Глава первая

И сердце мое продолжало кричать, споря с самим собой: я существую. Существую. Существую.

Мне не дано знать, для чего рождена, но не Смерти уж ради – точно. Я вижу их, Умирающих, состарившихся душой, с лицами, с которых рутинный мир стер все краски; вижу, как они бредут сквозь храмовой лес под Куполом. Боже мой, до чего же они похожи на птиц! Их так же ведет инстинкт.

Я долго наблюдала отсюда за этими пташками и видела, как они умирают: их тела испаряются подобно дыму, а на лицах в последний миг возникает умиротворенное выражение. Единственный подлинный покой, что доступен им в десятках, сотнях, а то и тысячах жизней. Покой в виде сломанных часов.

И потому я ненавижу их, этих дурацких птиц, ищущих Смерти. Будь в моей власти лишить Умирающих их Смерти, я бы так и поступила. Почему они могут обрести покой, недоступный мне?

Сильвия Плат. Пустые небеса и Умирающее искусство

Открыв глаза, Купер первым делом увидел призрак – женщину, баюкающую его голову в своих руках. Лицо его прозрачным розовым облаком окутали ее волосы. У нее были ангельские глаза цвета мокрой соломы, а пахла она пергаментом, старой дубленой кожей. Когда его глаза привыкли к свету, он понял, что веснушчатое личико незнакомки смуглое, почти бронзовое; Купер ждал, когда же она заговорит. «Это небеса, – скажет призрак. – Ты обретешь здесь покой и забвение. Друг, мы исцелим твои раны».

«Добро пожаловать домой, – добавит она. – Тебя не было с нами так долго».

А Купер улыбнется, покорится ее воле, и эта женщина уведет его в место, полное света.

Чего он не ожидал, так это пощечины. Как и второй – еще более болезненной.

И уж тем более он не мог и представить, что ангел вдруг уронит его голову прямо на твердый пол и заявит:

– Я ничем не могу помочь этому придурку.

– Мой друг не ошибся, Сесстри, – прозвучал возмущенный мужской голос. – Только это и делает его моим другом, а не обедом.

Женщина отошла в сторону, и прямо в глаза Куперу ударил свет, почти столь же обжигающий, как и прежде. Сбитый с толку, он мог понять только то, что его ослепляет вовсе не райское сияние, – небо над ним было серым и затянутым тучами, а сам он лежал под дождем на небольшой странной насыпи, поросшей желтой травой. Над ним возвышались два незнакомца, сверлившие взглядами его тело.

И внезапно это самое тело оказалось единственным, что вообще ощущал Купер: наполненное болью и словно обваренное. С чего ему только пришло в голову, будто он умер, не говоря уже о каком-то там покое? Все кости ныли, внутренности будто через мясорубку пропустили, а молния, мимолетно озарившая небо, казалось, ударила ему прямо в голову и вопящей агонией поселилась внутри черепной коробки. Он попытался сесть, но ему это не удалось. Он не мог даже перевернуться на бок, а когда открыл рот, то не сумел выдавить из себя ни звука – словно рыба, выброшенная на берег, мог только шевелить челюстями да беспомощно подергиваться. Стаи птиц казались пришпиленными к небу. Раз за разом раздавался звон колоколов.

«Что произошло?» – Купер отчаянно копался в воспоминаниях, пытаясь собрать события хоть в какую-то непрерывную последовательность. Последнее, что он припоминал, – как вываливается из безграничного пространства сновидений в полудрему лишенных света глубин. Очутившись в ней, он ощущал присутствие каких-то огромных, словно планеты, существ, плывущих сквозь мрак где-то под его воплощением в этом сне. Он не мог их видеть, но каким-то образом знал об их присутствии. А потом он вроде бы прошел сквозь тени. И может быть, увидел город.

– Погребальные колокола, мы только тратим мое время впустую! – вновь прорычал возвышавшийся над Купером мужчина, поднимая ногу. Последний даже не успел осознать происходящее, как удар каблука вновь отправил его в забытье.


Очнувшись в следующий раз, Купер сразу, по одному только освещению, понял, что его перенесли в какое-то помещение. Он слышал голоса, принадлежавшие тем самым мужчине и женщине, и они все еще спорили. Его самого бросили на что-то довольно жесткое, но хотя бы покрытое обивкой, и, когда под его весом заскрипели доски, а под щекой обнаружилась нечто мягкое, он сообразил, что лежит на софе. Он сразу же распознал и этот скрип, и рельеф валика; на долю секунды ему показалось, будто он сломал предоставленное ему ложе. Купер вновь поспешил закрыть глаза, пока никто не заметил, что он пришел в себя, и начал обследовать свое окружение всеми остальными чувствами с такой скоростью, на какую только был способен его сбитый с толку мозг. Он ощутил доносящиеся с кухни ароматы и какой-то приятный запах, напоминающий о цветах или ароматической смеси из засушенных лепестков. Чуть приподняв веки и взглянув из-под ресниц, Купер смог различить размытые силуэты своих спасителей – или пленителей? – мужчины и женщины, занесших его в дом.

– Я закончила осмотр, Эшер. Можешь возвращаться. – Женщина, в чьем голосе звучало раздражение, пригладила светло-земляничные волосы, бледные пряди которых спадали на ее плечи подобно прозрачному розовому шелку. – Здесь я ничем не смогу тебе помочь. Понятия не имею, что там рассказывал твой приятель о том, что ты найдешь на холме, и вообще это касается только тебя и овечьих потрохов, или какую там еще безумную чепуху он использует, чтобы облегчить твои карманы. Я в любом случае не собираюсь ради тебя возиться с каждым покойником, очнувшимся к югу от Коры и Смещения, так что придется тебе самому делать грязную работу.

– Отлично, Сесстри, можешь забыть о своей доле, – отозвался Эшер, и Купер обратил внимание, что этот рослый, широкоплечий – хотя и сухопарый – мужчина является обладателем кожи и волос бледно-серого оттенка обветренных костей или только зачавших будущий дождь облаков. – Я заплатил бы тебе за осмотр тела, но раз уж мне пришлось тащить его до твоего дома, полагаю, мы в расчете.

Купер вновь плотно закрыл глаза и почувствовал, что они подходят ближе и словно повисают над ним.

– Он тяжелый ровно настолько, насколько выглядит, – произнес серый человек.

Сесстри недовольно вздохнула. Куперу не нужны были глаза, чтобы понять: она сейчас очень внимательно смотрит на него. Он даже не пошевелился, когда женщина с силой ткнула пальцем в его грудь.

Но когда Сесстри заговорила вновь, Купер был абсолютно уверен, что она отвернулась.

– Заурядность. Ничем не отличается от других. – Незнакомка помедлила. – Он, конечно, несколько юн для того, чтобы пробудиться здесь, но это еще не показатель. Я и сама прожила только две жизни, прежде чем прийти сюда. Кем бы он ни был, он определенно не тот «особенный», которого ты ищешь.

Женщина вышла из комнаты; Сесстри, похоже, куда более заботил засвистевший чайник, нежели нарушавшие ее покой мужчины.

– Хоть носки там раскидывайте, – крикнула она из-за дверей. – Все равно я не видела домовладелицу со дня, как та вручила мне ключи.

Купер почувствовал, как Эшер наклоняется к нему и проводит по его лбу рукой.

– Теперь можешь открыть глаза, друг мой. Она нам не нужна, – прошептал он, окутав лежащего табачным перегаром, и Купер слегка приподнял веки. Прямо возле его лица повисла серебряная улыбающаяся маска. – Добро пожаловать в Неоглашенград, куда мертвые приходят умирать. В моем городе все старое вновь становится юным, а все юное съедается, словно сладкие желейные червячки.

Купер уставился на серые, точно у призрака, волосы Эшера, когда тот отвернулся, чтобы смахнуть что-то в установленную прямо под окном раковину. За его плечом сквозь стекло проглядывал квадратик лимонного цвета неба с повисшим в нем незнакомым бледно-зеленым солнцем. Когда Купер сел на кровати, Эшер повернулся к нему, держа в руках поднос с грудой намазанных маслом тостов и двумя исходящими паром кружками. Серая кожа незнакомца была удивительно гладкой, а глаза мерцали подобно двум свечам – в них разом плясали красный, голубой и зеленый огни. В его облике было что-то одновременно и притягательное, и отталкивающее. Он казался чем-то вроде невероятно прекрасной мумии. Какое-то странное чувство зашевелилось в сознании Купера, какой-то безымянный инстинкт, но в слова так и не оформилось.

Купер вдруг осознал, что ничего особенного не ощущает: ни паники, ни гнева, ни оторопи, ни даже отрешенности, хотя и проснулся в… ну… там, где проснулся. Никаких эмоций, разве что некая затуманенность сознания и звенящая, сбивающая с толку пустота в голове.

Увидев, что Купер пришел в себя, Эшер усмехнулся, но ничего не сказал, лишь немного наклонился и пристально посмотрел на гостя. Момент затянулся. А затем разбился.

– Что… – выпалил Купер, а потом на секунду умолк, пытаясь выбрать один-единственный вопрос среди тех, что просились на язык. – Почему солнце стало зеленым?

Последнее, что помнил Купер, – он, так и не раздевшись, рухнул в собственную постель после очередного долгого дня, полного трудов и переписки. И эти люди рядом с ним определенно не были его друзьями, а это место никак не походило на его дом, и уж совершенно точно он не стал бы обмениваться сообщениями с какими-то там пепельнокожими головорезами. В одном он был уверен: все это не сон. Слишком уж больно ему было, да и логика не поспевала за причудами воображения, как обычно бывает в ночных грезах.

– Приветствую пробужденного, – с улыбкой на лице произнес Эшер. – Выпей-ка. – Его длиннопалые ладони казались просто огромными. – Сесстри устроила тебе полный осмотр. – Он протянул Куперу кружку, и пар, поднимающийся над ней, источал ароматы жасмина и пряностей. – Если от этого тебе станет легче, я выходил из комнаты, пока она обследовала твое обнаженное тело.

Купер посмотрел на кружку в своих трясущихся руках и с трудом подавил желание швырнуть ее прямо в лицо незнакомца. В мыслях он, как всегда, выразился весьма нецензурно и, опять же, как всегда, ничего не сказал вслух. Но скривил губы, хотя и чай, и хлеб с маслом пахли просто божественно.

– Пей уже, – велел Эшер.

Жасмин и перец обожгли рот. Горячий чай, настоящий. Он помог Куперу прийти в себя и развеять туман, окутавший разум. Впервые он по-настоящему огляделся вокруг. Они сидели в комнате с незнакомыми письменами на стенах. Неподалеку на деревянном столике красовался престранный граммофон, труба которого была вырезана из огромного закрученного рога, а сам столик оказался завален книгами. Если быть более точным, книги громоздились на всякой пригодной для того поверхности. Эшер вновь протянул поднос, и на сей раз Купер с радостью принял его предложение.

– Это гостиная, – произнес Купер, прежде чем откусить тоста; вкус еды показался ему бесподобным.

– Что? Ах да! Так и есть. А меня зовут Эшер, – представился серый незнакомец, качнув головой.

Купер ответил ему взаимностью, хотя и набил рот пропитанным маслом блаженством:

– Быть может… вы расскажете… где это я?

Эшер дождался, пока Купер дожует и осушит кружку с ароматным чаем, и только затем протянул ему руку.

– Встать сможешь? Поднимемся по лестнице, и я все тебе покажу.

«Конечно же, я могу встать», – подумал Купер, прежде чем попытаться… и вновь рухнуть на софу. Он нахмурился и прихватил с подноса еще один тост, но Эшер заставил его подняться, и, сделав несколько шагов, он уже не ощущал прежней слабости.

Купер шел следом за Эшером по узкой лестнице, изгибавшейся под немыслимыми углами и поднимавшейся выше, чем казалось логичным. На очередной узенькой площадке обнаружился приставной столик с китайской вазой, из которой торчали несколько стеблей наперстянки.

– …нельзя ее обременять цветами… – пробормотал себе под нос Эшер, покачав головой.

Когда они добрались до самого верха, серый человек с некоторым благоговением во взгляде открыл растрескавшуюся дверь. Махнув пепельной рукой, он пригласил Купера пройти первым.

Когда Купер ступил на пристроенную к крыше деревянную «вдовью дорожку»[1], его сковало ледяное оцепенение. Перед ним раскинулся огромный город. И не просто город, а карикатура на… на все города разом, буйная оргия архитектурных фантазий и упадка. Здания и жилые массивы тянулись до самого горизонта, и у Купера закружилась голова от неспособности вместить в себя все это безбрежное пространство– от пронзающих небеса шпилей вдалеке и до разрушающихся, почерневших и заброшенных развалюх там, где они сейчас стояли. Куда бы он ни повернулся, повсюду взгляду открывался лишь город. Тут были и районы, где, по всей видимости, бурлила жизнь, но наблюдались и вымершие территории – целые жилые массивы, брошенные гнить в этом издевательском хаосе. То, что сейчас видел Купер, казалось просто самой идеей города, самопроизвольно проступившей в реальность и обретшей плоть.

На разной высоте над зданиями повисли облака смога, окрашивая город в цвета различных камней: дымчатого топаза, аметиста и цитрина. Ветер был удивительно теплым и приносил в своих изменчивых потоках ароматы десятков различных благовоний. Над городом разливались песни соревнующихся колоколов, прокатываясь волнами из одного края в другой и поднимая в воздух стаи потревоженных птиц.

Спорили между собой и небеса. Те бледно-желтые, что Купер недавно видел в окно, словно утекали за горизонт, следуя за своей крошечной зеленой звездой. Тем временем на востоке, на фоне голубого свода, играли в салочки тяжелые облака, а их желтое солнце, казалось, то появлялось, то вновь выпадало из бытия.

Эшер подвел совершенно ошарашенного спутника к видавшей виды подзорной трубе, закрепленной на деревянном штативе у самого края балкончика. Купер помедлил. Хочется ли ему смотреть? Хочется ли принимать реальность этого лихорадочного сновидения? И все же он наклонился к окуляру и окинул город взором, хотя его и тревожила мысль, что стоит разглядеть примерещившийся кошмар в деталях, познать его форму и суть, как ничего уже нельзя будет изменить и все это станет настоящим. А когда это произойдет, он сам бесповоротно, раз и навсегда заблудится во снах, сойдя с ума и превратившись лишь в призрак среди других призраков.

Благодаря подзорной трубе он смог увидеть отдельные части целого: покосившиеся и облупившиеся под гнетом лет монументы и мавзолеи, выполненные как из камня, так и из золота, – их неторопливо поглощала городская растительность. За стенами, в окружении пышных садов и ажурных беседок, прятались особняки. На западе обнаружилось изваяние скорбящей женщины, отлитое из чистого серебра, – она сидела, упершись массивной головой в более новую каменную стену, и гирлянда пароотводных труб, опутавшая ее шею, изрыгала лиловый, как синяк под глазом, дым. Неподалеку, посреди пришедшего в запустение, запачканного мазутом двора трубил в свой шофар[2] алебастровый ангел, словно призывая владельца, который уже никогда не вернется. И цепи, повсюду были цепи – со звеньями размером с целый дом, перекинутые через каналы или же свернутые наподобие винтовых лестниц и уходящие под землю.

Переместив взгляд, Купер увидел просторные аллеи, обсаженные платанами, вязами и менее знакомыми ему деревьями, и дороги – одни были пусты, и их черная поверхность блестела, другие же кишели пешеходами. Широкие шоссе разбегались от лежащей в тени точки, напоминая чем-то огромную паутину. В самом ее центре разинула пасть центральная площадь. И хотя она должна была быть просто гигантской, чтобы ее удалось различить с такого расстояния, но то, что находилось за ней, обладало еще более грандиозными размерами. Было ли это какое-то здание, гора или что-то куда менее обычное?

Над площадью вздымался купол, которым одновременно можно было бы накрыть сотню стадионов, – полусфера из бронзы и стекла, казавшаяся отсюда словно сплетенной из воздушных кружев, однако каждая нить их, должно быть, равнялась шириной целому городскому кварталу. Конструкция вздымалась на северо-восточном участке горизонта подобно рухнувшей луне. Она была увешана флагами и озарялась исходящим изнутри зелено-золотистым светом. Этот величественный купол возвышался посреди скопления сфер поменьше – пузырьков из камня и металла, жавшихся к центральному строению и усеянных ажурными мостами и тонкими, как иглы, башенками.

– Кто там живет? – спросил Купер, указав на купол, – ничего более огромного и представить было нельзя.

– Под Куполом-то? – Эшер наморщил нос, вглядываясь в указанном направлении. – Ффлэн Честный. По крайней мере, как правило, он там. Князь.

– Кхм… – произнес Купер.

– Он правит здесь, – покачал Эшер головой и умолк, а взгляд его продолжил блуждать по городу.

– А где это «здесь»? – задал вопрос спустя некоторое время Купер, стараясь не позволить голосу выдать охвативший его страх.

Серый человек не ответил. Вместо этого он устремил взгляд куда-то вдаль. Там из окон возвышающихся над городом башен вырывалось пламя. Башни охватил пожар, но им никогда не было суждено обрушиться.

От этого зрелища внутри Купера все перевернулось. Показалось – или он в самом деле услышал плач? Он вновь посмотрел на своего осведомленного спутника и повторил:

– Так где это «здесь»?

Эшер сомкнул ресницы, имевшие цвет дыма, и молчание, продолжавшееся достаточно долго, стало ответом само по себе.

В расстроенных чувствах Купер вновь спустился в гостиную, где Сесстри разъяснила происходящее куда более подробно.

– Слушай меня очень внимательно. Может прозвучать сложно, хотя все совсем не так: прожитая тобой жизнь и мир, который ты звал домом, – только первый шаг. Маленький шажочек. Даже меньше этого. Представь себе, как ты выходишь на крыльцо и отправляешься к стойлу. Так вот то, что ты называешь смертью, не более чем движение, каким ты запрыгиваешь на спину своего верного пони. Когда умираешь там, ты просыпаешься… хотя обычно и не здесь – где-то в другом месте. В своем теле, своей одежде, возможно, старше или моложе, чем себя помнишь, но все равно это ты, всегда ты.

Существуют тысячи тысяч миров, и каждый из них совсем не похож на тот, что приютил тебя в прошлый раз. Где все закончится или как ты туда попадешь, никто толком не знает. Просто однажды это случается. И ты отправляешься дальше. Умирая и живя, засыпая и пробуждаясь, отдыхая и гуляя. Так все и работает. В первый раз для большинства из нас это весьма неожиданно. Мы-то ведь думали, что живем единственный раз и уже все повидали. – Она задумалась, и ее взгляд словно устремился внутрь. – Мы ошибались.

Купер молчал. Так, значит, он умер и все же будет жить вечно?

Сесстри внимательно посмотрела на него и, сделав глубокий вдох, провела пальцами по своим волосам цвета рассветного неба.

– Жизнь – очень, очень и очень долгое путешествие. Порой ты отправляешься в поход на лодке, а порой и на лошади. А иногда идешь пешком так долго, что кажется, будто это продолжается целую жизнь, пока не найдешь место для ночлега.

– Итак… – Купер растягивал слова, намеренно прикидываясь дурачком, поскольку юмор казался ему единственным, что не позволит потерять сознание. – У меня есть пони?

Эшер хихикнул. Он, но не Сесстри.

– Не существует никакого пони! – взорвалась она. – Это просто образное выражение. В стране, где я родилась, идиотов и даунов душили при рождении. Тебе изрядно повезло, что ты появился на свет в куда более терпимой цивилизации.

Хихикание Эшера переросло в полноценный смех.

Сесстри оперлась ладонями о колени и изо всех сил постаралась изобразить спокойствие.

– Позволь объяснить тебе все настолько прямо, насколько это возможно. Существует почти бесчисленное множество вселенных – вселенных, заруби себе это на носу; когда мы говорим о «мирах», подразумеваются целые реальности, населенные в большей или меньшей степени расселившимися людьми. Бывают вселенные как с круглыми планетами, так и с плоскими, или даже тороидальными, или, например, такие, что вовсе не ведают геометрии и космологии, какими мы с тобой их знаем по нашему прежнему дому. В большинстве этих миров люди рождаются, живут и умирают. И когда мы умираем, мы не прекращаем своего существования, не превращаемся в мерцающие сгустки эктоплазмы, розовых ангелочков или во что ты там еще мог верить. Мы просто продолжаем жить. Где-то еще.

– Люди называют это «пляской жизней», – встрял Эшер, изобразив пальцами нечто вроде джиги.

Сесстри на секунду чуть склонила голову набок, словно обдумывая дальнейшие слова, а затем широко раскрыла глаза и поинтересовалась, все ли пока понимает Купер. Тот кивнул; он с жадностью ожидал продолжения рассказа, хотя его уже неоднократно подмывало задать тот или иной вопрос. Тороиды? В самом деле ли бывают такие миры или вселенные, или это было сказано просто чтобы удобнее донести суть? В любом случае эта женщина оказалась куда лучшим инструктором, нежели Эшер, и Куперу оставалось только учиться.

– Нет на свете такой науки, которая смогла бы определить, куда мы попадем, хотя многочисленные великие мыслители потратили уйму времени, пытаясь оспорить это утверждение. Мы живем, умираем, а затем просыпаемся где-то еще. Опять живем и снова умираем, потом опять просыпаемся. Думаю, тебе может казаться, что это чем-то напоминает тюремное заключение, и ты даже окажешься прав; жизнь будет испытывать тебя при каждой возможности. Это медленное и полное страданий путешествие, но такова уж суть жизни – неторопливость и боль. И все это продолжается очень и очень долго. – Замолчав, Сесстри посмотрела на Купера с сомнением и ожиданием в глазах, рассчитывая увидеть неизбежную реакцию в виде шока и смятения, но ничего такого не заметила.


– Добро пожаловать в Неподобие! – пропел Эшер, широко раскидывая руки. – Лучший из худших районов во всей этой безымянной помойке.

Они с Купером стояли посреди кирпичного моста, перекинувшегося через пенящуюся бурую реку. Мимо них брели пешеходы, пробегали рикши и катились разномастные кареты, направлявшиеся к лабиринту извилистых улочек и переулков, образовывавших то, что называлось Неподобием. Эшер схватил спутника за запястье и потащил сквозь общую давку. Купер пытался было сопротивляться, но Эшер все равно влек его за собой – этот человек был потрясающе силен. На противоположной стороне моста толпа закручивалась вихрем вокруг небольшой площади с фонтаном, а затем устремлялась в переплетение тенистых улочек, где стены склонялись друг к другу, скрывая небо и образуя практически туннели из камня, дерева и штукатурки.

Эшер и Купер словно плыли в реке чумазых лиц; здесь встречались горожане всех сословий – богачи удивительным образом перемешались с бедняками, люди были увлечены непринужденными разговорами и обсуждали открывающуюся в полдень стихийную ярмарку. Эшер уверенно продвигался сквозь толчею, и его серое лицо, на которое падала прядка белых волос, возвышалось над ней подобно носу волшебного и горделивого корабля-призрака – корабля из костей, корабля, принадлежащего птицам.

– В Неоглашенграде полно разных мест, но при моих деньгах выбор автоматически останавливается на Неподобии, – доверительно прошептал он Куперу, когда они свернули на одну из наиболее широких улиц. – На этой грязной жемчужине города. – Эшер приветственно помахал каким-то знакомым, но Купер был слишком погружен в свои мысли, чтобы различать их лица. – О, все эти перепутавшиеся улицы и спрятанные сокровища! Здесь безопасно и весело днем, но с наступлением темноты начинается совсем другая история. И разумеется, ее-то я люблю больше всего.

Эшер раскинул руки так, будто прикидывался приведением, и его спутник против воли улыбнулся. Он схватился за руку своего проводника, крепко ее сжал, и вместе они стремительно зашагали сквозь бурлящую вокруг суету. Произошедшее полностью выбило Купера из колеи, голову его переполнял странный шепот. И от такого количества людей вокруг легче ему точно не приходилось.

Они остановились поглазеть на витрину какой-то лавки, где были выставлены товары, страннее которых Купер не видывал: резные кубки из человеческих черепов, белесые кожаные бурдюки с зашитыми глазами и ртами человеческих лиц, и над всем этим доминировало воистину ужасное произведение искусства – серебряный кувшин, украшенный тельцем годовалого малыша. При помощи какого-то жуткого процесса труп был пластифицирован, и теперь его рассеченные череп и живот обхватывали сосуд, а по пухлым ручкам и ножкам бежала сверкающая филигрань. Казалось, будто неведомый металлический паразит, пожиравший ребенка изнутри, вырвался наружу и разбросал свои серебряные щупальца по всему его телу. Почему-то, разглядывая кувшин, Купер совершенно не испытывал отвращения, напротив, в его голове зароились вполне прозаические вопросы. Как это мастер ухитрился так аккуратно раскроить ребенка от макушки и до живота? Как удалось столь изящно обработать серебро и при этом не опалить плоть и не разрушить всю композицию? Что нужно было сделать, чтобы младенец сохранял столь блаженствующий вид, в то время как ты рассекаешь его череп? Сочувствие и сострадание к детской жизни казались неуместными. Обычные искусство, мастерство и торговля.

А это, во всяком случае, то, что Купер вполне понимал. Большую часть своей жизни он был простым потребителем – так почему, в конце концов, в ней что-то должно было поменяться?

– Пойдем уже, Купер, – возмутился Эшер, дергая новичка за рукав. – Колокола, ну ты и тормоз!

Человек с черной кожей – не коричневой, а действительно черной – склонился над лежащим ребенком, устремившим неприятно неподвижный взгляд в небо.

– ДавайЖеСаббиВставай, – причитал человек. Или же нет? Купер был слишком далеко, чтобы иметь возможность расслышать, да и к тому же губы чернокожего даже не шевелились. – СаббиСаббиПосмотриНаПапочку, – вновь услышал Купер, когда они поравнялись; черный человек был напуган.

Купер покосился на Эшера, чтобы понять, слышит ли он, но проводник, казалось, был совершенно невозмутим. Когда они проходили мимо, Купер вновь посмотрел на скорбящего мужчину, но тот не замечал окружающих, гладя сына по щекам черными, как уголь, пальцами.

– СаббиВернись! ПапочкаНеМожетБезТебя!

Не слышали ничего и другие прохожие. Купер точно бы понял, если бы они слышали, но делали вид, будто не замечают чужих страданий, поскольку каждый день сталкивался с таким поведением в Нью-Йорке. Нет, он единственный, кто слышал несказанные слова. Он, и только он.

– Эшер, – начал Купер, пытаясь понять, не сходит ли с ума, но тут они свернули за угол, оказавшись в заросшем бурьяном дворике.

Женщина с кожей цвета заката, одетая в потрепанное платье, стояла, прислонившись к стене, прижатая к ней мужчиной с крысиным лицом, глазами навыкате и трясущимися руками. Кудрявые волосы женщины были собраны в аккуратный пучок, но при этом их покрывал густой слой пыли – словно парик, извлеченный из коробки, где тот пролежал пару десятков лет.

Что-то заставило Купера остановиться на полушаге. Эшер раздраженно оглянулся, но Купер просто застыл, в ужасе глядя на женщину и ее собеседника.

Ее печальное лицо покрывала яркая косметика, призванная скрыть истину, и всякий раз, как коротышка что-то говорил, она смеялась, точно школьница, сверкая улыбкой, не затрагивавшей ее глаз. Мужчина положил руку на ее грудь, и женщина сама прижала ее сильнее, прошептала что-то ободряющее. Он же, продолжая говорить, мягко провел пальцем по ее шее. Женщина облизала губы и прижалась к нему, но про себя она кричала. Купер знал это, потому что слышал.

– НетНетПожалуйстаТолькоНеСнова, – вот что он слышал. Это были неизреченные слова. Слова ужаса. – НетНетХватитЯНеМогуДышатьНеМогуДышатъУбейМеняПрошуУбейМеня. УбейДоКонца. ИПустьВЭтотРазВсеЗакончится. ПустьВсеЗакончитсяЯНеВынесуЕсли СноваПроснусь.

– Стой! – закричал Купер, срываясь с места. – Стой! Эшер, помоги, он собирается ее убить!

Эшер разразился лающим смехом и поймал Купера за руку.

– Разумеется, именно это он и собирается сделать. – Извиняясь, он помахал женщине и похожему на крысу коротышке. – Прошу, не обращайте на нас внимания.

Затем Эшер рывком притянул Купера к себе и прорычал:

– Никогда так больше не делай. У тебя не только нет никакого представления о наших обычаях, но еще и морального права вмешиваться в них. А еще твое поведение плохо скажется на моей репутации.

– Что она такое? – с ужасом в голосе спросил Купер, когда женщина и ее кавалер скрылись во мраке переулка.

– Кровавая шлюха, – сухо ответил Эшер, но взгляд его при этом уперся в землю. – Проститутка жизни. Глупая девчонка, когда-то на своем пути подмахнувшая не тот контракт и в результате застрявшая здесь. Она не может умереть и продает свое тело, свою жизнь любой сволочи с парой монет в кармане. Ее насилуют, выпускают кишки, а напоследок запихивают деньги в рот.

– Постой, что?

Мозг Купера просто не мог переварить пункт, касавшийся смерти. Эта кровавая шлюха вовсе не выглядела мертвой, разве что сильно уставшей. Но вот ее мысли, если он действительно их слышал…

– Она не может умереть, – сказал Эшер и ткнул пальцем в сторону двух силуэтов, поднимающихся с земли. Один из них низко повесил голову, а второй прислонился к кирпичной стене, пытаясь отдышаться. Оба казались такими тонкими, такими изможденными. – Во всяком случае, не так, как надо.

– Это ужасно. – Купера затрясло. – Ее работа состоит в том, чтобы за деньги позволять убивать себя каким-то мерзавцам?!

Он не мог сдержать отвращения в голосе – каким же жалким созданием надо быть, чтобы пытаться выжить вот такой ценой, не говоря о попытках получить еще и какую-то выгоду? Впрочем, если она не могла умереть, то, скорее всего, у нее и выбора-то другого не было, кроме как выживать. И если все это правда, то тот факт, что ее мысли проскребли себе путь в его голову, казался уже не столь уж и удивительным.

– Да, ее убивают, – кивнул Эшер, – и вообще вытворяют с ней все, что захотят. И да, она делает это за деньги. Почему бы и нет? Поторапливайся.

Эшер чуть ли не силком потащил Купера дальше, когда на горизонте вновь зазвенели колокола.

Колокола… Повсюду были колокола, весь город словно принадлежал им.

Вот только мысли Купера остались в том проулке, с женщиной, которая выглядела более… используемой, что ли, чем это вообще казалось возможным. Но здесь, судя по всему, это было в порядке вещей. Интересно, что еще полагалось за норму, что он сочтет отвратительным? Что более странно – способность слышать испуганные мысли незнакомцев или сам безмолвный крик, мольба об упокоении? Он слышал ее, слышал полные паники мысли, метавшиеся в ее голове. И что это давало лично ему? Если отбросить пока вопрос неспособности умереть, Купер не мог толком определиться, что раздражает его больше – содержание этих мыслей или то, что он мог в них заглянуть.

Спустя пару секунд до него долетел душераздирающий вопль, оборвавшийся влажным хрипом. И никто из прохожих, казалось, не обратил на него ни малейшего внимания. Эшер заметил, насколько неуютно себя чувствует Купер и, расплывшись в широкой, как оскал черепа, улыбке, по-дружески толкнул спутника в плечо.

– Да ладно тебе. Пройдет какая-то пара часов, ее тело поднимется, а кожа если не сменится, то хотя бы срастется. Она выплюнет свою выручку и снова откроет свою лавочку.

– Ох!.. – У Купера скрутило желудок, и он чуть не расстался с недавно съеденным бутербродом. – Неудивительно, что она так кричала.

От лотка, мимо которого они проходили, пахнуло жареным хлебом и рыбой в кляре, и Купер с трудом заставил себя сдержать рвотные позывы.

– Всего-навсего одна небольшая смерть, – весело подмигнул ему Эшер.

– То есть смерть абсолютно ничего не значит. – Тело Купера стало будто ватным.

Эшер покачал головой:

– Нет, я не совсем это хотел ска…

– Всю свою жизнь и я, и все остальные боялись… какого-то путешествия? Смерть – только игра, просто предмет торговли, а моя жизнь ничего не значила… не значит? – В голосе Купера, когда он выплевывал эти слова, звучал такой гнев, словно он ставил Эшеру в личную вину и сам Неоглашенград, и его бессмертность.

Эшер вдруг ткнул раскрытой ладонью в грудь Куперу и прижал того к кирпичной стене проулка. Он сдерживал и соизмерял свою силу, но явно давал понять, на что способен на самом деле.

– Не говори так. Смерть – худшее, что может произойти, поэтому не мели чепухи.

Прохожие, как и прежде, просто шли мимо – эти люди оставались слепы ко всему, что их не затрагивало. Не были ли они когда-то ньюйоркцами?

Купер наконец позволил вырваться наружу своему раздражению. Этот мегаполис был куда отвратительнее того, где всем плевать на нищих бродяг и где угоняют такси.

– Шутишь? Худшее, что может случиться, – это заснуть и получить новенькое, с иголочки, тело?

Серое лицо Эшера исказилось от гнева:

– Всякий раз, когда мы умираем, с нами гибнет целый мир. Как думаешь, Купер, что они там сейчас говорят о тебе? – Эшер яростно потряс головой. – Небось: «Ох, наш Купер отправился ненадолго погостить в другую вселенную, но мы надеемся, что он уже скоро вернется. Не желаете перекусить?» Или все-таки где-то там осталась могилка с твоим гребаным именем на плите?

Серый человек был очень сильно разозлен, но на его коже не появилось даже намека на румянец. Наконец он отпустил Купера, которого просто согнуло пополам при мысли о том, что сейчас должны чувствовать его родные и друзья.

Только теперь на него нахлынули страх и растерянность, которых ждала тогда Сесстри. Перед глазами Купера встал образ его матери, сломленной утратой единственного сына. Отца, не находящего себе места от скорби. Жизнь Купера была довольно скучной, но она была. У него закружилась голова. «Как мог я об этом забыть? – изумлялся он. – Как мог хотя бы на миг усомниться, что моя смерть в том мире, где я жил, была окончательной и бесповоротной?»

– Прости, – едва слышно пробормотал Эшер. – Я позволил себе смешать искренность с гневом. Надеюсь, ты поймешь. Ты плачешь?

Купер задыхался. Его семья и друзья – какой ужас им всем пришлось пережить? Шейла и Тэмми, должно быть, завизжали как резаные, когда нашли его труп в квартире, которую они делили на троих. Мама наверняка тут же поехала к ним, словно могла еще что-то исправить и спасти то, что было для нее смыслом всей жизни. Собака Астрид будет сидеть под дверью в ожидании хозяина и гадать, почему тот все никак не возвращается. Она так и не сможет этого понять, но будет тосковать. Так же, как тосковал сейчас по оставшемуся позади и сам Купер. Он ничего не понимал, лишь испытывал боль да чувство утраты, которые не могли унять фальшивые обещания ожидающего где-то в конце упокоения.

– Безумие… – прохрипел он, стоя на коленях. – Почему я сразу не вспомнил о них? Безумие, безумие, безумие. – Он посмотрел снизу вверх на Эшера – фоном для его точеного лица, обрамленного ореолом длинных волос, служило небо цвета мочи, постепенно сменявшееся голубым. Там собирались переливающиеся, будто ртуть, облака, что, впрочем, казалось вполне уместным, учитывая остальной пейзаж, словно порожденный шизофренией. – Неужели ты не понимаешь, насколько все безумно и отвратительно? Или ты слишком мертв, чтобы обращать на это внимание?

Выцветший человек закрыл глаза и сделал глубокий вдох.

– На свете полно отвратительных вещей. Но жизнь к ним не относится.

Он смотрел на Купера, и на скулах его играли желваки. Напускной веселости Эшера как не бывало.

Купер поднялся с земли, утер глаза и сложил руки на груди, словно упрямый ребенок. Он отказывался принимать смерть и бессмертие, отказывался принимать непрекращающуюся гибель кровавой шлюхи от рук убийц, хотя и видел все собственными глазами, отказывался смириться с испуганным шепотом, звучавшим на заднем плане его собственных мыслей, когда мимо проходили люди.

– Объясни. Сейчас. Я смогу все понять, если буду знать. – Купер прислонился к стене, которая была настолько древней, что в составляющих ее камнях образовались каверны, где поселились мхи и трава. – Я действительно умер или это все только сон? Я ощущаю себя бодрствующим, но… Может, я в коме? А все это какой-то гребаный комаленд? Сесстри сказала, что я мертв. А ты – мертв? Что это за техногенное чистилище? И что…

– Хорошо, хорошо. – Эшер вскинул руки, словно защищаясь, когда на них бросила яростный взгляд торговка мясом. В ее глазах читалось, что она считает их просто двумя ослами, мешающими ей проехать по узкой улочке. – Давай отойдем и позволим этой милой даме доставить свой груз по назначению.

Куперу показалось, что Эшер пытается уйти от разговора.

Телега со скрипом покатилась дальше, оставляя за собой след водянистой крови, сочившейся из обернутых в ткань кусков мяса. Возница прочистила горло, явственно выражая свое недовольство. Купер проводил взглядом разделанные туши, и перед его внутренним взором предстало его собственное, безжизненное и холодное тело, оставшееся лежать где-то настолько далеко отсюда, что само понятие расстояния казалось неприменимым.

– На… на Земле мы не… не просыпаемся, после того как умираем, – это прозвучало так глупо, так беспомощно.

– На Земле? – весело воскликнул Эшер. – Вы назвали свой дом в честь грязи?

– Иди на хрен! – нахмурился Купер. – Ты вообще-то учить меня должен, а не издеваться над культурным наследием моей родины. Посмертие и без того штука не самая простая.

– Какое еще посмертие? – с неподдельным удивлением спросил Эшер, разглядывая троицу покупателей, что, горделиво задрав носы, волокли на себе ярко раскрашенные мешки. – Существует лишь жизнь.

– Бессмыслица какая-то, – заявил Купер, ощущая, как его смятение начинает перекипать в гнев. Вот и хорошо – с гневом он мог совладать, гнев был ему знаком. – Если я жил и умер, то это место, где бы оно ни находилось, предназначено для посмертия. Ведь я попал сюда после смерти, так?

– Нет! Благословенные обдристанные колокола, это только начало, – вот что я пытаюсь донести до тебя. – Эшер скривился, стараясь как можно аккуратнее выбирать слова. – Ты живешь, и живешь, и живешь, и однажды, если, конечно, повезет, останавливаешься.

– Так, давай напрямик: ты утверждаешь, что когда кто-то умирает… он просто просыпается где-то еще? – Купер поморщился, представив себе сотню таких пробуждений, какое он испытал этим утром. А потом и тысячу. – А ты? Ты тоже умер?

– Я древнее самой грязи, – усмехнулся Эшер.

Купер был ошеломлен тем, с какой легкостью его спутник рассуждает о столь важных вещах. С другой стороны, если все, сказанное им, – правда, то кому бы все это не приелось за многие и многие тысячи дней?

– А потом они опять умирают и просыпаются где-то еще? Снова, снова и снова?

– Большинство и в большинстве случаев.

Лицо Эшера на долю секунды исказила угрюмая гримаса, но ее тут же вновь сменила привычная маска напускного спокойствия. Но чуть дольше он стоял, делая глубокие вдохи и обхватив себя руками, словно ему очень неуютно.

– Точно. Кроме кровавых шлюх. Они-то остаются здесь.

– Верно, – кивнул Эшер.

Река мыслей Купера прорвала дамбу, и вопросы хлынули неудержимым, непрерывным потоком:

– А мы все попадаем в одни и те же места? Что происходит, если мы просто не хотим начинать все заново? Почему я проснулся в своей одежде? И все люди просыпаются вот так – на каком-нибудь холме? Откуда возникают наши новые тела? Откуда ты знал, где меня искать? Ты кто-то вроде социального работника? И почему именно я? Почему ты помогаешь мне, ведь миллионы людей, должно быть…

– Сделай глубокий вдох!

Эшер обхватил подопечного за плечи, но любые наставления сейчас были бессмысленны.

В голове Купера гремел водопад мыслей о том, какие еще странности возможны в этом мире: принимая факт, что не спит и не находится в коматозном состоянии, он должен был смириться и с тем, что только что совершил прогулку по мощеной улочке, где убийство проститутки – обыденная часть ее ежедневной работы. Он цеплялся за руку явного психопата, слышал голоса в своей голове – каких еще оттенков безумия следовало ожидать в будущем? Драконов? Зомби? Темных властелинов или империй зла? Контроля над разумом? Проказливых богов или строящих коварные планы инопланетян? Все эти варианты он отбрасывал один за другим ввиду их полной бессмысленности и несоответствия этим окрашенным в цвет хрома облакам и душе кровавой шлюхи, не способной вырваться из собственного тела. Купер осознал, что, чему бы он ни учился в течение жизни, единственной его сильной стороной и надеждой на данный момент могло стать лишь молчаливое признание собственного невежества.

Эшер, казалось, и вовсе не замечал постигшей Купера внутренней катастрофы.

– Ты очень скоро во всем разберешься. Нет, мы не следуем в наших жизнях по единому пути – мы уходим туда, куда тянет нашу душу, а потому прошлая наша жизнь редко всерьез отличается от последующей. Мы те, кто мы есть, отныне и вовеки веков. Часто мы просыпаемся более молодыми, и иногда разница в возрасте очень велика, но иногда оказываемся и старше. Тут, Купер, всегда есть место случайности.

– Подожди, что там насчет «прошлая наша жизнь редко всерьез отличается от последующей»? – Купер оттолкнул Эшера и широко развел руками. – По мне, так это все вообще ни хрена не похоже на то, к чему я привык!

Эшер помедлил, прежде чем ответить:

– Разумеется, случаются и исключения из правил. Это люди отважные, амбициозные или, – серый человек ткнул пальцем в самого Купера, – несчастные тупицы. – Тут Эшер предпочел сменить направление разговора. – Бывают и другие виды исключений. К примеру, кровавые шлюхи или большинство членов городского парламента привязаны контрактом к этому миру, городу и своим телам-тюрьмам.

Купер испытывал страх и облегчение в одно и то же время. Облегчение – от того, что сельские байки про Бога и рай, которые ему рассказывали в детстве, оказались столь же далекими от правды, как истории про космических ниндзя из японской манги. И страх, поскольку ничто из опыта прежней жизни не могло подготовить его к этому дню. Даже его острый язык был сейчас бесполезен.

– Но насчет жизни… Сесстри же сказала, что она не вечна? Этот город, Неоглашенград, – ведь сюда люди приходят действительно умирать, по-настоящему?

– Верно. – Эшер старался говорить как можно мягче. – Люди живут ровно столько, сколько должны, хотят они того или нет. Ближе к концу они отправляются в… нечто вроде паломничества. Существует много путей покончить с собой, если тебе этого в самом деле хочется, но только Подлинная Смерть дарует полное забвение. Не так уж много мест разбросано по разным мирам, где Подлинная Смерть способна прийти к тому, кто в ней нуждается, и ее благословение заполучить весьма непросто. – Он помолчал и добавил: – Впрочем, в последнее время таких мест становится больше.

– Не понимаю… – Купер хотел задать вопрос, но слова застряли в его пересохшем горле.

Это было уже слишком; он не помнил своей смерти и не мог представить себе то… то, что не мог представить. Страхи других людей, нашептывавшие в его голове, теперь заглушил его собственный.

– Подлинная Смерть даруется лишь немногим достойным. Мало просто покончить с собой, прежде ты должен заслужить забвение. И наш город – одно из мест, где открываются врата, ведущие к Подлинной Смерти. Старейшее даже, если верить правительственной пропаганде, и совершенно определенно пользующееся самой дурной славой. Жемчужина в короне абсолютного уничтожения.

– Ого! – пробормотал Купер, прислушиваясь к своим страхам.

После этого разговора они какое-то время шли молча, и вскоре Купер понял, что сколь бы ни казались запутанными улицы Неподобия, но в их переплетении существовала определенная логика. Это позволило ему отвлечься от своих мыслей и переключиться на попытку хоть чуточку больше узнать о городе. Судя по всему, каждая улица имела собственное, особое назначение: сейчас они с Эшером торопливо шагали по дороге, вдоль которой тянулись ряды лавок, торгующих исключительно женской обувью. Здесь были выставлены ботинки всех мастей и качества, сапожки на острых, как стилет, каблуках, отороченные мехом мокасины, проржавевшие железные башмаки и туфли самых фантастических форм. На соседней улочке располагался птичий рынок, где пернатые создания всех мыслимых разновидностей либо сидели в узорных клетках, либо были прикованы цепочками к металлическим насестам. Воздух просто дрожал от трелей, чириканья и от криков торговцев – почерневших от загара мордоворотов, облаченных в тяжелые кожаные плащи и державших наиболее ценный товар на защищенных перчатками запястьях.

– Как ты вообще ориентируешься в этом термитнике? – нарушил молчание Купер, когда они очередной раз повернули.

За последние минуты они столь часто меняли направление движения, что Купер абсолютно уверился: они должны были уже как минимум дюжину раз вернуться туда, откуда пришли, но все-таки он не видел повторяющихся перекрестков или знакомых зданий.

– По запаху, – ответил Эшер и сунул руку в карман. – Спасибо, что напомнил. Возьми-ка это. – Он отсыпал в ладонь Купера восьмигранных монет разного размера. – Пригодится потом.

Обреченность, прозвучавшая при этом в голосе Эшера, заставила его спутника встревожиться.

– Деньги. Спасибо.

– Большие – грязные сребреники, а те, что поменьше, – мелочовка. На один грязный можно недорого перекусить. За мелочовку рикша согласится доставить тебя практически куда угодно. И не предлагай больше пяти грязных за комнату, а то ограбят – не успеешь оглянуться.

– Спасибо, Эшер, – произнес Купер, смущенный такой щедростью. – Но, полагаю, я пока предпочту держаться поближе к тебе.

Он пересыпал монеты в пустой карман; укладываясь спать тогда, еще дома, он положил в карман с другой стороны гигиеническую помаду, но сейчас обнаружил, что где-то умудрился ее потерять. Просто, мать его, здорово! Губы его настолько пересохли, что ему отчаянно хотелось прибегнуть к ее помощи.

Из лавки впереди, пошатываясь, вывалился нечленораздельно завывающий мужчина: темно-желтая кожа, глаза навыкате. Лицо под копной спутанных волос искажала дикая, уродливая гримаса, а одежда казалась слишком новой, чтобы быть настолько грязной. Следом за умалишенным выскочила женщина, одетая в кюлоты и потрепанную футболку, с криком:

– Проваливай, чокнутый паломник, твое Умирающее безумие плохо сказывается на торговле! – Подгоняя, она отвесила ему пинок. – Колокола! И на кой черт тебе вообще сдалась фата?!

Сумасшедший метнулся сначала в одну сторону, затем в другую, двигаясь удивительной раскачивающейся, дерганой походкой. Увидев Эшера, он испуганно отшатнулся, и взгляд его стремительно скользнул в сторону, остановившись на Купере. В глазах умалишенного вспыхнула внезапная ненависть. Он бросился вперед, протягивая руки к горлу Купера.

Но Эшер оказался немного проворнее. Он перенес весь вес на одну ногу, а вторую вскинул подобно шлагбауму между незнакомцем и Купером. В следующее мгновение длинная серая ладонь сжалась на горле сумасшедшего, одновременно удушая того и сбивая с ног. Все произошло так быстро, что Куперу показалось, будто Эшер просто превратился в облако дыма, гонимое ветром со скоростью, неподвластной человеку. Нападавший остановился на полушаге, когда его шея издала неприятный хруст. Ладонь Эшера обхватывала ее почти полностью, и псих, задыхаясь, принялся судорожно взмахивать руками, но длинная лапища Эшера удерживала его на безопасном расстоянии.

Безумец словно стремился прожечь Купера взглядом и неистовствовал, пытаясь кричать, хотя его трахея и была уже почти перебита.

– Ты обладаешь! – хрипел незнакомец. – Да, да, тебя не должно быть здесь. Тьма… Ты зришь во тьму и слышишь страхи! То тьма глубин, никогда не видывавших света. Мы умираем, мы живем! Ликуем, угасаем!

Эшер – все так же держа его за горло – отшвырнул сумасшедшего на другую сторону улицы, прямо на стоящие рядком мусорные баки.

– Отвянь, паломник, или мне придется порезать тебя на куски.

Незнакомец, постанывая, распростерся в луже помоев.

– СестренкаГдеЖеТы? – услышал Купер его голос так явственно, словно тот нашептывал прямо в ухо. – ЯБольшеНеСлышуТебяИМнеБольноСестра! – Страх завывал подобно сирене. – АстернаксСестренкаТакБольноЖитьБезТебяЯТакОдинок.

– Я потерял сестру, – пробормотал чужак, словно обращаясь к своей подушке из мусорного бака.

Вспомнив предостережения Эшера, Купер решил придержать язык.

– Я не потерял сестру! – вдруг снова пришел в бешенство незнакомец. – Ее похитили! Или она… она Умерла. Или я? Я не Умер, не могу Умереть. Ничего не выходит, кроме новых ударов сердца в моей истерзанной груди. Куда же подевалась моя сестра? Астернакс? Астернакс, где ты? – Безумец хохотал, оглядываясь по сторонам невидящим взором, словно проигрывал в прятки. – Зачем ты украл мою сестру? Зачем?

– Купер-ОмфалЯПроклинаюТебяПроклинаю!

Купера словно пыльным мешком огрели. «Он знает, как меня зовут?»

– Я… я… я ничего не делал твоей сестре, – пробормотал он.

– Лжец! – закричал сумасшедший подобно хищной птице. Вдоль всей улицы задрожали окна, когда по ней будто бы прокатилась волна боли. Течение толпы остановилось; не было никого, кто не почувствовал бы это.

Последовала секунда напряженного молчания, а затем Эшер схватил Купера за руку и потащил его прочь от свихнувшегося, слишком много знающего человека, поспешив раствориться в толчее прохожих. Купер пытался прийти в себя, но этот самый «себя» отчаянно сопротивлялся. Слишком много всего произошло, слишком быстро и слишком неправильного.

Он судорожно вздохнул, когда в мыслях его вдруг посетил один образ. Какое-то воспоминание. О чем-то зеленом. Он припомнил дом своих родителей летом, постарался представить гардении, что вырастали такими огромными, и ирисы, которые его мать привезла оттуда, где прошло ее детство, – эти изначально лиловые цветы под солнцем выгорали почти до белизны; попытался вообразить, как свет льется через окна и падает на стол в отцовском кабинете. «Да. У него еще был журнал учета в зеленом кожаном переплете с бронзовыми гвоздиками; когда ты писал в нем, следовало нажимать на ручку очень мягко, чтобы не повредить обложку». Купер осознал, что, хотя все эти вещи по-прежнему существуют, они больше не принадлежат ему.

– Эшер, что с этим человеком? – спросил он, поспешая за спутником и стараясь не выпускать его руки. «Откуда он узнал мое имя? И как там он меня еще назвал? Гомо Фал? Что это значит?»

– Забудь, – отрезал Эшер. – Не о чем волноваться. Обычный уличный кидала. Небось тащился за нами следом, подслушивал, ну или что-то вроде того. Чтобы ни случилось, не позволяй всяким чудикам заставить тебя усомниться в собственном здравом рассудке. Именно так они обычно и добиваются своего.

– Почему все здесь хотят умереть?

Эшер только покачал головой. Его взгляд метался по сторонам, словно серый человек просчитывал путь к бегству.

– Выискивай других шизиков. – Они прошли мимо двух чумазых мужчин, играющих в карты на крышке мусорного бака. Эшер кивнул в их направлении и добавил: – И осторожнее с такими пронырами. Не позволяй им выудить у тебя деньги.

Купер усмехнулся:

– Я не настолько идиот. Деньги есть деньги. Но во что они играют?

– «Три шлюхи». Полный отстой. Выиграть невозможно.

– Ясно, – произнес Купер, когда они свернули на другую улицу. – Но зачем же тогда играть?

– А зачем вообще нужны азартные игры? – Эшер искоса взглянул на спутника. – Разве твой народ не получает удовольствия от таких вещей, которые приносят только вред?

Когда Купер не ответил, Эшер вновь посмотрел на него, на сей раз внимательнее, будто что-то выискивая. Купер невольно залюбовался идеальными пропорциями лица и могучими мышцами серого человека.

– А что случилось с тобой, Купер? – с некоторым нажимом в голосе спросил Эшер.

– Почем мне знать? – развел руками тот. – Это я тут ничего не понимаю, помнишь? Где бы это тут ни находилось.

Внезапно из-за их спин донесся грохот колес. Эшер отшвырнул Купера в сторону и прижал лицом к каменной стене, удерживая так, пока мимо них по мостовой не промчалось нечто огромное, быстрое и громкое. Ошарашенный Купер слегка повернул голову и увидел массивную карету, покрытую черным лаком, бегущую по улице подобно разъяренному быку из золота и тиковой древесины. Торговцам и прохожим оставалось лишь разбегаться в стороны, если они не планировали оказаться под ее красными, как вишня, колесами. Наблюдая за стремительно удаляющейся каретой, Купер увидел, как из ее занавешенного алыми шторками оконца высунулась женская рука с сине-зелеными ногтями. Рука взметнулась, и вдруг ее палец указал прямо в сердце Купера.

Он стоял и смотрел на этот исчезающий вдали обвиняющий палец, а Эшер прищурился, и на лице его читалась явная неприязнь. Забрызганный с ног до головы жидкими помоями рикша, чье тело покрывали татуировки, потрясал кулаком и посылал вдогонку карете нечленораздельные ругательства. На другой стороне дороги тучная женщина схватилась за голову и с отчаянием в глазах смотрела на опрокинутую корзину с ярко-зелеными яблоками – рассыпавшиеся плоды драгоценными камнями сверкали в грязи.

– Мертвые боги, трахнутые, сожранные и размазанные! – выругался Эшер, оскалив зубы.

– Это еще что за хрень была? – спросил Купер.

– Лалловё Тьюи, вторая жена маркиза Окснарда Теренс-де’Гиса, «управляющего» этим районом. – Глаза Эшера покраснели от ненависти, он стоял неподвижно, провожая взглядом роскошный черный экипаж. – Больное порождение чистого зла.

– Ну и ну, – пробормотал Купер, которому не очень-то хотелось влезать в местные политические дрязги. – К слову сказать, это твое чистое зло только что ткнуло в мою сторону пальцем.

Палец в самом деле указывал именно на него, он это чувствовал.

Эшер задумался и окинул Купера странным взглядом, в котором одновременно читались и некоторое осуждение, и надежда.

– Ты этого не заметил? – спросил Купер.

– Разумеется, заметил, вот только ты переоцениваешь собственную значимость. – Эшер подобрал с земли несколько яблок и возвратил их расстроенно ворчавшей женщине. Та протянула одно обратно, благодарно кивнув. – Она просто не может знать о твоем существовании.

– Тогда на кого она указывала, на тебя?

Эшер спрятал лицо за яблоком.

– Нет, конечно же. Ей нет никакого дела и до моего существования тоже. – Прозвучало это не слишком убедительно. – Яблоко будешь?

– Тогда в чем причина? – Купер поймал брошенный ему зеленый плод, и Эшер стремительно развернулся, продолжив свой путь.

– Жадная сука, – прорычал Эшер, – поставила бы полгорода под свой каблук, дай ей только волю. Лалловё Тьюи – образчик наихудшей разновидности аристократов. Тот тип, чье иностранное происхождение – которое, кстати, должно бы было, напротив, превратить ее в кротчайшую из граждан, – лишь только подогревает голод до чинов, власти и всего такого прочего. – Он сжимал кулаки и выглядел так, словно ему очень хочется пустить их в ход. – А я ненавижу это прочее.

– А ты совсем не материалист, верно? – ехидно бросил в спину удаляющемуся серому человеку Купер, откусывая от яблока. – Я хотел сказать – роялист.

Вкус у фрукта был именно такой, какой и должен быть у обычного яблока, и от этого почему-то вдруг стало легче.

– Роялист? – процедил Эшер. В голосе его не было прежнего дружелюбия, совсем не было. – Нет! Уж можешь поверить. – Он помолчал, наблюдая, как по камням грохочет очередной экипаж; на сей раз это был лишенный окон фургон торговца. – Колокола! Я много кем еще не являюсь, Купер. К примеру, я тебе совсем не друг.

– В смысле? – Купер вдруг ощутил укол страха и почувствовал себя одиноким, но Эшер только покачал головой:

– Сесстри была права, Купер, ты не тот, кого я ищу. Прости. Есть и другие ошибки, которые мне предстоит исправить. Надеюсь, парень, я дал тебе достаточно, чтобы ты мог обустроиться, но теперь ты сам по себе. Как и все остальные.

С этими словами Эшер схватился за край катящегося мимо фургона и запрыгнул на подножку. А Купер остался стоять, беззвучно хватая ртом воздух, – точно так же, как делал это утром на холме над Смещением. Фургон набирал скорость, унося серокожего человека – единственную надежду Купера в этом мире.

– Не забывай того, о чем мы говорили, – крикнул напоследок Эшер. – Это тебе пригодится.

Загрузка...