Макроскоп

Глава шестая

Они мчались к Нептуну, до которого оставалось каких-то два миллиона миль. Иво уже не нужен был телескоп, чтобы представить себе величие планеты. С такого расстояния Нептун казался раза в два больше Луны, как она видна с Земли, почти градус в угловых единицах. Он представлял собой огромный зеленоватый диск, разрисованный широкими полосами, испещренный точками и рубцами, словно какое-то богоподобное существо беззаботно играло в спраут на его поверхности.

Они находились в невесомости, контейнер Брада был загерметизирован и вентилировался электронасосом.

– Скукота, – шутливо заметила Афра. – Очередной газовый гигант, мимо которого не промахнешься.

Скукота? Иво оценил ее юмор, он в жизни не видел ничего более потрясающего. Когда он напряг зрение, проступили детали – более яркий желтоватый экваториальный пояс, окаймленный сине-серыми полосами, пестрые зеленоватые «субтропики», переходящие в иссиня-черные полярные районы – довольно сильный эффект. По сравнению с этим Земля была тусклым ничтожеством. Пятна Нептуна были сконцентрированы в центральной зоне и были черного или темно-коричневого цвета, Иво подумал было, что они двигаются, хотя визуально ничего заметно не было. Темно-синий овал виднелся на горизонте той части планеты, которую Иво назвал северным полушарием. На вид планета была совершенно круглой, но воображение дополняло картину. Он представил себе две колоссальные руки, которые сжимали планету так, что ее брюхо выпирало за тугой пояс.

Он перевел взгляд на окружающее «небо». Солнца не видно, только гроздья звезд неистово сверкали во тьме. Большим объектом, кроме Нептуна, был диск, находящийся на расстоянии нескольких диаметров от планеты.

– Тритон, – сказала Афра, заметив, куда он смотрит. – Главный спутник Нептуна. Есть еще один – Нереида, она находится от него дальше, чем мы сейчас. Орбита Нереиды кометообразная[14], весьма необычное явление для спутника планеты. Скорее всего, есть еще несколько неоткрытых спутников[15], они то и дело появляются у больших планет.

– Это очень интересно, – сказала Беатрикс, но ее интерес, по-видимому, был весьма поверхностен. Иво догадывался, что она еще не отошла от шока после трансформации и сейчас стремилась разрядиться в беседе с другими. – Вот мы и прибыли, и что же дальше?

Никто не ответил. Нептун все рос, зеленый вседержитель моря космоса, по которому они плыли.

– Он такой большой, – сказала Беатрикс. – И дикий. Ты уверен, что он не опасен?

Гротон улыбнулся:

– Нептун в семьдесят или восемьдесят раз тяжелее Земли, но гораздо менее плотен. То, что мы видим, на самом деле облачность, а не поверхность планеты. Он действительно большой и дикий, но не переживай – мы даже не будем пытаться на него сесть. Мы ляжем на орбиту вокруг него.

– Это будет истинный рай – год невесомости, – съязвила Афра.

Иво посмотрел на крошки, оставшиеся после обеда, парившие в потоках вентилируемого воздуха, и понял ее иронию. Невесомость – хорошая забава на час, но на год – мука. Во-первых, места слишком мало для нормальной жизни пятерых человек, во-вторых, их ожидает атрофия мускулов и другие нарушения функционирования организма. В-третьих, вентиляция контейнера Брада ненадежна и опасна. Деструкция задумывалась как средство борьбы с высокой гравитацией, и невесомость, вероятно, плохо влияет на протоплазму.

Нет – об орбите вокруг Нептуна не могло быть и речи.

– Как насчет Тритона? – предложил Гротон. – Размер и масса приблизительно такие же, как у Меркурия, насколько я представляю. Гравитация на поверхности около четверти земной, и может даже есть небольшая атмосферка. Нам нужна будет база, хотя бы для того, чтобы набрать водород в баки. Да и довольно просто перехватить Тритон на этом курсе – мы как раз догоняем его.

– Звучит очень мило, – сказала Беатрикс.

Гротон разошелся:

– Нашей главной задачей было сохранение макроскопа, нужно было не дать ООН его демонтировать или сделать чего похуже. Чтобы ее выполнить, пришлось спешно покинуть окрестности Земли. Эта часть выполнена. Теперь наша обязанность – следить за ситуацией дома и быть готовыми вернуть скоп, когда придет время. А пока нужно использовать скоп для разведки...

Иво улыбнулся:

– Вы имеете в виду Супер-Дупер-Пупер...

Афра взглядом заставила его замолчать.

Ну и ладно. Можно называть это разведкой или подглядыванием, все равно нельзя лететь домой, не зная, что там творится.

– Что это? – спросила Афра. Все удивленно повернулись к ней. Во время предыдущего диалога она, по-видимому, наводила порядок в своей сумочке и сейчас держала в руках маленький листочек из маленького стенографического блокнота.

Иво разглядел на нем странные каракули.

– Это стенограмма – одна из версий, – сказала Афра. – Никогда такого не видела. Я использую письмо Грегга.

– А, скоропись, – сказал Гротон. – Вы можете разобрать ее?

Афра сосредоточилась над малознакомыми символами:

– Это почти бессмысленно: «Моя пешка связана».

– Еще одно послание от Шена! – воскликнула Беатрикс.

– Наверное, он рассовал свои послания по всей станции, – заметил Гротон. – Вначале лингвистический ребус, затем знак Нептуна, а теперь вот это. Скорее всего, он написал все одновременно, и мы отыскиваем записки случайным образом.

– А почему бы ему не выйти к нам? – заинтересовалась Беатрикс. – Если он так близко, что смог добраться до сумочки Афры...

– Шена трудно понять, – сказал Иво. Но объяснение показалось неполным даже ему. Какие еще маленькие сюрпризы преподнесет им это гений?

Когда ракета начала переходить на орбитальную скорость, Нептун уже выглядел чудовищем. Диск планеты визуально выглядел в четырнадцать раз больше Луны, была ясно видна клубящаяся слоистая атмосфера гиганта. Большие цветные полосы теперь почти не различались, вместо них виднелась трехмерная смесь облаков, газа и завихрений, напоминающих снимок глаза тайфуна. Они были еще слишком далеко, чтобы заметить движение, и могли спокойно созерцать все детали застывшего перед ними ужаса.

Иво показалось, что он наблюдает конвекцию в нагреваемом чане с расслоившейся нефтью. В воображении появилась еще одна картина – контейнер Брада на печке, и Иво, ужаснувшись, отогнал эту мысль. Сине-серые пузыри газа, в тысячу миль диаметром, всплывали в толще плотных слоев атмосферы, оставляя за собой хвосты турбулентных завихрений. Проход, проделанный недавно прошедшими пузырем, являл взору четкий срез газообразного слоя атмосферы – желтая масса, прошитая зелеными, черными, розовыми прослойками. В другом проходе виднелись груды белесой субстанции – водородного снега, – которые лавинами низвергались в пучину нептунийского океана, огромной вмятины на теле планеты. Похоже на льющийся в воду жидкий воск, подумал Иво.

Нет, о посадке не могло быть и речи. Афра удалилась в чрево Джозефа, чтобы проконтролировать выполнение маневра.

Они вышли на орбиту Тритона и приближались к нему со скоростью, которая поражала воображение, будучи выраженная в милях в секунду, но в таком исполинском окружении казалась ничтожно малой.

Шар Нептуна – тридцать одна тысяча миль в поперечнике, подавлял все вокруг, на фоне его буйствующих красок Тритон казался серым и унылым.

Но малыш Тритон тоже хранил свои тайны. Всего в десять раз меньше Нептуна, в полтора раза больше Луны, но в три раза тяжелее. Если считать по массе, то Тритон был настоящим гигантом среди спутников планет Солнечной системы, хотя по размерам он был далеко не первым.

Тритон постепенно приближался, и вот он уже казался таким, как Нептун, затем больше, они предстали как две планеты-сестры.

Но Нептун был злобен и ярок, а Тритон – спокоен и мрачен. Его поверхность казалась непоколебимо твердой.

– Твердокаменный, – пробормотал Иво, ожидая услышать обычное «Что?» Афры, но ее не было рядом.

Стали видны кратеры: гигантские кольца раскрошившихся скал, залитые в середине черной тенью, некоторые были исклеваны изнутри более мелкими кратерами. Горы – густые морщины на лице спутника. Горизонт был затуманен полупрозрачной дымкой атмосферы. И еще океаны...

– Должно быть, какое-то соединение кислорода с азотом, – сказал Гротон. – Но не вода, это уж точно. – Заинтересовавшись, он попросил Иво сфокусировать макроскоп и провести спектроскопический анализ. – Атмосфера в основном неон и азот, – сказал он, просмотрев спектры. – Немного кислорода и следы аргона. Океан наполнен жидким соединением...

И тут они увидели в космосе нечто.

– Внимание, – объявил Гротон по интеркому. – К нам что-то приближается, и это не Тритон.

– Корабль? – спросил голос Афры. – Шен?

Иво направил маленький телескоп на объект. Он представлял собой скалу из какого-то вещества сорока миль в диаметре.

– Слишком большой, – заключил он. – Это камень или еще что-то твердое. И форма неправильная.

Так как они пролетали близко от этого тела и можно было провести точные измерения, Иво смог определить параллаксы:

– Около сорока миль в длину, тридцать пять в ширину.

– Я вижу его! – воскликнула Афра. – Он появился у нас, на экране Джозефа. Эта штука находится на орбите!

– Но не вокруг же Нептуна, – заметил Гротон. – Она же сейчас движется по направлению к планете. Этого не может... – у него перехватило дыхание. – Спутник спутника? Не могу поверить.

Но этому пришлось поверить. Дополнительные наблюдения и анализ показали, что это действительно спутник Тритона, вращающийся на расстоянии десять тысяч миль, и он был обращен широкой стороной к своей планете. Направление его движения по орбите было нормальным, в противоположность обращенному движению Тритона. Его состав – Н2О. Это была глыба льда, настолько холодного, что он был, наверное, тверже стали, и грани ее были прозрачны, свет звезд преломлялся в них, разделяясь на еле заметные разноцветные блики, создававшие по краям глыбы загадочную ауру.

– Какая красота! – восхищенно вымолвила Афра. – Как мы назовем его?

– Шен, – коротко ответил Гротон.

Иво ожидал услышать возражения Афры, но интерком молчал. Очевидно, она ждала возражений от него.

– Здорово получилось, – сказал Гротон. – Не нужно рассчитывать орбиту, есть уже готовая.

– Но мы все равно должны будем приземлится на Тритон, – напомнил Иво. – Шен вряд ли способен обеспечить нужную гравитацию. Я хотел сказать, Шен – спутник.

Он помнил все время в подсознании о том неутомимом любопытстве, с которым все относились к вопросу о Шене-человеке.

– Не может быть и речи. Мы просто не сможем приземлиться с макроскопом на носу Джозефа. Мы привязаны к космосу – на поверхности мы разобьемся.

– Но если мы выдержали десять G, то какая-то одна четвертая...

– Сожалею, но все не так просто. То были равномерные и постоянные десять G, а падение – это совсем другое дело. Результат может быть хуже, чем сто раз по десять G.

– А, – слава Богу хоть Гротон говорил на понятном ему языке. – Но если корабль не может сесть, а оставаться в невесомости нельзя...

– Планетный модуль. Мы сможем безопасно приземлиться. Гораздо проще курсировать туда-обратно, да и не рискуем макроскопом. По крайней мере до тех пор, пока мы в состоянии держать Джозефа в поле зрения. Думается, что здесь проблем не будет, такой большой и яркий объект, как Шен, виден хорошо с любой точки Тритона. Мы его в любое время заметим даже без телескопа.

Прежде всего его слова были обращены к Афре, так как они уже начали синхронизацию с орбитой Шена. Ледяной утес приближался, ямы и выбоины на его поверхности увеличивались. Он уже заполнил весь экран, и, казалось, они совершают посадку в арктических торосах на полярном самолете, с той лишь разницей, что почти отсутствовала гравитация.

Афра осторожно подводила ракету к Шену, направляя корабль миниатюрными маневровыми двигателями, расположенными по борту. Иво подумал, а что произойдет, если они столкнутся? Ведь макроскоп довольно сильно выпирает за обводы корабля, – но тут же вспомнил, что гравитация отсутствует, и удар будет незаметен. Это была скорее синхронизация орбит, чем приземление, посему неплохо было бы укрепить корабль – силы притяжения Шена будет явно не достаточно, чтобы надежно удерживать Джозеф.

Со скоростью сорок миль в час они подходили к спутнику снизу, затем скорость снизилась до десяти миль, до пяти... До Шена, казалось, можно было дотронуться, а иллюзия того, что подплываешь «снизу», исчезла, теперь Иво рисовал себе это, как посадку на дирижабле.

Со скоростью одна миля в час корабль прошел последние футы и уткнулся в спутник. Они сели.

– Давайте разомнемся, – предложил Гротон, когда женщины вошли в рубку. – Испаряющаяся влага замерзнет и прихватит корабль, это не так уж и долго, но все равно нам пока делать нечего.

Они вышли на поверхность, отдавшись свободному парению. Бегству от реальности. Вода испарялась теплом их скафандров, и легкие струи пара поднимали их над стылой равниной; приходилось использовать газовые движки для корректировки курса. Толчок – и Иво проплыл над десятифутовым утесом, чувство всесилия и страха смешались в нем. «Земля» была близко, но не притягивала его...

Шен, как и Тритон, сохранял ориентацию по отношению к своей планете. Они находились на «нижней» стороне, и это подчеркивало фантастичность ситуации. Тритон был слишком большой, он находился слишком близко; когда они смотрели на него, то представлялось, что именно он находится «внизу», и когда они поднимались слишком высоко, это воспринималось, как падение, хотя на самом деле они падали вверх относительно Шена. Это было нечто из снов, вернее кошмаров.

Иво приблизился к горизонту, неожиданно оказавшемуся досягаемым. Он проплыл над ребром скалы и опустился на резко уходящую вниз плоскость – еще один горизонт возник в миле от него. Он пересек эту милю, и вот уже перед ним третий горизонт, в полумиле. Еще один, подумал он, и хватит. Сознание устало воспринимать все это.

Но, зачарованный внеземным ландшафтом, он прошел еще два и увидел Нептун. Он понимал, что планета не стала больше с тех пор, как он смотрел на нее с корабля. Он напоминал себе об этом. Но там находился под защитой корабля, здесь же он был открыт, и, казалось, сейчас сверзится в газовую пропасть гиганта. Пылающее лицо Нептуна было так близко, так яростен был его оскал – это было воистину материальное воплощение разрушителя. Бог морей – ужас мореплавателей. Иво включил двигатель и поспешил назад.

Нужно было отвести корабль снова в космос, хотя бы на милю, чтобы мог отделиться планетный модуль. Афра управляла модулем, а Гротон пришвартовал Джозефа обратно к Шену. Иво и Беатрикс наблюдали за всем с уже отделенного шара макроскопа, и трудно было сказать, кто из них волнуется больше. Авария, малейшая неточность – и они останутся на куске льда, пока смерть, и довольно скоро, не разлучит их. Аварии не случилось. Они загрузили минимум припасов на модуль, и все вместе направились к Тритону. Иво хоть немного стал соображать только после жесткой посадки – он буквально потерял рассудок от страха, утешало лишь то, что Беатрикс чувствовала то же самое.

Наконец-то появилась гравитация. Надев скафандры, они вышли на поверхность своего новообретенного дома и осмотрелись. Они находились в долине, образованной кромками двух соседних кратеров, которые представлялись им двумя огромными хребтами, уходящими вдаль. Рядом с местом посадки проходила огромная расселина, геологический разлом, расположенный между кратерами, дно которого было покрыто жидкостью. Почва была запорошена пылью, напоминающей твердый снег, то тут, то там выступали камни. Могучий Нептун давал мало света, ничего похожего на солнечное освещение на Земле здесь не было.

– Ну вот, это наш мир, – неуверенно произнесла Беатрикс, когда они вернулись на модуль. – И что нам с ним делать?

– Придется оставаться в модуле, пока не соорудим постоянное жилище, – задумчиво ответил Гротон. – Но прежде чем этим заниматься, давайте-ка выберем подходящее место.

Афра сняла верхнюю часть скафандра в шлюзе и вытирала от пота тело адсорбирующей материей. Иво осознал, что она нага по пояс, и что в данной ситуации их группа настолько сплотилась, что он заметил это не сразу. Он подумал о том, что четыре кубических ярда на четверых – это все, на большее в ближайшее время трудно рассчитывать, и для соблюдения приличий места явно маловато. Макроскоп был просто роскошными апартаментами по сравнению с модулем.

– Я хотела бы знать для начала, как долго мы тут собираемся оставаться, – сказала Афра. – Если Шен-человек собирается нас здесь разыскать, то когда это произойдет? Нет смысла строить что-то основательное, если это вопрос нескольких дней. – Она не прерывала свой туалет.

Иво вспомнил скелет в протоплазме, и его потянуло подойти и пощупать ее еще раз, чтобы убедиться в реальности существования этого тела. Но он сдержался.

– Иво? – обратилась к нему Беатрикс.

Он встрепенулся:

– Не думаю, что Шен придет, мы должны сделать все сами.

– Так вы можете его найти, или нет? – требовательно спросила Афра, стягивая нижнюю часть скафандра. – Или связаться с ним? Вы тут все напускаете туман, да еще и вопрос с этим поэтом...

Беатрикс прервала зарождающуюся тираду:

– Афра!

– Он же отказывается сотрудничать. Я просто не могу примириться...

Наступила очередь Гротона:

– Когда вы все успокоитесь, я сам займусь проблемой Шена и все вам подробно изложу, когда будет что рассказывать. А пока нам ничто не мешает немного здесь обустроиться. С Шеном или без, но нам нужна постоянная база. Давайте будем действовать разумно и не торопясь, а там видно будет.

Афра явно осталась недовольной, но молча влезла в шорты и надела свежую блузку. Она не утруждала себя бюстгальтером при четверти нормальной гравитации.

– Предположим, мы найдем подходящее место, а как вы собираетесь возводить «постоянное жилище»? У нас есть лишь один строительный материал в изобилии – дикие камни да холодная пыль в придачу, и они имеют определенные недостатки.

– Я знаю о трудностях, но, полагаю, Иво сможет еще раз заглянуть в скоп и выдать нам пару галактических технологий. Это скорее всего типичная ситуация по галактическим меркам, и должны быть какие-то пособия по выживанию. Почему бы нам не воспользоваться?

– Я могу попытаться. Скажите, что нам нужно, и я поищу. Я не могу использовать компьютерный поиск, так как это интеллектуальный поток, но...

– Прекрасно. Я разработаю план, мы с вами все обсудим и через несколько дней перевезем вас на скоп. Думаю, что следует установить предел пребывания в невесомости, скажем, не больше одного дня из трех. Это реально?

Афра и Иво кивнули. Если в их команде и мог быть лидер, то им явно становился Гротон, так как в создавшейся ситуации их первостепенными задачами стали вопросы конструирования и строительства, да и не последнюю роль, подумал Иво, играет уравновешенность Гротона.

– Он один там будет? – спросила Беатрикс.

– М-да... это как-то... – согласился Гротон. – Наверное, надо установить еще одно правило – никого не оставлять одного. Макроскоп опасен, и мы это прекрасно знаем, но Тритон опасен не менее. Мы должны все время следить друг за другом, так как при гибели одного меньше шансов выжить у остальных.

– Нужно, наверное, разделить обязанности? – спросила Афра. – Вот Иво, например, единственный, кто разбирается в скопе. Гарольд и я умеем управлять кораблем...

– Так не пойдет, – отреагировал Иво. – На самом деле не имеет значения, кто из нас что делает. Либо мы работаем как коллектив, либо не работаем вообще.

– В этом есть смысл, – согласился Гротон. – Если допускать, что кто-то из нас вдруг станет временно нетрудоспособным. И все же давайте пока распределим обязанности, и пусть каждый обучает кого-нибудь другого, по возможности. Иво – вы, разумеется, на скопе, Афра – пилот, потому что я буду инженером строителем, Беатрикс...

– Кухарка и прачка, – сказала она, и все засмеялись.

Именно Беатрикс дежурила с ним в первую вахту на скопе. Афра отвезла их с Тритона, аккуратно пришвартовав модуль к макроскопу, высадив их, и умчалась назад помогать Гротону в поисках места для строительства. Гротон остался в скафандре один, но никто не стал напоминать ему про установленное им же второе правило. Иво внимательно выслушал кучу условий и требований и теперь должен был найти нужную станцию, которая все это передавала бы. Он едва ли понимал все эти термины из электроники, но надеялся, что сможет хотя бы составить общее представление о соответствии запросов Гротона предложению галактических цивилизаций.

Первое задание было не из простых: обзор галактических технологий. Но Беатрикс была рядом, и когда он выныривал из бездонной пропасти космоса, она встречала его своей приветливостью, поддержкой и участием. Теперь он понимал, почему Гротон, вообще-то парень не промах, среди наверняка многих женщин-инженеров выбрал именно эту. В ней было что-то неуловимо знакомое, родное, то, в чем больше всего нуждается человек, когда все новые открытия века потрясают основы мироздания. Она несла с собой аромат далекой матери-Земли.

Опять он вспомнил замечание Брада о том, что быть средним не стыдно, и эта мысль еще больше поразила его. Интеллект можно определить, как способность решать задачи – но это лишь один талант среди многих, необходимых в жизни. И если называть талантом умение уживаться с людьми, то Беатрикс, несомненно, была в этом талантливее всех.

– Теперь я понимаю, что имел в виду Ланье, когда говорил о связи музыки и поэзии, – сказал он, когда снял шлем и окуляры, а в голове все еще звучала музыка космоса, ритм информационных потоков. – Правила одни и те же.

– Ланье? – переспросила она. – Сидней Ланье, который писал про болота?

Он взглянул на нее и понял, что проболтался.

– Вы знаете его?

– Немного. Никогда не могла понять тех интерпретаций его поэзии, что талдычили нам в школе. Но некоторые его стихи мне нравятся. Думаю, мне нравятся больше американские поэты, потому что они ближе. Помню, как я загрустила, когда прочла об Анабель Ли.

– Анабель Ли?

– Это мистер По написал. Я раньше думала, что он итальянец, ну из-за той речки. То есть, я хочу сказать, он написал поэму об Анабель Ли. Я заучила стих, потому что плакала, прочитав его.

Иво посмотрел на нее и увидел женщину тридцати семи лет, которая лишь раз за период их недолгого знакомства загрустила.

– Вы помните его?

– Не уверена. Давно это было. Хотя, дайте попробую, – она задумалась:

Она была дитя, и я был дитя

В этом царстве моря

Но наша любовь была больше,

Чем просто любовь,

Я и моя Анабель Ли...

Она покачала головой:

– Она умерла – ветер унес облако – но он любил ее всю жизнь.

– Я и не знал, что вы любите поэзию, – сказал Иво. – Какая ваша самая любимая поэма?

– О, есть одна, – ответила она, и лицо ее оживилось. Иво дал ей лет сорок, или даже больше, во время первой встречи, затем узнал ее истинный возраст, сейчас же она, казалось, сбросила лет шесть. Люди кажутся более живыми, когда говорят о том, что любят. – Это очень грустная поэма, но все выглядит так, как в жизни. Я не помню ее наизусть, но она все же моя любимая. Это про Иисуса Христа, как они убили его, когда он вышел из лесу. Как бы я хотела вспомнить хоть немного...

В лес вошел хозяин мой

Полон любви и стыда,

– "Баллада о Хозяине в Лесу", – сказал он. – Ланье.

– Да, да, я все забыла, но это она! А откуда вы знаете?

– Я немного знаком с его поэзией. Ну, это длинная история, сейчас это не имеете никакого значения.

– Да конечно же имеет, Иво! Он такой прекрасный поэт, я точно знаю... вы должны досказать стих. Думаю, я вспомню... Когда Смерть и Позор добьют его...

Когда он вышел из леса,

Они затащили его под деревья

И на дереве его распяли.

На глазах ее были слезы, но они не капали в невесомости.

– Он нашел покой в лесу, а они распяли его на дереве. Какой ужас, – она на секунду задумалась. – Но вы не сказали мне, откуда знаете Сиднея Ланье.

Иво был тронут ее искренним вниманием и интересом.

– Это была просто детская игра. Видите ли, никто из нас не знал настоящих родителей.

– Вы не знали? Иво, где же вы были?

– Участвовал в проекте. Они собрали представителей всех рас и смешивали их в течение двух поколений, в результате получились дети, которые были чем-то средним. Идея была следующая – получить реликтового человека, по крайней мере его эквивалент, по крайней мере до того, как произошло разделение на расы. Чтобы узнать, будет ли он лучше, чем... ну, белые, черные, желтые или коричневые. Они стремились уменьшить культурное влияние и уравнять всех, так что у нас не было родителей. Только воспитатели.

– Это же кошмар, Иво! Я ничего об этом не знала...

– Все было не так уж и плохо. На самом деле жилось нам здорово. Мы были сыты, одеты, ухожены, у нас было все самое лучшее. Все это способствовало развитию способностей, как и предполагалось. Но только когда я покинул проект, я осознал себя не нормальным американцем.

– Не...

– Нас считали цветными.

– Это же не имеет никакого значения, по крайней мере, в Америке.

Он не стал развивать тему.

– Как бы там ни было, у нас не было родителей или родственников, и некоторые из нас выдумали их. Все было всерьез. Мы выбирали персонажи из истории и достраивали свою родословную, начиная с них. Можно было, разумеется, выбирать со всего света, из любых времен и народов. И каждый должен был показать, что чем-то похож на своего предка, а чем-то – нет. Моим белым предком был Сидней Ланье.

– Это так мило, Иво. Но почему вы выбрали именно его?

– Причиной, думаю, была игра на флейте. Ланье был прекрасным флейтистом, наверное, лучшим в мире на то время. Прежде, чем стать серьезным поэтом, он несколько лет зарабатывал на жизнь как флейтист в одном известном оркестре, хотя у него был туберкулез.

Она нахмурилась:

– Флейта? Я не понимаю, Иво. Вы что, играете на флейте? Вы взяли ее с собой? Вы, должно быть, хороший музыкант?

– Да. Флейта – единственное, что я взял с собой. Ланье поступил бы так же. Думаю, что у меня способности к музыке. Еще одна моя врожденная способность, наряду с логическим мышлением, и хотя я над ней не работал, на флейте играю лучше, чем любой другой.

После очередного сеанса макронной связи, уступив ее просьбам, он собрал флейту и заиграл. Звуки странно искажались в ограниченном помещении, но она слушала восхищенно.

Для нее? Он играл для себя, потому что любил флейту. Он лелеял инструмент, звуки лились из него, казалось, что он и флейта это всего лишь две промежуточные остановки на пути мелодии от композитора к слушателю. Он жил каждой нотой, его душа очищалась и рвалась наружу, он воскресал вместе с мелодией. Эта музыка приближала его к Сиднею Ланье.

После этого случая музыкальные паузы стали постоянными – он получал удовлетворение от игры, а Беатрикс искренне восхищалась. Он играл для холодных равнин Шена-спутника, для гигантского Нептуна, нависшего над горизонтом Тритона (Тритон всегда был повернут одной стороной к Нептуну, а вращение Шена давало возможность иногда наблюдать эту впечатляющую картину) – он привнес в их ссылку дух Земли.

Иногда он отвлекался от галактических потоков и рассматривал Землю, читал заголовки газет, так как Беатрикс всегда живо интересовалась делами, происходящими дома. По многим причинам эти вахты с ней становились для него настоящим отдыхом.

А в это время внизу происходили значительные перемены. Если коньком Иво была игра на флейте, то Гротон всей душой отдавался строительству.

– Проблема в следующем, – пояснял он. – Информация – это еще не все. Объемы конкретной работы, необходимой для возведения элементарного убежища в таком месте, принимая во внимание температуру, гравитацию и атмосферный состав, колоссальны. Резка, подгонка, доводка, уплотнение, подъемные работы, испытания – все вместе многие тысячи человеко-часов, не говоря уж о необходимости механизации! Так вот, я хотел бы знать, как колония типа нашей, имея макроскоп, атомный двигатель и планетарный модуль может преобразить мир вроде Тритона, скажем, за шесть месяцев. Где-то должна быть такая программа, вот и найдите ее!

Иво нашел ее. Одна из дальних галактических станций передавала полное описание, от А до Я, начиная с того, как направить тепло работающего ракетного двигателя технологии первого типа для использования его на планете и кончая правилами этикета на дружеской вечеринке.

Гротон целый месяц возился, создавая электронное чудовище – что-то вроде управляемого дистанционно галактическим лучом робота. Это устройство существенно облегчало сборку других машин, и дела пошли лучше. Небольшая фабрика плавила скалы Тритона, смешивала расплав с веществом, извлекаемым из океана, в результате получался твердый, прочный, газонепроницаемый, непроводящий материал, который образовывал надежное соединение с куском такого же материала за несколько часов, при любой температуре, достаточно было только прижать поверхности.

Другие устройства подтаскивали огромные блоки «галактита», легкие в условиях неполной гравитации, но обладающие все той же инерцией – ведь гравитационная и инерционная массы равны, к месту на берегу озера, которое Гротон избрал в качестве форпоста человечества на Тритоне. Вскоре здесь вздымалась уже пирамида из блоков сорока футов в поперечнике, полностью герметичная. Со шлюзами было несколько сложнее, но через неделю работ, направляемых галактической передачей, они были изготовлены.

Затем замок был накачан воздухом, освещен, обогрет и, в конце концов мог принимать земную колонию под свои гостеприимные своды.

К тому времени пришло время дежурств Афры. Беатрикс отстояла несколько вахт подряд, и все решили, что необходимо сменить ее. В это время Иво разгребал завалы информации, необходимой для программирования машин Гротона. Он с трудом представлял себе значение многих терминов и вынужден был часто брать уроки по элементарной электронике у Гротона. Но он не осмеливался черпануть хоть немного знаний из самой программы, ведь рядом находился разрушитель. Он вынужден был действовать в полном неведении, и это было чертовски утомительно.

Кроме того, было нелегко оставаться наедине с Афрой. Она была слишком красива, слишком умна, слишком остра на язык. Иво вряд ли бы смог ее в чем-то обвинить, но невозможно было воспринимать равнодушно ее утонченную холодность.

– Вы никогда не знали своих родителей? – спросила она во время одного из перерывов.

– Никто из нас не знал.

Очевидно, Беатрикс рассказал остальным об их беседах. Ну что ж, он не просил ее молчать.

– Сколько вас было там?

– Триста тридцать. Разумеется, были и другие группы, других возрастов; все были собраны по годам, разница в возрасте не превышала несколько месяцев.

Почему она вдруг так заинтересовалась его прошлым? Праздная болтовня, желание просто убить время?

– Так значит вы, Брад и Шен одного возраста?

– Да. – Он увидел ловушку лишь после того, как ответил. Брад говорил ей, что группы были разные, а он только что признал обратное.

Повисла томительная тишина, и он в конце концов решился прервать ее:

– Замысел был в том, чтобы соединить...

– Я знаю, – и затем, как бы заглаживая резкость, – Трудно поверить, что Брад был цветным. Я об этом даже не подозревала.

Рудиментарный шовинизм Афры, о котором Иво боялся догадываться, проявил себя, и для Иво это было потрясением.

– Мы выглядели по-разному, но в среднем пропорции были одинаковы. Брад, например, получился светлокожим, а были и намного темнее меня. Неужели это имеет значение?

Дурацкий вопрос.

– Да. Имеет, Иво.

Она отвернулась и долго смотрела на лед за иллюминатором.

– Ах, да. Я знаю, я должна сказать, что я – девушка, выросшая в двадцатом веке в Джорджии, воспитанная без предрассудков. Я знаю, что важно, каков сам человек, а не каково его происхождение, и что все равны в нашем обществе. И что кажущаяся неполноценность цветного населения является следствием их социального и экономического положения, а не генетической основы. И я понимаю, что когда черные устраивают пожары в своих гетто и грабят магазины, то это находит выход разочарование в жизни – они видят, что самодовольное белое большинство более века правит всем. И все мы должны работать вместе, все расы и народности, чтобы построить новое общество и искоренить пережитки прошлого. Но я же хотела выйти замуж за него! – Она повернулась к нему, ухватившись за поручень: – Я просто не могу любить негра! Не знаю почему. Вся моя жизнь... – Она отпустила поручень и поплыла, закрывая руками лицо. – Брад, Брад. Я ведь любила тебя.

Проклят всюду. Иво не раскрывал рта, памятуя о тысячах гадких способах напомнить ему о его расовой неполноценности, он их хорошо изучил с тех пор, как вышел из проекта. Либералы любили объявлять дискриминацию достоянием истории, но что-то никто из них не жил по соседству с негритянскими семьями. Официально сегрегация не существовала, но он быстро обнаружил, что в жизни все по-иному. Он знал, что вакансии, объявленные как рабочие места «равных возможностей», вдруг оказывались «занятыми», когда появлялся цветной аппликат, и вновь открывались для белых. Брад решил проскочить, пошел слишком быстро и оказался слишком высоко, чтобы пострадать, когда просочилась правда.

И, по-видимому, правда не достигла на станции ушей Афры. Иво проскакивать не рискнул и получил свое. Он был на одну треть европеец, на одну треть негроид и на одну треть монголоид, а это означает – негр.

4 = 1/3C + 1/3M + 1/3N = N

Он был глупее, чем чистокровный белый, хотя даже придуманные белыми тесты показывали обратное, он был менее чистоплотен, хотя мылся не реже, чем они, и чистил зубы популярной пастой; он был цветным – и все тут, и каждый в Америке знал это, что бы там ни заявляли публично. В жизни это выглядело, как «Убирайся, ниггер!» в 1960, или твердая вежливость отказов в 1970, или спонтанная слепота в 1980, – он был чужим в этом обществе.

На это просто нельзя было реагировать. Ненависть порождала ненависть, и каждый раз, когда он видел мертвенно-бледную кожу у незнакомца, он тут же напрягался и думал: «Белый!» – каким бы объективным он не старался быть. Тем не менее, он безоглядно влюбился в женщину с самой белой кожей в мире...

Афра опомнилась и продолжила:

– Я знаю, я не права. Но не могу изменить это так быстро. Я могу называть себя белой шовинисткой, чувствовать вину – но это внутри меня, это моя природа. – Она посмотрела на него так, что ему стало больно.

– Вы, Брад и Шен были вместе?

– Да.

– Цвет, коэффициент, пол – все одинаковое?

– Да.

– Почему он мне лгал! – с болью воскликнула она.

Ответ был ни к чему.

– И вы, Иво, – вы тоже лгали мне!

– Да, – полуправда все равно что полуложь.

– Вы тоже были в этой колонии свободной любви и видели все это...

– Проект закрыли, когда нам было четырнадцать.

– Постойте! Я же читаю ваши мысли, Иво. Скажите правду. Расскажите о себе, о Шене, о Браде.

– Это... – он запнулся. В конце концов, она получит, то что хочет, это лишь вопрос времени. – Нас было сто семьдесят мальчиков и сто семьдесят девочек. Мы все вместе росли с младенчества, одно большое общежитие, никакого разделения по полу. Мы сами выбирали себе комнаты и соседей, никакого режима не было.

– Коммуна, – коротко заключила Афра.

– Коммуна. Взрослые появлялись, если только грозили крупные неприятности, и каждый знал, что они все время подсматривают. Но это ничего не значило, большинство ребят были умными бестиями.

– Их отбирали по этому признаку, – сказала Афра. – Совершенный человек должен быть гением.

– Генетические данные, окружение, статистика – все указывало на то, что в группе появятся гении. Обучение шло каждый день, оно начиналось в раннем возрасте, как только ребенок начинал реагировать на внешние стимуляторы. Может быть и раньше, не помню. Нас кормили согласно особой диете и защищали от всех известных болезней, постоянно стимулировали умственно и физически. Думаю, воспитателей было не меньше, чем детей, но мы видели их только на уроках. Почти все могли писать и читать уже в возрасте трех лет – даже самые отстающие.

– Групповая динамика, – сказала Афра. – Элемент соревнования.

– Наверное. Но они ведь всегда подглядывали, я имею в виду взрослых. И у нас была игра – дурачить их. Подделывать оценки, притворяться спящим – ну, все такое. Они были так доверчивы, наверное, потому, что были слишком образованы, слишком доверяли своим тестам, «жучкам» и статистическим распределениям.

– Представляю. А как насчет девочек?

Он не стал делать вид, что не понимает ее.

– Они понимали, что они женщины. Довольно многие были хорошо развиты в этом отношении. Но дети в четыре года понимают половые отношения не совсем так, как взрослые. Анальный элемент...

– А Шен? Тогда он и получил свое имя?

– Думаю, да. Ведь мы сами выдумывали себе имена; для взрослых мы были лишь номерами, по-видимому, для пущей бесстрастности. Так и получилось – мое имя лишь каламбур, а Шен – он рано проявил способность к языкам.

– Насколько рано?

– Никто не знает. По-видимому, он выучил шесть или семь языков одновременно, заодно с английским, и, я думаю, мог на них и писать. Но я его тогда еще плохо знал, по крайней мере, с этой стороны. А в три года он знал, полагаю, уже не меньше дюжины.

Афра обдумывала услышанное в тишине.

– И он был очень красив. Он жил вместе со многими ребятами и всем поначалу очень нравился. Он был sehr schon. По моему, sehr значит...

– Я знаю. И как далеко могут зайти четырехлетки?

– В сексуальном плане? Так же далеко, как и любой другой, если говорить о движениях. По крайней мере, у Шена получалось, и... девочки... Но ему все очень быстро надоело.

– Вы все уходите от прямого ответа, и я никак не могу поймать вас. Каково в этом участие Брада?

– Он был лучшим другом Шена. Пожалуй, единственным, хотя на самом деле Шену никто не был нужен. Полагаю, что они подружились потому, что были самыми способными, но все же Шен оставался сам по себе.

Опять повисла тишина, и он знал, что она размышляет о коэффициенте 215 Брада.

– Они были соседями.

– Да, – он понял, к чему она клонит. – Видите ли, нас не сдерживали моральные нормы внешнего мира. Никаких ограничений.

Говоря об этом, он смущался не меньше, чем она, но нужно было как-то защищаться.

– Мы играли во все игры – гомо, гетеро и групповые...

– Групповые!

Иво пожал плечами:

– Объективно рассуждая, что в этом плохого?

– Наверное, у меня все же больше предрассудков, чем я предполагала.

Иво отметил, что общие предрассудки кажутся куда более обоснованными.

– Но это не было главным. Все наши силы были направлены на учебу, и на то, чтобы дурачить взрослых.

– А воспитатели не знали об уровне интеллекта среднего ребенка?

– Не знаю. Думаю, что взрослые оценивали этот уровень в 125, хотя на самом деле он был на 25-30 пунктов выше.

Афра опять задумалась, наверное, представила себя в группе, где она бы не смогла стать даже средним учеником. Но оказалось, что она думала совсем о другом:

– Ваши «эксперты» не все продумали. Неужели они не представляли, что происходит с ребенком, лишенным семьи?

– Не было возможности...

– Нет, была. Если бы они действительно этого хотели. Могли бы отдать детей в приемные семьи, или проявлять больше заботы о вас, наряду с формальным обучением и проверкой знаний. В этом отношении это все очень походит на Пэкхемский Эксперимент.

Иво едва удалось скрыть свое удивление после этого замечания. Она явно была более образована, чем он предполагал, несмотря на то, что знал казалось бы все о ее способностях.

– Они не пытались создать семейный уют. Им нужны были мозги.

– Они совершили ошибку, создав неконтролируемые группы одногодок. Когда отсутствует родительский контроль, очень рано вступают в силу законы группы, – и это отнюдь не всегда правильные законы. Если средний американский ребенок и так уже сильно извращен недостатком родительского внимания, большой занятостью родителей, потоком насилия с экрана телевизора и газетных полос, озлобленностью обездоленных сверстников, которые являются для него внешним миром, то можете себе представить, какой результат будет у ребенка, у которого семьи не было вообще! Не развивается самосознание, не поощряются успехи в учебе, не стимулируется полезный труд. Для этого в доме нужен хороший отец, или хотя бы его неплохая замена. А если допустить, что люди со степенями в педагогике могут растить детей – то неудивительно, что в результате получаются такие типы, как Шен.

Иво не задумывался раньше об этом, но ее аргументация показалась ему разумной.

Ведь фактически все они – он, Афра, Гротон и Беатрикс жили здесь одной семьей, и он первый раз в жизни учился жить в кругу семьи, и ему это нравилось. Споры, опасности, тяжелая работа, постоянные трения – все это было, но они были вместе, и это было лучше, чем жизнь, которую он до этого знал на Земле.

– Наверное, Шену так же быстро надоело дурачить взрослых? И что же он сделал?

Опять перешли на личности...

– Он ушел.

– Из охраняемого общежития? Из закрытого лагеря? Куда же он ушел?

– Никто точно не знает. Он просто исчез.

– Вы опять лжете. Брад знал.

– Думаю, да.

– И вы знали! И сейчас знаете! Даже Брад не мог достать его, а вы могли, но не захотели! – Иво не ответил. – И это как-то связано с этой вашей поэмой, планетой Нептун и этой чертовой связанной пешкой!

Неужели она собрала головоломку? Шен, очевидно, хотел этого. Знает ли она, как легко сейчас вызвать джинна, или ей известно только его жилище? Представляет ли она себе последствия своей поспешной догадки?

Жизнь в пирамиде – на самом деле, это был тетраэдр, – мирно текла под топот металлических ножек управляемых из космоса роботов. Одна сторона тетраэдра покоилась на земле, а вершина указывала на Нептун. Снаружи серые, неприступные блоки, а внутри все удобства двадцать первого века. У каждого была своя комната – у Гротона и Беатрикс две, всюду проведено электричество, имелся сложный водопровод. Полы устилали теплые губчатые ковры, стены были окрашены в приятные тона.

Имея энергию, машины и галактическую программу, Гротон творил настоящие чудеса. Он создал устройство для получения протеина из грунта Тритона, генератор силового поля, который окружал экраном пространство вокруг тетраэдра и позволял создать там земную атмосферу. Другое устройство фокусировало гравитацию и создавало на небольшой площади нормальную силу тяжести.

Преобразование материи, силовые поля, управление гравитацией – все это поражало воображение Иво. Он знал, что галактическая технология стоит на другом уровне по сравнению с земной, но реальные результаты были просто ошеломляющими.

Какое количество времени, сколько веков понадобится Земле, чтобы выйти на этот уровень? Пробоскоиды с планеты Санга так и не достигли его. Они, очевидно, так и не смогли пройти через разрушитель и добраться до программ за ним. В ином случае их проблемы, по крайней мере материальные, были бы решены. Все тот же вопрос: почему существует разрушитель? Все тот же ответ: не хватает исходной информации.

Иво попытался похвалить Гротона за его инженерные достижения.

– Я всего лишь инженер и только следую инструкциям, – ответил тот.

Отчасти это было правдой, он был как ребенок, который, включив телевизор, смотрит на работу мастеров в образовательной программе. Но какой бы подробной ни была программа, Гротон заслуживал похвалы, так как смог реализовать ее. Это был его праздник.

Им не нужно было больше выходить на поверхность в скафандрах.

Искусственное солнце заменило в небе тусклую звездочку с таким же названием, тепло и свет щедро лились на землю в течение двенадцати часов из двадцати четырех, когда рукотворное солнце покатывалось по силовому экрану.

Беатрикс посадила бобы из пищевых запасов, и они дружно взошли в саду, удобренном протеиновой эрзац почвой, рядом находился резервуар с водой – настоящее лунное озеро.

Иво в качестве своего вклада в улучшение их бытия приспособил фотоаппарат к главному экрану макроскопа и наладил регулярный выпуск газет, журналов и книг с Земли. Остальные могли их читать, не опасаясь разрушителя, так как он действовал только «живьем».

Из ссылки на далекую холодную планету их пребывание на Тритоне вскоре превратилось в приятный отпуск.

Гротон наконец-то решил, что пора и ему подежурить с Иво на макроскопе, отказавшись от своей привилегированной должности главного инженера на Тритоне, хотя, судя по его успехам, он честно заработал эту привилегию.

– Решил немного дать передохнуть машинам, – пояснил он. – Сказал им быть в понедельник к восьми утра на работе в трезвом виде.

Впервые с начала приключения мужчины оказались одни, и было время немного поговорить.

Иво подозревал, что была еще какая-то особенная причина, так как у Гротона было еще много дел, и он успел создать себе репутацию неутомимого работника.

Афра уже определилась на роль технического помощника, а Беатрикс была главной нянькой Иво на макроскопе. Выходит, Гротон что-то задумал?

Так оно и оказалось.

– Как вы знаете, я интересуюсь астрологией, – начал он.

Этот поворот Иво предвидел.

– Да, я дал вам дату своего рождения и рассказал о некоторых событиях своей жизни.

Как же это было давно!

Там, по другую сторону деструкции – прошлая жизнь осталась лишь в памяти. И какое значение для астрологии имело то, что у Иво не было детства и он позаимствовал воспоминания у Сиднея Ланье?

Он почувствовал себя виноватым, но счел объяснения на сей счет неуместными.

– Я также слышал, еще тогда, ваш разговор с Афрой.

– Да. Умная девушка, но невосприимчива к некоторым идеям.

Иво тоже это знал.

– Но это ерунда. Я не требую, чтобы все соглашались со мной, и уверен, что астрология сможет сама за себя постоять. Но я составил гороскопы для всех членов экипажа, и обнаружил, что вас окружает какая-то тайна.

Иво удивился, когда это Гротон нашел время на эти занятия при таком колоссальном объеме работ, который он выполнил на Тритоне? К тому же, он в чем-то разделял мнение Афры – квалифицированный инженер, а занимается псевдонаукой.

Гротон, казалось, не различал реальность и вымысел, хотя его подход ко многим вещам был сугубо практичен.

– Если вы не возражаете, – вскоре сказал Гротон, – я хотел бы обсудить это с вами.

– Почему бы и нет? Я не могу сказать, что верю в астрологию больше Афры, но вопросы можете задавать.

– Неужели вы знаете астрологию настолько, что можете ей обоснованно доверять или не доверять?

Иво улыбнулся:

– Нет. Я просто нейтрален.

– Удивительно, как порой легко люди судят о том, что им может понравится, а что нет, во что можно верить, а во что нельзя, когда у них явно недостаточно информации для плодотворной дискуссии. Если бы я заранее не доверял тому, что сигнал из космоса способен создать сложное оборудование и машины, то, думаю, наше пребывание на Тритоне не было бы столь удобным, как сейчас. Предвзятость зачастую дорого обходится.

Иво показалось, что он находится еще на одном занятии по искоренению предрассудков.

Недавно он порицал расистские воззрения Афры, но, оказывается, он сам весьма односторонне судит об астрологии.

И, так же, как и Афра, все еще не мог изменить своих убеждений – астрология оставалась для него мошенничеством. Он был так же предвзят, как она.

– Но это не главное, – сказал Гротон. – Я хочу дать вам два астрологических описания – а вы решайте, какое их них больше подходит к вам. Это вроде психологического теста, но, поймите меня правильно, я не собираюсь устраивать сеанс психоанализа. Просто это пояснит кое-что для меня и заодно покажет вам, что такое астрология на практике.

– Огонь желания...

– Странно, что вы выбрали именно это выражение. – Гротон остановился, собрался с мыслями. – Вот первое описание: Этот человек стремится добраться до сути вещей и управлять ходом жизни. В своих лучших проявлениях он способен видеть глубинный смысл явлений и принимать неожиданные и полезные решения; в худших – он сеет подозрительность, способен на необдуманные поступки. Жизнь для него – это приключение, и он полагается на себя. Он бесстрашен, действует быстро и решительно, принимает на себя всю ответственность за содеянное. Не любит абстрактных рассуждений и мало думает о других.

Гротон остановился.

– Теперь другое описание: Этот человек всеми силами стремится объяснить мир с помощью утилитарных понятий. В своих лучших проявлениях он способен направить свои усилия и усилия других на общее благо, в худших – стать вечно недовольной и малообщительной личностью. Жизнь для него должна иметь цель, его легко воодушевить похвалой. Он оптимист, общителен, даже чрезмерно, часто простодушен. Его нужно заставить проявить себя, иначе он становится догматиком и ревнивцем. Реалист в мелочах, во всем остальном неисправимый идеалист.

Иво обдумал услышанное:

– Это весьма общие описания, не думаю, что какое-то одно подходит больше, чем другое. Но второе, по-моему, ближе к истине. Я действительно люблю помогать людям, но это не всегда получается. И я лучше буду зарабатывать на жизнь тяжелым трудом, чем заниматься авантюрами. И уж конечно, я совсем не бесстрашен.

– Мне тоже так кажется. Человеческие качества распределяются неравномерно, но во всех нас найдется всего понемногу, так что расхождения неизбежны. Но первое описание навряд ли подходит к вам. Это Овен, двенадцатый дом, часть стихии огня – вот почему я прокомментировал вашу реплику.

– Мою?..

– Вы сказали «заряжайте любое».

– А!

– Второе – это Водолей, шестой дом, стихия воздуха. Я мог бы еще привести расположение планет, но это разделение типично. Вы больше подходите к Водолею, чем к Овну.

– А моя дата рождения?

– Овен.

– Выходит, я исключение. Я не знаю, куда я там принадлежу. А кто Водолей?

– Я кое-что услышал от моей жены. Сидней Ланье.

Иво получил сильный удар. Псевдонаука или нет, но Гротон подобрался довольно близко.

– Значит, моей стихией является огонь, а должен быть воздух? Вы не могли ошибиться?

– Нет. В этом-то и загадка. Я все тщательно проверил, все сходится. На самом деле вы совершенно отличаетесь от той личности, которую предсказывает гороскоп, а эпизод из вашей жизни подтверждает его правильность. Я мог бы ошибаться в деталях, но не настолько. Вывод: если мои посылки верны, то либо вы мне дали неправильную дату, либо...

– Либо?..

– Вы играете в шахматы?

– Нет, – Иво не стал возражать против внезапной смены темы.

– Я умею. Ну, я не мастер, но когда-то играл довольно много, пока не нашел более важного применения своему времени. Думаю, что я понимаю, о чем послание.

– Послание?

– Последнее, от Шена. Вы же помните: «Моя пешка связана». Это шахматный термин.

– Я не знал.

– Думаю, что знали, Иво. Но все равно объясню. Каждая фигура в игре ходит по-своему и имеет свою стоимость. Пешка – самая мелкая фигура, ее цена принимается за единицу. Она ходит только на шаг и только вперед. Слон и конь стоят по три очка, могут двигаться дальше и более разнообразно. Ладья стоит пять очков, ферзь – девять-десять, это очень сильная фигура. Эти очки только ориентиры при разработке стратегии, счет им, разумеется, никто не ведет. Ферзь движется по всей доске, в любом направлении, и именно в маневренности его сила, его присутствие в корне меняет игру.

– Я не совсем понимаю объяснения, но верю вам на слово.

– Не имеет значения. Главное – нельзя забывать о ферзе. Он может ударить с любого расстояния, в то время, как пешка ограничена в маневре. Ферзь может поставить шах и даже мат королю, не подвергая себя опасности, а пешку нужно защищать.

– Мат? Защищать?

Гротон вздохнул:

– Да вы и вправду профан в шахматах! Смотрите, – он вытащил доску и мелом нарисовал на ней клетки. По-видимому, доски очень популярны у инженеров. – Клетки на самом деле должны быть черными и белыми, но отвлечемся от этого. – Он дорисовал буквы.

– Вот это – в кружке, черный ферзь. Это может быть и слон, принцип тот же. Он в углу на первой горизонтали, в то время, как все белые фигуры собрались на седьмой и восьмой горизонталях.

Гротон не обращал внимания на смущение Иво.

– Сейчас белая пешка проходит в ферзи, но не может сдвинуться, потому что связана. Вот о чем хотел сказать Шен.

Иво задумчиво посмотрел на рисунок.

– Я рад, что вы в этом разобрались.

Гротон безжалостно продолжал следовать своей логике:

– Король – вот главное в игре. Вы не можете походить, поставив его под шах. Ваш противник укажет вам на ошибку: в шахматах нет системы штрафов. Смотрите, пешка ходит сюда – следующий ход белых, – и черный ферзь дает шах королю. Выходит, пешка не может двигаться, пока она связана. Она должна защищать короля.

– До сих пор я, кажется, понял. Пешка – как телохранитель, шаг в сторону и покушение...

– Очень похоже. Но это еще не все. В этой позиции пешка имеет особое значение, потому что когда она дойдет до последней горизонтали, она станет ферзем, или какой угодно другой фигурой. Это может изменить всю игру, потому что дополнительный ферзь в эндшпиле способен на многое.

– Должно быть, этому королю совсем несладко в том углу.

– Белому королю выгодно, чтобы пешка превратилась в ферзя. Фактически это означает, что у белых есть шанс выиграть, если только пешка сможет походить вверх. Вот почему нужно разорвать связку – в этом вся проблема.

– Мы белые?

– Да. А черные – некая чужая цивилизация, где-то в четырнадцати световых годах от нас.

– Разрушитель?

– Именно. Кто-то поставил этого ферзя, и он угрожает нашему королю через всю доску, по диагонали. И у нас всего две пешки сдерживают его.

– И мы уже потеряли шесть.

– Правильно. Седьмая и восьмая на седьмой горизонтали. И одна из них – связанная – очень важна. Проходящая в ферзи.

– И кто же она в жизни? – спросил Иво.

– Вы! – Гротон указал толстым пальцем на Иво.

– Я? Потому что умею немного обращаться с макроскопом?

– Потому что вы можете поставить на доску белого ферзя – Шена.

– Но как же я связан? – Гротон шел по следу и был так настойчив, как и Афра.

– Я об этом думал. Вы, очевидно, и есть пешка Шена, это подтверждают его зашифрованные послания. Думаю, он пришел бы к нам, если бы смог. И он сообщил нам, почему не может прийти, если мы его правильно понимаем.

Гротон посмотрел на чертеж.

– Так же, как пешка связана ферзем, вы связаны разрушителем. Но если она подвинется на клетку, она станет ферзем. Так что фактически связан ферзь в образе пешки. Они одно и то же, одно происходит из другого...

– Предположим, но...

– И это объясняет многое, в частности, расхождения в гороскопах. Должно быть так оно и есть.

– Что?

– Что вы Шен. Стихия огня.

– Разумеется. А связка?

Неосторожные слова, но игра-то все равно кончена.

– Вы посмотрели программу, которая убила сенатора и разрушила мозг Брада. Вероятно, вы выжили потому, что находились ниже критического уровня. Но в вашем сознании заперт Шен, он спит в вас. Он не пострадал, потому что ваш мозг принял удар, а вы всего лишь пешка. Но если он выйдет, и вы станете ферзем, – тут-то память о разрушителе и поджидает его, чтобы убить. Он это знает, и потому пешка связана. – Иво кивнул. – Не сразу, но вы все-таки поняли это.

– Так вы все знали? Я признаться думал, что это вполне могло быть как-то скрыто от вас.

Гротон посмотрел в иллюминатор, на ледяной мир и, казалось, совсем не радовался своему успеху.

– Разумеется, на эти мысли меня натолкнул гороскоп. Нужно было объяснить расхождение между предсказаниями и наблюдениями, и, как часто бывает, ошибка была в наблюдениях. Сейчас вопрос стоит так: как разорвать связку? Мы не можем получить ферзя, и на доске мало наших фигур. Естественно, реальная ситуация сложнее, чем то, что я изобразил на доске, даже с шахматной точки зрения здесь есть неточности, я мог бы привести более корректную аналогию, если это стоит усилий. Но, мне кажется, если мы что-то собираемся предпринять, то это нужно делать всем вместе. Вы согласны?

– Думаю, вы правы. Но как вы собираетесь стереть память? Даже если это вам удастся, Шен ведь не сможет сам работать с макроскопом, до тех пор, пока существует разрушитель.

– Не знаю. Боюсь, что это выходит за рамки знаний инженера. Но мы можем все вместе обсудить это, пусть Афра попробует что-то придумать. Еще один вопрос...

– Я знаю. Что случится, когда появится Шен, со мной.

– Да.

– Я умру. Дело в том, что я существую только в воображении Шена.

– Это, опять же, подсказал гороскоп. Он предсказал, правда в необычной форме, скорее Шена, чем Иво. Тем не менее, мне вы кажетесь довольно реальным.

– Это не так. Когда Шену все надоело и он решил уйти – это случилось, когда ему было пять лет, – он осуществил это, создав посредственную личность и подставив ее вместо себя. Некто, не слишком способный, чтобы не привлекать внимание воспитателей, но и не подозрительно тупой. Некто более или менее бесцветный, но опять же, не настолько, чтобы вызвать подозрения. Некто средний в своей исключительности, если вы понимаете, о чем я. Он все это соорудил в одной из частей своего сознания, а сам пошел спать. А я – то, что осталось, самый настоящий запрограммированный человек. Он как-то все уладил с другими детьми, так что все забыли о нем и воспринимали меня так, будто я таким был всегда. Кроме Брада, конечно. Он как будто видел меня насквозь. Выходит, я родился пятилетним, и у меня не было детства в проекте.

– Многие говорят, что возраст от пяти до десяти лет это золотое детство.

– Но только не на базе Пекер 330! Все уже было кончено, когда я попал туда. Это то, что я имел в виду, когда сказал вам, что не помню детства.

Гротон решил сменить тему беседы:

– А Шен никогда не возвращался?

– Его нужно позвать. Это моя работа – решать, когда подойдет время. Но у него нет причин возвращаться. Обычная жизнь невыносимо скучно для него, и он оставляет рутину мне.

– Значит, он ушел от скуки? Но это неубедительно, не так ли? Почему мир должен быть скучен для Шена? И почему возвращение – это не добровольный акт; с его стороны, я имею в виду? Я бы предположил, что у него были более веские причины уйти.

– Что еще за причины? – беспокойно спросил Иво. Его представления о своем месте в этой жизни несколько пошатнулись.

Гротон тоже был явно неудовлетворен своими объяснениями.

– Я еще раз тщательно изучу гороскоп.

– Удачи. Ну а я буду влачить свое существование.

– Влачить? Я бы сказал, что вы нашли свое место в жизни, так же, как и я.

– Это самое утешительное описание той ситуации, в которой я нахожусь. Когда он проснется, если время придет – он проглотит меня, всю мою память, все мои желания – я умру. Я буду как планета, упавшая на Солнце.

– Вы боитесь этого. Когда пешка станет ферзем, это будет уже не пешка, даже в малой своей части. Я понимаю, почему вы не очень то стремились разбудить Шена.

– Я самолюбив, это так. Но я здесь, и я хочу жить. Я хочу доказать свое право на жизнь. Мне не нравится Шен.

– Наверное, я бы чувствовал себя так же, – Гротон задумался. – А этот фокус со спраутом?

– Это один из немногих талантов, оставленных мне в наследство Шеном, чтобы я не был полной посредственностью. Это и игра на флейте. Воспитатели просто разругались, пытаясь понять, почему я так успеваю в этих областях и не успеваю в других. Думаю, они развили целую теорию о задатках ребенка, из которой следует, что в нормальной семье этим талантам не дали бы развиться. Точно не знаю. Теперь вы видите истинное могущество Шена – он таков во всем.

– И вы выиграли чемпионат станции по спрауту после одной тренировочной игры даже не вспотев.

– Я бы не сказал. Существуют пределы, спраут иногда сильно усложняется.

– Да-да. И моя жена говорит, что вы играете на флейте лучше, чем те, кого она слышала. А она слушала многих мастеров. Она просто помешана на классической музыке.

– Она мне не говорила об этом.

– Она бы вам никогда этого не сказала.

– Ну и ладно, я ни от кого не требую вечно хранить секреты.

– Понемногу мы узнаем вас все больше. На Тритоне слишком тесно для личных тайн.

– Думаю, так выглядит Чистилище.

– Нет. Так выглядит дружба. Мы с вами. – Он остановился и продолжил, с беспокойством в голосе. – Слушайте, Иво, несмотря на все то, что я тут говорил, мне не очень нравится, как все обернулось. Может, мне больше по душе Водолей, чем Овен. Афра, думаю, тоже поймет это скоро. Пусть все останется как есть, а там видно будет.

Иво кивнул с благодарностью.

Работы на базе шли быстро, и вскоре основные замыслы Гротона были материализованы. Когда необходимое было сделано и спешка прошла, оторванность от Земли вновь начала угнетать их.

Тритон – не Земля, как бы роскошно они на нем не устроились, и все начали это осознавать. Новости с Земли были неутешительными – надежда на возвращение в ближайшие годы была тщетной.

Иво проводил время на макроскопе, занимаясь извлечением информации о процессах, потребность в которых могла у них возникнуть только теоретически. Они обладали уже властью над силовым полем, способным сжимать камень в одну из форм вырожденной материи, были созданы интеллектуальные роботы, которым под силу было изготовить копии макроскопа. Но для чего все эти чудеса? У них было все, кроме дома!

Гротон расширил силовой экран и провел другие полезные усовершенствования. Беатрикс готовила и стирала вручную (хотя они могли получать готовую пищу и одежду), взрыхляла и полола сад, в то время как предназначенные для этого машины пылились без дела.

Но сильнее всех на изгнание с Земли реагировала Афра. Она создала себе огромную лабораторию и проводила в ней по несколько дней кряду. Она требовала искать для нее специальные галактические медицинские технологии и корпела над информацией, которую ей послушно доставлял Иво, всматриваясь в тексты запавшими и покрасневшими от усталости и бессонницы глазами.

Она настояла на том, чтобы ей в лабораторию установили дополнительный экран макроскопа, хотя все они знали, что посмотреть на него для нее равносильно самоубийству.

Большой стеклянный чан, который она приспособила для хранения протоплазмы Брада, стоял на полке, зловеще булькая при аэрации и мрачно созерцая ее труды.

– Мне это не нравится, – как-то сказал Гротон в ее отсутствие. – Ей и думать нельзя о том, чтобы восстановить Брада и прооперировать его самой, но, похоже, она именно это и собирается сделать.

– У нее медицинское образование? – спросил Иво.

– Нет. Она пытается сейчас самостоятельно его получить. Она убьет его.

– А что она собирается сделать? – обеспокоено спросила Беатрикс.

– Насколько я понимаю, она собирается удалить поврежденные мозговые ткани и вырастить новые или заменить каким-то инопланетным трансплантатом. Можно подумать, ей предстоит изготовить протез руки!

– Но ведь пострадал мозг, – сказала Беатрикс.

Иво задумался. Возможно ли заменить часть мозга и при этом не изменить личность? Даже если Афре удастся это сделать, в результате получится не тот Брад, которого она знала. И цивилизация, создавшая разрушитель, наверняка позаботилась о том, чтобы такое восстановление было невозможно, если не сломлен разрушитель.

На этом пути не может быть спасения.

Он пытался рассуждать здраво или просто боялся возвращения соперника? Не становился ли он догматиком и ревнивцем, как это сказано в приведенном Гротоном описании Водолея?

– Она не сможет восстановить его, если я не настрою станцию, – заметил Иво.

– Вы уверены? Не забывайте, она видела деструкцию. И она настояла на собственном экране макроскопа. Реконструирующий сигнал настраивается сам, если есть протоплазма, подлежащая восстановлению, даже если никто не следит за процессом. Она знает это и осуществит свой замысел.

– Не знаю. Я не стал бы рисковать.

Эту проблему, как и проблему с Шеном, пришлось оставить в покое. Они были связаны. Любое вмешательство могло с равной вероятностью как разрешить проблему, так и ухудшить ситуацию.

Приготовления Афры приближались к концу. Это можно было сказать по тому, как она напевала у себя в лаборатории и по выражению ожидания на ее лице, хотя она и избегала прямых ответов.

Когда напряжение стало невыносимым, Гротон пошел поговорить с ней, но она заперлась от них.

– Можно было бы туда быстро добраться, – пробормотал Гротон, руководивший строительством комнат, дверей, шлюзов, да и необходимые механизмы еще остались. – Но зачем? Она хочет посмотреть, что получится, и она достаточно упрямая девка. Вся огонь и земля.

Иво начинал понимать астрологические аллюзии – огонь погас, земля осталась – что-то в этом духе.

– Оставим ее в покое?

– Все говорит за то, чтобы остановить ее грубой физической силой, – сказал Гротон и пожал плечами. Но ни Иво, ни Беатрикс не решились участвовать в голосовании.

– Но мы должны следить за ней, – сказал Иво. – Мы предполагаем, что нависла катастрофа, но даже не можем представить, какая. Как бы нам не пришлось собирать Афру по частям.

– В прямом смысле, – согласился Гротон. – Но только нас придется собирать по частям, если мы попытаемся вломиться туда.

– Я имел в виду макроскоп.

Глаза Гротона расширились.

– Пойдемте! – крикнул он. – Беатрикс, оставайся здесь, но не входи туда, чего бы ты не услышала, только если она не позовет на помощь.

Беатрикс испуганно кивнула. Она выглядела изможденной, потому что мало спала, да и потеряла в весе. Только теперь Иво понял, насколько глубоко Беатрикс, вторая женщина на Тритоне, переживает этот кризис. Почему он так часто забывал, что люди страдают не меньше его?

Иво и Гротон забрались в скафандры, поспешно их проверили и побежали, тяжело топая, по саду. Высокая пшеница и ячмень колыхались под порывами легкого ветерка (Беатрикс настояла, чтобы ветер был как настоящий, хотя, разумеется, его происхождение не было связано с метеорологическими процессами), зеленые грядки картофеля сгрудились у выхода. Остроконечная желтоватая листва фасоли тянулась к искусственному солнцу. Вообще-то, технологии контролируемых мутаций были изложены в галактических программах, но Беатрикс и слышать не хотела об этом – в саду были посажены только те растения, семена которых были в их запасах и которые удалось прорастить.

Они пробежали по дорожке сада (усыпанной гравием, окаймленной травой) и выскочили за силовой экран, сопровождаемые облаком кристалликов льда: воздух, который вырвался за ними, быстро охладился до температуры ниже точки кипения, а сопутствующие водяные пары охлаждались еще быстрее. Внутри силового купола, за ними, порыв ледяного ветра моментально заморозил ближайшие к выходу растения и вызвал небольшой снежный вихрь.

За прозрачным экраном поверхность Тритона оставалась такой же, как прежде – голая пустыня при температуре минус сто восемьдесят градусов по Цельсию. За озером воды начинался океан холодной окиси азота – силовой экран надежно изолировал одно вещество от другого.

Планетарный модуль одиноко стоял в двух милях от колонии. Они неуклюже побежали к нему, еще находясь в поле 1G. Через сто ярдов гравитация упала до уровня чуть ниже нормального для Тритона. Гравитационная линза фокусировала поле с поверхности Тритона площадью сто квадратных миль на участок в несколько сот квадратных ярдов, уменьшая гравитацию в окружающем пространстве и увеличивая ее в нужном месте. Невозможно было бы полностью убрать гравитацию в какой-то точке или увеличивать ее без предела – это устройство являлось скорее распределителем, а не усилителем или экраном. Иначе пришлось бы задействовать гораздо более энергоемкие процессы, но, как сказал Гротон во время одной из консультаций, крайности нам ни к чему. Сильный гравитационный дисбаланс мог бы уничтожить атмосферу и большую часть поверхности Тритона, а то и вообще изменить его орбиту. К чему такой риск?

Они спешили к модулю, делая длинные и, для большей скорости, низкие прыжки в поле 1/4G. Хотя они ждали в бездействии уже целую неделю, Иво казалось, что счет идет на минуты. Он первым достиг модуля, прыжком преодолел лестницу и забрался в шлюз. Все казалось таким примитивным после чудес вроде силового поля! Они уже привыкли к хитрым штучкам II-го уровня технологии, а теперь были вновь отброшены на I-й. Он запустил в шлюз воздух и вошел внутрь, освободив кабину для Гротона. Затем включил внутренний прогрев, но вовсе не для комфорта, а чтобы надежно работала аппаратура. Оборудование модуля было приспособлено для работы при «умеренных» температурах – до минус сорока градусов по Цельсию.

Теперь Иво уже знал, как управлять модулем, хотя первоклассным пилотом еще не стал. После нескольких поездок на Шен он уже хорошо продвинулся в науке выездки ракеты I-го уровня технологии.

Наконец они вплыли в помещение макроскопа. Здесь поддерживались постоянные температура и давление, необходимые для нормальной работы чрезвычайно чувствительной аппаратуры и компьютера. Они сняли скафандры и принялись за работу. Их не беспокоил уже разрушитель, так как Иво знал, как защищать мозг от него. Гротон, после нескольких пробных экспериментов установил, что он не восприимчив к нему, если только не сильно сосредоточивается.

Гротон даже попытался сам работать со скопом, чтобы облегчить создание первых машин, но, оказалось, что тот предел, который не допускал к его разуму разрушитель, не позволял воспринимать сигналы за разрушителем. Обычный мозг воспринимал или все, или ничего. Иво был счастливым исключение, возможно потому, что был искусственной личностью.

Он уже давно не работал на таких малых расстояниях, но был уверен, что при правильной настройке макроскоп может принять, что угодно и где угодно, хоть свое собственное изображение. Правда, для малых расстояний разрешение падало – слишком сильный сигнал был хуже, чем слабый. Он установил самый первый диапазон и сфокусировал макроскоп на Тритон.

Появилось изображение недр Тритона – однородная скала. Изменив высоту, он вышел на поверхность, – все слегка размыто, но вполне разборчиво. Он пронесся над кратерами, расселинами, океанами, направляясь к куполу станции, Гротон молча наблюдал за его действиями. Эту часть работы Гротон мог бы выполнить сам, так как ему вполне по силам было неинтеллктуальное общение с макроскопом. Но у Иво было больше сноровки, и они спешили.

– Съезжаем на скорости девяносто пять миль в час, – заметил Гротон.

Иво понял, что до этого Гротон никогда не видел такой стиль управления скопом.

– На самом деле мы не спускаемся, просто так быстрее, чем вводить точные координаты станции. Хотя на больших расстояниях я и не пытался бы проделать подобное.

Ремарка Гротона вызвала у него чувство легкого беспокойства, но он был слишком занят, чтобы проанализировать свои ощущения.

Они были уже в куполе. Иво замедлился, прощупывая дорогу к пирамиде и, затем, к лаборатории. Промелькнуло нервное лицо Беатрикс, сидящей в кухне, и Гротон хмыкнул. Он действительно любил ее, – подумал Иво, и мысль эта явилась для него откровением, хотя он все время знал это.

Он приблизился к лаборатории Афры и установил точку обзора так, что была хорошо видна вся комната. Она была там; лежала на койке и, похоже, еще не начала... проект.

– Успели вовремя, – сказал он. – Правда, не знаю, хорошо это или плохо.

– Понимаю, почему хорошо. А почему плохо?

– Потому что мы слишком далеко, чтобы вмешаться, если там произойдет катастрофа, а она, я думаю, произойдет. Нам остается только смотреть.

Гротон задумчиво кивнул.

– Вы ее любите.

Это замечание не казалось сейчас бестактным или неуместным.

– Как только ее увидел. Брад мне представил ее – «Афра Глинн Саммерфилд», и для меня этого было достаточно.

– Почему Брад сделал это?

– Что? Это была наша первая встреча.

– Выдумал имя. А вы что, не знали?

– Вы хотите сказать, ее имя не Афра? Или не Саммерфилд? Я не понимаю.

– Глинн. Я не знаю, какое у нее среднее имя, но точно не это. Думаю, это родовое имя, вроде Джонс или Смит.

Иво был поражен:

– Брад! Он это сделал специально!

– Что сделал?

– Имя! Вы разве не поняли? Для меня его выдумал.

– Вы меня совсем запутали, Иво. Вы же не в имя влюбились, правда?

Иво не мог оторвать глаз от Афры. Он вспомнил тот вечер, когда она лежала в гамаке, мучимая горем и прекрасная, после встречи с разрушителем.

– Вы не слышали историю обо мне и Сиднее Ланье? Я рассказал Беатрикс, да и вы составляли гороскоп...

– Моя жена щепетильна по отношению к чужим секретам. Она, наверное, почувствовала, что это конфиденциальная информация. Все, что она сказала, это что вы обожаете поэзию Ланье. К сожалению, я не знаком с его оригинальными произведениями.

– Да, я особо отношусь к этому поэту. Я изучил его биографию, все, что с ним связано, и я подсознательно реагирую...

– А! Та самая ключевая фраза. Это была...

– Цитата из «Симфонии» Ланье, наверное, его величайшего произведения. Когда я ее услышал, я понял, что Брад хочет меня видеть, и это очень серьезно. Между нами, бывшими членами проекта, есть что-то вроде братства, это называется групповой инстинкт. Это очень сложное чувство, непреодолимое, я бы сказал. Я не мог не пойти на этот зов.

– О, да. У детей в кибуцах тоже есть что-то похожее. А это имя, оно...

– Глинн. Из другой его большой поэмы – «Болота Глинна».

Гротон напряг память:

– А ведь мы ехали через...

– Болота Глинна. В Джорджии. Да. В этих краях Ланье черпал свое вдохновение. Впервые его поэма была напечатана под псевдонимом, но получила такой успех... вот почему я был там, а не искал денежной работы где-нибудь на севере, как многие остальные. Я провел годы, путешествуя по дорогам его жизни.

– На одной из них я вас и встретил?

– Да. Брад прекрасно это знал.

– Выходит, он просто играл с именами. Хотел приклеить вас к Афре. Ведь она тоже из Джорджии, как и ваши болота.

– Ланье был из Джорджии. Он дрался во время Восстания, для вас он конфедерат.

– Не понимаю Брада. Афра говорит, что она и Брад должны были пожениться. К чему нужно было это затевать?

– Может из-за того, что ему очень был нужен Шен. Он знал, что я не выйду из игры, пока Афра рядом, и Афра не выйдет из игры, пока он рядом. Он даже столкнул нас лбами, чтобы вирус надежно укоренился. Заставил ее провести меня по станции... Много ли нужно, когда рядом такая девушка. И я только сейчас понял...

– Любовь слепа.

– Слепа и прекрасна. Это было так очевидно. Страховка на случай встречи с разрушителем. Иво под каблуком у Афры – и единственный способ выбраться из-под него – освободить Шена.

– Вы можете позвать Шена? Когда захотите?

– Могу. Но обратно загнать мне его уже не удастся.

– И Шену будет наплевать на Афру?

– Наплевать. Шен может заинтересоваться кем-то только на своем уровне, а Афра для него...

– Дебил. Теперь я понимаю, почему ему в пять лет надоела жизнь. Подумать только, никого в мире, с кем бы... постойте! «Моя пешка связана», – не о вас ли это и Афре? Вы не хотите его выпустить из боязни потерять ее?

Иво задумался.

– Может быть. Но, полагаю, это случайное совпадение. Любовь для Шена ничего не значит.

– И, думаю, не много значит для Брада. Это самая отвратительная интрига, которую я когда-либо встречал в своей жизни. Использовать свою невесту...

– Брад не пользовался этим словом, когда говорил об их отношениях, – сухо ответил Иво. – Но есть другая причина, по которой я не очень стремился выпустить Шена. Он полностью беспринципен. Может быть, он и решит нашу проблему с разрушителем, но...

– Но вы не уверены, какого цвета ферзем он окажется? Я все больше ценю вашу осторожность.

Иво тоже ценил понимание Гротона, ведь он так долго хранил свою тайну. Его первое впечатление от Гротона было столь же негативно, сколь и ложно. Он видел только белого толстяка, хотя ему нужно было видеть собственные предрассудки. А сейчас этот человек – вовсе не толстый – был его ближайшим союзником. Точно так же он впоследствии оценил личные качества Беатрикс, которая показала ему ясно, что красота и интеллект, которыми обладала Афра, еще не все. Афра...

Афра ровно дышала, то ли спала, то ли просто отдыхала.

– Думаю, мы не очень-то опоздали. Нам, наверное, придется сменяться, пока что-либо не произойдет.

– Хорошая идея. Я вздремну пару часиков, а затем и вы поспите.

Гротон оттолкнулся и повис, расслабившись, в воздухе, будто прилег на матрасик.

Иво осмотрел лабораторию. Его грызла совесть за то, что он подглядывал, но боялся не делать этого. Он боялся, что с ней что-нибудь случится. Замысел Брада оказался очевидным, но и потрясающе эффективным. Афра действительно заполнила все мысли Иво, и его наполняла радость каждый раз, когда он смотрел на нее. Она была впечатляющей женщиной, и она была из Джорджии, – и это значило больше, чем все ее недостатки. Называйте это глупостью, называйте предвзятостью: он был приговорен навсегда. Любил ли ее Брад, или просто, как он выражался, «был без ума»? Сейчас Иво сомневался. Ведь он позволил себе забыть, насколько цинично судил Брад о человеческих взаимоотношениях. Многие дети проекта были такими. Как правило, они были сильны разумом и слабы совестью, особенно в отношениях с внешним миром – Шен лишь логическая крайность этого. Они были независимы интеллектуально, материально и морально. Для Брада дело всегда было важнее человека. Афра могла быть просто самым доступным развлечением во время перерывов на станции, к тому же, неплохая уздечка для пешки Шена. Девочка из Джорджии для историка Джорджии.

Если ей удастся оживить Брада в том виде, в котором она его знала, это само по себе будет бедой. Несомненно, эта ее активность вызвана чувством вины за свои предрассудки, стремлением искупить ее. Ведь Брад, как и Иво, был цветным. У него была негритянская кровь и меланин в коже. Но если она потеряет его, она убедит себя в том, что причиной стало ее предвзятое отношение к расовым корням Брада.

И все же блаженна она в вине своей! Не в этом ли совесть человека? Поступки нормального человека определяются чувствами гордости и вины, а нормальные люди лишены этих чувств и поэтому опасны для общества. Даже подсознательный расизм образованных белых южан имел свои границы и законы, он не был абсолютным злом.

Но у Шена нет ни интеллектуальных, ни этических ограничений. У него нет ни стыда, ни совести. Он будет настоящим кошмаром.

Афра пошевелилась. Она потянулась так, как никогда не потянулась бы на людях, и прошла в ванную комнату. Это уже было вне поля зрения, и Иво не стал следовать за ней. Благодаря чувству вины, он, слава Богу, не был вуайеристом.

Через несколько минут она вновь появилась и подошла к стойке. На стойке было установлено какое-то электронное оборудование, Иво заметил, что она настраивает экран макроскопа, чтобы он был направлен прямо вниз с высоты человеческого роста. Несколько секунд она рассматривала прозрачную колбу с протоплазмой, затем нагнулась и вытащила ванну из нижнего отделения стойки.

Сомнений не оставалось – начиналось...

– Гарольд.

Гротон проснулся, замахал спросонья руками, прежде чем приспособился к невесомости. Афра открыла кран, и густая жидкость побежала в ванну. Она отошла, глядя на струю. Иво попытался представить, о чем она думает, и не смог. В ванну вытекал Брадли Карпентер, ее возлюбленный.

– Я не вижу инструментов, – сказал Гротон. – Если она собирается делать операцию, то...

Действительно, специального оборудования не было. Но если она отказалась от операции, то в чем же был ее план? Не собиралась же она до конца дней своих нянчиться с ним.

Протоплазма тут же отреагировала на свободу. По ней прошла дрожь, она заискрилась.

Афра налила колбу воды, прополоскала ее и выплеснула в ванну. И тут включился луч.

Они сидели здесь, работали с макроскопом и шпионили за ней, в то же время галактический сигнал проходил на ее дополнительный экран. Все происходило одновременно, об этом свойстве макроскопа Иво раньше не знал.

И вновь образовалось ядрышко, пульсирующий зародыш, развивалось позвоночное существо.

– Знаете, – сказал Гротон. – Есть одно простое решение, вот только не известно, сработает ли. Что, если процесс остановить на мгновение раньше? Всего лишь маленький кусочек жизни...

– И разрушителя никогда не было? – Это было просто, слишком просто. – Почему же галактические программы этого не советовали?

– Она может пропускать его и раз, и два, чтобы найти это место. Засечь его. А когда найдет... – ну, думаю, у нее уже что-то заготовлено. Может, у него будут провалы в памяти о недавних событиях. Но она их быстро восстановит.

Существо все росло, уже образовался легочный аппарат.

– Или, например, – продолжал Гротон, – она может провести эксперименты с изменением состава жидкости. Если бы было возможно выловить поврежденные клетки и заменить их на здоровые...

– Но это будет уже протоплазма с другим набором хромосом! – возразил Иво. – Где же она достанет нужный набор?

Гротон не стал спорить.

Афра подкатила аппарат с длинными электродами. Иво вспомнил, что давал ей описания этого прибора, но понятия не имел, для чего же он. Очевидно, Афра лучше знала, что с ним надо делать. Сейчас он заметил, что ванна была из метала, а не из пластика – она проводила электрический ток.

– Удар как раз перед разрушителем, чтобы остановить процесс в нужном месте, – прокомментировал Гротон.

– Но ведь плавление произошло после разрушителя, – сказал Иво с тревогой в голосе. – Суть процесса в том, что вся память есть часть плазмы. Нельзя просто прервать восстановление – вы можете разрушить всю структуру, а это очень опасно. Я бы не стал...

– Мы это скоро увидим своими глазами, мрачно ответил Гротон. – Смотрите.

Незаметно прошло четыре часа процесса восстановления. Иво мог лишь смотреть, не в состоянии чем-либо помочь. Афра укрепила один электрод на краю ванны, а другой, в форме диска, прижала к эволюционирующей голове. Нужный момент она, видимо, определяла интуитивно. Включила тумблер питания. Пошел ток.

Тело в ванне свела судорога.

– Шоковая терапия? – пробормотал Гротон. – По-моему, это не имеет смысла.

Афра выключила ток и убрала диск. Отошла.

Тело, а это сейчас определенно был Брад, прекратило эволюционировать. Задрожали веки, развернулась грудь.

– Неужели удалось, – недоверчиво произнес Гротон.

– Кое-что ей удалось. Но, боюсь, память о разрушителе сидит где-то в нем и ждет своего часа. Может, это произойдет через несколько часов или дней...

А может, в нем шевельнулась ревность?

– О-о!

Творилось что-то явно неладное. Тело в ванной, вместо того, чтобы очнуться, стало вновь изменятся.

– Она не остановила его, процесс пошел вспять!

– Тогда он расплавится, не так ли?

– Он не плавится!

Как бы там ни было, но это было уже точно не частью цикла. Проектор заработал, и Афра, закрыв ладонью рот, только беспомощно наблюдала. Изменения пошли быстрее. Голова уродливо распухла, ноги съежились. Тело начало сжиматься. Конечности утратили форму и втянулись в то, что когда-то было телом. Формой это напоминало гигантскую морскую звезду, с усыпанными присосками щупальцами.

Когда процесс остановился, от человека в существе уже ничего не осталось.

Афра закричала. Иво мог видеть ее раскрытый рот, губы, обнажившие ряды белых зубов, поднятый язык. Ее грудь спазматически вздымалась, Иво почти слышал ее отчаянный, безысходный вопль. Она кричала, пока слюна не окрасилась кровью.

В ванне барахталась исполинская морская звезда. Она безнадежно вытягивала свои щупальца, словно искала спасения, но через минуту они уже безжизненно свисали с края ванны.

Проектор выключился – это было свидетельство того, что на этот раз цикл завершен. Из последних сил тварь попыталась подняться, но щупальца обмякли, тело плюхнулось на дно ванны, конвульсивно вздрогнуло и замерло. Пять конечностей распрямились.

По телу чудища медленно разлилась серая краска. Это пришла смерть.