Марта. Игра в куклы

1

Я живу в Кёнигсберге, это мой город, здесь я родился, и называю его так не потому, что следую в этом своим убеждениям и готов спорить со всеми, кто со мной не согласен, а просто потому, что так уж я его называю. По-моему, город нарекается именем лишь однажды и навсегда. Но если кто-то хочет называть этот город иначе, пожалуйста, я не против. В имени Кёнигсберг нет ничего, что делало бы его лучше или хуже какого-нибудь другого имени.

Да наверное, и о самом городе можно сказать то же: он не лучше и, пожалуй, не хуже других городов. Его историю можно, конечно, назвать необычной, но не менее необычную историю имеют и другие города. Да и что в ней такого уж необычного? Люди всегда строили города, разрушали их, теряли свои и захватывали чужие, отстраивали их заново и перестраивали, что же тут необычного? Как и другие города Европы, он видел и средневековье, и ренессанс, и эпоху буржуазии, он пережил эпидемии чумы и пожары, и наполеоновские войны, и бомбардировки Второй Мировой, переходил из рук в руки, перестраивался и разрастался. Как и другие города, он – часть истории, а явления заурядные в историю вообще попадают редко или вовсе не попадают, а потому всякая крупица истории по-своему необычна и даже уникальна, так что же.

Нет, право, я не нахожу ничего такого, что делало бы мой город явлением выдающимся, и не могу понять, что так привлекает в нём тех, кто вдруг, однажды и впервые попав сюда, видят в нём свою судьбу и остаются здесь, уезжают из мест, где они прежде жили… Пройдитесь по мозаичным мостовым его улиц – может быть, увидев малиновый цвет этих яблонь, эту сирень и каштаны, эти трамваи и черепичные крыши, услышав мягкий шелест этих древних деревьев и истошные крики чаек у здания биржи над рекой, имя которой Прегель, вы поймёте и увидите что-то, чего не вижу и не понимаю я?

Что до меня, то я живу здесь потому только, что здесь я родился, и вернулся сюда лишь потому, что ничего такого не нашёл в других городах, ради чего стоило бы там остаться и жить, к чему стоило бы стремиться, сделав достижение этого целью и смыслом своей жизни. Или искать счастья на чужбине, в иной земле среди иных народов? Но какое счастье? И как искать его, если даже не имеешь о нём ни малейшего представления, и не всё ли равно в таком случае, где его искать? Или стремиться к целям заведомо ложным, заранее полагая себя человеком посредственным? Но я никогда не мнил себя посредственным человеком, отнюдь. Я полагал себя человеком необыкновенным, не зная, впрочем, в чём же, собственно, состояла моя необыкновенность, человеком, которому уготована судьба необычная, которой я не ведал ещё.

Я мог бы сказать о себе, что я обычный необычный человек.

Мы в чём-то схожи с моим городом, не правда ли? Так вот же, я и вернулся сюда.

Я жил ожиданием и готовил себя к тому, что однажды… Однажды жизнь моя переменится. Не то чтобы я полагал сегодняшний день несущественным, напротив, я жадно вслушивался в этот мир и изучал его, я много читал, пробовал что-то писать, рисовал… понимая, однако, что всё это – своего рода духовные упражнения, не более того. Я должен был всегда быть в форме, будучи готовым к тому чтобы встретить свою судьбу.

О нет, я совсем не был глуп, этакий умный человек без определённых занятий.

Я жил ожиданием чуда и фантазировал, каким оно будет, или какой она будет, потому что, наверное, это будет женщина; ведь именно женщины делают нас мужчинами – теми, кем мы должны были стать и стали, или не стали, но могли бы стать… Так написано в книгах, а ещё в них написано, что время никогда и никого не ждёт, даже тех, кто живёт ожиданием. Оно и не ждало. И конечно, всё было не так гладко, как я об этом рассказываю, случались и срывы, и приступы бесконечной тоски, и метания, пустота и депрессия, и даже попытки самоубийства, но стоит ли теперь вспоминать об этом.

Что-то происходило все эти годы, я жил, окончил институт, вернулся сюда, вскоре женился, устроился на работу, развёлся… Потом прошло ещё три года, и тоже что-то происходило… появлялись и исчезали знакомые, увлечения, были какие-то женщины, попойки, какие-то поездки на чьи-нибудь дачи, но мимолётно, в стране происходили какие-то политические и, наверное, вполне исторические события, но всё это было где-то там, далеко, как у нас говорят, "в России". Здесь всё это было неважно.

Я жил ожиданием.

Когда вот так, очень долго ждёшь чего-то, и вдруг это происходит, то даже не сразу понимаешь, что произошло. Всё случилось как-то уж очень просто, почти неприметно, словно бы даже буднично. Я ехал в чьей-то машине по городу,– в этот момент мы поворачивали с Московского проспекта к грязно-серой коробке гостиницы "Калининград",– и просто от нечего делать, почти машинально, проверив кармашек чехла переднего сиденья, я достал из него журнал. Машину, в которой я ехал, незадолго до этого пригнал из Германии парень, который сидел теперь за рулём, и каким-то образом этот журнал оказался в кармашке чехла. Журнал был немецкий, и, не умея ничего прочитать, я стал просматривать фотографии, равнодушно перелистывая страницы. И тогда я увидел её.

Мой взгляд задержался на этом снимке разве что на секунду, но, долистав журнал до конца, я, вместо того чтобы тут же засунуть его обратно, почему-то снова раскрыл его на странице, где был этот снимок. На нём была женщина с длинными распущенными волосами. Снимок был небольшой и даже не вполне чёткий, что показалось мне несколько странным. Её лицо… Впрочем, я ничего ещё не понял. Только, выходя из машины, спросил: "Можно я возьму этот журнал?"

– А что это?– спросил хозяин машины,– звали его, кажется, Игорь.

Я пожал плечами.

– Какой-то журнал. Он был в заднем кармашке.

– Дай-ка посмотреть,– сказал он.

Я отдал ему журнал. Он посмотрел и вернул его мне.

– Да забирай,– сказал он.– Наверное, немец сунул, который продавал, или просто так оставил. Забирай, конечно.

И я забрал его.

Приехав домой, я бросил его на диван и тут же уехал в магазин, потому что у меня кончились сигареты, но я уже знал, почему я забрал этот журнал.

Я начал догадываться.

Потом я снова и снова смотрел на неё и, наконец, понял, что это случилось. Так долго я готовил себя к этому, и вдруг оказался как будто даже не готов и обескуражен.

Жизнь моя отныне совершенно переменилась, а я ещё даже не знаю, какой она теперь будет. Всё изменилось так быстро, и больше я не смогу жить прежней жизнью, как если бы этой женщины не было, ведь теперь она есть! И что же мне делать?

И кто она, как её имя? Ах, почему я не умею читать по-немецки! Я знаю английский, когда-то увлекался латынью, пробовал изучать итальянский, французский, но ни разу не брался за немецкий, так что у меня даже словаря нет. Впрочем, это неважно. Попрошу кого-нибудь перевести. Завтра. Сегодня уже поздно, все спят…

Но кого попросить? Среди моих знакомых, кажется, нет никого, кто мог бы помочь. Что же делать?

В возбуждении я расхаживал по квартире, потом подумал: "Надо что-нибудь выпить". Выпил немного водки,– у меня оставалось в холодильнике,– и чуточку успокоился. Конечно, сегодня уже поздно, а завтра кто-нибудь переведёт мне, и я всё буду знать, и незачем сейчас пытаться разгадать эти слова, которые для меня не больше чем набор букв, половину из которых я не умею даже прочесть, а может, и все. Кто его знает, как они это произносят, и какая разница… А если она немка? Нужно будет выучить немецкий. Надо будет поехать в Германию, нужны деньги… Всё это не о том, и вообще, рано ещё думать об этом, ведь я ещё ничего толком не знаю… Господи, что же это, Господи, свершилось, Господи!..

Прошла ночь. Уснуть я смог только здорово напившись. Это было невыносимо томительно – всё понимать и ничего ещё не знать толком. Проснувшись, я первым делом схватил журнал и удостоверился, что снимок на месте.

Я наспех позавтракал, думая только о том, кто же переведёт мне этот текст. И вдруг меня осенило, что можно просто заказать перевод. Я взял последние номера рекламных газет и стал обзванивать фирмы. Потом собрался и, взяв журнал, отправился по адресу. Через два с чем-то часа у меня уже был перевод. Я решил не читать его, пока не приеду домой, и правильно сделал, потому что, прочитав его, вести машину я бы, наверное, уже не смог.

Эта женщина на снимке сделана из силикона. Такие производятся американской фирмой и стоят 5000 долларов. Её можно заказать по почте, указав требуемый цвет волос, глаз, тип лица, ну и всё такое…

Это была катастрофа. Собственно, жизнь моя, только вчера начавшись, вдруг разом и кончилась. Всё. Вот и всё.

Вот и конец истории под названием "моя жизнь".

Что же, я родился по ошибке, так что ли? Но этого не может быть, так не бывает, нет! Но что же тогда?

Я вышел на улицу.

Была осень, октябрь месяц, деревья стояли в убранстве. Ветра почти не было, светило солнце, и оно казалось каким-то нездешним, едва ли не случайным здесь, в этот день, в пустыне холодного бледно-голубого неба.

Я купил в киоске пол-литровую банку крепкого пива и выпил её. Потом ещё одну. Потом я долго сидел в каком-то дворе на стволе поваленного дерева, глядя в это бледное небо над крышами, без движений, без мыслей, без ничего. Какая-то женщина выглянула из окна и что-то крикнула, но не мне, а кому-то другому. Я поднял голову и посмотрел на неё, а она захлопнула форточку, и я очнулся.

Я вернулся домой, прихватив по дороге бутылку водки.

Не разуваясь и не заходя в комнату, прошёл на кухню, сел и стал смотреть, как темнеет за окном во дворе.

Потом встал, взял чашку, открыл бутылку и стал пить.

Потом врубил музыку, стал ходить по квартире и что-то орать. Потом меня рвало. Потом началась истерика.

Перед глазами всё прыгало, но я упрямо уговаривал себя, что надо ещё выпить, и смеялся, хлопая себя по щекам. Ужасно, что я всё это помню.

Утром я, наконец, уснул, сидя на кафельном полу в туалете.

Когда я проснулся, был день. Я ещё не знал, что буду делать. Мне было плохо – я слишком много курил вчера.

Озарение пришло постепенно. Я открыл настежь окно на кухне и сидел в куртке, тихонько покачиваясь на табуретке, слушал, как поворачивают с кольца трамваи, как дребезжат, въезжая на брусчатку автобусы и машины, а солнце уже скрылось, и наступили сумерки. Я представил себе осенний лес, мимо которого я еду на электричке, потом море и песчаные дюны, потом снова этот лес и какую-то пустынную площадь, вымощенную брусчаткой, со старыми телефонными будками, краска на которых уже облупилась, и вдруг всё стало для меня ясно.

Так и стоит перед моим мысленным взором эта картинка – голубое небо над красными телефонными будками, телеграфные столбы с проводами, старая брусчатка безлюдной площади и жёлтая листва осенних деревьев… Словно бы это что-то объясняет.

Я куплю её.

Пока не знаю, что дальше, но я куплю её. Нужно будет собрать деньги и сделать заказ. А будет ли она живой, или нет, теперь это зависит от меня.

Ну конечно, она живая, ведь я люблю её!

И не случайно всё произошло именно так. Потому что это и есть моя судьба, она не похожа на другие судьбы, и моя любовь, она совсем иная, и я никогда не смогу пройти с моей любимой по улице, так что же. Столько людей ходят по улицам со своими жёнами или просто подругами и даже не счастливы, и у меня была жена, и я ходил с ней по улицам, заходил в магазины, сидел в гостях, в театре и на концертах, и не был счастлив. И вот теперь я знаю свою судьбу. Так пусть же она свершится!

Отныне у меня нет иной жизни, как нет у меня иной любви, и эта жизнь, она вся впереди. И она всегда будет со мной. Мне просто повезло – я дождался.

Так кончился этот день, первый день моей новой жизни.

А на следующий день я начал поиски денег.

Надо было занять у кого-нибудь. Но под что? Ведь будут расспросы. Как под что? Под покупку машины. На машину могут и дать, ведь она становится залогом того, что деньги я верну. Когда-нибудь. Интересно, сколько понадобится времени, чтобы рассчитаться, даже без учёта процентов? Хорошо бы взять без процентов, как-нибудь по-дружески, хотя это и не главное. В любом случае, занимать придётся по-дружески, а иначе таких денег просто никто не даст. Значит, придётся дружить. Не так, как раньше, когда я общался с друзьями и знакомыми лишь тогда, когда мне самому этого хотелось. А когда мне этого не хотелось, я ни с кем не общался. Я вёл себя с людьми так или иначе, но всегда по собственной прихоти, потому что они ничего по существу не значили для меня, и вот теперь они вдруг понадобились мне, и я иду просить у них деньги, и нужно добыть эти деньги непременно, и я добуду их, но теперь всё будет совсем иначе, и я уже не волен общаться или не общаться, дружить или не дружить, слышать или не слышать.

Я мог жить в замкнутом пространстве, населённом лишь одним человеком, имя которого – "Я Сам", когда я жил ожиданием своей судьбы, и бежать от людских голосов, чтобы они невзначай не заглушили того единственного голоса, который я должен был однажды услышать. Когда же это случилось, я больше не волен был жить так, и ничто в моей жизни уже не могло остаться прежним, потому что это была уже новая жизнь, совсем иная, её не было прежде, и вот, она есть.

Отныне я не принадлежал себе больше.

Я увеличил журнальный снимок на ксероксе и, наклеив на кусок картона, повесил на стену напротив дивана. Теперь он всегда был передо мной, её портрет, и засыпая, я прощался с ней, а просыпаясь, говорил ей: "Доброе утро!" И улыбался, и она улыбалась мне. Я разговаривал с ней, уже называя её Мартой, обещал, что скоро, уже совсем скоро я всё сделаю. И даже когда я уходил из дома и не видел перед собой её лицо, она незримо присутствовала рядом, и я ощущал её присутствие.

Она прилетела рейсом из Копенгагена. Я опускаю подробности того, как я переводил деньги, – оказалось, что это не так просто, и нужно переводить деньги частями, но всё это были уже мелочи. В тот вечер, когда я разложил на полу перед Мартой эти деньги – пятьдесят купюр по сто долларов,– я уже мог праздновать победу. И отпраздновал – купил шампанское, хотя я редко пью шампанское и, вообще, вино, предпочитая ему водку, купил торт, хотя я не люблю сладкого, но праздник есть праздник, и у него свои правила и ритуалы.

В тот декабрьский день мне позвонили на работу с таможни аэропорта "Храброво" и сообщили, что на моё имя пришёл груз, и я могу получить его по прохождении таможенных формальностей. Я сказал: "Конечно",– сел в машину и приехал в аэропорт, где, едва сдерживая волнение, заполнил все положенные бумаги и уплатил деньги.

Потом мы ехали в город, Марта и я. Она сидела на заднем сиденье,– ящик не поместился в машину, и мне пришлось извлечь её из него, а она была совсем голой, в одном только кружевном белье. Конечно, следовало подумать об этом заранее и попросить у кого-нибудь верхний багажник, но о чём-нибудь всегда забываешь подумать, всего не предусмотришь. Так мы и ехали – я вёл машину, а она сидела на заднем сиденье, и навстречу нам летел коридор тёмных деревьев.

Город встречал нас, ни о чём не догадываясь и не зная. Что ж, мы победили, и можно было снова идти за шампанским.

Теперь я каждый год буду отмечать этот день – 20 декабря 1997 года,– день, когда я внёс её на руках в свой дом.

Бедняжка, она была совсем голая, а я не знал даже, как определяют размер женской одежды, а ведь был когда-то женат… Стал спрашивать, узнавать. Потом отправился по магазинам. Она должна была быть одета во всё самое лучшее. А что сейчас модно? Вот интересно, что сейчас модно? Или купить платье классического покроя? Или в стиле рококо, а где его взять? Или свитер и трикотажную юбку? Она не могла сказать, нравится ей или нет эта одежда или та, и я очень нервничал.

Что-то я всё-таки купил, на первое время, пока не узнаю её ближе, во что она любит быть одета. Это потом уже мы вместе листали журналы с выкройками, и я показывал ей модели и уже знал точно, что ей нравится больше, что меньше, а что и вовсе не нравится.

Я подсчитал, что выгоднее купить машинку и шить самому. Так я превратился в портного, а теперь уже и в модельера.

Первой вещью, которую я сшил для неё, была длинная юбка из тёмно-зелёного шифона. Получилась она у меня здорово, но промучился я с ней почти неделю. Потом дело пошло быстрее.

Конечно, пришлось объяснять, куда делись деньги, ведь, занимая их, я говорил, что собираюсь купить новую машину. Теперь мне пришлось объяснить, что машину я разбил по дороге, такая вот невезуха, и хорошо ещё, что не успел продать свой "фольксваген", и что отделался так легко – подумаешь, пара ушибов, которые даже не видны под одеждой. Так что ни машины, ни денег теперь у меня нет, но я особо не огорчаюсь, дело житейское, деньги я, конечно, верну… И зачем нам приходится столько врать!

Все недоумевали, как можно было ухитриться так сильно разбить машину,– не получив при этом ни единой травмы,– чтобы бросить её на дороге, даже не попытавшись отбуксировать её домой и поставить в сервис. Уговаривали меня поехать на место аварии, предлагали помощь, от которой я как можно более вежливо, но тем не менее, категорично отказался. По моей версии, разбил я её в Германии, ехать туда далеко, да и незачем, и я не поеду.

Вероятно, на мой счёт тут же был сделан вывод, что я просто дурак и недотёпа, и денег мне в долг давать нельзя, но мне всё это было уже безразлично.

Неправдоподобность моей версии была почти очевидна, но я настаивал на ней, и скоро все отступились. Надо было, наверное, придумать что-нибудь поинтереснее, какую-нибудь холодящую кровь историю с ночным нападением бандитов, но я не подумал об этом заранее и сказал первое, что пришло в голову.

Оказалось, что я о многом не подумал заранее. Но всего не предусмотришь, к тому же, всё это было теперь уже неважно.

А потом мне неожиданно предложили работу, это было уже перед самым Новым Годом. Позвонил мой приятель Эдик и сказал, что Саша,– тот самый, у которого я занял деньги,– просил передать мне, что одним его знакомым нужен человек с машиной, и место вроде бы неплохое, только нужно позвонить срочно, лучше прямо сейчас. Я сказал: "Спасибо",– и записал телефон. А на другой день позвонил Саша и поинтересовался, позвонил ли я уже по этому телефону. Я сказал, что нет ещё, но сегодня же обязательно позвоню. Он нервничал, и его можно было понять, ведь теперь, при отсутствии машины, на которую я занимал у него деньги, мой долг как бы лишался залога, а ведь он догадывался или знал по слухам, что зарабатываю я не очень-то много, и всё шло к тому, что денег своих он не увидит. Вот он и подыскал мне место подоходнее. Или всё, и правда, произошло случайно, не знаю. Иногда мне кажется, что этот мир только и ждёт, когда мы, наконец, зададим ему свой вопрос, и все ответы у него наготове, а мы всё никак не осмелимся, лепечем что-то невнятное… Но однажды вдруг решаемся, и всё так неожиданно удачно складывается.

Так или иначе, но он позвонил мне ещё раз, уже после того, как я устроился, спросить, как у меня дела, а заодно и ненавязчиво напомнить о долге в форме почти изысканной: "С долгом можешь не торопиться, даже не думай о нём". Я отвечал, что у меня всё хорошо, долг я, конечно, верну, место у меня теперь хорошее, и скоро я начну зарабатывать нормальные деньги.

К Рождеству я готовился тщательно и заранее – купил живую ёлку, хотя у меня есть неплохая искусственная, замесил тесто для пряников и положил его в холодильник выстаиваться, купил рождественский глинтвейн, постирал скатерть, которая валялась в кладовке нестиранной с прошлого года, купил красивые свечи.

Мы были вдвоём, и была музыка – Чайковский, Телеманн, Гайдн,– и горели свечи, и её волосы светились от их огней, и на губах её играла улыбка.

Золотые рыбки плескались в её глазах.

Я сидел подле неё на полу и, прижавшись щекой к её бедру, шептал ей: "Ты вернула мне этот праздник, а разве нужно что-то говорить, когда такая музыка и такая ночь, Марта!.."

Она была одета в новое платье,– это был мой подарок,– и ткань искрилась.

"Как немного бывает нужно для счастья!"– говорил я.– "Расхожая фраза и, наверное, лукавая, да, лукавая, ведь разве может кто-нибудь измерить всё это, чтобы сказать "это много" или "это немного"? Никто и никогда не смог бы измерить этого…"

Её руки лежали на подлокотниках кресла, так спокойно, эти руки, мои любимые руки…

"Ты права",– сказал я.– "Это ничего не меняет, эти пряники и эти свечи, и это вино – всё это лишь атрибуты праздника, а теперь для нас праздником будет вся жизнь, каждый новый вечер и день, и каждая ночь… Но сегодня здесь совершается чудо!.."

Прекрасное виденье, ставшее явью, моя сказочная принцесса…

Я наливал в свой бокал вино и поднимал его.

"За тебя, Марта!"

Я вдыхал аромат её духов, я сжимал её руки в своих и, уткнувшись лицом в её грудь, обнажённую разрезом декольте, я плакал от счастья.

"Всё для тебя, Марта, вся моя жизнь для тебя!.."

Я осыпал поцелуями её ноги, поднимаясь всё выше и, припав губами к её лону, я целовал её…

И была ночь любви, и снова, каждая из этих ночей.

Новый Год я встречал с Мартой. Меня настойчиво зазывали в компанию, но, неблагодарный, я отбился от всех приглашений и зашёл только к родителям поздравить их, посидеть с ними за столом у телевизора, посмотреть новый выпуск "Старых песен о главном". Потом решили прогуляться до площади к городской ёлке, но там была какая-то уж совсем жуткая попойка, и мы скоро вернулись. Я не стал подниматься к ним и, пожелав у подъезда ещё раз счастливого нового года, попрощался и поспешил домой, туда, где была Марта, о которой не знал никто.

Снега не было, моросил мелкий дождь, и повсюду на мокрой брусчатке были отблески фонарей и ёлочных гирлянд в окнах домов, и отблески фар…