Мареновая роза

1

Билл обвел омытый лунными лучами пейзаж внимательным взглядом человека, отказывающегося верить собственным глазам. Его рука невольно поднялась к шее и принялась растирать ее. Рози увидела распространявшиеся по коже синяки и кровоподтеки.

Ночной бриз прикоснулся к ее лбу, как заботливая рука. Прикосновение было мягким, теплым и ароматным. В нем не чувствовалось туманной влажности, не ощущалось сырого привкуса огромного озера, раскинувшегося к востоку от города.

— Рози? Это происходит на самом деле или только кажется?

Прежде, чем ей в голову пришел какой-то ответ, их привлек требовательный, уже знакомый ей голос:

— Женщина! Ты, женщина!

Голос принадлежал женщине в красном, только теперь она была в обычном платье, как показалось Рози, голубого цвета, хотя при лунном свете могла и ошибаться. На полпути от вершины к подножию холма стояла «Уэнди Ярроу».

— Спускайтесь сюда скорее! Нельзя терять ни минуты! Другой вот-вот появится, а у нас много дел! И очень важных!

Рози по-прежнему держала Билла за руку. Она потянула его за собой вниз, к «Уэнди», но он воспротивился, с опаской взирая на темнокожую женщину. Сзади — приглушенно, но все же устрашающе близко — раздался голос Нормана, изрыгнувшего новый набор проклятий в ее адрес. Билл подпрыгнул, но не сдвинулся с места.

— Кто это, Рози? Кто эта женщина?

— Потом. Идем скорее!

В этот раз она не потянула его за собой — подхлестываемая отчаянием она попросту рванула его за руку. Он повиновался, но не успели они сделать и десятка шагов, как Билла снова согнуло пополам от сильнейшего приступа кашля; он остановился, задыхаясь и сверкая выпученными глазами. Рози воспользовалась паузой, чтобы расстегнуть застежку-молнию кожаной куртки, затем стащила ее и бросила на траву. За курткой последовал свитер. Оставшись в блузке без рукавов, она быстро надела на руку браслет, подняв его выше локтя и тут же ощутила прилив могучей силы; не имело значения, существует ли эта сила на самом деле или только в ее восприятии. Рози бросила последний быстрый взгляд через плечо, ожидая увидеть надвигающегося на них Нормана, но его пока не было. Она увидела лишь тележку для пони, самого пони, распряженного и пасущегося в зарослях серебристой от лунного света травы, и тот же мольберт с холстом, который стоял здесь во время первого ее путешествия в этот мир. Изображение на холсте снова изменилось. Во-первых, центральным персонажем стояла не женщина, а существо, напоминавшее рогатого демона. Собственно, это и есть демон, решила она, демон в мужском обличье. Рози узнала Нормана и вспомнила, как при короткой вспышке пистолетного выстрела увидела торчащие у него над головой рога.

— Женщина, ну почему же ты такая нерасторопная? Шевелись!

Она обхватила Билла, который уже кашлял не так сильно, левой рукой и повела его, поддерживая, к тому месту, где их нетерпеливо дожидалась «Уэнди». Когда они спустились к ней, Рози уже почти полностью несла Билла на себе.

— Кто… вы? — выдавил Билл, вопросительно глядя на темнокожую женщину, когда они подошли ближе, и снова закашлялся.

«Уэнди» проигнорировала вопрос и подхватила его с другой стороны, помогая Рози справиться. А когда заговорила, то слова ее были обращены к Рози.

— Я припасла ее дзат заранее и положила его под стеной храма, так что с этим все в порядке… но нам надо поторапливаться! Ни секундочки лишней у нас нет!

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — заметила Рози, в глубине души догадываясь, о чем идет речь. — Что такое дзат!

— Оставь свои вопросы на потом, — оборвала ее женщина. — Давай лучше прибавим шаг.

Поддерживая Билла с двух сторон, они зашагали по вьющейся на склоне холма тропинке к Храму Быка (и Рози удивилась тому, насколько легко восстанавливаются в памяти вроде бы не сохранившиеся в ней детали) Тени идущих неотступно следовали по траве рядом. Здание вырастало перед ними, словно живое, голодное, алчное существо, казалось, будто оно стремится к ним. Рози испытала огромное облегчение, когда «Уэнди», не доходя до ступенек храма, свернула вправо и повела их в обход строения.

За углом храма на одном из развесистых колючих кустов, словно небрежно брошенное платье, висел дзат. Рози посмотрела на странное одеяние с опаской, но без удивления. Это был мареновый хитон, двойник того, который облекал тело стоящей на холме женщины с безумным и чувственно-сладостным голосом.

— Надевай, — коротко приказала темнокожая женщина.

— Нет, — слабо запротестовала Рози. — Нет, я боюсь.

— ВЕРНИСЬ СЕЙЧАС ЖЕ, РОУЗ!

Билл вздрогнул от обрушившегося на них крика и повернул голову, озираясь широко раскрытыми глазами; лицо его побледнело, хотя в этом, наверное, стоит винить луну, губы дрожали. Рози тоже содрогнулась от ужаса, однако под покровом страха, словно крупная акула под днищем утлой лодочки, описывал круги раскаленный гнев. Еще секунду назад она отчаянно цеплялась за призрачную надежду, моля Бога, чтобы Норман не смог проникнуть в этот мир, чтобы не последовал за ними, чтобы картина захлопнулась у него перед носом, как двери вагона в метро. Теперь же она поняла, что этого не произошло. Он нашел лазейку и очень скоро будет вместе с ними в этом мире — или уже здесь.

— ВЕРНИСЬ, СУКА!

— Надевай, — повторила приказ женщина.

— Зачем? — спросила Рози, но руки ее уже принялись стягивать блузку через голову.

— Почему я должна задевать это платье?

— Потому что так желает она, а она всегда получает то, что хочет. — Темнокожая женщина посмотрела на Билла, который не мог оторвать взгляд от Рози. — А ты не пялься. В своем мире можешь любоваться ею, пока глаза не заболят, мне все равно, но тут это не позволяются. Отвернись, если не хочешь неприятностей.

— Рози? — нерешительно окликнул ее Билл. — Это сон, правда?

— Да, — подтвердила она, улавливая в собственном голосе холодок и неожиданно возникшую рассудочность, о существовании которых и не подозревала. — Да, это сон. Выполняй все, что она говорит.

Он повернулся резко, как солдат по команде «кругом», и посмотрел на узкую тропинку у стены здания, скрывающуюся за углом.

— И эту упряжку для титек снимай тоже, — велела темнокожая женщина, нетерпеливо ткнув пальцем в бюстгальтер Рози. — Под дзатом не должно быть ничего.

Рози расстегнула и сняла бюстгальтер. Затем, не расшнуровывая, сбросила кроссовки и сняла джинсы. Она выпрямилась, оставшись в простых белых трусиках, и посмотрела на «Уэнди», которая утвердительным кивком ответила на немой вопрос. — Да, и их тоже.

Рози стащила трусики, потом осторожно сняла с колючего куста мареновое платье — дзат. Темнокожая женщина шагнула вперед, чтобы помочь ей одеться.

— Я знаю, как его надевать, не мешай! — отмахнулась от нее Рози и опустила на себя хитон, словно ночную рубашку.

Женщина измерила ее оценивающим взглядом, не проявляя ни малейшего желания помочь Рази даже тогда, когда та замешкалась с бретелькой дзата. Справившись с новым для нее одеянием, Рози посмотрела на себя. Хитон оставлял обнаженным правое плечо, над левым локтем сиял золотой браслет. Она превратилась в зеркальное отображение женщины на холме.

— Можешь повернуться, Билл, — сказала она. Он так и сделал, после чего оглядел ее с ног до головы, задержавшись чуть дольше, чем следовало, на выпуклостях сосков, явственно проступавших через тонкую ткань. Рози не возражала.

— Ты совсем не похожа на себя, — вынес он окончательное резюме. — Выглядишь по-иному. Опасно.

— В снах бывает и не такое, — произнесла она, снова улавливая в голосе холодновато-рассудочные интонации. Ей претил такой тон… и одновременно нравился.

— Должна ли я рассказать, что от тебя требуется? — осведомилась женщина. — Думаю, нет. Конечно, нет.

Рози повысила голос, и крик, сорвавшийся с ее губ, музыкальный и дикий, ничуть не походил на ее прежний голос; это был голос той, другой… и вместе с тем и ее голос тоже, да.

— Норман! — закричала она. — Норман, я здесь, внизу!

— Святой Иисус, Рози, нет! — ошалело уставился на нее Билл. — Ты соображаешь, что делаешь?

Он попытался схватить ее за плечо, но она раздраженно сбросила руку, наградив его предупреждающим взглядом. Ему не оставалось ничего другого, как отступиться — что он и сделал, встав рядом с «Уэнди Ярроу».

— Это единственный и, кроме того, правильный путь. К тому же… — Она перевела взгляд на «Уэнди», и в ее глазах мелькнул огонек сомнения. — Мне, собственно, и не придется ничего делать, верно?

— Верно, — согласилась женщина в голубом платье. — Хозяйка сама справится. А если тебе вздумается помешать ей — или помочь в этом деле, — скорее всего, она заставит тебя пожалеть об этом. От тебя требуется единственное — делать то, что всегда делают женщины, как считает тот придурок наверху.

— Одним словом, я должна увлечь его за собой, — пробормотала Рози, в глазах ее отразилось сияние луны.

— Совершенно верно. Уведи его по тропинке. По тропинке через сад.

Рози набрала полную грудь воздуха и позвала его снова, чувствуя, как браслет наполняет тело странным, безрассудно-сладким огнем; ей нравился звук собственного голоса, мощный и уверенный, похожий на боевой клич техасских рейнджеров, который недавно огласил стены подземного лабиринта, клич, разбудивший затихающего младенца и заставивший его плакать.

— Я зде-е-есь, внизу-у-у-у-у-у-у, Норман!

Билл, пожирающий ее глазами. Испуганный Билл. Она не испытывала удовольствия, наблюдая жалкое выражение его лица, но ей хотелось видеть его таким. Хотелось. В конце концов, он тоже мужчина. А мужчинам следует время от времени напоминать, что и женщина способна внушать страх, не так ли? Иногда в страхе мужчины перед женщиной кроется ее единственная защита.

— А теперь иди, — велела темнокожая женщина. — Я останусь здесь с твоим мужчиной. Нам ничего не грозит; тот, другой, пройдет через храм.

— Откуда ты знаешь?

— Они всегда идут через храм, — прозвучал простой ответ женщины. — Не забывай, кто он.

— Бык.

— Верно, бык. А ты та, кто прядет шелковую нить для шляпы, которую наденет ему на голову. Только не забывай, что, если он тебя настигнет, ничто и никто не остановит его. Если поймает, то убьет тебя. Просто и ясно. И ни я, ни моя хозяйка не сможем помочь. Он хочет испить твоей кровушки.

«Мне ли об этом не знать, — подумала Рози. — Уж это мне известно гораздо лучше, чем тебе».

— Не ходи, Рози, — взмолился Билл, — Оставайся с нами.

— Нет.

Она оттолкнула его в сторону и пошла вперед; острая колючка царапнула ее по бедру, и боль оказалась столь же приятной, как и исполненный могучей силы крик. Даже ощущение, что из царапины сочится кровь, доставило ей наслаждение.

— Маленькая Рози.

Она повернулась.

— Ты должна дойти до конца раньше, чем он. Знаешь почему?

— Конечно, знаю.

— Что вы имели в виду, говоря, будто он — бык? — растерянно спросил Билл.

В его словах звучала тревога, он показался ей мелким и незначительным… И все же Рози никогда не испытывала к нему такой любви, как в этот момент, и никогда ее чувства не достигнут такого накала в будущем. Бледный, потерянный, он казался ей таким беззащитным.

Билл снова закашлялся. Рози осторожно положила ладонь на его плечо, опасаясь, что он отпрянет. Но этого не произошло.

— Оставайся здесь, — сказала она. — Оставайся здесь, ничего не бойся и веди себя как можно тише.

И поспешила прочь. В последний раз край ее маренового хитона мелькнул у дальнего угла храма, где тропа расширялась, а затем Рози исчезла из виду.

Мгновение спустя ее крик, легкий и одновременно ужасный, снова сотряс тишину ночи:

— Норман, в маске ты выглядишь настоящим кретином… Я больше не боюсь тебя, Норман…

— Боже, он ведь убьет ее, — прошептал Билл.

— Может быть, — спокойно отреагировала женщина в голубом платье. — Как бы там ни было, кто-то умрет сегодня навер… — Она умолкла на полуслове и склонила голову набок, внимательно прислушиваясь.

— Что вы дел…

Коричневая рука мелькнула в воздухе и зажала ему рот. Женщина не прилагала видимых усилий, но ему показалось, что рука ее состоит из стальных пружин. Смутное предположение быстро переросло в уверенность и потрясло сознание, когда он ощутил прикосновение ее ладони к губам, когда подушечки пальцев надавили на щеку: это не сон. Как бы ни хотелось ему поверить в обратное, это совсем не сон.

Темнокожая женщина привстала на цыпочки и прижалась к нему, как возлюбленная, все еще закрывая ладонью рот.

— Тс-с, — еле слышно прошептала она ему в ухо. — Он идет.

Билл услышал шелест травы и опавшей листвы под чьими-то шагами, затем его слуха достигло тяжелое надсадное дыхание с присвистом в каждом вдохе. Такое вдыхание ассоциировалось в его сознании с людьми, гораздо более грузными, чем Норман Дэниэлс — с теми, кто весит по меньшей мере триста фунтов. Или с крупными животными. Женщина медленно отняла руку от лица Билла, и они застыли, вслушиваясь в звуки приближающегося существа, Билл обнял ее за плечи, она положила руку ему на пояс. Так они и стояли, и Билл вдруг исполнился странной уверенностью в том, что Норман — или то существо, в которое тот превратился, — не пойдет через храм. Он (оно) обойдет здание и наткнется на них. Он — бык — остановится, взрыхляя копытом землю, низко пригнув похожую на наковальню голову, а потом бросится на них, погонит по узкой тропе, настигнет, затопчет их, поднимет на рога, разорвет в клочья.

— Тс-с-с-с, — выдохнула она.

— Норман, ты идиот…

Звуки окутывали их, как туман, как лунный свет.

— Какой же ты дурак… неужели ты действительно думал, что сумеешь поймать меня? Глупый старый бык!

Последовал взрыв звонкого презрительного смеха, вызвавшего в уме Билла образы битого стекла, глубоких колодцев и пустых комнат в полночь. Он содрогнулся и почувствовал, что все его тело покрылось гусиной кожей.

Со стороны холма, от передней части храма, какое-то время не доносилось ни звука (лишь редкие порывы ночного бриза приглаживали колючий кустарник, словно рука, приводящая в порядок всклокоченные волосы), затем тишина воцарилась и там, откуда взывала Рози. Плоский лунный диск над головой спрятался за облако, подкрасив его края в серебристый цвет. Небо сверкало россыпями звезд, но Билл не заметил ни одного известного ему созвездия. Затем:

— Норррма-а-аннн… ты уже не хочешь поговори-и-и-и-ить со мной?

— Как же, как же, обязательно поговорю, — пробурчал Норман Дэниэлс.

И Билл почувствовал, как темнокожая женщина в испуге прильнула к нему; его сердце едва не выпрыгнуло из груди и забилось где-то под самым кадыком. Нормановский голос прозвучал на расстоянии не более двадцати ярдов. Как будто до этого он намеренно производил сильный шум, позволяя им следить за его продвижением, а потом решил, что наступило время затаиться, и с этого момента вел себя совершенно бесшумно.

— Поговорю, как же, обязательно поговорю с тобой начистоту, падаль.

Указательный палец темнокожей женщины предостерегающе прижался к его губам, но Билл не нуждался в предупреждениях. Их взгляды встретились, и Билл вдруг заметил; она совсем не уверена, что Норман проследует через храм.

Тишина продолжала раскручиваться в спираль вечности. Даже Рози, казалось, ждала.

Затем, теперь уже дальше, опять раздался голос Нормана:

— Эгей, старый хрыч! Ты-то что здесь делаешь?

Билл опустил голову и вопросительно взглянул на свою спутницу. Та отрицательно покачала головой, признаваясь, что и ей происходящее непонятно. Затем случилось нечто ужасное: ему захотелось прокашляться. Настойчивый зуд за мягким небом нарастал, сводя его с ума. Он прижался ртом к плечу, стараясь во что бы то ни стало удержать кашель в горле, чувствуя на себе пристальный встревоженный взгляд женщины.

«Я не продержусь долго, — подумал он. — Дьявол, Норман, чего же ты копаешься? До сих пор ты проявлял завидную прыть».

И словно в подтверждение его мысли:

— Норман! Сколько же можно ждать, мать твою? Почему ты такой МЕДЛИТЕЛЬНЫЙ? Норман!

— Сука, — прозвучал утробный голос на другой стороне храма. — Ах ты сука!

Скрип шагов по крошащимся каменным ступенькам. Спустя мгновение шаги стали сопровождаться гулким эхом, и Билл догадался, что Норман вошел внутрь здания, которое темнокожая женщина назвала храмом. Он понял еще, что приступ кашля, к счастью, прошел, так и не начавшись.

Он крепче прижал к себе женщину в голубом платье, наклонил голову и прошептал ей на ухо:

— Что нам теперь делать?

— Ждать, — защекотал его ухо ответный шепот.

2

Неприятное открытие, заключавшееся в категорическом нежелании маски сниматься с лица, здорово испугало Нормана, но прежде, чем страх успел перерасти в панику, заметил неподалеку в траве предмет, от вида которого мысли о маске начисто улетучились из головы. Бегом преодолел небольшое расстояние и опустился на колени возле этого предмета. Поднял свитер, повертел в руках и со злостью отшвырнул в сторону. Подобрал куртку. Все верно, куртка, которая была на ней. Мотоциклетная куртка. У мальчика есть самокат, и они, по-видимому, совершили прогулку. Она сидела у него за спиной, потираясь промежностью о его задницу. «Куртка великовата, — отметил он автоматически. — Наверное, дружок одолжил ей одежку на время». Его вывернуло от ярости, и, плюнув в сердцах, он зашвырнул куртку в траву и поднялся во весь рост, дико озираясь по сторонам.

— Сука, — пробормотал он. — Сучье отродье. Воровка.

— Норман! — донесся из темноты ее крик. И на секунду у него перехватило дыхание.

«Близко, — подумал он, — святое дерьмо, совсем близко, очевидно, она в этой хижине».

Он оцепенел, застыв в полной неподвижности, ожидая, не крикнет ли она еще раз. Через несколько секунд так и случилось. — Норман! Я здесь, внизу!

Его руки потянулись к маске, но не для того, чтобы попытаться сорвать ее; в этот раз он нежно погладил резиновую кожу бычьей морды.

— Viva el toro, — буркнул он под маской и пустился вниз по склону холма к развалинам. Ему казалось, что он видит ведущие в том же направлении следы — примятые или сломанные стебельки высокой травы в тех местах, где, возможно, ступала ее нога, — но при тусклом лунном свете трудно судить наверняка.

Затем, словно в подтверждение правильности избранного им курса, зазвучал ее издевательский, сводящий с ума крик:

— Я зде-е-есь, внизу-у-у-у-у-у-у, Норман!

Как будто она больше не боится его; как будто она не в состоянии дождаться, пока он спустится к ней. Мерзавка!

— Оставайся на месте, Роуз, — произнес он. — Главное, никуда не исчезай, слышишь?

Служебный полицейский пистолет все еще торчал из-за пояса брюк, но теперь он не занимал в планах Нормана важного места. Трудно сказать, разрешается ли стрелять в галлюцинациях, а если да, то к каким последствиям это может привести, и он отнюдь не горел желанием выяснять это. Он намерен поговорить со своей бродячей Розой в более интимной обстановке, для которой пистолет является слишком грубой деталью.

— Норман, в маске ты выглядишь настоящим кретином… Я больше не боюсь тебя, Норман…

«Все чувства преходящи, стерва, — подумал он, — в чем ты убедишься очень скоро».

— Норман, ты идиот…

Ну да ладно, может, она уже не в здании, вероятно, Роуз уже выскочила с другой стороны. Какая, впрочем, разница? Ей вздумалось устроить с ним бег наперегонки по пересеченной местности? Если она считает, что обгонит его, то ее ждет пренеприятнейший сюрприз. Последний сюрприз в ее жизни.

— Какой же ты дурак… неужели ты действительно думал, что сумеешь поймать меня? Глупый старый бык!

Он взял немного правее, старясь двигаться тихо, напоминая себе, что не стоит производить шум, как — ха-ха — бык в посудной лавке. Задержался на минутку перед первой потрескавшейся ступенькой лестницы, ведущей к входу в храм (так вот что это за избушка; все понятно, это храм вроде тех, что фигурируют в греческих мифах, сочиненных праздно шатающимися мужиками в свободное от совокупления, пьянства и войн время), и окинул строение внимательным взглядом. Вне всякого сомнения, тут давно не ступала нога человека, и храм постепенно превращался в руины, однако у него не возникло неприятного чувства — наоборот, мрачные стены храма показались ему знакомыми, как стены давно забытого родного дома.

— Норррма-а-аннн… ты уже не хочешь поговори-и-и-и-ить со мной?

— Как же, как же, обязательно поговорю, — пробурчал он. — Поговорю, как же, обязательно поговорю с тобой начистоту, падаль.

Краешком глаза он заметил в спутанной высокой траве справа от ступенек какой-то предмет: прячущееся в сорняках большое каменное лицо, глупо уставившееся в ночное небо. Пять шагов привели Нормана к сброшенному идолу, и секунд десять или больше он смотрел не отрываясь в каменное лицо, проверяя и перепроверяя, действительно ли видит то, что видит. Зрение не подвело. У огромной головы, валяющейся в траве, было личико дражайшего нормановского папочки; слепые глазки сверлили бесстрастный круг луны.

— Эгей, старый хрыч! — произнес он почти нежным тоном. — Ты-то что здесь делаешь?

Каменный папаша промолчал в ответ, зато раздался крик Роуз:

— Норман! Сколько же можно ждать, мать твою? Почему ты такой МЕДЛИТЕЛЬНЫЙ? Норман!

«Ну и язычку научилась она у своих подружек! — заметил бык, с той лишь разницей, что теперь его реплики звучали в голове у Нормана. — Ей повезло, повстречалась с великими людьми, никаких сомнений — они полностью изменили ее жизнь».

— Сука, — произнес он гортанным дрожащим голосом. — Ах ты, сука!

Он порывисто отвернулся от каменной рожи, попутно подавляя в себе желание плюнуть в нее, как плюнул на кожаную куртку… или расстегнуть джинсы и помочиться на отцовскую физиономию. Не самое подходящее время для игр. Он поспешил по растрескавшимся ступенькам к темному входу в храм. Каждый раз, когда ступал на камень, молния пронзительной боли обжигала ногу, взметаясь по позвоночнику и отдаваясь в челюсти. Казалось, лишь благодаря маске челюсть держится на своем месте: от боли хотелось орать. И пожалел о том, что не прихватил с собой лекарства из черно-белого полицейского «чарли-дэвида».

«Как она осмелилась на такой поступок, Норми? — прошептал слабый голос в его сознании. Похоже, вопрос задал отец, хотя Норман не мог припомнить, чтобы тот разговаривал таким неуверенным и обеспокоенным тоном. — Как, черт побери, осмелилась? Что с ней случилось?»

Он помедлил, занеся ногу над верхней ступенькой; все лицо саднило, нижняя челюсть болталась, как незакрепленное автомобильное колесо.

«Не знаю и знать не хочу, — огрызнулся он. — Но я скажу тебе одну вещь, папуля, — если, конечно, это ты, когда я до нее доберусь, то сделаю так, что горько пожалеет о своей безрассудности. Клянусь, пожалеет об этом».

«А ты уверен, что хочешь попробовать?» — не унимался призрачный голос, и Норман, уже было двинувшийся вперед, озадаченно остановился и склонил голову набок, словно прислушиваясь.

«Знаешь, мне кажется, что можно поступить умнее, — продолжал голос. — Разумнее было бы признать ничью. Понимаю, звучит неприятно, но ради твоего же блага хочу высказать свои соображения, Норми. Если бы штурвал сейчас находился в моих руках, я сию секунду повернул бы его в противоположную сторону и вернулся туда, откуда пришел. Потому что здесь все неправильно. Тут все перепутано так, что сам черт ногу сломит. Не знаю, что это за место на самом деле, но чувствую — чистейшей воды ловушка, И если ты сделаешь опрометчивый шаг и дверь западни захлопнется, у тебя возникнет гораздо больше поводов для беспокойства, чем разболтавшаяся челюсть или маска, которая не желает отдираться от лица. Почему бы тебе не плюнуть на все и не отправиться восвояси? Проверить — вдруг удается вернуться назад в ее комнату? Может, лучше так и сделать и дождаться ее там?»

«Ты забываешь про них, папочка, — возразил голосу Норман. Его до глубины души потрясла настойчивость отцовского монолога, однако он не хотел признаться себе в этом. — Спустя какое-то время туда заявятся копы: и мне не сдобровать. Они изрешетят меня прежде, чем успею уловить запах ее духов. А еще она послала меня… Я не уйду, потому что она превратилась в проститутку. Это видно даже по ее манере речи».

«Да наплюй ты на ее манеру речи, идиот! — взорвался отцовский голос. — Если она испортилась, брось ее, и пусть догнивает на земле вкупе со своими подружками! Может, еще не поздно отойти от вулкана на достаточное расстояние, чтобы выброс распаленной лавы не угодил тебе в лицо».

Сам того не желая, он задумался над отцовскими доводами, а затем поднял взгляд и прочел надпись, высеченную на камне над входом в храм.

«ЖЕНЩИНА КРАДУЩАЯ КРЕДИТНУЮ КАРТОЧКУ МУЖА, НЕ ИМЕЕТ ПРАВА НА ЖИЗНЬ».

Сомнения рассеялись. Он не станет больше слушать скулеж папочки, только и умеющего, что щупать детские гениталии. Норман вошел в зев дверного проема и углубился в темноту храма. Темно… но не настолько, чтобы ничего не видеть. Через узкие окна внутрь прорывались мощные, словно состоящие из серебристых блестящих пылинок, лунные лучи: освещая развалюху, пугающе похожую на церковь в Обрейвилле, которую боготворили Роуз и ее родственники. Ой зашагал по сугробам шуршащих мертвых листьев, а когда стая летучих мышей с писком закружила над головой, едва не цепляя Нормана крыльями, хлопнул в ладоши и отмахнулся от них?

— Пошли вон, сучьи выродки.

Пройдя через дверь справа от алтаря и оказавшись на маленьком крыльце с противоположной стороны храма, Норман увидел повисший на колючем кусте обрывок материи. Наклонился, снял лоскут и поднес к глазам. Слабый лунный свет мешал рассмотреть его, но показалось, что ткань красного или розового цвета. Разве на ней было что-то красное? Помнится, она была в джинсах, впрочем, он не поручился бы. Все смешалось и перепуталось. Даже если и джинсы — сняла же она куртку, которую одолжил ей дружок-сосунок, и бельишко, возможно…

За спиной у него раздался шорох, напоминающий трепетание сигнального флажка на ветру. Норман повернулся, и коричневая летучая мышь вцепилась в его лицо, припав отвратительным ртом и хлопая крыльями по щекам.

При первом же звуке рука невольно опустилась к рукоятке пистолета. Теперь же он медленно разжал пальцы, схватил зверька и скомкал его, смял, чувствуя, как хрустнули крылья. Занес руку над головой и встряхнул летучую мышь с такой силой, что ее тельце лопнуло, и вывалившиеся внутренности упали на носки его ботинок.

— Нечего было лезть ко мне, паскуда, — заявил он летучей мыши, зашвыривая останки в темноту храма.

— С летучими мышами ты расправляешься запросто, Норман.

Господи Боже, до чего же близко — как будто из-за плеча! Он повернулся так круто, что потерял равновесие и едва не свалился с каменного крыльца.

Начинавшаяся у храма тропинка шла под уклон, спускаясь к ручью, и на половине пути среди деревьев, мертвее которых не нашлось бы ничего во всем мире, стояла его маленькая прекрасная бродячая Роза — вот так вот просто стояла себе в лунном свете и смотрела на него. Три лихорадочные мысли одна за другой пронеслись в его голове. Во-первых, прежние джинсы, если таковые на ней имелись, сменило иное одеяние-подобие мини-платья, самое подходящее место которому на бале-маскараде в приюте для идиотов. Во-вторых, она изменила прическу: стала блондинкой, и волосы не обрамляли ее лица, как раньше.

В-третьих, она красива.

— С летучими мышами и женщинами воюешь, — произнесла она ледяным тоном. — Кажется, на большее ты не годишься, верно? Мне даже почти жаль тебя, Норман. Ты всего-навсего карикатура на мужчину. Ты ведь не мужчина на самом деле. И эта глупая маска, которую ты натянул, не сделает тебя им.

— Я УБЬЮ ТЕБЯ, СУКА! — прорычал Норман, спрыгивая со ступенек, и припустился вниз по тропинке к тому месту, где она стояла; рогатая тень послушно последовала за ним, бесшумно скользя по мертвой траве.

3

Секунду-другую она не двигалась, прикованная к земле, с одеревеневшими мышцами во всем теле, а он мчался к ней, приближался, издавая под отвратительной маской торжествующий вопль. Справиться с оцепенением помог ей лишь образ теннисной ракетки, которой он ее изнасиловал, вызванный в сознании, как Рози заподозрила, верной подругой, миссис Практичность-Благоразумие, — теннисной ракетки с окровавленной ручкой.

Тогда она резко повернулась — на мгновение подол дзата взметнулся, как юбка танцующей цыганки, — и побежала к ручью.

«Камни, Рози… если ты упадешь в эту воду…»

Но она не упадет. Она ведь на самом деле Рози, Рози Настоящая, и ей под силу очень многое. Нет, не сорвется, не соскользнет с камней, если не позволит себе думать о последствиях такого падения. Волна резкого одуряющего запаха ударила ей в лицо, вызвав слезы на глазах… и рот снова наполнился слюной от невыносимой жажды. Рози подняла левую руку, зажала ноздри фалангами согнутых указательного и среднего пальцев и прыгнула сразу на второй камешек, с него на четвертый — и выскочила на противоположный берег. Легко. Легче, чем думалось. Так она считала до тех пор, пока не поскользнулась на траве. Рози упала, растянувшись во весь рост, и тело ее медленно поползло назад к черной воде.

4

Норман увидел ее падение и разразился смехом. Кажется, она сейчас промокнет.

«Не волнуйся, Роуз, — подумал он. — Я не дам тебе утонуть. Я тебя выужу из воды, а потом задам жару, чтобы подсохла. О да, можешь не сомневаться».

Однако она справилась и вскочила на ноги, бросив короткий панический взгляд через плечо в его сторону… но, похоже, глядела не на него — посмотрела на ручей. Когда Рози поднималась, перед его взором мелькнули обнаженные ягодицы — голые, как в тот миг, когда она появилась на свет, — и произошло нечто, повергшее его в полное изумление: он почувствовал эрекцию.

— Я иду, Роуз. — прохрипел он. Да, и может быть, в скором времени он придет к ней не только как разгневанный, но и как желающий ее муж. Можно сказать, явится в ответ на призыв.

Он поспешил к ручью, затаптывая изящные отпечатки босых ног Рози толстыми подошвами ботинок Гампа Питерсона с квадратными носами, и достиг берега ручья в тот момент, когда она добралась до верхней точки противоположного откоса. Рози остановилась на мгновение, озираясь, и в этот раз явно глядя на него. Затем совершила что-то, не сразу дошедшее до его сознания; словно пораженный молнией, он какое-то время не мог двинуться от удивления.

Она показала ему вытянутый средний палец в понятном во всем мире жесте: «А пошел бы ты…»

Причем сделала это со вкусом и изяществом, насмешливо чмокнув кончик пальца, после чего повернулась и побежала в рощу мертвых деревьев.

«Эй, Норм, старик, ты это видел? — возмутился el toro в черепной коробке. — Паскуда только что отправила тебя сам знаешь куда! Ты видел?»

— Да, — взбешенно выдохнул он. — Я все видел. Ей это даром не пройдет. Все припомню, до мелочей.

Но почему-то у него не возникло желания сломя голову броситься за ней в погоню и пересечь поток — и свалиться в воду. Что-то в этом ручейке ей не понравилось, и ему осторожность тоже не помешает; не оступиться бы — в самом прямом смысле слова. Черт знает, может, в этой сточной канаве полно тех южноамериканских милых рыбок с острыми зубками, которые за один присест обдирают корову до самого скелета. Он сомневался в том, что смерть в галлюцинации способна привести к физической смерти, но с каждой минутой происходящее все больше и больше смахивало на реальность.

«А как она посветила мне своей задницей! — облизнулся он. — Своей голой задницей! Как знать, может, и у меня найдется кое-что, дабы удивить ее… разве не говорят, что любезность должна быть взаимной?»

Норман оскалил зубы в гримасе, которую только слепой мог принять за улыбку, и осторожно стал толстой подошвой гамповского ботинка на первый белый камень. В этот момент луна скрылась за облаком, а появившись снова, застала Нормана на середине ручья. Он опустил взгляд на воду и замер, сначала всматриваясь в поток с любопытством, а потом ощущая, как его сознание наполняется ужасом. Лунные лучи проникали в толщу черной воды не глубже, чем удалось бы им проникнуть в слой жидкой грязи, но не потому у него перехватило дыхание. Отражение луны на поверхности воды было вовсе не луной. Оно показалось ему смутным отражением ухмыляющегося человеческого черепа.

«Испей водицы, Норми, — прошептал череп, покачиваясь на глади воды. — Всоси в себя порцию этого дерьма. Прими ванну, черт побери, если желаешь. Забудь про все свои заботы. Напейся и забудь. Напейся, и ничто и никогда больше тебя не потревожит; ничто и никогда».

Призыв звучал так соблазнительно, так многообещающе. Он поднял голову, наверное чтобы проверить, похожа ли повисшая в небе луна на человеческий череп, привидевшийся ему в воде, но вместо луны взору предстала Роуз. Она приостановилась в той точке, где тропинка углублялась в рощу мертвых деревьев, рядом со статуей мальчика с воздетыми руками и несоразмерно огромным торчащим фаллосом.

— Не-ет, — протянул он, — так легко ты от меня не уйдешь. Я не…

Каменный мальчик пошевелился. Его руки опустились и сомкнулись на запястье Роуз. Она закричала и отчаянно заколотила кулачком по каменным пальцам. Норман увидел, что физиономия мальчика расплылась в довольной улыбке; мальчишка высунул мраморный язык и принялся дразнить Роуз.

— Ах, молодец, — похвалил статую Норман. — Держи-ка ее, только не выпускай.

Он перепрыгнул на другой берег и бросился к жене-беглянке, протягивая к ней большие мощные руки.

5

— Не хочешь позабавиться со мной по-собачьи? — предложил ей каменный мальчик скрипучим, лишенным живых интонаций голосом. Сжимавшие ее запястье руки представлялись Рози комком острых углов и выступов, они настойчиво тянули ее вниз. Она оглянулась и со страхом увидела, как Норман спрыгнул с камня на берег и побежал вверх по откосу, вонзаясь рогами маски в ночной воздух. Он поскользнулся на сухой траве, но не упал. Впервые с того момента, когда она догадалась, что в полицейской машине сидел Норман, ее состояние приблизилось к паническому. Он поймает ее, и что потом? Искусает, разгрызет на кусочки, и она умрет, крича и задыхаясь от запаха одеколона «Инглиш Ледер». Он…

— Не хочешь поиграть в собачку, — произнес, словно плюнул, мальчик. — Не хочешь прилечь, поработать в партере, встать на четыре кости, подстав…

— Нет! — закричала она, чувствуя, как из всех ее пор начинает сочиться прежняя ярость, красной пеленой окутывая сознание. — Нет, оставь меня, не трогай меня, прекрати болтать чепуху, ОТПУСТИ МЕНЯ!

Рози размахнулась левой рукой, не думая о том, какую испытает боль, когда изо всех сил заедет в мраморную рожу малолетнего подонка… и, как выяснилось, боли не возникло совсем. Словно казавшаяся каменной поверхность статуи в действительности представляла собой запекшуюся корку теста, под которой пряталась рыхлая гнилая субстанция. За миг до того, как кулак погрузился в плоть, если ее можно назвать таковой, Рози успела заметить, как изменилось выражение на ухмыляющейся роже мальчишки: похоть уступила место потрясенному удивлению, а затем голова трухлявого малолетнего пакостника рассыпалась на сотню осколков цвета старого теста. Тяжесть его жестких рук на запястье исчезла, но теперь возникла новая опасность — Норман, почти настигший ее Норман, протягивающий к ней большие сильные руки, бегущий навстречу с опущенной головой, хрипло дышащий под гнусной маской.

Рози юркнула под его протянутой рукой, ощутив, как скользнули по единственной бретельке дзата хищно растопыренные пальцы, и стремглав помчалась по тропинке в сад.

Теперь все зависит от того, кто окажется быстрее.

6

Она бежала так, как бегала в детстве, до того, как ее практичная и благоразумная мать принялась за нелегкую задачу воспитания юной Роуз Дайаны Макклендон, растолковывая дочери, что позволено делать настоящей леди и что не позволено (бег, в особенности в том возрасте, когда груди подпрыгивают при каждом толчке ног о почву, разумеется, принадлежит к числу самых осуждаемых проступков). Рози неслась, не чувствуя под собой ног, не глядя вперед, молотя кулаками воздух. Сначала она ощущала близость Нормана, наступавшего ей на пятки, затем, когда начал отставать — сначала на футы, потом на ярды, — ощущение опасности отступило. До нее доносились его сопение и тяжелое, с присвистом, дыхание, в точности напоминавшее пыхтение Эриниса в подземном лабиринте. Она слышала собственное легкое дыхание, чувствовала, как подпрыгивающая за спиной коса постукивает при каждом шаге то по левой, то по правой лопатке. Но все это Рози воспринимала краем сознания, ибо всеподавляющим и всепоглощающим было безумно-возвышенное возбуждение; кровь набатом стучала в висках, и ей казалось, что голова вот-вот лопнет, но даже сам взрыв станет пиком экстаза. Она мельком взглянула на небо и увидела соревнующуюся с ней луну — та скакала по звездному небу и ныряла в просветах между сплетенными уродливыми ветвями мертвых деревьев, вздыбившихся, словно воздетые в мольбе руки заживо похороненных великанов, задохнувшихся в попытках выкарабкаться из-под земли. Однажды, когда Норман, отставая, прокричал ей в затылок, чтобы она остановилась и «не была дурой», Рози не удалось удержаться от смеха. «Кажется, он считает, что я с ним заигрываю», — решила она.

В какой-то момент тропинка резко свернула в сторону, и путь преградило сваленное молнией дерево. У нее не осталось времени на раздумья, а попытка остановиться приведет к тому, что наткнется на одну из множества торчащих мертвых веток. И даже если удастся избежать столкновения, в затылок ей дышит Норман. Да, он поотстал, но, если она задержится хоть на секунду, настигнет и растерзает, как гончая кролика.

Все это промелькнуло в голове за короткое мгновение. Затем с криком — отчасти от страха, отчасти от радостного возбуждения, а скорее всего, и от того, и от другого — Рози прыгнула вперед и вверх, расставив руки, словно Супергерл, перелетела через ствол дерева и приземлилась на правое плечо. Она сделала кувырок, вскочила на ноги, ощущая легкое головокружение, и увидела Нормана, взиравшего на нее из-за перегораживающего тропинку ствола. Он надсадно дышал, опираясь ладонями о две обугленные вспышкой молнии ветки. Зашелестел ветер, и Рози почувствовала еще один запах, примешивающийся к запаху пота и одеколона «Инглиш Ледер».

— Ты что, снова начал курить? — спросила она. Глаза под резиновой маской с рогами, украшенными гирляндами цветов, посмотрели на нее с полным непониманием. Нижняя часть маски пребывала в постоянном спазматическом движении, словно похороненные под ней губы пытались сложиться в улыбку.

— Роуз, — обратился к ней бык. — Прекрати.

— Я не Роуз, — возразила она и издала короткий снисходительно-презрительный смешок, словно перед ней находился el toro dumbo — самое глупое из всех существующих на земле созданий. — Я Рози. Рози Настоящая. Это ты теперь не настоящий, Норман… согласись, разве не так? Даже себе самому ты не кажешься настоящим. Но сейчас это не имеет значения, во всяком случае для меня, потому что я не твоя жена. С этими словами повернулась и бросилась бежать.

7

«Это ты теперь не настоящий», — мысленно повторил он услышанное, обходя перегородившее тропинку дерево со стороны кроны, где осталось достаточно много места для свободного прохода. Бросив ему в лицо эту фразу, Рози сорвалась на стремительный бег, однако Норман, вернувшись на тропу, лишь медленно затрусил за ней следом. В спешке, собственно, нет никакой нужды. Внутренний голос, тот, который никогда еще не подводил его, сообщил Норману, что тропинка кончается впереди, и конец очень близок. По всем расчетам это известие должно было бы обрадовать его, но он в задумчивости снова и снова прокручивал в уме ее слова, сказанные за миг до того, как последний раз показать ему свой красивый маленький хвостик.

«Я — Рози Настоящая. Это ты теперь не настоящий, Норман… даже себе самому ты не кажешься настоящим… Я не твоя жена».

«Ну, что касается последней части, — подумал он, — то тут я с тобой согласен, она завершена. Развод будет, но пройдет он на моих условиях, Роуз».

Он пробежался еще немного, затем остановился, утирая локтем пот со лба, ничуть не удивляясь, что отнятая от лица-маски рука оказалась влажной, даже не думая о том, каким образом пот проник через резину.

— Лучше вернись назад, Роуз! — рявкнул он. — Даю тебе последний шанс!

— Попробуй-ка поймать меня, — крикнула в ответ, и теперь ее голос звучал по-иному, хотя в чем состояло отличие, он так и не понял. — Давай, догоняй, Норман, осталось совсем немного.

Да, это точно. В погоне за Роуз он пересек полстраны, загнал ее в потусторонний мир, или в сон, или в галлюцинацию, будь она проклята, но, похоже, впереди ее поджидает тупик.

— И некуда больше бежать, милая, — произнес Норман и, возбужденно сжимая и разжимая кулаки, зашагал к тому месту, откуда доносился ее голос.

8

Она выбежала на круглую поляну и увидела себя, коленопреклоненную перед единственным живым деревом, словно в молитве или глубокой медитации.

«Это не я, — быстро подумала Рози. — На самом деле это не я».

Но женщина, обращенная к ней спиной, стоящая на коленях у основания помгранатового дерева, вполне могла бы оказаться ее двойником. Тот же рост, то же телосложение, те же длинные ноги и широкие бедра. На ней был такой же мареновый хитон — дзат, как назвала его темнокожая — и заплетенные в косу светлые волосы лежали на спине в точности, как у Рози. Единственное отличие состояло в том, что у женщины под деревом обе руки были обнаженные, потому что сейчас ее браслет находился на руке Рози. Впрочем, Норман вряд ли обратит внимание на такую мелочь. Прежде он никогда не видел, чтобы Рози носила браслет, к тому же в теперешнем состоянии, скорее всего, не станет ломать голову над такими мелкими неточностями. Затем она увидела нечто, что могло привлечь внимание Нормана — темные пятна чуть ниже затылка и на плечах Мареновой Розы. Они подрагивали, как голодные призраки.

Рози остановилась и посмотрела на освещенную лунным светом спину женщины, стоящей на коленях перед деревом.

— Я пришла, — неуверенным тоном сообщила она.

— Да, Рози, — откликнулась другая сладостным чувственным голосом. — Ты пришла, но путь твой еще не окончен. Я хочу, чтобы ты спустилась туда. — Она указала на ведущие под землю, в лабиринт, широкие белые ступеньки. — Недалеко, десятка ступеней достаточно, если ты ляжешь на них. Опустись так глубоко, чтобы не видеть происходящего. Потому что тебе не захочется лицезреть это… хотя можешь смотреть, если считаешь, что должна.

Она засмеялась. В смехе слышалось искреннее веселье, и именно это, подумала Рози, делает его по-настоящему ужасным.

— Как бы там ни было, — продолжила Мареновая Роза, — с тебя хватит и того, что услышишь. Да, думаю, этого вполне достаточно.

— Он может решить, что вы — это не я, даже при лунном свете.

И снова раздался смех Мареновой Розы, — смех, от которого на голове Рози зашевелились волосы.

— И почему же, маленькая Рози?

— У вас… гм… родимые пятна. Я вижу их даже сейчас.

— Верно, ты видишь, — согласилась Мареновая Роза, все еще смеясь. — Ты видишь, но он не увидит. Разве ты забыла, что Эринис слеп?

Рози хотела было возразить: «Вы перепутали, мэм, речь идет о моем муже, а не о быке из лабиринта». Затем вспомнила о маске на лице Нормана и промолчала.

— Спускайся быстрее, — велела Мареновая Роза. — Я слышу, он приближается. Сойди по ступенькам, маленькая Рози… и не подходи ко мне слишком близко. — Она сделала паузу и затем добавила своим чудовищным задумчивым голосом: — Это небезопасно.

9

Норман трусил по тропинке, прислушиваясь к звукам. В какой-то момент ему показалось, что он слышит разговор, но, наверное, это игра воображения. В любом случае разницы никакой. Если она не одна, он сначала расправится с ее спутником (или спутницей). Возможно, ею окажется Грязная Герти — как знать, вдруг толстозадая шлюха тоже нашла путь в их сон? Норман с удовольствием всадит пулю из пистолета сорок пятого калибра в ее левую титьку.

Мысль о Герти заставила его снова перейти на бег. Роуз находилась так близко, что он буквально ощущал ее запах — едва уловимый аромат мыла «Дав» и шампуня «Силк». Он свернул за последний поворот тропы.

«Я иду, Роуз, — подумал он. — Бежать больше некуда, прятаться негде. Я иду, чтобы забрать тебя домой, милая».

10

Из ведущего в глубь подземелья коридора дохнуло прохладой и сыростью, и Рози отметила запах, которого не было во время ее первого путешествия — затхлый смрад разложения, где смешалась вонь фекалий, гниющего мяса и дикого животного. Тревожная мысль: (могут ли быки подниматься по лестнице?) снова мелькнула в сознании, но не вызвала в этот раз настоящего страха. Эриниса нет в лабиринте, если, конечно, верхний мир — мир картины — не является продолжением лабиринта.

«О да, — спокойно подтвердил странный голос, похожий и вместе с тем отличающийся от голоса давней подруги, миссис Практичность-Благоразумие. — Этот мир. Все миры, И в каждом из них множество быков. Старые мифы — не выдумка, Рози. В правдивости мифов и таится секрет их силы. Вот почему они не умирают».

Она легла на ступеньки, тяжело дыша и чувствуя, как стучит о камень сердце. Ее сковал страх, но сквозь его пелену Рози ощущала, как бушует внутри некая горечь и поняла, что это самая настоящая ярость.

Вытянутые на ступеньках руки непроизвольно сжались в кулаки.

«Сделай это, — подумала она. — Сделай свое дело, прикончи подонка, освободи меня. Я хочу слышать, как он умирает».

«Рози, ты ведь шутишь! — А это уже Практичность-Благоразумие, ее дрожащий от страха и отвращения голос. — На самом деле ты не хочешь слышать это! Скажи, что шутишь!»

Но Рози молчала, ибо часть ее сознания хотела получить осязаемое доказательство его смерти. Большая часть сознания.

11

Тропинка, по которой он шел, вливалась в круглую поляну, и на ней он увидел Роуз. Наконец-то. Вот она. Его бродячая Роза. Опустилась на колени, повернувшись спиной к нему, одетая в дурацкое короткое красное платье (он почти не сомневался, что оно красное), с дурацким поросячьим хвостиком косички на спине. Он остановился на краю поляны, глядя на нее. Ну конечно, это Роуз, его маленькая Роза, никаких сомнений, и все же она неуловимо изменилась. Прежде всего ее задница стала меньше, но не в этом суть изменений. Другим стало ее отношение. И что из этого следует? Очень просто: что настало время для выяснения отношений. Для разговора начистоту.

— На кой черт ты покрасилась? — спросил он. — Ты похожа на последнюю шлюху.

— Ты не понимаешь, — спокойно возразила Роуз, не поворачиваясь к нему. — Мои волосы были такими и раньше. Внутри они всегда были светлыми, Норман. А я их красила, чтобы одурачить тебя.

Он сделал два больших шага, приближаясь к центру поляны, чувствуя, как закипает в нем ярость, возникавшая всякий раз, когда жена не соглашалась с ним, противоречила ему, когда кто-то возражал. А все те слова, какие он услышал от нее сегодня ночью… слова, которыми она называла его…

— Не лги, сука! — воскликнул Норман.

— Заткнись, кретин, — ответила она, сопровождая столь неуважительное высказывание негромким презрительным смешком. Но она не повернулась.

Норман сделал еще два шага к ней и снова остановился. Его сжатые в кулаки руки болтались у бедер. Он огляделся, вспомнив о голосах, которые, как ему показалось, свидетельствовали о присутствии по крайней мере двух человек. Он выискивал взглядом Герти или дружка-сосунка Роуз, готовящегося пульнуть в него из хлопушки или подкрадывающегося с камешком в ладошке. Но не увидел никого; судя по всему, Роуз разговаривала сама с собой, такое частенько, почти постоянно, происходило дома. Разве что кто-нибудь затаился за деревом в центре поляны. Похоже, кроме этого дерева, во всей округе не оставалось ни единого живого растения, зато на нем узкие, длинные зеленые листья блестели, как смазанные маслом листья авокадо. Ветки дерева согнулись под тяжестью плодов, к которым Норман не притронулся бы, даже будь они в бутерброде со слоем арахисового масла и джема в палец толщиной. Роуз преклонила колени перед деревом, стоя на целом слое упавших плодов, и распространявшийся от них запах заставил Нормана вспомнить черную воду ручья. Сок плодов, издающих подобный запах, либо убивает мгновенно, либо вызывает такие ощущения, что ты желаешь смерти.

Слева от дерева располагалось странное сооружение, укрепившее в нем уверенность, что все происходящее не более чем сон. Сооружение смахивало на вход в нью-йоркскую подземку, только высеченный из камня. Ну да плевать на все; плевать и на дерево с его вонючими плодами. Главное — это Роуз, Роуз со своим мерзким смешком. Ему подумалось, что смешок она переняла, наверное, у распутных подружек из «Дочерей и сестер», впрочем, какая разница. Это неважно. А вот он преподаст ей урок, научив кое-чему важному: такой смех — самый короткий путь к неприятностям. Даже если в действительности ей ничего не сделается, проучит ее во сне; пусть даже на самом деле он валяется на полу ее комнаты, изрешеченный пулями полицейских и переживает последние безумные видения предсмертной горячки, он проучит ее.

— Встань, — скомандовал Норман, делая еще один шаг к стоящей на коленях женщине и вытаскивая из-за пояса брюк пистолет. — Нам нужно кое о чем поговорить.

— Уж в этом ты абсолютно прав, — согласилась она, но не повернулась и не поднялась. Она продолжала стоять на коленях, склонившись перед дурацким деревом, и тени от ветвей пересекали ее спину, словно полоски на шкуре зебры.

— Черт возьми, встань, когда я с тобой разговариваю! — заорал он. Ногти сжимавшей рукоятку пистолета руки впивались в ладонь, как раскаленный добела металл. А она не поворачивалась. И не собиралась вставать.

— Эринис из подземного лабиринта! — произнесла она своим чувственным мелодичным голосом. — Ессе taurus! Приветствуйте быка!

И по-прежнему не шелохнулась, не оглянулась, чтобы приветствовать его.

— Я не бык, стерва! — закричал он и вцепился в маску кончиками пальцев. Маска не поддалась. Ему показалось, что она не просто приклеилась или припаялась к его коже; она стала его лицом.

«Как это возможно? — озадаченно спросил Норман сам себя. — Как это возможно, черт побери? Что за идиотские призы раздают детям в парках развлечений!»

Он не находил объяснения происходящему, но маска не желала отсоединяться от лица, несмотря на все старания. И Норман понял: если попытается содрать ее ногтями, то почувствует боль, раздерет лицо до крови. К тому же подтвердилось первоначальное впечатление — на его лице действительно только один глаз, переместившийся в самый центр. И зрение его слабело с каждой секундой; лунный свет, только что яркий, быстро поблек.

— Сними ее с меня! — завопил он. — Сними ее с меня, сучка! Ты ведь можешь, я знаю! Знаю, можешь! И хватит играть со мной, слышишь? Не смей ИГРАТЬ со мной!

Спотыкаясь, он преодолел оставшееся до нее расстояние и схватил коленопреклоненную женщину за плечо. Прикрывавшая плечо полоска ткани сдвинулась, и от страха и ужаса от увиденного он издал слабый сдавленный вскрик. Кожа ее оказалась такой же черной и прогнившей, как кожура плодов, разлагающихся на земле вокруг дерева — тех, в которых процесс гниения зашел настолько далеко, что мякоть превратилась в жидкую кашицу.

— Бык поднялся из лабиринта, — изрекла женщина, легко поднимаясь на ноги с грациозностью, которой он не замечал в своей жене за все время супружества, — А теперь Эринис должен умереть. Так предопределено, и так будет.

— Единственный, кому предстоит умереть… — начал он. Но так и не добрался до конца фразы. Она повернулась, и когда в безжизненных лунных лучах он увидел ее наружность, из горла вырвался вопль ужаса. Норман дважды выстрелил из пистолета сорок пятого калибра, вогнав пули в землю между ступнями, но даже не заметил этого. Обхватив руками голову, он попятился прочь от нее, крича и с трудом переставляя ноги, которые отказывались повиноваться. Она закричала тоже, и два нечеловеческих крика слились в ночной тишине.

Гниль распространилась по верхней части ее груди; шея женщины была того пурпурно-черного оттенка, который отличает кожу человека, погибшего от удушья. И все же не эти знаки далеко зашедшей и, вне всякого сомнения, смертельной болезни заставили Нормана напрячь голосовые связки и кричать, кричать, извергая из глотки дикие завывающие звуки; не симптомы болезни пробили хрупкую яичную скорлупу его безумия, чтобы впустить внутрь похожую на безжалостное сияние солнца реальность, весь ужас которой превосходил самые страшные кошмары. Ее лицо.

Это было лицо летучей мыши с яркими безумными глазами хищной лисицы; это было лицо сверхъестественно красивой богини, которую вдруг видишь на иллюстрации, обнаруженной на пожелтевшей странице древней книги, словно редкой красоты цветок на заросшем сорняками пустыре; это было лицо Роуз, всегда отличавшееся необычностью: затаившаяся в глазах робкая надежда, мягкий изгиб расслабленных губ. Словно лилии на поверхности бездонного омута, эти детали внешности женщины проплыли чередой перед его глазами, а когда они растаяли, Норман увидел над собой паука с искаженными от голода и безумия чертами. Раскрывшийся рот паука позволил заглянуть в отвратительную черноту, по которой плавали розоватые мембраны с прилипшими к ним сотнями жуков и других насекомых, мертвых или умирающих.

Норман увидел глаза ужасного насекомого — два кровоточащих яйца маренового цвета, пульсирующих в глазницах, как чавкающая грязь.

— Подойди ко мне ближе, Норман, — позвал его шепотом паук в лунном свете, и прежде, чем рассудок рассыпался на крошечные осколки, Норман успел сообразить, что наполненная шелковистыми мембранами с прилипшими к ним жуками пасть чудовища искривилась в попытке растянуться в улыбку.

Из прорезей мареновой тоги появились и потянулись к нему руки, новые руки поползли из-под нижнего края одеяния, только на самом деле это были не руки, совсем не руки, и он закричал. Он кричал, кричал, кричал: призывая на помощь забытье и беспамятство, которые положили бы конец осознанному восприятию происходящего, но забытье не приходило.

— Подойди ближе, — проворковало чудовище, протягивая не-руки, раскрывая пещеру пасти. — Я хочу поговорить с тобой. — На конце каждой черной не-руки он заметил кишащие живыми наростами клешни. Клешни деловито сжали его запястья, ноги, припухший от возбуждения пенис, который все еще подрагивал в брюках. Одна клешня игриво скользнула в рот; он почувствовал, как наросты потерлись о его зубы и царапнули по внутренней поверхности щек. Клешня схватила язык, вырвала и торжествующе помахала им перед его единственным глазом. — Я хочу поговорить с тобой, и я хочу… поговорить… НАЧИСТОТУ!

Он совершил последнюю отчаянную попытку вырваться, но вместо этого был вовлечен в жаждущие объятия Мареновой Розы.

Где и познакомился с ощущениями не кусающего, а кусаемого.

12

Рози лежало на ступеньках, изо всех сил зажмурив глаза и подняв сжатые в кулаки руки над головой, и крики Нормана раздирали ее слух. Она пыталась не представлять, что происходит там, заставляла себя вспомнить о том, что наверху кричит не кто иной, как Норман, Норман-с-ужасным-карандашом, Норман-с-теннисной-ракеткой, Норман-с-кусачей-улыбкой.

Но все доводы рассудка меркли перед животным ужасом, который внушали ей вопли Нормана, с кем Мареновая Роза…

…с кем Мареновая Роза делала то, что она делала. Спустя какое-то — долгое, очень долгое — время крики прекратились.

Рози лежала, не шевелясь, на ступеньках, медленно разжимая кулаки, но не решаясь открыть глаза, вдыхая воздух маленькими порывистыми глотками. Она, наверное, пролежала бы еще много часов, если бы не сладостный безумный голос женщины:

— Выходи, маленькая Рози! Выходи и радуйся! Бык больше не существует!

Медленно и испуганно, опираясь на ватные, онемевшие руки, Рози встала сначала на колени, затем поднялась во весь рост. Она выбралась на поверхность по ступенькам и остановилась. Ей не хотелось смотреть, но глаза словно жили собственной жизнью; они сами устремились через поляну, в то время как она непроизвольно затаила дыхание.

Рози испустила долгий и тихий вздох облегчения. Мареновая Роза все еще стояла на коленях перед деревом спиной к ней. Рядом с ней валялось нечто сначала показавшееся ей кучкой старых лохмотьев. Затем в тени вырисовался силуэт, похожий на бледную морскую звезду. Это была кисть его руки, и Рози внезапно заметила все остальное, как пациент психиатра видит вдруг таинственный смысл в неясных чернильных пятнах. Это Норман. Изувеченный, уменьшившийся, изменившийся до неузнаваемости, с выпученными в предсмертной агонии глазами, в которых застыл немой ужас, но все же Норман.

Рози увидела, как Мареновая Роза протянула руку и сорвала с низко свесившейся к земле ветки спелый плод. Женщина сдавила его в руке — очень человеческой руке и весьма привлекательной, если не учитывать черные подвижные пятна, плавающие под самой кожей, — и по ее пальцам побежали ручейки маренового сока, а затем сам плод лопнул, как влажный темно-красный гриб-дождевик. Она выбрала из сочной пульпы несколько семян и принялась сажать их в изуродованную вспоротую плоть Нормана. Последнее зернышко она затолкала в его единственный раскрытый глаз. При этом раздался влажный лопающийся звук — как будто кто-то наступил на спелую виноградинку.

— Что вы делаете? — выкрикнула потрясенная Рози и едва сдержалась, чтобы не добавить: «Только не поворачивайтесь, можете ответить мне, не поворачиваясь!»

— Засеваю его, — ответила женщина и затем сделала нечто, вызвавшее у Рози такое ощущение, словно она окунулась в мир романа Ричарда Расина: Мареновая Роза наклонилась и припала устами к губам трупа. Наконец она оторвалась от него, взяла его на руки, встала и повернулась к ведущим под землю ступеням.

Рози торопливо опустила взгляд долу, чувствуя, как сердце подступило к самому горлу.

— Сладких тебе сновидений, сукин сын, — произнесла Мареновая Роза и бросила тело во мрак, начинающийся под вырезанным в камне единственным словом: «ЛАБИРИНТ».

Где, если повезет, посаженные ею семена прорастут и превратятся в деревья.

13

— Возвращайся тем же путем, каким пришла, — велела Мареновая Роза. Она стояла у основания лестницы; Рози находилась в дальнем конце поляны у начала тропы, спиной к ней. Теперь, когда обнаружила, что не может доверять собственным глазам, она боялась даже повернуться к Мареновой Розе. — Возвращайся, разыщи Доркас и своего мужчину. У нее есть кое-что для тебя, а позже я еще поговорю с тобой… но совсем недолго. Потом наше время закончится. По-моему, ты вздохнешь с облегчением.

— Его нет, верно? — переспросила Рози, не отрывая взгляда от дальнего конца уходящей в лунный свет тропы, — Он больше не вернется?

— Пожалуй, ты еще будешь видеть его в снах, — равнодушно заметила Мареновая Роза, — ну да что из того? Простая правда вещей состоит в том, что плохие сны гораздо лучше плохих пробуждений.

— Да. Настолько простая истина, что многие люди просто не доходят до нее. — Теперь ступай. Я приду к тебе. И — Рози!

— Что?

— Помни о древе.

— Древе? Я не понима…

— Знаю, что не понимаешь. Наступит время — поймешь. Помни о древе. Теперь иди.

И Рози пошла. Не оглядываясь.