Маскаль: Врата Ада

Врата

«Входящий, оставь упованье…»

Поезд Москва – Киев мерно постукивал по рельсам. Позади, где-то в далёкой-далёкой теперь Москве остались два месяца подготовки. Почти ежедневная езда на старенькой Ниве в Подмосковные леса, с многочасовой стрельбой из затертой двустволки. Кроссы, которых уставшие от снаряжения патронов руки просто ну радостно ждали каждый день. Ноги же желали только упругих теплых струй воды, мыла и кровати. От постели я себя отучил сразу, равно как и от соли в кашах, на которые перешел частью из экономии, а частью ожидая, что там, куда я еду, вряд ли будет развит общепит и торговые сети…

Я немного не успел, октябрьские дождики уже недвусмысленно сообщали, что осень наступила и холодам – быть.

Всё оказалось непросто. Непросто перестать пить и заставить себя заниматься спортом, восстановить форму. Конечно, в мои тридцать четыре года непросто перестать быть диванным мурчалкой с наметившимся пивным животиком и снова стать подтянутым и спортивным мужиком. Но в какой-то то степени мне это удалось, и двадцатикилометровые марш-броски уже не вызывали у меня приступов паники.

Непросто было вспомнить пропорции навесок пороха. Непросто было научиться лить пули разных форм. Непросто было привыкнуть к боли в руках и правом плече. Привык…

Я привык спать в спальнике на полу и на земле в соседнем парке, греться естественным теплом, не разводя костра, и мыться тут же в озерце или ручейке. Даже пробовал в лужах. Чтобы преодолеть ненужные в том мире позывы к комфорту и гигиене.

Чтобы иметь средства на существование, я сдал комнату неприятного вида лицам из южной республики. Это помогло мне питаться, оплачивать порох, капсюли и свинец, и положить энную сумму на лицевой счет квартиры наперед – на случай, если после моего отъезда мои дети гор не станут заботиться о регулярности платежей.

Я продал машину и закрыл кредитную карточку – ни то ни другое ТАМ мне не понадобится.

Написал завещание – завещал все своё имущество своей бывшей жене, которая с ребенком уехала в её родной Харьков после развода. На родину ее потянуло, мать её… На гарных хлопцив. Ну да ладно. Боль меня мучила не по ней, но она растила моего ребенка и заслужила это. Если я не вернусь, конечно…

Нашел пару книг на украинском и зачитал их до дыр – язык красивый, да и наверняка пригодится. А вот бывшая, кстати, не владела.

Домашний телефон я отключил сразу, сотовый сменил, расторгнув старые договора. Уходя – уходи…

Бравый украинский таможенник бесперспективно порылся в моих скудных пожитках. Что может найти в брезентовом рюкзаке одетого как грибник москаля доблестный инспектор? У меня нет даже лекарств. Только мыло, начатая буханка хлеба, палка копченой колбасы, смена белья, крепкие, высокие рыбачьи сапоги (знал бы, что так понадобятся – купил бы три пары, не поглядел, что жутко дорогие) и неновый спальный мешок. Плащ мой его тоже не заинтересовал. И не надо…

Спросил для приличия про валюту – и очень удивился, когда я показал ему небольшую сумму в гривнах. А я просто поменял деньги в Москве, на Киевском вокзале – на всякий случай.

Неприятные сюрпризы начались с Киева. Таксисты упорно не хотели слышать ни о какой чернобыльской зоне отчуждения, и даже уговоры на приемлемом, как оказалось, украинском, на который некоторые принципиально переходили – не помогли. Я понял. Они – боялись. Боялись все, и чего-то очень страшного.

Еще меня удивило большое количество иностранных военных, среди которых попадались знаки различия самых разных стран, и даже очень смуглые лица, похожие на лица пакистанских торговцев электроникой на Любавинском рынке рядом с моим домом в Москве, не были редкостью. Все они очень мало разговаривали, много курили и не улыбались вообще. Выглядели непривычно, даже форма, всегда столь щегольски подогнанная по фигуре у натовских военных, была затерта и надета абы как.

Уже наступили сумерки, странные какие-то – это я позже заметил, когда наконец уговорил одного странного пожилого мужика на древнем «иже» отвезти меня к ближайшему блок-посту Зоны Отчуждения.

Случилось это совсем случайно – я бесцельно брел по северной окраине Киева, в надежде найти попутную машину или уговорить водителя какого-нибудь грузовика. В конце концов, надо было заночевать, а разложить спальник где-то в незнакомой мне столице было неразумно. Киев все больше напоминал мне «прифронтовой» Ташкент конца Афганской войны, который я видел в каком-то старом фильме.

Мужик не спеша покручивал заводную ручку, очевидно, что процедура была привычной. На вид – лет семьдесят с лишним, следы былой выправки – скорее всего, бывший военный… Я навскидку задал ему вопрос – не может ли он отвезти меня. Он ответил без спешки, не отрываясь от дела, но коротко и твёрдо – да.

Легкость, с которой он согласился, не спросив даже про деньги, меня несколько удивила. Однако, загружая в багажник свой рюкзак, я увидел там почти такой же, только очень затертый и выгоревший, в каких-то явно не отмывающихся даже растворителем застарелых пятнах.

Двигатель завёлся, и Геннадий Иванович, как представился мой нежданный персональный водитель, просто предложил мне загружаться в машину. Второго предложения я не ждал.

Уже когда автомобиль неспешно выруливал с окружной на шоссе, я вдруг понял, отчего меня не оставляет чувство какой-то ирреальности происходящего. Двигатель. Он не просто работал ровно, это был дизель! Дизельный двигатель на допотопном «москвиче»? Это было из области фантастики.

Геннадий Иванович ехал молча, педантично соблюдая все правила дорожного движения, что по моему немалому опыту вождения в Украине было уже удивительным. Минут через 30 после начала поездки вдруг заговорил.

В темноте автомобиля голос его прозвучал неожиданно молодо и никак не вязался с возрастом.

– Рыбак – коротко сказал он, обернувшись на меня и коротко кивнув. Я сразу понял – это имя. Или кличка. Или, как говорят герои фильмов про спецслужбы, оперативный псевдоним.

Я сразу решил, что спрашивать этого человека о чем-то бессмысленно. Захочет – сам расскажет – то, что сочтет нужным. Так и произошло.

Сам по себе его рассказ прозвучал крайне буднично. Он, отставной советский офицер спецназа ГРУ, забытый после развала СССР в 1991 году и никому не нужный вдовец без детей, промышлял долгое время раскулачиванием имущества брошенного на превращенной в огромную радиоактивную свалку территории Чернобыльской Зоны Отчуждения, кое-как огороженной и чисто символически охранявшейся вечно пьяненькими воровливыми ментами.

Так как заражённость радиодеталей и дефицитных в то время узлов автомобилей не была уж очень опасной, а регулярно принимаемая в меру и для здоровья водка выводила излишки, дело шло, скупщики охотно брали подшипники, распредвалы и карбюраторы – и это было неплохим подспорьем к скудной пенсии.

И всё шло хорошо, пока не взорвался Саркофаг, которым в советские еще времена героические, не щадившие жизней ликвидаторы накрыли взорвавшийся реактор четвертого блока АЭС.

Рыбаку повезло. Как раз в день Второго Взрыва он просто отсыпался на грязном топчане после обильных возлияний в подвальном помещении на границе Зоны Отчуждения, которое подобные ему отчаянные люди, именуемые Сталкерами, использовали как перевалочный пункт и склад для своих трофеев. Там даже был заныкан тщательно оберегаемый ручной пулемет, невесть как не вывезенный военными при ликвидации Первой Катастрофы из какого-то караульного помещения.

Пулемет пристреляли, так как в Зоне появились ходоки другого рода – бандиты. Не чета мародерам и сталкерам – эти подонки, состоявшие в основном из беглых преступников и примкнувших к ним деклассированных элементов, как правило, нападали неожиданно и в лучшем случае отпускали своих жертв без хабара, снаряжения и пищи. Могли и убить – многие сталкеры и мародеры пропадали бесследно, а в Зоне круглые сутки постреливали.

В то утро ничто не предвещало беды. Сталкеры, сдав скупщику Мозаю добычу, решили по обычаю отметить это дело смесью спирта с водой, у Мозая гордо и справедливо именуемой «Водкой», которую у оного же и прикупили.

Выпили, закусили, снова выпили. Степенно поговорили о делах, обменялись наблюдениями за радиоактивными пятнами. Выпили еще. За здоровье, чтобы, значит, радиация вышла. Перекурили на улице, и после посошковой разложились по любезно предоставленным хозяином – Мозаем – топчанам.

От чудовищной силы взрыва Рыбак подлетел в воздух и больно шлепнулся на пол. Сон прошел мгновенно, натренированный и тогда еще не старый организм пятидесятилетнего отставного спецназовца среагировал привычно быстро. Алкоголь в крови заменил адреналин.

На улицу лучше было не выглядывать – помимо ярких, фантасмагорических всполохов где-то на Западе, в районе АЭС, было понимание того, что от такой встряски половина засыпанных при ликвидации могильников радиоактивных, фонящих материалов просто откроется… Так и случилось.

Все, кто остались на поверхности, либо мутировали, либо погибли сразу, либо превратились в зомби – необъяснимое с точки зрения науки явление мертво-живого человека.

Зона изменилась неузнаваемо и наполнилась электромагнитными аномалиями и мутантами. И если появление аномалий хоть как-то укладывалось в голове людей, то скорость, с которой мутировали выжившие во время второго взрыва твари и с которой они размножились – необъяснима. Более того, учёные – научники, как их называли обитатели Зоны, – не смогли пока найти внятного объяснения такому обилию мутировавшей живности.

Твари, появившиеся на границах Зоны спустя несколько дней после Взрыва, убивали все немутировавшее живое, вызывая паническое бегство зверей и птиц с окраинных территорий. Правительство Украины окружило территорию кольцом войск, однако первые же столкновения неподготовленных военных с жуткими тварями имели следствием гибель нескольких подразделений, огромные потери.

Приехавшие со всего мира эксперты ООН были единодушны – территория подлежит изоляции наглухо. Украина согласилась впустить международный контингент. Территорию Зоны, тогда ещё примерно сорок километров с Севера на Юг и тридцать два – с Востока на Запад, начали огораживать, сначала кольцами густых минных полей, а потом и колючей проволокой и забором. Последнее, впрочем, оборудовалось более от людей, пытавшихся войти в Зону в поисках удивительного явления, которое можно было обнаружить в местах сработки аномалий – артефактов. Эти предметы различной формы и свойств ставили учёных в тупик, но быстро стали пользоваться огромным рыночным спросом. Сталкеры стали ходить за ними.

Ценой многих жизней была получена достаточная информация о формах и методах выживания в куске аномального пространства, в который превратилась Зона. Она была наглухо изолирована кольцом военных разных стран и объявлена запретной для нахождения людей без специального разрешения Объединенного командования сил ООН либо Министерства по делам Зоны Отчуждения правительства Украины.

Все лица находящиеся в Зоне без оных объявлялись уголовными преступниками априори, и подлежали по усмотрению захватившего их войскового контингента либо уничтожению, либо отправке в уполномоченные институты своей страны по дипломатическим каналам – с последующим уничтожением.

Впоследствии, с развитием сталкерства, правительством Украины по договоренности с российским и белорусским контингентами было решено построить на границе Зоны специальную тюрьму-колонию для подобных лиц, куда они отправлялись пожизненно. Впрочем, на всякое правило есть своё исключение. Очень скоро правительства стран ООН пришли к выводу, что Зона – явление не кратковременное, а удивительно стабильное, и негласно изменили политику в отношении сталкеров. Многие из них вербовались спецслужбами либо после захвата на границе Зоны, либо в «прифронтовых» поселках и городках, либо уже после в зоне пожизненной изоляции. Многие шли работать на правительство Украины добровольно или из меркантильных соображений.

Не смотря на запреты, Зона была закрыта для выхода, но не для входа – пройти внутрь негласно позволялось всем желающим, если конечно им удавалось договориться с военными – а это было возможно далеко не со всеми. Вопреки ожиданиям, вышколенные немецкие и американские военные с легкостью брали взятки за проход, и даже усердно отмечали вешками проходы в густых минных полях, почти километровым кольцом опоясывавшим внутренний Периметр. А в то же время пройти сквозь территорию ответственности пакистанских или грузинских военных считалось нереальной задачей, они просто стреляли на поражение по всему, что двигалось, не имея на себе специальных радиомаячков.

Сразу после Второго Взрыва, превратившего центр Зоны и Саркофаг в территории, недостижимые техническими средствами наблюдения и разведки, в Зоне с определённой регулярностью начали происходить разрушительные выплески аномальной энергии, метко названные впоследствии Выбросами. Над Центром Зоны повисло густое кольцо похожих на грозовые облаков, закрывших Зону от наблюдения со спутников и с воздуха. Многочисленные аномалии, часть из которых подобно шаровым молниями витала в различных слоях атмосферы, сделали Зону крайне опасной для полетов авиации, и в редких случаях, когда вертолёты или беспилотники-дроны коалиционных сил летали в нее, жители Приграничья могли насладиться ярким фейверком, сопровождавшим сработку задетой летательным аппаратом воздушной аномалии. По этой же причине в Зоне почти не летали птицы, исключением были странные существа размером с большую ворону и многочисленные летучие мыши, мутировавшие в вампиров похлеще южноамериканских. Насекомые, вопреки законам эволюции, вымерли почти все.

Это был тот мир, в который я надумал уйти. Рыбак был его старым, матёрым обитателем, получившим прозвище за многие успешные ходки в Зону, в результате которых он заработал на сбыте артефактов денег на долгие годы вперед – и заначил на номерном счету в швейцарском банке, услуги коего, как и многих других, пользовались большим спросом у обитателей Зоны.

Тут царили свои законы, зачастую сложные для понимания. И еще: Зона редко выпускала в обычный мир тех, кто в неё попал, хотя почти каждый мечтал когда-нибудь вырваться отсюда. Только единицам удавалось ускользнуть от всевидящего ока украинских спецслужб, которым, чего греха таить, не гнушались помогать такие люди как Рыбак. Они не верили, что после жизни в мире мутаций и аномалий человек остаётся нормальным, и не хотели брать на себя ответственность за вред Человечеству, который могли нанести люди с измененным беспредельно жестокими законами Зоны сознанием, как правило разрушенным еще и развивавшимися вне Зоны лучевой болезнью, аллергиями и онкологией. Уходя – уходи. В тот мир уходили добровольно, так и нечего жалеть…

Мы проехали немалое расстояние от Киева, и уже у Людвинова, Рыбак завершил свой монолог так же неожиданно как начал его. Настал момент задавать вопросы – и я задал…

Он ответил, что сразу почуял во мне «своего», и не задумываясь решил дать мне шанс попасть в Приграничье на его ржавеньком с виду, но отлично заделанном под нужды Зоны автомобиле. Дизельный двигатель японского производства, умело поставленный местными кулибиными в гараже под Киевом, работал как часы и не требовал электричества, которое вблизи Зоны могло быть просто опасным. Поэтому в автомобиле стоял экранированный генератор, но не было аккумулятора. Генератор нужен был только для включения приборов освещения, и легко отключался руками. Эту и многие другие нехитрые идеи использовали как сталкеры, так и военные.

Основной валютой в Приграничье и в Зоне был доллар США, перепады курсов мировых валют при таких суммах, как там, никого, собственно, не интересовали. В ходу также были и украинские гривны, и даже российские рубли. Европейцы могли рассчитываться евро, но радости это не вызывало – впрочем, зависело от суммы.

А суммы там были совсем иными, и цена всегда зависела от сиюминутной конъюнктуры. Так, за бутерброд с колбасой в баре в Приграничье в среднем просили 1 доллар, за 1 патрон НАТОвского образца либо к Калашникову любого калибра – столько же. 1 рюмка водки стоила 5 долларов.

Внутри Зоны цены были намного выше – все зависело от ситуации со снабжением, которая резко ухудшалась во время проведения Объединенным командованием очередных «зачисток» и «специальных мероприятий», направленных, как правило, на создание в Зоне напряженности и, следовательно, повышение тарифов на все товары, допускаемые в Зону извне.

Рыбак рассказал, что в Зоне не было как таковых посёлков, но сталкеры – равно как и бандиты, которые там обитали, охотясь на одиночек и новичков – гнездились, в основном, в заброшенных строениях и бункерах. Кланы, насчитывавшие от нескольких десятков до нескольких сотен человек, объединяли сталкеров по убеждениями и нередко враждовали друг с другом. Они пытались оборудовать свои базы-крепости в полуразрушенных аномалиями и Выбросами строениях, оставшихся от населенных пунктов и лабораторий научников, построенных как после Первой, так и после Второй катастрофы.

Ученых в Зоне было немало, их охраняли военные, и общение с ними, как правило, ограничивалось торгом вокруг редких артефактов, которые они охотно скупали, не жалея казённых денег. Личные контакты не допускались, переговоры велись на расстоянии 20-30 метров, под присмотром завистливо смотревших на толстые пачки долларовых купюр военных.

Имелись случаи дезертирства, ухода военных в Зону. Многие из них выживали, будучи неплохо подготовленными физически и морально, внимательными и собранными, неприхотливыми, обученными владению оружием. Военные уходили из самых разных контингентов, встречались даже сталкеры – выходцы из Африки, Китая и Южной Америки. Китайцы – это вообще отдельный разговор.

Дело в том, что согласно решению ООН каждая страна – член ООН обязана была либо выделить военнослужащих (или контрактников типа бойцов частных охранных армий – значение имел не статус госслужащего, а количество стволов и сила духа), либо нанять наёмников. В связи с тем, что ряд стран не пожелал ни финансировать ООН, подозревая чиновников организации в «распиливании» средств, ни направлять собственных военных, были созданы охранные предприятия, а иначе говоря – команды наёмных бойцов, оснащенных и натасканных именно на борьбу за Периметр. Украинскому и соседнему Белорусскому правительству это ой как не нравилось, но поделать они ничего не могли.

Так вот, китайцы являлись одними из наиболее многочисленных, наряду с африканцами и выходцами из Средней Азии, бойцами этих группировок. Хорошо приспособленные к непростой жизни на Периметре, дисциплинированные, скромные в оплате труда, они пользовались большой популярностью у руководства.

Основным языком общения в Зоне служил русский, на котором каждый говорил согласно акценту и обычаям своей страны, так что понять собеседника, особенно в подпитии, иногда становилось невозможно.

Были случаи и ухода боевых частей из-под командования. Одним из самых показательных случаев был уход из под контроля крупного подразделения наёмников, отравленных в Центр Зоны для зачистки от мутировавшей живности и разведки ситуации вокруг Саркофага и переставших выходить на связь после Второго взрыва лабораторий вокруг него.

С самого начала операция пошла не по плану. Вместо размеренной зачистки по всем правилам, отряд из тысячи двухсот человек просто погнали в Центр Зоны без разведки и запаса продовольствия и медикаментов. Единственное, чего у них было в достатке – оружия и боеприпасов.

Создавалось впечатление, что командование намеренно бросила отряд на уничтожение, в расчете на получение дополнительных средств и техники от ООН. Верится влёгкую…

Поверили в это и бойцы. Их командир, Шавкат Ахметгалиев, прекрасно понимал, что вернуться живыми им не дадут, уж слишком легко офицеры их сектора – немцы и поляки – пообещали им премию в размере 3-х месячных окладов каждому, и это только за одну однодневную, как им сказали, операцию. Да еще и по своей инициативе вдруг предложили подписать контракты на медицинскую страховку с лечением в Польше – естественно, за счёт Объединённого командования.

Шавкат понимал что денег у ОК на это нет и не предвидится, и следовательно он и его «сборная мира» – расходный материал. Годы службы в Таджикском спецназе научили его мгновенно оценивать обстановку и лавировать там, где его бесхитростные европейские и американские коллеги наивно верили слову командования.

Переговорив на ходу с несколькими доверенными и проверенными бойцами и полевыми командирами своего отряда, он принял решение подойдя к Центру Зоны, во время зачистки, дать своим бойцам команду на радиомолчание и, собрав всех на большой поляне, предварительно проверенной на предмет аномалий разведкой, которую он успел таки выслать вперед, изложил отряду свои соображения.

Сначала его не хотели даже слушать – кому было интересно вникать в умозаключения невысокого, худощавого смуглого парня средних лет, которого, как казалось всем, по знакомству назначили командиром их отряда. Бывалые бойцы, многие из которых были в розыске, приехали сюда рисковать жизнью за деньги и амнистию и не собирались отказываться от благ. Но небольшая группа, примерно пятьдесят человек, проявили не только разумность, но и верность Шавкату.

Шавкат ушёл под улюлюканье отряда, который тут же возглавил огромный черный парень, выходец из Намибии, по прозвищу Чанга.

Отряд вышел на связь, доложил через СКП – сверх-короткую передачу, единственный работавший в Зоне метод передачи сигналов кроме морзянки – которая была проще, но разобрать можно было сообщения, передаваемые с очень низкой скоростью – аномальная энергия глушила все передатчики на всех частотах. О голосовой связи речи быть не могло. Даже подача сигналов светом в тёмное время суток, если можно было так назвать то светлеющие то темнеющие вечные сумерки над Зоной, была крайне затруднена миганием и рябью воздуха, вспыхиванием аномалий и бесконечной грозой, похожей на смерчевое облако, образовывавшее плотный купол облаков над Центром Зоны.

Те, кто остались в живых от этого отряда, скоро позавидовали своим товарищам, погибшим в первые минуты кошмара, который ждал их на окраинах города Припять – наивно построенного оторвавшимся от реальности советским руководством через несколько лет после первой Катастрофы. Город так и не заселили – радиация распугала людей, и он стоял нетронутый и новый, пока Большой взрыв не сделал с ним то же, что сделала бы добрая атомная бомба, рванувшая неглубоко под городом.

Здания стояли перекосившиеся, улицы были разворочены и в целом было полное ощущение, что земля под городом вдруг приподнялась на несколько метров и резко опустилась.

Разглядеть это большинство бойцов не успело – отряд, шедший без авангарда и разведки, почти целиком втянулся на широкую улицу пригорода, которую заселяла невиданная доселе электрическая аномалия, которую после назвали Гидрой-Электрой.

В отличие от своих крайне ревнивых к территории прототипов, эта аномалия не срабатывала с мощным выбросом электрического заряда при любом прикосновении. Как бы осознанно дождавшись, когда часть отряда втянется в почти не разрушенную улицу, она вдруг ожила, ударяя молниями от стены к стене хаотически, сжигая людей вместе со снаряжением и оружием до головешек.

Половина отряда сразу превратилась в нелепые, бесформенные обугленные кучки, подергивавшиеся рефлекторно от остаточных ударов высоковольтного тока, пробегавшего по искрившемуся, разрушенному травой и разрядами асфальте.

Как будто получив команду добивать отряд, из соседних улиц повалили одни из самых чудовищных порождений Зоны – зомби. Их было очень много, словно они специально ждали тут этого часа. Одновременно от ближайшей опушки искореженного Выбросами леса неслось стадо Чернобыльских кабанов – мутировавших лесных кабанов, населявших эти территории до Большого взрыва, и псевдокрыс – похожих на тушканов крупных серых созданий, умело и быстро передвигавшихся на задних лапках.

Бой был недолгим – почти все бойцы были разорваны, растоптаны или заживо обглоданы снизу нападавшими стаями крыс.

Успевшие убежать отходили единственно возможным путём – тем же, по которому они и пришли – и были спасены плотным прицельным огнем отряда Шавката, шедшего по их следу по настоянию нескольких опытных бойцов. Это было разумно – если бы всё обошлось, они сумели бы договориться с товарищами и, сдав Шавката либо устранив его на месте, вернуться к службе. Если бы не обошлось – они могли посмотреть на картину боя и поживиться чем-то из снаряжения товарищей, которое запросто можно было на обратном пути сдать прохожим сталкерам – военное снаряжение высоко ценилось, а у наёмников оно было первоклассным.

Услышав треск аномалии, и увидав картину избиения отряда, Шавкат, который не мог ничем помочь своим менее удачливым коллегам, занял позицию для обороны от вала мутировавших тварей, который, несомненно, пошёл бы на них вслед за убегающими остатками отряда.

Твари, удивительным образом легко маневрирующие среди едва заметных аномалий, догоняли бегущих одного за другим и разрывали на части с чудовищной скоростью, и, если бы не работа снайперов Шавката, шансы на выживание бегущих были бы ничтожны. Но отряд выжил, насчитав почти половину человек погибшими или пропавшими без вести – что в Зоне фактически означало одно и то же.

Раненных почти не было: все, кто мог двигаться – спаслись. Лидерство Шавката стало безоговорочным, верхушка отряда изолировала его от общей массы, провозгласив, что Шавкат нашёл некий мифический чёрный куб, исполняющий желания и открывающий обладателю пути к нему прямой контакт с Высшим Разумом вселенной. Так родился клан Монолит…

Подобным же образом, только из состава кадровых украинских военных под командованием генерала Воронина, родился клан Долг. О той темной истории стараются не говорить даже сталкеры – Воронин и его сподвижники живы и вряд ли это им понравится.

Остальные кланы организовались в основном стихийно вокруг неких объединяющих сталкеров идей – например, реализации абсолютной свободы и анархии в условиях Зоны, или жизни в какой-то секте.

Кланы жили в основном мирно, как и сталкеры-одиночки, всех объединяло одно общее дело – сбор артефактов, производимых сработавшими аномалиями.

Распространенным явлением было объединение сталкеров или групп сталкеров с целью совместного прохождения какого-то пути по Зоне либо на выходе из нее. Это помогало выжить менее опытным, которые платили за эту возможность опытным сталкерам, выполняя традиционную и весьма почетную роль отважных «отмычек», проходя первыми наиболее опасные участки, к примеру, между двумя аномалиями, которых сами они и так не подметили бы и погибли бы наверняка.

Несколько раз между кланами вспыхивали короткие, но крайне жестокие, как и всё в Зоне, конфликты и войны. В итоге одной из таких войн от рук бойцов Долга, Свободы и подтянувшихся добровольно вольных сталкеров-одиночек погиб клан Махновцев, исповедовавших некую смесь тотального анархизма с украинским национализмом и пренебрежительно относившихся к сложившимся негласно законам Зоны. Ходили слухи, что клан плотно связан с бандитами, промышлявшими убийством и грабежами выходивших из Зоны с хабаром сталкеров. В итоге кровавой трехдневной войны клан был полностью истреблён, пленных не брали. Зона не терпит чужеродного тела, не признающего законов её аномальной природы и приспособившихся к ней людей.

Мы медленно ехали уже по просёлочной грунтовой дороге, петлявшей между деревьев в странном, производившем впечатление нетронутого и нехоженого, лесу.

Фары автомобиля светили очень слабо, что ничуть не смущало моего собеседника, взявшего на себя роль моего проводника в этот удивительный и такой непохожий на наш «цивилизованный» мир.

– Еще вопрос? – спросил я. Он, даже не слушая вопрос, сам ответил…

– Да. В Зоне – каждый сам за себя. Всё мерится, чего-то стоит, даже информация, даже дружба. Безжалостные законы не имеют в лексиконе слова жалость и пощада. И мне придётся либо жить по этим законам, либо умереть.

Я молча для себя сделал вывод – придётся жить. Очень хочется…

Остаток пути мы провели в молчании. Луны не было видно, небо было затянуто пеленой облаков, вдалеке, где, как я предполагал, должен был быть центр Зоны, периодически мелькали всполохи. Представляю как отсюда, в Приграничье, выглядят Выбросы. Как они выглядят в Зоне, особенно на открытой местности рядом с Центром, никто рассказать не мог – человек в лучшем случае быстро погибал, в худшем же превращался в зомби и долго шастал еще, с постепенно отмирающим головным мозгом и разлагающимся телом. Какая-то невиданная сила заставляла тело с мертвым мозгом оживать, двигаться, выполнять какие-то действия, день ото дня всё менее напоминающие нормальную человеческую жизнь. Говорили, что это духи-астральщики вселяются в тела, насквозь пропитанные аномальной энергией Зоны, и управляют ими посылом электрических импульсов в центральную нервную систему. Система кровообращения в работе организма не участвует, тело постепенно окоченевает и не чувствует боли, и единственное, пожалуй, чувство зомби, о котором знаем мы, живые – это чувство голода. В пользу этой гипотезы говорит и тот факт, что окончательно убить зомби можно, отделив его голову от туловища, причем на любой стадии умирания его тела. Иначе он шевелится и агрессивен даже если расчленён – но отделённые члены мертвы и ускоренно разлагаются.

Посёлок сталкеров выглядел несколько странно. Дома тут были самые разные, в основном – явно привезенные сюда из окрестных деревень старые необшитые срубы, кое-где просто стояли тентовые или надувные палатки, дымились трубы многочисленных землянок.

Одна из них больше напоминала дот, возвышаясь над всем поселением пятиметровой толстостенной бетонной башней с горизонтальными узкими щелями, через которые на четыре стороны света высовывались длинные стволы тяжёлых крупнокалиберных пулемётов. Рядом с входом в башню, оборудованным по всем правилам фортификации, был небольшой, опять же врытый в землю бетонный сарай без окон и дверей. Поговаривали, что там у Бульбы, хозяина Бара «Амиго», как тут с юмором называли это фортификационное сооружение, склад.

Бульба, судя по слухам, был уроженцем соседней Белоруссии, в пользу чего говорили его плотные связи с неразговорчивыми и подтянутыми белорусскими военными из контингента ООН, которые частенько приезжали к Бульбе «на разговор».

Бармены, они же торговцы, были в Зоне на особом счету: они же скупали и сбывали артефакты – хабар, они же занимались снабжением, одним им известными способами добывая всё необходимое сталкерам – конечно же за их счет и с большим собственным интересом.

При барах частенько жили несколько разнокалиберных девиц неопределённого возраста, как правило, выглядевших «слегка заспанно» и служивших единственной помимо спиртного и мордобоя забавой и отдушиной местной публики. Некоторые из них по вечерам в баре со скуки или за вознаграждение устраивали недурные и главное – развратные эротические шоу, мало что общего имевшие с гордо присвоенным им названием Стриптиз-шоу. Но народу явно нравилось.

Всё это я узнал немного позже, хронологию событий первых дней восстанавливать нет ни нужды, ни желания. Да и давно было…

Первый визит в прокуренный, с клубящимся густым дымом (явно не только сигаретным, явственно тянуло анашой) бар я запомнил на всю жизнь.

Мы припарковались на посыпанной щебенкой площадке около круглой, высотой с пятиэтажный дом, толстой и явно очень прочной бетонной башни, и как ни странно, помимо нашего чудо-автомобиля там стояло несколько подобных совершенно неприметных УАЗов и Жигулей, как правило, весьма с виду старых и невзрачных.

Мой спутник даже не попытался залезть в багажник, просто молча кивнул мне на вход в подвальное помещение, огороженный бетонными перилами с узкими амбразурами – это всё что мне удалось рассмотреть при неверном свете луны, проглядывавшей урывками из-под облаков.

У входа, внутри, в небольшом предбаннике наподобие тех, что устраивают пухнущие от чужих денег банкиры, за толстым, глушащим голос стеклом сидел некто, очевидно охранник, потребовавший выложить из карманов металлические вещи. Выложив ключи от дома, перочинный нож и монеты, вслед за спутником я прошел в соседнее помещение, куда выложенное в пластиковой корзинке было неведомым образом перенесено.

Узкий коридор вёл в довольно большой, освещенный большим количеством керосиновых фонарей зал, где в густом дыму виднелись столики у стен, огромная, во всю длину помещения барная стойка с высокими табуретами и до блеска отполированными стальными трубами, упирающимися со стойки в потолок.

Вся эта конструкция была выкрашена черной и серебристой краской, местами потёртой, и производила впечатление активно используемой.

В баре было много мужчин разного возраста, причем в глаза бросалось отсутствие молодёжи. Почти все присутствующие были с сединой в волосах, средний возраст явно был старше тридцати.

Раздавалась приглушенная музыка – играла то попса, которую слушали еще наши отцы, то классика – рок-н-роллы. Ничего более современного не угадывалось даже близко – что и понятно, юных дрочеров и наркотов тут явно не водилось.

Рыбак кивнул на моё предложение угостить его чем-нибудь с дороги, и молча прошел вглубь зала, занял грубый, застеленный аляповатой расцветки клеёнкой столик. Подошел коренастый, темноволосый, лысеющий мужчина в серой толстовке, джинсах. Картину дополняли большой посеревший от времени и многочисленных пивных пятен фартук от пояса до колен и кобура с револьвером, прямо как у киношного героя боевиков. Не смотря на непривычный вид, кобура и потертая рукоять револьвера не вызвала у меня желания улыбнуться.

Он молча, но явно привычно кивнул Рыбаку и положил на стол захватанный лист бумаги – не вчера отпечатанное на невесть откуда взявшемся в этой глуши принтере меню.

Как вчера его видел – запомнил почти все пункты.

Килька в томате 1 банка – 10Б

Яйцо варёное 1шт – 1Б

Яичница за каждое яйцо – 1Б

Шпроты, банка – 10Б

Тушенка белорусская, говяжья – 20Б

Тушенка белорусская, свиная – 20Б

Тушенка другая – 10Б

Рыбная консерва другая -10Б

Женщина – 200Б

Чай, 1 стакан – 1Б

Водка, 100 грамм – 10Б

Хлеб – 10Б

Ассортимент не поразил моё воображение. Конечно, впоследствии я узнал, что этот список был далеко не полон, и каждый мог спросить себе всего, чего угодно, получив либо сразу, либо после короткого раздумья цену – и принять решение о заказе.

Но в тот момент я чувствовал себя инопланетянином.

Мы заказали по двести грамм водки и по 4 яйца в яичницу, с батоном хлеба, оказавшимся серым, черствоватым «ГУЛАГовским» кирпичом. Впрочем, откуда тут было взяться нормальным продуктам?

Выпили по сто грамм залпом. Поели.

Рыбак сказал:

– Сейчас иди к Бульбе, говори о работе. Не обещай, посоветую что и как.

– А если спросит, как я сюда попал и зачем? – спросил я

– Не спросит. Нас давно пасут, всё и так понятно, нехотя ответил Рыбак и подал малозаметный знак мужику с револьвером.

Тот молча подошел, и не дожидаясь, пока я задам вопросы, молча пошел через горклый дым зала. Народу прибыло, становилось тесновато и душно, от большинства мужчин в зале шёл запах немытых потных тел, пороха, костра и кислой крови.

Мы прошли длинным коридором к массивной, явно бронированной двери в толстой бетонной стене.

Мой провожатый постучал в нее рукоятью револьвера – иные звуки сквозь неё явно не проходили.

Нам открыли сразу, за дверью стоял здоровенный брюхатый мужик без левой руки и с кожаной повязкой, закрывавшей потерянный левый глаз. Его когда-то явно интересное лицо было разрыто плохо зажившим рваным шрамом от какого-то жуткого ранения.

Он так же молча облапал меня правой рукой с грубыми ладонями, и, не найдя оружия, молча кивнул в сторону второй стальной двери чуть дальше по проходу.

Я подошел, взялся за ручку и открыл ее неожиданно легко. За дверью была небольшая, освещенная двумя толстыми свечами, стоящими на столе в углу на помятых алюминиевых тарелках, комната, в глубине которой стоял огромный стол, забитый оружием и цинками с патронами. По стенам шли ряды металлических, явно военного предназначения стеллажей с амуницией и утварью, разнообразия которой моя речь пересказать не может.

За столом сидел мужик лет шестидесяти, седой, с огромной лысиной почти во всю голову, с умными холодными глазами.

– Добро пожаловать! – эта фраза так неожиданно мягко и приветливо прозвучала в его устах, что я даже засомневался в реальности происходящего, тем более что выпитые двести грамм «берёзовой» уже вовсю шумели ветерком у меня в голове.

– Здравствуйте, – как мне казалось, коротко и по сути ответил я.

Мужик помолчал, потом вдруг проворно достал из заднего кармана засаленных штанов пачку Примы, вытряс сигаретку, сладостно пустил дым, засиявший в свете непотушенной бензиновой зажигалки.

– Ты Рыбаку должен – но сами разберетесь. Ты в Зону хочешь – но тут не Зона, а Приграничье. Чтобы попасть в Зону, нужно снарядится, иметь карты, связь и оружие. Деньги у тебя есть?

Я не стал ему врать и просто выложил пачку в тысячу долларов на стол – это были все заначенные мной с Москвы запасы.

Бульба на тонкую «котлету» даже не взглянул, лишь отмахнулся рукой – как я понял, этот жест означал «забери обратно».

– Рыбаку ты чем-то интересен, даже не знаю чем. Но раз не просил за тебя, но привел – тут не всё просто… Ты не в курсе мыслей Рыбака?

Я честно ответил -нет – но я уверен, что мне точно примыкать ни к кому не нужно. Я – сам по себе, одиночка. Да и вероятность прокола не так высока, когда отвечаешь только за себя.

Он подошёл к стеллажам тяжелой походкой давно не мытого, стареющего человека. Устало снял с полки по очереди СКС, М-16, А-2 и старый Калаш, называя при этом цены. Самым дешевым оказался СКС – десять тысяч долларов.

Я, не лукавя, ответил, что у меня всего лишь та «штука», которую он видел, рюкзак и голова на плечах.

Он ухмыльнулся беззлобно – но и явно безразлично – и протянул мне старое, сильно затертое курковое ружье шестнадцатого калибра с отпиленными примерно на треть стволами. Немного подумав, встал на коленки у дальнего стеллажа и вытащил измызганный вонючим моторным маслом, пылью и непонятно какой засохшей бурой массой целлофановый пакет с латунными гильзами внутри. Там же внутри виднелся пакет с пластиковыми пыжами, тронутой ржавчиной банкой пороха «Сокол» и тяжеленным куском невесть кем отлитого свинца.

Так моя последняя тысяча долларов деловито перекочевала в ящик его стола.

Я задал вопрос, который положил начало моей сталкерской карьере в Зоне:

– Работа есть?

– Есть, – как бы нехотя ответил Бульба, закуривая снова. В непроветриваемом помещении дым его горлодёра меня просто душил.

– Для того, чтобы работать, ты должен быть снаряжен. По законам Зоны ничто не может быть дано и сделано даром. Всё – только за деньги или ответную услугу. Таков Закон Зоны.

– Я подскажу тебе, как экипироваться приемлемо, при этом познакомиться с Зоной поближе. Уйти отсюда все равно никому не удавалось. Сами сталкеры не выпустят тебя – это место секретно, его нет на картах и если ты уйдешь от их умелого преследования, военные или менты охраняющие периметр, тебя замочат в любом случае. Вникни!

Выждав моё молчание, он продолжил.

– Я новичкам в кредит не даю. Это ружьё – одно из напоминаний мне об этом железном правиле. Его предыдущего владельца разорвал и съел Чернобыльский Кабан, ребята потом ружьё принесли. Это было почти шесть лет назад, с тех пор я даже калаши под пятёрку не беру – завались, как и М-16. Малоэффективное от мутантов оружие.

– Задача тебе для начала будет такая: три дня назад в Ближнюю Зону – это примерно на пять километров от Периметра – вышли двое сталкеров из нашего Бара. Их заданием было принести мне канистру воды из Голубой Лужи – Рыбак расскажет тебе про нее. Вот тебе ксерокопия карты этого района – там довольно свежие метки мест расположения аномалий и мест обитания опасных мутантов. Ты нравишься Рыбаку – старик тебе поможет. Эти ребята погибли – я получил сообщения с их PDA. Причина не указана – программа не знает её – значит что-то серьезное и новое. Для тебя это – шанс. Ребята были хорошо снаряжены и вооружены – и по закону Зоны все, что найдено тобой на мертвом сталкере – твоё. Принесешь еще и канистру с той водой – получишь десять тысяч долларов. Удачи!

Однорукий, молча стоявший сзади, тронул меня за плечо, давая знак, что аудиенция окончена и мне пора.

Выйдя в зал, я заметил множество перемен. Зрители подтянулись поближе к огромной барной стойке, на которой под забойные рок-н-роллы выплясывали две девушки в диковинных костюмах, похожих на купальники. Худышками этих девиц назвать было нельзя, одна – в рыжем парике, широкобёдрая но с небольшой девичьей грудью, усердно крутилась на шесте. Вторая, рослая блондинка с большими, качающимися грудями, быстро скинув с себя лоскутки самозабвенно изображала движения соития со своим шестом, а потом под подбадривающие, часто похабные и матерные выкрики поклонников повернулась к шесту спиной, и широко разведя бёдра продолжила двигаться в такт музыке, давая всем желающим не спеша разглядеть её пышные розовые складочки.

Музыка кончилась, и девушки, нисколько не смущаясь своей наготы, спрыгнули и пошли по залу, подходя к каждому, кто поднимал руку с купюрой, и целуя его в губы. Собрав деньги, они исчезли где-то в темном проходе за баром, который охранял хладнокровный однорукий сталкер.

Я присел к Рыбаку, глаза которого выдавали не угасшую еще мужскую силу и интерес к шоу. Это было удивительно: в моём представлении Зона с её радиацией и кошмарами должна была иссушать душу и тело, но Рыбак эту гипотезу опровергал одним своим существованием. Да и окружающие мужики не производили впечатления болезных…

Музыка усилилась, и я заметил, как в сопровождении рослого крепыша из прохода за Одноруким, выскочила, радостно улыбаясь, рослая пухлая блондинка с большими тяжёлыми грудями. Она была прикрыта лишь прозрачным черным парео – легкой пляжной шалью, невесть как тут оказавшейся. Ловко вскочив на стол, не смотря на высокие каблуки и явно немалый вес крупного, но упругого и очень тренированного тела, она начала энергично танцевать в такт музыке, вовсю задействуя и шесты, и всю стойку перед ним. Если бы не ее нагота, было бы ощущение, что некая мощная человекоподобная обезьяна выплясывает дикий, но не лишенный завораживающей красоты и бешенной сексуальности танец.

Парео летало вокруг нее, открывая и так выдающиеся особенности. Она смело принимала откровенные позы, позволяя затаившим дыхание и переставшим шуметь зрителям рассмотреть то сочные груди с большими торчащими сосками, то раскрасневшуюся щель между мощно играющими при позланье на коленках по барной стоке ягодицами.

Зал зашелся в аплодисментах и крике, завершившимся оглушающим в прокуренном бетонном подземелье скандировании «Айда, Айда» все те минуты, что роскошная круглолицая девка прохаживалась между столиков собирая купюры и целуя мужчин.

Неожиданно она направилась к нашему столику, и, подойдя, обдала меня запахом свежего пота и дорогих французских духов. Её грудь вздымалась от учащенного дыхания, и уже с расстояния в несколько метров я почувствовал сильный жар её тела. Её лицо, издалека казавшееся круглым, на самом деле было приятной формы, огромные глаза над высокими, широкими скулами и чувственные пухлые губы производили сильное впечатление.

– Я – Айда, коротко сказала она мне, и наклонившись к Рыбаку, поцеловала его в щёку. Рыбак молча, но тепло улыбнулся. Интересно, что связывало этих столь разных людей?

– Однорукий проводит тебя ко мне через несколько минут – уходя через плечо бросила мне Айда, и грациозно пройдя за стойку бара шепнула что-то Однорукому и исчезла в проходе.

Рыбак молча налил еще по сто грамм заказанного им в моё отсутствие пойла. Чокнулись, выпили. Доели яичницу с хлебом.

К столику подошел Однорукий и кивнул. Мне поначалу никак не верилось, что тут все такие неразговорчивые, понадобилось сходить в Зону, чтобы понять это и измениться самому…

Однорукий провел меня через систему коридоров к приоткрытой железной двери, из-за которой выбивался лучик яркого света. Свечи, заметил я. Странно, как же у них играет музыка?

Набрав воздуху, я вошел в небольшую комнату, которую, если бы не серый бетонный потолок и такие же стены, можно было бы назвать уютной. Айда сидела на краю деревянной кровати, единственного, по сути, крупного предмета мебели в комнате. Заметив меня она встала, быстро подошла – на каблуках она казалась даже выше меня, и взяв за руку увлекла к постели. Не ожидая такого развития событий я растерялся, пытался что-то сказать, но сильные и умелые руки быстро раздели меня, и, не обращая внимания на мою трёхдневную дорожную немытость, Айда, ловко применив средство индивидуальной защиты, оседлала меня с таким пылом, что вся произошло за считанные минуты…

Отдышавшись, я попытался подняться – Айда уже вышла из-за целлофановой ширмы, заменяющей в углу комнаты душевую кабинку, и молча указала мне туда.

Быстро намылившись мочалкой с недорогим шампунем, я смыл пену, поливая себя из большого кувшина, и не вытираясь вышел. Айда была уже переодета для следующего выступления и молча смотрела на меня слегка влажными глазами. В неверном свете свечей мне показалось, что она только что смахнула слёзы.

Однорукий вывел нас к барной стойке, но задержавшись на секунду перед выходом в зал, Айда повернулась и нежно поцеловала меня в щёку, ласково шепнув: «Возвращайся, Маскаль». И словно перевоплотившись снова в богиню, бодро и упруго выскочила на освещенное пространство зала…

Слегка пошатываясь от всосавшейся наконец в кровь непривычно большой дозы алкоголя и впечатлений от произошедшего я подошел к нашему столику, который был уже пуст.

Рыбак сидел на скамье около стоянки, глядя на бегущие по небу облака, и, казалось, что-то шептал им. Я молча присел рядом, положив ружьё на колени. Светало.

Рыбак нехотя встал, кивнул мне и мы, забрав рюкзаки из багажника его удивительного автомобиля, пошли в сторону большой неосвещенной палатки, стоявшей несколько в стороне от «улицы» из построек, палаток и землянок, посреди которой возвышалась охранная башня Бара.

Молча расстелив спальники, мы погрузились в глубокий сон. Мне снилась Айда – но не та молодая женщина лет около тридцати, а юная, розовощёкая пухляшка с большими наивными голубыми глазами. Снился большой, красивый город, который почему-то показался мне Киевом, снились люди, здания, праздники – скорее всего, даже семейные, и этот калейдоскоп событий обрывала встреча с Ним. Лица не было видно, и события дальше сменили окраску. Именно так, все видения приходили как сквозь розовое марево. Снилась Москва, мельтешащая за окнами роскошного автомобиля, рестораны, какие-то люди непривычной внешности, непонятные разговоры на непонятных языках, снился кошмар, когда меня, вдруг понявшего что я стал Айдой, избивали, а потом насиловали несколько крепких небритых брюнетов. Потом калейдоскоп зачастил – складывалось впечатление что она, Айда, то выпадала из реальности, то впадала в неё. Снилась дорога в лесу, солдаты, бешеная гонка по пересеченной местности и фонтаны от пуль по сторонам от машины, снились какие-то люди в странных комбинезонах, которые везли ее, связанную, на заднем сидении джипа, и такие же люди, которые встретили их у опушки какого-то удивительного, выглядевшего фантасмагорией из перекрученных между собой деревьев разных пород, леса. Её выкинули из машины, и, поднимаясь, она видела как вдалеке ярко и дымно горит преследовавший их Хаммер, и вокруг него лежат и тлеют тюки, по форме похожие на людей.

Дальше видение окрашено в бордово-красную, густую пелену. Какие-то помещения, бункера, грязные бородатые лица, часто беззубые, безухие, без глаза, с огромными жуткими шрамами и чирьями. Стоял невыносимый смрад. Её кормили какими-то помоями, кололи ей шприцом какое-то зелье, и постоянно насиловали в промежутках между побоями. Жила и спала она с цепью на шее, которой была прикована к ржавому кольцу в бетонной стене. А еще она научилась выть. Долго-долго, протяжно. Становилось легче. Потом бить её перестали, только пинали иногда, перед очередным групповым изнасилованием. Постепенно она привыкла отключать себя, и просто впадала в транс, ничего не ощущая и ни о чем не думая. Так было легче.

Потом мир наполнился грохотом. Стреляли рядом, ухали разрывы. Стреляли долго, может быть день и ночь, она не помнит – но никто не пришел покормить ее баландой и брезгливо облить холодной мутной водой из ведра. Она сидела на своём грязном матрасе, поближе к стене и подальше от зловонного выгребного ведра у двери, и тряслась от страха…

Сильные удары в дверь, выстрелы и звон отлетевшего снаружи амбарного замка, жестокое, суровое, непривычно светлое и почти бритое лицо мужчины в незнакомой военной форме под толстым, тяжёлым шлемом с огромными тёмными очками над головой в передней части Мужчина пахнул пороховой гарью, дымом, скисшим уже слегка, но явно свежим потом и крепкими сигаретами.

Он присел напротив нее на пол, положив на бёдра диковинный автомат, и закурил. Она не понимала его вопросов – язык был резким, голос гулким, слова и фразы – отрывистыми. Откуда-то из глубины памяти еще о той, далёкой жизни вдруг пришел ответ – немец.

Военный встал, поднял ее за руку, непривычно мягко, человечно, и прикрыв своим телом от брызжущих осколков и рикошета, несколькими выстрелами разбил кольцо, к которому была прикована её цепь.

Потом перевесил автомат подмышку, и бережно поддерживая её, помогая переступать через многочисленные трупы в коридорах бункера, не давая поскользнуться босыми, изъеденными струпьями ногами на кучах металлических гильз, вывел на свет.

Свет больно ударил в глаза, кровавая пелена спала, наступила чернота.

Следующее видение было кошмаром, которого он, став Айдой, почему-то не испугался. Поляна вокруг обугленного входа в бункер была завалена трупами в такой же форме, как у вынесшего её бойца. Несколько раненых, лёжа и сидя у стены бункера, стонали или что-то говорили в бреду. Победившие бойцы прохаживались по поляне, собирая оружие и предметы снаряжения с трупов, вынимая документы.

Неожиданно возникло оживление – из бункера выволокли несколько визжавших и упиравшихся существ, людьми назвать которых Айда не смогла бы. Её мучителей.

Они визжали что-то на русском и украинском языках, матерились, тыкали в неё пальцем – но слушать их никому не было интересно. Вдруг Айда узнала того, который встречал её у опушки – здоровенный лысый белокожий брюнет с большой черной бородой и злыми, колючими черными глазами. Она подняла руку и указала на него военным. Языковой барьер явно не помешал им понять, кто перед ними – мучитель и хозяин девушки. Один из военных, спокойно сидевший и протиравший автомат, встал и подошел к тройке пленных, что-то коротко скомандовав. Двух пленников отвели в сторону догоравшего бронетранспортёра, поставили на колени и выстрелили им в спины сзади, видение чётко передало, как, словно в замедленной съёмке, из их животов вырвались фонтанчики крови. Айда запомнила их истошные крики боли, которые раздавались еще долгие минуты пока они, корчась, умирали в траве. Военные не обращали на них внимание. Все смотрели на пленного вожака, злобно что-то бормотавшего на гортанном языке.

Когда крики умирающих на поляне стихли, офицер снова коротко что-то скомандовал, и двое солдат, ловко подхватив пленника под руки, оттащили его к входу в бункер. Там, коротко ударив его несколько раз по спине прикладом, подняв ему руки, они пристегнули его наручниками к ржавой металлической скобе над входом, и, расстегнув ему ремень военных камуфлированных штанов, один из офицеров большим ножом с зазубринами резким движением разрезал брюки.

Айда с ужасом смотрела на «хобот» этого мерзавца, который ей чаще всех приходилось ублажать. Необычайно большой, с постоянными неприятными выделениями, он стал для нее самым страшным кошмаром.

Во сне, став Айдой, я почувствовал невыносимую, переполняющую огнем, жгучую ненависть к этому мерзавцу и к части его мерзкого тела, которая стала символом моих – Айды – мучений. Словно в замедленной съемке я видел, как, преодолев слабость и встав, приближаюсь к мучителю, и, выхватив у не оказавшего сопротивления военного огромный нож с пояса, безжалостно отделяю обрубок от мохнатых мудей мерзавца, наслаждаясь его безумным испугом в глазах, истошным криком и судорогами, струйками тёмной крови…

Ненависть отпустила. Мерзавец жутко, по-животному орал, корчась и глядя то на свой сжавшийся в траве, побелевший обрубок, то на ту, кто это с ним сотворила. Он кричал очень долго, даже когда наскоро поев мы уходили куда-то в свете вечернего солнца. Военные несли меня на сделанных на месте носилках, одев и накормив вкусной, чистой едой и вколов какие-то лекарства. Память запечатлела видение издалека: как какие-то небольшие существа стайкой подскакали к истошно орущему изуверу, и разом набросились на него. Усилившийся было истошный крик превратился в хрипы и затих. Стало спокойно и светло на душе, а потом снова всё покрылось мраком.

Следующее видение тоже было кошмаром. Шёл короткий, но кровавый бой. Носилки с Айдой упали, её завалили тяжелые тела нагруженных снаряжением и оружием бойцов, несших её. Бойцы умерли мгновенно, их тела были тяжелы и обмякли, на глаза Айде текла густая, смешанная с чем-то студенистым кровь. Она силилась подняться, пошевелиться, но, очевидно, действие лекарств еще не кончилось, и сил не было даже поднять руку. Снова пришла чернота, я почувствовал, что умираю, и резко вздернулся, не сразу поняв, где нахожусь.

Холодный пот заливал мне глаза, и только стерев его, я понял, что нахожусь в палатке, полог которой распахнут навстречу утреннему солнцу, светящему сквозь вечные облака и мелкий моросящий дождь.

Рыбака я нашел в Баре, в оружейной комнате, где каждый желающий мог разложить своё снаряжение, смазать и почистить его на огромном, общем для всех железном столе. Он молча показал мне на целлофановый мешок с гильзами и составляющими для патронов, потом рукой указал на зарядную машинку на одном из стеллажей. Я также молча принялся снаряжать патроны усиленными на четверть навесками пороха и тяжёлыми самодельными пулями – вертушками, похожими на охотничьи жаканы. Пуль было всего двадцать штук, потом, найдя в свете керосиновых ламп на одном из стеллажей горелку, брусок свинца и дроболейку, я, наполнив ее водой, отлил, а потом прогнал через жернова картечи. Я чувствовал голод – уже явно было время обедать, о чем шумно напоминали друг другу с утра принимавшие водку сталкеры, но дед не спешил, тщательно вычистив свой невесть откуда взявшийся, добела затёртый старинный МП-40, в простонародье именуемый Шмайссером. Я помнил такие – с ними немецкие солдаты отважно прочёсывали леса на оккупированных территориях в старых советских фильмах, красиво погибая от выстрелов партизанских обрезов и винтовок.

Дед, однако, не спеша выщелкал из четырех магазинов все патроны и, тщательно осмотрев и смазав каждый, снарядил их обратно, разобрав автомат, тщательно осмотрел и смазал все его детали, не жалея синтетического моторного масла из стоявшей для всех канистры.

Вынул большой, как палаш, военный нож, смазал его и тщательно протёр, потом так же неспешно проверил каждый элемент своего нехитрого снаряжения. Открыв бумажные пачки запасных патронов, тщательно их осмотрел и смазал маслом, сложил в целлофановые пакеты, отсчитав в столько, сколько требовалось для одной обоймы автомата. Потом вынул из рюкзака хорошо сохранившийся парабеллум, и проделал все операции с ним, снарядив две обоймы патронами. На мой немой вопрос он ответил коротко, но с душой:

– Из схрона немецких диверсантов, времён Второй Мировой войны. Разрывные пули. И оружие очень надежное.

Я ни на минуту не усомнился в его словах.

Примерно через два часа, так и не поев, мы шагали в сторону опушки леса, на Запад, к Периметру. Отойдя примерно на километр, дед снял рюкзак и уселся на пенёк. Вынул из рюкзака несколько старых и сильно помятых стальных тарелок.

Я догадался, что он хочет предложить мне использовать их как мишени, и был в чем-то прав. Быстро зарядив двустволку картечными патронами, которых я наделал аж сто штук, я хотел было подойти к деду но тут он начал свой редкий, но поучительный монолог.

– Запомни.

– Стреляют не там и не оттуда, откуда хотят, а оттуда, откуда приходится, либо нужно.

– Стрелять надо во всё, что не отвечает внятно и разумно на твоё приветствие издалека. Сталкеры не скрываются в Зоне – они её жители. Тут скрываются мутанты, военные во время спецопераций, бандиты-мародёры. Все они – враги, если не ответили и не представились. Бойся свежих зомби – они еще могут отвечать и поддерживать диалог, но каждый сталкер имеет право задать другому вопрос на засыпку – в каком городе расположена штаб-квартира Коалиционных Сил – и не получив ответа открывать огонь на поражение. Кстати, она расположена в Харькове.

– Стреляют быстро, навскидку, не целясь долго. Будешь долго вести одну цель – погибнешь от другой. Это – Зона.

– Промахиваться нельзя. Держать оружие без заряда можно только секунды во время перезарядки.

– Помни об аномалиях, коих тут немеряно – их наличие выдают косвенные признаки – кружение листвы или пыли, мелкая рябь на воде, воронки в воде или земле, примятость или нестандартная форма травы или земли, грязи, лужи, короче всё, что выглядит отлично от окружающего мира, к которому тебе еще придется привыкнуть. Также без внимания не оставляй вешки – аномалии положено отмечать, если есть время, и сам не забывай отмечать. Проверить место возможной аномалии можно, кинув в ту сторону болт или камень – первое лучше, болт металлический и точно вызовет сработку электрической аномалии, в то время как камень может пролететь над ней без спецэффектов. Болты и гайки желательно обвязывать яркими тряпочками – лучше видна траектория полёта и их проще находить в кустах и траве – а то замучаешься носить их с собой.

Я кивнул, и он мгновенно, с неожиданной для пожилого человека проворством и меткостью, бросил тарелку в куст метрах в тридцати от нас. Тарелка уже падала, когда я наконец поймал ее в прицел и нажал гашетку. Звон металла и грохот выстрела слились, но я явственно видел, как тарелка взметнулась и отлетела в сторону. Мои тренировки в Подмосковных лесах не пропали зря, и… Я не успел додумать как уже выцеливал вторую тарелку, летевшую к соседнему кусту. Промахнулся. Думать вредно… Отработанная перезарядка, и я едва успеваю попасть в очередную тарелку у самой земли. Рыбак – суровый мужик, спуску не даёт. Ан и мы не лыком шиты. Ружьё мне понравилось, точное и надежное, жаль только, обрезанное. Возможно, было вздуто сильным зарядом заклинившей пули…

Дед пошёл обратно, только дождавшись, когда я соберу по кустам тарелки, и осмотрев их. Я старался держаться с ним в одном темпе, и спросил на ходу – когда выходим. Он остановился, и мне показалось, что в его зеленых глазах забегали хитрые искорки улыбки.

– Вечером. Ты не увидишь Айду, – скупо сказал он мне. – То, что было ночью там и ночью после – твой аванс, – и повернулся идти дальше.

Удивлённо, но терпеливо оглянулся, когда я ухватив его за рукав, остановил и спросил:

– Ты знаешь?

– Конечно, – ответил он. – Я же Рыбак. Шаман. Зона многому тебя еще научит, Маскаль.

Мне стало не по себе – откуда он знает, как меня назвала Айда? Может, они встречались и общались, пока я спал? Он ответил моим мыслям кратко:

– Зона раскрывает в людях способности. У тебя они есть от природы. Сегодня ты был Айдой. Она – моя внучка. Я был тем проводником, который нашёл её, отощавшую и измученную голодом и жуткой ломкой от наркотиков, которыми почти год травили её подонки – мародёры и бандиты, и из чьего логова её вытащили случайно попавшие на поляну и под шквальный обстрел немецкие разведчики – спецназовцы. На обратном пути их поджидали недобитки, в момент разгрома бункера ходившие на дело и устроившие поредевшему и израненному отряду засаду всего в четырех километрах от Периметра. В том коротком бою почти весь отряд полёг сразу, но оставшиеся в живых двое раненных бойцов вкололи себе наркотики и стимуляторы, и перебили четверых отморозков, сначала закидав их ручными гранатами а потом, доползя, дорезали ножами. Один из бойцов умер там же, на месте, второй был еще жив, когда мы нашли Айду, раздетую, в толстом слое грязи, ползущую и волокущую за ремень спасшего её в подземелье бойца. Его звали Отто, у него отнялись ноги и было сильное заражение крови – медики ничего не смогли сделать, он умер внутри Периметра на носилках, но успел рассказать об Айде.

Айду выходили врачи немецкого полевого госпиталя. Она приходила в себя быстро – молодость и тренированный организм спортсменки сделали своё дело, но душа ее была искалечена. Проверки показали, что она, уроженка Киева, студентка, после встречи с красавчиком-брюнетом, разъезжавшем по городу в роскошном джипе, пропала. Московская милиция сообщила, что похожая по описанию девушка была замечена оперативниками в нескольких ночных клубах и казино, но ей не придали значения – такого рода рослые и статные охотницы до лёгкого счастья с привычной систематичностью появлялись и исчезали в любом большом городе, влекомые запахом лёгких денег и красивой жизни, и, как правило, в родные края уже не возвращались, будучи проданными и выжатыми как лимон секс-рабынями – оседали в других краях, чтобы не позориться перед роднёй, и выходили замуж за первых встречных, чтобы обрести хоть какой-то дом.

Айде повезло – она, молча сбежала из госпиталя, избавив немецких врачей и гладко выбритых щеголеватых военных от головоломки по поводу её дальнейшей судьбы, и неведомым образом приблудилась к сталкерским лагерям. Там она нашла меня, я познакомил ее с Бульбой, которого знаю еще со времён службы, и он взял её официанткой. Айда, глядя на девиц легкого поведения и стриптизёрок, как-то решила попробовать себя на этом поприще сама, и когда я узнал про это – было поздно, она стала не только самой популярной танцовщицей этой части Периметра, но и Бульба, чтобы привязать её, взял её в долю и отстёгивал ей по десять процентов от суточной выручки бара вне зависимости от частоты её выступлений – народ всё равно валил именно к нему, и часто именно ради неё. Она будила в этих уставших, но храбрящихся мужчинах жажду жить…

В личной жизни же она была одинока, не подпуская себе никого и ни при каких условиях. То, что она пригласила меня, оказалось для Деда удивительным сюрпризом, который он не преминул выйти обдумать на свежем воздухе, где я его после мимолётного свидания и застал. А Бульба, заметил он, не врет насчет кредита и бесплатности. Дед мол ему столько хорошего сделал, что ему, даже с гостями, ни разу не приносили счёт. Это теперь уже тоже закон Зоны.

– Пойдешь со мной на закате, будешь отмычкой, стажером, – добавил напоследок Рыбак. – Выспись, оправься, там не придётся.