!

Он схватил Бансабиру за плечо и больно встряхнул.

— Что такого было между вами, что Дайхатта вы можете звать по имени, а меня, учитывая весь путь, который нас связывает, нет?!

Он схватил и за другое, так что побелели костяшки обеих рук, и встряхнул снова. Голова Бану дернулась назад до щелчка в позвонках, и Сагромах немного опомнился. Расцепил скрюченные пальцы, скрипнул зубами, не отводя глаз от женского лица,

— Простите, — буркнул тан, отступая. Маатхас отвернулся, озлобленный на Бану и противный сам себе одновременно. — Твою мать! — заорал он, не сдержавшись. — Почему, Бансабира?! — свирепо гаркнул тан. — Почему я все время вынужден бороться, как проклятый за то, что другим достается просто так?!

— Вы о чем? — шепнула Бану.

— Сначала Сабир, теперь вы! — бросил Маатхас горько. Все складывалось в целое: слухи, которые принес Хабур, их странное путешествие, то, почему Аймар счел бы предательством брак Бану с кем-то, кроме него самого…

Сердце мужчины упало. Что ж, Бансабира молода, в том возрасте, когда связь с мужчиной является неотъемлемой частью жизни. Она и так слишком долго обходилась без подобного внимания, а с Дайхаттом они, кажется, провели вместе немало времени, и, если подумать, Дайхатт куда ближе ей по возрасту, чем сам Сагромах, так что… Маатхас зарычал: хватит её оправдывать!

— Вы что, пытаетесь заставить меня объясняться? — озлилась Бану.

Сцепив зубы, Маатхас заговорил.

— Я приучил себя думать, что ваше прошлое принадлежит только вам. Я говорил себе, что вы были замужем, и мне не избежать делить вас с чем-то, что было до меня. Но почему, — Маатхас отчаянно взвыл, — зачем вы уступили Дайхатту, когда уже знали о моих чувствах?

Кому угодно, хотел он добавить, но не этому мальчишке. Даже если знаешь, что больше всего шансов на победу у соперника, непременно вступаешь в битву, когда результат тебе по-настоящему важен. Но когда он достается тому, кому ты ожидал, печаль поражения не становится меньше.

— Вы были близки, — заключил Сагромах.

— Я могла быть с ним близка, — строго ответила Бансабира, перебив метания мужчины, сердце которого мгновенно уцепилось за единственную обманчивую надежду. Может быть, все-таки, её не касался выродок, испивший крови Яввузов досыта.

— Так отчего остановились? — дрожащим голосом спросил тан, с напряжением вглядываясь в белокожее лицо.

Бансабира смотрела прямо и гордо, как не смотрят люди, которым есть, в чем повиниться.

— Из-за вас, — теперь сама Бану шагнула навстречу, и тан понял, что перешел в обвинениях грань дозволенного. — Из-за вас, — она сделала еще шаг и замерла в паре метров от мужчины.

— Единственную женщину, которая была мне ближе сестры и дороже матери с тех пор, как я утратила кровную, привезли мертвой в день моего триумфа. Близкий друг отказался возглавить разведку, с чем в годы Бойни справлялся великолепно. Видя его горе, я не могла его заставлять — и осталась со связанными руками. Моя первая в жизни привязанность оказалась мороком, и, честно, я теперь не совсем представляю, что такое любовь.

Так ведь я расскажу тебе, покажу тебе! — пронеслось в голове тана. Сердце забилось бешено и гулко. Сагромах потянулся вперед.

— А наставник, — продолжала Бану, — с которым я, наконец, могла бы подружиться, ясно дал понять, что в следующий раз встретит меня с мечом наголо и во главе орды! Дайхатт был рядом все это время. И ему действительно плевать, что было в моем прошлом. В отличие от вас, тан, он не дорожит мной, как женщиной, но ценит как союзника. И если на то пошло, должен мне собственную жизнь.

Сагромах, наблюдая за яростью женщины, затревожился: не этого добивался.

— Бансабира, — мягко позвал тан, сокращая расстояние. Но Бану отскочила назад, как если бы за мгновение до того ей в ноги плеснули кислотой.

— Как до вас не дойдет, законченный вы идиот!

Маатхас замер, а потом, не удержавшись, хохотнул: в бессилии человек всегда переходит на личности. Было немыслимо поверить, что подобное случится и с грозной Матерью лагерей. Благо, танша была в том состоянии, когда попросту не замечала половины происходящего, и его смешок остался без внимания.

— Вы не оставили мне никакой гарантии, что я буду нужна вам и сейчас, спустя столько време…

— Тану, — выдохнул мужчина, снова пытаясь приблизиться, и снова Бану отступила назад, — я же дал вам сло…

— Да я бы не дожила и до десяти лет, если бы верила каждому слову, что мне говорили! Отец моего ребенка едва не сгноил меня во вражеской осаде!

— А я сказал вам уже тогда, — настойчиво заговорил Маатхас, неуклонно приближаясь, — что, будь вы моей, я бы никогда не посмотрел на другую женщину.

Праматерь, что происходит? — со скрежетом в груди подумал Сагромах. Они столько этого ждали и сейчас заняты тем, что бросают друг в друга обвинения в придуманных грехах?!

— Вот и я вспомнила те ваши слова, и отвергла Аймара. Я столько раз была на дне и без сил, и всегда поднималась, так что и теперь справлюсь, сказала я себе. Я — Мать лагерей, я не могу позволить себе большего, чем минутная слабость, но стоит ли падать так низко из-за одной минуты?

Маатхас восхитился подобной позицией.

— У меня много недостатков, но я никогда не была предателем, — с достоинством объявила женщина.

Маатхас побледнел, уловив странную интонацию в голосе танши и перестав вообще что-либо понимать.

— Тогда зачем вы вообще заговорили про Дайхатта?

— Затем, — отступила Бану снова, и Маатхас больше не стал преследовать, — что мне непременно нужна его армия. Я решила выдать за него Иввани, но он пока не знает. Согласитесь, предложи я Иввани вам, вся ваша родня поддержала бы затею так рьяно, что вас бы и не спросили! Я бы вышла за Дайхатта, и при малейшем шорохе из столицы, все другие таны вжимали бы головы в плечи, стоило бы нам оголить мечи на пол-ладони! Но именно потому, что я важна Дайхатту, как командир армии, я могу заменить себя кем-то еще. Сагромах, — позвала Бану, невыразимо устав от собственных чувств, — я просто стараюсь быть с вами честной, чтобы никто не смог воспользоваться нашими разногласиями и тайнами, а вы бросаетесь обвинениями, которые… которые…

Говорят, сильные люди ломаются от сущего пустяка. Сейчас Маатхас понял, что это так: Бану сорвалась и, пытаясь хоть как-то справится с собой, замолчала, закрыла лицо руками.

Все в нем сжалось, перевернулось, дрогнуло. Разве не клялся он сам себе после той роковой осады тысячи раз, что больше никогда — ни-ког-да! — не допустит, чтобы Бану отчаялась?

— Бансабира… — ступил он вперед, потянув руки к женщине.

— Не трогайте меня! — зло выплюнула женщина. — Я надеялась, вы поймете или, на крайний случай, оставите следить за мной Хабура, чтобы у вас не было сомнений насчет моих переговоров с Дайхаттом. Но правда такова: вы не верите мне. Вы никогда не верили.

Маатхас откровенно вытаращился на Бану: как ей только в голову такое пришло?!

— Добивались моего доверия, не допуская и мысли поверить мне и в меня! — срывающимся голосом обвиняла Бану. — Мой дед, знаете, дал мне отличный совет насчет дове…

Она вдруг замолчала: а зачем еще что-то говорить? Иден был во всем прав: нет добродетели большей, чем преданность. Если Сагромах не готов довериться и положиться на неё, значит, любые разговоры бесполезны.

От болезненного откровения глаза заволокло ударом крови по вискам, и Бану поняла, что теряет сознание. Еще слово — и она или сорвется на визг, или заплачет. Больнее всего разочаровываться сердцем.

Едва перед взором прояснилось, танша с тяжелым вздохом мотнула головой, стараясь удержаться на ногах, развернулась на пятках и дерганным шагом ступила к двери.

Сагромах закусил губу до крови — и только так смог осознать: если Бану уйдет сейчас, все их надежды рухнут бесповоротно.

Он бросился вперед, стиснул Бансабиру, обхватив со спины, всю целиком. И едва коснулся, почувствовал, как сломило надвое драгоценную женщину. Всхлипнув, Бану упала на колени, цепляясь за обнимавшие руки.

Ничто не ранит сильнее, чем боль горячо любимого человека.

Сагромах все хотел сделать для её счастья, но заставил обнажить печаль. Он ведь сам задал тон их отношениям — по правилам. По правилам он пытался свататься к её отцу, вместо того, чтобы позволить Сабиру застать их в пикантной ситуации и, тем самым, лишить Старого Волка выбора выдать Бансабиру за кого-то еще. По правилам он терпеливо выждал два траура, чтобы и тень сомнения не легла на доброе имя его избранницы. И даже когда они остались вдвоем, даже когда, найди их кто, они смогли бы довериться людям, в преданности которых не усомнились бы никогда, он, Сагромах, удержал поводок правил, сдавив до синевы собственно горло. Бансабира всего лишь пыталась играть по его законам, справедливо предполагая, что ему это важно. Только поэтому она и завела этот разговор начистоту. А он попросту не дослушал… не дотерпел в тот самый момент, когда победа уже почти лежала в ладони! Идиот! Ревнивый болван! Недоумок!

— Бану, — позвал Сагромах, падая следом за таншей на каменный пол.

Она задрожала сильнее, пытаясь вырваться.

— Бансабира, пожалуйста, — взмолился Сагромах, изумленно услышав слезы и в собственном голосе. — Не плачьте, — шепнул на ухо содрогающейся женщине, и вздрогнул сам, когда горячая слеза упала на обнаженную закатанным рукавом кожу предплечья.

Маатхас сжал Бану еще крепче.

— Прости… простите меня, тану, — не знал, какой тон выбрать, что сказать.

— Уйдите, — выхрипела Бану, со злостью стирая слезы банальной усталости. Танша попыталась встать.

— Нет, — отверг Маатхас, удерживая. — Нет! — еще непреклоннее заявил он, развернув таншу к себе лицом. Один раз он уже ушел. Ушел, когда его гнали, но оба они хотели, чтобы он остался…

Бансабира так и не пошевелилась, пока чужие губы сминали её собственные. Лишь широко распахнула глаза, когда Маатхас отстранился. Он напряженно вглядывался в слегка покрасневшее лицо с большими зелеными глазами, потом снова припал к женским губам, и вскоре опять отстранился, не получив отклика.

— Ну же, — неопределенно попросил он. Расположился на полу удобнее, взял женские руки, развернул ладошками к себе, поцеловал обе. Женщина все еще дрожала. Слез больше не было, но тан чувствовал, что сейчас было бы лучше, если б Бану рыдала.

Маатхас одной из женских рук легонько хлестнул себе по щеке.

— Ударьте меня, если это поможет вам. Проклинайте, если это вам нужно. Что угодно, Бану, — с тоской в глазах умолял он, — только не прогоняйте больше никогда.

Ведь чем тоньше граница в отношениях, тем сложнее её перейти. И решимости, которой достало сегодня, во второй раз не сыщется.

— Сколько вам нужно времени? Месяц? Два? Пожалуйста, Бансабира, пожалуйста, простите меня, я неверно понял…

Светлая голова склонилась, плечики — совсем узенькие против его — ссутулились.

— Вся жизнь, — шепнула женщина бессильно.

— Что? — не уловил Сагромах.

— Мне нужна вся ваша жизнь, — призналась она, падая Маатхасу на грудь, и тому не осталось ничего иного, кроме как обнять.

Маатхас осторожно помог Бану подняться.

— Что мне сделать? — спросил, ощупывая нежным взглядом прекрасное лицо. Слегка покрасневшие веки обрамляли сияющие изумрудные глаза, которые сейчас были чисты, как никогда. — Как доказать, что я верю вам? Как дать понять, насколько я предан, Бансабира? — он заботливо приподнял женское лицо ладонью.

Бану, похоже, едва слышала.

— Нера Каамала…

Маатхас внутренне вздохнул: ну почему она опять говорит про каких-то других мужиков?

— … убил Юдейр по моему приказу.

Чего?

— Зачем вы сейчас говорите об этом? — нахмурился Сагромах, скрывая изумление.

— Чтобы вы наконец поняли, что я отличаюсь от вашего представления обо мне. И вы не тот человек, на чье представление я хотела бы влиять. Я пытала людей. Я лгала и убивала. И я сомневаюсь, что мои руки, перемазанные кровью по плечо, способны согреть хоть кого-то. Как бы мне ни хотелось.

Маатхас перевел взор с губ женщины на глаза. Странно подумать, что у него дома, в собственном чертоге, живет кузина возраста Бану — неопытная девица, познавшая тяжесть меча лишь в пределах тренировочного ристалища из рук военных наставников. Странно подумать, что её собственная кузина старше Бану на несколько лет — и тоже мало знает о жизни.

Странно вообще сейчас думать о чем-то, кроме неё, усмехнулся над собой тан. Развернул ладошки Бану, прижал обе их к щекам.

— Ты лгала и убивала, но разве война — не путь обмана и не тропа смерти? Какую из войн удалось выиграть честно и без потерь? Я бы хотел, чтобы твое прошлое было мне неважно, но все, что осталось за твоими плечами, на самом деле мне дорого, потому что сделало тебя сильной…

Бансабира, перебивая, фыркнула:

— Плаксивой дурой.

— … и прекрасной женщиной, которую я полюбил без памяти.

Бану забыла вдохнуть — никогда прежде он не говорил об этом так прямо. От смущения поджала пальцы, намереваясь одернуть руку от мужской щеки, но Сагромах не пустил.

— Мне будет тепло от одного твоего слова. От одного твоего дыхания, милая Бану.

Тан крепче прижал к щеке пальцы Бансабиры, сплетая с ними свои, второй рукой взял женщину чуть выше свободного локтя и потянул к себе. Склонился, целуя, преодолевая сопротивление, сминая сомнения, разгоняя все женские страхи.

Любовь — удел храбрых людей.

Поэтому Маатхас, получив, наконец, ответ на ласку, отстранился, глубоко вдохнул и твердым голосом бросил вызов, глядя Бану прямо в глаза:

— Я хочу остаться с тобой этой ночью.

По лицу Бансабиры мало что можно было прочесть: она все еще выглядела растерянной, чуточку злой и недоверчивой к происходящему, и где-то в глубине глаз — удивленной, оглушенной до глубины души его признанием и требованием.

Он заслужил право увидеть эти глаза в известных обстоятельствах, которые представлял себе сотни раз в самых красочных деталях.

Кажется, не шутит, поняла Бану и опустила взгляд.

— Сейчас еще утро.

Маатхас, умиляясь смущению, усмехнулся:

— Я потерплю.

— Я предупрежу Гистаспа — он организует стражу, чтобы караульных меж спальнями не было, и чтобы потом никто ничего не спрашивал.

— Ты так веришь ему, — протянул Маатхас.

Об их разговоре с альбиносом в столице и о том, что, видимо, генерал нарочно расселил гостя в ближайшем к танской спальне гостевом покое Сагромах упоминать не стал. Похоже, Гистасп в самом деле вбил себе в голову, что является другом Бану и на правах такового обязан заботиться о ней.

Бансабира в ответ махнула рукой — говорить об этом сейчас не было никакого желания.

Маатхас кивнул:

— Хорошо, займусь организацией свадьбы, чтобы, когда ты уладишь вопрос с Дайхаттом, мы могли пожениться, не затягивая. А ты сделай так, чтобы завтра мы проснулись вместе, и никто из обитателей чертога не вынес на языках. Впрочем, — Маатхас вздернул голову, — если до этого дойдет, я спрошу с любого болтуна.

Бану улыбнулась, и в душе Маатхаса потеплело: он так любил, когда она улыбалась ему.

— Звали, тану? — Гистасп почтительно поклонился.

Солнце преодолело точку зенита и теперь медленно карабкалось к роковой черте на западе, за которой ему предстояло исчезнуть.

Они встретились у парапета лоджии, выходившей в сторону тренировочного поля, где в это время Шухран упражнялся с Иттаей. Бансабира была одета во все то же простое зеленое платье, примет, оставшихся с волнительного утра, не осталось. Тану Яввуз скосила высокомерный взгляд на генерала, высветила едва ли не насквозь, ощупала каждую мышцу и кость.

— Как твое самочувствие?

— Намного лучше, — и будто в доказательство Гистасп развел руки в стороны. — Первый день без костыля.

— Не вовремя ты это, конечно, — пробурчала Бану.

— Если есть дело, я слушаю, — с готовностью подобрался альбинос, насколько позволяла зарастающая рана в ноге.

— Поправляйся — вот твое главное дело, — недовольно буркнула танша и облокотилась на парапет обоими предплечьями. — Ты учил её, — подбородком указала на Иттаю, которой что-то настойчиво объяснял Шухран. — Сейчас со стороны, должно быть, виднее, чего ей не хватает.

Шухран и Иттая снова заняли стойки и сошлись в короткой схватке. Гистасп, подойдя к стене вплотную, молча понаблюдал какое-то время.

— Напряженных условий.

Бансабира заинтересованно оглянулась из своей позы на генерала, вздернув брови. Гистасп посмотрел в ответ и неожиданно закрыл лицо ладонью:

— Жутко непривычно видеть вас такой. Ножом по сердцу, ей-богу. Одевайтесь как генерал — вам больше к лицу.

Бансабира распрямилась и снова глянула на Гистаспа со всей возможной надменностью. Тот в усмешке опустил уголки губ. Бану вздохнула и вернулась в прежнее положение.

— Подумаю на будущее, — уклончиво отозвалась танша. — Мы говорили об Иттае.

Гистасп кивнул и пустился в объяснения:

— Когда я занимался обучением танин, она была совсем неопытна в том, чтобы полагаться на выгоды погоды. И, скажем прямо, по-прежнему не преуспела в этом, хотя и побывала в числе разведки в Алом танааре. Вы же сами видите. Ей слепит глаза, и она допускает множество ошибок, попросту зная, что все обойдется. Если бы она росла в условиях военной академии или, тем паче, в тех, что взрастили Мать лагерей, танин усвоила бы этот урок стократ быстрее. Как и многие другие. Но её жизнь не похожа на вашу, и, честно сказать, порой от этого с ней намного легче.

— Потому что ты уверен, что в случае чего, сможешь уложить её на лопатки? — усмехнулась Бансабира.

— Потому что её образ мысли проще. Честно сказать, я не завидую всем тем, кто в нынешние времена засылает к вам сватов, тану. Вы ведь не просто унаследовали армию — вы знаете, что с ней делать, так что на месте любого из танов, я бы предлагал руку и сердце одной из ваших кузин. Хотя бы той же Иттае.

Бансабира посмотрела на Гистаспа — теперь заинтересованно.

— Она нравится тебе? — чуточку улыбнулась. Гистасп как от испуга побледнел — видно было даже на его бледной физиономии.

— Тану! — возмутился он, насколько умел.

— Да ладно тебе, Гистасп, — танша распрямилась и обернулась, оперевшись на парапет локтями.

Мужчина растерянно моргал.

— Если я скажу «да», то, вероятнее всего, лишусь генеральского поста — в лучшем случае. Скажу «нет» — лишусь головы. Знаете, вы если что-то решили на мой счет, вы сразу скажите. Я разгадал немало ваших загадок, но с этой, боюсь, не справлюсь.

— Справишься.

— Танин Иттая — ваша двоюродная сестра, — звучало так, будто это Гистасп напомнил самому себе.

— И именно ей, Гистасп, ты однажды сможешь сказать «ты».

— Что? — генерал окончательно перестал что-либо понимать.

— В смысле «что»? — переспросила в ответ Бану, но по лицу генерала поняла, что тоже что-то упускает из виду. — Тогда в шатре ты сказал, что есть некая тайна, которая касается моей семьи, и ты никак не наберешься мужества рассказать. Я думала, ты узнал, что Иттая влюблена в тебя по уши.

Гистасп — небывалое дело — в действительности покраснел.

— Ну да, но я не представлял, что это дойдет до вас. И уж тем более, что у меня будет повод обращаться к танин на «ты» — уверяю, тану, между нами не было ничего…

— Да знаю я, — нетерпеливо махнула рукой. — Иттая хочет, чтобы ты стал её мужем.

Бану едва не захохотала, увидев, как передернуло Гистаспа. Воистину, Бану была наслышана, что, пусть нечасто, Гистасп не отказывает себе в посещении борделей. Он не то, чтобы был охоч до женщин, но наверняка знал, что с ними делать. Серт даже как-то говорил, что альбинос имел весьма длительную связь с одной красоткой в годы, когда обучал Руссу. Поэтому представить, чтобы его, самого генерала Гистаспа, могла выбить из седла тема женщин, было для Бану попросту диким.

Гистасп, между тем, открыл рот, не в силах издать даже выдох. Взмахнул рукой, повел в воздухе, явно пытаясь изобразить то, чему не нашел слов, но в конце концов, смог изречь только:

— Тану!

Отсмеявшись, Бану снова повернулась лицом к упражняющимся Шухрану и Иттае и теперь стояла ровно.

— Подумай об этом, Гистасп. Ты мой подданный, а не раб — я не стану тебя неволить в подобном вопросе, как бы Иттая ни клянчила. В отличие от нас, ты рожден в семье, которая не обязана рассчитывать брачные узы, отталкиваясь от каких-нибудь других целей, кроме здорового потомства. Если откажешься, я не сочту это оскорблением. Если ты согласишься — не стану лезть в твою жизнь. Единственное, о чем ты должен помнить — Иттая не должна пострадать. Поднимешь на неё руку — и будет скандал, последствий которого не избежать. В остальном, этот брак — ваше дело.

— Да какой из меня жених… — начал Гистасп совершенно сконфуженно. Поверить, что его мог кто-то полюбить просто за то, какой он есть, казалось за гранью возможного. Но раз уж дело приняло подобный оборот, раз ситуация стала известна Матери лагерей, значит, эта девчонка, Иттая, настроена предельно серьезно.

— Не прибедняйся, — одернула Бану.

— Что скажут Тахбир и Итами? — ухватился Гистасп за шанс.

Бансабира хмыкнула:

— Если это важно, Тахбир поймет, как никто. Итами будет зверствовать, но её происхождение не отличается от твоего, и их с Тахбиром брак вынудил последнего отказаться от всех притязаний на танское кресло — для себя и своих потомков по девятое колено. При любых обстоятельствах. И вообще, Гистасп, — видя, как окончательно стушевался мужчина, — в конечном счете, судьбу этого брака, как глава Пурпурного дома, решаю я. Ну так как? Станешь моим зятем?

— Хы, — выдохнул альбинос с заметным облегчением. — А можно я подумаю? — честно спросил он. — Уж слишком неожиданно.

Бансабира пожала плечами, чуть опустив уголки губ: как угодно.

— Когда я должен вам ответить?

— До того, как Яфур Каамал пришлет гонца с ответным письмом насчет выбора невестки. Я ведь согласилась отдать Этеру одну из кузин.

Гистасп кивнул.

— А как быть с вашей собственной свадьбой? Каамал может узнать, что Маатхас гостил здесь, и до Дайхатта тогда новость дойдет очень быстро. А ведь Яфур страшно бесится при мысли, что Яввузы охотно роднятся с Лазурным домом, но отказывают Серебряному. Так что… — Гистасп качнул головой, даже не зная, что именно «так что».

— Вот об этом тоже хотела поговорить, — начала Бану, и Гистасп понял, что не помнит, когда в последний раз видел её красные щеки. — Есть одна просьба…

Дослушав, Гистасп стер с лица все эмоции и не задал ни одного вопроса.

Генерал переговорил с Лигдамом, заявив, что к ужину таншу нужно непременно заново отмыть и убрать со всем рдением: попросить помощи у женщин, если понадобиться, но сделать из танши удивительную красотку, чтобы «даже у тебя самого, Лигдам, глядя на неё, стоял, как железный!». Тот сконфуженно потирал подбородок и обещал управиться. И когда за ужином собрались Яввузы, Маатхас и их окружение, роскошество Бансабиры ни от кого не укрылось. Настолько хороша она не была никогда прежде на памяти Маатхаса: ни когда он увидел её впервые, ни в военной амуниции, ни в разнузданном наряде в Гавани Теней, ни в черном облачении траура, ни в зеленом платье на пикнике больше года назад. Разве что в день окончания сорокоднева по отцу она выглядела с таким же величавым и неотразимым достоинством, какое и полагалось дочери великих волков и хозяйке громадного надела.

Весь ужин Бану остерегалась смотреть на Лазурного тана и была непривычно молчалива, что подчеркивало степенность — и выгодно скрывало накрывавшую с головой панику.

Когда трапеза завершилась, Гистасп испросил разрешения поговорить с таншей наедине. Бану кивнула и, вопреки всем ожиданиям, Гистасп повел её на тот же парапет, где они говорили днем. Сначала альбинос бубнил что-то про оказанную честь, потом про все возможные добродетели Иттаи, потом нес чушь, что когда он начинал тренировать Руссу и был еще никому неизвестным «меднотелым» без рода и племени, он и помыслить не мог, что однажды…

— Гистасп, — одернула Бану, в сердцах разозленная внезапной словоохотливостью генерала. Паникует, опытным глазом оценил Гистасп и не стал уточнять или настаивать.

— Я с радостью женюсь на Иттае, когда вы сочтете уместным, — учтиво поклонился альбинос без тени радости в голосе.

Бансабира вздохнула. Что ж, его выбор. Пусть потом не жалуется.

Заторопилась к себе. Нужно успеть подготовиться к приходу Маатхаса. Впрочем, Лигдам хорошо убрал её сегодня — как знал — но нервы шалили, и Бану всерьез опасалась, что в присутствии Маатхаса попросту начнет заикаться от ужаса. Ей-богу, как малолетняя девственница! Прокляв себя за малодушие пару раз, и еще Гистаспа, за то, что таскал её за собой добрые три четверти часа, Бану тряхнула головой, стараясь скинуть страх, как незримые чары жрецов. Гистасп, глядя ей вслед, только надеялся, что его ребята выгнали из покоев танши Лигадама и подготовили все, как он задумал.

Едва Бансабира вывернула в коридор, поняла, что Гистасп и впрямь все предусмотрел. Стражи не попадалось нигде уже несколько минут. Она открыла дверь комнаты в надежде, что родные стены взбодрят и вернут уверенности. Но вышло хуже: рабочий стол был заставлен едой, фруктами и привозными от Ниитасов ягодами, местным медом из ириса и акаций и холодным вином из южных дынь.

В камине полыхал огонь — и в полсилы не согревавший так, как горячее сердце. Дровница рядом — полна поленьев. Повсюду горели свечи, и пахло цветами лаванды.

Но больше всего сердце Маленькой танши замирало от того, что у окна, сведенной судорогой напряженного ожидания спиной к ней стоял Сагромах Маатхас.

За ужином он был одет строго, а сейчас помимо домашних штанов на нем была только синяя шелковая безрукавка, которую Бану хорошо запомнила в Гавани Теней. Ему настолько жарко?

Дверь за Бану давно захлопнулась, а она стояла на пороге собственной спальни, не решаясь ступить дальше. Маатхас знал, что должен обернуться первым. Проявить инициативу. Иначе теперь не получится. Иначе никогда не получалось. Бесстрашная на поле брани, в отношениях Бансабира Яввуз оказывалась заядлой трусихой, и дрожала от малейшего дуновения ветра. Любовь представлялась ей хаотичным, неуправляемым демоном, вспыхивающим то тут, то там, упреждающим все планы и хорошие затеи и непременно «превращающим человека в размазню». А то, что Бану не могла контролировать или объяснить искренне выглядело в её непередаваемых глазах сущим злом.

Его славная дурочка, улыбнулся Маатхас и шагнул женщине навстречу.

— Гистап, хитрюга… — выдохнула Бану, обводя глазами комнату.

— Похоже, ты не зря ему веришь.

Когда Красная Башня большей частью опустела в солдатах, а сестра чуть набралась сил, Таммуз смог вздохнуть спокойнее и встретиться с одним из «разведчиков», посланных в погоню за вторженцами.

Змей, он же Хртах, Гор и Тиглат Тяжелый Меч, все это время изображал из себя командира развед-отряда, злого и уставшего, так что к нему особенно и не совались. К тому же, после осады хлопот было — не оглядеться. В крепости было суетливо, особенно среди лекарей, и постыло — среди тех, кто теперь приходил в чувство, включая Салмана с Танирой. Поэтому однажды, улучив сносный момент, Гор дождался Таммуза ночью в его спальне. Самое время поговорить.

Таммуз был согласен, и едва мужчины — зрелый и совсем юнец — расположились, царевич спросил, все ли удалось сделать, как задумывали.

— Абсолютно, — Гор блеснул потрясающе пронзительными серо-голубыми глазами, которые с годами ни на каплю ни утрачивали остроты — во всех смыслах.

Он все подтверждал: пока Таммуз давил пушечное мясо, собранное из совсем уж негодного отребья, а половиной вообще из саддар, он, Змей, отвел своих лучших бойцов подальше на север. А там, на юге, по его настойчивой рекомендации разбили лагерь дружественные саддары, которым все равно «домой», в Ургатскую степь было «в ту сторону». Раненым надо было залечить раны, стоило задержаться, как только выдастся шанс, напутствовал непреднамеренных союзников Хртах, уводя собственных бойцов вглубь страны.

— Как только вернусь к ласбарнцам, сразу двинемся в Орс, осядем там.

— Отцу это вряд ли понравится — что ты не стравил Адани и Ласбарн, а помог аданийцам и приволок гадостливых ласбарнцев ему под столичные стены.

— Ну а кто ж ему скажет? — удивился Гор. — К тому же, аданийцы все-таки понесли существенные потери, пока я травил Даната, и некому было руководить контратаками в наших стычках.

— Почему, кстати, — вдруг прищурился Таммуз, — ты ни разу не предпринял серьезную масштабную битву?

— А зачем? — искренне изумился Змей. — Знаете, ваше высочество, я ведь из Храма Даг. Там очень быстро учишься знать цену малому составу и максимально эффективно им пользоваться. А что до ласбарнцев под стенами Аттара — ну право, Алаю достаточно знать, что аданийцы их разбили на голову, — Гор оскалился совсем чудовищно — во многом из-за шрамов, морщин и хитрости. — Хорошие бойцы, натасканные мной лично или теми, кто натаскан мной лично, пригодятся и мне, и, будем честны, вам. В известный момент, — Гор подмигнул.

— Но разве ты не говорил, что эти ребята идут за тобой из ненависти к Орсу, потому что понимают, как важно объединиться с Адани или что ты там еще им наплел? — было видно, что Таммуз немного запутался. Царевич растерянно поглядела на собеседника.

— Конечно. Но, когда стало ясно, что Адани — лишняя трата времени, разве не логичнее сразу, коль уж есть такая возможность, устроиться тайно в Орсе? Ничто так не рушит страну, как её население.

Особенно, если оно враждебно властям. А все мои бойцы уже давно истово убеждены, что объединение с Адани якобы ради укрепления щита против Орса было обычной уловкой, маневром, призванным обратить внимание царя Алая и усыпить его бдительность.

— Мол, ласбарнцы и аданийцы активно заняты друг другом, можно не опасаться одних и дожать других?

— Точно, — улыбнулся Гор.

— И так думает мой отец? — не отставал царевич.

— Ваш отец думает, что по-прежнему живет в собственном дворце.

Таммуз перевел дух.

— Полагаю, мне вы это говорите, потому что не боитесь, — без тени вопроса обронил царевич. Один взгляд этого человека нагонял на Таммуза жуть. Как бы он ни был решителен в том, что делал, общение со Змеем давалось ему не без труда.

— Что вы сдадите меня Алаю? — Гор расхохотался. — Я вас умоляю. Я столько дельных идей ему подал и сам же осуществил, что, поверьте, сумею выставить врагом даже вас при желании. Но, мне казалось, сейчас у нас одна цель — установить вашу власть в Шамши-Аддаде.

Таммуз как-то особо заинтересованно и по-новому взглянул на Гора.

— А тебе-то они что сделали, что ты так их давишь?

— Мне? — казалось, от самой постановки вопроса Гор серьезно растерялся. Будто никогда прежде даже не думал о причинах, почему делает то, что считает выгодным. — Ну, не знаю, — пожал плечами. — Я орсовец, все-таки. У меня в крови ненавидеть аданийцев за какое-то там древнее предательство или еще чего.

Таммуза это не убедило, особенно беззаботный тон собеседника, но спрашивать подробнее не имело смысла: Змей явно не планировал откровенничать.

— Ладно, — вздохнул царевич, — если ты придумал, что делать с ласбарнцами в Орсе — удачи. Мне надо подумать теперь о собственной участи.

Гор с пониманием усмехнулся:

— Сарват тоже явно не одобрит, что именно вы стали освободителем Красной Башни.

Таммуз в подтверждение поджал губы и выкатил глаза: что и говорить тут.

— Другое дело, если бы вы могли вообще не зависеть от одобрения царя Сарвата, — почти по-змеиному прошелестел Гор.

Таммузу не надо было объяснять дважды. Он качнул головой:

— Слишком уж много Салинов передохло в последнее время. И всем нравится спихивать подозрения на меня, — отвёл глаза. — Понимаю, что на моем пути иначе никак, но сейчас стоит хотя бы сделать видимость, что я на их стороне.

Гор прицокнул языком, тоже качнув головой.

— Э, нет, не стоит. Сарват женится, наплодит всяких царских удальцов, и плакала всякая ваша надежда на успех.

— Что вы предлагаете? — раздраженно бросил Таммуз. Гор, однако, самообладания ничуть не терял.

— Сделать так, чтобы вас, ваше высочество, и рядом со столицей не было, когда царь Салинов отбросит копыта.

— Вы что, Змей, готовы сами…? — Таммуз выглядел поистине обескураженным.

— Ну, — протянул он, — мне все равно в ту сторону. Могу по дороге в Орс заглянуть к вашему шурину. На огонек, так сказать.

Таммуз поперхнулся воздухом.

— Вы серьезно, что ли?

— А что такого? — Гор развел руками. — Я, все-таки, первый номер Храма Даг. Лучше нас наемников во всем Этане не сыскать. Поверьте. Я везде бывал, от Ургатской степи до Мирассийской державы.

— То есть, Храм Даг?

— Это совершенно наилучший вариант, если надо избавиться от человека, — подтвердил Гор, а потом, не удержавшись, со смешком добавил, — если, конечно, нет возможности без свидетелей огреть его куском статуи по голове.

Таммуз не стал уточнять, что кусок статуи ему не поднять, но вот приложиться здоровенным мраморным сколом он вполне мог. А статую, в конечно счете, сделал крайней.

— И ты, как боец этого храма, Змей …

— Э, не совсем, — Гор тут же перебил. — Давайте уточню, — он поднял руку в жесте, соединив кольцом большой и указательный пальцы и выпростав остальные прямо. — Первый номер сто шестого поколения Храма Даг и его самый легендарный его боец за всю историю — Тиглат Тяжелый Меч, не Змей. Поэтому, именно Тиглат Тяжелый Меч — беспримерный в Этане наемник и убийца. Так что, и заказ для Храма Даг примет только Тиглат.

Таммуз, окинув собеседника почти восхищенно, спросил:

— И сколько Тиглат возьмет с меня за свои услуги?

Гор ответил — Таммуз побелел. Гор повел бровью:

— Ну, мне надо кормить и прятать прорву ласбарнцев среди орсовских земель и стен. Как минимум, пока они не найдут укрытие за какой-нибудь непримечательной работой.

Таммуз быстро прикинул ситуацию:

— А если я найму в Храме другого убийцу.

Гор зажегся, как звезда, блеснув ледниками глаз:

— Но я — лучший.

— И это слишком большая честь для Сарвата.

Гор улыбнулся:

— Он все-таки царь и брат вашей супруги, — деликатно напомнил Змей.

Таммуз прикидывал в уме и так, и эдак, но никаких других решений в голову не приходило. И не могло прийти: похоже, Гор всегда предлагает принять решение, но на деле оно давно принято им самим, и никакого выбора Змей не оставляет, сколь бы ни улыбался.

— Я попробую найти деньги так быстро, как смогу.

Гор расцвел: при обеспечении он сможет поддерживать ребят и вербовать потихонечку новых прямо под носом у Стального царя.

— Ну что вы, — Гор великодушно махнул рукой, — можно рассчитываться со временем. Месяц за месяцем или пару раз в год, — щедро предложил он.

Таммуз даже в мыслях не стал представлять, что будет, если попытаться обмануть этого мрачного угрюмого наемника.

— Там, глядишь, царевич Салман станет царем, самый неуправляемый элемент на вашем пути к власти в Шамши-Аддаде исчезнет, людская злоба иссякнет, печаль умножится. А тут — вы, ваше высочество, тот, кто в самое тревожное время — первое конфликтное столкновение с внешним врагом после смерти царя Тидана — подал людям надежду. Эх! — Гор почти с завистью вообразил размах столичного празднества и радости.

— В таком случае, — торжественно пообещал Таммуз, — я нанимаю тебя, первый номер Храма Даг, Тиглат Тяжелый Меч, для убийства царя Сарвата.

Гор в ответ оскалился почти безобразно.

— А что так тихо-то? — сдерживая раздражение, спросил Гор. — Вы бы еще погромче об этом заявили. У стен ушей больше, чем у человека, царевич. Но, в любом случае, — Гор предпочел не задерживаться на скабрезностях, дабы не стать свидетелем какой-нибудь молодецкой истерики, — я берусь.

Таммуз воспрял. Обговорив ещё несколько деталей, они уже почти простились, как вдруг, напоследок, Таммуз задал еще один вопрос.

— Интересно, а на ваше имя храм когда-нибудь принимал заказы? Ведь, если подумать, вас тоже можно ненавидеть и желать убить.

— Я лучший из ныне живущих бойцов, — напомнил Гор.

— Но это ведь не уменьшает количества ваших врагов? Если представить, что вы бы не были таким, если допустить, что есть человек, способный одолеть вас в честной схватке, как думаете, он бы взялся?

Гор ответил сухо:

— Если это не какой-нибудь однозначный пень, определенно нет. Видите ли, в Храме Даг полно внутренних законов. Потому что без них все бы принимали нас за разбойников и головорезов, вроде беглых ласбарнских рабов. И среди прочих установок, есть довольно строгое о том, что все старейшины Храма Даг, то есть бойцы с рангами от третьего и выше, являются для Багровой обители предметом гордости, а, значит, навсегда для всех заказчиков храма остаются неприкосновенны.

— Вот оно как, — только и протянул Таммуз.

— Увы, — Гор посмеялся, — удавить, утопить, сгноить, замучить до смерти меня просто так нельзя. Да, даже вам, ваше высочество. — Таммуз сделал вид, что и в мыслях не было, а Гор закончил. — Храм обязан отомстить, послав убийц.

На другой день каждый из них отправился собственным направлением: Таммуз примкнул к пустившимся в погоню на юг командирам и армии, а Гор повел обманом спасенный отборный отряд ласбарнских конников на север, к столице Западного Орса.

«Погонщики ласбарнцев», аданийское войско, рассчитывавшее на разъяренный штурм вражеского лагеря, были разочарованы тем, что нашли. Вскоре встретили командира — где-то на полпути продвижения Таммуза. Он, как мог, успокоил ребят. Все ведь хорошо, ну разбежались эти дикари по окрестным землям за границей Адани — и ладно. Пусть теперь саддарам жизнь портят.

Командиры всерьез хмурились, но кивали.

— Значит, Маатхас там? — спросил мужчина подручного, который только что вернулся в гостиницу на окраине города вокруг пурпурного чертога.

— Наверняка, — кивнул разведчик.

— Давай живее, — гаркнул вожак. — Поднимай всех и готовьтесь.

— Мы едем все? Или кого-то отослать сразу на юг?

Вожак цокнул:

— Это же Мать лагерей. Скажи что безосновательно — и вся страна заклеймит клеветником. Сначала надо убедиться, застать их в открытую, а после разносить по всем углам. Поедем все — я хочу поймать Бану за руку.

Влюбленные засыпали, просыпались, занимались любовью, пристально глядя друг другу в глаза. У Бану опухли губы, налились отметины от поцелуев, болел затылок от того, как Маатхас, увлекаясь, оттягивал волосы, и даже немного саднило промежность. У него были разодраны плечи и вся спина, от женской хватки на буграх мышц, затекших и забитых от постоянной опоры, проступали синяки в форме подушечек пальцев.

Но почти до рассвета остановиться не могли оба.

Чтобы не допустить никаких эксцессов, Гистасп дважды за ночь, крадучись, приходил к спальне тану — проверить, все ли в порядке, не случилось ли чего. Он не задерживался надолго, но оба раза, слушая стоны госпожи и звериное рычание Маатхаса, улыбался с теплом в сердце: должен же был хоть кто-то стереть с её физиономии вечно скучающее, надменное и чуточку презрительное ко всему выражение.

Интересно, повезет ли ему, Гистаспу, точно так же? Ведь, как ни посмотри, они с Бану отличаются только тем, что танша привыкла браться за дело с места в карьер и удивлять потом всех заранее продуманной игрой, а он, Гистасп, обычно пускается в рассуждения о том, почему игра не стоит свеч.

Бансабира заснула незадолго до утра, первой. Маатхас умиленно смотрел на неё, ощущая каждой клеткой, как именно сжимается при ударах сердце и разжимается снова. Вот, оказывается, что значит, чувствовать пульс жизни.

Бану лежала рядышком, в неудобной, чтобы обнять её, позе лицом к нему, посапывая, как дитя. Он вытянул руку немного над собой и запутался пальцами в белом золоте волос.

Все печали изглаживаются с чела человека, который любит взаимно.

Много ли значило наличие у неё какого-то прошлого, если этой ночью, с ним, она впервые открывалась до глубины сердца?

Много ли значил весь его, Сагромаха, опыт, если он так долго был дураком? Сколько меж ними залегло недомолвок и разочарований. Сколько было глупостей и игр, нелепых, бессмысленных, как стало очевидно этой ночью? Как много обрушилось слов…

И все — лишние.

Маатхас, разбуженный сиянием солнца сквозь приотворенное окно, попытался лечь поудобнее и плотнее прижать Бану к себе — когда она успела перевернуться к нему спиной, и как давно он обнимал её? Видать, немало, раз рука затекла. И вдруг весь сжался и взвыл.

— Сагромах? — сквозь сон подернулась Бану, едва ворочая языком. — Что … случилось что?

— Ммм, — измученно промычал он, не в силах передать, как невыносимо ломило спину.

— Надо послать за завтраком, — растрепанная и помятая, Бану с трудом уселась на кровати. Все её тело тоже болело, в особенности руки и ноги. Но Маатхас явно страдал сильнее, и Бансабира помогла ему устроиться удобнее, полусидя-полулежа, подоткнув под поясницу подушки.

— Я как старик какой-то, — немного пристыженно протянул тан, всерьез ощутив укол от собственного превосходства в годах.

— Да ладно … тебе, — не менее робко отозвалась Бану.

Все-таки смущается, подумал Сагромах и обнял женщину, заставляя Бансабиру покраснеть сильнее. Вспоминать, что они вытворяли, оказалось мучительно стыдно, и Бансабира прятала глаза.

— Думаю, лучше спускаться вниз, — вздохнув, признал тан. — Тебя хватятся за завтраком.

Бансабира фыркнула, пожав плечами:

— Я Мать лагерей: никто и бровью не поведет, если я не появлюсь, но кто-то из моих ребят скажет, что все в порядке. Вдруг, я среди ночи умчалась по каким-нибудь безумно важным делам куда-нибудь, непонятно куда? — с иронией спросила женщина.

Мужчина усмехнулся.

— Гистасп все уладит? — без тени вопроса спросил Сагромах.

— Надею…

— ТАНУ! — Гистасп, легок на помине, заколотил в дверь. — Тану, это срочно!

Маатхас ощутил, как вздрогнула в его руках Бану, словно взведенная тетива.

— Гистасп? — неопределенно спросила она из-за двери.

— Этер Каамал в чертоге! — сообщил генерал.

Маатхас подобрался тоже. Нахмурился, обеспокоенно поглядел на Бану.

— Как узнал…

— Зайди, — не колеблясь, велела танша. Гистасп, не раздумывая, отворил дверь.

— Бану! — только и успел возмутиться Сагромах, когда та, скинув одеяло, выскользнула из постели — нагая и светящаяся от отражения солнечных лучей на алебастровой коже. — Бансабира! — настойчивее вспыхнул Маатхас, когда женщина даже не откликнулась на первое его недовольство.

— Не время для скромности, — сдавленно бросила танша, подхватывая одежду. Быстро осмотрела корсаж и платье в руках. — Это все слишком долго, — определила Мать лагерей, кинувшись к стулу, на спинке которого висел халат, который танша обычно носила в покоях перед сном. Запахнулась.

— Бану…

— Сагромах! — в голосе женщины слышалась мольба. — Сейчас не время для всего. Если Этер узнает, тут же осведомит Дайхатта, и тридцать тысяч копий уплывут в руки раману Тахивран, — не давая мужчине опомниться и злясь, что все приходится ему разжевывать, Бансабира метнула взгляд на генерала. — Лигдама ко мне. И приведи следом Гайера. Быстрей.

Гистасп только кивнул и тут же исчез.

— Одевайся поскорей, пожалуйста.

Кое-как прибрав кровать, Бану рванула в туалетную, огляделась, и попыталась, как могла скоро, переодеться. Благо, несколько комплектов одежды, пошитых по образцу из Храма Даг, всегда лежали наготове.

Гистасп едва успел привести сонного плачущего Гайера и переглянуться с Маатхасом, который старался пригладить бугры на неровно заправленной кровати. Лигдам бегом ворвался в комнату для одеваний и пока оставил там всю принесенную к вчерашнему ужину снедь. Все становилось до смешного очевидно, и он не раскрывал рта. Вынырнул обратно, заслышав шаги в коридоре — и как раз вовремя.

— Где же моя любимая невестка? — сияя, как отполированный праздничный кубок, в спальню Бану шагнул рыжебородый Этер.

Маатхаса приметил сразу и растекся в самодовольной ухмылке. Вот же гнусная шлюха — спуталась-таки с Лазурным выродком.

Маатхас скрипнул зубами — и вдруг обнаружил, что держит за руку Гайера. Что? Кто и когда успел?

— Ахтанат, — учтиво поклонился Гистасп. Этер только заинтриговано глянул на него, но значения не придал.

— Гляжу, Сагромах здесь. Сколько лет, сколько зим.

Этер шагнул вперед, и мужчины, вцепившись друг в друга одинаково дерзкими взглядами, пожали руки — как перед поединком на турнире.

— Этер, — поздоровался Маатхас.

— Не ожидал увидеть тебя тут, — пропел Каамал. Гистасп сверкнул глазами: в голосе Этера мелькнули интонации, знакомые всякому, кто знал его отца по прозвищу Льстивый Язык. Не дай Боги, чтобы этот бесстрашный рубака обрел хитроумие Яфура. Права танша: нельзя иметь соседом эдакую проблему, к тому же при его-то деньгах.

— Уже играешь роль моего брата? — ехидно осведомился Этер. — Только с Гайером или в этой постели тоже стараешься? — Этер, наконец, перестал ухмыляться и движением коротко остриженной головой указал на кровать. Маатхас оскалился — и сжал пальцы Этера до хруста.

Не к добру, сглотнул Гистасп.

— Что тут происходит? — строго спросила танша, выходя из туалетной. Её взгляд пронизывающе уперся в Этера, и даже тому сделалось не по себе.

— А, Этер, — чуть поджала губы, оглядывая деверя с головы до ног. — Рада видеть. Мы собрались прогуляться. Пойдем с нами, расскажешь, зачем прибыл.

— Эм, — неожиданно замялся Этер. — Сестрица, — по-свойски заговорил Каамал, отпустив, наконец, руку Маатхаса, — я едва с коня слез, дай дух перевести.

Бансабира смерила его взглядом еще более презрительным, чем прежде: если так утомился сидеть в седле, зачем тогда вообще в него лез? А если и влез, то что тут забыл, в её комнате. Сидел бы дома…

— Лигдам, — сухо скомандовала танша. — Распредели моего родича и его свиту, вели обиходить лошадей и слуг. Пойдемте, тан, — чуть обернулась к Маатхас и протянув руку, перехватила ладошку Гайера.

— П… после вас, — Этер от скорости решения попросту растерялся, но учтиво поклонился, пропуская Бану в дверь первой. Она, однако, не оценила.

— Из моего покоя последней выхожу я, Этер. Шевелитесь, — «просто выведи его, Лигдам» — умоляли зеленые глаза. Оруженосец понял верно, но дерзить наследнику Серебряного дома не мог насмелиться. Гистасп собрался с духом первым: кажется, это всегда приходится делать ему.

— Я еще не все сообщил, госпожа. Пока вы были в военной академии случилось несколько важных событий, вам следует узнать до прогулки, — настойчиво сообщил генерал.

Бансабира недовольно посмотрела на него и уселась за стол.

— Полагаю, ты позволишь мне остаться, сестра, — бодро произнес Каамал, оглядываясь в поисках свободного стула.

— Разумеется, нет, — отрезала Бану. — На одного из моих генералов раз за разом совершаются покушения, и мне никак не удается поймать демона за хвост. Надеюсь, ты собирался доложить об этом? — вздернула бровь, глянув на Гистаспа так, что тот и вправду серьезно напрягся.

— Сведений мало, но что-то есть.

— Этер, можешь поздороваться с племянником за дверью. Тан, — сделала тонкий жест пальцами, убеждая Сагромаха выйти. — Идите вперед. Гайер, родной, ступай с дядей…

— Тану, — казалось, Этер сам не знал, чему бы ему возмутиться, но возмутиться наверняка следовало.

— Ахтанат, — надавила танша, подчеркивая разницу в положении.

Едва мужчины вышли, Бану бросила на Гистаспа и Лигдама взгляд.

— Когда он приехал на самом деле? — потребовала сухо.

— Не знаю, — честно сознался генерал, — но судя по всему засветло.

Танша скрипнула зубами, но Лигдам спасительно качнул головой:

— Ниим с утра был на конюшне, он бы сообщил.

От сердца немного отлегло: и впрямь. В спальню снова ворвался Маатхас с канючащим Гайером за руку.

— Этер заявил, что пойдет отдыхать.

Бану оглядела собравшихся, встав.

— Он пошлет гонца отцу и Аймару, — и шагнула к двери. Гистасп опрометью бросился следом, поймал за плечо.

— Тану, возьмите себя в руки, — навис, заговорил спокойно и рассудительно, тоном, который наверняка убеждал её. — Сорветесь вот так — и дадите Серебряным лишний повод пустить о вас дополнительную парочку сплетен. Если сегодняшняя ночь кончится очевидными последствиями, — альбинос посмотрел женщине на живот, — у этого ребенка и без того будет достаточно трудная жизнь, чтобы еще отбиваться от грязи, которую с радостью в него швырнет Этер Каамал.

— И что делать? — тупо спросил Сагромах из-за плеча генерала, недовольный тем, что Гистасп лезет в их жизнь. Сейчас стало особенно, как никогда прежде, трудно сносить мужское присутствие рядом с ней. Но если упрекнуть в подобном, Бану укажет на дверь, глазом не моргнув.

— Займитесь, чем планировали. Разведчиков я возьму на себя.

— Не теряй времени, — шепнула женщина, прямо глядя в бесцветно-серые глаза. Гистасп широким шагом покинул комнату. Бану, сцепив зубы, глянула на Сагромаха. Тревожно, но решительно. «Пойдем», — говорил этот взгляд.

Бансабира подхватила сына на руки, успокаивая. Гайер, долгое время не знавший кровной матери, привыкал к ней медленно, но, благо, уже узнавал и не чурался.

Маатхас подсуетился: накинул Бану на плечи легкий плащ. На всякий случай. Помог спуститься.

Взяв несколько человек охраны, что держалась позади, таны преодолели северные укрепления чертога, и теперь шли по холмам, засаженным цветами. Гайер отчаянно вертел головой, разглядывая торчавшие поодаль развесистые ели и будто заточенные, как лезвие кинжала, сосны. Он любил воздух и чувствовал себя на улице в солнечные летние деньки преотлично. Маатхас косился на женщину с ребенком одним глазом и думал, что все выглядит вполне умилительно, если бы не хмурая черта промеж аккуратно прибранных бровей молодой госпожи. Время от времени Бансабира спускала Гайера на землю, отпуская побегать. Потом, чуть позже, Сагромах раскрывал могучие объятия, и недолюбленный ребенок вдруг становился доверчивым, будто очарованный. Шел в подставленные руки, с восторженным визгом забирался Сагромаху на шею.

Искреннее человеческое тепло ничем не заменить.

Бансабира смотрела на все это с улыбкой в душе — и с облегчением: одной ей с ребенком не управиться в жизни. Есть женщины, рожденные под луной Илланы, Величающей плодородие. Из них выходят лучшие матери в мире. Она, Бансабира, рождена под сумраком Кровавой Шиады, и слеплена для другого.

Потому сейчас Бану, как бы ни отвлекалась, могла думать только об одном. Придерживая ножки Гайера, свисающие ему на плечи, Маатхас поглядывал на Бану — немного придирчиво.

— Думаешь, Гистасп справится?

Бансабира молча пожала плечами.

Гистасп справился, о чем и доложился сразу, как Бану и Маатхас вернулись с прогулки.

— Са, — дослушав рапорт генерала, Бансабира выдохнула и, сокращая расстояние, положила ладонь на мужскую грудь. Маатхас тут же накрыл её своей, тоже сделав шаг навстречу и чуть склонив голову.

— Где вы так долго были? — без предупреждения в Малую залу ворвался Хабур.

Увидев пару, разделенную лишь тонкой полоской воздуха, и Гистаспа, который чуть отводил глаза, Хабур мгновенно понял все. Переглянулся с альбиносом (тот почти незаметно вздернул бровь), посмотрел на Бансабиру (танша неловко отвернулась от пришельца), и заявил:

— Ладно, неважно. Жаль, я не застал вас с утра-пораньше. Каамал…

— Мы в курсе, — кивнул Маатхас. Теперь, когда таится смысла не было, он приобнял Бансабиру за плечо, и, обретя смелость, женщина решительно развернулась к Хабуру.

— Я послал убийц за гонцами, — оповестил Гистасп.

— Нер прибыл в чертог три часа назад и сразу столкнулся со мной в конюшнях. Я попытался объясниться, но он тут же отослал своего человека и принялся болтать со мной про лошадей и еще какую-то чушь, видно, чтобы я не мог принять ответных мер. Сами понимаете, толкнуть его в грудь и заявить, что у меня дела, я не мог.

Тут Хабур перевел глаза с танши на Маатхаса, и тот сообразил. Конечно, устроить разборки в Пурпурном чертоге с Этером, значило не только рассорить Сагромаха с якобы союзником, но и втянуть в них Бану, а этого Сагромаху хотелось меньше всего. Все ведь и впрямь ясно, в душе улыбнулся Хабур. Хвала Праматери.

— Как только я освободился, — продолжил мужчина, — кинулся искать тебя, Сагромах, но… найти не сумел.

Гистасп посмотрел на него с легкой нотой заинтересованности, за которой опытный глаз мог различить тщательно скрываемое недовольство: Хабур что, укоряет тану Яввуз в чем-то?

Маатхас, похоже, расценил внезапно скомканное окончание фразы молочного брата схожим образом и чуть шагнул вперед, заслоняя Бансабиру. Хабур уже в мольбе вскинул ладони: и в мыслях не было обвинять никого ни в чем. Напротив, кажется, Хабур всерьез рад за него, Сагромаха — вон, как глаза светились.

— Стало быть, у гонцов Каамала три часа форы и наиотличнейшие лошади? — Бану прищурилась.

— Боюсь, что так, — кивнул седоусый Хабур. Бансабира отстранилась от Сагромаха. Со строгостью в лице подошла к окну.

— Кого ты послал? — не оборачиваясь, спросила Гистаспа.

— К Яфуру пару человек из своих мечей, по тракту к Дайхатту отрядил Ри.

Бансабира почти незаметно повела головой в сторону генерала: странный выбор, не говоря о том, что Гистасп самовольно влез в сотню Серта.

— Из всех крепких конников он самый худой, — объяснил генерал.

«Но даже он может не нагнать этеровского гонца», — услышали все в повисшей тишине покоя.

Мать Воздаяния, вздохнула Бану. Ни Юдейра, ни Рамира, чтобы подключить силы разведки, а Варна еще никто не знает. Ему нужно, по меньшей мере, полгода, чтобы наладить сообщение с теми, кого оставили напоследок Юдейр и Рамир, и еще полгода, чтобы восполнить пробелы там, где, лишенные знакомых предводителей, дезертировали несколько человек.

Бансабира, не стесняясь, нахмурилась, провела ладонью по лицу, уперлась ладонями в оконную раму.

Именно сейчас отчаяннее всего нужна была рука из тени. А у неё даже тени не оставалось.

Со злостью Бансабира закусила губу. Видимо, предопределение все же есть, и её — в том, чтобы никогда не потакать желаниям. Нет смысла винить в чем-то Маатхаса: собственная слабость Бансабиры привела к таким последствиям. Не уступи она, Этеру не за что было бы ухватиться.

Любовь превращает в размазню — она знала это всю жизнь. И именно поэтому, должно быть, так сильно и так по-особому восхищалась Гором.

Танша набрала полную грудь воздуха, сжала зубы.

— Итак, мне придется положиться на удачу? — без вопросительной ноты спросила она у собравшихся. — Что на недоумка, посланного Этером, свалится звезда с неба или его конь угодит в яму на дороге? Сорвется в обрыв, потонет в Бенре? — спросила без единой эмоции в лице. — Этер предлагает мне ждать благоизъявления или возмездия судьбы, — потерла губы, — которую выбрал для меня. Ранди Шаут тоже пытался навязать судьбу, которую выбрал для меня, — усмехнулась танша и примолкла.

Связать Ранди Шаута ей последовательно помогли сначала Рамир, потом Юдейр.

Рамир и Юдейр.

Рамир и Юдейр…

Неужели она, как и Сцира Алая, ничего из себя не представляет без помощи мужчин, скрытых временем Матери Сумерек? Неужели все, чего она достигла, добилась только этими, чужими руками, и теперь нет ничего, что осталось бы в её собственных?!

От осознания никчемности Бансабира была готова взвыть.

— Я возьму сына. Гистасп, распорядись об обеде и позови Руссу, — ровно велела она, медленно оборачиваясь.

— Слушаюсь, — со скучающим видом отозвался генерал, отдал ребенка матери и вышел. — Пойдемте, тан, — позвал он, уходя. — Я провожу вас.

Маатхас глянул на Бансабиру. Ничего, кроме невозмутимости, в ней не было.

— Я приду вечером.

Женщина кивнула: едва ли Сагромах виноват в чем-то, кроме её утомленного счастьем тела.

И — яды Шиады! — воспрявшей души.

Сагромах отправился в отведенный покой и, что случалось редко, попросил Хабура оставить его наедине с самим собой.

Никогда прежде Маатхас не встречал людей, которые бы так пугались собственной доброты, счастья, удовольствия. С ней никогда не было легко, и даже минувшей ночью — сейчас Сагромах мог вспоминать с улыбкой — Бану долгое время умоляла погасить свечи, чтобы тан не видел шрамов, щедро рассыпанных по всему телу. Как ей приходится раз за разом разжевывать ему свои замыслы, так и ему постоянно приходится объяснять ей, что любят — не за красоту тела. Любят целиком, всего человека, до донышка, до каждого несовершенства и недостатка.

Вроде шрамов, которые он целовал один за другим, заставляя женщину в его руках расслабиться — и растаять.

Он потратил полночи и больше половины сил, чтобы Бансабира смогла, наконец, довериться ему и особенно — себе. И хотя он всерьез опасался, что после двух раз силы его иссякнут — в конце концов, он давно не юнец — в некотором смысле Сагромах гордился собой. Он явно намного опытнее и мудрее в вопросах, в которых, как раньше он привык думать, лучше понимают женщины.

Что ж, чем не очередное доказательство, что он влюблен в самую необычную из них? Он научит её не видеть зла в любви, как научил не чураться, не важничать, звать себя по имени. Тан улыбнулся, вспомнив, с какой нежностью Бану растягивала длинное «Сагромах» и как прерывисто, бессвязно выдыхала краткое «Са».

Многое опять идет вкривь и вкось, но главное в любом поединке — не сдаваться, даже если мышцы в руке немеют на последнем взмахе меча.

Бансабира, облаченная в военную форму, в которой чувствовала себя увереннее, сидела у окна, не различая, как медленно сумерки сменяются ночью. Няня возилась с Гайером, которого в присутствии в чертоге Этера, танша боялась отпустить от себя и на шаг.

Однако на ночь все-таки приходилось оставлять его из-за Сагромаха: невозможно ночевать с ними обоими. Поэтому и сегодня Гайера приютили Тахбир и Итами, в которых Бансабира не сомневалась.

Сагромах пришел, молча сел рядом с Бану, пододвинув себе стул. Накрыл лежащие на коленях женские ладони своей. С момента обнаружения ситуации с гонцами, минуло двое суток. Маатхас знал, что прошлую ночь Бансабира не спала: она изводилась, не могла наслаждаться близостью (хотя Сагромах, как мог старался, несмотря на страшную боль во всех мышцах), а потом, кое-как заснув, ворочалась, просыпалась, и уже в половине пятого сидела у окна, как сейчас.

Её было не утешить и не поддержать, и Маатхас спросил первое, что пришло на ум, чтобы хоть как-то разговорить женщину.

— Зачем ты отослала Руссу из чертога?

Спросил просто так, но, судя по тому, как внутренне подобралась Бану, попал в какой-то живой угол.

— Этер не только намеревался убить Гайера: он всерьез пытается пустить обо мне сплетню, будто Гайер сын Руссы. Не нужно ему никаких лишних поводов взболтнуть еще что-нибудь, — Бансабира даже не посмотрела на Сагромаха, отвечая сдержанно и сухо. — К тому же, случись что со мной, Русса окажется в числе первых претендентов на наследование.

— Русса же бастард.

— Не совсем.

Маатхас вскинул лицо, слегка потянув Бану на себя.

— Что это значит?

Бансабира изучающе поглядела на мужчину — изнурительно долго. Потом поднялась и достала из секретера стола широкий свиток.

— Подойди, — мягко позвала тана, разворачивая пергамент. Маатхас приблизился, наскоро прочел записи и уставился на танскую печать Яввузов.

— Сив, мать Иввани, происходит из лаванов. Они подготовили бумагу сегодня утром.

Маатхаса, судя по выражению лица, мало занимала родословная невестки дома Яввуз.

— Это как понимать, Бансабира? Ты признала его законным братом?

— Нет, конечно, — невозмутимо отозвалась танша. — Там сказано совсем другое.

— Что его «родство с покойным таном Сабиром Яввузом, — начал зачитывать текст Сагромах, — по прозвищу Свирепый, не подлежит ни сомнению, ни обсуждению, и потому, при утрате прямого наследника по своей линии я, действующая тану Бансабира Яввуз, признаю Руссу Яввуза законным преемником».

Сагромах несколько секунд кусал губы, потом оглянулся на Бану, стараясь спрашивать сдержанно. Конечно, ему приходило в голову,

что в брачном договоре Бансабира попросит его не лезть в дела Пурпурного дома (и себя наверняка ответно ограничит во влиянии на Лазурный дом, с усмешкой сообразил тан), но чтобы настолько радикально выглядели её решения, и предположить не мог.

— Объяснишь?

Причина. Это же Бану, у неё всегда на все есть причина, сказал себе Сагромах. Сейчас все прояснится.

— Конечно, — учтиво согласилась танша, обошла стол, забрав у Маатхаса пергамент, и расположилась в кресле. — Мои бесконечные странствия показали одно: мне часто не сидится на месте, а мои силы, как бы ни были хороши, всего лишь силы одного отлично обученного бойца, не более. Я могу придумать миллионы причин сгинуть где угодно и когда угодно. И что случится с танааром тогда?

Маатхас прочистил горло и свел брови: к чему ведет? Как ни посмотри, есть у Бану эта привычка — начинать объяснение проблемы с невиданно далекого угла. Оценив ситуацию, тан сел напротив.

— Чтобы удержать Дайхатта и убедить его держаться моей стороны, я узаконила права Иввани как единокровной танин. Даже если теперь Аймар отвернется от затеи союза, у родственников Иввани на руках вторая копия документа, и мне уже не отвертеться от опекунства над ней. Значит, кто бы ни стал её мужем, с моей смертью он вполне может претендовать на власть в чертоге через детей Иввани.

Бансабира усталым жестом потерла шею.

— Предположим, эту проблему я смогу решить, как в свое время её решил отец с Тахбиром — заставив подписать бумагу, что никто из её потомков по девятое колено не имеет прав на танское кресло чертога. Но остается Адар. Адар обещан зятем в дом Ниитас. Я не знаю, Сагромах, насколько известна ситуация в стране, но мои связи с Сиреневым танааром — это попросту приятельские отношения с дедом. Энум, брат моей матери, похоже, ненавидит нас обоих. Иден помрет — в этом году или следующем, уже не подгадать, и Энум возглавит Сиреневый чертог.

— Ну, — Маатхас не удержался от смешливого замечания, — Иден довольно противный старикан. Уверен, он доживет до свадьбы своей правнучки и Адара элементарно из вредности.

Бансабира оценила, чуть улыбнувшись. Маатхас воспрял: все лучше, чем ничего в тревожное время.

— Даже если так, опасность остается прежней: когда Адар станет родней Ниитасам, Энум всерьез захочет через него прибрать к рукам если не весь надел, то хотя бы власть над тем, кто его возглавит. И всяко расстарается, чтобы этим человеком стал Адар. Гайер … Гайер несчастный ребенок, появившийся с одной целью, из-за которой родня его отца в лице Этера жаждет сгноить мальчика.

— Странно слышать подобное от тебя, — с болью в голосе произнес Маатхас. Бану поняла его печаль верно.

— А как иначе. Наличие у женщины ребенка не делает матерью. Я ведь не знала его никогда. Сейчас он почти перестал шарахаться от меня, это правда, но ведь и я, — Бану спрятала лицо, опустив голову, — едва-едва начинаю без опаски брать его на руки. А он уже большой. Кажется, — хохотнула женщина, — он растет куда быстрее меня.

Сагромах не перебивал: хорошо, что она вообще разговаривает и пытается улыбаться. Прошедшие два дня наедине на Бану страшно было смотреть — так изводилась.

— Ниитасы, Каамалы, Дайхатт или еще кто — найдется немало тех, кто позариться на чертог Яввузов, воспользовавшись путем, который я же и показала — наследование. Знаешь, какой парадокс? — размышляя, спросила танша. — Я старалась всеми силами защитить танаар и свою семью, а в итоге ослабила. Сестер вынуждена выдавать за врагов, братьев отсылать куда попало, а все потому, что, полагаясь на связи и умения Храма Даг, сама я слишком уязвима. Мой наставник говорил, что суть победы в том, чтобы не дать победить себя, но мне больше это не удается.

Маатхас с пониманием качнул головой:

— И поэтому ты выходишь за меня?

— Да, — Бану не лукавила. — Ты не дашь победить меня.

Это прозвучало как вызов, брошенный лицом к лицу, взглядом — глаза в глаза. И Маатхас принял его, с достоинством кивнув.

Не желая растягивать момент, Бансабира вернулась к разговору.

— Русса — единственный, в ком я не сомневаюсь. Кресло танов Яввуз маячит перед ним с раннего детства, а он только и делает, что охраняет сидящего на нем и смотрит тому в глаза, как виноватый пес.

— Ему есть, за что просить прощения, — чуть жестче, чем ожидалось, ответил тан.

— Все допускают ошибки. Он не уберег ни меня, ни отца, и теперь уж …

— Разве это не доказывает, что он попросту ни на что негоден?!

Бану оторопела. Набрала в грудь воздуха.

— Я верю, что он окажется в этом смысле не хуже Ула. В любом случае, Сагромах, это временная мера. Как только у нас появится ребенок, я при тебе сожгу этот документ.

— А вторая копия?

— Сам сожжешь.

Сагромах кивнул. В лице явно читалось облегчение. Он поступил правильно, да: ей всегда нужно давать время для объяснения, если уж он, этакий болван, не способен видеть также далеко вперед.

— Тану? — постучал Гистасп. — Я зайду?

— Да, — тут же отозвалась женщина. — Что у тебя?

Гистасп, одетый в походную форму времен Бойни Красок, приветственно кивнул Сагромаху и доложил, что с Гайером все в порядке, а Этер весь вечер обхаживает Иттаю.

— Не возьму в толк, ведет себя так, словно она и впрямь понравилась ему.

Бансабира качнула головой и махнула рукой:

— Да десять раз. Просто Этер или подлый, как змея, или тупой и неугомонный, как бык весной. Яфур наверняка сказал ему сидеть смирно, но он, похоже, намерен сыграть по-своему. Выбрал и теперь надеется не оставить мне вариантов, кроме его свадьбы с Иттаей или публичного скандала. Тц.

Гистасп в лице не изменился, но в душе знатно хохотнул: похоже, подобное решение брачного вопроса весьма популярно в последнее время.

— Раз он так рвется испортить мне жизнь, — вдруг жестко заявила Бану, — не откажусь от отве…

Все трое в комнате обернулись на странный хруст за окном. Учитывая расположение танской спальни на четвертом этаже чертога, любое подобное обстоятельство было неожиданным и тревожным.

Никто не издал ни звука. Гистасп первым сделал осторожный, бесшумный шаг к окну. Бансабира остановила жестом. Тихонечко потянула из-за рукава туники узкий нож, так что и намека на шелест слышно не было. Зато за окном что-то опять проскрежетало — совсем тихо и коротко.

Маатхас, в эти дни тоже предпочитавший не расставаться с оружием, высвободил меч. Звук, с которым острие покидало ножны, заглушил недовольное цоканье за окном, зато утяжелившийся вздох в повисшей следом тишине уловили все.

Гистасп положил ладонь на рукоять кинжала за поясом, облизал губы. Внешне бесстрастный, внутренне, он подобрался, взведясь, как пружина, чтобы быть готовым к любому броску сейчас: грудью перед на защиту танши, к окну с клинком наголо — в атаку, и даже к Маатхасу, если вдруг окажется каким-нибудь немыслимым образом, что он имеет какие-нибудь тайные связи с Каамалами и намерен навредить госпоже.

Бросок действительно случился — в отворенное навстречу летнему ночному ветру окно влетело что-то тяжелое. Повинуясь рефлексам, все трое на мгновение оглянулись на безвестный презент. По одному шлепку танша поняла, что именно упало на пол.

Бансабира кивком велела Гистаспу осмотреть сверток, а сама кошкой приблизилась к ставням, прижимаясь спиной к стене. Гистасп развернул брошенную голову, сдержал рвотный позыв и, приподняв за волосы, показал Бану. Серого лица не узнавал никто.

Маатхас помрачнел окончательно. Бансабира перехватила нож удобнее, чтобы наверняка, с одного удара, всадить в гортань — спереди или сбоку.

И даже успела поймать момент, когда звук её дыхания слился с чьим-то еще.

Отчаянно знакомым дыханием и запахом кожи.

Мужчина забрался на окно, подтянувшись и закинув на проем ногу. Собрался в мгновение ока и спружинил на каменные плиты пола. В проеме окна мелькнул трос, видать каким-то образом закрепленный на парапете выше. Должно быть, Вал все предусмотрел.

Бансабира стояла, не шевелясь. Казалось, даже сердце в её груди затихло не на шутку. Только когда Маатхас, опомнившись, шикнул «Бану!», танша опомнилась и кинулась перед ним, загораживая незваного гостя.

Тот был укутан в воинское одеяние, схожее с формой Храма Даг, но все-таки отличное от неё. Голова путника была покрыта такой же черной повязкой, а еще одна до самых глаз скрывала лицо.

— Бану, — обескураженно выдохнул Маатхас, но Бансабира вместо ответа обернулась к гостю. Надень он хоть что, даже обмотайся цельным шатром, она узнала бы его безошибочно. Судорожно вздохнув, Бансабира обняла мужчину одной рукой. Незнакомец отреагировал молниеносно, ответив тем же, склонился лицом к танскому плечу. По тому, с каким упоением он втягивал запах госпожи и с каким остервенением сжимал в объятии, было очевидно, как долго оба ждали этой встречи.

— Бансабира, — «да что же происходит в твоей жизни?!» — мысленно проорался Сагромах.

Это отрезвило.

Бану, заерзав, высвободилась из объятий, отступила на полшага, а потом с силой толкнула гостя в грудь.

— Где тебя носило столько времени?!

— Хм, в двух словах не расскажешь, — отозвался гость, и теперь этот голос узнал и Гистасп.

— Так ты жив, Юдейр, — самоочевидно проговорил генерал. Названный стащил с головы обе повязки и демонстративно глубоко вздохнул. Всегда ухоженный, сейчас он выглядел всклокоченным, как загнанный зверь.

— Ты, к моему удивлению, тоже, Гистасп.

Узнав, что перед ним Юдейр, Маатхас невольно вздрогнул: он прекрасно помнил немного напуганного и слегка заносчивого мальчонку, который повсеместно кланялся танше и был предельно вежлив со всем старшим командованием.

— Ну что ты, если нашей госпоже хватает терпения сносить одного из нас, то жив и второй. Грехи у нас общие, — с легким изяществом поехидничал Гистасп.

— Я спросила, где ты был, Юдейр?! — гаркнула Бану, напоминая о себе. — Я пол-Ласбарна исколесила…

— Да-да, он говорил, что вы искали меня, тану. Гор, — уточнил сразу, как увидел перемену в лице тану.

— Снова он.

— В компании кучки головорезов он разграбил одну из солевых шахт, куда меня едва-едва пригнали рабом, — без запинки солгал Юдейр. — Мне не сняли серьгу, не знаю, как так свезло. Он признал её, ну а дальше, слово за слово… В конце концов, я же переписывался с ним время от времени вместо Рамира, чтобы наверняка удерживать поводья разведки.

Тысяча мыслей пронеслась в голове танши.

— Так, — отогнала она их все, чтобы обдумать или спросить чуть позже. — Перво-наперво, чья это голова? — ткнула пальцем за спину, где Гистасп, сидя на полу и сдерживая рвотные позывы, заворачивал обратно дарованное Юдейром подношение.

Последний ловко прояснил ситуацию:

— Без понятия.

— Что? — Маатхас побледнел от абсурда. — То есть это такой приветственный жест, что ли? — вся его галантность и воспитанность вдруг развеялись под натиском необъяснимых обстоятельств.

— Я, возвращаясь, много времени просидел в кустах вдоль дорог. Пограбил, — честно и самодовольно сообщил Юдейр совершенно не похожим на себя тоном. Видел же прекрасно, как изводится Бану, ожидая его рассказ, но намеренно не торопился. — В южных приграничьях вашего танаара, госпожа, на дороге к Раггарам увидел этого вот, да и подстрелил. На плече у него была белая повязка парламентера и камзол с гербом Каамалов, и я справедливо подумал, что никто в Пурпурном чертоге, во всяком случае, еще полгода назад, не стал бы иметь дел с Золотым домом, к тому же через людей Льстивого Языка. Вы, кстати, знаете, что у вас там крайне неспокойно? — вдруг посуровел Юдейр. — Я даже в какой-то момент подумал, что, может, вы как раз знаете, и потому послали этого олуха с письмом каким. Поэтому, когда понял, что намертво — я ему под гортанью пробил — решил привезти голову. Чтобы если что важное, вы были в курсе. Если надо, мои ребята доставят наверняка.

Юдейр зашелся красноречием и никак не затыкался, словно не замечая, как меняется лицо Бансабиры.

— Между прочим, — внезапно опомнился Юдейр, — скажите спасибо Праматери, что как-то мне удалось отнять на дороге приличный двуручник, а то я бы в жизни эту голову не приволок. А тащить тело, даже имея лошадь, значит, замедлится.

— Лошадь? — уточнил Маатхас.

— Я воспользовался его же, правда пришлось оставить в городе, чтобы подобраться к чертогу более или менее незамеченным. Спасибо, — вдруг обронил блондин, взглянув на генерала. — На патруле парапета сегодня когорта ребят под рукой знающего человека. Я взобрался без помех. Вот, — Юдейр достал из-за пазухи выкраденное у покойного гонца Каамалов письмо для Аймара и протянул Бансабире.

— Чуть позже, по дороге к чертогу, я кстати встретил еще одного гонца и тут тоже стрелял наверняка, мало ли. Но это оказался Ри, — Юдейр оглянулся на Бану. — Думаю, вы понимаете…

Бансабира отошла от разведчика. Глубокая складка залегла промеж бровей. Надолго повисла пауза.

— Понимаю, — медленно кивнула танша. — Но страшно зла, — зашипела Бану. — Ри совсем не заслужил умереть от руки соратника, и к тому же без возможности защитить свою жизнь.

Юдейр прокашлялся, нахмурился, не зная, как объясниться.

— Тану, простите, пожалуйста. Я и подумать не …

— Куда ты дел тело? — строго спросила женщина.

— Ну как куда, — Юдейр вдруг замямлил.

— Куда?

— Сбросил на окраине леса.

— Стало быть, его уже разодрали и растащили, — вздохнула Бану. — Далеко от чертога?

— Не очень, — прикинул Юдейр.

Бансабира молча кивнула, зашагав по покою туда-сюда. В голове колотило в один висок и давило глаза. Ей определенно надо поесть и поспать.

Танша остановилась у стола.

— Гистасп, перво-наперво, скажи, пусть принесут еды. Потом найди Лигдама, и идите вдвоем к Тахбиру. Лигдам заберет и приведет ко мне Гайера, по дороге отыскав Раду, а ты поговоришь с Тахбиром и Итами. Сначала сделай все, как полагается, и повежливей. Затем скажи, чтобы зашли ко мне, я улажу остальное. Сам тем временем передашь управляющему, чтобы немедленно начинал подготовку к свадьбе. Начать нужно с приглашения жреца. Са, — обернулась на возлюбленного, — двери в ближайшем храме всем открыты. Может Хабур это устроить?

Маатхас кивнул: конечно.

— Тогда дальше, Гистасп, ты пойдешь к Иттае. Полагаю, она еще не в курсе, что все заинтересованные стороны согласились на этот брак. Сообщишь как можно скорее и в присутствии Этера.

— Чтобы он наверняка завелся? — уточнил Сагромах.

— Точно. Он кинется писать отцу, насколько был прав на мой гнилой и продажный счет, и как же я недостойна воспитывать единственного внука Яфура Каамала. Это письмо мы и перехватим. Надо чтобы ты, Сагромах, тоже написал письмо — Дайхатту. Скажи, что перехватил вот это послание Этера, и что, не услышав от меня вразумительного ответа на свое предложение, ты, к сожалению, вынужден покинуть Пурпурный чертог из-за неотложных дел в собственном танааре и всерьез опасаешься, как бы Этер не выставил меня вон из собственного дома. Пусть перехватом письма и сообщением Дайхатту займется Махран.

— Будет лучше, если в таком случае письмо доставит человек тана Маатхаса, — разумно заметил Гистасп.

— И то правда, — признала Бану.

— Можешь не тревожиться, — тут же откликнулся Сагромах.

— Думаете, Дайхатт отзовется? — Гистасп выглядел несколько озадаченным.

— Уверена.

Генерал кивнул.

Что ж, если Черный тан затягивал с ответом Бансабире из принципа, чтобы не являться по первому зову, то сейчас причина и впрямь выглядела убедительной — насильственная узурпация. К тому же, с Бану можно договориться, а вот Этер, если заграбастает орду Яввузов в свои руки, близко к рядам не подпустит его, Дайхатта.

— Что до тебя, — Бану обернулась, а Юдейр выпрямился, подобравшись. — Отправляйся к Валу, объясни ему, где оставил Ри, сопроводи, если потребуется. Пусть возьмет сколько нужно людей, но, если от тела что-то осталось, привезет в чертог.

Юдейр скрипнул зубами: тот факт, что из всей охраны тану о его действительной судьбе знал именно Вал, Юдейра раздражало страшно. Давние обиды въедаются в душу тем сильнее, чем отчаяннее он за них держатся те, кому больше почти не за что.

— Как прикажете, — буркнул Юдейр, коротко поклонился и вышел.

— Остается только спровадить Этера, — напомнил Маатхас.

— О, это не проблема, — ответил за Бану Гистасп. — Как только я сообщу в его присутствии, что женюсь на Иттае, он взведется и кинется к танше и к Тахбиру, выяснять, что к чему. А потом седлает коней, озлобленный, как демон.

Бансабира усмехнулась.

— Воистину. Я отказываюсь отдать Иттаю ему, наследнику одного из двенадцати танских домов Яса, выдавая за ни мало незнатного Гистаспа. Такого оскорбления Этер не стерпит.

— А, может, и Яфур, — напомнил Маатхас.

Бану пожала плечами: а, может, и Яфур. Выбирать-то всяко не приходилось.

— В любом случае, проблем станет больше. К сожалению, как ни крути, в отличие от сыновей, Яфур, при всех многочисленных недостатках, всерьез озабочен вопросами чести. Так что подобное решение может не на шутку раздраконить его.

Мужчину переглянулись: это не приходило в голову, но, кажется, противоречий не возникало ни у кого.

— Тогда за дело, — подбодрился Маатхас. Гистасп чуть наклонил голову и молча вышел. Сагромах исчез из покоя следом. Бансабира подошла снова к окну: продольная черта меж бровей так и не изгладилась.

Все произошло, как Бану и предвидела. Перехватить сообщение, написанное Этером для Дайхатта, оказалось легче, чем представлялось — помогали родные стены и верные люди. Маатхас и Хабур не подвели, выполнив все в точности. Сагромаху нравилось «быть в деле», чувствовать себя деталью, без которой весь сложный механизм взаимодействий попросту бы не сработал. Тахбир и Итами тоже повели себя согласно тому, как предвосхитила танша. Итами была всерьез разочарованна и даже раздражена, до неё уже дошли слухи, что Иввани, дочь Сив, Бансабира признала своей подопечной на правах единокровной родственницы, а, значит, следовало ожидать, что припасла для малолетки хорошее будущее. Её же старшенькой, практичной и смышлёной Иттае достался безродный солдат. Тахбир был в суждениях мягче — и с Бану, и с Гистаспом, когда тот, повинуясь указу, пришел просить позволения на брак. А Бансабире, когда они с Итами явились уточнить, не обезумел ли Гистасп, улыбнулся открыто и добродушно: вступить в брак по любви — благословение богов, не меньшее, чем иметь мать.

В конце концов, только одно обстоятельство Бансабира предугадать не смогла — восторженную, умилительную и очень шумную реакцию Иттаи, когда та услышала о предстоящей свадьбе. И судя по тому, как натянуто рассказывал об этом Гистасп, кузине вполне удалось обескуражить маститого генерала.

Этер, узнав, чуть не пришиб Гистаспа, а потом вовремя сообразил, что тот человек подневольный и явился к Бану. Судя по всему, ему причитается Ниильтах, заявил он с порога. Но Бансабира с разочарованной физиономией качнула головой: увы, к сожалению, Ниильтах не слишком умна, чтобы однажды стать таншей целого надела.

— Вот и я о том! — рассвирепел Каамал. — Поэтому я и сосредоточился на Иттае!

Бансабира сдержанно объяснила: кузина всерьез влюблена в Гистаспа, и он, Этер, будет попросту до горестного несчастен с женой, которая сохнет по кому-то еще.

Этер покраснел от злости: да разве жена из Яввузов ему нужна для счастья? И разве сама Бану не была влюблена в какого-то там недоумка, когда вышла за его покойного брата Нера?

Бану в ответ лишь попросила прощения — со всей скромностью и без капли раскаяния.

— Но одна из моих троюродных сестер с радостью составит вам пару, — поделилась новостями Бану.

— Что?! — Этера накрыло с головой.

Бану повторила: внучка её дальнего родича Бирхана готова составить Этеру партию. Мужчина в ответ не удержался: размашисто шагнул к невестке и наглым образом схватил за грудки, вздернув вверх.

— Что ж, по крайней мере я выдернул из твоих загребущих лап тридцать дайхаттовских тысяч. Мы с Аймаром двоюродные братья, можешь не сомневаться, даже если возьмешься все отрицать — он поверит мне. И до отца я тоже однажды досту…

Этер не договорил: вошедший Маатхас опрометью кинулся к Бану и, ничего не выясняя, всей тяжестью натренированных рук со вздувшимися венами, обрушился на Каамала. Этер с первого удара отлетел на несколько шагов. Прыжком Сагромах настиг обидчика и с безумными глазами готов был ввязаться в драку.

— Са, прекрати! — бросилась Бансабира, обхватив возлюбленного со спины за обе могучие руки. — Остановись, пожалуйста! Сагромах!

Багровый, с бешеной ненавистью в глазах, Маатхас рвался из рук Бану, налетая на Этера. Впрочем, тот не нуждался в опеке и, едва улучив момент, на который Бану удалось задержать Маатхаса, от души кинул кулак в ответ. Угодил Сагромаху аккурат под ребро. Того сотряс спазм, дыхание сбилось, но уже через несколько секунд гнев взял верх над чувствами. Маатхас отследил яростное метание сердца в груди: этот выродок поднял руку на Бану!

— Сукин сын! — проорал Маатхас в совершенно неуправляемом состоянии и толкнул локтем женщину, чтобы отошла хотя бы на пару шагов.

Бану послушно отступила: делать сейчас что-то все равно бесполезно.

— Сукин сын! — заходясь, твердил Маатхас, нанося и получая удары.

Это затянулось на несколько минут.

— Са, — с нежностью в голосе позвала Бану, предпринимая последнюю попытку и заранее зная, что та обречена на провал. «Это ради тебя же» — мысленно отозвался Маатхас. Он уже покостерил на чем свет стоит мужчин, которые охраняли Бансабиру прежде. Он на днях сказал ей в лицо, что все они были ничтожны и жалки, раз теперь она стесняется шрамов. И что теперь?! Он сам будет, как те, никчемные и бесполезные недоноски?!

У Этера были разбиты губы, и явно грозило наплыть в скором времени несколько сочных гематом по всему телу. У Маатхаса начинал заплывать глаз.

— Стража! — Бану сделала единственное, что осталось. На её счастье, каким-то таинственным чудом у двери покоя оказался Раду. Увидев его, Бансабира облегченно выдохнула: уж этот разнимет.

И действительно, Раду, а вслед за ним и Шухран с Атамом, который присоединился к отряду танши уже на исходе Бойни, ввязались в разборку двух мужчин. Растащили по сторонам. Атам скрутил со спины Маатхаса, Шухран ограничивал действия тана спереди, готовый в любую минуту кинутся на помощь любому из товарищей. Раду, неодолимый и могучий, как судьба, мертвой хваткой вцепился в Этера: ладно Сагромах, тот может только накостылять Каамалу, на тану он в жизни не замахнется. А вот деверь у танши та еще сволочь.

— Тан Маатхас, ахтанат Каамал, — со всей строгостью позвала Бану, понизив голос. — Вы в своем уме?

Сагромах почувствовал в груди легкий укол совести, который, впрочем, быстро заглох под натиском сакральной убежденности в собственной правоте.

— Раду, — скомандовала танша. Тот натянулся, как тетива, готовый к спуску в любой момент. Наконец, он пригождается, как стоило бы!

— Слушаюсь, тану!

— Проводи танов на воздух и приведи в чувство.

— Не смей меня трогать! — мгновенно ощетинился Этер. — А я был прав, ты та еще шлюха, Бану.

— Ах ты! — не нашелся словами Маатхас, готовый уже сорваться в любую площадную брань.

— Можно я ему вдарю? — спросил и Раду.

— С кем ты наспала Гайера?! С Руссой? Со своим оруженосцем? Солдатская дрянь!

Бансабира побелела.

— У Гайера внимательные глаза твоего отца и тупой подбородок твоего брата, — шепнула танша, подходя к обидчику ближе. Раду напрягся больше, понимая, как безумит близость врага, и ожидая от Этера чего угодно. Тот тоже почувствовал, как сильнее разбухли и без того вздувшиеся, налитые мышцы на руках Раду, стесняя его, Каамала, движения. — Если ты настолько слеп и глуп, чтобы не видеть этого, одной Праматери известно, в какое дерьмо ты сведешь танаар, когда возглавишь его.

Этер понял намек безошибочно: на этот раз он действительно дернулся не к Маатхасу, а к Бану, но Раду не подвел, уперевшись в пол ногами. Каамал рвался отчаянно, рычал, разве что не бросая пену с губ, но Раду был Раду. Вновь обретая спокойствие, Бансабира оглядела гиганта с долей восхищения в глазах. Он и правда становится бесполезен вне боевых условий: гаснет, хиреет, начинает пить, шляться по бабам, делать сущую ерунду и говорить тоже, но в бою всегда преображается мгновенно. Вспоминая весь свой прошлый лагерь, собранный за годы Бойни Двенадцати Красок, Бансабира думала, что если кто и был дитем Шиады, избранником Матери Войны среди всех её людей, то именно Раду.

Маатхас повел плечами, скидывая руки Атама.

— Я сам выйду.

Уловив крайнюю степень его недовольства, Бану передумала.

— Останься.

Сагромах замер. Оглянулся на Бану, ощущая, как дико бьет кровь по ушам, и во взгляде мужчины танша не могла прочитать, понимает ли он хотя бы, кто перед ним стоит. Когда ярость захватывает Сагромаха, он становится воистину неуправляем и страшен.

— Я тебе все это вспомню, сучка, — вырываясь, хрипя, пообещал Этер. — Вот увидишь.

Раду больше не стал слушать: заломил руки Каамала окончательно, выбил ногой под колено, и навалился всем недюжим весом, усаживая Этера на колени. Что бы ни было, оскорблять Мать лагерей не позволено никому.

Шухран и Атам помогли Раду выволочь Этера.

— Похоже, просить его передать Яфуру мой поклон, бессмысленно, — выдохнула тану разочарованно в спину удалявшейся охраны. Сагромах стоял недвижно. Он по-прежнему был облачен в шелковую синюю безрукавку, и Бансабира видела, как подрагивали от напряжения загорелые, затянутые вдоль тела руки со сжатыми кулаками и вздувшимися венами.

— Са, — позвала Бансабира тише и ласковее, чем умела еще неделю назад, делая шаг навстречу. Все в груди объяло трепетом: кажется, первый раз за неё вступился мужчина.

— Тварь! — не своим голосом рыкнул тан и обернулся. — Гнусная тварь!

— Сагромах, — Бансабира застыла.

— Зачем ты позволила его увести?! — крикнул он на неё. — Я бы вышиб из него всю дурь и без помощи Раду! Или ты теперь всегда будешь встревать?!

— Сагромах, — жестче одернула Бансабира. Тон жениха совсем ей не нравился.

— Это не раздор двух танов, это спор двух мужчин, и не надо вмешивать в это охрану! Я обязан и, демоны и духи, я хочу защищать тебя и твои интересы!

— Тогда почему ты не сообразил, что если Яфур откажется от нашего союза, Гайеру в жизни не унаследовать Серебряный дом?!

— Да причем тут…

— При том, Сагромах. Мы уже обсуждали, зачем мне другие таны, — сказала размеренно и строго. — Или думаешь, что сможешь в одиночку заменить мне и Каамала, и Дайхатта, раз мешаешь достичь договоренности с обоими? — Бансабира посмотрела надменно.

Тан вздрогнул.

— Если бы один человек мог заменить мне мир, если бы в силах одного человека было помочь мне добиться желаемого, я бы никогда не рассталась с наставником, — холодно заключила тану. — Но я здесь, потому что мне нужны многие люди вокруг. И если тебя это не устраивает, ты волен поступать, как вздумается. В конце концов, мы еще не женаты, можешь передумать.

Сагромах вознегодовал.

Рассвирепел так, что кровь ударила в голову, навалилась на глазные яблоки, выдавливая. Все его существо источало угрозу, и, хотя Бану и держалась невозмутимо, в душе ей было не по себе.

— Как это понимать?! — женщина не успела опомниться, как её схватили за плечи. — Да сколько можно, Бану? Разве я не говорил?! Не смей недооценивать мои чувства!! Да что мне сделать, чтобы ты, наконец, признала и услышала меня, Бану?!

Танша сглотнула: тан попросту взмолился. В ярости и бешенстве, он взмолился. Потому что она доконала его, замучила, как старая, ноющая и без конца кровоточащая рана. Но отступать поздно.

— Для начала привести себя в порядок: тебе нужна помощь, глаз отек, — Бансабира вскинула руки, и Маатхас отпустил. — Подумай над нашей свадьбой Сагромах, я не буду ни в чем тебя винить, если ты передумаешь. Ты друг и союзник Пурпурного дома, можешь рассчитывать на любую помощь в этих стенах. Так что отдай приказ любому, о тебе позаботятся. А у меня накопилось немало дел.

— Бансабира, — он потянулся за ней, но женщина не остановилась, уходя.

Воспитанная Гором, Бану, как и он, трусила, перед любым натиском чувств — и чужих, и собственных.

Когда хлопнула дверь её кабинета, Сагромах закрыл лицо ладонью. Наплывающий синяк пульсировал тупой обжигающей болью, с припухшей губы медленно, по капле, сочилась кровь. Это хоть немного заглушало дикую, обжигающую, как горячий свинец, досаду и обиду. На неё. На себя. Он ведь сам на днях говорил себе, что главное — не допускать разборок под её крышей. Ему ничего не мешало дождаться отъезда Каамала и устроить засаду за городом.

Став Матерью лагерей, Бансабира обрела огромное множество сподвижников. Тех, кто шел изначально из выгоды, мало-помалу пронзало чувство искренней симпатии или преданности. Немало сегодня находилось людей, готовых ради Бану на подвиги.

А, значит, тех, кто ненавидел её, намного больше.

И, значит, теперь всегда, когда она будет засыпать в его руках, придется следить, чтобы она закрывала глаза на ночь. Осторожность, осмотрительность, страх — сколько спутников у его Бану. Что ж, лучшее, что можно делать в такой ситуации — не создавать проблем и решать те, что есть. Пока она разбирается с союзами, Сагромах обещал устроить свадьбу. И пусть Бансабира выдумывает, что хочет. Все решено.

Маатхас вздернул голову, ощутив, как кровь снова ударила в закрывшийся от отека глаз, шагнул к выходу, полный решимости к действию. И едва успел отскочить от открывшейся двери: вошел с поклоном Лигдам, за ним семенил еще кто-то.

— Тану распорядилась, чтобы я привел к вам лекаря.

В душе Маатхаса сначала замерло, потом потеплело. Злится, но любит. Женщины!

— Хорошо. Передай Хабуру, пусть сворачивается.

Дело было не его, но потребительства в адрес госпожи Лигдам, неожиданно для себя, допустить не смог. В немом вопросе вскинул светлые брови.

— Загостились мы тут, а будучи загостившимся соседом много себе не позволишь.

Вкупе с разбитой физиономией слова Маатхаса прозвучали особенно двусмысленно, и Лигдам даже немного улыбнулся. Прежде вовсе нелюдимый, подобранный Валом по требованиям госпожи, неприметный молчун Лигдам, наконец, начал приобретать краски жизни, достойные собственной привлекательной внешности и рубиновой серьги в ухе.

Сразу после трудной встречи с Этером Бансабира спустилась во внутренний двор, где обычно Серт гонял карательную сотню или муштровал маневры всего подразделения. Огляделась: похоже, тут сейчас только часть офицеров с ребятами, самого тысячника не видать.

Показано 27 из 67 страниц

◄ 1 2… 25 26 27 28… 66 67 ►

Заприметив госпожу, кто-то гаркнул, солдаты замерли, прекратив тренировку и поклонились. Бану ответила легким движением головы. Подозвала одного из сотников, спросила, где Серт. В караулке, ответил мужчина и вызвался проводить. Нет необходимости, отозвалась танша, велев возвращаться к работе.

В караульной было шумно — бойцы о чем-то оживленно переговаривались. Бансабира несильно толкнула дверь. Стоило войти, полсотни северян вскочили с мест. На их лицах застыло странное выражение между улыбками и тревогой: танша обычно лично по караулкам без повода не бродит. Случилось что?

Зеленые глаза выцепили нужного человека одновременно с его приветствием:

— Тану? — коротко поклонившись, Серт шагнул вперед. Бану кивнула в ответ.

— Серт, — потом движением головы указала на дверь у себя за спиной. — На разговор.

Блондин быстро переглянулся с бойцами карательной сотни. В их глазах было то же недоумение, улыбки сползли с напряженных лиц. Лопатками чувствуя атмосферу, Бану приостановилась и оглянулась на солдат.

— Отставить панику. Выволочка никому не светит.

Она успела обернуться к двери, когда одновременно услышала смешок и облегченный выдох.

— Тану? — обратился Серт, чуть наклонив голову, когда они вышли на улицу. Светило яркое солнце. — Что-то стряслось? Зачем вы утруждали себя, послали бы…

— Серт, — даже не взглянула. Но Серт понял: если пришла сама, значит, или так надо, или так хочется, и ни в одном из этих случаев ему нечего возразить.

— Простите. У вас поручение?

Бану кивнула. Они прошли молча еще немного и остановились, только поравнявшись с дверью в одну из оружейных. Здесь и рядом никого не было, прикинула Бану.

— Ри убит на тракте к Дайхатту. Вал должен доставить останки, которые найдет.

Лицо Серта приобрело растерянное выражение.

— Проклятье, — выругался он искренне, когда, наконец, дошло.

— Не то слово, — Бансабира обняла себя одной рукой. Локтем другой уперлась в первую, а пальцами принялась царапать губы. Серт видел, что танша по-настоящему расстроена. Наконец, она обхватила себя обеими руками.

— Он со мной с первого дня.

Это было правдой: Одхан, Вал и Ри были первыми тремя бойцами личной охраны и примкнули к танше в тот самый день, когда Одхан подал идею.

Серт, наблюдая позволил себе вольность: положил танше руку на плечо. Она только кивнула.

— Надо организовать погребение, когда Вал вернется.

— Я все сделаю…

— А до тех пор, — Бансабира легко похлопала пальцами руку блондина на плече. Тот прочистил горло и убрал. — У Ри была подруга, Айлэн, кажется.

Серт кивнул и подтвердил:

— Айлэн.

— Найди и сообщи о смерти Ри. Если ей что-то нужно, пусть будет обеспечена. Проследи.

— Хорошо. Только, знаете… если что, могу я при необходимости проводить её к вам?

Бансабира глянула коротко — и прямо в глаза.

— Да.

— Все сделаю, — пообещал Серт, а Бану мотнула головой в сторону: иди давай, говорил её жест.

Она еще три четверти часа гуляла вдоль тренировочных площадок, прежде чем, все обдумав, вернутся в чертог. А, вернувшись, застала добрые вести.

— Этер уехал так быстро? — удивилась танша.

— Даже лекарей не подпустил. В два счета собрался и удрал, скотина, — сообщил Раду. — Хотя странно: кажется, я выдрал ему плечо.

Бансабира деловито кивнула, приобретая привычное безразличное выражение лица.

— И мы поедем. Скажи Тахбиру, пусть в самые скорые сроки устраивает свадьбу дочери. Назначь Вала командиром охраны в наше отсутствие, пусть следит за Адаром, чтобы тот не вздумал сунуться в темницу к Отану, пока меня нет. И пусть назначит отряд, который бы в неспешном темпе сопроводил за мной вслед лаванов из семьи Сив. Потом кликни Шухрана, Маджруха и еще несколько «меднотелых» на свое усмотрение, и тоже собирайтесь. Выехать надо до полудня.

— Понял, — без вопросов кивнул Раду, преображаясь.

— Возьмите плащи потеплее, мы к Бугуту.

— Да!

Так странно, подумал Тахбир. То под этой крышей было трое танов, если причислить к таковым и наследника Каамалов Этера, а теперь ни одного нет. Так или иначе, он здесь и ему поручено хорошее дело.

В военную академию прибыли немного за полночь. Всполошенный Бирхан спросонья заговаривался и неуклюже мялся, пошатываясь. Возраст, понимала Бану.

Но потом комендант, наконец, очухался, быстро расположил прибывших. Лигдам, разумеется, тоже поехал. Оруженосец тану Яввуз не мог быть избран не из кого, кроме «меднотелых», а раз так, парень вполне проходил воинские требования Бансабиры. Посему его Раду, собираясь, зазвал первым: без него танша быстро рассвирепеет.

Бану вскоре уединилась с Бирханом, чтобы обговорить важное. Да, Иввани усердно работала эти несколько дней. Да, Русса Акбе прибыл пару дней назад и сейчас отдыхает.

Он старел незаметно, и в прошлую встречу Бансабире казалось, что он совсем не поменялся. Но почему-то сегодня, в полумраке кабинета коменданта, танша видела, насколько он стал другим с их встречи в чертоге год назад. Он ведь даже старше Гобрия.

— По поводу внучки — думаю, она уже не понадобится, так что пусть и дальше живет счастливо рядом с матерью. Русса пусть пока тоже побудет у тебя. Поручи ему от моего имени заняться проверкой и подготовкой женских подразделений и личное обучение Адны.

— Добро, — согласился Бирхан.

В дверь заколотили неистово, и, не дожидаясь разрешения, ворвался Русса.

— Бану!

Бансабира даже не удивилась:

— Раду поднял?

— Ага, — подлетел, не обращая внимания на родича, сграбастал сестру в объятия. — А должна была ты, — упрекнул бастард и поцеловал сестру в губы — коротко и по-братски. — Ну, ты как? Что там с Каамалом?

— Уехал, хвала Праматери. Но, думаю, на понимание между нашими домами можно больше не рассчитывать.

Русса расцвел.

— Ну и ладно.

— Бирхан, пусть мне постелют у брата в комнате. Пойдем, поговорим.

— Угу, — кивнули одновременно оба мужчины. Глядя вслед удалявшимся родичам, Бирхан улыбнулся в душе: ничто не заменит родной крови, и Руссе, наконец, пришел возраст это понять. Дойдет с годами и до Бану.

Они просидели бы до раннего часа, но Русса настойчиво настоял, чтобы Бану легла спать. Это ему, раз она просит, предстоит задержаться в академии, а ей выходить с рассветом, и Бану уступила.

Иввани, узнав, что опять предстоит путешествие с властвующей сестрой воссияла, как утреннее солнце, зажглась, заблестев яркими глазами. Бану пыталась объяснить сестре, что они поедут на север, где наверняка сейчас много холоднее, и возможно там придется ждать до осени, но Иввани ничего не хотела слушать. Она едет с Бану, с грозной сестрицей! И с охраной! Совсем как настоящая танша!

Бану только усмехнулась, глядя на кузину. То есть теперь, по документам, на кровную сестру. Она улыбнулась брату, обняла Руссу на прощание крепко-крепко, поцеловала в щеку и — невиданное дело — позволила ему подсадить себя в седло.

До Бугута не так далеко, но и не близко. Незачем тянуть.

На Дайхатта смотрели ореховые глаза посланца Лазурного дома. Дрожащими пальцами тан держал исписанный Маатхасом лист и не верил прочитанному:

— Этот выродок посмел осадить Бану в её же собственном чертоге? Так выходит? Или это способ Маатхаса рассорить меня с кузеном? С какой стати мне верить?

Гонец развел руками:

— Мне не было сказано заставить вас верить, господин. Просто передать, что люди тана Маатхаса помогли тану Яввуз укрыться в стенах одного из подданных, дальше от чертога на север. Но долго прятаться ей не удастся. Что она за танша, если не может отстоять чертог, не так ли? Этер держит под ударом её сына Гайера, и у танши не остается выбора, кроме как выполнять его условия. Вы ведь понимаете, как матери важен ребенок.

«Я понимаю даже больше твоего, разведчик» — мысленно отозвался Аймар, понимая, что непременно усадит этого неизвестного мальчонку Гайера в кресло, отпущенное судьбой Этеру.

— Ладно, понял. Я возьму охрану, а ты проводишь нас, куда Сагромах там её упрятал. Сколько у нас времени?

— Чем скорее, тем лучше. Терпение Этера может закончится в любой момент, и голова Гайера слетит с его маленьких плеч.

— Да чего кузену взялся этот малыш?

— Как, вы не знаете? — с таким вопиющим удивлением спросил гонец, наущенный перед отъездом Маатхасом и Хабуром, что и самый проницательный собеседник поверил бы в искренность вопроса. — Мне казалось, как один из претендентов на руку тану Яввуз вы осведомлены о схожих притязаниях со стороны Этера Каамала. Он обозлен на судьбу, что до сих пор не стал отцом законных детей и что, когда состоялась договоренность, танша предпочла ему Нера Каамала. Это ведь он сам должен был в свое время жениться на дочери Сабира Свирепого, думаю, вы слышали в ту пору. К тому же, ахтанат убежден, что Гайер представляет угрозу его наследованию, а раз так, лучший способ убрать препятствие — жениться на Матери лагерей и сделать с ней своего собственного наследника.

Дайхатт едва дослушал.

— Лув, поднимай людей, готовьте коней и снедь. Выдвигаемся по готовности. И смени коня гонцу.

Такой шанс упускать нельзя, сказал себе тан. Все или ничего. Вот она, танша, запертая в сугробах. Если он вытащит её оттуда и вернет в чертог, весь Яс станет его.