Мамалыжный десант

2. Май. Сталинградцы

Сверху, с кручи, виднелись изгибы русла Днестра, переправа, скопившиеся повозки и машины, зеленеющие плавни и рощи левого берега, а подальше раскинулось большое и уже почти мирное село Буторы. Да и вообще вся половина хорошего тылового мира лежала как на ладони. Если присмотреться, да с биноклем и в ясный день, пожалуй, и Чемручи можно разглядеть.

Нет, Тимофей твердо знал, что Чемручи разглядывать незачем, бинокля у него нет, а день выдался обычный для нынешней весны – влажный и стылый, того и гляди опять дождь пойдет. Но пока жить было можно, и боец Лавренко смотрел, как внизу, над водой, мелькали быстрые белые ласточки. Повыше носились крупные, похожие на «фоккеры» стрижи. Но это природа, ей бомбиться ни к чему, так, нагадит слегка да дальше полетит.

Тимофей оперся об автомат, поднялся и двинулся в батальон. Над плацдармом стояла тишина, боец Лавренко ее не особо слышал – в ушах после вчерашнего по-прежнему звенело, – но чуял, что тихо. По утрам так иной раз случалось, поскольку немцы завтракали и своей фашистской гнусности давали перерыв. Хорошие такие моменты, когда можно было лежать и ничего не делать. Сейчас Тимофею очень даже хотелось лечь и лежать.

Вчера снаряд грохнул так близко, что от сотрясения голова в каске вмялась в стену «лисьей норы», а сверху на Тимофея начали съезжать пласты грунта. С перепугу боец рванулся в траншею, увидел, как Пашка что-то кричит, но не разобрал ни слова. Обстрел вроде бы закончился, никого не убило, но звон в ушах и подташнивание остались. Хлопцы позвали санинструктора, тот что-то говорил, Тимофей кивал, не особо соображая. Контузия наверняка была легкой, но противной. К вечеру слух частично вернулся, но пришел комбат и приказал, чтобы не дурил, двигал в санбат, пусть посмотрят. Это Викторыч, санинструктор, настучал.

От провожающего Тимофей отказался, поплелся к медицине сам: пусть без слуха и с какой угодно тошнотой, дорога вполне отыщется. Даже нынешний, разросшийся плацдарм боец Лавренко знал как свои пять пальцев. После взятия Шерпен он считался посыльным при штабе батальона, но этот самый батальон почти и не видел: то на КП полка, то к связистам, то на переправу встречать кого, то, наоборот, провожать. С разведчиками трижды ползал на нейтральную полосу в группе прикрытия, а то вообще на сутки приписали к самому тяжелому вооружению – помогал устроиться и осмотреться батарее дивизионных трехдюймовок.

Плацдарм ныне составлял более двенадцати километров по фронту, а по глубине доходил до шести с гаком. На юге была освобождена Спея, у северной излучины наши с трудом, но зацепились за село Деллкеу. Удерживали плацдарм силами войск двух соседствующих армий, переправа оставалась единственной, что путало и затрудняло снабжение и передвижение. Но постепенно подтягивались подкрепления: командование готовило удар на Кишинев.

Немцы тоже нагнали побольше войск, временами пытались нащупать слабину наших позиций, но не преуспели. Днем бомбежки и обстрелы, ночами все двигались, смещались, новые части так вообще располагались почти на ощупь: тут поневоле заблудишься, если петляющий берег Днестра и позиции точно не изучил. Но непрерывно обустраивались новые артиллерийские огневые; пушкари и минометчики пытались копить запас боеприпасов, хотя с подвозом все еще было сложно.

Доводилось Тимофею встречать и роты вновь призванных. Новобранцы еще пестрели гражданской одежкой, неповоротливые и нервничающие; оружие им наскребали по всем сусекам, наверняка кому-то из почти земляков досталась и та памятная румынская винтовка. Между прочим, «манлихером» именовалась и считалась хорошим оружием. Штык, конечно, у Тимофея «позабылся»: инструмент нужный, а новобранцы все одно потеряют.

За эти полмесяца боец Лавренко уже перестал считаться молодым солдатом. На передовой в пехоте вообще все очень быстро: опыта поднабрался (это если успел) – и в госпиталь. Это если везучий. Если невезучий, так земля и неопытного бойца примет, земля – она радушная, никому не отказывает. Но хотелось бы, конечно, повоевать.

Роты редели ежедневно, пополнялись не особо регулярно, и Тимофей все реже встречал тех бойцов, с кем в первый день на кручу забирался. Зато все немногочисленные офицеры, да и солдаты взводов, знали Тимку Партизана: считалось, что он изначально на плацдарме был, может, даже специально оставленный каким-то предусмотрительным партизанским соединением. Объяснять, что это вовсе не так, смысла не было: Тимофей уже понял, что народу нравится думать, что ничего случайного не бывает, что не просто так в оккупации люди сидели, а вредили немцам и румынам, неустанно дороги взрывали и загодя готовили плацдармы для армии. Так оно наверняка и было, пусть и не вот в этих здешних местах.

Как-то ночью вредные румынские «кукурузники» вместе с бомбами накидали листовок. Бумагу с серым шрифтом разобрали на курево, хотя парторг роты, пулеметчик уважаемый и достойный, сказал, что «от такой заядлой брехни и дерьмовой бумаги у нормального куряги одышка случается». Тимофей из интереса глянул, чего там врут.

«Сдавайтесь в плен!» – прямолинейно призывала бумажка, а далее подслеповатым шрифтом:

Рiднi братя, украiнцi! Чорнорубашечники! Росiяни гонят вас, як скiт на убой, пiд дулами своих автоматiв. Вам не довiряют новоi зброi, не обучають современной войне, а также не дають обмундирования: все равно смерть! Повертайте зброю протiв ненависнiх жидiв-комiсаров! Переходьте до нас. Тут ви зустрiнете своiх истиних друзiв – борцiв за самостийную Украiну, незалежну от радяньской тиранii…

Ну и прочая ерунда. Вот кому это немцы пишут? Нет, понятно, что дураки везде есть, но не так уж много. Какая «новая зброя», если у всех оружие одинаковое, пусть временами и приходится перебиваться трофеями? Да и с формой… Вот вам гимнастерки или снаряды в первую очередь на передовую везти? Понятно, что боеприпасы. Когда наладится подвоз, всех переоденут и переобуют. В общем, врут немцы без особой фантазии. Лучше бы чистую бумагу бросали: когда до Берлина дойдем, фрицевым интендантам то могло бы засчитаться.

Курить Тимофей начал дня через три на фронте. Дым махорки не то чтобы нравился, но давал чуть-чуть уюта. Дожди лили каждый день, в траншеях было мокро, ноги все время сырые. Как-то выдались два дня, так и вообще стало нестерпимо: задувало дико, дождь со снегом бил в рожу, едва высунешься из укрытия, в лесу деревья ветром валило. Как тут не задымишь самокруткой, хотя оно и вредно? Махру выдавали исправно, кормили похуже: утром и вечером, можно даже и не гадать, только пшенка. Правда, можно ей напихаться вдоволь.

Жаловаться было глупо: с голоду не помрешь, курево есть, одет и вооружен. Да, а еще был внезапно награжден рядовой Тимофей Лавренко. На второй день после взятия плацдарма прицепили прямо на телогрейку «За отвагу», пусть и без особой торжественности, но с дружескими поздравлениями. Что, как не крути, приятно. Возникла, правда, сложность: пока не имелось у товарища Лавренко красноармейской книжки, да и присягу он не принимал, но, как сказал комбат, «все дооформится в ближайшее время».

Жизненный опыт подсказывал, что отсутствие документов может вызвать некоторые сложности. Вот убьет бойца Лавренко где-нибудь на левом фланге или у переправы, а там бойцы только и знают Тимку Партизана, так и зароют под придуманной кличкой. С другой стороны, какая разница? Похоронку все равно некому посылать, и так сойдет.

Как обычно, мысль, что похоронки-то и вообще не нужно, вызвала прилив горечи и… да, горечи и печали, больше ничего не вызвала. Неспешно шагая, Тимофей поковырял в звенящем ухе: зенитные батареи открыли стрельбу. Опять летят, гады, закончили кофе пить. Боец Лавренко ускорился, хотя контуженый организм протестовал. Успел спрыгнуть в траншею, когда громыхнули первые бомбы.

Немцы клали по переправе. Иногда в высоте над траншеей проплывали силуэты «юнкерсов», вроде бы не особо торопливые. Тявканье и стук зениток, казалось, не приносили им вреда. Это было не так: Тимофей видел, как горели и падали фашистские бомберы. Но выглядела обманчивая вальяжность немцев откровенно оскорбительно.

По траншее пробежали пехотинцы из новых гвардейцев, наполовину в домашнем гражданском, обутые в легкие постолы-опиньчи или в самодельные галоши из покрышечной резины. Боец Лавренко поджал ноги, а то отдавят сослепу. Необстрелянные мужики, бывает. Эти, кажется, из-под Тирасполя. Кто-то наберется опыта, кто-то не успеет. Во, этот черный уже обратно бежит. Тимофей поймал бегуна за штаны, заставил сесть. Глаза у парня казались белыми от страха, скорчился, двумя руками шапку к башке прижимает. Что-то говорит, говорит, но из-за взрывов и звона в ушах ничего не слышно.

– Не тарахти, все равно ничего не слышу, – по-молдавски сказал Тимофей. – Закурим лучше.

Стоило достать кисет, как новобранец в овечьем «шлеме» слегка успокоился. Курили, вжимая морды в колени. Громыхнуло где-то рядом, сыпануло комками земли. Тимофей жестом показал: да, вот это рядом. Молдаванин закивал, глаза его слегка прояснились, но пальцы дрожали. Можно понять человека: под бомбежкой чуть ли не в первый раз, да и вообще пока не повстречались на его боевом пути толковые сержанты и умные командиры рот, не научили верным солдатским маневрам. Это Тимофею повезло. А этим хлопцам…

В некоторых новых ротах только сам ротный да взводные что-то фронтовое знают и понимают, а сержантов и командиров отделений прямиком в траншеях из вот таких селян назначают. И много ли с них толку? Впрочем, к бомбежке и обстрелу все равно не привыкнешь. Снаряду или бомбе безразлично, на кого падать, солдатский опыт тут ничего не гарантирует, по большей части от удачи зависит. Хотя метаться и бегать совсем глупо, так вернее под осколок подвернешься.

Стихло. Тимофей поднял прикрытый под телогрейкой автомат, похлопал почти земляка по плечу:

– Ничего, это фрицы по переправе метили. Сюда не попадут. Будь здоров, товарищ.

Парень вымученно улыбнулся.

Мимо пронеслась расхлябанная полуторка, где-то пережидавшая авианалет. Тимофей шел вдоль свежих отпечатков шин, темнеющих на молоденькой зеленеющей травке, у сапога трепетали мелкие лиловые цветочки. Завтра Первомай, праздник. Батя этот день любил, непременно на маевку старался семьей выбраться. Мама еще не болела… И где это все осталось?

Две недели… Уже больше двух недель плацдарма над Днестром – только это и казалось явью. Все остальное как сном истаяло. Харьков, новый обеденный стол, хитро-раздвижной и пахнущий изнутри свежим столярным клеем, детский сад в светлой комнате на первом этаже, первый класс школы, отцу квартиру дали – даже не верилось, что отдельная, без соседей. Мама всегда была дома. Вот как ни прибежишь с нового, еще пахнущего цементом и стружками двора – сразу: «Тимка, иди снедать!» В пионерлагерь ездил… Было такое или от звона в ушах причудилось? Потом здесь у тетки в Молдавии в гостях оказались, внезапная война и обострение маминой мучительной болезни. Потом румыны и немцы… и еще…

Боец Лавренко знал, что нужно поспать. Лечь, накрыться с головой непонятно чьей однополой шинелью и поспать. Помогает.

Прошло первое мая, немцы никакой тяги к солидарности трудящихся не проявили, наши тоже особо не настаивали. Дежурные обстрелы, бомбежка средней тяжести. Из праздничного случился визит комсорга, порядком подпортивший Тимофею настроение.

– Ага, Лавренко, который Партизан. – Долговязый смешной старшина Бутов присел на солому на приступке траншеи. – Как голова? Звенит?

– Проходит потихоньку. Левым ухом уже почти нормально слышу.

– Это хорошо. Тогда чего от комсомола прячешься, товарищ Тимофей?

Звучало несколько странно, и товарищ Тимофей откровенно удивился. С Бутовым, комсоргом батальона, виделись только вчера, правда, по делу совсем не комсомольскому, а когда пилу пропавшую искали и потом ругались с вороватыми саперами.

– Чего же я прячусь, товарищ старшина? Ты же мне сам вчера толковал, что крыть ворюг можно и нужно, но не матерно.

– То одно. А на повестке другое. В комсомол почему не вступаешь? Не чувствуешь себя готовым влиться в ряды головного коммунистического резерва?

– Чувствую. Только я еще присягу не принимал и красноармейскую книжку не получил. Получу, сразу к тебе приду и заявление напишу. Если листочек дашь.

– Листок я тебе найду, даже три, – заверил комсорг. – Но писать нужно не мне, а в ячейку по месту прохождения службы. Ты у минометчиков числишься, туда и пиши, не жди. С присягой твоей как-то затянулось, это верно, а твоя красноармейская книжка лежит у вашего нового комбата.

– О, так я заберу книжку, спасибо! А почему я у минометчиков числюсь, если я связной батальона?

– Да черт его знает. Я сам вчера узнал, когда в штабе полка встретил лейтенанта Малышко. Он теперь назначен комсоргом полка, это если ты пока не знал. Так он конкретно о тебе интересовался, насчет твоего поведения и прочего. У тебя, Тимка, с ним чего такого плохого вышло? Похоже, лейтенант зуб на тебя имеет, а? – Бутов смотрел вопросительно.

– Да чего вышло… Ничего не вышло. Я с ним и говорил-то единственный раз в самый первый день. Он меня мигом приписал к роте старлея Мазаева, и мы двинули через реку. И все. Потом несколько раз мельком в штабе полка виделись, так он мне и слова не сказал.

– А ты его, часом, в тот первый раз не посылал по известному адресу? Похоже, зол он на тебя. Этак остро вопросы ставил… – Бутов в сомнениях покрутил длинной ушастой головой.

– Старшина, ты хоть раз слышал, чтобы я посылал кого из офицеров?! – потрясенно вопросил Тимофей. – Я дисциплину сознательно соблюдаю и поддерживаю.

– Вот и я удивился, – признал комсорг. – Тебя, считай, весь полк знает. Комбат, начштаба всегда уверены: если Партизану поручить, дойдет и выполнит. Вон и медаль ты сразу получил, и очень заслуженно.

Оба посмотрели на медаль под раскрытой телогрейкой Тимофея. Кругляш и колодка «За отвагу» слегка потускнели, но еще выглядели новыми.

– А Малышко-то, наверное, ничего за переправу не получил, – пробормотал, осознавая, боец Лавренко.

– Так они же вошкались, даже позже противотанкистов на правый берег перебрались, за что же им давать? Его в звании повысили, на ответственную должность поставили. – Старшина почесал нос. – Не думаешь же ты, что он завидует? Все-таки офицер, комсомолец.

– Да чему тут завидовать? Ладно бы мне орден дали, а так – медаль, совсем солдатская. Наверное, Малышко мне, как бывшему под оккупацией, не особо доверяет, вот тебя и расспрашивал, – высказал нейтральную догадку Тимофей.

– Ты же не окруженец, не примак и не полицай. Как возрастом подошел и вас освободили, ты сразу и призвался, – пожал плечами недоумевающий комсорг. – Таких, как ты, грамотных и без трусости, нам бы побольше. А то вон в третьей роте из сорока человек пополнения один-единственный комсомолец, остальные или в годах, или вообще политически отсталые, только смотрят, глазами хлопают.

– Ничего, наверстают.

– Это конечно, наверстают. Мы с ними работаем. – Бутов закряхтел и встал. – Вот что, Тимоха, не тяни, подавай заявление. Насчет присяги я в штабе напомню. Развели тягомотину: боец уже почти месяц воюет, награжден, а присяги не принимал. Формализм нас заедает! Ладно, увидимся, бывай жив-здоров!

Тимофей пожал мозолистую ладонь комсомольского работника и задумался. Маячили неприятности с совсем нежданной стороны. Малышко еще с первой встречи не особо понравился новобранцу. Верно говорил сержант Бубин про младшего лейтенанта: тот еще жук. Но сержант-минометчик убыл по ранению: говорили, сразу несколько осколков ноги ему разодрали.

А Малышко в полку уже не минометчик, и даже в звании повысился. Положим, из минроты его сдвинули, поскольку толк от него куцый, как тот заячий хвост. Теперь, видишь ли, аж комсорг полка. Утверждать кандидатуры подавших заявления будет, тьфу на него. И, главное, чего взъелся?

Все это было огорчительно, но не то чтобы особо. Тут фронт, стреляют, на мелочи обращать внимание глупо и некогда: погибнешь простым автоматчиком или комсомольцем-автоматчиком – Родина на те мелкие различия не обидится.

На следующий день по пути из хозроты Тимофей завернул к минометчикам. Новый комбат оказался человеком хорошим. Сразу приказал писарю передать бойцу Лавренко красноармейскую книжку, поздравил с новым документом и спросил: правда ли, что в партизанах довелось сражаться? Тимофей пояснил, что это народ так шутит-смеется из-за того, что посыльному мелькать везде приходится, и еще потому, что довелось с первой разведкой в Шерпенах побывать.

Желтенькое удостоверение красноармейской личности слегка разочаровало Тимофея. Место для фотографии есть, а фото нет. Это-то ладно, но «занимаемая должность – минометчик» как-то уж совсем не по делу: бойцу Лавренко куда чаще свист немецких мин приходилось слышать, чем на свои советские «самовары» смотреть.

А еще через день Тимофей вновь оказался в медсанроте. И как раз через те проклятые немецкие минометы.

Сидели с Пашкой Гребелиным на краю ячейки, завтракали. Еще окончательно не рассвело, над рекой плыли серые клочья тумана. За селом вяло переругивались наши и немецкие пулеметы.

– А сегодня пшенка лучше, чем давеча, – заметил Пашка, скребя ложкой по дну котелка.

– Да, и разварилась хорошо, и конины побольше, – согласился Тимофей, облизывая ложку. – Но чай – баранья моча.

– Это уж как водится. – Пашка отставил опустевший котелок.

Питаться с Гребелиным было приятно: связист любил чистоту и не особо чавкал. Стыдно сказать, но Тимофей на такие неуместные мелочи иной раз обращал внимание.

– Давай.

Пашка покосился на траншею и подставил кружку. Тимофей булькнул из румынской широкогорлой фляги прямо в жидкий чай. В посудине было вино, довольно легкое, в голову не шибающее, но скрашивающее вкус едва теплого чая «из трепаных веников».

– Да, так-то оно лучше. Летом пахнет, – мечтательно сказал Пашка.

В небе характерно засвистело и бахнуло за первой линией траншей.

– Чего-то рано фрицы начали, – заворчал Тимофей. – Пошли в блиндаж.

Встать бойцы не успели. На этот раз свиста слышно не было, только звонко чпокнуло, и из ячейки брызнуло густой грязью. Тимофей, еще не соображая, протер заляпанный лоб и глаза. Замерший Гребелин с ужасом смотрел себе под ноги.

– Прямое.

Из воды на дне окопа торчал стабилизатор 81-миллиметровой мины.

Бойцы подпрыгнули, шарахнулись от ячейки и чудом не разорвавшейся мины.

– А котел? – обернулся Пашка.

В этот миг ударила третья мина. Метрах в сорока, но все равно достала. Лавренко успел упасть, его вскользь полоснуло по левому боку. Пашке досталось похуже…

До санроты Тимофей дотащился сам. Там перевязали по новой, обработали поверхностное, но длинное рассечение. Зашивала фельдшер Клава – черноглазая и крутобедрая греза всего рядового и командного состава полка. Боец Лавренко шипел.

– Да матюгайся, я привычная, – разрешила военфельдшер.

– Комсорг сказал, что ругаться матом надлежит исключительно на противника, – пробубнил, морщась, Тимофей.

– Какой ты, мальчик, правильный. Ладно, я тебе чуточку спиртику налью.

– Не надо, спирт оставь тяжелым побитым. Клав, а нельзя мне вместо спирту шаровары найти, а? Эти-то того… одна штанина осталась.

– Ох хитрый ты, Тимка Партизан! Поищем тебе портки. Тебе все равно дня четыре у нас отдохнуть придется.

– Ладно, отдыхать не бегать. А что Гребелин? Ну, тот связист, его передо мной притащить должны были.

– Плоховат твой дружок. Уже в санбат отправили.

Два дня отдыхал боец Лавренко. Как специально, выглянуло солнышко, удалось прожарить гимнастерку и белье, что способствовало временной ликвидации кусачих «броненосцев». Тимофей блаженствовал, слушал, как легкораненые вполголоса обсуждают достоинства великолепной Клавы, но сам в трепе не участвовал, занимаясь подгонкой новых шаровар.

– А тебе чего, такая краля – и не нравится? – пристал языкастый Яша-бронебойщик. – Ты глянь, какие обводы и какова походочка. Эх, сопляк ты еще, Партизан, молоко на губах не обсохло.

– Прекрасная девушка, но у меня к Клавдии чисто сыновнее чувство, – объяснил Тимофей. – Во-первых, она действительно малость постарше меня, во-вторых, только мамка такие штанишки подобрать и способна.

Яшка захохотал. Действительно, шаровары ранбольному Лавренко нашлись, и они оказались строго по росту. В смысле, если надеть, как раз у шеи можно подпоясать. Но иголка и нитки имелись, время тоже, и Тимофей занялся делом. Налеты и пальба зениток от подгонки важного предмета формы не очень и отвлекали. Оказалось, слегка соскучился бывший сапожник по игле.

Когда прибывали раненые, Тимофей вызывался помогать санитарам, пусть и с задней мыслью: хотелось подучиться оказывать первую помощь. Опыт подсказывал: очень может пригодиться. Доводилось видеть бойцов, истекавших кровью из-за неумело наложенной повязки. Вот взять, для примера, тот первый памятный бой: не перетяни ловкий автоматчик ногу сержанту, точно не донесли бы рыжего до лодки. Нет, на войне любое знание полезно, очень может выручить!

Клавдия и старший фельдшер тягой к знаниям ранбольного Лавренко прониклись, объясняли кое-что наглядно. Но штаны уже были ушиты и обношены, бок тянул, но не кровил, и после ужина Тимофей собрался в батальон.

– Держать не станем, бреди, раз ума нет, – вздохнула Клавдия. – А то оставался бы, мы бы тебя в санитары перевели. Да и шьешь ты аккуратно, сшил бы мне юбку путную.

– Юбки я не умею, а вот сапоги тебе хорошие брезентовые на лето и так сошью, если материал найду. Говорят, на отдых полк скоро отведут.

– Говорят. Только непонятно, когда тот отдых случится. Ты, главное, к нам просто так заглядывай, Тима, без дырок в фигуре, ты и так тощенький. – И Клавдия прилюдно чмокнула польщенного юного бойца в щеку.

Тимофей спрятал два хороших перевязочных пакета, подаренных пожилым старшим фельдшером. Известная примета: чем больше бинтов, тем меньше они нужны. В приметы боец Лавренко особо не верил, но с недавними минами вон как получилось: одна чудом не взорвалась, по всем приметам долго жить положено, так ведь другая тут же догнала. Тимофею-то что, только царапнуло, а Пашка выживет ли?

Возвращался на позицию временно кособокий товарищ Лавренко, отмечал зорким глазом изменения привычного пейзажа. Вот ушла одна батарея, пришла другая, линию связи перекинули, танк проехал, все расковырял. Танков на плацдарме имелось не очень много: несколько чуть подкрашенных, с нарисованными большими звездами, трофейных машин да батарея легких самоходок – те на окраине села недавно окопались-замаскировались.

С самоходными артиллеристами Тимка Партизан водил шапочное знакомство: показал, где сады погуще, в том краю они рассредоточенно и закопались. Вот эти танковые капониры-окопы не на шутку напугали бойца. Тимофей копать не очень любил, но, конечно, памятная лопатка без дела не оставалась: чуть передохнув по возвращении, берешься щель углублять или новый ход сообщения рыть. Понятно, и Большую Саперную Лопату применять не возбраняется, ей сподручнее, особенно когда она есть. Но одно дело, когда этак неспешно и каждодневно, и другое – когда нужно срочно этакую бронированную махину зарыть. Нет, танкистам, и самоходчикам особенно, завидовать не приходилось.

В батальон Тимофей пришкандыбал уже в темноте, доложился комбату. Тот похвалил:

– Вовремя. Завтра начинаем оборону передавать: меняют нас. Сворачиваться – задача непростая, придется тебе побегать, чтоб слаженно все выходили, не терялись наши орлы. Ничего, на левом берегу передохнем.

– Товарищ капитан, а как же наступление? Без нас пойдет? – не удержался Тимофей.

– Что ты как пацан, Лавренко? Мы с тобой вдвоем оборону прорывать будем? У нас людей сколько осталось? Придут свежие части, без нас справятся. Не спеши, успеешь еще в наступление пойти. Сходи, скажи Сергунцову, чтобы сюда шел, и отдыхай.

Обратно шли через расположение хозвзвода. Там разгружалась машина.

– Это чего такое? – удивился сержант Сергунцов. – Мины, что ли?

– Не, вроде бобины с каким-то проводом, – пытался присмотреться Тимофей.

– Шутят, что ли? Приказано подготовиться к сворачиванию, а тут целую машину нового провода привезли и сваливают как попало.

Сергунцов спросил у работающих в кузове бойцов: туда ли они сгружают? Из-за полуторки некий командный голос сообщил, что «куда приказано, туда и сгружают! Идите, бойцы, к такой-то матери…».

– Наверное, уже сменщики работают, – проворчал сержант. – Вот это приличная постановка вопроса: они еще на том берегу, а им уже связь ведут. А у нас все через задницу. Ты, Тимка, знаешь, что нас гвардейцы-сталинградцы генерала Чуйкова меняют? Плацдарм теперь полностью Третьему Украинскому фронту передают.

– Подумаешь, сталинградцы! Мы тоже гвардейцы, и плацдарм как раз мы брали, – с некоторой обидой заметил Тимофей.

– Это верно. Но я про снабжение говорю. Сразу же видно, что обеспечивают их иначе.

По совести говоря, бойцу Лавренко на новые и старые кабели было наплевать. К вечеру в ушах снова начало звенеть, побаливала голова, и в сон тянуло. Да и свежая отметина на спине давала о себе знать. Тимофей забрался в свою «лисью нору», вытянулся поудобнее, чуть послушал, как моросит дождь, и уснул.

Утром, едва успели напихаться пшенкой, как связного вызвали к комбату. Речь почему-то опять шла о кабеле.

– Так кто его разгружал? – раздраженно вопрошал комбат. – Вы их точно видели?

– Видели, полуторка стояла, – неуверенно пояснил Сергунцов. – Правда, уже темно было. Мы спросили, нас послали.

– Кто послал? – уточнил незнакомый капитан с щегольской трофейной кобурой на ремне.

– Офицер, командующий разгрузкой, и послал. – Сергунцов посмотрел на комбата. – Что ж мне было у него документы спрашивать? Я же не связист.

– Вот товарищ капитан – связист, – указал комбат на гостя. – Они нас меняют и ни про какой кабель не знают. А я не знаю, почему на нашей позиции оказывается столько чужого кабеля. Вы куда смотрите?! Или нам немцы кабель подкинули?

– Немцы – это вряд ли. Там бирки с английскими надписями, – сказал капитан. – Хороший провод, жаль, что не телефонный, я бы забрал. Но это специфический электрический кабель. Большая ценность.

– Ладно, я комполка еще раз доложу, уточню, – сокрушенно заверил комбат. – Что за безобразие? Нужное теряется, не успеешь глазом моргнуть, зато ненужное прямиком машинами сваливают.

Батальон потихоньку готовился к отходу на переправу, траншею уже занимали сменщики. Запаренный боец Лавренко, непрерывно сновавший между подразделениями и КП полка, посматривал на новых бойцов. Да ничего особенного. Может, и остались среди них солдаты, бывавшие в знаменитых сталинградских боях, но нынче такие же бойцы, как в родной дивизии: ободранные, усталые, щедро разбавленные свежим молдаванским призывом. Опять некоторые роты в полугражданской форме, наспех вооруженные.

К вечеру КП полка уже свернули, к переправе оттягивались последние подразделения полка. И тут Тимофей попал…

В опустевшем блиндаже батальонного командного пункта спорили офицеры.

– Я принять не могу! Как я без документов приму?! – горячился черноусый офицер из сменщиков. – Вам сгрузили, вы и забирайте.

– У меня стрелковый батальон! – возражал комбат. – На кой черт нам столько кабеля? В пулеметы его заряжать не получится.

– А какое наше дело? Я отвечать за чужое имущество не собираюсь. Этот провод живо растащат, а отвечать кто будет? – вопрошал настырный капитан сталинградцев.

– Так я, что ли, отвечать должен? – изумлялся комбат. – Я эти провода не принимал! У меня приказ через два часа быть на правом берегу.

– А у меня приказ – принять позиции, а не непонятное оборудование и чужие материалы! – отрезал чернявый. – Кинутся искать: у кого кабель, кто присвоил? Ганбидзе присвоил! Забирайте и девайте куда хотите.

– На чем я заберу?! – поинтересовался комбат. – По карманам рассую?

– Складируйте, людей для охраны оставляйте. Акт совместный составим, – вмешался старший лейтенант с тремя орденами. – Потом найдется хозяин, передадим вместе с описью.

Комбат, ругая все кабели на свете, собрал оставшихся бойцов. Катушки с проводом, небольшие, но увесистые, по счету перебросали-сложили в блиндаж опустевшего продсклада. Тимофей тоже кидал красивые катушки, хотя бок напоминал о себе.

– Все, все, уходим! – поторапливал комбат. – Тимка, держи лист с подсчетами. Сейчас из полка придут с готовым актом, точное количество впишут, передадите экземпляр этим… бюрократам и догоняйте.

Тимофей сидел у порога блиндажа, опускались сумерки. Мысли были сложные. А как там, за переправой, в тылу, без этих знакомых мест? Тут каждый окоп и ложбинку знаешь, а на марше и потом… Может, и через Чемручи придется пройти.

От противоречивых мыслей оторвали бойцы, уже осваивающие соседние блиндажи. Подсели, закурили. Тимофей отвечал на всякие уточнения по поводу здешней обстановки.

– Лавренко! – окликнули резко, и Тимофей понял, что дело плохо.

Лейтенант Малышко, подсвечивая электрическим фонариком, тщательно изучал бумажку с подсчетами кабеля, наконец вписал в акт и поставил замысловатую подпись.

– Хорошо, с этим покончили. Охраняй, Лавренко, головой отвечаешь, кабель непростой. Как сменят, догоняй полк, на переправе «маяк» стоит, направит.

– Товарищ лейтенант! – оторопел Тимофей.

– Что за разговорчики, боец Лавренко?! В комсомол вступать не спешишь, а в тыл спешишь, как на праздник? Охраняй вверенное имущество! Если что пропадет, ответишь по законам военного времени.

– А приказ?! Мне как догонять без командировочного предписания? А паек? – ухватился за последнюю надежду Тимофей. – Мне что, тут с голоду умирать?

Малышко фыркнул:

– Умный какой. Уж ты-то помрешь, как же. Думаешь, мне неизвестно, как ты в село бегал, самогон добывал? И здесь выкрутишься. А приказ я тебе сейчас оформлю.

Лейтенант вытащил из полевой сумки бланк с печатью, положил на катушку и, неловко подсвечивая себе фонариком, что-то бегло начеркал карандашом.

– Все! Заступай на охрану и ни шагу без смены. Завтра-послезавтра хозяева провода отыщутся, заберут, тогда полк нагонишь, доложишь лично мне. И не дури! Партизан он, понимаете ли…

Малышко бодро выбежал по земляным ступеням и исчез, а Тимофей остался в полном изумлении, окруженный нарядными катушками. Хорошо, коптилку оставили, удалось зажечь.

Из катушек получились относительно удобные нары. В блиндаже было не особенно холодно, но к рассвету часовой Лавренко все равно замерз. Видимо, с непривычки: к «лисьей норе» приноровился, а здесь – никак.

Поразмыслив, Тимофей вышел наружу и ознакомился с изменившейся обстановкой. В блиндаже рядом разместились артиллерийские связисты сменщиков, передовой НП дивизиона у них сдвинулся к высоте правого фланга. Старожил Лавренко предупредил, что немцы туда долбят чаще, поговорил со старшиной-полтавчанином, обрисовал свою сложную ситуацию. Артиллеристы посоветовали, к кому обратиться.

К полудню Тимофей несколько успокоился. Дверь кабельного блиндажа теперь украшала крышка снарядного ящика с выведенной химическим карандашом таинственной надписью «Склад КНН». Соседи позаглядывали внутрь. Боец Лавренко разумно не препятствовал любопытству: народ должен убедиться, что ничего полезного фронтовому быту на складе не имеется. Так случается: вроде и ценность, а никому перед наступлением на фиг не нужно.

Сам боец Лавренко теперь состоял на довольствии у артиллеристов: бумажку, оставленную гадом Малышко, и самого неудачливого охранника электропровода отругали, но печать имелась, так отчего честного бойца голодом морить? Тем более насчет плацдарма Тимофей обладал знаниями весьма полезными, всякое разное все время спрашивали и уточняли.

Такова армейская судьба: то ты минометчик в пехоте, то прикомандированный связной-посыльный, то опять же прикомандированный сторож-артиллерист. Тимофей не особо расстроился, хотя на батальон, бросивший бойца, имел некоторую обиду. Вроде ценили, даже наградили, а поди ж ты… Впрочем, война, тут особо оглядываться некогда.

Сидеть без дела Тимофей не любил. Приноровился привязывать ниткой на дверь блиндажа бумажку «опечатано», работал с артиллеристами, а потом как-то само собой опять стал проводником к переправе и на передовые позиции у Шерпен. Черт его знает, как и почему, но прилипшая кличка Тимка Партизан тоже осталась.

А на третий день житья в новой армии на новом фронте приключилась с бойцом Лавренко странная история.

– Смотри, каким сыром угостили! – похвастался артразведчик. – Чуть солененький, так на языке и тает. Попробуй чуток!

«Сыр», конечно, следовало именовать брынзой, но артиллерист-разведчик был откуда-то с северов, кажется, псковский, да еще городской, несведущий в подобном провианте.

– Хороший продукт. – Тимофей вежливо отщипнул кусочек. – Повезло.

По правде говоря, брынзы было не очень-то много. Но хорошая, белая, с характерным вкусом, не жирная, завернутая в чистый кусок холстины. Очень правильная брынза.

– Я и говорю: вкусно – слов нет! Радушный народ молдаване: хоть сами и не богаты, а несут, угощают, – восторгался артразведчик.

– Это да, хорошие люди везде есть, – согласился боец Лавренко, тщетно пытаясь собрать вдруг засуетившиеся мысли. – А кто такой добрый-то?

– Да вон дед с палкой. Говорит, ждали освободителей, ждали, вот наконец-то дождались.

Тимофей в замешательстве посмотрел в спину местному деду. Судя по спине, старик был еще не очень дряхловатый, вполне бодрый. Но это ладно…

В последнее время на позиции часто стали заглядывать местные жители. Приносили скромную снедь, подкармливали бойцов и особенно новобранцев-земляков, расспрашивали, что да как теперь пойдет при новой власти, пытались выменять всякое полезное в хозяйстве имущество, вроде керосина или брезента. Офицеры эти брождения не одобряли, иной раз на часовых крепко ругались, но села-то рядом – как запретишь жителям нос наружу высовывать?

Насчет спиртного имелся крепкий запрет, но Тимофей знал, что по части вина и цуйки в Шерпенах не особо разживешься: не бездонно село. Но тут не вино, а брынза. Слишком правильная. Настолько, что даже странно.

– Толич, а ты этого деда раньше видел? – пробормотал Тимофей.

– А что, знакомый твой? – удивился артразведчик. – Ты же тут всех знаешь. Из пособников дед, что ли?

– Не, не всех знаю.

Боец Лавренко не отрывал взгляда от спины деда. Старик, видать, почувствовал: обернулся, приветливо коснулся шапки.

Тимофей поспешно отвернулся и сказал:

– Слушай, Толич, а тут рядом кто-то из вашего начальства, толковый и спокойный, есть?

Толковым оказался старший лейтенант, хитро колдующий над картой у стереотрубы. Выслушал, поскреб подбородок.

– А что значит «брынза не такая»? Отравленная, что ли?

– Нет, товарищ старший лейтенант. Брынза как раз очень хорошая. Овечья, дорогая. Ее чабаны по специальному рецепту делают из самого свежего молока. А в здешних местах брынза чаще из коровьего молока, она попроще и пожелтее.

– Ага, значит, дед ее привез откуда-то? – начал догадываться старший лейтенант, оправдывая хвалебную рекомендацию своего артразведчика.

– Да. Но откуда ее сейчас привезешь? Мы за рекой, с рынками тут худо, – пояснил Тимофей. – Разве что заранее прикупил и на угощение хранил. Что немного странно.

– Согласен. Смотри-ка, Толич, как тебя ценят, даже особым сыром потчуют, – усмехнулся старший лейтенант. – Сходите-ка да проверьте этого деда, пока он еще чего не принес. Только осторожно, вдруг просто показалось, так тоже бывает.

– Щас расспросим. – Артразведчик скинул с плеча карабин. – Что-то мне этот дедок теперь тоже подозрительным кажется. Разговор этакий сладкий завел, вроде поповского.

– Сапоги у него не особо поповские, качественные сапоги, – сказал Тимофей. – Конечно, сапоги сами по себе не довод, я понимаю.

– Тут понимать нечего, тут проверять нужно. Но спокойно. Возьмите еще пару бойцов да побеседуйте с этим добрым дедушкой.

Офицер уже вернулся к карте.

Бойцы выбрались из траншеи.

– Если что, над головой пальнем, напугаем. Пусть в штаны наложит для начала, тогда разговорчивее станет. – Опытный Толич проверил карабин.

– Так чего сразу пугать, может, просто показалось, – засомневался Тимофей.

– Ты партизан, у тебя нюх! Мы же не собираемся с ходу его шлепнуть. Поговорим душевно, порасспросим… – Арт-разведчик окликнул еще двух бойцов: – Пошли-ка, хлопцы, одного хитрого деда проверим.

– Да вон он, вдоль дороги тащится, – углядел Лавренко уже знакомую спину в кожухе.

– Дедуля! Постой, спросить хотим! – громогласно окликнул Толич.

Дед глянул через плечо и вроде как не расслышал. Только сразу свернул к ближайшему саду.

– Подождите, пожалуйста! Разговор есть! – по-молдавски крикнул Тимофей.

Дед опять предпочел не услышать, ускорил шаг и перестал опираться на палку.

– Взбодрился старикан, – удивился один из бойцов. – Сейчас деру даст!

– Стой! – хором закричали ловцы таинственного разносчика брынзы.

Возможно, дед и был туговат на ухо, но с ногами у него был полный порядок: он длинными скачками пронесся к саду, с ходу перемахнул через плетень. Мелькнула отброшенная серая шапка, над плетнем тускло сверкнуло, донесся хлопок, другой…

«Пистолет!» – не сразу дошло до Тимофея, но он уже падал на землю, вскидывая автомат. Артиллеристы среагировали даже быстрее, залегли мгновенно. Из глубины сада хлопнуло еще раз, над головой Толича вздрогнул сухой прошлогодний чертополох.

– Да он нас сейчас положит! – завопил артразведчик, утыкаясь носом в траву. – Бей, ребята!

С перепугу и от неожиданности так врезали сразу с двух карабинов и пары автоматов, что сад аж зашелестел едва народившейся листвой. Старик не показывался, зато со всех сторон бежали встревоженные бойцы.

– Не набегай, славяне, там шпион с наганом, бьет точно! – заорали, предостерегая, артразведчики.

Сад был окружен. Со стороны домов выскочили самоходчики с ручным пулеметом. Одергивая друг друга, с разных сторон вошли в сад.

Старик лежал, обхватив одной рукой ствол сливы.

– Наповал срезали. – Толич поднял небольшой пистолет. – Вот тебе и дедушкина брынза.

– Да он вообще не дед! – сказал кто-то из самоходчиков. – Просто щетину седоватую отрастил и портки ветхие натянул.

– Так а шмакал как достоверно! Я ж честно поверил. – Артразведчик в сердцах сплюнул. – Теперь с той нежной брынзы запор случится.

Подошли офицеры, начали разбираться. Позже боец Лавренко имел пространную беседу с капитаном-особистом. Но обошлось. Понятно, к людям, побывавшим под немцами, отношение сохранялось осторожное, но тут дело было прозрачным.

– Бдительность – это правильно, – сказал особист. – Раскрыли шпиона, уничтожили – молодцы. Но в следующий раз желательно брать живьем.

– Я понимаю, товарищ капитан. Но кто знал, что у него пистолет? В следующий раз будем хитрее, – пообещал Тимофей.

– Вот именно, товарищ Лавренко. Ты хоть и не самый настоящий партизан, но бдительный глаз имеешь. Посматривай, ты тут не первый день, – намекнул контрразведчик.

Вечером на склад пришли артразведчики и начали приставать: как догадался? Не может быть, что по брынзе. Тимофей честно сказал, что по брынзе и по сапогам: слишком хорошая обувь, такую в селах только по большим праздникам надевают, да и то далеко не все. Бойцы не поверили, да оно и понятно: какой же партизан все секреты выдавать станет.

– Противник обеспокоен и сильно интересуется, – молвил Толич. – Засылает разведку, не жалеет отборной брынзы для отвода наших глаз. Ох ждут нашего наступления, ерзают и боятся.

– Раз ждут, значит, проломиться нам будет сложно, – справедливо сказал кто-то.

– Да как им не ждать? – удивился Толич. – Понятно, не просто так мы за этот плацдарм уцепились. А что ждут, так и хорошо. Боекомплект до ума доведем, танки перебросят – как дадим всеми дивизионами! Не те уже немцы, драпанут, только в Румынии и опомнятся, когда кальсоны стирать будут. У нас сейчас удар – о-го-го! Дай только сосредоточиться.

Все с этим согласились.

Но ошиблись бойцы: немцы опередили и ударили по плацдарму первыми.