Матрица смерти

Глава 28

Генриетта отложила письмо. Я молча наблюдал за ней, зная, что время говорить еще не пришло. Заметно было, что она старается взять себя в руки. Она только что прочитала последние строки, написанные ее мужем. Они напоминали бред испуганного человека, страдающего от галлюцинаций.

Мы посидели так с четверть часа в напряженном молчании, которое не мог нарушить постоянный шум многолюдного кафе. Наконец Генриетта немного успокоилась, и мы приступили к обсуждению наших дальнейших действий.

— Он приходил к нам домой, — сказала она наконец.

Я посмотрел на нее в ужасе.

— Нет, не Милн, — пояснила она, правильно поняв выражение моего лица. — Священник, отец Сильвестри. Он приходил два или три раза, пока Ян был жив. Они разговаривали с ним по часу Я, конечно, расспрашивала Яна о нем, но он мне ничего не объяснил. Поэтому я решила, что это кто-то из его коллег. Ян был связан с делами Всемирного совета церквей и сблизился с несколькими католическими священниками. Сильвестри и на похоронах присутствовал. Я видела его издали: он ко мне не подходил.

— Должно быть, Сильвестри пытался вырвать Яна из-под влияния Милна, — предположил я.

— Что ж, в таком случае, это ему не помогло.

Я взглянул на нее. Руки ее лежали на столе, пальцы плотно прижаты друг к другу, ногти коротко острижены.

— Это зависит от того, что вы имеете в виду, — сказал я. — Мы ведь не знаем, от чего Сильвестри пытался спасти его. Смерть была для Яна не самым большим страхом.

Она подняла руки и пригладила волосы. Сегодня они были у нее сурово зачесаны назад. На белом гладком лбу резко выделялись темные брови. Я и жалел ее, и в то же время робел перед нею.

— А что пишет о той церкви... — сказала она. — Вам это о чем-то говорит?

Я кивнул.

— Он часто говорил о ней в последние дни перед смертью. Темная церковь с занавешенным алтарем. Мы думали, он бредит. Его трудно было понять, в последние дни к нему редко возвращался рассудок.

— Да нет, он знал, о чем говорит, — сказал я. — Церковь такая есть.

— И вы знаете, где она?

Я кивнул.

— И вам известно, что там внутри? Нечто такое, что вам следует разрушить?

Я опять кивнул. Через окно кафе я видел проносившиеся мимо автомобили и автобусы, пешеходов, деревья, сбрасывающие листья, — мир, над которым я когда-то хотел властвовать. «Разрушь все. Они роятся».

— Мы поговорим с Сильвестри, прежде чем начнем что-нибудь делать, — сказала она.

Мне трудно было сосредоточиться. Одна мысль о том, что придется снова войти в ту церковь, наполняла меня ужасом. «Они роятся».

— Вы правы, — сказал я. — Но, как вы совершенно верно заметили, ему не удалось спасти Яна, и я не думаю, что он может чем-то помочь нам.

— У вас есть другие предложения?

— Я беспокоюсь об отце, — сказал я.

— Сильвестри...

Я покачал головой:

— Нет, он не может помочь. Возможно... Я думаю, мне следует показать письмо Яна Рэмзи Маклину. Он близкий друг моего отца. К тому же, он врач. Может быть, он поймет, в чем тут дело.

— Да он не поверит ни одному слову из этого письма!

— Но у него может возникнуть какая-нибудь ассоциация. Я попытаюсь.

Я нашел телефонную будку и позвонил Маклину в отделение хирургии. Его секретарша сказала, что он только что вернулся с утреннего обхода и собирается пойти завтракать. Я сообщил свое имя, и через несколько минут меня с ним соединили.

— Доктор Маклин? Это Эндрю Маклауд.

— Эндрю? Господи, сколько зим, сколько лет. Я думал, ты уехал из города.

— Работа моя здесь и в самом деле кончилась, но я решил остаться. Послушайте, мне надо с вами срочно поговорить.

— Это на медицинскую тему?

Я помедлил.

— Не совсем, — уклончиво сказал я. — Хотя косвенно. Отец мой сейчас очень болен.

— Очень жаль слышать это. А что с ним такое?

— Трудно сказать, — сказал я. — Сможете ли вы сегодня со мной встретиться? Мне потребуется больше времени, чем вы отводите на обычную консультацию.

— Приходи в четыре, — сказал он. — Я попрошу своего коллегу поработать за меня.

— Вы действительно сможете?

— Ну, конечно. Раз твой отец болен, я должен помочь. Буду ждать тебя в четыре часа.

Такси остановилось возле дома Сильвестри. Адрес нам дала католическая епархиальная служба. Этот скромный дом стоял рядом с церковью, окна его выходили на духовную семинарию. Дверь открыла экономка. Мы сообщили свои имена. Она попросила подождать в маленькой комнате, рядом с прихожей. На выкрашенных в коричневый цвет стенах висели картины религиозного содержания, на полу расстелен старенький ковер; несколько стульев с прямыми спинками. В доме стояла благочестивая тишина, и поднятые руки святых в черных рамах, казалось, предостерегали от пустых разговоров и смеха.

Прошло несколько минут. Время от времени мы поглядывали друг на друга, не осмеливаясь заговорить, как школьники, ожидающие выволочки от строгого учителя. Наконец дверь открылась. Вошел старик в свободном черном костюме и высоком воротнике и вопросительно посмотрел на нас.

— Я Сильвестри, — объявил он. — Чему обязан?

Генриетта встала. Было заметно, что она чувствовала себя неловко.

— Мы с вами встречались один или два раза, — сказала она. — Вы приходили навестить моего мужа, Яна, когда он болел. И я видела вас на его похоронах.

— Ян Гиллеспи, — проговорил священник. — Да, я его помню. И сожалею. Он был очень молод.

Генриетта кивнула, но не стала поддерживать разговор о смерти Яна. Она повернулась ко мне, потом — опять к Сильвестри.

— Это Эндрю Маклауд. Вы, наверное, слышали его имя. Ян вам рассказывал о нем. Он говорил вам, что боится за Эндрю, так как ему угрожает опасность. Милн...

Я обратил внимание на выражение глаз старика. Не страх, но что-то более ужасное. На вид ему можно было дать лет семьдесят. Высокий, костлявый, интеллигентный человек, иезуит, с торчащей из воротника тощей шеей, похожей на худосочное растение в горшке, но при этом ничуть не смешной. В нем было что-то мрачное и старомодное. Заметно было, что он много страдал и многое узнал. Можно было сказать, что сердце его и мозг сгорели во имя веры.

— Вы порвали с Милном? — спросил он. Челюсти его были плотно сжаты. Он ни разу не спустил с меня глаз.

Я кивнул.

— Но он не хочет отпускать меня, — добавил я. — Со мной происходят неприятные вещи. Я... больше так не могу.

Глаз он не отвел, но я почувствовал, что он как бы закрылся, как будто задернул вокруг себя занавеску или установил невидимый щит.

— Ян говорил мне, что встречался с вами, — вступила в разговор Генриетта. — Он сообщил подробности в письме.

— Тогда мне нечего прибавить.

Генриетта яростно тряхнула головой.

— Нет, — возразила она, — мы почти ничего не знаем. Одни только слухи, которым мы не можем доверять. Ян сказал, что вы можете рассказать нам остальное, что вы можете помочь нам.

— Я не могу никому помочь, — ответил священник. — Если вы связали себя с этим Милном, я вам уже ничем не смогу помочь. Я могу только молиться за вас, и больше ничего.

Генриетта протянула ему письмо Яна, которое она достала из сумки.

— Пожалуйста, — сказала она. — Прочтите письмо.

Сильвестри помедлил. Похоже, у него был артрит, но он все же держал себя прямо, невзирая на боль.

— Теперь слишком поздно, — сказал он. — Если бы вы пришли раньше, когда встретили Милна впервые, возможно...

— Пожалуйста, — попросил я. — Нам не к кому больше обратиться.

Последовала пауза, потом еле заметный кивок. Он протянул руку. Генриетта подала ему развернутое письмо. Он вынул из нагрудного кармана пенсне и нацепил на нос. Читал он внимательно, без комментариев. Один или два раза я заметил, как лицо его напряглось. Но руки не дрогнули. Таких уверенных рук я еще не встречал. Как будто они были обиты железом. Дочитав до конца, он сложил письмо и вернул его Генриетте.

— Благодарю, — сказал он. — Каждый день, утром и вечером, я поминаю вашего мужа в молитвах.

Казалось, он на что-то решался. Другие люди на его месте смотрели бы в пол или в окно, он же не спускал с меня глаз. Мне казалось, он видит меня насквозь.

— Вы бы лучше рассказали мне все, что вам известно, — сказал он. — И что произошло между Милном и вами. Здесь говорить неудобно. Пойдемте со мной.

Он провел нас в другую комнату. По размерам она была больше, мебели мало. Вероятно, здесь он встречался с прихожанами и беседовал со своими коллегами-священниками. Перед религиозной картиной горела красная лампада. На стене, на медном крюке, висело тяжелое деревянное распятие.

— С чего начать? — спросил я.

— С начала.