Мареновая роза

1

В октябре Билл снова везет ее в зону отдыха Шорленд. В этот раз они едут на машине Билла; красивый солнечный осенний день, но слишком холодный для поездки на мотоцикле. Они раскладывают еду на столике, вокруг которого полыхают осенними яркими красками деревья, и первым делом он задает тот вопрос, которого она ждет уже в течение некоторого времени.

— Да, — отвечает она. — Как только получу свидетельство о разводе.

Он обнимает ее, целует, а когда она крепче прижимается к нему и закрывает глаза, глубоко в голове звучит голос Мареновой Розы: «Теперь все счета оплачены… и если ты не забудешь о древе, все будет в порядке». Но каком древе? Древе Жизни? Древе Смерти? Древе Познания? Древе Добра и Зла?

Рози вздрагивает и еще плотнее прижимается к своему будущему мужу, а он кладет ладонь на ее левую грудь и восторженно слушает, как стучит под ней ее сердце.

Какое древо?

2

Гражданская церемония бракосочетания проходит примерно посередине между Днем Благодарения и Рождеством, через десять дней после того, как вступает в силу свидетельство о разводе между Рози и ее исчезнувшим мужем Норманом Дэниэлсом. В первую ночь в качестве Рози Штайнер она пробуждается от криков мужа.

— Я не могу смотреть на нее! — кричит он во сне. — Ей все равно, кого она убивает! Ей наплевать, кого она убивает! Пожалуйста, сделайте так, чтобы он перестал КРИЧАТЬ! — Потом его голос становится тише. — Что у вас во рту? Что это за нити?

Они в нью-йоркском отеле, где остановились по пути в Сент-Томас, намереваясь провести там две недели медового месяца, и хотя маленький голубой сверток остался дома, на дне сумочки, которую она когда-то привезла из Египта, крохотную керамическую бутылочку Рози захватила с собой. Какой-то инстинкт — возможно, женская интуиция, думает она, хотя подойдет и любое другое название — заставляет ее взять бутылочку. Она уже дважды пользовалась ее содержимым после подобных ночных кошмаров, и следующим утром, пока Билл бреется, переворачивает бутылочку и вытряхивает в чашку кофе последнюю каплю.

«Должно хватить, — думает она, выбрасывая бутылочку в унитаз и сливая воду. — И даже если не хватит, все равно ничего не поделаешь».

Медовый месяц просто великолепен — много солнца, много хорошего секса и никаких плохих снов ни у него, ни у нее.

3

В январе, когда ветер приносит с равнин и озера вьюги, и снег засыпает город, домашний набор средств для раннего определения беременности подтверждает то, что Рози Штайнер уже знает. У нее будет ребенок. Более того, она знает даже то, о чем не может сообщить диагностический набор: это будет девочка. Кэролайн.

«Все счета оплачены», — говорит она голосом, ей не принадлежащим, стоя у окна новой квартиры и глядя на сугробы. Вьюга напоминает ей туман, окутавший Брайант-парк той ночью, когда они вернулись домой и встретились с поджидавшим их Норманом.

«Да, да, да, — думает она раздраженно, уставшая от воспоминаний и мыслей; они возвращаются, как засевшая в голове назойливая мелодия, — Равновесие сохранится, если только я не забуду о древе, верно?»

«Нет, — отвечает безумная женщина с такой смертельной отчетливостью, что Рози резко отворачивается от окна, уверенная, что Мареновая Роза стоит за ее спиной; сердце совершает немыслимый скачок из груди чуть ли не до самой макушки. Но хотя голос продолжает звучать с прежней ясностью, комната пуста. — Нет… если только ты сумеешь обуздать свой гнев. Пока ты держишь себя в руках, все в порядке. Но…»

— Убирайся вон, — приказывает она пустой комнате, и ее хриплый голос дрожит. — Убирайся ко всем чертям, сука, и оставь меня в покое. Убирайся прочь из моей жизни.

4

Новорожденная девочка весит восемь фунтов девять унций. И хотя втайне Рози зовет и будет звать ее Кэролайн, в свидетельство о рождении вносится имя Памела Гертруда. Сначала Рози возражает, утверждая, что, учитывая их фамилию, имя превращается в литературный каламбур. Она предлагает — не особенно, впрочем, настаивая — назвать дочь Памела Анна.

— Только не это, — стонет Билл. — Похоже на название фруктового десерта в захудалом калифорнийском ресторане.

— Но…

— И не переживай из-за Памелы Гертруды. Во-первых, даже самым близким друзьям она не признается, что ее второе имя Герт. В этом можешь не сомневаться. Во-вторых, писатель, которого ты имеешь в виду, сказал, что роза — это роза. Не могу найти более подходящей причины для выбора имени. И они останавливаются на Памеле Гертруде.

5

Незадолго то того, как Пэм исполняется два года, ее родители решают приобрести дом в пригороде. Их финансовое положение вполне устойчиво для такой покупки: оба достигли успеха в своей работе. Они просматривают пачку рекламных проспектов, после тщательного изучения их количество сокращается до дюжины, затем до шести, четырех, двух. Именно здесь начинаются неприятности. Рози нравится один дом, Биллу больше по душе второй. По мере того, как поляризуются их мнения, обсуждение переходит в спор, а спор перерастает в ссору — неприятное, но едва ли редкое явление; даже самые прекрасные и гармоничные браки не застрахованы от случайных скандалов.

Итак, супруги соревнуются в умении обидеть партнера. В конце состязания Рози удаляется на кухню и принимается за приготовление ужина — сует цыпленка в микроволновую печь и ставит на огонь кастрюлю с водой, намереваясь отварить кукурузу, несколько початков которой купила в овощной лавке по дороге домой. Спустя некоторое время, когда она скребет картошку за столом у печки, на кухню приходит Билл из гостиной, где пытался рассматривать фотографии домов, ставших причиной непривычной размолвки… по на самом деле только и думал о случившейся ссоре.

Она не поворачивается, как обычно, при звуке шагов мужа, не реагирует и тогда, когда он наклоняется и целует ее в шею.

— Извини, что кричал на тебя из-за этого дома, — говорит он тихо. — Я по-прежнему считаю, что дом в Виндзоре подходит нам гораздо лучше, но мне искренне жаль, что я повысил голос.

Он ждет ее ответа, но, не получив его, поворачивается и обиженно уходит, полагая, по-видимому, что она все еще сердится. Но он ошибается, ибо «сердится» — совсем не то слово, которым можно описать ее состояние. Она пребывает в черной ярости, почти убийственной ярости, и ее молчание означает совсем не детское «Я с тобой больше не дружу», а скорее отчаянные усилия (помнить о древе) удержаться от того, чтобы схватить с печки кастрюлю с кипящей водой, повернуться к нему и плеснуть кипятком в лицо. Возникшая в сознании яркая картина одновременно вызывает отвращение и доставляет садистское удовольствие: Билл с истошным воплем пятится от нее, и кожа его приобретает оттенок, который до сих пор она часто видит в снах. Билл сдирает ногтями вздувшуюся волдырями кожу на щеках, от которых идет густой пар.

Ее рука даже делает невольное движение к ручке кастрюли, и позже в тот день, вернее ночью после того дня, она лежит без сна в постели и прислушивается к двум словам, снова и снова повторяющимся у нее в уме:

«Я плачу».

6

В последующие дни она то и дело смотрит на свои руки или вглядывается в отражение собственного лица в зеркале… но большей частью смотрит на руки, потому что начинается все именно с них.

А собственно, что начинается? Она не может дать точный ответ… но понимает, что узнает (древо), когда увидит.

Попав однажды совершенно случайно в тренировочный зал под названием «Элмос Бэттинг Кейджес», Рози становится едва ли не самым постоянным его посетителем. Большую часть клиентуры составляют мужчины среднего возраста, старающиеся сохранить спортивную форму, или студенты, желающие за пять долларов почувствовать себя кем-то вроде великого Кена Гриффи-младшего или Большого Херта. Время от времени подружки студентов берутся за биту, но чаще они составляют лишь деталь общей декорации и держатся за проволочным ограждением тренировочных кабин или у более дорогих тренировочных туннелей «высшей лиги».

Здесь мало женщин, которым перевалило за тридцать, отрабатывающих удар по низко летящему мячу или пытающихся запустить свечу. Мало? Их, собственно, и вовсе нет, кроме этой брюнетки с короткой стрижкой и бледным сосредоточенным лицом. Поэтому молодые парни переглядываются, усмехаются, толкают друг друга локтями, разворачивают кепки козырьком назад, демонстрируя тем самым свое отношение, а она совершенно не обращает на них внимания, игнорирует и их смех, и взгляды, липнущие к телу, которое после рождения дочери снова слегка располнело. Слегка? Для киски ее возраста (говорят они) у нее потрясная фигура!

А через некоторое время шуточки прекращаются. Прекращаются, потому что леди в футболке-безрукавке и свободных серых брюках после первоначальных неуклюжих ударов и промахов (несколько раз она даже не успевает увернуться от твердого резинового мяча, вылетающего из подающего автомата) начинает попадать, а чуть позже попадать великолепно.

— Высший класс, — комментирует один из них после того, как Рози (она тяжело дышит, ее щеки раскраснелись, а волосы облепили голову влажным шлемом) посылает один за другим три мяча по линии на всю длину туннеля.

Каждый раз, ударяя по мячу, она издает высокий пронзительный крик, словно Моника Селеш при подаче навылет. Она замахивается битой с таким остервенением, будто мячи чем-то ее обидели.

— Интересно, кто первый выдохнется — она или машина, — язвительно замечает другой, когда автомат в центре туннеля выплевывает мяч, летящий со скоростью восьмидесяти миль в час.

Рози издает традиционный крик, склоняет голову набок едва не до самого плеча и напрягает ноги. Мяч улетает в противоположную сторону почти с такой же скоростью. Он ударяется о сетку в двухстах футах дальше по туннелю, все еще находясь на подъеме, и сетка гулко вздрагивает. Мяч, отскочив, присоединяется к тем, которые она уже отбила.

— Подумаешь, нашлась профессионалка, — кривится третий. — Не так уж и сильно. — Он достает сигарету, сует ее в рот и чиркает спичкой о коробку. — Ей еще по…

В этот раз Рози кричит по-настоящему, как завидевшая добычу голодная хищная птица, и мяч мчится по туннелю прямой белой линией. Он ударяется о сетку в тупике туннеля… и пробивает ее. После него остается отверстие, похожее на дыру от сделанного с близкого расстояния выстрела из дробовика.

Сигаретный мальчик стоит, словно окаменевший, и догоревшая спичка обжигает кончики его пальцев.

— Так что ты хотел сказать? — тихо спрашивает его товарищ.

7

Примерно через месяц, вскоре после того, как сезон тренировок в «Бэттинг Кейджес» завершился, Рода неожиданно прерывает Рози, читающую новую книгу Глории Нейлор, и предлагает ей отдохнуть до следующего утра. Рози протестует, утверждая, что еще рано. Рода соглашается, но говорит, что голос Рози потерял свою выразительность; лучше дать ему отдохнуть до завтра, говорит она.

— Да, но я собиралась закончить книгу сегодня, — не унимается Рози. — Осталось всего двадцать страниц. Ро, я хочу дочитать эту проклятую книжку.

Тоном, не терпящим пререкательств, Рода заявляет:

— Все, что ты читаешь сейчас, придется переделывать заново. Не знаю, до какого часа не давала тебе уснуть Памеласита прошлой ночью, но на сегодня работа закончена.

8

Рози поднимается из-за стола и выходит из кабинки, с такой силой рванув дверь, что та едва не слетает с петель. Затем приближается к пульту управления, хватает испуганную Роду Саймонс за воротник ее ненавистной блузы «Норма Камали» и ударяет режиссера лицом о контрольную панель. Тумблер пробивает ее аристократический нос, как острие шампура, пронизывающего кусочек мяса для шашлыка. Кровь заливает все вокруг; брызги крови попадают на стеклянную звуконепроницаемую стену, спускаясь по ней отвратительными мареновыми потеками.

— Рози, нет! — кричит Курт Гамильтон. — Господи, что ты делаешь?

Рози впивается острыми ногтями во вздрагивающую шею Роды Саймонс и вырывает ей горло; она подставляет лицо под струю горячей крови, желая искупаться в ней, желая совершить обряд крещения, знаменующий начало новой жизни, против которой она так долго и так глупо сражалась. И отвечать на вопрос Курта не обязательно; она прекрасно понимает, что делает, она платит, вот что она делает, она расплачивается, и пусть Бог поможет тем, кто занесен в графу долгов ее бухгалтерской книги. Да поможет Бог…

9

— Рози? — окликает ее через микрофон Рода, вырывая из омерзительного и вместе с тем невероятно притягательного видения, — Ты в порядке?

«Сдерживай свой гнев, маленькая Рози».

«Сдерживай свой гнев и помни о древе».

Она опускает взгляд и видит, что карандаш, который она держит в руках, разломан на две части. Рози несколько секунд непонимающе смотрит на обломки, глубоко дыша, стараясь успокоить бешено колотящееся сердце. Почувствовав, что к ней вернулась способность говорить, она отвечает:

— Да, все нормально. Наверное, ты права, малышка не дала мне выспаться, и я здорово устала. Отложим все на завтра.

— Вот и умная девочка, — облегченно вздыхает Рода.

И женщина за стеклянной стеной — женщина, снимающая наушники руками, дрожь в которых почти незаметна, — думает: «Нет. Не умная девочка. Злая, злая девочка».

«Я плачу, — шепчет голос в ее сознании. — Рано или поздно, маленькая Рози, но я обязательно расплачиваюсь. Я плачу, хочешь ты того или нет».

10

Она опасается, что предстоящую ночь проведет без сна, но сон, короткий и тревожный, приходит вскоре после полуночи. Во сне она видит дерево, древо, а проснувшись, думает; «Неудивительно, что я до сих пор не могла понять. Неудивительно. Я все время думала не о том».

Она лежит на спине рядом с Биллом, глядя в темный потолок и размышляя о только что увиденном сне. В нем она слышала сварливо-раздраженные крики чаек над озером и голос Билла, «С ними ничего не случится, если они будут вести себя нормально, — сказал Билл. — Если они будут вести себя нормально и не забудут о древе».

Она знает, что должна сделать.

11

На следующий день она звонит Роде и сообщает, что не появится в студии. Она ссылается на простуду. Затем садится в машину и едет в Шорленд, в этот раз одна. Рядом с ней на сидение лежит старая сумочка, та, которую Рози привезла из Египта. В это время Шорленд пуст, и зона для пикников в ее полном распоряжении. Она снимает туфли, ставит их под стол и бредет по мелководью на север, как в тот день, когда Билл впервые привез ее сюда. Рози боится, что не сможет отыскать заросшую травой тропинку, уходящую вверх от берега, но опасения ее напрасны. Шагая по тропинке, подминая траву босыми ногами, она пытается сообразить, сколько раз в снах, которые не сохранились в памяти, бывала здесь с той поры, как ее начало охватывать приступы ярости. Разумеется, это ей неведомо, да и неважно, если на то пошло.

Тропинка приводит ее на неровную поляну, в центре которой лежит свалившееся дерево — то, которое она, наконец, вспомнила. Оба путешествия в мир картины она помнит ясно и отчетливо, и теперь без малейшего удивления видит, что это дерево и то, которое перегородило ей путь к помгранатовому дереву, совершение одинаковы.

Она видит лисью нору под переплетением его корней, но она пуста и производит впечатление заброшенной. Тем не менее Рози подходит к норе и опускается на колени — чувствуя, как они дрожат. Она открывает сумочку и высыпает остатки своей старой жизни на покрытую сухими листьями землю. Среди смятых счетов из прачечной и древних квитанций под листком со списком покупок и словами СВИНЫЕ ОТБИВНЫЕ! в верхней части — подчеркнутыми и написанными крупными буквами, с восклицательным знаком (свиные отбивные всегда были любимым блюдом Нормана) — она находит маленький свернутый лоскут голубой ткани в красновато-пурпурных пятнах.

Дрожа и плача — отчасти из-за того, что реликвии прошлой несчастной жизни пробудили в ней печаль, отчасти потому, что новая жизнь оказалась под угрозой, — она выкапывает небольшую ямку в земле у основания упавшего дерева. Углубившись примерно на восемь дюймов, кладет сверточек на землю и разворачивает его. Зернышко все еще там, внутри золотого ободка кольца ее первого мужа.

Она опускает зернышко в ямку (оно сохранило свою колдовскую силу: как только Рози дотрагивается до него, пальцы мгновенно немеют), а потом кладет кольцо так, чтобы зернышко находилось внутри.

— Пожалуйста, — говорит она, не осознавая, молится ли, а если молится, то к кому обращены ее мольбы. Как бы там ни было, Рози слышит своего рода ответ, короткий резкий лай. В нем не чувствуется ни жалости, ни сострадания, ни понимания. Лишь нетерпение. «Не надо играть со мной», — предупреждает лай.

Рози поднимает голову и видит на дальнем краю поляны лисицу. Та стоит не шевелясь и смотрит на нее. Кисточка ее хвоста поднята кверху и светится огненным факелом на фоне пасмурного серого неба.

— Пожалуйста, — повторяет она хриплым слабым голосом. — Пожалуйста, не дай мне превратиться в то, чего я так боюсь. Пожалуйста… прошу тебя, помоги мне сдержать гнев и помнить о древе. Пожалуйста.

Но в ответ не слышит ничего, что можно было бы истолковать как ответ. Даже нетерпеливого лая. Лисица продолжает Стоять неподвижно, высунув язык и тяжело дыша. Рози кажется, что лиса усмехается.

Она опускает голову, в последний раз смотрит на зернышко в кольце и засыпает его влажной пахучей землей.

«Одно за мою госпожу, — думает она, — одно за мою хозяйку, и одно за маленькую девочку, живущую дальше по улице. Одно за Рози».

Она пятится к краю поляны, к тропинке, которая приведет ее назад к берегу озера. Когда она достигает начала тропинки, лисица быстро подбегает к упавшему дереву, обнюхивает место, где Рози посадила зернышко, и вкладывается рядом с ним. Она все еще тяжело дышит и все еще усмехается (теперь Рози уверена, что животное улыбается), она смотрит на Рози своими черными глазами. «Лисят уже нет, — говорит ее взгляд, — и лиса, чье семя дало им жизнь, тоже нет. Но я, Рози… я прячусь. И если возникает необходимость, я плачу».

Рози ищет в глазах зверя безумие или здравомыслие… и находит и то, и другое.

Затем лисица обворачивается пушистым хвостом, кладет красивую морду на передние лапы и закрывает глаза. Кажется, что она спит.

— Пожалуйста, — шепчет Рози в последний раз и уходит. Когда машина едет по двадцать седьмому шоссе, неся ее, как она надеется, назад, к нормальной жизни, Рози выбрасывает последний кусок прежней жизни — сумочку, которую привезла из Египта, — через открытое окно автомобиля.

12

Приступы ярости прекратились.

Девочке Памеле еще далеко до взрослой, однако она достигла возраста, когда появляются первые друзья, у нее начинают намечаться груди, мать разъясняет ей, что месячные — это естественное для каждой женщины явление. Она выросла настолько, что начинает спорить с матерью из-за того, как одеваться, в какое время возвращаться домой, с кем и как долго встречаться. Ураганный сезон созревания Памелы еще не набрал силы, но Рози чувствует его приближение, однако воспринимает все спокойно, ибо приступы ярости прекратились.

Волосы Билла редеют, в них поблескивает седина. Волосы Рози сохраняют свой цвет. Она носит простую, непритязательную прическу, позволяя волосам свободно ниспадать на плечи. Иногда она завязывает их в хвост, но никогда не заплетает в косу.

Миновали годы с того дня, когда Билл вез ее по двадцать седьмому шоссе на пикник в Шорленд; похоже, он забыл о любимом месте на озере после того, как продал «харлей-дэвидсон» — по словам Билла, его «реакция уже не та, что раньше; когда удовольствие сопряжено с риском, приходит время расставаться со старыми привычками». Рози не возражает, но ей кажется, что вместе с мотоциклом Билл продал и целый ворох приятных воспоминаний, о них она искренне сожалеет. Словно часть ее молодости осталась упакованной в багажнике «харлея», а Билл забыл проверить багажник, и все досталось покупателю, милому молодому человеку из Эванстона.

Они больше не ездят в Шорленд, однако каждый год, обязательно весной, Рози отправляется туда сама. На ее глазах новое дерево превращалось из тоненького побега в молодое растение, а затем в крепкое деревце со стройным стволом и раскидистой кроной. Она наблюдает за тем, как оно растет на поляне, где больше не резвятся лисята. Рози молча сидит перед деревом, иногда по несколько часов кряду, сложив руки на коленях. Она приезжает сюда не для поклонения или молитв, однако эти посещения, ставшие уже ритуалом, преисполняют чувством выполненного долга, после них Рози ощущает некое обновление. Как будто они удерживают ее от того, чтобы причинять боль близким и друзьям — Биллу, Пэмми, Роде, Курту (о Робе Леффертсе можно уже не беспокоиться; в тот год, когда Пэмми исполнилось пять, он тихо умер от сердечного приступа). И если это так, значит, все правильно, она не тратит время попусту, приезжая сюда.

Но каким же совершенным в своей красоте растет дерево! Его молодые ветви покрыты густыми, здоровыми, глянцевыми листьями темно-зеленого цвета, а за последние два года она замечала неожиданные всплески красок в гуще листвы — это цветки, которые позже превратятся в плоды. Рози не сомневалась, что, если кто-то наткнется на поляну и рискнет отведать плодов этого дерева, результатом станет смерть, и смерть отвратительная. Временами это беспокоит ее, но пока нет никаких признаков того, что кому-то удалось обнаружить поляну, и потому тревоги Рози не слишком сильны. До сих пор она не видела следов пребывания здесь других людей — ни единой пустой банки из-под пива или обертки от жевательной резинки, ни одного окурка. Ей же достаточно того, что она приезжает сюда каждую весну, садится перед деревом, сложив на коленях гладкие, не покрытые пятнами смертельной болезни руки, и смотрит на древо своей ярости, на резкие мареновые всплески цветков, которые позже превратятся в несущие смерть плоды с одуряющим притягательным запахом.

Иногда, сидя перед молодым деревом, она напевает.

— На самом деле я — Рози, я — Рози Настоящая… советую поверить мне… со мною шутки плохи…

Разумеется, не такая она и значительная личность, говоря откровенно, разве что для близких к ней людей, но, поскольку по-настоящему ее волнуют только они, ничего в этом плохого нет. Все счета оплачены, как говорила женщина в мареновом дзате. Она достигла безопасной гавани, и этими весенними утрами, сидя, подогнув под себя ноги, перед деревом на тихой, поросшей травой поляне, изменившей ее жизнь (между прочим, открывающийся отсюда пейзаж очень напоминает нарисованную маслом картину — из разряда тех, что пылятся на дальних полках антикварных магазинов и ломбардов), она подчас ощущает такой прилив благодарности, что начинает болеть сердце. Рвущиеся наружу чувства заставляют Рози петь. Должна петь. У нее нет другого выбора.

И время от времени на краю поляны вырастает лисица — старая, оставившая далеко позади славные годы красоты и резвости, с ярко-рыжим хвостом, в котором теперь мелькает проседь, — и замирает, прислушиваясь к пению Рози. Взгляд ее черных немигающих глаз мало что выражает, однако Рози безошибочно угадывает в них отблеск ума — глубокого и мудрого.

10 июня 1993 — 17 ноября 1994